На зоне

ГЛАВА 1

Телефонный звонок настойчиво врывался в сладкий предутренний сон. Превращаясь то в милицейскую сирену, то в какую-то замысловатую раздражающую музыку. Он назойливым непрошеным гостем заполнил всю спальню, где на огромной кровати после бурных любовных утех разметались во сне две красивые обнаженные фигуры. Он и она. Не открывая глаз, женщина просительно сказала:

– Милый, да возьми же наконец ты этот чертов телефон. Или, еще лучше, выбрось его в окно.

– Да-да… – сонно отозвался мужчина и, откинувшись, с трудом спросонок нашарил в полумраке телефонную трубку.

Глядя в потолок, он вслушался в навязчивый, раздавшийся с того конца провода голос, потом не спеша поднялся, надел стеганый халат и, на ходу вдев ноги в шлепанцы, вышел из спальни, унося с собой телефон.

Женщина слышала сквозь сон, как из большой гостиной он недовольным голосом ответил незнакомцу:

– Да слушаю я тебя. Только не тяни. Не надо дрочить часами.

– Неужели такая важность, братан? Ты совсем припух! Я тебе ведь сказал – в четверг, сразу после Нового года. Или ты не понял?

Помолчав, он снова процедил в трубку:

– Ладно, верю на слово. Даю тебе еще три дня. А сейчас с бабками, какие есть, жду через сорок минут у себя. Ты знаешь, как меня найти. Да, да. Встречу сам. Охрану я отправил отсыпаться. Ну давай, по-быстрому.

Женщина, закутавшись в одеяло, снова стала проваливаться в свои сновидения, по-зимнему глубокие и романтичные. Уже во сне она с удовольствием подумала, что завтра – Новый год, приятные предновогодние хлопоты, гости…

Мужчина положил трубку на рычаг и вернулся в спальню. Остановившись перед кроватью, долго смотрел на свою спящую подругу. Потом скинул халат и лег рядом. Приподняв одеяло, посмотрел на красивое обнаженное тело. Притянул к себе и, прижавшись и обнимая, стал руками ласкать ее грудь, дотронулся до живота. Она что-то благодарно пробормотала, на секунду приоткрыла глаза и, снова закрыв, восхищенно сказала:

– Как я тебя хочу!.. Но никак не могу проснуться.

Он, улыбнувшись, продолжал нежно ласкать ее тело, дотрагиваясь то до рук, то до округлых бедер.

– Еще темно, милый. Давай немножечко еще поспим.

Она попыталась отвернуться, но он не пустил ее, ласково прошептав:

– Дружочек, у нас есть полчаса…

– Почему – полчаса? Я ведь хочу тебя час, два, три. Хочу весь день, до Нового года, – играя, капризно сказала женщина.

– Через полчаса ко мне придут, а потом я снова к твоим услугам, нам никто больше не помещает.

– Нет. Никаких гостей до вечера, – возразила она. – Ты обещал, что сегодня никаких дел не будет. Обещал ведь, скажи, обещал?

– Малыш, это буквально на две минуты. Ну не сердись и иди ко мне. Где твои ручки? Ты знаешь, я уже соскучился по твоим рукам. Прошло ведь целых три часа!

Ее пальцы коснулись его живота, потом скользнули вниз.

– Ого! – Она засмеялась. – А я, глупая, теряю время!

– Знаешь, за что я тебя люблю? – вдруг спросил мужчина.

– Ну? – Она, казалось, не слушала, ее губы скользили по его телу, он почувствовал на своем соске ее нежный язык, – Ну, ну же! За что?

– Ты единственная женщина на свете, которая с утра всегда смеется, – прошептал он и добавил, улыбаясь: – Причем повод у тебя для этого находится са-амый разный…

– Ошибаешься, милый, повод для этого у меня всегда один…

Он замолчал, потому что почувствовал, как ее пальцы крепко обхватили его член.

Наклонившись, он поцеловал ее в мягкий пушистый треугольник ниже живота, потом раздвинул ей ноги и стал целовать разгоряченное влажное влагалище. Она улыбнулась, обняла его голову, прижимая ее между ног, и, заранее все простив этому похотливому ненасытному мужчине, тихо застонала, прикусив губу, откинув назад голову и прикрыв глаза.

Он, теряя терпение, рывком повернул ее к себе и стал прижиматься животом и пенисом к широко раздвинутым бедрам, с восторгом ощущая утреннее тепло сильного женского тела. Женщина что-то негромко произнесла.

– Что, дружок, что? – наклонился он к ней, целуя в губы.

– Иди ко мне, – повторила она севшим голосом.

Но он продолжал мучать ее, прижимаясь к ней упругой плотью, лаская ее тело, сжимая пальцами твердые, как горошины, соски. Она извивалась под его руками, искала губами его пальцы. Ее руки крепко обхватывали мужское тело, прижимая к себе. Доведя ее до полного изнеможения, он наконец вошел в нее, и женское тело изогнулось дугой. Теперь они двигались в общем ритме, слившись в единое целое. Глаза женщины были закрыты, на лице была написана сладкая мука. Мужчина смотрел на нее не отрываясь, отмечая малейшие оттенки наслаждения, которые как в зеркале отражали его собственное состояние. Она то хмурила темные ровные брови, будто преодолевая какое-то препятствие, то терлась щекой о подушку, как кошка, то покусывала свою руку. Преодолевая желание отдаться потоку наслаждения, мужчина замирал, и тогда женщина начинала почти яростно двигаться, не позволяя ему ни на секунду оторваться от нее. Он чувствовал, как все внутри него дрожало от невыносимого напряжения, и, когда женщина вдруг остановилась, широко открыв глаза, изумленно и восторженно глядя на него, он забыл про все запреты и бросился в последнюю атаку, уносясь вместе с возлюбленной в бездну наслаждения. Как в бреду он услышал ее крики и, содрогаясь, провалился в золотистую мглу…

– Утренняя любовь – самая сладкая, – любуясь женой, мечтательно произнес мужчина.

Женщина сидела обнаженная на низенькой мягкой табуреточке перед зеркалом, и на ее ровной спине в свете небольшого ночника все еще виднелись капельки пота.

– Если бы не твои неотложные дела, можно было эту сладость повторить, – парировала она, кокетливо поднимая рукой тяжелую копну волос и замысловато убирая их в узел.

В прихожей раздался мелодичный звонок. Мужчина встал и поцеловал женщину в шею.

– Как ты это здорово умеешь делать, – в который раз удивился он, имея в виду ее манипуляции с прической.

– Это все я делаю для тебя, – раздвинув ноги, двусмысленно ответила она, прекрасно поняв, о чем он. – Там у нас кто-то пришел. Мне одеться? Или и так сойдет?

– Шутишь. Смотри мне. А то ведь я и впрямь отправлю тебя в таком виде встречать гостя. – Он накинул халат и, приласкав ее глазами, вышел из спальни.

В гостиной был еще утренний сумрак, и он включил свет. Подойдя ко входной двери, мужчина заглянул в глазок и, кивнув, открыл дверь.

– Чего это тебя, браток, в Москву принесло? – вместо приветствия сказал он пришедшему.

– Узнаешь – ахнешь, – ответил тот, проходя в квартиру.

Хозяин захлопнул дверь, первым вошел в гостиную, освещенную мягким боковым светом и, направляясь к окну, за которым уже начинался зимний рассвет, на мгновение задержался возле телефонного столика, чтобы прихватить сигареты.

– Знаешь, я ведь не шучу насчет бабок. Моли Бога… – не оборачиваясь, проговорил он и щелкнул зажигалкой, – моли Бога, чтобы это были действительно наши, солнцевские, а не ментура. Улавливаешь?..

Он не видел, как гость, стоявший в нескольких Шагах от него, вытянул вперед правую руку, в которой был пистолет с длинным глушителем, и нахал на курок.

Раздался негромкий хлопок, зажигалка выпала из мгновенно ослабевших пальцев, и мужчина, так и не успев обернуться, стал падать прямо на телефонный столик. Пуля снесла половину черепа, забрызгав кровью и мозгами пол, стены, дорогой персидский ковер. Гость брезгливо отступил назад на полшага, не сводя глаз с безжизненно ткнувшегося лицом в пол тела.

…Женщина, надевавшая в спальне шелковый голубой халат, услышала грохот. Бросившись к двери и распахнув ее, она увидела распростертое на ковре тело мужа. В следующее мгновение она рассмотрела его развороченный выстрелом затылок, потом – направленное на нее дуло пистолета с черной дырой, из которой вылетела и ее собственная смерть.

Боль в груди отбросила женщину назад. Падая, она ударилась спиной о косяк двери и медленно стала сползать вниз, на забрызганный кровью пол.

Бессмысленными глазами она смотрела вслед страшному гостю, который, сунув пистолет в карман пальто, покинул гостиную, потом перевела взгляд на труп мужа да так и осталась сидеть, чувствуя, как вместе с кровью толчками из ее тела выходит жизнь.

ГЛАВА 2

– Полная херня! – громко по-русски сказал Варяг и, не обращая внимания на недоуменные взгляды заключенных, вышел из телевизионного салона тюремного изолятора. В программе местных новостей в очередной раз сообщили об аресте русского бизнесмена Владислава Игнатова, подозреваемого в причастности к убийству босса итало-американской мафии, одного из богатейших и влиятельнейших людей Калифорнии дона Монтиссори. Уже вторую неделю это громкое дело не сходило с экранов американского телевидения. Два десятка трупов, загадочные обстоятельства, крупные политические фигуры, деньги, борьба кланов: все слилось в один кошмарный кровавый узел и не давало покоя журналистской братии и полиции.

Варяг быстро шел по длинному тюремному коридору к телефонным будкам. Конечно, американский изолятор – это не «Матросская тишина», где подозреваемого учат, как свободу любить, с первого момента заключения. У самой двери дорогу ему преградил здоровенный негр-охранник с дубинкой.

– Куда? Если звонить, то опоздал, приятель.

– Дружище, до отбоя еще шесть минут, а мне срочно нужно позвонить моему адвокату. Это будет короткий звонок, два слова, – сказал Варяг, прямо глядя в глаза верзиле.

– Нет. Ты же знаешь – время на телефонные переговоры закончилось.

– Слушай, друг, – по-английски начал заключенный и тут же, не выдержав, перешел на русский. – Гад черномазый, ты же сам – угнетенная раса, что ж ты, гнида, сволочишься? Паскуда вшивая! – и широко, по-голливудски, улыбаясь, добавил, но теперь уже по-английски: – Только минута! Брат! Очень нужно!

По коричневому лоснящемуся лицу пробежала тень снисходительной улыбки. Охранник махнул рукой и кивнул на дверь:

– Только две минуты.

Варяг вытащил двадцатипятицентовую монетку, бросил ее в щель аппарата, снял трубку и набрал хорошо знакомый номер. На другом конце провода царила томительная тишина, время от времени прерываемая гудками, потом что-то щелкнуло и механический голос, как и в прежние разы, произнес: «Меня нет дома, Можете оставить сообщение на автоответчике. Как только смогу, сразу вам перезвоню».

Варяг резко повесил трубку: «Твою мать! Ну куда ты, сука, делся! Вторую неделю тебя нет дома, адвокат сраный. И это тогда, когда все газеты и телевидение кричат о моем аресте. Что-то здесь не так. Неужели предал? Ах, падла! Выйду из этого гребаного изолятора – порву гада».

Светлане тоже сейчас звонить нельзя. Там в доме наверняка все прослушивается. Тем более нельзя засветить Сивого. Варяг вышел из кабинки, кивнул охраннику и в раздумье побрел к своей камере. Там он не раздеваясь лег на койку и стал мучительно перебирать в памяти события последних месяцев. Голова работала ясно, как никогда.

Владиславу Геннадьевичу Игнатову, российскому вору в законе по кличке Варяг, не спалось в американской тюрьме. Ему, СМОТРЯЩЕМУ по России, человеку, наделенному неограниченной властью, распорядителю огромного российского воровского общака, не давало покоя то, что какой-то грязный мудак в форме американского надсмотрщика дает ЕМУ указания, можно или нельзя звонить по телефону. Су-у-ки! Владиславу хотелось кричать, биться о стену.

Не успел. Ничего не успел: в России, здесь, в Штатах. Варяг понимал, если он не сможет выпутаться из этой дерьмовой истории, то без него остановится целый ряд гигантских сделок. Не зная всех деталей, пацаны все завалят как пить дать. А такие деньги пришли из России! Срочно, срочно нужно пихать их в дело. А он здесь на нарах. Владислав от бессилия стиснул зубы: но где же этот долбаный адвокат Билли Шустер? Нужно разобраться. Нужно спокойно во всем разобраться. Взять себя в руки. И все как следует осмыслить.

Закинув руки за голову, Варяг молча лежал на кровати, глядя в потолок. Его новый сосед по камере готовился ко сну. Раздеваясь, он неторопливо, аккуратно укладывал свою тюремную робу на спинку стула. Этот аккуратизм начинал приводить Варяга в бешенство. Кроме того, что-то настораживало его. А может быть, просто нервы. Варяг заставил себя отвлечься и снова задуматься о ситуации с адвокатом.

Итак, что мы имеем?

Первое. Билли Шустер примчался в тюрьму буквально через час после ареста: адвокат компании «Интеркоммодитис» был рад служить хозяину. Его суждения, высказываемые сквозь облака табачного дыма, звучали веско и непререкаемо. Обвинение в убийстве? Какая чепуха… Вне всякого сомнения, следствие во всем разберется, а он сам в первую очередь сделает все, чтобы мистера Игнатова, уважаемого, весьма уважаемого в США бизнесмена, выпустили до суда под залог. Да и, скорее всего, никакого суда не будет! Адвокат был абсолютно уверен в этом.

Потом, приехав через два дня, Шустер уже не излучал столь безмятежной уверенности. А в процессе разговора ни с того ни с сего задал странный вопрос: мол, жизнь в американской тюрьме сильно ли отличается от жизни в российской? Почему адвокат заострил на этом внимание? Может, ему что-то стало известно о российском прошлом Владислава Игнатова? Но откуда? Если и просочилась какая-либо информация, то ни прокурор, ни даже ФБР документально подтвердить этого не смогут…

Варяг поднялся с койки и стал мерить шагами камеру, еще и еще раз прокручивая в памяти этот разговор с Билли. Он, Варяг, тогда ушел от прямого ответа. Сказал, что даже если и есть разница, то ему это неизвестно – опыта нет.

Билли Шустер тогда очень внимательно посмотрел на своего подопечного и на прощание сказал, что уже запросил «добро» на освобождение мистера Игнатова под залог, но федеральный суд почему-то задерживается с ответом, затребовав из России, из МВД, документы, связанные с деятельностью «Интеркоммодитис» и ее руководителя. Шустер ушел с обещанием снова посетить своего клиента буквально через два-три дня, оставил ему свой новый телефон, просил звонить, сказал, что будет работать дома. И вдруг пропал! В чем дело?

Варяг пробыл в блоке предварительного заключения федеральной тюрьмы штата Калифорния уже целых две недели. Он понимал, что за каждым шагом наблюдают десятки заинтересованных глаз и что от его поведения здесь во многом зависит дальнейшая судьба. Так происходит и в российских зонах, когда в карантинном бараке расквартировывается новый этап. К новичку сначала присматриваются, и может пройти достаточно много времени, прежде чем ему предложат войти в тюремную семью. Без поддержки жить всегда туго. И редко находится человек, который осмеливается отстранить протянутую руку. Зона – не самое лучшее место для проявления гордыни. Такого человека обламывают в два счета, как девку в первую брачную ночь. А позже сломанный хребет не распрямить уже никогда. Но часто за видимым смирением прячется мятежная натура, которая полностью раскрывается только со временем.

Варяг тоже присматривался к обитателям американской тюрьмы и сразу отметил, что здесь нет такой семейственности, какая существует в российских тюрьмах: заключенные кучковались скорее по расовому признаку. Наиболее крепкой и многочисленной тюремной группировкой здесь были негры. Наглые, самоуверенные, они держались вызывающе. Любимым их времяпрепровождением было шумное обсуждение американского футбола, девок, и если они не потребляли наркотики, то целыми днями играли в баскетбол и гоготали над собственными довольно примитивными шутками.

Белые также подсознательно держались друг за друга. По численности они занимали в изоляторе предварительного заключения второе место. Почти все до единого в цветных татуировках, они отличались скрытым коварством и затаенной злобой: сюда попадали те, кто, видимо, имел зуб на весь белый свет.

Третью группу уголовников, стремящихся держаться вместе, составляли цветные, которые были чужаками в белой и черной среде. Среди цветных значительную группу составляли индейцы, немало было китайцев, вьетнамцев и всевозможных метисов – этакий коктейль из народов, населявших Америку.

Варягу не сразу удалось определить, кто незримо стоит за этой вроде бы хаотичной разобщенной людской массой, кто решает все вопросы, затрагивающие интересы заключенных.

Этот человек никогда не выпячивался, держался очень скромно. Мало кто догадывался о том, что невысокий худощавый мужчина азиатского происхождения, которого обычно все звали Стив, и есть тот, кто делал погоду в тюрьме. Стив никогда не злоупотреблял своей властью. И если Стиву требовалась буря, то ему достаточно было шепнуть на ухо одному из своих прихвостней, и тогда коридоры и камеры изолятора превращались в сущий ад, наполняясь таким грохотом, что начальник тюрьмы готов был выполнить самые прихотливые требования зеков.

Выражаясь российской феней, Стив «сухарился»: вместо себя на виду он поставил огромного, под два метра ростом, молодого зека, который объявлял волю хозяина, выдавая за свою.

В один из первых дней пребывания в изоляторе Варяг поймал на себе любопытный взгляд Стива, который, казалось, спрашивал: «Что ты за птица, русский?» И Варяг не сомневался в том, что очень скоро должен будет дать этому человеку исчерпывающий ответ.

Варяга не мог усыпить почти курортный режим американской тюрьмы, он прекрасно осознавал, что в любой тюрьме утрата бдительности может стоить жизни, а потому с первой минуты своего заключения был напряжен, как сжатая пружина, готовая в любую секунду распрямиться и нанести обидчику ответный удар. Превратившись в одночасье из респектабельного мистера Игнатова в обыкновенного зека, Варяг стал ощущать, как в нем воскресают прежние привычки и чувства, свойственные старому, опытному уркагану, – недоверчивость, настороженность, хитрость, собранность. Инстинкт самосохранения изменил даже саму походку Владислава, манеру говорить. Его сон стал чутким и беспокойным.

Зеки сторонились «мистера Игнатова», потому что во всем его облике ощущалась скрытая угроза, а независимость, с которой он держался, выдавали в нем человека, прошедшего суровые жизненные испытания. Все, кто был знаком со строгим тюремным укладом, понимали, что к этому парню следует относиться с осторожностью и не стоит его задевать.

В Варяге просыпался волк, хищник, который ничего не упускает из виду, ничего не забывает и не умеет прощать обид. Он был зверь, готовый дорого продать свою жизнь, защищая себя и свое пространство.

Варяг почувствовал неладное сразу же – как только ему четыре дня назад сменили сокамерника. Вместо худощавого метиса, торговца наркотиками, к нему подселили крупного мускулистого канадца, который попался на торговле оружием, за что ему светил срок по меньшей мере до двадцати пяти лет. К своему печальному будущему Джонни Кидс, так звали канадца, относился совершенно невозмутимо, был беспечен, строил планы на будущее так, будто собирался пробыть в тюрьме Максимум неделю. Он был неизменно весел, никогда не терял аппетита, все свободное время проводил в спортзале, словно готовился к международным выступлениям. В тюрьме Джонни оказался далеко не в первый раз. Многие заключенные Побаивались его: упорно ходили слухи, что канадец увлекался на свободе не только продажей оружия, но и его применением. Говорили, что многие авторитетные люди с его помощью расправлялись с неугодными. И кличка у Джонни Кидса была Красноречивая – Могильщик. Несколько лет назад была пара случаев, когда сокамерников Могильщика находили мертвыми без всяких следов насилия, с вытаращенными глазами, как будто в самый последний момент жизни им удалось заглянуть «костлявой» в запавшие глазницы и ужаснуться. На деле же все оказывалось гораздо проще. Тюремный медик неизменно ставил диагноз: «самопроизвольная асфиксия».

За годы жизни Варяг привык к тому, что «костлявая» бродит за ним по пятам. Он и раньше не раз ощущал за свой спиной ее зябкое дыхание. Были годы, когда с мыслью о смерти он не только ложился, но и вставал, встречая рассвет. Для каждого серьезного вора смерть все равно что неприятный сосед, с неизбежным присутствием которого приходится считаться. Так уж получается, что воры чаще всего оставляют бренный мир не по собственному желанию – такую любезность им оказывают недоброжелатели, которых они успевают приобрести за время своей «карьеры». Жизнь вора не похожа на существование обыкновенного человека, а потому и смерть у него, как правило, преждевременная, очень часто трудная и мучительная. Уходит из жизни вор обычно не в окружении родственников на мягкой постели, а в одиночестве и в самом расцвете сил.

Вот и сейчас опасность стала реальной настолько, что Варяг ощущал ее запах, слышал дыхание, чувствовал само прикосновение ее холодных пальцев. Опасность окружала его. И, как всегда в таких случаях, его организм мобилизовался, включились защитные механизмы.

Варяг уже не однажды наблюдал в себе это превращение – в случае тревоги у него обострялись зрение, слух, он напоминал оголенный нерв, способный чутко реагировать на малейшее изменение интонации в голосе собеседника. Даже шутка в этом состоянии воспринималась по-особенному. Это состояние было сродни поведению дикого лесного зверя, предчувствующего приближающуюся смерть.

Одна из заповедей урки – это умение постоять за себя. И этой заповеди Варяг свято следовал всю свою жизнь, не спуская никому ни обидного слова, ни насмешки, ни косого взгляда. То, что вокруг него зреет нечто серьезное, он почуял с первой же минуты. Он ощущал вокруг себя пустоту, вакуум. Именно это заставляло его искать способ защитить себя.

Как-то после завтрака Варяг в рукаве вынес из столовой металлическую ложку. А потом в туалете, обломав ее край, заточил до остроты лезвия. Теперь он был вооружен. Заточка обрела покой в правом кармане его синей тюремной робы, не бог весть какое оружие, но, по крайней мере, он знал – ему потребуется лишь мгновение, чтобы извлечь его и острым жалом отразить хотя бы первую угрозу, воткнуть заточку в грудь неприятеля или вспороть тому аорту.

ГЛАВА 3

Егор Сергеевич Нестеренко взял трубку и уверенно набрал номер.

По этому номеру он звонил очень редко. И вовсе не потому, что опасался быть навязчивым. Просто едва ли не все проблемы он способен был разрешить собственной властью, к тому же подобное обращение от семидесятивосьмилетнего старика на том конце провода могло восприниматься как тревожные позывные могучего океанского лайнера, терпящего бедствие. А это никак не совпадало с истинным положением дел, да и не входило в планы Егора Сергеевича. Сейчас был особый случай.

– Валентин? – коротко поинтересовался Нестеренко, когда в трубке раздался неприветливый сип.

Реакция была почти мгновенной.

– Кто это?.. Ах, да. Да, конечно… – настороженные нотки сменились на почти виноватый тон.

Лишь самый ограниченный круг людей отваживался называть этого человека по имени. Все они были связаны не просто служебными узами, которые бывают подчас куда крепче кровных, их объединяло некое братство, сравнимое разве что с масонской ложей.

Но позвонивший ему сейчас был человеком совсем особого рода. Он не только входил в самый верхний эшелон этого братства, но и вызывал у Валентина Семеновича самый настоящий, почти животный страх. Так волк боится безжалостного охотника, крадущегося по чащобе с ружьем. Так сильный, опытный зверь, находящийся в клетке, опасается своего дрессировщика и поднимает хвост, словно бездомная перепуганная дворняга, от любого движения своего хозяина. Валентин Семенович боялся Нестеренко до коликов в печенках, потому что знал: этот человек не ведал жалости и всегда действовал как хорошо отлаженная машина. Он сумел бы подмять под себя любого, кто посмел встать на его пути.

– Узнал?

– Узнал, конечно, узнал.

– Ну вот и прекрасно. У меня к тебе будет маленькая просьба. Я сначала не хотел тебя волновать по этому пустяку, все-таки ты человек очень занятой, но, подумав, решил позвонить. Мне время нужно выиграть.

– Я слушаю, Егор Сер…

– Только не надо имен. Знаешь, к старости я стал очень суеверен. Я беспокоюсь не за себя – мне нечего бояться. Понимаешь?

– Хорошо… понимаю. Все, что в моих силах, я готов выполнять. Любую вашу просьбу. Но если только…

– Не прибедняйся, чиновнику такого ранга, как ты, это не к лицу, – доброжелательно укорил Нестеренко, – ты говоришь, как девушка по вызову, которая хочет набить себе цену. Со всеми этими приемчиками я знаком давно, они не тобою выдуманы. Ты же знаешь: больше, чем положено, ты из меня не выжмешь. Я, конечно, не собираюсь скупиться, но есть тариф и для вашего ведомства.

Нестеренко ненадолго замолчал – пусть переварит. Пауза никогда не помешает в таких делах. На том конце провода наконец раздалось негромкое сопение, потом снова повисла тишина.

– Слышу, ты со мной согласен. Ну вот и лады. Мне нужно вот что. Включи-ка ты меня в группу юристов и думцев, отправляющихся в Америку. Они, насколько мне известно, хотят поучиться уму-разуму у американских коллег, посмотреть условия их работы, образ жизни. Я тоже хочу в Америку вместе с юристами и депутатами.

– Мне бы очень не хотелось вас огорчать…

– Да уж ладно, говори все как есть, без политесов!

– Все списки уже утрясены и заверены в самых высоких инстанциях. Если кого-то сейчас вычеркнуть, то это может вызвать определенные недоумения и массу вопросов. Мне бы очень не хотелось на них отвечать. – Голос Валентина Семеновича был взволнован. – А потом, если говорить откровенно, я ведь не имею никакого отношения к этой группе. Вам проще обратиться в Думу.

– Я не для того позвонил, чтобы выслушивать твои советы, куда мне проще обращаться. Потом, ты должен твердо усвоить, что мои проблемы, это и твои проблемы тоже. Иначе я могу просто… – Егор Сергеевич помолчал. В этот раз пауза получилась значительно длиннее. Он чувствовал, как гнетущее молчание стремительно бежит по телефонным проводам и наполняет душу собеседника все большей тревогой, – иначе я могу потерять к тебе интерес, – спокойно и весомо закончил фразу Нестеренко.

– Помилуйте… Я думал, может быть, помочь гостевой визой.

– …Если бы я хотел съездить в Америку по гостевой визе, я не стал бы утруждать даже твоего секретаря. Такие визы делаются в течение двух минут. Мне нужны полномочия, которыми располагают участники этой группы парламентариев. По договоренности с американской стороной они смогут посещать даже исправительные учреждения, причем без всяких бюрократических проволочек? Так?

– Да, так. – Голос на том конце провода с каждой минутой становился все более унылым.

– Ну вот и прекрасно! Именно это мне и нужно! – Не обращая внимания на тон собеседника, как ни в чем не бывало подхватил Нестеренко.

– Какую тюрьму вы планируете посетить? – голосом, полным отчаяния, спросил собеседник.

– Федеральная тюрьма в Сан-Франциско.

– Сан-Франциско? Сделать это будет чрезвычайно трудно, но я все-таки попробую. Я, конечно, не обещаю…

– А ты пообещай! – резко сказал Нестеренко. – Я не жду другого ответа. И еще раз подчеркиваю, чтобы без всяких бюрократических штучек и проволочек! Мотаться по конторам у меня нет ни сил, ни времени, да и желания никакого. Мне совершенно неинтересно, как все это будет происходить – через ходатайства адвоката, через тюремную администрацию или еще как-то. Главное, чтобы все документы были. Американцы большие бюрократы, а я не хочу терять время на объяснения с бюрократами. А кроме того, если американцы шастают по нашим казематам, как по собственным газонам, так почему бы нам точно так же не погулять по их территории?

– Хорошо. Я все понял, Егор Сергеевич. Что еще?

– Еще вот что: надо предупредить кого там следует в делегации, что я прибуду на пару дней позднее. Знаешь ли, мне ни к чему, чтобы меня кто-то видел из своих, достаточно будет того, что меня крепко запомнят американцы. А прикрытием пусть послужит международный конгресс, который проходит в Сан-Франциско, а потом в Париже.

– Вы хотели кого-то посетить в тюрьме? – неуверенно спросил Валентин Семенович.

– Возможно, мой драгоценный… если все будет хорошо.

– Но это может вызвать недоумение американской стороны.

– Меня американская сторона не особенно интересует. Знаешь, в мои годы задумываться о том, какое я произвожу впечатление, – непростительная роскошь. Ну, так мы с тобой обо всем договорились?

– Да, Егор Се… Обо всем.

– Ну, ну. Ты понимаешь, через пару дней бумаги должны быть у меня.

– Не успею, дайте неделю.

– Хорошо, но чтобы через неделю все было готово, – и, не дождавшись ответа, Нестеренко положил трубку на рычаг.

Егора Сергеевича мало беспокоило, каким образом собеседник собирается выполнить его просьбу. Этот человек много лет был под контролем Нестеренко и сумел сделать свою карьеру только благодаря умению Нестеренко молчать, – когда это было нужно, разумеется.

Их «дружба» началась после того, как Валентин Семенович имел неосторожность провести вечер в одной сомнительной компании. Веселье закончилось тем, что он, тогда еще крупный партийный руководитель, изрядно выпив, сгреб в охапку словоохотливую «телку» и заперся с ней в бассейне, где вытворял с развратницей такие чудеса, на которые был способен не всякий сексуальный маньяк. Разгоряченный алкоголем и длительным воздержанием (жена Валентина Семеновича уже полгода находилась в больнице после сложного перелома ноги), он потерял голову и пару часов кряду упивался своей похотливой партнершей, оказавшейся способной на секс во всех его проявлениях. Девица трудилась над членом члена партии столь усердно, что его возбужденные крики и отборный мат были слышны даже охране, честно несущей свою службу на территории вокруг дома. Откуда тогда было знать Валентину Семеновичу, что все помещения шикарной загородной дачи напичканы скрытыми камерами, которые беспристрастно фиксировали его сексуальную изобретательность и буйную фантазию.

Нестеренко хмыкнул, вспомнив, как вытянулась физиономия у этого молодца, когда похмелье явилось ему в облике благообразного старца, выложившего на стол государственного, партийного деятеля ворох фотографий.

А когда Егор Сергеевич через несколько лет поведал своему собеседнику о судьбе бюджетных денег, которыми тот так ловко распорядился на рубеже 1990—1991 годов, а также намекнул на причастность Валентина Семеновича к распространению фальшивых авизо, изумлению и сговорчивости последнего не было предела.

Задумчиво постучав пальцем по полированной столешнице, Егор Сергеевич снова снял трубку и, набрав номер в Вашингтоне, негромко сказал по-английски:

– Майкл? Это я.

ГЛАВА 4

Как обычно после вечерней проверки, зеки расходились по камерам. Джонни Кидс по кличке Могильщик, перекрикиваясь с приятелями, шел не спеша по коридору, размахивая длинными руками, и никому не уступал дорогу. Он был огромен, как гора, и силен, как Майк Тайсон. Весь облик канадца был воплощением самоуверенности и силы, и в то же время было очевидно, что природа вряд ли создала эту живую машину для созидания.

Таких, как Джонни-Могильщик, в российских тюрьмах называют «отмороженными». Никогда невозможно угадать, что им взбредет в голову в следующую минуту. Уголовный опыт подсказывал Варягу, что с такими, способными на все придурками нужно всегда держаться настороже.

Как и обычно, в 22.00 в тюрьме объявили отбой.

Варяг внимательно наблюдал за тем, как Джонни неторопливо скинул с себя рубашку, оголив мощный рельефный торс, стянул трико, показав толстые, словно телеграфные столбы, ноги, как всегда, до раздражения аккуратно уложил свои вещи на спинку стула и, даже не взглянув на соседа, лег на койку.

Через несколько минут должен быть обход.

Варяг знал, что обход всегда совершается в одно и то же время с точностью до минуты. Неторопливая чеканная поступь надзирателей разобьет тишину коридора, затем металлическим звоном щелкнет отворяемый замок, а уже потом мощный поток света ударит с потолка камеры.

Ждать пришлось недолго. Их камера была седьмой от начала коридора. Уже через пять минут Варяг услышал, как рядом стукнула затворяемая дверь соседней камеры. Следующая очередь за ними.

Сегодня обход совершали сам начальник тюрьмы Томас Ховански и два его заместителя – оба рослые молодые парни лет тридцати, оба светло-русые, идеально выбритые, они очень походили друг на друга, и если бы не знать, что один из них по происхождению ирландец, а другой поляк, то можно было бы подумать, что они братья-близнецы. Похожими их делала еще и форма, которая сидела на фигурах на редкость ладно. Именно таких парней с добродушными лицами и безукоризненными зубами можно было встретить на обложках американских полицейских журналов. В России все совсем по-другому. Да и журналов о тюремных делах там нет.

Звонко лязгнул замок, дверь приоткрылась, зажегся свет. Через образовавшийся проем Варяг увидел лицо начальника тюрьмы. Несколько секунд его взгляд лениво блуждал по углам камеры, а потом он уверенно распорядился:

– Закрывай, все в порядке.

Свет погас. Варяг «лежал неподвижно. В двух метрах от него, распластавшись на койке, покоилось огромное тело канадца. Он тихо посапывал, выпуская через приоткрытый рот мощную струю воздуха и казался воплощением безмятежности. «Безобидный, когда спит», – вспомнил Варяг детскую Шутку. Осторожно, прикрывшись одеялом, он вытащил из-под подушки заточку, большим пальцем непроизвольно попробовал ее на остроту и, прикрыв глаза, стал, как и три предыдущих ночи, терпеливо дожидаться. Он ясно представил себе как через полчаса-час Джонни-Могильщик поднимется с кровати, в темноте подкрадется к нему и, убедившись, что он, Варяг, уснул, навалится на него всей своей громадной массой, станет душить, душить изо всех сил. Варяг представил себе, как он будет задыхаться, судорожно раскрывая рот, как его голова нальется кровью… как все вокруг потемнеет… Огромным усилием воли Варяг заставил себя очнуться от тяжелого сна. Он с трудом разлепил глаза и уставился в темноту. Страшно хотелось спать. Бессонные ночи давали о себе знать. Нужно поскорее усыпить бдительность канадца. Сделать вид, что спишь.

Повернувшись к стене, Варяг засопел и затих.

Ему снился пригород Сан-Франциско, снилась Светлана.

«… – А что она умеет делать? – спрашивала Светлана, с вожделением поглядывая на новое приобретение.

– Все, – лаконично отозвался Владислав из спальни.

– Так не бывает, – засмеялась она. – Даже ты все не умеешь.

Владислав возник на пороге.

– Бывает.

Светлана подошла к стиральной машине и осторожно погладила рукой белоснежную пластиковую поверхность.

– Стирает, выжимает, сушит?..

– Гладит, «химчистит», пришивает пуговицы, – подхватил Варяг, обняв жену за плечи, – ставит заплаты, готовит обед, будит по утрам мелодичным перезвоном…

– Зачем же тебе теперь вторая жена? – склонив голову набок, прищурилась Света. – Вернее, первая?..

Варяг озадачился.

– И то правда. Зачем мне тогда жена?.. – И вдруг просиял: – Знаю зачем! Но тебе не скажу. А то нос задерешь.

Она закрыла глаза, на ее губах появилась улыбка, и Владислав почувствовал на своей спине ее руки.

– А это твоя машина умеет делать? – спросила она, не открывая глаз. Она привстала на цыпочки, подставляя чуть вытянутые для поцелуя губы. – А это?..

Он поцеловал ее закрытые глаза, потом губы.

– Верно, – тихо сказал он. – Это она, подлая, не умеет. – И вздрогнул, почувствовав сзади легкий толчок.

– Встали, понимаешь, на пороге, – сказал недовольный детский голос, и в кухню протиснулся Олежка. – Пройти нельзя.

Он подошел к столу, туда, где в волшебно поблескивающей хрустальной вазочке лежали, притиснувшись друг к другу округлыми матовыми бочками, шоколадные конфеты, – и быстро, пока родители были заняты, засунул одну в рот.

– Олег! – возмутилась Светлана. – Я все вижу. Как тебе не стыдно! Обед ведь скоро.

Мигом сжевав конфету, мальчишка с невинным видом повернулся к родителям.

– Мо-ом, – начал он обходной маневр, одновременно запуская руку в вазочку, – отгадай загадку. Что такое: обычно зеленое, а нажмешь кнопку – красное?

Светлана, которая всегда простодушно попадалась на разного рода уловки, всерьез задумалась, глядя на мужа, не без восхищения наблюдавшего за сыном. Тот с фантастической скоростью опустошал вазочку.

– Что бы это могло быть, а, Владик? – спрашивала наивная мама, сосредоточенно хмуря брови.

– Сейчас узнаешь. – Варяг, посмеиваясь, вышел из кухни и уже из спальни услышал торжествующий голос сына:

– Это – лягушка в миксере!..»

…Это не был сон. Варяг теперь точно знал, что это воспоминание. Четкое, как запись киноленты, оно доставляло ему такую боль, что, просыпаясь, он еще долго чувствовал, как болят сведенные судорогой челюсти. Эта красивая женщина была его женой, мальчик – сыном, и все, что он видел будто бы во сне, было его самым дорогим, самым сокровенным воспоминанием.

Прошло около часа, прежде чем Джонни-Могильщик решился приступить к работе. Стараясь не скрипеть пружинами, он осторожно приподнялся и сел на край кровати. В полумраке фигура громилы казалась особенно впечатляющей: гигантские формы занимали собой половину камеры, и казалось, если сейчас тот распрямится, то непременно упрется головой в потолок. Варяг почувствовал близкую развязку. От возбуждения застучала кровь в висках. Нервы были напряжены. Так как же все это будет происходить? Захочет ли канадец удавить его во сне или все же попытается разбудить перед смертью? Варяг выжидал. А Могильщик меж тем неторопливо поднялся и, сделав два осторожных шага, внимательно стал всматриваться в лицо спящей жертвы. Ему было совершенно не жаль этого русского, впрочем, как не было жаль и всех предыдущих, кого Могильщик собственными руками отправлял на тот свет.

Путь к свободе для Джонни лежал отныне именно через труп этого человека, который был, может, и неплохим парнем, к тому же так лихо чесал по-английски, что практически ничем не отличался от американца.

Джонни аккуратно взял со своей кровати подушку. Подобную операцию он проделывал не однажды и прекрасно знал, что должно произойти в каждую следующую секунду.

Он навалится на свою жертву на выдохе, когда легкие будут свободны от кислорода. Клиент дернет головой, не понимая еще, что произошло, а потом, ощутив нехватку воздуха, попытается привстать и сбросить с себя тяжесть. Вот этот момент будет самым серьезным: этот русский – крепкий парень и нужно будет приложить максимум усилий, чтобы удержать его на кровати. Он будет переворачиваться с боку на бок, пытаясь вырваться из крепких объятий, а потом, потеряв силы, успокоится навсегда.

Все так и будет. Джонни Кидс ни на секунду не сомневался в себе. В полумраке распластавшаяся на нарах фигура спящего русского казалась ему беспомощной и не внушающей никаких опасений.

Он уже приподнял подушку, чтобы придавить жертву, как вдруг Игнатов резко повернулся, согнул ноги в коленях и с размаху пнул его в живот. Удар был неожиданный, очень сильный и пришелся Джонни под самую грудную клетку. Тот повалился на бок, больно стукнувшись затылком о край кровати, и беспомощно стал ловить открытым ртом воздух. А русский спокойно поднялся на Ноги и, ткнув узкое заточенное железо в самое горло своего обидчика, негромко произнес:

– Если дернешься, сука, так я выпущу из тебя всю дурную кровь, поверь мне… И не дождаться тебе тогда ни суда присяжных, ни нового срока, ни даже тюремного надзирателя!

Джонни и в темноте видел красивое, холеное лицо русского. Тот действовал настолько уверенно, как будто всю жизнь так вот и не расставался с тюремной заточкой. Джонни ни на секунду не сомневался, что русский продырявит ему горло при первом же неосторожном движении.

– А теперь ответь мне, приятель, как на божьем суде, кто приказал тебе убить меня?

ГЛАВА 5

Почувствовав пальцами упругую бархатистую кожу на бедре Мерседес, Томас Ховански застонал. Вот уже полгода эта девушка сводит его с ума. Она стала его бредом, грехом, слабостью. Каждый раз, встречая мексиканку в тюремных коридорах, он едва сдерживался от того, чтобы не прижать ее тугое тело к стене и овладеть ею прямо там, под мертвенным светом люминесцентных ламп. Поляк по происхождению, Ховански, как и всякий эмигрант второго поколения, очень крепко держался за свою семью. Любящий муж, заботливый отец четверых детей, безупречный полицейский – таким знали его все. И только одна женщина в мире знала его как неистового, сумасшедшего любовника, способного на всякого рода безумства. «Если бы не твои светлые волосы, – чарующе улыбаясь, говорила она при очередной встрече, – я бы подумала, что в твоих жилах течет кровь истинного латинос». И – получала в ответ очередную порцию его безумной страсти.

Когда она впервые как сотрудник появилась в тюремной канцелярии и бросила на начальника тюрьмы свой колдовской взгляд, Ховански понял, что пропал. Неделю он как завороженный толкался среди канцелярских крыс только для того, чтобы лишний раз приласкать взглядом эту высокую, стройную, черноволосую красавицу, которая неизменно отвечала ему призывным взором карих, миндалевидной формы глаз. На восьмой день их знакомства они уже трахались в его кабинете, как два обезумевших от страсти диких зверя. Их первая встреча стоила тюремной администрации пары разбитых ваз, сломанного стула и кучи смятых и безнадежно испорченных документов. С тех пор накал этих встреч практически не изменился, только Томас предусмотрительно убирал хрупкие предметы и старался держаться подальше от мониторов внутреннего обзора, стоявших в противоположном от его стола конце кабинета.

Голубоватые экраны сейчас были единственным источником освещения в кабинете, и в их призрачном свете смуглая кожа Мерседес приобрела фантастический сиреневый оттенок.

– До чего же ты хороша, малышка, – прошептал Ховански, вдыхая ее запах. – Ты пахнешь, как дикая кошка.

Он сидел в кресле, а Мерседес стояла перед ним, слегка облокотившись о стол. Его рука двинулась вверх по ее бедру, задирая юбку. Тело Мерседес выгнулось, сверкнули в полумраке ее зубы. Эта невероятная женщина всегда улыбалась, занимаясь любовью. Томас почувствовал дрожь в своем теле, но все еще продолжал медленно, как бы лениво ласкать ее, наслаждаясь этими мгновениями покоя перед битвой, дожидаясь, пока страсть не захватит его целиком, заставляя забыть обо всем на свете – о жене, детях, карьере, об этих ублюдках-заключенных и об этих вот мерцающих во мраке мониторах, на одном из которых застыл интерьер двухместной камеры в блоке предварительного заключения. В камере стоял мрак, и два неподвижных тела на нарах были видны только благодаря телекамере инфракрасного излучения, специально установленной в потолке под вентилятором так, что была незаметна для находящихся внутри заключенных.

Лаская свою любовницу, начальник тюрьмы лишь время от времени поглядывал на этот экран. Двумя пальцами подцепив ее кружевные трусики, он спустил их вниз. Мерседес высвободилась из них и, раздвинув смуглые ноги, уселась к нему на колени верхом. Он чувствовал, как ее ловкие пальцы расстегивают ремень на его брюках, и одновременно видел на экране монитора, как один из заключенных медленно поднялся с постели и, прихватив подушку, подошел к своему сокамернику.

Женщина коснулась рукой его члена, и горячая волна возбуждения прокатилась по телу Томаса. Он изо всей силы сжал руками смуглые бедра и услышал в ответ ее тихий смех с придыханием. Краем глаза он все еще следил за происходящим на телеэкране, но страсть уже почти целиком захватила его. Рванув на Мерседес белую форменную рубашку, так, что в стороны с треском полетели пуговицы, он закрыл глаза и принялся жадно целовать ее высокую грудь. Женщина склонилась над ним, закрывая его лицо своими густыми черными волосами, он почувствовал легкую боль в плече от укуса. Томас схватил Мерседес за волосы и запрокинул назад ее голову. Мерседес застонала и в ту же минуту почувствовала его внутри себя. Их любовные схватки всегда были похожи на борьбу, и ей это безумно нравилось. Он мял ее тело руками, терзал его, она делала вид, что отбивается от его сильных рук, извиваясь в его сильных объятиях, стонала от удовольствия, закусив губы. Возбуждение ее становилось все больше и больше, почти невыносимым. Уже почти теряя сознание от наслаждения, она слышала, как полетело на пол что-то тяжелое, может быть Настольная лампа. Его дыхание становилось все более учащенным и прерывистым, а мышцы – все более твердыми… Особенно твердой была та, которая больше всех волновала Мерседес. Момент блаженства был потрясающим, как всегда, Мерседес забылась от наслаждения. Тихо застыла на плече у Томаса. До чего же хорош этот чертов поляк. Жаль, что она не может разделить с ним супружескую постель.

В этот момент Ховански резко повернулся и грубо произнес:

– Мать твою!

Мерседес вздрогнула и в изумлении уставилась на любовника, который, окаменев, смотрел куда-то за ее спиной.

– …Твою мать! – повторил он и, почти оттолкнув ее, бросился к мониторам. – Что за черт?!

Тихо закипая гневом и обидой, Мерседес обернулась и увидела, как, полуголый, со спущенными до колен штанами, Томас Ховански подошел к одному из экранов и снова разразился бранью.

– Да что случилось? – сдержав себя, она также подошла к экрану и увидела, что один из заключенных лежал на полу, второй, сидя на нем сверху, прижимал к горлу своего противника посверкивавший в полумраке острый металлический предмет.

– Ублюдок… – прошипел начальник тюрьмы. – Ну он за это еще поплатится!.. – Обернувшись, Томас внимательно посмотрел на свою любовницу. – Иди-ка ты лучше домой, детка. Боюсь, сегодня мне не до любви. И как бы у тебя не возникло неприятностей.

Мерседес, с которой он раньше никогда так не разговаривал, боязливо сверкнула глазами, схватила свои трусики и, даже не поправив на себе одежду, резко развернулась на каблуках и, разобиженная, вышла из кабинета, хлопнув дверью так, что задрожали зарешеченные оконные стекла.

ГЛАВА 6

Джонни-Могильщик судорожно глотал воздух. Наконец, не разжимая зубов и морщась от боли, он прошипел:

– Я не знаю…

– Вот как? – спокойно удивился Варяг. Он сгреб шевелюру Джонни в кулак и сильно ударил его затылком о стену, одновременно приставив заточку к кадыку. – В твоей глотке уже, считай, сидит дюйм стали. Если будешь гнать туфту, проткну на хер! Английский язык понимаешь? Или тебе по-русски повторить, что такое длина хера, ублюдок? Спрашиваю второй раз: кто тебе приказал меня убрать?

Джонни не однажды встречался с людьми такого типа. Они живут по своим собственным законам, одним взглядом способны парализовать чужую волю и если объявляют, что пырнут ножом, то непременно выполнят обещание.

– Я точно не знаю. Один парень…

– Кто такой? Откуда он? Имя?

– Из какой-то службы… Черт его знает, откуда. У дяди Сэма до фига специальных служб. Может, из управления по наркотикам, может, из канцелярии прокурора штата…

– Придется с тобой, парень, поговорить по-серьезному. Ты меня или не понял, или совсем не уважаешь, – размеренно, по слогам, почти спокойно произнес Варяг.

В глазах Джонни сверкнули искры животного страха. От своего сокамерника он ожидал всего – панического крика, ярости, слов ненависти, истерики, испуга. Но русский вел себя так, словно был единовластным хозяином маленького тюремного мирка, в котором верзила Джонни совсем недавно чувствовал себя как рыба в воде.

– Погоди, русский… Я правда не знаю, кто этот парень. Он сказал, что его зовут Фрэнки. Фрэнки, и все. Я не знаю, из какого он ведомства. Я уверен только в одном: ты здорово кому-то насолил.

Варяг нахмурился и, помедлив, убрал заточку. Джонни облегченно вздохнул.

– И что они тебе обещали за работу?

– Освобождение под залог.

– На хрена тебе под залог? У тебя что, богатая тетя есть?

– А он намекнул, что залог за меня внесут, а я могу рвать когти к себе в Ванкувер. Там им меня не достать.

– При разговоре еще кто-то присутствовал?

– Нет. Мы говорили наедине в кабинете начальника тюрьмы.

– А начальник тюрьмы сам в курсе?

– Вряд ли. Хотя…

– Я вижу, тебе хочется жить? – усмехнулся Варяг.

– А то!

– Ладно, живи. Даю тебе шанс. Только запомни, парень, кто тебе даровал жизнь. Уверен, у тебя хорошая память и ты не забудешь?

– Не забуду.

– Ну смотри.

Уж больно напуганным было лицо канадца. Варяг скривил губы и, напирая на каждое слово, грозно произнес:

– Но я не слышу слова «мистер» и искренних сожалений о случившемся, ублюдок.

Джонни выпучил глаза, но, увидев суровый взгляд русского, возражать не стал. Дрожащим голосом он повторил:

– Я все запомнил… мистер.

– Молодец. Вот так-то лучше, – кивнул Варяг. – А теперь скажи: простите меня, я больше не буду.

– Простите меня, мистер, я больше не буду.

– Если ты, дерьмо собачье, предпримешь еще нечто подобное, то в следующий раз тебе не придется просить прощения.

– Да, мистер.

– А теперь тихонько ложись и баиньки! – Варяг резко убрал заточку и опустился на свою кровать. – В следующий раз советую тебе обращаться ко мне не иначе как «мистер». Надеюсь, ты хорошо усвоил этот урок?.. Или, может, повторить?

В голосе русского снова послышался металл.

– Я все отлично понял, мистер, – поднимаясь с пола, повторил Джонни.

Русский продолжал сжимать в руках свое оружие. Джонни очень удивился, когда рассмотрел в темноте, что это был всего лишь обломок стальной ложки.

– Я все отлично понял, мистер, – сдавленным голосом еще раз повторил он.

– Ну вот и хорошо, я вижу, что ты не такой плохой парень, как показалось мне вначале.

Варяг со своей койки внимательно наблюдал за тем, как Джонни, поднявшись с пола, шатаясь, по стенке добрался до кровати, прилег и, вытянув свое огромное тело, молча замер.

Что ж, это был не самый серьезный противник, с которым судьба сталкивала Варяга. Возможно, из этого крепыша и мог бы получиться неплохой вор, но ему явно не хватает настоящей школы, школы российских тюрем. Вот где настоящее испытание! Жернова лагерных зон способны перемолоть в шлак даже самый крепкий человеческий материал, и только единицы могут заставить эти жернова вращаться так, как нужно им самим.

– Эй, мистер, послушайте! – вдруг из темноты произнес Джонни.

– Чего тебе?

– Вам не жить, мистер. Если мне не удалось сделать это, то наверняка получится у другого.

– Что ты вдруг так разоткровенничался?

– Мне-то плевать, но я точно знаю, что вы не выйдете отсюда живым. Мне кажется, вами заинтересовались слишком серьезные парни.

– Не бери в голову, Джонни. Спи. Я хочу полежать в тишине.

ГЛАВА 7

Егор Сергеевич прибыл в Сан-Франциско под самый вечер. Шел мелкий моросящий дождь, который неприятно разбивался о лицо и тонкими холодными струйками забирался за воротник плаща. Точно такую же скверную погоду он оставил в Москве, и, если не знать о том, что лайнер перенес его на другой континент, можно было бы подумать, что он и не покидал родное Шереметьево.

Едва ступив на мокрый, скользкий трап, Егор Сергеевич почувствовал, как сырость мгновенно стала проникать по всему его телу, добираясь до самого нутра. Он пожалел, что, собираясь в дальнюю дорогу, не захватил с собой свой любимый шерстяной джемпер.

Высокий, слегка сутулый, с густой седой шевелюрой, он ничем особенным не отличался от остальных пассажиров, сошедших с «Боинга-747», принадлежащего российской авиакомпании «Трансаэро». Простой строгий костюм и мягкий лайковый плащ, обтягивающий плечи, делали его похожим на престарелого советского ученого времен 70 – 80-х годов. Впрочем, он и был кем-то вроде того…

Нестеренко сошел с трапа, осмотрелся и вместе со всеми пассажирами поспешил к автобусу, стараясь не наступать на лужи.

В Америке Нестеренко был дважды. Первое свидание с этой страной состоялось лет сорок назад: тогда он еще сравнительно молодой человек, под видом ученого, побывал на конгрессе по международному праву. А параллельно с этим выполнил целый ряд заданий, запланированных им вместе с Медведем. Уже тогда Медведь был крупным воровским авторитетом, а их дружба и сотрудничество приносили невероятные успехи и колоссальные теневые деньги.

Второй раз встреча с Америкой произошла лет десять назад, когда вдруг выяснилось, что в Бостоне проживают родственники Егора Сергеевича по материнской линии, родители которых, опасаясь своего дворянского происхождения, выехали из Санкт-Петербурга сразу после октябрьских событий семнадцатого года.

По приглашению Егор Сергеевич тогда приехал в Бостон и не без интереса разглядывал своего двоюродного брата, который огромными серыми глазами напоминал давно ушедшую матушку.

В первый свой приезд Егор Сергеевич не без труда справился с искушением, чтобы не поменять грешную родину на тихий уют благополучной заграницы. За время своего второго пребывания он успел полюбить эту страну и чувствовал, что был связан с ней неким мистическим образом. Ему даже казалось, что если у него существовала первая жизнь, то наверняка он провел ее где-то поблизости.

И вот сейчас он явился сюда в третий раз. Чем закончится его путешествие? Автобус с пассажирами, прибывшими из Москвы, пересек летное поле и остановился у здания аэропорта.

Пассажиры, проклиная стылую промозглую погоду, ступили на мокрый асфальт и направились в помещение таможенного досмотра. Вместе со всеми, высоко подняв воротник плаща, вышел Нестеренко.

В здании аэровокзала он купил ворох газет, бегло просмотрев их, увидел, что журналисты по-прежнему продолжают в ярких красках расписывать бойню, происшедшую в Сан-Франциско две недели назад на берегу залива и в доме босса калифорнийской мафии. Складывалось впечатление, что газетчиков совсем не интересует ни грядущий циклон, ни политические перемены в странах Ближнего Востока, ни пошатнувшееся здоровье российского президента. Что встреча глав государств в одном из стариннейших городов Европы им так же безразлична, как прошлогодний снег. Единственно, что всех занимало, так это количество неопознанных трупов и причастность к кровавым событиям русского бизнесмена Игнатова.

«Ах, Владик, Владик! Не ко времени твое заключение. Сейчас в России ты так нужен!» – с горечью подумал Нестеренко, направляясь к стоянке такси у выхода из аэропорта.

Таксисты терпеливо дожидались клиентов, развалившись на мягких удобных сиденьях своих автомобилей. Через мокрые стекла они с надеждой посматривали на каждого пассажира, выходившего из сухого, светлого зала прилета.

Егор Сергеевич поднял руку, и тотчас к нему подрулил автомобиль, за рулем которого сидел крупный негр, с кожей цвета крепкого кофе.

Шофер мгновенно оценил пассажира и, повернув голову, учтиво спросил:

– Вам куда, мистер?

– Пожалуйста, в гостиницу «Холидей-инн», на Грант-авеню.

На следующий день после неудавшегося покушения на Игнатова Томас Ховански решил позвонить Галлахеру, хотя тот настрого запретил ему пользоваться телефонной связью. Но положение Ховански было безвыходным: он провалил дело. И теперь этот провал грозил ему, видимо, даже более серьезными последствиями, чем понижение в должности.

…Начальником тюрьмы он стал только год назад. До этого его карьера развивалась стремительными зигзагами, и, порой задумываясь о всех ее крутых поворотах, он даже не мог поверить в свою удачу. Оттрубив шесть лет в полицейском управлении Лос-Анджелеса, он как-то случайно встретился со своим бывшим однокашником по юридическому колледжу Фрэнки Галлахером. Во время беседы по душам Фрэнки рассказал ему, что стал специальным агентом ФБР, и, перед тем как попрощаться, как бы невзначай, сделал заманчивое предложение – стать заместителем начальника федеральной тюрьмы в Сан-Франциско. Намекнув, что его дальнейший рост зависит от их взаимопонимания и взаимодействия.

Томас не долго думая согласился, и уже через год после того, как прежнего начальника тюрьмы отправили на пенсию, занял его кабинет. Фрэнки Галлахер выполнил свое обещание. А когда приехал поздравить приятеля с повышением, изложил ему суть их дальнейшего «взаимодействия»… С этого момента федеральная тюрьма стала негласно курироваться калифорнийским отделением ФБР. Жизнь в тюрьме потекла по тем правилам, которые ей диктовал Фрэнки Галлахер. По его тайным указаниям Томас Ховански распоряжался судьбами заключенных, подвергая их психологической обработке, незаметно ставя на них медицинские эксперименты, размещая их по камерам в необходимом для Галлахера порядке, назначая или отменяя свидания, даже встречи с адвокатом. Предлог для всего этого у Ховански всегда находился: он был профессионалом своего дела. Все эти действия больше напоминали работу шулера, тасующего крапленую колоду. Таким образом, они умело стравливали заключенных и запросто избавлялись от тех, кто мешал достижению поставленной ФБР цели. Такое ведение дел не входило в противоречие с личными принципами Ховански. В своей железной логике поляк придерживался правила: «Если ты в тюрьме, значит, есть за что, значит, виновен, что бы там ни говорили эти умники-адвокаты». И часто Ховански был прав, ибо среди заключенных, сгинувших здесь, в тюрьме, по воле ФБР, было немало убийц, садистов и маньяков, и их тихое исчезновение следовало воспринимать как акт возмездия. Да и сами зеки не жаловали подобного рода ублюдков, которые чаще всего составляли касту отверженных. И разумеется, об их преждевременной кончине мало кто сожалел, ссылаясь на то, что в соседних штатах им давно был бы уготован электрический стул.

О том, что федеральная тюрьма стала тайным карательным центром ФБР, не подозревал никто. Это было одно из главных условий, которые Фрэнки Галлахер поставил перед новым начальником тюрьмы, и Томас Ховански, верный слову, хранил тайну. Скоро Томас смекнул, что от его молчания зависит не только его дальнейшая карьера, но и собственная жизнь. А тайные казни на вверенной ему территории стали проводиться с пугающей регулярностью…

ГЛАВА 8

Специальный агент ФБР Фрэнки Галлахер был вне себя от ярости. Он уже успел доложить по инстанции о безвременной кончине русского и теперь думал о том, с какой унылой физиономией ему придется выслушивать недовольные отзывы начальства.

Кроме того, задание оставалось невыполненным, и Фрэнки вовсе не хотел, чтобы это дело передали кому-нибудь другому, обвинив его самого в непрофессионализме. Он не любил делать что-либо второпях, предпочитая хорошенько подготовиться, но теперь времени не оставалось и Фрэнки вынужден был импровизировать на ходу.

Фрэнки решил встретиться с негласным «хозяином» тюрьмы – парнем по имени Стив, о котором ему много рассказывал Ховански. Только Стив мог помочь ему. Больше надеяться было не на кого. Смешно: специальный агент ФБР спасал свою карьеру, прибегая к помощи матерого уголовника-рецидивиста…

Приехав в тюрьму, Фрэнки сразу прошел в кабинет Ховански и попросил привести к нему Стива. Перед собой он положил пухлую папку с грифом «секретно», на которой было написано: «Дело FNN 580—906К «Стивен Ли».

Дверь распахнулась, и в сопровождении двух рослых охранников в комнату вошел невысокий худощавый человек. Лицо у него было крупное, широкое, а раскосые глаза выдавали азиатское происхождение.

«Интересно, китаец или вьетнамец?» – невольно подумал Фрэнки, когда его взгляд остановился на широкой переносице Стива. Он отхлебнул из маленькой чашечки горячий кофе и распорядился:

– Оставьте нас, у меня есть к этому джентльмену небольшой разговор.

– Есть, сэр, – одновременно ответили оба надзирателя и вышли из комнаты.

– Кофе? – заботливо поинтересовался Фрэнки.

– Лучше бренди, – отозвался Стив.

– Можно и бренди. – Незнакомец улыбнулся, а потом по-хозяйски распахнул один из шкафов и извлек оттуда пузатую бутылку, затем он просунул руку в глубину шкафа и выудил из самого нутра за тоненькую ножку хрустальную тонкостенную рюмку. Она выглядела настолько изящной, что, казалось, могла рассыпаться на тонкие колючие осколки от малейшего прикосновения. – Я думаю, ты не станешь возражать, если эту рюмку я наполню до самых краев?

– Вы ведь не полицейский? – безразлично поинтересовался Стив, продолжая наблюдать за тем, как прозрачная коричневая жидкость быстро подбирается к самому краю.

Фрэнки закупорил бутылку тугой пробкой, а потом иронически возразил:

– Нет… Я из ФБР.

– Теперь понимаю, – и на пальцы Стива через тонкий хрустальный край пролилось несколько капель бренди. Он помедлил еще секунду, а потом опрокинул рюмку в рот. – И что же вы от меня хотите? Кажется, я не сделал ничего такого, чем вызвал бы интерес вашего ведомства.

– Неверно. – Фрэнки откинулся на спинку Кресла, внимательно глядя на Стива. – Бюро всегда интересовали талантливые люди. А ты обладаешь недюжинными способностями. Вот один пример. Когда месяц назад шестеро заключенных, требуя дополнительный отпуск, объявили голодовку, никому в голову не пришло, что это необходимо именно тебе. В это время как раз пересматривалось твое дело об ограблении ювелирного магазина. Выявились новые факты – нашелся свидетель, который видел, как ты стрелял в кассира. И как только начальник тюрьмы отпустил во внеочередной отпуск этих… голодающих, свидетель бесследно исчез – в бетонной яме, надо полагать, – и дело, которое казалось бы продвинулось, вновь забуксовало.

Стив слегка улыбнулся. Его узкие глаза превратились в махонькие щелочки. Он стал напоминать кота, сощурившегося на яркое солнце.

– Однако, у нашего главного тюремщика отменная выпивка. Поляки всегда отличались хорошим вкусом, не правда ли, начальник? – процедил сквозь зубы Стив и, не спрашивая разрешения, взял бутылку с бренди и вторично наполнил рюмку. – Так я слушаю вас, начальник, все, что вы говорите, очень интересно.

Взгляд фэбээровца сделался недобрым, он снова заговорил, но уже более жестким тоном.

– Первый раз в поле зрения полиции ты попал лет шестнадцать назад. Тогда ты проходил как свидетель, а двое твоих приятелей угодили за решетку. Однако у нас есть основания полагать, что именно ты и был инициатором ограбления, именно ты убил двух полицейских, а потом сумел заставить подельников взять всю вину на себя. Твои Друзья получили по двадцать лет… Попав в тюрьму и сполна насладившись тамошней атмосферой, они было захотели пересмотреть свои показания, но едва у них появилось такое желание, как их зарезали в тюремном дворике. Внешне убийство напоминало обычную потасовку между двумя футбольными командами, но у нас есть все основания полагать, что за этим стоит твое замечательное умение избавляться от свидетелей. Стив продолжал улыбаться.

– У вас богатая фантазия, мистер, – лениво протянул он.

Фрэнки вдруг засмеялся:

– Просто я сообщил тебе, что бюро имеет некоторые представления о твоих «подвигах»… Ты прав, в этих делах ты оказался настоящим профессионалом – не подкопаешься. Мастерство – штука серьезная и нарабатывается годами. А вот в молодости, к сожалению, ошибки совершают все – даже такие талантливые, как ты. – Он сделал паузу, потом, наклонившись вперед, негромко сказал: – Привет тебе от Карлоса Ириарте.

Стив замер. Фрэнки не без удовольствия отметил, как нервно дернулся кадык на его шее.

С Карлосом Ириарте Стив сошелся еще в далекой юности, когда он был всего лишь мальчишкой на посылках у одного из крупнейших лос-анджелесских наркодельцов – Теда Стивенсона. Карлос в то время приторговывал героином и среди ровесников слыл богачом, он даже ссуживал под изрядный процент белый порошок парням из рабочих кварталов. Их интересы пересеклись, когда один из посыльных Стивенсона умыкнул триста граммов героина и слинял в соседний штат. Патрон обещал пять кусков всякому, кто сумеет отыскать беглеца, а затем привести его самого или принести его голову. Подростки решили не затруднять себя обратной дорогой с опальным перекупщиком и, разыскав его в одном из грязных притонов Нью-Мексико, подкараулили на пути домой и отрезали в кустах голову, а затем в багажнике автомобиля привезли трофей Стивенсону.

После этого случая он повысил обоим жалованье и частенько брал с собой во время деловых доездок по штату.

Это было не последнее их общее дело. Стивенсон поручал им теперь встречать «груз» из Колумбии, а затем сопровождать его до самого места назначения. Этой операцией, как правило, занимались самые доверенные люди босса.

Разногласия между приятелями произошли после того, как они узнали, что Стивенсона застрелил какой-то русский киллер. Заказчиком убийства был его компаньон, который решил, что слишком долго находится в тени всемогущего Стивенсона и что ему самому вполне по силам держать в своих руках наркобизнес Калифорнии. Однако даже ему не было известно, что полкило героина находится у его личных посыльных. Два приятеля решили разделить белый порошок поровну на городской свалке – самое безопасное место для такой операции. А когда Карлос взял свою долю и, насвистывая, пошел прочь, Стив не удержался от соблазна и выстрелил ему в спину. Рана была ужасной – пуля вышла навылет, разметав ошметки живого мяса по сторонам. Кровь мгновенно залила всю рубашку. Когда Стив, продув ствол и спрятав его за пояс, подошел за трофеем, Карлос еще жил, но угасающий взгляд его был устремлен в никуда.

Стив забрал у приятеля пакетики с героином и на прощание обронил:

– Прости, Карлос! Так вышло.

Кто бы мог подумать, что привет от мертвого Карлоса Ириарте ему передаст сотрудник ФБР.

– Карлосу повезло, – продолжал Фрэнки Галлахер. – После того как ты выстрелил ему в спину и отнял наркотики, он не отправился к праотцам. Он нашел в себе силы заткнуть дыру тряпкой и выползти на дорогу. Как раз в это время по шоссе ехала карета «скорой помощи» – врачи спасли твоему бывшему приятелю жизнь. Хочу тебе сказать, что Карлос стал совершенно другим человеком. Он изменился не только внутренне, но и внешне. Ты не узнаешь его, если даже столкнешься с ним нос к носу. Это респектабельный человек, он закончил юридический колледж и сейчас работает адвокатом в крупной фирме, имеет весьма солидную клиентуру. Но не пытайся его разыскать: имя и фамилию он уже давно сменил. Хочу заметить, что дела по наркотикам не имеют срока давности, а если к этому добавить еще и покушение на убийство, – то из тюрьмы ты выберешься глубоким стариком, если выйдешь вообще. Сам ведь знаешь, в тюрьме всякое случается…

Стив, с отвращением поглядев на свою рюмку с так и не выпитым бренди, осторожно поставил ее на стол, потом медленно поднял тяжелый взгляд на Галлахера:

– Что вы от меня хотите?

– Немного. Мы согласны закрыть глаза на некоторые твои шалости, но ты должен помочь демократии Соединенных Штатов.

– Неужели демократия великой страны нуждается в заступничестве такого низкого человека, как я? – губы Стива скривились в ехидную усмешку.

Фрэнки Галлахер налил себе чашку ароматного кофе. Всем остальным напиткам он предпочитал кофе, обожая его пьянящий запах и горьковатый вкус. Он где-то даже понимал наркоманов, которые испытывают зависимость к героину. Нечто подобное он чувствовал и по отношению к свежесваренному эспрессо, и если бы ему однажды сказали, что он выпил последнюю в своей жизни чашку, то всю оставшуюся жизнь он воспринимал бы это как наказание.

Он сделал малюсенький глоток и почувствовал, как горячий напиток скользнул по пищеводу, согревая желудок. Фрэнки никогда не пил остывший кофе, он предпочитал поглощать его чуть ли не раскаленным, чтобы сполна прочувствовать, как разбегается по жилам разогретая кровь.

Фрэнки выдержал паузу, неторопливо допил кофе и отвечал как можно спокойнее:

– Представь себе, что нуждается. Иначе я не стал бы терять время на пустые разговоры.

– Что же я должен сделать?

Стив взглянул на бутылку с бренди, но открывать ее не стал.

– Ну что же! Это уже другой разговор. Перейдем к делу. Ты или твои ребята должны устранить одного русского – Игнатова.

– Вот как! А потом ваши ребята упрячут меня еще лет на сто пятьдесят?

– Стив, ты не так меня понял, мы наоборот берем тебя под свою защиту.

– И это все?

– Чего же ты хочешь?

– Я хочу помилования. Полного. Чтоб дядя Сэм мне все простил. Иначе я ни за что не возьмусь.

– Ну что ж, хорошо. Нечто подобное я и ожидал, – кивнул головой Фрэнки. – Поэтому хочу тебя обрадовать: у меня в кейсе лежит бумага на твое освобождение. Мне достаточно только поставить число, и ты можешь выйти хоть завтра.

– Мне бы хотелось увидеть бумагу.

– Ты не доверяешь ФБР, Стив, – это нехорошо.

Фрэнки взял со стола кейс, набрал цифровой код, щелкнул замком.

– Вот она, эта бумага. Ты даже можешь подержать ее в руках. Посмотри вот там, внизу… видишь, подпись прокурора штата. Теперь взгляни на печати… Ну убедился? – Фрэнки довольно улыбнулся. От его глаз не укрылось, что казенная бумага произвела на Стива сильное впечатление. – Ну что, теперь веришь?

– Теперь верю, – Стив неторопливо вернул бумагу. Он расставался с ней неохотно, как будто это был не лист обыкновенной бумаги, а собственная душа.

– Ну так что ты на все это скажешь?

– Хорошо, я вынужден принять ваше предложение.

– Вот и отлично. Ты оказался умным парнем, Стив. А значит, понимаешь, что устранение русского должно произойти как бы случайно – в обычной коридорной драке между заключенными. И еще я очень надеюсь, что наш разговор не выйдет за пределы этих стен.

– Я все понимаю, будьте спокойны.

– Ты знаешь такого заключенного Джонни-Могильщика?

– Канадец, здоровяк в триста фунтов весом?

– Он самый. Мне бы хотелось, чтобы он тоже… пострадал в этой ссоре.

ГЛАВА 9

После разговора со Стивом Фрэнки вернулся к себе в офис, сел за стол и задумался. В последнее время ему явно не везло: все проекты, которые он затевал, неизменно рушились, как будто невидимый недоброжелатель заранее просчитывал контрмеры. Пять лет назад ему с огромным трудом удалось внедрить своего человека в крупнейшую китайскую преступную группировку. Но с его помощью он успел провести всего лишь одну-единственную операцию по ликвидации канала доставки героина из Юго-Восточной Азии. А потом отрубленную голову агента полицейские обнаружили в мусорном контейнере в Китайском квартале. Два года назад он торжествовал победу, когда приняли именно его, Фрэнки Галлахера, план борьбы с японской «якудза», но не прошло и месяца, как неожиданно его перевели в европейское управление и «бросили» на Россию.

Теперь он занимался малоперспективной и даже опасной операцией под кодовым названием «Тройка», целью которой являлась борьба с «русской мафией». Идиотизм состоял в том, что по замыслу высокого начальства тайной слежке и проверке подвергались все российские граждане, прибывающие в Америку – особенно по делам. Игнатов был одним из сотен его заочных «объектов». И видимо, очень интересным объектом – иначе из Вашингтона не пришла бы шифровка с коротким требованием избавиться от Игнатова. Непонятно только, кому это понадобилось. Но ведь приказы не обсуждаются…

Заверещал переговорник. Фрэнки Галлахер нажал кнопку. Секретарша сообщила, что его спрашивает некий «мистер Нестеренко».

– Мэри, скажи, что у меня совещание. Кто это? Мы его знаем?

– Мистер Галлахер, он сослался на Вашингтон. На Майкла…

Фрэнки Галлахер сглотнул слюну. Майкл… Какого черта!

– Ладно, Мэри, соедини!

В трубке послышался властный старческий голос с сильным славянским акцентом.

– Мистер Галлахер? Моя фамилия Нестеренко. Мы незнакомы. Но мой добрый друг Майкл посоветовал к вам обратиться. Мы могли бы встретиться где-нибудь в городе? – и, предваряя все вопросы, старик продолжил: – Я тут нахожусь в составе российской официальной делегации. По линии министерства юстиции. Но к вам у меня дело неофициальное. И неотложное.

Фрэнки ничего не мог понять. Он не привык назначать встречи с незнакомыми людьми. Но в голосе русского была какая-то непонятная сила и непререкаемая авторитетность. Фрэнки помедлил и помимо своей воли ответил:

– Хорошо. В час у меня обед. Мы можем встретиться в час пятнадцать. Где вы находитесь?

– Не утруждайте себя, мистер Галлахер. Вы занятой человек. Я приеду туда, куда вы скажете, – как бы с усмешкой сказал русский.

Фрэнки назвал улицу и, услышав в ответ от мистера Нестеренко заверения в том, что он найдет указанный адрес, досадуя на проявленную слабость, положил трубку.

ГЛАВА 10

В тюрьме был праздник по случаю Рождества. Было объявлено, что кроме традиционных фигурных пряников администрация тюрьмы решила побаловать узников дополнительными угощениями. Заключенные, отвыкшие от гастрономического разнообразия, только и говорили об острых томатных приправах и мясе, прожаренном на угольях. И Варяг с улыбкой думал о том, что такой жратвы, какой ему удалось отведать в заморской тюрьме, большинство русских зеков не пробовали даже на воле, а в зоне все чаяния коренных обитателей сводились к тому, как раздобыть лишнюю щепотку чая.

Тюрьма, в которой находился Варяг, представляла собой внушительное четырнадцатиэтажное здание, где три первых этажа были спрятаны от любопытных глаз высоким бетонным забором. Архитектурными формами и отделкой здание тюрьмы больше смахивало на мэрию или солидное банковское учреждение. Однако это был исправительный центр, только вместо привычных решеток – пуленепробиваемые стекла, вместо колючей проволоки – высокая ограда. Столовая размещалась на седьмом этаже и занимала огромную площадь, которая могла вместить одновременно несколько десятков человек. Однако чаще всего помещение оставалось полупустым. Это было связано с общей безопасностью, чтобы во время столпотворения не могли возникнуть потасовки и драки. Заключенные обедали по блокам. Через каждые полчаса в сопровождении надзирателей являлась следующая партия. Охранники ходили между столов и пристально наблюдали за своими подопечными. В случае необходимости надзиратели всегда готовы были применить тяжелые резиновые дубинки, с которыми не расставались даже в сортире и которые в условиях тюрьмы представляли собой грозное оружие для наказания. Если удар приходился по предплечью, то отнималась рука, если били по голове, заключенный мгновенно терял сознание. Нарываться на охранника с резиновой дубинкой остерегались даже самые матерые обитатели тюрьмы.

В этот день по каким-то непонятным причинам обычный график был поломан, столовая переполнена, и заключенные жались в узких дверях, дожидаясь своей очереди. Надзиратели нервно прохаживались по коридору и сквозь зубы ругали начальника тюрьмы, который обожал всевозможные эксперименты, а сейчас распорядился втиснуть в столовую заключенных сразу из трех блоков. Несколько раз надзиратели грозили дубинками чрезмерно развеселившимся, но было совершенно очевидно, что если ропот перерастет в бунт, то усмирить его удастся только особыми мерами с применением дополнительных сил.

У самых дверей стоял Джонни-Могильщик. Длинноволосый гигант невольно притягивал к себе взгляды. На фоне других зеков он выглядел Атлантом, шагнувшим из морской пучины на берег и по странному недоразумению оказавшимся среди людей. Джонни с интересом заглядывал в столовую. Он с благоговением втягивал в себя чудесный запах свежих пряников – весь вид его говорил о том, что даже на вершине Олимпа невозможно ощутить подобный аромат.

Варяг стоял немного в стороне и, посмеиваясь, наблюдал за своим бывшим сокамерником. Конечно же, он не забыл, что этот здоровяк пытался его убить, но тем не менее испытывал необъяснимую симпатию к Джонни, сейчас напоминавшему большого ребенка.

Из столовой вышел надзиратель, оттеснил концом дубинки нависшего над порогом Джонни и крикнул заключенным, выходившим из столовой:

– Быстрее, ребята! Пошевеливайтесь!

Зеки неторопливо и тяжело, как будто отведали не светлого рождественского блюда, а проглотили многопудовые камни, перешагивали через порог. Обед, как и обещал начальник тюрьмы, был в самом деле очень сытный, и единственным желанием заключенных было добраться до своей камеры и задрать живот кверху.

Последними выходили три вертких мулата. В тюрьму эта троица попала за разбой в латинских кварталах – они составляли ближайшее окружение Стива, и многие поговаривали о том, что ребята служат ему не только кулаками…

В тюрьме их побаивались. Каждый из них имел по большому сроку и такое дело, как драка, воспринималось ими почти что молодецкой забавой, в которой можно размять застывшие мышцы и показать всему тюремному сообществу лихую удаль.

Внезапно один из них слегка подтолкнул Джонни – а тот вдруг качнулся, словно от сильного удара, и неловко ухватился рукой за дверь.

Мулаты неторопливо проследовали дальше, о чем-то оживленно переговариваясь. Из обрывков фраз слышалось, что они вспоминают оставшихся на воле подруг и очень жалеют о том, что большую часть времени проводят не с ними, а на тюремной баскетбольной площадке.

Джонни повернулся к Варягу, сделал один неловкий шаг, потом другой, еще короче и неувереннее. Несмотря на свой огромный рост, в эту минуту он напоминал младенца, едва научившегося ходить. Варяг увидел, что одной рукой канадец зажимает живот, а через пальцы, пачкая праздничную белую рубашку, уже сочатся крупные рубиновый струйки. Еще секунда – и гигантское тело канадца рухнуло на каменный пол.

Варяг понял все. Ему следовало сразу поверить Джонни, когда тот сказал, что здесь замешаны серьезные парни. И он должен был догадаться, что Джонни обречен, как только его перевели в другую камеру, – методы работы местных властей и МВД во многом схожи. Очень может быть, что они даже подслушивали их беседы и, конечно, не могли простить Джонни его словоохотливости.

Варяг увидел, что трое мулатов направляются теперь к нему. Ага, они слегка заденут его по касательной, но этого, чуть заметного прикосновения будет вполне достаточно, чтобы он, подобно выброшенной на берег рыбе, беспомощно начал хватать губами воздух.

Чувства Варяга мгновенно обострились. С кухни в ноздри ударил потрясающий запах свежеиспеченного хлеба. Этот запах, нахально забираясь в ноздри, мешал сосредоточиться. Заключенные, уже заметившие беспомощность Джонни, с любопытством и страхом наблюдали за истекающим кровью гигантом, корчившимся на полу в предсмертных судорогах. Вокруг воцарилась поразительная тишина, которая была куда красноречивее тюремной сирены.

Прогуливавшийся по длинному коридору надзиратель, видимо, задумался о своем и все еще не замечал происходившего. Он был погружен в собственные мысли. С сегодняшнего дня ему полагалась первая надбавка за выслугу лет, и он с удовольствием размышлял о том, что за год сможет наконец-то отложить кругленькую сумму и купит себе новую машину.

Беспечно размахивая руками, троица приближалась к Варягу. Равнодушие было напускным. Варяг сразу же отметил, что у двоих из них кулаки были сжаты и спрятаны в рукава.

– Русский! – окликнул Варяга кто-то совсем рядом.

Варяг невольно обернулся на голос. В это мгновение один из трех мулатов в два прыжка приблизился к нему и выбросил вперед руку с ножом. Владиславу потребовалось невероятное усилие, чтобы перехватить руку убийцы. Мозг сработал словно объектив фотоаппарата, запечатлев в его оскале даже сломанный почерневший зуб. Варягу удалось остановить удар. Правой рукой он поймал мулата за широкий рукав и с силой дернул того на себя, одновременно левым локтем коротко встретив его ударом прямо в сомкнутые челюсти и вложив в этот удар всю накопившуюся злость. Челюсть громко хрустнула, и мулат, обмякнув, повалился на пол. В это время к Варягу слева подскочил второй из нападающих и попытался длинной граненой заточкой проткнуть Варягу бок, но тот в последнюю секунду успел отскочить в сторону, и острое жало лишь распороло рубашку, чуть зацепив кожу. Варяг успел поймать своего обидчика за запястье и с силой ударил коленом в локтевой сустав. Затрещала лучевая кость, и тюремный коридор огласился истошным воплем. Третьего Варяг успел встретить страшным ударом между ног, от которого тот просто потерял сознание. Драка продолжалась буквально две секунды.

Крик мулата вывел надзирателя из приятных грез. И он, размахивая дубинкой, бросился к столпившимся зекам. Охранник увидел лишь последствия: трех мулатов, валяющихся на полу, да скорчившегося от боли, умирающего канадца.

– Встать к стене! – заорал надзиратель, еще не понимая толком, что случилось. – Всем к стене! – срывая голос, снова заорал он.

Другие охранники уже спешили к нему на помощь со всех концов пищеблока. На ходу они расстегивали кобуру и, выхватывая оружие, истошно кричали:

– К стене лицом! Недоноски! Ноги на ширине плеч!

Варяг уткнулся лицом в стену. За спиной раздался грохот выстрелов. Охрана стреляла в потолок. Свинцовые капли, раскрошив штукатурку, осыпали белой пылью тюремные робы. Грохот выстрелов эхом отзывался во всех закоулках тюрьмы.

– Ноги на метр от стены! – кричали полицейские и без разбору охаживали всех заключенных резиновыми дубинками.

– Всем к стене! Ублюдки! Ноги на ширине плеч! Кому сказано, сволочи!

У самой щеки Варяг увидел ствол «магнума» и понял, что достаточно лишь повернуть голову, чтобы получить порцию свинца в затылок. Упершись руками в стену, замер в покорном ожидании.

– Что с этим? – кивнул на Джонни-Могильщика подбежавший охранник.

– Мертв. Пырнули ножом.

– Кто это его?

– Не знаю точно. Кажется, вот эти, смуглые…

– Ладно, потом разберемся. Срочно свяжитесь с начальником тюрьмы и вызывайте скорую помощь.

Через несколько минут из дальнего конца тюрьмы, гремя наручниками, прибежали еще несколько охранников. За ними торопливо шагал Томас Ховански. Подойдя к толпе заключенных, он быстрым взглядом оценил ситуацию, на мгновение задержав взгляд на безжизненном теле Джонни Кидса, на корчащихся от боли трех мулатах, мельком скользнул глазами по Игнатову. Охрана, освобождая пространство для начальника тюрьмы, усердствовала, распихивая заключенных. Вся эта история не сулила ничего хорошего не только зекам, но и всему обслуживающему персоналу.

– Что здесь произошло? – сухо спросил Ховански.

Один из охранников, видимо старший по званию, вытянувшись перед начальником, срывающимся голосом стал докладывать, указывая на мулатов:

– Кто-то из этих трех зарезал заключенного, господин полковник. К сожалению, никто не видел, как это произошло. Лейтенант Таккер все время находился рядом и отвлекся буквально на секунду… – полицейский замялся, но, найдясь, браво продолжил свой доклад: – Отвлекся, чтобы дать распоряжение, а когда повернулся… заключенный Кидс был уже ранен и лежал на полу. Мы ничем не успели ему помочь.

Полицейский с сожалением посмотрел на бездыханного Джонни Кидса, тело которого по-прежнему лежало на полу, перегородив весь коридор, рот был широко открыт, а остекленевшие глаза смотрели в потолок, а может быть, в вечность.

– А этот что? – также сдержанно и сурово поинтересовался Томас Ховански, вскинув глаза на заключенного Игнатова, которому уже нацепили на запястья наручники.

– Мулаты сами все затеяли, – продолжал начальник охраны, – но русский оказался проворнее. Одному свернул челюсть, другому сломал руку, а третий наверняка теперь останется без яиц.

– Этих двоих отвести в госпиталь… иначе и они сдохнут до суда. А русского и этого третьего рассадить по одиночным камерам. Труп в морг! На медэкспертизу.

Два надзирателя принесли носилки, на которых лежал широкий зеленый мешок. Брезгливо, стараясь не запачкаться кровью, положили покойника на прорезиненную поверхность и упаковали его с головой, затянув «молнию» на самом затылке.

Подталкиваемый надзирателем, Варяг двинулся по коридору. Вдруг, что-то почувствовав, он резко обернулся и сразу наткнулся глазами на острый, как бритва, взгляд невысокого худощавого азиата Стива, который тут же отвернулся, сделав вид, что вовсе не интересуется русским.

ГЛАВА 11

Фрэнки Галлахер сразу понял, что этот высокий, чуть сутуловатый старик в недорогом плаще и есть тот, кто звонил ему полтора часа назад. Старик увидел его и сразу подошел, точно они были давно знакомы. Без всяких приветствий он спокойно сказал:

– А знаете, я хочу передать вам привет от вашей русской приятельницы… Валентины. Помните такую? Вы тогда, кажется, служили в посольской охране.

Даже удар электрическим током не смог бы подействовать на опытного Фрэнки более устрашающе, чем имя этой русской. Теперь он не сомневался, что встреча со стариком была очень тонкой комбинацией российских разведслужб.

…История с Валентиной случилась двадцать лет назад, когда Фрэнки в звании младшего офицера проходил службу в морской пехоте. Тогда он был молод, честолюбив, очень уверен в себе, и считал, что женщины существуют исключительно для того, чтобы завоевывать их. Сам Фрэнки Галлахер числился женихом в доброй дюжине весьма приличных семей, а во время коротких отпусков не пропускал ни одного публичного дома в иностранных портах, где его тоже принимали за своего Парня.

Совсем неожиданно он был откомандирован в Москву охранять американское посольство и заодно выполнять обязанности агента разведки. Неожиданный перевод Фрэнки воспринял как очередную улыбку фортуны и с рвением продолжал службу уже в новом качестве. Приятно было то, что свободного времени у него было теперь побольше, и он использовал его не для того, чтобы насладиться красотой памятников русской архитектуры, а чтобы увеличить число побед, но теперь уже над московскими красавицами.

И все-таки Фрэнки попался.

Он никогда не думал, что страсть может быть такой пожирающей. Увидев Валентину – русскую машинистку из отдела информации, – он понял, что пропал.

Валентина была выпускницей филологического факультета Московского университета, отлично говорила по-английски, была потрясающей в постели и к тому же оказалась неплохим учителем по языку, так что через полгода общения с ней Фрэнки сносно разговаривал по-русски. Возможно, именно это обстоятельство, то есть безупречное знание русского, сыграло в его судьбе определяющую роль, когда его решили перевести в Европейское управление ФБР. Так что, можно сказать, благодаря именно Валентине он делал карьеру эксперта по «русской мафии».

Но он совсем не мог предположить, что через двадцать лет получит «привет» от Валентины в столь неожиданных обстоятельствах от какого-то незнакомого старика.

Фрэнки, натужно улыбнувшись, ответил:

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Напрасно, – твердо отвечал старик. – Вот взгляните на эти фотографии, – и он сунул оторопевшему Фрэнки увесистый пакет.

Помедлив, Фрэнки вытащил одну фотографию, другую. Боже мой! Оказывается, русские следили за каждым его шагом, даже в квартире на… как его… Кутузовском, где он проводил сладкие минуты в обществе Валентины.

– Вы знаете, кто я? – спросил Фрэнки, нехотя отдавая пакет старику.

– Что за вопрос? Разумеется, – старик осторожно взял пакет из рук Фрэнки, – иначе наш разговор с вами был бы беспредметен.

– А вы не боитесь, что я могу вас…

– Мистер Галлахер, я уже лет двадцать, как мне перевалило за шестьдесят, ничего не боюсь, – улыбнулся старик. – Я хорошо и долго пожил на этом свете. А потом, если вы арестуете меня, то это может очень сильно повредить вашей карьере. Хочу вас заверить, что этот сугубо частный разговор останется между нами. Вам вообще не стоит ничего опасаться, я не работаю ни на какую разведку, и в Америку я прибыл по одному делу, в котором вы мне могли бы оказать неоценимую помощь.

– Чего вы от меня хотите?

– Давайте отойдем немного в сторону, вот к той скамеечке. Я старый человек, и мне хотелось бы присесть. Ох, как замечательно, ох, славно. Находился, понимаете ли, за день, устал, – усаживаясь на скамейку, вытянув длинные ноги, довольно отметил старик. – Скажу вам, мистер Галлахер, нужно прожить долгую жизнь, чтобы вот так наслаждаться покоем.

– Итак… что вы от меня хотите, мистер Не…?

– Меня зовут Егор Сергеевич, – беззаботно и совсем не желая замечать раздраженного тона Фрэнки, подсказал собеседнику русский гость.

– Три дня назад в Москве я купил ботинки и, представляете, какая неудача? Они оказались тесноватыми! Вы не будете возражать, если я развяжу шнурки? Нет, в моем возрасте не стоит гоняться за модой, а нужно, чтобы одежда и обувь были в первую очередь удобными… А ведь я с вами знаком давно… заочно. Я знаю, что, когда вы закончили юридический колледж, вам пророчили блестящее будущее. Очень обидно, что начальство всегда не замечает лучших, а опирается исключительно на выскочек. Вы сумели перекрыть канал, по которому китайцы доставляли наркотики в Калифорнию. А потом вы доказали, что умеете видеть перспективу и обладаете аналитическим складом ума. Вы составили интересный доклад, где предсказали, что в китайской мафии начнется борьба за власть, что значительно усилится роль японской мафии и она начнет перехватывать инициативу у итальянской мафии по экспорту оружия. Полностью оправдалось и ваше опасение, что на первые роли в Америке выйдет российская организованная преступность. И что она сумеет оттолкнуть даже сицилийских донов. В вашем докладе очень точно было замечено, что русская мафия начнет с того, что будет доставлять из России девушек в стриптиз-бары, а потом переориентируется на наркотики и экспорт оружия. Чтобы все это предвидеть и учесть множество тонких моментов, нужно действительно иметь очень светлую голову…

Фрэнки сел рядом – разговор предстоял серьезный. Старик словно читал его личное дело, хранящееся в Вашингтоне, в сейфе отдела кадров ФБР под грифом «строго секретно».

– Откуда вам все это известно? – шепотом спросил Фрэнки Галлахер.

– Давайте договоримся, мой друг, не задавать вопросов, на которые нет ответа. Скажу вам только: у меня много преданных друзей. Вот, например, Майкл… – Старик сделал паузу, наблюдая за тем, какое действие возымела на собеседника последняя информация. – Итак, что мне нужно от вас. Совсем немногого. Я думаю, вы знаете русского бизнесмена Владислава Игнатова?

– Ах вот вы о чем? Разумеется!

– Так вот. Я бы посоветовал вам беречь здоровье и жизнь мистера Игнатова, как зеницу ока. Я надеюсь, у него в тюрьме нет неприятелей? Камера со всеми удобствами? Кормят хорошо? Обслуживание на уровне?

Сначала Фрэнки Галлахер подумал, что старик насмехается над ним, но, внимательно всмотревшись, увидел в его глубоко запавших холодных глазах скрытую угрозу. Ему стало не по себе. Если не сказать, что умудренного опытом Фрэнки Галлахера охватил животный страх.

– Вы хотите добиться его освобождения под залог? – спросил он дрогнувшим голосом.

Старик усмехнулся.

– Я хочу добиться его выхода из тюрьмы за отсутствием состава преступления. Вам знаком такой юридический термин? Мистер Игнатов ведь ни в чем не виноват. Правда?!

Фрэнки Галлахер пожал плечами.

– Но это же невозможно? Во всяком случае, лично я не имею полномочий отдать такое распоряжение.

Старик недовольно поднял руку.

– Это будет решаться в Вашингтоне. Вам позвонят и все расскажут. От вас сейчас требуется лишь одно – обеспечить мистеру Игнатову личную безопасность и нормальные условия пребывания в тюрьме, на те несколько десятков часов, которые ему осталось там провести. Вам это по силам, я знаю. А в знак моего доверия к вам я, пожалуй, отдам вам этот пакет. Чтобы вы могли вспомнить Романтические приключения двадцатилетней давности!

У Фрэнки Галлахера нестерпимо заломило в висках. Кровь прилила к лицу.

– Мне бы потом хотелось получить негативы этих пленок.

– Обязательно. Вы их получите. После освобождения Владислава Игнатова.

– Можно мне вам задать еще несколько вопросов?

Старик кивнул:

– Я вас слушаю.

– Валентина работала в КГБ? Вы тоже оттуда?

Нестеренко внимательно посмотрел на американца. Он, конечно, мог бы ему рассказать, что в России существуют организации не менее мощные, но гораздо более законспирированные, чем КГБ, ФСБ и так далее.

Нестеренко мог бы также рассказать Фрэнки, что кроме него у Валентины в тот год было еще четыре клиента, перед которыми она так же лихо оголяла сиськи: начальник владимирской тюрьмы, два генерала из управления МВД и пожилой полковник из госбезопасности. Молоденький американский лейтенант был для нее всего лишь одним из многих. Однако Валентина обладала удивительным даром, который свойствен только очень тонким и чувствительным натурам: оставаясь с мужчиной наедине, она была способна внушить себе, что он ее единственный избранник. Возможно, в эти минуты она и сама верила в созданный ею миф. Да, подумал Нестеренко, в Валентине скрывалась актриса потрясающего дарования…

– Она не работала на КГБ, – спокойным голосом произнес Нестеренко. – И я тем более не оттуда.

Он увидел, что этот короткий ответ вполне устроил мистера Галлахера. Лицо американца просветлело, озарившись надеждой и решимостью сделать все, о чем его попросил этот опасный старец.

Фрэнки Галлахер попал в переплет. Старик русский взял его за горло – отказать ему было никак невозможно. Потому что если бы даже сейчас, через двадцать лет, в Вашингтоне узнали о его московских похождениях, ему – каюк! Мало того, что он вылетел бы из ФБР, так его могли еще начать «разматывать» по линии министерства обороны и ЦРУ и копать, копать, копать – выведывая, не сболтнул ли он тогда лишнего, не взяли ли его под свое крыло ушлые кэгэбэшники и не была ли его мимолетная связь с русской красоткой тонкой операцией вербовки…

Но и вытащить Игнатова из петли сейчас тоже было совершенно невозможно: приказ на уничтожение был отдан давно, еще неделю назад, маховик, как обычно, раскрутился, и остановить его теперь уже не мог никто. Даже адвокат Игнатова все просек – смылся. Во всяком случае, то, что он, Фрэнки Галлахер, не сможет остановить машину уничтожения, так это уж точно. К тому же за последнюю неделю делом Игнатова занялся окружной прокурор Джек Хант – дотошный, въедливый, педантичный человек, да к тому же и упрямый борец с «русской мафией». Он готов был годы потратить на то, чтобы нарыть на Владислава Игнатова обвинительный материал и засадить русского лет на восемьдесят. Вот только умник Хант не ведал, что Игнатову не суждено было дожить даже до предварительного слушания в окружном суде…

Что же это за фрукт такой, мистер Игнатов? Как все с ног сбились из-за него. Фрэнки знал, что русского арестовали чуть ли не на месте преступления: был убит босс калифорнийской мафии дон Монтиссори. Игнатова также взяли по подозрению в убийстве старого итальянца Барбарелли. Русского посадили в блок предварительного заключения без права выхода под залог. Об этом рассказал и Ховански, который регулярно докладывал ему о всех вновь поступивших заключенных, не подозревая, что очень часто они направлялись к нему в тюрьму с ведома Фрэнки. Так. Потом к делу Игнатова подключили Джека Ханта. И это означало только одно: дядя Сэм намеревался устроить показательный суд и упрятать русского за решетку до седых волос. Джек Хант был знаменит тем, что почти все до единого его обвинительные заключения – а за многие годы практики у него их набралось больше трех сотен – были поддержаны в судах. Обвиняемые получали по полной программе. И вдруг из штаб-квартиры ФБР пришла шифровка, состоящая только из двух слов: «Медвежья охота». Это был смертный приговор Игнатову (русские клиенты в секретном шифре ФБР проходили как «медведи»). Непонятно только, кому понадобилась такая спешка? Кому нужно убрать русского прямо в тюрьме? Ведь участие в деле прокурора Джека Ханта служило гарантией того, что Игнатову дадут не меньше «четвертака». Выходит, в Вашингтоне разыгрывалась какая-то очень сложная многоходовая партия, и ставкой в ней была жизнь таинственного русского бизнесмена. Во всяком случае, ясно одно: Майкл играл явно не на стороне тех, кто хотел убрать Игнатова…

Итак, что же теперь делать. Надо каким-то образом дать отбой Стиву. Надо отменить казнь. Фрэнки уже потянулся было к телефону, как раздалась трель переговорника. Он нажал клавишу:

– Да, Мэри?

– Вас спрашивает Майкл из Вашингтона. Будете говорить?

О Боже! Она еще спрашивает! Конечно буду! Только этого разговора и жду. Взяв себя в руки, Фрэнки наигранно спокойно ответил секретарше:

– Соедините.

Это было спасение. Майкл должен помочь! фрэнки схватил телефонную трубку.

– Хелло, Майкл! Как погода в Вашингтоне?

– Здравствуй, Фрэнки! – голос Майкла был строг. – Скажи мне лучше, как там обстоят дела с твоим подопечным? С ним все в порядке?

Фрэнки не понял вопроса. Теперь он уже вообще ничего не понимал. О чем спрашивает Майкл? «В порядке» – в смысле жив или убит? Но отвечать надо было одновременно четко и туманно, так как Фрэнки не знал наверняка, не прослушивается ли его линия.

– Насколько я знаю, он пока в добром здравии, – ответил Фрэнки и порадовался за свою сообразительность. – Майкл, ты можешь перезвонить мне по известному тебе телефону минут через десять? Это срочно.

– Хорошо! – коротко бросил Майкл. Фрэнки Галлахер вышел в приемную и, стараясь говорить спокойным, безразличным тоном, сообщил секретарше:

– Мэри, я выйду на угол куплю сигарет. Если кто будет звонить, скажи, что я вернусь через полчаса.

Он спустился на лифте в вестибюль и вышел на улицу. Холодный ветер с залива резко дохнул ему в лицо. Конец декабря в Сан-Франциско в этом году был необычайно суровым. Холода обещали продержаться до нового года. Фрэнки поежился и поднял воротник пальто. Быстрым шагом он дошел До телефонных будок на углу и вошел во вторую справа. Это был его «связной» телефон-автомат, куда ему звонили секретные агенты, платные осведомители и – Майкл. Он постоял несколько минут, Напряженно оглядывая никелированные бока телефона. В начищенном до блеска металле отражалось его лицо. Наконец раздалась переливчатая трель звонка. Чуть дрожащей рукой он снял трубку. Это был Майкл.

– Ну что там у тебя стряслось? Гостя встретил? – голос теперь звучал насмешливо.

– Да, – ответил Фрэнки и похолодел: Майкл все знает! – Ты в курсе, значит? Но каким образом… Хотя это уже неважно. Что же мне теперь делать? Как отыграть все назад?

– Я не знаю. От тебя сейчас требуется только одно – отменить приказ. Ты понял меня? Остальное – моя забота.

– Но как я смогу… – начал Фрэнки.

– Езжай туда немедленно! – резко оборвал его суровый голос из Вашингтона. – Как хочешь, а этот парень должен быть цел и невредим. Завтра он выйдет оттуда и в сопровождении наших людей будет отправлен в аэропорт к ближайшему рейсу на Москву. Нужно, чтобы Ховански или ты, или оба, – не знаю, разберись на месте, – от имени правительства Соединенных Штатов принесли ему свои извинения. На него ничего нет. Его арест был ошибкой. Ясно? Все.

У Фрэнки от волнения закружилась голова. Он облизал пересохшие губы языком и пробормотал срывающимся голосом:

– Но ведь он оформлен по всем правилам. Есть протокол задержания. Рапорты полицейских. Свидетельские показания. Прокурор Джек Хант развернул бурную деятельность – он кричит, что напал на доказательства каких-то совместных тайных дел калифорнийской мафии с этим Игна… парнем. Он ведь так просто от этого не отвяжется! И журналисты не отстанут. Это же свора голодных и жадных до информации псов.

В трубке на мгновение повисла тишина.

– Эта моя забота, Фрэнки. Не бери в голову Делай что я тебе сказал. И поторапливайся – время не терпит!

Фрэнки не хотел задавать Майклу еще одного вопроса. Но не смог удержаться.

– Скажи, Майкл. Очень тебя прошу – ответь, для меня это очень важно. Этот старик… Ну, с которым я сегодня встречался… Он… Ему про меня действительно что-то известно?

– Да. Все.

– А кто он? Твой… друг?

– Он не просто мой друг, Фрэнки. Он мой добрый старый друг. И что самое главное – человек порядочный. Ему можно доверять. Я ясно выразился?

– То есть ты хочешь сказать, – заторопился Фрэнки и почувствовал, как его лоб покрылся крупными каплями пота, – что если он… обещает, то его обещанию можно верить?

На другом конце провода раздался иронический смешок.

– Можно, Фрэнки. А тебе советую всегда вначале думать, а потом уже… расстегивать ширинку. Понял?

Фрэнки Галлахер на ватных ногах вышел из телефонной будки и медленно побрел по заснеженной улице. Он едва не забыл купить в газетном киоске пачку сигарет «Кул-ментол».

ГЛАВА 12

Аэропорт Сан-Франциско гудел как потревоженный улей. Возбужденные туристы, нагруженные яркими баулами и чемоданами, и похожие друг на друга как две капли воды деловитые командированные с портпледами через плечо толпились у стоек регистрации, баров, журнальных киосков. Под высоким потолком международного терминала то и дело гулко раздавались объявления о прибытии очередного рейса. В этой шумной толчее никто не обращал внимания на компанию четырех мужчин, решительно разрезавших толпу пассажиров. На первый взгляд могло показаться, что эти четверо – небольшая официальная делегация. Подчеркнуто строго держались трое двухметровых молодцев, аккуратно, с трех сторон, оберегавшие от неосторожных авиапассажиров четвертого – крепкого мужчину с колючим настороженным взглядом. Четверка, искусно лавируя между стайками туристов, миновала мужской туалет и комнату службы безопасности аэропорта, подошла к узкой стальной двери без вывески и, мягко толкнув ее внутрь, исчезла в черном зеве коридора. Дверь бесшумно затворилась…

Егор Сергеевич не спеша извлек из сумки бинокль и поднес его к глазам. Мощные окуляры многократно приблизили к себе стоящие в ряд самолеты. Нестеренко перевел бинокль на группу пассажиров у трапа российского «ИЛ-96». Рассекая взлетное поле, к самолету подъехал черный джип, из которого вышло четыре человека. Нестеренко разглядел Варяга в окружении троих мужчин. Коротко постриженные затылки, уверенные взгляды, подтянутость и независимость, с которой они держались среди пассажиров, указывали на то, что это люди из ФБР. Нестеренко посмотрел на руки Варяга. Конечно, этого следовало ожидать: на правом запястье он рассмотрел наручники, которые крепко сцепили его с левой рукой одного из сопровождающих.

Они остановились у трапа, пропуская вперед всех пассажиров, о чем-то недолго посовещались и потом стали подниматься по ступенькам. Варяг ничем не отличался от троих охранников и был одет так же строго: неброская дубленка поверх серого костюма в полоску. Вот только выглядел он несколько устало, даже гладко выбритое лицо не сумело скрыть отпечаток пережитого.

Наконец они поднялись на площадку, где их встречала молоденькая стюардесса. В ее лице было столько ласки, как будто к ней одновременно пожаловало четверо любовников. Варяг повернулся лицом в сторону стеклянного купола аэровокзала и поднял вверх свободную руку, а потом, увлекаемый фэбээровцем, шагнул в салон.

Самолет заглотил четверку последних пассажиров.

Когда люк закрылся, Нестеренко упаковал бинокль в футляр и достал из кармана маленький ключик.

– Возьмите, это вам. Здесь, в аэропорту. Камера хранения. Ячейка 1794.

Фрэнки Галлахер задержал на старике строгий взгляд и спросил:

– Негативы тоже?

– Разумеется, – вяло отреагировал Нестеренко. Он уже потерял интерес к Фрэнки – через два часа из этого же аэропорта вылетал самолет, который должен будет доставить его в Париж. Академик Нестеренко летел на конгресс по международному праву. Его доклад – о борьбе с международным терроризмом – был в числе первых. – Я не привык обманывать людей. – И, едва улыбнувшись, добавил: – Даже если где-то и затерялся один-единственный кадр, то он уже не сможет повредить вашей репутации. Я вам обещаю.

Фрэнки сунул ключ в карман и облегченно вздохнул:

– Я на это очень надеюсь.

– Знаете, Фрэнки, у меня останутся самые приятные воспоминания о нашем сотрудничестве.

Егор Сергеевич снова посмотрел на «ИЛ-96». Трап уже отъехал в сторону. Через несколько минут Варяг станет недосягаем.

– Я не могу ответить вам тем же и рассчитываю на то, что это последняя наша встреча.

– В этом вы можете не сомневаться.

– Боюсь, как бы пресса не разнюхала раньше времени об отъезде вашего друга и не подняла вой.

– Вам не стоит об этом беспокоиться, мистер Галлахер. Вы читали сегодняшние газеты?

– Нет, а что, собственно, произошло?

Нестеренко достал из сумки сложенную «Лос-Анджелес таймc», аккуратно расправил ее широкой ладонью и протянул Фрэнки.

– Вот взгляните сюда… Сейчас об этом деле будет писать вся пресса Америки. Так что у нас с вами не будет повода для беспокойства.

Фрэнки взял в руки газету. Заголовок на первой полосе вопил огромными буквами: «Двойное убийство, или Почему застрелился окружной прокурор». На крупной фотографии, которая занимала чуть ли не половину газетной страницы, он увидел распластанное на полу тело Джека Ханта. Голова его была неестественно запрокинута назад, правый висок измазан запекшейся кровью, а в шаге от него валялся крошечный пистолет. На мертвом лице застыло задумчивое выражение, и лишь в широко открытых остекленевших глазах пряталась невысказанная тоска. Оказывается, Джек мог быть и таким. Ниже Фрэнки прочитал: «Сегодня в Сан-Франциско, в своем доме на бульваре Гири, застрелился окружной прокурор Джек Хант. Но прежде чем сделать роковой выстрел, он застрелил жену. Мотивы этого ужасного инцидента не известны, так как самоубийца не оставил предсмертной записки. Джек Хант был одним из самых влиятельных юристов Америки, и в Белом доме серьезно рассматривали его кандидатуру на пост генерального прокурора Соединенных Штатов. Эта трагедия никак не увязывается с тем, что известно о нем. Джек Хант блестяще закончил два колледжа – экономический и юридический. Одно время он занимался адвокатской практикой, и в число его клиентов входили самые влиятельные люди не только штата, но и всей Америки – среди его клиентов числился мэр Сан-Франциско и сам губернатор. Представители Белого дома также частенько обращались к нему за помощью. Тем более странным было его желание прервать адвокатскую деятельность и перейти на государственную службу. В подробностях этой загадочной трагедии предстоит разобраться полиции, нам же остается только недоумевать, какие обстоятельства заставили Джека Ханта прервать свою стремительную карьеру. У окружного прокурора осталось двое детей – старший сын Роберт учится на первом курсе юридического Колледжа в Гарварде, младшая дочь Ребекка в этом году заканчивает школу».

– Да… Теперь журналистам будет действительно не до господина Игнатова, – в задумчивости пробормотал Фрэнки, возвращая газету.

– Вы его знали?

Фрэнки Галлахер внимательно посмотрел на русского старика. Он уже успел убедиться в том, что его простоватый вид очень обманчив и даже сейчас он наверняка знает больше, чем хочет показать.

– Так, немного… не больше, чем другие.

– Ну что ж, мне пора, – старик взялся за свою сумку, – желаю вам успехов в борьбе с преступностью. – Глаза у старика оставались серьезными: создавалось впечатление, что он улыбался только тогда, когда хотел ткнуть в лицо кукиш. – Если будете опять в Москве, позвоните, буду рад встрече, – и он неторопливо направился к эскалатору.

Фрэнки Галлахер проводил взглядом старика, чью загадку ему так и не суждено было разгадать, и быстрым шагом направился к камерам хранения.

…А Егор Сергеевич, взглянув на часы, вошел в кабинку таксофона. Набрав номер, он долго слушал протяжные гудки. Потом вздохнул, повесил трубку и направился к очереди на регистрацию.

– Мистер Нестеренко?

Негромкий женский голос заставил Егора Сергеевича вздрогнуть. Он обернулся. Перед ним стояла симпатичная темноволосая девушка в потертых голубых джинсах. Мягко улыбаясь, она протягивала ему конверт.

– Ваш друг Майкл просил передать вам это, – сообщила она, глядя ему прямо в глаза.

– Благодарю. – Нестеренко взял конверт, с интересом разглядывая неожиданную собеседницу.

Он что-то почувствовал в ней, интуиция подсказывала ему, что девушка – не простой посыльный. Его не могли обмануть ни мягкая улыбка, ни приветливый простодушный взгляд, ни точеная фигурка. Опытный глаз Нестеренко сразу уловил какую-то неестественность в ее поведении.

Он мельком взглянул на голубой конверт, который держал в руках, а когда поднял глаза, девица уже удалялась, направляясь к выходу из аэровокзала. Нестеренко хмыкнул и распечатал письмо. Пробежав его глазами, он замер, задумчиво глядя перед собой. Его лицо как будто окаменело. Он спрятал письмо в карман и решительно зашагал к стойке регистрации рейса «Эр Франс» на Париж.

ГЛАВА 13

Неприметный мужчина в сером шерстяном пальто сидел за стойкой открытого бара аэровокзала и неторопливо листал журнал «Ньюсуик». Перед ним стоял недопитый бокал пива. На полу у его ног лежал пухлый темно-синий портплед. Время от времени мужчина клал журнал на стойку и, чуть обернувшись на толпу пассажиров, обводил людей скучающим взглядом. Он явно никого не ждал и никого не высматривал в толпе. И никому не могло прийти в голову, что объектом его самого пристального интереса был благообразный высокий старик, чинно стоящий в очереди к стойке регистрации рейса «Эр Франс» в Париж.

Мужчина в сером пальто снова вспомнил о своем недопитом пиве, взял бокал и неторопливо осушил его до дна. Поставил бокал на стойку и опять как бы невзначай бросил взгляд на старика. Тот уже поставил свой чемодан на багажный транспортер и о чем-то разговаривал с девушкой, оформлявшей ему билет. Мужчина в сером пальто усмехнулся: старик наверняка, как всегда, просил себе место в салоне для некурящих. Когда старик прошел мимо ограждения в зону паспортного и таможенного контроля, наблюдавший за ним мужчина резво соскочил с высокого табурета, подхватил пухлый портплед и стремительно зашагал к информационному бюро.

Наклонившись к окошку, он широко улыбнулся девушке-информатору:

– Мисс, окажите мне услугу, пожалуйста. Я должен встретиться тут с женой. Мы улетаем в Европу. Что-то она опаздывает, и я боюсь, как бы она что-нибудь не перепутала. Не могли бы вы сейчас объявить, что мистер Локхид ожидает миссис Локхид у открытого бара рядом со стойкой регистрации рейса «Эр Франс» на Париж?

– Конечно, сэр, – улыбнулась девушка в ответ и, придвинув к губам микрофон, заученно-томным голосом попросила миссис Локхид подойти к стойке регистрации парижского рейса «Эр Франс», где ее ожидает муж.

Мужчина в сером пальто поблагодарил девушку и отошел от информационного бюро. Подойдя к заметно укоротившейся очереди на рейс «Эр Франс», он встал в нескольких шагах от бара, где недавно сидел и пил пиво. Через несколько минут его легко ткнули в спину:

– Привет, муженек!

Он обернулся. Перед ним стоял улыбающийся толстяк в красной пуховой куртке. В руках у него был точно такой же темно-синий портплед, что и у мужчины в сером пальто. Мистер Локхид кивнул ему в знак приветствия, но не улыбнулся. Он поставил портплед на пол, рядом с колонной. Толстяк в красном пуховике сделал то же самое.

– Билет, паспорт не забыл? – тихо спросил мистер Локхид. – В Париже встретишься с Патриком, передашь товар, потом можешь пару дней пошляться в городе и – назад. Как вернешься, сразу дай мне знать. – Мистер Локхид запустил правую руку во внутренний карман пальто и вытащил толстый конверт. – Здесь пять штук. Приедешь – получишь еще столько же. Как всегда.

Он смотрел, как улыбающийся толстяк засовывает конверт с деньгами в карман пуховика.

– Не потеряешь? – спросил насмешливо.

– Я-то? За кого ты меня принимаешь, Бэзил? – Толстяк посерьезнел. – В этом месяце еще будет?

Мистер Локхид печально посмотрел на наркокурьера. Он работал с ним недавно, месяца три. Толстяк Вилли был жадный болван, но обладал каким-то удивительным даром отводить от себя опасности. Хотя постоянно ходил по лезвию бритвы, доставляя героин в Европу в портпледе, который он сдавал в багаж. Правда, Вилли был гениальным химиком. Он пробил этот дерзкий вариант транспортировки наркотиков, потому что предложил заворачивать пакеты с героином в ткань с особой пропиткой. Такую «куклу» не могли распознать ни рентгеновские просветки таможенников, ни «наркоохотничьи» собаки.

Да, Вилли был гением, и терять его было жалко. Но игра шла по-крупному, и надо было делать то, что велено. Мистер Локхид небрежно подхватил синий портплед Вилли, а Вилли взял его портплед.

– В махровой простыне, как всегда? – весело осведомился Вилли.

Мистер Локхид кивнул.

– Как всегда. Среди рубашек, носков и журналов…

– Ну, ладно. – Вилли махнул рукой и двинулся к стойке регистрации парижского рейса.

Мужчина в сером пальто внимательно смотрел, как он предъявил паспорт и билет, поставил портплед на ленту транспортера. Портплед медленно двинулся вниз, в черные недра багажного отделения аэропорта. Там егос тысячами чемоданов пропустят через короткий тоннель рентгеноскопа, и на белом экране высветятся невинные носки, рубашки и свернутый махровый халат…

Вилли прошел за турникет и бодро направился к окнам паспортного контроля.

Итак, этот тоже на месте, подумал мужчина в сером пальто. Он пошел в дальний конец аэровокзала, вошел в телефон-автомат и набрал номер.

Соединение произошло не сразу – он звонил далеко. Наконец на другом конце провода сняли трубку и послышалось отрывистое: «Да».

Мужчина в сером пальто приложил ладонь к микрофону и тихо заговорил по-русски:

– Валентин Семенович! Это Василий из Сан-Франциско. Передайте, что старик благополучно прошел регистрацию. Мой человек с подарком – тоже. Рейс «Эр Франс» 2345, Сан-Франциско – Париж. Это должно случиться над северной Канадой. Слушайте радио. Смотрите телевизор. Передайте немедленно.

Он, не прощаясь, повесил трубку и глубоко вздохнул. Вилли жалко. Толковый был курьер. Таких сейчас днем с огнем не сыщешь.

У Валентина Семеновича дрожали руки. Этот звонок из Сан-Франциско совершенно выбил его из колеи. Он встал из-за стола и нервно прошелся по кабинету. Подошел к окну и встал за тюлевой занавеской, точно опасался, что кто-нибудь снизу, с улицы, его заметит. Он смотрел на знакомую площадь с дурацкой клумбой посередине, где когда-то темнел гранитный памятник. Потом перевел взгляд на магазин детской игрушки. Огромная новогодняя елка сияла разноцветными огнями. От Нее к окнам тянулись гигантские гирлянды картонного лапника.

Он надеялся в глубине души, что этого звонка не будет, что там, в Америке, все сорвется. И от Него отстанут. Хотя бы сейчас, когда вообще ничего не понятно, не известно, «не прощупывается», как любил говорить его покойный босс. Сейчас, когда в Кремле все переполошились из-за болезни «Деда», все было настолько хрупко, неустойчиво, что на что-то надеяться, на что-то рассчитывать мог только идиот. Или человек, который стоял вплотную к невидимым нитям, контролировавшим все телодвижения московских марионеток. Валентин Семенович вспомнил, как мудро он поступил тогда, в 1991-м. Как он тихо отошел в сторонку, дав возможность другим кричать и принимать решения. Он остался в стороне и в октябре 1993-го. И, как кое-кто из дальновидных генералов, тоже сказал: «Мы вне политики». Потом ему это припомнили, но, во всяком случае, он не подрубил сук, на котором сидел, не сунул голову в самое пекло. И остался на свободе. Остался жив. А теперь его втянуло в страшный водоворот. Втянуло против его воли, но он был бессилен что-либо сделать. Теперь оставаться в стороне было никак не возможно. И он отлично понимал, что ситуация тупиковая. Любой расклад ему выходил боком. Если «Дед» оклемается – на что надежда ничтожно мала, – ему припомнят все, и этот звонок из Сан-Франциско тоже. Валентин Семенович ни секунды не сомневался в том, что у него на линии сидит «слухач». Он и сам был большой дока по этой части и в свое время кому только не понаставил «жучков» – да половине членов Политбюро…

А если «Дед» окочурится и придут эти, ему не простят того, что он, почитай, десять лет верой и правдой прислуживал Нестеренко и его команде. Многие ему, конечно, прислуживали, но в этом доме, на этом этаже он, Валентин Семенович, был единственной опорой старого академика в законе. И его не простят даже при том, что если бы не он, то не улетел бы старик в Америку и не летел бы сейчас рейсом «Эр Франс» из Сан-Франциско…

Валентин Семенович снял трубку и приложил указательный палец к кнопкам с цифрами. Палец заметно дрожал. Он нажал семь кнопок.

– Алло, я только что получил сигнал… Оттуда… Наш старый знакомый сел в самолет. Все идет по плану. Подарок тоже находится на борту… – Он помолчал, внимательно слушая собеседника. – Да, это должно произойти примерно через час над северной Канадой. Вероятно, будут сообщения… и в прессе тоже… Не за что.

Он положил трубку и задумался.

ГЛАВА 14

Не задерживаясь в шумном зале ожидания, Нестеренко отправился на поиски мужского туалета и почти сразу натолкнулся на дверь с искомым символом…

Войдя в кабинку и закрыв дверь на щеколду, он достал конверт, вытащил записку и снова прочитал короткий текст:

«Приговор вашему протеже вынесен в Москве».

Егор Сергеевич словно окаменел, глядя на листок бумаги. Четверть часа назад он торжествовал победу над одураченным противником, а сейчас чувствовал себя загнанным в ловушку, из которой нет выхода.

Спокойно! Без паники! – одернул он себя. Безвыходных положений не бывает. Если неведомая структура в Москве объявила ему войну и заварится каша, то он не опустит руки. У него и в столице, и по всей России есть верные солдаты – они незаметно и почти бескровно выполнят нужную работу. Но только к чему все это приведет?

Егор Сергеевич разорвал записку и конверт на мелкие кусочки, бросил в унитаз и спустил воду.

«Ни хрена, – подумал он в несвойственной ему манере. – На каждую гайку найдется свой болт с резьбой. Надо будет прямо из парижского аэропорта позвонить генералу Артамонову. Пускай примет первые самые экстренные меры…»

Пассажиры заняли места в самолете. Егор Сергеевич отыскал свое место в двенадцатом ряду, сел, пристегнул ремни и только теперь почувствовал, как устал. Слева от него через ряд бойкая француженка достала из сумки компьютер – «ноутбук» и, включив, застучала по клавишам. Журналистка, решил он и закрыл глаза, попробовав погрузиться в свои мысли, но не получилось – за иллюминатором взревели двигатели.

Ну что ж, гудбай, Америка! Счастливо оставаться! Нестеренко покосился на своих соседей справа: двое русских раскованных парней, особо не выбирающих выражения, громко беседовали между собой и, налегая на жевательные резинки, яростно двигали челюстями. Весь мир ходит в американских джинсах и кроссовках, поет по-английски, смотрит американское кино, жует поп-корн, а Россия из самой читающей страны превратилась в самую жующую. Нет, нельзя сейчас раздражаться, наоборот, нужно все спокойно и трезво взвесить. На раздумья осталось слишком мало времени. Уже из Парижа следует по телефону дать необходимые распоряжения. Нестеренко достал из специальной коробочки две таблетки швейцарского невросала и положил под язык.

Самолет вырулил на взлетную полосу.

Журналистка вставила в уши поролоновые пробки. По проходу, покачивая бедрами и стреляя глазами направо-налево, шла стюардесса. Чем-то она напоминала Егору Сергеевичу дочь, и его сердце сжалось и заныло. Удивительная вещь – женская душа! У Виктории растет дочка, его внучка, от кого – она никому не говорит. «Папа, никогда не заводи разговор об этом. Я так хочу. Так нужно. Танин отец ни в чем не виноват, и он не знает о существовании дочери. Я это скрыла от него», – вспомнил Егор Сергеевич разговор с Викой перед самым отлетом в Америку. Может, она и права: к чему все усложнять, жизнь и так непроста. Но до чего же приятно иметь внуков. Чувство, не сравнимое ни с чем. Собственные дети не радуют так родителей, как внуки. Егор Сергеевич очень ясно представил себе свою замечательную, единственную внучку Таточку. Надо будет ей подарок привезти из Парижа.

Самолет мягко оторвался от бетонной дорожки.

Нестеренко прильнул к иллюминатору. Внизу проносились пригороды Сан-Франциско, множество частных кварталов и особняков, притулившихся у залива. Вдали виднелся знаменитый мост Золотые ворота, ползли букашки-автомобили. Он представил себе сумрачно-холодную Москву и сразу же потерял всякий интерес к красивейшему городу солнечной Калифорнии.

Ровно гудели турбины. Внизу, в разрывах белопенной облачности, проглядывала американская земля. Стюардесса сообщила, что за бортом минус сорок пять.

Странное это выражение – «за бортом». Вот у него за бортом восьмой десяток! Столько всего пережито за это время. И выстрадано. Поначалу какие-то иллюзии были… Кто-то сказал, что человек рождается и умирает без зубов и без иллюзий. Похоже, так и есть.

Егор Сергеевич закрыл глаза и попробовал задремать, но не удалось. Теснили грудь тревожные мысли, всплывали воспоминания.

Вспомнилась восторженная комсомольская молодость, друзья по университету, грандиозные планы по освоению необъятных научных просторов, вера в непобедимую Родину. Арест. Соловки. Суровые тюремные будни. Знакомство с авторитетами уголовного мира, знакомство с крупным вором в законе – Медведем, необычайно умным и сильным по духу человеком, с потрясающе развитым чувством справедливости. Их великая надежда выжить, пройдя сквозь все жернова заключения. Война и страстное желание из тюремных застенков попасть на фронт. Долгая жизнь, прожитая в дружбе с Медведем. Грандиозные финансовые операции, которые они осуществляли вместе: он, Нестеренко, – мозг, Медведь – потрясающий организаторский талант. Сильные мира сего, которые прошли через руки Егора Сергеевича: кого-то он поддержал, кого-то убрал. Руководители всех калибров побывали в зависимости от Нестеренко и Медведя. Разнузданные и талантливые молодые люди…

Вспомнилась смерть Медведя, чувство страшной, невосполнимой утраты. Вспомнилось знакомство с Варягом, молодым, самым молодым вором в законе, необычайно талантливым и умным парнем. И это ничего, что он вор, – все перемелется. Здесь важно другое, – в нем жив человек, живо стремление понять другого, осмыслить страну, в которой живешь. Важен дух, который заставляет всю эту шантрапу жить по понятиям, важна энергия, нацеленная на дело, на стремление вырваться из того дерьма, в котором мы живем, и наладить жизнь такой, чтобы всем в ней было заслуженное место!

…Вспомнился разговор с Варягом в Александровском саду. Когда это было? Совсем недавно. В начале сентября? Да. Совсем недавно, а столько всего произошло. А что дальше будет, никому не известно. Что будет с Варягом, что будет с Россией?.. Отделились от Запада в семнадцатом году, и что вышло? Объявленной коммунистической цивилизации не получилось, а создали нечто схожее с пирамидой Хеопса, только не с мертвым фараоном внутри, а с живым народом, который высыхает, как мумия, который чахнет, не желая осознать, что все зависит только от него самого, что нужно браться за дело, не ждать «доброго дядю», а делать своими руками, думать своей головой; двигаться, искать, пробовать, рисковать и вкалывать, вкалывать, вкалывать. Вот главная идеология сегодня. А чтобы не мешали людям работать, нужна сильная власть.

Егор Сергеевич уже давно пришел к выводу: только сила спасет Россию. Мощная, разумная сила.

Жизнь жестока. Тут не поспоришь. Она производит отбор сильнейших. А Россия нарушила эту гармонию – пытаясь жить в соответствии с принципом всеобщего равенства, семьдесят лет выкашивала лучших и сильнейших. В результате нация деградировала. А потом в одночасье режим рухнул. И что? Народ предоставили самому себе. Его собственность вырвали самые наглые, больше всех украли самые дерзкие, а самые беспомощные потеряли последнее и опустились в нищету. Демократы, черт бы их побрал! Да и какие они демократы?! Идеалы свободы оказались для народа приманкой, а вместо прочного союза демократов и правящей верхушки образовалась свора, рвущая последние куски. И началась борьба за власть.

Нестеренко вздохнул. Теперь им слабые и вовсе не нужны.

Егор Сергеевич вынул записную книжку, полистал ее. Вот мысль, которая подтверждает его раздумья. Он прочитал: «…тысячелетия назад пророк Моисей сорок лет водил евреев по пустыне. Многие остались в земле, но нация возродилась».

Именно! Отпущенные России «сорок лет» заканчиваются. Россия тоже жертвовала многим, но подобная жертвенность вознаграждается Богом только тогда, когда и пастырь, и весь народ вместе несут свое бремя до конца.

А нынешние пастыри? Куда они ведут Россию? А что, если это путь в бездну? Что, если эта дорога приведет нацию к упадку, а Россию к распаду?

Ведь если раньше все, что принадлежало коммунистам, хотя бы оставалось внутри страны, то теперь прорва чиновников, прежде охранявшая эту собственность, ринулась растаскивать, разворовывать то, что опекала по должности, – нефть, оружие, металл, научные открытия – все! И немедленно отправляет на Запад.

Такая интеграция никому не нужна. Он это говорил и говорить будет. Почему все это происходит? Потому что в России никакая собственность ничем не защищена, а у правоохранительных структур психология – волчья: им бы самим поживиться с голодухи.

Такой вот получился «прогресс»: от безнаказанности убийства, которая началась не в тридцать седьмом, а в семнадцатом, спокойно перешли к безнаказанности воровства. В России нет ни закона, ни порядка. Кто сегодня в России не вор? Только тот, кто не может украсть! Россия – это машина, которая раскрутилась, и остановить ее непросто. Но он знает, как это сделать. И сделает! Уже столько проведено работы: осталось лишь все состыковать и дать команду действовать.

Но кто-то пытается опередить его. В записке Майкл четко указывает источник. Но почему никаких подробностей?

Видимо, Майкл не мог рассказать ему всего, что знал. Когда они разговаривали по телефону, он Предложил встретиться, обещал сам прилететь в Сан-Франциско. Потом перезвонил в гостиницу, извинился, что приехать не сможет, и даже вкратце отказался изложить суть дела. А суть была настолько же удивительна, насколько и тревожна: мистера Игнатова, Варяга, должны были убить в тюрьме. Собственно, для этого его и арестовали. Обвинение в убийстве – обычная подставка, всего лишь повод, чтобы посадить за решетку, а там втихаря с ним покончить. Покончить не в России, где весь воровской мир поднимет страшную бузу, а именно в США, и все списать на америкашек. Почему? Скорее всего Майкл этого не знал. Поначалу и самому Егору Сергеевичу казалось, что это просто мафиозная разборка, месть американских итальяшек. Но нет, «коза ностра» не так уж и сильна и не настолько изобретательна, чтобы отправлять неугодных в федеральную тюрьму, а потом с таким трудом убивать их среди тюремных решеток Значит, не мафия. Но и просто так ничего не происходит. Значит, все же был отдан приказ. И из очень высокой инстанции. Кем? Остается лишь догадываться. Но раз сигнал поступил от Майкла из ФБР, значит, здесь не обошлось без политики.

Теперь все стало ясно! Из коротенькой записочки, переданной ему в аэропорту перед самым вылетом, следовало, что приказ был отдан в Москве. А значит, в Москве кто-то готовился к смене власти? И задействовал для этого даже свои американские контакты? Неофициальный канал связи с ФБР? Значит, они готовы действовать ва-банк, если решили убрать смотрящего по России. И косвенным образом этот удар наносился по нему, Егору Нестеренко. Значит, после возвращения из Парижа надо будет немедленно делать большую «зачистку местности».

…Стюардессы начали развозить аперитивы. Нестеренко выбрал красное бордо. Он любил красные вина, хотя знатоком себя назвать не мог. Оказываясь за границей, он не отказывал себе в удовольствии отведать редкие сорта вин, которые никогда не появлялись в московских магазинах. К тому же, как говорили ему знакомые французы, все равно даже лучшие бордоские марки, доезжая до России, утрачивали свой тонкий букет и вкус. Выдержанное в холодных подвалах вино везли через всю Европу в фурах, не соблюдая строгих правил температурного режима и транспортировки бутылок (только на боку!), вот оно и прибывало в Москву ни то ни се… Нестеренко поставил бокал на откидной столик и повернулся к иллюминатору. Интересно, что же все-таки произошло за его спиной, а он ни о чем не догадывался даже? Люди загадочны, непоследовательны и необъяснимы, как и сама природа. В овале иллюминатора взору открывался потрясающей красоты пейзаж с простирающимися до горизонта кучевыми облаками, окрашенными в самые невероятные краски лучами заходящего солнца.

Внезапно где-то внизу раздался глухой звук удара, точно там, в самом брюхе самолета, упало что-то тяжелое. Тотчас самолет резко тряхнуло. Потом раздался оглушительный хлопок, и могучий авиалайнер, снова содрогнувшись всем телом, вдруг начал быстро заваливаться на бок. В конце салона раздался женский истошный крик. И послышался звон битого стекла – видимо, стюардесса опрокинула тележку с винными бутылками. Пассажиры повскакали с мест, хватаясь руками за спинки кресел и обшивку. По проходу побежали французы-стюарды. Нестеренко вгляделся в одного из них – молоденького паренька лет двадцати: лицо у него было белым как полотно. Он что-то шептал про себя.

Впереди сидящий толстый англичанин в тяжелых очках на золотой цепочке грузно поднялся со своего места и крикнул в салон:

– Что происходит?

И словно в ответ ему из равных концов самолета прокатилась волна криков на разных языках: «Мы падаем! Смотрите, мы же падаем!» Нестеренко посмотрел в иллюминатор. Самолет потерял управление и не летел, а беспомощно кружился в клочьях облаков. Он попытался заглянуть назад, в сторону хвостовой части. На мгновение он заметил черный шлейф дыма. Самолет взорвался! Топливные баки? Нет, тогда горели бы крылья. Взрыв в багажном отделении? Нестеренко решительным жестом остановил пробегавшую мимо стюардессу и спросил по-французски:

– Мадемуазель, у нас на борту взрыв?

Она дико посмотрела на пассажира и явно хотела сказать что-то успокаивающее, но не смогла. У нее из глаз брызнули слезы.

Командир корабля обратился по радио к пассажирам с просьбой сохранять спокойствие. Но после этого обращения началась форменная паника. Плакали дети. Кричали женщины. Кто-то стал вынимать верхнюю одежду из багажников сверху. Многие уже надевали спасательные жилеты. Толстый англичанин кое-как напялил на себя желтый жилет, но тот оказался ему слишком мал. Нестеренко мрачно посмотрел на двух своих соседей справа, новых русских, которые тоже лихорадочно пытались найти под сиденьями спасательные жилеты.

– Нет смысла, – обратился он к ним на родном языке. – Все равно мы сейчас летим над сушей. Это еще Канада. До океана далеко.

– Вы так считаете? – изумился один из парней. Он рухнул в кресло и содрогнулся от беззвучных рыданий. Второй, сцепив зубы и ухватившись за подлокотники кресла, с ужасом повторял одну и ту же фразу:

– Вот и приплыли, Робби! Вот и приплыли!

Нестеренко спокойно смотрел через иллюминатор на рваные куски облаков, проносившихся мимо. Скоро они выйдут из зоны облачности, и все увидят стремительно приближающуюся землю. Вот тут-то начнется самое страшное.

Хотя ему самому не было страшно. Он вдруг сразу все понял, все осознал до мельчайших подробностей. Это был дьявольский, кровавый, очень точно рассчитанный план – убрать Варяга, потом избавиться от него, Егора Нестеренко, и тем самым расчистить площадку для новых… Что ж, во всяком случае, в одном он им не уступил: не отдал им Владислава.

Странно: перед лицом смерти Нестеренко вдруг успокоился. Он обрел удивительную ясность сознания. Сейчас он погибнет. Что ж, долго пожил, много чего повидал. Пора, наверное. Умирать было не страшно, особенно теперь, когда Владислав спасен. Он спас его. Жаль только, что Варяг останется один. Один на один с невидимой страшной силой. Но главное, что он жив. И что он едет в Россию – наводить порядок…

Самолет вдруг озарило яркое солнце. Облачность кончилась. Далеко внизу серела канадская тундра. Она медленно приближалась. До удара о мерзлый грунт оставалось, наверное, четыре километра. Несколько минут. А дальше – тишина…