Начало пути

^{_{Рисунки И. Харкевича}}

В болгарском городе Русе (Рущуке) на высоком берегу Дуная в Молодежном парке в тени большого дерева стоит бронзовый тринадцатилетний мальчишка и, подняв острый подбородок, смотрит на северный берег Дуная. Это Райчо Николов. Отсюда он сделал первый отчаянный шаг в большую, полную опасностей и героизма жизнь.

…Взгромоздившись на просторный холм, засыпал город Рущук, нацелив в небо острия своих минаретов. Его кривые тесные улицы с каменными заборами излучали в темноту дневной жар и запахи сточных канав.

Позвякивая снаряжением, по темным улицам ходили военные патрули. На всех выходах из города установили заставы, где придирчиво осматривали каждого идущего и едущего.

В самой лучшей комнате рущукского ремесленника хаджи Басила спал турецкий полковник. Он поселился здесь неделю назад, был прям, тощ и высок, и если бы вместо фески он носил остроконечный колпак, то походил бы на ходячий минарет. Хозяин с хозяйкой дома теперь ютились в дальней угловой комнатушке. Внизу, в полуподвале спала прислуга и ученики. Не спал только тринадцатилетний ученик Райчо Николов.

Сегодня днем часовой у ворот не выпустил хозяина со двора. Офицер, состоящий при полковнике, к которому обратился хозяин, отрицательно мотал головой. А хаджи Васил доказывал, что ему нужно по делу, иначе он разорится. Офицер разрешил послать кого-нибудь из учеников и показал на Райчо.

Хозяин велел Николову отнести корзину с товаром и записку на Торговую улицу к хаджи Стояну, порылся в кошельке, высыпал в ладонь Райчо несколько монет и велел на обратном пути зайти к дяде Сотиру, купить бутылочку ракии.

Обычно несколько раз в неделю, после того, как закроются лавки, к дяде Василу приходили гости. Хозяин заставлял Райчо прислуживать: почистить туфли гостям, еще сбегать за ракией. Райчо слышал их разговоры и уже знал, что Дед Иван (так звали тогда в Болгарии русских и Россию) начал войну с турками, что адмирал Нахимов в щепы разбил турецкий флот у Синопа и что скоро дедо Иван начнет гнать турок из Болгарии. Русские осадили турецкую крепость в Силистре, что ниже Рущука по Дунаю.

Но Дед Иван все не приходил. Турки же стали еще злее и на базарной площади повесили двух болгар, объявив их шпионами.

Хаджи Петр доказывал, что русских не одолеть, что даже Наполеон, хоть и всех побеждал и взял русскую столицу Москву, но взял ее себе на погибель. Потом с остатками своей гвардии едва унес ноги из России.

Ни одного русского Райчо в глаза не видал, знал о них из рассказов домашних и особенно от бабы Бялы. Она жила на окраине Райковци на склоне горы. Она особенно стала ласковой к Райчо после того, как умерла его мать.

Баба Бяла грела похлебку и, глядя в огонь своими прозрачными глазами, рассказывала, что русские почти такие же, как и болгары, и языки у них схожи, и вера у них одна… Иногда, задумавшись, подперев сухим кулачком морщинистую щеку, она пела старую песню жен мастеровых, угнанных турками на строительство дунайской крепости у Силистры:

Но русские в Силистру не пришли.

…С тяжелой корзиной на голове, погружая босые ступни в горячую уличную пыль, Райчо прошел почти через весь город. Жарко пекло солнце, во рту пересохло, хотелось пить, и Райчо мечтал о том, как, отдав ношу, он побежит к Дунаю. Ведь дом хаджи Стояна недалеко от берега.

Хаджи Стоян придирчиво пересчитал содержимое корзины. Райчо объяснил, что хозяина не пускают со двора, у него поселился важный полковник.

Довольный тем, что никакой ноши хаджи Стоян не дал и даже корзину оставил у себя, Райчо выскочил на улицу, свернул в узкий переулок, на ходу стащил с себя рубашку. Но, выбежав из переулка в рощу, остановился, пораженный зрелищем.

Два турецких конника, держа лошадей, громко ругались с солдатом, показывая то на потные бока лошадей, то на сверкающий за деревьями Дунай. А солдат в ответ грозил ружьем. Откуда-то появился офицер, и кавалеристы понуро ушли, ведя за собою потных коней. Офицер погрозил кулаком солдату и пошел дальше, придерживая рукой саблю.

Райчо свернул в сторону и побежал к берегу. И когда уже был слышен плеск волн, возле головы с шипением пролетел камень и ударился о дерево, отбив кусок коры. Райчо увидел прячущегося за деревом солдата. Тот выдирал из земли следующий камень. Райчо бросился наутек, и камень с треском вонзился в соседний куст. Отдышавшись, Райчо подумал: с чего это так обозлились турки, как в собаку камнями швыряют, даже не окликнув?

В подвале дяди Сотира было прохладно и темно так, что Райчо с полминуты не мог ничего разглядеть. Потом высыпал на прилавок деньги и рассказал, как в него швырялся камнями часовой и как другой часовой не пустил к воде конных турок.

— Моли бога, что голова цела. Нашел куда соваться, — раздалось из угла.

Райчо только сейчас разглядел в полумраке сидящего в углу на каменном приступке бородатого и лохматого человека. Обмотки на его ногах были густо запудрены пылью. Рядом лежала потрепанная котомка и суковатая палка. Человек блеснул глазами и прогудел:

— Сейчас ящерица к берегу не проберется, не то что человек. За каждым кустом солдат, как кол, торчит.

— Ты побольше болтай, и сам на кол угодишь, — прошипел Сотир.

— Чего «болтай»? Весь город знает. Две или три орды Омер-паши, что по обоим берегам Лома лагерем стоят, не иголка. И дураку ясно, что собираются на Деда Ивана ночью напасть и всех перерезать. Вот и стерегут берег, чтоб никто русским сигнала не подал.

Сотир стукнул кулаком по прилавку так, что подпрыгнули склянки, и прошипел:

— Цыц, пьяный болтун. Выпил и проваливай с богом. Услышат — и мне головы не сносить. И как тебя в город пустили?!

— В город-то пускают, а вот выпустят навряд ли. Потом выпустят, когда тайно через Дунай переправятся.

«Так вот почему хаджи Васила не пускают со двора, — подумал Райчо, идя по улице. — Позавчера у полковника было много офицеров, долго совещались. Потом ужинали, и сам хозяин им прислуживал. Вот турки и боятся, как бы кто чего секретного не услышал».

На полпути к дому Райчо не утерпел и знакомыми переулками бросился за город.

Внизу в узкой долине блестела река Рущукский Лом. По обоим берегам белели шатры, развевались знамена и поблескивали стоящие рядами пушки, копошилось много-много солдат — целый город, а не лагерь.

…И вот сейчас ночью Райчо не мог заснуть, тревожные мысли отгоняли сон.

Может, турки уже плывут через Дунай, а русские ничего не знают, спят и бормочут во сне, как сейчас Пенчо. Может, выскочить на берег и крикнуть так, чтоб русские услышали? Услышат ли? А турки сразу схватят, будут бить до смерти… А может, написать записку, вложить в бутылку и тихонько бросить в Дунай? А вдруг ее прибьет обратно к берегу и турки прочитают? Ведь бутылки плывут не туда, куда надо, а куда их несет течением и ветром. Только человек может плыть, куда захочет. От этой мысли Райчо даже сел в постели. Купаясь в Дунае с ребятами, он доплывал до острова Родоман и обратно. Но после била такая дрожь, что казалось, зубы сами выскочат изо рта. Переплыть Дунай не хватит сил даже у самого большого взрослого… И тут Райчо вспомнил, как его дружок Перван учился плавать, привязав к поясу две кратунки, пустые высушенные тыквы с пробками. А этих кратунок сейчас здесь полным-полно. Одни с фасолью, другие с перцем… Сам еще не понимая, на что решиться, Райчо встал, осторожно, чтоб не наступить на спящих, добрался до стены и нащупал несколько пустых оплетенных кратунок. Взяв их, Райчо вернулся на место, пропустил кожаный каиш — ремень в веревочные петли кратунок, связал одежду в узел и осторожно приоткрыл дверь. Во дворе было темно. Большая лохматая тень шевельнулась, лязгнула цепью. Это пес Перун. Он узнал своего и снова улегся, лениво хлопнув несколько раз по земле хвостом. Из-за ворот донесся скрип песка под подошвами часового.

На берегу Дуная маячило двое стражников, их разделял заболоченный и заросший ручей — стык участков охраны. В воздухе висел вязкий комариный звон. Стражники непрерывно обмахивались ветками, ругались, что нельзя курить, и гадали, скоро ли смена… А между ними, погрузившись в тину, как крокодил, лежал болгарский мальчишка, сдерживая судорожный лязг зубов.

Наконец один стражник догадался, что они стоят на самом комарином месте. Солдаты разошлись, и еще долго был слышен скрип их подошв.

Ил в ручье был теплым от дневной жары, и вода Дуная показалась холодной. Течение подхватило тощее тело мальчишки, закрутило и понесло. Оказалось, что Райчо слишком близко привязал кратунки к каишу, и они поднимали над водою зад, а голову стремились утопить. Набухший и облепленный грязью узел одежды тянул вниз, грести одной рукой было трудно. Оглянувшись назад, Райчо увидел редкие огоньки Рущука, они приближались, Дунай тащил мальчишку обратно к берегу. Узел с одеждой вырвался из пальцев, Райчо попытался нырнуть за ним, но от этого кратунки сдвинулись еще ниже.

Широкой косматой громадой надвигался остров Родоман. Большие коряги, покачиваясь, нацеливали на Райчо свои черные рога. Уцепившись одной рукой за ветвь, Райчо стал подтягивать выше каиш и замер. От Рущука донесся плеск весел. Райчо укрылся под корягой, погрузившись в воду по ноздри. Из темноты показалась лодка, она шла на Райчо, в ней маячили фигуры и блеснули штыки. Но лодка подошла к берегу в стороне, донесся оклик часового, ответ и сдержанный разговор. Прислушиваясь к турецкому говору, Райчо стал пробираться к оконечности острова. Часовые, занятые сменой, меньше следили за рекой.

Дальнейшее Райчо помнил слабо. Маячили не то огоньки, не то звезды у горизонта. Перед глазами все чаще и чаще стали вспыхивать, кружиться и рассыпаться радужные пятна. Райчо уже не понимал, сколько времени, куда и зачем он плывет. Казалось, что никогда не было ни родного дома над речкой, ни Рущука, а есть, были и будут бесконечно-мучительные движения ноющего от усталости тела.

Но вот впереди всплеснулось, обдало брызгами, блеснули сквозь нависшие волосы глаза. Кто-то крепко подхватил Райчо и потащил, по телу хлестнули стебли камыша, донесся приглушенный голос:

— Чего там, Гришка?

Над самым ухом пророкотало:

— Мальчонка. Совсем выдохся.

— Откуда же он?

— А кто его знает, может, с берега свалился или лодка опрокинулась. Вот и несло. Река-то шибко крутит.

Райчо положили на холодную от росы траву. Тело сотрясала сильная дрожь. Перед глазами появились бородатые лица. Райчо казалось, что он быстро говорит, кричит, а по щеке похлопали ладонью.

— Эй, парень, немой, что ли?

— Чего немой? Закоченел. Вишь, рот в куриную гузку свело. На тот берег показывает.

— А это что за штуковины?

Послышались глухие щелчки.

— Тыквы пустые сушеные… Э-э, брат, да неужто ты с того берега?

— Шутка, годок. Ширина реки почитай версты две будет. Утоп бы.

— Тыквами обвязался, вот и не утоп. Хитер парень. Федька, я оденусь, а ты положи его на шинель, растирай. Да только не жми, это ведь дите, а не конь.

— Братко… аз българин… българин… от Рущука съм… переплувах Дунава… да дойда при вас… да ви кажа нещо…

— Слышь, Гришка, ожил, залопотал…

Вдруг оба вскочили, щелкнули взведенные курки.

— Стой! Кто идет?

— Свои. Гусарского полка подпоручик Усть-Уйский.

Звякнула сабля. Перед Райчо появилось усатое скуластое лицо. На голове была высокая шапка с кивером, на груди блеснули толстые шнуры. Райчо снова стал протискивать сквозь чечетку зубов слова:

— Заведете… при вашите офицери, ще им кажа нещо…

— Я и есть русский офицер.

…Потом была теплая колючая тьма, покачивало, пахло лошадью. И внезапная мысль обожгла Райчо: «А вдруг сейчас турки уже плывут через Дунай?» Он начал выбиваться из шершавой темноты, над головой послышалось нараспев:

— Ваш скородь, брыкается, лопочет что-то…

— Держи крепче. До лагеря недалеко.

Втащили в палатку, зажгли фонарь. Скуластый офицер крикнул:

— Акимыч, вздуй костер, чай вскипяти.

За палаткой трепыхалось пламя костра. Потом, откинув полог, вошел солдат тоже со шнурами на груди. В одной руке он держал разрисованную цветами кружку, в другой — закопченный медный чайник.

— Сахару положил?

— Так точно, целых четыре куска. — Солдат достал из кармана сверток и спросил: — Ваш скородь, а вот это они едят? Сало, еще домашнее… свиное же…

— Давай, как раз пойдет.

Подпоручик усадил Райчо на чурбак перед столиком, налил кружку.

— Пей да сала, сала побольше ешь, сил набирайся.

Райчо, обжигаясь, кашляя, глотал что-то очень горячее, сладкое, душистое, перехватывающее дыхание, и с каждым глотком на душе становилось теплее и веселее.

Донесся топот копыт, что-то звякнуло, в палатку вошел черноусый солдат.

— Так что, ваш скородь, их выскородь дежурный адъютант приказали перебежчика срочно доставить прямо к светлейшему.

Встав и застегиваясь, подпоручик проворчал:

— Перебежчик? Он не перебежчик, герой, патриот!

Он помог Райчо подоткнуть повыше полы шинели, на руках вынес из палатки и усадил в седло.

Приехали в Журжево к двухэтажному дому, в котором светились окна. Райчо прошлепал босыми ногами по чистому дощатому полу, поддерживая полы шинели. Поручик ввел его в освещенную комнату и доложил генералу в очках. Тот сел на стул и поманил Райчо к себе.

— Слушаю вас, юноша.

И Райчо выпалил:

— Ваше височество, турците се готовят да минать Дунава и да ви нападнат тук в Влашко. Тая нощь переплувах Дунава за да дойда и ви сообща.

— У Влашко, значит, — произнес генерал, встал, опершись о колени, подошел к столу, возле которого стояло несколько офицеров, и посмотрел по карте. Один из офицеров стал расспрашивать Райчо по-болгарски.

Поправив очки, князь Горчаков произнес:

— Та-ак, Омер-паша… две орды, значит, четыре или шесть пехотных или две-три кавалерийских дивизии за Рущуком в долине Лома. Место для сосредоточения выбрано правильно, не просматривается нами. Вполне возможен удар оттуда. — И повернулся к Райчо — Ну, спасибо, герой, благодарю и о награде не забуду. — И повернулся к офицеру:

— Афанасий Никитич, передаю гостя под вашу опеку. Завтра его полностью экипировать от исподнего до шинели и шапки. Да сшить по кости, не ходить же ему этаким шиликуном.

Наверно Райчо проспал бы целые сутки, но его разбудил незнакомый бородатый солдат, помог умыться во дворе, надел на Райчо длинную белую рубаху, подпоясав ее Райчиным каишем, на котором болтались веревочки от кратунок, их наверно срезали казаки. Напоил чаем и, взяв за руку, повел по улице. Встречные солдаты с хохотом останавливались:

— Трифон, что это у тебя за кикимора?

А дядька Трифон степенно отвечал:

— Не кикимора, а настоящий герой. А почему — того знать вам не положено.

Вошли в дом, где было душно и пахло паленой шерстью. Потный человек в расстегнутой рубахе, не дослушав Трифона, стал вертеть Райчо так и сяк, обмеряя пестрой ленточкой. Во дворе под навесом на низеньких табуретках работали сапожники, они перестали стучать молотками, сгрудились вокруг Райчо, с любопытством рассматривая его.

Потом вместе с солдатами Райчо ел из медного котелка странную чорбу — похлебку, состоящую из лохмотьев разваренной капусты с кусочком мяса, куда дядька Трифон набросал темно-коричневых, как дубовая кора, сухарей, раскрошив их на ладони рукояткой ножа. Потом вместе со всеми Райчо тщательно вымыл котелок, деревянную ложку и протянул их Трифону, но тот оттолкнул его руку:

— Теперича это твое, Рач, записано каптенармусом в ведомости. Солдат без котелка и ложки, как и без ружья, не солдат.

На следующее утро на Райчо надели холщовые штаны и рубаху, затем суконные шаровары, ноги обмотали холщовыми тряпками и засунули в сапоги, черные, блестящие и тяжелые, облачили в мундир и прихлобучили фуражкой. Все вертели Райчо и одобрительно шлепали по спине и плечам, так, что Райчо закашлялся. Тогда солдаты спохватились, втащили Райчо в какой-то дом, содрали с него одежду, сами разделись догола и впихнули Райчо в настоящий кромешный ад. В горячем тумане грешники стонали и истязали себя пучками березовых веток. От жары перехватывало дыхание, где-то в углу зловеще трепыхалось пламя.

Над Райчо проделали такую же экзекуцию. И, когда он, шатаясь, чувствуя себя пустым и легким, как бычий пузырь, вышел из бани, ему дали выпить целый ковш чего-то кислого, бьющего в нос и отдающего вкусом черных сухарей. Есть Райчо уже не мог, едва добравшись до постели, он рухнул в нее, и дядька Трифон, стаскивая с него сапоги, говорил:

— Сразу надо было бы в баньку, а то кашлять начал. К утру все пройдет, а через ноздри оса пролетит — не застрянет.

…Снилась гроза, грохотало, потом обрушился ливень, капли были крупными, с кулак величиной, они подпрыгивали и сверкали… Откуда-то вдруг прибежал пес Перун, прижался мордой и заговорил человеческим голосом:

— Да вставай ты, чертушко! Глянь, что натворил. Подъем! — Дядька Трифон посадил Райчо и потер ему уши. — Одевайся, живо!

В окне багрово полыхнуло, вздрогнула земля, взлетела к потолку занавеска, судорожный гром ударил в уши, где-то зазвенело разбитое стекло. А дождь или град сыпал и сыпал. Тряхнув головой, Райчо пробормотал:

— Мълния… гръм…дъждь, като кокошо яйце…

И подумал, что это очень плохо, наливается виноград, яблоки, сливы, и все побьет таким градом.

— Какая молния, гром, град?! — закричал в лицо дядька Трифон. — То батареи бьют. Турок в Дунае топим. А донцы на лодках их понтоны в клещи взяли. На рожон турок прет! Пошли!

Они бежали по улице к Дунаю, где то в одном, то в другом месте полыхало и громыхало. С шипением, оставляя за собой искры, летели в темноту чугунные бомбы и лопались на острове багровыми пятнами. Там же в темноте, отражаясь в воде, что-то ярко горело и мелькали огоньки ружейных выстрелов.

— Давай на горку! — запыхавшись, крикнул Трифон и потащил Райчо за собой. На горке у орудий суетились солдаты и что-то забивали в их дула длинными шестами, потом отбегали и вытягивались. Доносился протяжный крик: «Ого-онь! Пли!»

Солдаты опускали длинные палки с пламенем на конце к пушкам. Взлетали яркие фонтанчики огня, раздавалось короткое шипение, сверкало пламя, грохот бил в грудь, живот, уши. Пушки отскакивали назад. Солдаты дружно бросались к колесам и катили пушки на место.

Офицер закричал:

— Гнатюк, почему посторонние на огневой позиции? Гони прочь!

— Мы не посторонние, ваш скородь! — крикнул дядька Трифон. — Это тот самый болгарский мальчонка!..

Раздалось нарастающее шипение, Трифон что есть силы ударил Райчо в спину и прижал его голову к траве. Подпрыгнула земля, громыхнуло, разноголосо просвистело над головой. Трифон простонал:

— Вот старый дурень. Господи, казни меня грешного, но обереги мальчонку. Бежим, пока турок пушки заряжает!

На том берегу сверкнуло, снова нарастающий вой, почва бьет в грудь и живот, опять свист осколков и бормотание Трифона.

— Господи, обереги мальчонку. Я, старый пень, виноват, грешен!

К рассвету пальба прекратилась. Потеряв Трифона, Райчо носился по берегу, падая в грязь, помогал вытаскивать лодки.

Прискакал на коне казак крича:

— Братцы, годки, не видали тут болгарского мальчонку? Николкой кличут! А ну, давай до самого главнокомандующего! Мигом! Да постой! Марш в лодку, отмойся!

Лошадиная шея была теплой, грива щекотала лицо. На скаку казак крикнул кому-то:

— Эй, станичник, найди дядьку Трифона, скажи, цел мальчонка, а то весь извелся старый, избегался, вот-вот сердцем зайдется!

В комнате было много генералов и офицеров. Все громко и весело разговаривали. Увидев Райчо, все смолкли. Тот робко потоптался на пороге. Князь Горчаков усмехнулся:

— Э-э, служивый, так не годится. К начальству надо подходить так, чтоб половицы трещали. Ну ладно, иди ко мне.

Князь взял у офицера медаль и сказал:

— Награждаю болгарина Райчо Николаевича Николова медалью «За усердие» на Анненской ленте. — Он прикрепил медаль к мокрому мундиру Райчо, расцеловал в обе щеки. Все крикнули «ура». Потом пожимали руки, хлопали по плечам, гладили по голове. Горчаков протянул тяжелый кошелек.

— Ну, а это от меня на обзаведение.

Сев на стул, Горчаков спросил:

— Ну, и как собираемся жить дальше, герой?

И Райчо, поняв, ответил, что он будет воевать с турками, пока не освободит всю Болгарию. Все одобрительно рассмеялись, а обвешанный аксельбантами офицер сообщил князю, что слух о Райчо уже распространился, жители Журжева, румыны и болгары, собирают средства на образование героя. Горчаков одобрительно кивнул и добавил:

— Да мы и сами с усами.

Райчо окончил в Петербурге 2-й Кадетский корпус и служил офицером русской армии. Он собирал средства и оружие для болгарских революционеров и повстанцев, переправлял оружие и добровольцев на родину, в Болгарию. Он был знаком с русскими и болгарскими революционерами. В те годы его называли живым Инсаровым, по имени главного героя романа Тургенева «Накануне».

В 1876 году против турецкого ига поднялись черногорцы и сербы. И капитан Николов привел в Сербию на помощь Русско-болгарский добровольческий батальон. За одержанные победы, особенно в бою за Гредетинскую высоту в Сербии, Райчо стал национальным героем Сербии и Болгарии.

Весной 1877 года во время русско-турецкой войны плечом к плечу с ударными частями русских войск шли на штурм турецких позиций дружины болгар-добровольцев, и во главе одной из них был капитан Райчо. Он дрался с янычарами на знаменитом Шипкинском перевале, вместе со скобелевскими солдатами одолел непроходимые зимние Балканы и громил турецкие войска у села Шейново.

6 сентября 1885 года наконец произошло объединение Северной и Южной Болгарии в единое государство. Ликовал весь Пловдив… и вот раздался единственный выстрел — выстрел предателя в спину коменданта Пловдива капитана Николова, которого все горожане любовно называли дедом Райчо за его густую бороду и доброе отношение к людям.

Так, сделав первый шаг к Дунаю, совершив первый подвиг мальчишкой, Райчо Николов не свернул со своего славного и трудного пути до последней минуты жизни.