Нафаня

Салов Андрей Владимирович Нафаня

Эта воистину сказочная, фантастическая история случилась со мной несколько дней назад. Один знакомый предложил мне выгодную сделку, от которой я не смог отказаться. В обмен на несколько кружочков старинных монет он предложил мне солидную сумму наших, пусть и неконвертируемых, но все же желанных рублей.

Мы ударили по рукам, и уже вечером я трясся в электричке, направляясь в деревню к бабке, где, как я был уверен, есть то, что мне нужно.

Бабуля очень обрадовалась приезду любимого внука, и уже спустя минуту, как по мановению волшебной палочки, на простом деревянном столе, покрытом белой скатертью, появилась обжигающая, бесподобно вкусная картошка, шмат деревенского сала и крынка настоящего парного молока, вкус которого я уже давно позабыл, поселившись в пыльном и грязном городе.

Бабка на удивление быстро дала разрешение на «обыск» и даже указала место, где, по ее разумению, должно находиться то, что меня интересует. Мысленно я уже поздравлял себя с успехом.

Закончив трапезу и направляясь в кладовку к заветному сундуку, я не обратил особого внимания на странные слова бабки, произнесенные мне вослед: «Смотри там, внучек, поосторожнее, не обижай Нафаню!»

— Ну, вот еще, — буркнул я себе под нос, — стоит меня предупреждать о каком-то там коте, к ним я равнодушен, я уже давно вышел из того возраста, когда этих созданий мальчишки самозабвенно таскают за хвост и также самозабвенно верят в сказки.

Верят в сказки. Лучше уж таскать кота за хвост, привязывать к его хвосту банку, чем верить таким глупостям, как сказки. В сказки я не верил это точно, по крайней мере, до того момента, пока не повстречал Нафаню, — маленького и нахального серого домового. Впрочем, обо всем по порядку.

Лампочка в кладовке светила тускло. Нужно будет сменить ее, в очередной раз дал себе слово. Но худо-бедно, а видно было, так что то, что со мной случилось, на зрение и темноту валить я не имею права.

Открыв сундук, откладывая в сторону ненужный хлам, я принялся искать то, ради чего собственно, сюда и заявился.

Вот тут-то и появился Нафаня, нарисовался во всем своем блеске и величии. Сперва я принял его за мышь, в тот момент, когда в углу послышались какие-то подозрительные шорохи. Приглядевшись, я заметил в куче рухляди в самом конце кладовки какое-то серое существо с плутоватой рожицей.

По этому поводу я даже произнес небольшую речь.

— Мышь, — сказал я, — мышь полевая, мышь амбарная, грызун и вредитель, — констатировал я сей факт и в доказательство своей правоты швырнув в угол подвернувшийся под руку старый, еще покойного дедушки башмак.

Мышь проворно увернулась и, возмущенно хмыкнув, перебралась на коробку со старой посудой, где и открыла свой рот. И тут произошло невероятное. Мышь заговорила! Нормальным человеческим языком, глядя на меня и, без сомнения, обращаясь именно ко мне.

— Болван, молодой тупоголовый кретин, — молвило существо, что при более пристальном рассмотрении походило скорее не на мышь, а на крохотного, покрытого серой шерстью человечка.

Я застыл на месте с зажатыми в ладони монетками, недоуменно взирая на происходящее, напряженно размышляя о том, хорошо ли я спал прошлой ночью и не слишком ли много хватил за обедом парного молока.

А тем временем серое существо, пользуясь моим замешательством и недоумением, продолжало разглагольствовать в том же духе, не забывая время от времени поносить меня еще более обидными словами. Смысл его речи сводился к тому, что даже самая последняя мышь в тысячу раз умнее такого идиота, как я, а что касается его, Нафани, так я не стою и пучка его превосходной шерсти.

Вскоре я вышел из состояния оцепенения, и в зарвавшегося оратора полетел еще один башмак, от которого он снова благополучно увернулся, не прекращая ни на миг своей гневной обличительной речи

Последующие несколько минут были сущим светопреставлением. Не на шутку разгневанный высокопарными речами незваного оратора, я занялся обстрелом всерьез, швыряя в него все подряд. Он искусно маневрировал, уклоняясь от моих метательных снарядов, причем с каждым новым залпом поток его красноречия отнюдь не иссякал, а наоборот, становился все более пышным и колоритным.

Настал момент, когда я, вконец обессиленный, повалился на какие-то узлы прямо у сундука, глотая поднятую нашей возней пыль, а мой мучитель с явно чересчур длинным языком, продолжал атаку на психику, уже в десятом колене понося моих предков и будущих потомков.

И тогда я пошел на хитрость.

Притворившись задремавшим, я выждал момент, когда Нафаня, — супердомовой, прозябающий в этой халупе, хотя должен жить в хоромах, как он сам выразился, — несколько поумолк, а затем и вовсе стих, грозя кулачком и бросая на меня полные презрения взгляды. И вот тут-то я и осуществил свой грандиозный замысел, буквально сразив Нафаню небольшой речью.

— А все-таки ни сказок, ни тем более домовых не существует, и кто утверждает обратное, тот самый настоящий кретин.

Теперь пришел черед поразиться наглости Нафане. От возмущения он потерял дар речи и только беззвучно хлопал губами, тщетно силясь хоть что-то сказать.

И я нанес еще один удар.

— Сказок не существует, а вот говорящий вредитель-грызун, — вещь вполне допустимая и наукой не отвергаемая.

Сказав это, я с самым невинным видом отвернулся от Нафани, не обращая на него внимания, пропуская мимо ушей целый шквал оскорблений, обрушившийся на меня. Но этого Нафане показалось мало, и он перебрался на сундук, рассчитывая произнести свою красочную речь мне прямо в ухо. Он допустил непростительную ошибку.

Молниеносно развернувшись, я спихнул его в сундук и захлопнул крышку, не обращая внимания на мольбы и проклятия, попеременно раздающиеся из его недр. Вскоре Нафаня умолк, пообещав мне на прощание кучу мучений-приключений.

Не обращая более внимания на плененного домового, я, став на четвереньки, принялся собирать с пола оброненные в схватке монеты. И в этот миг что-то треснуло меня по голове, перед глазами поплыли радужные круги, а тело рухнуло в пустоту…

Очнулся я в каком-то странном лесу. Даже стало чуточку страшно, такой дремучей чащобы я не видел отродясь. Как меня угораздило сюда попасть?

Я попытался ущипнуть себя, дабы убедиться в том, что это не сон и не наваждение и вся эта чушь собачья существует на самом деле. Но сделать это оказалось не просто, скорее даже невозможно, ибо рук у меня не было, как, впрочем, и головы. А вот ноги, — те, действительно, были, я отлично их чувствовал, — две превосходные куриные ноги. Было и тело с глазами, — подгнивший деревянный сруб с подслеповатыми оконцами.

Я стал избушкой. Избушкой на курьих ножках, типичным персонажем русской сказки, в существование которых я не верил. Я стал вещью и, стало быть, имел хозяина, скорее, хозяйку. А вот и она приближается на ступе.

Смотри-ка: летит точнехонько на крыльцо. Что ни говори, а бабуля ас, хотя ас с довольно неприятной внешностью.

А это кто там пристроился рядом с нею, на самом краешке ступы? Ба! Да это ж Нафаня! Ну уж дудки, не видать вам мягкой посадки!

В самый последний момент я повернулся немного в сторону. И все-таки бабка оказалась скверным пилотом. Она не успела сманеврировать, в результате раздался удар, послышались стоны и проклятия.

Я видел в окно, как из покореженной ступы выбирается позеленевшая от ярости старая ведьма, а следом за нею семенит Нафаня, как они с проклятиями приближаются к крыльцу.

Я их видел, как и все нормальные люди, через окно. Я снова стал человеком, добрым молодцем, каким я выглядел в зеркальном отражении отполированных до блеска огромных кастрюль. Уж очень были большими кастрюли, и слишком зла была бабка, и я решил не дожидаться ее появления, а где-нибудь спрятаться.

Я укрылся за печь, огромную русскую печь. Но подлец Нафаня выдал меня. До сих пор у меня стоит перед глазами та ехидная, торжествующая физиономия и указующий в мою сторону перст.

И я был схвачен, несмотря на то, что был крепким добрым молодцем и владел кое-какими приемами. Но мне не повезло. Я нарвался на старуху с талантом гипнотизера, ибо руки и ноги отказались повиноваться, и я оказался усаженным на здоровенную лопату и путь мне предстоял один, — в печь. Нафаня испортил мне последние мгновения жизни, открыв, глумясь, печную заслонку.

Так началось мое бесконечное путешествие по сказочному миру…

Кем мне только не приходилось быть: и добрым молодцем, и стариком шарманщиком, гномом, красной девицей, предводителем разбойничьей шайки, Кощеем, Змеем-Горынычем и еще черт те знает кем и чем Куда только не бросала меня судьба. Все вокруг меня менялось, находилось в непрестанном движении, и прямо из одной сказки я попадал в другую. Неизменным было одно: где бы я ни был, повсюду встречался мне Нафаня и устраивал какую-нибудь гадость. В конце концов, я настолько к нему привык, что не мыслил себя без нахального домового, и поэтому не предал Нафаню, как мечтал, сотням ужасных и мучительных смертей, когда он, совершив нелепую ошибку, оказался в моих руках. Я не убил его, но и простить не мог. Я поступил иначе. Я обрек Нафаню на вечные мучения и скитания, расплатившись его же монетой. Я запечатал маленького нахала в бутылку и бросил в море, и волны унесли ее прочь.

Меняя, как и прежде, облик и место пребывания, меняя сказку за сказкой, я продолжал жить дальше. Но только без Нафани. Признаюсь честно, мне даже стало чуточку грустно, ибо, утратив его, я утратил то единственное, что вызывало воспоминания о прошлом.

Однажды я оказался в Лукоморье, где познакомился с говорящим котом, который умел не только рассказывать сказки, но и мыслить. И этот кот оказал мне неоценимую услугу, вернул утерянный душевный покой.

— Найди Нафаню, — сказал он, — и ты покинешь мир сказок, где ты чужой.

И я последовал мудрому совету. Я искал Нафаню повсюду. В морях-океанах, в густых непроходимых лесах, на вершинах скалистых гор, в шумных сказочных городах. Это был волшебный мир, и брошенная в воду бутылка могла оказаться где угодно. Но все-таки она оказалась в море!

Я прошел вдоль и поперек сказочные земли, но Нафани нигде не было.

…Возле самого синего моря стояла старая покосившаяся хибара, вблизи которой сушились на солнце сети. Я привычно снял их с крючьев и забросил в море, словно только этим и занимался всю жизнь. Я был в новой сказке и жил жизнью персонажа.

Выждав, я принялся вытягивать снасти обратно под крики и проклятия вышедшей на крыльцо вечно недовольной старухи-супруги. Я тянул сеть в надежде поймать золотую рыбку и попросить у нее, перво-наперво, целое корыто взамен старого, растрескавшегося. А может, лучше вместо корыта, не слушая брань старухи, попросить владычицу морей вернуть мне Нафаню!?

Сеть потихоньку выбиралась на берег, и в самом конце ее определенно что-то было. Нет, это была не золотая и ни какая-нибудь другая диковинная рыбка, это была бутыль бледно-зеленого цвета.

— Нафаня, — прошептал я, откупоривая бутылку, и… в тот же миг понял, что сижу в старой пыльной кладовке, в доме у бабки, держа в руках невесть как попавшую ко мне книжицу, открытую на этой кульминационной сцене.

Вокруг было разбросано еще множество самых разных книг, коробка с которыми и свалилась мне на голову, оставив на память о себе внушительную шишку.

Водворив коробку на место и подобрав рассыпанные по полу монеты, я подошел к сундуку и слегка приоткрыл крышку. И тотчас же в образовавшуюся щель шмыгнуло серое существо и проворно скрылось в углу кладовки.

«Интересно, — подумал я, — как сюда ухитрилась забраться мышь? А может это вовсе и не мышь!?»

Конкурс нечистых

Вторично со сказкой я столкнулся на исходе лета. Встреча произошла, как и в прошлый раз, на деревне у бабушки.

Признаться честно, ехать к ней я не собирался, а о тех странствиях, что случились со мной в прошлый приезд. Но не поехать я не мог. Бабка написала в письме, что серьезно больна и мое присутствие у нее просто необходимо.

Каким-то образом я сразу почувствовал, что дело не в бабкиной болезни, а в чем-то другом. Как показало время, я оказался прав. Бабуля и в самом деле немножко прихворала, но это была обычная для ее возраста хворь. В ее движениях, словах, жестах сквозила какая-то недосказанность, и я напрямик спросил бабку о цели моего приглашения.

И она поведала мне о своей печали. Пошла вот уже вторая неделя, как исчез Нафаня, неизвестно куда и зачем, и старушка опасалась всерьез, уж не случилось ли с ним худого.

Ее просьба сводилась к следующему: мне необходимо пойти по указанной ею дороге и там, куда она меня приведет, поискать, поспрашивать про Нафаню, тем более что я единственный, кроме нее, человек, кто знает его.

Бабкина просьба привела меня в легкое недоумение. По правде говоря, я начал серьезно сомневаться в существовании Нафани, — смешного маленького домового, и давнишняя с ним история казалась далеким и нелепым сном. Но обижать бабулю отказом не хотелось. Наскоро перекусив, я направился по указанному пути…

Дорога петляла по лесу в направлении деревушки Н., и я не сомневался, что она приведет меня прямиком к дому какой-нибудь древней, как и моя бабка, старухи.

Возле здоровенного, лежащего впереди камня дорога раздваивалась, превращаясь в две захудалые тропки. Выбирать из них не пришлось, дорога сама распорядилась, куда мне идти. Не дойдя до развилки нескольких шагов, я провалился в пустоту. В глазах потемнело. На краткий миг. Я не успел толком испугаться, как вновь увидел свет, и понял, что нахожусь в совершенно ином месте. Удивления не было. Я узнал это место. Я был в сказке.

Прямо передо мной находился здоровенный валун с выбитыми на нем словами и стрелками-указателями. Как и положено в сказке, от него отходило три тропки-дорожки. Я выбрал дорогу, ведущую в тридевятое царство, и зашагал по ней в поисках Нафани.

Дорога привела к берегу озера, где я встретил первого сказочного жителя тридевятого царства. Им оказался работник Балда. Сидя возле кромки воды, он с самым унылым видом предавался созерцанию собственных грязных ногтей. Прут, которым он должен мутить воду, вызывая раздражение и досаду чертовской братии, валялся неподалеку и, по-видимому, уже давненько не пускался в ход.

Это было что-то новое. Такого во время предыдущего путешествия в сказку я не видел.

Балда оказался словоохотливым хлопцем и охотно поведал свою историю. Сидит он на берегу озера вот уже вторую неделю. Первое время он пытался, как положено, раздражать чертей и на славу замутил им воду, но на все его старания никто не реагировал. Складывалось впечатление, что озеро необитаемо, хотя он знал точно, что всегда в нем водились черти, которых он нервировал.

Я предложил Балде не томиться напрасно в ожидании, а вместе со мной отправляться на поиски. Балда согласился и, попросив его немного обождать, умчался в направлении своего жилища. Вскоре он вернулся со здоровенным мешком и мотком веревок, предназначенных для пленения чертей и последующего водворения их к месту исконного обитания.

Спустя еще минуту, насвистывая, мы отправились в путь.

Дорога пролегала через лес, местами приближаясь к бегущей через лес речушке, несмотря на позднее время, в лесу было полно мужиков и баб, собирающих хворост, ягоды и грибы.

Этого не должно было быть, и я потребовал объяснений.

Один шустрый мужичонка поведал нам свою историю.

— Прежде, — сказал он, — мы бы ни в жисть не пошли в лес в такую пору. Раньше здесь было полным-полно всякой нечисти. Были тут и водяные с русалками, и утопленники, и кикиморы. Но сейчас их не стало, и куда запропастилась вся эта нежить, — одному Богу ведомо. Исчезли даже вездесущие обитатели леса — лешаки, не кому стало пугать по ночам одиноких путников.

В этом мы убедились сами. Проплутав по лесу несколько часов, ни разу не услыхали характерного лешачьего уханья.

Мужичок с радостью составил нам компанию. Таким образом, наш небольшой отряд состоял уже из трех человек, когда мы наткнулись на ведьмину избушку, где и решили заночевать, испросив у Бабы-Яги позволения. Но чем ближе была избушка, тем сильнее крепла во мне уверенность, что спрашивать разрешения на ночлег будет не у кого. Старая ведьма наверняка там же, где и прочая нечисть. Я чувствовал, что все это неспроста и каким-то образом связано с исчезновением Нафани.

Мои опасения подтвердились. В ответ на стук дверь послушно отворилась. На пороге стоял добрый молодец, вот уже который день, тщетно ожидающий ведьминого гостеприимства.

Утром мы отправились в путь вчетвером, а когда миновали лесную полосу, наш отряд вырос до дюжины. За исключением меня, Балды и говорливого мужичка, остальная наша группа состояла исключительно из добрых молодцев, тщетно карауливших в избушках «своих» ведьм.

На выходе из леса мы столкнулись с Ильей Муромцем, который, сидя на придорожном камне, чистил меч. Весь вид его выражал величайшую обиду. А обида действительно была огромной. Соловей-разбойник после третьего бандитского посвиста исчез, и это было величайшим нарушением правил.

— Так, — жаловался Илья, — поступать нельзя. Уж теперь-то я намылю как следует разбойнику шею, едва он объявится здесь снова.

Вместе с нами Илья пересек Калинов мост. Дальнейший наш путь пролегал через просторные поля, где к нам присоединилось с полдюжины грустных богатырей, растерявших своих Змеев-Горынычей, с коими в этих краях у них назначены были схватки.

Нечисть сгинула бесследно и никто не мог с уверенностью сказать, в какой стороне она теперь обретается…

Спустя пару дней небольшой отряд добрался до древней, полуразвалившейся и погруженной в сон деревушки. Ее обитатели дрыхли, махнув рукой на дела, пришедшие в крайнее запустение. И это было неудивительно. Из деревни исчезли домовые, и некому стало понукать не шибко работящих людишек.

Но нам повезло. Из деревни ушли не все. В отдалении мы услышали тюканье топора, столь неуместное в сонном царстве. Старый домовой Трифон не подался в бега с прочей братией. Он был слишком стар и умен для того, чтобы участвовать во всяких сомнительных конкурсах. Он-то и указал нам место, где должно произойти интересующее нас действо.

Когда наш отряд перевалил через последующий бугор на пути к указанной долине, глазам предстало невероятное зрелище. В долине кипело сражение. Нечисть грудь в грудь билась с нечистью, змеи бились со змеями, дрались ведьмы с ведьмами. Вцепившись друг в друга, поднимая тучи пыли, катались по земле грязно-серые комочки, — домовые. Отчаянно волтузя друг друга, нащелкивая собратьям копытами по рогам, яростно бились черти.

Повсюду валялись в пыли затоптанные сражающимися некогда алые ленты, на которых еще можно было прочесть надписи: «Мистер Черт», «Мисс Ведьма», «Фотомодель Домовой», «Супер-Змей» и прочие.

Все стало на свои места. Несомненно, такой переполох в тридевятом царстве вызвал Нафаня, насмотревшийся по телевизору всевозможных конкурсов и решивший совершить в сказке культурную революцию. Что из этого вышло — я видел.

По моей команде отряд набросился на нечисть. Нужно было видеть радостную физиономию Балды, волокущего в огромном мешке до сих пор колошматящих друг друга чертей; нежную улыбку, коей награждал потрепанного в битве Соловья- разбойника Илья Муромец; с какой отеческой заботой уводили с собой богатыри взнузданных Змеев-Горынычей. Словоохотливый мужичок помахал мне на прощание рукой, гоня хворостиной перед собой целый выводок утопленников и водяных.

Вскоре я нашел Нафаню. Вид его был жалок и смешон. Правое ухо распухло, под левым глазом красовался здоровенный синяк, а сам он с ног до головы был покрыт грязью. Домовенок смотрел на меня, своего спасителя, как на заклятого врага.

Уже перед самым возвращением домой, выкупав его в озере, где работник Балда самозабвенно дразнил прутом чертей, я не удержался и спросил Нафаню о том, кто же все-таки стал победителем конкурса нечистых?

Он, презрительно хмыкнув, прошипел:

— Кто, кто… Конечно же, я!!!

Именины

Отправной точкой следующего приключения вновь стало бабкино письмо. В нем она просила срочно приехать. Она писала, что с нетерпением ожидать моего приезда будет и наш общий знакомый. О цели вызова бабка умалчивала, но я догадывался, что здесь замешан Нафаня, дувшийся на меня до сегодняшнего дня и, похоже, решивший помириться.

Вечером я стоял на небольшом полустанке, куда доставила меня электричка. Предстоял не очень далекий, но и не близкий путь. Километра два с половиной, если идти, как все нормальные люди, по дороге. Но раз я верил в домовых, и не только верил, но и общался с ними, то я не мог причислить себя к разряду нормальных и поэтому направился к бабке напрямик через замерзший пруд.

Насвистывая, я зашагал по льду, довольный выдумкой, позволившей ощутимо сократить дорогу. Но наступившие сумерки испортили настроение. Возле самого берега лед предательски хрустнул, и я оказался по горло в ледяной воде.

К счастью, купание было непродолжительным, и вскоре я стоял на берегу, дрожа на морозе как осиновый лист. А тут еще так некстати подул ветер!

Слава Богу, что от места купания до бабкиного жилья было рукой подать, и вскоре я, покрытый тоненькой ледяной корочкой, стоял на пороге ее большого и теплого дома.

Выпив горячего молока с медом, я согрелся и перестал клацать зубами. Расположившись поудобнее у пышущего жаром камина, приятно расслабил тело, всецело отдаваясь теплу. Тишина и покой сделали свое дело, и вскоре я задремал, развалившись в мягком кресле.

Разбудили меня волнующие запахи, щекочущие нос и слабый шум, доносящийся с кухни.

Поборов лень и сонливость, я направился к источнику дразнящих ароматов. На кухне царила бабуля. Пребывая в непрестанном движении, помогал ей плут Нафаня, чистый как никогда, с ярким бантом, чудом державшемся на шее. Не обращая на меня внимания, они занимались сервировкой огромного стола.

Чего здесь только не было! Поджаристая курица, румяные пироги, пельмени, черная икра, море импортных напитков, гора всевозможной снеди, невесть откуда добытая в наше голодное время.

В конце концов, мне удалось привлечь Нафанино внимание, поймав его за ухо. Поняв, что так просто ему не отделаться, Нафаня, в обмен на возможность двигаться, объяснил происходящее. Оказывается, я имею честь быть приглашенным к нему на именины. Сегодня в полночь Нафане исполняется сто сорок лет. Возраст, соответствующий молодому домовенку, каким он, в сущности, и был, несмотря на солидность и значимость, напускаемую порой на себя.

Без четверти двенадцать приготовления были закончены, и первые три персоны расселись за праздничным столом. Нафаня, как и подобает имениннику, занял место во главе стола, справа от него бабуля, а слева я.

Едва мы уселись, дверь отворилась, и один за другим, с подарками и поздравлениями, начали прибывать гости. В доме собралась вся нечисть, обитавшая в окрестностях. Были тут и водяные с русалками, покинувшие замерзший пруд, лешаки с ведьмами, оставившие ради праздника теплые дупла деревьев, домовые с нашей и соседней деревень, вездесущие пройдохи черти и важные заграничные гости — тролли, с которыми Нафаня учился в Начальной Школе Нечистой Силы.

Закрылась дверь за последним гостем. Часы пробили полночь, и едва смолк отзвук ударов, звякнули поднятые в честь именинника кубки, наполненные хмельным медом и брагой из бабкиных запасов.

И грянул пир. Поглощались горы деликатесов, рекой тек хмельной мед. В доме стало шумно, уютно и весело. Нафаню обнимали, жали его маленькие ручонки, трясли за уши. Русалки, исполнив в честь виновника торжества танец, преподнесли ему изумительный букет из лилий, а тролли сделали подарок, достойный заморских гостей, — горсть великолепных изумрудов. Не остался в стороне и я, преподнеся Нафане в качестве презента любимый галстук, что, обсохнув, был снова неотразим и на который домовенок давно положил глаз.

И вновь безумное буйство музыки и веселья. Танцевали все. Я тоже отплясывал лихо, отдавая особое предпочтение молодым и симпатичным ведьмам и русалкам. Особенно одной из них. Я познакомился с чертями, подружился с ее папашей. Я уже был готов сделать ему важное признание, как вдруг веселье разом смолкло и все исчезло. Исчезла и она, с ослепительно-белой розой в черных как смоль волосах.

Пропел петух, и нечисть сгинула в ожидании ночи.

Убрался в угол и Нафаня, и только бабка, покряхтывая, прибирала следы буйного ночного веселья.

То ли я выпил слишком много хмельного меда, то ли ночь без сна дала о себе знать, но, сделав, неловкий шаг, я загремел на пол, пребольно ударившись лбом.

Что было дальше, — не помню. А когда открыл глаза, то увидел белые больничные стены. Я был в больнице!

Спустя минуту, в палату вошел человек в белом халате, а следом за ним мои родители.

— Воспаление легких, — был приговор врача, приковывающий меня к постели на целый месяц.

— Как я сюда попал? — спросил я у родителей. — Как поживает бабка, Нафаня?

Ответом было недоуменное молчание, и только врач едва заметно покачал головой, полагая, что пациент все еще плох и бредит.

Больше я не заикнулся о Нафане. Я лишь спросил о том, как очутился здесь?

Оказывается, сюда меня доставила «скорая», вызванная бабкой. Я пришел к ней продрогший и мокрый, и единственное, на что был способен, — ввалиться в дом и, растянувшись на полу, набить на лбу здоровенную шишку.

Я был вполне удовлетворен рассказом матери, но на бабку в самой глубине души затаил обиду. Хотя сам не знал за что. Быть может за то, что так рано пропели петухи?

Я отвернулся к окну и, прежде чем уснуть, долго созерцал забытую кем-то на подоконнике ослепительно-белую розу.

Весенняя сказка

Весной, когда по-настоящему стало пригревать солнце, я добровольно отрекся от мира большого города, уединившись в тиши и покое деревенской глуши. От нервозности, постоянно преследующей меня, как и большинство людей в городе, здесь, на девственно чистом просторе, не осталось и следа.

В один из солнечных и погожих дней, после вкусного и обильного завтрака, находясь в прекрасном расположении духа, прихватив с собой удочку и банку червей, я направился на пруд, где в полном согласии с собой приступил к созерцанию лениво покачивающегося на чуть рябой водной глади поплавка. Теплые волны по-весеннему щедрого солнца расплескивались по телу, ласкал кожу ветерок, и под тихий шелест камыша незаметно подкрадывалась дремота. Не схватить бы солнечный удар, было последней мыслью, прежде чем разум погрузился в пучину сновидений. И снилось лето, такое солнечное и прекрасное.

Но одно божье создание прервало наглым образом мой сон.

Удобно примостившись на кончике моего носа, пестрое невесомое создание, — бабочка, принялась, не спеша наводить красоту с таким возмутительным спокойствием, словно находилась не на носу царя природы, а на самом обычном и заурядном сучке. Весь ее вид выражал полнейшую невозмутимость и уверенность в собственной правоте и значимости.

Наглость ее поведения возмутила мое, раздобревшее в последнее время сердце. Пренебрежительное отношение к собственной персоне со стороны насекомого, пусть и крылатого, я стерпеть не смог, уж больно серьезным было оскорбление.

Сперва я просто хотел прогнать зарвавшееся насекомое. Но на мое исполненное величия неспешное движение рукой оно не соизволило прореагировать, продолжая заниматься собственным туалетом.

Это уж слишком! Ради великого дела мщения я поборол лень и, вскочив на ноги, попытался схватить возмутителя спокойствия. Но сделать это оказалось не просто. Ловко уворачиваясь от рук, насекомое, не скрывая этого, явно намеревалось вновь совершить посадку на облюбованное место.

В непрестанной борьбе и движении мы достигли обрывистого берега. А спустя еще мгновение, увлекшись схваткой с наглецом, я потерял осторожность, — в результате бабочка оказалась в воздухе, а я в воде, куда плюхнулся, издав нечленораздельный вопль. И в тот самый миг, когда я попытался выбраться на берег, произошло невероятное!

Занимаясь спасением собственной персоны, я краем глаза успел заметить мелькнувшие неподалеку странные серые тени. Спустя мгновение я почувствовал, что помимо желания двигаюсь не к берегу, а в сторону и вглубь.

Едва глаза свыклись с полумраком вод, я предпринял попытку осмотреться и понять, что произошло. Дышалось под водой так же хорошо, как и на поверхности. Неужели это новый ход в сказочный мир!?

Я словно рыбешка запутался в сети, и не было возможности выбраться из нее. Мои ловцы, — парочка дюжих, зловещего вида карасей, куда-то тащили меня, беспомощную жертву.

Чем дальше мы удалялись от берега, тем многочисленнее и разнообразнее становилась свита. Спустя пару минут после пленения меня сопровождало несколько дюжин всевозможных рыб: от здоровенного тупицы-карася, до немощного хитреца-пескаря. И все они смотрели на меня со странным блеском в рыбьих глазах. Хотя никто из них не произнес ни слова, я догадывался, что они скажут, едва им представится такая возможность.

Среди сопровождающих рыб были и просто любопытные, примкнувшие к нашей процессии. Утолив любопытство, они либо убирались прочь, либо вливались в ряды эскорта. Были здесь и русалки, не менее падкие до зрелищ, нежели рыбы. Одна из них показалась знакомой. Я видел ее на Нафаниных именинах! А может, мне показалось, и это просто одна из многочисленного племени любопытствующих?

Расспросив о чем-то одного из золотистых конвоиров, русалка исчезла из виду.

По прошествии некоторого времени, окруженный огромной рыбьей стаей, я был доставлен на место, где, по всей видимости, и будут вершиться суд и расправа.

И рыбы заговорили. Я не ошибся в своем предположении. Живостью ума рыбье племя не отличалось, и поэтому единогласно порешило принести меня в жертву желудкам, попросту сожрать. Участь моя была решена. Я пал жертвой собственной страсти, и любовь к рыбным блюдам будет должным образом вознаграждена.

Но я не рыба, и все во мне протестовало против перспективы быть съеденным. Я предпринял отчаянную попытку освободиться, но путы, пришедшие на смену сетям, надежно держали руки и ноги, не давая ни малейшего шанса. Осознав бессмысленность и тщетность потуг, я смирился с безысходностью положения. Я ждал казни.

Развязка была близка. В полумраке вод блеснул большой и острый нож, что должен был положить конец моим страданиям. Но я не пал казненным под восторженный рыбий гомон. Спасло чудо.

Грядущее избавление явилось в облике голубоглазой и белокурой русалки, той, что показалась мне знакомой.

Шепнув что-то карасю, занесшему надо мной блестящий нож, она протянула ему какой-то предмет. Предметом, который с величайшей осторожностью перекочевал из рук русалки в плавники карася, оказался ананасовый сок. В жестяной банке с яркой, рисованной этикеткой, изображающей далекую Африку с сидящей на пальме обезьянкой.

Карась опустил нож и, поднеся банку к губам, торопливо открыл крышку. И тут произошло невероятное! Вместо желанного сока из нее выскочило нечто неописуемое, косматое и грязное, испускающее леденящие душу вопли.

Эффект был поразительным. Зрелище, представшее глазам многочисленных зрителей, могло устрашить кого-нибудь и посмелее трусоватого рыбьего племени. Мгновение спустя в округе не осталось никого, за исключением моего спасителя.

Им оказался Нафаня, неведомо как попавший в банку и вызвавший своим эффектным появлением из ее глубин такой переполох.

Враг бежал, но вскоре он оправится от пережитого и устремится в погоню, пришла моя очередь позаботиться о спасении.

Прижав к себе маленького, покрытого шерстью человечка, я, загребая свободной рукой, устремился к берегу. Возле самой его кромки услышал погоню. Но, несмотря на старания преследователей, схватить нас не удалось. Перед самым их носом, я обессиленный бешеным темпом заплыва, выкарабкался на берег, где, отпустив Нафаню, повалился на землю без сил.

Все, что оставалось преследователям, ударить хвостами по воде, окатив меня напоследок тучей разноцветных брызг.

Прохладный душ, обрушившийся на меня, заставил открыть глаза.

Вокруг расстилалась безмятежная водная гладь и гладь зеленая, на которой я лежал. Ничто не напоминало о происшедшем. Все было, как и прежде — то же спокойствие и умиротворяющая тишина весеннего дня, то же ласкающее кожу прикосновение ветра. Только плененный и помещенный в ведро карась, нарушал идиллию всеобщего довольства и спокойствия. Посылая навстречу каскад искрящихся на солнце брызг, он выражал недовольство и несогласие с незавидным положением пленника и уготованной ему в дальнейшем участи.

А может, ничего и не было, — подумал я, — лишь чудный сон, могущий присниться только в такой прекрасный день. Но, благодаря ему, я понял, насколько отвратителен плен.

И я отпустил карася, ударившего напоследок хвостом и скрывшегося в прохладной и спасительной глубине.

Собрав рыболовные снасти, я отправился в обратный путь к домику бабули. Я хорошо отдохнул и зверски прголодался, а там наверняка что-нибудь вкусненькое.

Уходя, я заметил жестяную банку, в которой тоже томились пленники, — земляные черви. Я пнул банку ногой, даруя им свободу.

Жестянка перевернулась, и я разглядел этикетку. Ананасовый сок! Что-то кольнуло сердце, на мгновение показалось, что вместо обезьянки с рисунка на меня глядит улыбающаяся Нафанина рожица. Но это длилось только миг, один короткий миг, а затем наваждение исчезло, и был только день, прекрасный солнечный день.

Гадание в рождественскую ночь

С некоторых пор, по вполне понятным причинам, я увлекся оккультными науками. Я запоем поглощал все, что было связано с интересующим меня предметом. Книги по спиритизму, медитации, всевозможные брошюры о потустороннем мире, «Тибетская книга мертвых», магия и чертовщина, все то, что было чуждо реальному миру, влекло меня. Я интересовался лешими и домовыми, нечистью и нежитью всех мастей. Я увлекся всерьез, и мне было наплевать, что думают об этом увлечении другие.

Родители отнесли его к моей очередной прихоти, что исчезнет сама собой и с которой не стоит бороться. Что касается друзей и подруг, они восприняли это без особого удивления. В наше довольно скучное время, многие увлекались подобным.

Но был в нашей компании один не верящий в сверхъестественное, в чудеса и потусторонние силы. Град его насмешек и подковырок постоянно обрушивались на меня. В конце концов, его бесконечные насмешки надоели, и я решил отплатить ему сполна, уверенный в успехе задуманного плана мести.

В канун Нового года я распустил слух о том, что собираюсь организовать гадание в Рождественскую ночь, по собственной методике. Желание поучаствовать изъявил и скептик Костя. Он не скрывал своего намерения посмеяться надо мной и сейчас. Этого я и ждал!

Я предупредил, что процесс гадания будет происходить в бабкином доме, самом подходящем месте для обитания нечисти. Костя согласился, и с наступлением темноты я привез его, ухмыляющегося в предвкушении потехи, на место грядущего действия.

Я знал Нафаню и был уверен, что он непременно поддержит мою игру, — праздничный розыгрыш приятеля. Так оно и произошло.

Ровно в полночь мы с другом приступили к гаданию по разложенным на полу таблицам, в полумраке, едва оживляемом призрачным светом зеленых свечей. И процесс таинства начался.

Умница Нафаня понял, что от него требуется. Происшедшее превзошло самые смелые ожидания. Что касается Константина, то, глядя на него, меня буквально выворачивало наизнанку от смеха, настолько он был смешон с выпученными от изумления глазами и отвисшей челюстью.

Колдовство шло своим чередом. Невидимый голос нагадал нам с приятелем кучу приключений, радостей и горестей. Конечно же, я узнал голос Нафани, но не переставал поражаться красочности и правдоподобности, с которыми он нам врал.

В очередной раз, взглянув на приятеля, я решил, что пора закругляться, иначе Косте будет совсем плохо.

Сложив в дипломат таблицы и простившись с бабкой, я повез товарища в город. Перед тем как уйти, я задал насмешнику Нафане последний вопрос: что из неприятностей ждет меня в ближайшее время? Ответ был скор. Сегодня мне предстоит пролить кровь. Я был немного разочарован, что Нафаня так поскромничал, ограничив мое грядущее несчастье всего лишь разбитым носом.

Спустя несколько часов я доставил еще не пришедшего в себя друга домой. Нажав кнопку звонка его квартиры, я повернул Костю лицом к двери и, насвистывая от избытка чувств, вприпрыжку помчался к себе, где меня поджидала мягкая постель и приятные воспоминания об удачной шутке.

Я вылетел из подъезда прямо навстречу сюрпризу. Был он банален, но с далеко идущими последствиями. Дорожка накатанного снега, что часто делается возле подъездов детворой, преподнесла мне его. Я поскользнулся и упал, пребольно ударившись носом. Поднявшись, я зажал рукой безвинно пострадавшую часть физиономии. Когда боль немного поутихла, я обнаружил на пальцах кровь.

Не может быть! Предсказания Нафани, которым я не верил, начали сбываться! Я пролил кровь. Значит, все, о чем говорил Нафаня, не шутка, не рождественский розыгрыш? Значит, все это свершится на самом деле? Как же я был самонадеян! Я сознательно пропустил мимо ушей пророчества Нафани! Но ведь я верил в безобидный розыгрыш…

С той памятной ночи прошло много дней, а я все пытаюсь вспомнить слова Нафани в ночь на Рождество. Что ждет меня впереди, за той дверью в неведомое, что приоткрыл мне маленький серый домовой, и которую я так неосмотрительно захлопнул.

Цезарь

История, о которой пойдет речь, случилась весной. Я остался один, получив желанную свободу, лишенный опеки со стороны родителей. Они уехали в отпуск, отдохнуть от шума и суеты большого города. А чтобы я не скучал, мне на попечение был оставлен царственный красавец кот, носящий громкое имя — Цезарь. Цезарь был красивым, толстым и ленивым рыжим котом. Любимым его занятием было целеустремленное глядение в окно, которому он предавался день ото дня, удобно развалившись на подоконнике.

В тот злополучный для него день он не изменил своей привычке и, позавтракав свежей рыбкой, с довольным и благодушным видом взгромоздился на излюбленное место, где с чувством превосходства над окружающими, принялся взирать на мир с высоты третьего этажа. Но не суждено ему было в этот день насладиться красотами, открывающимися взору. Причиной катаклизма стал я. Мне захотелось отдохнуть на лоне природы, а оставлять дома Цезаря не хотелось. Не оттого, что он мог нашкодить, оставшись без присмотра, вовсе нет. Кот обладал мягким нравом и не способен был набедокурить, но его ежедневное сосредоточенное разглядывание мира через окно меня попросту убивало.

Я оказался в поезде, несущемся к бабкиной деревне. За пазухой недовольно ворочался Цезарь, стреляя по сторонам карими бусинками глаз. Все было ново, удивительно для него, а сколько еще предстояло пережить! Будет о чем вспомнить, возвратясь на любимый подоконник…

У бабульки была кошка с не менее аристократичными, чем у Цезаря, повадками и с не менее звучным именем — Матильда. «Аристократы» быстро нашли общий язык, и после обоюдного обнюхивания дело становления дружбы пошло на лад. Вскоре они бок о бок прошествовали мимо меня, читающего в кресле книгу.

По принятому в кошачьем кругу обычаю, радушная хозяйка, Матильда, показывала высокому гостю свои владения. Обход начался с коридора и закончился в святая святых любого кошачьего владения, — на кухне. И на всем протяжении пути ее сопровождало одобрительное цезарево помявкиванье. Вскоре они снова прошли мимо меня, направляясь в кладовку. Пришло время похвастаться охотничьими угодьями.

В кладовке водились мыши. И не только. Но Цезарь был городским котом, он родился, рос и взрослел в современной квартире и о внешнем облике мышей имел весьма смутное представление, целиком почерпнутое из обрывков разговоров уличных котов, случайно подслушанных с командных высот, на которых день ото дня, пребывал он. Цезарь не знал, что такое мышь, но он был котом и джентльменом, что в совокупности и привело к эксцессу.

Великолепная парочка скрылась в кладовке, а спустя минуту оттуда раздался яростный вопль Цезаря, сопровождаемый недоуменным мявканьем Матильды и чьим-то пронзительным визгом. Мне захотелось узнать, что там происходит, что заставило умницу Цезаря издавать вопли, которых от него отродясь никто не слыхал.

Приоткрыв дверь в кладовку, я обнаружил Цезаря, сражающегося с каким-то пушистым серым существом, гораздо меньшим по размерам, но не уступающем ему в отваге и напоре.

Когда глаза привыкли к темноте, я смог разглядеть участников схватки. Каково было мое удивление, когда в противнике Цезаря я узнал Нафаню. Сцена, представшая моим глазам, была настолько комичной, что я не мог удержаться от смеха.

Вдоволь насмеявшись, я поспешил на помощь Нафане, чей натиск все более слабел. Исход схватки был предрешен, и он был явно не в пользу маленького драчливого домового.

Возмущенно взвыв, кот оказался подвешенным в воздухе вверх ногами с хвостом, зажатым в моей руке. Завопив от боли и унижения в момент вознесения ввысь, Цезарь ослабил хватку, и его обессилевший противник получил возможность бежать, которой незамедлительно воспользовался.

Нафаня скрылся в одной из ближайших щелей. Немного помедлив, он выглянул из нее, состроив ужасную гримасу, грозя позорно зависшему в воздухе противнику, маленьким мохнатым кулачком.

Новая сцена была не менее комичной, чем предыдущая, и я вновь затрясся в приступе хохота, продолжая сжимать в руке кошачий хвост.

Приступ смеха был прерван грозным шипением. Я успел заметить только две пушистые лапы Цезаря, озверевшего от позора подвешенного положения, полоснувшие меня по лицу. Стало не до смеха. Отпустив кота, я двумя руками схватился за невинно пострадавшую физиономию, в то время как Цезарь, получив свободу, стремглав выскочил из кладовки.

Цезарь пропал. К бабке он так и не вернулся, и я подозревал, что здесь не обошлось без колдовства Нафани. Кота я больше не видел, а вот слышать о нем доводилось не раз. Сельчане в своих разговорах неоднократно упоминали невесть откуда объявившегося в их краях красавца кота, что стал сущим бедствием для людей, держащих домашнюю птицу, к которой рыжий бандит питал явную слабость.

Под влиянием впечатлений, в суете большого города, история с котом забылась, исчезла из памяти, как исчезли с моего лица багровые отметины царапин, оставленные его когтями.

Жизнь шла своим чередом!

Цезарь в Лукоморье

В этом году я часто наведывался к родной старушке. Красота и тишина деревни убаюкивали. Размеренный покой деревенской жизни лучше всяких лекарств действовал на меня, заставляя на время позабыть горести и заботы городской жизни. Здесь я был предоставлен себе, и никто не досаждал своим присутствием. Я отдыхал морально и физически.

Любил я летними вечерами сидеть на завалинке, смотреть на звезды, мерцающие в чернильном мраке ночи, и мечтать. О чем? О многом. И, конечно же, о самом сокровенном. Я любил в эти чудные вечера, когда, казалось, все мое существо впитывало в себя благодать окружающего мира, — слушать. Как шумит ветер в кронах деревьев, о чем шепчет влюбленный ручей склонившейся над ним березе. Слушать незатейливую песнь сверчков. Я любил эти звуки бессмертной природы. Мне нравилось слушать рассказы сельчан о делах давно минувших лет и дней недавно прожитых. И трудно порой определить точно, где правда, а где вымысел.

Но в правдивости некоторых историй я не сомневался. Не раз на таких посиделках заходила речь о моих знакомых. Один из их, — некогда безобидный домашний зверь, а ныне бандит и насильник беглый кот Цезарь. Что касается второго, обвиняемого в не менее тяжких грехах, за которые ему при поимке обещали вырвать клюв, то с ним я познакомился недавно. Это был Кеша. Ворон Кешка, забияка и нахал. В свое время его, раненого, подобрала и выходила из жалости бабка. Очутившись в доме и придя в себя, ворон по-своему принялся выражать благодарность судьбе. Едва у него поджило крыло, он принялся совершать разбойничьи налеты на кухню, таща оттуда на разлапистое дерево лакомые кусочки, и хотя с тех пор он был неоднократно гоним и даже бит разгневанной его выходками бабулей, он, тем не менее, не собирался покидать приглянувшийся ему дом, где у него было все, даже друг. Он подружился с Нафаней. Нафаня научил его разговаривать, дал ворону имя.

Кешенька был другом, и поэтому Нафаня не на шутку обиделся, когда я рассказал, в каких преступлениях обвиняется его приятель. Нафаня не верил, упрямо твердя, что это ложь, попытка оклеветать честное имя ворона.

Но я был склонен думать иначе, тем более, что среди сельчан были и такие, кто собственными очами лицезрели татя за работой.

Нафаня не верил россказням про Кешку, но вот рассказам про Цезаря маленький домовой верил безоговорочно. Именно он предложил план поимки и выдворения за пределы деревни распоясавшегося пушистого громилы. Я согласился принять участие в осуществлении нафаниного замысла, предварительно взяв с домовенка слово, что он не поступит с котом слишком плохо.

Главное место в нафанином плане отводилось его приятелю, ворону Кеше, которому предстояло сыграть воистину артистическую роль. Необходимо было разыграть специально для Цезаря классическую миниатюру под названием: «Вороне где-то Бог послал кусочек сыра. «Кеша должен был изобразить глупую ворону, счастливую обладательницу эдакого лакомства.

Но роль глупой вороны ну никак, по мнению Кеши, не подходила уважающему себя ворону. Он не хотел даже на время выставлять себя в столь негативном свете. На наше счастье, Кеша любил сыр. Он не поддавался на уговоры, но на сыр смотрел с вожделением. И только после того, как скормили ему столько сыра, что хватило бы осчастливить дюжину глупых ворон и в придачу столько же хитрых лисиц, наш собеседник стал чуточку сговорчивее. Разразившись длиннейшей тирадой по выпячиванию собственных достоинств, он согласился на роль.

Цезарь тоже любил сыр и съел бы его не меньше, чем вороватый ворон, но небольшой кусочек, что перепал ему в лесу от глупой вороны, свалил с ног, заставил забыться в глубоком сне. Сонные капли, пропитавшие сыр, сделали свое дело. Гроза местных курятников был в наших руках, и мы, взяв на себя роль правосудия, должны были наказать пушистого бандита.

Мы схватили его, но потеряли друга. В момент водворения спящего кота в мешок Кеша, до этого спокойно взирающий с высоты ели на происходящее внизу, вдруг обиженно каркнул, и, взмахнув крылами, был таков. Мы вернулись домой в надежде застать Кешу там. Но его не было. Не объявился он и утром. Ворон исчез.

Тем временем заключенный в мешок «уголовник», он же вольный житель лугов, полей и лесов Цезарь, начал проявлять признаки беспокойства, тщетно силясь бежать из сермяжной темницы. Нужно было что-то делать…

Куда его несем, я не знал. Я доверял Нафане и шел рядом с маленьким домовенком по петляющей в лесу тропинке…

На краткий миг лес исчез, а затем появился вновь. Но это был другой лес. Окажись на моем месте посторонний, он бы струхнул от происшедшей перемены. Но я привык к подобным превращениям, да и местность показалась мне знакомой. И если это действительно так, то скоро будет поляна с избушкой на курьих ножках, в которой живет нафанина бабка.

Так и есть. И поляна, и избушка, и старая ведьма, что угостила нас вкусным обедом и предоставила во временное пользование воздушный транспорт — ступу.

Поблагодарив бабулю за угощение, мы взмыли ввысь и по истечении нескольких минут головокружительного полета прибыли на место, где будет жить изгнанный из реального мира Цезарь.

Это место я узнал. Мне доводилось бывать здесь и раньше. Лукоморье! Лишь одной маленькой детальки не хватало до знакомой картины. Не было ученого кота, давнишнего моего приятеля, давшего однажды мне прекрасный совет.

Осиротевший дуб печально качал ветвями. Золотая цепь, опоясавшая могучего исполина, потускнела, утратив от одиночества былой блеск. На мой немой вопрос Нафаня ответил коротко: «Умер, слишком стар он был».

Я развязал мешок, из которого пулей выскочил ошалевший от внезапной свободы Цезарь. Оказавшись подальше от ненавистного мешка, он принялся озираться по сторонам, намечая пути для бегства на тот случай, если мы вновь попытаемся его пленить.

Его глаза наткнулись на дуб, вспыхнув, вперились в золотую цепь. А когда мы с Нафаней подошли к ожившему и радостно зашумевшему лесному исполину, то нашим глазам явилось невероятное перевоплощение Цезаря. Он больше не имел ничего общего с тем пушистым громилой, что в страхе держал деревенские курятники. С его физиономии исчезло все разбойничье. Его теперешний облик выражал величие и, как ни странно, мудрость.

Когда я протянул руку, чтобы напоследок погладить Цезаря, он, преисполненный достоинства, уклонился и бархатистым голосом произнес длиннейшую тираду. Я не понял ни слова. Мои познания в английском языке были более чем скромными, но я могу сказать с уверенностью, Цезарь говорил на нем.

Оставив кота в одиночестве упражняться в красноречии, мы с Нафаней вернулись в избушку ведьмы. Вернув бабке ступу и откланявшись, мы отправились в обратный путь.

Возле границы, разделявшей сказочный мир от реального, над головами промелькнула серая тень птицы, крикнувшей: «Привет!» — на удивление знакомым голосом. Это был Кешка!

После мимолетной встречи с неблагодарным другом, Нафаня опечалился, и лишь мое обещание достать ему другую птицу, экзотическую, оживило его.

На этом мы и расстались с Нафаней до новых встреч и приключений.

Африканская история

Обещание, данное Нафане, я сдержал, и вскоре в доме у бабки поселился разноцветный красавец — попугай, житель африканских джунглей. Но при всей красоте Гоша, так окрестил его Нафаня, оказался на удивление бестолковой птицей.

Маленький домовой со свойственной ему напористостью принялся искоренять недостаток в воспитании экзотической птицы, причем процесс обучения проходил не всегда педагогично. Особенно в те дни, когда Нафаня взрывался от упрямого нежелания Гоши постигать азы грамотности, от его независимой рожи, не желающей даже взглянуть на маленького педагога. Не прочь Гоша был и поспать на занятиях или почистить перышки. Ему вообще было наплевать на суетящееся возле клетки серое существо.

Понимая, что теряет время, Нафаня переходил от уговоров к делу. Он брал острую вязальную спицу и с ней подходил к клетке. Затем говорил несколько фраз, которые крылатый бездельник должен был повторить в точности, и горе ему, если он этого не делал. Тотчас же его пребольно кололо в бок нафанино оружие.

Много капель крови пролил бедолага Гоша, не раз он вскидывался на жердочке от безумной боли, но дело пошло на лад. Не зря Нафаня драл горло и натруждал руки выпадами импровизированного копья — Гоша стал делать ощутимые успехи.

Первые успешные шаги в освоении языка были немедленно подкреплены вкусными подачками, что еще более ускорило процесс. Острая спица канула в прошлое, уступив место лакомствам, коими Нафаня щедро одаривал ученика, на которого стал возлагать большие надежды.

Нафаня не учел одного — злопамятства птицы, и однажды я стал свидетелем происшедшей между ними стычки.

В один из обычных учебных дней, Гоша превзошел самого себя, произнеся без запинки длиннейшую тираду, прославляющую Нафаню, который даже вырос от удовольствия. Успех был налицо, и Нафаня поспешил лично поздравить способного ученика. Дверь клетки распахнулась, и домовой оказался внутри, с лакомством в руках.

Нафаня позабыл многое, но попугай помнил все. И мучительно долго длящиеся дни, и самого мучителя с острой железкой в руках, от которого не было спасения и пощады.

Покинув насест, попугай бросился на обидчика. Нафаня не ожидал нападения, и Гоша, воспользовавшись этим, пребольно клюнул его в лоб, вдобавок наподдав крыльями по оттопыренным ушам маленького человечка. Нафаня, завопив, уронил принесенное лакомство и вцепился в нападавшего. Спустя мгновение по грязному, загаженному днищу клетки катался хрипящий и визжащий пестрый клубок, из которого в разные стороны летели перья и шерсть. Если бы я вовремя не вмешался и не разнял драчунов, неизвестно чем бы закончилась потасовка.

Нафаня, прихрамывая и кривясь от боли, скрылся в своем углу, бормоча проклятия, весь перемазанный и лишенный внушительных пучков шерсти. Попугаю тоже досталось изрядно. Устроившись на своей чудом не пострадавшей в драке жердочке, он тщетно силился привести в порядок свой некогда великолепный наряд, далеко не худшая часть которого теперь бесславно валялась в грязи.

Объявился Нафаня только на третий день и немедленно приступил к занятиям, не забывая время от времени злорадно колоть Гошу спицей в бок.

К счастью для попугая, он уже неплохо разговаривал, что его и спасало. Он покорил Нафаню рассказами о далекой родине. Он мог рассказывать о ней сутки напролет, а Нафаня — слушать. Дальше — больше. Мой серый приятель домовой всерьез увлекся Африкой, и мне приходилось частенько доставлять Нафане заказанные им справочники, художественные книги, карты и рекламные буклеты об этом удивительном материке.

Вернувшись с очередной книжкой, я не застал Нафаню дома. Он исчез. Исчезла и клетка с попугаем.

Я долго ломал голову над тем, куда он мог запропаститься. Уж не смылся ли он вместе с попугаем в сказку? Ответа не было. А когда я совсем отчаялся, целый день дремавшее радио вдруг ожило и нежным девичьим голосом пропело: «…уеду в Африку…»

Пропело и смолкло. Я остановился; а что, если…?

Поездку в город пришлось отложить, необходимо было отыскать Нафаню, пока с ним не случилось беды.

Обшарив в доме и дворовых постройках каждый закуток, заглянув в каждую щель, я не обнаружил никаких следов пребывания здесь Нафани минувшим днем. Нужно искать в другом месте. И я отправился в путь по известной мне тропке- дорожке, что вела в сказку, где я и рассчитывал найти Нафаню.

Едва заметная глазу дорожка, петляя меж разлапистых деревьев, привела меня к месту, где кончается реальность и начинается сказка. Лес изменился, уступив место непроходимым дубравам. Я в сказке, скоро можно будет отдохнуть и подкрепиться у нафаниной бабки, а заодно узнать, не знает ли чего старая о том, где сейчас ее внук.

Лес расступился, и я оказался на знакомой поляне у ведьминой избушки, хозяйка которой мирно дремала на крылечке, разморенная летним солнышком. При моем приближении ноздри ее огромного крючковатого носа беспокойно зашевелились, и она проворно вскочила на ноги. Вот это да! Такая древняя старуха и такая прыть!

Окончательно проснувшись, старуха узнала меня и, скорчив гримасу, должную означать улыбку, скрипучим голосом пригласила в избушку. Я с готовностью воспользовался приглашением. Дорога слегка утомила меня, я был голоден, и мне не терпелось расспросить старуху о внуке.

Увы, она ничем не смогла мне помочь.

Распростившись с гостеприимной хозяйкой, я отправился дальше на поиски пропавшего друга.

Где я только не был. Исколесил множество земель, но все впустую. Нафаня как в воду канул.

Судьба бродяги забросила меня в сказочный город и подарила приятный сюрприз. Я встретил ворона Кешу.

Покинув реальный мир и изрядно помотавшись по миру сказок, он нашел пристанище по душе в Изумрудном городе, где стал главным казначеем у Волшебника, правителя близлежащих сказочных земель. Волшебник был богат и могуч, имел великое множество золота и серебра, груды разноцветных драгоценных каменьев и горы красивых безделушек. Кеша, случайно залетевший в эти края, не смог отсюда выбраться. Обошлось без колдовства. Все было гораздо проще и прозаичнее. Деревенские старики не врали, ворон любил блестящее, а в Изумрудном городе его было предостаточно, и пролететь мимо для Кеши было равносильно предательству самого себя. А себя он уважал. Кеша был хитер и настойчив. Он тащил из города самое ценное, пряча в одному ему ведомых потаенных местах, хотя и понимал, что ему не хватит и десятка жизней, чтобы спрятать хоть малую толику сокровищ. Он чувствовал, что теряет рассудок, гибнет, но справиться с собой не мог. Спас его Волшебник, положивший конец Кешкиным страданиям. Отныне и до конца дней своих ворон назначался главным казначеем и хранителем сокровищ Изумрудного города.

И потекли для Кешки счастливые денечки. Приди я к нему месяц назад, он не стал бы даже разговаривать со мной, тем более куда-то идти и кого-то спасать. Но беззаботная жизнь приелась, и Кеше захотелось перемен. Но куда лететь, что делать? И тут как нельзя кстати объявился я.

Волшебник отпустил ворона со мной, заверив в том, что должность казначея и хранителя сокровищ останется за ним, покуда существует Изумрудный город.

Идти стало веселей. Я не был одинок. На моем плече дремал Кешка. Время от времени он просыпался и, взлетев к облакам, с высоты осматривал близлежащие земли.

Сказочные пути-дороги привели нас в Лукоморье, где меня в очередной раз выручил ученый кот, когда-то давным-давно откликавшийся на кличку Цезарь. Он указал на ошибку. Я ищу Нафаню не там. Он не в сказке, а в реальном мире, на родине попугая Гоши. Нам с Кешей предстояла дорога в Африку!

В Африку Кеша отправился один. Я тоже был не прочь, но мне эта поездка, как и большей части моих соотечественников, была не по карману. Это реальный, а не сказочный мир. Оставалось только ждать.

И только спустя месяц я снова увидел Кешу. Вернулся ворон из дальних странствий не один. В клетке он принес исхудавшего, осунувшегося, но радостного Нафаню.

Когда маленький серый человечек пришел в себя после полета, он поведал о своих злоключениях.

В Африку его сманил Гоша, казавшийся Нафане к тому времени преданнейшим другом. Маленький домовой поверил ему и отправился в путешествие. Попугай обманул его в первую же минуту, посоветовав перебраться в клетку, дабы он мог его нести.

Нафаня оказался в клетке, и едва за ним закрылась дверца, как начались его мучения, и он вспомнил события давно минувших дней. Все переменилось. Тупица Гоша стал учителем, а он, умнейший домовой, — учеником! Сколько ему пришлось пережить! Дурацкий язык глупых попугаев вколачивался заостренной бамбуковой палочкой и изредка кусочком подгнившего банана. Условия для жизни были адскими. Постоянная жара, сырость испарений и духота сводили с ума. Противные мошки, мелкая крылатая мерзость, которой кишели джунгли, не давала покоя даже ночью. Понемногу с Нафани сошел весь лоск прежней жизни. Он истощал, подхватил чесотку, его некогда красивая шерсть свалялась комками и была ужасающе грязна. Но страшнее всего были купания, время от времени устраиваемые мучителем. Попугай окунал его вместе с клеткой в воду, кишащую зубастыми чудовищами — крокодилами. Каждое купание маленький домовой прощался с жизнью, панически боясь утонуть или угодить в пасть хищнику, что перемелет его вместе с клеткой.

Нафаня не любил крокодилов, как не любил их и попугай Гоша. Он словно чувствовал свой конец. Кеша нашел его, и пестрый мерзавец как нельзя кстати пришелся к столу проголодавшегося хищника, куда он свалился с небес после яростной атаки ворона.

Но это потом, а сперва были бесконечные мучения и скитания. Когда он научился прилично чирикать на птичьем языке, его хозяин отправился в круиз по джунглям, пользуясь бешеным успехом. Еще бы, он был владельцем говорящей диковины!

Неизвестно сколько бы еще продолжались Нафанины мытарства, но ему пришло избавление. От всего. Тропическая лихорадка свалила домовенка.

А Гоша улетел, даже не попытавшись помочь принесшей ему славу диковинке. Нафаня остался один в чужом мире, больной, среди змей и ядовитых пауков, злобных хищников и просто больших животных, что могли в любой момент ужалить, сожрать, просто раздавить его, лежащего в беспамятстве на влажной земле.

Там-то его нашел и выходил Кеша, отпоив волшебным эликсиром, подарком правителя Изумрудного города.

Едва Нафаня окреп и набрался сил для полета, они отправились восвояси, сделав небольшой крюк для того, чтобы проведать Гошу. А он стал личностью известной, и найти его оказалось не сложно. Крокодилу попугайчатина пришлась по вкусу.

Покончив с ним, друзья вернулись домой, благополучно подведя черту под нафаниной африканской эпопеей.

Вторжение

(таинственные сны)

Мой очередной визит к бабке не сулил ничего необычного. Но оно было — в поведении Нафани. Его словно подменили, он стал неразговорчив, лишь изредка появлялся из своей щели. На мои вопросы отвечал односложно, «да» или «нет», но большей частью отмалчивался. Я перестал узнавать некогда жизнерадостного, а теперь угрюмого и нелюдимого домовенка.

До позднего вечера я изводил себя догадками, что же произошло, отчего изменился мой друг. Ответа не было, и я прекратил мучить себя бесполезными вопросами, на которые не знал ответа.

Я последовал мудрой пословице, придуманной древними. «Утро вечера мудренее», — гласила она, и вскоре по дому разносился мой молодецкий храп.

Сон первый. Сборы

И приснился мне сон, удивительно правдоподобный, больше походивший на явь. Снилось, что я стал маленьким и пушистым, а моя физиономия, случайно увиденная в зеркале, была точной копией Нафани, такая же вечно самодовольная и плутоватая. И сижу я на печи, занимаясь очень важным делом, — навожу красоту.

Я нашел применение куску ржавого напильника, найденного в куче разной рухляди в бабкином сарае. Старушка такая растяпа, вечно теряет, а порой просто не замечает валяющиеся под ногами ценные вещи, такие как эта.

Еще немного, и неряшливо обгрызенные ногти приобретут благопристойный вид, и мне не стыдно будет показаться и в самом изысканном нечистом обществе. Чем ближе к концу подходила работа, тем на душе становилось светлее и радостнее. Я даже принялся насвистывать опереточный мотивчик. Но его пришлось прервать, вместе с обработкой последнего ногтя.

Причина, — письмо, возникшее из ниоткуда и опустившееся мне на колени. Писем я не получал ни разу. Что-то случилось в сказочном мире, иначе бы не стали оповещать меня столь официальным способом. Письмо вскрыто, глаза принялись скользить по строчкам написанного. И чем дальше я читал, тем выше поднимались от удивления брови и сильнее сжимались кулачки.

Случилось страшное и непоправимое. Война! Нечисть из заморских стран нарушила сказочную границу, и, сметая на своем пути немногочисленные богатырские дружины, рвалась к Лукоморью. В связи с этим Временный Военный Совет во главе с лукоморским Котом призывает всех обитателей русских сказок объединиться и дать отпор вероломному врагу.

Но это было не все. Помимо письма, в конверте находилось еще и официальное предписание, приказывающее в течении 24 часов прибыть на лукоморский сборный пункт для зачисления в формирующийся авиационный полк, на должность стрелка-истребителя. При себе иметь самое необходимое, включая запас продуктов на три дня.

Сборы были недолгими. Через полчаса я отбыл в указанное место, а еще полчаса спустя прибыл в Лукоморье.

Заголосивший на бабкином подворье петух пробудил ото сна, но я еще долго лежал в кровати, осмысливая приснившееся.

День прошел без происшествий. Я много читал, бродил по лесу, купался в пруду, с нетерпением ожидая темноты и снов, в продолжении которых я не сомневался. И я не ошибся.

Сон второй. Сражение

Спустя двое суток показался неприятель. Его полчища двигались к сказочной столице, оставляя позади пепелища и руины. Впереди вражеской армии мчались в ступах и на метлах ведьмы, асы вражеского флота, с которыми нам суждено было вступить в единоборство.

Силы неприятеля не пугали. Мы были на родной земле и верили в победу.

Наш авиаполк устремился в сторону врага, и закружилась в небе над головами противоборствующих армий гигантская карусель смерти.

Распарывали воздух вспышки пулеметных разрывов, разлетались в стороны сломанные метлы и куски древесины, отколотые от добротных ступ. Ежеминутно воздух с надсадным воем прорезала наша, а чаще вражеская ступа, вошедшая в смертоносное пике, выбыв из боя.

Мой корабль, ведомый родной старушкой ведьмой, был недосягаем для залпов противника, и он разил! Сперва я считал их, с воем проносившихся мимо навстречу земле, но потом, сбившись со счета, бросил это занятие. А вскоре нам пришлось туго. Целый рой вражеских летательных аппаратов отсек нас от товарищей. Все теснее кольцо вокруг нас, все ближе смертоносные блики. Вспышка и удар. Тряхнуло так основательно, что я на мгновение потерял сознание, а когда пришел в себя, то увидел как стремительно и неотвратимо приближается земля.

Правая рука горела как в огне, хотелось пить и… спать. Просто закрыть глаза и уснуть, но земля становилась все ближе и ближе. Нажатие кнопки — и резкая, упругая сила выбросила меня из горящей, покореженной ступы. Кровавый туман застлал глаза. Но прежде чем надолго отключиться от этого мира, я увидел себя со стороны: маленький серый комочек, окровавленный и обожженный, бессильно поникший на парашютных стропах.

А бой продолжался.

Голосистый петух оборвал мой сон и на этот раз, что он и делал на протяжении ничем не примечательной, за исключением снов, недели.

Сон третий. Госпиталь

В сонном оцепенении я чувствовал, как мое тело куда-то тащили, а затем его долго трясло. Но вскоре все успокоилось. Когда я открыл глаза, то на мгновение меня поразила царящая повсюду чистота. Я умер и нахожусь на том свете? Нет, прогнал я прочь вздорную мысль, все не так. Ныла простреленная, замотанная бинтами рука, напоминая о случившемся. Такая белизна стен могла быть только в больнице. Я был в госпитале, и меня лечили, но кто? Я напряг память, пытаясь вспомнить, куда отнес меня ветер после того, как я катапультировался. Но ничего не всплывало в мозгу, кроме сплошной пелены розового тумана.

Дверь в палату отворилась, и я прикрыл глаза, оставшимися щелочками разглядывая вошедших. Худшие опасения подтвердились. Я был в плену!

Сны четвертый, пятый, шестой. В джунглях. В степи. На рудниках

Нужно признать, лечить они умели. Вскоре я был здоров, и из светлой и просторной палаты переведен в настоящую тюремную камеру. Тесная и грязная, со спертым и зловонным воздухом, скопищем сосущих кровь паразитов, лишенная доступа солнечного света, она производила гнетущее впечатление. И здесь предстояло задержаться надолго, и я мечтал об одном: лишь бы не навсегда.

Был шанс жить иначе, питаться хорошей пищей и жить в прекрасной квартире. Он предоставлялся мне по несколько раз в день, но всякий раз с презрением отвергался. Лучше умереть, чем жить предателем.

Допросы длились бесконечно. В вечном полумраке темницы я потерял счет времени и не знал, что сейчас день, или ночь? Стал забывать, как выглядит день. Но однажды он обрушился на меня, заставил зажмурить глаза. Освобожденный из холодных объятий каменного склепа, под охраной двух конвоиров трясся я по кочкам и ухабам дороги в кузове старой, раздолбанной машины.

Я попал в лесной трудовой лагерь, где было много таких же бедолаг, работающих под присмотром охранников из числа тех, для кого Родина — лишь пустой звук.

Кругом были непролазные джунгли, бежать было невозможно. Приходилось день ото дня собирать бананы для армии врага, стискивая зубы и кулаки под градом издевательств и под посвист бичей надсмотрщиков, частенько гулявших по спинам заключенных.

Мучения в душном мире первобытных джунглей, среди ударов хлыстов и укусов летающей мерзости обещали быть вечными, но свалила болезнь — малярия, и даже удары бичей не могли заставить меня работать вновь. Я умирал, но больше не видел заботливых врачей. Ненужная вещь, брошенная хозяевами. Днем позже с группой таких же несчастных меня вывезли с территории лагеря и перевезли в другой, расположенный в глубине бескрайней степи, где нам предоставили возможность самостоятельно решать проблему жизни и смерти.

Я выбрал жизнь, так как был молод и безумно хотел жить. Меня миновала участь, постигшая многих. Выживший, я вновь представлял интерес, как исправный механизм, которому можно всучить тяжелую работу и затем нещадно эксплуатировать.

Нелегок был хлеб подземных выработок. С каждой минутой кирка становилась все тяжелее, а отбитые куски породы все мельче. Усталость жила в каждой клетке крохотного тела. Порой начинало казаться, что я родился с ней. Я заметно слабел. Нужно бежать, даже если платой за побег будет казнь. Это лучше, чем просто загнуться в глухом каменном мешке.

Сон седьмой. Побег

И я бежал. Дорога к побегу открылась в образе подземной реки. Я бросился в воду. Отчаянно работая вмиг позабывшими усталость руками, устремился с ее течением вдаль, злорадно успев отметить вой тревожных сирен, возвещающих охранникам об исчезновении пленника.

Я успел уйти далеко, когда меня взяли. Наверняка я далеко не первый беглец, а река, элементарная ловушка. Рыболовная сеть преградила путь в самом узком ее месте, там, где она, радостно урча, вырывалась на свободу из каменного плена подземного мира.

Меня били. Долго. Нестерпимо ломило все тело, пока грузовик вез в неизвестном направлении.

Сон восьмой. Казнь

Я не питал иллюзий насчет своей участи после неудачного побега. Но, тем не менее, действительность оказалась ужасной. Огонь. И нет сил сопротивляться. Руки и ноги, словно налитые свинцом, и гигантский костер. Я стиснул зубы, чтобы не закричать в те последние мгновения, что я буду еще жив в огненном аду.

Сон девятый. Победа

Но боль была превыше. Я рванулся и закричал. Крик боли, вырвавшийся из глубины подсознания, заставил открыть глаза.

Я лежал на почерневшей от гари и копоти, усыпанной обломками метел и ступ поляне. Лежал и кричал от боли. Огненный ручеек от догоравшей поблизости ступы жадно лизал руку. Я попытался высвободить ее из огня, но мое отчаянное усилие отозвалось лишь сумасшедшей болью, затмившей на мгновение все краски мира. Тогда я предпринял еще одну попытку вырваться из огненного плена. Напрягшись в неимоверном усилии, откинул свое непослушное тело в сторону, уступив дорогу пылающему ручейку.

Последнее, что я видел перед тем, как надолго погрузиться в забытье — гномов и троллей, бегущих в панике, и преследующий их сказочный люд. Это была победа!!!

Это был последний сказочный сон из тех, что посещали меня каждую ночь. Сны прекратились, и я стал собираться в дорогу. Подходило к концу богатое впечатлениями лето, приближался сентябрь и новый учебный год.

Простившись с бабулей, уходя, повинуясь какому-то неясному чувству, я обернулся, и в этот миг с порога дома улыбнулась такая родная плутоватая рожица Нафани и ослепительно блеснула на его груди большая золотая медаль!