На войну за бабьим счастьем...

Во все времена, на протяжении десятков веков, маркитантки и обездоленные женщины, лишившиеся крова из-за войны, шли за военными обозами. Так, в принципе, случилось и в Афгане.

Все-таки не могла единственная воюющая сороковая армия миллионных Советских вооруженных сил обойтись без женщин. Требовались — медсестры, врачи, секретари-машинистки, телефонистки, товароведы, продавщицы, парикмахеры, кастелянши в офицерских общежитиях, повара, официантки, и так далее, и тому подобное. Всех их набирали через районные военкоматы.

И через некоторое время становились женщины после затяжной процедуры оформления всех «надлежащих документов», проходя многочисленные необходимые комиссии, служащими Советской Армии или, как их обычно называли — вольнонаемными, «вольняжками». Женщины должны были быть здоровы, не судимы, и на всех них распространялось общее правило — они должны были быть не замужем.

Практически все наемницы, вербуясь в те времена в Советскую армию служащими, предпочитали сытым Германиям, Венгриям, Чехословакиям, и не очень зажиточным, но таким же спокойным Монголиям и Польшам, где дислоцировались советские части, — АФГАН. По Союзу среди разведенок ходила упорная молва, почти превратившись в легенду и обросшая многочисленными историями, что там с замужеством — ОТ-ЛИЧ-НО.

Холостячки прилетали в Кабул. Их было мало — крохотная разноцветная капелька в бескрайнем море загоревших, жилистых и крепких мужчин. Прямо у рамп самолетов случайные попутчики окружали женщин заботой и вниманием. Провожали на пересыльный пункт, «пересылку», что находилась рядом. Вещи заботливо подносили. Участливо наставляли.

Красивейших и покладистых придирчивые и всеведущие кадровики, ориентируясь на «дружеские пожелания» всякого рода начальников, оставляли в «столице сороковой» — Кабуле. Остальных — выбракованных или непокорных, какие резко обрывали невиданную ранее унизительную процедуру «заполнения ваканта штатного расписания», сопровождаемую настолько сальными намеками-предложениями, что двусмысленной она никак не казалась, а больше походила на отбор невольниц или же девок-крепостных для барской утехи, — ссылали в провинции страны, где стояли бригады, дивизии, отдельные полки. Там тоже не обходилось без «сита». Неподошедшие скатывались ниже — в отдельные батальоны, где женщины всегда были желанны, в любой час суток.

Благодатными, в смысле «наличия бабья», считались у советских (и не только для них) места, где были развернуты полевые медсанбаты и госпитали, что значительно увеличивало количество «прекрасной половины гарнизонов». Настоящими «залежами в женском вопросе» являлись, безусловно, Кабул, Баграм, Кундуз, Шинданд, Хайратон, Кандагар, Джелалабад. Именно туда, как мотыльки на огонь, стягивались затюканные и задолбанные войной офицеры не только из близлежащих модулей и палаток, но и с далеких застав, маленькими крепостцами застывших по всем дорогам, которые соединяли советские части, укрепившиеся в разных частях Афганистана. Женщинам было из кого выбирать. Поле деятельности — шире пяти океанов.

Но все женщины, абсолютно не выказывая этого, страстно мечтали найти мужа. Однажды все на той же «пересылке» бывалая «афганка» наставляла двух только-только сошедших с самолета женщин: «Проситесь в энский гарнизон. Там за четыре месяца три свадьбы сыграли!» У новеньких горели глаза, а руки возбужденно и радостно теребили платочки.

Полюбив мужика, усматривая в их отношениях истинную любовь (или уверив себя в подобном), женщина готова была стать его наложницей и на все пойти ради этой мнимой или настоящей любви. Разочарование оказывалось подобно смерти. Влюбленные преображались: мигом дурнели, постоянно рыдали, все валилось из их рук. Некоторые кончали жизнь самоубийством, от других беду удавалось отвести.

Иные женщины были верны даже в самой безответной любви. Без памяти втрескавшись в какого-нибудь разудалого, бесшабашного командира взвода или роты, они отвергали другие ухаживания, даже если исходили они от высокого начальства. Последние жестоко мстили, вплоть до ссылки одного из влюбленных куда-либо ниже в совсем уже глухие, дикие и опасные места, каких в Афгане было предостаточно. Как правило, в первую очередь избавлялись от офицера.

А женщины все так же продолжали любить своих лейтенантов и капитанов, хотя знали, что женами не станут никогда, потому что в Союзе у их любимых дети и жены. И вот в такой ситуации во всю необъятную ширь — великий русский женский характер: отлюблю, а там будь что будет; хоть сейчас он мой и никому его не отдам.

Так и не выйдя замуж, некоторые женщины возвращались домой, и рожали детей, зачатых в Афгане от любимых мужчин. Небольшая женская колония, которая никогда не бывала сплоченной, и которую вечно раздирали скандалы и взаимная ненависть, узнавая об этом, коллективно радовалась и дружно скидывалась на подарки.

В Афгане все молодые женщины, независимо от возраста и вероятных перспектив на дальнейшую жизнь в замужестве, покупали детские вещи: распашонки, рубашонки, штанишки, пинетки, — с чем собственно в Союзе был вечный дефицит. Высокие цены совершенно не останавливали подобный женский порыв. Окружающим же объясняли свои приобретения просьбами якобы сестры, родственницы, подруги, знакомых. Но почему-то не спешили такие покупки побыстрее передать с оказией в Союз, а держали их в чемоданах, и любили подолгу рассматривать, раскладывая на кроватях, когда выпадало время побыть в комнате одним.

«Афганки» задолго до отпуска начинали готовить сувениры родным. Себе отказывали, обязательно полчемодана набивая сувенирами. Покупали даже югославские леденцы. «Пусть племяши поедят, а то никогда такого не видели!» Самая распоследняя жмотина, ведущая строгий учет каждому чеку — денежному знаку советских в Афганистане — покупала гостинцы всей родне, никого не обделяя вниманием.

Женщины были отзывчивы. Сутками не отходили от постелей тяжелораненых. Они выхаживали их, как своих грудных детей, и бились в истерике, когда ребята умирали.

Многие женщины были храбры.

Однажды колонну в упор убивали под Кабулом. Пылало несколько бензовозов. Раненные лежали посреди дороги. Огонь был настолько жестокий и прицельный, что штабной, возглавлявший колонну, не выдержал, дрогнул и бежал с поля боя на бронетранспортере, лишая тем самым ребят дополнительной огневой мощи.

Парни лежали под колесами грузовиков, отстреливались, землю жрали от бессилия и того, что спрятаться некуда. Страшно было с места сдвинуться. А в это время между машинами, не обращая внимания на смерть, которая постоянно выкусывала кого-то из колонны, металась женщина с растрепанными волосами. На плече у нее — сумка с красным крестом. Медсестра оттаскивала раненных в кювет, и наскоро делала перевязку. Глядя на девушку, и мужики становились храбрее.

Афган прекрасную половину человечества не баловал и предоставлял ей очень суровые походные условия: в бараках — общежитиях на несколько человек и без воды (холодная вода в умывальниках); туалеты на улице; везде так и кишат болезни — гепатит, амебиаз, малярия, паратиф, брюшной тиф; да плюс — обстрелы городков, колонн, сбитые вертолеты с самолетами, где и женщины бывали пассажирами. Они тоже гибли на этой войне…

Постоянно утверждая, что ждут не дождутся окончания срока, женщины на деле не торопились обратно. (И в самом деле, что их там ждало хорошее?!) Многие оставались еще на два года и проводили в гарнизонах в общей сложности около четырех лет. Но и это было не пределом. А все оттого, что женщины стремились к передышке в жизни. И где? На войне — этой грязной и грубой работе, предназначенной исключительно для мужчин.

Война — запретное место для женщины, которое противоречит самому смыслу ее появления на свет и истинного предназначения. Но не будь женщин на войне — окончательно озверели бы мужики. Многие вдрызг бы спились, а у других злоба и тоска полностью залила бы сердца. А главное — больше было бы смертей.

На войне отношения между людьми становятся значительно проще и стремительней. На ограниченной территории армейских городков — тем более. Поэтому в Афгане женщин мужчины классифицировали по трем группам — «чекисток», «интернационалисток», «жен». Все остальное — внутренние качества и внешние данные: добрые—злые, худые—толстые, блондинки-шатенки — отходило на второй план. Для мужиков, дуреющих без женщин, главным критерием была доступность.

Женские коллективы военных городков преимущественно состояли из «жен» — достаточно спокойной, стабильной и предсказуемой части местного «женсовета».

Такие женщины, приехав в Афган, не отдавались с ходу первому встречному, а методом проб и ошибок отбирали единственного и начинали с ним совместную жизнь, образуя тем самым маленькую ячейку советской колонии в Афгане.

«Жены» умудрялись из концентратов, консервированной картошки и прочей опостылевшей жратвы готовить соблазнительные обеды.

«Жены» украшали комнаты салфеточками и пестрыми занавесями.

«Жены» выращивали цветы и разводили крохотные огородики под окнами модулей, в то время как их «мужья» сжигали огромные поля и разваливали афганские деревни.

«Жены», волнуясь, ожидали свои «половинки» с боевых. Женщины наполняли жизнь издерганных, вымотанных войной мужчин тем покоем и теплом, какое возможно сотворить одной лишь женщине.

Долгое время лишенные любви, захлебываясь в неприятностях союзного бытия, борясь за существование, «жены», попадая в Афган и найдя там «мужа», а, также видя, что они любимы, кому-то нужны, что они не одиноки, что их желания и даже капризы исполняются, опять начинали чувствовать себя женщинами. Совсем, как в юности, во время первой любви.

Бывало, что «муж» улетал по замене, а на его должность, как и полагается, приезжал новый человек. И он, занимая освободившееся место в сердце женщины, становился «мужем».

«Жены» — увядающие раньше времени женщины тридцати — сорока пяти лет — переживали в Афгане вторую молодость и внешним поведением, манерами своими смахивали на малолетних девочек. Они были капризны, причудливы, по-детски непосредственны, завистливы и торопились сполна выбрать то, чем жизнь так жестоко их обделила ранее. «Жены» молодились, злоупотребляя косметикой, старались ярко, не по возрасту, и необычно одеться (зачастую подводила провинциальность; чаще всего выходило безвкусно и вульгарно), не переставая кокетничали и нередко чудили, думая, наверное, что выходит шаловливо, а на деле получалось глупо и пошло. Короче говоря, сплошной детский сад размалеванных взрослых тетенек.

В Афгане был принят стиль поведения Эллочки Людоедки. С тем исключением, что силы бросались не на битву с далекой Вандербильдихой, а сугубо на покорение и привлечение окружающих мужчин.

Страна, которая предоставляла возможность разведенной женщине с ребенком лишь не помереть с голоду и худо-бедно прикрыть наготу, а также печальный предыдущий опыт общения с мужчинами наделили «жен» двумя чертами — крайней недоверчивостью к мужчинам («Все мужики — гады. Им одного надо. А потом бросят».) и страстью к подаркам, то есть вещественному материальному подтверждению любви к себе.

В подсознании практически каждая женщина цепко удерживала, что счастье — преходяще и неосязаемо, а материальное — более долговечно и главное — видимо и полезно.

Поэтому частенько «жены» оказывались неверными, самолично расторгая предыдущий «брак» и заключая новый. Причиной, как правило, служило финансовое или должностное (что было очень взаимосвязано) положение очередного «суженого». Все-таки лучше быть подружкой, допустим, командира дивизии, нежели раздолбая взводного, у которого в карманах привычная пустота и больше шансов, что на ближайших боевых его грохнут.

Устойчивые связи с «сильными мира того» сулили женщинам блага, которые были недоступны другим, даже самым храбрым и умелым командирам: краткие командировки в Союз; дефицитные товары из военторговских магазинов; богатые подарки; возможность получать зарплату и совсем не трудиться (если эту работу мог выполнить солдат).

Не жизнь, а раздолье! Где подобную житуху в Союзе найдешь? Где там сыщется такой человек, который любое желание женщины выполнит? А здесь!.. Хочешь фрукты? Ешь, дорогая, на здоровье! Часики, джинсики, приемничек желаешь? Бери, бери, милая! Пострелять, проказница, хочешь? Ах ты, неугомонная! Ну, конечно, можно. Из чего: танка, бронетранспортера, боевой машины пехоты, пулемета, пистолета, автомата? Теперь, говоришь, медаль желаешь? Какую, лапусик: «За трудовую доблесть», «За боевые заслуги» или «За отвагу»? «За отвагу»? Конечно, будет, храбрая ты моя!!

«Интернационалисток» в противоположность «женам» — считанные единицы. Это преимущественно молоденькие женщины, которые искренне поверили газетам и телевидению. Они резко выделялись на фоне маленьких женских гарнизонных компаний: незащищенностью, мягкостью, почти детской простодушностью. Они примчались защищать Апрельскую революцию, помогать голодной, забитой стране. Вторая Испания! Даешь Испанию! Но пассаран! Они не пройдут! Действительно … не прошли.

«Интернационалистки!» — недобро косились в их сторону женщины. «Интернационалистки!» — со злобой говорили мужчины, которым в любви этими девушками было отказано.

Зато в них души не чаяли солдаты, которые напрочь были лишены простого человеческого общения. Относились, как к сестренкам и готовы были по-человечески, от доброго сердца во всем услужить.

Но подлюка-война вновь во весь оскал показывала себя.

Интернационалистки добровольно отправлялись в Афган, чтобы хоть как-то разделить страдания этих мальчиков, чтобы помочь им, чтобы душами своими отогреть и спасти их. Не выходило. Подавляющему большинству нужны были не какие-то там абстрактные души, а вполне конкретные ТЕЛА. Со всех сторон к девушкам тянулись грубые лапы. Ото всюду их облизывали похотливыми, жадными и жирными взглядами. И каждый (особенно начальник) норовил срочно завалить девушку на армейскую кровать.

Тяжело было «интернационалисткам» выполнить именно тот долг, о котором они мечтали в Союзе.

Поэтому одни торопились побыстрее в отпуск, заранее зная, что не вернутся обратно. (Но в таком случае непременно платили денежную неустойку министерству обороны за расторгнутый контракт. Цинизм государства не знал пределов. Вместо того чтобы оставить в покое обманутых пропагандой девушек, страна сдирала с них практически все заработанное.) Другие, столкнувшись с голой, неприкрытой правдой войны и околовоенного существования, которые совсем не походили на то, о чем постоянно вещали с экрана телевизора по центральному каналу в последних новостях мордастые дядя с тетей, ломались и превращались в… «чекисток». Причем самых бесшабашных и отчаянных. Эх, была не была! Живем один раз! А что впереди — все ложь и неправда. Ради чего жить, если красоты, любви и добра все равно нет?!

Самыми «общительными» были, безусловно, «чекистки». Плати за любовь чеками Внешпосылторга, получай ее и ступай на все четыре стороны. Хочешь еще? Приноси чеки, афошки (так наши называли местные деньги — Афгани) или бакшиши. Только хорошие подарки, стоящие: косметику, джинсы, кофточки, юбочки, платочки из люрекса. Можно и тканями. Что есть? Панбархат, бархат, шифон? Прекрасно! Иди сюда, милый! Дверь закрой! Дай сяду тебе на колени. Только по быстрому: скоро на обед все пойдут. И запомни, дурачок, за так в мире ничего не делается!

Тело женщины было самым дорогим и никогда не падающим в цене товаром. Огромные чемоданы «чекисток» раздувались, формами напоминая мистические летающие тарелки. Набитые всевозможным барахлом картонные коробки из-под печенья и югославских леденцов рядами стояли под ложем, которое было важнейшим инструментом в приобретении вожделенных богатств.

Возвратиться в Союз хотелось обворожительной и состоятельной. Если страна (мужики) ранее не признавали нас, тогда покорим отчизну (все тех же мужиков) импортным шматьем и диковинным «колониальным» товаром. И пусть все дурынды в районе сдохнут от зависти, когда их кавалеры только на нас пялиться станут!

Самая активная творческая деятельность «чекисток» (до этого, надо отметить, они тоже пассивностью не страдали) начиналась за несколько месяцев до замены. Скупить хотелось все. Денег, как обычно, не хватало. Чем ближе был отъезд, тем длиннее становился список того, что необходимо приобрести в первую очередь.

Любвеобильность «непосед» возрастала в геометрической прогрессии, прямо завися от оставшихся дней. Доморощенные «жрицы любви» перекидывались на многочисленный солдатский контингент, который и прежде не обходили вниманием. Но теперь подступали чрезвычайно горячие деньки, а вернее — ночи. Впрочем, при таком запале было не до определения времени суток.

«Чекистки» умудрялись обслуживать за ночь более десятка ребят. «Свидания» происходили в банях, каптерках, столовых, на продовольственных и вещевых складах, где традиционно окапывались наиболее юркие и пронырливые представители азиатско-кавказской части воинских коллективов. Таким образом, происходило их окончательное «роднение». «Молочные» братья стояли в одном строю и даже на трибунах. Величайшая несправедливость войны — одни «братки» командовали другими, порой не подозревая о своем «родстве».

Немало сил отдали «чекистки» великому делу упрочения афгано — советской дружбы. Словесную трескотню замполитов по данному вопросу неутомимые и скромные (за вычисленные связи с афганцами простые офицеры-интернационалисты нешуточно били женщинам лица) труженицы заменяли конкретным и вполне ясным делом. Местные магазинчики — дуканы, заваленные всевозможным третьесортным азиатским барахлом, были маяками для чекисток, а дуканщики — лучшими друзьями. За краткие минуты «любви» прямо на рабочих местах афганских частных предпринимателей, «чекистки» были награждаемы товаром, но в пределах разумного, разумеется.

«Чекистки» возвращались на Родину изможденными, высохшими, но навьюченные чемоданами, коробками, свертками, пакетами, тючками. И если в части иногда находилась добрая душа, которая помогала дотащить вещи до бронетранспортера, отправляющегося на аэродром, то дальше отзывчивые не встречались.

Офицеры и прапорщики, скучающие на «пересылках» и полевых аэродромах в ожидании «борта», презрительно плевали в сторону бордовых, истекающих потом, женщин, по щекам которых густо плыла тушь. Их робкие просьбы о помощи воинство встречало дружным богатырским хохотом, а некоторые, не выдержав, заворачивали в мать-перемать, и «чекисток» как злым ветром-афганцем сдувало. А вслед еще долго неслось: «Опупели совсем! Сами ….. торговали — сами тащите! Шалавы!» Такое, вот, было расставание женщин с некогда гостеприимной восточной землей.

Изломы человеческой души, особенно женской, на войне совершенно причудливы и непредсказуемы. Порой «жены» становились «чекистками». Иногда «жрицы любви» превращались в «жен», причем настоящих, очень верных и любящих. Но не было ни единого случая, чтобы кто-нибудь из женщин переродился в «интернационалистку».