Над милым порогом

Михаил Кривич, Ольгерт Ольгин

Над милым порогом

Дмитрий Степанович Мостовой летал во сне. Он так привык с детства.

Во сне каждый летает как хочет. Дмитрий Степанович летал в самолете. В тупорылом одноместном самолете с алюминиевыми распорками и шершавой парусиновой обшивкой. Такие были давным-давно, когда ученик неполной средней школы Дима Мостовой мечтал стать сталинским соколом.

Летал он всегда на малой высоте строго по курсу и только изредка, чтобы почувствовать машину, нажимал слегка то на левую, то на правую педаль, чуть-чуть поворачивал штурвал, и тогда самолет, отзываясь на посыл, рыскал влево и вправо, качал крылом кому-то далекому на земле. "Над милым порогом качну серебряным тебе крылом..." - все ее пели, эту песню про бравых парней, которые, прощаясь с кудрявыми подружками, не забывали трижды плюнуть через левое плечо.

Выйдя на пенсию, Дмитрий Степанович собрался наконец в магазин грампластинок и купил диск с этой песней.

Разливались соловьями теноры-солисты, орденоносный хор подхватывал припев, напоминая, что солистам уже пора в путь-дорогу. Суровая армейская цензура выкинула из песни суеверные слова и вставила вместо них какую-то абракадабру в ритм.

Сон длился недолго, может быть, минуту, и каждый раз заканчивался одинаково. Пилот Мостовой сердцем ощущал, что настала пора, махал рукой, улыбался, как заслужен ный артист Николай Крючков, улыбкой белозубой, уверенной и безмятежной, предвоенной еще улыбкой, и врубал газ. Пропеллер раздирал воздух на клочья, машина рвалась вперед, и в этот момент Мостовой брал штурвал на себя.

Он чувствовал, как напрягаются рулевые тяги, отклоняя вверх руль высоты, как набегает поток воздуха и, не в силах противостоять напору, самолет задирает нос и круто, с тонким воем, уходит ввысь, и не разглядеть уже оттуда милого порога...

Тут Дмитрий Степанович просыпался. Когда он был помоложе, то старался снова вогнать себя в сон, и это ему обычно удавалось, правда, до будильника он спал уже без сновидений. Теперь он и не пробовал снова уснуть - все равно без толку. Вместо этого он думал.

Было уже совсем светло, когда Дмитрий Степанович придумал купить автомобиль. Подержанный, но еще крепкий автомобиль, недорогой и приличный. Он будет за ним ухаживать и куда-нибудь вместе с ним ездить.

Пенсионер Мостовой собрал всю имевшуюся дома наличность, снял кое-что со сберкнижки и отправился на вольный рынок, раскинувшийся на асфальтовой площадке близ величественного двухэтажного магазина, где, как всем известно, автомобилями вовсе и не торгуют, а только записывают в очереди, берут деньги и следят за порядком.

Многолетняя служба на ниве учета и распределения приучила Дмитрия Степановича к обстоятельности и привела его к убеждению, что самое худшее никуда не уйдет. Поэтому он начал обход рынка по программе-максимум.

- Почем? - спросил он молодого человека, привольно расположившегося на вишневом кожаном сиденье жемчужного аппарата явно не нашего происхождения.

- По деньгам,- снисходительно ответил юнец, включая бортовой магнитофон и прикуривая черную, с золотым обрезом, сигарету от бортовой зажигалки.- Но не по твоим, отец.

Дмитрий Степанович молча согласился и пошел дальше.

Дальше ему попадались очень приличные автомобили отечественного и зарубежного производства, дорогие настолько что вся затея казалась абсолютно лишенной смысла. "Сколько же лет,соображал Мостовой,- надо копить трудовую копейку, чтобы набрать требуемую сумму?" Получалось что-то около полувека, если изо дня в день есть только картошку. Дмитрий Степанович представил себе гору картошки, безнадежно махнул рукой и направил стопы в дальний, безрадостный конец площадки, туда, где продавали подержанные и совсем подержанные автомобили, по программе-минимум.

Надо честно сказать, что и они оказались не по карману пенсионеру Мостовому. К тому же он был осведомлен, что под внешним лоском нетрудно скрыть неизлечимые пороки и изъяны. Покатаешься месяц-другой, и начнет сыпаться натертая до блеска ремонтная краска, а за ней и шпаклевка, стыдливо прикрывающая дырки, полезет отовсюду ржавчина, только успевай латать да подкрашивать.

Никакой пенсии не хватит.

Солнечное осеннее утро не казалось уже Дмитрию Степановичу подающим надежды. Сновавшие по рынку южные бойкие люди, слишком легко, не по погоде, одетые, не были ему больше симпатичны, хотя вообще он любил загорелых, быстрых, веселых людей, которые легко обижаются и быстро отходят. У него был такой инструктор в автошколе. "Что ты тянешь руль на себя? - кричал он на Мостового,- Ты что думаешь, "Победа" летать умеет? Она и ездит-то кое-как, а летать даже "опель" не может!" В те гады было много немецких машин, и смуглый инструктор мечтал водить "опель", а еще лучше "хорх", черный, массивный, с подножкой и запасными колесами в передних крыльях. Таких теперь на рынке не увидишь, разве что на выставке.

Дмитрий .Степанович оглядел площадку и отменил свое решение как неосуществимое. Он двинулся к выходу, стараясь переключить мысли, как переключают передачу, когда меняется дорожная обстановка,- вот, нора купить проездной билет на автобус и еще сдать в ремонт теплые ботинки, зима на носу,- как вдруг увидел горбатого.

Негорячее осеннее солнце отражалось в свежепокрашенной его крыше, маленькой и покатой, словно овечий лоб, стекало вниз по отмытым стеклам и ярко-голубым дверцам. Вся машина выглядела ухоженной, ладной, любимой. Казалось, приподымешь капот - а под ним аккуратный ряд белых вычищенных зубов.

Дмитрий Степанович, сразу позабыв о зимних башмаках, подошел поближе. За рулем горбатого "Запорожца" сидел человек неопределенных лет с нечесаной рыжей шевелюрой. Разложив на коленях газетку, он закусывал черным хлебом и помидорами. Хлебные крошки сыпались на телогрейку, застегнутую доверху.

- Виноват,- сказал Дмитрий Степанович и тихо постучал пальцем по стеклу. Рыжий в телогрейке обернулся, оглядел Мостового и приоткрыл дверцу. Из автомобильчика пахнуло чем-то домашним и уютным - не то соленьями, не то маринадом вперемешку с запахом перебранной картошки и крепкого золотистого лука. Так пахнет в деревенском погребе сухой осенью. Дмитрию Степановичу вдруг остро захотелось забраться на сиденье, прикрытое чистой опрятной мешковиной.

- Виноват,- повторил он и дотронулся рукой до согретой солнцем дверцы.Продается машина?

- А то,- ответил рыжий и аккуратно стряхнул на землю крошки с телогрейки.

- И сколько вы просите?

Рыжий еще раз оглядел Мостового, подумал немного и назвал сумму совершенно смехотворную после того, что довелось уже слышать Дмитрию Степановичу. Однако он не торопился с выводами, потому что знал определенно, что есть разовые траты, а есть и эксплуатационные расходы, всякий раз невеликие, зато постоянные и нудные.

- Сколько же она берет бензина? - поинтересовался Мостовой по возможности безразличным тоном.- В среднем, конечно.

- Считай, ничего,- ответил человек в телогрейке, сунул в рот последний помидор и аккуратно сложил газетку.

Дмитрий Степанович не стал переспрашивать. И в самом деле - сколько, скажите на милость, может потреблять горючего такая кроха? Да и какой бензин ей нужен, не "экстра" же, в конце концов.

- Разрешите попробовать?

- Садись,- сказал Рыжий и перебрался на соседнее сиденье.

То и дело сигналя, чтобы не задеть ненароком усатых и безусых покупателей, Дмитрий Степанович бережно вывел горбатого с площадки и погнал его по неширокой улице, тянущейся чуть в гору.

Автомобильчик тарахтел, как ему и положено, впрочем, довольно ровно, он катил по асфальту, прижимаясь к дорожному полотну, брал подъемы без натуги и прибавлял скорость хоть и медленно, но послушно. Он все больше нравился Дмитрию Степановичу. "Пусть таких горбатых уже тридцать лет как не делают,размышлял он про себя, аккуратно и без труда включая четвертую передачу, таких, как я, тоже лет шестьдесят как не делают. И с запчастями у нас положение одинаковое".

Будто продолжая мысли Мостового, рыжий проговорил, стараясь выглядеть безразличным:

- Оно конечно, не жигуль, но машина исправная. Хоть где ткни, нигде не прогнило.

Уже вернувшись на площадку, Дмитрий Степанович словно бы ненароком потыкал пальцем во все уязвимые, по его понятиям, места и почувствовал, что всюду стоит крепкое железо, без обмана.

Человек в телогрейке не вмешивался и не торопил. И только раз, когда Мостовой, проверяя люфт, повернул рулевое колесо влевовправо и вдруг потянул его на себя, рыжий спросил с ухмылкой:

- Оторвать хочешь или взлететь?

Дмитрий Степанович не ответил и виду не подал, что смутился.

Он на эту тему вслух ни с кем не разговаривал, даже с самим собой.

Он и тому инструктору в автошколе, который с усиками, тоже никогда не отвечал на его шуточки. А если и тянул на себя руль во время езды, то совсем незаметно, так, что инструктор и не догадывался.

Дальше все пошло быстро. Хлопнули по рукам, хмурый капитан из ГАИ поснимал номера, Дмитрий Степанович отсчитал несколько сотен в кассу и самую малость в заскорузлую лапу рыжего, сел в собственный автомобиль, захлопнул дверцу и покатил домой.

Стрекотал двигатель, жужжала бензиновая печка, и, перекрикивая их, пенсионер Мостовой, слегка фальшивя, пел во весь голос песенку далекой уже юности: "Качну серебряным тебе крылом!" Жил Дмитрий Степанович далеко, дорога заняла около часа, и все это время ощущение полноты не покидало его. Горбатый шел как танк и с места брал резвее, чем черные "Волги". Так, во всяком случае, казалось Дмитрию Степановичу.

Конфуз случился у самого дома, именно там, где он рассчитывал появиться внезапно, в блеске своего новоприобретения. Ровное тарахтенье автомобильчика сменилось натужным бронхиальным кашлем, горбатый несколько раз дернулся и затих.

Кому из нас не знакомо отвратительное чувство, испытываемое всякий раз, когда в новой вещи, казавшейся безукоризненной, вдруг обнаруживается мерзкий изъян! Вот телевизор, он еще минуту назад сиял всеми цветами радуги, открывая вам то дивную красоту сельского ландшафта, то розовые щечки дикторши, и вдруг экран угас, и замолкли звуки, и до того обидно - не потому даже, что придется воевать с торговым людом и бегать по гарантийным мастерским, а от сознания простой истины, что тебя надули, за милую душу обвели вокруг пальца. Или ботинки, которые так хороши были в примерке, но уже через час ходьбы превратились в орудие пытки, и ты не чаешь дождаться минуты, когда можно будет скинуть их...

Вот с таким примерно настроением наш герой стоял подле своей покупки посреди двора. Последние метры горбатого катили на руках друзья-соседи. Были среди них и настоящие автомобилисты, которые сочувствовали Мостовому от души, а были и недоброжелатели, те потихоньку злорадствовали - нечего, мол, на старье зариться, мы, мол, не такие богатые, чтобы покупать дешевые вещи.

Подняли капот, заглянули внутрь моторного отсека и сразу поняли, отчего машина стала: система питания была совершенно сухой. Ни в карбюраторе, ни в бензонасосе не осталось ни капли горючего.

У Дмитрия Степановича отлегло от сердца. Всего-то дел - занять литр-другой бензина, доехать до ближайшей колонки, заправиться и вернуться домой, как и было рассчитано, на бодро тарахтящем, живом и вертком автомобильчике.

Сосед достал из своего "Москвича" канистру, отвернул крышку бензобака. И тут последовал новый удар. Никакого бензобака в машине не было. Вместо него к горловине подвешен какой-то пыльный мешок, довольно нечистый с виду. Куда лить бензин, никто так и не понял.

Чем туманнее обстоятельства, тем больше они допускают толкований. Дмитрия Степановича завалили советами, как жить дальше, где достать бензобак и каким образом поставить его на место.

Мостовой слушал, но не прислушивался. Все-таки очень противно, когда тебя надувают. Да еще с подначкой - мол, взлететь захотели? Далеко улетишь без бака! Нет, он, Дмитрий Степанович, не из тех, кого можно обвести вокруг пальца. Извольте забрать свое барахло обратно, вот так-то.

На следующий день Дмитрий Степанович узнал в комиссионном магазине адрес человека в телогрейке, прицепил свой безжизненный экипаж к "Москвичу" соседа, и они потихоньку покатили в пригородный поселок, где на 7-й Магистральной жил бывший владелец горбатого, жулик и пройдоха. Нашли нужную Магистральную, остановились у зеленого забора, за которым стоял крепкий бревенчатый дом.

- Если что, зови меня,- сказал сосед. Дмитрий Степанович кивнул головой, а про себя подумал, что и сам справится, так много в нем накопилось обиды.

Отворив калитку, Мостовой сразу увидел рыжего. Все в той же телогрейке, застегнутой доверху, он ладил бочку, что стояла у крыльца под водостоком. Рыжий обернулся на стук калитки и нисколько не смутился при виде вчерашнего покупателя. Более того, он улыбнулся во весь рот, вытер руки о штаны и пошел навстречу.

- Чего там у тебя стряслось? - спросил рыжий вполне дружелюбно.

Тут Дмитрия Степановича прорвало. Он произнес короткий обличительный монолог на тему порядочного отношения к ближнему, морали вообще и нашей морали в частности, а попутно ввернул несколько слов об отсутствующем бензобаке. Рыжий слушал внимательно и не перебивал.

- Так,- вымолвил он, дождавшись конца.- Не едет. Не заводится. И бак сперли. Я верно понял?

Мостовой кивнул.

- Так я же тебе русским языком сказал, что не берет она бензина. А ты бак ищешь. Ну, интеллигенты, как дети малые... Ладно, постой здесь.

С этими словами рыжий ушел в сарай. Вернулся он с увесистым мешком на плече, махнул рукой Мостовому - мол, иди за мной - и направился к калитке. Подошел к машине, сбросил мешок у колеса, поднял крышку багажника. Сосед приблизился, принял боевую позу и спросил вызывающе:

- Будем по-хорошему или как?

Рыжий посмотрел на него, потом на Мостового, пожал плечами и промолчал.

- Все в порядке,- сказал соседу Дмитрий Степанович.- Мы это... Сами... А вы поезжайте домой, спасибо.

Рыжий подождал, пока отъедет машина соседа, полез в багажник, развязал прицепленный к горловине мешок, поднял с земли свой мешок и сказал Мостовому:

- Подсоби.

Дмитрий Степанович, ничего еще не понимая, подхватил мешок снизу, рыжий наклонил его над багажником и опрокинул. Из одного мешка в другой посыпалась чистая розовая картошка, явно не магазинная, а своя, с собственного огорода. Наполнив тот мешок, что в машине, рыжий затянул его шпагатом, захлопнул багажник и сел за руль. Он повернул ключ зажигания, и тут же, с пол-оборота, горбатый завелся, завыл, затрясся мелкой автомобильной дрожью.

- Выходит,- произнес Мостовой, пытаясь осознать происшедшее,- выходит, он работает на картошке...

- Ну,- удовлетворенно ответил рыжий.- И на моркови тоже, и на репе. Однако на картошке выходит дешевле.

Дмитрий Степанович прикинул. Если брать в расчет картошку из магазина, то, пожалуй, рыжий прав. А если рыночная?

- Что рот раскрыл, интеллигенция? - поинтересовался рыжий.- Во время войны, помнишь небось, машины на чурках ездили, и ничего. А в Бразилии, пишут, на перваче гоняют, из сахарного тростника. Кофе пьют, а на перваче ездят, понимаешь? Я тут из картошки тоже кое-что мастерю, так, для души. Хочешь попробовать?

Дмитрий Степанович твердо отказался. В эту минуту его занимали соображения иного масштаба - такое с ним случалось не впервой. Еще тот инструктор, с южным загаром, выговаривал ему, когда он на мятой учебной "Победе" засиживался на светофоре: "Опять задумался на большую тему? Вот выйдешь из машины, тогда думай..."

- Как же она все-таки на картошке? - спросил Дмитрий Степанович, с уважением разглядывая машину.

- Кто ее знает,- беззаботно ответил рыжий. То есть ответил он чуть-чуть не так, но почти так, с тем же смыслом.- Я этой механики не понимаю. Тут ко мне шурин приезжал из Чистополя, у них там всегда перебои с бензином, вот они и наловчились на картошке ездить. Он мне машину переделал, а как - шут его разберет.

Они постояли еще немного у горбатого. Рыжий заметил, что движок слегка дымит, и посоветовал либо выставить зажигание, либо попробовать другую картошку, черноземную, что ли. Дмитрию Степановичу не терпелось сесть за руль своей внезапно ожившей игрушки. Рыжий понял его состояние и, не желая задерживать, протянул мозолистую лапу:

- Ну, будь, здоров. Если что - заезжай. Мы ее бразильским способом заправим.- И расхохотался.

Прошла осень, наступила зима. Дмитрий Степанович ездил на своем горбатом вдосталь, но не чрезмерно, он ухаживал за ним и любил его, как любят собаку или коня. Зажигание он, по совету рыжего, слегка подрегулировал, и теперь на рыночной картошке горбатый совсем не дымил - по морозцу из выхлопной трубы вырывалось облачко молочно-белого легкого пара. Однако рыночные цены, сами знаете, больно бьют по бюджету, и топливо обходилось Мостовому немногим дешевле того отборного бензина, что отпускают на бензоколонках иностранцам и некоторым нашим соотечественникам по спецталонам.

Мостовой перешел на картошку из магазина. Горбатый ответил на это сизым шлейфом. Тогда Дмитрий Степанович с помощью дворовых умельцев поставил под головку болта особую, сделанную на заказ прокладку из мягкой латуни. Шлейф исчез. Пакетадругого картошки вполне хватало на дневные разъезды. Но тут ввели сезонные цены и какие-то надбавки, и та же картошка, что прежде, стала называться по-иному и стоить здорово дороже.

Разъезды пришлось умерить. Однако Дмитрий Степанович продолжал поиски экономических решений, и не впустую.

Так случилось, что на районной плодоовощной базе работал водителем электрокара знакомый знакомого Мостового. За более чем скромное вознаграждение знакомый знакомого согласился подвозить к бетонному забору контейнер с гнилой, можно сказать, бросовой картошкой и сваливать ее не где придется, а как раз в том месте, где неизвестные лица проделали в бетоне брешь, через которую выносились на волю овощи и фрукты - как для личного потребления, так и с целью наживы. Конечно, гнилая картошка не представляла интереса для общества, и все же операция по ее переброске относилась к числу сомнительных. Впрочем, охрана не досаждала ни электрокарщику, ни Дмитрию Степановичу, поскольку акт передачи происходил на том участке, который по негласному соглашению всех заинтересованных сторон признавался экстерриториальным.

Возле бреши в стене Мостовой и стал заправляться по мере надобности. Из выхлопной трубы снова потянул дым, пришлось положить вторую прокладку. Горбатый мчался по зимним улицам наперекор стихиям, и сердце водителя Мостового наполнялось чувством гордости. "Мы парни бравые, бравые, бравые..." - напевал он. В зеркальце заднего вида таяли безнадежно отставшие, робкие, слабенькие таксомоторы. В такие минуты он ловил себя на непроизвольном движении - опять и опять Мостовой тянул к себе рулевую колонку. Откуда только берутся такие привычки? Ведь не стал же он сталинским соколом, не пустили.

Тот бритоголовый из районного ДОСААФа долго вертел в руках его заявление, читал и перечитывал автобиографию - жизнь только начиналась и казалась бесконечной, и вся она укладывалась тогда в пять фиолетовых строк, написанных пером № 86, тусклым желтым пером, которое писало с правильным нажимом.

-- Отец где? - спросил бритоголовый.

- Нет отца.

- На фронте погиб?

- Не на фронте.

- А где?

- Мне не сказали. Где другие, там и он.

- Дела,- сказал бритоголовый инспектор и замолчал. Мостовой все понял и встал, чтобы уйти. Инспектор посмотрел на него исподлобья и крикнул: - Сядь! И что вы такие обидчивые? Всем летать хочется, да не всем можется. Мне вот тоже полетать бы, а я вместо этого заявления читаю. Ты в каком техникуме?

- В финансовом.

- Ну и считал бы себе деньги. Так нет, ему в небо надо. Кончилась война, понимаешь, кончилась, не станешь ты трижды героем Покрышкиным!

Всю жизнь, до самой пенсии, Дмитрий Степанович считал деньги, большей частью чужие. Он не раз говорил себе - мне просто повезло, что я не попал в летную школу. Мне просто повезло, что бритоголовый не стал дурить мне голову, а сразу определил на вечерние курсы водителей. Правда, у меня всю жизнь не было своего автомобиля, но я иногда ездил на чужих. И что из того, что я так много растерял, пока добрался до шестидесяти, зато теперь у меня есть горбатый...

При этой мысли все былые заботы растворялись в сиюминутной радости. Дмитрий Степанович отпускал руль, руки его расслаблялись, и он лишь слегка, одними пальцами, подправлял рулевое колесо, чтобы машина верно держала дорогу.

На овощной базе картошку перебирала бригада, присланная из шефской организации. Нашему читателю об этом рассказывать не надо, сам собаку съел; но, глядишь, переведут рассказ на зарубежные языки, и посыплются вопросы: как это так? что за шефская организация? Положим, что это за организация в данном конкретном случае, мы все равно не скажем, вывески у нее нет, адрес в справочниках не обозначен; а в общих чертах, что за шефство, как оно выглядит,- это можно.

Представьте себе большой зал, сырой и холодный, в котором стоит - то есть в том смысле, что на полу, стоит всегда, а в том, что не работает,большей частью,- так вот, стоит громоздкая машина, от которой отходят в стороны два заляпанных грязью транспортера. Время от времени подъезжает электрокар - осознали связь с сюжетом? - и сыплет в бункер машины картошку. Приходят в движение транспортерные ленты, неторопливо несут на себе темное месиво с вкрапленными в него картофелинами. Вдоль ленты стоят те самые шефы - большей часть женщины в заношенных пальто, поверх которых самые аккуратные надевают клеенчатый фартук. Руками в резиновых или тряпочных, совсем никудышных перчатках они брезгливо снимают грязь и гниль и швыряют в стоящие рядом контейнеры. Целые же клубни вместе с тем, что брезгливые женщины не успели выкинуть, сыплются в мешок. Его оттаскивают от машины тоже шефы, но не женщины, а мужчины. Мешки отвозят обратно в хранилище, где картошка снова потихоньку гниет и по прошествии времени опять поступает на конвейер. Возможно, некоторая часть клубней попадает также в магазины, но поручиться за это нельзя.

Недобровольные помощники работают кое-как. Хорошо тем, кто курит. Курение вредно для здоровья, но про курящего никто не скажет, что он бездельник: он занят курением. Лишь с Приближением райкомовского уполномоченного - чисто одетого, шумливого, к практическому делу не приспособленного человека - шефы начинают изображать деятельность.

И вот что еще мы обязаны сообщить нашему зарубежному читателю, а может, и отечественному, из числа тех, которые, что называется, не от мира сего. Будучи завсегдатаями баз, мы заметили, что в каждой партии горожан, идущих на переборку овощей и картофеля, находится энтузиаст, которому до всего есть дело. Он хочет отделить зерна от плевел, поставить с головы на ноги, навести порядок там, где властвует хаос. Обычно энтузиаста хватает ненадолго. Осознав тщетность своих попыток, он включается вместе с другими в иррациональную деятельность по раскладыванию и разделению.

В тот день, до которого докатилось наше повествование, на базе тоже оказался энтузиаст - немолодой грузный человек в очках, берете и заляпанной грязью дутой куртке. Он ретиво, с не нужной никому скоростью, оттаскивал мешки и лез к рабочим базы с советами. Его посылали куда принято, однако энтузиаст не сдавался.

Он смазал машинным маслом визжащие шестерни транспортера, оживил умолкший навеки автопогрузчик и, главное, шепнул несколько слов райкомовскому погоняле, после чего тот тихо и навсегда ретировался.

Конечно, если бы мы с вами лезли в чужие транспортеры и давали рекомендации разным начальникам, нас, вполне возможно, могли бы неправильно понять. Но энтузиаст, в отличие от нас с вами, был доктором наук, лауреатом разнообразных премий, завотделом института без вывески. Его авторитет вкупе с манерой поведения оказывали должный эффект на деятелей разного ранга.

К тому же он умел не только распоряжаться, но и работать.

Наладив дело по своему разумению, доктор и лауреат встал к транспортеру и принялся вместе с женщинами отделять годную картошку от сгнившей. К этому занятию, как, впрочем, и всякому другому, он относился серьезно, потому что знал по опыту, что от всякой несуразной малости могут произойти большие неприятности или же, напротив, существенные успехи. Он придирчиво осматривал каждый клубень, который попадал в его цепкие руки, и ни одного испорченного не пропускал.

Набрав в большие ухватистые ладони горсть картофельного мусора, доктор и лауреат отбросил его в контейнер с отходами.

Что-то блестящее соскользнуло с ладони и ударилось со звоном о стенку.

- Ты поосторожней,- назидательно сказал водитель электрокара. В ожидании, пока наполнится контейнер, он стоял рядом и покуривал.- Набросаешь железа, двигатель запорешь.

Электрокарщик склонился над контейнером, вытащил какой-то болт и отшвырнул его подальше.

- Разъясните, товарищ,- обратился к нему лауреат,- вот это, что здесь,оно идет на корм свиньям?

- Будут тебе свиньи жрать такое. Это для технических надобностей.

Чем отличается ученый человек от обывателя? Прежде всего тем, что не пропускает мимо ушей информацию, а откладывает ее в дальних уголках своей лобастой головы, чтобы потом, при удобном случае, использовать в научном поиске. Случай же подвернулся очень скоро. Можно сказать, в тот же день.

После смены доктор и лауреат задержался - ему выписывали справку, которая подтверждала то очевидное обстоятельство, что профессор с бригадой трудились на переборке картофеля. Все уже разошлись, и профессор шел вдоль забора к проходной в одиночестве. Фонари светили скудно, однако вполне достаточно, чтобы разглядеть брешь в бетонной ограде, а за ней - нашего давнего знакомого Дмитрия Степановича, который лопаткой накладывал в ведро картофельную гниль.

Упомянутое свойство ученого подмечать разные факты заставило доктора и лауреата замедлить шаг и присмотреться к действиям незнакомого человека. Разумного объяснения им не находилось, и лауреат, движимый исключительно научным любопытством, осведомился, предварительно сняв ондатровую шапку:

- Прошу простить, если мой вопрос покажется вам неуместным, но для чего вам такая, с позволения сказать, картошка?

Дмитрий Степанович застыл. Он не испугался - не впервой было ему встречать разных людей у пролома в стене, никакого криминала он не совершал, это гнилье все равно на выброс,- нет, он не испугался, а изумился. Уставившись на голову лауреата, Дмитрий Степанович спросил:

- Вы все еще хотите летать?

У лауреата была бритая голова и выражение лица точь-в-точь, как у того инспектора, который читал заявление в ДОСААФе и кругом был прав - не стал Дмитрий Степанович трижды героем, единожды тоже не стал, куда там. Но разве можно сказать, что ему не повезло в жизни? И если даже можно, то кому сказать - где тот человек, который будет слушать...

- Я никогда не хотел летать,- ответил бритоголовый, посмотрел внимательно на Мостового и не стал его ни о чем спрашивать. Они были примерно одного возраста, просто лауреатов в такие годы на пенсию не отпускают.

Бритоголовый надел шапку, еще раз поклонился и двинулся к проходной.

- Постойте! - закричал Дмитрий Степанович.- Я сказал глупость. У меня в голове все перепуталось. Это же было сорок лет назад, даже больше...

Бритоголовый остановился, обернулся, подошел. И Дмитрий Степаноич вдруг взял да и рассказал ему странную историю, с ним происшедшую. Он не скрыл ничего и только время от времени делал широкий жест в сторону горбатого, призывая его в свидетели.

И опять сыграло свою роль замечательное свойство настоящего ученого ничего без доказательств не отвергать и не отбрасывать.

Бритоголовый залез по уши в багажник, пощупал руками мешок, обнюхал картошку, самолично засыпал ее внутрь и запустил двигатель. Поднял капот, посмотрел с минуту, как работает мотор, нажал на тягу дроссельной заслонки, отчего мотор взревел и затих, потом вытер руки большим платком и обнял Дмитрия Степановича за плечи.

Дмитрий Степанович почувствовал, что стоит на пороге исторического события.

Поглядывая то на Мостового, то на тарахтевший автомобиль, лауреат произнес:

- Вы не понимаете, на каком сокровище ездите. Это же революция в энергетике! У нас в стране неиссякаемые запасы такого сырья! - Тут профессор убрал одну руку с плеча Дмитрия Степановича и широким жестом указал на овощную базу, тонувшую в зимней вечерней тьме.- На этих складах таится энергия, сравнимая разве что с энергией Солнца! И мы добудем ее с вашей помощью, дорогой мой...

Дмитрию Степановичу ничего не оставалось, как назвать свои имя и отчество, а заодно и телефон, каковой был тут же записан в блокнот. От предложения подбросить до дому бритоголовый отказался - у проходной его ждала казенная машина.

Утром Дмитрия Степановича разбудил телефонный звонок. Некто по поручению руководства приглашал уважаемого товарища Мостового вместе с принадлежащим ему транспортным средством прибыть по следующему адресу... Дмитрий Степанович, еще не совсем отошедший ото сна, решительно отказался. Его не прельщала перспектива тащиться куда-то поутру, когда так приятно поваляться в постели. И к тому же - зачем гласность в столь деликатном деле? Дойдет история до ГАИ, там сейчас нравы строгие, того и гляди, снимут номера.

Через полчаса позвонил лично бритоголовый. Еще через полчаса Дмитрий Степанович, съев на ходу бутерброд с сыром, отбыл по указанному адресу.

На испытательной площадке института Мостовой в присутствии собравшихся дозаправил автомобиль, сделал два круга, заглушил мотор и был приглашен в кабинет директора. По дороге бритоголовый подарил ему свою книгу "Альтернативные источники энергии и их применение в народном хозяйстве", на которой уже имелась дарственная надпись, намекающая на дальнейшее плодотворное сотрудничество.

Разговор в кабинете был долгим и утомительным. Вертелся он вокруг того, что горбатого в интересах науки и всего нашего общества необходимо передать на баланс института, а владельцу, то есть Мостовому, будет выплачена компенсация с учетом износа, в общем, как оценит комиссия.

Дмитрий Степанович кивал головой, когда речь заходила о государственных, интересах, но отдать машину? - дудки. Ему снова втолковывали про ценность альтернативного топлива, намекали на нужды оборонной техники - сами понимаете, в какую копеечку обходится,- а со временем, надо полагать, гражданскую авиацию переведем, ну и, понятно, если какая премия, не исключено, что и самая главная...

Мостовой оставался непреклонным. Не отдаст он горбатого ни на чей баланс, не отдаст чужим людям ковыряться в двигателе.

Вот сосед оставил своего "Москвича" на станции техобслуживания, так ему новенький карбюратор взяли и подменили. А что до народного хозяйства и нужд оборонной техники, то для того существует целый институт с его докторами и кандидатами. Посмотреть - это пожалуйста. И премию-то, премию за что?

Разошлись недовольные друг другом. На следующий день позвонил директор и предложил взамен горбатого новенького жигуля, даже "Волгу" - министерство как-нибудь да уломаем, но прежде нужно согласие самого Дмитрия Степановича. И на сей раз Дмитрий Степанович ответил отказом. Знаете, его можно понять: на эти "Волги" бензина не напасешься, да и "Жигули", если между нами, машина устаревшая и довольно прожорливая.

Прошла неделя. Институт не снимал осады. Мостовой не сдавался. И тут в бритую голову лауреата пришла замечательная идея. Не хотите продать, не хотите меняться - не надо. Лучше идите-ка вы к нам работать, товарищ Мостовой, вместе со своим любезным автомобилем. Дадим вам помещение, дадим оклад приличный, не в пример пенсии, а вы уж позвольте нам приглядеться к горбатому, снять рабочие чертежи. Глядишь, создадим устройство не хуже. Когда надо было, и не такое делали.

Дмитрий Степанович задумался. Честно говоря, ему уже начинала надоедать пенсионная жизнь, он понимал, что дальше слаще не будет. Не быть ему уже трижды героем, и единожды не быть, а вот лауреатом глядишь да и станет, хотя, конечно, если подумать, нет в этом личной заслуги Дмитрия Степановича, а только счастливое стечение обстоятельств. Но разве в том мудрость, чтобы обстоятельствами не пользоваться?

Подумал Мостовой, взвесил все и согласился.

Жалеть о решении не пришлось. Горбатого загнали в просторный бокс на яму, выложенную кафелем, словно это и не яма вовсе, а ванная в интуристовской гостинице. Прямо из бокса дверь вела в лабораторию. Там в несколько этажей стояли приборы, совершенно непонятные Мостовому, а также письменные столы, и компьютер с дисплеями, и еще такая хитрая штука, на которой можно чертить световым лучом. Когда на этой штуке никто не работал, Дмитрий Степанович, чтобы не выглядеть бездельником при современной технике, рисовал лучом разные картинки, которые быстро стирал, если кто-нибудь к нему приближался.

В лаборатории поселились два самоуверенных молодых человека в джинсах и лаборантка по имени Ниночка. Представления Дмитрия Степановича о научной работе сложились под влиянием кинематографа. В лабораториях время от времени что-то вспыхивает и взрывается, а в остальное время ученые пьют чай и горячо спорят. Ничего подобного не происходило. Мальчики в джинсах целый день что-то считали, измеряли и чертили, ни о чем не спорили, а чай, приготовленный Ниночкой, пили быстро и молча, не отрываясь от работы. Мостовому это нравилось.

Ему нравился и слесарь Николай Никитич, который хозяйничал в боксе. Поначалу он был грубоват с Мостовым, полагая его начальством, которое в деле не понимает, а командует. Однако, уяснив, что Дмитрий Степанович командовать не собирается, а в случае чего не брезгует испачкать руки машинным маслом, стал называть его Степанычем.

Еще одним членом коллектива была тетя Шура; впрочем, она числилась по другому ведомству. Тетя Шура сидела с вязаньем за маленьким столиком у дверей и требовала у всех приходящих, даже у Дмитрия Степановича, даже у бритоголового, предъявить пропуск с особой отметкой. Она звалась бойцом вооруженной охраны, из-под ее шерстяной кофты выглядывала темно-коричневая кобура. Что было в кобуре, того Дмитрий Степанович не знал, но знал доподлинно, что раз в квартал тетя Шура ходит на учебные стрельбы и поражает мишени на оценку "отлично". Все в институте понимали, что альтернативное топливо может быть использовано в разных целях, поэтому к миссии тети Шуры относились с уважением. Если случалось по какому-то поводу съесть в лаборатории торт, то с тетей Шурой обязательно делились, приносили ей угощение на столик, потому что бойцу с поста отлучаться не положено.

Дмитрия Степановича поставили старшим научным сотрудником, провели по конкурсу, выделили библиотечный день. По средам он честно сидел в библиотеке, пытаясь разобраться в терминах, которыми запросто сыпали не только джинсовые сотрудники, но и слесарь Николай Никитич. Вскоре, однако, Дмитрий Степанович осознал, что библиотечный день можно рассматривать как дополнительный выходной, и стал распоряжаться им по своему усмотрению. Но в остальные дни - не столько из чувства долга, сколько по свойству натуры пытался отрабатывать свою зарплату, хотя бы отчасти, помогал, чем возможно, .Никитичу.

После некоторого колебания Мостовой вызвал к себе всех сотрудников, и они составили план работы. Дмитрий Степанович обсчитал его по всем правилам финансового искусства. Бритоголовому план понравился, директор за проявленную инициативу объявил старшему научному сотруднику Мостовому благодарность в приказе.

Горбатого тем временем поставили на беговые барабаны, он мчался на них во весь опор, не сходя с места. К выхлопной трубе прицепили кишку, другой ее конец подвели к непонятному прибору, который вычерчивал дерганую линию, вроде гребенки. Парни объяснили, что по этой гребенке можно прочесть состав выхлопных газов на разных режимах движения и с разным горючим.

Испытали таким образом и гнилую картошку с базы, и приличную магазинную, и рыночный "лорх". Как и предполагалось, горбатый лучше всего переваривал "лорх", на нем рабочие характеристики были просто загляденье. Впрочем, и на других сортах все системы автомобиля работали нормально.

Месяц спустя Ниночка положила перед Мостовым напечатанную на машинке статью. Она называлась "К возможности использования в автомобильном двигателе растительного горючего, получаемого из многолетних травянистых клубненосов семейства пасленовых (Solanum tuberosum)". Дмитрий Степанович мало что понял, но этого и не требовалось. Нужна была только его подпись, потому что в списке авторов он стоял на третьем месте, сразу после директора и бритоголового. Джинсовые ребята значились дальше.

Ниночки и Николая Никитича не было вовсе. Мостовой заколебался - надо ли ему впутываться,- позвонил бритоголовому. Тот сказал - надо, не нарушай традицию. И Дмитрий Степанович подписал. В конце концов, его машина или нет? Где была бы эта статья, если бы не горбатый?

Позже был написан и гораздо более подробный отчет, содержание которого разглашать не положено. Отчет переплели, пронумеровали страницы и сдали на хранение в особую комнату, из которой извлечь что-либо, даже собственной рукой написанную бумагу, неимоверно трудно.

Дальше по плану надлежало разобрать двигатель горбатого, с тем чтобы изготовить рабочие чертежи. Дмитрий Степанович всячески пытался отдалить этот этап исследований, но больше тянуть было нельзя.

Николай Никитич поднял капот и положил поудобнее, под правую руку, сияющие хромом гаечные ключи. Час спустя он осмотрел разложенные на чистой холстине снятые с двигателя железяки и заявил недвусмысленно:

- Эта хреновина работать не может.

И в самом деле, когда убрали с движка разные причиндалы, то обнаружилось, что от пыльного мешка с картофелем к самому обычному запорожскому карбюратору тянется газоход, составленный из обрезков труб и консервных банок. Больше ничего не было - ни реактора, ни ферментера, ни другого аппарата, который ожидали увидеть технически грамотные юноши. Каким образом на столь коротком пути, болтаясь между жестяными стенками, гнилая картошка превращалась в горючее, мало-мальски пригодное для мотора,- того не понял никто.

Вызванный по такому случаю бритоголовый пощупал трубу пальцами, заглянул внутрь и сказал:

- Дела!

Мостовой хотел прокомментировать, но сдержался.

- Теорию отложим на потом,- произнес бритоголовый и строго посмотрел на мальчиков в джинсах.- С преобразованием энергии мы еще разберемся. Сейчас важнее разобрать двигатель. - И он не менее строго посмотрел на Никитича и Ниночку. Мостовому он молча пожал руку и ушел.

Ничему уже не удивляясь, Никитич разобрал двигатель до конца. Юноши с помощью Ниночки обмерили, зарисовали и сфотографировали все детали вместе и каждую по отдельности. Потом они занялись обработкой данных, а Дмитрий Степанович, почувствовав себя при деле, стал помогать Никитичу собирать движок, следя внимательно, чтобы ни одна шайбочка, ни одна прокладочка не затерялась.

Они затянули все болты, подсоединили все контакты и включили стартер. Двигатель не запускался.

В заляпанных маслом, протертых на коленях комбинезонах они часами копались в чреве горбатого. Тетя Шура протестовала, поскольку на вверенном ей объекте грубо нарушались правила внутреннего распорядка.. Мостовой писал служебные записки с просьбой разрешить работу в выходные дни. Они с Никитичем разбирали и собирали, чистили, продували, промывали, сушили, протирали, зачищали и снова собирали. Двигатель молчал.

Месяц спустя Дмитрий Степанович взял отгул за работу в выходной и отправился в пригородный поселок к рыжему, чтобы узнать у него адрес чистопольского шурина. "Не дадут командировку,- размышлял в электричке Дмитрий Степанович,- возьму за свой счет. Или даже уволюсь. Сдалась мне их зарплата".

Он ничего больше не хотел в жизни, лишь бы горбатый завелся.

Во дворе, где жил рыжий, за зеленым забором колол дрова незнакомый верзила. Он нехотя объяснил, что о рыжем знать не знает, что покупал этот дом совсем у другого человека, а рыжий здесь жил на птичьих правах, так, снимал комнату. И где он теперь - неизвестно. Может, в Якутске, а может, в Батуми.

Дмитрий Степанович впал в отчаянье. Он исправно ходил в институт, здоровался с тетей Шурой, отсиживал за столом положенное время, прощался с тетей Шурой, возвращался домой, ужинал, смотрел программу "Время" и ложился спать. Сны ему не снились. Не то чтобы с полетами, вообще никакие не снились. Один раз, правда, он увидел себя в воздухе и хотел взмыть повыше, но тут понял, что сидит в телеге без лошади, а в руках у него вожжи, которые ни к чему не привязаны, и, как только он потянул за них, телега рассыпалась, с визгом отвалились колеса, и Дмитрий Степанович рухнул с малой высоты. Он проснулся, встал, выпил воды, посмотрел бессмысленно в темное окно, лег и уснул мертвым сном, до будильника.

Уже стояло лето. В ближайший библиотечный день Дмитрий Степанович, повалявшись от души в постели, напился чаю и отправился на рынок за свежей зеленью. По пути его подхватил сосед на "Москвиче".

- Что пешком-то ходишь? - спросил сосед.- В ремонте твоя, что ли? Мою тоже на той неделе заколдобило, и ни в какую. Не заводится, хоть умри. Хорошо еще, добрый человек посоветовал - проверь, говорит, контакты прерывателя, дела на пять минут, проще пареной репы. Не поверишь - завелась?

Дмитрий Степанович слушал его болтовню вполуха, и только один раз помимо воли насторожился, как будто слово, случайно оброненное, зацепило в нем какую-то струну. Он напрягся, чтобы вспомнить. Проще пареной репы... Что тогда говорил ему рыжий, после того как они отправили восвояси соседа на "Москвиче"? Конечно, горбатый может ездить на чем угодно, не только на картошке, и мало ли почему картошка ему разонравилась!

Он относился к горбатому как к родному.

Дмитрий Степанович выскочил у рыночных ворот, скорым шагом прошел вдоль летних открытых рядов и, не прицениваясь, накупил гору овощей, набил ими две вместительные пластиковые сумки. Потом поймал такси и назвал шоферу адрес института.

Тетя Шура обрадовалась его приходу, но, будучи работником дисциплинированным, сказала только:

- Предъявите пропуск.

В боксе никого не было. Горбатый выглядел скверно. Капот был опущен, дверцы открыты.

Дмитрий Степанович прислонил сумки к каменной стене и отправился в лабораторию. Там было шумно. Орало радио, свистел чайник, джинсовые ребята сидели на подоконнике и обсуждали шансы "Спартака" на выход в финал кубка. Ниночка раскладывала на большой тарелке булочки с повидлом. Николай Никитич курил. Все в точности как в кино.

Мостовой понял, что на горбатом поставили крест.

Он тихо прикрыл дверь и пошел в бокс. Открыл багажник, вытряхнул из мешка остатки картошки и насыпал в него отборной репы, по рублю пучок. Команда стояла за его спиной, но он делал вид, будто никого не замечает. Никитич протянул ему ключ зажигания...

Проще пареной репы бывает только в присказках. Машина молчала.

Потом они проверили по очереди все овощи, принесенные с рынка. Машина молчала.

От Ниночкиного подношения - связки бананов - Дмитрий Степанович отказался. Предположим, заведется двигатель на бананах - ну и что? Огромный автопарк страны импортными бананами не накормишь, а свои у нас не растут.

Бананы разделили поровну и съели.

В самом конце дня пришел бритоголовый.

- Наслышан о ваших трудностях,- сказал он, косясь в сторону горбатого.Право, не знаю, как быть. Боюсь, что тему снимут с финансирования...

- Меня уволят? - безразлично спросил Дмитрий Степанович.

- Зачем же так... Но эксперимент, сами видите, не воспроизводится, следовательно...

- А зачем его разбирали? - спросил Дмитрий Степанович, пытаясь поймать взгляд бритоголового.- Разве так можно? Если бы у вас вынули из груди пламенный мотор, растащили на кусочки, а потом опять зашили,- вы бы запустились?

- Вряд ли.- Бритоголовый даже не улыбнулся.- Мне такое и в голову не приходило. Вы думаете, он - живой?

- Он не живой! - закричал Дмитрий Степанович.- Он железный! Это я живой!

Он хотел еще сказать, что у них с горбатым одна судьба, что оба они воспитаны на картошке, исправно вкалывали, когда им не лезли в душу, и что возраст тоже дает себя знать, но ничего этого не сказал, потому что встретился взглядом с бритоголовым. Глупо ему это говорить, у него судьба, может, еще круче завернута, а если лезет в душу, то ради утоления ненасытного научного любопытства.

Только от этого не легче.

Дмитрия Степановича не тронули. Даже после того как из лаборатории вынесли приборы, после того как ребят и Ниночку перевели в другой отдел, а Никитич ушел в институтский гараж механиком. Осталась только тетя Шура, у нее такая работа.

Бритоголовый пришел лишь однажды. Поговорил о том о сем, справился о здоровье, подарил еще одну свою книжку - "Популярно об энергетике" и сказал, что Дмитрия Степановича никто не торопит, но если он придет к какому-то решению, пусть даст знать ему или непосредственно в дирекцию. Бритоголовый выждал паузу, будто надеялся, что Дмитрий Степанович сразу и придет к решению, которое от него ожидалось, но тот промолчал.

Теперь он приходил на службу когда придется. Подходил к горбатому, клал ему в мешок что-нибудь вкусненькое, всякий раз безуспешно, садился рядом и принимался рассуждать, будто горбатый мог его слышать. Оба они недополучили кое-чего в своей жизни, но терпели и не жаловались, тянули свою лямку, и теперь, на старости лет, когда ничего не вернуть и не исправить, только и оставалось, что поговорить.

До тети Шуры доносился негромкий голос, она качала головой и вздыхала. Ей было жаль Дмитрия Степановича, но, чтобы его не обидеть, она ему этого не говорила.

Иногда Дмитрию Степановичу казалось, что горбатый заболел, что у него переутомление или, может быть, нервное расстройство, что ему душно в помещении. Дмитрий Степанович открывал настежь окна, включал вентиляцию и легонько поглаживал горбатого по лобовому стеклу.

Осень наступила рано, она была слякотной и темной. Однажды утром, собираясь на службу, Мостовой отдернул занавеску и понял, что никуда не хочет идти, нечего ему делать в кафельном боксе и хватит возиться с этим горбатым, надоело, все надоело. Он набрал номер бритоголового.

- Пон-имаю,- сказал бритоголовый.- Жаль, что вы уходите от нас. Конечно, от неудач никто не застрахован, но если вы...

- Какие неудачи? - перебил его Мостовой.- Это все тщеславие. Глупо, наверное, но иногда хочется быть героем. Теперь уже не хочется. Верните машину.

- Хорошо, через неделю. Поставим новый двигатель и вернем. Это будет по-честному.

- Не надо двигателя,- попросил Мостовой.- Верните как есть.

Он лег и лежал, не двигаясь, с закрытыми глазами. С постели его поднял шум во дворе. Встал, посмотрел сквозь мокрые стекла, как двое парней закатывали на руках его машину поближе к крыльцу. Горбатый стоял впритирку с газоном, крыша присыпана жалкими серыми листьями, за голубой бок уцепилась колючая ветка боярышника.

Дмитрий Степанович отошел от окна, вызвал по телефону врача и снова лег.

Он лежал день, и два, и три, не думая ни о чем и ничего не желая, только изредка шел на кухню, чтобы заварить себе чаю.

Пришел Никитич, принес пакет апельсинов - вот, Степаныч, машина их все равно не ест, поешь сам, для поправки. Дмитрий Степанович съел один апельсин из вежливости, остальные положил в холодильник и забыл про них.

На другой день в дверь позвонила тетя Шура. Она прошла на кухню, не обращая внимания на хозяина, и стала разгружать кошелку. В кошелке оказался термос с горячим борщом, отварная рыба в кастрюльке и куча картошки, еще не остывшей, завернутой в толстую байку.

- Хватит в стенку глядеть,- сказала тетя Шура.- Иди поешь. Лучшее средство от всех болезней. Твой горбатый тоже здоровый был, пока на картошке сидел.

Дмитрий Степанович пошел в ванную, умылся, надел костюм, пораскинул мозгами немного, вышел в переднюю, набросил плащ и всунул ноги в ботинки.

- Рехнулся? - спросила тетя Шура.- Поел бы в тапочках.

Дмитрий Степанович взял на кухне байковый узел с картошкой, завязал потуже и пошел в переднюю.

- Ты куда? - закричала тетя Шура.- Тебе нельзя, ты больной!

А сама шла следом и придерживала дверь, чтобы сквозняком не захлопнуло.

Мостовой подошел к машине, достал из плаща запасные ключи, отпер дверцу, поднял крышку багажника и сыпанул от души теплой чистой картошки. Через опущенное стекло повернул ключ в замке зажигания - и вдруг горбатый дернулся. Он вздрогнул раз и другой, застучал невпопад, захлебываясь, цокая клапанами, взвизгивая на высокой ноте, замолк на мгновенье, словно раздумывая, что ему делать дальше, и ровно, без натуги, затарахтел - так привычно, так душевно, что Дмитрию Степановичу впервые за долгие месяцы вновь захотелось петь.

- Гляди-ка! - удивилась тетя Шура и подошла поближе.Вот умница,сказала она то ли Дмитрию Степановичу, то ли горбатому, то ли самой себе.

Дмитрий Степанович сел в машину, захлопнул дверцу и выжал сцепление. Тетя Шура отвела в сторону колючую ветку, чтобы горбатый, неровен час, не поцарапал свой голубой бок.

Горбатый медленно сполз на мостовую. Дмитрий Степанович включил вторую передачу, доехал до середины двора, легким движением врубил третью, разогнался с воем, сел в кресле поудобнее и взял штурвал на себя. Горбатый пробежал немного, подпрыгивая на трещинах в асфальте, и оторвался от земли.

Тетя Шура стояла внизу у крыльца, в руках у нее оказался платок, маленький белый платок, такими вытирают слезы, их комкают и прячут в рукав под манжетку, и она махала платком Дмитрию Степановичу, как махали все девочки бравым пилотам, уходящим в небо на своих обтянутых парусиной "этажерках".

Машина чуть заметно качнула маленьким крашеным-перекрашеным крылом и круто пошла ввысь.