На золотом крыльце — 2

Глава 1 Порядок в голове

Я стоял у ворот колледжа, сунув руки в карманы спецовки, и смотрел на робота-уборщика.

С техникой всегда так: в какой-то момент наступает необходимость что-то в ней крутить и куда-то ее тащить. И хорошо, если с помощью другой техники! Тут вроде бы ничего сложного не случилось: роботик всосал в себя слишком много алюминиевых банок из-под нулевочки и энергетиков, зажевал все это полиэтиленовым пакетом и теперь немножко сошел с ума. Он просто бодал дерево, вот и все.

— Ты творишь какую-то дичь, маленький железный братец, — задумчиво проговорил я. — Остановился бы ты, а? Мне надо из тебя достать все это барахло и перезагрузить систему. Если поможет — поедешь себе дальше работу работать. Если нет — оттащу тебя к Людвигу Ароновичу, к твоим собратьям. Что-то у вас повальное несварение какое-то.

Уборщик пиликнул что-то на своем, на роботском, и замер — как будто реально понял. Я мигом подскочил к нему и ткнул кнопку экстренного выключения.

— Пиу-виу-виу-у-у-у… — меланхолично заявила машинка и перестала подавать признаки жизни.

— Ага-а-а! — обрадовался я, достал мультитул, выщелкнул отвертку и принялся за работу.

Я все никак не мог привыкнуть к магии до конца! Вытаскивая контейнер с мусором из нутра уборщика, я запоздало подумал, что выключить его мог и дистанционно, телекинезом. В конце концов, нажать кнопку — это не поднимать стокилограммового уборщика! Да и винтик можно выкрутить тоже магией…

Но это уже как с решебниками по математике, которыми я какое-то время пользовался в интернате. Если использовать на постоянной основе — очень быстро тупеешь. Оно прям физически ощущается. Я сильно боялся стать зависимым от новых способностей и потому порой заставлял себя работать руками, как раньше. Тренировки — это хорошо, но если всякий раз, чтобы открыть двери, станешь дергать за эфирные нити — превратишься в идиота.

Емкость из прочной пластмассы подалась, и я удивился ее весу. Тяжеленькая! Это сколько там банок-то? Подставив большой черный мусорный пакет, выгрузил хлам туда и уже сунул руку внутрь робота, чтобы попробовать извлечь зажеванный в фильтре полиэтилен, как вдруг почуял… Что-то! Что-то в эфире!

Какая-то хреновина фонила магией из мусорного пакета! Оставив в покое робота, я распахнул пакет пошире и уставился на груду барахла внутри. Ничего необычного там высмотреть не удалось, так что, закрыв глаза, я обратился к эфирным нитям. Каждый кусок бумажки, металла или пластика был мне подвластен, каждая мусорина! Шевели — не хочу! Все, кроме одной.

Вокруг оранжевой банки с надписью «Пивной напиток "Легкий"» серебряные ниточки завивались спиралями и отзывались как-то криво.

— Так! — проговорил я, встал и снова сунул руки в карманы. — Придется тебе, железный братец, потерпеть без перезагрузки.

Ситуация возникла явно внештатная. Получается, поломка целой кучи уборщиков вполне могла иметь под собой более серьезное обоснование, чем чрезвычайное количество мусора после выпускного. Но никакого экстренного канала и средства связи у меня не имелось! Я не препод, чтобы микронаушник в ухе носить, и смартфон пока не купил, хотя денег уже хватало. Тупо взять — и побежать за Людвигом Ароновичем? Кузевичем? Директором? А ну, как…

Раздался басовитый, мощный, требовательный сигнал клаксона. Вздрогнув, я глянул в сторону ворот.

Огромный, черный, сверкающий лаком и хромом электрокар стоял на дороге у въезда в колледж. Машина походила на старинные авто с двигателями внутреннего сгорания. Она как будто прибыла сюда прямиком из эпохи Интербеллума — годов эдак из двадцатых или тридцатых прошлого века. Просто космический корабль на колесах, а не машина!

Хлопнула дверь, на свет Божий вышел водитель.

— Офигеть, — сказал я, продолжая глядеть на мир в эфирном диапозоне.

Он был страшен. Молодой еще мужчина возрастом около тридцати лет, с худым, угрюмым лицом и львиной гривой светлых волос — в эфире он выглядел как чудовищный черный спрут. Его аура представляла собой скопище шевелящихся щупалец, которые непрестанно находились в движении, исследуя и проверяя на прочность все вокруг. Все, чего они касались, кажется, содрогалось и хотело спрятаться, защититься от такого скверного внимания.

Да что там — я видел, как по ту сторону купола птицы спорхнули с деревьев и помчались прочь от мрачного визитера, а деревья, по-летнему зеленые и свежие, как будто поникли и стали увядать.

Мимо меня пробежал Борис Борисович — преподаватель пиромантии, тот самый вспыльчивый мужик, который едва не сожрал меня во время вручения диплома. Вспыльчивый пиромант, а? Каламбуры — это просто то, что нужно в такой ситуации.

— Стой на месте, Титов, и не двигайся! — рявкнул он. — Просто ни шагу, понял?

Я вообще-то не делал ничего такого, чтобы на меня орать. Я, наоборот, пользу приносил, с роботиком вот разбирался.

Штука, похоже, была в том, что тип на черной тачке одним своим появлением пронял главного нашего огневика до печенок. Кроме него от главного корпуса к воротом торопились Кузевичи — оба, и еще какой-то препод — седой, коротко стриженый, похожий на бывшего военного. Все — сильные маги, ветераны с боевым или хтоническим опытом, преподаватели Экспериментального колледжа! Вот это делегация! Нас с Барбашиным месяц назад так не встречали.

Явно нервничает педколлектив! Но оно и понятно, этот на черной машине — монстр еще тот.

Ворота открылись. Борис Борисович вышел наружу и сблизился с заезжим магом… Темным! Однозначно — тот мужчина был темным, хотя я ни разу до этого и не сталкивался с обладателями этого дара. Я не слышал всего их разговора, только последнюю фразу:

— … Конечно, нет проблем, ваша милость. Если доставите к месту прохождения военно-хтонической практики самостоятельно — можете забирать домой.

Пиромант махнул рукой, к ним подошел Кузевич с планшетом, и они записали что-то на видео, под протокол. Наверное, заявление какое-то, формальность.

— Мы закроем ворота, такие правила, ваша милость!

Меня аж покоробило — между собой преподаватели общались по имени-отчеству, хотя имелись среди них и родовитые аристократы. Но никто не чинился, все относились к формальностям спокойно. А тут — «ваша милость». Подумаешь! Но я стоял, помалкивал. Ворота меж тем действительно закрылись, и Кузевичи, синхронно повернувшись, двинулись по направлению девчачьей общаги.

Я все смотрел на эту машину и на темного мага, который уселся на капот и буравил взглядом ворота. Его эфирные щупальца при этом время от времени зондировали купол — защиту колледжа — и от этого по ней расходились круги, как если бы кто-то бросил камень в воду. Мне казалось — этот чародей продумывает план штурма, или что-то вроде того…

А потом на авансцене появились новые действующие лица.

Во-первых, сквозь парк шел Людвиг Аронович, опираясь на кусок полипропиленовой трубы, как на трость — его все еще штормило от чайка, несмотря на мою зачистку и некие другие меры, которые он предпринял самостоятельно. Надо будет спросить его — что он там такое сделал, ведь явно стал поправляться… Я помахал старому столяру, и он сменил траекторию движения.

Во-вторых, из женского общежития выпорхнула Ермолова и двинулась к воротам. Вместо форменных блузки и юбочки на Эле в связи с дождливой прохладной погодой был надет бежевый плащик с пояском и какие-то легкие брючки. Кудри развевались на ветру, в руках она держала небольшой саквояж, каблучки туфелек цокали по тротуару.

Девушка увидела меня и замерла на секунду в явном сомнении. Почему-то и ее поза, и ее тревожные влажные глаза — все это напомнило мне олененка, которого я когда-то видел на опушке леса, в Лукоморье. Хрупкая, беспокойная красота.

Ермолова еще раз посмотрела на машину за воротами, потом — на меня, что-то сказала сопровождавшему ее Кузевичу и быстро пошла в мою сторону. У меня забухало сердце. Мы с ней не общались уже два дня, виделись только в столовой пару раз, и она говорила «привет!», и я отвечал ей тоже «привет!». Честно говоря, у меня не было желания выяснять отношения. Она сама убежала, и, если бы хотела — завязала бы со мной потом разговор, я не прятался в отличие от некоторых. Да еще и эта подслушанная беседа — черт знает, что!

— Титов, — сказала она, подходя. — Я сегодня уезжаю домой.

— Ага, — я старался не смотреть на нее. — Счастливой дороги. Удачно добраться.

— Миха-а…

— Что — Миха? — я не выдержал и посмотрел ей в глаза. — Что?

Теперь она потупилась, ее щечки наливались румянцем.

— Миха, выбрось все, что было, из головы, пожалуйста, — тихо проговорила она. — Так будет намного лучше.

— Знаешь, что?… Ты… — я едва сдержался.

«Ты втираешь мне какую-то дичь» — вот что я хотел ей сказать. Но выдал что-то более нейтральное:

— В сентябре поговорим, — вот что я произнес. — Если захочешь. До свидания, Эльвира.

— До свидания, Михаил.

И ушла к воротам, два раза оглянувшись. А когда створки открылись — уже не оборачивалась, побежала к этому страшному мужику, а он встал с капота и подался ей на встречу, сделал пару шагов вперед и обнял ее.

— Привет, малая! — ухмыльнулся он.

— Клавдий! — в ее голосе слышалась искренняя радость.

Определенно, они были родственниками, судя по манере общения и коротким объятьям. Брат, что ли?

— Какая отвратительная рожа, — проговорил Людвиг Аронович, приближаясь. — Верфлюхтер блютигер швайнехунде хенкер! Ты только посмотри на него, мин херц!

— На кого? — на душе у меня было препаскудно.

— На Клавдия Ермолова, на кого ж еще? Чудовище почище хтонических! Можешь спросить у Ави, своего соседа, как он вел войну с Железноводским кланом год назад и скольких отважных хэрсиров предал лютой смерти лично. Бёземюллер тебе расскажет… Шурке вайнзенигер мёрдер, вот кто этот Ермолов такой! — на лице у старого кхазада появилось брезгливое выражение. — Но за сестрицей своей ухаживает, глянь — дверцу открывает! Их только потому еще не вырезали под корень, что держатся темные друг за друга крепко!

Мне оставалось только кивать. А хотелось рожи корчить! Эля — сестра Клавдия Ермолова, получается. Значит, дочка Льва Давыдовича Ермолова. Эльвира Львовна! Принцесса клана, и всё такое. Я смотрел, как закрываются ворота, как Эльвира медлит перед тем, как сесть в машину, и что-то говорит своему брату, а потом все-таки скрывается внутри огромного электрокара. И машина укатывается прочь по лесной дороге.

— Так что там, мин херц? — спросил Людвиг Аронович. — Что не так с роботиком?

— Одна банка из собранных уборщиком фонит магией, — выдал я. — Вот, в этом пакете. Можете кому-то об этом сообщить, а? Мне нужно пару минут.

— Сбледнул ты чего-то, — проговорил гном подозрительно. — Может, в медблок тебе?

— Я на лавочке посижу, и все пройдет, — отмахнулся я. — Все фигня.

Как она сказала? «Выбрось из головы?»

Ничего я из головы выбрасывать не собирался. А вот задвинуть куда подальше — это вполне. Слишком уж заедали меня эти мысли, слишком болезненно саднило в груди. Влюбленность? Первая любовь? Да пошло оно всё… В гробу видал!

Усевшись на скамейку я прикрыл глаза и…

— Твою мать, — сказал я, оглядываясь. — Не Библиотека, а фан-клуб Ермоловой. Даже как-то стыдно.

У меня тут все было увешано плакатами с Элей, оказывается. Вот — Эля кушает личи. Вот — в прыжке, отбивает мяч над сеткой. А тут — в красном выпускном платье. А здесь у нее солнце через кудри светит. Уже и книжек половину не видно из-за этих плакатов! Так дело не пойдет!

Ничего с мясом я рвать не собирался. Аккуратно снимал, скручивал — и закидывал наверх, на антресоль. Пускай полежит! Точно так же я поступил и с неизвестно откуда появившейся целой полкой ярких блокнотов с похожими названиями. Ну, в стиле «ЧТО ОНА СКАЗАЛА», «ЧТО ОНА ИМЕЛА В ВИДУ», «ВСЕ СЛУЧАИ, КОГДА ОНА ОБЕРНУЛАСЬ» и прочая такая дичь. Все — в стопку и туда же, на антресоль. И закрыть поплотнее дверцы, до характерного щелчка. Обойдусь как-нибудь! Как там у живого классика? «Мысли завтрашнего дня», точно.

Взглянуть на влюбленность под таким углом — это было ценно. Как же все-таки сильно засирается мозг от этого необъяснимого природного явления! Но я всё расчистил, навел порядочек. Вся романтика и дурацкие переживания отправились на антресоль. Там им самое место, нечего самоедством заниматься! Не знаю, правда — как надолго поможет, но, если не буду ковырять — сломаться антресоли не должны. Хоть поживу спокойно.

— Мин херц, нормально все? — постучал по тротуару полипропиленовой трубкой кхазад. — Вот, сам Ян Амосович пришел. Рассказывай еще раз, какая-такая пивная банка, в чем дело…

Я аж подскочил: директор был здесь! Стоял и смотрел на меня, прищурившись.

— Ага! — я пригладил волосы, потер лицо ладонями, пытаясь прийти в себя и унять легкое головокружение после насильственного вмешательства в собственное сознание. — Вот тут, Ян Амосович, в пакете. Пивной напиток «Легкий», желтая банка. Я все остальное барахло могу подцепить телекинезом, а эту штуковину — не очень. Нити эфирные ведут себя дебильно, ни толкать, ни дергать не хотят, в кудряшки завиваются.

— В кудряшки, значит? — Полуэктов глянул почему-то в сторону ворот.

Машины, конечно, уже и след простыл. Директор засучил рукава и присел на корточки у мусорного пакета. Уже знакомые сверкающие энергетические спирали загорелись вокруг его запястий, он забормотал что-то на латыни. Банки внутри задребезжали, запахло гарью и еще чем-то тошнотворным, а потом Ян Амосович спросил усталым голосом:

— Предыдущих роботов кто проверял? Не Титов?

— Не только Титов, — признал Людвиг Аронович. — Лугзак и Шнург еще. Биба и Боба, ей-ей! Вы что, их по квоте взяли, Ян Амосович? По программе расовой терпимости? Вы видели, как они плитку кладут? Как будто в «козла» лупятся!

Полуэктов только вздохнул. Он повертел в руках таинственную банку, осмотрел ее так и эдак, удовлетворенно кивнул своим мыслям и спросил:

— А у тебя, Михаил, остальные роботы — они как себя вели?

— Просто очищал контейнер, перезапускал — и всё работало, — развел руками я. — Ничего такого в эфире.

— Надо перепроверять, всё равно. Алюминиевые банки у нас на вторсырье идут, верно? Эх, не обрадуются коллеги, когда я их заставлю мусор сортировать… — Полуэктов встал и потянулся, хрустя суставами. — Студентов бы привлек, да почти все разъехались.

— А вы Бориса Борисовича возьмите, — выдал я и тут же об этом пожалел.

Оно мне надо — дичь нарезать? Просто — вырвалось. Воистину язык мой — враг мой, как говорила баба Вася.

— Это почему? — повернулся в мою сторону директор.

Отвечать не хотелось, но всякая шутка должна быть добита до конца, деваться некуда…

— Он все равно никогда ничему не рад, какая разница? — как можно более нейтрально проговорил я.

— Кхм! — крякнул директор. — Вот что! В Ревель вам только послезавтра ехать, а тебя без присмотра оставлять страшно. Людвиг Аронович, значит, уборщиков все равно чинить нужно, поэтому предупреждайте Барбашина, что Миху с собой берете — и езжайте… Где та мастерская находится, не напомните?

— Саарская Мыза, — подсказал кхазад. — Мы у Цубербюлеров обычно робототехнику ремонтируем.

На его лице поселилось явно торжествующее выражение, будто он выиграл джек-пот.

— Кумовство и непотизм, значит? — ухмыльнулся директор. — Да и черт с ним, делают качественно. Саарская Мыза — опричнина, значит, проблем быть не должно. Главное — в юридики не суйтесь, лучше объезжайте.

— Ай-ой, Ян Амосович, после обеда сегодня и поедем! — гном едва ли не приплясывал от нетерпения. — Давай, Миха, перезагружай уборщика, проверим — нужно его с собой брать, или нет. С остальными великими делами тут наши гроссе унд вихтиге херрен разберутся.

Эти самые «большие и важные господа» и вправду собирались к месту событий. Фонящая в эфире банка их не на шутку встревожила — едва ли не сильнее, чем визит Клавдия Ермолова к воротам колледжа. Так что я постарался управиться побыстрее: перезагрузил робота, не дождался вменяемого отклика и, смирившись с неизбежным, уперся ногами и принялся толкать его к стоянке. Туда, где ждали своего часа остальные неисправные уборщики. Людвиг Аронович шел рядом со мной и трубкой-тростью постукивал. Помогать и не думал, конечно.

— Миха-а-а, щас мы с тобой начнем делать наши дела. Прямо сегодня! Ты, главное, меня слушай и не дури… В Саарской Мызе первый клиент будет, — он говорил негромко. — Вот что со мной сделал — то же самое с ним сделай. А физиологию мы ему поправим, дас ист кля? Уж на эликсиры деньги-то найдутся.

— А вы эликсирами долечились? — не мог не спросить я. — Насколько я понимаю, такого рода зависимости — они не только на психическом, но и на физическом уровне работают…

— А я о чем говорю, мин херц? — он покивал. — Правда, то, что в вас либе фройлен Боткина вливает после каждого поединка, на рыночные деньги пять тысяч стоит, но…

— Ого! — не выдержал я. — Одна мензурка? Пять тысяч?

— Одна мензурка, — он усмехнулся. — И это только базовое регенеративное зелье. А их ведь великое множество! Ты соображаешь, как ингредиенты для них добываются? Ну, в Хтонь сходишь — сообразишь. Но я уж отслюнявил денежек… Мне Сигурд Эрикович за шахматы побольше заплатит!

— Дались вам эти шахматы… — поморщился я. — Вы себя из-за них едва не угробили, Людвиг Аронович. Довели организм и разум до скотского состояния!

— Молчи, раз не понимаешь! — шикнул он. — Ты спас меня, мин херц, это да, и я тебе до конца жизни должен, но есть вещи, в которых ты ничего не соображаешь, и тут уж придется слушать тех, кто понимает. Ферштейн?

— Ага, — сказал я. — Так что делать будем?

— Все как сказал Ян Амосович, — пожал плечами гном. — Повезем роботиков в Саарскую Мызу, к Цубербюлерам. Но на обратном пути заедем в Творческий дом. Покушать библейской похлебки, возможно — долмы, обязательно — вкуснейших сочней… И пообщаться с одним ОЧЕНЬ ВАЖНЫМ КХАЗАДОМ!

— Творческий дом? — оторопел я. — Библейской похлебки? Ладно, ладно, я просто молчу и слушаю того, кто в этом разбирается, я понял…

— Вот, мин херц, начинаешь соображать. Если за шахматы он готов заплатить намного больше пяти тысяч, то сколько он может дать тебе за спасение нужного ему человека? Или — двух? Или — не только человеков? Во-о-о-т, вижу блеск разума в твоих гетерохромических глазах. И все законно и, главное — порядочно!

— Раз порядочно и за деньги — я в теме, — мне ничего не оставалось, кроме как кивнуть.

Я ведь сам этого хотел!

Маленький железный братец))

Клавдий Ермолов

Борис Борисович