Нарты. Адыгский эпос

Рождение Сосруко

Тонкобровая Сатаней полоскала в реке белье. Она полоскала его там, где обычно чистила кольчуги. На другом, луговом берегу Псыжа пастух из нартского селения пас коров. Увидев Сатаней, пастух сперва застыл в изумлении, а придя в себя, быстро подошел к реке. Сатаней была прекрасна. Лицо ее было белое, а брови — тонкие.

— Эй, Сатаней, красавица, несравнимая с другими красавицами! Подними свои глаза, посмотри хоть раз на меня! — крикнул пастух. И Сатаней подняла глаза.

Загорелся пастух. Овладела страсть и тонкобровой Сатаней, и с такой силой, что присела она в изнеможении на прибрежный камень.

В смятении она собрала кое-как мокрое белье и поднялась, чтобы пойти домой. Пастух из селения нартов сказал ей:

— Эй, Сатаней, красавица, несравнимая с другими красавицами! Твой женский ум превосходит мужскую мудрость. Зачем же ты оставила на берегу камень? Возьми его с собою.

Сатаней послушалась пастуха. Она отнесла домой тот прибрежный камень, на который присела, когда овладела ею страсть.

Дома она положила камень в ларь с отрубями.

Прошло некоторое время и услыхала Сатаней шум в своем доме. "Откуда этот шум?" — подумала Сатаней и стала заглядывать во все углы. И странное дело: подойдет к камню поближе — шум сильнее, отойдет подальше — шум потише.

— Неслыханное чудо! — воскликнула Сатаней и приложила ухо к камню. Внутри камня кипело: оттого-то и слышался шум. Чтобы заглушить этот шум, Сатаней обмотала камень шерстяной нитью. Через три дня нить оборвалась. Снова Сатаней обмотала камень, и снова оборвалась шерстяная нить.

— Бог жизни, Псатха, счастье мое! — крикнула Сатаней. — Да этот камень становится все больше и больше! — И она положила камень в теплый очаг.

Девять месяцев и девять дней пролежал камень в теплом очаге, и с каждым днем он становился все больше, все горячее. Он раскалялся, он пылал огнем. Сатаней побежала к Тлепшу, богу-кузнецу.

— Можно ли тебе доверить тайну, бог? — спросила Сатаней.

— Разве для того я помогаю людям своим ре меслом, чтобы они мне не доверяли? Разве вот этот мой молот, вот эти клещи мои — не на радость людям? Разве удар молота — не жизнь моя? Разве я не служу доброму делу?

Так вопрошал Тлепш, и в громком голосе его была обида. Сатаней устыдилась своего недоверия. Она тихо сказала:

— У меня такое дело, о котором молчать нельзя, а заговоришь — никто не поверит. Как же мне быть, Тлепш?

— Эй, женщина из людского рода! — отвечал бог-кузнец. — Там, где ищут совета, а за совет ничего не берут, — там беде не бывать. Открой мне свою тайну: я помогу тебе.

— Я ничего не скажу, потому что я не хочу говорить и краснеть от стыда. Пойдем со мной, и я тебе покажу чудо.

— Мужчина не отступится от своего слова, — прогремел Тлепш. — У мужчины слово — дело. Ты сказала: "пойдем" — и вот я готов.

И Тлепш собрал орудия своего ремесла и вышел из кузни. Сатаней привела его к себе. Удивился бог-кузнец, увидев пылающий камень.

— Бог неба Уашхо, что это за чудо? — восклик нул он. — Немало я видел на своем веку, немало и слышал, но такое вижу впервые!

Тлепш отнес пылающий камень в кузню. Сатаней пошла за ним. Сердце ее крепко билось. Тлепш изо всей своей могучей силы ударил по камню молотом. Семь дней и семь ночей работал бог-кузнец, и Сатаней казалось, что каждый удар его молота по камню был ударом по ее сердцу, и сердце ее сжималось и трепетало. Наконец камень треснул, осколки разлетелись и выпал из сердцевины камня пылающий ребенок. Да, тело этого мальчика пылало, искры летели от него и пар клубился над ним. Сатаней, как это делает всякая мать, хотела прижать новорожденного к своей груди, но вдруг закричала громким криком: она обожгла себе руки. Ребенок упал на подол ее бешмета, прожег подол и скатился на землю.

Тлепш схватил огромными клещами ребенка за бедра и окунул его в воду. Вода зашипела, и заклубился пар. Семь раз окунал бог-кузнец раскаленного ребенка в воду, и семь раз вода закипала. Так Тлепш закалял ребенка, закалял до тех пор, пока его тело не превратилось в булат. Только бедра остались не закаленными, потому что были схвачены клещами.

— Теперь бери своего булатного мальчика, — сказал бог-кузнец осчастливленной Сатаней.

С этого дня в доме Сатаней стал расти ребенок, стал расти быстро: за день вырастал настолько, насколько другие дети за месяц. Это было чудо, а чудо — источник многих слухов. Много было в нартском селении пересудов о том, что родился у Сатаней ребенок. Весть об этом дошла и до старухи Барымбух. Старуха рассердилась, да так сильно, что, хотя и не близок был путь, она сразу отправилась в селение, где жила Сатаней.

Войдя в ее дом, старуха заметила мальчика, сидевшего у очага и игравшего углями: он бросал себе в рот горящие угли, а выплевывал потухшие.

Барымбух с бранью накинулась на Сатаней:

— Не потаскуха ли ты? Нет у тебя мужа, откуда же этот мальчик? От первого встречного родила ты его!

— Когда бы ты имела такого сына, не стала бы ругаться, — спокойно отвечала Сатаней. — Он мой приемыш.

— Если он твой приемыш, то скажи мне, кто его родил? — закричала Барымбух. Спокойствие Сатаней привело ее в ярость.

— Он родился не так, как другие дети, — ска зала Сатаней. — Он родился из камня, а закален Тлепшем. Оттого и назван он Сосруко, что означает: Сын Камня.

Барымбух крикнула, трясясь от злобы:

— От нечистой силы он рожден, уничтожит он весь нартский род! Клянусь Уашхо, богом синего неба: начало его жизни станет концом многих жизней!

И старуха покинула дом Сатаней бормоча:

— Адово отродье, лучше бы ты не родился, а родившись, лучше бы ты не вырос!

Так в доме Сатаней, рассказывают люди, появился ребенок по имени Сосруко, Сын Камня.

Меч и конь Сосруко

Сосруко рос быстро. Его ровесники еще лежали в люльках, а он уже бегал по двору и играл в альчики. Ложем для него была земля, одеялом — небо, пищей — кремень.

Дети, которые питались мозгом костей и медом горных ульев, боялись этого сильного, необыкновенного мальчика. Стоило им разгневать его, как он начинал искриться.

С некоторого времени надоела маленькому Сосруко игра в альчики, полюбилась ему кузня Тлепша, стал он часто захаживать к богу-кузнецу. Сказал ему однажды Тлепш:

— А ну-ка, мой мальчик, раздуй мехи.

Как раздул Сосруко мехи — вся кузня развалилась, все, что было в кузне из железа, поднялось в воздух, и только тяжелая наковальня не сдвинулась с места.

Тлепш сперва испугался, а потом обрадовался. Решил он испытать силу Сосруко:

— А ну-ка, мой мальчик, попробуй вытащить из земли мою наковальню.

Наковальня Тлепша была вбита так глубоко, что опиралась на седьмое дно земли. Только тот именовался нартом, только того допускали нарты на свой совет, на свою Хасу, кто мог хотя бы чуть-чуть пошевелить наковальню Тлепша.

Сосруко обхватил наковальню молодыми руками, дернул, но даже не пошевельнул ее. Снова дернул — и в другой раз не смог ее пошевельнуть. И в третий раз не смог.

Сказал Тлепш сокрушенно:

— Нет, Сосруко, ты, видно, еще дитя, еще не ок реп. Вернись к матери, сиди у теплого очага да грызи свой кремень, — рано тебе думать о нартских делах.

Когда Сосруко пришел домой, увидела Сатаней, что сын ее угрюм и печален. Он ничего не ответил на вопрос матери, сел у теплого очага, взял кремень и стал в ярости грызть его, и во все стороны летели от кремня искры.

На другой день, ранним холодным утром, мальчик пробрался в кузню Тлепша до прихода хозяина. Он обхватил руками огромную наковальню Тлепша и дернул ее. Наковальня зашевелилась.

— На сегодня с меня этого хватит! — сказал Сосруко. — А теперь мне надо остудить себя.

Он спустился к реке, лег на лед, и лед растаял, потому что раскалилось от работы его булатное тело. Лед растаял, и среди зимних берегов шумно потекли весенние воды.

На следующее утро Сосруко опять пробрался в кузню до прихода хозяина, опять обхватил огромную наковальню, рванул — и вытащил ее, вырвал ее из седьмого дна земли. Он бросил наковальню у входа в кузню и отправился домой.

Бог-кузнец пришел в кузню, но войти в нее не мог: у входа лежала наковальня. Самые могучие богатыри Страны Нартов — и те могли только чуть-чуть шевельнуть ее, даже сам Тлепш был не в силах поднять ее, и вот теперь она лежала у входа, и пыль седьмого дна земли виднелась на ее основании. Тлепш воскликнул:

— Появился в мире необыкновенный, сильный муж! Земля еще не знала такой богатырской стати. О, Псатха, бог жизни, пусть будет этот человек ви тязем добра, пусть не будет он посланником зла, пусть начало его жизни станет донцом дурных людей?

Когда Тлепш так говорил, приблизились к его кузне трое братьев-нартов.

— Да будешь ты вечно с огнем! — приветство вали братья Тлепша.

— И вам я желаю того же! — ответил Тлепш.

— У нас великий спор. Рассуди нас, Тлепш, — начал старший. — Мы, братья, родились в один день: я — утром, средний — в полдень, младший — вечером. Мы косим сено на высокогорных лугах, косим дружно, по-братски. И вот примечаем, что младший нас опе режает. Станет он с нами в ряд, махнет два-три раза косой, глядь — ушел далеко вперед. Поставим его по зади, махнет пять-шесть раз косой, глядь — нагнал? И мы убегаем от него прочь, не то он еще нас подко сит! "Вот каков наш младший!" — говорили мы. При знаться, я обозлился, да и средний тоже обозлился.

— Как же не обозлиться, — подхватил средний, — если младший брат побеждает старших! Однажды, Тлепш, было так. В полдень это было. Воткнули мы косы косовищами в землю и сели в своем шалаше обедать. Вдруг видим — у младшего коса упала ост рием книзу и пошла сама косить. Встретятся ей на пути деревья — деревья пополам, наскочит коса на камни — камни пополам!

— Так вот в чем причина! — сказал Тлепш. — Не в брате, значит, сила!

— Да, не во мне сила, — подтвердил младший брат. — Мы и решили: сделать из этой косы добрый меч. Только затеяли мы спор: кому этот меч доста нется? Он должен принадлежать мне, не правда ли, Тлепш?

Тлепш молча взял в руки косу. Он узнал ее: она была сработана Дабечем, его учителем. Первый нартский кузнец выковал эту косу для самого Тхаголеджа, бога плодородия. Понял Тлепш, что могут поссориться братья из-за меча, и сказал трем нартам:

— Я сделаю меч из этой косы, но боюсь, поссо ритесь вы из-за меча. А ссора — начало драки, дра ка — начало вражды, вражда — начало гибели. Коса эта досталась вам от вашего отца, у каждого из вас — одинаковые права на нее, потому я решаю так. Ви дите, лежит у входа моя наковальня, и я не могу войти в кузню. Нужно перенести наковальню на прежнее ме сто и вогнать ее на прежнюю глубину. Кто справится с этим — тому достанется меч, который я сделаю из вашей косы. Согласны?

— Согласны, — ответили братья-нарты.

— А когда согласны, возьмитесь за дело! — вос кликнул Тлепш. — Пусть начнет старший.

Старший обхватил наковальню, дернул, но шевельнуть ее не смог. Снова дернул — ничего не вышло. И в третий раз ничего не вышло.

Подошел к наковальне средний брат. Дернул — нет, не смог пошевельнуть ее. Снова дернул — не шевельнулась наковальня. В третий раз дернул — чуть-чуть пошевелил наковальню.

Подошел младший брат. Дернул раз — пошевелил наковальню. Дернул снова — приподнял ее немного. Дернул в третий раз — перенес ее на один шаг и упал вместе с ней наземь.

— И тебе не под силу поднять мою нако вальню, — сказал Тлепш. — Потеряли вы, братья, право на меч.

— Что могли, то исполнили, — отвечали братья. — Слово нарта — крепче стали. Быть, Тлепш, по-твоему. Жалко, а что поделаешь? Видно, ни одному из нас не суждено владеть хорошим мечом.

В это время к кузне приблизился Сосруко. Он давно уже поглядывал издали на братьев, когда они старались поднять наковальню. Мальчик обратился к Тлепшу:

— Позволь мне, Тлепш, испробовать свою силу.

Старший брат не дал Тлепшу ответить и крикнул:

— Чего тебе здесь пробовать? Иди, испробуй вкус материнского молока!

Средний брат подхватил:

— Надорвешься, малыш, кишка у тебя тонка. Ступай домой!

И младший захохотал:

— Хо-хо-хо! Давно ли ты вылупился? Иди, испро буй свою силу на просяном чуреке!

Сосруко разозлился. Он подбежал к наковальне, обхватил ее, рванул, поднял, отнес на прежнее место и вогнал в землю. Так вогнал, что основание наковальни прошло сквозь седьмое дно земли, прошло сквозь восьмое дно и уперлось в девятое, а Сосруко, даже не взглянув на трех братьев, пошел домой, к матери.

— Вот это малыш! — подивились братья и покля лись рассказать на Хасе Нартов о виденном чуде. Тлепшу до того пришлась по душе их клятва, что он сказал им:

— Братья-нарты! В честь нынешнего чуда я вы кую каждому по мечу из хорошей стали. А из этой косы Дабеча, сработанной для самого бога плодоро дия, я сделаю меч и вручу его достойнейшему из нар тов. Кто из вас первым придет утром к моей кузне, тот и получит свой меч. Согласны?

— Согласны, мудрый Тлепш! — обрадовались братья. Они вскочили на коней и поскакали на Хасу Нартов, чтобы пропеть там славу Новому Человеку — Сосруко. А Тлепш начал ковать мечи из отборной стали.

За три дня сковал Тлепш три меча и роздал их братьям-нартам. После этого Тлепш девять дней и девять ночей не выходил из кузни, девять дней и девять ночей он ковал меч из косы бога плодородия.

Выковав славный меч, он повесил его в своей кузне.

* * *

Сосруко сидел у очага, томясь от безделья.

— Отчего ты такой скучный, мой мальчик? — участливо спросила его Сатаней.

— Если не мне скучать, то кому же? — ответил Сосруко. — Нет у меня ни друзей, ни доброго дела. Сижу вот у очага да золу разгребаю. Собаке нашей— и той можно позавидовать: делом занята, чужих не пускает, на прохожих лает. А я сижу без дела, и нет у меня того, чем дело делают.

— Сын мой единственный, да станешь ты самым сильным из детей земли! — воскликнула Сатаней. — Ты еще молод, рано тебе врагов наживать, потому и друзей у тебя нет покуда. Да и где я возьму друзей для тебя? Все нарты возмужали, нет среди них тебе ровесника, а те, что есть, еще в люльках лежат.

— Матушка, — сказал Сосруко, — не простого друга я ищу, не дети нартов нужны мне в друзья. Мне нужен такой друг, который не притупился бы в бран ном деле, не запнулся бы в быстром беге!

Сатаней поняла слова своего Сосруко и пошла к Тлепшу, пожаловалась богу-кузнецу:

— Сын мой не дает мне покоя. Загорелся он же ланием побродить по свету, познать все дороги, все тропинки Страны Нартов. Требует он коня и меча. Посоветуй, Тлепш, как мне быть? Боюсь я, что молод еще мой мальчик, не окреп еще!

Тлепш обратил к ней свое лицо, на котором играли отсветы пламени, и прогремел:

— Ты ошибаешься, Сатаней, твой сын — в рас цвете сил. Лицом он мальчик, это верно, зато душа его — душа мужа. Если захотелось ему изведать все дороги, все тропинки Страны Нартов, то пусть от правляется в путь. Если ему нужен меч — пришли мальчика ко мне.

Когда Сосруко, сияющий и счастливый, вбежал в кузню, Тлепш спросил его:

— Какой тебе нужен меч?

— Мне нужен такой меч, чтобы он был не длин ный и не короткий, чтобы он без промаха разил ближних врагов и наводил ужас на дальних вра гов, — отвечал Сосруко.

Тогда Тлепш снял со стены меч, сработанный из косы бога плодородия, вручил этот меч маленькому Сосруко и сказал:

— В Стране Нартов только ты достоин носить его, — носи же его с честью!

— Да продлятся твои годы, Тлепш! — восклик нул Сосруко. — Клянусь, я не опозорю меча, срабо танного тобой из косы!

— Что тебе еще нужно, в чем еще нуждаешься?

— Коня бы мне, Тлепш!

— Знай: есть хороший конь у Сатаней. Скажи своей матери, что я благословил тебя в путь, и она даст тебе коня.

Сосруко побежал домой, прижимая к бедру меч Тлепша. Увидела Сатаней своего мальчика, увидела меч Тлепша на его бедре и сказала ласково и печально:

— Знаю, знаю, что тебе нужно, мой мальчик! Уж если признал тебя Тлепш достойным благород ного меча, то я дам тебе коня. Пойдем!

Сатаней повела Сосруко по глухому ущелью и привела его к пещере. Вход в пещеру был заложен камнем невиданной величины. То был абра-камень. Сатаней сказала:

— Сосруко, свет мой! Если ты сможешь отва лить абра-камень и войти в пещеру, то найдешь там коня. Если ты сможешь сесть на этого коня, — он бу дет твоим.

Мальчик одним рывком отбросил абра-камень, вошел в пещеру. Его оглушило на миг яростное ржание коня, ослепили на миг искры, что летели от кремнистой почвы, потому что конь злобно стучал копытами. Казалось — рухнула гора, вздрогнул весь мир!

Сосруко, по нартскому обычаю, подошел к коню с левой стороны, но конь поднялся на дыбы и бросился на мальчика, чтобы прикончить его одним ударом копыт. Тогда Сосруко подошел к нему с правой стороны, но и тут конь не подпустил его к себе. Сатаней прошептала:

— Свет мой Сосруко, потому конь тебя не под пускает к себе, что не признает в тебе зрелого мужа.

Как закипел от этих слов Сосруко, как подпрыгнул, как вскочил одним прыжком на хребет коня, как ухватился за гриву, как вскрикнул: "Эй, джигиты, берегитесь!" — и поскакал по ущелью.

— Горе мне, — взмолилась бедная Сатаней, — конь убьет моего сыночка!

Но не успела мать взглянуть вслед своему сыну, как взвился конь, подобно звезде, и, подобно звезде, скрылся за облаками. Там, в поднебесье, конь решил сбросить с себя седока, чтобы он упал на землю и разбился. Чего только не выделывал конь! И на дыбы вставал в воздухе, и вниз головой бросался в бездну, и снова поднимался ввысь, и скакал вверх ногами, а Сосруко все держался за его гриву, не падал.

Тогда конь ринулся с невиданной высоты в то место океана, где сливаются бушующие волны семи морей: надеялся конь, что сильные удары волн сметут с его хребта маленького всадника. Но не тут-то было: Сосруко крепко держался за гриву коня, не падал!

Тогда конь поскакал по крутым обрывам, по скалистым утесам, по темным ущельям, решил пролететь сквозь то горное кольцо, сквозь которое только ласточка пролетала. Думал конь: "Теперь-то седок свалится!" Но не тут-то было: мальчик крепко держался за гриву, не падал!

На седьмые сутки неистового бега конь устал. Крикнул Сосруко:

— Ну, ну, трогайся! Если тебе уж надоело рез виться, то меня лишь теперь задор обуял!

Но конь не слушался всадника, стоял на месте, тяжело дыша, и пар из его ноздрей стлался по кустам кизила. Тогда Сосруко нарезал кизиловых веток и обломал их о спину коня. И тут конь заговорил:

— Клянусь Амышем, богом животных, буду я твоим верным конем, если ты станешь настоящим нартом!

— Если так — трогайся! — приказал Сосруко и поскакал домой.

Сатаней выбежала навстречу юному всаднику. Слезы радости блестели на ее глазах. Она воскликнула:

— Сын мой, свет мой, я уж оплакивала твою ги бель!

Сосруко спешился, привязал коня к коновязи и сказал:

— Матушка, не оплакивай меня, а готовь мне дорожные припасы. Приготовь их столько, чтобы но сить их было не тяжело, а хватило бы надолго. Ду маю, что пора мне отправиться в дальний путь, изведать человеческий мир.

Так говорил Сосруко, а Сатаней смотрела на него, и лицо ее сияло гордостью и счастьем.

Божественное сано

Каждый год на вершине Ошхомахо, Горы Счастья, у бога жизни Псатха собирались Мазитха, бог лесов и охоты, Амыш, бог животных, Тхаголедж, бог плодородия, Созреш, бог домашнего благополучия, и Тлепш, бог-кузнец. Собирались и пили сано — чудный напиток, в котором была сладость и крепость, который окрылял разум и умножал отвагу. Санопитием называлось это собрание, и на него каждый год приглашали боги человека земли — самого храброго и сильного. Для того приглашали его, чтобы он, вкусив сладость и крепость божественного сано, рассказал о нем людям. И такой человек почитался в Стране Нартов счастливцем.

Так шли века.

Был в разгаре пир на вершине Ошхомахо. Сам Псатха, бог жизни, был тхамадой пира. Вот встал он и вопросил:

— Кому из людей земли мы дадим испробовать наше сано? Кто теперь самый храбрый и сильный?

— Насрен Длиннобородый, тхамада нартских пиров — самый храбрый и сильный из людей, — ска зал Созреш, бог домашнего благополучия.

— Шауей, сын Канжа, доблестный охотник нарт ский, более всех достоин божественного напитка, — сказал Мазитха, бог лесов и охоты.

— Горгоныж, бессменный свинопас нартский, должен быть нашим гостем, — сказал Амыш, бог жи вотных.

— Химиш более всех достоин осушить рог сано, ибо Химиш — лучший хлебопашец нартский! — ска зал Тхаголедж, бог плодородия.

Тогда встал с места Тлепш.

— На земле, — сказал он, — родился такой че ловек, что все названные вами герои встают, когда произносят его имя! Да, боги, в Стране Нартов ро дился настоящий муж. Он вырвал мою наковальню, что была вбита в седьмое дно земли. Он вырвал ее и снова вогнал в девятое дно земли. Он еще молод, но Страна Нартов отвека не знала витязя сильнее его.

Боги встревожились.

— Что это за человек? — спросили они.

— Его зовут Сосруко, — ответил Тлепш. — Он достоин осушить рог божественного сано.

— Приведи этого человека, — приказал Псатха. И бог-кузнец пошел за Сосруко и привел его к пирую щим на вершине горы.

— Маленький человек! — обратился тхамада к Сосруко. — Отведай нашего сано, ибо ты — самый храбрый и сильный в Стране Нартов. У людей земли нет такого напитка. Вы, люди земли, не умеете изго товлять сано. Только мы, боги, владеем этим чудным, этим крепким, этим сладостным напитком!

И тхамада протянул Сосруко полный рог сано. Сосруко, запрокинув голову, осушил рог до дна, — и сердце человека взыграло, и прекрасным показался ему мир.

— А теперь ступай на землю и расскажи людям, каково наше сано! — сказал Мазитха.

— Да рассказывай правдиво, — добавил Тхаголедж.

Но Сосруко стоял, как завороженный. Хмель пробудил в нем силу. Мир показался ему прекрасным. Сосруко сказал:

— Если возможно, боги, дайте мне еще один рог. Что за чудесный напиток — ваше сано!

— Нельзя, — возразил тхамада. — Обычай наш нерушим: человек получает на нашем пиру только один рог.

Но Тлепш, который любил Сосруко, улыбнулся:

— Дадим ему еще один рог. Пусть пьет. Он до стоин другого рога: он расскажет людям земли о бо жественном напитке звучнее и веселее, чем прежние наши гости.

— Пусть выпьет другой рог! — воскликнул бог плодородия.

— Быть по-вашему, — сказал бог жизни. — Но знайте: мы нарушаем древний обычай. Простит ли нас Тха, великий бог богов?

— Простит! — крикнули все боги, а Мазитха, ве селый бог лесов и охоты, взял рог и подошел к бо чонку. Когда он нагнулся, чтобы зачерпнуть сано, Сосруко приблизился к нему и спросил:

— Что это за бочонок?

— Это бочонок самого Тха, бога богов. В этом бочонке хранится сано, — ответил Мазитха.

— Какой чудесный бочонок! — воскликнул Сос руко.

— Не в бочонке чудо, малыш, — вмешался в их разговор бог плодородия. — Чудо в том, что находится на дне бочонка, — в семенах сано. Чудо в моей силе, которая заставляет расти сано.

Когда Сосруко услыхал это, он, будто из любопытства, близко подошел к бочонку, стал его рассматривать со всех сторон и вдруг обхватил его своими могучими руками, поднял выше головы и сбросил с вершины Горы Счастья на землю.

— Пусть не один человек, а все люди земли вку сят напитка богов! — сказал Сосруко.

А бочонок упал на землю и разбился. Крепкое сладостное сано потекло рекой по всей Стране Нартов. А семена, что были на дне бочонка, едва коснулись земли, сразу обратились в чудесные лозы, на которых было множество маленьких ягод, сладких и крепких.

— Откуда эти ягодки? Что делать с ними? — удивлялись обитатели Страны Нартов и отнесли чу десные лозы мудрой Сатаней. В это время возвратился домой Сосруко. Он был весел. Хмель пробудил в нем силу. Он сказал нартам:

— Из этих лоз боги изготовляют сано: я пил его сегодня на вершине Ошхамахо.

Сатаней была догадлива. Она положила чудесные лозы в бочонок, а крышку бочонка придавила абра-камнем.

Не прошло и года, как буйное сано сорвало крышку бочонка вместе с тяжелым абра-камнем. Нарты отведали то, что было в бочонке, и мир показался им прекрасным, а сами они стали веселыми и красноречивыми.

Так, с помощью Сосруко, научились нарты изготовлять божественное сано. Теперь уже не один человек, избранный богами, а все обитатели Страны Нартов вкушали чудный напиток, и каждый год они устраивали на земле санопитие, не нуждаясь в приглашении богов.

Как Сосруко появгился впервые на Хасе Нартов

Как Сосруко вернул Стране Нартов семена проса

Однажды обитатели Страны Нартов, все, кто был еще в силах носить на ногах чувяки, собрались на большую Хасу. Тхаголедж, бог плодородия, обратился к нартам с вершины Харамы-горы:

— Нарты! До сих пор я помогал вам, в меру моей силы, собирать богатый урожай проса. А те перь я состарился, мера моей силы уменьшилась. Оттого решил я одарить вас семенами доброго проса. Сейте их каждый год, и не будет у вас отныне ни од ного неурожайного года.

— Живи долго, Тхаголедж! Ты бескорыстен и щедр, ты — источник нашего благоденствия, — про возгласили нарты здравицу покровителю плодородия. А тот сказал им:

— Если сварить одно зерно моего проса, то выйдет из него полный котел пасты.

Бросил Тхаголедж в каждый нартский котел по одному просяному зерну. Нарты развели огонь, повесили свои огромные котлы и стали варить пасту. Сварили — и удивились: из каждого малого зерна вышел целый котел пасты. Принялись пировать нарты и, как повелось у них, первую заздравную чашу осушили в честь Тхаголеджа. В ответ услыхали они его слова:

— Крепко храните семена этого проса. Каждый год сейте их, а первый обмолот нового урожая остав ляйте на следующий год. Так и живите.

Нарты опасались хранить семена Тхаголеджа в амбаре какой-нибудь семьи. Они построили медный амбар, положили туда благодатные семена проса и охраняли их днем и ночью.

Когда Тхаголедж поучал нартов, подслушал его слова Емынеж, заклятый враг человеческой радости. Был он чудовищем с телом дракона и лицом великана. Распластавшись на хребте высочайшей горы, он часто подсматривал — что творится у нартов, подслушивал — какие речи ведут они между собою. Узнав, что нарты сложили семена Тхаголеджа в медный амбар, он обрадовался. Много сотен лет охотился Емынеж за этими семенами, но боялся вступить в честный поединок с покровителем плодородия.

"Теперь выйдет по-моему, — подумал Емынеж, злорадно усмехаясь, — семена Тхаголеджа, о которых я мечтал всю жизнь, будут у меня в руках!"

Три недели не трогался Емынеж с места, три недели нигде не показывался, чтобы усыпить бдительность нартов, чтобы Тхаголедж не заподозрил недоброе. Через три недели после Хасы Нартов пробрался Емынеж темной ночью в нартское селение, подполз к амбару и ударил по нему своим драконьим хвостом. Удар был такой силы, что прогремел гром и вспыхнула молния, озарившая ночное небо. Нарт, охранитель амбара, был убит, а сам амбар раскололся надвое. Емынеж схватил семена проса и убежал.

Утром нарты проснулись, и один сказал другому:

— Ну и сильная ударила вчера молния! А гром был такой, что дома дрожали!

Тут посмотрели нарты — а медный их амбар расколот надвое. Кинулись к нему — семена исчезли. В великой тревоге отправились они к покровителю плодородия и воззвали к нему:

— Тхаголедж, душа наша! Положили мы вчера твои семена в медный амбар. Сегодня проснулись — видим: амбар расколот, а семена исчезли.

— Если исчезли — найдите, — проговорил Тха голедж.

— Знали бы, кто унес, — нашли бы.

— Откуда же мне знать, кто их унес?

— Если ты не скажешь, то кто нам скажет?

— Спросите у Сатаней.

Что было делать нартам? Послушались они совета Тхаголеджа, отправились к Сатаней. Пожаловались ей нарты:

— Сатаней, мудрейшая из женщин! У нас горе: развеяна надежда всех нартов, похищены наши се мена, а мы даже имени злодея не знаем!

— А разве Тхаголедж не назвал вам имени зло дея? — сурово спросила Сатаней.

— Нет, не назвал, — ответили нарты.

— Не назвал, потому что рассердился, — мол вила Сатаней. — Давно уж на его семена зарится Емынеж, и не раз пыталось чудовище отнять их си лой, но не могло одолеть Тхаголеджа. А теперь Тха голедж состарился, ослабел и отдал вам свои семена, чтобы Емынеж не отнял их у него. А вы не уберегли их. Плохо ваше дело, опозорили вы честь нартов.

— Как же нам быть? Неужели жить нам с опо зоренной честью? — спросили нарты.

— А это уж как вы хотите, — ответила Сатаней.

Разгневались нарты, крикнули:

— Пока мы живы, не достанутся наши семена Емынежу!

— Теперь я слышу слова мужчины! — сказала Сатаней, и голос ее немного смягчился. — Я помогу вам. Я расскажу, как добраться до Емынежа. Слу шайте. Сперва вы должны пересечь семь горных це пей. Затем вы доедете до того места, где солнце под нимается по небосклону…

— Ого, как далеко! — перебил нарт Химиш.

— Это один скачок для нартского всадника, — возразила Сатаней и продолжала — Поедете дальше, пересечете семьсот рек и достигнете того места, где солнце стоит в середине неба…

— Ого, как далеко! — встревожился Насрен Длиннобородый.

— Это два скачка для нартского всадника, — ска зала Сатаней. — Поедете дальше, переплывете три ма лых моря и семь великих морей, достигнете того места, где солнце опускается по небосклону…

— Ого, как далеко! — не выдержал нарт Бадын.

— Это три скачка для нартского всадника, — сказала Сатаней. — Поедете дальше, достигнете того места, где солнце совсем заходит за край неба. Там и стоит крепость Емынежа.

— Ого, как далеко, — покачал головою нарт Джилахстан. — Мы за всю жизнь не доберемся до этого места.

— Доберетесь, если тронетесь в путь, — сказала Сатаней и добавила: —Для чего же вы взяли семена у Тхаголеджа, если хотите отдать их Емынежу?

Пристыдила Сатаней нартов, собрались они на большую Хасу и порешили отнять семена у Емынежа. В то время среди нартов самым храбрым воином почитался Арыкшу. Его-то и послали в дальний путь. Не вернулся Арыкшу, пропал без вести. Снарядили нарты десять всадников — не вернулись всадники. Снарядили сто всадников, отправили их к Емынежу. В эту пору Сосруко возвращался из дальних странствий: изведывал он человеческий мир.

Вот едет Сосруко по Стране Нартов, видит ее в глубокой печали и узнает, что украл Емынеж семена, дарованные нартам богом плодородия. Спешился Сосруко у своего дома, приветствовал мать свою Сатаней и спросил у нее:

— Где живет Емынеж, из-за которого Страна Нартов в глубокой печали?

— А зачем тебе знать, где он живет?

— Я хочу поехать к нему. Я верну нартам семена Тхаголеджа.

Возликовала Сатаней и ответила сыну:

— Я слышу слова мужчины. Я помогу тебе. Я рас скажу, как добраться до Емынежа. Ты пересечешь семь горных цепей и достигнешь того места, где солнце поднимается по небосклону. Если не доедешь…

— Это, матушка, для меня — один скачок, — сказал Сосруко.

— Поедешь дальше — пересечешь семьсот рек, а там как раз то место, где солнце стоит посередине неба. Если не доедешь…

— Это для меня — два скачка, матушка.

— Хорошо. Поедешь дальше — переплывешь три малых моря и семь великих морей. Достигнешь того места, где солнце касается края неба. Если не достиг нешь…

— Это три скачка, матушка.

— Тогда, сын мой, — воскликнула Сатаней, сияя счастьем, — ты увидишь крепость Емынежа! Она стоит,

на том самом месте, где солнце заходит за край неба.

— А почему Емынеж обитает там, где солнце за ходит за край неба?

— Потому что он жаден. Это чудовище уничто жает все, что приносит людям радость. Емынеж и на солнце зарится. Вот и поселился он там, где солнце к самой земле подходит, — думает, что в темноте, тайно от людей, ему удастся пожрать солнце.

Напутствуемый Сатаней, Сосруко сел на коня и, облаченный в доспехи битвы, поскакал за семенами благодатного проса. Долго ехал, и пересек семь гор ных цепей, и достиг того места, где солнце подни мается по небосклону. Здесь он остановился, чтобы подтянуть подпруги, и двинулся дальше. Долго ехал, миновал семьсот рек, достиг того места, где солнце вы ходит на середину неба. Здесь он только чуть замед лил бег коня, подтянул на скаку подпруги и поехал дальше, не останавливаясь. Переплыл всадник три малых моря и семь больших морей и достиг того места, где солнце касается края неба. Здесь он остано вился, подтянул подпруги, сам подтянулся и сказал коню:

— Мы вступаем во владения Емынежа. Прошу тебя, старый товарищ, сделай все, что в силах сделать конь. Скачи вперед, подняв голову к небу!

— Клянусь Амышем, покровителем животных, — проржал конь, — что не пожалею своей жизни, а сделаю все, что в силах сделать конь!

Там, где начинались владения чудовища, возвышалась высокая горная вершина. На этой вершине стоял дозорный. Дозорным была нартская девушка: чудовище выкрало ее из Страны Нартов. Емынеж возлежал внизу, у подножья горы, а нартская девушка доносила ему обо всем, что видела с вершины горы. Заметив одинокого всадника, нартская девушка крикнула Емынежу:

— Скачет один всадник.

— А как скачет? — спросил Емынеж.

— По бездорожью. По таким местам, по каким никогда никто не скакал.

— А по какой стороне он скачет?

— Он не ищет тенистой стороны. Он скачет, объятый пылающим солнцем.

— А что ест он в пути? Не сладкие ли яблоки и сочные груши?

— Он ест самые кислые яблоки и самые горькие груши.

— А что пьет он в пути? Не родниковую ли чистую воду?

— Он объезжает прозрачные родники, он пьет только мутную болотную воду.

— Не по вкусу мне этот всадник. Не похож он на тех нартов, которых я убил. Но пусть едет. А как до едет до моих Меч-Ворот, то слетит голова его, а я посажу ту голову на кол — рядом с другими нартскими головами!

Емынеж захохотал так злобно, что сердце девушки сжалось от печали и муки. Потом Емынеж крикнул:

— Я пойду: мне нужно вспахать поле, чтобы по сеять семена Тхаголеджа. А ты, как только мои Меч- Ворота обезглавят всадника, возьми его голову и по сади ее на кол, рядом с головами тех нартов, что пытались отнять у меня семена проса.

Чудовище скрылось в ущелье, волоча свой драконий хвост, а нартская девушка продолжала следить за скачущим всадником. Она видела по его лицу, что он равнодушен и к опасности, и к тяжестям дороги, и это пришлось ей по душе. Она подумала: "Я впервые вижу такого отважного всадника. Но, увы, и он погибнет, обезглавленный Меч-Воротами, а помочь ему я не в силах!"

Между тем Сосруко подъехал к логову Емынежа. Оно было опоясано семью крепостными стенами, и только через одни единственные ворота можно было проникнуть в крепость. То были не ворота, а огромные мечи. Не то, что человек, — птица не могла пролететь в крепость: мечи смыкались и рассекали ее надвое.

Сама же крепость стояла на холме, на том самом месте, где солнце, зайдя за край неба, касается земли.

Едва Сосруко приблизился к Меч-Воротам, как раздался звон: это звенели мощные лезвия, ударяясь друг о друга.

— Ого, — удивился нарт, — никогда я не видал таких ворот!

Он выдернул волос из хвоста коня и бросил этот волос в ворота. Лезвия сомкнулись и рассекли волос надвое. Воскликнул Сосруко:

— Тлепш, славный кузнец! Ты сковал мне меч из косы бога плодородия. Сделай же теперь так, чтобы мой меч рассек ворота Емынежа, врага человеческой радости!

Сказав так, Сосруко отъехал назад, ринулся, как вихрь, вперед и на всем скаку взмахнул мечом, рассекая Меч-Ворота. Мощные лезвия упали с протяжным звоном. Сосруко въехал в крепость, пригибаясь под огромными рукоятками, которые бессильно повисли над всадником.

Девушка, увидев, что нарт одолел Меч-Ворота, обрадовалась. Она побежала по двору Емынежа навстречу Сосруко и сказала ему:

— Добрый нартский всадник! Твой приезд — мое счастье. Но горе тебе: хотя и одолел ты Меч-Ворота, — от самого Емынежа ты не спасешься. Это и мое горе, но поверни обратно, прошу тебя!

— Знай, красавица: я не выезжаю в дальний путь, чтобы возвратиться, не достигнув цели! — сказал Сосруко. — Емынеж украл у нартов семена проса, да рованные нам богом плодородия. Скажи мне, краса вица, не видела ли ты этих семян?

— Видела, — ответила девушка. — Они в кожа ном мешке, а мешок у чудовища: Емынеж взял мешок с собой и отправился пахать. А пашет он на вершине высокой горы.

Сосруко посмотрел на вершину угрюмой, скалистой горы и понял, что взобраться на нее нелегко. Он спросил:

— Разве Емынеж не мог найти лучшее место для пашни?

— Ты, видно, плохо знаешь Емынежа. Он вы брал для пашни эту неприступную вершину, чтобы просо не досталось людям, ибо ни один нарт не смо жет на нее взобраться.

Так сказала нартская девушка, сказала с великой печалью, и Сосруко, пожелав ей счастья, помчался к горе Емынежа. Гора была крута и высока. Ее скалы, поросшие мохом и репейником, обрывались над бездной. Тропинок не было. При виде этих неприступных скал Сосруко пришел в ярость, ударил плетью коня, и конь, будто почуяв крылья, взлетел на вершину горы.

Глазам Сосруко открылась поляна. Емынеж пахал, согнув свое драконье тело, а на суке исполинского дерева висел кожаный мешок с семенами проса.

"Хорошо обернулось мое дело!" — подумал Сосруко, помчался к дереву, сорвал на всем скаку кожаный мешок и ускакал.

Емынеж выпрямился, оглянулся, посмотрел на удаляющегося всадника и захохотал:

— Глупый коротыш, никуда ты от меня не уска чешь!

Емынеж, не спеша, пошел домой, не спеша, поел, передохнул немного, не спеша, оседлал своего трехногого вороного коня, сел на него и погнался за Сосруко. Не смог нарт ускакать от чудовища: Емынеж нагнал Сосруко у берега моря, налетел на него грудью трехногого вороного коня, и нартский всадник свалился на землю вместе с нартским конем.

— Все нарты, что пытались отнять у меня семена проса, погибли, а были они не чета тебе, коротыш, — храбрые были витязи!

Так крикнув, Емынеж взял мешок с семенами проса и отправился домой. А Сосруко вскочил, помог подняться коню, сел на него и поехал по следам Емынежа, поехал так, чтобы Емынеж его не видел и не слышал.

Опять Емынеж взобрался на вершину неприступной горы, опять повесил мешок с просом на сук исполинского дерева, начал пахать. А Сосруко прискакал к нартской девушке. Та сказала ему:

— Пока жив Емынеж, ты не сможешь вернуть нартам семена проса. Надо убить Емынежа.

— Разве он был бы жив, если бы я мог его убить! — воскликнул Сосруко, и в голосе его была мука и надежда.

— Я помогу тебе, — сказала нартская девушка. — Я узнаю, где находится его душа. А остальное пусть довершит твоя отвага. Но помни: если Емынеж успеет вспахать все поле, то навсегда лишатся нарты своих благодатных семян. Чтобы не исполнилось это черное дело, не давай Емынежу пахать, не давай сеять, пока я не узнаю, где находится его душа. А теперь спрячься: скоро вечер, Емынеж возвратится домой…

— Вот напасть, так напасть! — крикнул Емы неж, входя в свою крепость. — Какой-то отчаянный коротыш попытался украсть у меня мешок с просом. Целый день потерял я, гоняясь за этим нартским со сунком, ничего почти вспахать не успел!

Емынеж распластался на своем ложе, положил под голову кожаный мешок с просом, — решил он теперь не расставаться с семенами Тхаголеджа, — и сказал:

— Так-то надежнее будет! Напрасны все стара ния нартов: пока моя душа на своем месте находится, не удастся людям вернуть семена проса.

— А где находится твоя душа? — спросила нарт екая девушка.

— А зачем тебе знать, где находится моя душа?

— Потому что я люблю тебя и твою душу.

Емынеж никого и ничего не любил, ему была ненавистна человеческая радость, не поверил он нартской девушке. Но все же слова ее были ему приятны, и, чтобы испытать ее, он сказал:

— Моя душа — вот в этой дверной раме…

Утром Емынеж отправился пахать, взяв с собою кожаный мешок с семенами. Сосруко выехал следом за ним. Как только Емынеж повесил кожаный мешок на сук исполинского дерева и начал пахать, Сосруко схватил на всем скаку мешок и ускакал.

— Вот упрямый коротыш! — крикнул Емынеж. Опять он, не торопясь, поел, опять отдохнул после сыт ной еды, опять, не спеша, сел на трехногого вороного коня и погнался за нартским всадником. Емынеж на стиг его у берега моря и протянул руку, чтобы поймать его, но всадник нырнул в море и исчез в пучине. Лег кий кожаный мешок всплыл наверх и вытащил за со бою Сосруко. Тот выпустил мешок из рук и поплыл дальше, а Емынеж схватил мешок и повернул трехно гого коня назад.

Емынеж вернулся домой только вечером. Едва он вступил во двор, как начал браниться:

— Проклятый коротыш! Опять из-за него день пропал, опять я гонялся за нартским сосунком, не па хал сегодня.

Тут Емынеж взглянул на дверь и удивился. Рама была начищена до блеска, ее резьба была покрыта золотом.

— Ого! — воскликнул Емынеж. — Кто это ожи вил мою дверь?

Нартская девушка поклонилась чудовищу и сказала:

— Раз твоя живая душа находится в раме, пусть и рама станет живой.

Емынеж был доволен таким ответом.

— Я не знал, что ты меня так любишь, — сказал он. — Я обманул тебя: в этой раме нет моей души, она — вот в том дереве, что стоит у порога моего дома.

Девушка притворилась обиженной, и это еще больше обрадовало Емынежа.

"Может быть, она вправду меня любит", — подумал он.

Утром Емынеж опять отправился на пахоту. Опять Сосруко не дал ему пахать, заставив целый день гоняться за собою. Опять вернулся Емынеж домой только вечером, громко браня нартского всадника, и вдруг взглянул на дерево, что стояло у порога дома. Старое дерево помолодело, кора сверкала, каждый листочек был покрыт золотом.

— Ого! Это ты так разукрасила старое де рево? — обратился Емынеж к нартской девушке.

— Как же мне не украшать это дерево, если в нем цветет твоя душа, — ответила девушка, низко кланяясь чудовищу.

— Теперь вижу, что ты меня любишь, не обма нываешь. А я тебя опять обманул.

Девушка притворилась обиженной. Это обрадовало Емынежа. Он сказал ей:

— Ну, полно, не хмурься, я верю тебе: ты меня любишь. Да и как не любить меня? Открою тебе су щую правду: моя душа находится в трехногом воро ном коне. Я пригнал этого коня из междуморья. Он родился от кобылицы по имени Тхож, а владеет этой кобылицей одна старуха: у нее — целый табун невиданных коней. Подобных коней нет нигде на земле, и нет на земле человека, который добрался бы до чудесного табуна. А пока нет на земле коня, что одолел бы моего трехногого, я — непобедим!

Утром, когда Емынеж, взяв с собою кожаный мешок, отправился на пахоту, нартская девушка сказала Сосруко:

— Ты не одолеешь Емынежа, пока не найдешь такого коня, который будет сильнее и резвее трехно гого вороного. В нем, в трехногом, находится душа Емынежа.

— Как же мне добыть такого коня? — спросил Сосруко.

— Поезжай в междуморье, найди старуху, кото рая владеет табуном могучих коней. Есть в этом табуне кобылица по имени Тхож. Если добудешь коня, рожденного кобылицей Тхож, — победишь Емы нежа.

— Хорошо. Я найду старуху, добуду коня. Будь счастлива, я уезжаю.

— Постой! А подумал ли ты о том, что человек не в силах добраться до табуна старухи?

— Эта тревога — не моя тревога.

— Постой! А подумал ли ты о том, что пока ты вернешься, Емынеж кончит пахать и засеет все се мена проса?

— И это не моя тревога.

Сказав так, Сосруко вызвал мороз, такой сильный, что горы потрескались: этому колдовству научила его мудрая Сатаней.

Нартский всадник поскакал к междуморью. Вечером вернулся домой Емынеж. Он сказал со злобой:

— Что ни день, то напасть. Вчера — коротыш нартский, а сегодня — мороз. Опять я не пахал, опять целый день пропал у меня. Диковинное дело! Живу я здесь давно, а такого мороза еще не видел. Весь мир он сковал, проклятый! Эй, девушка, разведи очаг, не то замерзну!

А Сосруко ехал и ехал. Долго он был в пути, и вот однажды он увидел на опушке леса издыхающего волка. А волк этот бывал в нартских лесах, он узнал Сосруко.

— Эй, Сосруко, — сказал волк, — я помираю помоги мне. Настанет время, и я тебе помогу.

Сосруко дал отведать волку пасты и баранины. Эти путевые припасы приготовила сыну мудрая Сатаней, и едва только волк коснулся их своими длинными зубами, он ожил, побежал и скрылся в лесу; А Сосруко поехал дальше.

Много ли, мало ли ехал Сосруко, — увидел он однажды в небе орла, который терзал сокола. Сосруко достал свой лук и пустил стрелу, и она приколола орла к небесному своду. А сокол прилетел к Сосруко, опустился ему на плечо и сказал:

— Я запомню твою помощь! Отплачу тебе тем же в твой трудный день!

Сокол улетел, а Сосруко поехал дальше. Много ли, мало ли ехал, — увидел он рыбу на морском берегу: ее выбросило бурей на сушу. Сосруко спешился, поднял рыбу и бросил ее назад в море. Но рыба подплыла к берегу и сказала:

— Я запомню твою помощь! В трудный твой день отплачу тебе добром.

Рыба скрылась в морской пучине, а Сосруко поехал дальше. Много ли, мало ли ехал, — вступил он в пределы той земли, где жила старуха — владелица табуна. Вдруг прилетели сто орлов, прибежали сто собак и набросились на Сосруко. Нартский всадник повернул от них назад и поскакал в дремучий лес, где водились тигры. Убив нескольких тигров, он освеже-вал их и обвязал себя и своего коня их мясом. После этого пустился он навстречу орлам и собакам-стражам старухи. Орлы и собаки набросились на всадника и стали отрывать от него и от коня куски тигрового мяса. Так Сосруко въехал во владения старухи-табунщицы.

Время было послеобеденное, и старуха сладко спала на кургане. Сосруко спешился, неслышно подошел к старухе и припал к ее груди, как сын. А потом спрятался за курган.

Старуха проснулась и крикнула:

— Пусть ослепнут мои глаза, которые не видели тебя!

Тогда Сосруко встал из-за кургана, подошел к ней и сказал:

— Матушка, пусть сияют твои глаза, которые видят меня, твоего сына!

Старухе были по душе такие слова. Она спросила:

— Какое горе привело тебя ко мне?

— Я пришел к тебе с великой мольбой: подари мне коня.

— Я подарю коня только тому, кто сможет три ночи подряд пасти мой табун. Сможешь?

— Попытаюсь.

На том и согласились. Едва только вечер сошел на землю, Сосруко погнал табун старухи на пастбище. До полуночи кони были спокойны, но в полночь они, будто сговорившись, заметались и умчались в дремучий лес, а там разбежались кто куда, в разные стороны. Скачет по лесу встревоженный табунщик, а найти коней не может. Спешился Сосруко, прислонился к дереву, стоит, не знает, как быть дальше. Тут к нему подбегает волк.

— О чем печалишься, Сосруко? — спрашивает волк.

— Да вот, разбежался по лесу мой табун, никак не могу коней согнать.

— Не горюй, помогу тебе, — говорит волк.

Закрыл Сосруко на миг глаза, открыл — а волк уже собрал весь табун. Утром пригнал Сосруко табун к кургану, к старухе. Старуха сосчитала, пересчитала всех коней и сказала:

— Первая ночь — твоя победа.

Вечером табунщик опять погнал коней на пастбище. Едва настала полночь, как все кони, будто сговорившись, заржали и, развеяв по ветру гривы, поднялись на небо. Сосруко стоит на холме, смотрит на небо, а как подняться туда — не знает.

Тут прилетел к табунщику сокол, сел ему на плечо и спросил:

— О чем твоя печаль, Сосруко?

— Мой табун ускакал на небо.

— Не горюй, я помогу тебе, — сказал сокол и улетел.

Не успел Сосруко поднять и опустить ресницы, как сокол согнал на землю весь табун. Утром Сосруко пригнал табун к старухе. Старуха сосчитала, пересчитала коней и сказала:

— Вторая ночь — твоя победа.

Вечером Сосруко опять погнал коней на выпас. Думает: "Что-то в эту полночь будет?" А кони в эту полночь убежали в море, скрылись в пучине. Сосруко сел в печали на прибрежный камень. Подплыла к берегу рыба и спросила:

— О чем твоя печаль?

— Мой табун скрылся в море.

— Не горюй, я помогу тебе, — сказала рыба. Не успел Сосруко подняться с прибрежного камня, как выгнала рыба из моря весь табун. На рассвете Сос руко увидел: табун увеличился, — стоит на берегу жеребенок и облизывается, а ножки у него тонкие, дрожат на ветру.

— Откуда ты взялся, жеребеночек? — спросил Сосруко.

— Мать родила меня в морской пучине, — отве тил тонким ржанием жеребенок.

— А кто твоя мать?

— Кобылица Тхож.

Душа Сосруко возликовала. "Вот мое счастье", — подумал он.

Когда Сосруко пригнал табун к кургану, старуха стала пересчитывать коней. Пересчитала их, потом еще раз пересчитала и сказала:

— Один жеребенок — лишний. Откуда он?

— Кобылица Тхож ожеребилась.

— И третья ночь — твоя победа, — похвалила нарта старуха. — Дарю тебе коня, выбирай любого. Ну, какой тебе по сердцу?

— Мне нужен вот этот морской жеребенок, — твердо сказал Сосруко.

— Вот этот плюгавенький? — удивилась табун щица. — Да он никогда не станет настоящим конем!

— Слушай, женщина, — молвил Сосруко в вол нении. — Если ты хочешь сделать мне добро — по дари мне этого жеребенка. Он родился в третью ночь моих трудов, и я полюбил его.

— Бери, — согласилась старуха.

Сосруко поблагодарил старую табунщицу, распрощался с ней, сёл на своего коня и поскакал, держа в поводу подаренного жеребенка. На первом привале жеребенок вдруг спросил:

— Кто ты такой?

— Сосруко.

— Вот что, Сосруко. Я могу стать для тебя на стоящим другом-конем, но знай, что я успел только три раза попробовать материнского молока. Я — вто рое дитя кобылицы Тхож: первенца увел Емынеж. Ни резвостью, ни быстротой, ни силой не уступлю я старшему брату, ибо и он только три раза отведая материнского молока. Если же ты хочешь, чтобы я был сильнее старшего брата, — отпусти меня к ма тери. Я отведаю в четвертый раз ее молока и стану непобедимым. Тогда я вернусь к тебе.

Сосруко согласился, отпустил жеребенка, сказав ему:

— Возвращайся поскорей. Я буду ждать тебя под этим деревом.

Жеребенок побежал к матери, а Сосруко повернул своего коня, чтобы сделать привал в тени дерева. Не успел он вынести ногу из стремени, чтобы спешиться, как жеребенок прибежал назад.

— Почему ты вернулся? Ты раздумал скакать к матери? — спросил Сосруко.

— Я уже был у матери, я уже отведал в четвер тый раз материнского молока, — отвечал тонким ржа нием жеребенок.

— Какой же ты быстрый! — удивился Сосруко.

— Нет, я не показал еще своей быстроты: туда я шел шагом, а назад возвращался мелкой рысью.

— Значит — повезло мне, — обрадовался Сос руко. — Я вижу, из тебя выйдет настоящий конь.

— Ты ошибаешься: я уже сейчас — настоящий конь. Садись на меня: я тебя проверю, ты меня ис пытаешь.

Сосруко снял седло со своего серого коня, оседлал жеребенка, сел на него и поскакал, держа серого в поводу. Только тронулись, начал серый спотыкаться. Жеребенок идет шагом, а серый конь, чтобы не отстать, должен скакать рысью. Жеребенок бежит рысью, а серый во весь опор. Не проехали так и трех перевалов, как серый упал, а жеребенок, сразу не заметив этого, поволок его по земле.

— Ну и ретив же ты, маленький мой! — восхи тился Сосруко. Тогда-то и дал он кличку жеребенку: "Тхожей", что означает: маленький сын кобылицы Тхож.

Не было на земле такого коня, который бы мог сравниться с Тхожеем! Уж на что силен и резв был старый серый конь, а и он не выдержал безудержной скачки Тхожея: сила ушла из него, и лег он, бездыханный, посреди дороги. Горько было Сосруко, хотел он оплакать старого товарища, да побоялся обидеть этим Тхожея. Зарыл он серого на чужбине и поскакал дальше.

Вступив во владения Емынежа, Сосруко снова вызвал теплую погоду. Емынеж, который все это время сидел в шубе у очага, обрадовался весеннему теплу, сбросил шубу, сел на трехногого коня и помчался на вершину горы, на пашню, взяв с собой кожаный мешок с семенами бога плодородия.

Сосруко нагнал его у прдножья горы, выхватил мешок с заветным просом и поскакал к крепости. Там он кликнул нартскую девушку, посадил ее в седло и, помчался в сторону Страны Нартов. Емынеж бросился в погоню. Тхожей шел шагом, а трехногий вороной скакал во весь опор, но старший брат не мог догнать младшего. Емынеж пришел в ярость и стал бить своего коня тяжелой свинцовой плетью. Великан бил вороного, не жалея сил, и дорогу огласили вопли вороного:

— Эй, конь, мы с тобою родились от одной ма тери— узнаю тебя по твоей масти, по твоей резвости. Видишь ли ты, слышишь ли ты, как меня избивает седок? Пожалей меня, милый брат, остановись!

Но Тхожей не останавливался, продолжал итти шагом, а Емынеж все сильнее и сильнее хлестал свинцовой плетью несчастного вороного. Опять завопил трехногий конь:

— Милый брат, пожалей меня, дай нагнать тебя! Убьет меня седок!

Тогда Тхожей ответил своему брату:

— Мне ли, младшему, учить тебя? Вспомни на ставление матери: если глупый и злой седок бьет тебя — сбрось его и прибей к земле ударом своих копыт!

Вороной послушался младшего брата, рванулся под самые облака и сбросил Емынежа. Чудовище полетело вниз головой и разбилось в пропасти, а оттуда вылетело пламя: это драконий хвост Емынежа ударился о скалу, и вспыхнула молния.

А трехногий конь, почуяв волю, поскакал в междуморье к своей матери Тхож.

Долго ехал Сосруко, держа перед собой в седле кожаный мешок с семенами проса. Наконец приехал в Страну Нартов. Первым, кого увидел Сосруко, был пастух Куйцук. Пастух сидел на камне у развилины трех дорог, а вокруг паслась его отара. Не очень-то красив был Куйцук, но нартской девушке, долго томившейся в неволе, вдали от родной земли, все казалось прекрасным в Стране Нартов. Показался ей прекрасным и Куйцук. Заметил это Сосруко. Он сказал пастуху:

— Да умножится твое стадо, Куйцук! Я привез Стране Нартов просо Тхаголеджа, а тебе — жену. Поговори с ней, а то она в неволе, на чужбине, отвыкла от разговоров с нартскими джигитами.

Обрадованная девушка спрыгнула с коня, и Куйцук усадил ее рядом с собою, на камне, у развилины трех дорог, а Сосруко поехал на Хасу, чтобы вручить нартам семена проса.

Ого, как ликовала Хаса! Семь дней плясали, семь дней пили нарты, семь дней продолжались их игры. А когда кончилось празднество, вспахали нарты землю и посеяли благодатные семена проса.

Семена зрели в нартской земле и дали обильные всходы. Такого урожая еще не знала нартская земля! Сварили нарты из проса пасту и понесли ее в дом Сатаней в огромном медном котле. Оказали нарты почет Сосруко: удостоили его великой чести — первым отведать пасту, приготовленную из нового урожая. То была самая великая честь в Стране Нартов, самая великая радость, и Сосруко был счастлив, а Сатаней им гордилась

Как Сосруко добыл огонь

Как Сосруко добыл красавицу Бадах

В Стране Нартов славилась красотой Бадах, дочь Джилахстана. "Днем она солнце, а ночью — луна", — так говорили о ней нарты. Радостно любовался старый Джилахстан красотой своей дочери, но мало-помалу эта радость обратилась в кичливость. "Не родился еще человек, достойный стать женихом моей дочери", — хвастался он всюду, и слова его достигли ушей Сосруко. Решил Сосруко отправиться в путь, поглядеть — вправду ли так красива Бадах, как о ней говорят.

Вот едет Сосруко на своем Тхожее, едет-скачет и видит: расходятся в разные стороны три дороги, а на распутье сидит пастух Куйцук, и вокруг него пасутся козы.

— Желаю тебе счастливого дня! — приветствовал его Сосруко.

— И мы — и я, и козы — желаем тебе счастливого" дня! — отвечал Куйцук.

Он был печален, ибо недавно овдовел: умерла нартская девушка, которую дал ему в жены Сосруко, освободив ее из неволи.

— Какие новости в наших краях? — спросил Сосруко. — Ты ведь сидишь на развилине трех дорог, стало быть, ни одна новость не минует тебя.

— Утроба моя всегда пуста, а уши полны новостями, — сказал Куйцук. — Я даже знаю, по какой при чине ты отправился в путь. Но ты опоздал. Много нартов опередило тебя, и цель у всех одна: коновязь Джилах стана. Среди нартских витязей, поскакавших к Джи лахстану, найдешь ты и Шауея, сына Канжа, и Батараза, сына Химиша, и славного Бадыноко. Я бы тоже туда от правился, да не знаю, на кого оставить своих коз. Ду маю: ну, не выдадут за меня Бадах, зато я хоть раз взгляну на ее красоту!

— А почему не выдадут? Надо испытать свое счастье. Давай поедем вместе.

— Нет, Сосруко, не поеду я с тобой. Надменная Бадах отказывает сильнейшим нартским витязям. Мне ли, простому пастуху, тягаться с ними? Даром, что ли, свою честь позорить, честь пастуха коз? Вот сижу я на развилине трех дорог, и мимо меня скачут нартские витязи, скачут во весь опор, гордо сидя в седле, не удостаивая меня своим взглядом. Зато с какой гордо стью смотрю я на них, когда они возвращаются с по никшими головами, с печалью во взоре, а кони их, опустив челки к земле, еле-еле волочат ноги! И я сразу вижу: вот этому не дали взглянуть на Бадах и выпрово дили вон, вот этого не пустили дальше кунацкой, а перед этим даже ворота в крепость не открыли! По тому что такова красавица Бадах: сидит она в башне и смотрит на приезжающих всадников. Не понравится ей всадник — его и в крепость не пустят, а понравится издали — его ведут во двор, и тут-то Бадах, разглядев его поближе, велит его прогнать, даже не пригласив в кунацкую.

— Ну! — удивился Сосруко, но все-таки погнал Тхожея к крепости Джилахстана.

Когда он подъезжал к крепости, заметила его из своей башни красавица Бадах. Она воскликнула:

— Если жив тот, кого зовут Сосруко, то он сейчас приближается к нам! Имя Сосруко днем и ночью на устах у всех нартов. Что ж, испытаем его мужество.

И Бадах приказала отвалить абра-камень и впустить Сосруко в крепость.

Сосруко въехал во двор и стал искать глазами коновязь, но такое множество оседланных коней стояло на дворе, что коновязи не было видно. "Это — кони женихов, и я отсюда уеду с позором", — подумал Сосруко. Смутно стало у него на сердце. Он привязал Тхожея к абра-камню и направился к кунацкой. Не успел он дойти до нее, как вышел ему навстречу сам Джилахстан. Хмель играл в его глазах. Отец красавицы окинул Сосруко презрительным взглядом и сказал:

— Ага, и ты, сын пастуха, прибыл вслед за нартскими витязями! Что ж, приступим к делу сразу, без лишней болтовни. Видишь этих могучих альпов, привя занных к коновязи? Их хозяева ищут руки моей дочери. Подумай, можешь ли ты тягаться с родовитыми нартами, если даже им не досталась моя дочь? Подумай, сын пастуха, и поезжай назад на своем захудалом сосунке!

Никто еще так надменно не разговаривал с Сосруко, никто еще так презрительно не смотрел на него, и всадник смутился от неожиданности. А маленький Тхожей, обиженный за хозяина и за себя, вдруг дернул поводья, привязанные к абра-камню, подбежал к коновязи, разогнал всех нартских альпов и сам стал у коновязи. Ярость коня придала силы Сосруко. Он сказал:

— Если ты хочешь приступить сразу к делу, Джи лахстан, то я готов. Видишь, как мой Тхожей разогнал всех нартских альпов и сам занял всю коновязь? Вот так же я заставлю удалиться всех нартских витязей и получу в жены твою дочь!

И так понравился самому Сосруко его ответ, что он рассмеялся от удовольствия. Но и Джилахстан рассмеялся — от кичливости:

Все сыновья пастухов мечтают о Бадах, но не все так дерзки, как ты. Если решил ты тягаться с нартскими витязями, то не болтай попусту, а попробуй-ка для начала выдернуть из земли пику нарта Бадыноко!

Пика нарта Бадыноко была так велика, так тяжела, что нельзя было внести ее в дом. Потому Бадыноко вогнал ее в землю у входа в кунацкую. Джилахстан предлагал всем, кто желал получить в жены Бадах, выдернуть пику Бадыноко, но не было еще такого нарта, которому удалось это сделать, которому удалось хотя бы пошевельнуть ее!

Сосруко взглянул на пику Бадыноко и сказал:

— Далеко этой пике до наковальни Тлепша! Если я выдерну ее, то Бадах будет моей, не так ли, Джилахстан?

— Если хочешь выдернуть пику — делай это по скорее! — крикнул Джилахстан. Дерзость Сосруко его испугала и рассердила. Он решил: "Не выдернет пику — прогоню его со двора".

Сосруко подошел к пике, схватил ее булатными руками и вытащил. Бросив пику на порог кунацкой, он воскликнул:

— Теперь веди сюда твою дочь!

Лицо Джилахстана потемнело. "Неужели безродный приемыш, сын безвестного пастуха станет мужем моей дочери?" — подумал он. Подумал и сказал:

— Видно, решил ты Сосруко, что легко кончится твое испытание. Но тогда бы моя Бадах досталась пер вому нартскому витязю, прибывшему сюда. Нет, Сос руко, ты только приступаешь к делу. Ты показал мне свою силу. Теперь покажи свою меткость: далеко ли летает твоя стрела!

— Хорошо! — согласился Сосруко и запрокинул го лову. Высоко в небе кружилось небольшое облако. Ла сточка влетела в это облако и скрылась в нем. Сосруко натянул свой лук и пустил стрелу. Стрела врезалась в облако и пропала.

Джилахстан и Сосруко ждали возвращения стрелы так долго, что успела удлиниться тень от пики, лежавшей на пороге кунацкой. Стрелы все не было. Джилахстан обрадовался. Он повернулся к Сосруко спиной, сделал один шаг в сторону кунацкой и сказал, не поворачивая головы:

— Не рано ли ты назвал себя женихом, ты, чья стрела не собьет и ощипанного воробья!

— Постой, Джилахстан, погляди на небо! — оста новил его Сосруко.

Джилахстан поглядел вверх и увидел падающую стрелу. На ее головку была нанизана ласточка, а на хвост — облако. Стрела упала и врезалась в землю перед Джилахстаном.

— Теперь веди сюда твою дочь! — сказал Сосруко.

Джилахстана охватила тревога. "Погибаю, — подумал он, — несравненная моя Бадах достанется сыну пастуха!" Подумав так, он сказал:

— Не надейся, Сосруко, на то, что легко кончится твое испытание: оно только начинается. Показал ты свою меткость, но и нартские витязи, что прибыли до тебя, хорошо стреляют из лука. Покажи мне, каков ты в пляске. Плясать будешь на семи курганах из репьев, а вместо музыки — будешь сам себе подпевать.

— Хорошо! — отвечал Сосруко: ведь другого от вета у него не было!

Семь дней и семь ночей возили слуги по семьсот раз на семи арбах репейник на двор Джилахстана, а Сосруко сидел в кунацкой и смотрел, как воздвигаются курганы. Когда слуги воздвигли седьмой курган, Джилахстан вывел Сосруко из кунацкой и сказал ему:

— Вот мое слово: если ты в пляске растопчешь репьи всех семи курганов, растопчешь, сняв сафьяно вые чувяки, то станешь достойным женихом для моей дочери!

Снял Сосруко сафьяновые чувяки, влез на курган из репьев и стал плясать. Известно, что у джигита не тот огонь в жилах, не та сила в ногах, когда приходится плясать без музыки, но буйно плясал булатный Сосруко, плясал, сам себе подпевая, плясал шесть дней и шесть ночей и смял, растоптал репьи шести курганов.

Следила за его пляской красавица Бадах, и, чуть-чуть, едва-едва, затрепетало ее жестокое, надменное сердце. На седьмой день, когда Сосруко взошел на седьмой курган, взяла Бадах звонкую пшину, коснулась тонкими пальцами ее струн и заиграла танец кафу, заиграла для Сосруко. Тут вспыхнул огонь в жилах нарта, зазвенела в его ногах сила, и Сосруко стал плясать на одних носках— и смял репьи седьмого кургана, — остались от кургана одни пылинки! Сосруко подул на них и развеял в воздухе.

В это время послышался топот коня: нарт Бадыноко, услыхав, как Бадах играет для Сосруко, вышел из кунацкой, сел в седло и, не сказав никому ни слова, умчался. Что же тут удивительного, если крепко любил Бадыноко красавицу Бадах!

А Сосруко сказал:

— Я смял, растоптал репьи семи курганов, я обра тил их в пылинки и рассеял в воздухе. Теперь веди сюда твою дочь!

Джилахстан пришел в смятение. "Неужели моя дочь достанется сыну безвестного пастуха?" — подумал он в страхе. Но хитрость его была сильнее страха, и юн сказал:

— Подумай сам, Сосруко: разве можно отдать свою дочь в жены неизвестному человеку только за то, что этот человек хорошо пляшет? Умеешь ты плясать на дворе, умеешь ты и выпить в кунацкой, но этого мало: муж моей дочери должен быть смелым. Докажи свою смелость, верни назад Бадыноко, который уехал, рассердившись на нас, — и я сочту тебя достойным женихом для моей дочери.

— Хорошо, — отвечал Сосруко, потому что дру гого ответа у него не было, сел на Тхожея и поска кал вслед за Бадыноко. А Джилахстан обрадовался, решив:

"Как только Сосруко догонит Бадыноко, завяжется между ними ссора, ибо ревнив Бадыноко. Вступят они в поединок, и Бадыноко убьет Сосруко, ибо нет на земле человека сильнее, чем Бадыноко. Избавлюсь я от приемыша, от сына пастуха, и выдам свою дочь за самого родовитого нартского витязя!"

На закате поднялся Джилахстан на башню, чтобы взглянуть — не возвращается ли нарт Бадыноко. Однако он увидел не одного, а двух всадников: то были Сосруко и Бадыноко. Страх и трепет объяли Джилахстана. Он подумал:

"Как это удалось сыну пастуха вернуть назад нартского витязя?"

А вот как это удалось. Сосруко, нагнав Бадыноко, подъехал к нему почтительно, с левой стороны, и сказал:

— Бадыноко! Оба мы с тобой нарты, оба витязи, давние друзья. Доколе же мы будем позволять Джилах стану обманывать нас, насмехаться над нами? Давай по кажем ему, на что способно наше мужество: вернемся в крепость, увезем надменную Бадах, и пусть она выбе рет одного из нас себе в мужья.

— Согласен. Поедем, — отвечал немногословный Бадыноко, и всадники повернули своих коней обратно. Увидев их, Джилахстан решил отправиться к Тлепшу. Он отдал слугам строгий приказ: ни одной живой души не впускать в крепость до своего возвращения.

Когда нарты подъехали к крепости, они увидели, что вход завален абра-камнем.

— Видишь, Бадыноко, как глумится над нами Джи лахстан, — сказал Сосруко, — он даже во двор нас не пускает.

— Как же нам быть? — спросил Бадыноко.

— Не станем сразу ссориться с Джилахстаном, подождем немного, — ответил Сосруко. — Но ни одного человека не выпустим из крепости, ни одного не впустим в нее. Так как я мал ростом, то я влезу на гору, а ты выше меня, ты располагайся в лощине.

— Хорошо, — согласился Бадыноко и занял место в лощине. А Сосруко взобрался на гору.

Джилахстан в это время умолял Тлепша:

— Бог-кузнец, во имя жизни и смерти, прошу тебя: сделай для меня две такие стрелы, чтобы они попадали без промаха в цель, а попав, убивали насмерть!

Кузнец Тлепш ковал оружие только для честного дела. Он спросил Джилахстана:

— Зачем тебе понадобились такие стрелы?

— Ах, Тлепш, два чудовища-великана повадились ко мне, покоя мне не дают, хотят отнять у меня единст венную дочь!

Так обманул Джилахстан Тлепша, и бог-кузнец сковал для него две смертоносных стрелы. Джилахстан поблагодарил Тлепша и поскакал назад в крепость. Когда он уже достиг абра-камня, заметил всадника Сосруко и, еще не зная, кто он, пустил в него стрелу. Стрела Сосруко сломала одну из стрел Тлепша, а Джилахстан спасся, так как слуги отвалили абра-камень и быстро впустили хозяина в крепость.

Поднявшись на башню, Джилахстан взял свою дочь за руку, подвел ее к бойнице и сказал:

— Видишь того, кто стоит на горе?

— Вижу, — отвечала Бадах.

— Видишь того, кто расположился в лощине?

— Вижу, — отвечала Бадах.

— Если видишь, то скажи: в кого из них стрелять? У меня есть только одна стрела, что без промаха попа дает в цель.

Бадах трудно было сразу ответить отцу. До приезда Сосруко сердце ее склонялось к Бадыноко, а теперь оно заколебалось, склоняясь то в одну, то в другую сторону. Она взглянула на гору, и стоявший на горе Сосруко показался ей рослым нартом Бадыноко. А может быть, то был Сосруко? Она взглянула на лощину, и стоявший в лощине Бадыноко показался ей малорослым Сосруко. А может быть, то был Бадыноко?

— Отец, стреляйте в того, кто в лощине! — ска зала Бадах.

Прянула из лука Джилахстана смертоносная стрела, полетела в лощину, вонзилась в Бадыноко и убила его. Так от руки коварного Джилахстана пал славнейший витязь Страны Нартов, так погиб отважный Бадыноко, прозванный "Грозой чинтов".

Сосруко пришел в ярость. Эту ярость породила любовь, ибо ни одного нарта не любил так Сосруко, как сурового Бадыноко. А ярость, рожденная любовью, велика.

— Заплатишь ты мне, Джилахстан, за гибель на шего Бадыноко! — крикнул Сосруко. Он сел на коня, поскакал к реке и отвел воду, которая шла в крепость.

— Ты видишь, что делает из-за тебя Сосруко, оставшийся в живых, — сказал Джилахстан своей до чери, — он хочет, чтобы мы погибли от жажды. Но я прикажу вырыть колодец. Бессилен против меня сын Сатаней, рожденный от пастуха!

А сын Сатаней, видя, что в крепости вырыли колодец, стал думать: как ему отомстить Джилахстану? Думал — и придумал.

В Стране Нартов было известно, что испы, крохотные люди, разрубили в сражении голову Джилахстана. Тлепш спаял эту разрубленную голову, наложив на нее медную заплату. Так и жил Джилахстан с медной заплатой на голове.

Вспомнив об этом, Сосруко вызвал страшную жару и навел ее на крепость: он надеялся, что голова Джилахстана расплавится. А потом он сменил жару на сильный мороз, чтобы заморозить расплавленный мозг Джилахстана.

Но хитер был Джилахстан. Во время страшной жары он приказал опустить себя в колодец, а во время сильного мороза — завернуть себя в семьсот бурок.

Как тут быть Сосруко? Как отомстить за смерть славного Бадыноко? Ничего не мог придумать сын Сатаней, и кружился он вокруг крепости, никого в нее не впуская, никого не выпуская.

Взмолились Джилахстану его люди:

— Нет в крепости травы для скота, погибнет скот. Разреши отвалить абра-камень и выпустить пастухов и стадо на волю. Сосруко нам ничего не сделает: он не враг пастухам.

— Нельзя отвалить абра-камень, — ответил Джилахстан. — Сосруко ловок, увертлив, он может проско чить в крепость.

Прошло некоторое время, и начался в крепости падеж скота. Но Джилахстан не разрешал отвалить абра-камень. А Сосруко кружился вокруг крепости.

Прошло еще много времени, и уже не только скот, — люди падали в крепости от голодной смерти. Истощенные, ослабевшие слуги стали умолять Джилахстана:

— Пожалей нас, прикажи отвалить абра-камень, дай нам перед смертью хоть раз взглянуть на свободную землю — так легче будет умереть!

Но Джилахстан был неумолим. Тогда Бадах сказала людям:

— Он не пожалеет вас. Он и меня не пожалеет, когда я умру!

Джилахстан был коварен и жестокосерд, но любил свою Бадах. И он приказал отвалить абра-камень.

Истощенные, ослабевшие люди радостно вышли на волю, смотрели на свободную землю, падали на нее, обнимая траву. Сосруко нигде не было видно. Джилахстан, который боялся его, приказал обыскать все ущелья, все укрытия, но Сосруко не нашли.

Прошло много времени, окрепли люди, окреп скот на пастбищах, пахари стали сеять просо и успокоились. Не успокоился один Джилахстан. И вот однажды пришли к нему пастухи и сказали:

— Мы бродили со скотом по степи и вдруг увидели труп у родника. То был Сосруко!

— Он притворился мертвым! — воскликнул Джи лахстан: он все еще боялся своего противника. Это по няла Бадах. Она сказала отцу:

— Разве Сосруко унизится до того, чтобы при твориться мертвым? Видно, он устрашил тебя великим страхом, если ты даже его мертвого боишься!

Слова дочери пристыдили Джилахстана. Он решил отправиться с пастухами к роднику.

— Нельзя же допустить, — сказал он, — чтобы труп сына пастуха осквернял прозрачную родниковую воду. Вы отнесете эту падаль в лес и бросите на съеде ние волкам.

Сосруко лежал на прежнем месте, головой к роднику. Слуги Джилахстана поворачивали его, пиная ногами, с боку на бок, но Сосруко был бездыханным. В его тяжелом булатном теле не было жизни. Джилахстан сразу почувствовал в себе смелость. Он толкнул труп сафьяновым чувяком и сказал:

— Ну, чего ты достиг, сын пастуха, приемыш, за тесавшийся к нартским витязям? Лежишь в степи и гни ешь! Теперь не будет нас, родовитых нартов, устрашать твой меч, выкованный Тлепшем из косы бога плодоро дия! Теперь этот меч будет моим!

Джилахстан нагнулся, чтобы вынуть из ножен меч Сосруко, но тут Сосруко вскочил, ударил Джилахстана булатной ладонью и сбил его с ног. Жизнь ушла из тела Джилахстана.

— Тхожей! — крикнул Сосруко. Из рощицы выско чил верный конь. Слуги Джилахстана разбежались в разные стороны, а Сосруко сел на коня и помчался в крепость.

Бадах сидела в башне и вышивала золотом платок. Сосруко крикнул ей:

— Эй, красавица, долго ты насмехалась над нарт скими витязями. Хватит!

Сосруко снял красавицу Бадах с башни, посадил ее перед собою на гриву коня и поскакал в обратный путь.

Вот едет Сосруко с драгоценной ношей, покрытой буркой, едет-скачет и приближается к развилине трех дорог. На распутье сидит Куйцук, а вокруг него пасутся козы.

Сказал Сосруко:

— Да умножится твое стадо, Куйцук! Помнишь, ты говорил мне, что мечтаешь хоть раз взглянуть на красавицу Бадах? Смотри: вот она!

И Сосруко приподнял бурку.

Но застенчивый Куйцук не осмелился взглянуть на прекрасную Бадах. Он потупил глаза.

Сосруко рассмеялся, пожелал пастуху счастливых дней и поскакал дальше, увозя на своем коне красавицу Бадах — ту, о которой мечтали все витязи Страны Нартов.

А Куйцук глядел ему вслед.

Как Сосрупо победил злобного Тотреша

Сосруко и Адиюх

Высоко в горах, над крутым обрывом, у верховья бурной реки Инджиж, стояла на утесе крепость. Жили в этой крепости муж и жена из рода нартов. Муж беспрерывно совершал набеги, и они всегда были удачливыми. Потому и носил он имя Псабыда — "Крепкий в жизни". Псабыда потому был удачлив, что помогала ему жена, солнцеподобная красавица Адиюх. Когда Псабыда отправлялся в набеги, Адиюх садилась у окна башни и протягивала в окно свои руки, белые светозарные руки. В самую темную ночь, когда человеку не нужны его зоркие глаза, в самый пасмурный день, когда мир исчезает в тумане, протягивала в окно Адиюх свои руки, льющие свет, и темная ночь обращалась в сверкающую, лунную, а пасмурный день — в яркий и солнечный. Оттого и звалась эта нартская женщина именем Адиюх, что означает — Светлорукая.

С утеса, где стояла крепость, Адиюх перебрасывала через реку на пологий берег полотняный мост. Когда Псабыда, преследуемый врагами, возвращался ночью из набега, пригоняя табуны вороных, в яблоках, коней, Адиюх протягивала в окно свои сияющие руки, и они были для Псабыды путеводным светочем. Он перегонял по полотняному мосту угнанные табуны, и Адиюх снимала мост и прятала светозарные руки. Наступала кромешная тьма, и преследователи Псабыды, не видя друг друга, не находя брода, не зная, как переправиться через реку, возвращались в бессильной ярости назад. Ну, а что им оставалось делать в кромешной тьме ночи? Не бросаться же в бурную Инджиж, чтобы утонуть!

От постоянных удач Псабыда преисполнился гордыней. Однажды он расхвастался:

— Удивительно, как я счастлив в набегах! Даже из страны одноглазых великанов я возвращаюсь с богатой добычей, не сбиваясь с пути. А о чинтах и говорить нечего: ни разу им не удалось меня настичь, — так быстро и умело я переправляюсь через бурную Инджиж. Воистину правы нарты, когда говорят, что мужество способно совершать чудеса! А если посмотреть на мир, то разве найдется муж, равный мне по отваге?

Долго так хвастался Псабыда, и его хвастовство сперва надоело, потом рассердило, потом возмутило Адиюх. Она не сдержала своего гнева и воскликнула:

— Бахвал, разве нарту подобает хвастаться? Разве не мог ты упомянуть имя той, кто делит с тобою все не взгоды и тревоги?

Но Псабыда, начав хвастаться, не мог уже остановиться:

— Я всегда совершаю набеги один, нет со мной спутника, который разделял бы мои тревоги и невзгоды. Я управляюсь один там, где трудно управиться целому отряду нартов!

Адиюх горестно покачала головой:

— Недаром люди говорят: "Тот себя считает храб рым, чья отвага не была испытана в трудный час". Я Думаю, что ни один из нартских витязей, чья храб рость испытана и всем известна, не стал бы себя славо словить, говоря с женщиной. А среди этих витязей не мало таких, которые сильнее и мужественнее тебя. Вспомни хоть о Сосруко… Всю жизнь ты хвалишь од ного себя, и я сгораю от стыда, слушая тебя, и волосы мои седеют от тоски.

Слова жены ранили бахвала в самое сердце. Ничего не сказав ей в ответ, он в гневе сел на коня и поехал. Но у самых ворот он не выдержал и, запрокинув голову, крикнул:

— Я покажу тебе, потаскуха, каким мужеством обладает нарт!

И Псабыда отправился в набег, вымещая свою злобу на старом, верном коне. У развилины трех дорог конь остановился, не зная, куда ему скакать. Странное дело! Всегда конь безошибочно угадывал желание всадника, а на этот раз он застыл на месте. Псабыда нанес ему три удара стальной плетью, и конь нехотя двинулся дальше. А против охоты — какая езда? Расстояние, которое конь прежде покрывал за день, он теперь покрывал за месяц. От этого только сильнее становилась злоба Псабыды. Казалось всаднику: попадись ему сейчас сто великанов, он бы уничтожил всех до единого! А пока великаны не попадались, Псабыда давал волю своей ярости, — хлестал верного коня.

Долго ехал, долго скакал Псабыда и вступил, наконец, в страну одноглазых великанов. Такой туман одел эту страну, что всадник не видел даже ушей своего коня. Вдруг полил дождь, и такой сильный, что по его струям, как по веревкам, можно было взобраться на небо. Земля потонула во влажном мраке.

— Не слишком хороша погодка, но мы и худшее переносили. Дай только бог богов долголетья моей старой бурке!

Так воскликнул Псабыда и накинул на себя бурку. Бурка эта была сделана светозарными руками Адиюх, и ни одна капля влаги не проходила сквозь нее. А теперь дождь лился сквозь нее, будто это было сито. Если бы Псабыда не обидел свою жену, бурка не пропустила бы ни одной капли дождя. А может быть, бурка негодовала и на то, что Псабыда назвал ее старой буркой?

Вдруг донеслось до Псабыды громкое ржание. "Вот, наконец, предо мною то, что мне нужно!" — подумал он и поскакал сквозь дождь. По громкому ржанию и сильному топоту он понял, что перед ним — большой табун коней. Дождавшись ночи, когда дождь утих, Псабыда погнал табун к своей крепости. Но дороги не было видно, ибо ночь была черным-черна и не сиял Псабыде путеводный светоч — белые руки Адиюх. Табун коней разбежался, потерял его Псабыда.

Долго скакал нарт по стране одноглазых великанов, но не было ему добычи. Не раз попадались ему табуны диких вороных коней, которые бродили по необозримым пастбищам, не ведая ни седла, ни узды, но не знал Псабыда, в какую сторону гнать их: туман окутал страну великанов.

Решил Псабыда покинуть эту страну, отправиться в пределы земли чинтов. Долго ехал Псабыда, больно хлестал коня, и чем чаще и больнее хлестал он его, тем медленнее ступал конь.

Оказалось, что в стране чинтов солнце пекло так сильно, что трескались камни, плавилась земля. Суховей носился по степным просторам, погребая под песком все живое. Псабыда привязал коня к одинокому, сухому дереву и прилег в изнеможении в тени конских ног. Но тут суховей вырвал из земли и это единственное дерево и унес его вместе с конем.

Псабыда погнался за деревом, чтобы спасти коня — свою опору. Ноги его тонули в песке, ветер бил ему в лицо, но Псабыда бежал за деревом, и, может быть, одна только Адиюх знала, как долго бежал он сквозь сухие, песчаные волны. Наконец удалось ему достичь одинокого дерева, уносимого суховеем, и отвязать испуганного коня.

От долгого бега захотелось всаднику пить. В зубах скрипел песок, а губы пересохли и потрескались. Пса-быда вспомнил, что поблизости должен быть родник, чья вода была чиста, как слеза, и холодна, как лед. Прискакав к нему, Псабыда увидел, что родник превратился в мутное болото, полное змей и лягушек. От воды пахло гнилью. Ее зловоние не мог развеять даже сильный ветер пустыни. Но что оставалось делать умиравшему от жажды Псабыде? Он припал к болоту губами и начал жадно пить. В это время прибежал к болоту табун диких коней. Кони понюхали воду, но пить ее не стали. Псабыда рассердился:

— Какие привередливые! Брезгуют водой, кото рую пьет нарт!

Псабыда решил угнать этих коней. Но вдруг пустыня погрузилась во мрак. Черные тучи, как кони, носились по небу, а табун исчез в кромешной тьме, и едва он исчез, как снова настал день.

И опять подул суховей, и солнце пекло так сильно, что трескались камни и плавилась земля. Псабыда оказался в песчаном плену. К концу дня суховей утих, но зато нестерпимой стала жара: раскалились воздух и песок, земля и небо, Псабыда воскликнул в отчаянии:

— Эй, старая бурка, спаси меня от жары и песка, и я выберусь из этой проклятой страны чинтов!

Все знают, что сквозь бурку не проходят солнечные лучи. Но для человека старость — украшение, а для вещи— обида. Обиделась бурка на то, что нарт назвал ее старой, обиделась за себя и за Адиюх, чьи руки, льющие свет, сотворили ее, — и стала пропускать через себя солнечные лучи. Псабыда погибал от жары. Только поздно ночью, когда жара немного спала, он выбрался, полуживой, из страны чинтов.

Долго ехал Псабыда, долго скакал, обессиленный, голодный, без добычи — не до добычи было ему! — и попал в страну крохотных испов. Эти маленькие люди обитали недалеко от жилища Псабыды. Но стыдно было Псабыде вернуться домой с позором, вернуться ни с чем, не доказав своего мужества, и он решил:

— Не лучше ли мне погибнуть, чем вползти в свой двор, свесясь с лошади, как Сосруко после своей пер вой встречи с Тотрешем? О небо, я докажу Адиюх, что я обладаю великим мужеством!

Хорошо было так говорить Псабыде, в котором жила еще сила, а каково было усталому, измученному коню? Конь стал. Псабыда спешился и попытался повести его на поводу. Но конь так ослабел, что не мог двигаться.

— Амыш, покровитель стад, неужели ты возложил на меня заботу о твоих животных? — сказал Псабыда. Он взвалил коня на свои плечи и пошел дальше — в глубь страны испов. Что же еще оставалось ему делать?

Страна, в которой обитали испы, была благословенным краем. Всюду цвели плодовые деревья, зеленели обширные пастбища, бурно текли многоводные реки. А на берегах рек пестрели тучные стада, паслись неисчислимые табуны коней. И день был хорош в стране испов: долгий, солнечный, не очень жаркий и не слишком холодный.

Псабыда возликовал. Он шел, почти не чувствуя своей ноши, и думал:

"Разве справедливо, что крохотные испы, еле заметные на земле, владеют таким добром! Не буду я достоин имени нарта, если не угоню стада испов, табуны испов!"

Псабыда опустил коня на землю, сел на него и ударил его поводьями. Поводья разорвались, а конь не двинулся. Псабыда схватил его за гриву и ударил стальной плетью. Плеть сломалась, а конь продолжал стоять на месте, даже головы не поднимая: изголодавшись, он жевал траву. Псабыда крикнул с яростью:

— Проклятый, что же ты не трогаешься с места в день, который должен стать днем моего мужества!

Но старый конь был неподвижен. Одно оставалось Псабыде, — ударить его рукоятью меча. Так и поступил Псабыда, но меч сломался, а конь все жевал высокую траву.

Отчаяние охватило Псабыду. Он видел вокруг столько табунов, столько стад, лютая жадность сжигала его душу, а конь стоял на месте. Видя, что удары не помогают, Псабыда взмолился:

— Верный конь мой, что же ты не трогаешься с места, ведь Адиюх, светозарная жена моя, ждет нас, скучает по нас!

И коню послышались в словах Псабыда не жадность, а любовь к Адиюх. Он приподнял уши, заржал могучим ржанием и полетел как молния.

Псабыда сбил в кучу табуны коней и стада рогатого скота и погнал их в сторону своей крепости. Когда он уже покидал пределы страны испов, то услыхал позади сильный топот. Оглянувшись, он увидел множество коней, скачущих за ним. Сначала казалось, что они скачут без всадников, но так только казалось: на них сидели крохотные испы, преследовавшие похитителя их стад и табунов.

Испы скакали быстро, но конь Псабыды, зная, что он летит к Адиюх, скакал еще быстрее. Наступила ночь, лунная и звездная. Когда Псабыда приблизился к реке, вспыхнуло яркое, ослепительное сияние, в котором потонули свет луны и блеск звезд. Стало светло, как днем. Псабыда посмотрел в сторону своей башни и увидел Адиюх: она протягивала в окно свои светозарные руки. Душа Псабыды возликовала, из нее вырвались слова:

— Ага, Адиюх убедилась в моем мужестве, она раскаялась, поняла, что я самый храбрый из нартов, и вот освещает мой путь!

Но Псабыда ошибся, Адиюх не почитала его храбрейшим из нартов. Она услыхала топот верного коня, по которому соскучилась, да и по всаднику она соскучилась, и, по привычке, протянула руки из окна. Но тут же вспомнила, как оскорбил ее Псабыда, и спрятала руки.

И сразу исчезло яркое сияние, исчез свет луны и звезд, и настала кромешная тьма. Кони ржали в испуге, мычали коровы, тихо, готовые к смерти, блеяли овцы. Тщетно пытался найти Псабыда полотняный мост, чтобы переправиться через реку: моста не было. И река скрылась в пучине ночи, и только зловещий шум обозначал ее течение. Вдруг этот шум был заглушен сильным топотом: то прискакали испы.

Хотя испы были крохотными человечками, сила их была велика. Если бы Псабыда попался им в руки, они бы разрубили его на мелкие куски. Псабыда знал это, и, охваченный страхом, скакал по берегу реки. Его спасал мрак, иначе испы настигли бы его. У него была одна надежда, что Адиюх протянет из окна башни свои руки. Он вспоминал эти заботливые, белые, светозарные руки и в отчаянии смотрел наверх, туда, где должна была возвышаться крепостная башня. На миг он устыдился своего страха и подумал:

"Говорят, что Сосруко, не нуждаясь в броде, умеет переправляться через любую реку. Чем я хуже Сосруко?"

Так подумал он в своем безумии, порожденном страхом, и погнал угнанные стада и табуны в реку, и сам ринулся в нее на старом коне. Но не такая река Инд-жиж, чтобы можно было переправиться через нее! Потонули в ее бурных водах кони, потонули коровы и овцы, и сильная, как камень, волна сбила Псабыду с коня, и оба они, конь и всадник, разъединенные водой, потонули в ней.

Долго несла Инджиж труп Псабыды, пока не достигла низменности, где река, разделяясь на ручейки, мелеет и медленно бежит по степным просторам, умеряя свой яростный бег. И река, такая гневная у подножья крепости, здесь бережно, беззлобно положила труп Псабыды на прибрежный камень…

Вдруг стало снова светло, как днем: Адиюх протянула в окно свои руки. Хотя Псабыда оскорбил ее, она жалела его, ибо он был ее мужем. Она решила ему помочь. Но берег реки был пустынным. Чуя недоброе, Адиюх выбежала из крепости, поднялась на высокую гору и стала озираться. Она увидела далеко внизу черное пятно на прибрежном камне. Адиюх побежала вдоль берега бурной реки. Чем дальше бежала река, тем тише она становилась, а чем дальше бежала Адиюх, тем громче билось ее сердце. Прибежала Адиюх к камню и увидела на нем труп Псабыды. Что было делать Адиюх? То, что велит обычай нартов: похоронить мужа, воздвигнуть на его могиле курган и плакать на кургане.

И Адиюх похоронила мужа, воздвигла на его могиле курган и оплакивала Псабыду, сидя на кургане.

Однажды подъехал к кургану всадник. Лицо его было смуглым, а шлем сиял, как солнце. Заметив плачущую женщину, он спешился и взбежал на курган.

— Красавица! — спросил путник. — Какое горе гнетет тебя?

— Мое горе не развеешь, — отвечала Адиюх. — Не прерывай из-за меня своего пути.

— Нарты говорят: "Горе женщины развеет муж чина", — возразил всадник. — И еще говорят нарты: "Если мужчина поможет женщине в ее горе, то путь его будет счастливым" Я скоро вернусь. Подумай До моего возвращения: чем я могу тебе помочь?

Сказав так, всадник сбежал с кургана, на бегу взлетел на коня и помчался к верховью реки: видно, он решил переправиться через бурную Инджиж. Адиюх следила за ним. Не утруждая себя розысками брода, он ринулся в реку.

"Судьба моего мужа ждет его, он утонет!" — подумала Адиюх, но вдруг увидела, что всадник благополучно переправился на другой берег. Адиюх удивилась, подумала:

"Мой муж говорил, что подобного ему нарта нет на свете, однако он переправлялся через Инджиж только по моему полотняному мосту. Лишь один раз в жизни я не перекинула мост через реку, и вот я сижу на кургане и оплакиваю мужа".

Адиюх не могла оторвать глаз от всадника, чей шлем сиял, как солнце.

— Клянусь владычицей морей и рек, я испытаю мужество этого всадника!

Решив так, Адиюх воскликнула:

— Суровая Псыхогуаша, владычица морей и рек, ты, чье желание всегда сбывается! Умоляю тебя: пре врати ясный день в темную ночь, подыми ураган, чтобы Инджиж затопила землю, чтобы небо разрывалось на части от грома и молнии!

Суровая владычица морей и рек снизошла к мольбе Адиюх. Ясный день превратился в темную ночь. Инджиж рассердилась и затопила берега, небо разорвалось от грома и молнии, казалось, мир рушится, все в нем содрогалось и падало. Среди грома и бури послышался топот коня: то вернулся всадник.

— Зачем ты вернулся? — спросила его Адиюх.

— Разве мог я скакать дальше, оставив тебя в такую ненастную ночь? Не к лицу мне покидать на произвол судьбы одинокую женщину, плачущую на степном кургане.

— А разве ты не боялся переправиться через Инджиж? Посмотри, как она рассердилась, как она разли лась!

— Не я переправился через бурную Инджиж, а мой конь. Там, где не боится мой конь, нечего и мне бояться.

Такой ответ понравился Адиюх. А так как гром продолжал греметь, ураган ревел, лил сильный дождь, то всадник сел рядом с Адиюх, укрыв ее своей буркой. И как только Адиюх оказалась под буркой нарта, ночь превратилась в солнечный день, Инджиж вошла в свои берега, небо стало голубое, земля расцвела. Один могильный курган был черен, ни одной травинки не взошло на нем.

— Посмотри, — сказала Адиюх. — Земля кругом расцвела, радуясь жизни, и только на кургане нет ни од ной травинки, хотя весь мир сияет в цветах. Почему это так случилось?

— Тот, кто лежит под этим курганом, любил, вид но, только себя, не любил жизни, цветущей вокруг него, потому-то и ни одна травинка не взошла на его кургане.

Сказав так, нарт взглянул Адиюх в глаза. Адиюх отвела их от него и тихо промолвила:

— Тот, кто лежит под этим курганом, любил меня. И я его любила: он был моим мужем.

Всадник сказал:

— Ты его любила, а он тебя не любил. Если бы он любил тебя, то этот курган покрылся бы цветами.

Сердце Адиюх загорелось. Загорелось и сердце нарта. Такое пламя охватило его, что Адиюх воскликнула:

— Ты пылаешь, как Сосруко, сотворенный из стали и рожденный из камня.

— Я Сосруко, — ответил нарт и снова взглянул Адиюх в глаза, а она опустила их…

Долго они сидели рядом, Светлорукая и Сильнорукий, а потом Адиюх вышла из-под бурки и стала разгребать курган, говоря:

— Не хочу, чтоб мои руки воздвигли курган над могилой злого человека, который не любил меня, который любил только одного себя.

Но Сосруко сказал ей:

— Напрасно ты трудилась, когда воздвигала этот курган, напрасно трудишься сейчас, когда разгребаешь его. Пусть останется этот курган на земле, пусть, глядя на него, устыдятся те, кто не любит жизни, а любит только себя.

И поныне стоит этот курган в степи, полуразметанный и голый, ни единой травинки нет на нем, а кругом земля сияет цветами.

Смерть Сосруко

Однажды, когда Сосруко оседлал Тхожея, чтобы отправиться в путь, Сатаней взглянула на свой перстень и увидела, что золотой перстень стал цвета крови. В тревоге и страхе вышла мать к сыну и сказала:

— Не уезжай сегодня. Твой путь отражается в моем перстне кровавой полосой.

— Подумай, матушка, что ты говоришь? — уди вился Сосруко. — Могу ли я, нарт, отложить поездку только потому, что золотой перстень от скуки изменил свой цвет?

— Не уезжай, мой мальчик, — повторила Сата ней. — Это твои окровавленные доспехи отражаются в моем перстне.

— Полно, матушка, шутить, — улыбнулся Сосруко.

— Я не шучу, мой мальчик. Не уезжай: тебя под стерегают враги.

— Тем хуже для них. Не могу я, из страха перед битвой, прикрываться твоим подолом и заставлять вра гов, чтобы они скучали, ожидая встречи со мною.

— Не смейся, сын мой. Если поедешь, будешь убит.

— Ну что же, так и быть. Жизнь дается нам не на веки. Да и для чего нам вечная жизнь, когда она бес славна? Лучше смерть и вечная слава!

— Я знаю, мой мальчик: раз ты решился на что- нибудь, то будешь упрямо стоять на своем. Но помни: если увидишь на дороге находку — не подбирай. Даже если моя голова, сын мой, будет валяться в пыли, не поднимай ее, заклинаю тебя!

— Почему же я ничего не должен подбирать в до роге?

— Потому что в кровавом блеске моего перстня я различаю какие-то вещи.

— Все это, матушка, пустые бредни, но вот тебе мое сыновнее слово: ни одной находки я не подберу по дороге.

Так обещав, Сосруко уехал. Долго ехал, долго скакал и вот увидел посреди дороги высокое цветущее дерево. У подножья дерева простые сыромятные чувяки боролись с чувяками из сафьяновой кожи. Сыромятные чувяки рвались к вершине дерева, а сафьяновые их не пускали. Едва лишь сыромятные вырывались к плодам и листве, сафьяновые их догоняли и стаскивали вниз. И вот что удивительно: добирались сафьяновые до вершины дерева, — листья начинали опадать, плоды сохнуть. А если хоть одному из сыромятных чувяков удавалось добраться до вершины, дерево снова зацветало.

Пораженный Сосруко приблизился к дереву и рукоятью плетки разбросал чувяки в разные стороны. Но чувяки сошлись опять и продолжали свою яростную борьбу.

Сосруко поехал дальше. Долго думал он об этом чуде, пока не увидел другое, еще более удивительное. Увидел он на дороге две старые бочки. Одна была полна светлого сано, которое переливалось через ее края. Другая бочка была пустая, и кружилась она вокруг бочки, наполненной светлым сано. Она кружилась, вертелась, переворачивалась, нагибалась к полной бочке, а та стояла неподвижно, как будто не замечала пустой бочки. Сосруко поднял полную бочку и опрокинул ее над пустой. Но ни одна капля светлого сано не вылилась из полной бочки в пустую.

Сосруко поехал дальше, пораженный этим чудом, пока не встретил чудо еще более удивительное. Он увидал веревку. То она растягивалась во всю длину, то свивалась в узел. Когда Сосруко приблизился к ней, она растянулась, преграждая всаднику путь. Как только Сосруко проехал дальше, веревка снова завязалась узлом. Сосруко схватил веревку за конец и потащил за собою, а потом бросил. Веревка снова завязалась узлом и легла перед Сосруко.

Долго думал Сосруко об этом чуде и с этой думой въехал в старинное нартское селение. Всем был бы хорош Сосруко, если бы не был он желанным гостем для многих жен и девиц. И в этом старинном селении жила девушка, для которой Сосруко был желанным гостем, и Сосруко решил: "Заеду к ней, а завтра отправлюсь на Хасу".

Как только Сосруко въехал во двор, раздался лай. На пороге лежала старая собака и спала. Кто же это лаял? Лаял еще не родившийся щенок, лежавший в утробе матери. Это чудо показалось Сосруко самым удивительным, но когда он, привязав коня к коновязи, прошел мимо комнаты, в которой жили родители девушки, он удивился еще больше. Он посмотрел в окно и увидел: изо рта старухи вылетали искры, а изо рта старика выползали змеи и вползали опять.

Сосруко, потрясенный, вступил в комнату девушки. Красавица спала. Чтобы разбудить ее, Сосруко положил руку на правое ее плечо и почувствовал, что плечо пылает, как огонь. Тронул Сосруко левое плечо, — оно было холодно, как лед.

Девушка проснулась от прикосновения руки Сосруко. Увидев его, она обрадовалась и сказала:

— Будь гостем! — Но вглядевшись в его лицо и поняв, что оно печально, девушка спросила:

— Какое горе гнетет тебя, Сосруко?

— Если бы ты знала, сколько странного, непонят ного, удивительного встретил я на своем пути! — сказал Сосруко. — Ничего подобного я не видел с тех пор, как вдел ногу в стремя и сел на коня!

— Что же тебя удивило? Нарты говорят, что самое удивительное на земле — это ты, Сосруко!

— Много ли знают нарты, много ли видели они на своем веку! Они даже не видели, как дерутся одно глазые великаны, бросая друг в друга горы!

— Расскажи мне, какое чудо удивило тебя. Может быть, я развею твою заботу.

Сосруко рассказал девушке о дереве, у подножья которого сыромятные чувяки вели борьбу с сафьяновыми. Выслушав возлюбленного, девушка сказала:

— Почему же тебя удивляет это чудо? Ты видел два враждебных рода. Чувяки из сыромятной кожи — бедный род, чувяки из сафьяновой кожи — богатый род. Вершина дерева, достичь которой стараются чувяки, — сама жизнь. Предстоит, значит, война между бедным родом и богатым, и победит бедный род, ибо, когда сафьяновые чувяки достигают вершины дерева, плоды гибнут, а когда вершины дерева достигают сыромятные чувяки, плоды расцветают.

— Как ты мудра! — восхитился Сосруко. — Теперь объясни мне другое чудо.

И Сосруко рассказал о двух бочках — пустой и полной светлого сано. Девушка ответила просто:

— Пустая бочка кружится, вертится, а бочка, пол ная светлого сано, неподвижна, не хочет к ней на гнуться. Это значит, что тот, кто живет в довольстве, не понимает того, кто бедствует, и не хочет ему помочь.

Сосруко, восхищенный умом девушки, рассказал ей о веревке. Девушка объяснила и это чудо:

— Веревка — пуповина твоей матери. Ты выехал в путь против воли Сатаней, и она, охваченная дурным предчувствием, говорит тебе этой веревкой: "Не уда ляйся от пуповины своей матери, Сосруко!"

— Я понял, — сказал Сосруко. — Теперь объясни мне, что означает старая собака, спящая на пороге, и щенок, лающий в ее утробе?

— Это означает вот что: дети превзойдут своих ро дителей, потомки будут умнее и сильнее предков.

— Выходит, что чудо — не чудо, если его объяс нишь, — сказал Сосруко и поведал возлюбленной о том, что он увидел в комнате ее родителей. Девушка отве тила:

— Мой отец разлучил две юные души, он отказался выдать мою младшую сестру за пастуха. Поэтому плеть, которую он повесил над своим ложем, превратилась в змею и терзает его. А если говорить о моей матери, то она, когда ее позвали плакать по умершему, плакала притворно, не от сердца. Вот почему изо рта ее выле тают искры.

— Воистину ты умна! — воскликнул Сосруко. — Объясни мне последнее чудо. Почему правое плечо твое пылает, как огонь, а левое — холодно, как лед?

Девушка долго молчала, прежде чем ответить, и ответила так:

— Я и люблю и не люблю тебя. Одна половина моего сердца еще принадлежит тебе, а другая говорит мне, что ты приезжаешь ко мне лишь ради забавы, и то только, когда скачешь мимо моего дома, и я стараюсь разлюбить тебя.

Пристыженный Сосруко отвернулся от девушки и посмотрел на двор. День был ясный, время шло к полудню, но вдруг небо заволокло тучами, поднялась буря, черные вороны слетались на крышу дома и стали бить по ней крыльями.

— Что это означает? — спросил встревоженный Сосруко. Долго девушка не хотела ему ответить. Но так как Сосруко обиделся на нее, она сказала:

— Вороны эти — дурное предзнаменование. Кто-то замыслил зло против тебя, Сосруко, и ты погибнешь.

— Еще не настал срок моей гибели! — воскликнул Сосруко. — Не раз пророчили мне смерть иныжи, предсказывали срок ее и чинты, но срок проходил, и я оставался жив, а те, кто пророчили мою гибель, давно погибли сами.

— Сосруко, не причисляй меня к иныжам, не срав нивай с чинтами, — сказала девушка. — Послушай меня. Если ты твердо решил отправиться сегодня в путь, то поезжай к своей матери.

Сосруко рассердился, вышел, отвязал коня, вскочил на него и крикнул девушке:

— Я не из тех мужей, которым мать говорит "не уезжай", а возлюбленная — "возвращайся к матери". Пусть лучше я погибну, но не соглашусь хоть один день прожить в страхе перед врагом.

Сказав так, Сосруко отправился на Хасу Нартов. На дороге он увидел находку: красные шелковые путы. Сосруко наклонился, чтобы поднять их, но Тхожей проржал:

— Разве ты забыл, какое обещание дал матери?

— Ах, мой Тхожей, — проговорил Сосруко, — ни разу я еще не опутывал тебя шелком, а неужели ты не заслужил этого? Давай поднимем!

— Не нужны мне шелковые путы! — сказал Тхожей и поскакал дальше. Долго ли, мало ли ехал Сосруко, но пусть сыновья тех, кто слушает наш сказ, едут так же быстро! Увидел Сосруко на дороге рукоятку плетки, не простую, а трехрогую, отделанную золотом и серебром. Нагнулся Сосруко, чтобы поднять ее, но Тхожей не дал всаднику поднять ее, проскакал мимо.

Долго ехал Сосруко, хотя, как всегда, ехал быстро, и когда он приблизился к горе Хараме, увидел он посреди дороги золотой шлем. Так понравился всаднику этот шлем, сверкавший, как солнце, что наклонился он к нему, хотел поднять его. Тхожей проржал:

— Разве ты забыл, какое обещание дал ма тери?

Но Сосруко поднял шлем и надел его, сказав:

— Я не могу оставить его на дороге. Это не просто золотой шлем, это шлем, сделанный из лучей солнца! Не печалься, мой Тхожей, я никого не боюсь. Меня закалил сам Тлепш, держа меня щипцами за бедро, поэтому одни только бедра мои уязвимы. Я могу толкать стальное ко лесо нартов и руками, и лбом, и грудью, но если мне скажут: "Толкни бедрами", то колесо отрежет мне ноги. Вот где мое слабое место, Тхожей. А где твое слабое место?

Конь проржал с печалью и укоризной:

— Не должен ты был, Сосруко, громко называть свое уязвимое место. И меня не заставляй делать это.

— Пусть тебя, труса, собаки съедят! — рассер дился Сосруко. — Чего только не приходится мне слы шать от моих близких — от матери, от возлюбленной и от коня!

— Хорошо, я скажу, — проржал Тхожей. — Мои уязвимые места — подошвы. Ни одно животное в мире не в силах состязаться со мной в беге, смерть побежит за мной — не догонит, но долго скакать по камням я не могу. Подошвы мои разобьются, и я из быстрого ска куна превращусь в ползающую тварь.

Как только Тхожей произнес эти слова, золотой шлем, который Сосруко надел на голову, исчез. Тхожей спросил:

— Все ли еще на голове у тебя золотой шлем?

И когда Сосруко понял, что шлем исчез, он вздрогнул, и Тхожей почувствовал это. Верный конь сказал:

— Недаром я тебя предупреждал: не следовало громко говорить о своем уязвимом месте.

Сосруко ничего не ответил коню и продолжал свой путь. Вскоре прибыл он на Хасу, прибыл в печали и смятении.

* * *

В тот день на Хасе не было ни Насрена Длиннобородого, ни Ашамеза, ни Батараза — ни одного из благородных нартов. Собрались на Хасу только зложелатели Сосруко — нарты из рода Тотреша, собрались и одног глазые великаны — давнишние враги Сосруко. Обрушили они проклятия на Сосруко. Начали иныжи:

— Сосруко побеждает нас обманом и хитростью?

— Сосруко отнял у нас огонь!

— Сосруко отнял у нас просо!

— Сосруко внушил нам такой страх, что мы боимся его больше бога богов!

И зложелатели Сосруко из рода Тотреша, завистники его славы, не отстают от одноглазых:

— Сосруко сын безвестного пастуха!

— Сосруко побеждает нас в битвах, в играх и в плясках!

— Сосруко погубит нас: он владеет мечом Тлепша!

— Сосруко — желанный гость нартских жен и девиц!

— Сосруко отдал напиток богов, светлое сано, всем людям, вместо того чтобы отдать его одним только нартским родовитым витязям!

И все иныжи, трепетавшие перед Сосруко, и все нарты из рода Тотреша, завидовавшие его славе, желавшие отомстить ему за смерть Тотреша, соединили свои голоса:

— Убьем Сосруко! Не быть ему на земле!

Но когда Сосруко прибыл на гору Хараму, злобные нарты замолкли, ибо стыдно человеку быть заодно с иныжем. Крикнули иныжи:

— Эй, безродный Сосруко, извечный наш враг, слушай, что мы говорим: не быть Сосруко на земле!

— Эй, безмозглые иныжи, враги человека, прини маю ваш вызов! — крикнул Сосруко.

— Эй, Сосруко, чье тело неуязвимо, чей конь не досягаем! Если ты храбрый муж, толкни Жан-Шерх, толкни на вершину горы! — крикнули иныжи и сбросили с вершины стальное колесо с острыми спицами. Она полетело вниз так же быстро, как в тот день, когда Сосруко появился впервые на Хасе Нартов, и с той же силой, как в тот день, Сосруко оттолкнул его своей булатной ладонью. Жан-Шерх возвратилось назад, и снова его сбросили иныжи, но Сосруко оттолкнул колесо булатной грудью и с силой бросил наверх, на вершину Харамы. В третий раз пустили иныжи колесо по обрыву, и в третий раз возвратил его наверх Сосруко, оттолкнув своим булатным лбом.

Пришли в смятение иныжи, страх обуял зложелателей из рода Тотреша. Кричат они, ругают друг друга, а не могут убить булатного нарта. В это время появилась на горе Хараме старуха Барымбух, старшая в роду Тотреша. Еще в тот день, когда она увидела Сосруко в колыбели, она возненавидела сына Сатаней. Быстро рос Сосруко, но еще быстрее росла ненависть к нему Барымбух. Теперь она решила отомстить ему за смерть Тотреша. Эта колдунья обратилась в шелковые путы на дороге Сосруко, но Сосруко не поднял их. Потом сделалась Барымбух трехрогой рукоятью плетки, но не поднял плетку Сосруко. Тогда обратилась она в золотой шлем, и поднял его Сосруко и надел на голову. Шлем исчез, когда Сосруко назвал свое уязвимое место, — только это и нужно было узнать коварной Барымбух!

Колдунья крикнула нартам из рода Тотреша и одноглазым великанам:

— Дети мои, если вы хотите убить Сосруко, то скажите ему, чтобы он оттолкнул Жан-Шерх своими бедрами!

Услыхали слова колдуньи иныжи, услыхали нарты из рода Тотреша, услыхали, зашумели, обрадовались, крикнули:

— Эй, Сосруко, эй, булатный нарт, чей удар ла донью достоин удивления, чей удар грудью достоин песни, чей удар лбом достоин славы! Если ты — храбрый муж, то ударь колесо бедрами!

Сосруко был в упоении своей силой и в гневе из-за низости своих врагов. Гнев раскалил его, он пылал. И когда Жан-Шерх подлетело к Сосруко, он ударил колесо своими бедрами — и колесо отрезало ему обе ноги.

Возликовали зложелатели Сосруко. Они обнажили мечи и побежали вниз с вершины Харамы. Сосруко пополз по земле и крикнул:

— Тхожей, верный мой конь, где ты?

Прискакал Тхожей, упал рядом с Сосруко, лег спиной к нему и сказал:

— Скорее, Сосруко, скорее взберись на меня!

Сосруко собрал свои силы, напряг их, взобрался на спину Тхожея, и верный конь ускакал. Иныжи стали бросать в него камни, злобные нарты пустили в него дождь стрел, но Тхожей уносил Сосруко, уносил к матери.

Нарты из рода Тотреша в тревоге, иныжи в страхе, а верный конь скачет быстрее бури, уносит всадника от гибели.

Тут Сосруко говорит коню:

— Куда ты несешь меня, Тхожей? И зачем ты уносишь меня от врагов моих? Нет у меня крепких ног, но есть у меня стальные руки, есть у меня сердце, которое пылает, как сто сердец. Вернись-ка назад, дай мне еще раз взглянуть на моих врагов. Я взгляну на них, а они уже не откроют глаз, клянусь тебе!

— Нельзя возвращаться! — проржал конь.

— Вернись, вернись, Тхожей! — умоляет Сос руко. — Еще ни разу я не бежал от врага. Не помнит мир, чтобы я показывал им свою спину. Тхожей, ми лый конь мой, верный конь мой, не позорь меня, не заставляй меня умереть дважды — от ран и от стыда, вернись, Тхожей, вернись!

Но Тхожей не повинуется безногому всаднику, уносит его к Сатаней. А нарты из рода Тотреша кричат и бранятся, а одноглазые великаны плачут, и тогда колдунья Барымбух воскликнула:

— Нарты из рода Тотреша, да погибнет весь род ваш! Почему выпускаете вы Сосруко живым из своих рук? Что вы кричите, глупые, зачем плачете? Загоните лучше Тхожея в реку, заставьте его скакать по каме нистому руслу!

Удалось злобным душам свершить злое дело, принудили враги бежать Тхожея по каменистому руслу мелкой реки. Мягки, как шерсть, мягки были подошвы могучего коня, и Тхожей в реке, как рыба на земле, — подошвы его разбиты, он слаб и беспомощен. Но конь — не рыба, сила его духа сильнее силы его тела, и конь скакал на своих спотыкающихся ногах, пока не свалился. Свалившись, он сказал:

— Сейчас я умру. Сними с меня шкуру и спрячься в ней. В моей шкуре ты можешь драться с врагами еще семь суток.

Так умер верный конь Тхожей, рожденный из пены. Сосруко снял с него шкуру, вошел в нее и сражался с врагами семь дней и семь ночей, пуская в них смертоносные стрелы. На восьмой день кончился запас стрел.

Сосруко не вылез из шкуры верного Тхожея. А враги боялись подойти к нему. Так прошло еще семь дней и семь ночей. Сосруко был неподвижен в шкуре верного коня. Прошло еще семь дней и семь ночей. Подумали враги:

— Наверно, задохнулся Сосруко, умер.

Нарты из рода Тотреша и одноглазые иныжи, страшась и подбадривая друг друга, приблизились к Сосруко. Он лежал неподвижно, глаза его были закрыты.

— Эй, безродный, эй, сын потаскухи, ты ненави дел нас, — наконец ты подох! — крикнули иныжи. Сосруко пришел в себя от этого крика и открыл глаза. Едва он открыл их, как несколько иныжей, взглянув на него, умерли со страха. Тут нарты из рода Тотреша и оставшиеся в живых иныжи пустили в Сосруко стрелы. Но стрелы отскакивали от Сосруко. Тогда об нажили враги свои мечи, стали в ряд, и сто мечей превратились в один меч, и этим мечом был нанесен безногому страшный удар. Но даже царапины не осталось на булатном теле Сосруко. Тогда решили злодеи закопать Сосруко живым в землю. Но все еще боясь его, они призвали к себе на помощь коварство и сказали:

— Сосруко, твое счастье победило нас. Нам тебя не одолеть. Скажи нам лучше, куда тебя отнести? Туда ли, где все растет и обновляется, или туда, где ничего не растет, не обновляется?

Сосруко любил жизнь. Он полюбил ее еще крепче, лишившись обеих ног. Он знал, что все растет и обновляется на земле, и сказал:

— Отнесите меня туда, где все растет и обнов ляется!

Но злобные нарты и одноглазые великаны ненавидели жизнь. Поэтому они думали, что только в Стране Мертвых все растет и обновляется. Они зарыли Сосруко живым в землю, придавили его тяжелым камнем, засыпали землей и воздвигли огромный курган.

И с той поры каждый год в тот весенний день, когда Сосруко закопали живым в землю, оживают животные, реки освобождаются от ледяных оков, пробуждаются травы, тянутся к свету земли.

И Сосруко еще не расстался со своей душой, он жив, он тоже тянется к свету земли. И когда он вспоминает землю, которую он так любил, силы его удесятеряются, он рвется наверх, на свет, но не может сквозь подземную толщу пробиться туда, где все растет и обновляется, — и невольно льются слезы из его глаз. Родники, бьющие из подножья гор Кавказа, — это горячие слезы Сосруко. Бегут эти родники к людям, и в их влажном шуме слышатся слова:

"Раз я уже не в силах помочь людям, пусть им помогут мои слезы".

Это говорит Сосруко, рожденный из камня.

Детство Бадыноко

Однажды несметное войско чинтов вторглось в Страну Нартов. Чинты двигались, опустошая землю нартов, предавая огню дома нартов, беспощадно истребляя нартских стариков и старух, жен и детей. Тревога вселилась в Страну Нартов, и люди, собравшись воедино, вступили в бой с врагом — хитрым, жестоким и неумолимым.

Нарты воевали храбро, но их было мало, а чинтов— тьма тьмущая. Сто врагов имел против себя каждый нарт. Велики были потери чинтов, но чинты их не замечали, а для нартов каждый человек был потерей, и боялись нарты, что если война будет длиться дальше, то исчезнут они с лица земли.

Но не заметили сами нарты, как среди них появился всадник. Сказывают, что такими были его приметы:

Так нарты вопрошали друг друга, но никто не мог ответить, кто этот одинокий всадник. Не знал его Насрен Длиннобородый, не слыхал о нем Ашамез, не был с ним знаком Сосруко; ни один из нартов ничего не мог сказать о нем, ни один из нартов не решался к нему приблизиться. Тогда одинокий, никому неведомый всадник первым приблизился, первым подъехал к нартам, и нарты единодушно провозгласили здравицу в честь его доблести. Хитрый нарт, по имени Тлебица-Коротыш, подбежал к всаднику и стал расспрашивать, откуда он родом. Всадник ответил, и голос его был звонок:

— Я, как и вы, из рода нартов. Зачем вы превозносите без меры одного меня? Защита родной земли — долг всех нартов. Теперь я уеду. А если снова случится беда — узнаем друг друга: ведь друзья познаются в беде.

Сказав так, всадник уехал. Остались нарты в смущении, ибо не узнали имени отважного всадника, не узнали, откуда он родом. Но хитрый Тлебица-Коротыш не успокаивался. Он решил во что бы то ни стало выведать — кто этот всадник? Он решил, что выгодно иметь его своим другом.

Тлебица поскакал вслед за всадником. Оба они — один за другим — достигли горного ущелья, в котором стоял дом нарта Бадына. Тлебица увидел, как неизвестный всадник въехал во двор этого дома, спешился, привязал коня к коновязи и вступил в дом. Тлебица, выждав некоторое время, тоже въехал во двор нарта Бадына. Ему навстречу вышла хозяйка дома. Ее сопровождали девушки-воспитанницы, чаша светлого сано была в ее руках. Она сказала:

— Будь гостем, нарт-сподвижник Тлебица, из вестный своей храбростью. Не сердись за то, что встречает тебя женщина: в доме нет ни одного муж чины, все разъехались. Отведай светлого сано, не гнушайся тем, что подает его тебе женщина!

— Да будет так! — ответил Тлебица-Коротыш и осушил чашу.

Хозяйка дома приказала зарезать в честь гостя семь откормленных быков, устроить большое санопитие. Тлебица пил, веселился вместе со всеми, но тревожила его тайная дума:

"Куда же делся неизвестный всадник? В этом доме нет сейчас ни одного мужчины, а я видел своими глазами, как въехал сюда храбрец, удививший всех нартов!"

Тлебица-Коротыш вышел во двор. В это время вывели женщины коня, стали чистить его. Тлебица сразу узнал этого коня: то был сухопарый, со змеиной шеей, скакун неизвестного всадника. Не так-то прост был Тлебица-Коротыш, чтобы спросить, чей это конь. Он вернулся в кунацкую, никому не сказав ни слова.

Вечером, когда кончилось санопитие, Тлебица направился к конюшне: он хотел выкрасть сухопарого коня со змеиной шеей. Но конюшня находилась под землей, вход в подземелье был завален тяжелым абра-камнем, и нехватило у Тлебицы-Коротыша силы отвалить этот камень. Подумал хитрец: "Может быть, сила неизвестного всадника — в его доспехах? — и стал искать помещение, где хранятся воинские доспехи, но не нашел его. Раздосадованный, Тлебица вернулся в кунацкую, лег, но долго ворочался с боку на бок, не мог заснуть.

На рассвете вернулся хозяин, нарт Бадын. Узнав, что у него в доме обретается родовитый гость, Бадын приказал зарезать лань, откормленных быков, жирных баранов. Снова началось в честь гостя санопитие, и хозяйка дома опять поднесла Тлебице светлое сано. Когда она наклонилась к нему, услыхал Тлебица крик ребенка: хозяйка была беременна, кричал ребенок, находившийся во чреве матери. Тлебица притворился, что ничего не слышит, и принял от хозяйки рог светлого сано.

Семь дней, семь ночей длилось санопитие в доме Бадына. На восьмой день Тлебица вернулся домой.

Если говорить о Тлебице-Коротыше, то надо сказать, что он был не только хитер, но и зол, не только кознелюбив, но и властолюбив. Он хотел, чтобы в Стране Нартов обитали только слабые духом и телом, чтобы он, Тлебица-Коротыш, стал повелителем Страны Нартов. Он и с неизвестным всадником хотел подружиться лишь для того, чтобы сперва воспользоваться силой отважного витязя, а потом убить его. И еще надо сказать, если говорить о Тлебице, что искусно скрывал он от нартов свои коварные замыслы, — не сомневались нарты в его чести, доверяли нарты его слову.

Ребенок, кричавший в утробе матери, показался Тлебице будущим соперником, и Тлебица решил его уничтожить. Когда нарты собрались на Хасу, Тлебица, пустив в ход тысячу хитростей, устроил так, что нарты не пригласили Бадына, который был их тхамадой, устроил Тлебица так, что тхамадой на этот раз стал он, Коротыш.

Открыл Тлебица Хасу Нартов и сказал:

— Нарты-сподвижники! Был я недавно в гостях у самого Псатха, бога жизни. Спросил я его: "Долго ли еще продлится век нартов?" Ответил Псатха: "Век нартов скоро кончится. Во чреве одной нартcкой женщины зреет плод. Если родится девочка, то в тот год, когда она выйдет замуж, нартские женщины перестанут рожать. Если родится мальчик, то в тот год, когда он возьмет в руки меч, погибнут нартские мужи".

— Бог жизни, — сказал я, — многие нартские женщины собираются подарить мужьям своим ребенка. Как же узнать, какая из этих женщин станет причиной гибели нартов?

Сказал Псатха:

— Среди нартских женщин есть такая, во чреве которой кричит трехмесячный плод. Если это девочка, то она кричит: "Нартские жены будут бесплодны!" Если это мальчик, то он кричит: "Нарты погибнут, нарты погибнут!"

Вчера, братья-нарты, был я у Бадына на санопитии. Поднесла мне рог хозяйка, и донесся ко мне из ее чрева крик ребенка: то был мальчик. Если мы не умертвим его, то наступит конец века нартов.

Речь Тлебицы повергла нартов в смятение. Жалко им было убивать ребенка, но что они могли сделать, если узнали от лживого Тлебицы, что, когда этот мальчик возьмет в руки меч, настанет конец века нартов? Порешила Хаса: когда родится сын у Бадына, — выкрасть мальчика и умертвить.

— Но как его выкрасть? — спросили нарты.

Тлебица сказал:

— Пошлем в дом Бадына седовласую Уорсар: она помогает женщинам при родах. Она хитра, ибо она старее всех старух земли нартов.

Когда хозяйке Бадына подошло время разрешиться от бремени, послали нарты в ее дом Уорсар-повитуху. Родился мальчик, и Уорсар выкрала его и передала нартам. Посмотрели нарты на мальчика, а он им улыбнулся, и улыбка эта показалась нартам светлой, как солнце. Стало жаль нартским всадникам ребенка с такой светлой улыбкой, решили они сохранить ему жизнь. Срубили нарты большой дуб, выдолбили из него корыто, положили в корыто новорожденного, прискакали к самому глухому ущелью и оставили там ребенка. А Тлебице они сказали, что исполнили его приказ, и Тлебица обрадовался: уничтожен будущий его соперник!

Ночью налетела на глухое ущелье буря, загремел гром, вспыхнула молния, под сильным ветром пошел дождь, и такой обильный, что в ущелье образовалась река, и эта река вынесла корыто с мальчиком в широкую долину. Там старуха пасла нартских гусей. Вдруг донесся до ее слуха крик младенца. Она оглянулась и увидела грубо выдолбленное корыто. В корыте был мальчик, и когда старуха посмотрела на него, он улыбнулся, и улыбка его была, как само солнце.

"Вот будет хороший подарок моему старику!" — подумала старуха и отнесла ребенка домой.

В это время на Хасу Нартов пришла Уорсарповитуха. Она сказала:

— Знаете ли вы, нарты, кто тот храбрый всадник, который спас нашу землю от чинтов? Тот всадник не был мужчиной. Это жена Бадына разгромила чинт ское войско! Нет на земле такого мужчины, который сравнялся бы с ней своей силой. Теперь она в великом горе, ибо пропал ее ребенок. Если узнает она, что вы, нарты, украли и убили ее дитя, — настанет вам конец. Берегитесь: она бродит по Стране Нартов и ищет своего сына.

Нарты испугались и покинули Хасу. Первым убежал Тлебица-Коротыш.

В поисках сына несчастная мать добрела до хижины, в которой жила старуха, пасшая нартских гусей. Жена Бадына сказала старухе:

— Родила я мальчика Бадыноко, а он пропал. Не видала ли ты его?

Как только мать назвала имя Бадыноко, все гусиное стадо взлетело наверх. Жена Бадына обрадовалась и обняла старуху, а та привела ее к корыту, в котором лежал Бадыноко и улыбался. Жена Бадына заплакала от счастья, взяла мальчика на руки и пошла с ним домой, позвав к себе старуху и старика — спасителей Бадыноко.

Когда старуха рассказала, как она нашла ребенка в корыте, догадалась жена Бадына, что есть среди нартов такие, кто злоумышляет против ее мальчика. Вырыла жена Бадына, втайне от всех, подземелье и укрыла в нем своего Бадыноко. Потом сказала старикам:

— Я мать Бадыноко, а вы его спасители. Пусть он не ваша плоть, но он вам не чужой. Есть среди нартов зложелатели, замыслившие убить маленького Бадыноко. Теперь я прошу вас, чтобы вы поселились в подземелье и втайне от всех нартов, втайне даже от отца моего ребенка, воспитывали Бадыноко до тех пор, пока он не сядет на коня и не постоит сам за себя.

Старики обрадовались, сказали:

— Берем в свидетели нашей клятвы синее небо! Клянемся, что вырастим нарта, сильного духом, креп кого телом, могучего в битве, — такого витязя, чтобы каждый муж считал для себя высокой честью нахо диться с ним рядом в бою. А еще клянемся, что выра стим для Бадыноко крылатого альпа-коня, достойного самого славного всадника. Еще клянемся, что вы растим для Бадыноко смелых орлов и сильных собак из породы самиров!

Сказала мать Бадыноко:

— Да будет так! Берегите мальчика. Пусть никто не слышит его плача. А если заплачет, попросит грудь, — не тревожьтесь: я сама знаю, когда к нему притти.

Бадыноко родился, когда отца не было дома. Приехал Бадын, и жена сказала, не глядя мужу в глаза:

— Ребенок у нас родился мертвым. Я зарыла его у подножья кургана.

А старик и старуха воспитывали Бадыноко в подземелье, втайне от всех нартов. За день он вырастал настолько, насколько другие дети — за год. Стало тесно ему в люльке. Тогда старики притащили темной ночью на восьми волах огромный дуб, выдолбили из него люльку для Бадыноко, а ремни сделали из шкуры лани. Семь раз в день кормила мать Бадыноко грудью, а старуха — кушаньем из золотого пшена, мозгом оленя, мясом лани. И, качая люльку Бадыноко, пела старуха такую колыбельную песню:

Однажды, когда старуха спела эту песню, Бадыноко встал, выпрыгнул из люльки и взял в руки меч, висевший на стене. Он сразу научился владеть нарт-ским мечом, он приручил орлов, он укротил собак из породы самиров, воспитывавшихся вместе с ним в подземелье.

Так, вдали от людского глаза, вырастал Бадыноко. Кормился же он молоком матери семь лет.

Как Бадыноко сражался с чинтами

Чинты были исстари заклятыми врагами нартов.

Памятным стал для них тот день, когда жена Бадына, мать Бадыноко, разгромила их войско, а единственный чинт, уцелевший в сражении, был отпущен ею домой с клеймом на лице от удара меча, отпущен, как вестник гибели чинтского войска. Но участь погибших не стала для чинтов уроком. Они были свирепы, они любили опустошать чужие страны, истреблять людей и предавать огню их жилища. Они собрали войско многочисленнее прежнего и хлынули на Страну Нартов, безжалостно уничтожая на своем пути все живое.

Опытный в бранном деле Бадын поскакал собирать нартов воедино, чтобы дать отпор неумолимому врагу. А жена его сказала:

— Настала пора для моего сына напомнить чин там тот день, когда я разгромила их войско. Пусть ся дет на коня Бадыноко, пусть его меч, впервые вынутый из ножен, пройдет войско чинтов насквозь.

Она приказала вывести своего сына из подземелья. Бадыноко, выросший во мраке, не привык к дневному свету. Глазам его стало больно. Он спросил:

— Матушка, куда ты меня привела? Как назы вается это место?

— Это место называется миром, — ответила мать. — Мир прекрасен, а мы — его дети.

Боль в глазах Бадыноко утихла. Они хорошо видели во тьме, а дневной свет увеличил их зоркость. Высоко над собой сын Бадына увидел сияние, которое показалось ему чудесным. Он смотрел на него, не щурясь, и чувствовал, как грудь его наполняется счастьем. Он спросил, показывая пальцем:

— Что это такое?

— Это солнце, — сказала мать. — Люди с чи стыми сердцами клянутся его именем.

Глаза Бадыноко были такие зоркие, что разглядели за сиянием солнца множество каких-то искорок. Он спросил:

— Матушка, что это за маленькие светильники, горящие над солнцем?

— Я их не вижу, — ответила обрадованная мать, — но я знаю, как их зовут. Это звезды. Если ты видишь их в солнечный день, то враг не скроется от тебя и в темную ночь.

И мать сказала ликующим голосом:

— Глаза твои — как сто пар глаз, сердце — как сто сердец. Иди, обрушь на врага свой удар. Наступай на врага днем, налетай на врага ночью. Днем побе дишь — солнце озарит твою победу, ночью обратишь врага в бегство — звездным сиянием покроется твой след!

Бадыноко сел на коня, а мать взяла в руки звонкую пшину и заиграла, да так, что конь заплясал. Конь плясал, а мать пела:

— Повоюю с нартской отвагой, вернусь домой с достоинством, вернусь невредимым. А как быть с от цом и матерью? — спросил Бадыноко о воспитавших его старухе и старике.

— Не тревожься о них, — сказала мать, — я буду лелеять их старость, их покой. А ты воюй, думая только о разгроме врага, воюй, как подобает нарту. Не говори нартам, чей ты сын, откуда ты родом, ибо среди нартских мужей, твердых и благородных, есть и зложелатели и завистники.

Сказав так, мать подала Бадыноко воинские доспехи, и, пока сын надевал их, мать пела:

Бадыноко простился с матерью и поскакал. За день он проделал путь семи дней и ночей и достиг чинтского войска. Оно стояло, готовое к битве. Пока Бадыноко доехал от последних рядов до передних, прошло полдня. А вдали, малой горсткой, стоял отряд нартов. Бадыноко крикнул чинтам:

— Приготовьтесь, еду сразиться с вами!

Чинты хлынули бесконечным, бурным потоком. Но поток этот разбивался о скалу, а скалой был Бадыноко. Еще солнце не окрасило мир вечерней зарей, как Бадыноко истребил чинтское войско. Он захватил в плен предводителя войска и привязал его крепко к своему коню спиной к гриве. Захватил он в плен и самого смелого воина из числа чинтов, отметил мечом его лицо и отпустил на родину — вестником гибели чинтского войска. А сам Бадыноко поскакал на вершину Харамы-горы.

Нарты были потрясены отвагой и силой неизвестного витязя. Сердца их преисполнились благодарностью, удивлением и восторгом. А некоторые уже начали завидовать его славе. Они поскакали вслед за витязем на гору Хараму и увидели искаженное злобой и страхом лицо предводителя чинтов. А Бадынско отвязал пленника, поставил его лицом туда, откуда пришли чинты, обнажил меч и обезглавил предводителя вражеского войска, сказав при этом:

— Пусть все видят: вот конец нашествия чинтов на Страну Нартов!

Бадыноко не подошел к нартским всадникам. Он сел на коня и, не сказав им, кто он такой, откуда он родом, ускакал.

Когда Бадыноко приехал домой, мать спросила его:

— Сын мой, вернулся ли ты со славой и честью нартского витязя?

— Там, куда ты меня послала, я не нашел себе дела по силам, — сказал Бадыноко. — Но я сделал столько, сколько может сделать нарт. Один чинт остался в живых, и я отпустил его домой — вестником гибели чинтского войска.

Тогда мать со спокойным сердцем увела Бадыноко в подземелье. А старик и старуха снова принялись за его воспитание.

В тот же день возвратился Бадын. Он сказал своей жене:

— Случилось чудо. Не успели мы вступить в бой с несметным войскам чинтов, как примчался, будто на крыльях, неведомый витязь. Он один, без нашей помощи, истребил чинтское войско. Но, видно, не по чел он нужным подойти к нартам, услышать слова хвалы и благодарности. Как молния, улетел он, и ни кто из нас не знает — кто этот всадник, откуда он родом.

Обрадовал мать Бадыноко этот рассказ, но ничего не сказала мужу, скрыла свою радость.

А нарты, не зная, как зовут неведомого витязя, назвали его так: Гроза чинтов.

Как Бадыноко спас своего отца

С некоторого времени нарты собирались на Хасу в доме, принадлежавшем роду Алиджа. Тхамадой был у них Бадын.

Незадолго до открытия Хасы кознелюбивый Тлебица-Коротыш, жаждавший власти, сказал нартам:

— Бадын знает, что мы умертвили его малень кого сына, и собирается нас уничтожить. Чтобы не достиг он этой цели, давайте уничтожим его. Сила Бадына велика, поэтому уничтожим его не силой, а хитростью.

Среди нартов было много доверчивых, немало и завистливых. Случилось так, что Коротыш сумел иных обмануть, иным польстить, а иные уехали: они не хотели быть соучастниками дурного дела.

У нартов было в обычае: перед открытием Хасы подносить тхамаде рог светлого сано. Решили зложелатели впустить в этот рог семь маленьких ядовитых змей, — отравить Бадына.

Но один из нартов, — говорят, что то был Батараз, — пришел тайно к Бадыну и сказал:

— Недобрые дела совершаются вокруг тебя. Скоро откроется Хаса, но ты не приходи: погибнешь. Будь моя воля, запретил бы я тебе приходить на Хасу.

Настал срок, и заговорщики собрались на Хасу. По обычаю, надо было послать людей за тхамадой. Выбор пал на Сосыма, но тот отказался:

— Узнал, наверно, Бадын, о заговоре. Приду — убьет меня. Да и дело это дурное. Нет, не пойду!

— Кто же пойдет? — спросил, разозлившись, Тлебица.

— Отправьте меня, — предложил Жамада, родич Тлебицы. Жамада был зол и глуп. Тлебица сказал ему:

— Пойди, но не говори ничего лишнего.

— Что же я должен сказать?

— Скажи: "Бадын, нарты собрались на Хасу и ждут тебя". К этому не добавляй ни слова.

— Хорошо, — сказал Жамада, а сам подумал: "Я скажу эти слова, но скажу и те, которые найду уместными".

Жамада прибыл к Бадыну, привязал коня к коновязи, вошел в дом. Жена Бадына спряталась за дверью. Сам Бадын, облокотившись на подушку, лежал в ожидании приглашения. Он не хотел поверить тому, что нарты собираются его отравить, и решил отправиться на Хасу, когда его позовут. Увидев Жамаду, он сказал ему:

— Садись.

— Я не из тех, которые сразу садятся, чуть только им скажут: "Садись", — сказал Жамада. Я не из тех, над которыми смеются. Я не сяду, но, если по зволишь, скажу, зачем пришел.

— Говори, — сказал Бадын.

— Если говорить, то нарты в сборе и просят тебя прибыть, чтобы ты открыл Хасу. Но я вижу — ты ле жишь, а мы не знали о твоей болезни.

— Да, я болен: объелся, видно. Мне еще хуже будет, если я сяду на свою белоногую лошадь. На этот раз я не приеду на Хасу.

Бадын говорил так с умыслом. Он хотел узнать, какой ответ последует от Жамады. И тот воскликнул:

— Итти или не итти — твое дело. Нарты в сборе, а я исполнил свой долг. Ты не придешь на Хасу, по тому что объелся? Нет, ты потому не придешь, что нет в тебе мужества! Ты обозлил меня, Бадын, искры гнева в моих глазах, а в руках у меня больше муже ства, чем в твоей душе!

С этим Жамада вышел. Слова, которые он, по своей глупости, добавил к словам заговорщиков, еще раз открыли Бадыну недобрую тайну, и Бадын задумался. Жена Бадына, дождавшись отъезда Жамады, вошла к мужу. Вошла и сказала:

— Я думала, что я — жена мужчины, но сегодня поняла, что ты пуглив, как ребенок. Как ты мог стер петь, когда трусливейший из нартов сказал тебе, что в его руках больше мужества, чем в твоей душе? Как мог ты сказать нарту, что болеешь, как мог ты его обмануть? Как мог ты отказаться поехать на Хасу, от крыть Хасу Нартов, ты, тхамада нартов? Муж мой, что с тобой стряслось?

— Нарты замыслили против меня дурное. Я и не думал отказаться от приглашения, но хотел выведать от гонца нартов, что они задумали. Ты, видно, хо чешь, чтобы я отправился на Хасу и был убит, а ты выйдешь замуж за другого. Ты — дурная жена.

— Не сердись, Бадын, дай мне слово сказать. Я — не дурная жена. Мне дорога твоя честь. Я не знала, что есть такие нарты, которые злоумышляют против тебя. Но если так, то все равно поезжай на Хасу. Пусть убьют тебя, но не скажут, что ты испу гался, не прибыл на Хасу. Мужество сильнее смерти!

Бадын принял слова жены. Он сел на свою кобылицу — белоногую умницу — и поскакал на Хасу.

Жамада прибыл прежде него. Заговорщики спросили гонца:

— Передал ли ты наши слова? Не сказал ли ты лишнего?

— Ваши слова передал, — ответил Жамада, — а лишнего ничего не сказал, только то, что нашел уме стным. Но Бадын отказался приехать на Хасу.

— Знаю тебя, наболтал ты лишнего, разозлил Бадына, — сказал Тлебица-Коротыш. — Садись на де рево, наблюдай, может быть, Бадын приедет на Хасу.

Жамада влез на дерево и увидел одинокого всадника. По тому, как скакал всадник, Жамада узнал Бадына. Огонь, клубившийся из ноздрей кобылицы, обжигал придорожную траву, земля, выбиваемая копытами, взлетала и кружилась, как стая воронов. Жамада спрыгнул с дерева и побежал к нартам. Выслушав его, Тлебица сказал:

— Раз он скачет с такой яростью, надо нам уми лостивить его, иначе не удастся нам наш замысел. Чтобы успокоить Бадына, надо нам выстлать всю дорогу бурками.

Заговорщики стали двумя рядами по краям дороги, постлали перед Бадыном свои бурки, держа в руках их концы, держа также в руках напитки и яства.

Бадын прилетел как буря. Тлебица сказал:

— Успокойся, Бадын, останови свою кобылицу, ты не опоздал на Хасу.

Заговорщики помогли Бадыну сойти с кобылицы, повели его по своим буркам, ввели в дом и посадили на почетное место, принадлежавшее ему по праву. Когда все уселись, Тлебица подошел к Бадыну с рогом и сказал:

— Осуши, наш тхамада, рог почета и открой Хасу.

Раздались крики:

— Живи долго, как гора! Осуши рог почета!

— Разве я не знаю обычаев, разве я впервые открываю Хасу? — сказал Бадын. Он принял рог и, не пригубив его, открыл Хасу.

А в это время жена Бадына вывела Бадыноко из подземелья и сказала ему:

— Твой отец — на Хасе Нартов. Там его ждет смерть. Если ты поспешишь, то еще застанешь его в живых. Ступай на Хасу, приведи отца домой. Если он убит — привези его тело.

Но Бадыноко, который ни разу в жизни не видел своего отца, спросил:

— По каким приметам я найду его?

Мать ответила:

— Твой отец выше всех, шире всех и старше всех, находящихся на Хасе. На нем белая черкеска, а си дит он на самом почетном месте. Ни один конь не при вязан к коновязи рядом с его кобылицей, белоногой умницей.

Бадыноко ни разу не был на Хасе Нартов, он спросил:

— Матушка, в какую сторону мне направиться?

Мать ответила:

— Поедешь по берегу Тена, переправишься через бурный Псыж, спросишь: "Где дом Алиджа?" Там и Хаса Нартов.

Бадыноко пустился в путь. Прирученные им большие орлы кружились над ним, собаки его из породы самиров то забегали вперед, то бежали рядом с гнедым конем. Вместе с всадниками переправились борзые через бурный Псыж, вместе с всадником пролетели над рекой мощнокрылые орлы.

Перед глазами всадника раскинулся зеленый луг. На лугу пастух, слабый от старости, пас овец. Бадыноко спешился, подошел к пастуху, протянул ему руку и сказал:

— Да умножится твое стадо, да продлятся твои годы! Скажи мне, пастух: как устроен дом, которым владеет род Алиджа?

— Откуда мне знать, как устроены дома знат ных? Всю жизнь я был чабаном. Рано утром я выго няю овец, ночью — пригоняю. Никогда я не был в этом доме, но вот что слыхал от людей: дом этот стар, множество столбов подпирает его, порог дома завален бревнами, и высота их достигает груди коня.

Бадыноко поблагодарил старого пастуха и направился к дому рода Алиджа. Всадника заметили дозорные, сидевшие на деревьях. Они слезли на землю, побежали к старшим и сказали:

— Приближается всадник. Посадка его нам не знакома. Нет среди нартов такого витязя.

Старшие приказали:

— Надо встретить его как подобает: не допу скайте его на Хасу.

Заговорщики закрыли ворота и выставили охрану. Но когда Бадыноко подъехал, охрана, испугавшись, убежала, а гнедой конь ударом груди проломил ворота. Бадыноко взял на плечи огромные бревна, лежавшие у входа, и, коснувшись их рукоятью своей плети, бросил посреди двора. Потом он спешился, привязал коня и направился к кунацкой. К нему подбежали джигиты и сказали:

— Не ходи туда, там сидят пожилые нарты. Иди к нам, молодым.

— Много ли я услышу от безусых? Послушаю лучше пожилых!

Сказав так, Бадыноко взошел на порог дома. Но дверь была крепко заперта, скрещенные копья преграждали вход. Бадыноко крикнул:

— Нарты, разве дом, где вы пируете, — кре пость?

— Для тебя наш дом — крепость, — послыша лось за дверью. — Уходи!

— Ну, если ваш дом — крепость, то я возьму ее! — воскликнул Бадыноко. Он вынул меч, одним ударом разрубил оба копья, одним ударом выломил дверь и вошел.

Нарты сразу узнали неведомого всадника, истребившего чинтское войско, и расступились, чтобы дать ему место среди самых достойных. Но Бадыноко остался в толпе, не приблизился к скамьям почета.

Тлебица-Коротыш, который торопился отравить Бадына, сказал:

— Что ты медлишь, дорогой тхамада? Не задер живай рога, другие нарты тоже хотят пить сано!

Бадын, оглядев всех, молвил:

— Нарты живут не в одной норе и пьют не из одного рога. Вручите каждому рог, и выпьем все разом.

Заговорщики обрадовались: теперь-то уж семь маленьких ядовитых змей отравят Бадына! А Бадын сказал:

— Прежде, чем мы осушим наши роги, пусть кто-нибудь встанет и скажет, в чем я, тхамада, ви новен перед ним, какую обиду я нанес ему. Таков обычай.

— Я обижен! — крикнул кто-то в толпе громко и звонко.

— Не кричи издали, а подойди сюда, — сказал Бадын. Тогда Бадыноко прошел сквозь толпу нартов и приблизился к тхамаде. Бадын сказал:

— Молодой друг, нарт-сподвижник! Скажи, чтобы все слышали, чем ты обижен?

— Вот чем я обижен! — воскликнул Бадыноко и выбил рог из рук тхамады. Рог упал, вылилось светлое сано и выползли семь маленьких ядови тых змей. Бадыноко выхватил меч из ножен и разру бил их.

— Тхамада! — крикнул он. — Тебя хотели отра вить!

Он повернулся лицом к заговорщикам, но те разбежались. Первым убежал Тлебица-Коротыш.

Бадын, потрясенный всем случившимся, подошел к Бадыноко и, благодарно взглянув на него, спросил:

— Откуда ты родом, витязь?

— Не спрашивай, старик, не теряй времени, — сказал Бадыноко.. — Зложелатели ищут твоей гибели. Тут тебе делать нечего. Если у тебя есть дом — уезжай.

Бадыноко отвязал кобылицу Бадына — белоногую умницу, — подвел ее к Бадыну и, держа стремя в левой руке, помог старику сесть в седло. Бадын уехал. Уверившись в том, что заговорщики разбежались, уехал вслед за ним и Бадыноко. Гнедой конь его летел, как молния, и всадник прибыл к вечеру домой. Он сказал матери:

— То, что ты приказала исполнить, я исполнил.

Мать увела его в подземелье, а вместе с ним его коня, его орлов, его собак.

На третьи сутки вернулся домой старый Бадын. Он ехал медленно: душа его была потрясена. Он думал о зложелателях-нартах, о своем чудесном избавителе, — об этом отважном и почтительном витязе.

Когда Бадын спешился на своем дворе, жена его приветствовала:

— С приездом, старик!

— Да продлятся годы твоей жизни! — тихим го лосом ответил ей Бадын.

— Что с тобой случилось сегодня, старик, почему ты трезвый? — спросила жена. — Ты всегда возвра щался с Хасы веселым и хмельным.

Старик ответил грустно:

— Я не трезвый, я веселый, но я устал с дороги.

Но не так-то просто было отделаться от расспросов жены, и Бадын рассказал ей обо всем, что с ним случилось: о зложелателе Тлебице, о семи маленьких ядовитых змеях в роге светлого сано, о своем спасителе — неведомом витязе. И так заключил свой рассказ Бадын:

— Много лет я живу на свете, много славных и могучих нартов повстречал я на своем веку, но такого вижу впервые!

— Муж мой, — спросила жена, — кем бы ты хо тел назвать такого бесстрашного и сильного витязя: братом или сыном?

— Скажут о нем люди: "Брат Бадына" — мало мне славы. Скажут о нем: "Сын Бадына" — большая мне честь, — сказал Бадын.

— А узнаешь ты его?

— Я узнаю его даже ночью!

Услыхав такие слова мужа, мать Бадыноко приказала вывести из подземелья сына, вывести вместе с конем, орлами и собаками. Старик и старуха исполнили ее приказ.

— Узнаешь ты его? — спросила мать.

— Узнаю, — сказал старый Бадын.

— Это сын твой, — молвила мать и открыла мужу тайну.

Выслушал ее Бадын, обнял Бадыноко, а мать сказала:

— Вот для такого дня я и воспитала его. Исполнилось мое желание.

С этого дня узнали нарты о славном Бадыноко, грозе чинтов.

Как Бадыноко и Сосруко стали друзьями

Сыну Сатаней по душе была отвага Бадыноко, сила Бадыноко. Сосруко твердо решил сделать Бадыноко своим другом-сподвижником на всю жизнь. Послал он к Бадыноко вестника:

— Приезжай ко мне в гости: я хочу, чтобы мы стали друзьями.

— Хорошо, — сказал Бадыноко и назначил срок своего приезда: ему тоже был по душе Сосруко.

Пришел срок, и Бадыноко отправился к Сосруко. Но перед выездом он сказал своему коню:

— Как приедем к Сосруко, вырывай все, к чему тебя ни привяжут джигиты. Привяжу я — притворись, что не можешь вырвать.

Вот прибыл Бадыноко к Сосруко. Нартские джигиты — гости Сосруко — встретили Бадыноко с почетом, помогли ему спешиться и, взяв у него коня и плеть, повели витязя к кунацкой.

Джигиты повесили плеть на гвоздь, но она сорвала гвоздь. Положили ее на сундук — она проломила сундук. Видя, что джигиты бессильны, Бадыноко отнял у них плеть и повесил ее на рукоять своего меча, висевшего у него на поясе. Сняв меч с пояса, он вручил плеть нартским джигитам. Но меч был тяжел, джигиты не в силах были удержать его, они упали. Тогда Бадыноко снова взял меч, повесил его на пояс и сказал:

— Да обрушишь ты свой удар на голову чинта!

Сказав так, он вступил в кунацкую при оружии. Началось санопитие. Пир был в разгаре, когда вошел к пирующим джигит и обратился к Бадыноко:

— Мы не можем управиться с твоим конем. Он вырывает все, к чему его ни привязываешь. Вот сейчас он несется по двору с коновязью, вырванной из земли и привязанной к его поводу, несется и калечит моло дых нартов.

Бадыноко вышел из кунацкой, а за ним — все пирующие. Гнедой конь скакал по двору с огромной коновязью, вырванной из земли.

— Чтоб тебя псы съели, чего буянишь? — крикнул Бадыноко, поймав коня. Он дернул гнедого за повод и заставил коня подняться на дыбы. Потом он вынул стрелу из колчана, вбил ее в землю и привязал к ней коня.

— Посмотрю, как ты вырвешь ее, — сказал Бадыноко и пошел к кунацкой. Гнедой, как уговорился с ним хозяин, сделал вид, что хочет вырвать стрелу из земли, но не может.

Пир в кунацкой продолжался. Сосруко, желая испытать Бадыноко, вручил ему рог светлого сано и сказал:

— Осуши этот рог — знак моего уважения — и спляши так, как я пляшу.

— Сосруко, ты хочешь сыграть со мной злую шутку. Гостя вином потчуют, а не испытывают. Если же ты хочешь испытать меня, то прикажи, чтобы при везли девять возов терновника, — ответил Бадыноко.

Привезли девять возов терновника, высыпали колючки посреди двора, вырос холм. Бадыноко надел свои прозрачные ноговицы и стал плясать на колючем холме. Он растоптал девять возов терновника, обратил колючки в пыль и развеял ее ветром своего дыхания.

Войдя в кунацкую, он стал плясать, как плясал Сосруко, на маленьком треногом столе, уставленном напитками и яствами, стал плясать по краям чаши с приправой и ни капли не пролил. Он соскочил с треногого столика и пробил земляной пол, уйдя по колена в землю. А когда он вырвался из земли, то из-под его черкески поднялся такой ветер, что нарты свалились со своих скамей и опрокинулся огромный котел с наваром из бычьего мяса. Горячий навар обварил ноги нартов, стоявших у котла.

Так Бадыноко превзошел Сосруко и в силе и в ловкости. Но Сосруко не гонялся за чужой славой: он сдружился с Бадыноко на всю жизнь.

Песнь о Бадыноко

Как Бадыноко и Сосруко охотились

— Сосруко, поедем на охоту, — сказал однажды Бадыноко.

С тех пор, как они подружились, они стали охотиться вместе. Их кони не уступали друг другу, их борзые, их орлы были равны по силе и ловкости, ни одна лань не уходила от их стрелы.

Охотники увидели на лесной опушке черную лису. Оба они в один и тот же миг крикнули собакам, и собаки ринулись к лисе: собаки Сосруко — слева, собаки Бадыноко — справа погнали черную лису.

Нарты разом пустили стрелы, и обе стрелы попали в цель: стрела Сосруко — в левый глаз лисы, стрела Бадыноко — в правый глаз. В один и тот же миг нарты подъехали к лисе: Сосруко — слева, Бадыноко — справа. Оба они ухватились за лису: Сосруко — за передние ноги, Бадыноко — за задние.

— Моя лиса! — сказал Сосруко.

— Моя! — возразил Бадыноко.

— Посмотри: моя стрела попала в ее левый глаз, — воскликнул Сосруко.

— А моя — в правый глаз, — сказал Бадыноко.

Охотники заспорили. Их услыхал Мазитха, веселый бог лесов и охоты. Он спрыгнул с дуба. На нем была турья шкура, в руке он держал лук из орехового дерева. Он подошел к нартам:

— С доброй добычей вас, охотники!

— Да размножатся твои звери, да разрастутся твои леса! — приветствовали его нарты.

— О чем спорите? — спросил Мазитха.

— Не можем лису поделить, — сказал Сосруко. — Я говорю: "Моя лиса", и Бадыноко говорит: "Моя лиса!"

Мазитха положил убитую черную лису перед собой и сказал:

— Я дам эту лисью шкуру тому, кто в ней больше нуждается. Согласны, нарты?

— Согласны, — ответили охотники. Спросил Ма зитха:

— Сосруко, говори: на что тебе нужна лисья шкура?

И Сосруко начал свой долгий рассказ:

"Был я частым гостем одной девицы. Приезжал я к ней не с пустыми руками, но однажды охота была неудачная, я приехал к возлюбленной без подарка.

— Что же это ты, Сосруко, ничего мне не привез? — сказала она. — Если ты меня любишь, подари мне чер ную лису. Пока не найдешь черной лисы — не приезжай.

Что я мог сделать? Отправился я на поиски черной лисы. Объездил я степи и горы, а не нашел черной лисы. Опечаленный неудачей, возвращался я с охоты и вдруг из кустарника выскочила серая лиса. "Что черная, что серая — одно и то же", — подумал я и убил серую лису.

Приехал я к возлюбленной, поднес ей шкуру серой лисы, а она говорит:

— Я требовала черную лису, не нужна мне серая! Не исполнил ты моего приказания, так обратись в старого пса!

И она ударила меня бронзовой плетью, я и стал старым псом.

Что мне было делать? Я был псом, я жил во дворе у своей возлюбленной. А к ней приезжали другие нарты — Шауей, Химиш, Имыс, Уазырмес, приезжали, пили сано, пели песни, гуляли до утра. Каково мне было на это смотреть? Не стерпел я, убежал.

Бродя по свету, я встретил чабана: он гнал с пастбища отару. Я пристал к этой отаре, и чабан не прогнал меня. Мы пришли в селение. В этом селении жил нартский пастух Куйцук. Когда я проходил мимо него, он взглянул на меня, и по его глазам я понял, что он меня узнал…

Жена моего хозяина-чабана страдала тяжким недугом. Семь лет была больна — ходить не могла. Ни одно лекарство, ни одно снадобье не могло ей помочь.

Вечером к чабану пришел Куйцук и сказал ему, чтобы меня на ночь заперли в той комнате, где лежала больная. Так и сделали. Я забрался под кровать и лег. Вдруг я услыхал шум в очаге. Через очаг в комнату проникла ведьма. Она стала сосать кровь из жены чабана. Разве я мог это стерпеть? Умный Куйцук знал, что я не стерплю, потому он и подал свой совет. Я вцепился в ведьму зубами. Она взмолилась:

— Сосруко, отпусти меня, когда-нибудь пригодится тебе моя помощь!

— Отпущу, но сперва исцели больную, — сказал я.

Ведьма вылила в чашу всю кровь, которую она вы сосала из больной жены чабана, и сказала:

— Утром омойте этой кровью больную.

Я отпустил ведьму. Утром, когда чабан пришел навестить жену, я окунул лапу в кровь и погладил лапой больную. Чабан догадался, что надо делать, и искупал жену в чаше с кровью. Больная сразу выздоровела.

Слух о чудесном исцелении жены чабана прошел по всем дворам: да и мог ли чабан умолчать об этом! И стар и млад приходили поглядеть на меня. Не понравилось мне, что меня разглядывают, как диво какое, и я убежал. Дорога привела меня к дому моей возлюбленной. У нее сидели нарты, пили сано, пили и приговаривали:

— Бедный Сосруко, где-то он сейчас!

— Он бы корчился от ревности, когда бы узнал, что мы здесь пируем!

Услыхав эти слова, я рассердился и залаял. А что мне было делать? Я был псом и умел только лаять. Вот я и залаял.

Моя возлюбленная узнала меня. Она вышла ко мне с бронзовой плетью, ударила меня и тихо, чтобы не узнали гости о ее колдовстве, проговорила:

— Обратись в петуха!

Я стал петухом и, захлопав крыльями, взлетел на плетень.

— Не стерплю я того, чтобы нарты пировали у моей девицы, а я чтобы был петухом! — крикнул я. Но вместо крика получилось кукарекание: ведь я был петухом.

Вдруг я посмотрел на соседний двор и увидел, что женщина веет просо. Я узнал ее: то была ведьма, которая мучила жену чабана. Я спрыгнул с плетня и стал клевать просо. Ведьма сказала мне:

— Сосруко, потерпи до утра. Я помогу тебе, ибо ты мне помог.

В полночь ведьма пробралась через очаг к моей возлюбленной и украла бронзовую плеть. Утром она вошла в курятник, ударила меня бронзовой плетью, и я опять стал нартом.

— Если желаешь, накажи свою возлюбленную, — сказала ведьма и дала мне бронзовую плеть.

Я вошел в дом и увидел хозяйку. Рядом с ней спал Имыс.

— Станьте ослами! — крикнул я и ударил обоих бронзовой плетью. Моя возлюбленная превратилась в ослицу, Имыс — в осла. О Мазитха, и ты, Бадыноко, вы можете их видеть на моем поле: каждый день я запря гаю их и пашу.

Теперь ты знаешь, Мазитха, для чего мне черная лиса: я надену шкуру на свои плечи, чтобы моя ослица, бывшая возлюбленная, увидела эту шкуру, чтобы поняла: когда Сосруко захочет достать черную лису, он ее достанет!"

Выслушав Сосруко, бог лесов и охоты сказал:

— Теперь ты поведай мне, Бадыноко: для чего тебе нужна шкура черной лисы?

Бадыноко сказал:

— В моем селении, по соседству со мной, живет бедная женщина, мать троих мальчиков, живет тем, что дают ей нарты. Мальчики у нее хорошие, не хуже других нартских детей, а ходят в отрепьях, даже шапки у них нет. Вот и хочу я эту лисью шкуру отнести троим мальчикам, — сделаю каждому по шапке.

И бог лесов и охоты отдал Бадыноко шкуру черной лисы.

Как Бадыноко победил одноглазого великана

Не было случая, чтобы нарт Бадыноко, охотясь, не попадал в цель, упускал добычу. Но случилось однажды так, а это было еще до того, как он стал охотиться вместе с Сосруко, — что возвращался Бадыноко с охоты без добычи.

Вдруг выбежала на лесную тропинку дикая коза. Ее серая шерсть блестела на солнце. Ничто не уходило от стрелы Бадыноко из того, что замечали его глаза. Бадыноко пустил стрелу. Коза упала. "Убил", — подумал Бадыноко. Он спешился, привязал поводья к луке седла и подошел к козе. Но коза вскочила и побежала. Бадыноко снова пустил ей вдогонку стрелу. Коза снова упала, а когда Бадыноко подошел к ней, она вскочила и побежала.

Бадыноко рассердился, пустил стрелу в третий раз, но и в третий раз коза от него убежала. Охотник сел на коня и погнался за козой. Дотемна преследовал он козу, но настичь ее не смог. Давно уж был позади лес, началось нартское селение. Коза вбежала в чей-то двор и пропала. Вслед за ней въехал во двор Бадыноко.

На топот коня вышел из дому хозяин. Он был однорук. Кто из нартов не знал Бадыноко, оборонившего Страну Нартов от нашествия чинтов? Не удивительно, что узнал его и этот однорукий нарт. Он сказал:

— Добро пожаловать, Бадыноко, ты — желанный гость!

— Пусть умножится число твоих гостей, — отве тил Бадыноко. — Хочу зайти к тебе.

— Заходи, славный витязь, в мой дом. Я — нарт, зовут меня Хагур.

Хозяин пригласил Бадыноко в кунацкую, а домочадцам приказал зарезать для гостя быка. Бадыноко не стал есть. Он сразу лег, но долго ворочался, не мог заснуть.

Утром, когда он проснулся, ему принесли напитки и яства, но гость не стал ни пить, ни есть. Он открыл дверь, чтобы выйти, но на пороге стоял Хагур. В его единственной руке блестел обнаженный меч.

— Бадыноко, ты не уйдешь без битвы, — сказал Хагур.

— Что я тебе сделал? — удивился Бадыноко.

— Почему ты погнушался моим угощением? По чему не спал всю ночь? Разве мое угощение, моя кунац кая недостойны тебя? — рассердился хозяин.

Бадыноко сказал:

— Положи свой меч, не будем ссориться. Я рас скажу тебе, почему я не мог ни есть, ни пить, ни спать.

И Бадыноко рассказал Хагуру об удивительной козе, которая трижды была пронзена его стрелами и трижды оживала.

— Ничего не уходило от моей стрелы из того, что замечали мои глаза, — пожаловался Бадыноко. — А эта коза ушла от трех стрел, вбежала в твой двор и пропала. Вот почему я опечален, не могу ни есть, ни пить, ни спать.

— Как можно горевать из-за того, что не удалось убить козочку? — воскликнул Хагур. — Разве это горе? Я вот испытал настоящее горе, однако же ем, и пью, и сплю.

— Какое горе ты испытал? — спросил гость.

— Нас было семеро братьев-нартов, — начал Ха гур. — Прослышали мы: место, что зовется Черным Ов рагом, кишмя-кишит дичью. Хотя это место слыло опасным, мы отправились туда на охоту. Черный Овраг был глубок, — нам казалось, будто мы блуждаем по седьмому дну земли. Мы достигли подножья горы, но даже вершина ее не достигала земли, тонула в овраге. У подножья горы лежал великан. Единственный его глаз мерцал посредине огромного лба. Одноглазый забав лялся тем, что бросал на вершину горы могучие скалы — абра-камни, а когда скалы летели вниз, он подкидывал их вверх своими пятками. Стадо овец паслось вокруг великана. Вдали виднелась пещера.

Увидев великана, мы, семеро братьев, испугались, но обратиться в бегство сочли для себя позором. Мы приблизились и произнесли вежливое приветствие. Одноглазый, не повернув головы в нашу сторону, сказал:

— Вы мне пригодитесь. Разведите в моей пещере огонь. Принесите котел воды. Выберите из стада шесть курдючных овец, освежуйте их и сварите. Я вернусь, когда вдоволь наиграюсь. Тогда и поужинаю.

Что нам было делать? Пошли мы к пещере. Вход в нее был завален абра-камнем. Как мы ни старались, а сдвинуть его не могли. Оглянувшись, мы увидели котел, висевший над очагом: очаг стоял у входа в пещеру. Но нехватило у нас сил снять котел. Решили мы хоть огонь развести, нарубить дров. На земле лежал топор великана. Нас было семеро, но мы не могли его поднять. Я сказал:

— Ничего у нас не выходит. Попробуем хоть овец поймать.

Мы пошли к стаду, но овцы разбежались, ни единой не удалось нам поймать, не то что шестерых.

Когда великан вернулся и увидел, что мы не исполнили его приказа, в его единственном глазу вспыхнула злобная радость. Не говоря ни слова, он пригнал своих овец, кончиком мизинца отодвинул могучий абра-камень, загнал в пещеру все стадо, потом загнал и нас в пещеру и завалил за нами вход абра-камнем. Зная, что мы теперь не выберемся из пещеры, он, не торопясь, нарубил дров, развел огонь, набрал воды в котел, повесил его над очагом, а мы смотрели на него, и в глазах у нас был такой же страх, как в глазах овец.

Когда одноглазый отодвинул абра-камень и вошел в пещеру, чтобы зарезать овец, братья мои испугались и, "все шестеро, выбежали из пещеры. Но великан побежал за ними, легко их поймал и убил, проклятый, всех шестерых убил на моих глазах.

Великан снова пошел в пещеру, поймал трех овец, вывел их, зарезал, освежевал, положил в котел, сварил и съел их в один присест. Запив мясо жирным наваром, он уснул.

А я не мог уснуть. Долго я думал, как мне спастись. Утром я решил: "Будь что будет, а выколю единственный глаз чудовища. Пусть убьет меня великан, но в такой смерти есть мужество".

Так я и сделал: обнажил меч, подкрался к спящему великану и выколол его единственный глаз. Великан взвыл от боли. Он ударил абра-камень ногой с такой яростью, что камень взлетел в небо, упал и провалился сквозь землю.

Ослепший великан стал шарить в пещере руками: он искал меня. Но я спрятался, он не нашел меня. Стал он выпускать на пастбище свое стадо, ощупывая каждую овцу.

Между овцами находился один длиннобородый козел. Я приметил его длинную шерсть. Я лег под козлиное брюхо, вцепился руками в шерсть. Великан ощупал спину козла. На ней никого не было. Козел вынес меня из пещеры.

Когда великан понял, что я на свободе, он крикнул:

— Эй, нарт, победило твое счастье! Недаром гово рят, что вы, люди, умнее нас, великанов. Победил ты меня хитростью, получай за это в дар кольцо: в нем — моя сила. Ты достоин носить его.

Великан снял с руки золотое кольцо и кинул его. Я тихо подполз к кольцу. Оно было так велико, что я надел его на руку. Но едва надел, оно стало звенеть, не умолкая. Хитрый великан погнался за мной: звон кольца выдавал меня. Что мне было делать? Я уж чувствовал позади дыхание великана. Тогда я вынул меч и отрубил руку, на которую было надето кольцо. Так и спасся, так и живу с одной рукой…

Теперь ты понял, каково мое горе? Я потерял шесть братьев, а ты горюешь о козе!

Выслушав Хагура, Бадыноко сказал:

— Я отомщу за твоих братьев-нартов, я принесу тебе голову слепого чудовища. Клянусь солнцем!

Бадыноко пустился в путь и на другое утро прискакал в Черный Овраг. Он увидел пещеру. У входа горел очаг, перед очагом сидел великан с потухшим глазом. Вдали, на пастбище, топтало траву стадо овец.

— Да будет добрым твой огонь, хитрый великан! — воскликнул Бадыноко.

— Хорошо, что ты пришел, — ответил слепой иныж. — Пригодишься мне в повара.

— Исполню все, что прикажешь, — сказал Бады ноко.

— Вкусно поужинаю этим малышом, — пробормо тал великан. И громко добавил:

— Принеси мне из стада трех самых жирных овец. Поедим и ляжем спать.

Овцы слепого великана были быстры, как вихрь, но конь Бадыноко мчался, как молния. Нарт догнал трех самых жирных овец, принес их, освежевал, сварил.

"Плохо мое дело, — подумал великан. — Этому малышу удалось поймать моих овец. В нем, значит, есть сила".

Мясо сварилось.

— Поедим, — продолжал великан. Бадыноко воз разил:

— Хочешь поесть — свари. А что я сварил, хватит только мне одному.

Бадыноко подсел к мясу, а великан встал, взял в руки пастушеский посох с крючком на конце и, спотыкаясь, пошел к стаду. Он нащупал самых тощих овец, — жалко ему было своими руками ловить самых жирных, он был скуп, — пригнал их, разделал и сварил. Бадыноко съел трех жирных овец, а великан — трех тощих.

Так и повелось: великан съедал каждый день трех тощих, Бадыноко — трех жирных, пока они не поели все стадо. Тогда Бадыноко предложил чудовищу:

— Давай поиграем, поборемся, вгоним в землю друг друга.

Великан испугался, но сказал:

— Я непрочь. Первая хватка — твоя, малыш!

— Если рвану, то вот так! — крикнул Бадыноко и, подняв великана, вогнал его в землю по колени.

Великан вырвался и вогнал в землю Бадыноко, но только по щиколотку. Тогда Бадыноко вогнал его по пояс. Великан вогнал нарта по колена. Тут рассердился Бадыноко и вогнал великана по самую шею.

— Теперь вырвись, великан, — сказал Бадыноко.

Но крепко держала злобного великана справедли вая земля: не мог он вырваться.

— Сравняю все бугры на земле, — сказал Бады ноко.

Он вынул меч и обезглавил великана. Тело чудовища осталось в земле, а голову Бадыноко привязал к седлу, сел на своего гнедого коня и помчался.

Прибыв к Хагуру, Бадыноко спросил:

— Узнаешь его?

Хагур поглядел на голову великана, с пустой глазницей посредине лба, и узнал голову убийцы своих братьев. Хагур подошел к Бадыноко и обнял его.

— Исполнил я свою клятву? — спросил Бадыноко.

— Исполнил, — ответил Хагур. — Я не сомневался в этом. Долго я искал нарта, который отомстил бы за моих братьев, ибо сам я не мог совершить мести: силы нехватало. Когда дошла до меня твоя слава, я подумал: "Бадыноко станет мстителем за моих братьев!" Я послал мою дочь, чтобы она привела тебя в наш дом. Коза, в которую ты трижды стрелял, и была моей дочерью. До сих пор остались на ее теле следы твоих стрел.

Сказав так, Хагур вышел и вскоре привел в кунацкую свою дочь. Она была красивей всех тонкобровых. Хагур обнажил ее спину: три рубца увидел Бадыноко на белоснежной спине.

— Возьми ее в жены, — сказал Хагур.

Но Бадыноко обнял однорукого нарта и сказал:

— Друг служит другу не ради дара. Нет ничего на земле выше бескорыстной дружбы. Хорошему другу оставляют все, — оставляю тебе твою смелую краса вицу-дочь. Она найдет себе нарта по сердцу. Прощай! Да будут дела твои достойны песни!

— Не я, а ты достоин песни! — воскликнул Хагур.

И сказывают люди: Хагур и был тем нартом, кто сложил песню о Бадыноко.

Бадыноко и Шужей

Был храбрый нарт по имени Хижа. Дни свои он проводил в битвах с одноглазыми великанами. Он редко бывал дома, а когда возвращался, то всегда с победой и большой добычей — с табунами коней и стадами овец. С этим добром он поступал так, как надлежит поступать истинному нарту: раздавал коней и овец бедным нартам.

Из близких были у Хижи только жена и друг — Бадыноко. Детей у него не было.

Однажды жена ему сказала, что зачала ребенка. Хижа обрадовался и уехал в поход на одноглазых великанов. Прошли месяцы, жена родила Хиже сына, а Хижа не возвращался. Первенец его рос без имени: ждали возвращения отца.

Когда безыменному мальчику минуло два года, жена Хижи созвала друзей и сказала:

— Я все время надеялась, что Хижа вернется, а те перь затосковала: может быть, моего мужа нет в живых?

Друзья решили:

— Мы отправимся на поиски Хижи. Не найдем его — домой не вернемся.

Но они вернулись — без Хижи. Вернулись через год и принесли весть:

— Обошли все дороги, а не встретили Хижи. Будь он жив — нашли бы его. Нет его, значит, в живых. Будь он убит двоими, прошел бы об этом слух. Значит, убил его один человек.

Когда люди узнали, что Хижа убит, стали они приходить к вдове Хижи, — разделить ее горе, ибо велики и благородны были дела Хижи. Лучшие друзья покойного сказали вдове:

— Память о Хиже осталась не только в людских сердцах. Сын Хижи — это живая память об отце. На стало время дать мальчику имя. Назовем его Шужеем. А чтобы в имени сына жило имя отца, назовем мальчика Хижоко Шужеем: так мы приблизим дитя Хижи к нашим сердцам.

Друзья Хижи дали его сыну не только имя. Они дали ему, по нартскому обычаю, коня и воинские доспехи.

Так мальчик, будучи уже трехлетним, получил имя. Был он рослый и крепкий, угадывался в нем будущий нарт. Он был похож на Хижу, и потому мать любила его особенно горячо, не расставалась с ним, не выпускала со двора.

Однажды вышло так, что мать, хлопоча по хозяйству, не заметила, как Шужей выбежал на улицу. Он впервые увидел своих сверстников. Они играли в игру взрослых: боролись. Шужею тоже захотелось поиграть с ними. Он сразу одолел всех, — кости их захрустели в его руках. Мальчики рассердились:

— Если ты силен, как мужчина, почему ты вме шиваешься в игры мальчиков? Почему ты не ра зыщешь убийцу своего отца, если ты силен, как муж чина?

Шужей вернулся в дом и сказал матери:

— Мать, разреши мне повести моего коня на во допой!

— Единственный мой, — встревожилась мать, — что ты задумал? Тебе еще рано водить коней на во допой.

— Почему рано? Я не такой уж маленький, — оби делся Шужей. — Не бойся, ничего не случится с конем, и со мной ничего не случится, я буду достойным сыном своей матери.

Мать, чтобы не обидеть сына, разрешила ему повести коня на водопой. Тогда сын обрадовался и спросил:

— Матушка, где уздечка?

Мать смутилась, подумала: "Для чего сыну уздечка?" Желая узнать, как он ответит, она сказала:

— Кому нужен конь, тот найдет и уздечку.

Шужей ничего не произнес в ответ и направился к конюшне, вход в которую был завален абра-камнем. Мать подбежала к сыну прежде, чем он подошел к абра-камню, и сказала:

— Мальчик мой, коня с уздечкой не держат в ко нюшне. Когда конь в конюшне, на него надевают недоуз док. А уздечку хранят дома. Пойдем домой.

Дома открыла мать крышку сундука, достала уздечку с серебряными украшениями и дала ее сыну. Шужей сказал:

— Там, где уздечка, должно быть седло. Коня не дарят без полного снаряжения.

— Когда тебе потребуется полное снаряжение, оно найдется, — ответила мать. — А пока веди коня на во допой.

— Я поведу, матушка, коня на водопой, но сперва научусь седлать коня. Какая мать препятствует жела ниям сына? Дай мне седло.

— Тебя в седле не будет видно, — попыталась мать пошутить. — Ты еще поднять его не в силах, ты еще молод!

Но Шужей был так настойчив, а мать его так любила, что не могла ему отказать, вынула из сундука седло и дала его сыну.

Шужей, оттолкнув ногой абра-камень, вошел в конюшню. Он вывел подаренного коня, надел уздечку. Конь поднялся было на дыбы, но Шужей стал крутить ему уши, и так крепко, что конь задрожал от страха. Оседлав строптивого коня, Шужей сказал:

— Нехватает мне нагрудника и плети. Матушка, тебя почитают все нарты, к лицу ли будет тебе, если твой сын сядет впервые на коня без нагрудника и плети?

— Сын мой, — снова заволновалась мать, — без плети всадник не садится на коня, без мужского сердца отрок не годится во всадники. Ты еще мальчик. Что ты задумал?

— Не в первый раз я задумал повести коня на во допой, — ответил Шужей.

— Да благословит бог богов твой первый выезд! — воскликнула мать и вошла в дом. Вскоре она вышла с нагрудником и плетью. Шужей, надев нагрудник на коня и держа в руке плеть, вскочил в седло. Конь взметнулся до неба, и Шужей проджигитовал на нем между обла ков. Потом всадник опустился на землю и вспахал ее задними ногами коня. Спешившись, Шужей подошел к матери, чье сердце дрожало от страха и счастья, и спросил:

— Матушка, где мой отец?

— Я не знаю, где твой отец, — сказала мать. — Только в сердце моем живет тоска по нем.

— И в моем сердце тоска, — ответил Шужей. — Поэтому расскажи мне о моем отце. Мальчишки мне проходу не дают, кричат мне: "Где твой отец? Кто убил его?"

Мать повела сына в дом, посадила его рядом с собою и начала так:

— Твой отец пропал без следа. Я думала: вот вы растет мой сын, достигнет двадцати лет — дам я ему отцовского коня, отцовские доспехи, расскажу сыну, какие дела предстоит ему совершить.

У отца твоего было два походных коня — один у меня остался, было два набора боевых доспехов — один у меня остался. Я берегла для тебя серого коня в подземелье, боевые доспехи — в сундуке. Не достиг ты, мальчик мой, возраста всадника, не сможешь ты управлять серым конем, носить отцовские доспехи. Но как мне быть? Разве мать противится желаниям единственного сына? Поезжай. Но вперед послушай, что я тебе скажу.

Дам я тебе серого коня. Садись на него, за поводья не дергай, пусть серый конь бежит по своей воле: он будет твоим вожатым. Доедешь до развилины многих дорог, — сам никуда не сворачивай: конь выберет дорогу. А нужно будет коню — сам остановится, ты только ослабь немного подпруги, три раза приподними седло, протри рукой ему глаза. Ночью конь будет останавливаться только там, где останавливался твой отец. Встретишь на пути нуждающихся в помощи — помоги: так поступал твой отец. Не совершай бесчестных поступков, чтобы не дали тебе плохого прозвища. Серый конь приведет тебя к тем местам, где наездничали твой отец и его друзья-нарты. Не верю я, что твой отец погиб в бою с одноглазым: человек умнее великанов, человек всегда победит. Твой отец погиб не иначе, как от руки коварного спутника. В дом этого спутника и приведет тебя серый конь.

Мальчик мой, не надеюсь я на то, что увижу тебя, что вернешься ты: слишком ты молод. Телом ты силен, но духом еще слаб. Только вот что скажу тебе на прощание: не совершив подвига, не возвращайся. Доброго пути!

Шужей сел на серого коня и пустился в путь. Едет-скачет, а куда едет, куда скачет — не знает: серый конь — его вожатый. Не всадник выбирает место для дневки-ночевки, а конь.

Так, продолжая путь, достиг всадник горы. От подножья горы расходились две дороги. Одна, по которой скакал серый конь, вела вправо и опоясывала гору. Она показалась всаднику длинной. Другая дорога вела влево, к долине. Она показалась Шужею короткой. Шужей дернул за поводья, направил коня по дороге, ведущей влево. Серый конь не слушался, сворачивал вправо, но Шужей настоял на своем. Проскакав немного по избранной им дороге, Шужей вспомнил наказ матери.

— Что я делаю! — крикнул он и позволил коню скакать по своей воле. Серый конь круто свернул вправо, свернул по бездорожью, по склону горы, порос шему терновником. Пробравшись сквозь густые заросли терновника, конь вышел на дорогу, опоясывавшую гору. Взглянул Шужей на ноги коня и увидел, что они в крови: их ободрал колючий терновник. Юный всадник опечалился:

— Я нарушил наказ матери, не дал коню скакать по своей воле, и конь измучился из-за меня.

Подумав так, Шужей слез с коня, нарвал охапку мягкой и сухой травы и очистил ноги коня от колючек, очистил от крови. Сделав короткий привал, Шужей отправился дальше — туда, куда нес его серый конь.

Перед всадником простерлась необозримая долина, на которой бушевало многочисленное войско. Шужей решил въехать в самую гущу этого войска, как вдруг подбежали к нему две собаки. То были самиры. Всадник подумал: "Эти собаки принадлежат, видимо, какому-нибудь славному витязю", — и бросил собакам пищи из своих путевых припасов. Но собаки, не притрагиваясь к пище, проскочили мимо Шужея и вбежали в лес. Вскоре они появились снова. У одной была в зубах горстка травы, у другой — многолиственная веточка. Они опять проскочили мимо всадника и убежали в лес.

Хижоко Шужей продолжал свой путь, но вдруг подумал: "Эти собаки, наверно, нуждаются в помощи. Мать наказывала: "Не оставляй тех, кто попросит тебя помочь им". Надо исполнить наказ матери, нельзя мне осрамить имя моего отца!"

Шужей стегнул коня и направился вслед собакам. За все время пути он в первый раз ударил серого коня, и конь полетел как молния, изрыгая изо рта пламя. Конь привел всадника к холму, возвышавшемуся недалеко от нартского селения. На холме лежал витязь, истекавший кровью. Над ним склонились две собаки-самиры. Гнедой конь стоял рядом и жалобно ржал. Шужей подъехал к раненому, быстро спешился и спросил:

— Чему могу тебе помочь?

Раненый застонал и промолвил:

— Раздень меня и приложи к моим ранам траву и листья, что держат собаки в зубах.

Шужей приложил к ранам витязя целебные листья и травы. Вдруг он услыхал над головой шум. Два могучих орла спустились на землю и обрызгали раненого водой: они принесли живую воду в своих клювах. К витязю вернулась прежняя сила. Он вскочил на гнедого коня и воскликнул:

— Поедем вместе, юный седок. Если из тебя вый дет настоящий мужчина, то твой конь окажется истин ным скакуном.

Неизвестный витязь врезался в бесчисленное войско, заполнявшее долину, и стал рубить мечом налево и направо. Шужей въехал с другого конца, и оба всадника, зрелый и юный, уничтожили огромное войско. Только один отряд уцелел и обратился в бегство. Витязь погнался за этим отрядом, а Шужей последовал за витязем. Но Шужею не пришлось вступить в битву: витязь истребил весь отряд и вернулся назад. На холке его коня лежала добыча: женщина. Шужей, приблизившись, увидел, что она уже не молода. Он спросил витязя:

— Ты взял эту женщину в плен или освободил ее из плена?

Витязь ответил:

— Войско чинтов, которое мы сейчас истребили, пришло сюда из-за этой женщины. Но мы развеяли на дежды чинтов. А тебя прошу я: будь моим гостем, от дохни в моем доме, узнаем друг друга.

— Да будет наша встреча к счастью! — сказал Шужей. — Но я в пути, мне надо ехать дальше.

— Не минуй дома того, кто тебя приглашает, и твой путь будет счастливым.

Сказав так, неизвестный витязь привел Шужея в нартское селение, в свой дом. Он отвел женщину на женскую половину дома, а Шужея пригласил в кунацкую.

Хозяин и гость стали вместе охотиться. Неизвестный витязь был искусным охотником. Ничто не уходило от его стрелы из того, что замечали его глаза. Он учил Шужея мужеству, выносливости, учил его нарт-ским обычаям и нартской охоте. Так прошло несколько дней.

* * *

Ночью, в постели, Шужей вспомнил слова матери: "Твой отец погиб от руки коварного спутника. В дом этого спутника и приведет тебя серый конь".

И Шужей подумал: "Я не мешал серому коню, он скакал по своей воле и, наконец, привел меня в этот дом. Хозяин дома и есть убийца моего отца!"

Утром пришел к нему неизвестный витязь и сказал:

— Юноша! Ты исцелил меня от ран, ты помог мне одолеть чинтское войско. Благодарю тебя.

— Я не сделал ничего такого, что заслуживало бы твоей благодарности. Я исполнил нартский обычай: по мог нуждающемуся в помощи. И ты исполнил нартский обычай: сделал спутника своим гостем. Теперь назовем друг другу свои имена, — сказал Шужей.

Витязь ответил:

— Я-то хорошо знаю тебя: я узнал тебя по твоему серому коню. Но ты меня можешь и не знать: очень ты еще молод годами. Я — нарт Бадыноко. Чинты — закля тые враги мои и моей матери. Когда они напали на страну нартов, моя мать уничтожила их войско. Не успо коились чинты, напали еще раз. Тогда я их уничтожил. Пришли они в третий раз, но мы с тобой их истребили. Женщина, которую они взяли в плен, — моя мать. Ты мне помог, и я спас ее от мести чинтов. Не посетуй на то, что не спросил тебя сразу — кто ты, откуда ты родом. Но я узнал серого коня Хижи, я знал, что ты поедешь на поиски своего отца.

Тогда Шужей крикнул:

— Это ты убил моего отца, ты, Бадыноко!

— Нет, я не убил твоего отца, — сурово промол вил Бадыноко. — Я всегда любил его, мы были дру зьями.

— Нарты говорят: если бы Хижа был убит двоими, то об этом пошел бы слух. Значит, Хижа убит одним спутником. Мать моя говорит: в дом этого спутника, сын мой, приведет себя серый конь отца. И вот я в твоем доме, Бадыноко! — воскликнул Шужей и обнажил меч.

— У отца твоего не было двух спутников: я был: его единственным спутником, — сказал Бадыноко.

— Тогда открой, нарт Бадыноко, всю правду: кем убит мой отец? Выхода у тебя нет: солжешь — за ложь убью, скажешь правду — убью за правду, ибо правда в том, что ты убил моего отца!

Бадыноко и эти слова Шужея встретил спокойно и сказал:

— Вот правда: выслушай ее, и ты будешь знать, что тебе делать. Ты потерял отца, а я верного друга, и мое горе не меньше твоего горя. Я, как и ты, искал Хижу, искал долго, скакал по его следам, но не нашел его, хотя и сейчас ради Хижи готов я отдать свою го лову. Вот что я знаю о его гибели.

Мы с Хижей были друзьями, и потому у нас были общие враги. Долго мы не могли одолеть одного великана — врага не только нашего, но всех людей. Наконец мы нашли его слабость (иначе и быть не могло, ибо следили мы за ним безустали) и сразили великана. Сразив, мы угнали табун его коней из породы альпов. Я поскакал впереди табуна, Хижа — позади. Так, скача, мы встретили молодого всадника. Он приветствовал меня: "Да умножится твое стадо, нарт Бадыноко!" — "Да продлится твоя жизнь, юноша! — сказал я. — Выбирай любого коня".

Но всадник проехал мимо меня. Поравнявшись с Хижей, он произнес то же приветствие, и Хижа ответил ему, как я: "Выбирай любого коня, юноша!" Всадник приблизился к нему, но вместо того чтобы пожать ему руку, он схватил шапку Хижи и ускакал. "Проклятый, на что тебе моя шапка!" — крикнул Хижа и помчался за всадником. А я помчался за Хижей. Но Хижа не мог догнать всадника, а я — их обоих. Я отстал от них, и настолько, что уже с трудом различал их. Вдруг я увидел, что Хижа поравнялся с всадником. Всадник остановился, выхватил Хижу из седла и унес его.

"Э-эй, теперь не в шапке дело: всадника похищают!" — подумал я и поскакал быстрее. Конь похитителя взвился в облака. Я помчался следом, помчался так, что не видел над собой неба, а под собой — земли. Так я заехал в междуморье. Следы коня всадника привели меня к берегу моря: в море они терялись.

Несколько дней я искал переправы, но не нашел ее. Припасы мои кончились. Я стал охотиться, но вскоре перебил всю дичь. Тут выпал снег. Не стало пищи моему коню. Чтобы спасти его от голодной смерти, я вернулся. На дороге встретил я множество лошадей. То разбежался угнанный нами табун. Собрав лошадей, я пригнал их домой.

Когда я отдохнул немного, а конь мой окреп, я вычистил свои доспехи и опять направился на поиски Хижи. Я запомнил то место на берегу моря, где терялись следы похитителя. Чтобы песок не занес следы, я сложил там кучу камней. Прибыв туда, я опять начал искать переправу. Искал каждый день, искал целый год — не нашел. За весь этот год ни один человек не переправился с того берега, не появлялся на этом берегу.

Слушай, Хижоко Шужей! Пусть убьют меня за смерть твоего отца, — это будет для меня радостью, ибо в сердце моем печаль о Хиже. Твой отец был мне верным другом, — а что на земле выше, чем дружба? Я вижу, что ты достойный сын своего отца, что ты можешь найти Хижу. А когда так, пусть я погибну. Если ты мне веришь, то отправимся на поиски вместе. Если ты не веришь мне — сделай то, что считаешь нужным сделать.

— Отправимся на поиски вместе, — сказал Шужей и спрятал в ножны меч.

Мать Бадыноко приготовила им все, что нарты берут с собой в дорогу, и всадники сели на коней. Когда выезжали со двора, Хижоко Шужей занял место слева от Бадыноко, ибо по обычаям нартов младший всадник должен был находиться слева от старшего спутника. Но Бадыноко сказал:

— Твой отец всегда скакал справа от меня, ибо был намного старше. Теперь ты стал на место своего отца, поэтому ты должен находиться справа.

Шужей не согласился.

— Бадыноко, — сказал он, — ты уважал моего отца за старость и знал свое место. Я тоже знаю свое место. Недаром и ты, и моя мать научили меня нартским обычаям. На этот раз я не послушаюсь тебя.

Всадники поехали: Бадыноко — справа, Шужей — слева. Прибыли они в междуморье. На берегу моря они увидели кучу камней. Здесь терялись следы похитителя Хижи.

— Что будем делать, Шужей? — спросил Бады ноко. — Переправы нет.

— Скажу тебе так, Бадыноко, — ответил Шу жей. — Всадник, похитивший моего отца, переправился в этом месте через море, а он был мужчиной, — как я и ты. Переправлюсь через море и я, а ты жди меня на берегу, пока не кончатся твои припасы. Когда припасы кончатся, а я не вернусь, — уезжай.

— Запомни, мой спутник, — сказал Бадыноко, — если придется переправляться через море, то я въеду первым, а потом — ты.

Шужей, подумав, ответил:

— Согласен. Ты — старший, тебе и почет: изведай опасность первым.

Всадники подтянули подпруги, подобрали полы своих бурок, взяли в руки путевые припасы, сложили свои плети и вступили в море: впереди — гнедой конь Бадыноко, позади — серый конь Шужея.

Оказалось, что Шужей был прав. Всадники переправились через море, как переправился некогда похититель Хижи. Они выбрались на сушу. Берег был обрывистый. Всадники решили, что им надо дать отдых своим коням и самим отдохнуть. Они выжали воду из бурок, потников и бешметов, высушили их на солнце и, отдохнув, пустились дальше. Вверх вела узкая тропинка. На ней то возникали, то терялись чьи-то следы. Но тропинка была так крута, что кони не могли ступать по ней. Спутники решили подняться наверх, держа коней в поводу.

Подъем был очень труден. Ноги коней скользили, не было за что уцепиться, и кони тянули всадников вниз. Но спутники упорно шли вперед, а тут и легче стало. Появились на пути огромные камни, между которыми росли редкие травинки. Кони, упираясь ногами в эти камни, цепляясь зубами за редкие травинки, медленно поднимались на вершину хребта.

Глазам нартов открылась широкая равнина. Здесь жили люди, ибо росли плодовые деревья, в высокой траве паслись кони, вдали виднелось возделанное поле. Но людей не было видно.

Пламя вспыхнуло в сердце Шужея: он прибыл туда, где, быть может, был убит его отец! Он сказал об этом своему спутнику. Бадыноко молвил в ответ:

— Ты еще очень юн, Шужей, ты горяч, огонь мести горит в твоем сердце, великое горе жжет твою душу, молодость торопит тебя выказать свою отвагу. Но не торопись, Шужей, не торопись! Не убивай тех, кто не заслуживает смерти. Подумай сам: что было бы, если бы ты убил меня, когда гостил в моем доме? Кто бы тебе рассказал о том, как исчез твой отец, кто бы тебя привел сюда? Убить врага ты всегда успеешь, и я тебе помогу, — для того я и поехал с тобой. Но прежде, чем обнажить меч, спроси у меня совета.

— Я буду слушаться тебя во всем, ибо ты — старший, — сказал Шужей. — Но трудно мне сдерживать себя, ибо я думаю о своем отце, и сердце мое пылает.

Спутники сели на коней и поскакали. Они проехали равнину, достигли снежных горных вершин, миновали их и увидели старый большой каменный дом, огороженный плетнем из колючего терновника. Всадники подъехали к воротам. На дворе стояла коновязь, похожая на огромное сучковатое дерево.

* * *

Из дома вышла девушка с платком на голове. То была редкостная красавица. Она приветливо улыбнулась, открыла ворота и впустила всадников во двор. Когда Шужей спешился, она подошла к нему так близко, будто хотела обнять его, протянула руку и взяла у него плеть.

— Добро пожаловать, Хижоко Шужей, будь го стем! Да продлятся годы нарта Бадыноко, ибо он со гласился стать твоим спутником. Ваш приезд — боль шая радость для нас: теперь успокоятся наши сердца. Заходите в кунацкую, отдохните с дороги, — она ведь была нелегкой.

Сказав так, девушка вошла в дом. Всадники, удивленные ее словами, вошли в кунацкую. Шужей сказал:

— Ты, нарт Бадыноко, спас землю нартов от наше ствия чинтов, ты был во многих краях, да и прожил на свете много. Не мудрено, что девушка знает тебя. Но как она могла узнать мое имя — имя безвестного юноши?

Бадыноко ответил:

— Еще раз скажу тебе, Шужей: не торопись. Может быть, то, что мы узнаем от этой девушки, принесет нам пользу. А если нас постигнет неудача и нам придется взяться за оружие, то я буду в битве рядом с тобой.

— Хорошо, пусть будет по-твоему, — сказал Шу жей. — Ты старше меня, ты лучше меня, ибо ты спас землю нартов от врага. Я буду во всем тебе повино ваться.

Пока они так разговаривали, из большого дома вышла девушка. В руках ее был круглый столик с угощением. Она несла этот столик в кунацкую. В это время во двор въехал молодой всадник. То был ее брат. Девушка поставила столик с угощением на землю и вбежала в кунацкую. Она сняла с головы платок и протянула его между собой и Шужеем. Предупредив своего юного спутника, Бадыноко сказал:

— Девушка, не тревожься, я исполню твое же лание.

Девушка поклонилась и вышла. Брат ее успел уже спешиться. Конь его был взмылен, пот капал с него, он был так худ, что, казалось, мог пройти сквозь стремя. Лицо седока тоже было покрыто потом, видно было, что он устал.

Девушка подошла к брату и сказала.

— Нас посетило счастье, к нам приехал Хижоко Шужей!

Усталый седок обрадовался, воскликнул:

— Твои слова — большая радость для меня. На снежных вершинах гор я видел издали двух всадников, и не мог понять, кто они такие. Теперь я понял. Их приезд — благо для нас.

Брат и сестра вошли в кунацкую. Гости приветствовали джигита, как хозяина, а Бадыноко пристально взглянул на него. Молодой хозяин сказал:

— Нарт Бадыноко, я не раз встречал тебя, но ты не смотрел в мою сторону, ибо не знал меня. Я счаст лив, что вижу тебя в своем доме!

Потом он обратился к Шужею:

— Да продлятся твои годы, Хижоко Шужей! Добро пожаловать, будь нашим гостем: мы давно ждем тебя.

Потом он спросил сестру:

— Помнишь ли ты о том, что желанные наши гости прибыли издалека, что они устали?

Сестра поняла брата:

— Угощение давно готово, но как я могла внести столик в тот миг, когда ты приехал? Разве ты забыл обычай нартов? Я ждала, чтобы ты, хозяин, сперва приветствовал гостей.

Шужей подумал: "Эти люди соблюдают обычаи нартов, стало быть, они нам не будут врагами…"

Брат и сестра внесли столик, предложили гостям умыться. Бадыноко умылся, а Шужей не подошел к кувшину.

— Почему ты не умываешься? — спросила его де вушка.

— Не умываюсь, потому что не заслуживаю я того, чтобы сесть за один стол с нартом Бадыноко. Не подо бает мне такая честь.

Так отвечая, Шужей то краснел, то бледнел. Девушка заметила это и обратилась к Бадыноко:

— Бадыноко, разрешишь ли ты нам отвести этого джигита в большой дом?

— Разрешаю, дочка, — сказал Бадыноко. — Шу жей, ступай за хозяевами.

— Повинуюсь, — ответил Шужей, — ибо ты меня дурному не научишь.

Брат и сестра вышли из кунацкой и привели Шужея к дверям большого дома. Отвалив с помощью Шужея абра-камень, они вошли вместе с Шужеем в дом и снова закрыли вход абра-камнем. Пройдя через три комнаты, они растворили перед Шужеем дверь и впустили его в четвертый покой, а сами остались за дверью.

Покой, в который вступил Шужей, был богато убран. На серебряном ложе восседал старик с длинной белой бородой. Перед ним стоял столик со всевозможными яствами и лакомствами, Шужей поклонился и сказал:

— Да будет счастливым твой день, добрый старец!

— Да продлятся твои годы, сын мой, — ласково ответил старик. — Садись, добрый джигит.

— Я могу и постоять, добрый старец, я еще мо лод, — сказал Шужей.

Старик спросил:

— Откуда ты прибыл, джигит, как ты добрался до этого края? До сих пор только двое заходили ко мне: брат и сестра. Других людей я давно не видел. Кто же ты, джигит, чей ты, откуда родом?

— Я впервые в этом доме, — сказал Шужей. — Я тоже не знаю, чей это дом, собираются ли в нем ста рики, приходят ли сюда молодые. Не знаю я и того, добрый старец, кем ты приходишься джигиту и девушке, которые приняли нас, как хозяева. Ты спрашиваешь: "чей я?" Хотя и не подобает мне хвастаться именем моего отца, но я назову тебе его: моего отца зовут Хижа.

Белобородый старец слегка улыбнулся и молвил:

— Если так, добрый джигит, то садись в кунацкой рядом со своим спутником: так будет лучше для тебя.

— Тогда, если на то будет твоя воля, я выйду, — сказал Шужей. — Да будет твоя старость счастливой!

Шужей вышел из покоя старца. Брат и сестра снова привели его в кунацкую и спросили:

— Что ты увидел в том покое, джигит?

Шужей с восторгом рассказал о добром белобородом старце, о богатом убранстве его покоя.

Тогда спросил Бадыноко:

— Был бы ты доволен, если бы твой отец жил в таком же покое, питался такими же яствами?

— Если бы я мог так служить своему отцу, так ле леять его старость, то я был бы счастлив! — ответил Шужей.

— Ты можешь быть счастлив, — сказала де вушка. — Тот белобородый старец — твой отец, мой друг Хижа.

— Да продлятся годы моего отца, исчезло мое горе! — воскликнул радостно Шужей. — Я мечтал найти хотя бы останки отца, а нашел его самого живым и здоровым. Велико мое счастье, велико счастье моей матери и всех друзей Хижи!

Молодой хозяин сказал:

— Когда поедим, я поведаю вам обо всем, что про изошло.

И вот что он поведал гостям.

* * *

— Ты, нарт Бадыноко, и ты, Хижоко Шужей, — слушайте мой рассказ. Я расскажу вам всю правду. Только не перебивайте меня.

"Было нас семь братьев и одна сестра. Я — младший из братьев. С тех пор как мои братья научились седлать коней, не было одноглазого великана, которого они бы не одолели, не было крепости, которую они бы не взяли. Не стало в наших краях такого, кто посмел бы помериться с ними силой. Тогда старшие братья, видя, что они не могут проявить свое мужество на той земле, где родились, решили отправиться в дальние края.

В одном из чужих краев жили шестеро братьев — одноглазых великанов, шестеро притеснителей и разбойников. Мои братья начали с ними борьбу. Но великаны были сильней и убили одного за другим шестерых моих братьев. Сами же они лишились только троих братьев.

Я был в ту пор еще так молод, что не участвовал в битвах. Когда же я возмужал и окреп, решил я стать мстителем за старших братьев. Собрал я отряд из нартов, и мы напали на моих врагов — одноглазых великанов. Почти все нарты пали в борьбе, а победить одноглазых нам не удалось. Остался я, наконец, один против трех великанов. Оказалось, что они меня щадили, так рассуждая: "Если мы его убьем, это будет для него легким наказанием. Пусть он живет, но зато всю жизнь свою пусть проведет в мучениях. Мы можем похитить его сестру, но это — не самое большое горе: рано или поздно, а сестра его выйдет замуж, покинет его дом, и он готов к тому, чтобы с ней расстаться. Надо похитить его мать, — это будет большое горе. Мать мы сделаем нашей рабыней, а он, чтобы не разлучаться с ней, тоже станет нашим рабом, и так, Б позоре и муках, проживет всю жизнь. А мы будем, глядя на него, радоваться и торжествовать, ибо нет для нас, иныжей, большей радости, чем человеческое горе!"

И похитили одноглазые мою мать.

Ярость увеличила мою силу и отвагу, я опять собрал нартов и пошел на одноглазых великанов. Но иныжи убили всех моих соратников. Я тоже искал смерти, но враги не хотели убивать меня: они щадили меня для того, чтобы смерть не избавила меня от горя, и горе мое было велико. Не раз я обращался к землякам с просьбой: "Пойдемте на иныжей!" Но никто не соглашался, никто не хотел итти на верную гибель. Да и мало мужчин осталось у нас после битвы с иныжами. Я пришел в отчаяние.

Жил в наших краях старик Уорсарыж, богатый годами и хитростью. Я обратился к нему за советом. Что мне еще оставалось делать? Уорсарыж подумал и сказал:

— Трудно тебе помочь. Есть, правда, одна хит рость. Если сумеешь ее применить, то, быть может, до стигнешь желаемого. Не сумеешь — останешься при своем горе.

— Сказывай свою хитрость, — обрадовался я. Уорсарыж начал:

— На том берегу моря живет нарт Хижа. Ты дол жен похитить его. Жена Хижи беременна мальчиком, который родится в отсутствие своего отца. Мальчика назовут Хижоко Шужей. Хижа — могучий витязь, вели кой силой обладает и его жена, но мальчик, который родится от них, превзойдет силой и мать и отца: никто не сможет одолеть его. Наступит день, когда он и нарт Ба дыноко отправятся на поиски Хижи. Так как Хижу похи тишь ты, то они неминуемо достигнут твоего дома. Если у тебя хватит мужества поведать гостям всю правду и если Бадыноко и Шужей, вместо того чтобы наказать тебя, захотят тебе помочь, то иныжи будут уничтожены.

Слова хитреца повергли меня в печаль. Я воскликнул:

— Ну, не проклят ли я судьбой? Не разорвется ли мое сердце от горя, пока вырастет мальчик, который сей час находится во чреве матери? Не позор ли для меня, что я должен, ради своего дела, похитить почтенного че ловека, заставить страдать его сына, его жену и друзей?

— Такова уж твоя судьба, — ответил Уорса рыж. — Сам ты не одолеешь великанов. Из-за тебя по гибли в борьбе с ними славнейшие витязи этого края. Хочешь ты или не хочешь, а кроме Бадыноко и Шужея, никто не победит одноглазых, кроме Бадыноко и Шужея некому наказать иныжей за смерть твоих братьев.

Что мне было делать? Отправился я в тот край, где жил Хижа. Ты знаешь, нарт Бадыноко, как мне удалось похитить отца Шужея, — ведь это произошло на твоих глазах. Я это сделал так быстро, что ты не успел догнать меня. С тех пор Хижа находится в моем доме. Я знал, что Хижа — могучий витязь, и поэтому держал его взаперти, завалив вход в дом абра-камнем неслыханной тяжести. Иначе Хижа убил бы меня.

Хижоко Шужей! Ты сам видел, в каком довольстве я содержу твоего отца, каким почетом он окружен. Ты можешь мне на это сказать: "Какое дело моему отцу до твоего горя?" Так сказав, ты будешь прав. И если ты хочешь убить меня, то я готов. Но я знаю, Шужей, что ты умен и благороден, — иначе не был бы ты сыном Хижи. Я знаю, что витязь Бадыноко, в котором сосредоточено все мужество нартов, — лучший из людей. Зная это, я надеюсь на вас. Я надеюсь, что вы поможете мне отомстить иныжам. Я повинуюсь вашему решению, нарты".

Брат замолк, сказала девушка:

— Хижоко Шужей, дорогой наш гость! Когда я вошла в кунацкую, я протянула между нами — между мной и тобой — платок. Это означало, что я обратилась к тебе с просьбой, а просьба моя была в том, чтобы ты выслушал моего брата без гнева, чтобы ты понял и по стиг наше горе…

Тогда заговорил Бадыноко:

— Я понял эту просьбу и, не зная еще, легко ли нам это будет, или тяжело, согласился ее исполнить. Потому я и сказал девушке, чтобы она не тревожилась. Теперь пусть назовут нам то место, где живут прокля тые великаны, и мы поедем.

— Будет это дело тяжелым или легким, оно касается меня одного, — сказал Шужей. — Из-за на шего молодого хозяина отец мой перенес много горя, а еще больше горя перенесла моя мать. Но раз хозяин возложил всю надежду на меня, и надежду эту лелеял с тех пор, как я находился во чреве матери, то я один исполню его просьбу. Назовите мне место, где обитают враги, и я тронусь в путь. Больше я ничего не скажу.

— Зато скажу я! — воскликнул Бадыноко. — С того дня, как мы выехали вместе на поиски твоего отца, я ни разу не покидал тебя. Не покину и теперь: я должен увидеть, Шужей, каков ты в бою с велика нами. Мы не знаем, где живут одноглазые, мы впервые в этих краях. Поэтому с нами должен отправиться молодой хозяин. Втроем и поедем.

— Я согласен, но при одном условии, — возвысил голос Шужей. — Мы поедем втроем, но дело решу один я: вы не должны помогать мне.

— Хорошо, — согласился Бадыноко, а молодой хозяин вышел из кунацкой и вскоре вывел во двор трех резвых коней, оседланных походными седлами. Де вушка привязала к седлам дорожные припасы. Ее браг вошел в кунацкую и сказал:

— Поедемте, друзья, если вы готовы.

Шужей посмотрел в окно и увидел, что на дворе нет его серого коня. Он спросил хозяина:

— Почему не оседлан мой конь?

— Не прогневайся на то, что я скажу, — ответил молодой хозяин. — Твой конь, родившийся на том бе регу моря, не одолеет наших дорог. Не одолеет он и коней одноглазых великанов. Мои кони — той же по роды, что и кони иныжей, поэтому я и оседлал их.

— Нет, — сказал Шужей. — Ты и Бадыноко сади тесь на этих оседланных коней, а для меня оседлай моего серого. Ни один конь не совершит того, что со вершит мой серый скакун.

Молодой хозяин открыл конюшню и вывел серого коня. В это время выбежал из конюшни и гнедой конь Бадыноко и вложил морду в руки своего хозяина. Бадыноко сказал, лаская коня:

— Поеду только на гнедом.

Молодой хозяин вынес седла Бадыноко и Шужея и сел на своего коня. Вскочили в седла и Бадыноко и Шужей, и трое всадников, простившись с девушкой, тронулись в путь.

* * *

Мало ли, долго ехали, а прибыли они к дому одноглазых великанов, притеснителей и разбойников. Дом был окружен изгородью из терновника. Молодой хозяин сказал:

— Здесь были убиты мои старшие братья, здесь томится в рабстве моя страдалица-мать. Пока иныжи разбойничают, моя мать, их рабыня, готовит им еду: целого быка. Бык должен быть готов как раз к приезду иныжей. Если мясо слишком горячо — одноглазые из бивают мою мать, если мясо остынет — избивают снова. А если одноглазые не насытятся — беда моей матери! А иныжи, съев в один присест тушу быка и несколько сотен пирогов, заваливаются спать. Пока они спят, мать снова готовит им пироги и тушу быка. Не поспеет мать, или мало будет мяса, — изобьют ее одноглазые. В та ких муках живет она, а я не могу ей помочь, и слезы душат меня.

Слова хозяина обожгли сердце Шужею. Он сказал:

— Войду в дом. Если одноглазые дома, то дело решится быстро. Если их нет — буду ждать. Если ты, Бадыноко, хочешь видеть, каков я в битве с иныжами, то отсюда ты хорошо увидишь.

Бадыноко возразил:

— Не считай мои слова обидой для себя, но одного я тебя не пущу. Мы поехали втроем, и втроем мы дол жны вступить во двор одноглазых. Я перескочу через изгородь первым, за мной — наш молодой хозяин. Мы найдем место, где нас не увидят, а мы оттуда увидим все. Потом перескочишь через изгородь ты, Шужей. И я обещаю: пока ты не позовешь нас на помощь, мы не вступим в битву.

— Твои слова, Бадыноко, для меня — закон! — сказал Шужей.

Когда его двое спутников перескочили через колючую изгородь и притаились в укромном месте, он переправился сам. Привязав серого коня к коновязи, он пошел к дому. Женщина-рабыня, находившаяся у очага, увидела его и воскликнула:

— Тха, владыка богов, зачем ты так наказал меня! Вот приехал молодой джигит, приехал, не зная, что попал в логовище иныжей. Как я накормлю его, если иныжи трясутся над каждым куском мяса? А не на кормлю его — позор мне, ибо разве можно не накор мить гостя?

Так горевала рабыня, подкладывая дрова в очаг. Подошел к ней Шужей. Она заплакала:

— Горе тебе, джигит, зачем ты явился сюда? Явился ты с целью или забрел сюда случайно, не зная, что попал к одноглазым великанам, разбойникам и при теснителям, страшным силачам? Чем я могу тебе по мочь? Если ты голоден и я дам тебе пирога, то иныжи изобьют меня: они знают, сколько пирогов я пеку каж дый день, и когда приезжают, то считают и пересчиты вают их. Горе тебе, джигит, горе и мне, рабыне!

— Не плачь, матушка, — сказал Шужей. — Я при шел сюда с целью. Я ищу как раз тех иныжей, о которых ты говоришь. Если счастье будет со мной, то я уничтожу притеснителей и верну тебя домой, к твоим детям, ма тушка.

— Ты меня назвал матерью, — сказала женщина, — и я тебе отвечу, как родному сыну: вернись обратно, сынок! Ты погибнешь от одного удара иныжа, как погибли шестеро моих сыновей, как погибло множество нартов, желавших вызволить меня из рабства. Ты еще совсем дитя, сын мой, и каково мне будет, когда тебя убьют на моих глазах? Пусть лучше умру я, старуха, чем ты, в расцвете сил. Вернись обратно, вернись не по дороге, а по бездорожью, чтобы не встретиться с одноглазыми, не то — погибнешь!

— Мать моя, — ответил Шужей, — я выслушал тебя. Теперь выслушай меня. Я как раз из тех, которые не бегут от битвы с врагом. Я не покину в страхе и втайне этот двор: я пришел сюда, чтобы измерить силу одноглазых.

Шужей воткнул в котел огромную двурогую вилку и достал оттуда целую ногу быка. Насытившись бычьей ногой и закусив пирогами, он бросил кости назад в котел и, в ожидании одноглазых, прилег в соседней комнате, на богатом ложе.

В полдень возвратились домой великаны. Весь последний переход они скакали с открытыми ртами: проголодались обжоры. Так, с раскрытыми ртами, они и въехали во двор. Каждый увидел своим единственным глазом серого коня Шужея. Они подумали:

"Конь — не нашей породы, но мы эту породу знаем. Кто же сидит на коне? Не сын ли нашей рабыни приехал, чтобы побыть с матерью? Это хорошо; будет у нас второй повар!"

Вошли одноглазые в дом и увидели: лежит на их ложе какой-то нарт, лежит, будто не видит их. Младший великан, самый большой обжора, побежал к очагу, а старший крикнул:

— Эй, малыш, откуда ты взялся? Ты занял нашу коновязь, вошел без спросу в наш дом и развалился на нашем ложе. Ты глуп, что ли? Не слыхал разве о нас, о братьях-иныжах?

Пока он так кричал, вернулся младший иныж. Рот его был раскрыт, единственный глаз пылал. Он крикнул:

— Кто-то съел наши пироги, съел целую ногу быка, а кости бросил обратно в котел. Рабыня наша не осмелилась бы так поступить. Вот виновник! — и он показал на Шужея.

— Слушай ты, малыш! — разозлился старший. — В своем ли ты уме? Как это ты вздумал расковырять нашу еду? Ты своими руками вынесешь со двора навоз от твоей грязной лошади!

Хижоко Шужей, не вставая с места, ответил твердыми словами:

— Вы думаете, иныжи, что если вы сильны, то вам должны принадлежать горы и долы? Если вы нена сытны, то должны грабить и убивать людей? Я не заблу дился, когда забрел к вам. Я прибыл с целью. А ка кова эта цель, я скажу вам, когда вы поедите: иначе вы все равно ничего не поймете, — знаю вас, обжор! Идите наполните свое брюхо, а потом приходите ко мне. Пого ворим.

Одноглазые пришли в ярость, крикнули:

— Нам не до еды, говори сейчас: что ты задумал?

— Не стану с вами разговаривать, пока вы не на едитесь, — сказал Шужей. — Наш разговор приведет к битве, так что лучше набейте брюхо мясом, чтобы по том не жаловаться: "Он нас победил потому, что мы были голодны!" Пока же я вам скажу только одно: в несчастный для себя день вы вернулись домой!

Иныжи пошли к очагу и с жадностью съели все, что приготовила им рабыня. Набив свои утробы, они вернулись к Шужею. Юный нарт, не вставая с места, опросил их:

— Наелись?

— Наелись, не наелись, — тебе нет до этого дела! — закричал старший великан. — Говори: с какою целью ты прибыл к нам?

— Я потому спрашиваю, наелись вы или нет, что нехватило вам сегодня бычьей ноги, — усмехнулся Шужей. — А прибыл я к вам вот с какой целью: хочу отвезти домой женщину, которую вы сделали своей ра быней.

Одноглазые захохотали:

— Ох, и глуп же ты, малыш!

А старший сказал, надрываясь от смеха:

— Ладно: отдадим рабыню. Но ты попробуй отнять ее у нас. Мы не будем перечить, если вот этот мальчик позволит тебе увезти ее, — и он указал пальцем на младшего великана.

— Эти слова справедливы. Принимаю их, — ска зал Шужей. Он поднялся, пошел к очагу и сказал ра быне великанов:

— Довольно тебе, матушка, терпеть муку от этих одноглазых. Отомщу им за твоих шестерых сыновей, за нартов, убитых иныжами. Крепись, не бойся, жди своего счастья.

— Только бы мне вырваться от них, только бы вер нуться к детям, к сыну и дочери, — большего счастья мне не надо! Эти одноглазые сильны, в их руках — не человеческая сила. Они убьют тебя, сын мой, они и меня убьют. Но раз ты хочешь бороться с ними ради спасения моей жизни, раз ты жертвуешь собой, раз твое сердце требует этого, то и в моем сердце есть муже ство, и мне не страшно и не больно будет умереть.

Так разговаривали между собой старая женщина и юный джигит, не обращая внимания на младшего иныжа, который стоял за дверями и слышал каждое слово. Когда Шужей вышел к нему, младший иныж громко захохотал и крикнул:

— Эй, болтун, с чего ты начнешь разговор со мной?

— Начну вот с этого, — сказал Шужей и со всей силой ударил младшего великана по носу. Из носу хлы нула кровь.

— Эй, малыш, — крикнул младший великан гну савым голосом, — разве так начинают борьбу?

— Так или не так, а некогда мне с тобой возиться, не стану же я марать руки в твоей крови!

Сказав так, Шужей взял под руку старую рабыню и вышел с ней из дому.

На дворе было два иныжа: старший и средний. Не глядя на них, Шужей отвязал серого коня, сел в седло, посадил перед собой женщину и тронулся в путь. В это время выбежал младший иныж. Братья посмотрели на него и увидели, что нос у него расплющен, сравнялся со щеками. Старший иныж сказал среднему:

— Догони его!

— Нет у меня охоты с ним возиться, — сказал средний. — Кроме того, младший ведь еще не боролся с ним по-настоящему. Я вижу, что человеческая сила этого молодого нарта больше нашей силы. В его сердце — пламя отваги. Он убьет меня и тебя.

Между тем конь Шужея медленно ступал по широкому двору. Видно было, что седок не торопится уезжать. Он остановил коня недалеко от дома, спешился, помог женщине сойти на землю, привязал поводья к седлу и стал ждать.

Первым прибежал иныж с расплющенным носом. Он загнусавил:

— Ты — мальчишка, и начал со мной драку, как мальчишка. Разве так борются взрослые люди? Но я вижу, что в тебе все же есть немного мужества, ибо ты не убежал! А теперь я выпущу из тебя душу.

— Разве я не знал, что мы еще подеремся с то бой? — сказал Шужей. — Говори: как хочешь драться?

— Хочу драться так, — сказал гнусавый. — Растя нем на земле свои бурки, положим на бурки по семи стрел каждый, начнем стрелять друг в друга. Кон чатся стрелы — приступим к конной борьбе. Вот так я хочу драться. Если боишься, малыш, — скажи.

— Согласен. А так как я первым нанес тебе удар кулаком и расплющил нос, то стрелять будешь пер вым ты.

Шужей разостлал свою бурку и положил на нее семь стрел. То же самое сделал гнусавый великан.

— Держись, — крикнул он и пустил в Шужея стрелу. Стрела задела ухо Шужея. Пришла его очередь стрелять. Он нацелился прямо в грудь иныжу, и стрела человека так пробила грудь великана, что кошка могла бы пролезть сквозь дыру.

Противники стреляли по семь раз. Шужей был легко ранен, а тело младшего великана кровоточило от тяжелых ран. Когда кончились стрелы, решили противники, как условились, продолжать борьбу, сидя на конях. Пока иныж натягивал поводья, испытывая боль от каждого своего движения, Шужей подлетел к нему и быстрым взмахом меча обезглавил его. Огромное тело великана свалилось в одну сторону, голова с потухшим глазом посередине лба — в другую.

Конь убитого великана поскакал домой с пустым седлом. Увидев коня без всадника, старший иныж сказал среднему:

— Наш младший оказался слабым и трусливым. Его, великана, убил маленький человечек! Недостоин наш младший того, чтобы мы оплакивали его, погибшего от руки малыша! Теперь ты, средний, надень свои доспехи, оседлай коня и убей человека!

Средний иныж ответил:

— Вслед за младшим наступит мой черед, а потом ты будешь убит этим малышом. Знаю, что еду я на вер ную гибель.

Средний иныж оседлал коня и поехал. Когда он увидел труп младшего брата, он воскликнул:

— Ты погиб, несчастный, из-за глупости старшего брата. Наш противник полон человеческой силы, и все мы умрем от его руки.

Тут вспыхнула в нем злоба. Он крикнул Шужею:

— Ты убил нашего младшего, чего же ты ждешь? Смерти своей?

— Я жду вас, старших, чтобы убить вас. Если бы не это дело, я давно бы был дома. Не задерживай меня, начинай битву. Как хочешь драться? — спросил Шужей.

— У меня такой обычай, — сказал средний иныж, — я сижу на коне и убиваю врага мечом.

— Хороший обычай. Начинай! — предложил Шужей.

Средний иныж размахнулся мечом и нанес Шужею тяжелый удар в плечо. От этого удара Шужей пришел в ярость, размахнулся мечом и рассек противника надвое. Конь убитого великана прискакал домой с пустым седлом. Тогда старший иныж надел боевые доспехи, сел на коня и поскакал на битву.

Увидев труп младшего брата, он воскликнул:

— Эй, младший! Это я приказал тебе вступить в поединок, и ты погиб. Если бы ты остался в живых, вышел бы из тебя сильный великан. Не дождался я этого срока, поспешил, и ты был убит по моей вине. Но теперь я отомщу за тебя.

Поскакал старший иныж дальше и увидел труп среднего брата. Сказал он:

— Эх, средний, ты погиб по своей трусости. Ты бо ялся смерти — и умер. Не в полную силу ты боролся, не свое желание исполнял ты, а мой приказ. Твоя душа не хотела битвы, — и вот остывает твое тело. Клянусь, что рядом с ним скоро будет остывать тело нашего врага!

Подскакав к Шужею, старший великан крикнул:

— Я приехал к тебе, человечек, твоя гибель при близилась к тебе. Начнем битву: ее начало будет твоим концом!

Шужей сказал:

— Вы, иныжи-братья, родились в разные годы, а умрете в один день. Не болтай попусту, а скажи: как хочешь драться?

— Драться будем так, — сказал иныж. — Для на чала пустим друг в друга по тридцать стрел. Одолеешь меня — делай со мной, что хочешь.

Когда противники натянули луки, сын женщины, спасенной Шужеем, сказал:

— Нарт Бадыноко, теперь мы должны выступить на помощь Хижоко Шужею. Старший великан — самый сильный, убьет он юношу!

Бадыноко ответил:

— Молчи. Если будет нужда в нашей помощи, я дам тебе знать.

Начался поединок. Все тридцать стрел Шужея впились в старшего иныжа, а из тридцати стрел иныжа только несколько попали в цель, но они тяжело ранили Шужея. Кончились стрелы, — сели противники на коней, взяли в руки мечи. Иныж размахнулся мечом, Шужей уклонился от его удара, но упал в беспамятстве: слишком тяжелы были его раны.

— Пора! — воскликнул молодой хозяин и поскакал на помощь Шужею. Но Бадыноко нагнал его и сказал:

— Я знал, что так случится, что старшего вели кана Шужей не одолеет. Поэтому я и не вступал в битву до сих пор. Мое дело — убить старшего иныжа. А ты еще молод, это дело не по плечу тебе. Кроме того, Шужей — мой воспитанник, и спасти его должен я один.

Старший иныж спешился, чтобы рассечь мечом Шужея, лежавшего на земле. В это время подлетел к великану Бадыноко, размахнулся мечом — обезглавил одноглазого, размахнулся еще раз — рассек надвое его огромное тело. Тогда положил Бадыноко на холку гнедого коня бездыханного Шужея, положил рядом старую женщину, спасенную от рабства, сел на коня и ускакал. Сын женщины помчался следом за Бадыноко. Когда всадник достиг многотравной луговины, женщина сказала:

— Добрый витязь Бадыноко, останови коня, я вы лечу того, кто спас меня, кто стал моим сыном.

Бадыноко спешился, снял с коня женщину и Шужея. Женщина пошла по луговине, нашла целебную траву и приложила ее к ранам Шужея. В это время прискакал ее сын. Он дал Шужею испить воды из прозрачного ручья, и Шужей пришел в себя.

— Что было со мной? — спросил Шужей.

— С тобой было счастье, — сказал Бадыноко. — Все иныжи убиты, а мать нашего хозяина — с нами.

— Эти слова, — радость, они — лучшее лекарства для моих ран. Теперь поедем к моему отцу.

Сказав так, Шужей сел на коня. Сел на коня и молодой хозяин, посадив в седло перед собой свою мать. Всадники пустились в путь. Они скакали так, что Бадыноко, по обычаю нартов, находился посередине, слева от него — молодой хозяин, а справа — Хижоко Шужей.

* * *

Целый месяц прожили Шужей и Бадыноко в гостях, и то был месяц радости: мать встретилась с детьми, отец — с сыном, нарт с другом. Шужей не отходил от Хижи, джигит и его сестра — от матери, и все они выказывали любовь и уважение Бадыноко. Но вот сказал Шужей своему старшему спутнику:

— Бадыноко! Я радуюсь тому, что нашел своего отца, но я тоскую по своей матери. Много времени про шло с того дня, как я отправился на поиски Хижи. Мать плачет, думает, что и сын пропал, как пропал ее муж. Так не пора ли нам вернуться домой?

Бадыноко передал слова Шужея молодому хозяину и услышал от него такой ответ:

— Нет для меня большей радости, чем проводить время с вами, но тоска матери сильнее радости госте приимства. Шужей прав, вам пора вернуться к жене Хижи. Как я отблагодарю Шужея за то, что он спас мою мать, за то, что он истребил убийц моих братьев? Быть может, мне не подобает говорить то, что я сей час скажу, но если я не скажу — кто скажет? Вот и го ворю: хочу выдать за Шужея мою сестру. Шужей стал уже сыном моей матери: пусть отныне буду я ему братом.

— Я помогу тебе, — сказал Бадыноко. — Твоя сестра красива, умна и домовита. Не может быть, чтобы Шужей не заметил этого!

Так Бадыноко стал сватом. Слушая его, Шужей то краснел, то бледнел от смущения. Он сказал, стыдясь поднять глаза на Бадыноко:

— Никогда я не думал, что ты скажешь мне такие слова. И во сне мне бы не приснилось это. Я не скажу, что девушка мне не нравится, но посуди сам, какие толки пойдут? Люди скажут обо мне: "Он поехал на поиски отца, а вернулся с отцом и женой". Не стыдно ли мне будет?

— Весь этот стыд беру на себя, — улыбнулся Ба дыноко.

Ответ Шужея обрадовал молодого хозяина, обрадовал его мать, а больше всего обрадовал девушку. Молодой хозяин отобрал из своего табуна пять лучших коней, оседлал их походными седлами, привязал к седлам путевые припасы. Так приготовившись к отъезду гостей, он обратился к Бадыноко:

— Все, что сделал для меня Шужей, он сделал не ради наживы, а ради любви к людям. Мы теперь с ним породнились, и я могу, не обидев его, предложить ему в дар целый табун. Но я знаю, что не примет он этого дара, поэтому дарю вам только трех коней. Ваши кони хороши для вашего края, а наши хороши для перехода через моря и океаны: тут с ними никто не сравнится… Примите их, прошу вас, как братьев!

Наступил час отъезда. Молодой хозяин сказал Хиже:

— Прости меня, нарт Хижа, ты истосковался у меня дома по жене и друзьям. Теперь будь счастлив! У тебя такой отважный и благородный сын, что нет на земле отца, которому ты бы мог позавидовать. Я благо дарен тебе и Шужею, не будьте на меня в обиде!

Белобородый старец ответил:

— Ты надеялся на меня и на моего сына, и твоя надежда была светла: ты думал об освобождении своей матери. Исполнилась твоя надежда, и я рад: разве твоя сестра не стала мне дочерью? Обиды нет, есть радость.

Хижа, Бадыноко и Шужей сели на подаренных скакунов. На четвертого коня села молодая жена Шужея, на пятого — ее брат. Кони Бадыноко и Шужея, гнедой и серый, скакали рядом с пустыми седлами. Когда переплыли на другой берег моря, Хижа предложил молодому джигиту, чтобы он вернулся. Но тот возразил:

— Могу ли я вернуться, не увидев, как Хижа всту пил в родной дом, как встретился со своей женой? Не я ли повинен в ее печали? Я поеду с вами!

На том и порешили. Всадники отправились дальше. Прибыли они в селение, где жил Бадыноко. Мать Бадыноко устроила пир в честь друзей ее сына. Хорошо отдохнув, всадники снова пустились в путь. Ехали они иногда быстро, иногда медленно и вступили, наконец, в то селение, где стоял дом Хижи.

Жители селения не узнали своих земляков, ибо Хижа сильно состарился с тех пор, как пропал без следа, а Шужей за время своего отсутствия созрел и окреп: уехал мальчиком, вернулся джигитом. Только серого коня Шужея узнали земляки и, увидев, что скачет серый конь с пустым седлом, решили: Шужей убит. Один из юношей селения бросился со всех ног к жене Хижи.

— Матушка, — сказал он ей, — принес я тебе весть.

— Какую весть ты принес мне, сын мой? — спро сила жена Хижи. — Обрадуешь — дам тебе награду.

— Я принес тебе не радостную весть, а печаль ную, — молвил юноша. — Только что я видел серого коня, на котором уехал твой Шужей. Проезжают мимо нашего селения люди, у которых в поводу скачет серый конь, скачет с пустым седлом. Выйди на дорогу, по смотри на коня Шужея. Если не отдадут тебе путники се рого коня, то ты хотя взглянешь на него. Вот моя весть.

Годы и горе состарили жену Хижи, глаза ее потускнели от слез, но попрежнему был ясен ее разум. Она сказала:

— Хорошую весть ты принес мне, сын мой. А мо жешь ли ты мне сказать, сколько всадников прибыло в селение?

— Пять всадников, — ответил вестник. — Один бе лобородый старец, один зрелый витязь, два молодых джигита, а пятый — девушка. Кони их — не нашей по роды, если не считать серого коня Хижи, который ска чет с пустым седлом.

— Сын мой, ты принес мне весть о моем муже и о моем сыне. Выбери из моего табуна лучшего коня и возьми его себе в награду за радостную весть. А вот и всадники прибыли.

И сказав так, жена Хижи выбежала навстречу мужу и сыну.

Семь дней и семь ночей длился пир в честь возвращения Хижи и Шужея, в честь молодой жены Шужея, в честь Бадыноко — наставника Шужея. Гости разъехались, а Шужей остался дома со своей молодой женой, с отцом, с матерью. Долго прожил Шужей на нартской земле, и прожил жизнь свою счастливо.

Как Бадыноко ввел в Стране Нартов новый обычай

Был у нартов старый, но плохой обычай.

Когда мужчина становился таким дряхлым, что не мог уже вытащить тремя пальцами меч из ножен, не мог сесть без чужой помощи на коня, не мог натянуть лук, чтобы подстрелить дичь, не было уже у него силы, чтобы надеть на ноги ноговицы, чтобы держать грабли в руках, чтобы сложить копну сена, не было уже у него силы, чтобы не дремать, охраняя стадо, — сажали этого дряхлого старца в плетеную корзину и выносили из селения.

Выносили и поднимали на вершину Горы Старости. К плетеной корзине приделывали большие каменные колеса и пускали корзину вниз по обрыву — в пропасть…

Так поступали со стариками. И со старухами поступали точно так же.

Настало время, когда отец Бадыноко, Бадын, превратился в глубокого старца, дряхлого и бессильного… Это не было удивительным, ибо и голову самого Бадыноко время успело немного посеребрить. Бадыноко любил своего отца, которого он узнал, уже будучи юношей, мучился из-за того, что должен своими руками столкнуть отца в пропасть, но что ему оставалось делать, если у нартов нарушение обычая считалось позором? Разве позор не страшнее смерти?

Скрывая свою печаль, сплел Бадыноко из хвороста корзину, посадил в нее отца, поднял Бадына на вершину Горы Старости, приделал к корзине два огромных каменных колеса и сказал:

— Отправляю тебя, отец, на гибель. Не меня вини, а нартский обычай. Прощай!

Бадын ничего не сказал в ответ, и от его молчания стало тяжелее горе Бадыноко. Он толкнул корзину, и она покатилась дорогой смерти. Все ближе и ближе она подходила к пропасти, все чаще и чаще билось сердце Бадыноко. У самого края пропасти корзина внезапно остановилась, зацепившись за пень. Ветер стал ее качать над бездной, белая борода Бадына развевалась на ветру, и старик не выдержал, засмеялся.

— Отец, чему ты смеешься? — спросил Бадыноко.

Бадын, не переставая смеяться, ответил:

— Я подумал, что, когда ты одряхлеешь и твой сын сбросит тебя с Горы Старости, твоя корзина тоже заце пится, быть может, за этот самый пень. Разве это не смешно?

Добрый смех отца, приговоренного к смерти, ранил Бадыноко в самое сердце. Он подбежал к отцу и сказал, как человек, принявший твердое решение:

— Пусть нарты делают со мной, что хотят, но я не отправлю тебя по дороге смерти!

— Если хочешь знать правду, сын мой, — ответил старик, — то я не очень большой охотник болтаться без дела на том свете. Верно то, что бесполезная жизнь — хуже смерти. Но разве я не в силах принести людям пользу? Я не могу работать, но зато могу думать!

Бадыноко вытащил отца из корзины, сбросил корзину в пропасть, а отца отнес в горную пещеру. Положив его на травяное ложе, он сказал старику:

— Отец! Здесь и живи, живи тайно, чтобы никто не узнал о тебе: иначе нарты разгневаются на меня за на рушение обычая. А я каждую неделю буду приносить тебе еду.

Так шло время. Бадын жил в пещере, а Бадыноко приносил ему каждую неделю пищу.

Случилось так, что не уродились плоды в Стране Нартов. И в следующем году плодовые деревья не дали урожая. И еще год прошел, а плодовые сады оставались голыми. Ни единого яблока, ни единой груши не было в нартских садах.

Однажды настал день, когда Бадыноко понес пищу отцу. Проходя мимо реки, он заметил три яблока, которые плавали в воде.

"Отнесу эти яблоки отцу", — подумал Бадыноко и влез в реку. Но яблоки нырнули в воду и исчезли. Бадыноко опечалился, и печаль не сошла с его лица даже тогда, когда он вступил в пещеру. Это заметил старый Бадын. Он спросил:

— Чем ты опечален, сынок?

— Взяла меня досада, — сказал Бадыноко. — Когда я шел к тебе, увидел я в реке три яблока. Хотел я их принести тебе, но едва я залез в воду, — яблоки исчезли.

— Не печалься из-за этого, сын мой. Только впредь не ищи яблок в реке. Ходи с поднятой головой, — най дешь яблоки.

Так поучал Бадын своего сына. Бадыноко простился с отцом. Долго бродил он по лесам и ущельям, бродил с поднятой головой. Забравшись в лесную чащу, он увидел яблоню и грушу. Они стояли у самой реки. На каждом дереве росло по одному плоду. Бадыноко сорвал оба плода и принес их нартам.

Обрадовались нарты, посеяли семена этих плодов, и снова яблони и груши расцвели на нартской земле.

Прошло много времени, и новое горе постигло нартов: начался падеж скота. Смерть унесла всех баранов, осталось только несколько овец. Испугались нарты: исчезнут с лица их земли все овцы и бараны, ибо как могут дать потомство оставшиеся овцы, если погибли все бараны?

Собрались нарты на свою Хасу, но ничего не могли придумать. Между тем овец становилось все меньше. Тревога охватила Страну Нартов. Эту тревогу Бадын прочел в глазах своего сына, когда тот принес ему пищу. Старик спросил:

— Почему так пасмурен твой взгляд? Может быть, тебе надоело заботиться обо мне?

— Я радуюсь заботе о тебе, — ответил Бадыноко. — Но мало радости в Стране Нартов. Был падеж, погиб скот, осталось только несколько овец, но как они дадут потомство, если нет баранов?

— Не горюй, Бадыноко, — сказал старик. — По гони оставшихся овец на то место, где Амыш пас первых баранов. Увидишь, что через год овцы дадут потомство.

Бадыноко знал то пастбище, где давным-давно, когда на земле появились первые бараны, пас свою отару Амыш, покровитель животных. На это высокогорное пастбище и пригнал Бадыноко нартских овец.

Овцы понюхали землю, на которой паслись первые бараны — предки всех нынешних баранов, и спустились в селение. На следующий год каждая из них принесла по три, по четыре, а то и по пять ягнят. Так в Стране Нартов опять появились отары овец.

Прошло много времени, и снова горе посетило нартов: во время уборки урожая выпал небывалой силы град и побил все просо. Остались нарты без проса, даже без семян проса. Нарты не знали, как помочь своему горю.

У Бадыноко осталось еще с прошлого года немного проса. Он поджарил его и отнес отцу. Старый Бадын много лет жил в пещере, не видя друзей, вдали от нартов, и потому каждое посещение сына было для него радостью. Но увидев, что сын принес ему мало проса, он огорчился и сказал с обидой:

— Видно, я тебе надоел, если ты принес мне такую крохотную горсточку проса!

— Не обижайся, отец, — промолвил Бадыноко. — У нартов горе: град побил весь урожай проса, даже се мян у нас не осталось. Не знаем, как нам быть, что делать.

— Не надо горевать, — ответил Бадын. — Запряги волов и вспаши все дороги, по которым Тхаголедж возил первое просо, вспаши старый ток бога плодо родия.

Бадыноко запряг волов и поехал на ток Тхаголеджа, проехал по всем дорогам, по которым бог плодородия возил просо. Зерна проса, которые рассыпались после первой на земле молотьбы, дали чудесный урожай. Снова появилось в Стране Нартов просо, и, собрав его, устроили нарты санопитие. Первую здравицу нарты произнесли в честь Бадыноко, спасшего Страну Нартов от гибели плодов, овец и проса. Воздав хвалу Бадыноко, нарты спросили его:

— Скажи нам, Бадыноко, как ты нашел яблоко и грушу, как ты устроил так, чтобы овцы дали потомство, хотя все бараны погибли, как ты получил обильный уро жай проса, не посеяв зерен?

Бадыноко вышел на середину Хасы Нартов и сказал:

— Нарты, не моя это заслуга!

— Чья же? — удивились нарты.

— Поклянитесь, что вы не разгневаетесь, не вы хватите мечей из ножен, и я вам поведаю всю правду.

Эти слова Бадыноко еще более удивили нартов, и они воскликнули.

— Клянемся!

— Тогда узнайте правду, — начал Бадыноко. — Во мне так сильна любовь к моему отцу, что я не мог убить его. Я скрыл его в пещере и каждую неделю приношу ему пищу. Это мой отец, белобородый Бадын, научил меня, как поступить, когда погибли наши плодовые сады, наш скот и наше просо. Если снова расцветают в Стране Нартов яблоки и груши, если снова пасутся на наших лугах отары овец, если снова собирают нарты обильные урожаи проса, то это не моя заслуга, а заслуга моего отца. Я только исполнял его мудрые советы. А если бы я спустил его с Горы Старости по дороге смерти, то мы лишились бы и плодов, и овец, и проса.

Выслушав Бадыноко, нарты воскликнули:

— Да продлятся твои годы, нарт Бадыноко, ты — гордость своего отца, гордость Страны Нартов!

Порешили нарты: отменить старый обычай, ибо он плох, не увозить дряхлых стариков на вершину Горы Старости, не бросать их в пропасть по дороге смерти, а лелеять их старость и слушаться их мудрых советов.

Так ввел Бадыноко в Стране Нартов новый обычай. Это был хороший обычай, и старики жили с тех пор до самого предела своей жизни, наставляя нартов мудростью и благословляя Бадыноко. Но сам Бадыноко не дожил до дней старости, ибо он погиб от стрелы коварного Джилахстана.

Гибель Аши

Детство Ашамеза

Песнь об Ашамезе

Как Ашамез нашел свою свирель

А надо сказать, что свирель у Ашамеза была не простая, — то была свирель Тхаголеджа, бога плодородия. Один конец у свирели был белый, другой — черный. Песня, что лилась через белую скважину свирели, не похожа на ту, что лилась через черную. Дует Ашамез в белый конец, и жизнь становится цветущей, изобильной, а подул бы в черный — исчезла бы радость на земле, повяли бы травы, погибли бы люди и животные.

Скачет Ашамез к Ахумиде, и льется через белую скважину свирели чудесный напев.

Едет-скачет Ашамез к Ахумиде. Прискакал во двор Емзага, спешился. Тонкостанный нарт понравился красавице. Загадала она ему загадку — не отгадал.

— Эх ты, витязь незадачливый! — сказала Ахумида, и в словах ее была издевка:

Ашамез разгневался, быстро вышел из комнаты, позабыв заветную свирель. Он вскочил на коня и уехал. Ахумида заметила забытую свирель, кинулась за Ашамезом, да где там, — уж его и след простыл — скрылся он за облаками. Всматривается Ахумида в облака, хочет различить в них серого коня Ашамеза, но вместо него видит скачущего рыжего коня. Приближается скакун, и в его седоке узнает Ахумида того черного джигита, который недавно просил ее руки.

Поперек злого пути его давно лежит неодолимая преграда. Это — свирель Ашамеза. Много раз дракон пытался похитить свирель, приносящую людям счастье. Он узнал, что Ашамез оставил свою свирель у Ахумиды, за свирелью он и скачет на коне. Вот он прискакал во двор Емзага, увидел Ахумиду, выхватил свирель из ее рук и полетел под облака.

— Эй, нарты, на помощь! — вскричала Ахумида. Но никто не отозвался, никого не было поблизости. Увидела Ахумида оседланного коня своего отца, вскочила на него и помчалась за черным всадником.

Песнь об Ахумиде и Ашамезе

Нарт Химиш

Сильным и храбрым считался Химиш среди нартов, но он сторонился других и всюду любил ездить один. Однажды отправился одинокий всадник на охоту. Долго не было удачи охотнику, но вдруг увидел Химиш издали оленя. Стрелять из лука не было нужды, потому что олень сам несся навстречу охотнику; когда же Химиш натянул тетиву, он заметил маленького человечка, скачущего верхом на зайце. Заячий всадник проскочил между ног Химишева коня и метнулся к оленю. Удивился Химиш: отчего это олень мигом упал замертво? Когда нарт подъехал ближе, маленький человечек, быстро и ловко содрав оленью шкуру, разделывал тушу добычи.

— С удачной охотой! — приветствовал его Хи миш.

— Желаю и тебе удачи! Будь гостем: нежданное угощение слаще всего, — ответил человечек, почти тельно встал и взял коня Химиша.

Спешившись, Химиш сказал:

— Я видел, как ты и олень бежали друг другу на встречу, но я не знаю, отчего пал олень.

— Это моя стрела угодила ему в самое сердце. Я угощу тебя свежим мясом, — сказал заячий всад ник и повел Химиша к себе в гости.

С трудом влез Химиш в маленькое жилище, которое оказалось внутри светлым и просторным. Это было жилище испов. Нарты говаривали о народе испов: "Головы у них маловато, а хвоста многовато". Когда-то это маленькое племя было сильным и славилось своей хитростью. Немало тревог и огорчений доставляли нартам испы, но в последнее время они ослабели, перестали быть опасными и нарты редко о них вспоминали.

Из этого племени и был человечек, пригласивший к себе Химиша. Он знал о силе и храбрости своего гостя и счел великим счастьем принять у себя знаменитого нарта. Яств и сано у него было достаточно, а обычай был таков: если гость вошел в дом — он должен гостить не меньше трех дней и трех ночей.

Химиш остался и на другой день. Хозяин отправился в поход и приказал своей дочери заботиться о госте, чтобы тот не скучал.

Маленькая красавица послушно исполнила наказ отца, да и по душе ей был красивый и почтительный нарт. Недолго они были вместе, но очень приглянулись друг другу.

— Послушай, девушка, — сказал Химиш, — я тебя полюбил, выходи за меня замуж…

Девушка подумала и ответила:

— Хоть и мала я ростом, но любовь в моем сердце велика. Я буду тебе верной женой, только за помни: если ты когда-нибудь, хоть в шутку, попрек нешь меня моим малым ростом и назовешь меня "ра зиней-недоростком", то больше не считай меня своей женой.

Химиш охотно согласился, съездил домой, а воротясь, женился на красавице с дозволения ее обрадованного отца.

Нарт Химиш всюду ездил один, но добывал в походах и на охоте не меньше, чем иные нарты. Он был ловок, удачлив и прямодушен.

Злобный Маруко завидовал Химишу, не любил его. Как-то раз Химиш отправился на охоту и встретился в чаще с Маруко и его родичами. Химиш услышал свист стрел, треск ломавшихся сучьев, лай собак и увидел на поляне юношу, стерегущего коней.

— На кого вы охотитесь? — спросил его Химиш.

— В этом лесу появился небывалой величины ка бан; говорят, он из страны чудовищ; два дня за ним гонятся. Кабан уже двум охотникам распорол жи воты, — ответил Химишу юноша, стерегущий коней.

Вскоре на поляне собрались охотники, чтобы отдохнуть и подкрепиться едой. Они были хмуры и недовольны— столько времени безуспешно гоняться за кабаном!

Приветливо обратился к ним Химиш:

— Добрый день, храбрые нарты! Что вы головы повесили?

— Здравствуй, Химиш! — нехотя отвечал Ма руко. — Хотел бы я видеть, как бы ты на нашем месте держал голову, да, пожалуй, после встречи с кабаном у тебя бы и не осталось головы на плечах.

— Э, — добродушно ответил Химиш, — а может быть, я и управлюсь с вашим страшным кабаном.

Его слова задели за живое Маруко, он быстро поднялся и сказал:

— Идем с нами! Мы станем гнать его с одной стороны, а ты становись напротив, раз ты так уверен в своих силах.

Охотники пошли в глубь леса, а Химиш выбрал место, откуда ему было удобно подстрелить кабана, когда нарты его выгонят.

Вероломный Маруко был уверен в том, что Химиш не справится с кабаном. Встревоженный шумом, кабан спустился с лесного нагорья и оказался неподалеку от Химиша. Охотник пустил в него стрелу. Огромный кабан рухнул на землю так, что в лесу все затрещало. Химиш бросился на него с ножом, схватил его за горло и всадил нож в сердце кабана. Подоспели к месту схватки незадачливые охотники и завистливо глядели на Химиша, который выволок на поляну убитого чернобурого кабана. А Химиш вскочил на коня и уехал, оставив свою добычу.

Обозлился Маруко: "Не можем мы ходить с ним по одной земле!" — и дал клятву отомстить Химишу за то, что он так опозорил его. Маруко решил предательски убить Химиша.

Однажды он позвал его с собой в поход.

Хоть и был Химиш одиноким всадником, но — добрый и доверчивый — согласился на просьбу Маруко, не подозревая злого умысла.

Перед отъездом Маруко и его охотники затеяли пир, а Химиш, зная, что в дорогу нужно захватить побольше пищи, послал юношу к своей жене сказать, чтобы она припасла все, что надо.

— Передай Химишу: скоро будет готово, — ска зала маленькая гуаша посланному. Видя, что она за мешкалась, Химиш снова послал юношу и снова по лучил тот же ответ. И в третий раз пошел торопить маленькую гуашу посланец, а она все говорила:

— Сейчас кончу, сейчас все будет готово, — пусть потерпит!

Наконец Химиш сам пошел к жене и, войдя в жилище, шутливо молвил:

— Что же ты так долго собираешь, моя разиня- недоросток? Эдак мы слишком задержимся.

Хотя маленькая гуаша стояла в сторонке, у очага, но она услышала слова мужа. Она отдала ему припасы и молча ушла в свой покой.

А Химиш вместе с другими нартами отправился в поход.

Маруко и его приспешники, зная, как храбр Химиш, боялись напасть на него открыто и решили предательски убить его.

Много дней и ночей провели всадники в дороге и, перейдя горную цепь, спустились в широкое ущелье. Тут они спешились, стреножили коней и стали отдыхать.

В этом ущелье, по слухам, часто бродили иныжи.

Самый младший из охотников стерег коней и вдруг услышал грозный шум: с горы с грохотом низвергалось семиголовое чудовище. По пути оно вырывало и разбрасывало вековые деревья, сдвигало и отшвыривало скалы.

Охотники мигом вскочили на ноги и обнажили мечи. Когда же одного из них чудовище разорвало на части, Химиш бросился с мечом на великана и после отчаянной схватки отрубил иныжу одну голову. Охотники спокойно следили за единоборством и ждали гибели Химиша: где же ему одолеть такое чудовище?

Но когда Химиш отрубил седьмую голову иныжа, Маруко встревожился и воскликнул:

— Эге, так, пожалуй, он и вправду выйдет из боя победителем! Не надо упускать случая, нанесем ему удар сзади!

Так сказал завистливый и вероломный Маруко и ударил сзади Химиша. Замертво упал Химиш и, падая, взглянул на убийцу.

Ужас объял Маруко от этого предсмертного укоризненного взгляда. Преодолевая страх, он проворчал:

— Пропади он пропадом, этот Химиш, мне его не жалко, а жалко, что меч мой затупился о его по звонки.

Маруко со своими охотниками уехал домой, а тело храброго Химиша расклевали черные вороны.

Детство и юность Батараза

А в это время жена Химиша — маленькая гуаша — родила сына и как только родила, то, даже не покормив его грудью, собралась вернуться в отцовский дом: не могла она простить Химишу того, что он не сдержал данного ей когда-то слова, обозвал ее разиней-недоростком!

Никто еще не знал о горькой участи Химиша. Старики и старухи, обеспокоенные решением гуаши, упрашивали ее хоть раз покормить своим молоком новорожденного, но маленькая гуаша оставалась непреклонной. Гневалась она на своего мужа, но ее материнское сердце болело о сыне, и она сказала нартам:

— Запомните, что мой сын не возьмет ничьей груди. Не поите его ни коровьим, ни овечьим, ни козьим молоком, а поите его ореховым соком. Ореховый сок заменит ему материнское молоко.

Когда нарты вернулись из похода, они стали размышлять о том, как быть им с маленьким сиротою. Одни даже советовали убить его, бросить в море. Но мудрым старикам очень понравился крупный, не по возрасту резвый ребенок.

— Могучий вырастет нарт, — говорили они.

— Он будет так же смел и силен, как Химиш, — сказал старейший из нартов. — Воспитаем его, не говоря ему о гибели отца. Много подвигов и славных дел совершит он, потому назовем его Батаразом — "Много подвигов совершающим".

Так и назвали ребенка и отдали его на воспитание мудрой женщине по имени Ваква. Старухе полюбился красивый и смышленый мальчик и, устремив на него свой проницательный взор, она сказала:

Так сказала приемная мать и отвела мальчику подобающее ему место.

Вернулась Ваква от соседей и увидела своего любимого приемыша на полу. Она воскликнула:

Любя своего воспитанника и тревожась о его судьбе, Ваква пошла к мудрому старцу, которому доверяла, и привела его к себе.

Долго смотрел старец на необыкновенного мальчика и сказал:

— Много было на земле богатырей, много сказаний о славных нартах переходят из уст в уста, но этот мальчик превзойдет все виденное и все слышанное. Береги его, и пусть Маруко не знает о необычайном его росте и мужестве, а то не сдобровать Батаразу.

Ваква скрывала от всех необыкновенный разум и недетскую силу своего приемыша.

Батараз стал жить в тайной пещере. Пока он был мал, старая Ваква приходила к нему оберегать его ночью, а дни проводила дома. Время шло. Батараз подрастал, выходил из своей пещеры, бродил по ближнему лесу, стрелял из лука, который ему принесла Ваква.

— Слушай, — сказал он однажды своей прием ной матери, — я научился владеть луком, я сбиваю на лету птицу, попадаю стрелой в бегущую лань. Если бы у меня был конь, я бы уезжал подальше и охотился на зверей.

— Не торопись, сынок, кости твои еще не окрепли, для езды на могучем альпе ты еще не на брался сил, побегай пока, нарт должен быть быстро ногим. Научись догонять зверей, а не только стрелять в них.

И Батараз стал гоняться за горными ланями: быстрый в беге, он без труда догонял лань и хватал ее за заднюю ногу.

Любовно следила за ним старая Ваква. Однажды она сказала Батаразу:

— Видала я, сынок, что ты легко отодвигаешь меньший из камней, лежащих у входа в твою пещеру. Не попробовать ли тебе поднять этот камень и отбро сить в сторону?

Батараз поднял камень одной рукой и отбросил на сто шагов; он хотел поднять и другой камень, побольше, но Ваква его удержала.

Однажды Батараз забавлялся метанием камней. Поднял он лежавший у пещеры большой камень и бросил его так, что при его падении затрещали вековые деревья и загрохотало в ущелье. Старая Ваква в это время как раз подходила к пещере. Увидев, что делает юноша, она сказала:

— Ты хватаешь за ногу бегущую лань, сби ваешь птиц с облаков. Ты зашвырнул камень вели чиной с дом так далеко, что его не видно. Скоро, сынок, ты будешь достоин прекрасного коня.

Как-то Батараз отошел далеко от пещеры и очутился в густом березовом лесу. Березы были очень велики и трава под ними высока и сочна.

Юноша влез на дерево, чтобы оглядеть окрестность, и увидел, как на ближнюю полянку вышел из чащи табун вороных коней.

Когда они приблизились, Батараз прыгнул с дерева, чтобы поймать одного коня, но кони шарахнулись от него и ускакали. Он не стал их преследовать, а просидел всю ночь на дереве, думая, что утром красивые кони придут обратно. Так и случилось: в полдень вороные кони появились на той же самой полянке. Батараз прыгнул с дерева, схватил одного из коней за заднюю ногу и удержал, а остальные ускакали. С трудом Батараз усмирил коня, вскочил на него и долго гонял; но конь не понравился юноше: далеко ему было до настоящего альпа. Батараз позволил ему скакать куда хочет, и конь двинулся но направлению к морю. Батаразу хотелось узнать, где обитает табун, из которого он взял коня.

Долго нес его вороной конь, и, наконец, перед всадником показалось море. Вороной ринулся в воду вместе со своим седоком. Скоро Батараз почувствовал, что конь слабеет и вот-вот пойдет ко дну. Отпустив коня, он поплыл обратно к берегу. Ступив на берег, шел он целую ночь и под утро вернулся в тайную пещеру.

Когда Ваква пришла к своему питомцу, он сказал ей:

— Не пора ли открыть мне, кто мой отец и кто его убийца? Я уж достаточно возмужал, чтобы от платить за отца.

— Ой, сынок, ты еще не так силен, чтобы бо роться с убийцей твоего отца. Не торопись, подожди: придет время — я сама тебе назову имя убийцы.

Видя непреклонность старой Ваквы, Батараз не стал упрямиться. Он рассказал ей о табуне вороных, о том, как поймал одного коня, как отпустил его, потому что он ему не приглянулся.

— Это заморские кони, — сказала Ваква. — Они приходят в наш лес, чтобы попастись. Заморские кони — настоящие альпы. Но для тебя, мой джигит, пригоден только вожак альпов; если он попадется тебе на глаза, — захвати его. Я и аркан тебе при пасла на случай.

Юноша три дня и три ночи просидел в березовом лесу, ожидая чудесных коней, и только на четвертое утро появился заморский табун.

На этот раз среди лошадей Батараз заметил черносмоляного коня удивительной красоты, силы и резвости.

Недолго думая, молодой нарт закинул аркан и поймал красавца-коня. Конь так рванулся, что разорвал аркан и чуть не ускользнул от Батараза, но юноша схватил его за уши и вскочил на него. Целый день безустали объезжал вороного Батараз, но не мог усмирить его. Пытаясь сбросить всадника, конь вдруг рванулся, перелетел через вершину горы и поскакал по ущелью. Это было не лесистое, просторное место, и нарт дал волю коню, — пусть скачет сколько его душе угодно.

Только к вечеру Батараз слез с коня. Укрощенный конь не сдвинулся с места.

— Вот это настоящий альп! — ласково сказал юноша и потрепал по шее своего нового друга. — Что ж, Карапца, теперь поедем домой.

Так Батараз дал имя своему вороному. У пещеры его радостно встретила Ваква.

— Я вижу, сынок, — сказала она, — что ты нашел достойного альпа. Вот взгляни, я приготовила отмен ные доспехи, седло, уздечку и все, что нужно всаднику.

Полюбовался Батараз принесенным снаряжением и только хотел спросить Вакву, как она уже ответила ему:

— Я знаю, о чем ты хочешь спросить меня. Теперь я скажу тебе, кто убил твоего отца, славного нарта Химиша. Убил его вероломный Маруко со своими родичами-приспешниками.

— Я исполню свой долг! — воскликнул Бата раз. — Я отплачу пролившим кровь моего отца. Больше мне нечего делать в лесной пещере. Или я вернусь домой, или ты услышишь обо мне.

Добрая Ваква обняла его, благословила, и Батараз на своем Карапце отправился в дальний путь.

Как Батараз покарал Маруко

Как Батараз освободил Насрена, прикованного к вершине горы

Как Батараз привез нарта Уазырмеса домой

Когда Батараз был еще юношей, в Стране Нартов жил мудрый старый нарт Уазырмес. У Уазырмеса была дочь красавица, которая полюбилась Батаразу. И Уазырмес непрочь был иметь зятем такого храбреца, как Батараз.

Одноглазые великаны, жившие за горными цепями, похитили однажды ночью Уазырмеса и увели с собой в горы. Погоня вернулась ни с чем.

В это время Батараз женился на дочери Уазырмеса. Шумно праздновалась свадьба Батараза: нарты пировали, плясали и джигитовали. Но молодая жена Батараза, добрая и приветливая, была молчалива и печальна.

— Что с тобой? — спросил ее Батараз. — О чем ты печалишься?

— Ты бы и сам мог догадаться о причине моей печали, — отвечала молодая жена. — Как мне не то сковать, когда любимый отец мой в плену у одногла зых. Если хочешь видеть меня радостной, — поезжай, вызволи отца моего Уазырмеса!

Молча вышел Батараз и отправился за советом к своей приемной матери Вакве.

— Трудное дело, — сказала Ваква. — Далеко, за горными цепями, живут иныжи, похитившие Уазырмеса. На своем коне тебе туда не добраться. Через эти горы перенесет тебя только конь самого Уазырмеса, но он от тоски по хозяину скрылся в пе щеру и выходит оттуда лишь по ночам; даже солнце не видит этого коня.

"Ладно…" — подумал Батараз и, взвалив на плечо седло коня Уазырмеса и заткнув за пояс уздечку, пошел искать пещеру, в которой скрывался конь. Заметив дикую тропу, витязь долго шел по ней, не сворачивая с пути. Наконец он увидел пещеру, но не зашел в нее, а влез неподалеку на высокое ветвистое дерево и стал ждать ночи. Ровно в полночь выбежал из пещеры статный конь и направился к озеру, и в то мгновенье, когда он пробегал под деревом, Батараз спрыгнул прямо на коня. Как ни противился, ни упирался конь, Батараз обуздал его, оседлал и пустился в путь.

Страна иныжей находилась за семью горами. Преодолев шесть горных цепей, Батараз въехал в широкую долину, где встретил дряхлого старика-табунщика. Когда старик увидел коня, на котором ехал Батараз, он горько заплакал, а конь двинулся к нему и припал головой к его плечу.

"Неужели это хозяин коня — Уазырмес? — подумал витязь; очень дряхлым и изможденным показался ему старик. — Уазырмес был не таким, когда жил в Стране Нартов!"

— О чем ты плачешь, дед? — спросил Батараз.

— Мой верный конь под тобой, юноша. Немало мы с ним совершили славных дел. Увидел я его, вспомнил свою родину, близких своих, и тяжко мне стало.

— Так, значит, ты и есть Уазырмес? В поисках тебя я пересек горные цепи. Утешься, я отвезу тебя домой.

— Эх, добрый витязь, — возразил Уазырмес, — одноглазые загубят тебя, они так сильны, что никто их не может одолеть, — если мы убежим, они тотчас нагонят нас.

— Посмотрим, кто кого одолеет, я и не соби раюсь убегать от них, — я хочу открыто сразиться с ними и отплатить им за все твои страданья. Не печалься, а скажи лучше: как мне добраться до них.

— Пересеки еще одну горную цепь, а за нею большую долину, — там ты увидишь высокую башню одноглазых, — ответил Уазырмес, дивясь храбрости всадника и не веря в свое спасение.

— Продолжай пасти лошадей, а я скоро вернусь к тебе, — бодро сказал Батараз и поехал по пути, указанному Уазырмесом. Он пересек еще одну гор ную цепь, очутился в широкой зеленой долине и, обнажив меч и отпустив поводья, в раздумье напра вился к башне. У входа в башню Батараз увидел спя щее семиголовое чудовище и рядом девушку, отго нявшую от него мух. Батараз замахнулся мечом на семиголового великана, но девушка встала между ве ликаном и витязем. Батараз опустил меч, — он не мог ударить женщину.

— Храбрый пришелец! — молвила девушка, — своим мечом ты не можешь сразить иныжа, — вот висит его меч, возьми и убей семиголового.

Батараз взял тяжелый меч и одним взмахом отсек чудовищу шесть голов.

Великан проснулся и сказал:

— Ну, что же, ударь еще раз.

— Один мой удар равен многим, — отвечал ему витязь.

— Эх ты, храбрый нарт, напал на спящего. Ты бы разбудил меня, тогда и рубил бы мечом.

— Я никогда не нападал на спящего, — сказал Батараз, — но вы, племя одноглазых, так жестоки и коварны, что я решил ответить коварством на ко варство. А предсмертную просьбу твою я исполню. — И нарт ударил мечом по седьмой голове чудовища, но седьмая голова осталась целой, а шесть голов вдруг от росли снова.

С громким ревом иныж набросился на витязя, и между ними началась жестокая схватка. Звон двух мечей, подобно раскатам грома, раздавался в долине; искры от ударов, подобно грозовым молниям, освещали ее. В страхе девушка следила за поединком. Наконец меч иныжа разлетелся на куски от ударов нарта. Юноша, как охапку сена, отбросил врага в сторону и занес над упавшим острый нож. Он вонзил его в сердце иныжа, и семиголовый испустил дух.

Батараз посадил девушку на коня и поскакал. Вернувшиеся из похода одноглазые не решились погнаться за храбрым победителем чудовища.

— Откуда ты родом? — спросил в дороге Бата раз спасенную им пленницу.

Девушка рассказала:

— Моя семья жила мирно на берегу моря, но одноглазые убили моих родителей и унесли меня. Много девушек погубили свирепые иныжи, а тот, ко торого ты убил, оставил меня в живых, чтобы я от гоняла мух от его семи голов.

Вскоре они встретили Уазырмеса. Старец сел на коня, и всадники поехали в Страну Нартов. Дорогой Батараз спросил Уазырмеса:

— Что бы ты сделал, если бы твоя дочь вышла замуж без твоего согласия?

— Я отнял бы ее у мужа и выдал бы за храб рейшего из храбрых, совершившего то, чего до сих пор никто не мог совершить, — ответил Уазырмес.

Батараз промолчал и подумал: "Наверное теперь Уазырмес не будет гневаться на то, что я женился на его дочери".

Когда они приехали во владения нартов, свадебный пир стал еще веселее, еще шумнее. А в честь возвращения Уазырмеса нарты устроили санопитие, продолжавшееся много дней и много ночей.

Как Батараз убил дракона

Однажды один из нартов высватал невесту из дальних, чужих краев. Старшие нарты знали, что дорога в этот край опасна, и желали, чтобы сватов, отправлявшихся за красавицей, сопровождал прославленный Батараз, но не решились позвать его: не со всеми нартами Батараз был в дружбе.

Благополучно добравшись, отпировав, сколько положено, посланные усадили в повозку невесту и пустились в обратный путь. После трех дней и трех ночей они сделали привал в широкой долине, которая вся поросла высокой густой травой. Среди долины текла широкая бурная река. Отдохнув, всадники сели на коней, но вдруг заметили: туман не туман, а что-то странное реяло и клубилось в воздухе. Высланные вперед всадники увидели на реке диковинное зрелище: огромное чудовище заполнило все русло реки, втягивало в себя воду, а потом изрыгало ее, и брызжущие струи воды казались туманом. Чудовище обдало своим дыханьем и струями воды всадников, и они свалились с конями на землю.

В это время к ним подползла черная змея и сказала человеческим голосом:

— Если вы, нарты, не отдадите в жертву Дра кону вашу красавицу-невесту, то погибнете в этой долине. Отдадите, — поезжайте свободно.

Вскочили всадники и, приехав к своим, рассказали о виденном и слышанном. Нарты испугались — не одолеть им чудовища, и решили так: чем всем погибать, пусть лучше достанется чудовищу одна невеста.

Свадебный обоз без невесты вернулся в Страну Нартов. Старики-нарты, сокрушаясь, что их род покрыт позором, отправились к мужественному Батаразу с мольбой — выручить девушку.

— Те, кто опозорили нартское племя, сами дол жны смыть пятно бесчестья! — сурово ответил Бата раз. — Многие из вас похваляются своей силой и храбростью, пусть они и едут, а мне некогда, — я должен итти в поход.

Опечалились старики, а Батараз отправился в поход, долго скакал на своем верном Карапце и приехал в край междуморья, в богатую, цветущую землю.

Среди могучих трав, чудесных цветов и плодов бродило множество зверей, но не было видно ни одного человека. И только через три дня и три ночи, поднявшись на курган, схожий с высокой бараньей шапкой, Батараз встретил пастушонка со стадом коз.

— Здравствуй, мальчик, неужто кроме тебя здесь больше никого нет?

— Здравствуй, путник! — поклонился пастушо нок. — Для этих мест народу хватит, а вот тебя зачем сюда принесло? На гибель свою ты сюда явился.

— Я никому не делаю зла, почему же я по гибну? — удивился Батараз. — Скажи, если я поеду дальше, кого я встречу?

— Если ударишь плетью своего коня, — встре тишь кого надо.

Послушался Батараз пастушонка, ударил коня и вскоре прискакал к ветхой, покрытой соломой хижине.

Навстречу ему вышла старуха.

— Матушка, — спросил Батараз, — почему так тихо и безлюдно в ваших краях?

— Не так здесь тихо и безлюдно, как тебе ка жется, сынок, — усмехнулась старуха. — Много таких, как ты, приезжало сюда и не возвращалось обратно. Кто бы ни являлся за нашей красавицей, живущей в башне-крепости, — не мог выполнить ее условий, не мог и победить ее страну. И завтра ожидается пиршество: приехал какой-то чужеземец, будет со стязаться со стражей красавицы.

— А где теперь этот чужеземец?

— Да где же, как не у меня, — сказала ста руха и позвала Батараза в свою хижину.

Тут Батараз встретился с другим приезжим, который в отчаянии поведал ему:

— Я знаю, мне не одолеть стражу красавицы, но сердце мое так пленено ею, что я не могу вернуться без нее, — лучше я здесь сложу свою голову.

— Слушай, — ответил ему Батараз, — меня никто не видел: я переоденусь в твою одежду и буду биться вместо тебя.

Чужеземец согласился, и на другой день они оба пошли на большое поле, где должно было происходить состязание. Глашатай объявил начало состязаний. Бегун со стороны стражи красавицы и Батараз, спешившись в условленном месте, побежали. Уже к полудню Батараз, обогнав бегуна и добежав до назначенного места, вернулся обратно, а тот вернулся только через три дня и три ночи и, обессиленный, упал перед самой башней красавицы. Потом Батараз должен был померяться силами с борцом-силачом, поднять и закинуть огромный камень. Силач-борец оттолкнул камень всего на несколько шагов, а Батараз подошел к высокой скале и так толкнул ее, что скала со свистом пронеслась над башней и, свалившись в ущелье, раскололась на мелкие куски.

Перепуганный силач, охраняющий красавицу, попробовал было сразиться с Батаразом, но был подброшен им так высоко, что показался маленькой пичужкой, а упав, разбился насмерть.

Наступило состязание в стрельбе из лука. Мишенью были семь яиц, поставленных в ряд на гребне скалы. Батараз сбил все семь яиц семью стрелами, а стрелы другого стрелка даже и не долетели до мишени.

Красавица видела состязание, досадно было ей, что ее стража так осрамилась, но она радовалась, что, наконец, нашелся достойный ее витязь.

Батараз снова переоделся в свою одежду, а чужеземец, ради которого он победил во всех состязаниях, стал женихом своей возлюбленной.

Когда Батараз возвратился в Страну Нартов, он встретил арбу, на которой сидели и плакали три девушки, а погонщик волов печально пел заунывную песню-причитание.

— Почему они плачут? — спросил Батараз.

— Отвечу я тебе или не отвечу, — сказал по гонщик волов, — дела не поправишь, но раз ты спра шиваешь, скажу тебе. Река, дававшая нартам влагу, река — источник нашего изобилия, душа наших вла дений — не течет больше в нашу сторону, потому что страшное чудовище, полонившее нашу красавицу, загородило речное русло. Мы каждый день приносим чудовищу по три девушки в жертву, но ничто не помо гает. У нас уже и девушек не осталось, вот послед ние, которых я везу ему. Потому-то я и пою свою унылую песню.

— Поверни-ка, друг, свою арбу обратно, отвези девушек домой, а я уж что-нибудь придумаю, — про молвил Батараз.

Арба повернула обратно, а Батараз поскакал в нартское селенье, страдавшее от безводья. Он приказал жителям, наполнить сто арб снопами терновника и отвезти их в ущелье, где, запрудив реку, лежало чудовище, а сам храбрый витязь на своем верном Карапце поскакал на вершину горы. Чудовище вбирало в себя речную воду и извергало струи, которые окутывали все вокруг, подобно туману. Батараз, стоя на вершине горы, выждал, когда вода рассеялась, и пустил в чудовище две стрелы. Одна стрела пронзила глаз и ушла в землю, а другая застряла в другом глазу дракона. Ослепленное чудовище неистовствовало, било хвостом, и от дыхания его вихри и водопады не давали нартам подойти к нему. Тогда нарты стали бросать снопы терновника в его пасть, а Батараз приблизился и отсек голову дракону.

Всех плененных девушек освободили, река вновь стала источником изобилия, и снова нарты благословляли своего защитника.

Как Батараз был на санопитии

Однажды нарты устроили одно из самых праздничных санопитий. Съехались Сосруко, Бадыноко, Ашамез и другие прославленные нарты. Был на санопитии и Батараз. Батараз приехал не на своем любимом Карапце, а на мирной, хоть и резвой кобылице из заморского табуна.

Спешившись у кунацкой, где происходило пиршество, нарт привязал свою кобылицу к арбе, стоявшей во дворе.

Пированье затянулось далеко за полночь, ближние гости разошлись по домам, а дальние, и среди них Батараз, остались ночевать в гостях.

Рано утром один из гостей, выйдя во двор, увидел прекрасную Батаразову кобылицу и рядом с ней молоденького, стройного, только что родившегося жеребенка. Юноша взял жеребенка, отнес его в конюшню, а потом на пиру оповестил собравшихся:

— Нарты! Сегодня наша старая арба принесла жеребенка.

— Чудеса! — удивились нарты. А Батараз, выйдя во двор, понял, что ожеребилась его кобы лица, а жеребенка кто-то унес.

Нарты, конечно, знали, что жеребенка принесла кобылица Батараза, но решили испытать его догадливость и, если он не догадается, взять себе приплод заморской кобылицы.

— Куда ты дел моего жеребенка? — спросил Батараз у юноши.

— Откуда ему знать, где жеребенок? — возра зили нарты, и сколько Батараз ни уговаривал их от дать ему его добро, ничего знать не хотели. Тогда Ба тараз подумал: "Хорошо, я заставлю вас своими руками сломать построенное вами".

Посидев немного с пирующими, Батараз сказал:

— Не станем спорить, нарты, а созовем разных животных. Для них и я и вы — равны, пусть они и решат, кому принадлежит жеребенок.

Сказано — сделано. Через три дня и три ночи на санопитие явились разные животные. Кого тут только не было, одного ежа нехватало! Послали за ежом собаку, и скоро она притащила на шее колючего зверька.

— Что же ты сразу не пришел на зов? — спро сили его.

— Если бы вы знали, что я делал, то не удив лялись бы, — пропыхтел еж.

— Наверное у тебя было важное дело, пустя ками ты заниматься не станешь, — засмеялись нарты.

А еж и говорит:

— Я сразу пошел по вашему зову, но дорогой увидел, что пожар охватил горную цепь, и я задер жался: взял охапку сухого сена и затушил им пожар.

— Может ли это быть? — возразили ему нарты, — сухим сеном пожара не затушишь, да еще в такую жару.

— Если ваша старая арба может принести же ребенка, то и сухое сено может затушить любой по жар, — ответил им еж, и все животные засмеялись: до чего же хитер колючий!

Смущенным нартам пришлось возвратить Батаразу спрятанного жеребенка.

Батараз и сын Дамизепша

Когда Батараз был уже в зрелых годах, горе посетило его дом: умерла его красавица-жена, дочь спасенного им некогда Уазырмеса. Тяжела была ему утрата любимой, но он перенес свое горе со стойкостью настоящего нарта.

Однажды, желая немного позабыться, отправился нарт на охоту.

Дорогой он нагнал статного, отлично снаряженного всадника, который хотя и был моложе Батараза, но не поклонился ему, как приличествовало, и даже не ответил на приветствие. Нарт удивился, но не обиделся и спокойно поехал рядом с неучтивым всадником.

— А знаешь, молодой мой спутник, — задумчиво обратился к всаднику Батараз, — спесь — не гордость, а гордость — не мужество.

Всадник рассердился и выхватил меч. Батаразу и в голову не приходило сражаться с ним, но ничего не поделаешь, пришлось защищаться. Недолго они бились: Батараз ловким и сильным ударом поверг противника.

— Ого! — вскрикнул падающий всадник, — такой удар впору самому Батаразу.

Удивился Батараз, услыхав свое имя, и так как он вовсе не собирался убивать вспылившего молодого человека, бережно уложил его на землю. Но сильный удар Батараза оказался смертельным, и раненый, к глубокому огорчению нарта, уже умирал.

— Я и есть Батараз, почему ты назвал мое имя? — спросил Батараз умирающего.

— Перекати-поле слышит мое последнее слово: пусть же степная трава или птица будут вестниками моей гибели! — прошептал раненый. — Да исполнит мою просьбу бог ветров. Жаль, что так вышло, — я думал сделать тебе добро, а привелось нам стать врагами.

С этими словами юноша испустил последний вздох, и опечаленный Батараз предал земле его недавно горячее тело.

Глубоко запали в душу Батараза предсмертные слова юноши, и он решил во что бы то ни стало узнать, какое добро хотел юноша ему сделать.

Погибший всадник был сыном мужественного витязя Дамизепша, живущего у Хазаса-моря. Юношу звали Куаидант, и была у него красавица сестра, с такой белой и прозрачной кожей, что когда она пила, было видно, как вода переливается в ее горле.

В скитаниях Батараз пытался угадать смысл сказанного ему Куаидантом, но так и возвратился домой, ничего не узнав. А слова погибшего ни днем, ни ночью не давали ему покоя. И вскоре оседлал он своего верного Карапцу, надел доспехи и твердо решил не возвращаться домой до тех пор, пока не узнает тайны. В пути его нагнали нарты; среди них были Сосруко, Бадыноко, Щауей. Они отправлялись на охоту, — пришлось и Батаразу поехать вместе с ними.

Четыре недели ехали они по горам и долам и приехали на большую поляну, над которой нависла скала с пещерой внутри.

— Устроим здесь привал, — сказал Сосруко.

— Нет, на этой поляне паслись стада наших отцов, — возразил Батараз. Нарты послушались и по ехали дальше.

— Остановимся здесь, — предложил Бадыноко, осаживая коня у реки.

— Нет, — сказал Батараз, — сюда приходили на водопой табуны наших отцов. Остановиться здесь — все равно, что остановиться у порога своего дома.

Нарты опять послушались Батараза. После долгого пути приехали к морю, переплыли море и ехали еще семь дней и семь ночей. На восьмой день они увидели у дороги огромное ветвистое дерево, под которым могло бы уместиться сто всадников. Земля вокруг дерева была покрыта густой свежей травой, а невдалеке струился студеный чистый родник.

— Хорошее место для привала: и трава для ко ней есть, и тень под ветвями дерева, и вода для питья, — решительно проговорил Сосруко.

— Разве вы не знаете, — возразил Батараз, — что здесь было ночное пастбище для табунов наших отцов?

Но нартам надоели его возражения, они твердо решили остаться здесь.

— Оставайтесь, — сказал Батараз, — а я поеду дальше и не остановлю коня, пока не достигну желанного.

И Батараз так ударил Карапцу, что пламя, вылетевшее из ноздрей коня, опалило траву по краям дороги.

А нарты, отдохнув, повернули коней обратно.

Долго ехал одинокий Батараз и приехал в безводную, сухую пустыню.

Тут ему встретился маленький всадник. Храбрый нарт спросил его:

— Не знаешь ли ты, где мне найти сына Дамизепша, Куаиданта?

— А зачем он тебе? — спросил Батараза маленький всадник.

— Он нужен мне, я нужен ему, — ответил Батараз.

— А, верно он хочет женить тебя на своей сестре-красавице! — сказал маленький всадник и тронул коня, но Батараз остановил его:

— Сестры его я в глаза не видал: скажи мне, где живет Куаидант, если знаешь.

— Вот чудной! — усмехнулся встречный. — Кто же не знает, где он живет? Поезжай дальше, увидишь большой курган, остановись на нем.

Поблагодарив, Батараз ударил Карапцу плеткой, и конь одним прыжком доставил его на курган.

Тут нарт стреножил коня и прилег на сухую землю. Скоро необычно густой туман окутал все вокруг и мрак заволок землю, словно наступила долгая ночь. Три дня и три ночи спал Батараз на туманном кургане, а на четвертый день, в предвечерний час, очнувшись, он увидел молодого незнакомца.

— Здравствуй! — сказал он Батаразу. — Пой дем со мною, будешь моим гостем.

И Батараз пошел за ним. В одном из склонов кургана была дверь. С трудом открыл ее Батараз и вошел в подземное жилище. Хозяин провел его в отдельный покой и сказал:

— Что бы ни случилось, — не выходи отсюда, пока я не приду за тобой; если же ты сам выйдешь, тебе придется плохо. Сегодня ночью тебя ждет сра жение с противником, — если ты не победишь, я дол жен буду отдать тебя на растерзание львам.

Незнакомец вышел. Батараз в глубоком раздумье ждал наступления ночи и прихода неведомого противника. И вот во тьме раскрылась дверь и кто-то с лязгом и скрежетом вошел в покой. Сквозь ночную тьму и туман, окутывающий вошедшего, нельзя было разглядеть его.

Батараз и неведомое существо вступили в бой. После жаркой, но недолгой битвы Батараз одолел противника.

— Что же ты не рубишь мою голову? — просто нал побежденный.

— Зачем мне твоя голова? Я тебя знать не знаю, — добродушно ответил Батараз.

Тут тьма рассеялась, незнакомец сбросил с себя воинскую одежду и оказался прекрасной молодой девушкой.

— Я дочь Дамизепша, — сказала красавица, — был у меня брат, но он пропал, отправившись в Страну Нартов в поисках жениха Для меня. Если я тебе по душе, храбрый витязь, я готова стать твоей женой.

Батаразу полюбилась прекрасная сестра невольно погубленного им Куаиданта, он женился на ней и остался в чужом краю. Но недолго прожил он здесь: тоска по родной земле томила его, и он сказал своей молодой жене:

— Я не могу жить вдали от моей родной Страны Нартов, да и народ мой нуждается во мне, — поедем со мной.

— Ты прав, — ответила ему возлюбленная, — но я не могу покинуть дом, пока не вернется мой пропавший брат, пока не услышу весточки о нем. Я не хочу, чтобы ты тосковал по своей родине, — поезжай, навести своих, я подожду тебя, а тем вре менем и о брате что-нибудь услышим.

И Батараз стал наведываться в Страну Нартов, а потом снова возвращался к жене. У него было желание открыть ей тайну гибели ее брата и увезти к себе красавицу, но он не мог решиться на признание.

Однажды случилось так: Батараз сидел со своей женой в одном из покоев подземного жилища. На море поднялась страшная буря, такая буря, что ветер распахнул тяжелые двери в кургане и в покой влетело перекати-поле, гонимое буйным ветром. Холодный пот выступил на лбу Батараза: он вспомнил слова умирающего Куаиданта.

— Что с тобой? — спросила жена.

— Это перекати-поле напомнило мне одно печальное происшествие.

— Расскажи мне о нем.

Но Батараз ответил отказом.

— Ты не хочешь рассказать мне, своей любимой?

— Нет! — повторял Батараз.

Но она настаивала.

— Если ты не расскажешь мне, клянусь серым камнем, я больше не жена тебе!

Нарт, сам никогда не дававший ложной клятвы, испугался:

— Хорошо, я расскажу тебе, но ты поклянись, что каков бы ни был мой рассказ, ты будешь любить меня попрежнему.

И женщина вновь поклялась серым камнем.

— Как мне ни горько, а придется признаться тебе: я убил твоего брата. Он сам напал на меня, и я был вынужден защищаться, а удара своего меча не мог соразмерить, — он был смертельным. Перед смертью твой брат произнес странные слова: "Перекати-поле слышит мое последнее слово, пусть же степная трава или птица будут вестниками моей ги бели. Да исполнит мою просьбу бог ветров. Жаль, что так вышло, я думал сделать тебе добро, а привелось нам стать врагами". Вот что сказал умирающий, и эта травка напомнила мне о его обращении к богу ветров, и грустно мне стало… — Так печально закончил свою речь добрый нарт.

— Напрасно ты скрывал это от меня. Я любила брата, но ты мне дороже всех, — сказала краса вица, — а сама подумала: "Я ведь поклялась всего только серым камнем, значит не давала настоящей клятвы, — я отомщу ему за смерть брата".

Через несколько дней после этого разговора Батараз, взяв свой короткий старый меч, оседлал Карапцу и поехал на охоту. А жена его опять надела мужское платье, воинские доспехи и тайком последовала за ним, чтобы убить его. Она нагнала его, обернулась густым туманом, заволокшим все кругом, и бросилась на Батараза с мечом, восклицая:

— Эй ты, сын Химиша, защищайся, да не надейся, что победишь, как на игрищах своих нартов. Нет, труп твой достанется птицам, злые вороны ста нут клевать его день и ночь.

Но Батараз отразил ее удар, выбил меч, связал ей руки и отвез в подземное царство. Там вероломная жена стала просить прощения, клясться, что будет любить его до самой смерти, но Батараз с горечью сказал ей:

— Клятвам твоим я не верю, да и можем ли мы быть мужем и женою после того, что случилось? Ты сама все погубила, прощай.

Так Батараз снова остался одиноким и вернулся в Страну Нартов.

Как Батараз заставил одноглазого великана плясать

Невдалеке от нартских селений жил в горах свирепый Одноглазый. Его жилища никто не ведал, но он часто спускался с гор и похищал то одну, то другую нартскую красавицу. Никто не мог вернуть их, и нарты издавна страшились и ненавидели одноглазых чудовищ.

У Одноглазого был сын. Звали его Уит. Когда Уит подрос, отец стал брать его с собою в разбойничьи походы, и сын мало-помалу перенял злые и хитрые повадки отца. Время от времени Уит спускался с гор, приходил на нартские пиршества, вмешивался в толпу нартской молодежи и танцовал с нартскими красавицами. А потом похищал приглянувшуюся ему девушку.

Одноглазый был доволен потехами и походами сына, но когда до его слуха дошла молва о непобедимом Батаразе, он стал опасаться, как бы его необузданный сынок не попал в руки храброму нарту.

— Смотри, — говорил он, — ты слишком часто нападаешь на нартов. Попадешься на глаза храброму Батаразу, тогда тебе не сдобровать.

— Я сам ищу встречи с прославленным Батара зом, — хвастливо отвечал Уит, — погоди, я еще при везу тебе его с какой-нибудь красавицей.

Одноглазый великан только головой качал, слушая бахвальство сына.

На другой день в нартском селенье праздновалась богатая свадьба. Сын Одноглазого неожиданно появился в кругу пляшущих, выхватил одну девушку, поплясал с ней и понес в горы.

В это время Батараз вернулся с охоты. Прибежал к нему нартский юноша:

— Батараз, храбрый из храбрейших! Опять Од ноглазый похитил нашу девушку. Как можем мы терпеть этот позор?

Батараз вышел из дому и на дороге, ведущей в горы, увидел Уита, тащившего похищенную. Ловкий нарт скоро нагнал похитителя. Тот, испугавшись, бросил добычу и хотел убежать, однако нарт остановил его. Оба были безоружны.

— Слушай, Уит, сын старого иныжа, — сказал Батараз, — давай вместе спляшем удж, — кто кого перепляшет? А не хочешь — поборемся!

— Нет, — дерзко ответил Одноглазый, — в борьбе я тебе только руки переломаю, давай лучше узнаем, кто кого перепляшет, — я тебя насмерть заморю.

— Хорошо, — с усмешкой согласился Батараз, — давай спляшем удж.

Начали они плясать у подножья горы, приблизились к селенью и стали переходить из двора во двор. Обошли они все дворы, от верхнего до последнего, всю траву, всю землю истоптали. Сын Одноглазого так ослабел, что еле ноги волочил, а Батараз только разошелся. Он так лихо плясал, что отдавил ноги молодому иныжу.

— Больше сил моих нет, отпусти! — взмолился иныж.

— Что ты, Уит, мы еще только в трех дворах плясали, надо остальные обойти, потом попляшем на походной дороге нартов, зайдем в шалаши пастухов, да мало ли еще где можно поплясать! — не унимался Батараз.

— Не могу! — застонал Уит.

— Эх ты, ленивец! Выхватывать девушек из круга, когда они пляшут с другими, невелика храб рость! Нет, ты у меня попляшешь! — И Батараз, при плясывая, поволок его дальше.

Так Батараз заставил молодого иныжа плясать семь дней и семь ночей. А потом взял его, обессиленного, на руки, принес в горы, в жилище старого Одноглазого, перевернул молодого иныжа три раза в воздухе — из того и дух вон.

— Старый Одноглазый! — сказал Батараз. — Твой сын закружился насмерть, а мне еще охота по плясать, — ну-ка пойдем покружимся в удже!

Тот так испугался, что убежал от Батараза и покинул навсегда свое горное жилище.

Больше одноглазые не появлялись в Стране Нартов, пока был жив Батараз. С тех пор в народе говорят, что удж Батараза был подобен удару его меча.

Тлепш и Дабеч

Как Тлепш смастерил клещи

Тлепш и старуха Уорсар

Железные ноги Тлепша

Тлепш и Худим