Надя Сандовал

Надя Сандовал

В Барселону я приехал умирать. Не поймите превратно. Я тут не пытаюсь сразу же выбросить отчаянного козырного туза, как наркоман на внимании. Дело в том, что умираю я уже давно. Почти в том самом смысле, что все мы каждый день немного ближе к смерти, только слегка быстрее остальных. И не то чтобы мне очень хотелось умирать, мне есть еще чем позаниматься. Сорок лет еще не тот возраст. Хотя коронавирус обесценил даже молодую (куда уж нам после этого) человеческую жизнь. Люди мрут пачками ежедневно, до внезапной смерти многие были здоровые, румяные, бессимптомные, обычные. И сострадания уже на всех не хватает, приходится беречь его для себя.

Умирать в Барселоне сильно хотелось первые два дня. Заселившись в W Barcelona, я уплетал классный стейк в Fire, хрустя зеленым (испанским?) перчиком и улыбался приветливой официантке. Понять, что означала эта приветливость не представлялось возможным - скорее всего дежурная любезность зеленой еще девчонки, которая просто хочет хорошо выполнять свою работу. За окном лил, потом моросил, потом вообще переставал дождь. Было сыро и зябко, море пенилось белоснежными брызгами, хотелось приблизиться к вечности, к той, которая жизнь, а не смерть (если ты атеист, то вообще сложно). В номере у меня развилась жуткая аллергия от такого любимого всеми дизайнерами отельных интерьеров пыльного ковра. Аллергия переросла в состояние полупростуженности, в котором я вообще пребываю большую часть своей жизни.

На третий день тучи разошлись и солнце засветило двадцати-шести-градусными лучами. На улицу вывалил спортивного вида молодняк: русцой, на лонгбордах, четырехколесных роликах, с серфами на спинах, ловко орудуя ракетками в padel (испанский гибрид сквоша с теннисом), кто-то наяривал километры в наружном олимпийском бассейне, кто в ластах, кто с тренировочной трубкой, а вокруг и сквозь спортсменов медленно прогуливались парочки, причем традиционные держались на некой отдаленности, а геи гордо и крепко держали друг друга за руку, как маркетинговые посланники из пост-полового будущего. Андрогинов, гермафродитов и почему-то даже марокканцев почти не было.

Я вообще думаю, что планово умирать проще на каком-то теплом, заброшенном пустыре, желательно под капельницей, с синтетическими опиоидами. Вся эта врачебная суматоха и приторные семейные интеракции родственников, которые вроде как с тобой, но уже списали тебя со счетов, должна сильно раздражать и отвлекать протагониста от главного. Как назло с приходом солнца мне стало получше и я, прихрамывая, ковылял по набережной и баррио готико, всматриваясь в лица красивых молодых людей. Надо сказать, что прямо по-настоящему красивых было не очень много, испанские гены довольно специфические (а тут еще и каталунья), экспортные латино красотки в стиле Пенелопы Крус и Сальмы Хайек все трудились на телевидении и в кино, и на хождения по улицам у них не оставалось, видимо, времени, но это и не важно - местные красотки меня никак и не замечали, их взгляд скользил мимо, словно я был невидимкой.

Мне вообще всегда нравилось смотреть на людей, проживать с ними эти невидимые мгновения. Тут не было сексуального подтекста, а банально не находящая выхода биологическая социальность, желание выйти за пределы своей соцгруппы. Честно говоря, к установившейся форме социальности homo sapiens у меня всегда были большие претензии, с годами они ничуть не уменьшились. Социальность сложно людям дается, для того чтобы она была значащей, должны сложиться сотни факторов, и души незнакомцев лежат под замком, и охраняются так, как будто нет ничего ужаснее показать себя изнутри.

В эирподсах течет грустная созерцательная музыка, в руке горький евровый кортадо (отличный вкус, рекомендую!). Я хромаю по шершавой мостовой в новеньких, купленных тут же, в одном из немногочисленных открытых по воскресеньям магазинов, havaianas. Уютные угловые кафешки с уличными столиками очень привлекательны, но мне уже не хочется останавливаться. Хочется бродить и вспоминать молодость. Выхожу на площадь рядом с ла рамблой и вижу, как мы сидели здесь, наивные, полные надежд и уверенной молодости. Тогда так не казалось, но мир точно был нашей устрицей. За скромные пятьдесят евро в сутки. Хлынули слезы, солнечные очки скрывают фо па, но мне все равно. На мгновение я вернулся туда, вернулся полностью, всеми доступными органами чувств.

Мой красный велик летит вдоль набережной, на ухабах разъезженной, размытой песчаной дороги, которая когда-то (видимо) была газоном. Идиотское название - DonkeyRepublic. Королевство ослов, но массивный комьютерский велик на удивление шустрый, я легко обгоняю е-байки, конец дороги наступает слишком быстро, справа над морем высится огромное футбольное поле солнечных панелей, по бетонным пандусам лениво скользят скейтеры, я сворачиваю вглубь города, города в котором все сделано для велосипедистов, а победили все равно электронные скутеры.

Машин подозрительно мало, и в этом скорее всего виновато не сонное воскресенье, а какие-то хитрые налоги, но проверять лень, умирающему на такое плевать. Хлипкий деревянный мостик заканчивается первыми ступеньками в городе. Велик бахает, подпрыгивая на ступеньках.

Вечером набережная перекрыта полицией и бомберами, так тут называют пожарных. Летает вертолет, скользя прожектором по бухте. Неподалеку рыщут катера с мигалками, по пирсу бродят полицейские с фонариками. Индийские на вид велорикши знают не больше моего, говорят кто-то ушел купаться, навсегда. Я киваю, один кидает вдогонку, с легкой издевкой: 'он хотел попасть туда', показывает в небо. Чувствуется, что ему неприятна слабость белого человека, у которого все есть, но и этого ему недостаточно. С другой стороны, велорикши тоже уже не те - под каждым стоит электромотор, а разве не в мучениях рождается истина?

В программе сегодня - посещение ресторана-слэш-ночного клуба Shoko. Лопаю разложенные по местам булочки, не понимая до сих пор, зло ли хлеб. Скорее всего зло. Но это неточно. Незнакомый чел покупает шесть бутылок моёт (который как бы 'моэт', ну да ладно, 'теперь моё' не рифмуется с -эт) в стол, мой приятель недовольно фыркает. Моёт/Моэт для него - прошлый век. Пойло, в котором можно только кур купать. В завершении очередной стейк, кровь из него буквально льет ручьем. Карниворы с потерянным чувством охотника принимаются орудовать зазубренными столовыми ножами. Незнакомый чел набухивается моётом/моэтом и в момент распугивает сидящих за столиком, не успевших даже толком охмелеть людей. Я чем-то завидую ему. Я до такого состояния давно не напивался. А шампанским - вообще никогда.

В соседнем Pascha, том, который с вишенками, намекающими на запретный плод молодых щёлочек, приятель в отместку пижону, которого уже под руки отвели в гостишку, берет Dom Perignon. Две бутылки приносят в красивом ведерке размером с детскую ванну. Этикетки богато горят люминесцентом, и только ко второй бутылке малоопытные понимают, что надпись подсвечена фонариком, питающимся батарейкой, спрятанной в основании бутылки. За это определенно не жалко и доплатить сто евро. Но это все еще не кристал. И даже не ace of spades.

На следующее утро на площади, спрятавшейся за W, мужик гейского вида учит молодую девчонку в дредах (блин, кому-то в этом мире когда-либо шли дреды?) кататься на роликах под попсу 80х. Он изящно двигается, он доволен собой, в этот момент он король мира, из тех редких королей, что не требуют постоянной оценки со стороны для ощущения собственной значимости. Я опять всплакнул, но неповоротливая хоть и смазливая девчонка испортила момент. Она внимательно копирует сенсея, но получается слишком угловато и сексуально. Тут нет чистоты порыва, голые ножки в облегающих шортиках каждый раз и у каждого мужика вызывают экспериментально безупречно повторяемый эффект. Но нет, задорно виляющий зад добавляет пару пунктиков. Ок, прощаю шортики. И даже дреды. К гею на роликах подкатывает жена, и я который раз напоминаю себе, что нельзя раздавать ярлыки незнакомым людям. Он еще больше вырос в моих глазах. Это чистое наслаждение, фан и скилл, не сублимация, возможно - не генетическая ошибка. Город тут же стал мягче, добрее. В нем уже и не стыдно умереть.

Вечером - прощальный ужин в итальянском ресторане. Самая вкусная еда за пять дней. За барной стойкой сидят две симпатичные девчонки. Пьют коктейли, в каком-то неясном ожидании. Кого? Годо? Эскорт? Слишком молоденькие, это ж не Москва. Как обычно, меж бурратой и вителлой алла миланезе, прикидываю вероятности и возможности. Утром самолет. Я год как не пью. Со мной нет вингмэна. Считывать мысли молодой, испуганной девочки бывает мучительно на трезвую голову.

В номер прихожу разочарованный, в который раз стал жертвой обстоятельств. Или, что ближе к реальности, психика требует значимости, не исчезнуть в этом городе, хоть вплавь, хоть со шприцом, в городе, где нужно быть молодым и здоровым, и, кстати, не обязательно богатым (хотя как они могут себе позволить квартиры за миллион - не совсем понятно, может живут с родителями, как итальянцы?). Открываю spotify, выбираю meditation/mindfulness music, выключаю свет, закрываю глаза. Тяну спину, ноги, медленно вводя себя в транс, растворяясь в себе (спасибо, Надя!). Ощупываю шероховатости, бугорки и складки, говорю спасибо своему телу за то, через что ему пришлось пройти, годами не слыша от эго даже сухого 'спасибо'. Понимаю, как ему трудно, было и есть, как ему, пожалуй, не очень повезло со мной. Рыдаю в голос. Через десять минут, залив матрас, с красными глазами, прихожу в себя. Понимаю уж и без авторского текста, что умереть в этот раз не получится.

Завтра лечу домой. Ветераны идут в бой.