Надя

Молодой драгунский лейтенант Александр Нодэн в течение года слушал превосходный курс русского языка, который вел в Парижской школе живых восточных языков Поль Буайе. Александр изучил грамматику, синтаксис и сложные законы русской фонетики, был способен прочесть легкий текст, но объяснялся с трудом. Решив усовершенствоваться в этом труднейшем языке, лейтенант добился предоставления ему трехмесячного отпуска для продолжения изучения русского в стране царей. На его решение, несомненно, повлияли рассказы его товарищей, уже побывавших в тех же целях в России и вернувшихся оттуда с самыми приятными воспоминаниями.

Александр Нодэн, сын богатого торговца,[1] получал достаточное содержание для того, чтобы позволить себе путешествовать с комфортом, не проверяя каждый раз в конце дня состояние своего кошелька.

Из Парижа через Варшаву он прибыл прямо в Москву. Там он познакомился с офицером Сергеем Платоновым, вместе с которым провел несколько вечеров. Они походили по злачным местам, послушали французских певиц и английских герлз, посмотрели японских акробатов и борцов из Карелии. Начало июля было жарким и грозовым, как часто случается в Москве; жизнь в городе показалась ему непривлекательной. Александр поделился своим настроением с новым другом. Тот заметил:

– Сюда лучше приезжать зимой. Мои соотечественники разъехались теперь на воды на Кавказ, в Крым или в свои имения. Вот там вы увидите светское общество. Поскольку вы можете путешествовать, куда вам вздумается, отправляйтесь на Кавказ. Там богатейшая природа, несколько дикая, какую вы не найдете в Европе. Вы встретите очаровательных и покладистых женщин, приезжающих туда на лето, – во время путешествия это не лишнее. Я дам вам рекомендательное письмо к одному из моих друзей, адъютанту царского наместника в Тифлисе, он окажет вам помощь, с тем чтобы ваше пребывание там оказалось полным удовольствием.

Через два дня Александр Нодэн садился в спальный вагон поезда, отправлявшегося на кавказские воды через Ростов-на-Дону. Он не остановился ни в Пятигорске, ни в Ессентуках. Современные водные курорты не интересовали его. Ему хотелось увидеть пейзажи и города, в большей степени отмеченные местным колоритом, и он доехал до Владикавказа, очаровательного городка, расположенного в северных предгорьях хребта, отделяющего Закавказье от равнин Северного Кавказа и России.

Александр провел послеобеденное и вечернее время в прекрасном городском парке на берегу Терека, илистые воды которого, бурля, срываются прямо с гор. Имя Терек напоминало ему „Казаков" Толстого, отрывки из которых он в свое время читал. Стояла жара. Уже к шести часам в сад стекались посетители, чтобы найти прохладу под деревьями на берегу реки. Старшие располагались в ресторане, играли в преферанс и винт. Молодые девушки, гимназистки и школьницы, по окончании занятий прогуливались парами в аллеях парка. Под белыми платьями из прозрачной ткани были только комбинации, и это не оставалось незамеченным заинтересованными наблюдателями, когда девушки оказывались против солнца. Молодому человеку представлялось, что он попал в райские кущи, населенные восточными красавицами. Сидя на скамье, он впитывал теплое сладострастие вечера, рассматривая фланирующих девушек, смеющихся или серьезных; то одна, то другая бросала в его сторону мимолетный живой и любопытный взгляд. Прекрасные черные глаза под полуприкрытыми веками, внезапная белозубая улыбка, яркие губы, обязанные своим цветом лишь свежей молодой крови, девичьи силуэты под легкими просвечивающими платьями – следует признаться, тут было от чего потерять голову молодому офицеру французской армии. Нодэн уже подумывал провести во Владикавказе остаток отпуска. Где еще найдет он такой прекрасный парк, речную свежесть, живописную цепь гор и таких притягательных женщин?

И все же к наслаждению, которое он испытывал, примешивалось нечто тревожное. Среди красавиц, вызывающих его восхищение, не было женщин – одни молодые девушки. Александр Нодэн получил превосходное воспитание – сначала в добропорядочной буржуазной семье, затем в почтовом училище и, наконец, в армии. И, как хорошо воспитанный человек, он никогда не позволял себе бесцеремонно оспаривать ни традиционные законы морали, которым его обучали, ни правила поведения, которым должно было следовать. Очевидно, вернее, это само собой разумеется: в молодые годы офицеру, да еще кавалерийскому, принадлежит весь мир; ему вольно, как говорят, перебеситься, но при условии, что он не покусится на девушек. На девушках женятся, но не забавляются с ними. Эти требования морали, которыми сильна наша страна, слава Богу, соблюдаются здесь по сей день и, надеюсь, будут соблюдаться и впредь.

Так что зрелище этих девушек только дразнило нашего лейтенанта. Следуя за Лейбницем, которого никогда не читал, Нодэн полагал, что все организовано к лучшему в этом лучшем из миров, что молодые девушки предназначены для того, чтобы жениться на них, что в замужестве они должны рожать детей и посему оставаться вне посягательства посторонних мужчин. А чтобы мужчины могли удовлетворять свои естественные потребности, есть многочисленная и разнообразная категория женщин, среди которых, не испытывая угрызений совести, можно свободно осуществлять право выбора. К тридцати годам, я уверен в этом, Александр Нодэн, а он отнюдь не глуп, продвинулся бы в понимании жизни и постиг некоторые ее пружины, ускользавшие от него ранее. Но что сказать о нем сейчас? В тот момент, когда начинается и заканчивается наш рассказ, ему только двадцать четыре года.

Вот почему он колебался завести разговор с девушками, которые улыбались ему с такой симпатией. Огонь их взглядов жег его, но Александр не осмеливался показать, каким ответным пламенем горел он сам. Добрых двадцать раз он решался пойти им навстречу и двадцать раз отступал. Прогуливаясь по аллеям парка, он красовался чеканной походкой и выпяченной колесом грудью. К его крайнему огорчению, девушки всегда оказывались либо вдвоем, либо втроем-вчетвером. Встреться ему какая-нибудь в одиночестве, возможно, он бросился вослед. Но как трудно заговорить сразу с несколькими смеющимися и насмешливыми барышнями, особенно не зная хорошо их языка, несмотря на превосходные уроки господина Поля Буайе!

Так он провел и приятный и мучительный вечер, а затем с большим сожалением покинул городской парк, чтобы провести беспокойную ночь на неудобной постели гостиницы.

На следующее утро он первым же автомобилем, множество которых курсирует между Владикавказом и Тифлисом, отправился в путь по знаменитой Военно-Грузинской дороге, проложенной в горах Кавказа.

Красота, разнообразие, контрасты горной дороги внесли в нашего путешественника умиротворение. Сначала автомобиль ехал вдоль русла ревущего Терека. Лейтенант восхитился возвышающейся над рекой скалой с руинами замка царицы Тамары, откуда в кипящие воды выбрасывали путников, ставших на одну ночь возлюбленными этой гордой женщины.

После двух с половиной часов непрерывного подъема, преодолев знаменитое Да-рьяльское ущелье, автомобиль достиг почтовой станции „Казбек", где пассажиров ждал обед. Александр с аппетитом отведал раков, пойманных в ледяных горных речках, запил их терпким кахетинским вином, а потом в ожидании отправления выкурил сигарету, любуясь Казбеком, пиком вулканического происхождения, возносящим на пять тысяч метров над уровнем моря свои вечные скалы, к которым был прикован Прометей. Он чувствовал приятную легкость и был рад, что последовал совету московского друга, рекомендовавшего ему поехать на Кавказ. Часы, проведенные во Владикавказском парке, казалось, обещали ему в скором будущем и вовсе несравненное блаженство, и, довольный как никто в целом мире, он снова пустился в дорогу, не переставая восхищаться дикой и величественной природой Осетии.

Еще полтора часа подъема, и автомобиль достиг высшей точки Крестового перевала – около двух с половиной тысяч метров, после чего начался медленный спуск в сторону Тифлиса, богатый новыми красотами. Как в чудесном сне, пейзаж мгновенно изменился: исчезли ущелья, открылись свободные пространства. Обширная панорама предстала изумленному взору нашего лейтенанта. По мере спуска к землям, обжигаемым жарким южным солнцем, растительность с каждой минутой становилась богаче. Горячие, напоенные пряным ароматом воздушные потоки обволакивали путешественников; и даже сами названия деревень, через которые они проезжали, – Пасанаур, Ананур – были полны неги.

К четырем часам Александр заметил вдалеке притаившийся в долине, окруженной лишенными растительности скалами, большой, в дымке город. Это был Тифлис.

В город въехали только к шести часам. Жара еще не спала. Александр был покрыт пылью и разбит усталостью. Он остановился в гостинице „Лондонская" на берегу Куры.

Его так лихорадило от желания возможно скорее насладиться кавказской жизнью, что в тот же вечер он понес рекомендательное письмо адъютанту наместника и чуть ли не впал в отчаяние, узнав, что офицер – Иван Ильич Путилов – находится на водах в Боржоми и вернется только через три дня. Александру казалось, что он никогда не сумеет восполнить эти три потерянных дня, ибо наш молодой друг чувствовал, что в такой неизведанной стране ему нужен проводник, что, предоставленный самому себе, он не откроет чудесных секретов Тифлиса.

С большим усилием он преодолел нетерпение и посвятил эти три „вычеркнутых из жизни" дня прогулкам по городу и знакомству с местами, сулившими ему столько счастья. Хотя он и был один и не умел сам занять себя, тем не менее получил от Тифлиса большое и неожиданное удовольствие.

Он бродил по базарам и старой части города, где Кура течет меж стен старинных домов, по армянскому кварталу, по живописному Ботаническому саду, устроенному среди развалин древней крепости шахов династии Сефевидов. Там он попробовал кислого молока и нашел его невкусным. К шести часам отправлялся на прогулку на Головинский проспект, заходил поболтать во французскую кондитерскую. К несчастью, театры были закрыты, и он не знал, чем занять вечера. К тому же днями стояла изнуряющая жара, и, побродив утром по городу, Александр, как и все жители Тифлиса, после обеда отправлялся спать, а, отдохнув как следует, с наступлением ночи совсем не стремился укладываться в постель.

В Тифлисе, однако, не было парка, который походил бы на Владикавказский.

Наконец прошли три дня вынужденного простоя, и в назначенное время Александр с радостью встретился с Иваном Ильичем Путиловым. Это был моложавый человек лет уже под тридцать, уже увешанный орденами. Его ожидала блестящая военная карьера. Он был счастлив познакомиться с французским собратом по оружию. По тому, с каким радушием он принял лейтенанта, с какой готовностью решил посвятить ему себя на все дни пребывания Александра в Тифлисе, могло показаться, что жизнь Ивана Ильича была до сего момента бесцельна, а приезд гостя должен заполнить в ней ужасающую пустоту. Путилов спросил лейтенанта, как зовут его отца, и наш молодой человек тотчас превратился в Александра Эдуардовича.

В первый же вечер русский офицер повел нового товарища в летний клуб на левом берегу Куры. Это был сад, где начиная с одиннадцати часов вечера на открытом воздухе подавали ужин. Здесь собирался весь тифлисский высший свет. Видя, с каким аппетитом ужинает публика, Александр подумал, что теперь он нашел ответ на вопрос, который занимал его с момента прибытия в столицу Закавказья: когда едят жители города? Он видел обедающих в ресторанах и гостиницах в полуденное время. Но в каком бы часу и каком бы месте он ни решился ужинать, он всегда оказывался в заполненном зале. Что за чертовщина?

Он попросил объяснения у Ивана Ильича. Тот ответил:

– Мой дорогой Александр Эдуардович, мы обедаем, как и вы, между полуднем и часом дня. Потом – послеобеденный отдых, священная традиция и для русских, и для кавказцев, учитывая здешнее изнуряющее лето. После отдыха, к пяти или шести часам, мы пьем чай либо в кондитерской, либо скорее у себя. А светская жизнь, как видите, возобновляется с поздним ужином. Да и к чему делать что-то в дневные, такие тяжелые часы, когда кавказские ночи столь бесподобны? Мужчины, женщины, молодые барышни встречаются здесь вечером и остаются до часа-двух ночи. Гуляют, беседуют, слушают музыку, едят, пьют, играют в лото, куда я вас и приглашаю.

В глубине сада Александр увидел огромный стенд, разделенный на сотню квадратов, куда после громкого выкрика крупье ставили вытащенные номера. Собравшиеся, продолжая ужинать, следили за ходом игры с огромным интересом.

Оба офицера купили по рублевой карте и стали отмечать в них выкрикиваемые номера. Случаю было угодно, чтобы наш лейтенант заполнил свою карту первым. Он дал знать другу, и тот громко прокричал:

– Хватит!

Игра тотчас приостановилась. Подошел служащий, забрал выигравшую карту, отнес ее проверяющему и через минуту вернулся, чтобы подтвердить:

– Все правильно!

При этом положил на стол шесть рублей. Со всех сторон оборачивались, чтобы посмотреть на счастливчика, и, так как он оказался незнакомцем, его продолжали разглядывать. Александр был горд успехом и держался с военной выправкой.

– Вам везет, дорогой Александр Эдуардович, – сказал его спутник, – по этому случаю надо выпить шампанского!

Путилов никак не хотел, чтобы его гость платил за бутылку, и тот счел своим долгом заказать вторую.

Между тем друзья русского офицера стали подсаживаться к их столу. Мой соотечественник за час завел столько знакомств, сколько ему не удалось бы за год одинокой жизни в Тифлисе. Пили во славу Франции, и, когда Александр к трем часам утра добрался до гостиницы, он мог поздравить себя с тем, что нашел такого превосходного компаньона на время пребывания в городе.

Дружеские вечера стали правилом. Днем Путилов и Нодэн не виделись, но вечера проводили вместе и ужинали вдвоем или в компании в летних клубах. У Александра установились приятельские отношения с несколькими именитыми горожанами, в том числе с нотариусом царского наместника, с управляющим имуществом царской короны. Жены этих известных людей были далеко не первой молодости, и их попытки привлечь к себе внимание не действовали на французского офицера. Он постепенно приходил к выводу, что его русские друзья ведут монотонную жизнь и вино заменяет им другие развлечения. Однажды вечером он обратился к Путилову:

– Дорогой Иван Ильич, нет ли в вашем прекрасном городе, помимо тех дам, с кем я познакомился, других – помоложе и не столь строгих нравов?

Иван Ильич от души рассмеялся:

– Помоложе действительно есть, но уж менее добродетельных я не могу вам обещать, – ответил он, явно давая понять, насколько удивительно ему слышать предположение, что среди жен его приятелей есть женщины строгих нравов.

Отсмеявшись, он сказал Нодэну:

– Вы хотели бы увидеть прекрасных дев Кавказа, Александр Эдуардович. Вы правы: они очаровательны, и я их вам представлю. Мы, кстати, предусмотрели это и задумали организовать для вас, друга и союзника, маленький праздник в кавказском духе. Если вы согласны, он состоится послезавтра. И начиная с этого момента отдыхайте как следует, поститесь и ложитесь спать пораньше, поскольку вам понадобятся силы и, кроме того, вам предстоит отведать наших лучших вин. Встречу мы назначаем на послезавтра в гостинице „Лондонская" в три часа.

– В три? – удивленно повторил Александр.

– И, пожалуйста, не обедайте, – заметил Иван Ильич, – мы сядем за стол, как только встретимся. И оставьте свободный вечер.

– А женщины там будут? – спросил Нодэн, не давая отвлечь себя от навязчивой идеи.

– Вы все узнаете в свое время, – ответил с таинственным видом Путилов.

Точно в назначенное время Александр Нодэн ожидал своих друзей. Стол был накрыт в просторном отдельном кабинете с закрытыми по случаю жары окнами. Никто из приглашенных не опоздал. Собрались: Путилов – организатор вечера, кавалерийский полковник, командир одного из полков „дикой дивизии" – впечатляющий мужчина двухметрового роста, молодой лейтенант той же дивизии, нотариус наместника и князь, носивший фамилию одной из самых знаменитых грузинских семей, ведущих свою родословную с незапамятных времен.

Обед начался с отменных закусок – их ели стоя: астраханской икры, сырокопченого окорока, горячих пирожков с грибами, рыбой и капустой. Как положено, к закускам была подана водка.

Потом все сели за стол. Их ожидали превосходные и разнообразные кушанья: шеф-повар гостиницы был известен на всю Россию. После борща с сырными гренками вынесли кулебяку с осетровой начинкой, блюдо огромных раков, выловленных в Тереке, жареную индейку на большом блюде, окруженных фаршированными трюфелями рябчиков. Само собой разумеется, к столу подавались исключительно кавказские вина, самые знаменитые кахетинские сорта густого цвета, с большим содержанием танина – они быстро ударяли в голову.

Произносились бесчисленные тосты. Пили за Государя Императора и президента Французской Республики, за русскую и французскую армию, за кавалерию обеих стран, за полки, где служили Александр Эдуардович и хозяева. Всякий раз, по кавказской традиции, стакан осушался до дна. После кофе пришел черед и французскому шампанскому.

Наш молодой лейтенант прекрасно переносил эти возлияния. К середине обеда его участники так возбудились, что никто уже внимательно не следил, сколько пьет их гость, который ухитрялся ловко обмануть. Ему, как и многим нашим соотечественникам, сильное опьянение внушало ужас. Он любил выпить, но его трудно было заставить переступить тот предел, который он для себя установил. Кроме того, у него сейчас имелись весьма веские причины соблюдать меру. Он догадался, что вечер не кончится трапезой в гостинице „Лондонская", и намеревался отведать обещанных ему удовольствий.

В сумерки все вышли на террасу над Курой. Грузинский князь, бледный молчаливый молодой человек, все глубже погружался в меланхолию. Он уселся в стоявшее в стороне кресло и, аккомпанируя себе на зурне, затянул как бы сам для себя странную и печальную мелодию, исполнявшуюся в рваном ритме с несколько монотонными модуляциями, постепенно хватающую вас за душу и заставляющую все внимательнее вникать в её сложный замысел.

Наслаждаясь очарованием вечера, Александр парил в мечтах, что с ним случалось не часто. Кавалерийский полковник, которому беспрестанно подливали то шампанское, то ликеры, опустошал бокал за бокалом, что, казалось, никак не могло возыметь на него какого-либо действия. Он не становился ни веселее, ни печальнее, ни красноречивее. Путилов страстно спорил с раскрасневшимся и взмокшим нотариусом. Они затронули вечную, как мир, тему жизни и смерти, столь любимую русскими, особенно когда они хорошо поели и выпили. Что касается высокого лейтенанта, то он молча курил, бросая едва начатую папиросу, чтобы тотчас взять следующую. При некоторых аккордах зурны его ноги начинали сами собой выделывать замечательные па.

Так продолжалось долго, пока опустившаяся ночь не расцветила яркими звездами темно-синий бархат неба. Издалека доносились голоса и звуки флейты; протяжное восточное пение долетало до террасы, где приглашенные наслаждались наконец наступившей вечерней прохладой.

Александр, как бы приятно ему сейчас ни было, начинал понемногу испытывать нетерпение. Он предоставил своим друзьям распоряжаться ходом празднества, но надеялся, что сидение на террасе „Лондонской" не будет длится бесконечно.

Путилов наконец кончил спорить с нотариусом и воскликнул:

– Друзья! Думаю, самое время подышать свежим воздухом на природе!

Все согласились без обсуждения. Было очевидно, что программа вечера намечена заранее, следуя обычному порядку подобных церемоний.

– Надо наконец разбавить нашу мужскую компанию, – продолжил Путилов. – Если наш гость не возражает, мы пригласим поужинать с нами нескольких молодых дам. Сейчас отправимся к нашей старой знакомой на улицу X… Я предупредил ее, что мы заедем этим вечером, и, уверен, она предложит лучшее, что есть в ее распоряжении.

У гостиницы приглашенных ожидали три автомобиля, из которых два принадлежали военному ведомству, с солдатами за рулем. Гость осведомился, куда они направляются.

– Полноте, Александр Эдуардович, вы должны знать подобные дома, – ответил его друг. – Они существуют и в Париже, и в России. Там можно встретить молодых приятных женщин, которых приглашают поужинать.

– Они профессионалки? – спросил Александр, желавший поставить все точки над „i".

– Конечно, дорогой друг, хотя некоторые из них желали бы сойти за светских дам, ищущих вечерних приключений. Такое у вас случается?

Александр согласился, что подобное имеет место и во Франции.

Автомобили остановились на набережной левого берега Куры, на въезде в такой узкий переулок, что дальше можно было идти только пешком. Путилов, сопровождаемый друзьями, вошел в небольшой домик, выходивший окнами на реку. Не первой молодости дама встретила его как старого друга и провела всю компанию в зал, где вокруг круглого стола сидело с десяток женщин, игравших в лото. Они были так увлечены игрой, что даже не подняли глаз, чтобы взглянуть на вошедших. Офицеры обошли стол, обмениваясь рукопожатиями, обнимая и целуя своих приятельниц.

Александр с удовольствием наблюдал эту сцену. Все женщины были молоды, в большинстве своем красивы, одеты по летней моде Тифлиса – в белые полотняные юбки и более или менее элегантные блузы, какие могли себе позволить по прихоти переменчивой фортуны. Многие носили короткие прически. Но, к удивлению Нодэна, ничто в их внешнем виде не выдавало профессионалок, как это бывает в Европе, и встретившему их на улице невозможно было бы угадать род их занятий.

Он ожидал, что будет окружен, обласкан, осыпан комплиментами. Но его ожидал сюрприз: эти очаровательные и едва переступившие порог юношества девицы не обращали на него никакого внимания, хотя видели его впервые.

Между тем девушки начали выходить из-за стола. Путилов, взяв под руку Александра, представил его. Завязался разговор. Нодэн еще раньше обратил внимание на молодую женщину, державшуюся в стороне и не принимавшую участия в игре. Она почти не разговаривала со своими товарками – и понравилась ему. Он подумывал, не выбрать ли ее на вечер. Александр спросил у Путилова ее имя.

– Постойте-ка, я ее не знаю, – сказал тот. – Это новенькая. Она весьма приятная, ей-богу.

Подойдя к ней, Иван Ильич спросил:

– Как вас зовут?

– Надя, – спокойно ответила она.

– Очень приятно, Надя, я представляю вам моего друга Александра Эдуардовича. Как видите, он француз и превосходный парень. Говорит по-русски медленно, но почти без ошибок. Вы поладите с ним сразу же.

Александр пожал протянутую ему Надей руку.

– Не окажете ли вы мне удовольствия отужинать со мной и моими друзьями на свежем воздухе? – спросил он.

Надя посмотрела на француза с некоторым недоверием, мгновение поколебалась, легко пожала плечами и ответила:

– Почему бы и нет?

Между тем нотариус, который после дискуссии о жизни и смерти был полон воодушевления, обнял за талию полную блондинку.

Путилов решительно произнес:

– Нам потребуются еще две молодые красотки.

И, не консультируясь ни с кем, выбрал двух довольно пикантных женщин. Все направились к автомобилям на набережной.

Иван Ильич, еще более вошедший в роль распорядителя, усадил Нодэна на заднее сиденье большого открытого лимузина между Надей и девушкой по имени Маруся. Сам он сел на переднее сиденье, рядом с солдатом, предоставив другим возможность усаживаться в оставшиеся автомобили.

Машины пересекли город и вскоре поехали по сельской местности. Воздух был еще теплым, но после дневной жары показался Александру прохладным, и он выразил опасение, что Надя, одетая в легкую прозрачную блузку, может простудиться. – Ничего, – сказала она. Он посмотрел на нее и в полутьме различил тонкий профиль маленькой головки на длинной хрупкой шее.

Александр решил, что может позволить себе, как бы защищая Надю от тряски автомобиля, едущего по неровной дороге, обнять свою спутницу за талию. Она не воспротивилась, и он с волнением ощутил в руках ее необычно гибкое, казавшееся почти обнаженным тело. В приливе естественной радости он притянул молодую женщину к себе.

Но, к огромному удивлению нашего лейтенанта, Надя освободилась от его объятий и оттолкнула становившуюся слишком настойчивой руку.

„По-видимому, в России все происходит не так быстро, как у нас, и милость этих девушек надо сначала завоевать", – подумал Александр и отложил переход в решающую атаку, хотя чувствовал в себе достаточно сил, чтобы одержать эту не очень трудную победу.

Южное ночное небо все так же светилось молчаливыми звездами. Вскоре машины пересекли по мосту какую-то реку и остановились. Прямо над рекой нависал дом. Это был ресторан „Фантазия", одно название которого заставляло грезить молодых женщин. В его огромном саду, на берегу притока Куры, были разбросаны павильончики, где можно было отлично поужинать.

Молодой француз пришел в восхищение от убранства павильона, заказанного Путиловым. Там было три просторных кабинета, обставленных покрытыми кавказскими коврами диванами. Кабинеты выходили на террасу, нависавшую над садом и рекой, катившей свои воды под непрестанный и веселый шепот. На террасе и был накрыт ужин.

В одном углу расположился небольшой оркестр из четырех кавказцев, по внешности скорее азербайджанцев. Инструменты, на которых они играли, Александр определил как флейту, кларнет и аккордеон, а последний из музыкантов, сидя на корточках, пальцами отбивал ритм на барабане удлиненной формы. Эти четверо, для которых, казалось, не существовало никаких законов гармонии, извлекали из своих инструментов музыку, показавшуюся ни на что не похожей лейтенанту, привыкшему к чудесным простым рефренам песенок, исполняемых в наших кафешантанах. Он прислушивался к протяженной и диковатой мелодии, которая снова и снова воспроизводилась с некоторыми вариациями, вызывавшими его любопытство, но так и не делавшимися понятнее. Было в ритмах оркестра нечто совершенно чуждое ему, нечто пряное, оставлявшее как бы оскомину на языке.

Хотя в городе компания вышла из-за стола часов в семь, а теперь было только десять, опять приходилось есть, и Александр восхитился аппетиту, с которым его друзья отдавали должное предложенным блюдам. Начали с заливной форели. Вин было много, и их смесь становилась опасной. Нодэн, почувствовавший, что пьянеет, решил быть осторожным, чтобы до конца вечера сохранить способность владеть собой. Он поглядывал на свою соседку. Надя выглядела совсем молоденькой и свежей вопреки тому, чем она занималась. Ее бледное лицо не носило следов ни румян, ни губной помады, лишь на щеки был наложен легкий слой рисовой пудры. Она не пыталась понравиться Александру, не строила ему глазки и вообще хранила поразительное молчание. Блеск праздничного застолья, превосходная еда, вино, музыка и сама красота ночи оставляли ее совершенно равнодушной. Однако она не дулась, не проявляла никаких признаков плохого настроения, не протестовала против чего бы то ни было. Она оставалась такой, как есть, и за это невозможно было на нее сердиться. Александр быстро это понял.

Он попытался пару раз взять ее за талию, привлечь к себе, поцеловать в шею, стройную белую шею, линия которой так восхитительно переходила в линию груди, угадывавшейся под прозрачной блузой.

При мысли, что он скоро станет счастливым обладателем всех этих прелестей, Александру с трудом удавалось сохранять хладнокровие. Но Надя не поддерживала предложенную игру: она легонько и молча отталкивала неутомимого лейтенанта, бросая на него взгляд, как бы говоривший: „Так у нас не делается".

И действительно, „так" не делалось за столом никем. Лишь нотариус пару раз звучно приложился к щечке толстушки блондинки, но его поцелуи были скорее родительскими, лишенными чувственного оттенка, и, как бы исполнив формальность, этот достойный человек больше не занимался своей соседкой. Другие офицеры вели себя точно так же, едва удосуживаясь обращаться время от времени к ужинавшим с ними хорошеньким девушкам. В этот вечер они отдавали предпочтение скорее напиткам, нежели женщинам. И вина они поглощали в огромном количестве, удивительным образом мешая сладкое французское шампанское с самыми хмельными кавказскими сортами. Казалось, что высокие ноты, извлекаемые из инструментов, вечные и обволакивающие восточные вариации, слышимые в музыке отчаянные стенания бросали гостей в лихорадочную дрожь и принуждали пить без конца, чтобы приглушить охватывающее их исступление. Нотариус изредка поднимался и принимался широким жестом руки дирижировать маленьким оркестром, а иногда громко запевал народные кавказские песни. Русский лейтенант, услышав звуки лезгинки, не мог удержаться, вышел, пошатываясь, из-за стола и начал танцевать с бутылкой на голове – с такой грациозностью, с такой гибкостью и уверенностью, что Александр был совершенно сражен.

Что до грузинского князя, то он ушел в соседнюю комнату вместе с одной из девушек и, лежа на диване, читал ей глухим, страстным голосом любовную лирику Лермонтова. Один только Нодэн ухаживал как мог за Надей, но так был скован недостаточным знанием языка, что попытки завести с ней беседу всякий раз кончались ничем. Наконец ему удалось, хотя и с большими трудностями, выразить свою мысль.

– Если бы русскому и французу предложили сделать выбор между вечеринкой с вином, но без женщин и вечеринкой с женщинами, но без вина, то русский выбрал бы вино без женщин, а француз – женщин без вина.

Ему понадобилось добрых пять минут, чтобы довести до конца эту сложную фразу и быть понятым.

Надя посмотрела на него с некоторым удивлением и ответила:

– Надо выпить.

И налила ему полный бокал красного кахетинского вина. Это был первый раз, как она занялась им, – казалось, он пробудил в ней интерес. Каким бы странным ни показался ему ответ, Александр расценил его как знак внимания и счел себя обязанным выпить до дна предложенный ею стакан.

Он незаметно поглядывал на часы. Два часа ночи! „Вот уже скоро двенадцать часов, – подумал он, – как мы только и делаем, что едим и пьем. Каждому делу свое время. Я хотел бы закончить ночь как принято у нас – наедине с этой очаровательной девушкой".

Увы, остальные мужчины не проявляли никаких признаков усталости и явно не разделяли того естественного желания, которое охватило француза. В конце концов он сказал об этом своему другу Путилову, лучившемуся прекрасным настроением, ну а удивительный полковник, чем больше пил, тем более становился величественным и холодным, как мрамор.

– О чем вы говорите? – возразил Иван Ильич. – Мы проводим ночь в компании. В такой вечер мы только пьем. Любовь отложена на завтра, если нам этого захочется. К тому же, мой дорогой Александр Эдуардович, сегодня вы наш гость, вы принадлежите нам, и ночь еще не прошла. Мы поедем в Мцхету, в храм, где покоятся останки грузинских царей. Там еще должен быть открыт духан. Это в двадцати верстах отсюда. Свежий воздух пойдет нам на пользу.

Александр пребывал в том счастливом состоянии, когда нет сил противиться столь сердечному приглашению, и через полчаса вся компания покинула „Фантазию". Только грузинский князь остался на диване, заснув в середине самого патетического пассажа из Лермонтова. Нотариус едва держался на ногах. Полковник и Иван Ильич подняли его в машину. Глотнув свежего воздуха, тот забылся глубоким сном. Все спало и в древнем городе Мцхете. Офицеры не без труда заставили подняться духанщика, который подал вина. Русский лейтенант разбудил молодого медведя в наморднике, сидевшего на цепи в глубине двора, и начал бороться с ним, ко всеобщему ликованию компании. Ему удалось повалить медведя на землю, но борьба была нешуточной, и разодранный мундир лейтенанта свидетельствовал, что медведь сумел пустить в ход когти.

Наконец подали сигнал к отъезду. Небо на востоке посветлело, и Венера заблестела над скалистыми холмами, поднимавшимися к северу от Тифлиса. Александр положил голову на плечо соседке и, подбирая слова, отпускал ей комплименты, которые она оставляла без внимания. Свежий ветер, бивший в лицо, рассеял легкие винные пары, которые было уже овладели им, и наш друг почувствовал прилив сил, испытывая острое удовольствие от самого предчувствия, что Надя скоро будет принадлежать ему.

Но, едва вернувшись в Тифлис, он удостоверился, насколько прав Путилов. Мужчины и женщины отправились по домам. Он не в силах был последовать их примеру и спросил Надю, может ли проводить ее до комнаты, в которой она живет.

– Это невозможно, – лаконично ответила она.

– Но тогда пойдемте ко мне, в гостиницу.

– Как вам будет угодно, – равнодушно сказала она. – Я хочу спать.

В гостинице „Лондонская" ночной портье не пожелал впустить их. Нодэн, задетый за живое, спросил, где их могут принять на ночь.

– Если на всю ночь, то вы должны предъявить паспорта, – пояснил портье. – На час или два вас, наверное, примут в гостинице „Бельмонт".

Нодэн, который распалялся все большим гневом, назвал адрес гостиницы солдату, управлявшему автомобилем, даже не спросив согласия своей подруги.

Несколько минут спустя их принял в подозрительного вида гостинице служащий, в одной рубашке, без сюртука, и, потребовав вперед несколько рублей, открыл им один из номеров.

Окна комнаты были закрыты, воздух – удушающе жаркий. Надя в изнеможении упала на постель.

– Я так хочу спать, – сказала она с гримасой измученного ребенка.

– Раздевайтесь, голубка, – предложил Нодэн и сам стал раздеваться и кое-как приводить себя в порядок перед маленьким шатающимся умывальником.

Надя беззвучно разделась, и, когда Александр обернулся к ней, она обнаженная лежала поверх простынь. Глаза ее были закрыты, а закинутая голова опиралась на согнутую руку.

Мягкие линии тела, маленькие, но совершенной формы груди, едва развитые бедра, гладкий живот, точеные ноги, свежесть и сияние молодой плоти – такая чудная картина предстала взгляду очарованного лейтенанта.

Он сел рядом и взял Надю за руку, не ощутив никакого соприкосновения. Когда Александр опустил руку, она безжизненно упала на кровать. Он наклонился и прижался губами к полуоткрытому рту молодой женщины. Надя не только не вернула ему поцелуя, но, казалось, вовсе его не почувствовала. Голова ее откачнулась, и щекой она ткнулась ему в плечо. Глаза были по-прежнему закрыты.

„Но она спит, – догадался Александр. – Она спит как сурок! Ее надо разбудить".

– Надя, – позвал он, легонько встряхнув ее. – Надя!

Она не слышала. Он удвоил усилия, заговорил громче, попытался посадить ее в постели. Гибкое тело покорно повиновалось ему, но тотчас выскользнуло из рук и вновь вернулось в горизонтальное положение.

На мгновение глаза ее приоткрылись, но взгляд был пустым.

– Я сплю, – пробормотала она едва слышно.

Она повернулась на бок, положила руку на глаза, чтобы защититься от электрического света, и снова погрузилась в сон.

Наш друг Александр был охвачен противоречивыми чувствами. Естественно, он разгневался. Вместе с тем он не мог сердиться на Надю, которая после ночного празднества, обильного ужина, поглощенных в избытке вин, длинной автомобильной прогулки предалась первой и самой естественной потребности – уснуть. И во сне она была так красива, что он одновременно испытывал острое желание овладеть ею и еще более сильное чувство снисхождения к той слабости, что лишила его возможности это осуществить. Он вспомнил, что ему говорил Иван Ильич. Ведь Александр требовал от своей подруги на вечер того, что в обстоятельствах, в которых он оказался, противоречило обычаям. Живя среди кавказцев, надо соблюдать их законы.

Александр оделся в состоянии некоторой меланхолии, не отводя взгляда от прекрасного тела Нади. Как ни тягостна была эта минута, но уверенность, что он увидит молодую женщину в более благоприятной обстановке, делала приносимую им жертву менее болезненной.

Он достал из портмоне визитную карточку и двадцатипятирублевую купюру. На карточке с большим старанием написал по-русски: „Завтра, четверг, в пять часов, гостиница „Лондонская", номер шестнадцать". И в качестве шутки приписал еще два слова: „Приятного сна". Просунул карточку и купюру в сжатый кулак Нади и вышел.

Александр лег в постель, когда было уже светло. Проспал до часу дня, поздно пообедал и растянулся на диване в своем номере с папиросой в зубах. Он ждал Надю. Но придет ли она? Обольстительная картина, увиденная им накануне, то и дело возникала перед его глазами. Он не мог не рассмеяться, вспомнив об испытанном им разочаровании. Держать в руках обнаженную очаровательную женщину и ничего не добиться! Можно ли, не будучи осмеянным, рассказать эту историю сотоварищам во Франции? Фрагменты кавказских мелодий – Александра удивило, что память смогла удержать их, – звучали в его голове. Что-то было в этом празднике – возможно, сады, музыка, пришедшая из глубин Востока, молчаливые женщины, прекрасная теплая южная ночь, – что заставляло беспрестанно вспоминать о нем, выделяя его особо из ряда подобных гулянок, в которых он участвовал у себя на родине.

В плену приятных воспоминаний наш лейтенант снова задремал.

Стук в дверь разбудил его. – Кто там? – крикнул он, вскакивая. Он сел на диване, протирая глаза. Открылась дверь, и вошла Надя. По тому, как удивился Александр ее появлению, можно было заключить, что он не особенно верил в приход Нади. Он засуетился вокруг нее и, уже зная русские привычки, велел принести самовар и пирожных.

Надя, по своему обыкновению, была спокойна. Она не делала усилий, чтобы понравиться лейтенанту, и едва улыбалась тем глупостям, которые Александр, охваченный нетерпением, выпаливал на двух языках, а когда он начал ее раздевать, оставалась такой же безучастной.

К девяти вечера Александр Нодэн, который имел достаточно оснований гордиться собой и теперь насвистывал мелодию „Тетушка победа", популярную в его полку, предложил проехаться в автомобиле перед ужином.

Надя согласилась, и молодые люди отправились на прогулку. А расстались только в два часа утра.

С того дня они стали видеться ежедневно. Надя появлялась у него, едва поднявшись, то есть ближе к полудню, и оставалась с ним до глубокой ночи, которую они, по местному обычаю, проводили в окружавших город садах. Она всегда сохраняла ровное настроение, никогда не сердилась, не повышала голоса, не искала предлога для ссоры, была молчалива и почти не проявляла инициативы. Зато наш лейтенант был охвачен таким пылом и восторгом, что расходовал свои силы, не заботясь о любовнице. Что до Нади – она была хорошенькой, молодой, здоровой и легкой в общении. Кроме того, он считал для себя лестным появляться с ней на публике, так как ее манера держаться была безупречной, а внешность привлекала взгляды, к чему, с тщеславием, простительным для молодого человека, оказался весьма чувствителен. Чего большего можно требовать от временной любовницы? Наш лейтенант намеревался провести две недели в Тифлисе, потом отправиться в путешествие по Кавказу. Но он дал увлечь себя этой ленивой, монотонной ночной жизнью в обществе Нади и без конца откладывал отъезд.

Александр смотрел на свою спутницу, как смотрят на маленького, любопытного, непонятного и очаровательного зверька. По правде говоря, он находил в ней нечто, что чрезвычайно удивляло его: по-видимому, она не испытывала в объятиях любовника особого удовольствия. По-видимому – возможно ли поверить в это? – не было в ее отношении к нему и особого увлечения. Александр Нодэн был красивым малым и пользовался во Франции заслуженным успехом среди доступных женщин, которых, как бывает в его возрасте, регулярно посещал. Он ожидал, что Надя одарит его тысячью комплиментов, ласками – расхожей монетой, которой женщина платит за доставленное ей удовольствие. Но он не получал ни того, ни другого. Это было странно и могло объясниться только очевидной холодностью Нади, „молодой сибирячки", как он ее прозвал, узнав, что она приехала из Омска.

– У тебя на родине мало солнца, – говорил Александр. – Ты еще не оттаяла. (Надо отметить, что Нодэн делал большие успехи в русском языке.)

На что Надя отвечала:

– В Омске больше солнца, чем в Тифлисе, у нас оно светит и летом, и зимой. Термометр может показывать тридцать градусов мороза, но небо всегда чистое, и солнце одаривает светом.

И все-таки в поведении Нади было что-то непонятное ему, и Александр не хотел легко примириться с этим. Он желал быть Пигмалионом этой северной Галатеи. Но она оставалась такой же ледяной, как и снега ее родного края, и даже ее кожа излучала особую прохладу, а потому Александр заметил:

– Ты самая подходящая спутница для жаркого тифлисского лета. Но как можно жить с тобой зимой?

Надя чуть улыбалась и не отвечала. Теперь она жила вместе с ним в гостинице „Лондонская". Он дивился ее восхитительной способности проводить время, ничего не делая, и помногу спать. Как поступают летом все обитатели Тифлиса, Александр и Надя ложились в три-четыре утра, и ему стоило огромных усилий разбудить свою подругу к полудню. После обеда они отдыхали, и Надя возвращалась к жизни только к моменту чаепития. Иногда ему удавалось уговорить ее выйти с ним в дневное время. Но чаще она оставалась в номере, покуривая папиросы и мечтая неизвестно о чем. Александр сумел все-таки сводить ее в несколько магазинов и купить ей белье и верхнюю одежду, ибо у нее было только то, в чем она к нему пришла. Выбрав блузы, чулки, юбку, шляпу и дорожное пальто, она объявила, что с нее этого довольно, и больше не сопровождала его в выходах в город. Она никогда не просила денег, и, когда Александр предложил их, она отказалась: – К чему они мне?

Несколько раз она ходила вместе с ним в бани Орбелиани, что в старом городе на берегу Куры. Здесь бьют серные горячие источники и работают массажисты – „терщики-армяне, славящиеся по всей России. Они снимали номер из двух помещений, в одном из которых отдыхали, в другом – парились. Завернувшись в пеньюар, она присутствовала при массаже любовника. Иссохший армянин с выпирающими узлами мускулов, приступая к работе над Александром, укладывал его на высокую мраморную скамью, массировал руки и ноги, с хрустом растягивая связки, и, перевернув на живот, заламывал ему руки назад, вскакивал на спину и, соединив пятки на позвоночнике, проходился по нему от плеч до бедер. Закончив массаж, терщик надувал, подобно волынщику, ситцевый мешок с мыльным раствором, и вскоре Александр исчезал в обильной, легко пузырящейся пене. Потом он переходил в бассейн с водой температурой в сорок градусов. Когда армянин выходил, Надя в свою очередь принимала баню, а ее любовник выступал в роли неловкого массажиста. Затем они наслаждались отдыхом, растянувшись на кушетках в соседней комнате, потягивая прохладительные напитки.

Они совершили несколько экскурсий по Кавказу, побывали, спасаясь от угнетающей тифлисской жары, на водном курорте Боржоми. Но множество клопов, нападение которых Надя стойко переносила, сделали дальнейшее пребывание там невыносимым для молодого француза. Они посетили знаменитые руины Ани, города тысячи церквей, останавливались в Эчмиадзине у подножия Арарата, добрались до Еревана, восточный облик которого понравился Наде.

Александр был очарован спутницей. С ней ему никогда не было скучно. Она, правда, говорила по-прежнему мало, но Нодэн справедливо полагал, что молчаливая любовница стоит болтливой.

Он сравнил Надю с французскими женщинами ее сословия, которых знал. Редко можно было встретить среди них таких, кто не был бы вульгарен. В Наде не было даже намека на нечто подобное. Француженки отличались большим блеском, били на эффект, иногда достигали этого, часто нет. У Нади не наблюдалось и тени самомнения; она была безыскусна – насколько это понимал Нодэн, – естественна; она и не представляла себе, что могла быть иной, чем есть на самом деле, и что могла бы извлечь из этого какую-то выгоду. Француженки, быть может, более занятны, но их уловки в конце концов утомляют, в то время как в Наде сохранялось скрытое очарование, природу которого Нодэн не сумел бы объяснить, но под это обаяние мало-помалу попадал и с каждым днем очаровывался ею все больше.

Иногда он говорил себе, что не знает ничего о своей любовнице. Это неведение притягивало своей таинственностью, но и немного раздражало.

Александр с удивлением обнаружил, что Надя обладает определенной культурой. Она училась в гимназии, была хорошо воспитана. Для тех, кто ее не знал, она вполне могла сойти за девушку из высшего общества.

„Какого черта она пустилась в это ремесло?" – спрашивал себя Александр, не склонный к сложным раздумьям.

Завязать разговор с Надей на эту тему было нелегко. Она находила массу отговорок, чтобы избежать ответа на слишком настойчивые вопросы своего друга, а чаще всего просто оставляла их без внимания. Он узнал только, что ей девятнадцать лет и что она приехала из Омска в Тифлис накануне того дня, когда они встретились. Александр с удовольствием принял это к сведению, ибо в глубине души был собственником и ему неприятно было бы думать, что Надя побывала до него в объятиях нотариуса или же красавца полковника.

– А в Омске у тебя был такой же друг, как я?

– Да, – ответила она.

– А чем он занимается в жизни?

– Он офицер.

– Почему ты покинула его?

В ответ она только пожала плечами. Нодэн заключил, что Надя, возможно, сама не знает почему. Он продолжал расспрашивать.

– В Омске есть дома, подобные тому, что на берегу Куры?

– Конечно.

– Они так же хорошо устроены, как и в Тифлисе?

– Не знаю.

– Ты никогда не была там? – усомнился Александр.

Она отрицательно покачала головой.

– Следовательно, ты была верна своему любовнику, – заключил он, следуя неукоснительной логике.

Надя не ответила.

Несколько дней спустя Нодэн снова коснулся этой темы. После мучительных раздумий он приготовил западню, в которую должна была угодить его подруга.

– Кстати, – сказал он, – я узнал кое-что о твоем офицере из Омска. Он много пил.

– А кто тебе сказал?

– Я знаю, вот и все, – небрежно бросил Александр, довольный, что его хитрость сработала. – Как видно, он был закоренелым пьяницей.

Надя зло взглянула на него.

– А почему бы ему не пить, если это ему нравится?

Александр был сбит с толку этим вопросом. Он пустился в неубедительные рассуждения. Но Надя осталась при своем мнении. Из всего этого наш лейтенант вынес убеждение, что Надя не могла дольше жить с грубым человеком, который пил и, без сомнения, плохо с ней обращался. Поэтому она и уехала из Омска. Он как мог обосновал ей не без некоторой наивности свои гениальные догадки.

Надя не возражала, но, когда он закончил, произнесла со спокойной уверенностью:

– Французы ничего не смыслят в этом. Спору был положен конец. Так или иначе, любопытство Нодэна было удовлетворено, а вопрос закрыт.

В какой-то день или, скорее, в какую-то ночь – ибо беседовали они по ночам – он спросил у Нади:

– Ты любишь меня?

В момент, когда Александр произносил эти слова, вопрос мог показаться совершенно излишним, настолько он был уверен в ответе, который, силою обстоятельств, подразумевался как бы сам собой.

– Нет, – прозвучал спокойный голос Нади.

Наш лейтенант не поверил собственным ушам и, видя в ответе любовницы хитрую уловку, расхохотался.

Александр пребывал в убеждении, что Надя глубоко привязалась к нему и будет жестоко страдать в тот день – увы, уже близкий, – когда он покинет ее. Да и как молодой девушке, выбравшей это малопривлекательное ремесло, но не сумевшей обеспечить себя, не полюбить такого элегантного, богатого, уверенного в себе молодого человека, который оказал ей честь, предложив свою близость? Разве она не отдавала себе отчета в тех выгодах, что сулила ей эта связь? Кроме того, он никогда до сих пор не соглашался жить под одной крышей с любовницей. Он попытался объяснить ей ход своей мысли. Она без видимого впечатления выслушала его.

Между тем наступил сентябрь, приближалось время возвращения во Францию.

Тогда-то и пришла Александру идея, которой он тотчас поделился с Надей. Почему бы ему не поехать через Константинополь и почему бы ей не проводить его? Они бы сели на пароход в Батуми, провели неделю на берегах Босфора, а оттуда вернулись – он во Францию, она в Россию.

Надя не возражала, но Александр, предполагавший произвести впечатление на Надю таким чудесным планом и заранее предвкушавший радостное удивление любовницы, вынужден был констатировать, что та приняла его предложение с точно таким же энтузиазмом, как если бы ей предложили прогулку в окрестностях Тифлиса.

Он почувствовал некоторое разочарование. Но не в его характере было предаваться длительным переживаниям, и к нему быстро вернулось его обычное прекрасное настроение.

Александр и Надя стали готовиться к отъезду, запросили необходимые визы. Им оставалось провести в Тифлисе еще неделю.

Вот тогда-то, к удивлению Нодэна, Надя начала выходить из гостиницы одна. До сих пор она буквально не расставалась с ним ни на час.

Однажды в предобеденное время Александр делал покупки в центре города. Незадолго до того он оставил любовницу спящей в их номере. Каково же было его изумление, когда он увидел Надю в дверях центрального почтамта, мимо которого проходил. Он решил было последить за ней, потом заколебался – она ли это, наконец решил просто подойти. Это была действительно Надя. Сидя за столиком, она писала телеграмму.

Они вышли вместе, и Нодэн ждал, что она объяснит ему, какое срочное дело заставило ее покинуть постель так рано и пойти на телеграф. Но Надя, казалось, не понимала, почему так необходимо удовлетворить любопытство любовника, и не промолвила ни слова. Ее молчание подействовало на лейтенанта, и он истолковал это так, что простая и очевидная вещь не требовала объяснений.

В тот день Надя была с ним более нежной, чем обычно. Ему, как мы знаем, это было непривычно, и он приятно удивился перемене в ней.

Александр поставил это себе в заслугу. Он праздновал победу: „Мне все-таки удалось растопить эту ледышку".

То, что испытывал Нодэн, не было просто удовлетворенным тщеславием. Обладая чувствительным сердцем, Александр вдруг заметил, что незаметно для него это самое сердце включилось в игру, куда не было приглашено. Это непрошеное обстоятельство заставило его пуститься в раздумья, и он очень быстро пришел к мысли, которая никогда не могла возникнуть у него раньше. Александр стал спрашивать себя, почему, собственно, ему надо расставаться с Надей, когда нет ничего легче, как взять ее с собой во Францию. Вскоре он уже видел в этом абсурдном проекте одни лишь положительные стороны. Такая любовница сделает ему честь в глазах друзей. Ее шарм, ее молодость, нечто, присущее только ей, вызовут восхищение его полковых товарищей. Она не будет стоить ему слишком дорого, ведь она сама простота. И потом, он привык к Наде и не может больше обходиться без нее.

Нодэн не умел думать про себя и размышлял обо всем этом вслух, за обедом. Надя не возражала. Александра это не насторожило: какой безумец откажется от столь заманчивого предложения?

На том вроде бы и порешили, а два дня спустя Надя спросила Нодэна, не сможет ли он дать ей сто пятьдесят рублей. Он не был бы удивлен больше, если бы она попросила сто пятьдесят тысяч.

– Тебе нужны деньги? Но что происходит?

Невозмутимым тоном, с неподражаемым, свойственным женщинам искусством не отвечать на прямо поставленный вопрос, Надя задала в свою очередь единственно беспроигрышный:

– Я тебя затрудняю? Скажи мне прямо, и я постараюсь достать их в другом месте.

– Нет, это вовсе не затрудняет меня, – гордо ответил Нодэн, для которого одна мысль, что она сочтет его скупым, была невыносима.

В действительности это был довольно деликатный вопрос. Как он знал, Надя разделяла широко распространенное в России убеждение, что французы считают каждую копейку, в то время как для русских денежного вопроса не существует. Надо сказать, что в этом плане Александр не мог ни в чем себя упрекнуть. Однажды, правда, он успел прочесть в Надином взгляде молчаливое осуждение, когда между ним и извозчиком произошла небольшая перепалка по поводу цены. Для Александра Нодэна, как и – благодарение Богу – для всех наших соотечественников, франк был франком. Он тратил свои доходы, но разумно. В конечном счете, любовница до сих пор стоила ему только того, что он расходовал на жизнь, и если она не получала от него дополнительных денег, то только потому, что сама отказывалась принять их. Александр тотчас же понял, что теперь, когда она в первый раз попросила его об этом, он должен, ни минуты не колеблясь, дать ей денег в русской манере – не спрашивая объяснений. Он достал портмоне и вручил Наде новую купюру с оттиском Екатерины Великой и две купюры поменьше, по двадцать пять рублей.

Вечером Александр и Надя пригласили на прощальный ужин своего друга капитана Путилова. В полковом автомобиле они отправились в „Фантазию", где зародились отношения Александра и Нади. Тактичный Путилов не привел с собой приятельницы, так как связь Нодэна оказалась столь постоянной, что приняла респектабельный оттенок законного союза. Из той же деликатности он при Наде избегал разговаривать с Александром по-французски и имел удовольствие поздравить лейтенанта с успехами, какие тот сделал в овладении русским.

Вечер был еще теплым. Но ветер, ласкавший ветки деревьев, окружавших павильон, становился прохладным. Тонкий серп месяца блистал в окружении ярких созвездий, и только полные страсти мелодии, исполнявшиеся оркестром, нарушали ночной покой. В воздухе была разлита такая мягкость, что вся наша компания прониклась ее очарованием, а Александр даже стал припоминать стихи, которые смогли бы передать его чувства. К его великому удивлению, на ум ему пришла латинская строка, которую он не вспоминал со дня окончания лицея: „С любимой в лунном безмолвии!"

Превосходный ужин и ударившие в голову вина вскоре развеяли некоторую неловкость, возникшую под впечатлением небывалой красоты ночи. Когда подали десерт, Путилов поднялся и произнес тост в честь друзей:

– Мой дорогой Александр Эдуардович, я пью как русский офицер за поражение, которое понесла на территории России французская армия в лице одного из своих выдающихся представителей. И чтобы нанести ему это поражение, хватило всего лишь одной женщины моей страны. Надя, я пью и за вашу победу, и за дальнейшие ваши успехи. Наш замечательный друг увозит вас во Францию, где вы продемонстрируете его соотечественникам, что такое настоящая девушка русской крови! Ура!

Капитан залпом осушил свой бокал и разбил его оземь, что не помешало ему потребовать другой и продолжить возлияния.

Александр Нодэн был наверху блаженства. Надя, которая обычно едва притрагивалась к вину, выпила несколько бокалов. Иван Ильич расцеловал обоих пред тем, как они уселись в автомобиль и укатили в Тифлис.

Ночью, когда они остались вдвоем в гостинице, настроение Нади внезапно переменилось. Она погрустнела, легла на диван и закрыла голову руками. Сначала Александр не обратил на это внимания. Он раздевался, насвистывая несколько фальшиво – и это мягко сказано – кавказскую мелодию, которая ему отчаянно нравилась. Улегшись в постель, он заметил, что Надя так и не пошевельнулась. Он окликнул ее, она не ответила. Он поднялся и пошел за ней. И тут снова, как когда-то, Надя воспротивилась.

– Я устала, – сказала она, – я хочу спать на диване.

В ней чувствовалось нервное возбуждение.

– Ну пойдем, – ласково попросил Александр, – ты так же хорошо выспишься рядом со мной. Ведь это наша предпоследняя ночь в Тифлисе.

Надя сдалась на уговоры и перешла в постель к любовнику.

Позднее, сморенный усталостью и готовый погрузиться в сон, Александр услышал тихий голос Нади, шептавший ему на ухо:

– Я очень несчастна.

– Спи, – ответил Александр.

Он засыпал, и ничто не способно было в эту минуту смутить его покой.

Она продолжала еще немного что-то жалобно бормотать, а потом снова заговорила с ним:

– Я люблю тебя.

Нодэн услышал эти слова, которые автоматически запечатлелись в его сознании, но не произвели на него в этот момент никакого эффекта, хотя Надя произнесла их впервые. При других обстоятельствах Александр был бы на седьмом небе от радости. Но в теперешнем состоянии его хватило только на то, чтобы машинально и без волнения запомнить их.

– Спи, маленькая, – сказал он, – до завтра…

И он забылся глубоким сном. На другой день после полудня они приготовили багаж. Вечером Нодэн вышел – ему надо было нанести несколько визитов, – пообещав Наде вернуться к десяти часам, чтобы поужинать вместе.

В назначенный час он вошел в номер.

Нади не было в комнате. Но он не увидел в этом ничего тревожного. На мгновение растянулся в кресле, потом вдруг вскочил и побежал к портье.

– Мадам вышла? – спросил он.

Вполголоса портье ответил:

– Мадам вышла два часа назад с чемоданом. Она взяла извозчика и поехала на вокзал.

Нодэн сделал над собой огромное усилие, чтобы не выдать своего волнения перед портье, и поднялся к себе.

Только тогда ему пришло в голову взглянуть на стол. Там на виду лежала записка от Нади, в которой было всего несколько слов: „Меня зовут обратно в Омск. Я должна жить там. Прости меня".

– Черт бы побрал этих русских девок! – вскричал Нодэн. – Они ненормальные, им нужна смирительная рубашка!.. Ехать к алкоголику!.. Так ей и надо!.. К счастью, я не люблю ее! – отважно добавил он.

Но на сердце у него было тяжело, а под веками странно пощипывало. Хорошо, что в комнате никого не было – он вытащил платок и вытер глаза.

Спустя полгода в Венсенне Александр рассказывал одному из полковых друзей:

– Мой дорогой, русских женщин не следует пытаться понять. У тебя любовница, она любит тебя и хранит верность, она сопровождает тебя повсюду, как тень. И вдруг разом исчезает без всякого повода… Кажется, что они в состоянии вынести только строго ограниченную дозу счастья… Да-да, я сам был тому свидетелем… Этих женщин, ты не поверишь, вдруг охватывает болезненная потребность быть несчастными. И, когда они заболевают этим, ничего не поделаешь, они бросают все… Ну а с нашим братом эти игры не могут продолжаться долго – мы не любим драм. Но все же, старик, русским девушкам нет равных в мире…

Александр Нодэн начал насвистывать, все так же отчаянно фальшивя, кавказскую мелодию, которую так полюбил.

1929 г.