НАРТЫ Адыгский эпос

СКАЗАНИЕ О НАРТЕ СОСРУКО

Рождение Сосруко


Тонкобровая Сатаней полоскала в реке белье. Она полоскала его там, где обычно чистила кольчуги. На другом, луговом берегу Псыжа пастух из нартского селения пас коров. Увидев Сатаней, пастух сперва застыл в изумлении, а придя в себя, быстро подошел к реке. Сатаней была прекрасна. Лицо ее было белое, а брови — тонкие.

— Эй, Сатаней, красавица, несравнимая с другими красавицами! Подними свои глаза, посмотри хоть раз на меня! — крикнул пастух. И Сатаней подняла глаза.

Загорелся пастух. Овладела страсть и тонкобровой Сатаней, и с такой силой, что присела она в изнеможении на прибрежный камень.

В смятении она собрала кое-как мокрое белье и поднялась, чтобы пойти домой. Пастух из селения нартов сказал ей:

— Эй, Сатаней, красавица, несравнимая с другими красавицами! Твой женский ум превосходит мужскую мудрость. Зачем же ты оставила на берегу камень? Возьми его с собою.

Сатаней послушалась пастуха. Она отнесла домой тот прибрежный камень, на который присела, когда овладела ею страсть.

Дома она положила камень в ларь с отрубями.

Прошло некоторое время и услыхала Сатаней шум в своем доме. "Откуда этот шум?" — подумала Сатаней и стала заглядывать во все углы. И странное дело: подойдет к камню поближе — шум сильнее, отойдет подальше — шум потише.

— Неслыханное чудо! — воскликнула Сатаней и приложила ухо к камню. Внутри камня кипело: оттого-то и слышался шум. Чтобы заглушить этот шум, Сатаней обмотала камень шерстяной нитью. Через три дня нить оборвалась. Снова Сатаней обмотала камень, и снова оборвалась шерстяная нить.

— Бог жизни, Псатха, счастье мое! — крикнула Сатаней. — Да этот камень становится все больше и больше! — И она положила камень в теплый очаг.

Девять месяцев и девять дней пролежал камень в теплом очаге, и с каждым днем он становился все больше, все горячее. Он раскалялся, он пылал огнем. Сатаней побежала к Тлепшу, богу-кузнецу.

— Можно ли тебе доверить тайну, бог? — спросила Сатаней.

— Разве для того я помогаю людям своим ре меслом, чтобы они мне не доверяли? Разве вот этот мой молот, вот эти клещи мои — не на радость людям? Разве удар молота — не жизнь моя? Разве я не служу доброму делу?

Так вопрошал Тлепш, и в громком голосе его была обида. Сатаней устыдилась своего недоверия. Она тихо сказала:

— У меня такое дело, о котором молчать нельзя, а заговоришь — никто не поверит. Как же мне быть, Тлепш?

— Эй, женщина из людского рода! — отвечал бог-кузнец. — Там, где ищут совета, а за совет ничего не берут, — там беде не бывать. Открой мне свою тайну: я помогу тебе.

— Я ничего не скажу, потому что я не хочу говорить и краснеть от стыда. Пойдем со мной, и я тебе покажу чудо.

— Мужчина не отступится от своего слова, — прогремел Тлепш. — У мужчины слово — дело. Ты сказала: "пойдем" — и вот я готов.

И Тлепш собрал орудия своего ремесла и вышел из кузни. Сатаней привела его к себе. Удивился бог-кузнец, увидев пылающий камень.

— Бог неба Уашхо, что это за чудо? — восклик нул он. — Немало я видел на своем веку, немало и слышал, но такое вижу впервые!

Тлепш отнес пылающий камень в кузню. Сатаней пошла за ним. Сердце ее крепко билось. Тлепш изо всей своей могучей силы ударил по камню молотом. Семь дней и семь ночей работал бог-кузнец, и Сатаней казалось, что каждый удар его молота по камню был ударом по ее сердцу, и сердце ее сжималось и трепетало. Наконец камень треснул, осколки разлетелись и выпал из сердцевины камня пылающий ребенок. Да, тело этого мальчика пылало, искры летели от него и пар клубился над ним. Сатаней, как это делает всякая мать, хотела прижать новорожденного к своей груди, но вдруг закричала громким криком: она обожгла себе руки. Ребенок упал на подол ее бешмета, прожег подол и скатился на землю.

Тлепш схватил огромными клещами ребенка за бедра и окунул его в воду. Вода зашипела, и заклубился пар. Семь раз окунал бог-кузнец раскаленного ребенка в воду, и семь раз вода закипала. Так Тлепш закалял ребенка, закалял до тех пор, пока его тело не превратилось в булат. Только бедра остались не закаленными, потому что были схвачены клещами.

— Теперь бери своего булатного мальчика, — сказал бог-кузнец осчастливленной Сатаней.

С этого дня в доме Сатаней стал расти ребенок, стал расти быстро: за день вырастал настолько, насколько другие дети за месяц. Это было чудо, а чудо — источник многих слухов. Много было в нартском селении пересудов о том, что родился у Сатаней ребенок. Весть об этом дошла и до старухи Барымбух. Старуха рассердилась, да так сильно, что, хотя и не близок был путь, она сразу отправилась в селение, где жила Сатаней.

Войдя в ее дом, старуха заметила мальчика, сидевшего у очага и игравшего углями: он бросал себе в рот горящие угли, а выплевывал потухшие.

Барымбух с бранью накинулась на Сатаней:

— Не потаскуха ли ты? Нет у тебя мужа, откуда же этот мальчик? От первого встречного родила ты его!

— Когда бы ты имела такого сына, не стала бы ругаться, — спокойно отвечала Сатаней. — Он мой приемыш.

— Если он твой приемыш, то скажи мне, кто его родил? — закричала Барымбух. Спокойствие Сатаней привело ее в ярость.

— Он родился не так, как другие дети, — ска зала Сатаней. — Он родился из камня, а закален Тлепшем. Оттого и назван он Сосруко, что означает: Сын Камня.

Барымбух крикнула, трясясь от злобы:

— От нечистой силы он рожден, уничтожит он весь нартский род! Клянусь Уашхо, богом синего неба: начало его жизни станет концом многих жизней!

И старуха покинула дом Сатаней бормоча:

— Адово отродье, лучше бы ты не родился, а родившись, лучше бы ты не вырос!

Так в доме Сатаней, рассказывают люди, появился ребенок по имени Сосруко, Сын Камня.

Меч и конь Сосруко

Сосруко рос быстро. Его ровесники еще лежали в люльках, а он уже бегал по двору и играл в альчики. Ложем для него была земля, одеялом — небо, пищей — кремень.

Дети, которые питались мозгом костей и медом горных ульев, боялись этого сильного, необыкновенного мальчика. Стоило им разгневать его, как он начинал искриться.

С некоторого времени надоела маленькому Сосруко игра в альчики, полюбилась ему кузня Тлепша, стал он часто захаживать к богу-кузнецу. Сказал ему однажды Тлепш:

— А ну-ка, мой мальчик, раздуй мехи.

Как раздул Сосруко мехи — вся кузня развалилась, все, что было в кузне из железа, поднялось в воздух, и только тяжелая наковальня не сдвинулась с места.

Тлепш сперва испугался, а потом обрадовался. Решил он испытать силу Сосруко:

— А ну-ка, мой мальчик, попробуй вытащить из земли мою наковальню.

Наковальня Тлепша была вбита так глубоко, что опиралась на седьмое дно земли. Только тот именовался нартом, только того допускали нарты на свой совет, на свою Хасу, кто мог хотя бы чуть-чуть пошевелить наковальню Тлепша.

Сосруко обхватил наковальню молодыми руками, дернул, но даже не пошевельнул ее. Снова дернул — и в другой раз не смог ее пошевельнуть. И в третий раз не смог.

Сказал Тлепш сокрушенно:

— Нет, Сосруко, ты, видно, еще дитя, еще не ок реп. Вернись к матери, сиди у теплого очага да грызи свой кремень, — рано тебе думать о нартских делах.

Когда Сосруко пришел домой, увидела Сатаней, что сын ее угрюм и печален. Он ничего не ответил на вопрос матери, сел у теплого очага, взял кремень и стал в ярости грызть его, и во все стороны летели от кремня искры.

На другой день, ранним холодным утром, мальчик пробрался в кузню Тлепша до прихода хозяина. Он обхватил руками огромную наковальню Тлепша и дернул ее. Наковальня зашевелилась.

— На сегодня с меня этого хватит! — сказал Сосруко. — А теперь мне надо остудить себя.

Он спустился к реке, лег на лед, и лед растаял, потому что раскалилось от работы его булатное тело. Лед растаял, и среди зимних берегов шумно потекли весенние воды.

На следующее утро Сосруко опять пробрался в кузню до прихода хозяина, опять обхватил огромную наковальню, рванул — и вытащил ее, вырвал ее из седьмого дна земли. Он бросил наковальню у входа в кузню и отправился домой.

Бог-кузнец пришел в кузню, но войти в нее не мог: у входа лежала наковальня. Самые могучие богатыри Страны Нартов — и те могли только чуть-чуть шевельнуть ее, даже сам Тлепш был не в силах поднять ее, и вот теперь она лежала у входа, и пыль седьмого дна земли виднелась на ее основании. Тлепш воскликнул:

— Появился в мире необыкновенный, сильный муж! Земля еще не знала такой богатырской стати. О, Псатха, бог жизни, пусть будет этот человек ви тязем добра, пусть не будет он посланником зла, пусть начало его жизни станет донцом дурных людей?

Когда Тлепш так говорил, приблизились к его кузне трое братьев-нартов.

— Да будешь ты вечно с огнем! — приветство вали братья Тлепша.

— И вам я желаю того же! — ответил Тлепш.

— У нас великий спор. Рассуди нас, Тлепш, — начал старший. — Мы, братья, родились в один день: я — утром, средний — в полдень, младший — вечером. Мы косим сено на высокогорных лугах, косим дружно, по-братски. И вот примечаем, что младший нас опе режает. Станет он с нами в ряд, махнет два-три раза косой, глядь — ушел далеко вперед. Поставим его по зади, махнет пять-шесть раз косой, глядь — нагнал? И мы убегаем от него прочь, не то он еще нас подко сит! "Вот каков наш младший!" — говорили мы. При знаться, я обозлился, да и средний тоже обозлился.

— Как же не обозлиться, — подхватил средний, — если младший брат побеждает старших! Однажды, Тлепш, было так. В полдень это было. Воткнули мы косы косовищами в землю и сели в своем шалаше обедать. Вдруг видим — у младшего коса упала ост рием книзу и пошла сама косить. Встретятся ей на пути деревья — деревья пополам, наскочит коса на камни — камни пополам!

— Так вот в чем причина! — сказал Тлепш. — Не в брате, значит, сила!

— Да, не во мне сила, — подтвердил младший брат. — Мы и решили: сделать из этой косы добрый меч. Только затеяли мы спор: кому этот меч доста нется? Он должен принадлежать мне, не правда ли, Тлепш?

Тлепш молча взял в руки косу. Он узнал ее: она была сработана Дабечем, его учителем. Первый нартский кузнец выковал эту косу для самого Тхаголеджа, бога плодородия. Понял Тлепш, что могут поссориться братья из-за меча, и сказал трем нартам:

— Я сделаю меч из этой косы, но боюсь, поссо ритесь вы из-за меча. А ссора — начало драки, дра ка — начало вражды, вражда — начало гибели. Коса эта досталась вам от вашего отца, у каждого из вас — одинаковые права на нее, потому я решаю так. Ви дите, лежит у входа моя наковальня, и я не могу войти в кузню. Нужно перенести наковальню на прежнее ме сто и вогнать ее на прежнюю глубину. Кто справится с этим — тому достанется меч, который я сделаю из вашей косы. Согласны?

— Согласны, — ответили братья-нарты.

— А когда согласны, возьмитесь за дело! — вос кликнул Тлепш. — Пусть начнет старший.

Старший обхватил наковальню, дернул, но шевельнуть ее не смог. Снова дернул — ничего не вышло. И в третий раз ничего не вышло.

Подошел к наковальне средний брат. Дернул — нет, не смог пошевельнуть ее. Снова дернул — не шевельнулась наковальня. В третий раз дернул — чуть-чуть пошевелил наковальню.

Подошел младший брат. Дернул раз — пошевелил наковальню. Дернул снова — приподнял ее немного. Дернул в третий раз — перенес ее на один шаг и упал вместе с ней наземь.

— И тебе не под силу поднять мою нако вальню, — сказал Тлепш. — Потеряли вы, братья, право на меч.

— Что могли, то исполнили, — отвечали братья. — Слово нарта — крепче стали. Быть, Тлепш, по-твоему. Жалко, а что поделаешь? Видно, ни одному из нас не суждено владеть хорошим мечом.

В это время к кузне приблизился Сосруко. Он давно уже поглядывал издали на братьев, когда они старались поднять наковальню. Мальчик обратился к Тлепшу:

— Позволь мне, Тлепш, испробовать свою силу.

Старший брат не дал Тлепшу ответить и крикнул:

— Чего тебе здесь пробовать? Иди, испробуй вкус материнского молока!

Средний брат подхватил:

— Надорвешься, малыш, кишка у тебя тонка. Ступай домой!

И младший захохотал:

— Хо-хо-хо! Давно ли ты вылупился? Иди, испро буй свою силу на просяном чуреке!

Сосруко разозлился. Он подбежал к наковальне, обхватил ее, рванул, поднял, отнес на прежнее место и вогнал в землю. Так вогнал, что основание наковальни прошло сквозь седьмое дно земли, прошло сквозь восьмое дно и уперлось в девятое, а Сосруко, даже не взглянув на трех братьев, пошел домой, к матери.

— Вот это малыш! — подивились братья и покля лись рассказать на Хасе Нартов о виденном чуде. Тлепшу до того пришлась по душе их клятва, что он сказал им:

— Братья-нарты! В честь нынешнего чуда я вы кую каждому по мечу из хорошей стали. А из этой косы Дабеча, сработанной для самого бога плодоро дия, я сделаю меч и вручу его достойнейшему из нар тов. Кто из вас первым придет утром к моей кузне, тот и получит свой меч. Согласны?

— Согласны, мудрый Тлепш! — обрадовались братья. Они вскочили на коней и поскакали на Хасу Нартов, чтобы пропеть там славу Новому Человеку — Сосруко. А Тлепш начал ковать мечи из отборной стали.

За три дня сковал Тлепш три меча и роздал их братьям-нартам. После этого Тлепш девять дней и девять ночей не выходил из кузни, девять дней и девять ночей он ковал меч из косы бога плодородия.

Выковав славный меч, он повесил его в своей кузне.

* * *

Сосруко сидел у очага, томясь от безделья.

— Отчего ты такой скучный, мой мальчик? — участливо спросила его Сатаней.

— Если не мне скучать, то кому же? — ответил Сосруко. — Нет у меня ни друзей, ни доброго дела. Сижу вот у очага да золу разгребаю. Собаке нашей— и той можно позавидовать: делом занята, чужих не пускает, на прохожих лает. А я сижу без дела, и нет у меня того, чем дело делают.

— Сын мой единственный, да станешь ты самым сильным из детей земли! — воскликнула Сатаней. — Ты еще молод, рано тебе врагов наживать, потому и друзей у тебя нет покуда. Да и где я возьму друзей для тебя? Все нарты возмужали, нет среди них тебе ровесника, а те, что есть, еще в люльках лежат.

— Матушка, — сказал Сосруко, — не простого друга я ищу, не дети нартов нужны мне в друзья. Мне нужен такой друг, который не притупился бы в бран ном деле, не запнулся бы в быстром беге!

Сатаней поняла слова своего Сосруко и пошла к Тлепшу, пожаловалась богу-кузнецу:

— Сын мой не дает мне покоя. Загорелся он же ланием побродить по свету, познать все дороги, все тропинки Страны Нартов. Требует он коня и меча. Посоветуй, Тлепш, как мне быть? Боюсь я, что молод еще мой мальчик, не окреп еще!

Тлепш обратил к ней свое лицо, на котором играли отсветы пламени, и прогремел:

— Ты ошибаешься, Сатаней, твой сын — в рас цвете сил. Лицом он мальчик, это верно, зато душа его — душа мужа. Если захотелось ему изведать все дороги, все тропинки Страны Нартов, то пусть от правляется в путь. Если ему нужен меч — пришли мальчика ко мне.

Когда Сосруко, сияющий и счастливый, вбежал в кузню, Тлепш спросил его:

— Какой тебе нужен меч?

— Мне нужен такой меч, чтобы он был не длин ный и не короткий, чтобы он без промаха разил ближних врагов и наводил ужас на дальних вра гов, — отвечал Сосруко.

Тогда Тлепш снял со стены меч, сработанный из косы бога плодородия, вручил этот меч маленькому Сосруко и сказал:

— В Стране Нартов только ты достоин носить его, — носи же его с честью!

— Да продлятся твои годы, Тлепш! — восклик нул Сосруко. — Клянусь, я не опозорю меча, срабо танного тобой из косы!

— Что тебе еще нужно, в чем еще нуждаешься?

— Коня бы мне, Тлепш!

— Знай: есть хороший конь у Сатаней. Скажи своей матери, что я благословил тебя в путь, и она даст тебе коня.

Сосруко побежал домой, прижимая к бедру меч Тлепша. Увидела Сатаней своего мальчика, увидела меч Тлепша на его бедре и сказала ласково и печально:

— Знаю, знаю, что тебе нужно, мой мальчик! Уж если признал тебя Тлепш достойным благород ного меча, то я дам тебе коня. Пойдем!

Сатаней повела Сосруко по глухому ущелью и привела его к пещере. Вход в пещеру был заложен камнем невиданной величины. То был абра-камень. Сатаней сказала:

— Сосруко, свет мой! Если ты сможешь отва лить абра-камень и войти в пещеру, то найдешь там коня. Если ты сможешь сесть на этого коня, — он бу дет твоим.

Мальчик одним рывком отбросил абра-камень, вошел в пещеру. Его оглушило на миг яростное ржание коня, ослепили на миг искры, что летели от кремнистой почвы, потому что конь злобно стучал копытами. Казалось — рухнула гора, вздрогнул весь мир!

Сосруко, по нартскому обычаю, подошел к коню с левой стороны, но конь поднялся на дыбы и бросился на мальчика, чтобы прикончить его одним ударом копыт. Тогда Сосруко подошел к нему с правой стороны, но и тут конь не подпустил его к себе. Сатаней прошептала:

— Свет мой Сосруко, потому конь тебя не под пускает к себе, что не признает в тебе зрелого мужа.

Как закипел от этих слов Сосруко, как подпрыгнул, как вскочил одним прыжком на хребет коня, как ухватился за гриву, как вскрикнул: "Эй, джигиты, берегитесь!" — и поскакал по ущелью.

— Горе мне, — взмолилась бедная Сатаней, — конь убьет моего сыночка!

Но не успела мать взглянуть вслед своему сыну, как взвился конь, подобно звезде, и, подобно звезде, скрылся за облаками. Там, в поднебесье, конь решил сбросить с себя седока, чтобы он упал на землю и разбился. Чего только не выделывал конь! И на дыбы вставал в воздухе, и вниз головой бросался в бездну, и снова поднимался ввысь, и скакал вверх ногами, а Сосруко все держался за его гриву, не падал.

Тогда конь ринулся с невиданной высоты в то место океана, где сливаются бушующие волны семи морей: надеялся конь, что сильные удары волн сметут с его хребта маленького всадника. Но не тут-то было: Сосруко крепко держался за гриву коня, не падал!

Тогда конь поскакал по крутым обрывам, по скалистым утесам, по темным ущельям, решил пролететь сквозь то горное кольцо, сквозь которое только ласточка пролетала. Думал конь: "Теперь-то седок свалится!" Но не тут-то было: мальчик крепко держался за гриву, не падал!

На седьмые сутки неистового бега конь устал. Крикнул Сосруко:

— Ну, ну, трогайся! Если тебе уж надоело рез виться, то меня лишь теперь задор обуял!

Но конь не слушался всадника, стоял на месте, тяжело дыша, и пар из его ноздрей стлался по кустам кизила. Тогда Сосруко нарезал кизиловых веток и обломал их о спину коня. И тут конь заговорил:

— Клянусь Амышем, богом животных, буду я твоим верным конем, если ты станешь настоящим нартом!

— Если так — трогайся! — приказал Сосруко и поскакал домой.

Сатаней выбежала навстречу юному всаднику. Слезы радости блестели на ее глазах. Она воскликнула:

— Сын мой, свет мой, я уж оплакивала твою ги бель!

Сосруко спешился, привязал коня к коновязи и сказал:

— Матушка, не оплакивай меня, а готовь мне дорожные припасы. Приготовь их столько, чтобы но сить их было не тяжело, а хватило бы надолго. Ду маю, что пора мне отправиться в дальний путь, изведать человеческий мир.

Так говорил Сосруко, а Сатаней смотрела на него, и лицо ее сияло гордостью и счастьем.


Божественное сано

Каждый год на вершине Ошхомахо, Горы Счастья, у бога жизни Псатха собирались Мазитха, бог лесов и охоты, Амыш, бог животных, Тхаголедж, бог плодородия, Созреш, бог домашнего благополучия, и Тлепш, бог-кузнец. Собирались и пили сано — чудный напиток, в котором была сладость и крепость, который окрылял разум и умножал отвагу. Санопитием называлось это собрание, и на него каждый год приглашали боги человека земли — самого храброго и сильного. Для того приглашали его, чтобы он, вкусив сладость и крепость божественного сано, рассказал о нем людям. И такой человек почитался в Стране Нартов счастливцем.

Так шли века.

Был в разгаре пир на вершине Ошхомахо. Сам Псатха, бог жизни, был тхамадой пира. Вот встал он и вопросил:

— Кому из людей земли мы дадим испробовать наше сано? Кто теперь самый храбрый и сильный?

— Насрен Длиннобородый, тхамада нартских пиров — самый храбрый и сильный из людей, — ска зал Созреш, бог домашнего благополучия.

— Шауей, сын Канжа, доблестный охотник нарт ский, более всех достоин божественного напитка, — сказал Мазитха, бог лесов и охоты.

— Горгоныж, бессменный свинопас нартский, должен быть нашим гостем, — сказал Амыш, бог жи вотных.

— Химиш более всех достоин осушить рог сано, ибо Химиш — лучший хлебопашец нартский! — ска зал Тхаголедж, бог плодородия.

Тогда встал с места Тлепш.

— На земле, — сказал он, — родился такой че ловек, что все названные вами герои встают, когда произносят его имя! Да, боги, в Стране Нартов ро дился настоящий муж. Он вырвал мою наковальню, что была вбита в седьмое дно земли. Он вырвал ее и снова вогнал в девятое дно земли. Он еще молод, но Страна Нартов отвека не знала витязя сильнее его.

Боги встревожились.

— Что это за человек? — спросили они.

— Его зовут Сосруко, — ответил Тлепш. — Он достоин осушить рог божественного сано.

— Приведи этого человека, — приказал Псатха. И бог-кузнец пошел за Сосруко и привел его к пирую щим на вершине горы.

— Маленький человек! — обратился тхамада к Сосруко. — Отведай нашего сано, ибо ты — самый храбрый и сильный в Стране Нартов. У людей земли нет такого напитка. Вы, люди земли, не умеете изго товлять сано. Только мы, боги, владеем этим чудным, этим крепким, этим сладостным напитком!

И тхамада протянул Сосруко полный рог сано. Сосруко, запрокинув голову, осушил рог до дна, — и сердце человека взыграло, и прекрасным показался ему мир.

— А теперь ступай на землю и расскажи людям, каково наше сано! — сказал Мазитха.

— Да рассказывай правдиво, — добавил Тхаголедж.

Но Сосруко стоял, как завороженный. Хмель пробудил в нем силу. Мир показался ему прекрасным. Сосруко сказал:

— Если возможно, боги, дайте мне еще один рог. Что за чудесный напиток — ваше сано!

— Нельзя, — возразил тхамада. — Обычай наш нерушим: человек получает на нашем пиру только один рог.

Но Тлепш, который любил Сосруко, улыбнулся:

— Дадим ему еще один рог. Пусть пьет. Он до стоин другого рога: он расскажет людям земли о бо жественном напитке звучнее и веселее, чем прежние наши гости.

— Пусть выпьет другой рог! — воскликнул бог плодородия.

— Быть по-вашему, — сказал бог жизни. — Но знайте: мы нарушаем древний обычай. Простит ли нас Тха, великий бог богов?

— Простит! — крикнули все боги, а Мазитха, ве селый бог лесов и охоты, взял рог и подошел к бо чонку. Когда он нагнулся, чтобы зачерпнуть сано, Сосруко приблизился к нему и спросил:

— Что это за бочонок?

— Это бочонок самого Тха, бога богов. В этом бочонке хранится сано, — ответил Мазитха.

— Какой чудесный бочонок! — воскликнул Сос руко.

— Не в бочонке чудо, малыш, — вмешался в их разговор бог плодородия. — Чудо в том, что находится на дне бочонка, — в семенах сано. Чудо в моей силе, которая заставляет расти сано.

Когда Сосруко услыхал это, он, будто из любопытства, близко подошел к бочонку, стал его рассматривать со всех сторон и вдруг обхватил его своими могучими руками, поднял выше головы и сбросил с вершины Горы Счастья на землю.

— Пусть не один человек, а все люди земли вку сят напитка богов! — сказал Сосруко.

А бочонок упал на землю и разбился. Крепкое сладостное сано потекло рекой по всей Стране Нартов. А семена, что были на дне бочонка, едва коснулись земли, сразу обратились в чудесные лозы, на которых было множество маленьких ягод, сладких и крепких.

— Откуда эти ягодки? Что делать с ними? — удивлялись обитатели Страны Нартов и отнесли чу десные лозы мудрой Сатаней. В это время возвратился домой Сосруко. Он был весел. Хмель пробудил в нем силу. Он сказал нартам:

— Из этих лоз боги изготовляют сано: я пил его сегодня на вершине Ошхамахо.

Сатаней была догадлива. Она положила чудесные лозы в бочонок, а крышку бочонка придавила абра-камнем.

Не прошло и года, как буйное сано сорвало крышку бочонка вместе с тяжелым абра-камнем. Нарты отведали то, что было в бочонке, и мир показался им прекрасным, а сами они стали веселыми и красноречивыми.

Так, с помощью Сосруко, научились нарты изготовлять божественное сано. Теперь уже не один человек, избранный богами, а все обитатели Страны Нартов вкушали чудный напиток, и каждый год они устраивали на земле санопитие, не нуждаясь в приглашении богов.


Как Сосруко появгился впервые на Хасе Нартов

Много сказов повторялось,

Распевалось много песен

В кузне Тлепша, и начало

Так звучало каждой песни:

"Хаса Нартов, Хаса Нартов…"

Потому что все напевы,

Потому что все сказанья

Родились на Хасе Нартов,

Начались на Хасе Нартов.

И Сосруко наш, окрепший

В кузне Тлепша, сильнорукий,

С упоением внимал им —

Песнопениям чудесным.

Шли на Хасе Нартов речи

О геройской сече грозной,

О путях непроходимых,

О конях неутомимых,

О набегах знаменитых,

О джигитах непоборных,

Об убитых великанах,

О туманах в высях горных,

О свирепых ураганах

В океанах беспредельных,

О смертельных метких стрелах,

О могучих, смелых людях,

Что за подвиг величавый

Песню славы заслужили.

Одного Сосруко хочет —

Хочет быть на Хасе Нартов,

Хочет выпить с ними вместе,

Гордой чести не роняя.

Хочет он, внимая сказам,

Сердце, разум, силу нартов,

Разум всей душой постигнуть

И достигнуть, силой мерясь,

Над храбрейшими победы

В день беседы богатырской.

"Матушка, — сказал Сосруко, —

Много ль видел я на свете?

А в расцвете сил я ныне.

Там, в долине; на рассвете,

Нарты собрались на Хасу.

Как же мне попасть на Хасу?

Надо ль мне притти с добычей,

Чтоб узнать обычай нартов,

Услыхать слова их здравиц?

Ты красавиц всех красивей,

Сыну ты скажи, голубка:

Как испить из кубка нартов?"

Сатаней улыбнулась:

"О Сосруко, о свет мой!

Вот ответ мой: пойду я

К нашим нартам на Хасу.

О тебе расскажу я,

Попрошу я, чтоб сын мой

Получил приглашенье.

Как решенье мне скажут:

"Пусть приедет Сосруко", —

Ты на пир отправляйся:

Снаряженье готово.

Только слово послушай:

Не бывал ты в сраженье,

И пиров не знавал ты,

А приводит к позору

Нарушенье приличий!

Есть обычай у нартов:

К ним на Хасу приходят,

Получив приглашенье!"

Отвечает Сосруко:

"Ты прости мою смелость,

Но прошу, сделай милость!"

Сатаней приоделась,

Сатаней нарядилась, —

Отправляется к нартам.

Приближается к нартам,—

Все дорогу дают ей,

Все встают ей навстречу,

Тонкой речью встречают —

Этой здравицей звонкой:

"Кто с красавицей нашей,

Кто с гуашей сравнится?

С полной чашей подходим

К Сатаней тонкобровой!

Ты — добро излучаешь,

Ты — сверкаешь поныне

Красотою девичьей,

Наш обычай блюдешь ты, —

Украшение пира,

Украшение мира!"

Величают гуашу

Нарты славною речью,

Отвечает гуаша

Им заздравною речью:

"Нарты, нарты, смелый род мой!

Пусть приход мой к вам не станет

Вашей горести началом,

Вашей гордости позором, —

В том клянусь я Тха-владыкой!

Я пришла с великой просьбой.

У меня джигит есть дома,

А зовут его Сосруко:

Это имя вам знакомо.

Званья нарта он достоин,

Он, как воин, верен слову, —

Совесть матери — порука.

Вы Сосруко пригласите,

Нарты добрые, на Хасу!

Если ж в этом приглашелье

Униженье вы найдете —

О почете не прошу я:

Пусть в конце стола садится!

Если ж это невозможно —

За спиной своей поставьте

И наставьте вы Сосруко

Всем обычаям старинным.

Если ж это невозможно —

Пусть он станет на пороге,

Ваши роги пусть наполнит,

Поглядит на ваши пляски.

Если ж это невозможно —

Пусть пасет он ваших альпов

На поляне многотравной.

Нарты, вот мое желанье,

Нарты, вот о чем прошу я!"

Услыхали нарты Хасы

Просьбу матери Сосруко,

Друг на друга поглядели,

Поглядели, помолчали.

Благородный нарт Нашепко

И Насрен Длиннобородый

Посмотрели на Тхамаду,

И по взгляду было видно,

Что в растерянности нарты,

Что молчанье будет долгим.

Тут взяла его досада,

И сказал Тхамада громко:

"Ну-ка, нарты, говорите,

Ибо на вопросы женщин

Должен сразу нарт ответить.

Ну-ка, нарты, попроворней:

Нам сидеть не подобает,

Если мать стоит пред нами!"

Горд убранством, встал Пануко

И сказал, раздутый чванством:

"Матерей мы уважаем,

Но богатырей на Хасу

Не зовем по просьбе женщин:

Так не принято у нартов!

Если приглашать мы будем

Всех, кого рожают бабы —

Славным нартам, храбрым людям

Места не найдем на Хасе!"

Кончил речь свою Пануко,—

Гогуаж вскочил нескладный,

И, злорадный, крикнул громко:

"Кто из нас, о нарты-братья,

С мощной ратью не сражался?

Не скакал на поле брани,

Не свершал деяний славных?

Кто в бою Сосруко видел?

Кто его меча и лука

Испытал, изведал силу?

Каждый здесь — великий воин,

Как же мы на Хасу пустим

Сосунка, что недостоин

И презрительного взгляда?"

Так он кончил, вопрошая, —

Грузный Пшая крикнул громко:

"Нам, потомкам предков честных,

Нарушать обычай нартов?

Приглашать на Хасу нартов

Всех безусых, всех безвестных?

Тот на Хасе быть достоин,

Кто мечом разрушил горы,

Кто познал просторы мира,

Кто прошел моря и сушу,

Закаляя душу в битвах!

А Сосруко ваш хваленый,

Говорят, ребенок малый:

Без привала он не может

Перейти через овражек!

Можем ли ему позволить

Наполнять для нартов роги,

Стоя на пороге, видеть

Наши лица, братья-нарты?

Сатаней, к чему сердиться?

Не должна ты брови хмурить!

Много пролили мы крови,

Закалили в битвах тело,

А Сосруко твой — ребенок,

В нем еще силенок мало,

Он еще, как тесто, мягок,—

Нет ему на Хасе места!"

Выслушала эти речи

Сатаней с тоской во взоре.

Горе! Горе! То краснела,

То бледнела мать Сосруко.

С мукой в сердце возвратилась.

Матушку свою Сосруко

На пороге поджидает,

Вопрошает на пороге:

"Матушка моя, скажи мне,

Задержалась ты в Дороге?

Долго ж ты была на Хасе!

Ты скажи, какую радость

Нынче в дар ты принесла мне,

Что тебе сказали нарты?"

Сатаней печальна. Горе!

Сатаней безмолвна. Горе!

"Матушка, — спросил Сосруко, —

Кто тебя посмел обидеть?

Кто тебя посмел унизить?"

Отвечала мать Сосруко:

"Я пошла не той дорожкой,

Я пошла крутой тропинкой,

И тропинка, оборвавшись,

Привела меня к бесчестью.

Я — с дурною вестью, сын мой!

О тебе сказали нарты:

Не мужчина ты, ребенок,

Из пеленок ты не вышел,

Не бывал еще в сраженьях,

В песнопеньях не прославлен!

Так сказали трое нартов:

Гогуаж, Пануко, Пшая".

Утешая мать родную,

Так ответил ей Сосруко:

"Не горюй, не плачь, голубка,

Их поступка ты не бойся.

Если только трое нартов

Против моего прихода,

То невзгода небольшая.

Пшая, Гогуаж, Пануко —

Их ведь трое, а не триста,

Да и триста не страшны мне.

Не боюсь я их злоречья,

С ними встреч я не миную,

Грозный меч я двину в дело

Не единожды, не дважды

И, пока не испытаю

Нартской доблести предела,

Буду вечно полон жажды, —

Силой силу их измерить!"

Так сказав, Сосруко быстро

Подтянул подпруги туже,

Дал коню кремня две меры,

Чтобы серый сил набрался.

От кремня взметнулись искры,

От огня ослепли птицы!

Обнажил воитель статный

Меч булатный, меч суровый.

Этот меч врага любого

Узнавал на расстоянье,

Сам выскакивал из ножен!

Осторожен был Сосруко,

Остроту меча проверил,

Размахнулся и ударил

Каменного истукана:

Надвое рассек он камень!

Сердца крепость он проверил,

Землю он ударил грудью,

Из булата сотворенной,—

И земля была примята!

Крепость лба лотом проверил, —

Так же прочен ли, как молот?

Абра-камень лбом ударил —

Абра-камень был расколот!

Сатаней, любуясь сыном,

Исполином несравненным, —

Вдохновенным мудрым словом

В путь его благословила:

"Поезжай ты, сын мой милый,

Передай ты нартам Хасы,

Юным, пожилым и старым,

Что недаром закален ты

Мудрым Тлепшем семикратно,

Что из камня, сын, рожден ты,

Крепок силою булатной!

Знай, мой храбрый мальчик: нарты

Признают одних бесстрашных,

Тех, кто в рукопашных схватках

И в походах отличились,

Кто мечом разрушил горы,

Кто познал просторы мира,

Кто прошел моря и сушу,

Закаляя душу в битвах,

Кто за подвиг величавый

Песни славы удостоен!

Будь же, юный воин, счастлив,

Сын мой, в пламени окрепший!

Я просить у Тлепша буду,

Чтобы дни твои сияли,

Чтоб дела твои повсюду

Прославлялись человеком!

Чтобы меч твой был всесильным,

Чтобы конь твой был крылатым,

Чтоб копье твое теряло

Счет сраженным супостатам,

Чтобы ты булатом острым

Рассекал с размаха скалы,

Чтоб твой недруг, полон страха,

Не ушел, не скрылся в чащах

От борзых твоих бегущих,

От орлов твоих парящих,

Чтобы ты на поле ратном

Сметлив был, но без коварства,

Чтобы на пути обратном

Песня о твоем бесстрашье

Всадника опережала,

Чтоб она в селенье наше

До тебя могла вернуться,

Чтоб твоих ударов силу

Нарты гордые познали!

Будь же счастлив, сын мой милый,

Чтоб рассталась я с кручиной.

Поезжай на Хасу, мальчик,

Возвратись ко мне мужчиной!"

Ой, Сосруко, наш сын,

Ой, Сосруко, наш свет,

Для побед он рожден,

Он в кольчугу одет,

Что как солнце горит,

И блестит его щит,

Словно солнечный свет!

Едет к нартам джигит!

На совет едет к ним…

Сатаней, наша мать,

Слез не лей, наша мать,

Заживет боль в груди,

Горевать погоди!

Что тревожиться, мать?

Видишь ножницы, мать?

Погадай на них, дай

Разойтись лезвиям

И сойтись лезвиям,

Чтоб ответ услыхать:

"Твой Сосруко, твой свет,

Для побед сотворен!"

Восседает на Хасе

Нартов храброе племя,

В это время — о чудо! —

Приезжает Сосруко.

В небе гром раздается,

И трясется долина.

Встали нарты в испуге:

Что в округе творится?

"Эй, воители-нарты

Из обители нартской!

Что вам видно, что слышно?

Что за гром раздается,

Что за всадник несется

И трясется долина?"

В нартских жилах кровь вскипает,

В нартских душах гнев клокочет:

"Кто нарушить хочет Хасы

Величавое веселье?

К нам доселе не являлись

Всадники без приглашенья!"

Как Сосруко наш подъехал,

Как на Хасу Нартов глянул, —

Гром с такою грянул силой,

Что вершина содрогнулась,

Что земли качнулось лоно

Наподобье колыбели,

Заблестели сотни молний,

Озаряя и Сосруко,

И коня, и снаряженье.

Тут пришли в смущенье нарты,

Удивились, устрашились,

Семерым они велели

Великанам одноглазым

Разом встать и встретить гостя

По законам стародавним.

Стали в ряд, говорят:

"Ой, Сосруко, наш брат,

Сатаней славный сын!

По посадке твоей

Мы узнали тебя.

Мы в лицо до сих пор

Не видали тебя,

Но мы ждали тебя:

Ты давно знаменит!

Что, джигит, говори —

К нам тебя занесло?

Почему ты сердит

И насупил чело?

Веселее гляди

Да сойди ты с коня!

Ты на нас не сердись,

Ты доспехи сними,

Ты с людьми потолкуй,

Вместе с нами пройдись,

Покажи свою стать.

Ты на Хасе спляши,

В гордом плясе ты всем

Покажи свою стать.

В грязь лицом не ударь,

Поиграй колесом,

Тяжкий молот возьми,

Подними, опусти,

Наковальню разбей,—

Покажи свою мощь.

Сатаней славный сын,

Пшаю ты одолей,

Потряси храбрецов,

Гогуажа срази

И Пануко срази,

Покажи свою мощь.

Ой, Сосруко, пойдем,

Ждем давно мы тебя!"

Так сказали великаны,

Под руки Сосруко взяли

И ввели его на Хасу.

Встали нарты в честь Сосруко,

А Пануко, чванства полон,

Хочет храбрым показаться.

С рогом сано подошел он

И сказал Сосруко: "Выпей!

Ты, Сосруко, смелый воин,

Ты достоин рога нартов!"

Поднимает рог Сосруко,

Здравицу провозглашает:

"Пью за то, чтоб слово нартов

Нерушимым оставалось,

Пью за то, чтоб слава нартов

В поколеньях умножалась!

Пусть в веках свой след оставят

Нартов думы, нартов стрелы,

И потомки пусть прославят

Дух отважный, подвиг смелый!

Да нетленными пребудут

Их величия примеры,

Да нетленными пребудут

Их деянья и творенья,

Да нетленными пребудут

Мудрых нартов поколенья

До тех пор, пока нетленно,

Драгоценно и желанно

Это сладостное сано,

Это радостное сано!"

Глазом не моргнув, Сосруко

Разом выпивает сано.

Гогуаж к нему подходит,

Рог второй ему подносит,

Произносит речь такую:

"Ой, Сосруко, наш соперник,

Не испытан ты в сраженьях!

Говорят, что ты воспитан

Сатаней, гуашей нартов,

Говорят, что ты не нашей

Женщиной рожден, Сосруко!

Если ты — дитя двух женщин,

Осуши два рога разом!"

Глазом не моргнул Сосруко,

Рог заздравный осушая.

Грузный Пшая с третьим рогом

Подскочил тогда к Сосруко:

"Ой, Сосруко, воин статный,

Нарт булатный, сильнорукий!

Есть такой обычай ратный:

Кто впервые в бой вступает,

Должен трех сразить в сраженье,

Уваженье обретая.

Санопитье — не сраженье,

Не великое событье,

Мы тебя не судим строго:

Осуши три рога сано!

Так велят порядки нартов:

Выпей сано без оглядки,

Чтоб твое стальное тело

Зазвенело нартской песней,

Чтоб от пляса молодого

Задрожала Хаса Нартов,

Чтоб земля затрепетала

Под железными ногами,

Чтобы звери испугались,

Чтобы двери подкосились,

Чтобы мужество явил ты

Нартским дочерям прекрасным

Славным сладкогласным пеньем.

Ты еще немного выпей, —

Третьего достоин рога!"

Тут Насрен Длиннобородый,

Из породы самых храбрых,

Встал и молвил нартам строго:

"Выпил он два рога. Хватит!

Третий рог считаю лишним.

Не созрел еще Сосруко,

Я скажу о нашем госте:

Сердце, кости не окрепли,

Хмель его осилит, свалит, —

Кто похвалит нас за это?

Хватит, нарты, хватит, нарты,

Третий рог считаю лишним!"

Чует сердцем Сосруко

Гогуажа коварство,

Лицемерье Пануко,

Пшаи ложь и притворство

И намеренье злое:

Напоить его подло

И убить его подло.

Но известно Сосруко:

Тот вовек обесславлен,

Кто не выпьет из рога —

Пусть он даже отравлен!

Кто не выпьет из рога —

Осуждается строго:

Он слывет жалким трусом!

Ой, Сосруко булатный,

Сильнорукий и статный

В спор вступать не желает,

Третий рог поднимает,

Третий рог осушает,—

Вся душа в нем пылает!

Презирая лукавство,

Он вскочил на треногий,

Круглый, маленький столик,

А на столике — яства,

Кубки, чаши и роги!

Позабыл он тревоги,

В пляс веселый пустился,

Закрутился он вихрем,

Блюд и чаш не касался!

Столик слишком широким

Плясуну показался—

По краям закружился

Чаши с острой приправой.

Пляшет он величавый

Танец битвы и славы,

Не колебля приправы,

Не пролив даже капли,

Но от буйного пляса

Ходуном ходит Хаса!

На пол спрыгнул Сосруко,

Нартам весело крикнул:

"Погляди, нартскии род,

Наступил мой черед!

Пусть решит нартскии круг:

Кто я — враг или друг.

Вот я весь, не таюсь,

Никого не боюсь!

Знаю ваши законы,

Чтоб сыграть в "Пеший-конный".

Начинай, нартскии род,

За тобой — мой черед,

Вот я весь, не таюсь,

Никого не боюсь!

Кто тут самый умелый?

Пустим по ветру стрелы.

Начинай, нартскии род,

За тобой — мой черед,

Вот я весь, не таюсь,

Никого не боюсь!

Мы в борьбе среди луга

Вгоним в землю друг друга.

Начинай, нартскии род,

За тобой — мой черед,

Вот я весь, не таюсь,

Никого не боюсь!

Колесом поиграем,

По горе покатаем,

Начинай, нартский род,

За тобой — мой черед!"

Нарты встали, мечами

Угрожают Сосруко.

Выступает Пануко,

Он стрелу из колчана

Достает и пускает

Прямо в небо из лука.

Нарты режут барана,

Нарты шкуру снимают, —

В этот миг, из-за тучи,

Вдруг стрела прилетает

И вонзается в землю

У разделанной туши.

Души нартов ликуют.

Все пришли в восхищенье

От уменья Пануко.

Выступает Сосруко,

И стрелу свою в небо

Он пускает из лука.

Тут быка режут нарты,

Тут быка варят нарты,

А стрелы все не видно.

Долго варится мясо,

А стрелы все не видно.

На куски делят мясо,

А стрелы все не видно.

Издевается Хаса,

Над Сосруко смеется:

"Не стрелок ты из лука!

Где стрела? Затерялась,

И следа не осталось!

Не тебе, брат Сосруко,

С ним, с Пануко, тягаться,

Не тебе, брат Сосруко,

С ним в стрельбе состязаться!

Показаться решил ты

Самому себе мужем,

Похваляться ты вздумал

Перед нартскою Хасой, —

Где ж стрела твоя, парень?

Улетела, пропала,

Унеслась, удалая!"

Так сказал грузный Пшая —

Рассмеялись все нарты.

Вдруг стрела показалась,

В круглый столик вонзилась,

Середину пробила!

Огласило долину

Нартов громкое слово:

"Слава, слава Сосруко!

Нартам чудо явил ты,

Удивил ты всех нартов

Удалою стрелою!

Ту стрелу, нарт Сосруко,

Как пустил ты из лука,

Мы быка стали резать,

Мы варить стали мясо,

Долго мясо варилось,

За столы села Хаса,

Славный пир продолжая,

Рог наполнив заздравный,—

Вдруг стрела показалась,

В круглый столик вонзилась,

Середину пробила:

Видно, долго бродила

По небесному своду!

Ой, Сосруко, принес ты

Славу нартскому роду!

А скажи нам, Сосруко,

Мы узнать бы хотели,

Так же ль метко из лука

Ударяешь по цели?"

Так сказав, прячут нарты

Золотое колечко.

Дуб стоит над обрывом,

Над бурливым потоком,

Он увенчан густою

Многошумной листвою,

В той листве прячут нарты

Золотое колечко.

Гогуаж выступает,

Сбить колечко он хочет,

На него точит зубы.

Вот стрела засвистела,

Сквозь листву пролетела —

И листка не задела,

Не коснулась колечка.

Выступает Сосруко

И стрелу выпускает,

Разом с дерева нартов

Он сбивает колечко!

Дальнозоркий на редкость,

Быстроокий Сосруко

Доказал свою меткость,

Удивил наших нартов.

"Чем еще ты, Сосруко,

Удивишь наших нартов?"

Сильнорукий Сосруко

К нарту Пшае подходит,

Речь заводит такую:

"Пшая с крепкою шеей

И с душою лукавой!

Ты за славой чужою

Не гонись, многолживый:

Здесь поживы не будет…

Брось притворство и хитрость,

Вступим в единоборство:

Покажи свою ловкость,

Докажи свою храбрость, —

Средь зеленого луга

Вгоним в землю друг друга.

Начинай понемногу,

А тебе я отвечу…

Вышел я в путь-дорогу,

Ибо знал, что я встречу

Удальца посмелее,

Храбреца посильнее

Пшаи с крепкою шеей!

Выступай же вперед,

За тобой — мой черед,

Вот я весь, не таюсь,

Никого не боюсь!"

Пшая, нарт низколобый,

Черной злобой пылает,

Он хватает Сосруко,

Поднимает и вертит!

Меж ногами стальными

Он свою ногу ставит,

Он противника давит,

Чтоб сломить его силу.

Вот он поднял Сосруко

И с размаха, мгновенно,

По колено вогнал он

Нарта юного в землю.

Начинает Сосруко.

Поднимает он Пшаю,

Поднимает высоко

И на землю кидает,

И по самые плечи

Пшаю в землю вгоняет,

А потом вырывает,

Выставляет он Пшаю

На посмешище нартам.

Пшая — Крепкая Шея, —

Свирепея, хватает,

Поднимает Сосруко

И вгоняет по пояс

Нарта юного в землю.

Начинает Сосруко.

Вот хватает он Пшаю,

От земли отрывает,

Поднимает до неба

И бросает на землю.

Крепкошеего Пшаю

Так вгоняет он в землю,

Что земля покрывает

Даже голову Пшаи!

Задрожав от испуга,

Друг на друга взглянули

И воскликнули нарты:

"Это — смерть, не забава!

Не игра, а расправа!

Наша рушится слава!

Пожалел бы ты, право,

Сильнорукий Сосруко,

Эти головы нартов,

Чье упорство известно.

Кончим единоборство:

Колесом поиграем,

По горе покатаем!"

Отвечает Сосруко:

"Если Хаса желает —

Колесом поиграем,

По горе покатаем!"

Ой, Сосруко, наш свет,

В сердце нет у него

Жажды славы чужой!

Со спокойной душой

Чтоб в игре победить,

Он к Хараме-горе

Направляет свой шаг,

И в ушах силачей

Загремел его клич:

"Кто сильней? Кто храбрей?

Состязанье начнем!"

Словно гром — этот клич,

Но молчанье — в ответ:

Здесь охотников нет

Состязанье начать.

Клич опять загремел:

"Раз охотников нет —

Я один против всех

В состязанье вступлю,

Уступлю вам сейчас

Я начало игры.

На меня колесо

Покатите с горы.

Начинай, нартский род,

За тобой — мой черед,

Вот я весь, не таюсь,

Никого не боюсь!"

Все берут колесо,

Что зовется Жан-Шерх

И чьи спицы остры,

И свое колесо

Нарты катят наверх,

На вершину горы.

Ой, Сосруко из булата,

Чья душа объята страстью!

То не страх и не забота

Капли пота проливают,

То пылает жажда битвы,

То сверкает на обличье

Жажда славного деянья!

Одеянье задрожало

Мелкой дрожью не от страха, —

То у горного подножья

Разговор ведут чувяки,

То Сосруко пляшет гордо

В честь почтенных старцев-нартов,

Старцев-нартов прославляет,

Восхваляет их величье.

Те глядят на это диво,

Колесо с обрыва катят

И спесиво объявляют:

"Бей, как хочешь, бей, как можешь!"

Ой, Сосруко, наш сын,

Он один — против всех!

Он Жан-Шерх бьет рукой,

Возвращает наверх.

Нарты сверху кричат:

"Как рука твоя бьет!

Твой приход — наш конец,

Твой приезд — наш позор, —

Что же в спор ты вступил?

Битвы час не настал,

Что же губишь ты нас?

Что ты в гневе кипишь,

Ты, чье тело — булат?

Не пришел к нам иныж,

Чинты нам не грозят!

Ты ударил Жан-Шерх,

Стон раздался в ответ,—

В этом храбрости нет.

Если впрямь ты храбрец

И рожден для побед —

Грудью бей ты Жан-Шерх!"

Ой, Сосруко, наш свет,

Грудью бьет он Жан-Шерх,

Возвращает наверх.

Нарты в страхе дрожат,

Нарты в страхе кричат:

"Мы тебя смельчаком

Назовем лишь тогда,

Если лбом будешь бить,

Возвращая Жан-Шерх!"

А Сосруко, наш свет,

Им в ответ говорит:

"Пусть решит нартский круг

Кто я — враг или друг!

Покарать я готов

Чинтов злобную рать,

Но до бранной поры

Покатите с горы

Поскорее Жан-Шерх,

Чтоб мой третий удар

В трепет нартов поверг!"

Нарты с грустью глядят

На Сосруко сейчас:

Их потряс этот клич.

В третий раз колесо

Полетело с горы.

От игры не бежит

Настоящий герой.

Лбом булатным он бьет,

Возвращает Жан-Шерх,

И летит оно вверх,

Над Харамой-горой!

Тут пришли в расстройство нарты,

Стали прославлять геройство,

Силу восхвалять Сосруко,

Здравицы провозглашая,

Величая храбрым мужем.

Обращаются с приказом

К одноглазым великанам:

"Эй, ведите вы Сосруко

Под руки на Хасу нашу!

Чашу мужества вручите,

Посадите вы Сосруко

На почетнейшее место!"

Накрывают великаны

Девять столиков треногих, —

Сано в рогах не скудеет

Девять суток пред Сосруко.

Девять суток в честь Сосруко

Произносят славословья,

На прощание подносят

Победителю подарки.

Ой, Сосруко наш булатный,

Он обратно едет-скачет.

Сатаней его встречает,

Вопрошает: "Сын мой милый,

Говори: на Хасе Нартов

Что ты видел, что ты слышал?

Кто тебе навстречу вышел?

Мужеству и красноречью

Кто заставил удивляться?

Кто тебя хвалил и славил?

На каком сидел ты месте,

Бранной чести удостоен?"

Так ответил ей Сосруко:

"Там никто меня не встретил.

Только ели, только пили

Мы на этой Хасе малой,

И никто меня не славил,

Да и не ругал, пожалуй!"


Как Сосруко вернул Стране Нартов семена проса

Однажды обитатели Страны Нартов, все, кто был еще в силах носить на ногах чувяки, собрались на большую Хасу. Тхаголедж, бог плодородия, обратился к нартам с вершины Харамы-горы:

— Нарты! До сих пор я помогал вам, в меру моей силы, собирать богатый урожай проса. А те перь я состарился, мера моей силы уменьшилась. Оттого решил я одарить вас семенами доброго проса. Сейте их каждый год, и не будет у вас отныне ни од ного неурожайного года.

— Живи долго, Тхаголедж! Ты бескорыстен и щедр, ты — источник нашего благоденствия, — про возгласили нарты здравицу покровителю плодородия. А тот сказал им:

— Если сварить одно зерно моего проса, то выйдет из него полный котел пасты.

Бросил Тхаголедж в каждый нартский котел по одному просяному зерну. Нарты развели огонь, повесили свои огромные котлы и стали варить пасту. Сварили — и удивились: из каждого малого зерна вышел целый котел пасты. Принялись пировать нарты и, как повелось у них, первую заздравную чашу осушили в честь Тхаголеджа. В ответ услыхали они его слова:

— Крепко храните семена этого проса. Каждый год сейте их, а первый обмолот нового урожая остав ляйте на следующий год. Так и живите.

Нарты опасались хранить семена Тхаголеджа в амбаре какой-нибудь семьи. Они построили медный амбар, положили туда благодатные семена проса и охраняли их днем и ночью.

Когда Тхаголедж поучал нартов, подслушал его слова Емынеж, заклятый враг человеческой радости. Был он чудовищем с телом дракона и лицом великана. Распластавшись на хребте высочайшей горы, он часто подсматривал — что творится у нартов, подслушивал — какие речи ведут они между собою. Узнав, что нарты сложили семена Тхаголеджа в медный амбар, он обрадовался. Много сотен лет охотился Емынеж за этими семенами, но боялся вступить в честный поединок с покровителем плодородия.

"Теперь выйдет по-моему, — подумал Емынеж, злорадно усмехаясь, — семена Тхаголеджа, о которых я мечтал всю жизнь, будут у меня в руках!"

Три недели не трогался Емынеж с места, три недели нигде не показывался, чтобы усыпить бдительность нартов, чтобы Тхаголедж не заподозрил недоброе. Через три недели после Хасы Нартов пробрался Емынеж темной ночью в нартское селение, подполз к амбару и ударил по нему своим драконьим хвостом. Удар был такой силы, что прогремел гром и вспыхнула молния, озарившая ночное небо. Нарт, охранитель амбара, был убит, а сам амбар раскололся надвое. Емынеж схватил семена проса и убежал.

Утром нарты проснулись, и один сказал другому:

— Ну и сильная ударила вчера молния! А гром был такой, что дома дрожали!

Тут посмотрели нарты — а медный их амбар расколот надвое. Кинулись к нему — семена исчезли. В великой тревоге отправились они к покровителю плодородия и воззвали к нему:

— Тхаголедж, душа наша! Положили мы вчера твои семена в медный амбар. Сегодня проснулись — видим: амбар расколот, а семена исчезли.

— Если исчезли — найдите, — проговорил Тха голедж.

— Знали бы, кто унес, — нашли бы.

— Откуда же мне знать, кто их унес?

— Если ты не скажешь, то кто нам скажет?

— Спросите у Сатаней.

Что было делать нартам? Послушались они совета Тхаголеджа, отправились к Сатаней. Пожаловались ей нарты:

— Сатаней, мудрейшая из женщин! У нас горе: развеяна надежда всех нартов, похищены наши се мена, а мы даже имени злодея не знаем!

— А разве Тхаголедж не назвал вам имени зло дея? — сурово спросила Сатаней.

— Нет, не назвал, — ответили нарты.

— Не назвал, потому что рассердился, — мол вила Сатаней. — Давно уж на его семена зарится Емынеж, и не раз пыталось чудовище отнять их си лой, но не могло одолеть Тхаголеджа. А теперь Тха голедж состарился, ослабел и отдал вам свои семена, чтобы Емынеж не отнял их у него. А вы не уберегли их. Плохо ваше дело, опозорили вы честь нартов.

— Как же нам быть? Неужели жить нам с опо зоренной честью? — спросили нарты.

— А это уж как вы хотите, — ответила Сатаней.

Разгневались нарты, крикнули:

— Пока мы живы, не достанутся наши семена Емынежу!

— Теперь я слышу слова мужчины! — сказала Сатаней, и голос ее немного смягчился. — Я помогу вам. Я расскажу, как добраться до Емынежа. Слу шайте. Сперва вы должны пересечь семь горных це пей. Затем вы доедете до того места, где солнце под нимается по небосклону…

— Ого, как далеко! — перебил нарт Химиш.

— Это один скачок для нартского всадника, — возразила Сатаней и продолжала — Поедете дальше, пересечете семьсот рек и достигнете того места, где солнце стоит в середине неба…

— Ого, как далеко! — встревожился Насрен Длиннобородый.

— Это два скачка для нартского всадника, — ска зала Сатаней. — Поедете дальше, переплывете три ма лых моря и семь великих морей, достигнете того места, где солнце опускается по небосклону…

— Ого, как далеко! — не выдержал нарт Бадын.

— Это три скачка для нартского всадника, — сказала Сатаней. — Поедете дальше, достигнете того места, где солнце совсем заходит за край неба. Там и стоит крепость Емынежа.

— Ого, как далеко, — покачал головою нарт Джилахстан. — Мы за всю жизнь не доберемся до этого места.

— Доберетесь, если тронетесь в путь, — сказала Сатаней и добавила: —Для чего же вы взяли семена у Тхаголеджа, если хотите отдать их Емынежу?

Пристыдила Сатаней нартов, собрались они на большую Хасу и порешили отнять семена у Емынежа. В то время среди нартов самым храбрым воином почитался Арыкшу. Его-то и послали в дальний путь. Не вернулся Арыкшу, пропал без вести. Снарядили нарты десять всадников — не вернулись всадники. Снарядили сто всадников, отправили их к Емынежу. В эту пору Сосруко возвращался из дальних странствий: изведывал он человеческий мир.

Вот едет Сосруко по Стране Нартов, видит ее в глубокой печали и узнает, что украл Емынеж семена, дарованные нартам богом плодородия. Спешился Сосруко у своего дома, приветствовал мать свою Сатаней и спросил у нее:

— Где живет Емынеж, из-за которого Страна Нартов в глубокой печали?

— А зачем тебе знать, где он живет?

— Я хочу поехать к нему. Я верну нартам семена Тхаголеджа.

Возликовала Сатаней и ответила сыну:

— Я слышу слова мужчины. Я помогу тебе. Я рас скажу, как добраться до Емынежа. Ты пересечешь семь горных цепей и достигнешь того места, где солнце поднимается по небосклону. Если не доедешь…

— Это, матушка, для меня — один скачок, — сказал Сосруко.

— Поедешь дальше — пересечешь семьсот рек, а там как раз то место, где солнце стоит посередине неба. Если не доедешь…

— Это для меня — два скачка, матушка.

— Хорошо. Поедешь дальше — переплывешь три малых моря и семь великих морей. Достигнешь того места, где солнце касается края неба. Если не достиг нешь…

— Это три скачка, матушка.

— Тогда, сын мой, — воскликнула Сатаней, сияя счастьем, — ты увидишь крепость Емынежа! Она стоит,

на том самом месте, где солнце заходит за край неба.

— А почему Емынеж обитает там, где солнце за ходит за край неба?

— Потому что он жаден. Это чудовище уничто жает все, что приносит людям радость. Емынеж и на солнце зарится. Вот и поселился он там, где солнце к самой земле подходит, — думает, что в темноте, тайно от людей, ему удастся пожрать солнце.

Напутствуемый Сатаней, Сосруко сел на коня и, облаченный в доспехи битвы, поскакал за семенами благодатного проса. Долго ехал, и пересек семь гор ных цепей, и достиг того места, где солнце подни мается по небосклону. Здесь он остановился, чтобы подтянуть подпруги, и двинулся дальше. Долго ехал, миновал семьсот рек, достиг того места, где солнце вы ходит на середину неба. Здесь он только чуть замед лил бег коня, подтянул на скаку подпруги и поехал дальше, не останавливаясь. Переплыл всадник три малых моря и семь больших морей и достиг того места, где солнце касается края неба. Здесь он остано вился, подтянул подпруги, сам подтянулся и сказал коню:

— Мы вступаем во владения Емынежа. Прошу тебя, старый товарищ, сделай все, что в силах сделать конь. Скачи вперед, подняв голову к небу!

— Клянусь Амышем, покровителем животных, — проржал конь, — что не пожалею своей жизни, а сделаю все, что в силах сделать конь!

Там, где начинались владения чудовища, возвышалась высокая горная вершина. На этой вершине стоял дозорный. Дозорным была нартская девушка: чудовище выкрало ее из Страны Нартов. Емынеж возлежал внизу, у подножья горы, а нартская девушка доносила ему обо всем, что видела с вершины горы. Заметив одинокого всадника, нартская девушка крикнула Емынежу:

— Скачет один всадник.

— А как скачет? — спросил Емынеж.

— По бездорожью. По таким местам, по каким никогда никто не скакал.

— А по какой стороне он скачет?

— Он не ищет тенистой стороны. Он скачет, объятый пылающим солнцем.

— А что ест он в пути? Не сладкие ли яблоки и сочные груши?

— Он ест самые кислые яблоки и самые горькие груши.

— А что пьет он в пути? Не родниковую ли чистую воду?

— Он объезжает прозрачные родники, он пьет только мутную болотную воду.

— Не по вкусу мне этот всадник. Не похож он на тех нартов, которых я убил. Но пусть едет. А как до едет до моих Меч-Ворот, то слетит голова его, а я посажу ту голову на кол — рядом с другими нартскими головами!

Емынеж захохотал так злобно, что сердце девушки сжалось от печали и муки. Потом Емынеж крикнул:

— Я пойду: мне нужно вспахать поле, чтобы по сеять семена Тхаголеджа. А ты, как только мои Меч- Ворота обезглавят всадника, возьми его голову и по сади ее на кол, рядом с головами тех нартов, что пытались отнять у меня семена проса.

Чудовище скрылось в ущелье, волоча свой драконий хвост, а нартская девушка продолжала следить за скачущим всадником. Она видела по его лицу, что он равнодушен и к опасности, и к тяжестям дороги, и это пришлось ей по душе. Она подумала: "Я впервые вижу такого отважного всадника. Но, увы, и он погибнет, обезглавленный Меч-Воротами, а помочь ему я не в силах!"

Между тем Сосруко подъехал к логову Емынежа. Оно было опоясано семью крепостными стенами, и только через одни единственные ворота можно было проникнуть в крепость. То были не ворота, а огромные мечи. Не то, что человек, — птица не могла пролететь в крепость: мечи смыкались и рассекали ее надвое.

Сама же крепость стояла на холме, на том самом месте, где солнце, зайдя за край неба, касается земли.

Едва Сосруко приблизился к Меч-Воротам, как раздался звон: это звенели мощные лезвия, ударяясь друг о друга.

— Ого, — удивился нарт, — никогда я не видал таких ворот!

Он выдернул волос из хвоста коня и бросил этот волос в ворота. Лезвия сомкнулись и рассекли волос надвое. Воскликнул Сосруко:

— Тлепш, славный кузнец! Ты сковал мне меч из косы бога плодородия. Сделай же теперь так, чтобы мой меч рассек ворота Емынежа, врага человеческой радости!

Сказав так, Сосруко отъехал назад, ринулся, как вихрь, вперед и на всем скаку взмахнул мечом, рассекая Меч-Ворота. Мощные лезвия упали с протяжным звоном. Сосруко въехал в крепость, пригибаясь под огромными рукоятками, которые бессильно повисли над всадником.

Девушка, увидев, что нарт одолел Меч-Ворота, обрадовалась. Она побежала по двору Емынежа навстречу Сосруко и сказала ему:

— Добрый нартский всадник! Твой приезд — мое счастье. Но горе тебе: хотя и одолел ты Меч-Ворота, — от самого Емынежа ты не спасешься. Это и мое горе, но поверни обратно, прошу тебя!

— Знай, красавица: я не выезжаю в дальний путь, чтобы возвратиться, не достигнув цели! — сказал Сосруко. — Емынеж украл у нартов семена проса, да рованные нам богом плодородия. Скажи мне, краса вица, не видела ли ты этих семян?

— Видела, — ответила девушка. — Они в кожа ном мешке, а мешок у чудовища: Емынеж взял мешок с собой и отправился пахать. А пашет он на вершине высокой горы.

Сосруко посмотрел на вершину угрюмой, скалистой горы и понял, что взобраться на нее нелегко. Он спросил:

— Разве Емынеж не мог найти лучшее место для пашни?

— Ты, видно, плохо знаешь Емынежа. Он вы брал для пашни эту неприступную вершину, чтобы просо не досталось людям, ибо ни один нарт не смо жет на нее взобраться.

Так сказала нартская девушка, сказала с великой печалью, и Сосруко, пожелав ей счастья, помчался к горе Емынежа. Гора была крута и высока. Ее скалы, поросшие мохом и репейником, обрывались над бездной. Тропинок не было. При виде этих неприступных скал Сосруко пришел в ярость, ударил плетью коня, и конь, будто почуяв крылья, взлетел на вершину горы.

Глазам Сосруко открылась поляна. Емынеж пахал, согнув свое драконье тело, а на суке исполинского дерева висел кожаный мешок с семенами проса.

"Хорошо обернулось мое дело!" — подумал Сосруко, помчался к дереву, сорвал на всем скаку кожаный мешок и ускакал.

Емынеж выпрямился, оглянулся, посмотрел на удаляющегося всадника и захохотал:

— Глупый коротыш, никуда ты от меня не уска чешь!

Емынеж, не спеша, пошел домой, не спеша, поел, передохнул немного, не спеша, оседлал своего трехногого вороного коня, сел на него и погнался за Сосруко. Не смог нарт ускакать от чудовища: Емынеж нагнал Сосруко у берега моря, налетел на него грудью трехногого вороного коня, и нартский всадник свалился на землю вместе с нартским конем.

— Все нарты, что пытались отнять у меня семена проса, погибли, а были они не чета тебе, коротыш, — храбрые были витязи!

Так крикнув, Емынеж взял мешок с семенами проса и отправился домой. А Сосруко вскочил, помог подняться коню, сел на него и поехал по следам Емынежа, поехал так, чтобы Емынеж его не видел и не слышал.

Опять Емынеж взобрался на вершину неприступной горы, опять повесил мешок с просом на сук исполинского дерева, начал пахать. А Сосруко прискакал к нартской девушке. Та сказала ему:

— Пока жив Емынеж, ты не сможешь вернуть нартам семена проса. Надо убить Емынежа.

— Разве он был бы жив, если бы я мог его убить! — воскликнул Сосруко, и в голосе его была мука и надежда.

— Я помогу тебе, — сказала нартская девушка. — Я узнаю, где находится его душа. А остальное пусть довершит твоя отвага. Но помни: если Емынеж успеет вспахать все поле, то навсегда лишатся нарты своих благодатных семян. Чтобы не исполнилось это черное дело, не давай Емынежу пахать, не давай сеять, пока я не узнаю, где находится его душа. А теперь спрячься: скоро вечер, Емынеж возвратится домой…

— Вот напасть, так напасть! — крикнул Емы неж, входя в свою крепость. — Какой-то отчаянный коротыш попытался украсть у меня мешок с просом. Целый день потерял я, гоняясь за этим нартским со сунком, ничего почти вспахать не успел!

Емынеж распластался на своем ложе, положил под голову кожаный мешок с просом, — решил он теперь не расставаться с семенами Тхаголеджа, — и сказал:

— Так-то надежнее будет! Напрасны все стара ния нартов: пока моя душа на своем месте находится, не удастся людям вернуть семена проса.

— А где находится твоя душа? — спросила нарт екая девушка.

— А зачем тебе знать, где находится моя душа?

— Потому что я люблю тебя и твою душу.

Емынеж никого и ничего не любил, ему была ненавистна человеческая радость, не поверил он нартской девушке. Но все же слова ее были ему приятны, и, чтобы испытать ее, он сказал:

— Моя душа — вот в этой дверной раме…

Утром Емынеж отправился пахать, взяв с собою кожаный мешок с семенами. Сосруко выехал следом за ним. Как только Емынеж повесил кожаный мешок на сук исполинского дерева и начал пахать, Сосруко схватил на всем скаку мешок и ускакал.

— Вот упрямый коротыш! — крикнул Емынеж. Опять он, не торопясь, поел, опять отдохнул после сыт ной еды, опять, не спеша, сел на трехногого вороного коня и погнался за нартским всадником. Емынеж на стиг его у берега моря и протянул руку, чтобы поймать его, но всадник нырнул в море и исчез в пучине. Лег кий кожаный мешок всплыл наверх и вытащил за со бою Сосруко. Тот выпустил мешок из рук и поплыл дальше, а Емынеж схватил мешок и повернул трехно гого коня назад.

Емынеж вернулся домой только вечером. Едва он вступил во двор, как начал браниться:

— Проклятый коротыш! Опять из-за него день пропал, опять я гонялся за нартским сосунком, не па хал сегодня.

Тут Емынеж взглянул на дверь и удивился. Рама была начищена до блеска, ее резьба была покрыта золотом.

— Ого! — воскликнул Емынеж. — Кто это ожи вил мою дверь?

Нартская девушка поклонилась чудовищу и сказала:

— Раз твоя живая душа находится в раме, пусть и рама станет живой.

Емынеж был доволен таким ответом.

— Я не знал, что ты меня так любишь, — сказал он. — Я обманул тебя: в этой раме нет моей души, она — вот в том дереве, что стоит у порога моего дома.

Девушка притворилась обиженной, и это еще больше обрадовало Емынежа.

"Может быть, она вправду меня любит", — подумал он.

Утром Емынеж опять отправился на пахоту. Опять Сосруко не дал ему пахать, заставив целый день гоняться за собою. Опять вернулся Емынеж домой только вечером, громко браня нартского всадника, и вдруг взглянул на дерево, что стояло у порога дома. Старое дерево помолодело, кора сверкала, каждый листочек был покрыт золотом.

— Ого! Это ты так разукрасила старое де рево? — обратился Емынеж к нартской девушке.

— Как же мне не украшать это дерево, если в нем цветет твоя душа, — ответила девушка, низко кланяясь чудовищу.

— Теперь вижу, что ты меня любишь, не обма нываешь. А я тебя опять обманул.

Девушка притворилась обиженной. Это обрадовало Емынежа. Он сказал ей:

— Ну, полно, не хмурься, я верю тебе: ты меня любишь. Да и как не любить меня? Открою тебе су щую правду: моя душа находится в трехногом воро ном коне. Я пригнал этого коня из междуморья. Он родился от кобылицы по имени Тхож, а владеет этой кобылицей одна старуха: у нее — целый табун невиданных коней. Подобных коней нет нигде на земле, и нет на земле человека, который добрался бы до чудесного табуна. А пока нет на земле коня, что одолел бы моего трехногого, я — непобедим!

Утром, когда Емынеж, взяв с собою кожаный мешок, отправился на пахоту, нартская девушка сказала Сосруко:

— Ты не одолеешь Емынежа, пока не найдешь такого коня, который будет сильнее и резвее трехно гого вороного. В нем, в трехногом, находится душа Емынежа.

— Как же мне добыть такого коня? — спросил Сосруко.

— Поезжай в междуморье, найди старуху, кото рая владеет табуном могучих коней. Есть в этом табуне кобылица по имени Тхож. Если добудешь коня, рожденного кобылицей Тхож, — победишь Емы нежа.

— Хорошо. Я найду старуху, добуду коня. Будь счастлива, я уезжаю.

— Постой! А подумал ли ты о том, что человек не в силах добраться до табуна старухи?

— Эта тревога — не моя тревога.

— Постой! А подумал ли ты о том, что пока ты вернешься, Емынеж кончит пахать и засеет все се мена проса?

— И это не моя тревога.

Сказав так, Сосруко вызвал мороз, такой сильный, что горы потрескались: этому колдовству научила его мудрая Сатаней.

Нартский всадник поскакал к междуморью. Вечером вернулся домой Емынеж. Он сказал со злобой:

— Что ни день, то напасть. Вчера — коротыш нартский, а сегодня — мороз. Опять я не пахал, опять целый день пропал у меня. Диковинное дело! Живу я здесь давно, а такого мороза еще не видел. Весь мир он сковал, проклятый! Эй, девушка, разведи очаг, не то замерзну!

А Сосруко ехал и ехал. Долго он был в пути, и вот однажды он увидел на опушке леса издыхающего волка. А волк этот бывал в нартских лесах, он узнал Сосруко.

— Эй, Сосруко, — сказал волк, — я помираю помоги мне. Настанет время, и я тебе помогу.

Сосруко дал отведать волку пасты и баранины. Эти путевые припасы приготовила сыну мудрая Сатаней, и едва только волк коснулся их своими длинными зубами, он ожил, побежал и скрылся в лесу; А Сосруко поехал дальше.

Много ли, мало ли ехал Сосруко, — увидел он однажды в небе орла, который терзал сокола. Сосруко достал свой лук и пустил стрелу, и она приколола орла к небесному своду. А сокол прилетел к Сосруко, опустился ему на плечо и сказал:

— Я запомню твою помощь! Отплачу тебе тем же в твой трудный день!

Сокол улетел, а Сосруко поехал дальше. Много ли, мало ли ехал, — увидел он рыбу на морском берегу: ее выбросило бурей на сушу. Сосруко спешился, поднял рыбу и бросил ее назад в море. Но рыба подплыла к берегу и сказала:

— Я запомню твою помощь! В трудный твой день отплачу тебе добром.

Рыба скрылась в морской пучине, а Сосруко поехал дальше. Много ли, мало ли ехал, — вступил он в пределы той земли, где жила старуха — владелица табуна. Вдруг прилетели сто орлов, прибежали сто собак и набросились на Сосруко. Нартский всадник повернул от них назад и поскакал в дремучий лес, где водились тигры. Убив нескольких тигров, он освеже-вал их и обвязал себя и своего коня их мясом. После этого пустился он навстречу орлам и собакам-стражам старухи. Орлы и собаки набросились на всадника и стали отрывать от него и от коня куски тигрового мяса. Так Сосруко въехал во владения старухи-табунщицы.

Время было послеобеденное, и старуха сладко спала на кургане. Сосруко спешился, неслышно подошел к старухе и припал к ее груди, как сын. А потом спрятался за курган.

Старуха проснулась и крикнула:

— Пусть ослепнут мои глаза, которые не видели тебя!

Тогда Сосруко встал из-за кургана, подошел к ней и сказал:

— Матушка, пусть сияют твои глаза, которые видят меня, твоего сына!

Старухе были по душе такие слова. Она спросила:

— Какое горе привело тебя ко мне?

— Я пришел к тебе с великой мольбой: подари мне коня.

— Я подарю коня только тому, кто сможет три ночи подряд пасти мой табун. Сможешь?

— Попытаюсь.

На том и согласились. Едва только вечер сошел на землю, Сосруко погнал табун старухи на пастбище. До полуночи кони были спокойны, но в полночь они, будто сговорившись, заметались и умчались в дремучий лес, а там разбежались кто куда, в разные стороны. Скачет по лесу встревоженный табунщик, а найти коней не может. Спешился Сосруко, прислонился к дереву, стоит, не знает, как быть дальше. Тут к нему подбегает волк.

— О чем печалишься, Сосруко? — спрашивает волк.

— Да вот, разбежался по лесу мой табун, никак не могу коней согнать.

— Не горюй, помогу тебе, — говорит волк.

Закрыл Сосруко на миг глаза, открыл — а волк уже собрал весь табун. Утром пригнал Сосруко табун к кургану, к старухе. Старуха сосчитала, пересчитала всех коней и сказала:

— Первая ночь — твоя победа.

Вечером табунщик опять погнал коней на пастбище. Едва настала полночь, как все кони, будто сговорившись, заржали и, развеяв по ветру гривы, поднялись на небо. Сосруко стоит на холме, смотрит на небо, а как подняться туда — не знает.

Тут прилетел к табунщику сокол, сел ему на плечо и спросил:

— О чем твоя печаль, Сосруко?

— Мой табун ускакал на небо.

— Не горюй, я помогу тебе, — сказал сокол и улетел.

Не успел Сосруко поднять и опустить ресницы, как сокол согнал на землю весь табун. Утром Сосруко пригнал табун к старухе. Старуха сосчитала, пересчитала коней и сказала:

— Вторая ночь — твоя победа.

Вечером Сосруко опять погнал коней на выпас. Думает: "Что-то в эту полночь будет?" А кони в эту полночь убежали в море, скрылись в пучине. Сосруко сел в печали на прибрежный камень. Подплыла к берегу рыба и спросила:

— О чем твоя печаль?

— Мой табун скрылся в море.

— Не горюй, я помогу тебе, — сказала рыба. Не успел Сосруко подняться с прибрежного камня, как выгнала рыба из моря весь табун. На рассвете Сос руко увидел: табун увеличился, — стоит на берегу жеребенок и облизывается, а ножки у него тонкие, дрожат на ветру.

— Откуда ты взялся, жеребеночек? — спросил Сосруко.

— Мать родила меня в морской пучине, — отве тил тонким ржанием жеребенок.

— А кто твоя мать?

— Кобылица Тхож.

Душа Сосруко возликовала. "Вот мое счастье", — подумал он.

Когда Сосруко пригнал табун к кургану, старуха стала пересчитывать коней. Пересчитала их, потом еще раз пересчитала и сказала:

— Один жеребенок — лишний. Откуда он?

— Кобылица Тхож ожеребилась.

— И третья ночь — твоя победа, — похвалила нарта старуха. — Дарю тебе коня, выбирай любого. Ну, какой тебе по сердцу?

— Мне нужен вот этот морской жеребенок, — твердо сказал Сосруко.

— Вот этот плюгавенький? — удивилась табун щица. — Да он никогда не станет настоящим конем!

— Слушай, женщина, — молвил Сосруко в вол нении. — Если ты хочешь сделать мне добро — по дари мне этого жеребенка. Он родился в третью ночь моих трудов, и я полюбил его.

— Бери, — согласилась старуха.

Сосруко поблагодарил старую табунщицу, распрощался с ней, сёл на своего коня и поскакал, держа в поводу подаренного жеребенка. На первом привале жеребенок вдруг спросил:

— Кто ты такой?

— Сосруко.

— Вот что, Сосруко. Я могу стать для тебя на стоящим другом-конем, но знай, что я успел только три раза попробовать материнского молока. Я — вто рое дитя кобылицы Тхож: первенца увел Емынеж. Ни резвостью, ни быстротой, ни силой не уступлю я старшему брату, ибо и он только три раза отведая материнского молока. Если же ты хочешь, чтобы я был сильнее старшего брата, — отпусти меня к ма тери. Я отведаю в четвертый раз ее молока и стану непобедимым. Тогда я вернусь к тебе.

Сосруко согласился, отпустил жеребенка, сказав ему:

— Возвращайся поскорей. Я буду ждать тебя под этим деревом.

Жеребенок побежал к матери, а Сосруко повернул своего коня, чтобы сделать привал в тени дерева. Не успел он вынести ногу из стремени, чтобы спешиться, как жеребенок прибежал назад.

— Почему ты вернулся? Ты раздумал скакать к матери? — спросил Сосруко.

— Я уже был у матери, я уже отведал в четвер тый раз материнского молока, — отвечал тонким ржа нием жеребенок.

— Какой же ты быстрый! — удивился Сосруко.

— Нет, я не показал еще своей быстроты: туда я шел шагом, а назад возвращался мелкой рысью.

— Значит — повезло мне, — обрадовался Сос руко. — Я вижу, из тебя выйдет настоящий конь.

— Ты ошибаешься: я уже сейчас — настоящий конь. Садись на меня: я тебя проверю, ты меня ис пытаешь.

Сосруко снял седло со своего серого коня, оседлал жеребенка, сел на него и поскакал, держа серого в поводу. Только тронулись, начал серый спотыкаться. Жеребенок идет шагом, а серый конь, чтобы не отстать, должен скакать рысью. Жеребенок бежит рысью, а серый во весь опор. Не проехали так и трех перевалов, как серый упал, а жеребенок, сразу не заметив этого, поволок его по земле.

— Ну и ретив же ты, маленький мой! — восхи тился Сосруко. Тогда-то и дал он кличку жеребенку: "Тхожей", что означает: маленький сын кобылицы Тхож.

Не было на земле такого коня, который бы мог сравниться с Тхожеем! Уж на что силен и резв был старый серый конь, а и он не выдержал безудержной скачки Тхожея: сила ушла из него, и лег он, бездыханный, посреди дороги. Горько было Сосруко, хотел он оплакать старого товарища, да побоялся обидеть этим Тхожея. Зарыл он серого на чужбине и поскакал дальше.

Вступив во владения Емынежа, Сосруко снова вызвал теплую погоду. Емынеж, который все это время сидел в шубе у очага, обрадовался весеннему теплу, сбросил шубу, сел на трехногого коня и помчался на вершину горы, на пашню, взяв с собой кожаный мешок с семенами бога плодородия.

Сосруко нагнал его у прдножья горы, выхватил мешок с заветным просом и поскакал к крепости. Там он кликнул нартскую девушку, посадил ее в седло и, помчался в сторону Страны Нартов. Емынеж бросился в погоню. Тхожей шел шагом, а трехногий вороной скакал во весь опор, но старший брат не мог догнать младшего. Емынеж пришел в ярость и стал бить своего коня тяжелой свинцовой плетью. Великан бил вороного, не жалея сил, и дорогу огласили вопли вороного:

— Эй, конь, мы с тобою родились от одной ма тери— узнаю тебя по твоей масти, по твоей резвости. Видишь ли ты, слышишь ли ты, как меня избивает седок? Пожалей меня, милый брат, остановись!

Но Тхожей не останавливался, продолжал итти шагом, а Емынеж все сильнее и сильнее хлестал свинцовой плетью несчастного вороного. Опять завопил трехногий конь:

— Милый брат, пожалей меня, дай нагнать тебя! Убьет меня седок!

Тогда Тхожей ответил своему брату:

— Мне ли, младшему, учить тебя? Вспомни на ставление матери: если глупый и злой седок бьет тебя — сбрось его и прибей к земле ударом своих копыт!

Вороной послушался младшего брата, рванулся под самые облака и сбросил Емынежа. Чудовище полетело вниз головой и разбилось в пропасти, а оттуда вылетело пламя: это драконий хвост Емынежа ударился о скалу, и вспыхнула молния.

А трехногий конь, почуяв волю, поскакал в междуморье к своей матери Тхож.

Долго ехал Сосруко, держа перед собой в седле кожаный мешок с семенами проса. Наконец приехал в Страну Нартов. Первым, кого увидел Сосруко, был пастух Куйцук. Пастух сидел на камне у развилины трех дорог, а вокруг паслась его отара. Не очень-то красив был Куйцук, но нартской девушке, долго томившейся в неволе, вдали от родной земли, все казалось прекрасным в Стране Нартов. Показался ей прекрасным и Куйцук. Заметил это Сосруко. Он сказал пастуху:

— Да умножится твое стадо, Куйцук! Я привез Стране Нартов просо Тхаголеджа, а тебе — жену. Поговори с ней, а то она в неволе, на чужбине, отвыкла от разговоров с нартскими джигитами.

Обрадованная девушка спрыгнула с коня, и Куйцук усадил ее рядом с собою, на камне, у развилины трех дорог, а Сосруко поехал на Хасу, чтобы вручить нартам семена проса.

Ого, как ликовала Хаса! Семь дней плясали, семь дней пили нарты, семь дней продолжались их игры. А когда кончилось празднество, вспахали нарты землю и посеяли благодатные семена проса.

Семена зрели в нартской земле и дали обильные всходы. Такого урожая еще не знала нартская земля! Сварили нарты из проса пасту и понесли ее в дом Сатаней в огромном медном котле. Оказали нарты почет Сосруко: удостоили его великой чести — первым отведать пасту, приготовленную из нового урожая. То была самая великая честь в Стране Нартов, самая великая радость, и Сосруко был счастлив, а Сатаней им гордилась


Как Сосруко добыл огонь

Нарты скачут в поход,

Нарты скачут вперед,

Чтоб врагов покарать,

Чинтов рать разгромить,

Скачут в бой по степям,

А Сосруко с собой

Порешили не брать.

Нартов страшный мороз

Настигает в пути.

Как проехать-пройти?

Каждый всадник прирос

К этой мерзлой земле,

И в седле он дрожит

В этих Кумских степях:

Мир — в цепях ледяных!

Горе нартским бойцам,

Горе нартским коням!

Стала стужа сильней,

Сила мужа — слабей.

Старцы-нарты кричат

Среди Кумских степей, —

Снег у них на глазах,

Злоба в их голосах:

"Эй, Имыс, есть огонь?"

"Нет огня у меня".

"Эй, Сосым, есть огонь?"

"Нет огня! Нет огня!"

"Эй, Химиш, есть огонь?"

"Нет огня у меня".

"Ашамез, есть огонь?"

"Нет огня! Нет огня!"

Нет огня у нартов смелых.

Разве так в походы скачут?

Тут Насрен Длиннобородый

Обратился к нартам смелым:

"Смертным стал наш путь отныне,

Все в пустыне мы погибнем,—

Тот, кто стар, и тот, кто молод.

Горе нартам: холод смертный

Свалит, превратит нас в трупы!

Ох, мы глупы, глупы, нарты,

Будет нам вперед наука:

Надо было взять с собою

Смуглолицего Сосруко,

Всадника того, чье имя

Чинты в страхе произносят,

Чьи следы приносят счастье,

Чье участье в деле бранном

Все напасти побеждает,

Чье копье готово к бою,

Пролагает путь к победе,

Чей высокий шлем сверкает

Нам звездою путеводной,

Чьей отвагой благородной,

Как кольчугой, мы прикрыты,

Чья стрела воюет с вьюгой,

Из беды людей выводит,

В трудный час находит выход.

Мы напрасно, братья-нарты,

Поскакали без Сосруко!"

Нарты смелые — в печали:

Надо было взять Сосруко!

Кто там в холоде-тумане

На кургане показался?

То примчался нарт Сосруко:

Там Сосруко, где опасность,

Где нуждаются в подмоге!

Посреди дороги вьюжной

Нартов дружный клич раздался:

"Здравствуй, наш воитель грозный,

Предводитель знаменитый!

Мы в ночи морозной гибнем.

Помоги ты, если можешь,

Если можешь, разожги ты

Поскорей костер горячий!"

"Всем удачи я желаю, —

Говорит в ответ Сосруко, —

Кто же в путь коня седлает,

Без огня в пустыню скачет?

У меня и малой искры

Не найдется, потому что

Без огня я в путь пускаюсь,

Холода не опасаюсь.

Не расстраивайтесь, нарты,

Я сейчас огонь добуду.

Не отчаивайтесь, нарты,

Я для вас огонь добуду!"

Он достал стрелу стальную

И пустил в звезду ночную, —

Падает звезда ночная,

Шумно рассыпая искры.

Хвалят всадники Сосруко,

Нарты руки подставляют,

Чтоб согреться хоть немного,

Но тревога снова в сердце:

Сразу же звезда погасла

И растаяла в пустыне, —

И опять в кручине нарты!

Что же делать Сосруко?

Он, могучий, решает

Из беды неминучей

Смелых вызволить нартов.

Он садится, упрямый,

На лихого Тхожея,

Не робея, летит он

На вершину Харамы.

Вот он видит, бесстрашный:

Дым из башни старинной

Вьется, тонкий, и тает,

И скрывается в тучах.

И дымком осчастливлен,

Он тайком подъезжает, —

Семь оград, семь колючих

Замечает Сосруко:

То — жилище Иныжа.

Подъезжает поближе,

Видит — пламень высокий

В сердце круга пылает:

То Иныж одноокий,

Мощным кругом свернувшись,

Спит, храпит, головою

Опершись на колени.

Озарен головнею,

Рот раскрыт, нехватает

В нем переднего зуба,

А костер все пылает

В сердце мощного круга,

Ни на миг не слабея…

И Сосруко Тхожея

Вопрошает, как друга:

"Нартам нужен огонь.

Что же делать нам, конь?"

Конь проржал семикратно:

"Ой, Сосруко булатный,

Сильнорукий и статный!

Не поедем обратно,

А подъедем к Иныжу.

Как поближе подъедем, —

Бег свой конский, горячий

Обращу в шаг собачий,

Как поближе подъедем,

Не пойду по-собачьи,—

Подкрадусь по-кошачьи

Я, рожденный из пены!

Перепрыгну я стены

Этой башни старинной,

Над Иныжем, бесстрашный,

Встану я на дыбы.

Победим без борьбы:

Наклонись ты к огню

И хватай головню".

Полетел к старой башне

Конь, советчик всегдашний

Удалого Сосруко.

Как подъехал поближе, —

Конский бег свой горячий

Обратил в шаг собачий,

А подъехал поближе, —

Обратил шаг собачий

В легкий шорох кошачий,

А приблизился к башне, —

Быстрым вихрем рванулся,

Легкой пылью взметнулся

Над старинною башней.

А бесстрашный Сосруко

Наклонился к огню

И схватил головню —

Да неловко схватил —

Отскочил уголек,

На Иныжа упал,

Опалил ему бровь —

Бровь густая зажглась.

Приоткрыл великан

Свой единственный глаз,

Головни сосчитал —

Нехватает одной:

Смелый нарт с головней

Ускакал далеко!

Заорал великан:

"Кто меня обокрал?

Чтоб тебя, сучий сын,

Мой отец покарал!"

Не вставая, Иныж

Руки вытянул вдруг,

Опустил за порог.

Стал он шарить вокруг,

Семь обшарил дорог.

А Сосруко скакал

День за днем — семь ночей,

А подъехал к реке, —

Оказался Тхожей

У Иныжа в руке!

Посмотрел великан

На того, кто посмел

Ускакать с головней,

Видит — весь он стальной.

И подумал Иныж:

"Этот малый — крепыш.

Хоть и глуп коротыш,

А заменит мне зуб!"

Так во рту великана

Очутился Сосруко.

Не смутился Сосруко,

Вынул меч смертоносный,

Резать начал он десны

Великана Иныжа.

Не стерпел сильной боли

Великан одноглазый:

Сразу выплюнул нарта.

Оказался на воле

Смуглолицый Сосруко!

Тут воскликнул Иныж:

"Слушай, нартский малыш,

Похититель огня!

Недруг есть у меня —

Смуглолицый Сосруко.

Отвечай поскорей:

Где он — сын Сатаней,

Смуглолицый Сосруко?

С великанами в ряд

Нарты ставят Сосруко,

Так о нем говорят:

"Он сильней на земле

Всех, сидящих в седле,

Великанов сильней

Смуглолицый Сосруко!"

Говори же скорей:

Где он — сын Сатаней,

Смуглолицый Сосруко?"

Отвечает Сосруко:

"У подножия гор

Я у нартов пастух.

Мало видел мой взор,

Много слышал мой слух.

Не видал я Сосруко,

Но слыхал о Сосруко,

Где храбрец — не скажу,

Но о нем расскажу".

Отвечает Иныж:

"Если, нартский малыш,

Ты не смог мне сказать,

Где гуляет Сосруко,

То сумей показать,

Как играет Сосруко!"

Тут Сосруко встрепенулся,

Усмехнулся, молвил слово:

"Нет такого человека

Среди нартов, что сумел бы

Игры повторить Сосруко.

Нарты верят: нет такого

Великана, что сумел бы

В играх победить Сосруко!"

Рассердился одноглазый:

"Не болтай, пастух плюгавый,

А начни свои рассказы

Про Сосруковы забавы!"

"Я слыхал, для Сосруко

Нет милее игры:

Он стоит, наш Сосруко,

У подножья горы;

Абра-камень бросают

Нарты с этой горы;

Но Сосруко булатный —

Богатырь настоящий:

Лбом толкает обратно

Абра-камень летящий!"

"Мне ли это не под силу?

Ну-ка живо, пастушонок,

Камень ты пусти с обрыва!"

Нарт берет огромный камень

И с горы его бросает,

Великан огромный камень

Ловит лбом и лбом толкает,

Возвращает на вершину,

Громко восклицает: "Право,

Хороша забава эта!

От нее — поесть охота,

А работа — лбу на пользу:

От ударов лоб крепчает!

Мне игра пришлась по нраву,

Но забаву потруднее,

Может быть, пастух, ты знаешь?.."

Где, Сосруко, твой разум?

Ох, беда с одноглазым:

Смерть к нему не приходит!

Тут уводит подальше

Великана Сосруко,

Говорит великану:

"Тот, чье имя — Сосруко, —

Так твердит нартский род,—

Опускаясь на землю,

Открывает свой рот;

В рот кладут ему стрелы.

А Сосруко умелый

Их головки жует, —

Он жует и смеется,

А концами плюется!"

"Рот набей мне доотказу:

Не боюсь такой работы!" —

Усмехается и сразу

Опускается на землю

Великан широкоротый,

Открывает пасть большую.

Набивает доотказу

Стрелами ее Сосруко.

Нипочем Иныжу злому

Нарта юного уловки!

Великан жует головки,

А концами стрел плюется

И смеется над Сосруко:

"Пастушонок нартский! Право,

Хороша забава эта:

Придает слюне свирепость,

А зубам — стальную крепость!

Мне игра пришлась по нраву,

Но забаву потруднее,

Может быть, пастух, ты знаешь?.."

Где, Сосруко, твой разум?

Ох, беда с одноглазым:

Смерть к нему не приходит!

Тут уводит подальше

Великана Сосруко,

Говорит великану:

"Тот, чье имя — Сосруко,

Тешит душу такою

Удалою забавой:

Перед ним, храбрецом,

Нарты ставят котел,

Наполняют свинцом

Исполинский котел,

На огонь его ставят,

И свинец они плавят

Девять дней и ночей —

Вот игра силачей!

Ой, Сосруко недаром

Среди нартов прославлен!

Вот в свинец он садится,

Что кипит, что расплавлен,

И сидит он в котле,

Словно всадник в седле,

Ждет, когда, наконец,

Затвердеет свинец!"

"Мне ли это не под силу? —

Говорит Иныж с зевотой, —

Я в котел с охотой сяду!"

Юный нарт огонь разводит —

На огонь котел поставлен.

Девять дней-ночей проходит —

И свинец в котле расплавлен.

Великан в свинец садится,

Вместе с ним затвердевает,

Но рывком могучим тело

От свинца он отрывает,

Восклицает одноглазый:

"Я своим доволен делом,

Телом стал стократ сильнее,

Захотелось пообедать!

Мне игра твоя по нраву,

Но забаву потруднее,

Может быть, пастух, ты знаешь?

А не знаешь — будет худо:

Сам себя я позабавлю,

Я живьем тебя расплавлю!"

Где, Сосруко, твой разум?

Ох, беда с одноглазым:

Смерть к нему не приходит!

Смуглолицый Сосруко

Речь такую заводит:

"Ой, двужильный, двуглавый,

Не спеши пообедать,

Чтоб успел я поведать

О забаве последней:

Там, где в океан глубокий

Устремляются, вскипая,

Всех семи морей потоки, —

Опускается в пучину,

Дна стопой не доставая,

Ртом воды не набирая,

Тот, кого зовут Сосруко.

Дуют, дуют старцы-нарты,

Семь ночей, семь дней колдуют,

Замораживают море,

Смуглолицого Сосруко

Замораживают в море.

Он в пучине, в лед одетый,

Семь ночей, семь дней проводит,

Дожидается рассвета,

Гордо плечи распрямляет,

Лед ломает и выходит".

"Мне ли это не под силу!" —

Восклицает одноокий.

Нарт его туда приводит,

Где семи морей потоки

В океан глубокий, грозный

Устремляются, сливаясь.

Опускается в пучину

Великан Иныж, стараясь

Не коснуться дна стопою

И в воде не захлебнуться.

Холод напустил Сосруко

И в пучине океана

Великана заморозил.

В той пучине великана

Семь ночей, семь дней держал он,

А потом сказал он: "Выйди!"

Не был великан в обиде.

Поднатужась, одноглазый

Сильными повел плечами —

Лед могучий треснул сразу.

"Погоди! — вскричал Сосруко. —

Я нагнал не все морозы,

Трещины не все заделал,

Лед еще не очень крепок!"

Дунул нарт — взвились метели,

Затрещал мороз жестокий,

И семи морей потоки

На бегу оцепенели!

Нарт в пучине океана

Великана заморозил,

Крепким льдом сковал он воду,

Злобному уроду крикнул:

"Эй, Иныж, попробуй, вырвись,

Ты из плена ледяного!"

Поднатужась, одноглазый

Плечи распрямляет снова,

Гневно силы напрягает.

Вот на лбу надулись жилы,

Глаз единственный моргает, —

Поздно: в этом льду могучем

Заморожен одноглазый!

Вынув быстрый меч из ножен,

Тут подумал нарт Сосруко:

"Я врага сковал надежно,

Душу можно позабавить —

Обезглавить великана!"

Но подул Иныж свирепый

И отбросил он Сосруко

Сразу на два перехода.

Прискакал назад Сосруко,

Сзади подскакал к Иныжу,

Осадил на льду Тхожея,

Чтоб злодея обезглавить,

Но бессилен меч двуострый:

Волоска снести не может

И царапинки оставить!

Загремел одноглазый:

"Если б не был я глупым,

Догадался бы сразу

По твоим тонким икрам,

По твоим хитрым играм,

Что я вижу Сосруко:

Смерть приходит к Иныжу!

Ой, Сосруко булатный,

Ратный всадник ты нартский!

Не трудись понапрасну, —

Головы не отрубишь,

Только меч ты затупишь!

Поднимись-ка ты лучше

На порог моей башни,

На дверях моей башни

Меч увидишь могучий.

Этот меч ты прославишь:

Обезглавишь Иныжа!"

Повернул коня Сосруко,

К башне великана скачет.

"Нет ли хитрости, обмана,

Западни в речах Иныжа?"

Так подумав, нарт Сосруко

Открывает двери башни,

Только сам не входит в башню,

А полено он бросает

И срывается мгновенно

С притолоки меч могучий

И вонзается в полено.

Нагибается Сосруко,

Меч за рукоять хватает,

И назад с мечом Иныжа

Возвращается Сосруко.

Великан, его увидев,

Зарыдал рыданьем громким:

"Ой, Сосруко, всадник ратный,

Нарт булатный, статный воин!

Я спокоен был, я думал,

Что моим мечом ты будешь

Обезглавлен, что навеки

Буду от тебя избавлен.

Меч в твоих руках я вижу,

Смерть пришла к Иныжу ныне.

Если так — в моей кончине

Пусть отраду, нарт, найдешь ты.

Обезглавь меня скорее,

Вытяни из шеи жилу,

Опояшь себя, и силу

Великана обретешь ты,

И тогда никто из нартов

И никто из великанов

Одолеть тебя не сможет!"

Отвечал ему Сосруко:

"Не за сказками я прибыл, —

Прибыл на твою погибель,

Чтоб добыть огонь для нартов,

Чтоб спасти друзей от смерти.

Не нужна твоя мне жила,

Полная отравы мерзкой:

Только сила человека

На земле достойна славы!"

Так воскликнув, нарт Сосруко

Обезглавил великана

И коня к друзьям направил,

Захватив огонь Иныжа.

От мороза, от метели

Коченели, сжавшись в кучи,

Нарт могучий, конь летучий, —

Исходили в горьком плаче.

Прискакал к друзьям Сосруко

И развел огонь горячий,

Отогрел коней и нартов.

Нарты поклялись в пустыне:

"Ой, отныне без Сосруко

Никуда мы не поедем —

Ни в походы, ни в набеги,

В том навеки мы клянемся!"


Как Сосруко добыл красавицу Бадах

В Стране Нартов славилась красотой Бадах, дочь Джилахстана. "Днем она солнце, а ночью — луна", — так говорили о ней нарты. Радостно любовался старый Джилахстан красотой своей дочери, но мало-помалу эта радость обратилась в кичливость. "Не родился еще человек, достойный стать женихом моей дочери", — хвастался он всюду, и слова его достигли ушей Сосруко. Решил Сосруко отправиться в путь, поглядеть — вправду ли так красива Бадах, как о ней говорят.

Вот едет Сосруко на своем Тхожее, едет-скачет и видит: расходятся в разные стороны три дороги, а на распутье сидит пастух Куйцук, и вокруг него пасутся козы.

— Желаю тебе счастливого дня! — приветствовал его Сосруко.

— И мы — и я, и козы — желаем тебе счастливого" дня! — отвечал Куйцук.

Он был печален, ибо недавно овдовел: умерла нартская девушка, которую дал ему в жены Сосруко, освободив ее из неволи.

— Какие новости в наших краях? — спросил Сосруко. — Ты ведь сидишь на развилине трех дорог, стало быть, ни одна новость не минует тебя.

— Утроба моя всегда пуста, а уши полны новостями, — сказал Куйцук. — Я даже знаю, по какой при чине ты отправился в путь. Но ты опоздал. Много нартов опередило тебя, и цель у всех одна: коновязь Джилах стана. Среди нартских витязей, поскакавших к Джи лахстану, найдешь ты и Шауея, сына Канжа, и Батараза, сына Химиша, и славного Бадыноко. Я бы тоже туда от правился, да не знаю, на кого оставить своих коз. Ду маю: ну, не выдадут за меня Бадах, зато я хоть раз взгляну на ее красоту!

— А почему не выдадут? Надо испытать свое счастье. Давай поедем вместе.

— Нет, Сосруко, не поеду я с тобой. Надменная Бадах отказывает сильнейшим нартским витязям. Мне ли, простому пастуху, тягаться с ними? Даром, что ли, свою честь позорить, честь пастуха коз? Вот сижу я на развилине трех дорог, и мимо меня скачут нартские витязи, скачут во весь опор, гордо сидя в седле, не удостаивая меня своим взглядом. Зато с какой гордо стью смотрю я на них, когда они возвращаются с по никшими головами, с печалью во взоре, а кони их, опустив челки к земле, еле-еле волочат ноги! И я сразу вижу: вот этому не дали взглянуть на Бадах и выпрово дили вон, вот этого не пустили дальше кунацкой, а перед этим даже ворота в крепость не открыли! По тому что такова красавица Бадах: сидит она в башне и смотрит на приезжающих всадников. Не понравится ей всадник — его и в крепость не пустят, а понравится издали — его ведут во двор, и тут-то Бадах, разглядев его поближе, велит его прогнать, даже не пригласив в кунацкую.

— Ну! — удивился Сосруко, но все-таки погнал Тхожея к крепости Джилахстана.

Когда он подъезжал к крепости, заметила его из своей башни красавица Бадах. Она воскликнула:

— Если жив тот, кого зовут Сосруко, то он сейчас приближается к нам! Имя Сосруко днем и ночью на устах у всех нартов. Что ж, испытаем его мужество.

И Бадах приказала отвалить абра-камень и впустить Сосруко в крепость.

Сосруко въехал во двор и стал искать глазами коновязь, но такое множество оседланных коней стояло на дворе, что коновязи не было видно. "Это — кони женихов, и я отсюда уеду с позором", — подумал Сосруко. Смутно стало у него на сердце. Он привязал Тхожея к абра-камню и направился к кунацкой. Не успел он дойти до нее, как вышел ему навстречу сам Джилахстан. Хмель играл в его глазах. Отец красавицы окинул Сосруко презрительным взглядом и сказал:

— Ага, и ты, сын пастуха, прибыл вслед за нартскими витязями! Что ж, приступим к делу сразу, без лишней болтовни. Видишь этих могучих альпов, привя занных к коновязи? Их хозяева ищут руки моей дочери. Подумай, можешь ли ты тягаться с родовитыми нартами, если даже им не досталась моя дочь? Подумай, сын пастуха, и поезжай назад на своем захудалом сосунке!

Никто еще так надменно не разговаривал с Сосруко, никто еще так презрительно не смотрел на него, и всадник смутился от неожиданности. А маленький Тхожей, обиженный за хозяина и за себя, вдруг дернул поводья, привязанные к абра-камню, подбежал к коновязи, разогнал всех нартских альпов и сам стал у коновязи. Ярость коня придала силы Сосруко. Он сказал:

— Если ты хочешь приступить сразу к делу, Джи лахстан, то я готов. Видишь, как мой Тхожей разогнал всех нартских альпов и сам занял всю коновязь? Вот так же я заставлю удалиться всех нартских витязей и получу в жены твою дочь!

И так понравился самому Сосруко его ответ, что он рассмеялся от удовольствия. Но и Джилахстан рассмеялся — от кичливости:

Все сыновья пастухов мечтают о Бадах, но не все так дерзки, как ты. Если решил ты тягаться с нартскими витязями, то не болтай попусту, а попробуй-ка для начала выдернуть из земли пику нарта Бадыноко!

Пика нарта Бадыноко была так велика, так тяжела, что нельзя было внести ее в дом. Потому Бадыноко вогнал ее в землю у входа в кунацкую. Джилахстан предлагал всем, кто желал получить в жены Бадах, выдернуть пику Бадыноко, но не было еще такого нарта, которому удалось это сделать, которому удалось хотя бы пошевельнуть ее!

Сосруко взглянул на пику Бадыноко и сказал:

— Далеко этой пике до наковальни Тлепша! Если я выдерну ее, то Бадах будет моей, не так ли, Джилахстан?

— Если хочешь выдернуть пику — делай это по скорее! — крикнул Джилахстан. Дерзость Сосруко его испугала и рассердила. Он решил: "Не выдернет пику — прогоню его со двора".

Сосруко подошел к пике, схватил ее булатными руками и вытащил. Бросив пику на порог кунацкой, он воскликнул:

— Теперь веди сюда твою дочь!

Лицо Джилахстана потемнело. "Неужели безродный приемыш, сын безвестного пастуха станет мужем моей дочери?" — подумал он. Подумал и сказал:

— Видно, решил ты Сосруко, что легко кончится твое испытание. Но тогда бы моя Бадах досталась пер вому нартскому витязю, прибывшему сюда. Нет, Сос руко, ты только приступаешь к делу. Ты показал мне свою силу. Теперь покажи свою меткость: далеко ли летает твоя стрела!

— Хорошо! — согласился Сосруко и запрокинул го лову. Высоко в небе кружилось небольшое облако. Ла сточка влетела в это облако и скрылась в нем. Сосруко натянул свой лук и пустил стрелу. Стрела врезалась в облако и пропала.

Джилахстан и Сосруко ждали возвращения стрелы так долго, что успела удлиниться тень от пики, лежавшей на пороге кунацкой. Стрелы все не было. Джилахстан обрадовался. Он повернулся к Сосруко спиной, сделал один шаг в сторону кунацкой и сказал, не поворачивая головы:

— Не рано ли ты назвал себя женихом, ты, чья стрела не собьет и ощипанного воробья!

— Постой, Джилахстан, погляди на небо! — оста новил его Сосруко.

Джилахстан поглядел вверх и увидел падающую стрелу. На ее головку была нанизана ласточка, а на хвост — облако. Стрела упала и врезалась в землю перед Джилахстаном.

— Теперь веди сюда твою дочь! — сказал Сосруко.

Джилахстана охватила тревога. "Погибаю, — подумал он, — несравненная моя Бадах достанется сыну пастуха!" Подумав так, он сказал:

— Не надейся, Сосруко, на то, что легко кончится твое испытание: оно только начинается. Показал ты свою меткость, но и нартские витязи, что прибыли до тебя, хорошо стреляют из лука. Покажи мне, каков ты в пляске. Плясать будешь на семи курганах из репьев, а вместо музыки — будешь сам себе подпевать.

— Хорошо! — отвечал Сосруко: ведь другого от вета у него не было!

Семь дней и семь ночей возили слуги по семьсот раз на семи арбах репейник на двор Джилахстана, а Сосруко сидел в кунацкой и смотрел, как воздвигаются курганы. Когда слуги воздвигли седьмой курган, Джилахстан вывел Сосруко из кунацкой и сказал ему:

— Вот мое слово: если ты в пляске растопчешь репьи всех семи курганов, растопчешь, сняв сафьяно вые чувяки, то станешь достойным женихом для моей дочери!

Снял Сосруко сафьяновые чувяки, влез на курган из репьев и стал плясать. Известно, что у джигита не тот огонь в жилах, не та сила в ногах, когда приходится плясать без музыки, но буйно плясал булатный Сосруко, плясал, сам себе подпевая, плясал шесть дней и шесть ночей и смял, растоптал репьи шести курганов.

Следила за его пляской красавица Бадах, и, чуть-чуть, едва-едва, затрепетало ее жестокое, надменное сердце. На седьмой день, когда Сосруко взошел на седьмой курган, взяла Бадах звонкую пшину, коснулась тонкими пальцами ее струн и заиграла танец кафу, заиграла для Сосруко. Тут вспыхнул огонь в жилах нарта, зазвенела в его ногах сила, и Сосруко стал плясать на одних носках— и смял репьи седьмого кургана, — остались от кургана одни пылинки! Сосруко подул на них и развеял в воздухе.

В это время послышался топот коня: нарт Бадыноко, услыхав, как Бадах играет для Сосруко, вышел из кунацкой, сел в седло и, не сказав никому ни слова, умчался. Что же тут удивительного, если крепко любил Бадыноко красавицу Бадах!

А Сосруко сказал:

— Я смял, растоптал репьи семи курганов, я обра тил их в пылинки и рассеял в воздухе. Теперь веди сюда твою дочь!

Джилахстан пришел в смятение. "Неужели моя дочь достанется сыну безвестного пастуха?" — подумал он в страхе. Но хитрость его была сильнее страха, и юн сказал:

— Подумай сам, Сосруко: разве можно отдать свою дочь в жены неизвестному человеку только за то, что этот человек хорошо пляшет? Умеешь ты плясать на дворе, умеешь ты и выпить в кунацкой, но этого мало: муж моей дочери должен быть смелым. Докажи свою смелость, верни назад Бадыноко, который уехал, рассердившись на нас, — и я сочту тебя достойным женихом для моей дочери.

— Хорошо, — отвечал Сосруко, потому что дру гого ответа у него не было, сел на Тхожея и поска кал вслед за Бадыноко. А Джилахстан обрадовался, решив:

"Как только Сосруко догонит Бадыноко, завяжется между ними ссора, ибо ревнив Бадыноко. Вступят они в поединок, и Бадыноко убьет Сосруко, ибо нет на земле человека сильнее, чем Бадыноко. Избавлюсь я от приемыша, от сына пастуха, и выдам свою дочь за самого родовитого нартского витязя!"

На закате поднялся Джилахстан на башню, чтобы взглянуть — не возвращается ли нарт Бадыноко. Однако он увидел не одного, а двух всадников: то были Сосруко и Бадыноко. Страх и трепет объяли Джилахстана. Он подумал:

"Как это удалось сыну пастуха вернуть назад нартского витязя?"

А вот как это удалось. Сосруко, нагнав Бадыноко, подъехал к нему почтительно, с левой стороны, и сказал:

— Бадыноко! Оба мы с тобой нарты, оба витязи, давние друзья. Доколе же мы будем позволять Джилах стану обманывать нас, насмехаться над нами? Давай по кажем ему, на что способно наше мужество: вернемся в крепость, увезем надменную Бадах, и пусть она выбе рет одного из нас себе в мужья.

— Согласен. Поедем, — отвечал немногословный Бадыноко, и всадники повернули своих коней обратно. Увидев их, Джилахстан решил отправиться к Тлепшу. Он отдал слугам строгий приказ: ни одной живой души не впускать в крепость до своего возвращения.

Когда нарты подъехали к крепости, они увидели, что вход завален абра-камнем.

— Видишь, Бадыноко, как глумится над нами Джи лахстан, — сказал Сосруко, — он даже во двор нас не пускает.

— Как же нам быть? — спросил Бадыноко.

— Не станем сразу ссориться с Джилахстаном, подождем немного, — ответил Сосруко. — Но ни одного человека не выпустим из крепости, ни одного не впустим в нее. Так как я мал ростом, то я влезу на гору, а ты выше меня, ты располагайся в лощине.

— Хорошо, — согласился Бадыноко и занял место в лощине. А Сосруко взобрался на гору.

Джилахстан в это время умолял Тлепша:

— Бог-кузнец, во имя жизни и смерти, прошу тебя: сделай для меня две такие стрелы, чтобы они попадали без промаха в цель, а попав, убивали насмерть!

Кузнец Тлепш ковал оружие только для честного дела. Он спросил Джилахстана:

— Зачем тебе понадобились такие стрелы?

— Ах, Тлепш, два чудовища-великана повадились ко мне, покоя мне не дают, хотят отнять у меня единст венную дочь!

Так обманул Джилахстан Тлепша, и бог-кузнец сковал для него две смертоносных стрелы. Джилахстан поблагодарил Тлепша и поскакал назад в крепость. Когда он уже достиг абра-камня, заметил всадника Сосруко и, еще не зная, кто он, пустил в него стрелу. Стрела Сосруко сломала одну из стрел Тлепша, а Джилахстан спасся, так как слуги отвалили абра-камень и быстро впустили хозяина в крепость.

Поднявшись на башню, Джилахстан взял свою дочь за руку, подвел ее к бойнице и сказал:

— Видишь того, кто стоит на горе?

— Вижу, — отвечала Бадах.

— Видишь того, кто расположился в лощине?

— Вижу, — отвечала Бадах.

— Если видишь, то скажи: в кого из них стрелять? У меня есть только одна стрела, что без промаха попа дает в цель.

Бадах трудно было сразу ответить отцу. До приезда Сосруко сердце ее склонялось к Бадыноко, а теперь оно заколебалось, склоняясь то в одну, то в другую сторону. Она взглянула на гору, и стоявший на горе Сосруко показался ей рослым нартом Бадыноко. А может быть, то был Сосруко? Она взглянула на лощину, и стоявший в лощине Бадыноко показался ей малорослым Сосруко. А может быть, то был Бадыноко?

— Отец, стреляйте в того, кто в лощине! — ска зала Бадах.

Прянула из лука Джилахстана смертоносная стрела, полетела в лощину, вонзилась в Бадыноко и убила его. Так от руки коварного Джилахстана пал славнейший витязь Страны Нартов, так погиб отважный Бадыноко, прозванный "Грозой чинтов".

Сосруко пришел в ярость. Эту ярость породила любовь, ибо ни одного нарта не любил так Сосруко, как сурового Бадыноко. А ярость, рожденная любовью, велика.

— Заплатишь ты мне, Джилахстан, за гибель на шего Бадыноко! — крикнул Сосруко. Он сел на коня, поскакал к реке и отвел воду, которая шла в крепость.

— Ты видишь, что делает из-за тебя Сосруко, оставшийся в живых, — сказал Джилахстан своей до чери, — он хочет, чтобы мы погибли от жажды. Но я прикажу вырыть колодец. Бессилен против меня сын Сатаней, рожденный от пастуха!

А сын Сатаней, видя, что в крепости вырыли колодец, стал думать: как ему отомстить Джилахстану? Думал — и придумал.

В Стране Нартов было известно, что испы, крохотные люди, разрубили в сражении голову Джилахстана. Тлепш спаял эту разрубленную голову, наложив на нее медную заплату. Так и жил Джилахстан с медной заплатой на голове.

Вспомнив об этом, Сосруко вызвал страшную жару и навел ее на крепость: он надеялся, что голова Джилахстана расплавится. А потом он сменил жару на сильный мороз, чтобы заморозить расплавленный мозг Джилахстана.

Но хитер был Джилахстан. Во время страшной жары он приказал опустить себя в колодец, а во время сильного мороза — завернуть себя в семьсот бурок.

Как тут быть Сосруко? Как отомстить за смерть славного Бадыноко? Ничего не мог придумать сын Сатаней, и кружился он вокруг крепости, никого в нее не впуская, никого не выпуская.

Взмолились Джилахстану его люди:

— Нет в крепости травы для скота, погибнет скот. Разреши отвалить абра-камень и выпустить пастухов и стадо на волю. Сосруко нам ничего не сделает: он не враг пастухам.

— Нельзя отвалить абра-камень, — ответил Джилахстан. — Сосруко ловок, увертлив, он может проско чить в крепость.

Прошло некоторое время, и начался в крепости падеж скота. Но Джилахстан не разрешал отвалить абра-камень. А Сосруко кружился вокруг крепости.

Прошло еще много времени, и уже не только скот, — люди падали в крепости от голодной смерти. Истощенные, ослабевшие слуги стали умолять Джилахстана:

— Пожалей нас, прикажи отвалить абра-камень, дай нам перед смертью хоть раз взглянуть на свободную землю — так легче будет умереть!

Но Джилахстан был неумолим. Тогда Бадах сказала людям:

— Он не пожалеет вас. Он и меня не пожалеет, когда я умру!

Джилахстан был коварен и жестокосерд, но любил свою Бадах. И он приказал отвалить абра-камень.

Истощенные, ослабевшие люди радостно вышли на волю, смотрели на свободную землю, падали на нее, обнимая траву. Сосруко нигде не было видно. Джилахстан, который боялся его, приказал обыскать все ущелья, все укрытия, но Сосруко не нашли.

Прошло много времени, окрепли люди, окреп скот на пастбищах, пахари стали сеять просо и успокоились. Не успокоился один Джилахстан. И вот однажды пришли к нему пастухи и сказали:

— Мы бродили со скотом по степи и вдруг увидели труп у родника. То был Сосруко!

— Он притворился мертвым! — воскликнул Джи лахстан: он все еще боялся своего противника. Это по няла Бадах. Она сказала отцу:

— Разве Сосруко унизится до того, чтобы при твориться мертвым? Видно, он устрашил тебя великим страхом, если ты даже его мертвого боишься!

Слова дочери пристыдили Джилахстана. Он решил отправиться с пастухами к роднику.

— Нельзя же допустить, — сказал он, — чтобы труп сына пастуха осквернял прозрачную родниковую воду. Вы отнесете эту падаль в лес и бросите на съеде ние волкам.

Сосруко лежал на прежнем месте, головой к роднику. Слуги Джилахстана поворачивали его, пиная ногами, с боку на бок, но Сосруко был бездыханным. В его тяжелом булатном теле не было жизни. Джилахстан сразу почувствовал в себе смелость. Он толкнул труп сафьяновым чувяком и сказал:

— Ну, чего ты достиг, сын пастуха, приемыш, за тесавшийся к нартским витязям? Лежишь в степи и гни ешь! Теперь не будет нас, родовитых нартов, устрашать твой меч, выкованный Тлепшем из косы бога плодоро дия! Теперь этот меч будет моим!

Джилахстан нагнулся, чтобы вынуть из ножен меч Сосруко, но тут Сосруко вскочил, ударил Джилахстана булатной ладонью и сбил его с ног. Жизнь ушла из тела Джилахстана.

— Тхожей! — крикнул Сосруко. Из рощицы выско чил верный конь. Слуги Джилахстана разбежались в разные стороны, а Сосруко сел на коня и помчался в крепость.

Бадах сидела в башне и вышивала золотом платок. Сосруко крикнул ей:

— Эй, красавица, долго ты насмехалась над нарт скими витязями. Хватит!

Сосруко снял красавицу Бадах с башни, посадил ее перед собою на гриву коня и поскакал в обратный путь.

Вот едет Сосруко с драгоценной ношей, покрытой буркой, едет-скачет и приближается к развилине трех дорог. На распутье сидит Куйцук, а вокруг него пасутся козы.

Сказал Сосруко:

— Да умножится твое стадо, Куйцук! Помнишь, ты говорил мне, что мечтаешь хоть раз взглянуть на красавицу Бадах? Смотри: вот она!

И Сосруко приподнял бурку.

Но застенчивый Куйцук не осмелился взглянуть на прекрасную Бадах. Он потупил глаза.

Сосруко рассмеялся, пожелал пастуху счастливых дней и поскакал дальше, увозя на своем коне красавицу Бадах — ту, о которой мечтали все витязи Страны Нартов.

А Куйцук глядел ему вслед.


Как Сосрупо победил злобного Тотреша

Ой, ты, старая песня,

Лейся звонко и стройно,

Будь достойна Сосруко!

Вот что было однажды.

Солнце знойно палило,

И, страдая от жажды,

Конь Тхожей, беспокойно

Озираясь, тащился.

Нарт Сосруко в печали

В дом родной возвратился.

Как слабейший из слабых,

Свесясь набок, Сосруко

В дом родной возвратился.

Ой, не сразу вошел он

В дом родной — нарт Сосруко:

Он к дверям прислонился,

Думой грустною полон,

Неподвижный, угрюмый…

На столе стоят яства,

Но поесть нет охоты,

На столе стоит сано —

Не развеет заботы.

Тут с высокого ложа

Сатаней опустилась,

Обратилась к Сосруко

С материнскою речью:

"Ой, Сосруко, мой сын,

Ой, Сосруко, мой свет!

Ты в кольчугу одет,

Словно в солнечный свет!

Словно солнце — твой щит,

Ой, джигит, чье копье

Страшно недругам всем,

Ой, Сосруко, чей шлем —

Как сиянье зари!

Говори: что с тобой?

Ты на Хасу, мой сын,

Молодцом поскакал, —

С потемневшим лицом

Возвратился назад.

Что на Хасе стряслось?

Смутен, жалок твой взгляд.

Говори же, мой свет!"

И в ответ молвил сын:

"Не скажу, гуаша нартов,

Почему твой сын расстроен:

Женщине о Хасе Нартов

Не рассказывает воин.

А рассказывает, — значит

Не достоин званья мужа!"

Но в ответ — Сатаней:

"Ой, Сосруко, мой свет,

Ой, Сосруко, мой сын,

Ты один у меня.

Нет, не девять бойцов,

Нет, не десять сынов

Снарядила я в путь:

Ты один у меня!

Не чета, не родня

Я другим матерям:

Я сажусь на коня,

И, как нарт, я скачу!

Я вмешаться хочу

Не в чужие дела,

Это дело — мое,

Сын мой, тело мое!

Правду всю мне открой:

Что с тобой, говори?

Где сошелся с тоской,

Где покой потерял?

Не ответишь — к утру

Я от горя умру!"

Ей Сосруко — в ответ:

"Мать моя с красой девичьей!

Ты обличье изменяешь,

Ты умней мудрейших нартов,

Сатаней, гуаша нартов!

Слова не скажу тебе я.

Ты Тхожея расспроси-ка:

Он мою обиду знает".

Сатаней, спокойно с виду,

Направляется к Тхожею,

Обращается к Тхожею:

"Будь голодным волком съеден!

Отвечай мне, только с толком:

Что стряслось в дороге с вами?

Выехал ты горделиво,

А вернулся с гривой пыльной

И едва волочишь ноги.

Одинокий мой, прошу я

Именем тебя родившей —

Отвечай: с какой кручиной

Моего столкнул ты сына,

Отвечай: с какою мукой

Мой Сосруко повстречался?"

Конь Тхожей громко ржет:

"Госпожа Сатаней!

Честно сыну служа,

Что скажу я тебе,

Нартских женщин краса?

Третий день, как я в рот

Ни крупинки овса,

Ни травинки не брал,

Ни росинки не брал,

Третий день, как твой сын

Позабыл про еду.

Пусть расскажет твой сын,

Где он встретил беду.

Подведу ли его,

Своего седока?

Если всадник молчит,

Конь обязан молчать!"

И опять Сатаней

Возвращается в дом,

Обращается мать

К сыну с речью такой:

"Ты молчишь, мой сынок, —

Конь молчит, как седок!

Лучше сердце мое

На куски разорви.

Я умру от тоски!

Хочешь смерти моей?

А не хочешь — открой:

Что случилось с тобой?"

Отвечает ей сын:

"Сатаней, моя мать,

Что сказать я могу?

Меч развеет один

Боль мою и беду,

Доказав: я не трус…

Приготовь мне еду,

Чтобы мощь в ней жила,

Но чтоб легок был груз,

А поклажа — мала:

Уезжаю чуть свет".

И в ответ — Сатаней:

"Ой, Сосруко мой булатный,

Статный мой, черноволосый!

Если на мои вопросы

Не ответишь — мне ответят

Ножницы мои стальные!"

Сатаней ларец раскрыла,

Из ларца она достала

Ножницы свои стальные:

В грудь вонзить она решила

Ножницы свои стальные, —

Отнял у нее Сосруко

Ножницы ее стальные:

"Сатаней, гуаша нартов,

Кто тебя умней и краше?

Лик твой, солнцем осиянный,

Твой наряд золототканный

Славятся в отчизне нашей!

Не лишай себя ты жизни:

Пусть тебя помянут люди

Не словами укоризны!

Правду я тебе открою.

Поскакав на Хасу Нартов,

Я увидел под горою

Два больших, враждебных войска,

Что стояли и ругались,

Но вступить боялись в битву.

Мне противно видеть войско,

Что робеет перед битвой.

"Мужество не знает страха!" —

Так воскликнув, вскоре был я

Меж войсками, полон гнева.

Саблей со всего размаха

Бил я вправо, бил я влево,

Княжьи головы рубил я,

Чтоб вскипела ярость битвы.

Вот сошлись войска, дерутся,

Жаждой славы пламенея.

Я смотрю, учусь, как бьются,

Проверяю — кто сильнее,

Кто смелее, кто умелей…

Поскакал я дальше к цели,

Человека не встречая,

Лишь моя борзая — рядом.

Прибыл я на Хасу Нартов.

Началось у нас веселье,

И в ущелье многотравном

Первым был я в играх нартов,

Первым был я в плясках нартов,

Словом был почтен заздравным,

Старцы мудрые, как другу,

Поднесли мне чашу нартов

И кольчугу золотую.

Я свою борзую кликнул

И помчался на охоту.

До Хазаса я добрался,

Я взбирался и на горы,

Был в степях, просторы меря,

А нигде не встретил зверя,

А нигде не встретил дичи.

Без добычи возвращаясь,

Черное пятно приметил,

Что взметнулось из оврага.

И отвага мне сказала:

"Как ты можешь жить на свете,

Если он живет на свете?

Как ты по земле ступаешь,

По которой он ступает?"

Я погнал за ним борзую, —

Он быстрее оказался.

Я помчался на Тхожее, —

Он быстрее оказался!

Свирепея от досады,

Трижды я огрел Тхожея,

За врагом, за окаянным,

Ураганом полетел я.

Вот я слышу, как он дышит,

Я кричу — не слышит всадник.

Матушка моя родная!

Как догнать его не зная,

Я пустил стрелу вдогонку,

И она впилась в лопатку.

Обернулся черный всадник,

Выдернул стрелу стальную,

Выбросил стрелу стальную

Словно муху, чуть живую,

Взвился черным ураганом,

За степным курганом скрылся!

Кликнул я свою борзую

И пустился в путь обратный.

Еду я тропой степною, —

За спиною слышу топот,

Слышу окрик, оглянулся —

Черный всадник предо мною!

Сразу в нем признал я нарта,

Чье древко железным было,

Лезвие двуострым было.

Это грозное оружье

Под ноги Тхожею бросив,

Он ко мне коня направил,

И заставил он споткнуться

Быстроногого Тхожея,

А меня — дрожать от страха.

Он из рук моих поводья

Быстро вырвал, размахнулся,

Он копьем меня коснулся,

Два моих ребра сломал он.

Был готов я к поединку,

Но меня с седла он сдвинул,

Как пушинку, поднял в небо,

Опрокинул, как травинку,

Бросил наземь, и плечами

Целое вспахал я поле.

И от боли зарыдал я,

Много слез и много крови

Из моих очей он пролил,

В пот вогнал меня воловий,

Из груди моей он пролил

Молоко, которым был я,

Матушка, вскормлен тобою!

Он усы мои густые

Вывалял в пыли дорожной!

Чтоб лишить ничтожной жизни,

Он меня вогнал по пояс

В прах степной одним ударом,

Вынул меч, чтоб обезглавить, —

И слукавить я решился:

"Нартский муж, — сказал я громко, —

Не могу тебя убить я:

В день веселый Санопитья

Нарта нарт не убивает:

Там, где пир, — не к месту горе!

Кто об этом забывает,

Верь мне, погибает вскоре.

Дай мне трое суток сроку:

Встречусь я с тобою снова".

Он — в ответ, с усмешкой злою:

"Для ничтожества такого

Слишком много трое суток!

Завтра, с первыми лучами,

На Хараме ждать я буду.

Не приедешь — трусом жалким

Будешь заклеймен повсюду:

Нарты крепко держат слово,

Нарушающих — сурово

Грозные карают боги,

И лжецов мы не жалеем!"

Так сказав, меня с Тхожеем

Он щелчком столкнул с дороги,

Я взметнулся, полетел я

Через горные отроги,

Отдышался, оглянулся, —

Оказался на пороге

Своего родного дома!

Сатаней, моя гуаша!

Встреча наша с тем злодеем

Завтра утром состоится,

Но боится сын твой утра!

Мудро поступи, гуаша:

Ножницы свои стальные

Ты заставь скроить одежду

Под доспехи боевые

И в меня всели надежду!"

И в ответ — Сатаней:

"Ой, Сосруко, мой свет,

Ой, Сосруко, мой сын,

На лице твоем — тень!

Каждый день, каждый день,

Как сыновнюю дань,

Приносил ты мне лань,

А сегодня ты мне

Ничего не принес!

Где, в какой стороне,

Много пролил ты слез,

Где сошелся с тоской?

Ты скажи мне, какой

Исполин одолел

В поединке тебя?

А не скажешь, каков

С виду тот исполин,

Ой, Сосруко, мой сын,

Не велю для тебя

Одеянье кроить,

От страданья тебя

Исцелить не смогу!"

Опечалился Сосруко

И ответил с мукой в сердце:

"То был всадник крепкорукий:

Эти руки покрывали

Налокотники стальные.

Был под ним косматоногий

Конь, чьи зубы коренные

Крепко удила сжимали,

Конь — вершина всех желаний,

Рыжий, с головою лани,

Вздрогнет — будет на кургане,

Прыгнет — скроется в тумане.

Вот каков он, этот всадник,

Сатаней моя родная!"

Сатаней сказала сыну:

"Хорошо его я знаю.

Он — Тотреш, он — сын Албеча,

Встреча с ним — начало смерти.

Перед ним трепещут дети,

Перед ним трепещут люди,

Полтора десятилетья

Матери сосал он груди!

Воровство, грабеж — обычай

Нечестивца, отщепенца.

Всех считает он добычей —

Старца, женщину, младенца.

Зла желает он вселенной,

Ибо сам он — злая сила.

Земли он опустошает

Тена, Псыжа и Индыла;

Если путника завидит,

Он его уничтожает,

Нартов злобно ненавидит,

Нартам смертью угрожает.

Но Тотреша, милый сын мой,

Ты не одолеешь силой:

Всех сильней он в грозной сече!..

Отстоял, при первой встрече,

Душу ты свою живую

Хитростью, а я вторую

Хитрость выдумать сумею!"

Сатаней во двор выходит,

Направляется к Тхожею,

Обращается к Тхожею

Так, чтоб слышал и Сосруко:

"Наш скакун косматоногий,

Сокращаешь ты дороги,

Всех коней опережаешь!

Сам ты знаешь, сам ты видишь,—

Такова моя судьбина:

Я не девять снаряжаю,

Я не десять отправляю,

А единственного сына!

Почему же, конь бесценный,

На него позор навел ты,

На меня позор навел ты?

Не получишь больше сена

И овса ты не получишь:

Грызть да грызть бурьян заставлю,

Обесславлю весь твой род я!"

Тут заржал Тхожей, ответил:

"Сатаней, гуаша нартов,

Мать заботливая наша!

Ты грозна и величава,

Нрава твоего крутого,

Злого языка боятся

И богатыри, и кони!

Завтра утром сын твой смелый

Встретится с врагом могучим.

Этот день счастливым сделай,

Из хороших — наилучшим!

Я же сделаю для боя

Все, что скакуну под силу,

Лишь не совершу того я,

Что Сосруко не под силу!"

Сатаней коню сказала:

"Сто звенящих колокольцев

Богу Тлепшу закажу я,

Нартским девушкам красивым,

Конь ретивый, прикажу я

На твою повесить гриву

Сто звенящих колокольцев.

О Тхожее ходит слава:

В мире нет коня быстрее!

Но когда не сможешь сделать

То, что скакуну под силу, —

Выброшу тебя в селенье

На съеденье псам голодным!

Мальчик мой не сможет сделать

То, что витязю под силу,—

Брось его без сожаленья

И с пустым седлом вернись ты

Из чужбины к нам в селенье,—

Конь бесславного мужчины!"

Тут заржал конь Тхожей:

"Сатаней, наша мать!

Можешь дать мне овса,

Можешь сена мне дать,

Удилами взнуздать.

Колокольцы скорей

К мягкой гриве моей

И к хвосту привяжи.

Сто орлов, сто собак

Ты со мной отпусти,

Ты смети все бугры,

Все холмы на пути,

А когда не смогу

Я Сосруко помочь,

Пораженье врагу

В добрый час нанести, —

Не жалей ты коня,

А отдай ты меня

На съедение псам!"

Слышит с радостью Сосруко

Речь Тхожея удалого,

Говорит коню Сосруко:

"Верный конь, скажи мне слово:

Во вчерашней неудаче

Только я один виновен

Или также ты виновен?"

Отвечает конь горячий:

"Сын пастуший, ты послушай:

На лугу я был, где травы

Величавы, благовонны,

Но травинки я не тронул.

Над ручьем я наклонился,

Отразился в светлой влаге,

Но и капли я не выпил.

Во вчерашней неудаче

Я виновнее, Сосруко!"

Молвил матери Сосруко:

"Сатаней, моя мать,

Ты всех женщин умней!

Я клянусь, что к врагу

Завтра утром примчусь,

Сотворю, что смогу,

Не смогу — мой позор.

Научи меня, мать,

Как врага обмануть,

Снаряди меня в путь,

Счастья мне пожелай!"

Мать сказала в ответ:

"Ой, Сосруко, мой свет,

Ой, Сосруко, мой сын!

Ты в кольчугу одет,

Что как солнце горит,

И сияет твой щит,

Словно солнечный свет!

Боль твоя — боль моя,

Твой позор — мой позор.

Твой противник — хитер,

Он — исчадие зла.

Удила его — сталь,

Плеть его — горный путь,

Но врага одолеть

Я тебя научу.

День ты в ночь преврати,

Мир туманом одень,

Подкрадись к седоку,

На скаку закричи,—

Вздрогнет злобный Тотреш,

Дернет он удила,

Челюсть он разорвет

Скакуна своего,

Разорвет — упадет.

Если враг на земле,

Тот сильней, кто в седле.

Всадник, с пешим врагом,—

Ты с Тотрешем сразись.

Обратится с мольбой:

"Завтра бой довершим",—

Тем словам ты не верь,

Ибо знаешь ты сам,

Как с врагом поступить:

Должен голову ты

У врага отрубить,

Чтоб не мучил людей

Злобный сын Барымбух,

Чтоб злодей не терзал

Молодиц и старух,

Стариков и детей".

Сто красавиц для Сосруко

Сшили бранную одежду,

На Тхожея нацепили

Сто звенящих колокольцев.

Всадник с матерью простился

И пустился к месту встречи,

К месту сечи богатырской.

Конь Тхожей — как вихрь летучий,

Как морской прибой могучий:

То над ним несутся тучи,

То он тучи попирает,

То он разверзает небо,

То он землю разверзает.

Гул стоит в степях и чащах

От борзых, за ним бегущих,

От орлов, над ним парящих,

От звенящих колокольцев!

Утром, с первыми лучами,

Приближается Сосруко

К месту встречи богатырской, —

Видит: на горе Хараме

Возвышается противник.

Конь его прядет ушами

И дрожит под великаном.

Нарт Сосруко, сын отваги,

Мир одел густым туманом,—

Горы, долы и овраги

Потонули в том тумане.

Рыжий с головою лани,

Испугался конь Тотреша,

Испугался, ржет невнятно,

Рвется он домой, обратно.

Тут, не сдерживая брани,

На коня Тотреш прикрикнул:

"Рыжий, с головою лани,

Почему, скажи, грызешь ты

Удила в остервененье

И меня домой несешь ты?

Иль спешишь на погребенье?

Иль тумана испугался?"

Но поклялся конь Тотреша

Барымбух, колдунье грозной,

Что не состоится встреча

Всадника его с Сосруко,

Что не будет сын Албеча

Биться в этот день с Сосруко,

Что помчится конь обратно

До прибытия Сосруко!

А Сосруко, нарт булатный, —

Он все ближе, он все ближе!

Мчится рыжий конь Тотреша,

Тонет путь пред ним во мраке,

А за ним собаки скачут,

За ноги его хватают,

А над ним орлы взлетают,

Больно бьют его крылами

И клюют его нещадно.

Зазвенели на Хараме

Сто певучих колокольцев!

Как спастись коню Тотреша

От борзых, за ним бегущих,

От орлов, его клюющих,

От звенящих колокольцев,

Наводящих черный ужас?

А Тотреш бранится злобно,

Брань его громоподобна,

Но она не помогает:

Не внимает этой брани

Рыжий, с головою лани,

От Тхожея убегает.

Сын Албеча, свирепея,

Скакуну бока сжимает,

Скакуну ломает ребра,

Скакуну ломает челюсть,

Надвое коня ломает, —

Альпа, с головою лани, —

Из седла летит на землю.

Подскочил к нему в тумане

Нарт Сосруко на Тхожее,

Быстро вынул меч из ножен,

Чтоб Тотреша обезглавить,

Мир избавить от злодея.

И, опоры не имея,

К всаднику Тотреш взмолился:

"Ой, повремени, Сосруко,

Сильнорукий, смуглолицый!

Дал тебе я сутки сроку, —

Дай и ты мне сутки сроку, —

Этот день да будет светел!"

Но ответил так Сосруко:

"Что, мы мальчики с тобою,

В альчики играем, что ли?

Долго ль мы с тобою будем

Назначать друг другу сроки?

Как взгляну в глаза я людям,

Что скажу я нартам смелым,

Если ты, их враг жестокий,

От меня уедешь целым?"

Так воскликнул нарт Сосруко

И Тотреша обезглавил,

Мир избавил от злодея.

Вражью голову Сосруко

Привязал к седлу Тхожея

И коня домой направил.

* * *

Барымбух, колдунья злая,

Сына ждет до новолунья,

А Тотреш назад не скачет.

Вот пришла колдунья к нартам,

Вот пришла колдунья, плачет:

"Нарты, чем себя утешу?

По Тотрешу я тоскую:

Где он — близко ль, на чужбине,

Жив ли, мертв ли — я не знаю.

Поезжайте, разыщите,

Принесите мне о сыне,

Нарты-родичи, известье!"

Нарты знали: где колдунья,

Там — проклятье, там — бесчестье,

Где Тотреш — там страх и горе,

Там в позоре гибнут люди.

Но обычай был у нартов:

Если женщина попросит —

Бросит все дела мужчина,

Чтоб ее исполнить просьбу.

И старуху утешая,

Сели на коней два нарта:

Нарт Имыс и грузный Пшая.

Едут мало или много,

А дорога их приводит

К смуглолицему Сосруко.

Нарты молвили: "Сосруко,

Нарт булатный, тонкостанный,

Презирающий обманы!

Не встречался ль ты с Тотрешем,

С тем, кто страшен пешим, конным,

Перед кем трепещут души?"

Сын пастуший им ответил:

"Нарты, ищущие нарта!

Если вы найти хотите

Рыжего коня Тотреша,

То ищите на Хараме

Рыжего коня останки.

Если вы найти хотите

Тело мертвого Тотреша,

То ищите на Хараме

Притеснителя останки.

Если вы найти хотите,

Нарты, голову Тотреша, —

Далеко вы не ищите:

За моим седлом найдете!"

В гневе закричали нарты:

"Ой, Сосруко чернокостный,

Разве, ты забыл, булатный,

Что Тотреш — воитель грозный,

Что Тотреш — воитель знатный,

Что из нашего он рода?

Эй, пастушья ты порода,

Разве ты забыл, проклятый,

Что за нарта мстить мы будем, —

Не уйдешь ты от расплаты!"

Но Сосруко смуглолицый

Не боится, говорит им —

Родовитым этим нартам:

"Не страшусь я вашей мести,

Дело чести совершил я,

Подлого убив злодея!"

Так сказав, стегнув Тхожея,

Поскакал Сосруко дальше.

Нарты, родичи Тотреша,

Не посмели с ним сразиться"

Только вслед ему глядели,

Трепеща и ненавидя.

Долго скачет, долго мчится

Смуглолицый нарт Сосруко.

Спешивается Сосруко

У дверей родного дома

И, не говоря ни слова,

Вносит голову Тотреша.

Сатаней сурово смотрит,

Говорит гуаша нартов:

"С головой врага приехать —

Небольшая это доблесть.

С головой врага приехать

В дом врага — вот это доблесть!

Разве ты, сыночек, хуже

Самых родовитых нартов,

Разве слабым мужем вырос?

К Барымбух скачи, мой мальчик,

Ей вручи, родившей нечисть,

Голову злодея-сына,

Нартским мужеством владея.

Но страшись ее коварства,

Но страшись ее обмана.

Пред тобой поставит сано,

Пред тобой поставит яства,

Скажет: "Здравствуй, нарт Сосруко,

Пирога ломоть отведай".

Следуй моему совету:

Ты не ешь, не пей, покуда

Есть и пить не будут нарты".

Вот Сосруко едет-скачет,

Прячет под широкой буркой

Голову врага-злодея.

К Барымбух во двор въезжает,

Нартским мужеством владея,

И, печали вестник, справа

Спешивается с Тхожея.

Поняла колдунья злая:

Раз приехал к ней Сосруко,

Значит, нет в живых Тотреша.

Думает колдунья злая:

"Пусть он спасся от Тотреша, —

Будет он моей добычей!"

Как велит обычай нартов,

Барымбух пирог выносит,

С тайной злобой просит гостя:

"Пирога, прошу, попробуй!"

Ой, Сосруко сильнорукий

Тот пирог с мясной начинкой

Разрывает на две части

И бросает дряхлой суке.

И случилось тут несчастье:

Сразу околела сука!

Нарт Сосруко рассердился,

Крикнул он, пылая гневом:

"Барымбух, колдунья злая,

Чье оружие — отрава,

Чья забава — скорбь людская,

Чьи законы — ложь и подлость!

Я, от пастуха рожденный,

Прискакал к тебе с подарком!"

Быстро голову Тотреша

Достает он из-под бурки,

Барымбух в подол бросает,

Покидает двор колдуньи.

Ведьма ножницы хватает

И бросает их в Сосруко.

Эти ножницы стальные

Косяки дверей пронзают,

Пробивают ствол древесный,

И к стволу черкеску нарта

Пригвождают, но мгновенно

Отрывает нарт Сосруко

От ствола свою черкеску,

И, с разодранной черкеской,

Уезжает от колдуньи, —

Лишь сверкает шлем чудесный,

Полный солнечного блеска…

Так погиб Тотреш проклятый

От руки Сосруко честной.


Сосруко и Адиюх

Высоко в горах, над крутым обрывом, у верховья бурной реки Инджиж, стояла на утесе крепость. Жили в этой крепости муж и жена из рода нартов. Муж беспрерывно совершал набеги, и они всегда были удачливыми. Потому и носил он имя Псабыда — "Крепкий в жизни". Псабыда потому был удачлив, что помогала ему жена, солнцеподобная красавица Адиюх. Когда Псабыда отправлялся в набеги, Адиюх садилась у окна башни и протягивала в окно свои руки, белые светозарные руки. В самую темную ночь, когда человеку не нужны его зоркие глаза, в самый пасмурный день, когда мир исчезает в тумане, протягивала в окно Адиюх свои руки, льющие свет, и темная ночь обращалась в сверкающую, лунную, а пасмурный день — в яркий и солнечный. Оттого и звалась эта нартская женщина именем Адиюх, что означает — Светлорукая.

С утеса, где стояла крепость, Адиюх перебрасывала через реку на пологий берег полотняный мост. Когда Псабыда, преследуемый врагами, возвращался ночью из набега, пригоняя табуны вороных, в яблоках, коней, Адиюх протягивала в окно свои сияющие руки, и они были для Псабыды путеводным светочем. Он перегонял по полотняному мосту угнанные табуны, и Адиюх снимала мост и прятала светозарные руки. Наступала кромешная тьма, и преследователи Псабыды, не видя друг друга, не находя брода, не зная, как переправиться через реку, возвращались в бессильной ярости назад. Ну, а что им оставалось делать в кромешной тьме ночи? Не бросаться же в бурную Инджиж, чтобы утонуть!

От постоянных удач Псабыда преисполнился гордыней. Однажды он расхвастался:

— Удивительно, как я счастлив в набегах! Даже из страны одноглазых великанов я возвращаюсь с богатой добычей, не сбиваясь с пути. А о чинтах и говорить нечего: ни разу им не удалось меня настичь, — так быстро и умело я переправляюсь через бурную Инджиж. Воистину правы нарты, когда говорят, что мужество способно совершать чудеса! А если посмотреть на мир, то разве найдется муж, равный мне по отваге?

Долго так хвастался Псабыда, и его хвастовство сперва надоело, потом рассердило, потом возмутило Адиюх. Она не сдержала своего гнева и воскликнула:

— Бахвал, разве нарту подобает хвастаться? Разве не мог ты упомянуть имя той, кто делит с тобою все не взгоды и тревоги?

Но Псабыда, начав хвастаться, не мог уже остановиться:

— Я всегда совершаю набеги один, нет со мной спутника, который разделял бы мои тревоги и невзгоды. Я управляюсь один там, где трудно управиться целому отряду нартов!

Адиюх горестно покачала головой:

— Недаром люди говорят: "Тот себя считает храб рым, чья отвага не была испытана в трудный час". Я Думаю, что ни один из нартских витязей, чья храб рость испытана и всем известна, не стал бы себя славо словить, говоря с женщиной. А среди этих витязей не мало таких, которые сильнее и мужественнее тебя. Вспомни хоть о Сосруко… Всю жизнь ты хвалишь од ного себя, и я сгораю от стыда, слушая тебя, и волосы мои седеют от тоски.

Слова жены ранили бахвала в самое сердце. Ничего не сказав ей в ответ, он в гневе сел на коня и поехал. Но у самых ворот он не выдержал и, запрокинув голову, крикнул:

— Я покажу тебе, потаскуха, каким мужеством обладает нарт!

И Псабыда отправился в набег, вымещая свою злобу на старом, верном коне. У развилины трех дорог конь остановился, не зная, куда ему скакать. Странное дело! Всегда конь безошибочно угадывал желание всадника, а на этот раз он застыл на месте. Псабыда нанес ему три удара стальной плетью, и конь нехотя двинулся дальше. А против охоты — какая езда? Расстояние, которое конь прежде покрывал за день, он теперь покрывал за месяц. От этого только сильнее становилась злоба Псабыды. Казалось всаднику: попадись ему сейчас сто великанов, он бы уничтожил всех до единого! А пока великаны не попадались, Псабыда давал волю своей ярости, — хлестал верного коня.

Долго ехал, долго скакал Псабыда и вступил, наконец, в страну одноглазых великанов. Такой туман одел эту страну, что всадник не видел даже ушей своего коня. Вдруг полил дождь, и такой сильный, что по его струям, как по веревкам, можно было взобраться на небо. Земля потонула во влажном мраке.

— Не слишком хороша погодка, но мы и худшее переносили. Дай только бог богов долголетья моей старой бурке!

Так воскликнул Псабыда и накинул на себя бурку. Бурка эта была сделана светозарными руками Адиюх, и ни одна капля влаги не проходила сквозь нее. А теперь дождь лился сквозь нее, будто это было сито. Если бы Псабыда не обидел свою жену, бурка не пропустила бы ни одной капли дождя. А может быть, бурка негодовала и на то, что Псабыда назвал ее старой буркой?

Вдруг донеслось до Псабыды громкое ржание. "Вот, наконец, предо мною то, что мне нужно!" — подумал он и поскакал сквозь дождь. По громкому ржанию и сильному топоту он понял, что перед ним — большой табун коней. Дождавшись ночи, когда дождь утих, Псабыда погнал табун к своей крепости. Но дороги не было видно, ибо ночь была черным-черна и не сиял Псабыде путеводный светоч — белые руки Адиюх. Табун коней разбежался, потерял его Псабыда.

Долго скакал нарт по стране одноглазых великанов, но не было ему добычи. Не раз попадались ему табуны диких вороных коней, которые бродили по необозримым пастбищам, не ведая ни седла, ни узды, но не знал Псабыда, в какую сторону гнать их: туман окутал страну великанов.

Решил Псабыда покинуть эту страну, отправиться в пределы земли чинтов. Долго ехал Псабыда, больно хлестал коня, и чем чаще и больнее хлестал он его, тем медленнее ступал конь.

Оказалось, что в стране чинтов солнце пекло так сильно, что трескались камни, плавилась земля. Суховей носился по степным просторам, погребая под песком все живое. Псабыда привязал коня к одинокому, сухому дереву и прилег в изнеможении в тени конских ног. Но тут суховей вырвал из земли и это единственное дерево и унес его вместе с конем.

Псабыда погнался за деревом, чтобы спасти коня — свою опору. Ноги его тонули в песке, ветер бил ему в лицо, но Псабыда бежал за деревом, и, может быть, одна только Адиюх знала, как долго бежал он сквозь сухие, песчаные волны. Наконец удалось ему достичь одинокого дерева, уносимого суховеем, и отвязать испуганного коня.

От долгого бега захотелось всаднику пить. В зубах скрипел песок, а губы пересохли и потрескались. Пса-быда вспомнил, что поблизости должен быть родник, чья вода была чиста, как слеза, и холодна, как лед. Прискакав к нему, Псабыда увидел, что родник превратился в мутное болото, полное змей и лягушек. От воды пахло гнилью. Ее зловоние не мог развеять даже сильный ветер пустыни. Но что оставалось делать умиравшему от жажды Псабыде? Он припал к болоту губами и начал жадно пить. В это время прибежал к болоту табун диких коней. Кони понюхали воду, но пить ее не стали. Псабыда рассердился:

— Какие привередливые! Брезгуют водой, кото рую пьет нарт!

Псабыда решил угнать этих коней. Но вдруг пустыня погрузилась во мрак. Черные тучи, как кони, носились по небу, а табун исчез в кромешной тьме, и едва он исчез, как снова настал день.

И опять подул суховей, и солнце пекло так сильно, что трескались камни и плавилась земля. Псабыда оказался в песчаном плену. К концу дня суховей утих, но зато нестерпимой стала жара: раскалились воздух и песок, земля и небо, Псабыда воскликнул в отчаянии:

— Эй, старая бурка, спаси меня от жары и песка, и я выберусь из этой проклятой страны чинтов!

Все знают, что сквозь бурку не проходят солнечные лучи. Но для человека старость — украшение, а для вещи— обида. Обиделась бурка на то, что нарт назвал ее старой, обиделась за себя и за Адиюх, чьи руки, льющие свет, сотворили ее, — и стала пропускать через себя солнечные лучи. Псабыда погибал от жары. Только поздно ночью, когда жара немного спала, он выбрался, полуживой, из страны чинтов.

Долго ехал Псабыда, долго скакал, обессиленный, голодный, без добычи — не до добычи было ему! — и попал в страну крохотных испов. Эти маленькие люди обитали недалеко от жилища Псабыды. Но стыдно было Псабыде вернуться домой с позором, вернуться ни с чем, не доказав своего мужества, и он решил:

— Не лучше ли мне погибнуть, чем вползти в свой двор, свесясь с лошади, как Сосруко после своей пер вой встречи с Тотрешем? О небо, я докажу Адиюх, что я обладаю великим мужеством!

Хорошо было так говорить Псабыде, в котором жила еще сила, а каково было усталому, измученному коню? Конь стал. Псабыда спешился и попытался повести его на поводу. Но конь так ослабел, что не мог двигаться.

— Амыш, покровитель стад, неужели ты возложил на меня заботу о твоих животных? — сказал Псабыда. Он взвалил коня на свои плечи и пошел дальше — в глубь страны испов. Что же еще оставалось ему делать?

Страна, в которой обитали испы, была благословенным краем. Всюду цвели плодовые деревья, зеленели обширные пастбища, бурно текли многоводные реки. А на берегах рек пестрели тучные стада, паслись неисчислимые табуны коней. И день был хорош в стране испов: долгий, солнечный, не очень жаркий и не слишком холодный.

Псабыда возликовал. Он шел, почти не чувствуя своей ноши, и думал:

"Разве справедливо, что крохотные испы, еле заметные на земле, владеют таким добром! Не буду я достоин имени нарта, если не угоню стада испов, табуны испов!"

Псабыда опустил коня на землю, сел на него и ударил его поводьями. Поводья разорвались, а конь не двинулся. Псабыда схватил его за гриву и ударил стальной плетью. Плеть сломалась, а конь продолжал стоять на месте, даже головы не поднимая: изголодавшись, он жевал траву. Псабыда крикнул с яростью:

— Проклятый, что же ты не трогаешься с места в день, который должен стать днем моего мужества!

Но старый конь был неподвижен. Одно оставалось Псабыде, — ударить его рукоятью меча. Так и поступил Псабыда, но меч сломался, а конь все жевал высокую траву.

Отчаяние охватило Псабыду. Он видел вокруг столько табунов, столько стад, лютая жадность сжигала его душу, а конь стоял на месте. Видя, что удары не помогают, Псабыда взмолился:

— Верный конь мой, что же ты не трогаешься с места, ведь Адиюх, светозарная жена моя, ждет нас, скучает по нас!

И коню послышались в словах Псабыда не жадность, а любовь к Адиюх. Он приподнял уши, заржал могучим ржанием и полетел как молния.

Псабыда сбил в кучу табуны коней и стада рогатого скота и погнал их в сторону своей крепости. Когда он уже покидал пределы страны испов, то услыхал позади сильный топот. Оглянувшись, он увидел множество коней, скачущих за ним. Сначала казалось, что они скачут без всадников, но так только казалось: на них сидели крохотные испы, преследовавшие похитителя их стад и табунов.

Испы скакали быстро, но конь Псабыды, зная, что он летит к Адиюх, скакал еще быстрее. Наступила ночь, лунная и звездная. Когда Псабыда приблизился к реке, вспыхнуло яркое, ослепительное сияние, в котором потонули свет луны и блеск звезд. Стало светло, как днем. Псабыда посмотрел в сторону своей башни и увидел Адиюх: она протягивала в окно свои светозарные руки. Душа Псабыды возликовала, из нее вырвались слова:

— Ага, Адиюх убедилась в моем мужестве, она раскаялась, поняла, что я самый храбрый из нартов, и вот освещает мой путь!

Но Псабыда ошибся, Адиюх не почитала его храбрейшим из нартов. Она услыхала топот верного коня, по которому соскучилась, да и по всаднику она соскучилась, и, по привычке, протянула руки из окна. Но тут же вспомнила, как оскорбил ее Псабыда, и спрятала руки.

И сразу исчезло яркое сияние, исчез свет луны и звезд, и настала кромешная тьма. Кони ржали в испуге, мычали коровы, тихо, готовые к смерти, блеяли овцы. Тщетно пытался найти Псабыда полотняный мост, чтобы переправиться через реку: моста не было. И река скрылась в пучине ночи, и только зловещий шум обозначал ее течение. Вдруг этот шум был заглушен сильным топотом: то прискакали испы.

Хотя испы были крохотными человечками, сила их была велика. Если бы Псабыда попался им в руки, они бы разрубили его на мелкие куски. Псабыда знал это, и, охваченный страхом, скакал по берегу реки. Его спасал мрак, иначе испы настигли бы его. У него была одна надежда, что Адиюх протянет из окна башни свои руки. Он вспоминал эти заботливые, белые, светозарные руки и в отчаянии смотрел наверх, туда, где должна была возвышаться крепостная башня. На миг он устыдился своего страха и подумал:

"Говорят, что Сосруко, не нуждаясь в броде, умеет переправляться через любую реку. Чем я хуже Сосруко?"

Так подумал он в своем безумии, порожденном страхом, и погнал угнанные стада и табуны в реку, и сам ринулся в нее на старом коне. Но не такая река Инд-жиж, чтобы можно было переправиться через нее! Потонули в ее бурных водах кони, потонули коровы и овцы, и сильная, как камень, волна сбила Псабыду с коня, и оба они, конь и всадник, разъединенные водой, потонули в ней.

Долго несла Инджиж труп Псабыды, пока не достигла низменности, где река, разделяясь на ручейки, мелеет и медленно бежит по степным просторам, умеряя свой яростный бег. И река, такая гневная у подножья крепости, здесь бережно, беззлобно положила труп Псабыды на прибрежный камень…

Вдруг стало снова светло, как днем: Адиюх протянула в окно свои руки. Хотя Псабыда оскорбил ее, она жалела его, ибо он был ее мужем. Она решила ему помочь. Но берег реки был пустынным. Чуя недоброе, Адиюх выбежала из крепости, поднялась на высокую гору и стала озираться. Она увидела далеко внизу черное пятно на прибрежном камне. Адиюх побежала вдоль берега бурной реки. Чем дальше бежала река, тем тише она становилась, а чем дальше бежала Адиюх, тем громче билось ее сердце. Прибежала Адиюх к камню и увидела на нем труп Псабыды. Что было делать Адиюх? То, что велит обычай нартов: похоронить мужа, воздвигнуть на его могиле курган и плакать на кургане.

И Адиюх похоронила мужа, воздвигла на его могиле курган и оплакивала Псабыду, сидя на кургане.

Однажды подъехал к кургану всадник. Лицо его было смуглым, а шлем сиял, как солнце. Заметив плачущую женщину, он спешился и взбежал на курган.

— Красавица! — спросил путник. — Какое горе гнетет тебя?

— Мое горе не развеешь, — отвечала Адиюх. — Не прерывай из-за меня своего пути.

— Нарты говорят: "Горе женщины развеет муж чина", — возразил всадник. — И еще говорят нарты: "Если мужчина поможет женщине в ее горе, то путь его будет счастливым" Я скоро вернусь. Подумай До моего возвращения: чем я могу тебе помочь?

Сказав так, всадник сбежал с кургана, на бегу взлетел на коня и помчался к верховью реки: видно, он решил переправиться через бурную Инджиж. Адиюх следила за ним. Не утруждая себя розысками брода, он ринулся в реку.

"Судьба моего мужа ждет его, он утонет!" — подумала Адиюх, но вдруг увидела, что всадник благополучно переправился на другой берег. Адиюх удивилась, подумала:

"Мой муж говорил, что подобного ему нарта нет на свете, однако он переправлялся через Инджиж только по моему полотняному мосту. Лишь один раз в жизни я не перекинула мост через реку, и вот я сижу на кургане и оплакиваю мужа".

Адиюх не могла оторвать глаз от всадника, чей шлем сиял, как солнце.

— Клянусь владычицей морей и рек, я испытаю мужество этого всадника!

Решив так, Адиюх воскликнула:

— Суровая Псыхогуаша, владычица морей и рек, ты, чье желание всегда сбывается! Умоляю тебя: пре врати ясный день в темную ночь, подыми ураган, чтобы Инджиж затопила землю, чтобы небо разрывалось на части от грома и молнии!

Суровая владычица морей и рек снизошла к мольбе Адиюх. Ясный день превратился в темную ночь. Инджиж рассердилась и затопила берега, небо разорвалось от грома и молнии, казалось, мир рушится, все в нем содрогалось и падало. Среди грома и бури послышался топот коня: то вернулся всадник.

— Зачем ты вернулся? — спросила его Адиюх.

— Разве мог я скакать дальше, оставив тебя в такую ненастную ночь? Не к лицу мне покидать на произвол судьбы одинокую женщину, плачущую на степном кургане.

— А разве ты не боялся переправиться через Инджиж? Посмотри, как она рассердилась, как она разли лась!

— Не я переправился через бурную Инджиж, а мой конь. Там, где не боится мой конь, нечего и мне бояться.

Такой ответ понравился Адиюх. А так как гром продолжал греметь, ураган ревел, лил сильный дождь, то всадник сел рядом с Адиюх, укрыв ее своей буркой. И как только Адиюх оказалась под буркой нарта, ночь превратилась в солнечный день, Инджиж вошла в свои берега, небо стало голубое, земля расцвела. Один могильный курган был черен, ни одной травинки не взошло на нем.

— Посмотри, — сказала Адиюх. — Земля кругом расцвела, радуясь жизни, и только на кургане нет ни од ной травинки, хотя весь мир сияет в цветах. Почему это так случилось?

— Тот, кто лежит под этим курганом, любил, вид но, только себя, не любил жизни, цветущей вокруг него, потому-то и ни одна травинка не взошла на его кургане.

Сказав так, нарт взглянул Адиюх в глаза. Адиюх отвела их от него и тихо промолвила:

— Тот, кто лежит под этим курганом, любил меня. И я его любила: он был моим мужем.

Всадник сказал:

— Ты его любила, а он тебя не любил. Если бы он любил тебя, то этот курган покрылся бы цветами.

Сердце Адиюх загорелось. Загорелось и сердце нарта. Такое пламя охватило его, что Адиюх воскликнула:

— Ты пылаешь, как Сосруко, сотворенный из стали и рожденный из камня.

— Я Сосруко, — ответил нарт и снова взглянул Адиюх в глаза, а она опустила их…

Долго они сидели рядом, Светлорукая и Сильнорукий, а потом Адиюх вышла из-под бурки и стала разгребать курган, говоря:

— Не хочу, чтоб мои руки воздвигли курган над могилой злого человека, который не любил меня, который любил только одного себя.

Но Сосруко сказал ей:

— Напрасно ты трудилась, когда воздвигала этот курган, напрасно трудишься сейчас, когда разгребаешь его. Пусть останется этот курган на земле, пусть, глядя на него, устыдятся те, кто не любит жизни, а любит только себя.

И поныне стоит этот курган в степи, полуразметанный и голый, ни единой травинки нет на нем, а кругом земля сияет цветами.


Смерть Сосруко

Однажды, когда Сосруко оседлал Тхожея, чтобы отправиться в путь, Сатаней взглянула на свой перстень и увидела, что золотой перстень стал цвета крови. В тревоге и страхе вышла мать к сыну и сказала:

— Не уезжай сегодня. Твой путь отражается в моем перстне кровавой полосой.

— Подумай, матушка, что ты говоришь? — уди вился Сосруко. — Могу ли я, нарт, отложить поездку только потому, что золотой перстень от скуки изменил свой цвет?

— Не уезжай, мой мальчик, — повторила Сата ней. — Это твои окровавленные доспехи отражаются в моем перстне.

— Полно, матушка, шутить, — улыбнулся Сосруко.

— Я не шучу, мой мальчик. Не уезжай: тебя под стерегают враги.

— Тем хуже для них. Не могу я, из страха перед битвой, прикрываться твоим подолом и заставлять вра гов, чтобы они скучали, ожидая встречи со мною.

— Не смейся, сын мой. Если поедешь, будешь убит.

— Ну что же, так и быть. Жизнь дается нам не на веки. Да и для чего нам вечная жизнь, когда она бес славна? Лучше смерть и вечная слава!

— Я знаю, мой мальчик: раз ты решился на что- нибудь, то будешь упрямо стоять на своем. Но помни: если увидишь на дороге находку — не подбирай. Даже если моя голова, сын мой, будет валяться в пыли, не поднимай ее, заклинаю тебя!

— Почему же я ничего не должен подбирать в до роге?

— Потому что в кровавом блеске моего перстня я различаю какие-то вещи.

— Все это, матушка, пустые бредни, но вот тебе мое сыновнее слово: ни одной находки я не подберу по дороге.

Так обещав, Сосруко уехал. Долго ехал, долго скакал и вот увидел посреди дороги высокое цветущее дерево. У подножья дерева простые сыромятные чувяки боролись с чувяками из сафьяновой кожи. Сыромятные чувяки рвались к вершине дерева, а сафьяновые их не пускали. Едва лишь сыромятные вырывались к плодам и листве, сафьяновые их догоняли и стаскивали вниз. И вот что удивительно: добирались сафьяновые до вершины дерева, — листья начинали опадать, плоды сохнуть. А если хоть одному из сыромятных чувяков удавалось добраться до вершины, дерево снова зацветало.

Пораженный Сосруко приблизился к дереву и рукоятью плетки разбросал чувяки в разные стороны. Но чувяки сошлись опять и продолжали свою яростную борьбу.

Сосруко поехал дальше. Долго думал он об этом чуде, пока не увидел другое, еще более удивительное. Увидел он на дороге две старые бочки. Одна была полна светлого сано, которое переливалось через ее края. Другая бочка была пустая, и кружилась она вокруг бочки, наполненной светлым сано. Она кружилась, вертелась, переворачивалась, нагибалась к полной бочке, а та стояла неподвижно, как будто не замечала пустой бочки. Сосруко поднял полную бочку и опрокинул ее над пустой. Но ни одна капля светлого сано не вылилась из полной бочки в пустую.

Сосруко поехал дальше, пораженный этим чудом, пока не встретил чудо еще более удивительное. Он увидал веревку. То она растягивалась во всю длину, то свивалась в узел. Когда Сосруко приблизился к ней, она растянулась, преграждая всаднику путь. Как только Сосруко проехал дальше, веревка снова завязалась узлом. Сосруко схватил веревку за конец и потащил за собою, а потом бросил. Веревка снова завязалась узлом и легла перед Сосруко.

Долго думал Сосруко об этом чуде и с этой думой въехал в старинное нартское селение. Всем был бы хорош Сосруко, если бы не был он желанным гостем для многих жен и девиц. И в этом старинном селении жила девушка, для которой Сосруко был желанным гостем, и Сосруко решил: "Заеду к ней, а завтра отправлюсь на Хасу".

Как только Сосруко въехал во двор, раздался лай. На пороге лежала старая собака и спала. Кто же это лаял? Лаял еще не родившийся щенок, лежавший в утробе матери. Это чудо показалось Сосруко самым удивительным, но когда он, привязав коня к коновязи, прошел мимо комнаты, в которой жили родители девушки, он удивился еще больше. Он посмотрел в окно и увидел: изо рта старухи вылетали искры, а изо рта старика выползали змеи и вползали опять.

Сосруко, потрясенный, вступил в комнату девушки. Красавица спала. Чтобы разбудить ее, Сосруко положил руку на правое ее плечо и почувствовал, что плечо пылает, как огонь. Тронул Сосруко левое плечо, — оно было холодно, как лед.

Девушка проснулась от прикосновения руки Сосруко. Увидев его, она обрадовалась и сказала:

— Будь гостем! — Но вглядевшись в его лицо и поняв, что оно печально, девушка спросила:

— Какое горе гнетет тебя, Сосруко?

— Если бы ты знала, сколько странного, непонят ного, удивительного встретил я на своем пути! — сказал Сосруко. — Ничего подобного я не видел с тех пор, как вдел ногу в стремя и сел на коня!

— Что же тебя удивило? Нарты говорят, что самое удивительное на земле — это ты, Сосруко!

— Много ли знают нарты, много ли видели они на своем веку! Они даже не видели, как дерутся одно глазые великаны, бросая друг в друга горы!

— Расскажи мне, какое чудо удивило тебя. Может быть, я развею твою заботу.

Сосруко рассказал девушке о дереве, у подножья которого сыромятные чувяки вели борьбу с сафьяновыми. Выслушав возлюбленного, девушка сказала:

— Почему же тебя удивляет это чудо? Ты видел два враждебных рода. Чувяки из сыромятной кожи — бедный род, чувяки из сафьяновой кожи — богатый род. Вершина дерева, достичь которой стараются чувяки, — сама жизнь. Предстоит, значит, война между бедным родом и богатым, и победит бедный род, ибо, когда сафьяновые чувяки достигают вершины дерева, плоды гибнут, а когда вершины дерева достигают сыромятные чувяки, плоды расцветают.

— Как ты мудра! — восхитился Сосруко. — Теперь объясни мне другое чудо.

И Сосруко рассказал о двух бочках — пустой и полной светлого сано. Девушка ответила просто:

— Пустая бочка кружится, вертится, а бочка, пол ная светлого сано, неподвижна, не хочет к ней на гнуться. Это значит, что тот, кто живет в довольстве, не понимает того, кто бедствует, и не хочет ему помочь.

Сосруко, восхищенный умом девушки, рассказал ей о веревке. Девушка объяснила и это чудо:

— Веревка — пуповина твоей матери. Ты выехал в путь против воли Сатаней, и она, охваченная дурным предчувствием, говорит тебе этой веревкой: "Не уда ляйся от пуповины своей матери, Сосруко!"

— Я понял, — сказал Сосруко. — Теперь объясни мне, что означает старая собака, спящая на пороге, и щенок, лающий в ее утробе?

— Это означает вот что: дети превзойдут своих ро дителей, потомки будут умнее и сильнее предков.

— Выходит, что чудо — не чудо, если его объяс нишь, — сказал Сосруко и поведал возлюбленной о том, что он увидел в комнате ее родителей. Девушка отве тила:

— Мой отец разлучил две юные души, он отказался выдать мою младшую сестру за пастуха. Поэтому плеть, которую он повесил над своим ложем, превратилась в змею и терзает его. А если говорить о моей матери, то она, когда ее позвали плакать по умершему, плакала притворно, не от сердца. Вот почему изо рта ее выле тают искры.

— Воистину ты умна! — воскликнул Сосруко. — Объясни мне последнее чудо. Почему правое плечо твое пылает, как огонь, а левое — холодно, как лед?

Девушка долго молчала, прежде чем ответить, и ответила так:

— Я и люблю и не люблю тебя. Одна половина моего сердца еще принадлежит тебе, а другая говорит мне, что ты приезжаешь ко мне лишь ради забавы, и то только, когда скачешь мимо моего дома, и я стараюсь разлюбить тебя.

Пристыженный Сосруко отвернулся от девушки и посмотрел на двор. День был ясный, время шло к полудню, но вдруг небо заволокло тучами, поднялась буря, черные вороны слетались на крышу дома и стали бить по ней крыльями.

— Что это означает? — спросил встревоженный Сосруко. Долго девушка не хотела ему ответить. Но так как Сосруко обиделся на нее, она сказала:

— Вороны эти — дурное предзнаменование. Кто-то замыслил зло против тебя, Сосруко, и ты погибнешь.

— Еще не настал срок моей гибели! — воскликнул Сосруко. — Не раз пророчили мне смерть иныжи, предсказывали срок ее и чинты, но срок проходил, и я оставался жив, а те, кто пророчили мою гибель, давно погибли сами.

— Сосруко, не причисляй меня к иныжам, не срав нивай с чинтами, — сказала девушка. — Послушай меня. Если ты твердо решил отправиться сегодня в путь, то поезжай к своей матери.

Сосруко рассердился, вышел, отвязал коня, вскочил на него и крикнул девушке:

— Я не из тех мужей, которым мать говорит "не уезжай", а возлюбленная — "возвращайся к матери". Пусть лучше я погибну, но не соглашусь хоть один день прожить в страхе перед врагом.

Сказав так, Сосруко отправился на Хасу Нартов. На дороге он увидел находку: красные шелковые путы. Сосруко наклонился, чтобы поднять их, но Тхожей проржал:

— Разве ты забыл, какое обещание дал матери?

— Ах, мой Тхожей, — проговорил Сосруко, — ни разу я еще не опутывал тебя шелком, а неужели ты не заслужил этого? Давай поднимем!

— Не нужны мне шелковые путы! — сказал Тхожей и поскакал дальше. Долго ли, мало ли ехал Сосруко, но пусть сыновья тех, кто слушает наш сказ, едут так же быстро! Увидел Сосруко на дороге рукоятку плетки, не простую, а трехрогую, отделанную золотом и серебром. Нагнулся Сосруко, чтобы поднять ее, но Тхожей не дал всаднику поднять ее, проскакал мимо.

Долго ехал Сосруко, хотя, как всегда, ехал быстро, и когда он приблизился к горе Хараме, увидел он посреди дороги золотой шлем. Так понравился всаднику этот шлем, сверкавший, как солнце, что наклонился он к нему, хотел поднять его. Тхожей проржал:

— Разве ты забыл, какое обещание дал ма тери?

Но Сосруко поднял шлем и надел его, сказав:

— Я не могу оставить его на дороге. Это не просто золотой шлем, это шлем, сделанный из лучей солнца! Не печалься, мой Тхожей, я никого не боюсь. Меня закалил сам Тлепш, держа меня щипцами за бедро, поэтому одни только бедра мои уязвимы. Я могу толкать стальное ко лесо нартов и руками, и лбом, и грудью, но если мне скажут: "Толкни бедрами", то колесо отрежет мне ноги. Вот где мое слабое место, Тхожей. А где твое слабое место?

Конь проржал с печалью и укоризной:

— Не должен ты был, Сосруко, громко называть свое уязвимое место. И меня не заставляй делать это.

— Пусть тебя, труса, собаки съедят! — рассер дился Сосруко. — Чего только не приходится мне слы шать от моих близких — от матери, от возлюбленной и от коня!

— Хорошо, я скажу, — проржал Тхожей. — Мои уязвимые места — подошвы. Ни одно животное в мире не в силах состязаться со мной в беге, смерть побежит за мной — не догонит, но долго скакать по камням я не могу. Подошвы мои разобьются, и я из быстрого ска куна превращусь в ползающую тварь.

Как только Тхожей произнес эти слова, золотой шлем, который Сосруко надел на голову, исчез. Тхожей спросил:

— Все ли еще на голове у тебя золотой шлем?

И когда Сосруко понял, что шлем исчез, он вздрогнул, и Тхожей почувствовал это. Верный конь сказал:

— Недаром я тебя предупреждал: не следовало громко говорить о своем уязвимом месте.

Сосруко ничего не ответил коню и продолжал свой путь. Вскоре прибыл он на Хасу, прибыл в печали и смятении.

* * *

В тот день на Хасе не было ни Насрена Длиннобородого, ни Ашамеза, ни Батараза — ни одного из благородных нартов. Собрались на Хасу только зложелатели Сосруко — нарты из рода Тотреша, собрались и одног глазые великаны — давнишние враги Сосруко. Обрушили они проклятия на Сосруко. Начали иныжи:

— Сосруко побеждает нас обманом и хитростью?

— Сосруко отнял у нас огонь!

— Сосруко отнял у нас просо!

— Сосруко внушил нам такой страх, что мы боимся его больше бога богов!

И зложелатели Сосруко из рода Тотреша, завистники его славы, не отстают от одноглазых:

— Сосруко сын безвестного пастуха!

— Сосруко побеждает нас в битвах, в играх и в плясках!

— Сосруко погубит нас: он владеет мечом Тлепша!

— Сосруко — желанный гость нартских жен и девиц!

— Сосруко отдал напиток богов, светлое сано, всем людям, вместо того чтобы отдать его одним только нартским родовитым витязям!

И все иныжи, трепетавшие перед Сосруко, и все нарты из рода Тотреша, завидовавшие его славе, желавшие отомстить ему за смерть Тотреша, соединили свои голоса:

— Убьем Сосруко! Не быть ему на земле!

Но когда Сосруко прибыл на гору Хараму, злобные нарты замолкли, ибо стыдно человеку быть заодно с иныжем. Крикнули иныжи:

— Эй, безродный Сосруко, извечный наш враг, слушай, что мы говорим: не быть Сосруко на земле!

— Эй, безмозглые иныжи, враги человека, прини маю ваш вызов! — крикнул Сосруко.

— Эй, Сосруко, чье тело неуязвимо, чей конь не досягаем! Если ты храбрый муж, толкни Жан-Шерх, толкни на вершину горы! — крикнули иныжи и сбросили с вершины стальное колесо с острыми спицами. Она полетело вниз так же быстро, как в тот день, когда Сосруко появился впервые на Хасе Нартов, и с той же силой, как в тот день, Сосруко оттолкнул его своей булатной ладонью. Жан-Шерх возвратилось назад, и снова его сбросили иныжи, но Сосруко оттолкнул колесо булатной грудью и с силой бросил наверх, на вершину Харамы. В третий раз пустили иныжи колесо по обрыву, и в третий раз возвратил его наверх Сосруко, оттолкнув своим булатным лбом.

Пришли в смятение иныжи, страх обуял зложелателей из рода Тотреша. Кричат они, ругают друг друга, а не могут убить булатного нарта. В это время появилась на горе Хараме старуха Барымбух, старшая в роду Тотреша. Еще в тот день, когда она увидела Сосруко в колыбели, она возненавидела сына Сатаней. Быстро рос Сосруко, но еще быстрее росла ненависть к нему Барымбух. Теперь она решила отомстить ему за смерть Тотреша. Эта колдунья обратилась в шелковые путы на дороге Сосруко, но Сосруко не поднял их. Потом сделалась Барымбух трехрогой рукоятью плетки, но не поднял плетку Сосруко. Тогда обратилась она в золотой шлем, и поднял его Сосруко и надел на голову. Шлем исчез, когда Сосруко назвал свое уязвимое место, — только это и нужно было узнать коварной Барымбух!

Колдунья крикнула нартам из рода Тотреша и одноглазым великанам:

— Дети мои, если вы хотите убить Сосруко, то скажите ему, чтобы он оттолкнул Жан-Шерх своими бедрами!

Услыхали слова колдуньи иныжи, услыхали нарты из рода Тотреша, услыхали, зашумели, обрадовались, крикнули:

— Эй, Сосруко, эй, булатный нарт, чей удар ла донью достоин удивления, чей удар грудью достоин песни, чей удар лбом достоин славы! Если ты — храбрый муж, то ударь колесо бедрами!

Сосруко был в упоении своей силой и в гневе из-за низости своих врагов. Гнев раскалил его, он пылал. И когда Жан-Шерх подлетело к Сосруко, он ударил колесо своими бедрами — и колесо отрезало ему обе ноги.

Возликовали зложелатели Сосруко. Они обнажили мечи и побежали вниз с вершины Харамы. Сосруко пополз по земле и крикнул:

— Тхожей, верный мой конь, где ты?

Прискакал Тхожей, упал рядом с Сосруко, лег спиной к нему и сказал:

— Скорее, Сосруко, скорее взберись на меня!

Сосруко собрал свои силы, напряг их, взобрался на спину Тхожея, и верный конь ускакал. Иныжи стали бросать в него камни, злобные нарты пустили в него дождь стрел, но Тхожей уносил Сосруко, уносил к матери.

Нарты из рода Тотреша в тревоге, иныжи в страхе, а верный конь скачет быстрее бури, уносит всадника от гибели.

Тут Сосруко говорит коню:

— Куда ты несешь меня, Тхожей? И зачем ты уносишь меня от врагов моих? Нет у меня крепких ног, но есть у меня стальные руки, есть у меня сердце, которое пылает, как сто сердец. Вернись-ка назад, дай мне еще раз взглянуть на моих врагов. Я взгляну на них, а они уже не откроют глаз, клянусь тебе!

— Нельзя возвращаться! — проржал конь.

— Вернись, вернись, Тхожей! — умоляет Сос руко. — Еще ни разу я не бежал от врага. Не помнит мир, чтобы я показывал им свою спину. Тхожей, ми лый конь мой, верный конь мой, не позорь меня, не заставляй меня умереть дважды — от ран и от стыда, вернись, Тхожей, вернись!

Но Тхожей не повинуется безногому всаднику, уносит его к Сатаней. А нарты из рода Тотреша кричат и бранятся, а одноглазые великаны плачут, и тогда колдунья Барымбух воскликнула:

— Нарты из рода Тотреша, да погибнет весь род ваш! Почему выпускаете вы Сосруко живым из своих рук? Что вы кричите, глупые, зачем плачете? Загоните лучше Тхожея в реку, заставьте его скакать по каме нистому руслу!

Удалось злобным душам свершить злое дело, принудили враги бежать Тхожея по каменистому руслу мелкой реки. Мягки, как шерсть, мягки были подошвы могучего коня, и Тхожей в реке, как рыба на земле, — подошвы его разбиты, он слаб и беспомощен. Но конь — не рыба, сила его духа сильнее силы его тела, и конь скакал на своих спотыкающихся ногах, пока не свалился. Свалившись, он сказал:

— Сейчас я умру. Сними с меня шкуру и спрячься в ней. В моей шкуре ты можешь драться с врагами еще семь суток.

Так умер верный конь Тхожей, рожденный из пены. Сосруко снял с него шкуру, вошел в нее и сражался с врагами семь дней и семь ночей, пуская в них смертоносные стрелы. На восьмой день кончился запас стрел.

Сосруко не вылез из шкуры верного Тхожея. А враги боялись подойти к нему. Так прошло еще семь дней и семь ночей. Сосруко был неподвижен в шкуре верного коня. Прошло еще семь дней и семь ночей. Подумали враги:

— Наверно, задохнулся Сосруко, умер.

Нарты из рода Тотреша и одноглазые иныжи, страшась и подбадривая друг друга, приблизились к Сосруко. Он лежал неподвижно, глаза его были закрыты.

— Эй, безродный, эй, сын потаскухи, ты ненави дел нас, — наконец ты подох! — крикнули иныжи. Сосруко пришел в себя от этого крика и открыл глаза. Едва он открыл их, как несколько иныжей, взглянув на него, умерли со страха. Тут нарты из рода Тотреша и оставшиеся в живых иныжи пустили в Сосруко стрелы. Но стрелы отскакивали от Сосруко. Тогда об нажили враги свои мечи, стали в ряд, и сто мечей превратились в один меч, и этим мечом был нанесен безногому страшный удар. Но даже царапины не осталось на булатном теле Сосруко. Тогда решили злодеи закопать Сосруко живым в землю. Но все еще боясь его, они призвали к себе на помощь коварство и сказали:

— Сосруко, твое счастье победило нас. Нам тебя не одолеть. Скажи нам лучше, куда тебя отнести? Туда ли, где все растет и обновляется, или туда, где ничего не растет, не обновляется?

Сосруко любил жизнь. Он полюбил ее еще крепче, лишившись обеих ног. Он знал, что все растет и обновляется на земле, и сказал:

— Отнесите меня туда, где все растет и обнов ляется!

Но злобные нарты и одноглазые великаны ненавидели жизнь. Поэтому они думали, что только в Стране Мертвых все растет и обновляется. Они зарыли Сосруко живым в землю, придавили его тяжелым камнем, засыпали землей и воздвигли огромный курган.

И с той поры каждый год в тот весенний день, когда Сосруко закопали живым в землю, оживают животные, реки освобождаются от ледяных оков, пробуждаются травы, тянутся к свету земли.

И Сосруко еще не расстался со своей душой, он жив, он тоже тянется к свету земли. И когда он вспоминает землю, которую он так любил, силы его удесятеряются, он рвется наверх, на свет, но не может сквозь подземную толщу пробиться туда, где все растет и обновляется, — и невольно льются слезы из его глаз. Родники, бьющие из подножья гор Кавказа, — это горячие слезы Сосруко. Бегут эти родники к людям, и в их влажном шуме слышатся слова:

"Раз я уже не в силах помочь людям, пусть им помогут мои слезы".

Это говорит Сосруко, рожденный из камня.


СКАЗАНИЕ О НАРТЕ БАДЫНОКО

Детство Бадыноко

Однажды несметное войско чинтов вторглось в Страну Нартов. Чинты двигались, опустошая землю нартов, предавая огню дома нартов, беспощадно истребляя нартских стариков и старух, жен и детей. Тревога вселилась в Страну Нартов, и люди, собравшись воедино, вступили в бой с врагом — хитрым, жестоким и неумолимым.

Нарты воевали храбро, но их было мало, а чинтов— тьма тьмущая. Сто врагов имел против себя каждый нарт. Велики были потери чинтов, но чинты их не замечали, а для нартов каждый человек был потерей, и боялись нарты, что если война будет длиться дальше, то исчезнут они с лица земли.

Но не заметили сами нарты, как среди них появился всадник. Сказывают, что такими были его приметы:

Справа — борзые, слева — борзые,

Сверху — большие реют орлы.

С шеей змеиной — конь сухопарый,

Пики удары — грому сродни.

Всадник несется в светлой кольчуге, —

Чинты — в испуге, чинты — в тоске!

Всадник злодеев уничтожает,

Он сокрушает войско врага.

Все вопрошают: "Кто этот всадник?

Где он доселе жил-воевал?

Нарты, воспрянув, повеселели,

Гонят средь горных ущелий врага.

С всадником чинты биться не в силах, —

Всадник скосил их, словно траву.

Он поразил их мощью геройской,

Чинтское войско он истребил.

Недруг последний все еще дышит, —

Всадник колышет знамя над ним,

Меч обнажает вихря быстрее

И на злодее ставит клеймо.

"Гибели вашей вестником станешь,

Снова нагрянешь — будешь убит".

Он ударяет чинта наотмашь,

Он отпускает чинта домой.

Всех удивляет чудо такое:

"Кто этот витязь, всадник лихой?"

"Как появился? Родом откуда?"

"С кем он сдружился? С кем он знаком?"

Так нарты вопрошали друг друга, но никто не мог ответить, кто этот одинокий всадник. Не знал его Насрен Длиннобородый, не слыхал о нем Ашамез, не был с ним знаком Сосруко; ни один из нартов ничего не мог сказать о нем, ни один из нартов не решался к нему приблизиться. Тогда одинокий, никому неведомый всадник первым приблизился, первым подъехал к нартам, и нарты единодушно провозгласили здравицу в честь его доблести. Хитрый нарт, по имени Тлебица-Коротыш, подбежал к всаднику и стал расспрашивать, откуда он родом. Всадник ответил, и голос его был звонок:

— Я, как и вы, из рода нартов. Зачем вы превозносите без меры одного меня? Защита родной земли — долг всех нартов. Теперь я уеду. А если снова случится беда — узнаем друг друга: ведь друзья познаются в беде.

Сказав так, всадник уехал. Остались нарты в смущении, ибо не узнали имени отважного всадника, не узнали, откуда он родом. Но хитрый Тлебица-Коротыш не успокаивался. Он решил во что бы то ни стало выведать — кто этот всадник? Он решил, что выгодно иметь его своим другом.

Тлебица поскакал вслед за всадником. Оба они — один за другим — достигли горного ущелья, в котором стоял дом нарта Бадына. Тлебица увидел, как неизвестный всадник въехал во двор этого дома, спешился, привязал коня к коновязи и вступил в дом. Тлебица, выждав некоторое время, тоже въехал во двор нарта Бадына. Ему навстречу вышла хозяйка дома. Ее сопровождали девушки-воспитанницы, чаша светлого сано была в ее руках. Она сказала:

— Будь гостем, нарт-сподвижник Тлебица, из вестный своей храбростью. Не сердись за то, что встречает тебя женщина: в доме нет ни одного муж чины, все разъехались. Отведай светлого сано, не гнушайся тем, что подает его тебе женщина!

— Да будет так! — ответил Тлебица-Коротыш и осушил чашу.

Хозяйка дома приказала зарезать в честь гостя семь откормленных быков, устроить большое санопитие. Тлебица пил, веселился вместе со всеми, но тревожила его тайная дума:

"Куда же делся неизвестный всадник? В этом доме нет сейчас ни одного мужчины, а я видел своими глазами, как въехал сюда храбрец, удививший всех нартов!"

Тлебица-Коротыш вышел во двор. В это время вывели женщины коня, стали чистить его. Тлебица сразу узнал этого коня: то был сухопарый, со змеиной шеей, скакун неизвестного всадника. Не так-то прост был Тлебица-Коротыш, чтобы спросить, чей это конь. Он вернулся в кунацкую, никому не сказав ни слова.

Вечером, когда кончилось санопитие, Тлебица направился к конюшне: он хотел выкрасть сухопарого коня со змеиной шеей. Но конюшня находилась под землей, вход в подземелье был завален тяжелым абра-камнем, и нехватило у Тлебицы-Коротыша силы отвалить этот камень. Подумал хитрец: "Может быть, сила неизвестного всадника — в его доспехах? — и стал искать помещение, где хранятся воинские доспехи, но не нашел его. Раздосадованный, Тлебица вернулся в кунацкую, лег, но долго ворочался с боку на бок, не мог заснуть.

На рассвете вернулся хозяин, нарт Бадын. Узнав, что у него в доме обретается родовитый гость, Бадын приказал зарезать лань, откормленных быков, жирных баранов. Снова началось в честь гостя санопитие, и хозяйка дома опять поднесла Тлебице светлое сано. Когда она наклонилась к нему, услыхал Тлебица крик ребенка: хозяйка была беременна, кричал ребенок, находившийся во чреве матери. Тлебица притворился, что ничего не слышит, и принял от хозяйки рог светлого сано.

Семь дней, семь ночей длилось санопитие в доме Бадына. На восьмой день Тлебица вернулся домой.

Если говорить о Тлебице-Коротыше, то надо сказать, что он был не только хитер, но и зол, не только кознелюбив, но и властолюбив. Он хотел, чтобы в Стране Нартов обитали только слабые духом и телом, чтобы он, Тлебица-Коротыш, стал повелителем Страны Нартов. Он и с неизвестным всадником хотел подружиться лишь для того, чтобы сперва воспользоваться силой отважного витязя, а потом убить его. И еще надо сказать, если говорить о Тлебице, что искусно скрывал он от нартов свои коварные замыслы, — не сомневались нарты в его чести, доверяли нарты его слову.

Ребенок, кричавший в утробе матери, показался Тлебице будущим соперником, и Тлебица решил его уничтожить. Когда нарты собрались на Хасу, Тлебица, пустив в ход тысячу хитростей, устроил так, что нарты не пригласили Бадына, который был их тхамадой, устроил Тлебица так, что тхамадой на этот раз стал он, Коротыш.

Открыл Тлебица Хасу Нартов и сказал:

— Нарты-сподвижники! Был я недавно в гостях у самого Псатха, бога жизни. Спросил я его: "Долго ли еще продлится век нартов?" Ответил Псатха: "Век нартов скоро кончится. Во чреве одной нартcкой женщины зреет плод. Если родится девочка, то в тот год, когда она выйдет замуж, нартские женщины перестанут рожать. Если родится мальчик, то в тот год, когда он возьмет в руки меч, погибнут нартские мужи".

— Бог жизни, — сказал я, — многие нартские женщины собираются подарить мужьям своим ребенка. Как же узнать, какая из этих женщин станет причиной гибели нартов?

Сказал Псатха:

— Среди нартских женщин есть такая, во чреве которой кричит трехмесячный плод. Если это девочка, то она кричит: "Нартские жены будут бесплодны!" Если это мальчик, то он кричит: "Нарты погибнут, нарты погибнут!"

Вчера, братья-нарты, был я у Бадына на санопитии. Поднесла мне рог хозяйка, и донесся ко мне из ее чрева крик ребенка: то был мальчик. Если мы не умертвим его, то наступит конец века нартов.

Речь Тлебицы повергла нартов в смятение. Жалко им было убивать ребенка, но что они могли сделать, если узнали от лживого Тлебицы, что, когда этот мальчик возьмет в руки меч, настанет конец века нартов? Порешила Хаса: когда родится сын у Бадына, — выкрасть мальчика и умертвить.

— Но как его выкрасть? — спросили нарты.

Тлебица сказал:

— Пошлем в дом Бадына седовласую Уорсар: она помогает женщинам при родах. Она хитра, ибо она старее всех старух земли нартов.

Когда хозяйке Бадына подошло время разрешиться от бремени, послали нарты в ее дом Уорсар-повитуху. Родился мальчик, и Уорсар выкрала его и передала нартам. Посмотрели нарты на мальчика, а он им улыбнулся, и улыбка эта показалась нартам светлой, как солнце. Стало жаль нартским всадникам ребенка с такой светлой улыбкой, решили они сохранить ему жизнь. Срубили нарты большой дуб, выдолбили из него корыто, положили в корыто новорожденного, прискакали к самому глухому ущелью и оставили там ребенка. А Тлебице они сказали, что исполнили его приказ, и Тлебица обрадовался: уничтожен будущий его соперник!

Ночью налетела на глухое ущелье буря, загремел гром, вспыхнула молния, под сильным ветром пошел дождь, и такой обильный, что в ущелье образовалась река, и эта река вынесла корыто с мальчиком в широкую долину. Там старуха пасла нартских гусей. Вдруг донесся до ее слуха крик младенца. Она оглянулась и увидела грубо выдолбленное корыто. В корыте был мальчик, и когда старуха посмотрела на него, он улыбнулся, и улыбка его была, как само солнце.

"Вот будет хороший подарок моему старику!" — подумала старуха и отнесла ребенка домой.

В это время на Хасу Нартов пришла Уорсарповитуха. Она сказала:

— Знаете ли вы, нарты, кто тот храбрый всадник, который спас нашу землю от чинтов? Тот всадник не был мужчиной. Это жена Бадына разгромила чинт ское войско! Нет на земле такого мужчины, который сравнялся бы с ней своей силой. Теперь она в великом горе, ибо пропал ее ребенок. Если узнает она, что вы, нарты, украли и убили ее дитя, — настанет вам конец. Берегитесь: она бродит по Стране Нартов и ищет своего сына.

Нарты испугались и покинули Хасу. Первым убежал Тлебица-Коротыш.

В поисках сына несчастная мать добрела до хижины, в которой жила старуха, пасшая нартских гусей. Жена Бадына сказала старухе:

— Родила я мальчика Бадыноко, а он пропал. Не видала ли ты его?

Как только мать назвала имя Бадыноко, все гусиное стадо взлетело наверх. Жена Бадына обрадовалась и обняла старуху, а та привела ее к корыту, в котором лежал Бадыноко и улыбался. Жена Бадына заплакала от счастья, взяла мальчика на руки и пошла с ним домой, позвав к себе старуху и старика — спасителей Бадыноко.

Когда старуха рассказала, как она нашла ребенка в корыте, догадалась жена Бадына, что есть среди нартов такие, кто злоумышляет против ее мальчика. Вырыла жена Бадына, втайне от всех, подземелье и укрыла в нем своего Бадыноко. Потом сказала старикам:

— Я мать Бадыноко, а вы его спасители. Пусть он не ваша плоть, но он вам не чужой. Есть среди нартов зложелатели, замыслившие убить маленького Бадыноко. Теперь я прошу вас, чтобы вы поселились в подземелье и втайне от всех нартов, втайне даже от отца моего ребенка, воспитывали Бадыноко до тех пор, пока он не сядет на коня и не постоит сам за себя.

Старики обрадовались, сказали:

— Берем в свидетели нашей клятвы синее небо! Клянемся, что вырастим нарта, сильного духом, креп кого телом, могучего в битве, — такого витязя, чтобы каждый муж считал для себя высокой честью нахо диться с ним рядом в бою. А еще клянемся, что выра стим для Бадыноко крылатого альпа-коня, достойного самого славного всадника. Еще клянемся, что вы растим для Бадыноко смелых орлов и сильных собак из породы самиров!

Сказала мать Бадыноко:

— Да будет так! Берегите мальчика. Пусть никто не слышит его плача. А если заплачет, попросит грудь, — не тревожьтесь: я сама знаю, когда к нему притти.

Бадыноко родился, когда отца не было дома. Приехал Бадын, и жена сказала, не глядя мужу в глаза:

— Ребенок у нас родился мертвым. Я зарыла его у подножья кургана.

А старик и старуха воспитывали Бадыноко в подземелье, втайне от всех нартов. За день он вырастал настолько, насколько другие дети — за год. Стало тесно ему в люльке. Тогда старики притащили темной ночью на восьми волах огромный дуб, выдолбили из него люльку для Бадыноко, а ремни сделали из шкуры лани. Семь раз в день кормила мать Бадыноко грудью, а старуха — кушаньем из золотого пшена, мозгом оленя, мясом лани. И, качая люльку Бадыноко, пела старуха такую колыбельную песню:

Уареда-реда, уареда-реда!

Пусть мое слово сбудется скоро,

Сказано в ясный, радостный День.

На поле ратном будешь ты нартам,

Мудрым, как утро, светлым, как день.

На тонкостанном выедешь альпе,

На неустанном быстром коне.

Справа — борзые, слева — борзые,

Сверху — большие реют орлы.

В крепкой кольчуге, сталью сверкая,

Будешь из края в край ты скакать.

Ты одолеешь мира просторы,

Степи и горы, холод и зной.

Переплывешь ты все океаны,

Муж тонкостанный, смелый седок.

Нарты держаться будут за стремя,

Нарты прославят время твое.

Ты обезглавишь сотни чудовищ,

Сотни сокровищ нартам раздашь.

Будешь сражаться ты благородно,

Поочередно копья менять.

В трепет повергнешь недругов станы,

Всех испугает бранный твой клич.

Всадников ратных, всадников статных,

Всадников знатных в бой поведешь.

Меч твой для чинтов будет грозою,

Меткой стрелою всех ты пронзишь.

Плетью стегнешь ты мощного альпа,

Плетью вспугнешь ты птиц золотых.

Быстрый, как птица, конь твой помчится,

С ним не сравнится ветер степной.

Спи же, сыночек мой быстроокий,

Жребий высокий витязя ждет.

Спи, мое счастье, храбрый мой львенок,

Славен и звонок будет твой путь.

Будешь ты светом рода людского,

Здравицы слово скажут тебе!

Однажды, когда старуха спела эту песню, Бадыноко встал, выпрыгнул из люльки и взял в руки меч, висевший на стене. Он сразу научился владеть нарт-ским мечом, он приручил орлов, он укротил собак из породы самиров, воспитывавшихся вместе с ним в подземелье.

Так, вдали от людского глаза, вырастал Бадыноко. Кормился же он молоком матери семь лет.


Как Бадыноко сражался с чинтами

Чинты были исстари заклятыми врагами нартов.

Памятным стал для них тот день, когда жена Бадына, мать Бадыноко, разгромила их войско, а единственный чинт, уцелевший в сражении, был отпущен ею домой с клеймом на лице от удара меча, отпущен, как вестник гибели чинтского войска. Но участь погибших не стала для чинтов уроком. Они были свирепы, они любили опустошать чужие страны, истреблять людей и предавать огню их жилища. Они собрали войско многочисленнее прежнего и хлынули на Страну Нартов, безжалостно уничтожая на своем пути все живое.

Опытный в бранном деле Бадын поскакал собирать нартов воедино, чтобы дать отпор неумолимому врагу. А жена его сказала:

— Настала пора для моего сына напомнить чин там тот день, когда я разгромила их войско. Пусть ся дет на коня Бадыноко, пусть его меч, впервые вынутый из ножен, пройдет войско чинтов насквозь.

Она приказала вывести своего сына из подземелья. Бадыноко, выросший во мраке, не привык к дневному свету. Глазам его стало больно. Он спросил:

— Матушка, куда ты меня привела? Как назы вается это место?

— Это место называется миром, — ответила мать. — Мир прекрасен, а мы — его дети.

Боль в глазах Бадыноко утихла. Они хорошо видели во тьме, а дневной свет увеличил их зоркость. Высоко над собой сын Бадына увидел сияние, которое показалось ему чудесным. Он смотрел на него, не щурясь, и чувствовал, как грудь его наполняется счастьем. Он спросил, показывая пальцем:

— Что это такое?

— Это солнце, — сказала мать. — Люди с чи стыми сердцами клянутся его именем.

Глаза Бадыноко были такие зоркие, что разглядели за сиянием солнца множество каких-то искорок. Он спросил:

— Матушка, что это за маленькие светильники, горящие над солнцем?

— Я их не вижу, — ответила обрадованная мать, — но я знаю, как их зовут. Это звезды. Если ты видишь их в солнечный день, то враг не скроется от тебя и в темную ночь.

И мать сказала ликующим голосом:

— Глаза твои — как сто пар глаз, сердце — как сто сердец. Иди, обрушь на врага свой удар. Наступай на врага днем, налетай на врага ночью. Днем побе дишь — солнце озарит твою победу, ночью обратишь врага в бегство — звездным сиянием покроется твой след!

Бадыноко сел на коня, а мать взяла в руки звонкую пшину и заиграла, да так, что конь заплясал. Конь плясал, а мать пела:

Бадыноко, чья закуска — бык,

Бадыноко, чей обед — олень!

День настал: садись на скакуна, —

Нартская страна тебя зовет.

Ты в поход возьми своих собак,

Ты в поход возьми своих орлов,

На врагов ты свой удар обрушь,

Нартский муж, отвагу прояви,

Вражеское войско покарай,

Нартский край от гибели спаси!

— Повоюю с нартской отвагой, вернусь домой с достоинством, вернусь невредимым. А как быть с от цом и матерью? — спросил Бадыноко о воспитавших его старухе и старике.

— Не тревожься о них, — сказала мать, — я буду лелеять их старость, их покой. А ты воюй, думая только о разгроме врага, воюй, как подобает нарту. Не говори нартам, чей ты сын, откуда ты родом, ибо среди нартских мужей, твердых и благородных, есть и зложелатели и завистники.

Сказав так, мать подала Бадыноко воинские доспехи, и, пока сын надевал их, мать пела:

С лебединой шеей твой гнедой,

Тонкий, в две ладони шириной,

Выращен, поджарый, под землей,

Вскормлен первой, раннею травой!

Кто с тобой сравнится на земле?

Ты в седле серебряном сидишь,

Шлемом золотым ты осиян,

Стрелами наполнен твой колчан,

Эти стрелы — словно лес густой.

Блеском, остротой прославлен меч, —

Без нужды его не обнажай,

Обнажил — уничтожай врага.

Увеличь стократно свой удар,

Пусть гремит стократно бранный клич,

Будь на поле ратном тверд и смел,

Начал бой — обратно не скачи.

Войско чинтов преврати ты в пыль,

Вожака их захвати ты в плен,

Смельчака их отпусти ты прочь,

Пусть уходит цел и невредим,

Пусть к своим он вестником придет,

Принесет о пораженье весть.

Наша жизнь и честь — в твоих руках,

Бадыноко, зоркий мой, лети,

Защити нас, отврати беду!

Доброго тебе пути, сынок!

Бадыноко простился с матерью и поскакал. За день он проделал путь семи дней и ночей и достиг чинтского войска. Оно стояло, готовое к битве. Пока Бадыноко доехал от последних рядов до передних, прошло полдня. А вдали, малой горсткой, стоял отряд нартов. Бадыноко крикнул чинтам:

— Приготовьтесь, еду сразиться с вами!

Чинты хлынули бесконечным, бурным потоком. Но поток этот разбивался о скалу, а скалой был Бадыноко. Еще солнце не окрасило мир вечерней зарей, как Бадыноко истребил чинтское войско. Он захватил в плен предводителя войска и привязал его крепко к своему коню спиной к гриве. Захватил он в плен и самого смелого воина из числа чинтов, отметил мечом его лицо и отпустил на родину — вестником гибели чинтского войска. А сам Бадыноко поскакал на вершину Харамы-горы.

Нарты были потрясены отвагой и силой неизвестного витязя. Сердца их преисполнились благодарностью, удивлением и восторгом. А некоторые уже начали завидовать его славе. Они поскакали вслед за витязем на гору Хараму и увидели искаженное злобой и страхом лицо предводителя чинтов. А Бадынско отвязал пленника, поставил его лицом туда, откуда пришли чинты, обнажил меч и обезглавил предводителя вражеского войска, сказав при этом:

— Пусть все видят: вот конец нашествия чинтов на Страну Нартов!

Бадыноко не подошел к нартским всадникам. Он сел на коня и, не сказав им, кто он такой, откуда он родом, ускакал.

Когда Бадыноко приехал домой, мать спросила его:

— Сын мой, вернулся ли ты со славой и честью нартского витязя?

— Там, куда ты меня послала, я не нашел себе дела по силам, — сказал Бадыноко. — Но я сделал столько, сколько может сделать нарт. Один чинт остался в живых, и я отпустил его домой — вестником гибели чинтского войска.

Тогда мать со спокойным сердцем увела Бадыноко в подземелье. А старик и старуха снова принялись за его воспитание.

В тот же день возвратился Бадын. Он сказал своей жене:

— Случилось чудо. Не успели мы вступить в бой с несметным войскам чинтов, как примчался, будто на крыльях, неведомый витязь. Он один, без нашей помощи, истребил чинтское войско. Но, видно, не по чел он нужным подойти к нартам, услышать слова хвалы и благодарности. Как молния, улетел он, и ни кто из нас не знает — кто этот всадник, откуда он родом.

Обрадовал мать Бадыноко этот рассказ, но ничего не сказала мужу, скрыла свою радость.

А нарты, не зная, как зовут неведомого витязя, назвали его так: Гроза чинтов.


Как Бадыноко спас своего отца

С некоторого времени нарты собирались на Хасу в доме, принадлежавшем роду Алиджа. Тхамадой был у них Бадын.

Незадолго до открытия Хасы кознелюбивый Тлебица-Коротыш, жаждавший власти, сказал нартам:

— Бадын знает, что мы умертвили его малень кого сына, и собирается нас уничтожить. Чтобы не достиг он этой цели, давайте уничтожим его. Сила Бадына велика, поэтому уничтожим его не силой, а хитростью.

Среди нартов было много доверчивых, немало и завистливых. Случилось так, что Коротыш сумел иных обмануть, иным польстить, а иные уехали: они не хотели быть соучастниками дурного дела.

У нартов было в обычае: перед открытием Хасы подносить тхамаде рог светлого сано. Решили зложелатели впустить в этот рог семь маленьких ядовитых змей, — отравить Бадына.

Но один из нартов, — говорят, что то был Батараз, — пришел тайно к Бадыну и сказал:

— Недобрые дела совершаются вокруг тебя. Скоро откроется Хаса, но ты не приходи: погибнешь. Будь моя воля, запретил бы я тебе приходить на Хасу.

Настал срок, и заговорщики собрались на Хасу. По обычаю, надо было послать людей за тхамадой. Выбор пал на Сосыма, но тот отказался:

— Узнал, наверно, Бадын, о заговоре. Приду — убьет меня. Да и дело это дурное. Нет, не пойду!

— Кто же пойдет? — спросил, разозлившись, Тлебица.

— Отправьте меня, — предложил Жамада, родич Тлебицы. Жамада был зол и глуп. Тлебица сказал ему:

— Пойди, но не говори ничего лишнего.

— Что же я должен сказать?

— Скажи: "Бадын, нарты собрались на Хасу и ждут тебя". К этому не добавляй ни слова.

— Хорошо, — сказал Жамада, а сам подумал: "Я скажу эти слова, но скажу и те, которые найду уместными".

Жамада прибыл к Бадыну, привязал коня к коновязи, вошел в дом. Жена Бадына спряталась за дверью. Сам Бадын, облокотившись на подушку, лежал в ожидании приглашения. Он не хотел поверить тому, что нарты собираются его отравить, и решил отправиться на Хасу, когда его позовут. Увидев Жамаду, он сказал ему:

— Садись.

— Я не из тех, которые сразу садятся, чуть только им скажут: "Садись", — сказал Жамада. Я не из тех, над которыми смеются. Я не сяду, но, если по зволишь, скажу, зачем пришел.

— Говори, — сказал Бадын.

— Если говорить, то нарты в сборе и просят тебя прибыть, чтобы ты открыл Хасу. Но я вижу — ты ле жишь, а мы не знали о твоей болезни.

— Да, я болен: объелся, видно. Мне еще хуже будет, если я сяду на свою белоногую лошадь. На этот раз я не приеду на Хасу.

Бадын говорил так с умыслом. Он хотел узнать, какой ответ последует от Жамады. И тот воскликнул:

— Итти или не итти — твое дело. Нарты в сборе, а я исполнил свой долг. Ты не придешь на Хасу, по тому что объелся? Нет, ты потому не придешь, что нет в тебе мужества! Ты обозлил меня, Бадын, искры гнева в моих глазах, а в руках у меня больше муже ства, чем в твоей душе!

С этим Жамада вышел. Слова, которые он, по своей глупости, добавил к словам заговорщиков, еще раз открыли Бадыну недобрую тайну, и Бадын задумался. Жена Бадына, дождавшись отъезда Жамады, вошла к мужу. Вошла и сказала:

— Я думала, что я — жена мужчины, но сегодня поняла, что ты пуглив, как ребенок. Как ты мог стер петь, когда трусливейший из нартов сказал тебе, что в его руках больше мужества, чем в твоей душе? Как мог ты сказать нарту, что болеешь, как мог ты его обмануть? Как мог ты отказаться поехать на Хасу, от крыть Хасу Нартов, ты, тхамада нартов? Муж мой, что с тобой стряслось?

— Нарты замыслили против меня дурное. Я и не думал отказаться от приглашения, но хотел выведать от гонца нартов, что они задумали. Ты, видно, хо чешь, чтобы я отправился на Хасу и был убит, а ты выйдешь замуж за другого. Ты — дурная жена.

— Не сердись, Бадын, дай мне слово сказать. Я — не дурная жена. Мне дорога твоя честь. Я не знала, что есть такие нарты, которые злоумышляют против тебя. Но если так, то все равно поезжай на Хасу. Пусть убьют тебя, но не скажут, что ты испу гался, не прибыл на Хасу. Мужество сильнее смерти!

Бадын принял слова жены. Он сел на свою кобылицу — белоногую умницу — и поскакал на Хасу.

Жамада прибыл прежде него. Заговорщики спросили гонца:

— Передал ли ты наши слова? Не сказал ли ты лишнего?

— Ваши слова передал, — ответил Жамада, — а лишнего ничего не сказал, только то, что нашел уме стным. Но Бадын отказался приехать на Хасу.

— Знаю тебя, наболтал ты лишнего, разозлил Бадына, — сказал Тлебица-Коротыш. — Садись на де рево, наблюдай, может быть, Бадын приедет на Хасу.

Жамада влез на дерево и увидел одинокого всадника. По тому, как скакал всадник, Жамада узнал Бадына. Огонь, клубившийся из ноздрей кобылицы, обжигал придорожную траву, земля, выбиваемая копытами, взлетала и кружилась, как стая воронов. Жамада спрыгнул с дерева и побежал к нартам. Выслушав его, Тлебица сказал:

— Раз он скачет с такой яростью, надо нам уми лостивить его, иначе не удастся нам наш замысел. Чтобы успокоить Бадына, надо нам выстлать всю дорогу бурками.

Заговорщики стали двумя рядами по краям дороги, постлали перед Бадыном свои бурки, держа в руках их концы, держа также в руках напитки и яства.

Бадын прилетел как буря. Тлебица сказал:

— Успокойся, Бадын, останови свою кобылицу, ты не опоздал на Хасу.

Заговорщики помогли Бадыну сойти с кобылицы, повели его по своим буркам, ввели в дом и посадили на почетное место, принадлежавшее ему по праву. Когда все уселись, Тлебица подошел к Бадыну с рогом и сказал:

— Осуши, наш тхамада, рог почета и открой Хасу.

Раздались крики:

— Живи долго, как гора! Осуши рог почета!

— Разве я не знаю обычаев, разве я впервые открываю Хасу? — сказал Бадын. Он принял рог и, не пригубив его, открыл Хасу.

А в это время жена Бадына вывела Бадыноко из подземелья и сказала ему:

— Твой отец — на Хасе Нартов. Там его ждет смерть. Если ты поспешишь, то еще застанешь его в живых. Ступай на Хасу, приведи отца домой. Если он убит — привези его тело.

Но Бадыноко, который ни разу в жизни не видел своего отца, спросил:

— По каким приметам я найду его?

Мать ответила:

— Твой отец выше всех, шире всех и старше всех, находящихся на Хасе. На нем белая черкеска, а си дит он на самом почетном месте. Ни один конь не при вязан к коновязи рядом с его кобылицей, белоногой умницей.

Бадыноко ни разу не был на Хасе Нартов, он спросил:

— Матушка, в какую сторону мне направиться?

Мать ответила:

— Поедешь по берегу Тена, переправишься через бурный Псыж, спросишь: "Где дом Алиджа?" Там и Хаса Нартов.

Бадыноко пустился в путь. Прирученные им большие орлы кружились над ним, собаки его из породы самиров то забегали вперед, то бежали рядом с гнедым конем. Вместе с всадниками переправились борзые через бурный Псыж, вместе с всадником пролетели над рекой мощнокрылые орлы.

Перед глазами всадника раскинулся зеленый луг. На лугу пастух, слабый от старости, пас овец. Бадыноко спешился, подошел к пастуху, протянул ему руку и сказал:

— Да умножится твое стадо, да продлятся твои годы! Скажи мне, пастух: как устроен дом, которым владеет род Алиджа?

— Откуда мне знать, как устроены дома знат ных? Всю жизнь я был чабаном. Рано утром я выго няю овец, ночью — пригоняю. Никогда я не был в этом доме, но вот что слыхал от людей: дом этот стар, множество столбов подпирает его, порог дома завален бревнами, и высота их достигает груди коня.

Бадыноко поблагодарил старого пастуха и направился к дому рода Алиджа. Всадника заметили дозорные, сидевшие на деревьях. Они слезли на землю, побежали к старшим и сказали:

— Приближается всадник. Посадка его нам не знакома. Нет среди нартов такого витязя.

Старшие приказали:

— Надо встретить его как подобает: не допу скайте его на Хасу.

Заговорщики закрыли ворота и выставили охрану. Но когда Бадыноко подъехал, охрана, испугавшись, убежала, а гнедой конь ударом груди проломил ворота. Бадыноко взял на плечи огромные бревна, лежавшие у входа, и, коснувшись их рукоятью своей плети, бросил посреди двора. Потом он спешился, привязал коня и направился к кунацкой. К нему подбежали джигиты и сказали:

— Не ходи туда, там сидят пожилые нарты. Иди к нам, молодым.

— Много ли я услышу от безусых? Послушаю лучше пожилых!

Сказав так, Бадыноко взошел на порог дома. Но дверь была крепко заперта, скрещенные копья преграждали вход. Бадыноко крикнул:

— Нарты, разве дом, где вы пируете, — кре пость?

— Для тебя наш дом — крепость, — послыша лось за дверью. — Уходи!

— Ну, если ваш дом — крепость, то я возьму ее! — воскликнул Бадыноко. Он вынул меч, одним ударом разрубил оба копья, одним ударом выломил дверь и вошел.

Нарты сразу узнали неведомого всадника, истребившего чинтское войско, и расступились, чтобы дать ему место среди самых достойных. Но Бадыноко остался в толпе, не приблизился к скамьям почета.

Тлебица-Коротыш, который торопился отравить Бадына, сказал:

— Что ты медлишь, дорогой тхамада? Не задер живай рога, другие нарты тоже хотят пить сано!

Бадын, оглядев всех, молвил:

— Нарты живут не в одной норе и пьют не из одного рога. Вручите каждому рог, и выпьем все разом.

Заговорщики обрадовались: теперь-то уж семь маленьких ядовитых змей отравят Бадына! А Бадын сказал:

— Прежде, чем мы осушим наши роги, пусть кто-нибудь встанет и скажет, в чем я, тхамада, ви новен перед ним, какую обиду я нанес ему. Таков обычай.

— Я обижен! — крикнул кто-то в толпе громко и звонко.

— Не кричи издали, а подойди сюда, — сказал Бадын. Тогда Бадыноко прошел сквозь толпу нартов и приблизился к тхамаде. Бадын сказал:

— Молодой друг, нарт-сподвижник! Скажи, чтобы все слышали, чем ты обижен?

— Вот чем я обижен! — воскликнул Бадыноко и выбил рог из рук тхамады. Рог упал, вылилось светлое сано и выползли семь маленьких ядови тых змей. Бадыноко выхватил меч из ножен и разру бил их.

— Тхамада! — крикнул он. — Тебя хотели отра вить!

Он повернулся лицом к заговорщикам, но те разбежались. Первым убежал Тлебица-Коротыш.

Бадын, потрясенный всем случившимся, подошел к Бадыноко и, благодарно взглянув на него, спросил:

— Откуда ты родом, витязь?

— Не спрашивай, старик, не теряй времени, — сказал Бадыноко.. — Зложелатели ищут твоей гибели. Тут тебе делать нечего. Если у тебя есть дом — уезжай.

Бадыноко отвязал кобылицу Бадына — белоногую умницу, — подвел ее к Бадыну и, держа стремя в левой руке, помог старику сесть в седло. Бадын уехал. Уверившись в том, что заговорщики разбежались, уехал вслед за ним и Бадыноко. Гнедой конь его летел, как молния, и всадник прибыл к вечеру домой. Он сказал матери:

— То, что ты приказала исполнить, я исполнил.

Мать увела его в подземелье, а вместе с ним его коня, его орлов, его собак.

На третьи сутки вернулся домой старый Бадын. Он ехал медленно: душа его была потрясена. Он думал о зложелателях-нартах, о своем чудесном избавителе, — об этом отважном и почтительном витязе.

Когда Бадын спешился на своем дворе, жена его приветствовала:

— С приездом, старик!

— Да продлятся годы твоей жизни! — тихим го лосом ответил ей Бадын.

— Что с тобой случилось сегодня, старик, почему ты трезвый? — спросила жена. — Ты всегда возвра щался с Хасы веселым и хмельным.

Старик ответил грустно:

— Я не трезвый, я веселый, но я устал с дороги.

Но не так-то просто было отделаться от расспросов жены, и Бадын рассказал ей обо всем, что с ним случилось: о зложелателе Тлебице, о семи маленьких ядовитых змеях в роге светлого сано, о своем спасителе — неведомом витязе. И так заключил свой рассказ Бадын:

— Много лет я живу на свете, много славных и могучих нартов повстречал я на своем веку, но такого вижу впервые!

— Муж мой, — спросила жена, — кем бы ты хо тел назвать такого бесстрашного и сильного витязя: братом или сыном?

— Скажут о нем люди: "Брат Бадына" — мало мне славы. Скажут о нем: "Сын Бадына" — большая мне честь, — сказал Бадын.

— А узнаешь ты его?

— Я узнаю его даже ночью!

Услыхав такие слова мужа, мать Бадыноко приказала вывести из подземелья сына, вывести вместе с конем, орлами и собаками. Старик и старуха исполнили ее приказ.

— Узнаешь ты его? — спросила мать.

— Узнаю, — сказал старый Бадын.

— Это сын твой, — молвила мать и открыла мужу тайну.

Выслушал ее Бадын, обнял Бадыноко, а мать сказала:

— Вот для такого дня я и воспитала его. Исполнилось мое желание.

С этого дня узнали нарты о славном Бадыноко, грозе чинтов.


Как Бадыноко и Сосруко стали друзьями

Сыну Сатаней по душе была отвага Бадыноко, сила Бадыноко. Сосруко твердо решил сделать Бадыноко своим другом-сподвижником на всю жизнь. Послал он к Бадыноко вестника:

— Приезжай ко мне в гости: я хочу, чтобы мы стали друзьями.

— Хорошо, — сказал Бадыноко и назначил срок своего приезда: ему тоже был по душе Сосруко.

Пришел срок, и Бадыноко отправился к Сосруко. Но перед выездом он сказал своему коню:

— Как приедем к Сосруко, вырывай все, к чему тебя ни привяжут джигиты. Привяжу я — притворись, что не можешь вырвать.

Вот прибыл Бадыноко к Сосруко. Нартские джигиты — гости Сосруко — встретили Бадыноко с почетом, помогли ему спешиться и, взяв у него коня и плеть, повели витязя к кунацкой.

Джигиты повесили плеть на гвоздь, но она сорвала гвоздь. Положили ее на сундук — она проломила сундук. Видя, что джигиты бессильны, Бадыноко отнял у них плеть и повесил ее на рукоять своего меча, висевшего у него на поясе. Сняв меч с пояса, он вручил плеть нартским джигитам. Но меч был тяжел, джигиты не в силах были удержать его, они упали. Тогда Бадыноко снова взял меч, повесил его на пояс и сказал:

— Да обрушишь ты свой удар на голову чинта!

Сказав так, он вступил в кунацкую при оружии. Началось санопитие. Пир был в разгаре, когда вошел к пирующим джигит и обратился к Бадыноко:

— Мы не можем управиться с твоим конем. Он вырывает все, к чему его ни привязываешь. Вот сейчас он несется по двору с коновязью, вырванной из земли и привязанной к его поводу, несется и калечит моло дых нартов.

Бадыноко вышел из кунацкой, а за ним — все пирующие. Гнедой конь скакал по двору с огромной коновязью, вырванной из земли.

— Чтоб тебя псы съели, чего буянишь? — крикнул Бадыноко, поймав коня. Он дернул гнедого за повод и заставил коня подняться на дыбы. Потом он вынул стрелу из колчана, вбил ее в землю и привязал к ней коня.

— Посмотрю, как ты вырвешь ее, — сказал Бадыноко и пошел к кунацкой. Гнедой, как уговорился с ним хозяин, сделал вид, что хочет вырвать стрелу из земли, но не может.

Пир в кунацкой продолжался. Сосруко, желая испытать Бадыноко, вручил ему рог светлого сано и сказал:

— Осуши этот рог — знак моего уважения — и спляши так, как я пляшу.

— Сосруко, ты хочешь сыграть со мной злую шутку. Гостя вином потчуют, а не испытывают. Если же ты хочешь испытать меня, то прикажи, чтобы при везли девять возов терновника, — ответил Бадыноко.

Привезли девять возов терновника, высыпали колючки посреди двора, вырос холм. Бадыноко надел свои прозрачные ноговицы и стал плясать на колючем холме. Он растоптал девять возов терновника, обратил колючки в пыль и развеял ее ветром своего дыхания.

Войдя в кунацкую, он стал плясать, как плясал Сосруко, на маленьком треногом столе, уставленном напитками и яствами, стал плясать по краям чаши с приправой и ни капли не пролил. Он соскочил с треногого столика и пробил земляной пол, уйдя по колена в землю. А когда он вырвался из земли, то из-под его черкески поднялся такой ветер, что нарты свалились со своих скамей и опрокинулся огромный котел с наваром из бычьего мяса. Горячий навар обварил ноги нартов, стоявших у котла.

Так Бадыноко превзошел Сосруко и в силе и в ловкости. Но Сосруко не гонялся за чужой славой: он сдружился с Бадыноко на всю жизнь.


Песнь о Бадыноко

Нартский муж Бадыноко,

Быстроокий, бесстрашный,

Был для нартов душою,

Был грозою для чинтов.

Был он сильным, удалым,

Ста ударам был равен

Взмах меча Бадыноко.

Был повсюду он славен —

И вблизи, и далеко,

И повадкой особой,

И посадкой особой,

И особою хваткой.

Говорили повсюду:

"Всех сильней Бадыноко!"

"Всех смелей Бадыноко!"

Жажда славного дела

Овладела им снова.

Он седлает гнедого,

Надевает доспехи,

Со двора выезжает.

Конь поджарый, могучий,

Едет-скачет горами,

Впереди мечет пламя,

Позади — словно тучи —

Поднимаются птицы.

А ездок смуглолицый,

Как шатер возвышаясь,

Мчится, сталью сверкая.

Справа скачет борзая,

Слева скачет борзая,

И, крыла расправляя,

Два орла прирученных

По бокам реют плавно.

Славный муж Бадыноко —

Одинокий наездник,

Никогда не искал он

Легких троп для похода:

Вот он мчится по скалам,

Переходит без брода

Псыж глубокий, бурливый,

И сухим из потока

Выбегает на берег

Конь гнедой Бадыноко.

Вот и пастбище нартов

Разбежалось широко.

Семь дорог видит всадник,

Пастуха — на распутье.

Обращается всадник

К пастуху на распутье:

"Да умножится стадо!"

"Век живи, добрый всадник,

Нартский муж Бадыноко!

Прибыл ты издалёка,

Прибыл ты из-за Псыжа.

В первый раз тебя вижу,

Но давно тебя знаю:

Стал ты нартскому краю

Самой крепкой защитой.

Богатырь знаменитый,

Мой шалаш посети ты,

Побеседуй со мною,

Хлеба-соли отведай.

Я корову зарежу,

Я зарежу барана,

В честь тебя я открою

Бочку светлого сано,

И пшена золотого

Тридцать мер я достану,

Я не стану скупиться,

Накормлю я гнедого

Самой вкусной травою!"

"Тридцать мер, — молвил всадник,—

Сам ты съешь на здоровье,

Хочешь — съешь и барана,

Съешь и мясо коровье,

Бочку светлого сано

Выпей сам на здоровье,

Самой вкусной травою

Накорми свое стадо,

Пусть пребудут с тобою

Изобилье, отрада!

Лишь поведай мне честно,

Что слыхать повсеместно,

Чтобы знал я, какою

Мне тропою помчаться!"

Так ответствовал старый:

"Днем отары пасу я,

Ночью сплю, как убитый,—

Ничего я не знаю,

Богатырь знаменитый!"

"Как, пасешь ты отары

На таком людном месте,

А не знаешь ты, старый,

Что за вести у нартов?"

Это слово промолвив,

В гневе гонит гнедого

Нартский муж Бадыноко.

Два орла реют сверху,

Две борзых скачут сбоку.

Едет всадник суровый,—

А пастух вспомнил слово,

Закричал издалека:

"Эй, герой Бадыноко!

Ты душой стал для нартов,

Ты грозой стал для чинтов!

Я ценю твою славу,

Мне по нраву твой облик,

Не по нраву беспечность!

На тебя погляжу я,—

Ты смельчак знаменитый.

Не прими ты за сплетню,

Что тебе расскажу я.

К дому Алиджа

Вьется тропинка,

Вьется и рвется,

Как паутинка.

Этот старинный,

Белый и длинный

Дом подкосился,

Да не свалился:

Дом подпирают

Сотни столбов,—

Каждый тащили

Восемь волов!

Есть там ворота, —

Вряд ли проедешь,

Есть там болото,—

Конь твой застрянет,

Стыдно, обидно

Всаднику станет.

В доме Алиджа

Поздно ли, рано

Нарты гуляют,

Нарты лихие,

Пьют они сано,

Пляшут, играют

В игры мужские, —

Многим на зависть!

В доме Алиджа

Много красавиц,

Но превосходит

Их красотою

Та, что проходит

Лисьей походкой,

Что колдовскою

Силой владеет,

Что не стареет,

А молодеет.

Эта гуаша

С ликом девичьим,

С нежным обличьем,

Так величава!

Нартам желанна

Больше, чем слава,

Больше, чем сано, —

Мать Сатаней.

Старый и юный

Тянутся к ней!

В доме Алиджа

Встретишь Насрена:

Нарт бородатый

Там завсегдатай,

Там завсегдатай

Славный Сосруко!

В доме Алиджа

Будешь утешен

Пеньем и пляской,

Будешь опутан

Девичьей лаской!"

Рассердился Бадыноко,

Распалился Бадыноко,

Словно дерево сухое:

"Эй, старик, пастух болтливый,

Как ты молвить мне решился

Слово глупое такое:

Что скакун мой горделивый

Станет пленником болота,

Что в ворота я не въеду,

Что победу надо мною

Тонкобровые одержат?

Никогда я не стремился

К угощениям богатым,

К песнопениям веселым,

К наслаждениям любовным.

Не шатаюсь по лагунам,

К юным женам и девицам

В гости я не приезжаю,

Презираю их утехи.

А доспехи боевые

Я надел для дел высоких:

Мой удел — защита правды!"

Так сказав, он машет плетью,

Сплетена из кожи зубра,

Плеть свистит, и этот посвист

Слышится в семи ущельях

И восьмого достигает,

Робких, спящих коз пугает,—

Робких коз собаки ловят.

Упускают их собаки, —

Два орла их настигают.

Убегают от пернатых, —

Конь гнедой их настигает,

Мечет пламя, обжигает

Придорожные он травы.

Жаркий пар над ним клубится,

Неотступной мчится тенью.

Едет-скачет всадник смелый,

Тот, чьи стрелы реют в небе…

Вот из каменного дома

Вышла девушка с кувшином.

С исполином повстречалась

И увидела гнедого,—

В старый дом назад вбежала,

Госпоже сказала слово:

"Сатаней, сиянье наше,

Кто тебя умней и краше?

Кто сравнится красотою

С тонкобровою гуашей,

Что гадает на фасоли?

Золотом подол твой вышит,

Облик — молодостью дышит,

Очи — солнце, зубы — жемчуг.

Ум твой славится повсюду,

Кто ни явится, воскликнет:

"Ты — красавица, ты — чудо!"

Прибыл к нам могучий всадник.

Я не ведаю, откуда,

Я в лицо его не знаю,—

В нашем крае он впервые".

Сатаней вышивала,

Красотою сияла,

А шитье золотое

На коленях держала.

Как девица вбежала,

Эту весть рассказала,

Сатаней задрожала,

И шитье уронила,

И спросила в смятенье:

"Каков этот муж?

Куда он спешит?

Каков его вид?

Каков его конь?

Поди разгляди!"

Вышла девушка и скоро

Возвратилась и сказала:

"Вид его необычаен.

Конь его могуч, красив он,

Горделив он, как хозяин.

Ах, какими я словами

Расскажу об этом альпе?

Из ноздрей он мечет пламя,

Наши травы обжигая.

Впереди — туман клубится,

Или туча то густая?

Сзади мчится стая галок.

Всадник несется,

К нам приближаясь

И возвышаясь,

Точно шатер.

Справа — борзые,

Слева — борзые,

Сверху большие

Реют орлы.

Справа, сквозь тучи,

Солнце сияет,

Слева сыпучий

Падает снег.

То выдвигаясь,

То опускаясь,

Меч исполина

Сталью блестит.

Муж несравненный

Важен и статен,

Солнце вселенной —

Над головой.

Видно, что всадник

Грозен в сраженье,

Видно, трепещет

Враг перед ним.

Кто этот всадник,

Чье снаряженье

Золотом блещет

И серебром?

Нет, я не знаю,

Кто этот всадник:

Нашему краю

Он незнаком!"

Сатаней, солнце нартов,

Подбегает к оконцу,

Раскрывает оконце

И, раскрыв, восклицает:

"Это — нарт Бадыноко,

Одинокий наездник,

Слава нартского края.

Он, врагов сокрушая,

Стал для нартов душою,

Стал грозою для чинтов.

То не туча густая

Впереди его мчится,

То не галочья стая

Позади его мчится,

Это конь его дышит

Горячо и сердито,

Это комья взметают

Прямо в небо копыта.

Не огонь обжигает

Придорожные травы,

Это конь величавый

Наземь пену роняет.

Не седок солнцеликий

Нам шатром показался,

То двуглавая пика

Нам шатром показалась!

Богатырь Бадыноко —

Нартской силы вершина,

Исполина сильнее

Не найти во вселенной.

Но хочу я проверить:

Этот витязь бесценный,

Этот муж устоит ли

Пред моей красотою

Молодою, нетленной?

Быстро зеркальце дай мне,

Принеси-ка мне гребень,

Расчеши-ка мне косы,

Насурьми мои брови:

Надо быть наготове,

Чтоб завлечь Бадыноко!"

Ой, жилище Алиджа,

Игрищ древнее место!

Сатаней, как невеста,

Надевает цветные

Дорогие наряды,

Щеки белит, румянит

И сурьмит свои брови.

Сатаней — наготове:

Кто соперничать станет

С красотою нетленной?

Сатаней приказала

Черноокой девице:

"Приведи Бадыноко!"

Та пошла по дороге,

А гнедой тонконогий

Скачет, бег замедляя:

То седок его строгий,

Уваженье являя

Незнакомой девице,

Бег коня замедляет.

Восклицает девица:

"Нартский муж Бадыноко,

Воин, славой покрытый,

Воин с пикой двуглавой,

Величавый, суровый:

Обернись на мгновенье!"

Шаг замедлив гнедого,

Храбрый нарт обернулся,

Молвил слово привета,

И в ответ он услышал:

"В дом Алиджа вступи ты,

Знаменитый воитель.

Здесь обитель веселья.

В честь тебя мы зарежем

И быка, и барана,

В честь тебя мы откроем

Бочку светлого сано,

Пир богатый устроим.

Здесь услышишь ты много

Звонких песен и здравиц,

Здесь увидишь ты много

Тонкобровых красавиц.

Витязь добрый, удалый,

К нам пожалуй ты в гости!"

Черноокой девице

Бадыноко ответил:

"Дом Алиджа да будет

Изобилен и светел!

Пусть отведают гости

И быка, и барана,

Бочку светлого сано

Ваши гости осушат!

Пусть все чаши для здравиц

Ваши гости поднимут,

Тонкобровых красавиц

Ваши гости обнимут!

Одержим я иною

Благородною целью,

Не стремлюсь я к веселью,

К угощеньям богатым,

К песнопеньям красивым,

К наслажденьям любовным!

Не хожу по лагунам

В гости к женщинам юным,

Я не сплю в их объятьях!

Я люблю одарять их

Справедливой добычей,

Против зла я сражаюсь,

И добро — мой обычай.

С черной силой воюя,

Светлой силой владея,

Лиходея ищу я,

Чтоб его уничтожить!

Вольный витязь и воин,

Другом я называю

Лишь того, кто достоин

Званья смелого нарта!"

"Светлой силой владея,

Ищешь смелого нарта?

Приведу Шауея!"

"Шауей мне не нужен:

Он из рода строптивых".

"Приведу я Пануко!"

"Мне Пануко не нужен:

Не терплю я кичливых!"

Так сказав, Бадыноко

Ускакал от девицы…

И тогда надевает

Сатаней ноговицы,

Сатаней надевает

Златотканное платье,

И платком свои косы

Сатаней покрывает,

И берет она в руки

Позолоченный посох.

Сатаней на ходули

Ставит стройные ноги

И спешит по дороге,

Как лиса молодая,

Мягко-мягко ступая,

К Бадыноко навстречу.

К Бадыноко подходит,

Обращается с речью:

"Бадыноко знаменитый,

Отдохни ты в нашем доме!

Стал для нартов ты душою,

Стал грозою ты для чинтов,

Ты, чьи подвиги известны,

Но кого в лицо не знаем!

Прославляем ты повсюду,

Ты красив, могуч и строен.

Не приравнивай меня ты

К женщинам болтливым, вздорным:

Я в седле сижу, как воин!

Не считай, герой, зазорным

В нашем доме пребыванье,

Если в доме нет Сосруко!

Я устрою пированье,

Я открою бочку сано,

На обед быка зарежу,

Дам на ужин я барана.

Если будет нужен отдых —

Отведу покой богатый:

Снимешь латы и вздремнешь ты,

Отдохнешь ты, Бадыноко!"

"Я не вижу соблазна

В этом праздном веселье,

В угощеньях богатых,

В песнопеньях красивых,

В наслажденьях любовных.

Не хожу по лагунам

В гости к девушкам юным.

С черной силой воюя,

Силой правды владея,

Лиходея ищу я,

Чтоб его уничтожить!"

Так сказал Бадыноко,

Одинокий наездник.

Тут срывает гуаша

Свой платок златотканный,

Обнажает гуаша

Белоснежную шею,—

Храбреца не прельщает

Белоснежная шея.

Опускает гуаша

Златотканное платье,

Обнажает гуаша

Белоснежные груди,—

Храбреца не прельщают

Белоснежные груди.

Обижает гуашу,

Обижает жестоко

Гордый взор Бадыноко.

Обнажает гуаша

Белоснежные бедра, —

Не глядит Бадыноко

На гуашу нагую,

Говорит Бадыноко:

"Не старайся впустую, —

Ты себя опозоришь.

Никогда не ночую

Я в гостях у красавиц.

Для беседы ищу я,

Вольный витязь и воин,

Лишь того, кто достоин

Званья смелого нарта!"

Сатаней, устыдившись,

Покрывалом накрылась,

Бадыноко сказала:

"Если ищешь ты нартов,

Богатырь Бадыноко, —

Недалеко отсюда

Дом стоит кособокий,

Невысокий, старинный.

Там пируют мужчины,

Там идет санопитье:

Это — нартов услада.

Смех звенит, громкий говор…

А Насрен — их тхамада,

А Сосруко — их повар.

В этот дом кособокий

Ты вступи, Бадыноко,

Осиянный победой.

Нартов сано отведай,

Нартов силу изведай!"

Поскакал Бадыноко,

Одинокий наездник,

Нартской силы вершина.

Вот и дом кособокий,

Невысокий, старинный.

Там пируют мужчины,

Чаши ходят по кругу,

Все желают друг другу

Долголетья и счастья.

Как взмахнул всадник плетью —

Дом старинный качнулся,

Потолок пошатнулся,

На пол чаши упали.

Тот, кто пил, — захлебнулся,

Кто сидел — встал в испуге,

Кто стоял — прочь пустился:

Все бегут врассыпную.

Но булатный Сосруко

Глянул в щелку дверную, —

Бадыноко увидел.

И воскликнул Сосруко:

"Э-эй, глупые нарты,

Почему вы в испуге?

Не узнали вы, что ли,

Исполина в кольчуге?

То — отваги вершина,

Богатырь Бадыноко,

Одинокий наездник,

Что душой стал для нартов,

Что грозой стал для чинтов!"

Все вздохнули глубоко,

С плеч их бремя упало!

Слез с коня в это время

Богатырь Бадыноко,—

Слышит слово тхамады:

"Нарт прославленный! Рады

Твоему мы прибытью:

К санопитью ты прибыл.

Нам рожден ты на радость,

А врагам — на погибель.

Так изведай ты сладость

Сано, светлого сано,

Осиянный победой,

Заходи, нарт-сподвижник!"

Бурки стелют пред гостем

Нарты, семеро счетом,

И в кунацкую вводят

Бадыноко с почетом,

Гостю чашу подносят

И сплясать его просят.

Хоть устал он с дороги,

А вскочил на треногий,

Круглый, маленький столик,

В пляс веселый пустился,

Закрутился он вихрем,

Не колебля приправы,

Не пролив даже капли,

И, сплясав, спрыгнул на пол.

Тут булатный Сосруко

В пляс веселый пустился,

По краям закружился

Чаши с острой приправой,

Не пролив даже капли.

Он, сплясав, спрыгнул на пол.

Тут Насрен белоглавый

В пляс веселый пустился,

По краям закружился

Чаши с острой приправой,

Но и капельки малой

Он не пролил ни разу.

Именитые нарты

Говорят Батаразу:

"Покажи, как ты пляшешь!"

Подчиняясь приказу,

В быстрый пляс он пустился.

Батараз для забавы

Вкруг приправы кружился,

Но и капли не пролил,

Спрыгнул на пол дощатый

И такой поднял грохот,

Будто грома раскаты

Пронеслись над полями.

Хаса Нартов — в тревоге:

"Грозной молнии пламя

Отвратите, о боги!"

В гнев приходит Сосруко.

В землю меч он вонзает,

По его рукояти

На носках пробегает.

В гнев пришел Бадыноко:

Меч прославленный в землю

Рукоятью вонзает

И по лезвию гордо

На носках пробегает,

И дрожит пол дощатый!

И, восторгом объяты,

Все воскликнули громко:

"Век живи, Бадыноко,

Наш отважный вожатый,

Ты душой стал для нартов,

Ты грозой стал для чинтов!"


Как Бадыноко и Сосруко охотились

— Сосруко, поедем на охоту, — сказал однажды Бадыноко.

С тех пор, как они подружились, они стали охотиться вместе. Их кони не уступали друг другу, их борзые, их орлы были равны по силе и ловкости, ни одна лань не уходила от их стрелы.

Охотники увидели на лесной опушке черную лису. Оба они в один и тот же миг крикнули собакам, и собаки ринулись к лисе: собаки Сосруко — слева, собаки Бадыноко — справа погнали черную лису.

Нарты разом пустили стрелы, и обе стрелы попали в цель: стрела Сосруко — в левый глаз лисы, стрела Бадыноко — в правый глаз. В один и тот же миг нарты подъехали к лисе: Сосруко — слева, Бадыноко — справа. Оба они ухватились за лису: Сосруко — за передние ноги, Бадыноко — за задние.

— Моя лиса! — сказал Сосруко.

— Моя! — возразил Бадыноко.

— Посмотри: моя стрела попала в ее левый глаз, — воскликнул Сосруко.

— А моя — в правый глаз, — сказал Бадыноко.

Охотники заспорили. Их услыхал Мазитха, веселый бог лесов и охоты. Он спрыгнул с дуба. На нем была турья шкура, в руке он держал лук из орехового дерева. Он подошел к нартам:

— С доброй добычей вас, охотники!

— Да размножатся твои звери, да разрастутся твои леса! — приветствовали его нарты.

— О чем спорите? — спросил Мазитха.

— Не можем лису поделить, — сказал Сосруко. — Я говорю: "Моя лиса", и Бадыноко говорит: "Моя лиса!"

Мазитха положил убитую черную лису перед собой и сказал:

— Я дам эту лисью шкуру тому, кто в ней больше нуждается. Согласны, нарты?

— Согласны, — ответили охотники. Спросил Ма зитха:

— Сосруко, говори: на что тебе нужна лисья шкура?

И Сосруко начал свой долгий рассказ:

"Был я частым гостем одной девицы. Приезжал я к ней не с пустыми руками, но однажды охота была неудачная, я приехал к возлюбленной без подарка.

— Что же это ты, Сосруко, ничего мне не привез? — сказала она. — Если ты меня любишь, подари мне чер ную лису. Пока не найдешь черной лисы — не приезжай.

Что я мог сделать? Отправился я на поиски черной лисы. Объездил я степи и горы, а не нашел черной лисы. Опечаленный неудачей, возвращался я с охоты и вдруг из кустарника выскочила серая лиса. "Что черная, что серая — одно и то же", — подумал я и убил серую лису.

Приехал я к возлюбленной, поднес ей шкуру серой лисы, а она говорит:

— Я требовала черную лису, не нужна мне серая! Не исполнил ты моего приказания, так обратись в старого пса!

И она ударила меня бронзовой плетью, я и стал старым псом.

Что мне было делать? Я был псом, я жил во дворе у своей возлюбленной. А к ней приезжали другие нарты — Шауей, Химиш, Имыс, Уазырмес, приезжали, пили сано, пели песни, гуляли до утра. Каково мне было на это смотреть? Не стерпел я, убежал.

Бродя по свету, я встретил чабана: он гнал с пастбища отару. Я пристал к этой отаре, и чабан не прогнал меня. Мы пришли в селение. В этом селении жил нартский пастух Куйцук. Когда я проходил мимо него, он взглянул на меня, и по его глазам я понял, что он меня узнал…

Жена моего хозяина-чабана страдала тяжким недугом. Семь лет была больна — ходить не могла. Ни одно лекарство, ни одно снадобье не могло ей помочь.

Вечером к чабану пришел Куйцук и сказал ему, чтобы меня на ночь заперли в той комнате, где лежала больная. Так и сделали. Я забрался под кровать и лег. Вдруг я услыхал шум в очаге. Через очаг в комнату проникла ведьма. Она стала сосать кровь из жены чабана. Разве я мог это стерпеть? Умный Куйцук знал, что я не стерплю, потому он и подал свой совет. Я вцепился в ведьму зубами. Она взмолилась:

— Сосруко, отпусти меня, когда-нибудь пригодится тебе моя помощь!

— Отпущу, но сперва исцели больную, — сказал я.

Ведьма вылила в чашу всю кровь, которую она вы сосала из больной жены чабана, и сказала:

— Утром омойте этой кровью больную.

Я отпустил ведьму. Утром, когда чабан пришел навестить жену, я окунул лапу в кровь и погладил лапой больную. Чабан догадался, что надо делать, и искупал жену в чаше с кровью. Больная сразу выздоровела.

Слух о чудесном исцелении жены чабана прошел по всем дворам: да и мог ли чабан умолчать об этом! И стар и млад приходили поглядеть на меня. Не понравилось мне, что меня разглядывают, как диво какое, и я убежал. Дорога привела меня к дому моей возлюбленной. У нее сидели нарты, пили сано, пили и приговаривали:

— Бедный Сосруко, где-то он сейчас!

— Он бы корчился от ревности, когда бы узнал, что мы здесь пируем!

Услыхав эти слова, я рассердился и залаял. А что мне было делать? Я был псом и умел только лаять. Вот я и залаял.

Моя возлюбленная узнала меня. Она вышла ко мне с бронзовой плетью, ударила меня и тихо, чтобы не узнали гости о ее колдовстве, проговорила:

— Обратись в петуха!

Я стал петухом и, захлопав крыльями, взлетел на плетень.

— Не стерплю я того, чтобы нарты пировали у моей девицы, а я чтобы был петухом! — крикнул я. Но вместо крика получилось кукарекание: ведь я был петухом.

Вдруг я посмотрел на соседний двор и увидел, что женщина веет просо. Я узнал ее: то была ведьма, которая мучила жену чабана. Я спрыгнул с плетня и стал клевать просо. Ведьма сказала мне:

— Сосруко, потерпи до утра. Я помогу тебе, ибо ты мне помог.

В полночь ведьма пробралась через очаг к моей возлюбленной и украла бронзовую плеть. Утром она вошла в курятник, ударила меня бронзовой плетью, и я опять стал нартом.

— Если желаешь, накажи свою возлюбленную, — сказала ведьма и дала мне бронзовую плеть.

Я вошел в дом и увидел хозяйку. Рядом с ней спал Имыс.

— Станьте ослами! — крикнул я и ударил обоих бронзовой плетью. Моя возлюбленная превратилась в ослицу, Имыс — в осла. О Мазитха, и ты, Бадыноко, вы можете их видеть на моем поле: каждый день я запря гаю их и пашу.

Теперь ты знаешь, Мазитха, для чего мне черная лиса: я надену шкуру на свои плечи, чтобы моя ослица, бывшая возлюбленная, увидела эту шкуру, чтобы поняла: когда Сосруко захочет достать черную лису, он ее достанет!"

Выслушав Сосруко, бог лесов и охоты сказал:

— Теперь ты поведай мне, Бадыноко: для чего тебе нужна шкура черной лисы?

Бадыноко сказал:

— В моем селении, по соседству со мной, живет бедная женщина, мать троих мальчиков, живет тем, что дают ей нарты. Мальчики у нее хорошие, не хуже других нартских детей, а ходят в отрепьях, даже шапки у них нет. Вот и хочу я эту лисью шкуру отнести троим мальчикам, — сделаю каждому по шапке.

И бог лесов и охоты отдал Бадыноко шкуру черной лисы.


Как Бадыноко победил одноглазого великана

Не было случая, чтобы нарт Бадыноко, охотясь, не попадал в цель, упускал добычу. Но случилось однажды так, а это было еще до того, как он стал охотиться вместе с Сосруко, — что возвращался Бадыноко с охоты без добычи.

Вдруг выбежала на лесную тропинку дикая коза. Ее серая шерсть блестела на солнце. Ничто не уходило от стрелы Бадыноко из того, что замечали его глаза. Бадыноко пустил стрелу. Коза упала. "Убил", — подумал Бадыноко. Он спешился, привязал поводья к луке седла и подошел к козе. Но коза вскочила и побежала. Бадыноко снова пустил ей вдогонку стрелу. Коза снова упала, а когда Бадыноко подошел к ней, она вскочила и побежала.

Бадыноко рассердился, пустил стрелу в третий раз, но и в третий раз коза от него убежала. Охотник сел на коня и погнался за козой. Дотемна преследовал он козу, но настичь ее не смог. Давно уж был позади лес, началось нартское селение. Коза вбежала в чей-то двор и пропала. Вслед за ней въехал во двор Бадыноко.

На топот коня вышел из дому хозяин. Он был однорук. Кто из нартов не знал Бадыноко, оборонившего Страну Нартов от нашествия чинтов? Не удивительно, что узнал его и этот однорукий нарт. Он сказал:

— Добро пожаловать, Бадыноко, ты — желанный гость!

— Пусть умножится число твоих гостей, — отве тил Бадыноко. — Хочу зайти к тебе.

— Заходи, славный витязь, в мой дом. Я — нарт, зовут меня Хагур.

Хозяин пригласил Бадыноко в кунацкую, а домочадцам приказал зарезать для гостя быка. Бадыноко не стал есть. Он сразу лег, но долго ворочался, не мог заснуть.

Утром, когда он проснулся, ему принесли напитки и яства, но гость не стал ни пить, ни есть. Он открыл дверь, чтобы выйти, но на пороге стоял Хагур. В его единственной руке блестел обнаженный меч.

— Бадыноко, ты не уйдешь без битвы, — сказал Хагур.

— Что я тебе сделал? — удивился Бадыноко.

— Почему ты погнушался моим угощением? По чему не спал всю ночь? Разве мое угощение, моя кунац кая недостойны тебя? — рассердился хозяин.

Бадыноко сказал:

— Положи свой меч, не будем ссориться. Я рас скажу тебе, почему я не мог ни есть, ни пить, ни спать.

И Бадыноко рассказал Хагуру об удивительной козе, которая трижды была пронзена его стрелами и трижды оживала.

— Ничего не уходило от моей стрелы из того, что замечали мои глаза, — пожаловался Бадыноко. — А эта коза ушла от трех стрел, вбежала в твой двор и пропала. Вот почему я опечален, не могу ни есть, ни пить, ни спать.

— Как можно горевать из-за того, что не удалось убить козочку? — воскликнул Хагур. — Разве это горе? Я вот испытал настоящее горе, однако же ем, и пью, и сплю.

— Какое горе ты испытал? — спросил гость.

— Нас было семеро братьев-нартов, — начал Ха гур. — Прослышали мы: место, что зовется Черным Ов рагом, кишмя-кишит дичью. Хотя это место слыло опасным, мы отправились туда на охоту. Черный Овраг был глубок, — нам казалось, будто мы блуждаем по седьмому дну земли. Мы достигли подножья горы, но даже вершина ее не достигала земли, тонула в овраге. У подножья горы лежал великан. Единственный его глаз мерцал посредине огромного лба. Одноглазый забав лялся тем, что бросал на вершину горы могучие скалы — абра-камни, а когда скалы летели вниз, он подкидывал их вверх своими пятками. Стадо овец паслось вокруг великана. Вдали виднелась пещера.

Увидев великана, мы, семеро братьев, испугались, но обратиться в бегство сочли для себя позором. Мы приблизились и произнесли вежливое приветствие. Одноглазый, не повернув головы в нашу сторону, сказал:

— Вы мне пригодитесь. Разведите в моей пещере огонь. Принесите котел воды. Выберите из стада шесть курдючных овец, освежуйте их и сварите. Я вернусь, когда вдоволь наиграюсь. Тогда и поужинаю.

Что нам было делать? Пошли мы к пещере. Вход в нее был завален абра-камнем. Как мы ни старались, а сдвинуть его не могли. Оглянувшись, мы увидели котел, висевший над очагом: очаг стоял у входа в пещеру. Но нехватило у нас сил снять котел. Решили мы хоть огонь развести, нарубить дров. На земле лежал топор великана. Нас было семеро, но мы не могли его поднять. Я сказал:

— Ничего у нас не выходит. Попробуем хоть овец поймать.

Мы пошли к стаду, но овцы разбежались, ни единой не удалось нам поймать, не то что шестерых.

Когда великан вернулся и увидел, что мы не исполнили его приказа, в его единственном глазу вспыхнула злобная радость. Не говоря ни слова, он пригнал своих овец, кончиком мизинца отодвинул могучий абра-камень, загнал в пещеру все стадо, потом загнал и нас в пещеру и завалил за нами вход абра-камнем. Зная, что мы теперь не выберемся из пещеры, он, не торопясь, нарубил дров, развел огонь, набрал воды в котел, повесил его над очагом, а мы смотрели на него, и в глазах у нас был такой же страх, как в глазах овец.

Когда одноглазый отодвинул абра-камень и вошел в пещеру, чтобы зарезать овец, братья мои испугались и, "все шестеро, выбежали из пещеры. Но великан побежал за ними, легко их поймал и убил, проклятый, всех шестерых убил на моих глазах.

Великан снова пошел в пещеру, поймал трех овец, вывел их, зарезал, освежевал, положил в котел, сварил и съел их в один присест. Запив мясо жирным наваром, он уснул.

А я не мог уснуть. Долго я думал, как мне спастись. Утром я решил: "Будь что будет, а выколю единственный глаз чудовища. Пусть убьет меня великан, но в такой смерти есть мужество".

Так я и сделал: обнажил меч, подкрался к спящему великану и выколол его единственный глаз. Великан взвыл от боли. Он ударил абра-камень ногой с такой яростью, что камень взлетел в небо, упал и провалился сквозь землю.

Ослепший великан стал шарить в пещере руками: он искал меня. Но я спрятался, он не нашел меня. Стал он выпускать на пастбище свое стадо, ощупывая каждую овцу.

Между овцами находился один длиннобородый козел. Я приметил его длинную шерсть. Я лег под козлиное брюхо, вцепился руками в шерсть. Великан ощупал спину козла. На ней никого не было. Козел вынес меня из пещеры.

Когда великан понял, что я на свободе, он крикнул:

— Эй, нарт, победило твое счастье! Недаром гово рят, что вы, люди, умнее нас, великанов. Победил ты меня хитростью, получай за это в дар кольцо: в нем — моя сила. Ты достоин носить его.

Великан снял с руки золотое кольцо и кинул его. Я тихо подполз к кольцу. Оно было так велико, что я надел его на руку. Но едва надел, оно стало звенеть, не умолкая. Хитрый великан погнался за мной: звон кольца выдавал меня. Что мне было делать? Я уж чувствовал позади дыхание великана. Тогда я вынул меч и отрубил руку, на которую было надето кольцо. Так и спасся, так и живу с одной рукой…

Теперь ты понял, каково мое горе? Я потерял шесть братьев, а ты горюешь о козе!

Выслушав Хагура, Бадыноко сказал:

— Я отомщу за твоих братьев-нартов, я принесу тебе голову слепого чудовища. Клянусь солнцем!

Бадыноко пустился в путь и на другое утро прискакал в Черный Овраг. Он увидел пещеру. У входа горел очаг, перед очагом сидел великан с потухшим глазом. Вдали, на пастбище, топтало траву стадо овец.

— Да будет добрым твой огонь, хитрый великан! — воскликнул Бадыноко.

— Хорошо, что ты пришел, — ответил слепой иныж. — Пригодишься мне в повара.

— Исполню все, что прикажешь, — сказал Бады ноко.

— Вкусно поужинаю этим малышом, — пробормо тал великан. И громко добавил:

— Принеси мне из стада трех самых жирных овец. Поедим и ляжем спать.

Овцы слепого великана были быстры, как вихрь, но конь Бадыноко мчался, как молния. Нарт догнал трех самых жирных овец, принес их, освежевал, сварил.

"Плохо мое дело, — подумал великан. — Этому малышу удалось поймать моих овец. В нем, значит, есть сила".

Мясо сварилось.

— Поедим, — продолжал великан. Бадыноко воз разил:

— Хочешь поесть — свари. А что я сварил, хватит только мне одному.

Бадыноко подсел к мясу, а великан встал, взял в руки пастушеский посох с крючком на конце и, спотыкаясь, пошел к стаду. Он нащупал самых тощих овец, — жалко ему было своими руками ловить самых жирных, он был скуп, — пригнал их, разделал и сварил. Бадыноко съел трех жирных овец, а великан — трех тощих.

Так и повелось: великан съедал каждый день трех тощих, Бадыноко — трех жирных, пока они не поели все стадо. Тогда Бадыноко предложил чудовищу:

— Давай поиграем, поборемся, вгоним в землю друг друга.

Великан испугался, но сказал:

— Я непрочь. Первая хватка — твоя, малыш!

— Если рвану, то вот так! — крикнул Бадыноко и, подняв великана, вогнал его в землю по колени.

Великан вырвался и вогнал в землю Бадыноко, но только по щиколотку. Тогда Бадыноко вогнал его по пояс. Великан вогнал нарта по колена. Тут рассердился Бадыноко и вогнал великана по самую шею.

— Теперь вырвись, великан, — сказал Бадыноко.

Но крепко держала злобного великана справедли вая земля: не мог он вырваться.

— Сравняю все бугры на земле, — сказал Бады ноко.

Он вынул меч и обезглавил великана. Тело чудовища осталось в земле, а голову Бадыноко привязал к седлу, сел на своего гнедого коня и помчался.

Прибыв к Хагуру, Бадыноко спросил:

— Узнаешь его?

Хагур поглядел на голову великана, с пустой глазницей посредине лба, и узнал голову убийцы своих братьев. Хагур подошел к Бадыноко и обнял его.

— Исполнил я свою клятву? — спросил Бадыноко.

— Исполнил, — ответил Хагур. — Я не сомневался в этом. Долго я искал нарта, который отомстил бы за моих братьев, ибо сам я не мог совершить мести: силы нехватало. Когда дошла до меня твоя слава, я подумал: "Бадыноко станет мстителем за моих братьев!" Я послал мою дочь, чтобы она привела тебя в наш дом. Коза, в которую ты трижды стрелял, и была моей дочерью. До сих пор остались на ее теле следы твоих стрел.

Сказав так, Хагур вышел и вскоре привел в кунацкую свою дочь. Она была красивей всех тонкобровых. Хагур обнажил ее спину: три рубца увидел Бадыноко на белоснежной спине.

— Возьми ее в жены, — сказал Хагур.

Но Бадыноко обнял однорукого нарта и сказал:

— Друг служит другу не ради дара. Нет ничего на земле выше бескорыстной дружбы. Хорошему другу оставляют все, — оставляю тебе твою смелую краса вицу-дочь. Она найдет себе нарта по сердцу. Прощай! Да будут дела твои достойны песни!

— Не я, а ты достоин песни! — воскликнул Хагур.

И сказывают люди: Хагур и был тем нартом, кто сложил песню о Бадыноко.


Бадыноко и Шужей

Был храбрый нарт по имени Хижа. Дни свои он проводил в битвах с одноглазыми великанами. Он редко бывал дома, а когда возвращался, то всегда с победой и большой добычей — с табунами коней и стадами овец. С этим добром он поступал так, как надлежит поступать истинному нарту: раздавал коней и овец бедным нартам.

Из близких были у Хижи только жена и друг — Бадыноко. Детей у него не было.

Однажды жена ему сказала, что зачала ребенка. Хижа обрадовался и уехал в поход на одноглазых великанов. Прошли месяцы, жена родила Хиже сына, а Хижа не возвращался. Первенец его рос без имени: ждали возвращения отца.

Когда безыменному мальчику минуло два года, жена Хижи созвала друзей и сказала:

— Я все время надеялась, что Хижа вернется, а те перь затосковала: может быть, моего мужа нет в живых?

Друзья решили:

— Мы отправимся на поиски Хижи. Не найдем его — домой не вернемся.

Но они вернулись — без Хижи. Вернулись через год и принесли весть:

— Обошли все дороги, а не встретили Хижи. Будь он жив — нашли бы его. Нет его, значит, в живых. Будь он убит двоими, прошел бы об этом слух. Значит, убил его один человек.

Когда люди узнали, что Хижа убит, стали они приходить к вдове Хижи, — разделить ее горе, ибо велики и благородны были дела Хижи. Лучшие друзья покойного сказали вдове:

— Память о Хиже осталась не только в людских сердцах. Сын Хижи — это живая память об отце. На стало время дать мальчику имя. Назовем его Шужеем. А чтобы в имени сына жило имя отца, назовем мальчика Хижоко Шужеем: так мы приблизим дитя Хижи к нашим сердцам.

Друзья Хижи дали его сыну не только имя. Они дали ему, по нартскому обычаю, коня и воинские доспехи.

Так мальчик, будучи уже трехлетним, получил имя. Был он рослый и крепкий, угадывался в нем будущий нарт. Он был похож на Хижу, и потому мать любила его особенно горячо, не расставалась с ним, не выпускала со двора.

Однажды вышло так, что мать, хлопоча по хозяйству, не заметила, как Шужей выбежал на улицу. Он впервые увидел своих сверстников. Они играли в игру взрослых: боролись. Шужею тоже захотелось поиграть с ними. Он сразу одолел всех, — кости их захрустели в его руках. Мальчики рассердились:

— Если ты силен, как мужчина, почему ты вме шиваешься в игры мальчиков? Почему ты не ра зыщешь убийцу своего отца, если ты силен, как муж чина?

Шужей вернулся в дом и сказал матери:

— Мать, разреши мне повести моего коня на во допой!

— Единственный мой, — встревожилась мать, — что ты задумал? Тебе еще рано водить коней на во допой.

— Почему рано? Я не такой уж маленький, — оби делся Шужей. — Не бойся, ничего не случится с конем, и со мной ничего не случится, я буду достойным сыном своей матери.

Мать, чтобы не обидеть сына, разрешила ему повести коня на водопой. Тогда сын обрадовался и спросил:

— Матушка, где уздечка?

Мать смутилась, подумала: "Для чего сыну уздечка?" Желая узнать, как он ответит, она сказала:

— Кому нужен конь, тот найдет и уздечку.

Шужей ничего не произнес в ответ и направился к конюшне, вход в которую был завален абра-камнем. Мать подбежала к сыну прежде, чем он подошел к абра-камню, и сказала:

— Мальчик мой, коня с уздечкой не держат в ко нюшне. Когда конь в конюшне, на него надевают недоуз док. А уздечку хранят дома. Пойдем домой.

Дома открыла мать крышку сундука, достала уздечку с серебряными украшениями и дала ее сыну. Шужей сказал:

— Там, где уздечка, должно быть седло. Коня не дарят без полного снаряжения.

— Когда тебе потребуется полное снаряжение, оно найдется, — ответила мать. — А пока веди коня на во допой.

— Я поведу, матушка, коня на водопой, но сперва научусь седлать коня. Какая мать препятствует жела ниям сына? Дай мне седло.

— Тебя в седле не будет видно, — попыталась мать пошутить. — Ты еще поднять его не в силах, ты еще молод!

Но Шужей был так настойчив, а мать его так любила, что не могла ему отказать, вынула из сундука седло и дала его сыну.

Шужей, оттолкнув ногой абра-камень, вошел в конюшню. Он вывел подаренного коня, надел уздечку. Конь поднялся было на дыбы, но Шужей стал крутить ему уши, и так крепко, что конь задрожал от страха. Оседлав строптивого коня, Шужей сказал:

— Нехватает мне нагрудника и плети. Матушка, тебя почитают все нарты, к лицу ли будет тебе, если твой сын сядет впервые на коня без нагрудника и плети?

— Сын мой, — снова заволновалась мать, — без плети всадник не садится на коня, без мужского сердца отрок не годится во всадники. Ты еще мальчик. Что ты задумал?

— Не в первый раз я задумал повести коня на во допой, — ответил Шужей.

— Да благословит бог богов твой первый выезд! — воскликнула мать и вошла в дом. Вскоре она вышла с нагрудником и плетью. Шужей, надев нагрудник на коня и держа в руке плеть, вскочил в седло. Конь взметнулся до неба, и Шужей проджигитовал на нем между обла ков. Потом всадник опустился на землю и вспахал ее задними ногами коня. Спешившись, Шужей подошел к матери, чье сердце дрожало от страха и счастья, и спросил:

— Матушка, где мой отец?

— Я не знаю, где твой отец, — сказала мать. — Только в сердце моем живет тоска по нем.

— И в моем сердце тоска, — ответил Шужей. — Поэтому расскажи мне о моем отце. Мальчишки мне проходу не дают, кричат мне: "Где твой отец? Кто убил его?"

Мать повела сына в дом, посадила его рядом с собою и начала так:

— Твой отец пропал без следа. Я думала: вот вы растет мой сын, достигнет двадцати лет — дам я ему отцовского коня, отцовские доспехи, расскажу сыну, какие дела предстоит ему совершить.

У отца твоего было два походных коня — один у меня остался, было два набора боевых доспехов — один у меня остался. Я берегла для тебя серого коня в подземелье, боевые доспехи — в сундуке. Не достиг ты, мальчик мой, возраста всадника, не сможешь ты управлять серым конем, носить отцовские доспехи. Но как мне быть? Разве мать противится желаниям единственного сына? Поезжай. Но вперед послушай, что я тебе скажу.

Дам я тебе серого коня. Садись на него, за поводья не дергай, пусть серый конь бежит по своей воле: он будет твоим вожатым. Доедешь до развилины многих дорог, — сам никуда не сворачивай: конь выберет дорогу. А нужно будет коню — сам остановится, ты только ослабь немного подпруги, три раза приподними седло, протри рукой ему глаза. Ночью конь будет останавливаться только там, где останавливался твой отец. Встретишь на пути нуждающихся в помощи — помоги: так поступал твой отец. Не совершай бесчестных поступков, чтобы не дали тебе плохого прозвища. Серый конь приведет тебя к тем местам, где наездничали твой отец и его друзья-нарты. Не верю я, что твой отец погиб в бою с одноглазым: человек умнее великанов, человек всегда победит. Твой отец погиб не иначе, как от руки коварного спутника. В дом этого спутника и приведет тебя серый конь.

Мальчик мой, не надеюсь я на то, что увижу тебя, что вернешься ты: слишком ты молод. Телом ты силен, но духом еще слаб. Только вот что скажу тебе на прощание: не совершив подвига, не возвращайся. Доброго пути!

Шужей сел на серого коня и пустился в путь. Едет-скачет, а куда едет, куда скачет — не знает: серый конь — его вожатый. Не всадник выбирает место для дневки-ночевки, а конь.

Так, продолжая путь, достиг всадник горы. От подножья горы расходились две дороги. Одна, по которой скакал серый конь, вела вправо и опоясывала гору. Она показалась всаднику длинной. Другая дорога вела влево, к долине. Она показалась Шужею короткой. Шужей дернул за поводья, направил коня по дороге, ведущей влево. Серый конь не слушался, сворачивал вправо, но Шужей настоял на своем. Проскакав немного по избранной им дороге, Шужей вспомнил наказ матери.

— Что я делаю! — крикнул он и позволил коню скакать по своей воле. Серый конь круто свернул вправо, свернул по бездорожью, по склону горы, порос шему терновником. Пробравшись сквозь густые заросли терновника, конь вышел на дорогу, опоясывавшую гору. Взглянул Шужей на ноги коня и увидел, что они в крови: их ободрал колючий терновник. Юный всадник опечалился:

— Я нарушил наказ матери, не дал коню скакать по своей воле, и конь измучился из-за меня.

Подумав так, Шужей слез с коня, нарвал охапку мягкой и сухой травы и очистил ноги коня от колючек, очистил от крови. Сделав короткий привал, Шужей отправился дальше — туда, куда нес его серый конь.

Перед всадником простерлась необозримая долина, на которой бушевало многочисленное войско. Шужей решил въехать в самую гущу этого войска, как вдруг подбежали к нему две собаки. То были самиры. Всадник подумал: "Эти собаки принадлежат, видимо, какому-нибудь славному витязю", — и бросил собакам пищи из своих путевых припасов. Но собаки, не притрагиваясь к пище, проскочили мимо Шужея и вбежали в лес. Вскоре они появились снова. У одной была в зубах горстка травы, у другой — многолиственная веточка. Они опять проскочили мимо всадника и убежали в лес.

Хижоко Шужей продолжал свой путь, но вдруг подумал: "Эти собаки, наверно, нуждаются в помощи. Мать наказывала: "Не оставляй тех, кто попросит тебя помочь им". Надо исполнить наказ матери, нельзя мне осрамить имя моего отца!"

Шужей стегнул коня и направился вслед собакам. За все время пути он в первый раз ударил серого коня, и конь полетел как молния, изрыгая изо рта пламя. Конь привел всадника к холму, возвышавшемуся недалеко от нартского селения. На холме лежал витязь, истекавший кровью. Над ним склонились две собаки-самиры. Гнедой конь стоял рядом и жалобно ржал. Шужей подъехал к раненому, быстро спешился и спросил:

— Чему могу тебе помочь?

Раненый застонал и промолвил:

— Раздень меня и приложи к моим ранам траву и листья, что держат собаки в зубах.

Шужей приложил к ранам витязя целебные листья и травы. Вдруг он услыхал над головой шум. Два могучих орла спустились на землю и обрызгали раненого водой: они принесли живую воду в своих клювах. К витязю вернулась прежняя сила. Он вскочил на гнедого коня и воскликнул:

— Поедем вместе, юный седок. Если из тебя вый дет настоящий мужчина, то твой конь окажется истин ным скакуном.

Неизвестный витязь врезался в бесчисленное войско, заполнявшее долину, и стал рубить мечом налево и направо. Шужей въехал с другого конца, и оба всадника, зрелый и юный, уничтожили огромное войско. Только один отряд уцелел и обратился в бегство. Витязь погнался за этим отрядом, а Шужей последовал за витязем. Но Шужею не пришлось вступить в битву: витязь истребил весь отряд и вернулся назад. На холке его коня лежала добыча: женщина. Шужей, приблизившись, увидел, что она уже не молода. Он спросил витязя:

— Ты взял эту женщину в плен или освободил ее из плена?

Витязь ответил:

— Войско чинтов, которое мы сейчас истребили, пришло сюда из-за этой женщины. Но мы развеяли на дежды чинтов. А тебя прошу я: будь моим гостем, от дохни в моем доме, узнаем друг друга.

— Да будет наша встреча к счастью! — сказал Шужей. — Но я в пути, мне надо ехать дальше.

— Не минуй дома того, кто тебя приглашает, и твой путь будет счастливым.

Сказав так, неизвестный витязь привел Шужея в нартское селение, в свой дом. Он отвел женщину на женскую половину дома, а Шужея пригласил в кунацкую.

Хозяин и гость стали вместе охотиться. Неизвестный витязь был искусным охотником. Ничто не уходило от его стрелы из того, что замечали его глаза. Он учил Шужея мужеству, выносливости, учил его нарт-ским обычаям и нартской охоте. Так прошло несколько дней.

* * *

Ночью, в постели, Шужей вспомнил слова матери: "Твой отец погиб от руки коварного спутника. В дом этого спутника и приведет тебя серый конь".

И Шужей подумал: "Я не мешал серому коню, он скакал по своей воле и, наконец, привел меня в этот дом. Хозяин дома и есть убийца моего отца!"

Утром пришел к нему неизвестный витязь и сказал:

— Юноша! Ты исцелил меня от ран, ты помог мне одолеть чинтское войско. Благодарю тебя.

— Я не сделал ничего такого, что заслуживало бы твоей благодарности. Я исполнил нартский обычай: по мог нуждающемуся в помощи. И ты исполнил нартский обычай: сделал спутника своим гостем. Теперь назовем друг другу свои имена, — сказал Шужей.

Витязь ответил:

— Я-то хорошо знаю тебя: я узнал тебя по твоему серому коню. Но ты меня можешь и не знать: очень ты еще молод годами. Я — нарт Бадыноко. Чинты — закля тые враги мои и моей матери. Когда они напали на страну нартов, моя мать уничтожила их войско. Не успо коились чинты, напали еще раз. Тогда я их уничтожил. Пришли они в третий раз, но мы с тобой их истребили. Женщина, которую они взяли в плен, — моя мать. Ты мне помог, и я спас ее от мести чинтов. Не посетуй на то, что не спросил тебя сразу — кто ты, откуда ты родом. Но я узнал серого коня Хижи, я знал, что ты поедешь на поиски своего отца.

Тогда Шужей крикнул:

— Это ты убил моего отца, ты, Бадыноко!

— Нет, я не убил твоего отца, — сурово промол вил Бадыноко. — Я всегда любил его, мы были дру зьями.

— Нарты говорят: если бы Хижа был убит двоими, то об этом пошел бы слух. Значит, Хижа убит одним спутником. Мать моя говорит: в дом этого спутника, сын мой, приведет себя серый конь отца. И вот я в твоем доме, Бадыноко! — воскликнул Шужей и обнажил меч.

— У отца твоего не было двух спутников: я был: его единственным спутником, — сказал Бадыноко.

— Тогда открой, нарт Бадыноко, всю правду: кем убит мой отец? Выхода у тебя нет: солжешь — за ложь убью, скажешь правду — убью за правду, ибо правда в том, что ты убил моего отца!

Бадыноко и эти слова Шужея встретил спокойно и сказал:

— Вот правда: выслушай ее, и ты будешь знать, что тебе делать. Ты потерял отца, а я верного друга, и мое горе не меньше твоего горя. Я, как и ты, искал Хижу, искал долго, скакал по его следам, но не нашел его, хотя и сейчас ради Хижи готов я отдать свою го лову. Вот что я знаю о его гибели.

Мы с Хижей были друзьями, и потому у нас были общие враги. Долго мы не могли одолеть одного великана — врага не только нашего, но всех людей. Наконец мы нашли его слабость (иначе и быть не могло, ибо следили мы за ним безустали) и сразили великана. Сразив, мы угнали табун его коней из породы альпов. Я поскакал впереди табуна, Хижа — позади. Так, скача, мы встретили молодого всадника. Он приветствовал меня: "Да умножится твое стадо, нарт Бадыноко!" — "Да продлится твоя жизнь, юноша! — сказал я. — Выбирай любого коня".

Но всадник проехал мимо меня. Поравнявшись с Хижей, он произнес то же приветствие, и Хижа ответил ему, как я: "Выбирай любого коня, юноша!" Всадник приблизился к нему, но вместо того чтобы пожать ему руку, он схватил шапку Хижи и ускакал. "Проклятый, на что тебе моя шапка!" — крикнул Хижа и помчался за всадником. А я помчался за Хижей. Но Хижа не мог догнать всадника, а я — их обоих. Я отстал от них, и настолько, что уже с трудом различал их. Вдруг я увидел, что Хижа поравнялся с всадником. Всадник остановился, выхватил Хижу из седла и унес его.

"Э-эй, теперь не в шапке дело: всадника похищают!" — подумал я и поскакал быстрее. Конь похитителя взвился в облака. Я помчался следом, помчался так, что не видел над собой неба, а под собой — земли. Так я заехал в междуморье. Следы коня всадника привели меня к берегу моря: в море они терялись.

Несколько дней я искал переправы, но не нашел ее. Припасы мои кончились. Я стал охотиться, но вскоре перебил всю дичь. Тут выпал снег. Не стало пищи моему коню. Чтобы спасти его от голодной смерти, я вернулся. На дороге встретил я множество лошадей. То разбежался угнанный нами табун. Собрав лошадей, я пригнал их домой.

Когда я отдохнул немного, а конь мой окреп, я вычистил свои доспехи и опять направился на поиски Хижи. Я запомнил то место на берегу моря, где терялись следы похитителя. Чтобы песок не занес следы, я сложил там кучу камней. Прибыв туда, я опять начал искать переправу. Искал каждый день, искал целый год — не нашел. За весь этот год ни один человек не переправился с того берега, не появлялся на этом берегу.

Слушай, Хижоко Шужей! Пусть убьют меня за смерть твоего отца, — это будет для меня радостью, ибо в сердце моем печаль о Хиже. Твой отец был мне верным другом, — а что на земле выше, чем дружба? Я вижу, что ты достойный сын своего отца, что ты можешь найти Хижу. А когда так, пусть я погибну. Если ты мне веришь, то отправимся на поиски вместе. Если ты не веришь мне — сделай то, что считаешь нужным сделать.

— Отправимся на поиски вместе, — сказал Шужей и спрятал в ножны меч.

Мать Бадыноко приготовила им все, что нарты берут с собой в дорогу, и всадники сели на коней. Когда выезжали со двора, Хижоко Шужей занял место слева от Бадыноко, ибо по обычаям нартов младший всадник должен был находиться слева от старшего спутника. Но Бадыноко сказал:

— Твой отец всегда скакал справа от меня, ибо был намного старше. Теперь ты стал на место своего отца, поэтому ты должен находиться справа.

Шужей не согласился.

— Бадыноко, — сказал он, — ты уважал моего отца за старость и знал свое место. Я тоже знаю свое место. Недаром и ты, и моя мать научили меня нартским обычаям. На этот раз я не послушаюсь тебя.

Всадники поехали: Бадыноко — справа, Шужей — слева. Прибыли они в междуморье. На берегу моря они увидели кучу камней. Здесь терялись следы похитителя Хижи.

— Что будем делать, Шужей? — спросил Бады ноко. — Переправы нет.

— Скажу тебе так, Бадыноко, — ответил Шу жей. — Всадник, похитивший моего отца, переправился в этом месте через море, а он был мужчиной, — как я и ты. Переправлюсь через море и я, а ты жди меня на берегу, пока не кончатся твои припасы. Когда припасы кончатся, а я не вернусь, — уезжай.

— Запомни, мой спутник, — сказал Бадыноко, — если придется переправляться через море, то я въеду первым, а потом — ты.

Шужей, подумав, ответил:

— Согласен. Ты — старший, тебе и почет: изведай опасность первым.

Всадники подтянули подпруги, подобрали полы своих бурок, взяли в руки путевые припасы, сложили свои плети и вступили в море: впереди — гнедой конь Бадыноко, позади — серый конь Шужея.

Оказалось, что Шужей был прав. Всадники переправились через море, как переправился некогда похититель Хижи. Они выбрались на сушу. Берег был обрывистый. Всадники решили, что им надо дать отдых своим коням и самим отдохнуть. Они выжали воду из бурок, потников и бешметов, высушили их на солнце и, отдохнув, пустились дальше. Вверх вела узкая тропинка. На ней то возникали, то терялись чьи-то следы. Но тропинка была так крута, что кони не могли ступать по ней. Спутники решили подняться наверх, держа коней в поводу.

Подъем был очень труден. Ноги коней скользили, не было за что уцепиться, и кони тянули всадников вниз. Но спутники упорно шли вперед, а тут и легче стало. Появились на пути огромные камни, между которыми росли редкие травинки. Кони, упираясь ногами в эти камни, цепляясь зубами за редкие травинки, медленно поднимались на вершину хребта.

Глазам нартов открылась широкая равнина. Здесь жили люди, ибо росли плодовые деревья, в высокой траве паслись кони, вдали виднелось возделанное поле. Но людей не было видно.

Пламя вспыхнуло в сердце Шужея: он прибыл туда, где, быть может, был убит его отец! Он сказал об этом своему спутнику. Бадыноко молвил в ответ:

— Ты еще очень юн, Шужей, ты горяч, огонь мести горит в твоем сердце, великое горе жжет твою душу, молодость торопит тебя выказать свою отвагу. Но не торопись, Шужей, не торопись! Не убивай тех, кто не заслуживает смерти. Подумай сам: что было бы, если бы ты убил меня, когда гостил в моем доме? Кто бы тебе рассказал о том, как исчез твой отец, кто бы тебя привел сюда? Убить врага ты всегда успеешь, и я тебе помогу, — для того я и поехал с тобой. Но прежде, чем обнажить меч, спроси у меня совета.

— Я буду слушаться тебя во всем, ибо ты — старший, — сказал Шужей. — Но трудно мне сдерживать себя, ибо я думаю о своем отце, и сердце мое пылает.

Спутники сели на коней и поскакали. Они проехали равнину, достигли снежных горных вершин, миновали их и увидели старый большой каменный дом, огороженный плетнем из колючего терновника. Всадники подъехали к воротам. На дворе стояла коновязь, похожая на огромное сучковатое дерево.

* * *

Из дома вышла девушка с платком на голове. То была редкостная красавица. Она приветливо улыбнулась, открыла ворота и впустила всадников во двор. Когда Шужей спешился, она подошла к нему так близко, будто хотела обнять его, протянула руку и взяла у него плеть.

— Добро пожаловать, Хижоко Шужей, будь го стем! Да продлятся годы нарта Бадыноко, ибо он со гласился стать твоим спутником. Ваш приезд — боль шая радость для нас: теперь успокоятся наши сердца. Заходите в кунацкую, отдохните с дороги, — она ведь была нелегкой.

Сказав так, девушка вошла в дом. Всадники, удивленные ее словами, вошли в кунацкую. Шужей сказал:

— Ты, нарт Бадыноко, спас землю нартов от наше ствия чинтов, ты был во многих краях, да и прожил на свете много. Не мудрено, что девушка знает тебя. Но как она могла узнать мое имя — имя безвестного юноши?

Бадыноко ответил:

— Еще раз скажу тебе, Шужей: не торопись. Может быть, то, что мы узнаем от этой девушки, принесет нам пользу. А если нас постигнет неудача и нам придется взяться за оружие, то я буду в битве рядом с тобой.

— Хорошо, пусть будет по-твоему, — сказал Шу жей. — Ты старше меня, ты лучше меня, ибо ты спас землю нартов от врага. Я буду во всем тебе повино ваться.

Пока они так разговаривали, из большого дома вышла девушка. В руках ее был круглый столик с угощением. Она несла этот столик в кунацкую. В это время во двор въехал молодой всадник. То был ее брат. Девушка поставила столик с угощением на землю и вбежала в кунацкую. Она сняла с головы платок и протянула его между собой и Шужеем. Предупредив своего юного спутника, Бадыноко сказал:

— Девушка, не тревожься, я исполню твое же лание.

Девушка поклонилась и вышла. Брат ее успел уже спешиться. Конь его был взмылен, пот капал с него, он был так худ, что, казалось, мог пройти сквозь стремя. Лицо седока тоже было покрыто потом, видно было, что он устал.

Девушка подошла к брату и сказала.

— Нас посетило счастье, к нам приехал Хижоко Шужей!

Усталый седок обрадовался, воскликнул:

— Твои слова — большая радость для меня. На снежных вершинах гор я видел издали двух всадников, и не мог понять, кто они такие. Теперь я понял. Их приезд — благо для нас.

Брат и сестра вошли в кунацкую. Гости приветствовали джигита, как хозяина, а Бадыноко пристально взглянул на него. Молодой хозяин сказал:

— Нарт Бадыноко, я не раз встречал тебя, но ты не смотрел в мою сторону, ибо не знал меня. Я счаст лив, что вижу тебя в своем доме!

Потом он обратился к Шужею:

— Да продлятся твои годы, Хижоко Шужей! Добро пожаловать, будь нашим гостем: мы давно ждем тебя.

Потом он спросил сестру:

— Помнишь ли ты о том, что желанные наши гости прибыли издалека, что они устали?

Сестра поняла брата:

— Угощение давно готово, но как я могла внести столик в тот миг, когда ты приехал? Разве ты забыл обычай нартов? Я ждала, чтобы ты, хозяин, сперва приветствовал гостей.

Шужей подумал: "Эти люди соблюдают обычаи нартов, стало быть, они нам не будут врагами…"

Брат и сестра внесли столик, предложили гостям умыться. Бадыноко умылся, а Шужей не подошел к кувшину.

— Почему ты не умываешься? — спросила его де вушка.

— Не умываюсь, потому что не заслуживаю я того, чтобы сесть за один стол с нартом Бадыноко. Не подо бает мне такая честь.

Так отвечая, Шужей то краснел, то бледнел. Девушка заметила это и обратилась к Бадыноко:

— Бадыноко, разрешишь ли ты нам отвести этого джигита в большой дом?

— Разрешаю, дочка, — сказал Бадыноко. — Шу жей, ступай за хозяевами.

— Повинуюсь, — ответил Шужей, — ибо ты меня дурному не научишь.

Брат и сестра вышли из кунацкой и привели Шужея к дверям большого дома. Отвалив с помощью Шужея абра-камень, они вошли вместе с Шужеем в дом и снова закрыли вход абра-камнем. Пройдя через три комнаты, они растворили перед Шужеем дверь и впустили его в четвертый покой, а сами остались за дверью.

Покой, в который вступил Шужей, был богато убран. На серебряном ложе восседал старик с длинной белой бородой. Перед ним стоял столик со всевозможными яствами и лакомствами, Шужей поклонился и сказал:

— Да будет счастливым твой день, добрый старец!

— Да продлятся твои годы, сын мой, — ласково ответил старик. — Садись, добрый джигит.

— Я могу и постоять, добрый старец, я еще мо лод, — сказал Шужей.

Старик спросил:

— Откуда ты прибыл, джигит, как ты добрался до этого края? До сих пор только двое заходили ко мне: брат и сестра. Других людей я давно не видел. Кто же ты, джигит, чей ты, откуда родом?

— Я впервые в этом доме, — сказал Шужей. — Я тоже не знаю, чей это дом, собираются ли в нем ста рики, приходят ли сюда молодые. Не знаю я и того, добрый старец, кем ты приходишься джигиту и девушке, которые приняли нас, как хозяева. Ты спрашиваешь: "чей я?" Хотя и не подобает мне хвастаться именем моего отца, но я назову тебе его: моего отца зовут Хижа.

Белобородый старец слегка улыбнулся и молвил:

— Если так, добрый джигит, то садись в кунацкой рядом со своим спутником: так будет лучше для тебя.

— Тогда, если на то будет твоя воля, я выйду, — сказал Шужей. — Да будет твоя старость счастливой!

Шужей вышел из покоя старца. Брат и сестра снова привели его в кунацкую и спросили:

— Что ты увидел в том покое, джигит?

Шужей с восторгом рассказал о добром белобородом старце, о богатом убранстве его покоя.

Тогда спросил Бадыноко:

— Был бы ты доволен, если бы твой отец жил в таком же покое, питался такими же яствами?

— Если бы я мог так служить своему отцу, так ле леять его старость, то я был бы счастлив! — ответил Шужей.

— Ты можешь быть счастлив, — сказала де вушка. — Тот белобородый старец — твой отец, мой друг Хижа.

— Да продлятся годы моего отца, исчезло мое горе! — воскликнул радостно Шужей. — Я мечтал найти хотя бы останки отца, а нашел его самого живым и здоровым. Велико мое счастье, велико счастье моей матери и всех друзей Хижи!

Молодой хозяин сказал:

— Когда поедим, я поведаю вам обо всем, что про изошло.

И вот что он поведал гостям.

* * *

— Ты, нарт Бадыноко, и ты, Хижоко Шужей, — слушайте мой рассказ. Я расскажу вам всю правду. Только не перебивайте меня.

"Было нас семь братьев и одна сестра. Я — младший из братьев. С тех пор как мои братья научились седлать коней, не было одноглазого великана, которого они бы не одолели, не было крепости, которую они бы не взяли. Не стало в наших краях такого, кто посмел бы помериться с ними силой. Тогда старшие братья, видя, что они не могут проявить свое мужество на той земле, где родились, решили отправиться в дальние края.

В одном из чужих краев жили шестеро братьев — одноглазых великанов, шестеро притеснителей и разбойников. Мои братья начали с ними борьбу. Но великаны были сильней и убили одного за другим шестерых моих братьев. Сами же они лишились только троих братьев.

Я был в ту пор еще так молод, что не участвовал в битвах. Когда же я возмужал и окреп, решил я стать мстителем за старших братьев. Собрал я отряд из нартов, и мы напали на моих врагов — одноглазых великанов. Почти все нарты пали в борьбе, а победить одноглазых нам не удалось. Остался я, наконец, один против трех великанов. Оказалось, что они меня щадили, так рассуждая: "Если мы его убьем, это будет для него легким наказанием. Пусть он живет, но зато всю жизнь свою пусть проведет в мучениях. Мы можем похитить его сестру, но это — не самое большое горе: рано или поздно, а сестра его выйдет замуж, покинет его дом, и он готов к тому, чтобы с ней расстаться. Надо похитить его мать, — это будет большое горе. Мать мы сделаем нашей рабыней, а он, чтобы не разлучаться с ней, тоже станет нашим рабом, и так, Б позоре и муках, проживет всю жизнь. А мы будем, глядя на него, радоваться и торжествовать, ибо нет для нас, иныжей, большей радости, чем человеческое горе!"

И похитили одноглазые мою мать.

Ярость увеличила мою силу и отвагу, я опять собрал нартов и пошел на одноглазых великанов. Но иныжи убили всех моих соратников. Я тоже искал смерти, но враги не хотели убивать меня: они щадили меня для того, чтобы смерть не избавила меня от горя, и горе мое было велико. Не раз я обращался к землякам с просьбой: "Пойдемте на иныжей!" Но никто не соглашался, никто не хотел итти на верную гибель. Да и мало мужчин осталось у нас после битвы с иныжами. Я пришел в отчаяние.

Жил в наших краях старик Уорсарыж, богатый годами и хитростью. Я обратился к нему за советом. Что мне еще оставалось делать? Уорсарыж подумал и сказал:

— Трудно тебе помочь. Есть, правда, одна хит рость. Если сумеешь ее применить, то, быть может, до стигнешь желаемого. Не сумеешь — останешься при своем горе.

— Сказывай свою хитрость, — обрадовался я. Уорсарыж начал:

— На том берегу моря живет нарт Хижа. Ты дол жен похитить его. Жена Хижи беременна мальчиком, который родится в отсутствие своего отца. Мальчика назовут Хижоко Шужей. Хижа — могучий витязь, вели кой силой обладает и его жена, но мальчик, который родится от них, превзойдет силой и мать и отца: никто не сможет одолеть его. Наступит день, когда он и нарт Ба дыноко отправятся на поиски Хижи. Так как Хижу похи тишь ты, то они неминуемо достигнут твоего дома. Если у тебя хватит мужества поведать гостям всю правду и если Бадыноко и Шужей, вместо того чтобы наказать тебя, захотят тебе помочь, то иныжи будут уничтожены.

Слова хитреца повергли меня в печаль. Я воскликнул:

— Ну, не проклят ли я судьбой? Не разорвется ли мое сердце от горя, пока вырастет мальчик, который сей час находится во чреве матери? Не позор ли для меня, что я должен, ради своего дела, похитить почтенного че ловека, заставить страдать его сына, его жену и друзей?

— Такова уж твоя судьба, — ответил Уорса рыж. — Сам ты не одолеешь великанов. Из-за тебя по гибли в борьбе с ними славнейшие витязи этого края. Хочешь ты или не хочешь, а кроме Бадыноко и Шужея, никто не победит одноглазых, кроме Бадыноко и Шужея некому наказать иныжей за смерть твоих братьев.

Что мне было делать? Отправился я в тот край, где жил Хижа. Ты знаешь, нарт Бадыноко, как мне удалось похитить отца Шужея, — ведь это произошло на твоих глазах. Я это сделал так быстро, что ты не успел догнать меня. С тех пор Хижа находится в моем доме. Я знал, что Хижа — могучий витязь, и поэтому держал его взаперти, завалив вход в дом абра-камнем неслыханной тяжести. Иначе Хижа убил бы меня.

Хижоко Шужей! Ты сам видел, в каком довольстве я содержу твоего отца, каким почетом он окружен. Ты можешь мне на это сказать: "Какое дело моему отцу до твоего горя?" Так сказав, ты будешь прав. И если ты хочешь убить меня, то я готов. Но я знаю, Шужей, что ты умен и благороден, — иначе не был бы ты сыном Хижи. Я знаю, что витязь Бадыноко, в котором сосредоточено все мужество нартов, — лучший из людей. Зная это, я надеюсь на вас. Я надеюсь, что вы поможете мне отомстить иныжам. Я повинуюсь вашему решению, нарты".

Брат замолк, сказала девушка:

— Хижоко Шужей, дорогой наш гость! Когда я вошла в кунацкую, я протянула между нами — между мной и тобой — платок. Это означало, что я обратилась к тебе с просьбой, а просьба моя была в том, чтобы ты выслушал моего брата без гнева, чтобы ты понял и по стиг наше горе…

Тогда заговорил Бадыноко:

— Я понял эту просьбу и, не зная еще, легко ли нам это будет, или тяжело, согласился ее исполнить. Потому я и сказал девушке, чтобы она не тревожилась. Теперь пусть назовут нам то место, где живут прокля тые великаны, и мы поедем.

— Будет это дело тяжелым или легким, оно касается меня одного, — сказал Шужей. — Из-за на шего молодого хозяина отец мой перенес много горя, а еще больше горя перенесла моя мать. Но раз хозяин возложил всю надежду на меня, и надежду эту лелеял с тех пор, как я находился во чреве матери, то я один исполню его просьбу. Назовите мне место, где обитают враги, и я тронусь в путь. Больше я ничего не скажу.

— Зато скажу я! — воскликнул Бадыноко. — С того дня, как мы выехали вместе на поиски твоего отца, я ни разу не покидал тебя. Не покину и теперь: я должен увидеть, Шужей, каков ты в бою с велика нами. Мы не знаем, где живут одноглазые, мы впервые в этих краях. Поэтому с нами должен отправиться молодой хозяин. Втроем и поедем.

— Я согласен, но при одном условии, — возвысил голос Шужей. — Мы поедем втроем, но дело решу один я: вы не должны помогать мне.

— Хорошо, — согласился Бадыноко, а молодой хозяин вышел из кунацкой и вскоре вывел во двор трех резвых коней, оседланных походными седлами. Де вушка привязала к седлам дорожные припасы. Ее браг вошел в кунацкую и сказал:

— Поедемте, друзья, если вы готовы.

Шужей посмотрел в окно и увидел, что на дворе нет его серого коня. Он спросил хозяина:

— Почему не оседлан мой конь?

— Не прогневайся на то, что я скажу, — ответил молодой хозяин. — Твой конь, родившийся на том бе регу моря, не одолеет наших дорог. Не одолеет он и коней одноглазых великанов. Мои кони — той же по роды, что и кони иныжей, поэтому я и оседлал их.

— Нет, — сказал Шужей. — Ты и Бадыноко сади тесь на этих оседланных коней, а для меня оседлай моего серого. Ни один конь не совершит того, что со вершит мой серый скакун.

Молодой хозяин открыл конюшню и вывел серого коня. В это время выбежал из конюшни и гнедой конь Бадыноко и вложил морду в руки своего хозяина. Бадыноко сказал, лаская коня:

— Поеду только на гнедом.

Молодой хозяин вынес седла Бадыноко и Шужея и сел на своего коня. Вскочили в седла и Бадыноко и Шужей, и трое всадников, простившись с девушкой, тронулись в путь.

* * *

Мало ли, долго ехали, а прибыли они к дому одноглазых великанов, притеснителей и разбойников. Дом был окружен изгородью из терновника. Молодой хозяин сказал:

— Здесь были убиты мои старшие братья, здесь томится в рабстве моя страдалица-мать. Пока иныжи разбойничают, моя мать, их рабыня, готовит им еду: целого быка. Бык должен быть готов как раз к приезду иныжей. Если мясо слишком горячо — одноглазые из бивают мою мать, если мясо остынет — избивают снова. А если одноглазые не насытятся — беда моей матери! А иныжи, съев в один присест тушу быка и несколько сотен пирогов, заваливаются спать. Пока они спят, мать снова готовит им пироги и тушу быка. Не поспеет мать, или мало будет мяса, — изобьют ее одноглазые. В та ких муках живет она, а я не могу ей помочь, и слезы душат меня.

Слова хозяина обожгли сердце Шужею. Он сказал:

— Войду в дом. Если одноглазые дома, то дело решится быстро. Если их нет — буду ждать. Если ты, Бадыноко, хочешь видеть, каков я в битве с иныжами, то отсюда ты хорошо увидишь.

Бадыноко возразил:

— Не считай мои слова обидой для себя, но одного я тебя не пущу. Мы поехали втроем, и втроем мы дол жны вступить во двор одноглазых. Я перескочу через изгородь первым, за мной — наш молодой хозяин. Мы найдем место, где нас не увидят, а мы оттуда увидим все. Потом перескочишь через изгородь ты, Шужей. И я обещаю: пока ты не позовешь нас на помощь, мы не вступим в битву.

— Твои слова, Бадыноко, для меня — закон! — сказал Шужей.

Когда его двое спутников перескочили через колючую изгородь и притаились в укромном месте, он переправился сам. Привязав серого коня к коновязи, он пошел к дому. Женщина-рабыня, находившаяся у очага, увидела его и воскликнула:

— Тха, владыка богов, зачем ты так наказал меня! Вот приехал молодой джигит, приехал, не зная, что попал в логовище иныжей. Как я накормлю его, если иныжи трясутся над каждым куском мяса? А не на кормлю его — позор мне, ибо разве можно не накор мить гостя?

Так горевала рабыня, подкладывая дрова в очаг. Подошел к ней Шужей. Она заплакала:

— Горе тебе, джигит, зачем ты явился сюда? Явился ты с целью или забрел сюда случайно, не зная, что попал к одноглазым великанам, разбойникам и при теснителям, страшным силачам? Чем я могу тебе по мочь? Если ты голоден и я дам тебе пирога, то иныжи изобьют меня: они знают, сколько пирогов я пеку каж дый день, и когда приезжают, то считают и пересчиты вают их. Горе тебе, джигит, горе и мне, рабыне!

— Не плачь, матушка, — сказал Шужей. — Я при шел сюда с целью. Я ищу как раз тех иныжей, о которых ты говоришь. Если счастье будет со мной, то я уничтожу притеснителей и верну тебя домой, к твоим детям, ма тушка.

— Ты меня назвал матерью, — сказала женщина, — и я тебе отвечу, как родному сыну: вернись обратно, сынок! Ты погибнешь от одного удара иныжа, как погибли шестеро моих сыновей, как погибло множество нартов, желавших вызволить меня из рабства. Ты еще совсем дитя, сын мой, и каково мне будет, когда тебя убьют на моих глазах? Пусть лучше умру я, старуха, чем ты, в расцвете сил. Вернись обратно, вернись не по дороге, а по бездорожью, чтобы не встретиться с одноглазыми, не то — погибнешь!

— Мать моя, — ответил Шужей, — я выслушал тебя. Теперь выслушай меня. Я как раз из тех, которые не бегут от битвы с врагом. Я не покину в страхе и втайне этот двор: я пришел сюда, чтобы измерить силу одноглазых.

Шужей воткнул в котел огромную двурогую вилку и достал оттуда целую ногу быка. Насытившись бычьей ногой и закусив пирогами, он бросил кости назад в котел и, в ожидании одноглазых, прилег в соседней комнате, на богатом ложе.

В полдень возвратились домой великаны. Весь последний переход они скакали с открытыми ртами: проголодались обжоры. Так, с раскрытыми ртами, они и въехали во двор. Каждый увидел своим единственным глазом серого коня Шужея. Они подумали:

"Конь — не нашей породы, но мы эту породу знаем. Кто же сидит на коне? Не сын ли нашей рабыни приехал, чтобы побыть с матерью? Это хорошо; будет у нас второй повар!"

Вошли одноглазые в дом и увидели: лежит на их ложе какой-то нарт, лежит, будто не видит их. Младший великан, самый большой обжора, побежал к очагу, а старший крикнул:

— Эй, малыш, откуда ты взялся? Ты занял нашу коновязь, вошел без спросу в наш дом и развалился на нашем ложе. Ты глуп, что ли? Не слыхал разве о нас, о братьях-иныжах?

Пока он так кричал, вернулся младший иныж. Рот его был раскрыт, единственный глаз пылал. Он крикнул:

— Кто-то съел наши пироги, съел целую ногу быка, а кости бросил обратно в котел. Рабыня наша не осмелилась бы так поступить. Вот виновник! — и он показал на Шужея.

— Слушай ты, малыш! — разозлился старший. — В своем ли ты уме? Как это ты вздумал расковырять нашу еду? Ты своими руками вынесешь со двора навоз от твоей грязной лошади!

Хижоко Шужей, не вставая с места, ответил твердыми словами:

— Вы думаете, иныжи, что если вы сильны, то вам должны принадлежать горы и долы? Если вы нена сытны, то должны грабить и убивать людей? Я не заблу дился, когда забрел к вам. Я прибыл с целью. А ка кова эта цель, я скажу вам, когда вы поедите: иначе вы все равно ничего не поймете, — знаю вас, обжор! Идите наполните свое брюхо, а потом приходите ко мне. Пого ворим.

Одноглазые пришли в ярость, крикнули:

— Нам не до еды, говори сейчас: что ты задумал?

— Не стану с вами разговаривать, пока вы не на едитесь, — сказал Шужей. — Наш разговор приведет к битве, так что лучше набейте брюхо мясом, чтобы по том не жаловаться: "Он нас победил потому, что мы были голодны!" Пока же я вам скажу только одно: в несчастный для себя день вы вернулись домой!

Иныжи пошли к очагу и с жадностью съели все, что приготовила им рабыня. Набив свои утробы, они вернулись к Шужею. Юный нарт, не вставая с места, опросил их:

— Наелись?

— Наелись, не наелись, — тебе нет до этого дела! — закричал старший великан. — Говори: с какою целью ты прибыл к нам?

— Я потому спрашиваю, наелись вы или нет, что нехватило вам сегодня бычьей ноги, — усмехнулся Шужей. — А прибыл я к вам вот с какой целью: хочу отвезти домой женщину, которую вы сделали своей ра быней.

Одноглазые захохотали:

— Ох, и глуп же ты, малыш!

А старший сказал, надрываясь от смеха:

— Ладно: отдадим рабыню. Но ты попробуй отнять ее у нас. Мы не будем перечить, если вот этот мальчик позволит тебе увезти ее, — и он указал пальцем на младшего великана.

— Эти слова справедливы. Принимаю их, — ска зал Шужей. Он поднялся, пошел к очагу и сказал ра быне великанов:

— Довольно тебе, матушка, терпеть муку от этих одноглазых. Отомщу им за твоих шестерых сыновей, за нартов, убитых иныжами. Крепись, не бойся, жди своего счастья.

— Только бы мне вырваться от них, только бы вер нуться к детям, к сыну и дочери, — большего счастья мне не надо! Эти одноглазые сильны, в их руках — не человеческая сила. Они убьют тебя, сын мой, они и меня убьют. Но раз ты хочешь бороться с ними ради спасения моей жизни, раз ты жертвуешь собой, раз твое сердце требует этого, то и в моем сердце есть муже ство, и мне не страшно и не больно будет умереть.

Так разговаривали между собой старая женщина и юный джигит, не обращая внимания на младшего иныжа, который стоял за дверями и слышал каждое слово. Когда Шужей вышел к нему, младший иныж громко захохотал и крикнул:

— Эй, болтун, с чего ты начнешь разговор со мной?

— Начну вот с этого, — сказал Шужей и со всей силой ударил младшего великана по носу. Из носу хлы нула кровь.

— Эй, малыш, — крикнул младший великан гну савым голосом, — разве так начинают борьбу?

— Так или не так, а некогда мне с тобой возиться, не стану же я марать руки в твоей крови!

Сказав так, Шужей взял под руку старую рабыню и вышел с ней из дому.

На дворе было два иныжа: старший и средний. Не глядя на них, Шужей отвязал серого коня, сел в седло, посадил перед собой женщину и тронулся в путь. В это время выбежал младший иныж. Братья посмотрели на него и увидели, что нос у него расплющен, сравнялся со щеками. Старший иныж сказал среднему:

— Догони его!

— Нет у меня охоты с ним возиться, — сказал средний. — Кроме того, младший ведь еще не боролся с ним по-настоящему. Я вижу, что человеческая сила этого молодого нарта больше нашей силы. В его сердце — пламя отваги. Он убьет меня и тебя.

Между тем конь Шужея медленно ступал по широкому двору. Видно было, что седок не торопится уезжать. Он остановил коня недалеко от дома, спешился, помог женщине сойти на землю, привязал поводья к седлу и стал ждать.

Первым прибежал иныж с расплющенным носом. Он загнусавил:

— Ты — мальчишка, и начал со мной драку, как мальчишка. Разве так борются взрослые люди? Но я вижу, что в тебе все же есть немного мужества, ибо ты не убежал! А теперь я выпущу из тебя душу.

— Разве я не знал, что мы еще подеремся с то бой? — сказал Шужей. — Говори: как хочешь драться?

— Хочу драться так, — сказал гнусавый. — Растя нем на земле свои бурки, положим на бурки по семи стрел каждый, начнем стрелять друг в друга. Кон чатся стрелы — приступим к конной борьбе. Вот так я хочу драться. Если боишься, малыш, — скажи.

— Согласен. А так как я первым нанес тебе удар кулаком и расплющил нос, то стрелять будешь пер вым ты.

Шужей разостлал свою бурку и положил на нее семь стрел. То же самое сделал гнусавый великан.

— Держись, — крикнул он и пустил в Шужея стрелу. Стрела задела ухо Шужея. Пришла его очередь стрелять. Он нацелился прямо в грудь иныжу, и стрела человека так пробила грудь великана, что кошка могла бы пролезть сквозь дыру.

Противники стреляли по семь раз. Шужей был легко ранен, а тело младшего великана кровоточило от тяжелых ран. Когда кончились стрелы, решили противники, как условились, продолжать борьбу, сидя на конях. Пока иныж натягивал поводья, испытывая боль от каждого своего движения, Шужей подлетел к нему и быстрым взмахом меча обезглавил его. Огромное тело великана свалилось в одну сторону, голова с потухшим глазом посередине лба — в другую.

Конь убитого великана поскакал домой с пустым седлом. Увидев коня без всадника, старший иныж сказал среднему:

— Наш младший оказался слабым и трусливым. Его, великана, убил маленький человечек! Недостоин наш младший того, чтобы мы оплакивали его, погибшего от руки малыша! Теперь ты, средний, надень свои доспехи, оседлай коня и убей человека!

Средний иныж ответил:

— Вслед за младшим наступит мой черед, а потом ты будешь убит этим малышом. Знаю, что еду я на вер ную гибель.

Средний иныж оседлал коня и поехал. Когда он увидел труп младшего брата, он воскликнул:

— Ты погиб, несчастный, из-за глупости старшего брата. Наш противник полон человеческой силы, и все мы умрем от его руки.

Тут вспыхнула в нем злоба. Он крикнул Шужею:

— Ты убил нашего младшего, чего же ты ждешь? Смерти своей?

— Я жду вас, старших, чтобы убить вас. Если бы не это дело, я давно бы был дома. Не задерживай меня, начинай битву. Как хочешь драться? — спросил Шужей.

— У меня такой обычай, — сказал средний иныж, — я сижу на коне и убиваю врага мечом.

— Хороший обычай. Начинай! — предложил Шужей.

Средний иныж размахнулся мечом и нанес Шужею тяжелый удар в плечо. От этого удара Шужей пришел в ярость, размахнулся мечом и рассек противника надвое. Конь убитого великана прискакал домой с пустым седлом. Тогда старший иныж надел боевые доспехи, сел на коня и поскакал на битву.

Увидев труп младшего брата, он воскликнул:

— Эй, младший! Это я приказал тебе вступить в поединок, и ты погиб. Если бы ты остался в живых, вышел бы из тебя сильный великан. Не дождался я этого срока, поспешил, и ты был убит по моей вине. Но теперь я отомщу за тебя.

Поскакал старший иныж дальше и увидел труп среднего брата. Сказал он:

— Эх, средний, ты погиб по своей трусости. Ты бо ялся смерти — и умер. Не в полную силу ты боролся, не свое желание исполнял ты, а мой приказ. Твоя душа не хотела битвы, — и вот остывает твое тело. Клянусь, что рядом с ним скоро будет остывать тело нашего врага!

Подскакав к Шужею, старший великан крикнул:

— Я приехал к тебе, человечек, твоя гибель при близилась к тебе. Начнем битву: ее начало будет твоим концом!

Шужей сказал:

— Вы, иныжи-братья, родились в разные годы, а умрете в один день. Не болтай попусту, а скажи: как хочешь драться?

— Драться будем так, — сказал иныж. — Для на чала пустим друг в друга по тридцать стрел. Одолеешь меня — делай со мной, что хочешь.

Когда противники натянули луки, сын женщины, спасенной Шужеем, сказал:

— Нарт Бадыноко, теперь мы должны выступить на помощь Хижоко Шужею. Старший великан — самый сильный, убьет он юношу!

Бадыноко ответил:

— Молчи. Если будет нужда в нашей помощи, я дам тебе знать.

Начался поединок. Все тридцать стрел Шужея впились в старшего иныжа, а из тридцати стрел иныжа только несколько попали в цель, но они тяжело ранили Шужея. Кончились стрелы, — сели противники на коней, взяли в руки мечи. Иныж размахнулся мечом, Шужей уклонился от его удара, но упал в беспамятстве: слишком тяжелы были его раны.

— Пора! — воскликнул молодой хозяин и поскакал на помощь Шужею. Но Бадыноко нагнал его и сказал:

— Я знал, что так случится, что старшего вели кана Шужей не одолеет. Поэтому я и не вступал в битву до сих пор. Мое дело — убить старшего иныжа. А ты еще молод, это дело не по плечу тебе. Кроме того, Шужей — мой воспитанник, и спасти его должен я один.

Старший иныж спешился, чтобы рассечь мечом Шужея, лежавшего на земле. В это время подлетел к великану Бадыноко, размахнулся мечом — обезглавил одноглазого, размахнулся еще раз — рассек надвое его огромное тело. Тогда положил Бадыноко на холку гнедого коня бездыханного Шужея, положил рядом старую женщину, спасенную от рабства, сел на коня и ускакал. Сын женщины помчался следом за Бадыноко. Когда всадник достиг многотравной луговины, женщина сказала:

— Добрый витязь Бадыноко, останови коня, я вы лечу того, кто спас меня, кто стал моим сыном.

Бадыноко спешился, снял с коня женщину и Шужея. Женщина пошла по луговине, нашла целебную траву и приложила ее к ранам Шужея. В это время прискакал ее сын. Он дал Шужею испить воды из прозрачного ручья, и Шужей пришел в себя.

— Что было со мной? — спросил Шужей.

— С тобой было счастье, — сказал Бадыноко. — Все иныжи убиты, а мать нашего хозяина — с нами.

— Эти слова, — радость, они — лучшее лекарства для моих ран. Теперь поедем к моему отцу.

Сказав так, Шужей сел на коня. Сел на коня и молодой хозяин, посадив в седло перед собой свою мать. Всадники пустились в путь. Они скакали так, что Бадыноко, по обычаю нартов, находился посередине, слева от него — молодой хозяин, а справа — Хижоко Шужей.

* * *

Целый месяц прожили Шужей и Бадыноко в гостях, и то был месяц радости: мать встретилась с детьми, отец — с сыном, нарт с другом. Шужей не отходил от Хижи, джигит и его сестра — от матери, и все они выказывали любовь и уважение Бадыноко. Но вот сказал Шужей своему старшему спутнику:

— Бадыноко! Я радуюсь тому, что нашел своего отца, но я тоскую по своей матери. Много времени про шло с того дня, как я отправился на поиски Хижи. Мать плачет, думает, что и сын пропал, как пропал ее муж. Так не пора ли нам вернуться домой?

Бадыноко передал слова Шужея молодому хозяину и услышал от него такой ответ:

— Нет для меня большей радости, чем проводить время с вами, но тоска матери сильнее радости госте приимства. Шужей прав, вам пора вернуться к жене Хижи. Как я отблагодарю Шужея за то, что он спас мою мать, за то, что он истребил убийц моих братьев? Быть может, мне не подобает говорить то, что я сей час скажу, но если я не скажу — кто скажет? Вот и го ворю: хочу выдать за Шужея мою сестру. Шужей стал уже сыном моей матери: пусть отныне буду я ему братом.

— Я помогу тебе, — сказал Бадыноко. — Твоя сестра красива, умна и домовита. Не может быть, чтобы Шужей не заметил этого!

Так Бадыноко стал сватом. Слушая его, Шужей то краснел, то бледнел от смущения. Он сказал, стыдясь поднять глаза на Бадыноко:

— Никогда я не думал, что ты скажешь мне такие слова. И во сне мне бы не приснилось это. Я не скажу, что девушка мне не нравится, но посуди сам, какие толки пойдут? Люди скажут обо мне: "Он поехал на поиски отца, а вернулся с отцом и женой". Не стыдно ли мне будет?

— Весь этот стыд беру на себя, — улыбнулся Ба дыноко.

Ответ Шужея обрадовал молодого хозяина, обрадовал его мать, а больше всего обрадовал девушку. Молодой хозяин отобрал из своего табуна пять лучших коней, оседлал их походными седлами, привязал к седлам путевые припасы. Так приготовившись к отъезду гостей, он обратился к Бадыноко:

— Все, что сделал для меня Шужей, он сделал не ради наживы, а ради любви к людям. Мы теперь с ним породнились, и я могу, не обидев его, предложить ему в дар целый табун. Но я знаю, что не примет он этого дара, поэтому дарю вам только трех коней. Ваши кони хороши для вашего края, а наши хороши для перехода через моря и океаны: тут с ними никто не сравнится… Примите их, прошу вас, как братьев!

Наступил час отъезда. Молодой хозяин сказал Хиже:

— Прости меня, нарт Хижа, ты истосковался у меня дома по жене и друзьям. Теперь будь счастлив! У тебя такой отважный и благородный сын, что нет на земле отца, которому ты бы мог позавидовать. Я благо дарен тебе и Шужею, не будьте на меня в обиде!

Белобородый старец ответил:

— Ты надеялся на меня и на моего сына, и твоя надежда была светла: ты думал об освобождении своей матери. Исполнилась твоя надежда, и я рад: разве твоя сестра не стала мне дочерью? Обиды нет, есть радость.

Хижа, Бадыноко и Шужей сели на подаренных скакунов. На четвертого коня села молодая жена Шужея, на пятого — ее брат. Кони Бадыноко и Шужея, гнедой и серый, скакали рядом с пустыми седлами. Когда переплыли на другой берег моря, Хижа предложил молодому джигиту, чтобы он вернулся. Но тот возразил:

— Могу ли я вернуться, не увидев, как Хижа всту пил в родной дом, как встретился со своей женой? Не я ли повинен в ее печали? Я поеду с вами!

На том и порешили. Всадники отправились дальше. Прибыли они в селение, где жил Бадыноко. Мать Бадыноко устроила пир в честь друзей ее сына. Хорошо отдохнув, всадники снова пустились в путь. Ехали они иногда быстро, иногда медленно и вступили, наконец, в то селение, где стоял дом Хижи.

Жители селения не узнали своих земляков, ибо Хижа сильно состарился с тех пор, как пропал без следа, а Шужей за время своего отсутствия созрел и окреп: уехал мальчиком, вернулся джигитом. Только серого коня Шужея узнали земляки и, увидев, что скачет серый конь с пустым седлом, решили: Шужей убит. Один из юношей селения бросился со всех ног к жене Хижи.

— Матушка, — сказал он ей, — принес я тебе весть.

— Какую весть ты принес мне, сын мой? — спро сила жена Хижи. — Обрадуешь — дам тебе награду.

— Я принес тебе не радостную весть, а печаль ную, — молвил юноша. — Только что я видел серого коня, на котором уехал твой Шужей. Проезжают мимо нашего селения люди, у которых в поводу скачет серый конь, скачет с пустым седлом. Выйди на дорогу, по смотри на коня Шужея. Если не отдадут тебе путники се рого коня, то ты хотя взглянешь на него. Вот моя весть.

Годы и горе состарили жену Хижи, глаза ее потускнели от слез, но попрежнему был ясен ее разум. Она сказала:

— Хорошую весть ты принес мне, сын мой. А мо жешь ли ты мне сказать, сколько всадников прибыло в селение?

— Пять всадников, — ответил вестник. — Один бе лобородый старец, один зрелый витязь, два молодых джигита, а пятый — девушка. Кони их — не нашей по роды, если не считать серого коня Хижи, который ска чет с пустым седлом.

— Сын мой, ты принес мне весть о моем муже и о моем сыне. Выбери из моего табуна лучшего коня и возьми его себе в награду за радостную весть. А вот и всадники прибыли.

И сказав так, жена Хижи выбежала навстречу мужу и сыну.

Семь дней и семь ночей длился пир в честь возвращения Хижи и Шужея, в честь молодой жены Шужея, в честь Бадыноко — наставника Шужея. Гости разъехались, а Шужей остался дома со своей молодой женой, с отцом, с матерью. Долго прожил Шужей на нартской земле, и прожил жизнь свою счастливо.


Как Бадыноко ввел в Стране Нартов новый обычай

Был у нартов старый, но плохой обычай.

Когда мужчина становился таким дряхлым, что не мог уже вытащить тремя пальцами меч из ножен, не мог сесть без чужой помощи на коня, не мог натянуть лук, чтобы подстрелить дичь, не было уже у него силы, чтобы надеть на ноги ноговицы, чтобы держать грабли в руках, чтобы сложить копну сена, не было уже у него силы, чтобы не дремать, охраняя стадо, — сажали этого дряхлого старца в плетеную корзину и выносили из селения.

Выносили и поднимали на вершину Горы Старости. К плетеной корзине приделывали большие каменные колеса и пускали корзину вниз по обрыву — в пропасть…

Так поступали со стариками. И со старухами поступали точно так же.

Настало время, когда отец Бадыноко, Бадын, превратился в глубокого старца, дряхлого и бессильного… Это не было удивительным, ибо и голову самого Бадыноко время успело немного посеребрить. Бадыноко любил своего отца, которого он узнал, уже будучи юношей, мучился из-за того, что должен своими руками столкнуть отца в пропасть, но что ему оставалось делать, если у нартов нарушение обычая считалось позором? Разве позор не страшнее смерти?

Скрывая свою печаль, сплел Бадыноко из хвороста корзину, посадил в нее отца, поднял Бадына на вершину Горы Старости, приделал к корзине два огромных каменных колеса и сказал:

— Отправляю тебя, отец, на гибель. Не меня вини, а нартский обычай. Прощай!

Бадын ничего не сказал в ответ, и от его молчания стало тяжелее горе Бадыноко. Он толкнул корзину, и она покатилась дорогой смерти. Все ближе и ближе она подходила к пропасти, все чаще и чаще билось сердце Бадыноко. У самого края пропасти корзина внезапно остановилась, зацепившись за пень. Ветер стал ее качать над бездной, белая борода Бадына развевалась на ветру, и старик не выдержал, засмеялся.

— Отец, чему ты смеешься? — спросил Бадыноко.

Бадын, не переставая смеяться, ответил:

— Я подумал, что, когда ты одряхлеешь и твой сын сбросит тебя с Горы Старости, твоя корзина тоже заце пится, быть может, за этот самый пень. Разве это не смешно?

Добрый смех отца, приговоренного к смерти, ранил Бадыноко в самое сердце. Он подбежал к отцу и сказал, как человек, принявший твердое решение:

— Пусть нарты делают со мной, что хотят, но я не отправлю тебя по дороге смерти!

— Если хочешь знать правду, сын мой, — ответил старик, — то я не очень большой охотник болтаться без дела на том свете. Верно то, что бесполезная жизнь — хуже смерти. Но разве я не в силах принести людям пользу? Я не могу работать, но зато могу думать!

Бадыноко вытащил отца из корзины, сбросил корзину в пропасть, а отца отнес в горную пещеру. Положив его на травяное ложе, он сказал старику:

— Отец! Здесь и живи, живи тайно, чтобы никто не узнал о тебе: иначе нарты разгневаются на меня за на рушение обычая. А я каждую неделю буду приносить тебе еду.

Так шло время. Бадын жил в пещере, а Бадыноко приносил ему каждую неделю пищу.

Случилось так, что не уродились плоды в Стране Нартов. И в следующем году плодовые деревья не дали урожая. И еще год прошел, а плодовые сады оставались голыми. Ни единого яблока, ни единой груши не было в нартских садах.

Однажды настал день, когда Бадыноко понес пищу отцу. Проходя мимо реки, он заметил три яблока, которые плавали в воде.

"Отнесу эти яблоки отцу", — подумал Бадыноко и влез в реку. Но яблоки нырнули в воду и исчезли. Бадыноко опечалился, и печаль не сошла с его лица даже тогда, когда он вступил в пещеру. Это заметил старый Бадын. Он спросил:

— Чем ты опечален, сынок?

— Взяла меня досада, — сказал Бадыноко. — Когда я шел к тебе, увидел я в реке три яблока. Хотел я их принести тебе, но едва я залез в воду, — яблоки исчезли.

— Не печалься из-за этого, сын мой. Только впредь не ищи яблок в реке. Ходи с поднятой головой, — най дешь яблоки.

Так поучал Бадын своего сына. Бадыноко простился с отцом. Долго бродил он по лесам и ущельям, бродил с поднятой головой. Забравшись в лесную чащу, он увидел яблоню и грушу. Они стояли у самой реки. На каждом дереве росло по одному плоду. Бадыноко сорвал оба плода и принес их нартам.

Обрадовались нарты, посеяли семена этих плодов, и снова яблони и груши расцвели на нартской земле.

Прошло много времени, и новое горе постигло нартов: начался падеж скота. Смерть унесла всех баранов, осталось только несколько овец. Испугались нарты: исчезнут с лица их земли все овцы и бараны, ибо как могут дать потомство оставшиеся овцы, если погибли все бараны?

Собрались нарты на свою Хасу, но ничего не могли придумать. Между тем овец становилось все меньше. Тревога охватила Страну Нартов. Эту тревогу Бадын прочел в глазах своего сына, когда тот принес ему пищу. Старик спросил:

— Почему так пасмурен твой взгляд? Может быть, тебе надоело заботиться обо мне?

— Я радуюсь заботе о тебе, — ответил Бадыноко. — Но мало радости в Стране Нартов. Был падеж, погиб скот, осталось только несколько овец, но как они дадут потомство, если нет баранов?

— Не горюй, Бадыноко, — сказал старик. — По гони оставшихся овец на то место, где Амыш пас первых баранов. Увидишь, что через год овцы дадут потомство.

Бадыноко знал то пастбище, где давным-давно, когда на земле появились первые бараны, пас свою отару Амыш, покровитель животных. На это высокогорное пастбище и пригнал Бадыноко нартских овец.

Овцы понюхали землю, на которой паслись первые бараны — предки всех нынешних баранов, и спустились в селение. На следующий год каждая из них принесла по три, по четыре, а то и по пять ягнят. Так в Стране Нартов опять появились отары овец.

Прошло много времени, и снова горе посетило нартов: во время уборки урожая выпал небывалой силы град и побил все просо. Остались нарты без проса, даже без семян проса. Нарты не знали, как помочь своему горю.

У Бадыноко осталось еще с прошлого года немного проса. Он поджарил его и отнес отцу. Старый Бадын много лет жил в пещере, не видя друзей, вдали от нартов, и потому каждое посещение сына было для него радостью. Но увидев, что сын принес ему мало проса, он огорчился и сказал с обидой:

— Видно, я тебе надоел, если ты принес мне такую крохотную горсточку проса!

— Не обижайся, отец, — промолвил Бадыноко. — У нартов горе: град побил весь урожай проса, даже се мян у нас не осталось. Не знаем, как нам быть, что делать.

— Не надо горевать, — ответил Бадын. — Запряги волов и вспаши все дороги, по которым Тхаголедж возил первое просо, вспаши старый ток бога плодо родия.

Бадыноко запряг волов и поехал на ток Тхаголеджа, проехал по всем дорогам, по которым бог плодородия возил просо. Зерна проса, которые рассыпались после первой на земле молотьбы, дали чудесный урожай. Снова появилось в Стране Нартов просо, и, собрав его, устроили нарты санопитие. Первую здравицу нарты произнесли в честь Бадыноко, спасшего Страну Нартов от гибели плодов, овец и проса. Воздав хвалу Бадыноко, нарты спросили его:

— Скажи нам, Бадыноко, как ты нашел яблоко и грушу, как ты устроил так, чтобы овцы дали потомство, хотя все бараны погибли, как ты получил обильный уро жай проса, не посеяв зерен?

Бадыноко вышел на середину Хасы Нартов и сказал:

— Нарты, не моя это заслуга!

— Чья же? — удивились нарты.

— Поклянитесь, что вы не разгневаетесь, не вы хватите мечей из ножен, и я вам поведаю всю правду.

Эти слова Бадыноко еще более удивили нартов, и они воскликнули.

— Клянемся!

— Тогда узнайте правду, — начал Бадыноко. — Во мне так сильна любовь к моему отцу, что я не мог убить его. Я скрыл его в пещере и каждую неделю приношу ему пищу. Это мой отец, белобородый Бадын, научил меня, как поступить, когда погибли наши плодовые сады, наш скот и наше просо. Если снова расцветают в Стране Нартов яблоки и груши, если снова пасутся на наших лугах отары овец, если снова собирают нарты обильные урожаи проса, то это не моя заслуга, а заслуга моего отца. Я только исполнял его мудрые советы. А если бы я спустил его с Горы Старости по дороге смерти, то мы лишились бы и плодов, и овец, и проса.

Выслушав Бадыноко, нарты воскликнули:

— Да продлятся твои годы, нарт Бадыноко, ты — гордость своего отца, гордость Страны Нартов!

Порешили нарты: отменить старый обычай, ибо он плох, не увозить дряхлых стариков на вершину Горы Старости, не бросать их в пропасть по дороге смерти, а лелеять их старость и слушаться их мудрых советов.

Так ввел Бадыноко в Стране Нартов новый обычай. Это был хороший обычай, и старики жили с тех пор до самого предела своей жизни, наставляя нартов мудростью и благословляя Бадыноко. Но сам Бадыноко не дожил до дней старости, ибо он погиб от стрелы коварного Джилахстана.


СКАЗАНИЕ О НАРТЕ АШАМЕЗЕ

Гибель Аши

Было их четыре нарта:

Аша, да Имыс,

Да Насрен Длиннобородый,

Да Арыкшу-нарт.

Были все в родстве с прекрасной

Властной Сатаней.

Много лет семьей единой

Жил старинный род.

Кто посмеет нартов тронуть?

Лютый враг мечом

Нипочем кольчуги нартской

Не пробьет в бою,—

Прочь испуганно отпрянет,

Свянет, как трава.

Шла молва о храбром Аше,

Старшем среди них:

В состязаньях первый Аша,

Первым чашу пьет.

Только есть у Аши горе,—

В междуморье враг,

Коротыш-Тлебица мерзкий,

Сильный, дерзкий враг.

Жалобой его не тронешь,

Не догонишь вскачь,

Всех — от мала до велика —

Колет пикой он.

Кто к нему придет — погибнет,

Он придет — беда!

И стада он угоняет,

И детей, и жен

Похищает, в плен уводит.

Всюду бродит зверь.

Жжет он нартские жилища,

Рыщет по дворам.

Наконец собрались нарты,

Двинулись в поход,

За море врага угнали,

Там он и живет.

Говорят, что у Тлебицы

Кобылиц стада,

Стережет их непокорный,

Черной масти конь,

Скачет-рвет копытом землю,

Зеркало во лбу.

Говорят, однажды Аша,

Нартский богатырь,

Ширь морскую перепрыгнул,

Чтоб угнать стада.

Но тогда скакун ретивый,

Черногривый конь,

Быстрой молнией метнулся,

Пред Тлебицей встал,

Тот взнуздал его мгновенно,

Вставил в лук стрелу.

Разрезая мглу, помчались

Всадник и скакун.

С Ашей встретились у моря,—

Бились дотемна.

Суждена, знать, нарту гибель

На чужой земле —

Он в седле качнулся, ранен,

И упал с коня.

Но быстрее ветра альпы —

Нартов скакуны,—

Им — что море, что нагорье,

Что простор небес!

Труп схватил скакун могучий,

Тучей полетел…

Так в селенье прилетел он —

С мертвым телом конь.

Увидал коня Сосруко:

Друга нет в живых!

И Насрен с Имысом в горе,

Только вскоре гнев

Тяжкое сменил унынье:

"Будем ныне мстить!"

Оседлали буйногривых,

Поскакали вдаль,

Им себя не жаль для мести,

Дело чести их —

Отыскать убийцу друга,

Отплатить за смерть!

Как ни далека дорога —

Не свернуть с нее!



Детство Ашамеза

Первенец Аши, нарт Ашамез,

В день санопития был рожден.

С давних времен этот славный день

Днем испытанья для нартов был.

Счастье пытал в этот день юнец,—

Если храбрец был ловок, силен,

Если умело джигитовал,

Пикой до облака доставал —

Мужем считался с этого дня.

Ну, а к кому удача нейдет —

Тот через год состязайся вновь.

Первенец Аши, нарт Ашамез,

В день санопития был рожден.

В поле столы поставлены в ряд,

Яства стоят на круглых столах.

Нартов тхамада — умный Насрен —

Юношей нартских ставит в черед:

"Ну-ка вперед иди, кто конем,

Пикой, мечом умеет владеть.

Вам, вышивальщицы, здесь почет,

Тем, кто печет и жарит — хвала!

Нашим гуашам, и матерям

И дочерям, — почет на пиру…"

День, когда был рожден Ашамез,

Был санопития славным днем,

Днем испытания силы был,

Днем состязания нартов был.

Пробуют силу свою юнцы,

Как их отцы в былые года,—

Стрелы, свистя, попадают в цель,

Кто посильней — поднимает враз

Целые груды больших камней.

Пенье, и пляс, и борьба, и смех,

С седел не грех друг друга стащить.

За рукоять целый мир земной

Мог бы иной силач приподнять!

Тот на скаку сбивает мишень,

Этот ее на лету схватил,

Самый нескладный, разгорячась,

Мчась, поднимает с земли кисет.

Слышит весь свет счастливую весть, —

В честь Ашамеза гремящий Хох!

Красная чаша сано полна,—

Пейте до дна! Но юноши ждут:

Пусть назовут, кому первым пить…

Чашу двумя руками держа,

К нартам Насрен обратился: "Эй,

Мы на пиру веселом, друзья,

Не омочили еще кольчуг.

Входит в наш круг джигит молодой,

Надо его не водой омыть,—

Сано испить в его честь прошу.

Пусть он не знает

Счета годинам,

Будет достойным

Сыном отчизны,

Доблестным в битве,

Ловким в ловитве.

Делом всей жизни

Служит отчизне,

В скачке могучей

Мчится за тучей,

Будет единый

Взмах его равен

Сотне ударов!

Пусть не изменит

Нарту удача,

Горького плача

Пусть он не знает,

Пусть его око

Видит далеко,

Пусть его стрелы,

Метки, умелы,

Вдаль пролетают

Прямо, — не косо!

Пусть его просо

Будет обильным,

Кров будет мирным,

Скот будет жирным.

Пусть меж героев

Будет героем,

Бедному люду

Другом повсюду!

Пусть благосклонно

Горные склоны

Бог урожая,

Жизнь умножая,

В зелень оденет.

Пусть непрестанно,

В дождь и туманы,

В бурю и стужу,

Славы оружье

В кузнице Тлепша

Нарту куется.

Здравица наша

Первенцу Аши.

Хох!.."

Только тхамада отговорил,

Смотрят: младенец напружил грудь,

Бычьи срывает с себя ремни,

Будто они паутинки нить,

Ножками он колыбель сломал.

Даром, что мал — меж взрослых людей

Бегает по полу, как большой,

И позволения не спросил.

Сколько же сил у богатыря!

Видно, не зря он Аши сынок…

Мальчик берет копье, как большой,

Ловко дитя владеет копьем,

Пику искусно держит в руках.

Радость в сердцах у нартов кипит:

Значит, для битв дитя родилось.

Ласкова с мальчиком Сатаней:

Ластится к ней Ашамез-малыш.

И наклонился к нему Химиж:

"Ты отомстишь за гибель отца!"

Оком железным Сосруко-нарт

Видит в ребенке славу страны

И жеребенка дарит ему —

Пусть джигитует нарт на коне!

А Сатаней сказала: "Гляжу

И нахожу на его челе

Нарта приметы. У малыша

Витязя доблестного душа".

И подала ребенку копье,

Два острия у того копья.

"Это копье Тотреша, друзья,

Ведомо мне, что на всей земле

Мало кто сможет его удержать.

Ловкая стать, пригожесть лица

Для храбреца небольшая честь.

Крепость надежная не стеной —

Смелой душой героя крепка.

В сердце людей бессмертен лишь тот,

Кто за народ свою жизнь отдаст".

Дарит ребенку она свирель,—

В узкую щель пусть дует дитя!

Празднику-пиршеству нет конца,

Радостный Хох летит в небосвод,

Пляшет, поет народ молодой—

Юношей, девушек хоровод,

За руки взявшись цепью живой,

Пляшет родной огневой Удж-хеж.

Нарты к ребенку подходят. Все

Детской красе дивятся, берут

На руки чудо-богатыря.

"Вот кто умножит наш нартский род!"

Праздник идет своим чередом.

Длиннобородый Насрен глядит:

Мальчика вид растрогал его,

Душу объяла тревога вдруг —

"Не подглядел бы недобрый глаз,

Радости нас не лишил бы кто!

Чтоб не обдуло

Ветром ребенка,

Солнцем горячим

Не опалило,—

Жить ему в тайной

Темной землянке!"

Взял колыбель Ашамеза он,

Спрятал от глаз и от рук врага,

Всем дорога молодая жизнь.

Нету в землянку ветру пути,

Солнцу в нее не пройти никак.

Что принесут, то дитя и съест,

Знают окрест что растет герой…

Много ли, мало ли дней прошло,—

Только однажды кров земляной

Буйвол ногой пробил на ходу,

Солнце впустил в затененный дом.

Яркой полоской сверкает луч,

Словно то ключ ото всех дверей.

В люльке своей Ашамез опять

Стал разрывать тугие ремни,—

Всех искони привлекает свет!

На пол сойдя, топочет дитя,

Луч золотой освещает тьму,

Мальчик к нему подбегает: хвать!

Нет, не поймать луча нипочем.

Жарким лучом согрета щека,

Издалека он манит, шутя…

Бьется дитя, — не поймать луча!

Громко крича, Ашамез упал,

До крови, бедный, расшибся весь,

Еле дыша на полу лежал,—

Был еще мал, неразумен он.

…Мучит бессонница Сатаней, —

Все-то ей помнится Ашамез.

Жалко, что дни в землянке сырой

Мальчик-герой проводит один!

Входит в землянку к нему она:

Поражена — он в крови лежит,

Тихо дрожит на его груди

Солнечный луч золотой стрелой.

"Маленький мой!" — Сатаней дитя

На руки ласково подняла

И понесла к Насрену скорей.

Тот вместе с ней ребенку помог.

Первенец Аши — нарт Ашамез

Снова в землянке живет-растет.


Песнь об Ашамезе

Славен тхамада наш благородный,

Длиннобородый славен Насрен!

Сядет в седло он — людям на диво —

Конская грива под бородой,

Гордый скакун, словно буркой ценной,

Серебропенной покрыт волной.

Едет тхамада — шуба внакидку,

Силы избытку мир подивись!

Блещут на солнце звенья кольчуги, —

В целой округе нету такой.

Режут баранов жирных Насрену,

Все беспрестанно ищут Насрена.

Если охрана Тлебицы слабнет —

Тотчас его известят о том.

Повелевает Насрен-Тхамада

Пеших и конных скликать на бой.

Клонятся травы ниже и ниже:

Около Псыжа, на берегу,

Встал головной отряд, а последний

Возле Харамы-горы стоит.

Длиннобородый коня седлает,

Длиннобородый звенит мечом.

Едет Насрен в головном отряде,

Как подобает тхамаде — смел.

Спешились нарты возле Индыла,

Лоз нарубили для шалаша.

Молвили нарты тхамаде-другу:

"Просим услугу нам оказать:

Аши наследника, Ашамеза,

Дай нам увидеть в своих рядах".

Длиннобородый зовет Арыкшу,

За Ашамезом велит скакать.

Едет Арыкшу, скачет Арыкшу,

Вот он въезжает в знакомый двор.

Вышли навстречу: "Милости просим,

Будь нашим гостем". — А он в ответ:

"Нет, я с коня, своего не слезу,

Я к Ашамезу, где Ашамез?"

"У Ашамеза такой обычай:

Рвет он из бычьей кожи ремни

И вылезает из колыбели,—

В альчики он убежал играть".

"Стало быть, это маленький мальчик;

В альчики станет ли нарт играть?!"

К войску Арыкшу вернулся вскоре:

"Горе сединам твоим, Насрен!

Ты пред людьми меня обесславил —

Ехать заставил за сосунком!"

* * *

Чуть Ашамез на льду появился,—

Все от соперника прочь бегом.

Только Куйцук его не боится.

"Хочешь сразиться со мной, Куйцук?"

"Ладно, но если кто проиграет,

Не отбирает назад костей".

Уговорились. Куйцук невзрачный

Хоть незадачлив в игре, а хитер…

Но уговор забыт Ашамезом:

Проигрыш хочет назад вернуть.

"Нет, позабудь ты о том и думать,

Да поразит меня бог небес!"

Тут Ашамез взял олений альчик,

Ловко Куйцука по лбу хватил,

За ноги по льду его волочит.

"Если ты витязем стал суровым,

Ты бы за гибель отца отомстил!"

И побелел Ашамез от гнева,

Альчики бросил и говорит:

"Благодарю за прямое слово,

Долгого века тебе, живи,

Но назови мне отца убийцу,

О, назови убийцу отца!

Альчики все оставлю тебе,

Семьдесят пять прибавлю тебе,

Да еще три оленьих возьмешь,

Лишь назовешь убийцу отца".

"Не назову я тебе убийцу,

Имени я не могу назвать,

Пусть тебе мать назовет убийцу,

Правды добиться ты можешь так:

Ты половчее больным прикинься,

Будто болит у тебя живот,

Жареный, мол, ячмень помогает,

Дай, мол, скорее мне ячменя

И от мучений спаси меня.

Требуй, но с блюда

Ты не бери,

Уговори

Горстку взять в руки,

А как возьмет

Да поднесет,—

Будто от муки

Стисни ей руки —

Имя убийцы мать назовет".

И полетел Ашамез, как птица,

Дома ложится, плачет, кричит,

Будто живот ему сводят корчи,

Горше и горше рыдает он.

Мать у соседей в тот час сидела,

Крик услыхала — бежит домой.

"Ой, сыночек мой,

Нарт мой тонкостанный,

Что с тобой стряслось,

Что с тобой случилось?

Сделай милость, сын,

Матери откройся!"

"Ой, моя родная,

Что со мной, не знаю,

Мучит боль, — невмочь!"

"Ой, сыночек мой,

Нарт мой тонкостанный,

Чем тебе прмочь?"

"Мать моя родная,

Есть лекарство, знаю.

Юной жизни жаль мне,

Ячменя поджарь мне!"

"Ой, сыночек мой,

Нарт мой тонкостанный,

Ой, желанный мой

Первенец любимый!

Это не твое,

А чужое слово,

Кто тебя учил

Хитрости подобной?"

"Ой, моя родная,

Никого не знаю,

Тут не наущенье —

Не стерплю мученья!

Дай, меня жалея,

Ячменя скорее,

Помоги же сыну,—

Белый свет покину!"

"Ой, сыночек мой,

Нарт мой тонкостанный,

Вот тебе ячмень,

Жареный, горячий".

Плачет Ашамез,

Не берет он с блюда

Жарких зерен груду,

Выбил он из рук

Глиняное блюдо.

"Ой, сыночек мой,

Первенец желанный,

Не пойму никак

Что же тебе нужно?"

"Ой, моя родная,

Ячменя желаю

Я из рук родимых,

Ласковых, любимых!"

"Ой, сыночек мой,

Нарт мой тонкостанный,

Ой, желанный мой,

Обожгу я руки".

Все ж ячмень взяла, —

На своих ладонях,

Хоть палит огонь их,

Сыну подала.

Тот вскочил и руки

Крепко ей сжимает,

Обжигает руки

Матери достойной.

"Ой, сыночек мой,

Жжет ячмень ладони! —

Тихо стонет мать. —

Горе мое, горе!"

"Мать моя, гуаша,

Жжет мне сердце пламень,

Давит грудь мне камень!

Помоги, родная…

Как мне жить, не зная,

Кто отца убийца,

С кем я должен биться.

Ты родная мать мне,

Ты должна сказать мне,

Кем убит родимый,

Нартами любимый".

"Ой, сыночек мой,

Первенец мой смелый,

Что ни делай ты —

Не достать злодея.

Сам Насрен сейчас,

Мучимый недугом,

С нартским войском встал

У реки Индыла.

Знай: отца убийца

Злой Тлебица-зверь.

Он теперь далеко,

Между двух морей.

Подойдешь к волне —

Сыщешь смерть на дне".

"Ой, моя родная,

Страха я не знаю.

Что мне междуморье?

Это мне с пол-горя!

Где найти мне снова

Скакуна отцова?"

"Ой, сыночек мой,

Белый альп в конюшне,

Бедненькому скучно,—

Неухожен он.

Перед дверью там

Лег валун огромный,

Непокорный конь

Грозен и упрям.

Застоялся он,

Вечно на запоре.

Горе мое, горе,

Он тебя убьет!"

"Ой, моя родная,

Сяду на коня я,

Молви только слово:

Где седло отцово?"

"Ой, сыночек мой!

Что костер нагорный,

В черном сундуке

То седло отцово".

Добрые руки сын отпускает,

Он достает отцово седло,

За пояс — три кизиловых палки,

Камень отталкивает ногой,

Входит в конюшню нетерпеливо,

Трогает гриву, уши коня:

"Если меня ты не станешь слушать —

Серые волки тебя съедят!"

Вскинул седло, затянул подпругу,

Поясом туго стянул свой стан

И — на коня! Серый конь со спесью, —

Он в поднебесье нарта несет;

За облаками нарт быстроногий,

Палки о спину нарт обломал,

Но обуздал скакуна лихого…

Острым обломком ему грозит.

Бег свой умерил скакун бесстрашный

И седоку своему сказал:

"Если ты будешь нартом примерным, —

Буду я верным тебе конем!"

Тут Ашамез на землю спустился,

Спрыгнул с объезженного коня,

В дом возвратился и снарядился,

Время настало итти в поход.

Славного Аши надел доспехи,—

Прочь все помехи: он нартом стал!

Серого альпа опять седлает,

Ловко взлетает в седло опять.

"Мать, — говорит, — до счастливой встречи,

Еду далече!" И едет он.

Над рукоятью орел могучий,

Гончие — тучей вслед за конем.

По полю юноша едет-скачет —

Начат его достославный путь!

Облаком легким на легком альпе

Он над родною землею летит,

Вот над лесной опушкой мчится.

"Что там за птица?" — Это фазан.

Мигом фазана орел хватает,

Птицу хозяину отдает.

Всадник к седлу привязал фазана.

Вот и поляна — привал, ночлег.

Нарт огоньку добыл из кресала,

И запылало пламя костра.

Дым поднимается прямо в небо:

Стало быть, завтра погожий день!

…С берега смотрит Длиннобородый:

"Что это там за дымок вдали?

Кто это выше нашего стана,

Кто невозбранно туда зашел?"

Длиннобородый с Сосруко вместе

Десять наездников шлет туда.

Едут гонцы на дымок над лесом,

Остановились вблизи костра:

Что там за юноша непонятный?

Едут обратно к своим войскам.

"Видели юношу, подивились,

Но не решились заговорить".

Ох, и разгневался тут тхамада:

"Что за преграда? — сел на коня,

Сел, натянул тетиву тугую.—

Может, к врагу я еду на бой?"

Едет тхамада; скачет тхамада,

Близко подъехал к юноше он:

"Эй, пусть ночлег твой будет счастливым!"

"Ты ж справедливым тхамадой будь!

Милости просим к нам, коль охота".

"Кто ты? Откуда ведешь свой род?"

"Седобород, а пытлив не в меру,

Как ни зовусь, — тебя приючу".

"Нет, не хочу, ты сварлив, как старец",—

И повернул обратно Насрен.

Юноша крикнул: "Добрый тхамада,

Не обижайся, — я назовусь:

Знаешь ты славное племя наше,

Аша — отец мой, я — Ашамез".

Круто коня повернул тхамада,

Юношу взглядом окинул он,—

Люб ему юноша смелый, статный…

К войску обратно едут вдвоем.

Витязи ропщут: седоволосый

Молокососа к нартам привез!

Уазырмесу молвил тхамада:

"Надо измерить речную глубь".

"Ты утопить меня хочешь, верно!" —

Гневно ответил Уазырмес.

Нарту Сосруко сказал тхамада:

"Надо измерить речную глубь".

"Эй, близнецы, — закричал Сосруко,—

Ну-ка измерьте речную глубь!

Воин Арыкшу, лихой наездник,

В бездне реки отыщи-ка дно!"

Не согласился Арыкшу тоже…

"Ты помоложе нас, Ашамез!"

Наперерез теченью речному

Быстро плывут Ашамез и конь.

Двинулись нарты за Ашамезом,

Чуть поспевая за ним в волнах.

Нарты выходят с трудом на берег,

Сами не веря своим глазам.

Едут они глубоким ущельем —

Вот и Тлебицы лихой табун, —

Всех кобылиц они захватили,

Лишь ускакал вороной скакун.

Мчится за ним Ашамез бесстрашно.

Мчится, как ветер, нарт-удалец!

Вот, наконец, коня догоняет

И ударяет своим мечом.

Худо пришлось коню в этой схватке:

Обе лопатки рассечены.

Юноша взвился, как ураган,

И на Тлебицы взлетел курган,

* * *

Зорки глаза Бидох-чаровницы.

"Слышишь, Тлебица, — молвит она, —

Враг твой табун сейчас угоняет".

Гневом вскипает злой Коротыш:

"Кто это смеет здесь в междуморье,

С гибелью споря, трогать меня?!."

Вдруг его конь вороной вбегает,

Весь истекает кровью скакун,

Видно, бежал домой без оглядки,

Обе лопатки рассечены.

"Ты мне родного отца дороже,

Кто ж это, кто же тебя сгубил?"

Быстро Бидох во двор прибежала

И обдала дыханьем коня,

Раны смертельные излечила

И возвратила силы коню.

Снова Тлебица коня седлает

И выезжает прочь со двора.

Юношу встретив, злясь непомерно,

Высокомерно ему кричит:

"Эй, говорят, мой табун умчали,

Ты не встречал ли кого, скажи!"

"Злой Коротыш, разве я не в силах

Сам твой табун у тебя отнять?"

"Ты не шути со мной, недоросток,

И из терпенья не выводи!"

"Сам ты меня из терпенья вывел,

Гибель отцу моему принес…"

"Кто ты таков, какого ты рода,

Что ты болтаешь, головорез?"

"Я — Ашамез, а отец мой Аша,

Ежели спрашиваешь меня".

"Род ненавистный, неистребленный,

Ты лишь зеленый его побег!"

И натянулись крепкие луки,

Стрелы метнули ловкие руки,

А как иссяк в колчанах запас,

Остановились спорщики враз.

"Эй, Ашамез, — говорит Тлебица, —

Быстро, как птица, лети домой,

Бой не решен, а стрел нехватает".

Но Ашамез ему отвечает:

"Дом мой далек. Если ты мужчина,

Нету причины меня гонять,

Сам привези оружье для боя, —

Нужно с тобою окончить бой".

И возвратился домой Тлебица,

Раны его Бидох-чаровница

Теплым дыханием исцелила,

Снова вернулась сила к нему.

Взял было стрел он с собою вволю,

Только на долю врага Бидох

Стрел не позволила взять Тлебице…

Вот он вернулся, чтоб снова биться, —

Бросился на Ашамеза вновь.

Кинулась кровь в лицо Ашамезу:

"Я тебе верил, я тебя ждал,

Ты ж не привез мне того, что нужно,

Ты с безоружным биться привык,

Так поступает только трусливый,

Несправедливый бесчестный враг!"

Низостью злой Коротыш известен,

Голосу чести не внемлет он:

Он безоружного поражает,

Стрелами пятки ему пронзает,

Волосяной аркан в них вдевает

И по земле волочит его.

На поводу коня удалого

В логово ташит к себе злодей.

"Эй, поскорей, Бидох, погляди-ка,

Что я сегодня тебе привез:

Нашего рода недруг исконный

Мною сраженный, перед тобой;

Нынче пришел конец забиякам,

Нужно собакам его отдать".

Смотрит Бидох: перед ней ребенок,

Строен и тонок, изранен весь…

"Брось свою спесь, нетрудное дело

Детское тело так истерзать!"

На руки взяв, дитя осмотрела

И отнесла в сторонку его.

Ночь опускается. Небо звездно.

Поздно очнулся нарт Ашамез,

Голову поднял, привстал, садится…

А в это время Тлебице снится

Необычайный, недобрый сон.

Он пробудился, охвачен дрожью,

Шепчет на ложе ему Бидох:

"Что ты все мечешься, что случилось?"

"Ох, мне приснилось, будто воскрес

Нарт Ашамез и меня прикончил".

"Малый младенец тебя прикончит?

Гончие съели его давно".

Перевернувшись на бок со вздохом,

Возле Бидох он снова заснул.

…Вышел во Двор Ашамез, хромая,

И отыскал проход под стеной, —

В мертвой ночной тиши осторожно

К ложу Тлебицы подходит он.

Мстя за отца, врага убивает,

Вместо него на постель ложится.

Мнится Бидох, будто с ней Тлебица.

И от дыханья ее живого

К юноше снова вернулись силы.

"Эй, поднимайся, хозяйка, живо!"

"Что там за диво? Чего кричишь?"

"Вслед за мальчишкой нартского рода

Длиннобородый Насрен идет".

"Ой, если так — огонь разведу я".

"Тотчас задую я твой огонь, —

Длиннобородый увидит пламя,

Близко он кружит с войском своим".

Сам же арбу он запряг поспешно,

Спрятал в нее в темноте Бидох,

Едет он рядом на сером альпе,

Чуть различим он в своем седле.

Все же Бидох во мгле разглядела,

Кто ее смело так обманул,

И от испуга затрепетала

И зарыдала в ночной тиши.

"Полно, красавица, что ты плачешь?

Уж не прискачешь к тому, кто мертв.

Едем на родину нартов ныне,

Небо там сине, солнце светло,

Добрых там много, недобрых — мало…"

И перестала рыдать Бидох.

* * *

Едут и едут они все дале,

Вот увидали они табун.

"Чей же табун это, эй, табунщик?"

"Уазырмеса-нарта табун".

"Ну, а откуда его ты гонишь?"

"Из-за Индыла его гоню".

"Храбрый хозяин твой всем известен,

С доброю вестью спешу к нему".

Тут он табунщика отсылает

И забирает табун с собой.

День они едут, ночь они едут,

Снова встречают чей-то табун.

"Чей тут табун гуляет средь луга?"

"Это Сосруко-нарта табун".

"Статные кони, знатные кони,—

Пусть он погоню пошлет за мной".

Далее едут… Кого-то встретят?

Третий табун повстречался им:

"Неустрашим владелец достойный,—

Пусть он спокойно ждет лошадей".

Как услыхал обо всем Сосруко —

Слова не вымолвил, — промолчал:

"Не одолеть мне его, — подумал,—

Лучше, мол, шума не поднимать".

Шаг у коня Ашамеза твердый,

Вот и четвертый табун в лесу.

"Не нанесу обиды Насрену,

Славный тхамада старый Насрен".

Все табуны храбрый витязь отдал,

Сам же поодаль едет домой.

Вот он въезжает в свое селенье —

Шум, восхваленья, счастливы все.

Нарты любуются табунами,

Он одаряет друзей конями,

Роздал народу все табуны.

Обращены к Ашамезу взгляды.

Юноше рада и Сатаней.

Об руку с ней Ашамез сажает

Диву дивящуюся Бидох.

Радостный Хох небосвод прорезал,—

В честь Ашамеза пир на весь мир!




Как Ашамез нашел свою свирель

Звали красавицу Ахумидой,

Нарты гордились ее красотой.

Снега белей у нее сорочка,

И с оторочкой платье на ней.

Только шелка она надевает,

А вышивает лишь серебром.

О красоте зайдут разговоры—

Смолкнут все споры и там и тут, —

Мол, хороша у нас — Ахумида.

Первой из первых слывет она.

Нарты себе не находят места:

Если невесту ищет жених —

Едет к разумнице Ахумиде,

Только и видя ее одну.

Выросла девушка статной, стройной,

Нарту достойной будет женой.

Как на подбор молодые нарты,

Самый невидный — и тот герой!

Вот под горой его стадо бродит,

Вот он уходит в дальний поход…

Только нейдет Ахумида замуж,

Сам уж отец не знает, как быть.

Сколько к ним нартов ни приходило —

Все ей немилы, не по душе.

Все-то ей не любы, не желанны,

В каждом изъяна ищет она.

Кто ни придет — разговоры те же,—

Стали все реже свататься к ней:

Больно разборчива Ахумида.

Утром однажды она сидит,

Вдруг приезжает черный, суровый,

Новый, неведомый ей жених.

Старый Емзаг зовет Ахумиду,

Скромная с виду — она пришла.

Гость показался ей всех противней —

Будто бы дивной силой какой

Злобный дракон обернулся мужем,

Черен снаружи, черен душой.

Нет, не по нраву он Ахумиде!

Молвил в обиде черный джигит:

"Если ко мне обратятся с делом,

Каждому я покажусь умелым.

Если чего захочу — добуду;

Все мне подвластно везде и всюду.

Ты хороша, как весна земная,

Как проживешь ты, любви не зная?

Ты своего отца огорчила,

Многим джигитам жизнь омрачила,

И на меня ты глядеть не хочешь,

Разве же я не достойней прочих?

Так я никем не бывал унижен.

Слушай: отказом я не обижен,

Но причинившего оскорбленье

Не оставляю я без отмщенья.

Не отступал я среди похода,

Знатного не посрамил я рода.

О златокудрая недотрога,

Всех прогоняла ты от порога.

По сердцу юноши не нашла ты,

Но для тебя придет час расплаты.

Я говорю с тобой открыто,

Сердце мое разрежь, посмотри ты,

Впрямь, охватило его пожаром,

Знать, я увидел тебя недаром.

Днем пред глазами стоишь моими,

Ночью твое повторяю имя.

Я пред тобою стою, не лукавя,

В дом твой явиться влюбленный вправе.

Я неудачи ни в чем не ведал,

Я возвращался всегда с победой.

Милой своей приглянуться — счастье,

Да не в моей это, видно, власти.

Все же как гостя меня почти ты,

Волосы гребнем мне расчеши ты!"

В льстивых речах недоброго гостя

Гнева и злости словно бы нет…

Девушка в просьбе не отказала

И расчесала кудри его.

Он распрощался с ней без досады,

Вышел из сада, сел на коня,

Скоро его уж не видно стало…

Двери устало закрыв за ним,

Девушка села и вдруг с тревогой

Бога-Амыша видит у ног…

Как этот бог попал к ней под крышу?

Бога Амыша куда ей скрыть?

Нарты всегда поклонялись богу, —

Пусть поклоняется нартам бог!

В черный сундук его положила,

Плотно закрыла крышку над ним.

Много ли, мало ли дней промчалось —

Все не случалось взглянуть в сундук.

Раз Ахумида сундук открыла:

Мертвым лежал в сундуке Амыш.

И Ахумида мешкать не стала:

Воду смешала с кровью Амыша,

Чтобы здоровья придать скоту.

Снадобьем скот она окропила,

Чтобы умножить приплод скота.

Вот уж стадами покрыты горы,

Радует взоры обилье их.

Девятерых пастухов уж мало,—

Радостным стало нартов житье!

А Ахумида стрелу Амыша

В старом своем сундуке нашла

И порешила: кто разгадает,

Кто угадает, чья то стрела —

Вечным ей спутником в жизни будет,

Сердце ее догадкой добудет.

Так и сказала она отцу.

Выслушал тот Ахумиды речи

И, не переча, ответил ей:

"Я не угадаю,

Голова седая,

Люди скажут: стар ты!

Пусть гадают нарты.

Острый ум Сосруко —

Что стрела из лука,

И у Бадыноко

Зорко видит око,

Нарту Батаразу

Все понятно сразу.

Ну, а всех быстрее

Девичьи затеи

Разгадает стройный

Аши сын достойный!"

…Съехались витязи, как для боя,

Нету отбоя от женихов.

Самый невзрачный достоин славы, —

Не для забавы ходил в поход:

Доблестным подвигам нету счета,

Что ни работа — кипит в руках.

Вот на коне летит Бадыноко —

Зоркое око, в сердце огонь.

Гордый Сосруко, как перед схваткой:

Хочет догадкой скорей блеснуть.

Конь стальногрудого Батараза

Ждет лишь приказа — куда скакать.

Тут же лихой наездник — сын Канжа.

Каждый красавицею пленен.

Думали долго, — не разгадали,

Даже устали нарты от дум.

Поотдохнувши, снова гадают, —

Не попадают ответы в цель;

Как и досель, ко всем равнодушна,

Вновь Ахумида без жениха.

Скучно красавице — как в изгнаньи —

За вышиваньем сидеть одной.

Смотрит однажды она в оконце,

Видит: на солнце что-то блестит.

Всадник летит на коне ретивом,

Белая грива, что снег в горах.

С тонкою шеей конь сухопарый,

Всадник под пару ему — красив!

Поясом стянут стан муравьиный,

Взор его львиный горит огнем.

Кто ж этот юноша смелый, стройный?

То беспокойный нарт Ашамез.

Долго он странствовал в отдаленье,

Много селений он посетил,

Всюду бывал со своей свирелью,

Счастье, веселье народу нес.

Он запоет — и земные недра

Щедро обильем дарят людей,

Дивной свирели звучное пенье

Миру цветенье и мир несет.

Нивы тучнеют, луга пестреют,

Переливаются, все в цвету,

Степь, изнывающая от зноя,

Будто волною вся обдана.

Павшее в землю малое семя

В скорое время дает росток,

Русло сухое стало рекою,

Стало глубоким морское дно,

Скованным лютым крутым морозом,

Травам и лозам стало тепло,

С треском распахиваются почки —

Блещут листочки на деревах,

Дышит прохладой простор пустыни,

Бродит в долине довольный скот.

Всюду свирель Ашамеза славится,

Здравицу жизни поет везде.

А надо сказать, что свирель у Ашамеза была не простая, — то была свирель Тхаголеджа, бога плодородия. Один конец у свирели был белый, другой — черный. Песня, что лилась через белую скважину свирели, не похожа на ту, что лилась через черную. Дует Ашамез в белый конец, и жизнь становится цветущей, изобильной, а подул бы в черный — исчезла бы радость на земле, повяли бы травы, погибли бы люди и животные.

Скачет Ашамез к Ахумиде, и льется через белую скважину свирели чудесный напев.

Всюду цветенье,

Пенье, журчанье,

Юноша добрый

Бодрою песней

Вести о счастье

Людям приносит.

Где ни промчится

Он со свирелью —

Всюду веселье,

Всюду обилье,

Мир и покой.

Едет-скачет Ашамез к Ахумиде. Прискакал во двор Емзага, спешился. Тонкостанный нарт понравился красавице. Загадала она ему загадку — не отгадал.

— Эх ты, витязь незадачливый! — сказала Ахумида, и в словах ее была издевка:

"Поворачивай обратно,

На удачу не рассчитывай.

Не самшитовая ручка

У твоей походной плетки,

Ремешок непозолоченный

И короче он, чем надо,

Без каменьев изумрудных

У коня нагрудник бедный.

Как пред взором станешь вражьим,

Коль не на пуху лебяжьем

Твоего седла подушка?"

Ашамез разгневался, быстро вышел из комнаты, позабыв заветную свирель. Он вскочил на коня и уехал. Ахумида заметила забытую свирель, кинулась за Ашамезом, да где там, — уж его и след простыл — скрылся он за облаками. Всматривается Ахумида в облака, хочет различить в них серого коня Ашамеза, но вместо него видит скачущего рыжего коня. Приближается скакун, и в его седоке узнает Ахумида того черного джигита, который недавно просил ее руки.

Юноша черный,

Словно медведь,

Страшно глядеть!

С зверем он схож,

Шея, как еж,

Мало красы:

Даже усы,

Как разглядишь —

Чистый камыш!

Не из железа он, не из глины —

Облик звериный… Верно, то он —

Черный дракон, скота похититель

И разоритель нартских дворов.

Поперек злого пути его давно лежит неодолимая преграда. Это — свирель Ашамеза. Много раз дракон пытался похитить свирель, приносящую людям счастье. Он узнал, что Ашамез оставил свою свирель у Ахумиды, за свирелью он и скачет на коне. Вот он прискакал во двор Емзага, увидел Ахумиду, выхватил свирель из ее рук и полетел под облака.

— Эй, нарты, на помощь! — вскричала Ахумида. Но никто не отозвался, никого не было поблизости. Увидела Ахумида оседланного коня своего отца, вскочила на него и помчалась за черным всадником.

Черному только того и надо,

Чтобы с ним рядом была она.

За облаками его чуть видно,

И Ахумида — вослед за ним.

Он повернул коня к Ахумиде,

У Ахумиды оружья нет.

Черный из лука стрелу пускает

И поражает ее коня.

Девушка облачком вниз слетела,

Легкое тело враг подхватил,

С ним до светил небесных поднялся,

Кружится, кружится в небесах,

И остаются на небосводе

Радугой огненные следы.

Горе! Достиг он желанной цели —

Черный конец свирели у губ!

Дует в него он, и душным зноем

Небо и землю жжет суховей,

Все выгорает, все умирает.

Всадник все злее и злей играет

И пропадает в глуби небес.

* * *

Ночи и дни чередой летели…

Нет ни красавицы, ни свирели;

Нартскую землю засуха гложет,

Кто же поможет бедной земле?

Чтобы спастись от черного часа,

Вздумали Хасу нарты собрать.

Долго решали, совет держали,

Как от печали спасти свой край.

Пусть им весь свет обойти придется —

Все же найдется пропажа их.

Ой, поскорей найти б Ахумиду,

Ой, поскорей бы найти свирель,

Чтобы избавиться от напасти,

Силу и счастье вернуть земле!

Обувь и посохи из железа

Будут полезны нартам в пути,—

Все это им раздает Сосруко,

Счастья порука — разум его.

В путь собрались на рассвете нарты,

На семь частей разделили мир,—

Каждому нарту своя дорога,

Каждому много дано пройти.

Точно назначили место встречи:

"Кончится год и наступит вечер —

Там, на кургане, будет свиданье

Тех, кто в скитанье остался жив…"

Время летело, время кружилось…

Обувь железная износилась,

Укоротились посохи нартов, —

Стали чуть видны в нартскйх руках.

Мерили нарты дальние дали, —

Тщетно блуждали, пришли ни с чем…

…Долог бескрайний путь Ашамеза, —

Стерлось железо его подошв,

И превратился посох в обломок.

Нарт истомился в долгом пути.

Времени счет потерял, бедняга,

Тщетно отвага кипит в груди.

Вот он к Индылу-реке подходит

И не находит капли воды.

Русло иссохло, все обгорело,

Все пожелтело на берегу.

Ветер сухой да каменьев глыбы,

Мертвые рыбы на дне пустом.

Нету животных, нету растений,

И от селений нету следа.

Дрогнул скиталец, забыл усталость,

Горе и жалость пронзили грудь:

"Где ты, свирель, чтоб моей отчизне

Здравицей жизни жизнь возвратить?"

Как заиграл бы он на свирели —

Зазеленели б деревья вновь,

Русла наполнились бы водою,

Над молодою родной землей

Вновь закачались бы тихо злаки,

Были бы сладки травы стадам.

Нет у него свирели заветной!

И безответно скорбит земля,

Жаром пылает она в изморе.

Горькое горе! Как ей помочь?

Сел Ашамез на траву сухую,

Песню глухую он затянул:

Может быть, горькая песня эта

Радость расцвета земле вернет!

Тщетно поет он, — все безотрадно

На неоглядной родной земле.

И замолчал Ашамез уныло,

Словно застыла песнь на губах.

Сердце у юноши разрывается…

И собираются вкруг него

Полуживые звери и птицы,

Голубь садится к нему на грудь,

Львы исхудавшие встали рядом,

Жалобным взглядом смотрит медведь,

А зареветь — уж давно нет силы…

Вот подползает тигр полосатый,

Стройный рогатый бредет олень.

Все они юношу окружают,

Будто желают что-то сказать.

А над головою

Журавли курлычут,

Кличут и кружатся

Лебеди и гуси.

"Лебеди, гуси,

Что ж ваши крылья

Сникли в бессилье?

Что ж ваши очи

Пасмурней ночи?"

Два голубокрылых

Голубя воркуют.

Все тоскуют, молят

Нарта о спасенье.

Ашамез в смятенье,

Ашамез бессилен,

На ноги вскочил он

И ступил невольно

Пяткою на лапку

Голубя седого,

И сломал он лапку

Голубю седому.

И сказал крылатый:

"Чем же виноват я,

Что тебе я сделал?"

"Свет не мил мне белый,

В слез горючих море

Ты прибавил горя".

Раздалось тут слово

Голубя другого:

"Человек невольно

Сделал тебе больно.

Устали не зная,

Бродит он, страдая,

Дудочку он ищет;

Как в нее засвищет —

Станут снова живы

Люди, звери, нивы.

В славном крае нартском

У Емзага-старца

Дочь была красива,

Хоть горда-спесива.

А вот этот витязь,

Гляньте, подивитесь,

Он владел свирелью,

Пел он с доброй целью.

Но дракон-губитель,

Нартов разоритель,

Всем нанес обиду —

Выкрал Ахумиду

И свирель похитил.

Он — всего губитель.

Ищут дракона

Нарты повсюду.

Юноша этот

Нарт по рожденью,

Всех он добрее,

Греет он землю

Доброю песней.

Звать Ашамезом

Этого нарта.

Он тонкостанный,

Всюду желанный.

Где ни пройдет он —

Все расцветает,

Нивы тучнеют,

Полнятся русла.

Он оживляет

Нартской свирелью

Мертвую землю,

Он тонкостанный,

Всюду желанный.

Нарта деянья:

Полные воды,

Годы обилья,

Тучные нивы,

Щедрое просо,

Росы на травах.

Он благороден,

Всем он угоден,

Нарт тонкостанный,

Всюду желанный.

Будит медведя

От забытья он,

С неба и с кручи

Тучи сгоняет.

Все золотится,

Лица сияют.

Нарта заслуги

Славны повсюду.

Первенец Аши

Краше всех нартов.

Он тонкостанный,

Всюду желанный.

Ныне он мучим

Жгучим страданьем,

Горем измаян,

Гневом разгневан.

Ведаю ныне

Я о причине

Гнева и боли

Доброго нарта:

Издавна нартам

Враг угрожает,

Кружит над ними

Ворон бескрылый,

Недруг постылый.

По свету рыщет,

Ищет мгновенья

Тенью закрыть бы

Нартское солнце.

Облик меняя,

Случая ждал он, —

Вот и дождался…

Дерзко похитил

Он Ахумиду,

Дивной свирели

Нартов лишил он,

С этой свирелью

Он в подземелье

Скрылся сегодня.

Там, в преисподней,

И Ахумида.

В мрак тот глубинный

Путь есть единый,

Нету другого.

Там, где земного

Края граница,

Где закруглится

Толща земная,

Взор твой увидит

Шапку кургана,

А на кургане

Дерево-диво —

Старый чинар.

Корни могучи,

Скручены в недрах,

Ствол неохватен,

Есть и дупло в нем,

Словно пещера.

Ветви раздвинешь — —

Вход обнаружишь.

Темной дорогой

Спуск твой начнется,

Словно в колодце

Мрачно и сыро,

Проблеска света

Нету в дороге.

Не за что там уцепиться,

Сбиться с тропинки страшись!

Путь этот — путь неизбежный,

Если собьешься — беда!

Путь этот — путь семидневный,

Гневное сердце смири,

Три еще месяца надо

Голод и холод терпеть.

После трехмесячных странствий

В царство дракона придешь,

В дальние эти владенья.

Там, в заточенье томясь,

В черном седьмом подземелье

Нартская радость скорбит,

В черном седьмом подземелье

Замкнут и голос свирели…

Этим не кончится путь.

Не позабудь, что доныне

Кто побывал в той пучине —

Не возвращался домой.

Но не для смелых преграды,

Смертны драконы, хоть злы!

Этот дракон ненасытный

Любит джигитом скакать,

Грабить народ на просторе, —

Мало обжоре добра!

А как воротится сытым,

Спит он семь дней и ночей.

Этой порой осторожно

Можно пробраться к нему,

Можно умелою хваткой,

Хитрой догадкой своей

Взять у него Ахумиду

И дорогую свирель.

Сильною мягкостью тигра

Выиграть сможешь игру,

Грубостью тут не возьмешь ты,

Сгинешь, навек пропадешь ты,

Если заметят тебя.

Помни, что это опасно,

Но не напрасно даны

Мужу и разум и пламень, —

Камень расплавишь умом".

Так говорил ему голубь,

Над головою кружась.

Голуби прочь улетели,

В теле же юноши вновь

Кровь горячо забурлила,

Сила вернулась к нему.

Двинулся нетерпеливо

Нарт справедливый домой.

К нартскому едет кургану,

Конь ураганом летит.

Нартов собравшихся вместе

Вестью ездок поразил:

"Ведомо, нарты, мне ныне,

Где, как рабыня, в плену

Мучается Ахумида,

Ведомо мне, где свирель.

Надобно без промедленья

Ехать в ту дальнюю даль.

Время не ждет, отзовитесь,

Каждый ли витязь готов?"

И отвечал Бадыноко:

"Близко ль, далеко ль — иду.

Будь рукоять у вселенной —

Землю бы я троекратно,

Кверху подняв, повернул".

Громко ответил Сосруко:

"Первое дело, друзья,

Пища в тяжелом походе.

Я полугодье кормить

Вас обещаю в дороге.

Ну, и к тому ж, мое тело

В пламени закалено,

Неуязвимо оно".

И Батараз отозвался:

"Если б остался во тьме

Мир, потерявший светило,

Силы б хватило моей

Семь беспросветных ночей,

Вместо полдневных лучей,

Волей своей озарять".

Слово промолвил сын Канжа,

Доблестный нарт Шауей:

"Если усталое небо

Солнце на землю уронит,

Станет темнеть во вселенной, —

В воздух поднявшись высоко,

Я во мгновение ока

Солнце схвачу, и отдам я

Нартам родное светило".

Выслушал юноша речи, —

Ехать далече, друзья! —

И Ашамез их сажает

На сухопарых коней.

К подвигам нарты готовы,

Крепкое слово дают:

Труд, и победы, и раны

Равно делить меж собой.

* * *

Много ли, мало ль промчалось

Дней и ночей с той поры…

Там, где земля закруглялась,

Встретился нартам курган.

А на кургане

Дерево-диво,

Дерево-диво —

Старый чинар.

Корни могучи,

Скручены в недрах.

Ствол неохватен,

Древен и статен.

Тут Бадыноко,

Бурный, как ветер,

Верхние ветви

Тронул-раздвинул.

Ствол обнажился,

Вот и дупло в нем,

Словно пещера.

Нарты вступают

В двери чинара

И в подземелье

Медленно входят,

Тропку находят.

Солнца там нету,

Нету просвета,

Не за что нартам

Там уцепиться.

С тропки собьешься —

Уж не вернешься!

Путь семидневный,

Мрак беспросветный…

Честь Батаразу!

Грудь свою витязь

Мощной рукою

Вдруг рассекает

И вынимает

Жаркое сердце.

Сердце сверкает

Светочем ярким.

Поднял он сердце

Над головою,

С темью сражаясь

Путь семидневный

Нартами пройден.

Голод томит их,

Жажда палит их,

Тяжкая мука!

Мудрый Сосруко

Муку развеял.

Он обещанья

Не нарушает —

Он из припасов,

Матерью данных,

Всех оделяет

Сытною пищей.

Вновь обретают

Витязи силы.

Вот на исходе

Третий их месяц,

Вместе подходят

Нарты к владеньям

Злого дракона:

Спит он глубоко —

Был он далеко.

Тихо, без звука

Входит Сосруко

К зверю в берлогу;

Ищет дорогу,

Ищет, находит,

Пленницу быстро

Освобождает,

С ней и свирелью

Мчится к собратьям.

* * *

Радостно нарты

Едут обратно.

Поздно иль рано,

Рано иль поздно

Грозно вскипает

Страшная буря,

Хмуря свирепо

Небо и землю,

Впрах рассыпая

Гордые скалы.

Все засверкало,

И загудело

Лоно земное.

"Это за мною

Мчится погоня!" —

Слышен сквозь бурю

Крик Ахумиды.

"Эй, не зевайте,

Не уступайте!"

Тут превратился

В крепость стальную

Умный Сосруко,

Все укрепились

В крепости этой.

Света не видя,

Чудище скачет,

По Ахумиде,

Верно, тоскует…

Биться готовы

Нарты с драконом;

Тот по заслонам

Сыплет удары,

Жаром пылая,

Искры мелькают.

Тщетны удары,

Бьется он даром, —

Неодолима

Крепость стальная.

Он и краснеет,

Он и бледнеет:

Крепость-громада,

Чудо-преграда.

Гневу дракона

Нету предела:

"Коль рукоять бы

Крепость имела,

Крепость бы поднял

И дотащил я

До преисподней!

Будь здесь для глаза

Щель небольшая —

Крепость бы сразу

В прах обратил я!"

Тут Бадыноко

Крикнул: "Для ока

Хочет он щели,

Сделаем щелку!"

Злобно моргает

Черный глазами.

Замер в сторонке

Да. как рванется, —

Плечи-то крепки, —

В щепки разнес он

Крепость стальную.

Взял Ахумиду,

Скрылся из виду…

Нарты в смятенье, —

Зренье затмилось!

Но Ашамезу

Не до раздумья:

Девять могучих

Стрел быстролетных

Он выпускает,

Мутные тучи

Сталью пронзает.

Смотрят на небо

Нарты в смятенье:

Черные тени

Меж облаками.

Издали видно:

Двое на землю

Падают с неба.

У Шауея

Конь быстроногий.

Наперерез им

Витязь взлетает,

Ловко хватает

Девушку нартов,

Рядом сажает —

На спину альпу.

Видит он тут же

Гибель дракона:

Вниз головою

В бездну летит он.

Так возвратилась

Вновь к Ашамезу

Вестница счастья

С дивною властью.

И Ахумида

В дом возвратилась.

Все оживилось:

Нарты пируют,

В честь Ашамеза—

Первенца Аши —

Чаши большие

Ввысь поднимают.

Вот и награда,—

Старый тхамада

Чашу подносит,

Просит отведать.

"Хох" восклицает

И называет

Воином лучшим,

Нартом могучим.

Славы достоин

Юноша-воин,

Нарт тонкостанный,

Всюду желанный.

Нартской свирели

Звучные песни

Служат народу,

Учат природу.

Грудь Ашамеза

Дышит просторно:

Белый — не черный —

Кончик свирели

Губы целуют.

Нету печали, —

Звуки умчали

Тяжесть былую.

Жизнь расцветает,

Тает все злое,

И над землею

Снова обилье.

С легким усильем

Дунул в свирель он —

И запестрели

Долы цветами,

Русло сухое

Стало рекою,

Море глубоким,

Горе — далеким.

Злаки тучнеют,

Маки краснеют.

Всюду приволье

Волею песни.

Все это сделал

Нарт тонкостанный,

Нарт величавый,

Доброю славой

Ныне увенчан.

Песней чудесной

И благородной

Славе народной

Юноша служит.


Песнь об Ахумиде и Ашамезе

Ранней звездою сверкает,

Всех красотой затмевает.

Лик ее — солнцу подобен,

Стан ее с тополем сходен.

Славится кожею нежной,

Умной, прилежной слывет.

От женихов нет отбою,

Ходят толпою за ней.

Девушка всех отвергает,

Но Ашамез рассуждает:

"Чем бы я ей не жених?

Я не из тех, кто в жилище

Робким, как нищий, идет.

Не пожелает — откажет,

Рта не завяжет — скажу!

Лишь свысока пусть не смотрит,

За простака не сочтет,

Не нарушаю приличья,

Свято обычай блюду".

В дом он вошел к Ахумиде,

Слуги, увидя его,

Так доложили о госте:

"Знатный приезжий там ждет,

Редко, мы видели краше,

Это сын Аши — юнец,

Славный делами своими,

Имя его Ашамез".

Но обернулась невеста

Ветром колючим сухим,

Знойным и жгучим дыханьем

Землю вокруг обожгла,

Выжгла и воды и злаки,

Вянет во мраке земля.

Взял Ашамез справедливый

Жизни источник — свирель,

Тихо запел свой счастливый,

Свой задушевный напев.

Он на свирели играет,

И оживает земля,

Долы, поля расцветают,

Вновь улыбаются лица,

Веселы звери и птицы,

Снова струится река.

Не унялась Ахумида:

Шлет Ашамезу она

Горсточку шерсти овечьей

Вместе с лозинкой сухой.

Принял он дар Ахумиды

И, поразмыслив, ответил:

"Ни скотоводом я не был,

Ни садоводом я не был,

Если ж ты требуешь стада — —

Взглядом окинь этот луг,

Хочешь цветов и деревьев —

Выйди во двор, погляди!"

Вышла во двор Ахумида,

Видит — отары на склонах,

Двор весь в зеленых кустах,

Яблоками золотыми

Ветви деревьев полны.

Тут она в дом поспешила,

Столик треногий накрыла,

Миску с похлебкой взяла.

Хлеба нарезала крупно,

Хлеб из муки просяной,

В вареве, будто глазки,

Плавают жира кружки.

Передала со слугою

Вместе с едою загадку:

"Хоть полнолунье сегодня,

А в преисподней светлей.

В тучах все звездное небо…"

Юноша принял даянье,

Иносказанью в ответ:

"Тут одного нехватает, —

Плетка твоя неисправна,

Главного нет — ремешка!

Да и потемки сегодня,

Впрямь в преисподней светлей,

В небе не видны светила,

Знать, пол-луны отхватило

Острым мечом в небесах".

Передал хитрое слово

Быстро, толково слуга.

Смотрит невеста на столик:

Столько ли было еды?

Хлеба всего половина,

В миске не видно кружков…

И на слугу рассердилась,

Разгорячилась она.

Нарту ж сказала сердито:

"Ежели не из самшита

Плетки твоей рукоять,

Можно ль считать ее плеткой?!

Шея коня, как у гуся,

Не разберусь я в тебе,

Кто ты: петух иль сова?

Чья у тебя голова?

Ежели ты петушок,

То ремешок для чего же?"

Смотрит на девушку нарт

И отвечает ей кротко:

"Плетка моя — это плетка;

Как вышиваешь ты шелком —

С толком я плеткой владею.

Вот рукоять из самшита,

Крепки копыта коня,

Шея его не с гусиной,

А с лебединою схожа,

Многих дороже мне альп!

Я не похож на сову, —

Нартом слыву не последним.

Птицей летаю я ранней,

Быстрою ланью бегу.

Зверем не рыскал в округе, —

Доброй подруги искал!"

Не унялась Ахумида,

Меткие мечет слова:

"А, если плетка отменна,

И рукоять из самшита,

Крепки копыта коня,

Шей его не с гусиной,

А с лебединою схожа,

Нету дороже коня,

Если с совой ты не сходен,

И благороден и смел, —

Стало-быть все в твоей силе,

Съезди к верховьям Индыла,

В дальние дали скачи,

И из парчи привези мне

Дивной голубки наряд!"

Быстро вскочивши на альпа,

Вдаль поскакал Ашамез.

Вот они, полные воды!

Брода не ищет ездок,

Едет полями, лесами,

Видит он пламя кругом.

Пламенем неопалимый,

Неутомимо вперед

Едет он и попадает

В грозно ревущую бурю!

Скрючились черные ветки,

Ветер деревья, как травы,

Рвет из горячей земли,

Скалы с дороги сметает.

Ливень сменяет метель,

Лютым трескучим морозом

Лозам природа грозит,

Реки вокруг обмелели.

И о свирели своей

Вспомнил ездок благородный,

Дудку к устам приложил.

Звонкий напев разливается —

Преображается мир,

Уж не лежит опаленной,—

Стала зеленой земля.

Едет к верховью наездник

И у верховья реки

Видит высокую гору,

Взору открылась на ней

Хижина чья-то простая.

К стае сквозных облаков

Тянется крепкий, ветвистый

Зеленолистый чинар.

А на чинаре высоком

Свито гнездо, а в гнезде

Башня, а в башне с голубкой

Девушка тихо живет.

Дивно голубки обличье,

Платье не птичье на ней, —

Платье на ней из парчи.

Каждое утро к Индылу,

Крылья расправив свои,

Эта голубка слетает, —

Любит купаться она.

И Ашамез со свирелью

Утром в ущелье пришел,

Выследил юноша птицу:

Скоро спуститься должна!

Птица полет замедляет

И оставляет в траве

Дивный наряд свой парчовый.

Нарт тонкобровый спешит,

Яркое платье хватает,

Платье блистает зарей.

Юноша в край свой вернулся,

Платье невесте привез.

Платья не хочет невеста,

Вместо того говорит:

"Ты, Ашамез тонкостанный,

Всюду желанный ты гость.

Зря ты скакал так далеко,

Зря добывал мне наряд,

Платья мне вовсе не надо, —

Верность твоя мне нужна.

Нужен жених мне бесстрашный,

Любящий землю свою,

Нужен жених справедливый,

А не спесивый бахвал.

Чтоб его звездные очи

В отчем сияли дому,

Чтобы скалой из гранита

Слава джигита была.

Меч был бы молнией грозной,

И смертоносной змеей;

Нужен мне тот, кто в походе

Думает лишь о народе,

Тот, кто путем благородным

Вместе с народом идет,

Тот, кто зовется мужчиной,

Силою львиной силен,

Сердцем же чист, словно голубь,

Голову сложит свою

За дорогую отчизну,

За изобилье земли.

Нужен мне великодушный,

Сердцу послушный жених,

Чтоб его песне внимали

Добрые дали страны,

Шли к нему люди и звери,

Накрепко веря ему.

Вот какой витязь мне нужен,—

Суженый мой — это ты!

Ты, Ашамез тонкостанный,

Сердцу желанный герой".

Так она сердце раскрыла,

Гордость свою позабыла.

Так Ашамез с Ахумидой

Счастье свое обрели.

СКАЗАНИЕ О НАРТЕ БАТАРАЗЕ

Нарт Химиш

Сильным и храбрым считался Химиш среди нартов, но он сторонился других и всюду любил ездить один. Однажды отправился одинокий всадник на охоту. Долго не было удачи охотнику, но вдруг увидел Химиш издали оленя. Стрелять из лука не было нужды, потому что олень сам несся навстречу охотнику; когда же Химиш натянул тетиву, он заметил маленького человечка, скачущего верхом на зайце. Заячий всадник проскочил между ног Химишева коня и метнулся к оленю. Удивился Химиш: отчего это олень мигом упал замертво? Когда нарт подъехал ближе, маленький человечек, быстро и ловко содрав оленью шкуру, разделывал тушу добычи.

— С удачной охотой! — приветствовал его Хи миш.

— Желаю и тебе удачи! Будь гостем: нежданное угощение слаще всего, — ответил человечек, почти тельно встал и взял коня Химиша.

Спешившись, Химиш сказал:

— Я видел, как ты и олень бежали друг другу на встречу, но я не знаю, отчего пал олень.

— Это моя стрела угодила ему в самое сердце. Я угощу тебя свежим мясом, — сказал заячий всад ник и повел Химиша к себе в гости.

С трудом влез Химиш в маленькое жилище, которое оказалось внутри светлым и просторным. Это было жилище испов. Нарты говаривали о народе испов: "Головы у них маловато, а хвоста многовато". Когда-то это маленькое племя было сильным и славилось своей хитростью. Немало тревог и огорчений доставляли нартам испы, но в последнее время они ослабели, перестали быть опасными и нарты редко о них вспоминали.

Из этого племени и был человечек, пригласивший к себе Химиша. Он знал о силе и храбрости своего гостя и счел великим счастьем принять у себя знаменитого нарта. Яств и сано у него было достаточно, а обычай был таков: если гость вошел в дом — он должен гостить не меньше трех дней и трех ночей.

Химиш остался и на другой день. Хозяин отправился в поход и приказал своей дочери заботиться о госте, чтобы тот не скучал.

Маленькая красавица послушно исполнила наказ отца, да и по душе ей был красивый и почтительный нарт. Недолго они были вместе, но очень приглянулись друг другу.

— Послушай, девушка, — сказал Химиш, — я тебя полюбил, выходи за меня замуж…

Девушка подумала и ответила:

— Хоть и мала я ростом, но любовь в моем сердце велика. Я буду тебе верной женой, только за помни: если ты когда-нибудь, хоть в шутку, попрек нешь меня моим малым ростом и назовешь меня "ра зиней-недоростком", то больше не считай меня своей женой.

Химиш охотно согласился, съездил домой, а воротясь, женился на красавице с дозволения ее обрадованного отца.

Нарт Химиш всюду ездил один, но добывал в походах и на охоте не меньше, чем иные нарты. Он был ловок, удачлив и прямодушен.

Злобный Маруко завидовал Химишу, не любил его. Как-то раз Химиш отправился на охоту и встретился в чаще с Маруко и его родичами. Химиш услышал свист стрел, треск ломавшихся сучьев, лай собак и увидел на поляне юношу, стерегущего коней.

— На кого вы охотитесь? — спросил его Химиш.

— В этом лесу появился небывалой величины ка бан; говорят, он из страны чудовищ; два дня за ним гонятся. Кабан уже двум охотникам распорол жи воты, — ответил Химишу юноша, стерегущий коней.

Вскоре на поляне собрались охотники, чтобы отдохнуть и подкрепиться едой. Они были хмуры и недовольны— столько времени безуспешно гоняться за кабаном!

Приветливо обратился к ним Химиш:

— Добрый день, храбрые нарты! Что вы головы повесили?

— Здравствуй, Химиш! — нехотя отвечал Ма руко. — Хотел бы я видеть, как бы ты на нашем месте держал голову, да, пожалуй, после встречи с кабаном у тебя бы и не осталось головы на плечах.

— Э, — добродушно ответил Химиш, — а может быть, я и управлюсь с вашим страшным кабаном.

Его слова задели за живое Маруко, он быстро поднялся и сказал:

— Идем с нами! Мы станем гнать его с одной стороны, а ты становись напротив, раз ты так уверен в своих силах.

Охотники пошли в глубь леса, а Химиш выбрал место, откуда ему было удобно подстрелить кабана, когда нарты его выгонят.

Вероломный Маруко был уверен в том, что Химиш не справится с кабаном. Встревоженный шумом, кабан спустился с лесного нагорья и оказался неподалеку от Химиша. Охотник пустил в него стрелу. Огромный кабан рухнул на землю так, что в лесу все затрещало. Химиш бросился на него с ножом, схватил его за горло и всадил нож в сердце кабана. Подоспели к месту схватки незадачливые охотники и завистливо глядели на Химиша, который выволок на поляну убитого чернобурого кабана. А Химиш вскочил на коня и уехал, оставив свою добычу.

Обозлился Маруко: "Не можем мы ходить с ним по одной земле!" — и дал клятву отомстить Химишу за то, что он так опозорил его. Маруко решил предательски убить Химиша.

Однажды он позвал его с собой в поход.

Хоть и был Химиш одиноким всадником, но — добрый и доверчивый — согласился на просьбу Маруко, не подозревая злого умысла.

Перед отъездом Маруко и его охотники затеяли пир, а Химиш, зная, что в дорогу нужно захватить побольше пищи, послал юношу к своей жене сказать, чтобы она припасла все, что надо.

— Передай Химишу: скоро будет готово, — ска зала маленькая гуаша посланному. Видя, что она за мешкалась, Химиш снова послал юношу и снова по лучил тот же ответ. И в третий раз пошел торопить маленькую гуашу посланец, а она все говорила:

— Сейчас кончу, сейчас все будет готово, — пусть потерпит!

Наконец Химиш сам пошел к жене и, войдя в жилище, шутливо молвил:

— Что же ты так долго собираешь, моя разиня- недоросток? Эдак мы слишком задержимся.

Хотя маленькая гуаша стояла в сторонке, у очага, но она услышала слова мужа. Она отдала ему припасы и молча ушла в свой покой.

А Химиш вместе с другими нартами отправился в поход.

Маруко и его приспешники, зная, как храбр Химиш, боялись напасть на него открыто и решили предательски убить его.

Много дней и ночей провели всадники в дороге и, перейдя горную цепь, спустились в широкое ущелье. Тут они спешились, стреножили коней и стали отдыхать.

В этом ущелье, по слухам, часто бродили иныжи.

Самый младший из охотников стерег коней и вдруг услышал грозный шум: с горы с грохотом низвергалось семиголовое чудовище. По пути оно вырывало и разбрасывало вековые деревья, сдвигало и отшвыривало скалы.

Охотники мигом вскочили на ноги и обнажили мечи. Когда же одного из них чудовище разорвало на части, Химиш бросился с мечом на великана и после отчаянной схватки отрубил иныжу одну голову. Охотники спокойно следили за единоборством и ждали гибели Химиша: где же ему одолеть такое чудовище?

Но когда Химиш отрубил седьмую голову иныжа, Маруко встревожился и воскликнул:

— Эге, так, пожалуй, он и вправду выйдет из боя победителем! Не надо упускать случая, нанесем ему удар сзади!

Так сказал завистливый и вероломный Маруко и ударил сзади Химиша. Замертво упал Химиш и, падая, взглянул на убийцу.

Ужас объял Маруко от этого предсмертного укоризненного взгляда. Преодолевая страх, он проворчал:

— Пропади он пропадом, этот Химиш, мне его не жалко, а жалко, что меч мой затупился о его по звонки.

Маруко со своими охотниками уехал домой, а тело храброго Химиша расклевали черные вороны.


Детство и юность Батараза

А в это время жена Химиша — маленькая гуаша — родила сына и как только родила, то, даже не покормив его грудью, собралась вернуться в отцовский дом: не могла она простить Химишу того, что он не сдержал данного ей когда-то слова, обозвал ее разиней-недоростком!

Никто еще не знал о горькой участи Химиша. Старики и старухи, обеспокоенные решением гуаши, упрашивали ее хоть раз покормить своим молоком новорожденного, но маленькая гуаша оставалась непреклонной. Гневалась она на своего мужа, но ее материнское сердце болело о сыне, и она сказала нартам:

— Запомните, что мой сын не возьмет ничьей груди. Не поите его ни коровьим, ни овечьим, ни козьим молоком, а поите его ореховым соком. Ореховый сок заменит ему материнское молоко.

Когда нарты вернулись из похода, они стали размышлять о том, как быть им с маленьким сиротою. Одни даже советовали убить его, бросить в море. Но мудрым старикам очень понравился крупный, не по возрасту резвый ребенок.

— Могучий вырастет нарт, — говорили они.

— Он будет так же смел и силен, как Химиш, — сказал старейший из нартов. — Воспитаем его, не говоря ему о гибели отца. Много подвигов и славных дел совершит он, потому назовем его Батаразом — "Много подвигов совершающим".

Так и назвали ребенка и отдали его на воспитание мудрой женщине по имени Ваква. Старухе полюбился красивый и смышленый мальчик и, устремив на него свой проницательный взор, она сказала:

"Много свершит сын Химиша

Нового в старой вселенной.

Все переменно на свете,—

Нарты еще не рождались

В дни, когда мир создавался.

Небо созвездья сплетало,

Юное тело земное

Первой корой покрывалось,

Нынешнее Пятигорье

Кочкой невидной казалось.

Псыж был ручьем неприметным, —

А в существе человека

Сила уже созревала.

Сердце мужчины да будет

Сыну Химиша наследством.

Юноша будет приметлив,

Ловок, приветлив и статен.

Сердце свое от рожденья

Жаждою мщенья наполнит.

Помня о гибели отчей,

Меч свой отточит острее".

Так сказала приемная мать и отвела мальчику подобающее ему место.

Дно его люльки нарядной

Вырезано из самшита,

Шелком расшитым покрыто.

Выточено из ореха

Люльки его изголовье.

Кожи воловьей ремнями

К люльке привязан ребенок.

Вытянувшись, изголовье

Мальчик пробил головою,

Тельце живое напружил —

Лопнув, ремни разорвались.

Выскочил мальчик из люльки

И на полу зарезвился…

Вернулась Ваква от соседей и увидела своего любимого приемыша на полу. Она воскликнула:

"Подрастет он и мужчиной будет вскоре, —

Много горя от него враги увидят…"

Любя своего воспитанника и тревожась о его судьбе, Ваква пошла к мудрому старцу, которому доверяла, и привела его к себе.

Долго смотрел старец на необыкновенного мальчика и сказал:

— Много было на земле богатырей, много сказаний о славных нартах переходят из уст в уста, но этот мальчик превзойдет все виденное и все слышанное. Береги его, и пусть Маруко не знает о необычайном его росте и мужестве, а то не сдобровать Батаразу.

Ваква скрывала от всех необыкновенный разум и недетскую силу своего приемыша.

Батараз стал жить в тайной пещере. Пока он был мал, старая Ваква приходила к нему оберегать его ночью, а дни проводила дома. Время шло. Батараз подрастал, выходил из своей пещеры, бродил по ближнему лесу, стрелял из лука, который ему принесла Ваква.

— Слушай, — сказал он однажды своей прием ной матери, — я научился владеть луком, я сбиваю на лету птицу, попадаю стрелой в бегущую лань. Если бы у меня был конь, я бы уезжал подальше и охотился на зверей.

— Не торопись, сынок, кости твои еще не окрепли, для езды на могучем альпе ты еще не на брался сил, побегай пока, нарт должен быть быстро ногим. Научись догонять зверей, а не только стрелять в них.

И Батараз стал гоняться за горными ланями: быстрый в беге, он без труда догонял лань и хватал ее за заднюю ногу.

Любовно следила за ним старая Ваква. Однажды она сказала Батаразу:

— Видала я, сынок, что ты легко отодвигаешь меньший из камней, лежащих у входа в твою пещеру. Не попробовать ли тебе поднять этот камень и отбро сить в сторону?

Батараз поднял камень одной рукой и отбросил на сто шагов; он хотел поднять и другой камень, побольше, но Ваква его удержала.

Однажды Батараз забавлялся метанием камней. Поднял он лежавший у пещеры большой камень и бросил его так, что при его падении затрещали вековые деревья и загрохотало в ущелье. Старая Ваква в это время как раз подходила к пещере. Увидев, что делает юноша, она сказала:

— Ты хватаешь за ногу бегущую лань, сби ваешь птиц с облаков. Ты зашвырнул камень вели чиной с дом так далеко, что его не видно. Скоро, сынок, ты будешь достоин прекрасного коня.

Как-то Батараз отошел далеко от пещеры и очутился в густом березовом лесу. Березы были очень велики и трава под ними высока и сочна.

Юноша влез на дерево, чтобы оглядеть окрестность, и увидел, как на ближнюю полянку вышел из чащи табун вороных коней.

Когда они приблизились, Батараз прыгнул с дерева, чтобы поймать одного коня, но кони шарахнулись от него и ускакали. Он не стал их преследовать, а просидел всю ночь на дереве, думая, что утром красивые кони придут обратно. Так и случилось: в полдень вороные кони появились на той же самой полянке. Батараз прыгнул с дерева, схватил одного из коней за заднюю ногу и удержал, а остальные ускакали. С трудом Батараз усмирил коня, вскочил на него и долго гонял; но конь не понравился юноше: далеко ему было до настоящего альпа. Батараз позволил ему скакать куда хочет, и конь двинулся но направлению к морю. Батаразу хотелось узнать, где обитает табун, из которого он взял коня.

Долго нес его вороной конь, и, наконец, перед всадником показалось море. Вороной ринулся в воду вместе со своим седоком. Скоро Батараз почувствовал, что конь слабеет и вот-вот пойдет ко дну. Отпустив коня, он поплыл обратно к берегу. Ступив на берег, шел он целую ночь и под утро вернулся в тайную пещеру.

Когда Ваква пришла к своему питомцу, он сказал ей:

— Не пора ли открыть мне, кто мой отец и кто его убийца? Я уж достаточно возмужал, чтобы от платить за отца.

— Ой, сынок, ты еще не так силен, чтобы бо роться с убийцей твоего отца. Не торопись, подожди: придет время — я сама тебе назову имя убийцы.

Видя непреклонность старой Ваквы, Батараз не стал упрямиться. Он рассказал ей о табуне вороных, о том, как поймал одного коня, как отпустил его, потому что он ему не приглянулся.

— Это заморские кони, — сказала Ваква. — Они приходят в наш лес, чтобы попастись. Заморские кони — настоящие альпы. Но для тебя, мой джигит, пригоден только вожак альпов; если он попадется тебе на глаза, — захвати его. Я и аркан тебе при пасла на случай.

Юноша три дня и три ночи просидел в березовом лесу, ожидая чудесных коней, и только на четвертое утро появился заморский табун.

На этот раз среди лошадей Батараз заметил черносмоляного коня удивительной красоты, силы и резвости.

Недолго думая, молодой нарт закинул аркан и поймал красавца-коня. Конь так рванулся, что разорвал аркан и чуть не ускользнул от Батараза, но юноша схватил его за уши и вскочил на него. Целый день безустали объезжал вороного Батараз, но не мог усмирить его. Пытаясь сбросить всадника, конь вдруг рванулся, перелетел через вершину горы и поскакал по ущелью. Это было не лесистое, просторное место, и нарт дал волю коню, — пусть скачет сколько его душе угодно.

Только к вечеру Батараз слез с коня. Укрощенный конь не сдвинулся с места.

— Вот это настоящий альп! — ласково сказал юноша и потрепал по шее своего нового друга. — Что ж, Карапца, теперь поедем домой.

Так Батараз дал имя своему вороному. У пещеры его радостно встретила Ваква.

— Я вижу, сынок, — сказала она, — что ты нашел достойного альпа. Вот взгляни, я приготовила отмен ные доспехи, седло, уздечку и все, что нужно всаднику.

Полюбовался Батараз принесенным снаряжением и только хотел спросить Вакву, как она уже ответила ему:

— Я знаю, о чем ты хочешь спросить меня. Теперь я скажу тебе, кто убил твоего отца, славного нарта Химиша. Убил его вероломный Маруко со своими родичами-приспешниками.

— Я исполню свой долг! — воскликнул Бата раз. — Я отплачу пролившим кровь моего отца. Больше мне нечего делать в лесной пещере. Или я вернусь домой, или ты услышишь обо мне.

Добрая Ваква обняла его, благословила, и Батараз на своем Карапце отправился в дальний путь.

Как Батараз покарал Маруко

Вот он джигитует на горах зубчатых,

В облаках крылатых облаком парит,

Вот, спустись на землю, в чаще темной, древней,

Он крушит деревья грудью скакуна.

Стал Карапца верным другом Батаразу,

Полюбился сразу нарту добрый конь…

Позади осталась славная Харама,

Едут они прямо на берег речной.

Берега Индыла зелены, безмолвны,

Плещут бурно волны в ранней тишине…

На коне въезжает смелый витязь в воду

И пересекает плещущий Индыл.

Выйдя из Индыла, он коня стреножил,

Лег вблизи подножья древнего холма.

А оттуда с вышки смотрит злой Тлебица:

"Это что за птица на моей земле?"

Из ноздрей Тлебицы пар-туман клубится,

Гневается-злится жадный Коротыш.

"Эй, — слуге кричит он: — Поезжай к Индылу,

Дерзкого пришельца привези ко мне,

Не захочет ехать — голову отрубишь,

А не то погубишь голову свою!"

Батараз в ту пору отдыхает, дремлет,

Но сквозь сон он внемлет топоту коня,

Видит: скачет всадник. Батараз встревожен,

Острый меч из ножен быстро достает;

Битва закипает, и гонец Тлебицы

Как трава ложится под его мечом.

А глазам Тлебицы все вокруг открыто,

Опрокинув вышку, спрыгнул Коротыш.

Гневного владыку окружили слуги,

И сказал сердито слугам Коротыш:

"Что там за собака на лугу Тлебицы?

Кто посмел напиться из моей реки?"

Батараз, отъехав, услыхал погоню, —

Яростные кони скачут позади,

Огненные кони жгут степные травы…

Витязь величаво осадил коня;

Всадникам навстречу, поперек дороги,

Встал наездник строгий, боя не страшась.

От ударов нарта некуда деваться:

Двадцать человек он доблестно сразил.

Словно третье море в крае междуморья,

Потекла густая вражеская кровь.

Даже сам Тлебица прочь бежит трусливо,

Но нетерпеливо скачет Батараз,

Настигает в поле недруга лихого,

Закипает снова поединок-бой.

От ударов сильных сталь мечей тупится,

Кони свирепеют, на дыбы встают.

Спешились тут оба — витязь и Тлебица…

Начался жестокий рукопашный бой.

И земля покрылась рытвинами, рвами,

Загудело поле под ногами их.

Весь в крови Тлебица; Батараз изранен,

Но из рук Тлебицы выбивает меч,

С плеч врага кольчугу рваную сдирает,

В ближний ров бросает дерзкого врага,

Уж над головою поднял меч узорный,

Но злодей покорно говорит ему:

"Слушай, нарт великий, я прошу пощады,

Я молю: не надо убивать меня.

Разглашу я всюду, что ты нарт из нартов,

Все чего ни спросишь — подарю тебе.

Хочешь, будешь гостем на пиру богатом,

Лучшего коня ты у меня возьмешь…"

Батараз сурово слушает моленья,

На его колене острый меч лежит.

И дрожит от страха Коротыш-Тлебица,

И Тлебице молвит слово Батараз:

"Видишь Гору Счастья, видишь Ошхомахо?

Не дрожи от страха, я клянусь горой:

Я тебя вовеки другом звать не буду,

Сеял ты повсюду горе и беду,

Кинь свое коварство, лисье лицемерье,

Я тебе не верю, верить не могу.

Встань и убирайся тотчас во-свояси

И не попадайся больше на глаза.

Если же еще ты совершишь злодейство,

То уж не надейся, — я не пощажу".

…На коня Тлебица сел, покрыт позором,

И во весь опор он поскакал домой.

Батараз обратно мчится ураганом,

Поднял пред курганом на дыбы коня,

Джигитуя смело, въехал на вершину,

Оглядел долину, увидал вдали:

Словно туч ненастных грозная громада —

Недругов отряды движутся к нему.

То созвал Маруко войско для похода,

Нарты злого рода двинулись за ним.

Скакуну Карапце поскакать охота,

Удила грызет он да копытом бьет,

Меч висящий слева лезет сам из ножен:

"Больше невозможно ждать", — он говорит…

Батараз в сраженье силу злую губит,

Сотнями он рубит недругов своих,

И никто не знает, что это за витязь…

"Злитесь, мол, не злитесь, раз напали — бьет".

Стали ворожить тут старые вещуньи:

Кто же слуг Маруко в битве победил?

Лишь одна колдунья, да и то не сразу,

Нарта Батараза опознала в нем.

"Будто из железа выкован наездник,

Хороша осанка и удар хорош,

Узнаю в нем сына смелого Химища,

Весь в отца он вышел, да сильней его.

Одолеть такого силой не придется,

Вижу, остается способ лишь один".

"Что же делать? — молвят ей Маруко слуги, —

Знать, его кольчуги не пробить ничем?"

Узкими плечами повела горбунья,

Лысая колдунья отвечала так:

"Нужно выйти в битву первому отряду,

По второму ряду выставьте детей,

Пусть грудных младенцев матери подымут;

Как ворвется в гущу войска Батараз,

В стороны скорее все вы разбегитесь,

Как увидит витязь женщин и детей —

Жалостливый сердцем, слабых бить не будет, —

Стало быть, избудет наша рать беду".

Так сказав, исчезла старая колдунья.

Те, кто похрабрее, стали впереди,

А за ними старцы, женщины и дети.

Словно буйный ветер мчится Батараз,

Дав Карапце волю, налетел на войско.

Мигом расступился рати первый ряд, —

Женщины и дети перед Батаразом.

Закричали разом матери ему:

"Ты ведь не чужой нам, — нартского ты рода,

Пусть же дольше года тянется твой день,

Мы тебе желаем доброго здоровья,

Не плати же кровью за отцову кровь.

Лучше ты назначишь нам любую цену,

Всё отца в замену мы тебе дадим!"

"Хорошо! — ответил юноша им внятно, —

Яловых ягнят мне дайте сто голов,

Чистой серой шерсти, да еще прибавьте

Светлосероватых восемьсот ягнят.

Я хочу, чтоб двери были из самшита,

Золотом обита ось арбы была,

Лестница до неба чтобы доставала.

С комариным салом чашу дайте мне

И воды студеной принесите в сите,

А еще сожгите на кургане шелк

И в отцову обувь положите пепел,

Вот чего желаю нынче я от вас".

Всадники Маруко ужасом объяты:

Вот она расплата за Маруко грех.

Но подумал витязь: "Эти слишком юны,

Не они убили моего отца…"

И поехал дальше по холмам и склонам,

По лугам зеленым да крутым горам.

Вот он очутился в поле, что от века

Барсовым зовется. В поле Батараз

Встретился с Маруко; он ему неведом,

Называет дедом юный нарт врага.

"Дед, откуда едешь?" — скромно вопрошает.

"Еду я из кузни Тлепша, молодец,

Я Химиша-нарта поразил когда-то,

С той поры щербатым стал мой мечь стальной,

Тлепш его мне снова отточил отменно,

Будет неизменно мне служить мой меч".

Сердце Батараза застучало чаще:

"Покажи блестящий меч мне поскорей".

Протянул Маруко острием оружье, —

Умный конь отпрянул в сторону, заржал.

Обернул Маруко меч свой рукояткой, —

Быстрой ловкой хваткой отнял витязь меч.

"Меч твой отнимаю у тебя, хоть стар ты,

Я Химиша-нарта оскорбленный сын,

Справедливый мститель за отцову гибель;

Коль ты храбр — попробуй отними свой меч,

Коль ты храбр — попробуй поборись со мною!" —

Гневно восклицает юный Батараз.

По полю погнал он недруга-Маруко,

По речным излукам, по полям, лугам.

Мчался нарт Маруко по степи полынной,

А на белоглинной горке приустал.

Еле-еле едет на большом просторе;

Широка, как море, перед ним лежит

Мертвая пустыня под горячим солнцем;

Меч блеснул на солнце — близок Батараз.

Без меча Маруко пикою дерется,

Вся земля трясется: Батараз — как гром.

Пику витязь выбил из руки злодея,

Но быстрее ветра ускакал злодей.

Доскакал Маруко до конца пустыни:

Вот где встретит ныне, вероломный, смерть.

Наземь он повергнут яростным ударом;

Батараз недаром в сердце гнев таил,

Отомстил убийце он за смерть Химиша,

И утихла ярость в сердце у него.


Как Батараз освободил Насрена, прикованного к вершине горы

Был Насрен разумным, доблестным тхамадой,

Был в беде оградой, на пиру — душой,

Нарт неукротимый и непобедимый,

Только нелюбимый недругом одним.

Богоравный Пако с витязем не ладил,

Ненавидел Пако нартов с давних пор,

Возложил на нартов он проклятья бремя,

Наступило время скорби для людей:

Насылает Пако на страну их грозы,

Гнет дубы, как лозы, рушит их дома,

Поднимает волны моря выше неба,

Всех лишает хлеба, проса, ячменя,

Заливает землю непрестанным ливнем,

Сушит суховеем нартские поля.

И взывают к Пако нарты удрученно:

"Властью облеченный, что ты мучишь нас?

Не даешь покоя от мороза, зноя,

Зло-несчастье сеешь на родной земле".

Как услышал Пако речи возмущенья,

Предал разрушенью нартов очаги,

Он задул повсюду животворный пламень,

Дочиста он выгреб даже угольки.

Без огня остались нарты-горемыки,

Говорят Насрену: "Что же делать нам?

Призови, тхамада, дерзкого к ответу,

Без огня, без света нас погибель ждет".

"Не тревожьтесь, — молвил им Длиннобородый,

Я огонь у злого Пако отберу".

Тотчас золотую он надел кольчугу,

Затянул подпругу и помчался вскачь.

Вот уже подъехал витязь к Ошхомахо

И глядит без страха на подъем горы.

Загремел с вершины грозный гром, — не голос,

Будто раскололось небо наверху:

Кличет Пако: "Эй ты, малая букашка,

Если не уедешь, я тебя сгублю!"

Отвечает снизу витязь благородный:

"Эй ты, богоравный, говорят, ты добр!

Для чего же отнял ты огонь у нартов,

Мы — земные люди — гибнем без огня?"

"Уходи отсюда, витязь неразумный,

Головы бездумной я не пощажу!

Обо мне вы, нарты жалкие, забыли,

Обделили бога на земном пиру:

На столах треногих в праздник Урожая

Чашу поднимая, пьете без меня;

Соберете просо в изобильном поле,—

Не даете доли богу своему.

С битвы вы идете ратью величавой,

А со мною славой делится ли кто?

Вы на Гору Счастья ищете дорогу,

Верно, против бога жаждете восстать?

Понесешь сегодня кару, непокорный, —

На вершине горной закую тебя,

На горе высокой будешь одиноко

Жить до самой смерти пленником моим".

Он железной цепью обвязал Насрена,

К Ошхомахо крепко приковал его.

Был орел у Пако, хищник кровожадный,

Он его, злорадный, выпустил теперь.

Мощных крыл орлиных не вместить ущелью.

Черною метелью носится орел.

Налетает хищник на тхамаду нартов,

Разрывает клювом грудь богатыря,

Пьет он кровь из сердца гордого Насрена,

Печень его клювом яростно клюет.

…Протекают реки и моря по свету,

Для Насрена ж нету капельки воды,

Под горою плещут родники, бушуя, —

Горстку б небольшую пленнику испить!..

Мучит его жажда, там на Ошхомахо,

Ледяной рубахой плотно он покрыт.

Тяжкое железо давит ноги, руки, —

Стоны горькой муки исторгает он.

Далеко разносит ветер эти стоны, —

И сердца у нартов ноют и болят.

* * *

Собрались на Хасу нарты без тхамады:

Порешить им надо, как спаети его.

Вспоминают нарты подвиги былые,

Годы молодые, силу прошлых лет…

Тут Имыс, Арыкшу, пламенный Сосруко,

Как им быть с невзгодой, с недругом как быть?

Думают-гадают, — Пако их пугает,

Страшен грозный Пако и непобедим.

И решили нарты: будет дочь тхамады

Для того наградой, кто спасет отца,

А при ней приданым — лучшие доспехи.

Ждут утехи, радость витязя того,

Только бы он взялся вызволить Насрена,

Только бы пустился в этот страшный путь.

Ни один не едет, — стыд и срам невесте…

"Едемте все вместе!" — нарты говорят.

Едут-скачут нарты по горам и долам,

Видят: Ошхомахо инеем блестит,

На вершине снежной мучится тхамада:

Тяжкая преграда, — нет к нему тропы.

Пако видит нартов, слуг он созывает,

В долы отправляет с ледяных вершин.

Вот спустились слуги, вот уж недалеко,

И парит высоко впереди орел.

Загудели вихри в долах и ущелье,

Замело метелью камни и траву.

Небеса закрыты стаею орлиной,

Крылья над долиной застят свет дневной,

Словно поздней ночью наступила темень,

Прямо в темя нартов хищники клюют.

Ничего не видно, — погибают нарты,

Гибнет нарт Пануко, — рвет его орел.

Ничего не видно, — смелый Бадыноко

В темноте глубокой потерял коня.

…Собрались все вместе те, что уцелели.

Кровь течет в ущелье, — это нартов кровь!

Едут нарты тихо, головы понуря,

Разразилась буря над родной землей.

"Нет огня у нартов, — Пако отнял пламя,

Нет у нас тхамады, — гибнет он в цепях.

Что же делать, нарты, где искать спасенья?

Не смогли вернуть мы очагам огня,

Не смогли спасти мы мудрого Насрена.

Что же делать, нарты? Как мы будем жить?"

И тогда воскликнул Батараз бесстрашный:

"Наш огонь-отраду я добуду вновь.

Я даю вам слово: будет с нами снова

Мудрый наш тхамада, я его спасу".

Оседлав Карапцу, в воинской одежде,

Как бывало прежде, едет Батараз.

Вот и Ошхомахо. Встал он у подножья:

"Эй ты, званье божье осрамивший, бог!

Что ты там в ущелье прячешься трусливо?

Спрятаться не диво, — выходи на бой!

Отнял ты у нартов их огонь-отраду,

Нартского тхамаду в цепи заковал;

Я посланец нартов, я их избавитель,

От тебя, губитель, я спасу людей.

Если ты не трусишь, сделай, что скажу я:

Пусть слетит с вершины жадный твой орел".

Потемнело небо, черный мрак сгустился, —

То орел спустился с горной высоты.

Как взмахнет крылами — все вокруг темнеет.

Даже конь робеет… "Эх, Карапца-конь,

Что с тобой случилось? Крыльев испугался?

Или не встречался посильнее враг?

Мало ли печали мы с тобой видали?

Разве эти вихри новость для тебя?"

Трижды бьет Карапцу плеткой ременной,

А в орла каленой целится стрелой.

В этот миг сползает к ним с вершины горной

Голоднее волка чудище-дракон,

А орел крылами бурю нагоняет,

Ноги подгибает утомленный конь.

"Что же ты, Карапца, ты совсем напуган,

Был мне верным другом, ныне трусом стал?"

Снова хлещет плетью Батараз Карапцу,

Тот рванулся с храпом и — под небеса.

Начался с орлом тут грозный поединок,

А потом на льдинах горных длился бой.

От орлиных крыльев мрак над битвой дикой,

Но пронзает пикой Батараз крыло,

И — светло вдруг стало, как окно раскрылось,

Солнце заструилось сквозь крыло орла.

Засияло солнце скалам и долинам,

Клекотом орлиным огласилась высь,

И вонзает снова храбрый витязь пику,

Горного владыку побеждает нарт.

Он несет на пике хищника к подножью,

Отсекает птице голову мечом.

Слышит, слышит Пако крик орла предсмертный,

И телохранитель Смерти слышит крик.

К витязю спустился тот телохранитель,

И в жестокой битве наземь пал, сражен.

Смерть сама вступает в битву с человеком,

Но живого нарта не пугает Смерть:

Предал Смерть он смерти, — изрубил старуху,

Застонала глухо и упала Смерть.

Покачнулись горы от ее паденья,

Птица черной тенью пронеслась над ней.

Много дел великих нарт в тот день свершает:

Вот ползет, ломает все в пути дракон;

На ходу дракону голову снимает

Батараз бесстрашный блещущим мечом.

Мчится на Карапце Батараз к вершине, —

Пако покидает в ужасе свой край.

Подлетает витязь к скованному нарту,

Разбивает цепи пикою своей,

Цепи разбивает, и освобождает

Мудрого Насрена, и везет домой.

В этот день у нартов очаги пылали,

Нарты пировали, весело шумя,

Резали баранов, пастухов кормили,

С ними сано пили: были все равны.

В этот день открыли нарты санопитье:

Вот они — смотрите — нарты на конях!

В шуратлэс играют, распевают песни, —

Не было чудесней праздника вовек.

Пламенный Сосруко ценную кольчугу

Батаразу-другу дарит с плеч своих,

Нарты прославляют, хвалят Батараза,

С дальних гор на праздник пастухи пришли.

Старенькая Ваква увидала сына:

"Я ль не исполина вырастила вам!"

Батаразу чашу первую вручают,

Радостно венчают славой храбреца,

Много добрых здравиц нарты произносят,

Выпить сано просят, говорят ему:

"Батараз любимый, нарт непобедимый,

Ты вернул нам душу — возвратил огонь,

Вызволил Насрена из цепей железных,

Ты наш избавитель, ты наш первый друг".

Благодарно выпил чашу сано витязь

И сказал: "Да будет вечным наш огонь!"

Длится санопитье и кипит веселье

Сорок дней и сорок радостных ночей.

Слышат конский топот дальные пределы,

В поле свищут стрелы, попадают в цель.

Вниз пускают нарты с древнего кургана

И кидают кверху колесо Жан-Шерх,

Называют нартом нартов Батараза,

Называют лучшим мужем из мужей.

Как Батараз привез нарта Уазырмеса домой

Когда Батараз был еще юношей, в Стране Нартов жил мудрый старый нарт Уазырмес. У Уазырмеса была дочь красавица, которая полюбилась Батаразу. И Уазырмес непрочь был иметь зятем такого храбреца, как Батараз.

Одноглазые великаны, жившие за горными цепями, похитили однажды ночью Уазырмеса и увели с собой в горы. Погоня вернулась ни с чем.

В это время Батараз женился на дочери Уазырмеса. Шумно праздновалась свадьба Батараза: нарты пировали, плясали и джигитовали. Но молодая жена Батараза, добрая и приветливая, была молчалива и печальна.

— Что с тобой? — спросил ее Батараз. — О чем ты печалишься?

— Ты бы и сам мог догадаться о причине моей печали, — отвечала молодая жена. — Как мне не то сковать, когда любимый отец мой в плену у одногла зых. Если хочешь видеть меня радостной, — поезжай, вызволи отца моего Уазырмеса!

Молча вышел Батараз и отправился за советом к своей приемной матери Вакве.

— Трудное дело, — сказала Ваква. — Далеко, за горными цепями, живут иныжи, похитившие Уазырмеса. На своем коне тебе туда не добраться. Через эти горы перенесет тебя только конь самого Уазырмеса, но он от тоски по хозяину скрылся в пе щеру и выходит оттуда лишь по ночам; даже солнце не видит этого коня.

"Ладно…" — подумал Батараз и, взвалив на плечо седло коня Уазырмеса и заткнув за пояс уздечку, пошел искать пещеру, в которой скрывался конь. Заметив дикую тропу, витязь долго шел по ней, не сворачивая с пути. Наконец он увидел пещеру, но не зашел в нее, а влез неподалеку на высокое ветвистое дерево и стал ждать ночи. Ровно в полночь выбежал из пещеры статный конь и направился к озеру, и в то мгновенье, когда он пробегал под деревом, Батараз спрыгнул прямо на коня. Как ни противился, ни упирался конь, Батараз обуздал его, оседлал и пустился в путь.

Страна иныжей находилась за семью горами. Преодолев шесть горных цепей, Батараз въехал в широкую долину, где встретил дряхлого старика-табунщика. Когда старик увидел коня, на котором ехал Батараз, он горько заплакал, а конь двинулся к нему и припал головой к его плечу.

"Неужели это хозяин коня — Уазырмес? — подумал витязь; очень дряхлым и изможденным показался ему старик. — Уазырмес был не таким, когда жил в Стране Нартов!"

— О чем ты плачешь, дед? — спросил Батараз.

— Мой верный конь под тобой, юноша. Немало мы с ним совершили славных дел. Увидел я его, вспомнил свою родину, близких своих, и тяжко мне стало.

— Так, значит, ты и есть Уазырмес? В поисках тебя я пересек горные цепи. Утешься, я отвезу тебя домой.

— Эх, добрый витязь, — возразил Уазырмес, — одноглазые загубят тебя, они так сильны, что никто их не может одолеть, — если мы убежим, они тотчас нагонят нас.

— Посмотрим, кто кого одолеет, я и не соби раюсь убегать от них, — я хочу открыто сразиться с ними и отплатить им за все твои страданья. Не печалься, а скажи лучше: как мне добраться до них.

— Пересеки еще одну горную цепь, а за нею большую долину, — там ты увидишь высокую башню одноглазых, — ответил Уазырмес, дивясь храбрости всадника и не веря в свое спасение.

— Продолжай пасти лошадей, а я скоро вернусь к тебе, — бодро сказал Батараз и поехал по пути, указанному Уазырмесом. Он пересек еще одну гор ную цепь, очутился в широкой зеленой долине и, обнажив меч и отпустив поводья, в раздумье напра вился к башне. У входа в башню Батараз увидел спя щее семиголовое чудовище и рядом девушку, отго нявшую от него мух. Батараз замахнулся мечом на семиголового великана, но девушка встала между ве ликаном и витязем. Батараз опустил меч, — он не мог ударить женщину.

— Храбрый пришелец! — молвила девушка, — своим мечом ты не можешь сразить иныжа, — вот висит его меч, возьми и убей семиголового.

Батараз взял тяжелый меч и одним взмахом отсек чудовищу шесть голов.

Великан проснулся и сказал:

— Ну, что же, ударь еще раз.

— Один мой удар равен многим, — отвечал ему витязь.

— Эх ты, храбрый нарт, напал на спящего. Ты бы разбудил меня, тогда и рубил бы мечом.

— Я никогда не нападал на спящего, — сказал Батараз, — но вы, племя одноглазых, так жестоки и коварны, что я решил ответить коварством на ко варство. А предсмертную просьбу твою я исполню. — И нарт ударил мечом по седьмой голове чудовища, но седьмая голова осталась целой, а шесть голов вдруг от росли снова.

С громким ревом иныж набросился на витязя, и между ними началась жестокая схватка. Звон двух мечей, подобно раскатам грома, раздавался в долине; искры от ударов, подобно грозовым молниям, освещали ее. В страхе девушка следила за поединком. Наконец меч иныжа разлетелся на куски от ударов нарта. Юноша, как охапку сена, отбросил врага в сторону и занес над упавшим острый нож. Он вонзил его в сердце иныжа, и семиголовый испустил дух.

Батараз посадил девушку на коня и поскакал. Вернувшиеся из похода одноглазые не решились погнаться за храбрым победителем чудовища.

— Откуда ты родом? — спросил в дороге Бата раз спасенную им пленницу.

Девушка рассказала:

— Моя семья жила мирно на берегу моря, но одноглазые убили моих родителей и унесли меня. Много девушек погубили свирепые иныжи, а тот, ко торого ты убил, оставил меня в живых, чтобы я от гоняла мух от его семи голов.

Вскоре они встретили Уазырмеса. Старец сел на коня, и всадники поехали в Страну Нартов. Дорогой Батараз спросил Уазырмеса:

— Что бы ты сделал, если бы твоя дочь вышла замуж без твоего согласия?

— Я отнял бы ее у мужа и выдал бы за храб рейшего из храбрых, совершившего то, чего до сих пор никто не мог совершить, — ответил Уазырмес.

Батараз промолчал и подумал: "Наверное теперь Уазырмес не будет гневаться на то, что я женился на его дочери".

Когда они приехали во владения нартов, свадебный пир стал еще веселее, еще шумнее. А в честь возвращения Уазырмеса нарты устроили санопитие, продолжавшееся много дней и много ночей.



Как Батараз убил дракона

Однажды один из нартов высватал невесту из дальних, чужих краев. Старшие нарты знали, что дорога в этот край опасна, и желали, чтобы сватов, отправлявшихся за красавицей, сопровождал прославленный Батараз, но не решились позвать его: не со всеми нартами Батараз был в дружбе.

Благополучно добравшись, отпировав, сколько положено, посланные усадили в повозку невесту и пустились в обратный путь. После трех дней и трех ночей они сделали привал в широкой долине, которая вся поросла высокой густой травой. Среди долины текла широкая бурная река. Отдохнув, всадники сели на коней, но вдруг заметили: туман не туман, а что-то странное реяло и клубилось в воздухе. Высланные вперед всадники увидели на реке диковинное зрелище: огромное чудовище заполнило все русло реки, втягивало в себя воду, а потом изрыгало ее, и брызжущие струи воды казались туманом. Чудовище обдало своим дыханьем и струями воды всадников, и они свалились с конями на землю.

В это время к ним подползла черная змея и сказала человеческим голосом:

— Если вы, нарты, не отдадите в жертву Дра кону вашу красавицу-невесту, то погибнете в этой долине. Отдадите, — поезжайте свободно.

Вскочили всадники и, приехав к своим, рассказали о виденном и слышанном. Нарты испугались — не одолеть им чудовища, и решили так: чем всем погибать, пусть лучше достанется чудовищу одна невеста.

Свадебный обоз без невесты вернулся в Страну Нартов. Старики-нарты, сокрушаясь, что их род покрыт позором, отправились к мужественному Батаразу с мольбой — выручить девушку.

— Те, кто опозорили нартское племя, сами дол жны смыть пятно бесчестья! — сурово ответил Бата раз. — Многие из вас похваляются своей силой и храбростью, пусть они и едут, а мне некогда, — я должен итти в поход.

Опечалились старики, а Батараз отправился в поход, долго скакал на своем верном Карапце и приехал в край междуморья, в богатую, цветущую землю.

Среди могучих трав, чудесных цветов и плодов бродило множество зверей, но не было видно ни одного человека. И только через три дня и три ночи, поднявшись на курган, схожий с высокой бараньей шапкой, Батараз встретил пастушонка со стадом коз.

— Здравствуй, мальчик, неужто кроме тебя здесь больше никого нет?

— Здравствуй, путник! — поклонился пастушо нок. — Для этих мест народу хватит, а вот тебя зачем сюда принесло? На гибель свою ты сюда явился.

— Я никому не делаю зла, почему же я по гибну? — удивился Батараз. — Скажи, если я поеду дальше, кого я встречу?

— Если ударишь плетью своего коня, — встре тишь кого надо.

Послушался Батараз пастушонка, ударил коня и вскоре прискакал к ветхой, покрытой соломой хижине.

Навстречу ему вышла старуха.

— Матушка, — спросил Батараз, — почему так тихо и безлюдно в ваших краях?

— Не так здесь тихо и безлюдно, как тебе ка жется, сынок, — усмехнулась старуха. — Много таких, как ты, приезжало сюда и не возвращалось обратно. Кто бы ни являлся за нашей красавицей, живущей в башне-крепости, — не мог выполнить ее условий, не мог и победить ее страну. И завтра ожидается пиршество: приехал какой-то чужеземец, будет со стязаться со стражей красавицы.

— А где теперь этот чужеземец?

— Да где же, как не у меня, — сказала ста руха и позвала Батараза в свою хижину.

Тут Батараз встретился с другим приезжим, который в отчаянии поведал ему:

— Я знаю, мне не одолеть стражу красавицы, но сердце мое так пленено ею, что я не могу вернуться без нее, — лучше я здесь сложу свою голову.

— Слушай, — ответил ему Батараз, — меня никто не видел: я переоденусь в твою одежду и буду биться вместо тебя.

Чужеземец согласился, и на другой день они оба пошли на большое поле, где должно было происходить состязание. Глашатай объявил начало состязаний. Бегун со стороны стражи красавицы и Батараз, спешившись в условленном месте, побежали. Уже к полудню Батараз, обогнав бегуна и добежав до назначенного места, вернулся обратно, а тот вернулся только через три дня и три ночи и, обессиленный, упал перед самой башней красавицы. Потом Батараз должен был померяться силами с борцом-силачом, поднять и закинуть огромный камень. Силач-борец оттолкнул камень всего на несколько шагов, а Батараз подошел к высокой скале и так толкнул ее, что скала со свистом пронеслась над башней и, свалившись в ущелье, раскололась на мелкие куски.

Перепуганный силач, охраняющий красавицу, попробовал было сразиться с Батаразом, но был подброшен им так высоко, что показался маленькой пичужкой, а упав, разбился насмерть.

Наступило состязание в стрельбе из лука. Мишенью были семь яиц, поставленных в ряд на гребне скалы. Батараз сбил все семь яиц семью стрелами, а стрелы другого стрелка даже и не долетели до мишени.

Красавица видела состязание, досадно было ей, что ее стража так осрамилась, но она радовалась, что, наконец, нашелся достойный ее витязь.

Батараз снова переоделся в свою одежду, а чужеземец, ради которого он победил во всех состязаниях, стал женихом своей возлюбленной.

Когда Батараз возвратился в Страну Нартов, он встретил арбу, на которой сидели и плакали три девушки, а погонщик волов печально пел заунывную песню-причитание.

— Почему они плачут? — спросил Батараз.

— Отвечу я тебе или не отвечу, — сказал по гонщик волов, — дела не поправишь, но раз ты спра шиваешь, скажу тебе. Река, дававшая нартам влагу, река — источник нашего изобилия, душа наших вла дений — не течет больше в нашу сторону, потому что страшное чудовище, полонившее нашу красавицу, загородило речное русло. Мы каждый день приносим чудовищу по три девушки в жертву, но ничто не помо гает. У нас уже и девушек не осталось, вот послед ние, которых я везу ему. Потому-то я и пою свою унылую песню.

— Поверни-ка, друг, свою арбу обратно, отвези девушек домой, а я уж что-нибудь придумаю, — про молвил Батараз.

Арба повернула обратно, а Батараз поскакал в нартское селенье, страдавшее от безводья. Он приказал жителям, наполнить сто арб снопами терновника и отвезти их в ущелье, где, запрудив реку, лежало чудовище, а сам храбрый витязь на своем верном Карапце поскакал на вершину горы. Чудовище вбирало в себя речную воду и извергало струи, которые окутывали все вокруг, подобно туману. Батараз, стоя на вершине горы, выждал, когда вода рассеялась, и пустил в чудовище две стрелы. Одна стрела пронзила глаз и ушла в землю, а другая застряла в другом глазу дракона. Ослепленное чудовище неистовствовало, било хвостом, и от дыхания его вихри и водопады не давали нартам подойти к нему. Тогда нарты стали бросать снопы терновника в его пасть, а Батараз приблизился и отсек голову дракону.

Всех плененных девушек освободили, река вновь стала источником изобилия, и снова нарты благословляли своего защитника.

Как Батараз был на санопитии

Однажды нарты устроили одно из самых праздничных санопитий. Съехались Сосруко, Бадыноко, Ашамез и другие прославленные нарты. Был на санопитии и Батараз. Батараз приехал не на своем любимом Карапце, а на мирной, хоть и резвой кобылице из заморского табуна.

Спешившись у кунацкой, где происходило пиршество, нарт привязал свою кобылицу к арбе, стоявшей во дворе.

Пированье затянулось далеко за полночь, ближние гости разошлись по домам, а дальние, и среди них Батараз, остались ночевать в гостях.

Рано утром один из гостей, выйдя во двор, увидел прекрасную Батаразову кобылицу и рядом с ней молоденького, стройного, только что родившегося жеребенка. Юноша взял жеребенка, отнес его в конюшню, а потом на пиру оповестил собравшихся:

— Нарты! Сегодня наша старая арба принесла жеребенка.

— Чудеса! — удивились нарты. А Батараз, выйдя во двор, понял, что ожеребилась его кобы лица, а жеребенка кто-то унес.

Нарты, конечно, знали, что жеребенка принесла кобылица Батараза, но решили испытать его догадливость и, если он не догадается, взять себе приплод заморской кобылицы.

— Куда ты дел моего жеребенка? — спросил Батараз у юноши.

— Откуда ему знать, где жеребенок? — возра зили нарты, и сколько Батараз ни уговаривал их от дать ему его добро, ничего знать не хотели. Тогда Ба тараз подумал: "Хорошо, я заставлю вас своими руками сломать построенное вами".

Посидев немного с пирующими, Батараз сказал:

— Не станем спорить, нарты, а созовем разных животных. Для них и я и вы — равны, пусть они и решат, кому принадлежит жеребенок.

Сказано — сделано. Через три дня и три ночи на санопитие явились разные животные. Кого тут только не было, одного ежа нехватало! Послали за ежом собаку, и скоро она притащила на шее колючего зверька.

— Что же ты сразу не пришел на зов? — спро сили его.

— Если бы вы знали, что я делал, то не удив лялись бы, — пропыхтел еж.

— Наверное у тебя было важное дело, пустя ками ты заниматься не станешь, — засмеялись нарты.

А еж и говорит:

— Я сразу пошел по вашему зову, но дорогой увидел, что пожар охватил горную цепь, и я задер жался: взял охапку сухого сена и затушил им пожар.

— Может ли это быть? — возразили ему нарты, — сухим сеном пожара не затушишь, да еще в такую жару.

— Если ваша старая арба может принести же ребенка, то и сухое сено может затушить любой по жар, — ответил им еж, и все животные засмеялись: до чего же хитер колючий!

Смущенным нартам пришлось возвратить Батаразу спрятанного жеребенка.

Батараз и сын Дамизепша

Когда Батараз был уже в зрелых годах, горе посетило его дом: умерла его красавица-жена, дочь спасенного им некогда Уазырмеса. Тяжела была ему утрата любимой, но он перенес свое горе со стойкостью настоящего нарта.

Однажды, желая немного позабыться, отправился нарт на охоту.

Дорогой он нагнал статного, отлично снаряженного всадника, который хотя и был моложе Батараза, но не поклонился ему, как приличествовало, и даже не ответил на приветствие. Нарт удивился, но не обиделся и спокойно поехал рядом с неучтивым всадником.

— А знаешь, молодой мой спутник, — задумчиво обратился к всаднику Батараз, — спесь — не гордость, а гордость — не мужество.

Всадник рассердился и выхватил меч. Батаразу и в голову не приходило сражаться с ним, но ничего не поделаешь, пришлось защищаться. Недолго они бились: Батараз ловким и сильным ударом поверг противника.

— Ого! — вскрикнул падающий всадник, — такой удар впору самому Батаразу.

Удивился Батараз, услыхав свое имя, и так как он вовсе не собирался убивать вспылившего молодого человека, бережно уложил его на землю. Но сильный удар Батараза оказался смертельным, и раненый, к глубокому огорчению нарта, уже умирал.

— Я и есть Батараз, почему ты назвал мое имя? — спросил Батараз умирающего.

— Перекати-поле слышит мое последнее слово: пусть же степная трава или птица будут вестниками моей гибели! — прошептал раненый. — Да исполнит мою просьбу бог ветров. Жаль, что так вышло, — я думал сделать тебе добро, а привелось нам стать врагами.

С этими словами юноша испустил последний вздох, и опечаленный Батараз предал земле его недавно горячее тело.

Глубоко запали в душу Батараза предсмертные слова юноши, и он решил во что бы то ни стало узнать, какое добро хотел юноша ему сделать.

Погибший всадник был сыном мужественного витязя Дамизепша, живущего у Хазаса-моря. Юношу звали Куаидант, и была у него красавица сестра, с такой белой и прозрачной кожей, что когда она пила, было видно, как вода переливается в ее горле.

В скитаниях Батараз пытался угадать смысл сказанного ему Куаидантом, но так и возвратился домой, ничего не узнав. А слова погибшего ни днем, ни ночью не давали ему покоя. И вскоре оседлал он своего верного Карапцу, надел доспехи и твердо решил не возвращаться домой до тех пор, пока не узнает тайны. В пути его нагнали нарты; среди них были Сосруко, Бадыноко, Щауей. Они отправлялись на охоту, — пришлось и Батаразу поехать вместе с ними.

Четыре недели ехали они по горам и долам и приехали на большую поляну, над которой нависла скала с пещерой внутри.

— Устроим здесь привал, — сказал Сосруко.

— Нет, на этой поляне паслись стада наших отцов, — возразил Батараз. Нарты послушались и по ехали дальше.

— Остановимся здесь, — предложил Бадыноко, осаживая коня у реки.

— Нет, — сказал Батараз, — сюда приходили на водопой табуны наших отцов. Остановиться здесь — все равно, что остановиться у порога своего дома.

Нарты опять послушались Батараза. После долгого пути приехали к морю, переплыли море и ехали еще семь дней и семь ночей. На восьмой день они увидели у дороги огромное ветвистое дерево, под которым могло бы уместиться сто всадников. Земля вокруг дерева была покрыта густой свежей травой, а невдалеке струился студеный чистый родник.

— Хорошее место для привала: и трава для ко ней есть, и тень под ветвями дерева, и вода для питья, — решительно проговорил Сосруко.

— Разве вы не знаете, — возразил Батараз, — что здесь было ночное пастбище для табунов наших отцов?

Но нартам надоели его возражения, они твердо решили остаться здесь.

— Оставайтесь, — сказал Батараз, — а я поеду дальше и не остановлю коня, пока не достигну желанного.

И Батараз так ударил Карапцу, что пламя, вылетевшее из ноздрей коня, опалило траву по краям дороги.

А нарты, отдохнув, повернули коней обратно.

Долго ехал одинокий Батараз и приехал в безводную, сухую пустыню.

Тут ему встретился маленький всадник. Храбрый нарт спросил его:

— Не знаешь ли ты, где мне найти сына Дамизепша, Куаиданта?

— А зачем он тебе? — спросил Батараза маленький всадник.

— Он нужен мне, я нужен ему, — ответил Батараз.

— А, верно он хочет женить тебя на своей сестре-красавице! — сказал маленький всадник и тронул коня, но Батараз остановил его:

— Сестры его я в глаза не видал: скажи мне, где живет Куаидант, если знаешь.

— Вот чудной! — усмехнулся встречный. — Кто же не знает, где он живет? Поезжай дальше, увидишь большой курган, остановись на нем.

Поблагодарив, Батараз ударил Карапцу плеткой, и конь одним прыжком доставил его на курган.

Тут нарт стреножил коня и прилег на сухую землю. Скоро необычно густой туман окутал все вокруг и мрак заволок землю, словно наступила долгая ночь. Три дня и три ночи спал Батараз на туманном кургане, а на четвертый день, в предвечерний час, очнувшись, он увидел молодого незнакомца.

— Здравствуй! — сказал он Батаразу. — Пой дем со мною, будешь моим гостем.

И Батараз пошел за ним. В одном из склонов кургана была дверь. С трудом открыл ее Батараз и вошел в подземное жилище. Хозяин провел его в отдельный покой и сказал:

— Что бы ни случилось, — не выходи отсюда, пока я не приду за тобой; если же ты сам выйдешь, тебе придется плохо. Сегодня ночью тебя ждет сра жение с противником, — если ты не победишь, я дол жен буду отдать тебя на растерзание львам.

Незнакомец вышел. Батараз в глубоком раздумье ждал наступления ночи и прихода неведомого противника. И вот во тьме раскрылась дверь и кто-то с лязгом и скрежетом вошел в покой. Сквозь ночную тьму и туман, окутывающий вошедшего, нельзя было разглядеть его.

Батараз и неведомое существо вступили в бой. После жаркой, но недолгой битвы Батараз одолел противника.

— Что же ты не рубишь мою голову? — просто нал побежденный.

— Зачем мне твоя голова? Я тебя знать не знаю, — добродушно ответил Батараз.

Тут тьма рассеялась, незнакомец сбросил с себя воинскую одежду и оказался прекрасной молодой девушкой.

— Я дочь Дамизепша, — сказала красавица, — был у меня брат, но он пропал, отправившись в Страну Нартов в поисках жениха Для меня. Если я тебе по душе, храбрый витязь, я готова стать твоей женой.

Батаразу полюбилась прекрасная сестра невольно погубленного им Куаиданта, он женился на ней и остался в чужом краю. Но недолго прожил он здесь: тоска по родной земле томила его, и он сказал своей молодой жене:

— Я не могу жить вдали от моей родной Страны Нартов, да и народ мой нуждается во мне, — поедем со мной.

— Ты прав, — ответила ему возлюбленная, — но я не могу покинуть дом, пока не вернется мой пропавший брат, пока не услышу весточки о нем. Я не хочу, чтобы ты тосковал по своей родине, — поезжай, навести своих, я подожду тебя, а тем вре менем и о брате что-нибудь услышим.

И Батараз стал наведываться в Страну Нартов, а потом снова возвращался к жене. У него было желание открыть ей тайну гибели ее брата и увезти к себе красавицу, но он не мог решиться на признание.

Однажды случилось так: Батараз сидел со своей женой в одном из покоев подземного жилища. На море поднялась страшная буря, такая буря, что ветер распахнул тяжелые двери в кургане и в покой влетело перекати-поле, гонимое буйным ветром. Холодный пот выступил на лбу Батараза: он вспомнил слова умирающего Куаиданта.

— Что с тобой? — спросила жена.

— Это перекати-поле напомнило мне одно печальное происшествие.

— Расскажи мне о нем.

Но Батараз ответил отказом.

— Ты не хочешь рассказать мне, своей любимой?

— Нет! — повторял Батараз.

Но она настаивала.

— Если ты не расскажешь мне, клянусь серым камнем, я больше не жена тебе!

Нарт, сам никогда не дававший ложной клятвы, испугался:

— Хорошо, я расскажу тебе, но ты поклянись, что каков бы ни был мой рассказ, ты будешь любить меня попрежнему.

И женщина вновь поклялась серым камнем.

— Как мне ни горько, а придется признаться тебе: я убил твоего брата. Он сам напал на меня, и я был вынужден защищаться, а удара своего меча не мог соразмерить, — он был смертельным. Перед смертью твой брат произнес странные слова: "Перекати-поле слышит мое последнее слово, пусть же степная трава или птица будут вестниками моей ги бели. Да исполнит мою просьбу бог ветров. Жаль, что так вышло, я думал сделать тебе добро, а привелось нам стать врагами". Вот что сказал умирающий, и эта травка напомнила мне о его обращении к богу ветров, и грустно мне стало… — Так печально закончил свою речь добрый нарт.

— Напрасно ты скрывал это от меня. Я любила брата, но ты мне дороже всех, — сказала краса вица, — а сама подумала: "Я ведь поклялась всего только серым камнем, значит не давала настоящей клятвы, — я отомщу ему за смерть брата".

Через несколько дней после этого разговора Батараз, взяв свой короткий старый меч, оседлал Карапцу и поехал на охоту. А жена его опять надела мужское платье, воинские доспехи и тайком последовала за ним, чтобы убить его. Она нагнала его, обернулась густым туманом, заволокшим все кругом, и бросилась на Батараза с мечом, восклицая:

— Эй ты, сын Химиша, защищайся, да не надейся, что победишь, как на игрищах своих нартов. Нет, труп твой достанется птицам, злые вороны ста нут клевать его день и ночь.

Но Батараз отразил ее удар, выбил меч, связал ей руки и отвез в подземное царство. Там вероломная жена стала просить прощения, клясться, что будет любить его до самой смерти, но Батараз с горечью сказал ей:

— Клятвам твоим я не верю, да и можем ли мы быть мужем и женою после того, что случилось? Ты сама все погубила, прощай.

Так Батараз снова остался одиноким и вернулся в Страну Нартов.

Как Батараз заставил одноглазого великана плясать

Невдалеке от нартских селений жил в горах свирепый Одноглазый. Его жилища никто не ведал, но он часто спускался с гор и похищал то одну, то другую нартскую красавицу. Никто не мог вернуть их, и нарты издавна страшились и ненавидели одноглазых чудовищ.

У Одноглазого был сын. Звали его Уит. Когда Уит подрос, отец стал брать его с собою в разбойничьи походы, и сын мало-помалу перенял злые и хитрые повадки отца. Время от времени Уит спускался с гор, приходил на нартские пиршества, вмешивался в толпу нартской молодежи и танцовал с нартскими красавицами. А потом похищал приглянувшуюся ему девушку.

Одноглазый был доволен потехами и походами сына, но когда до его слуха дошла молва о непобедимом Батаразе, он стал опасаться, как бы его необузданный сынок не попал в руки храброму нарту.

— Смотри, — говорил он, — ты слишком часто нападаешь на нартов. Попадешься на глаза храброму Батаразу, тогда тебе не сдобровать.

— Я сам ищу встречи с прославленным Батара зом, — хвастливо отвечал Уит, — погоди, я еще при везу тебе его с какой-нибудь красавицей.

Одноглазый великан только головой качал, слушая бахвальство сына.

На другой день в нартском селенье праздновалась богатая свадьба. Сын Одноглазого неожиданно появился в кругу пляшущих, выхватил одну девушку, поплясал с ней и понес в горы.

В это время Батараз вернулся с охоты. Прибежал к нему нартский юноша:

— Батараз, храбрый из храбрейших! Опять Од ноглазый похитил нашу девушку. Как можем мы терпеть этот позор?

Батараз вышел из дому и на дороге, ведущей в горы, увидел Уита, тащившего похищенную. Ловкий нарт скоро нагнал похитителя. Тот, испугавшись, бросил добычу и хотел убежать, однако нарт остановил его. Оба были безоружны.

— Слушай, Уит, сын старого иныжа, — сказал Батараз, — давай вместе спляшем удж, — кто кого перепляшет? А не хочешь — поборемся!

— Нет, — дерзко ответил Одноглазый, — в борьбе я тебе только руки переломаю, давай лучше узнаем, кто кого перепляшет, — я тебя насмерть заморю.

— Хорошо, — с усмешкой согласился Батараз, — давай спляшем удж.

Начали они плясать у подножья горы, приблизились к селенью и стали переходить из двора во двор. Обошли они все дворы, от верхнего до последнего, всю траву, всю землю истоптали. Сын Одноглазого так ослабел, что еле ноги волочил, а Батараз только разошелся. Он так лихо плясал, что отдавил ноги молодому иныжу.

— Больше сил моих нет, отпусти! — взмолился иныж.

— Что ты, Уит, мы еще только в трех дворах плясали, надо остальные обойти, потом попляшем на походной дороге нартов, зайдем в шалаши пастухов, да мало ли еще где можно поплясать! — не унимался Батараз.

— Не могу! — застонал Уит.

— Эх ты, ленивец! Выхватывать девушек из круга, когда они пляшут с другими, невелика храб рость! Нет, ты у меня попляшешь! — И Батараз, при плясывая, поволок его дальше.

Так Батараз заставил молодого иныжа плясать семь дней и семь ночей. А потом взял его, обессиленного, на руки, принес в горы, в жилище старого Одноглазого, перевернул молодого иныжа три раза в воздухе — из того и дух вон.

— Старый Одноглазый! — сказал Батараз. — Твой сын закружился насмерть, а мне еще охота по плясать, — ну-ка пойдем покружимся в удже!

Тот так испугался, что убежал от Батараза и покинул навсегда свое горное жилище.

Больше одноглазые не появлялись в Стране Нартов, пока был жив Батараз. С тех пор в народе говорят, что удж Батараза был подобен удару его меча.

СКАЗАНИЕ О КУЗНЕЦЕ ТЛЕПШЕ

Тлепш и Дабеч

Трудится в кузне Дабеч,

Меч богатырский кует.

Нет у Дабеча клещей,

Молотом — глыба скалы,

А наковальней — валун.

Уголь кузнечный — кизил,

Шкура оленья — мехи,

Солнце — пылающий горн.

К делу кузнечному всех

Рад приохотить Дабеч.

Но, обошедши кругом

Горы, долины, леса,

Не отыскал никого,

Кто бы померяться мог

С мощью железной руды.

Знать, бесполезно искать, —

Старый кузнец одинок.

Вновь задышали мехи,

Заполыхала заря,

Загрохотала земля.

Радостен труд кузнеца:

В душу руды он проник,

Понял железа язык.

Вдруг замечает старик:

В кузню сквозь щели тайком

Юноша зорко глядит.

Он кузнецу незнаком.

"Чей ты, откуда?.." Но вмиг

Гость неизвестный исчез.

Лишь отвернулся кузнец —

Вновь он возник за стеной.

После к Дабечу привык,

Выйдя навстречу, сказал:

"Да будет огонь твой добрым,

Дабеч, стоящий у горна,

Широко расставив ноги,

Всей грудью дыша глубоко!

Меня возьми ты подручным,

И я в долгу не останусь, —

Тебе помогу в работе.

Мне в кузницу дверь откроешь —

Открою, доверю душу".

Был юноша великаном.

Могучий, широкоплечий.

Во взгляде — львиная сила.

Ему Дабеч отвечает:

"Мой гость желанный! годами

Ты мне годишься во внуки,

Но руки твои могучи,

А речи твои сердечны.

Как звать тебя? Ты мне нужен!"

"Я Тлепшем зовусь, рожденный

От матери нерожавшей.

Отец, не знавший отцовства,

Меня именует сыном.

Я пращур молотобойцев.

Я всех кузнецов грядущих

Единый родоначальник.

Пришел я в первую кузню.

Прошусь к тебе в подмастерья.

Впусти же меня, хозяин!"

Войдя, принялся за дело.

Умело кует, проворно.

Дабеч у горна стареет,

А Тлепш мужает у горна.

Однажды полночью черной

Дабечу старому снится:

В кузне железо

Тлепш заклинает,

Повелевает

Горной рудою.

Та покорялась

Беспрекословно,

Словно железо

Стало водою.

Радо железо

Слушаться взгляда:

Ласково глянет —

Станет горою.

Глянет сурово —

Станет багрово,

Воспламенится

Силою злою.

Дунул — пропала

Ярость накала.

В этот же миг —

Звон благородный

Стали холодной

Слышит старик.

Он будто в кузню

Входит, и сразу,

Как по приказу,

Скрылось железо.

Тут и проснулся

Старый кузнец:

"Вот он, конец мой,

Верный конец!"

Утром, тихонько

Стоя за дверью,

На подмастерья

Мастер дивится:

Раскаленное железо юный Тлепш

Вынул голыми руками из огня.

Пышет полымя в ладонях, а кузнец

Мнет железо, гнет подковы, и ему

С восхищеньем старый мастер говорит:

"Ты железо раскаленное берешь,

Настоящим ты мужчиной будешь, Тлепш!.."

Входят в кузню двое нартов молодых,

Вносят третьего, с проломленным бедром,

Просят старого Дабеча им помочь:

"Бог богов да наградит тебя, Дабеч!

Трое братьев, мы резвились на конях:

Кто кого скорее выбьет из седла.

Весела была игра, но средний брат

Не встает из-за разбитого бедра.

Заигрались мы без памяти, прости!

Провинились мы по младости, Дабеч!

Заклепай стальное нартское бедро.

Всем приносишь ты добро, не откажи!"

Старый мастер, помолчавши, отвечал:

"Трое витязей, что стоят восьмиста!

Дела много у меня, досуга нет.

Вот умелый мой помощник — юный Тлепш.

Он уважит просьбу вашу, удальцы".

Удаляется из кузницы Дабеч.

Нарты, искоса на Тлепша поглядев,

Брата подняли и прочь пошли, бранясь:

"Подшутил Дабеч над нами, Тлепш — малец.

Где ж бедро ему стальное починить!

Ученик и мастер — оба хороши.

Мы теперь к Дабечу в кузню ни ногой!"

В это время возвращается Дабеч

И гадает-размышляет на ходу:

"Тлепш управится с бедром, пока дойду.

Он всесилен, если сон мой не соврал!"

"Как работалось?" — подручного спросил.

Тлепш в ответ ему: "С презрением ко мне

Нарты прочь пошли и брата унесли.

Если только им надеешься помочь,

Вороти их поскорее с полпути.

Разобижены они, возмущены".

Старый нартов окликает, и юнцы

Возвращаются, увечного неся.

Бьется мастер возле горна так и сяк

И никак бедро не может заклепать.

Лишь притронется к железу, тут же Тлепш

Подмигнет тайком железу, и конец —

Ускользнет железо, вырвется из рук.

Посмотрел на Тлепша пристально Дабеч

И задумался глубоко, и сказал:

"Мой Тлепш, ты один

Кузнец настоящий,

Глядящий бесстрашно

Железу в глаза!

Беспомощен я,

Как встанешь ты рядом,

Ты властвуешь взглядом

Над мощной рудой.

Умелой рукой

Бедро почини ты,

Хоть мой ученик ты, —

Склонюсь пред тобой.

Постиг ты вполне

Кузнечное дело,

Тебе я навечно

Его отдаю.

И кузню мою

Тебе оставляю,

Я счастлив — тебя я

Нашел, наконец.

Ты — нартский кузнец.

На старость, на радость

Мне боги подручным

Послали тебя!"

Склонившись, Дабеч

Выходит из кузни,

А Тлепш чинит-лечит

Стальное бедро.

Лишь справился с делом, —

О нем зашумела

Людская молва.

И Хаса старейших

За Тлепшем послала

Быстрейших гонцов.

Он входит на Хасу,

Его там встречают

С почетом большим.

И сано семь бочек

В честь бога железа

На радостях пьют.


Как Тлепш смастерил клещи

По скончании Дабеча

Тлепш — единственный кузнец.

Камень вместо наковальни,

Вместо молота — кулак.

Как-то утром в щели кузни

Заглянула Сатаней:

Полыхает в горне пламя.

Обнаженными руками

Раскаленное железо,

Словно глину, мнет кузнец:

То расплющит кулаками,

То растянет, то закрутит,

То согнет, как прутик вербы,

То опять сует в огонь.

Сатаней глядела в щелку,

Втихомолку размышляла:

"Толку мало, без орудий

Натрудит лишь руки Тлепш!"

Сатаней к себе вернулась.

Из дубового обрубка

Быстро выстрогала молот

И на палку насадила, —

Молот есть и ручка есть.

Из другой дубовой чурки

Вырезала наковальню

И орудья в кузню Тлепша

Ночью бросила тайком.

Днем заходит мастер в кузню,

Видит молот с наковальней.

Поражен догадкой смелой,

Он подарки разглядел.

Словно свет увидел яркий

И с природною сноровкой

Молот с наковальней ловко

Из железа он сковал.

Испытал — годятся в дело,

По ущельям загудело…

Наковальня есть и молот,

Лишь клещей у Тлепша нет!

Стоя в кузне возле горна,

Сжавши голову руками,

Тлепш упорно думал — чем же

Из огня железо брать?

Несподручно Тлепшу стало

Обходиться без орудий.

Усмиряя в горне пламя,

Он с богами говорит:

"Бог богов, ты всем богат, —

Как сковать клещи?"

"Не знаю".

"Тхаголедж, хранящий сад,

Как сковать клещи?"

"Не знаю".

Бог Амыж, владыка стад,

Как сковать клещи?"

"Не знаю".

После этого ответа

О клещах не думал Тлепш.

Но однажды в полдень жаркий

Сатаней, спускаясь к речке,

Увидала, что пред нею

На тропинке неприметной

Две змеи лежат крест-накрест,

Грея спинки, мирно спят.

Сатаней пошла за Тлепшем,

Вместе с ним вернулась к змеям,

Их скрестившиеся шеи

Острой палкой пригвоздила.

Расплестись не могут змеи,

Но от боли нестерпимой

То смыкаются головки,

То расходятся опять.

И хвосты — то врозь, то вместе.

В жажде мести, в злости жалкой

Вьются змеи, острой палкой

Неразрывно скреплены.

"Вот клещи!" — кузнец воскликнул.

Поспешил, ликуя, в кузню.

Положил крест-накрест мастер

Две железных полосы

И на месте их скрещенья

Накрепко скрепил их вместе:

Два конца сомкнул и сплющил,

Как змеиные головки,

Два других спрямил и сблизил,

Как змеиные хвосты.

Тлепш любуется клещами.

Наконец-то, честь по чести,

Все кузнечные орудья

Смастерил своей рукой!

Вдруг звучит нивесть откуда

Голос вкрадчивый и злой:

"Тлепш, всесильный бог железа!

Будешь век ты всех искусней,

Запирай лишь двери кузни,

Не впуская никого;

Чтобы люди знать не знали

Про кузнечные орудья,

Спрячь подальше их, иначе

Ты утратишь мастерство…"

Смолк советчик неизвестный —

Ни души в тиши окрестной.

Тлепш подумал: "Не к добру!.."

Поутру разжег горнило,

Раскаленное железо

По привычке взял руками;

А железо хвать за пальцы,

И огонь шипит: "Не тронь!"

Тлепш дивится: "Ведь, бывало,

И железо не кусало,

И огонь не жег меня,

А теперь нельзя коснуться

Ни железа, ни огня!"

Он берет клещи проворно,

Чтобы руки не изжечь,

Возле огненного горна

Закаляет нартский меч.

С той поры уже ни разу

К раскаленному железу

Обнаженными руками

Прикоснуться Тлепш не мог.

Прорубил в скале пещеру,

Поместил в пещере кузню;

Прорицанию поверя,

Не впускал к себе людей.


Тлепш и старуха Уорсар

Нарты посеяли просо.

Время снимать урожай.

Нартов сомненья тревожат,

Кто им подскажет, поможет, —

Нарты ума не приложат:

Чем убирать урожай?

С горя устроили Хасу.

Тлепша зовут для совета.

Судят и рядят с рассвета:

Чем убирать урожай?

Старые, те втихомолку

Бестолку долго толкуют,

А молодым — невтерпеж,

Спорит, шумит молодежь.

Неразрешима загадка!

Ладно, один спохватился:

"Старшая в нашем селенье

Маленькая Уорсар.

Вот у нее-то и спросим,

Как нам управиться с просом.

Сбегайте, дети, за нею,

Нас поумнее она!"

Самые прыткие сразу

За Уорсар побежали.

Старенькая старушонка

Греется на солнцепеке,

Перебирая тряпье.

Вот ее просят на Хасу,

А старушонка не хочет,

В сторону глядя, бормочет:

"Некогда мне, не пойду!"

Юноши тут же смекнули,

Старую на руки взяли,

На шесть шестов положили

И понесли с торжеством.

Наземь спустили на Хасе.

Старенькая оступилась,

Не устояла, упала.

Еле вставая, хитрит:

"Вот как, танцуючи, входят на Хасу!"

А молодежь хохотать:

"Видели, как ты плясала!

Шагу не сделав, упала!

Ноги не держат тебя!"

Глянула гостья сердито,

Поковыляла в селенье,

Горько браня грубиянов,

Вслед ей кричат старики:

"Не уходи, золотая!

Просим тебя, посоветуй:

На поле просо поспело,

Чем же его убирать?"

"Мне не до вашего горя.

Старая — много ли знаю!

Вас молодые научат".

Прочь поплелась Уорсар.

Тлепш утешал огорченных:

"Сроду старуха болтлива.

Думать молчком не умеет.

Все, что от нас утаила,

Выболтает по дороге.

Надо подслушать ее".

Вызвалось трое проворных.

Быстро догнали ворчунью,

Крадутся следом и слышат,

Как старушонка брюзжит:

"Глупые, нужно согнуть его

Вроде хвоста петушиного,

А изнутри зазубрить его,

Как гребешок петушка.

И остается безделица:

Надо к зубасто-горбатому

Ручку приладить из чурочки, —

Вот и получится серп".

Юноши, тайну проведав,

Сразу вернулись на Хасу,

Тлепшу от слова до слова

Слышанное рассказали.

Радуясь вести бесценной,

Нартам кузнец говорит:

"Вновь Уорсар догоните!

На солнцепек отнесите,

Пусть еще долгие годы

Будет светло и тепло ей.

Я же в пещере священной

Выкую блещущий серп".

В, кузницу Тлепш удалился,

Молотом сплющил железо,

Выгнул хвостом петушиным,

По-изнутри зазубрил,

Ручку приладил из чурки,

Вышел с подарком, и нарты

Сжали богатое просо

Первым на свете серпом.


Железные ноги Тлепша

Тлепш, — всесильный бог железа,

Молотом по наковальне

Громыхает, сотрясая

Долы, горы и леса.

Оружейник всемогущий

Снаряженье боевое

Нартским воинам готовит:

Он кует кольчуги, шлемы,

Наколенники, колчаны;

Из певучей белой стали —

Копья, стрелы и мечи.

Ввечеру два брата-нарта

Подошли к пещере Тлепша:

Старший брат — Уазырмес,

Младший брат — Имыс.

Им нужны мечи стальные:

От свирепого иныжа

Берег Псыжа крутосклонный

Охранять должны в ночи.

Тлепш приметил безоружных,

Сам выходит им навстречу:

"Что вам нужно, братья-нарты?"

Отвечают братья дружно:

"Мы нуждаемся в мечах".

"Это, ратники, пустое.

Для обоих изготовлю

По достойному мечу.

Но хочу я знать— какие

Надобны мечи дозорным?"

Кузнецу Имыс ответил:

"Одного хочу, чтоб меч мой

Справа влево, слева вправо

Рассекал и сталь и камень!"

Старший брат Уазырмес

Отвечал: "Хочу, чтоб меч мой

Справа влево, слева вправо

Рассекал и сталь и камень,

И прямым ударом сверху

Он пронзал бы их насквозь!"

"Как сказали, так и будет".

На рассвете братья снова

Подошли к пещере Тлепша:

"Оружейник всемогущий,

Солнце блещет на востоке,

Что обещано, — исполни.

Мы спешим на Псыж-реку".

Тлепш из кузницы подземной

Два меча стальных выносит:

"Это твой, Имыс. Наотмашь

Он срезает сталь и камень,

Словно серп — колосья проса.

Это твой, Уазырмес.

Словно серп — колосья проса,

Он срезает сталь и камень,

И прямым ударом сверху

Он пронзает их насквозь".

Радуясь мечам чудесным,

Обагренным лишь зарею,

К побережью Псыжа братья

Повернули скакунов.

Путь до Псыжа был неблизок.

Как доехали, стемнело.

Тут зевать нельзя дозорным.

В черном небе — ни звезды.

Побережье Псыжа круто.

Побережье Псыжа глухо.

Травы здесь — коням по брюхо.

В вековом лесу дремучем

Воют волки и шакалы,

Гулко ухает сова.

Братья-нарты побережье

Объезжают на дозоре.

Впереди Уазырмес.

Оглянувшись, он заметил,

Что Имыс исчез куда-то.

Вспять Уазырмес помчался,

Чтобы брата разыскать,

И увидел с изумленьем,

Как по грудь водою скрытый,

В белопенном Псыже бродит

Младший брат его — Имыс.

"Эй! — Уазырмес воскликнул. —

В глубь реки зачем залез ты?"

"Уронил я ненароком

Новый меч в пучину Псыжа

И теперь его ищу".

"Выходи, Имыс, на берег.

Не нашаришь меч руками,

А нашаришь — не ухватишь.

Я же, сталь пронзивши сталью,

Меч твой вытащу со дна".

Дважды он пучину Псыжа

Размыкал мечом каленым.

В третий раз прямым ударом

Сталью сталь пронзив с размаха,

Вытащил Имысов меч.

Закричал Имыс гневливый,

Точно сам насквозь проколот,

Заметался, потрясая

Продырявленным мечом:

"Почему кузнец проклятый

Для меня не постарался?

Почему Уазырмесу

Подарил он лучший меч?

Не прощу молотобойцу!

Отомщу ему жестоко!.."

Той глубокой ночью к Тлепшу

Он отправился тайком.

В горне угли догорают

Огоньком голубоватым.

Спит покойно Тлепш усталый,

А Имыс подкрался к двери,

Распахнул ее бесшумно.

Поперек проема крепко

Привязавши меч дырявый,

Отбежал и закричал:

"Тлепш, спаси, я погибаю!

Надо мною — нож убийцы!"

Тлепш кидается спросонок,

Захватив кузнечный молот,

И в проеме двери напрочь

Ноги Тлепшу по колени

Отхватил Имысов меч.

С тяжким стоном бог железа

Молот свой швырнул вдогонку

Убегавшему Имысу.

Молот мимо пролетел

И упал, пробивши яму,

Где легко укрыться может

Нартский ратник на коне.

О коварных и жестоких:

"Да сразит их молот Тлепша", —

Люди прежде говорили

И поныне говорят.

Горе Тлепшу! Горе Тлепшу!

Весь в крови, ползет он в кузню,

В горне пламя раздувает.

Из каленого железа

Тлепш выковывает ноги

И, к коленям приклепавши,

Снова ходит по земле.


Тлепш и Худим

Жил в селении Алежде

Старый нарт — кузнец Худим.

Смолоду он добивался

Молот выковать железный.

Бесполезны оказались

Все догадки и попытки.

У кого бы ни спросил он —

Каждый пожимал плечами.

Но Худим однажды встретил

Уорсар на санопитье,

И сказал Худим старухе:

"Пусть бы все твои недуги,

Стали, Уорсар, моими!

Ты — старейшая средь нартов,

Ты — мудрейшая средь нартов,

Может быть, тебе известно,

Как добыть железный молот?"

И ответила старуха:

"Этого никто не знает,

Кроме Тлепша-меходува,

Повелителя железа,

О котором знают все.

Есть в долине Ятопсыко

На краю большого леса

Потаенная пещера,

В той пещере кузня Тлепша,

Заходить в нее нельзя.

Если нартам надо к Тлепшу,

Не дошедши до пещеры,

Троекратно окликают, —

И является на оклик

Бог-кузнец с мечом в руке.

Разузнав желанья нартов,

Возвращается в пещеру,

Там выковывает втайне

И оружье и доспехи,

И выносит нартам сам.

Вот в долину Ятопсыко

Ты сходи-ка и у леса

Тлепша кликни троекратно,

И дождись его; он выйдет —

Поклонись ему пониже,

Объясни, чего ты хочешь.

Если дельное — исполнит…"

Поблагодарив старуху,

К Тлепшу поспешил Худим.

Вот долина Ятопсыко.

Влез Худим на холм высокий

И увидел лес дремучий

Со скалою на опушке.

В глубине скалы — пещера,

Из пещеры дым и пламя

Вылетают, исчезая

В ярких солнечных лучах.

Подошел Худим к пещере

И, окликнув Тлепша трижды,

Выждал время, — вышел мастер,

И Худим сказал с поклоном:

"Доброго огня, кузнец!"

"Доброго здоровья, путник!

Хоть и стар ты, но отважен.

Порываешься к железу,

Словно юноша горячий.

Говори, зачем пришел?"

"Всемогущий бог железа!

Я пришел с душой открытой

И с большой заветной думой.

У подножья Ошхомахо

На великом санопитье

Я узнал, что ты кузнечишь

Молотом громожелезным.

Если можешь, расскажи мне,

Как выковываешь молот.

Если можешь, покажи мне,

Как ты молотом кузнечишь.

Если можешь, подари мне

Молот свой громогремящий,

Как в обычае у нас".

"Молот — достоянье бога,

Выковать его не просто,

Подарить его нельзя.

Но уж если ты кузнечишь,

Помогу тебе охотно.

Раскалив железо, кликни, —

Молот мигом перекину,

А отнадобится молот,

Перебрось немедля мне".

"Да живешь ты в мире вечно,

Бог кузнечный, Тлепш великий!"

Говорит Худим и быстро

Возвращается домой.

Загоревшись нетерпеньем,

Распалил горнило в кузне,

Положил в огонь железо,

Вышел вон и закричал:

"Эй, железа повелитель,

Дозарезу нужен молот!

Эй, удачливый, могучий,

Мне ковать приспело время,

Брось Худиму молот свой!"

Тлепш, трудившийся у горна,

Вышел с молотом из кузни,

Поднялся на холм высокий,

Глянул зоркими глазами

И увидел, словно рядом,

Как за семьюста холмами,

За семью частями света,

Семь краев земли цветущих,

Семь бегущих рек минуя,

На пригорке возле кузни

Вдаль глядит нетерпеливо

Старый нарт, кузнец Худим.

Тлепш, семижды размахнувшись,

Бросил молот в поднебесье.

Молот молнией летучей

Мчится, тучи рассекая.

Пролетел единым мигом

По-над семьюста холмами,

Семь краев земли цветущих,

Семь бегущих рек минуя,

И у самых ног Худима

Рухнул, громом загремев.

И пока Худим, ликуя,

Воинам кует доспехи,

В огненном горниле Тлепша

Раскаляется железо.

Тлепш выходит из пещеры,

И кричит Худиму Тлепш:

"Эй, Худим добросердечный!

Перекинь кузнечный молот!

Дожидаючись, железо

Раскалилось добела!"

И Худим услышал Тлепша.

Вышел с молотом из кузни

И, семижды размахнувшись,

Кинул молот в поднебесье.

Молот молнией летучей

Снова тучи рассекает.

Пролетев единым мигом

По-над семьюста холмами,

Семь краев земли цветущих,

Семь бегущих рек минуя,

Рухнул к Тлепшевым ногам.

Так трудились Тлепш с Худимом,

Перебрасывая молот,

Но однажды, поглощенный

Неотложною работой,

Тлепш Худима не услышал,

Молота не переслал.

Старику без дела скука,

И решил: "Пойду-ка к Тлепшу,

Погляжу — не занемог ли.

Помогу, хоть он и бог".

И отправился немедля.

Но в пути ему случилось

Забрести на санопитье.

Веселились там наславу,

Пили-ели, песни пели,

В плавном плясе шли кружась.

Настает черед Худиму

Кафу-удж плясать по кругу.

Но Худим с поклоном низким

Старым нартам говорит:

"Воробья проворней

На пирах пляшу я.

Но спешу в дорогу,

Отпустить прошу!

Скоро честь по чести

Буду гостем вашим.

И тогда уж вместе

Спляшем кафу-удж!"

И Худим с попутным ветром

Улетел быстрее дыма.

Он в пути увидел поле,

Где попарно, друг за другом,

Плуг тянули, спотыкаясь,

Восемь лодырей-волов.

Меходув, примчась на пашню,

Сдунул пахаря мехами.

Без помехи, для потехи

Всех волов увел к себе,

И, кнутом загнавши в кузню,

На двери засов задвинув,

Вскинул кузню на заплечье

И к пирующим спешит.

Возвратясь на круг веселый,

В буйный пляс пустился с ходу.

Всех проворней, всех искусней

Пляшет с кузней на плече.

Поднебесье пыль закрыла,

Ходуном земля ходила,

Люди падали вповалку,

А Худим все пуще пляшет

И, с плеча стряхнувши кузню,

То за облако закинет,

То подхватит на лету.

И волы от пляски лютой,

Не выдерживая встряски,

Об углы толкаясь в кузне,

Ввосьмером сшибаясь насмерть,

С хриплым ревом погибали.

Круг широкий места пляски,

Словно ток утоптан ровно:

Так Худим неукротимый

Семь ночей и дней у нартов

Без устатку, в одиночку

Веселится на кругу.

Только вволю разгулялся,

Как его в разгаре пляски

Старики остановили,

С укоризной говоря:

"Зря, Худим, плясать надумал.

Восьмерых волов прикончил.

Перестань, иначе насмерть

Лучших нартов закачаешь.

И ни славы, ни почета

Ты не выпляшешь, Худим!

Раздобудь-ка лучше молот.

Вот тогда тебя прославим!"

Присмирел плясун и сразу

Покидает Хасу нартов,

Пошагал он в Ятопсыко.

Где ступал — зияют ямы.

(И поныне о ложбине

Говорят: "Худимов ров".)

Семисуточной дорогой

Добрался до кузни Тлепша.

И, тихонько в щелку глянув,

Старый нарт остолбенел:

В горне пламя полыхает,

В горне ветер завывает.

Бог выковывает молот,

Отслужившему взамен.

Сердце нарта загорелось:

"Для чего мне перед Тлепшем

В жалких просьбах унижаться?

Я себе такой же точно

Молот выковать сумею.

Веселее, тяжелее

Будет нартский молот мой!"

Он домой заторопился.

Загудело в горне пламя.

И не хуже, чем у Тлепша,

Молот выковал Худим.

Как прослышал бог железа

О Худимовой удаче,

Он разгневался жестоко

И с высокого кургана

Нарту гневно говорит:

"Знай, Худим, что кроме Тлепша,

Повелителя железа,

Между небом и землею

Не имеется достойных

Молотом громожелезным

Самовластно обладать.

Я давал тебе мой молот,

Помогал тебе, бывало,

Если мало показалось,

Получай мое копье!"

Размахнулся, разъяренный,

И метнул копье в Худима.

Молнией быстролетучей

По-над тучами мелькнувши,

Семимолотным ударом

В самодельный щит Худима

Бьет звенящее копье.

Не вонзилось, отлетело,

Вниз по склону покатилось

С поднебесного кургана,

Где стоял кузнец Худим.

Прямодушный Тлепш ликует:

"Эй, Худим, ты славный мастер!

Ты щиты куешь отменно,

Не взыщи за гнев неправый!

Мы теперь с тобою вместе

Мастерить для нартов станем —

Молоты, серпы и плуги,

Шлемы, копья и кольчуги,

Панцыри, мечи, колчаны,

Стрелы, стремена, подковы,

Наколенники, щиты".

И Худим ответил Тлепшу:

"Мой учитель всемогущий!

Для меня и честь и счастье

У огня стоять с тобой!"

С той поры вдвоем кузнечат,

Дружбу в горне закаляя,

Старый нарт и бог железа,

Кузнецы Худим и Тлепш.

СКАЗАНИЕ О НАРТЕ УАЗЫРМЕСЕ

Золотое дерево

Нартской земле на славу,

Нартам на удивленье

Дерево золотое

Вырастил бог плодородья:

Утреннею зарею

Яблоко нарождалось,

И до заката зрело

Яблоко наливное.

Спелый и несравнимый,

Плод из плодов небывалый:

Белый — наполовину,

Наполовину — алый.

Солнце пол-яблока утром

Красило красным цветом,

Скрытое от светила

Белым пол-яблока было.

Женщина дочку рожала,

Если в бесплодье съедала

Белую половину;

Женщина сына рожала,

Если в бесплодье съедала

Алую половину.

Только одно каждодневно

Яблоко вырастало.

Зрело на дереве за день,

Ночью же исчезало…

Нартам неведомо: вредный,

Кто похититель бесследный?

Как изловить его?.. Нарты

В гневе сошлись на Хасу:

"Нам, одолевшим горы

И океанов просторы,

Нам не снести позора,

Яблоко похищают, —

Мы не находим вора…"

Нарты вкруг дерева-чуда

Крепость из камня воздвигли:

Нет в эту крепость входа,

Выхода нет оттуда.

Крепость не ограждает, —

Яблоко исчезает…

В гневе, в печали нарты

Снова собрали Хасу.

И порешили ставить

На ночь поочередно

Из молодых и старых

По-двое на охрану.

Подняли роги сано,

Хасы скрепив решенье,

Выпили бочку сано

И разошлись с песнопеньем…

Витязи, сна не зная,

Яблоню охраняют

И еженощно стражу —

Как решено — меняют.

Стража в смятенье: снова

Каждую ночь пропажа, —

С дерева золотого

Яблоко исчезает.

Бродят по свету дозоры, —

Вора и следу нету.

Тайный, неслышный, незримый

Вор был неуловимый.

* * *

В знатном роду Гуазо

Были у нарта Дада

Два близнеца, два сына,

Два удальца-джигита.

Очередь их настала

К яблоне стать дозором.

Солнце вдали поникло,

Тени легли косогором.

В сумраке, на закате

Альпов-коней оседлали,

Взяли свои самострелы,

Сели под яблоней братья…

И на исходе ночи,

Лишь облака посветлели,—

К дереву золотому

Три голубка прилетели.

Пиджа дремал беспечно.

Видел Пидгаш, как с ветки

Голуби яблоко рвали.

Он самострел свой меткий

В белую грудь направил:

Голубя ранил стрелою.

С яблоком голуби скрылись,

След оставляя кровавый.

Витязь платок из шелка

Кровью смочил голубиной,

Спрятал на грудь и брату

Все рассказал, что было.

Сели на альпов братья,

Едут кровавым следом.

След их приводит к морю,

Дальше им путь неведом:

На берегу пропадает

След голубиный, алый.

С думой единой братья

Слезли с коней устало…

В полночь родились братья:

Как две звезды, две капли

Светлой воды — похожи,

Схожи лицом и телом.

Кони их одномастны,

Остры мечи и стрелы, —

Братьям мечи и стрелы,—

Делал из равной стали

Тлепш — бог оружья и мастер…

"Пиджа! — Пидгаш промолвил, —

Вместе мы в чреве лежали,

Мать нас одна вскормила,

Душу одну вложила.

Дал нам отец в наследство

Львиное сердце нарта.

Не опозорим рода,

Мать не оставим в горе:

Мы голубей белогрудых

Будем искать повсюду.

Нартской клянемся честью:

Мы их жилище отыщем!

С яблоком дивным на Хасу

К нартам вернемся вместе!

Пиджа! На дно морское

Я опущусь разведать.

Жди меня год у моря,

У голубиного следа.

Если со дна морского

Я через год не выйду,

Помни последнее слово:

Род наш да будет счастлив!"

"Братец! — ответил Пиджа. —

Нартом рожден я на свете:

Землю тряхнет — не вздрогну,

Море взревет — не охну.

Мать нас одна вскормила,

Душу одну вложила.

Клятву свою не нарушу, —

Жду тебя год у моря…"

Глянул Пидгаш в стремнину,

Прянул Пидгаш в пучину,

Волны раскрыли объятья, —

Так разлучились братья.

* * *

Тихого дна достигнув,

Шел по равнине витязь.

Видит: среди пустыни

Светлый чертог подводный.

Насторожен, бесстрашен,

По двору он проходит.

В сени ведут ступени, —

Нет ни души, ни тени.

Витязь вошел в покои,

Сел под окном ожидая.

Меч, на боку сверкая,

Был, словно пес, наготове.

Ждал он ни много, ни мало,

Вдруг распахнулись двери,—

Семеро юношей статных,

Семеро братьев вбежало.

С почестями, радушно

Братья встречают нарта, —

Гостем его величают,

Гостя за стол сажают.

Братьям подстать красавцам

Следом две девушки милых

Яства внесли и на блюде —

Яблоко наливное,

Дивное яблоко нартов

С дерева золотого.

"Яблоко непростое, —

Старший из братьев молвил. —

Жители мы морские.

Мать наша с лона земного

Изгнана всемогущим

Тха за непослушанье.

Тайно от гневного бога

Скрылась она в пучине.

Стала в подводном мире

Рек и морей богиней.

Тха, лишь узнал об этом,

Землю потряс, негодуя,

Все взбушевал моря он,

Вихрями яростно дуя;

Скалы ломал, пытаясь

Наше жилище разрушить…

Нас проклинает Уашхо,

Солнцем багровым сверкая.

Стрелы вонзая в море,

Злобствует молниеносный

Огненно-грозный Шибла…

Наша не сгибла сила!

Знай: Аушдгер — отец наш,

Мать — всех морей богиня;

Семь сыновей — семь братьев

И три сестры — под стать нам…"

Видя двух девушек стройных,

Двух яснолицых красавиц,

Молвил Пидгаш, улыбаясь:

"Где же сестрица третья?"

Старший из братьев ответил:

"Выросли наши сестры,

О женихах загадали:

Нет их в краях подводных!

И, превращаясь в голубок,

В Нартскую землю летали,

Там, на путях перекрестных,

Все женихов искали.

Поиски были напрасны.

И порешили сестры:

"Если есть витязи в мире, —

Мы их найдем среди нартов.

Бог плодородья нартам

Вырастил дерево-диво:

Дерево каждодневно

Яблоко приносило:

Спелый и несравнимый,

Плод из плодов небывалый:

Белый — наполовину,

Наполовину— алый.

Яблоко это станем

Красть по ночам у нартов;

Выставят нарты стражей —

Витязей самых отважных;

Нас той порой застигнут,

Следом пойдут за нами,

Бездны морской достигнут, —

Их назовем женихами…"

Но еженощно сестры

Яблоко похищали, —

Витязей с острым взором,

Воинов, смелых душою,

По сердцу им достойных,

Так и не повстречали…

Вот оно, пред тобою,

Яблоко нашей печали:

В белую грудь глубоко

Раненная стрелою

Нартского стража, третья

При смерти наша сестрица…

Может спасти от смерти

Кровь, что на землю нартов

Пролита ею. Но к нартам

Гневным не подступиться…"

"Вот ее кровь!" — сурово

Витязь Пидгаш воскликнул,

Вынул платок он, от крови

Голубя яркобагровый.

К милой сестре поспешили

Братья с платком багряным.

Раны платком коснулись, —

Разом сестру излечили.

Радостно братья сказали:

"Витязь земли и моря!

Нас ты от горя избавил,—

Чем мы тебе отплатим?

Сестры тебе подобных

В Нартской Стране искали.

Три здесь сестры пред тобою, —

В жены бери любую.

Братьям Пидгаш ответил:

"Та, кого поразил я,

Та, кого исцелил я, —

Будет моей супругой…"

Девушка с белою грудью

И с голубыми глазами,

"Да, — Мигазеш сказала, —

Да, — прошептала, — буду…"

…Долго родня пировала

В светлом чертоге подводном,

Роги подняв, кричала

Здравицу, чествуя юных

И жениха и невесту.

* * *

Весело в море глубоком.

Жарки жены объятья.

Год истекает сроку, —

Вспомнил Пидгаш о брате.

И с Мигазеш из пучины

Вышли на берег пустынный.

Брата Пидгаш не встретил, —

Видит: шалаш у моря.

Но в шалаше — лишь ветер,

Ветер шумел крылатый.

С криком на поиски брата

К лесу Пидгаш устремился.

Вскоре с удачной охоты

К морю вернулся Пиджа, —

Жирную тушу оленью

Нес к шалашу на ужин.

"Где же твой брат? Почему же

Ты одинок возвратился?.."

Так Мигазеш сказала,

Так повстречала нарта.

Грудью к нему прильнула,

Нежно обняв и целуя.

Так Мигазеш обманулась,

Пиджа приняв за мужа…

Грустный Пидгаш в то время

Вышел на холм прибрежный;

Он увидал, как брата

Нежно жена обнимала.

Сердце его запылало:

Не пережить измену!

Взял он стрелу из колчана,

Лук натянул с колена,—

Взвилась стрела за тучу

И на лету обратном

Темя пробила нарта,

Тело стрела пронзила,

В землю ушла, взъярилась —

За семь земель зарылась.

Пиджа, объятый горем,

Выхватил меч из ножен:

"Смертное ложе разделим.

Место мне — рядом с братом!.."

В сердце себя поражая,

Пиджа пал рядом с братом.

"О! — Мигазеш вскричала, —

В смерти их я виновата!..

Как две звезды, неразлучно

Ваши сияли души, —

Вместе угасли, верность

Братскую не нарушив…"

Долго она причитала,

Долго рыдала, тоскуя.

Вырыла братьям могилу,

Похоронила братьев.

И, поклонясь кургану

На берегу пустынном,

Бросилась в синие волны,

В бездну безмолвной пучины.

Так Мигазеш вернулась

К людям подводного края…

Видит богиня морская, —

Дочь ее матерью будет.

"Брать от земли не надо

То, что земле присуще.

Тха всемогущий грозен, —

Нам он не даст пощады.

Дочь моя! — мать сказала, —

К нартам иди бесстрашным.

Род умножая нартский,

Нартов расти отважных…"

И Мигазеш поселилась,

Море покинув, у нартов.

Вскоре у ней два сына,

Два близнеца народились,

Как две звезды, две капли

Светлой воды, — похожи.

Звать одного Имысом,

Уазырмесом другого.


Как Уазырмес спас нартов от голода

Один из прославленных нартов — Уазырмес, сын Пидгаша, с малых лет заслужил прозвище настоящего нарта.

Еще подростком увидел он однажды, что жители его селения несли куда-то дары: кто копченое мясо, кто кувшин сано, а одна бедная женщина несла в глиняной миске немного домашней еды и со слезами на глазах отказывала бегущим за ней детишкам. А дети жалобно просили:

— Мать, дай нам поесть, мы голодны.

Покинув сверстников, Уазырмес спросил идущих:

— Кому несете вы последние крохи?

— Это дары богоравному Пако, — отвечали ему нарты.

Уазырмес призадумался. С того дня ни на игрищах во время Хасы, ни в другое время, когда дети играли в альчики, не было среди них Уазырмеса. А ведь прежде он был первым во всех состязаниях, самым веселым из сверстников.

— Не случилось ли с тобой что, не заболел ли ты? — спросили его нарты.

— Нет, я не болен телом, но душа у меня болит о нартах, — отвечал Уазырмес. — Горько мне, что нарты, сами во многом испытывающие нужду, носят дары козлобородому трусливому Пако, возомнившему себя богом. Я не найду покоя, пока не освобожу свой народ от этого позора.

Нарты испугались и стали просить Уазырмеса не перечить богоравному Пако, а то им житья не будет от мстительного властелина. Однако Уазырмес и слушать не хотел их просьб и твердо решил освободить нартов от этих жертв.

— Не достоин я имени нарта, если не отрублю голову этому жадному козлобородому, — сказал он собравшимся нартам.

Он пришел к своей матери, Мигазеш, и сказал ей:

— Мать, благослови меня на борьбу с Пако. Я не отступлюсь от своего решения, но у меня нет ни коня, ни оружия.

— Если твое решение неизменно, не стану удер живать тебя. Выведи из подземелья пегого коня, на котором ездил твой отец, возьми седло, повяжи отцов ский меч и ступай на подвиг, — так ответила сыну да ровавшая ему жизнь.

От первого же удара плетью пегий конь взметнулся под облака, но Уазырмес спустился и поехал по той дороге, по которой нарты носили Пако свои дары. Уазырмес скрылся в засаде и не пропускал нартов, несущих даяния; он отнимал то, что они несли, и отсылал их назад в нартское селение. Тогда боязливые нарты стали ходить к Пако окольными путями и известили богоравного о том, что Уазырмес восстал против него.

А Пако хоть и гневался, но не шел на битву с храбрым нартом.

— Если Пако не идет ко мне, — придется мне пойти к нему, — решил Уазырмес и отправился к козлобородому.

— Эй! — закричал он, остановясь перед его жи лищем. — Если ты не трус, — выходи, богоравный, по боремся!

Однако тот не появлялся, а выслал слугу сказать, что его господин захворал.

— Если он болен, то я здоров! — возразил Уазырмес и вошел к Пако: — Добрый день, Пако!

— Добрый, да не для тебя! — воскликнул Пако.

И не успел нарт выхватить меч из ножен, как козлобородый выскочил из своего жилища и убежал от погони: он знал, что на земле ему не спастись от храброго нарта, а потому взвился на небо, сделал себе жилище из паутины и скрылся в нем.

Плохо пришлось нартам от его гнева: Пако наслал на них засуху, хлеба перестали расти, деревья — зеленеть, скот стал бесплодным. Трудные времена наступили для нартов, и они упрекали Уазырмеса:

— Это ты разгневал могущественного Пако, вместо добра принес нам зло, — видишь, каково нам теперь.

Удрученный Уазырмес долго думал, что ему делать, и решил посоветоваться с мудрой Сатаней. Сатаней выслушала Уазырмеса, посмотрела на его коня и сказала:

— Твой старый скакун из породы альпов, ему ни почем высота, на которую забрался Пако, — ударь трижды плетью своего коня и помчись.

Уазырмес послушался Сатаней, и конь быстро понес его к жилищу Пако.

— Добрый день, Пако! — приветствовал нарт бо горавного.

— Добрый день, да не для тебя! — опять ответил ему Пако. — Не давал ты мне покоя на земле, нет и на небе мне от тебя покоя.

— Не ворчи попусту — я пришел рассказать тебе о бедствиях нартов.

Пако притворился неведающим и стал расспрашивать, — что же случилось в Стране Нартов?

— Ты ненавидишь меня, а мстишь всем, — ска зал Уазырмес, — ты лишаешь нартов хлеба и скота. Люди голодают и считают меня виновником своего горя.

— Это так и есть, — ты во всем виноват: ты ли шил меня обычных даров, ты лишил меня покоя! — свирепо крикнул Пако.

— Не гневайся, богоравный! Я пришел к тебе посланцем от нартов: они говорят, что у них глотка воды не стало.

— Вот и хорошо! Будешь знать, как восставать против богоравного! — злорадно сказал козлобо родый.

— Пусть я виноват, — говорил Уазырмес, — но за что же мучиться всем? Взгляни на нашу бедную землю: старики, женщины и дети собрались на горе Харама и с надеждой смотрят на небо, просят у тебя дождя.

Но жестокий Пако был непреклонен. Тогда Уазырмес сказал:

— Взгляни, взгляни, богоравный! Там, на горе Харама, стоят нарты; они принесли тебе дары, они протягивают их тебе, взгляни на землю! — вскричал Уазырмес.

И Пако высунул голову из своего паутинного жилья и, склонившись, стал смотреть вниз, а Уазырмес, мгновенно выхватив меч, отсек ему голову.

Семь дней с неба лил дождь, словно то падала кровь Пако, семь дней поливал дождь иссохшую землю и земля снова стала плодородной, поднялись хлеба, зазеленели деревья, скот стал давать богатый приплод, нарты ожили и повеселели.

С той поры нартам еще больше полюбился храбрый витязь.

Позвали нарты Уазырмеса на свою Хасу и провозгласили здравицу в честь Уазырмеса, избавителя от бед, победителя злого бога Пако.


Как Уазырмес убил лесного великана и освободил красавицу Дадух

Имыс и Уазырмес были братьями. Имыс недавно женился на красивой, но вздорной женщине. Стройный, молодой неженатый Уазырмес полюбился жене его брата, и однажды, когда Имыс отправился в поход, она стала добиваться любви родича. Уазырмес сначала увещевал ее, но видя, что женщина не унимается, взял свою звонкую пшину и ушел из родного дома.

— Пока ты живешь в этом доме, я не вернусь в него! — сказал он.

Поселился Уазырмес в дремучем лесу, куда редко заглядывали охотники, сделал шалаш из звериных шкур, жил, питаясь мясом убитых им животных. Убивал он не больше, чем было необходимо для пропитания, а вечером играл на своей звонкой пшине.

Время шло. Имыс вернулся из дальнего и долгого похода. Он спросил жену:

— Почему я не вижу своего брата?

— Какой это брат?! — закричала она. — Пес был бы тебе лучшим братом, чем этот распутник. Едва ты уехал, он сразу стал соблазнять меня и склонять к распутству. Я пригрозила, что расскажу тебе обо всем, когда ты вернешься. Он испугался и дал клятву: "Пока ты, жена моего брата, будешь в этом доме, я не войду в него!" С тех пор я его не видала.

Имыс поверил лгунье.

А Уазырмес жил и охотился в лесу. Однажды вечером, когда он варил на костре похлебку из дичи и, в ожидании ужина, играл на пшине, он услышал страшный шум и увидел из шалаша, что по лесу движется чудовище. Оно вырывало с корнем огромные деревья и вгоняло их макушками в землю, било стволом о ствол древние дубы; от шума и грохота рассыпались скалы, лесные звери в страхе разбегались во все стороны.

Уазырмес всмотрелся в чудовище: оно оказалось великаном с головой человека и туловищем зверя. Лесной великан вошел в шалаш Уазырмеса, держа в руках острый меч, но Уазырмес спокойно встретил его, играя на пшине и напевая старинную нартскую песню.

Допев ее до конца, он снял варево с огня, вынул мясо и положил его на треногий столик. Молча он указал вошедшему на пенек, приглашая присесть, молча отрезал ему кусок мяса и разделил с ним свой ужин.

А лесной великан пришел с дурным умыслом: он хотел убить Уазырмеса и взять себе его оружие и звонкую пшину. Только из боязни он не набросился сразу на одинокого нарта.

Поев, лесной великан встал и перед уходом сказал хозяину:

— Будем друзьями, станем навещать друг друга, мы оба лесные жители.

Ни слова не сказал ему Уазырмес, — он понял, что не с добром приходил гость и что надо опасаться его.

Из своего шалаша нарт услышал, что чудовище шло обратно уже без шума.

"Наверно это страшилище не станет открыто драться со мною, а вероломно нападет на меня ночью, когда я буду спать. Попробую-ка я его перехитрить", — решил Уазырмес.

Сказано — сделано. Он положил на свое ложе пень, укрыл его буркой, а сам притаился с луком наготове, поджидая коварного гостя. Ровно в полночь лесной великан заглянул в шалаш. Приняв накрытый буркой пень за нарта, он пронзил его мечом.

Он стал искать меч и пшину Уазырмеса, но тот, мгновенно выстрелив из лука, сразу двумя стрелами проколол чудовищу его светящиеся, как болотные огни, глаза.

— Ошибся ты, непрошенный гость! — крикнул нарт убегающему с ревом лесному великану и отпра вился вслед за ним.

Ослепленное чудовище бежало и кричало. А Уазырмес шел следом, — он хотел увидеть, куда скроется враг.

Ранним утром лесной великан добрался по узкому ущелью до пещеры, но не смог войти в нее и замертво свалился наземь. Вдруг из пещеры вышла девушка и посмотрела на лесного великана. Она толкнула труп ногою, обернулась и, увидев витязя, радостно бросилась к нему:

— Это ты убил его, мой избавитель?

— Я, — ответил Уазырмес. — Скажи мне, кто здесь есть еще из рода чудовищ?

— Нет у него ни рода, ни племени, он — сын зла, отец коварства, он всюду сеял горе и слезы, грабил, убивал всех подряд.

— А ты сама из какого рода, отчего живешь здесь?

— Я из рода нартов, — сказала девушка, — зовут меня Дадух. Я пошла с подругами за ягодами, заблу дилась в лесу и попала к этому чудовищу. Вот уж год, как я томлюсь здесь.

— Давай станем жить вместе, как брат с сестрой, я буду заботиться о тебе, — сказал Уазырмес и привел к себе в шалаш спасенную им девушку.

Стали они жить в лесу: Уазырмес охотился, девушка готовила пищу.

Однажды названная сестра сказала нарту:

— Я хочу кое о чем спросить тебя, но, прошу тебя, не сердись на меня и не говори: "Это не твоего ума дело".

— Нет, Дадух, я не стану сердиться и не скажу тебе: "Это не твоего ума дело", — ответил Уазырмес.

— Я сирота, — продолжала Дадух, — у меня нет родных, обо мне некому позаботиться, потому я и живу, где придется, но у тебя есть брат и ты храбрый витязь знатного рода. Какая беда выгнала тебя из дому и заставила жить здесь, в лесной чаще, в ша лаше?

— Жена моего брата, — ответил Уазырмес, — преследовала меня своею любовью, потому я и поки нул родное селенье. Если тебе надоело жить в лесу, я отвезу тебя к нартам, ты будешь называться моей сестрой или невесткой, но я сам дал клятву не появ ляться в родном доме, пока за мной не придут.

Красавица Дадух, не зная на что решиться, ничего не ответила ему. Жили они долгое время в лесу, как брат с сестрой.

Но случайно охотники нарты увидели Уазырмеса. Узнали, где он живет, и явились в гости в его шалаш из звериных шкур.

Нарты дивились красоте и домовитости Дадух, угощавшей их мясом оленя, убитого Уазырмееом.

— Куда ты забрался, Уазырмес? — говорили нарты. — В селении все горюют о тебе, все тебя доб ром вспоминают, — вернись домой!

Вместо Уазырмеса нартам ответила прекрасная Дадух:

— Пусть Имыс со своей женой приедут за бра том, тогда мы вернемся в селенье.

Нарты согласились, и через некоторое время они пришли к Уазырмесу вместе с Имысом и его женой. Три дня и три ночи шел пир в лесном шалаше. Хотя коварство жены Имыса вселило смуту в сердце ее мужа, но он радовался встрече с братом. Заметил он и красоту целомудренной Дадух.

И вот девушка подошла к его жене, встала с нею рядом и сказала:

— Посмотрите на нас, нарты, и скажите, кто из нас двоих краше?

Удивились нарты, но ответили:

— Ты краше, тонкобровая.

— Нарты! — продолжала девушка. — Вы думаете, что я жена Уазырмеса, но поверьте мне: мы жили все зто долгое время под одним кровом, как брат с се строй. Уазырмесу в голову не приходило ни единой дурной мысли. А раз он со мною обращался, как с се строй, мог ли он оскорбить честь брата и соблазнять свою невестку? А я ведь краше, чем она!

Нарты поняли, что жена Имыса оклеветала его брата.

— Даже дурная женщина более достойна почета, чем лучший стрелок из лука, — сказали они, — нака зывать ее мы не будем, а отправим в родительский дом, ибо она не достойна быть женой нарта.

Лживую женщину отправили к родным, а Имыс женился на названной сестре Уазырмеса. Пышно справили нарты эту свадьбу, много выпили белого сано в честь храбрых витязей. А Дадух и Имыс стали жить в любви и совете.


Как нарты, во главе с Уазырмесом, освободили Сатаней, похищенную испами

У малорослого племени испов был властелин, по имени Белобородый. Ему давно приглянулась прекрасная и мудрая Сатаней, но, страшась смелых витязей, Белобородый не решался похитить их разумную, всеми любимую гуашу. Он выжидал удобного случая, и вот однажды, когда нарты отправились в дальний и долгий поход, Белобородый ворвался со своим войском в дом, где жила Сатаней. Оставшиеся дома молодые нарты сопротивлялись, сколько было сил, но войско испов было многочисленно, и после жаркой схватки испы победили и увезли с собой мудрую и прекрасную гуашу. Тревога и горе охватили нартов: их Сатаней стала добычей презренных испов. Что делать, как вырвать ее из рук похитителей?

Белобородый жил за дальним глубоким ущельем, на вершине скалы, в неприступной крепости. На узкой тропе, ведущей к этой скале, стояла многочисленная стража. Однако молодые нарты решили отбить свою Сатаней у испов. Три раза пытались они одолеть твердыню, немало голов испов слетело под их мечами, — славно поработали молодые нарты!

Немало и вражеских пик вонзилось в честные груди юных витязей. Жаркая была битва, но не одолели нарты неприступной крепости.

Они отправились к старой вещунье Уорсар, — только она одна могла помочь им советом. Вещунья сказала:

— Вы еще молоды, не вам одолеть испов, а старшие нарты ушли в дальний и долгий поход. Позовите храброго Уазырмеса, он любит трудности похода и пойдет с вами. Уазырмес — сильный и храбрый нарт, он сидит дома, скучает.

Молодые нарты послушались и поехали к Уазырмесу. Уазырмес твердо соблюдал нартские обычаи: он сперва целую неделю потчевал приезжих и только потом завел с ними беседу о деле.

Нарты рассказали ему обо всем и просили, чтобы он помог им овладеть крепостью испов, разбить врагов и освободить Сатаней.

— Я бы согласился помочь вам, — ответил Уазырмес, — если бы с нами в поход отправился нарт ский свинопас Горгоныж. Он хитер и смел, хорошо бы проверить его сметливость и силу.

— Будет по-твоему! — сказали молодые нарты и отправили на смену свинопасу юношу-пастуха. Тот на шел Горгоныжа вместе с его стадом на большой горе.

— Да умножится нартское стадо! — приветство вал юноша-пастух свинопаса.

— Да будет так! — отвечал Горгоныж.

— Нарты отправляются в поход и хотят взять тебя с собою, я же пока постерегу твое стадо.

У нартов было такое огромное стадо свиней, что сберечь его мог только свинопас Горгоныж.

— Не так-то просто охранять стадо, — сказал Горгоныж. — Если ты скажешь, сколько свиней в этом стаде, тогда я смогу оставить на тебя мое стадо, а сам отправлюсь в поход.

— Откуда же я знаю, сколько тут свиней?

— Ладно, я скажу тебе, а ты сосчитай: боль ших — девять, широкорылых — десять, буро-пегих — одиннадцать, с короткими хвостиками — восемна дцать, разношерстных — тридцать, одношерстных — тридцать да у каждой свиньи по тридцать поросят. Сколько же всего?

— Никак не сосчитаю, — ответил пастух, постояв в раздумье.

— Ну какая же ты мне замена? — и Горгоныж отослал юношу-пастуха обратно.

Прислали второго, но и он не смог сосчитать, сколько свиней было в стаде. И его Горгоныж отослал обратно.

Выслушали нарты незадачливых пастухов и послали третьего.

Третий нарочно замешкался в дороге.

— Что ты так долго не шел? — сердито спросил его Горгоныж.

— Нарты мололи белое просо, я остался считать зерна.

— Ну, раз ты можешь сосчитать зерна, значит можешь заменить меня здесь. Оставайся, будешь съедать в день столько пасты, сколько можно взять за три раза лопаточкой, да три окорока. Нехватит, — можешь добавить, — сказал свинопас и, сев на кабана, поехал к Уазырмесу.

Тут молодые нарты выпили на дорогу сано: одну чашу за смелых, вторую — за добрую удачу. Уазырмес оседлал своего пегого коня, свинопас уже сидел на кабане, а молодые нарты, прежде чем сесть на коней, сказали:

— Мы должны как можно тише подъехать к неприступной крепости, поэтому нужно взять по веревочке, чтобы завязать лошадям морды, — иначе они фыркнут и выдадут нас.

Взяли все по веревочке, сели на коней и отправились в поход.

Кабан Горгоныжа стал отставать; разгневанный свинопас нещадно бил палкой животное, и оно околело.

Молодые нарты второпях не заметили, что свинопас отстал, и, покинув его, продолжали путь.

— Бедный мой дружок, ты столько возил меня на себе, а я невольно загубил тебя, — сетовал свино пас. — Как же я тебя оставлю на дороге?

Горгоныж связал мертвого кабана, вскинул на плечи и пустился вдогонку нартам. Нарты шажком и он шажком, нарты бегом и он бегом, — так они добрались до крепости испов. Здесь Уазырмес обратился к воинам с такой речью:

— Слушайте меня, молодые мои соратники: вот она — крепость испов, будем же мужественны и не по срамим своей чести. Добрая память павшим, пусть мирно спят, а живые пусть смело идут вперед. Одо леем врага во что бы то ни стало! Сотрем с лица земли род Белобородого, освободим нашу мудрую Сатаней, вернем ее нартам.

Во главе с Уазырмесом нарты остановились у тропинки, взбегавшей к неприступной горной крепости. Испы увидели их сверху и осыпали градом стрел. Много урона понесли молодые нарты и не знали, как им быть, как двинуться вперед под этим ливнем стрел.

— О могучий Уазырмес, наш предводитель! — воскликнул свинопас Горгоныж. — Крепость врага не приступна, войско его неисчислимо, множество нартов погибло! Позволь мне итти впереди: шкура моего ка бана крепче всякой кольчуги, ее не пронзишь стрелою, я заслоню вас!

Уазырмес согласился с Горгоныжем. Нарты стреножили коней и укрыли их в стороне, а сами стали гуськом и пошли за свинопасом. Стрелы, сыпавшиеся сверху, попадали в тушу кабана, которую Горгоныж держал перед собою, как щит, и ни одна из стрел не попала в нартов.

Когда нарты подошли к крепости, свинопас, швырнув тяжелого кабана, пробил им несокрушимую стену крепости. Подняв мечи, нарты бросились на испов. Много вражеских голов слетело с плеч, много вражеской крови пролилось в тот день. Как львы, дрались молодые нарты. От одного крика Уазырмеса испы, трепеща, падали на землю; от могучего удара Уазырмесова меча рассыпалась вражья свора. Уазырмес уперся плечом в башню, она зашаталась, и прекрасная Сатаней упала из покосившейся башни, на лету подхватили ее храбрые нарты, а властелин испов упал с башни и разбился насмерть.

Так молодые нарты под предводительством Уазырмеса истребили дерзких испов и освободили Сатаней. Уазырмес привез на своем пегом коне любимую всеми гуашу в Страну Нартов.

В честь возвращения прекрасной Сатаней устроили нарты большое санопитие. Игры, скачки и веселье продолжались много дней и много ночей. Провозглашали здравицы в честь красоты и мудрости Сатаней. А свинопас провозгласил свою здравицу:

— Да умножатся стада в Стране Нартов!


Последний поход Уазырмеса

Долгая жизнь Уазырмеса прошла в походах; справедливый нарт всегда покровительствовал молодым, учил их доблести и чести и поровну делил добытое в походах между всеми воинами.

Умножая свою славу, он показывал молодым дорогу к ней. Так дожил Уазырмес до преклонных лет.

Давний враг нартов Ябгашха Строптивый, пользуясь старческой слабостью Уазырмеса, не однажды нападал на Страну Нартов. И Уазырмес, думая о близкой смерти, очень печалился о том, что он уйдет, оставив непобежденным заклятого врага нартов.

Однажды он созвал нартов и объявил им:

— Нарты, вот уже старость побелила мою го лову, недалек мой последний час, хочу я еще раз встретиться с нашим врагом. Я решил переправиться через море. Сделайте мне лодку.

Уазырмес дважды не повторял своих слов, и нарты сделали ему лодку.

Дождавшись попутного ветра, старый Уазырмес пустился в плавание. Немало дней, немало ночей плыл он по морю и вот причалил к берегу. Стража Строптивого стояла на берегу и захватила лодку с Уазырмесом.

Предводитель войска обрадовался, что наконец ему удалось захватить исконного недруга.

— Выбирай, — сказал он грозно, — или я от рублю тебе голову, или навеки закую тебя в цепи.

— Делай, как знаешь, — отвечал старый нарт, — я в твоей власти. Только думаю, что тебе нет надоб ности ни рубить мне голову, ни держать в цепях. Я человек старый, проживу и так недолго, а не лучше ли тебе известить нартов о том, что я у тебя в плену, и потребовать от них выкупа. Нарты меня уважают и хорошо заплатят тебе.

"Что толку убивать старика, — подумал Строптивый, — лучше получу за него хороший выкуп".

— А что мне дадут нарты взамен тебя? — спро сил он.

— Пятьсот волов — сказал Уазырмес.

— Цена немалая, но как я получу волов: нарты далеко, мы с ними не встречаемся.

Уазырмес ответил:

— Пошли двух вестников в Страну Нартов, они вернутся вместе с нашими людьми и волами. Ты возь мешь волов, а они увезут меня домой. Только условимся: один вестник-гонец должен быть черново лосый, без единого седого волоса, а другой — седово лосый, без единого черного волоса.

Строптивый приказал найти таких людей, а Уазырмес наказал им:

— Поезжайте в Страну Нартов и скажите: Уазырмес в плену и просит выкупить его. А выкупом должны быть пятьсот волов: сто безрогих, сто рогатых и триста красных с белыми рогами, да чтобы волы были не стары и не молоды, не тощи, а упитаны. А если они не найдут таких волов, то пусть спросят у нашего то чильного камня или у веника, что стоит в углу, — они помогут. Если молодой черный вол не захочет итти впе реди других, — отрубите ему голову и повесьте ее на шею старого белого вола, — пусть тот будет вожаком.

Гонцы выслушали наказ Уазырмеса и отправились в Страну Нартов.

— Доброго пиршества, почтенные нарты! — сказали гонцы, войдя в кунацкую.

— Милости просим, молодые чужестранцы! — отвечали нарты и по обычаю угостили приезжих рогом доброго сано. Так приезжие стали гостями нартов.

— Откуда и куда идете? — спросил их Химиш.

— Идем издалека, из-за моря, мы посланцы Ябгашхи Строптивого.

— Значит, вы слуги нашего исконного врага. С доброй или худой вестью пришли вы к нам? Если с дурной, — мы не испугаемся.

Посланцы рассказали нартам о происшедшем.

Задумался Насрен Длиннобородый и спросил:

— Какой же выкуп назначил ваш властелин?

— Уазырмес сам назначил цену своей голове: пятьсот волов, и наш владыка согласился, — сказал молодой черноволосый гонец.

— Это недорогая цена, — голова Уазырмеса мно гого стоит. Ну, а каких же волов хочет Строптивый?

— Сам Уазырмес наказал, чтобы волы были та кие: сто безрогих, сто рогатых, триста красных с бе лыми рогами, и чтобы волы были не стары и не молоды, не тощи, а упитаны.

Подумав, нарты ответили:

— Мы можем послать сто безрогих и сто рогатых волов, но где мы найдем красных с белыми рогами? Уазырмес от старости что-то спутал…

— А к этому Уазырмес прибавил, — заговорил седоволосый гонец: "Если таких волов не найдут, пусть спросят у точильного камня или у веника, что стоит в углу". И еще он сказал, чтобы впереди стада шел молодой черный вол, а станет упираться, так надо отрубить ему голову, повесить ее на шею старому белому волу, и пусть тот идет впереди стада.

Выслушали нарты гонцов и задумались: что хотел сказать этим Уазырмес? Наверное, в этих словах какое-нибудь иносказание.

Подумали нарты: "Кто наше незакатное солнце, кто наша мудрость и совесть, кто всегда заботится о нартах? Сатаней наше солнце, Сатаней наша мудрость и совесть, Сатаней всегда заботится о нартах. Сатаней — женщина. Женщина держит в руках веник, значит посоветоваться надо с нею".

И старые нарты, поручив приезжих заботам молодых, пошли к мудрой Сатаней.

— Здравствуй, красавица, несравнимая с другими красавицами! — приветствовали они ее. — Выслушай наш рассказ и объясни нам, чего мы не понимаем.

— Разве есть что-нибудь в мире недоступное разуму нартов? — ласково отвечала гуаша. — Что случилось, друзья мои? Да будет каждая весть доброй и каждое ваше дело чистым, как синее небо над го ловами нартов.

Нарты рассказали Сатаней о приезде гонцов и о том, что нужно послать выкуп за славного Уазырмеса — пятьсот волов.

— Разве пятьсот волов дорогая цена за бесцен ного нашего Уазырмеса? — удивилась Сатаней. — Стоило ли приходить ко мне из-за этого?

— Пятьсот волов мы пошлем с радостью, но Уазырмес наказал, чтобы было сто безрогих, сто рога тых и триста белых с красными рогами, чтоб волы были не стары и не молоды, не тощи, а упитаны.

— Слушайте, нарты, — отвечала мудрая гуа ша, — волами Уазырмес называет наших воинов. Сто волов безрогих, — значит сто пеших воинов, сто рога тых— сто всадников. А триста красных волов с бе лыми рогами — это триста всадников в кольчугах из красной меди. Не тощи, а упитаны — значит, вы дол жны послать лучших, храбрейших витязей.

— О светлая разумом Сатаней! Уазырмес велел гнать впереди черного вола, а если он будет упираться, то отрубить ему голову и повесить ее на шею старому белому волу, он и поведет стадо верной дорогой.

— А каковы собой посланцы Строптивого?

— Один молод и черноволос, другой седоволос и седобород.

— Нетрудно догадаться, почтенные нарты, что речь шла не о волах, а о гонцах: поставьте впереди войска молодого гонца, а станет отказываться — отрубите ему голову и привяжите ее к шее старика и он приведет войско куда надо.

— Прекрасная Сатаней, — воскликнули радостно нарты, — ты отточила наш разум и наши мечи, — ты, женщина, держащая веник в руках, мудрее мужчин; теперь нам понятно, что хотел сказать Уазырмес.

— Счастливого пути, победного возвращения! — ласково улыбаясь, простилась с нартами Сатаней.

Нарты вооружили триста всадников в кольчугах, присоединили к ним еще сто всадников и сто пеших и двинулись в поход. Молодой черноволосый посланец отказался вести войско; ему отрубили голову, повесили ее на шею старого седого гонца и поставили старика впереди вожатым. Нехотя, но повел старик нартское войско к крепости своего властелина.

А на стене крепости Строптивый стоял около старого Уазырмеса и оба смотрели вдаль.

— Видишь столб пыли на дороге, — это гонят це ну твоей головы! — усмехнулся Ябгашха Строптивый.

— Слово нартов с делом не расходится, — сурово ответил Уазырмес, — ты получишь то, что следует.

— Ты будешь свободен только тогда, когда я по лучу скот, — продолжал жестокий и жадный Ябгашха.

— Нет, гораздо раньше! — крикнул нарт и сбро сил Строптивого со стены крепости на острые камни скалы. Нартское войско с боевым кличем ринулось на врага, одолело его и, забрав много добра, вернулось в родное селение во главе с освобожденным старым ви тязем Уазырмесом.

Так смелость и находчивость Уазырмеса победили заклятого заморского врага нартов.

СКАЗАНИЕ О МАЛЕНЬКОЙ МАЛЕЧИПХ

Как Малечипх была обручена и паи ее нареченный женился на другой

Малеч, бездетная жена Жагиши, на старости лет ночью родила девочку, которой дали имя Малечипх, что означает: Дочь Малеч.

В ту же ночь в семье нарта Унаджа, жившего по соседству, родился мальчик. Его назвали Унаджоко.

По нартским обычаям, мальчик и девочка, родившиеся в одну ночь, должны были стать мужем и женой, когда наступит их совершеннолетие. Поэтому на углах колыбелек, в которых лежали маленькие Малечипх и Унаджоко, нарты вырезали знак обручения.

Малеч и Жагиша жили бедно, а родители Унаджоко — побогаче.

Мальчик Унаджоко рос и мужал по-нартски, день ото дня, ночь от ночи, и вскоре стал могучим, отважным джигитом. Девочка Малечипх была маленького роста, но с каждым днем становилась все красивее и умнее.

Однажды старая Малеч сказала дочери:

— Сбегай в дом Унаджа и попроси у его хозяйки немного кундапсо. У нее этого добра столько, что все равно вылить придется!

Не по душе пришлась будущей свекрови смелая походка Малечипх. В Стране Нартов девушки должны были ступать медленно и плавно.

Когда Малечипх вошла в дом Унаджа, его хозяйка грубо обратилась к ней:

— Эй, Малечипх, до сих пор не научившаяся ходить, как подобает! Твоя походка напоминает поступь старого мерина! Зачем ты ко мне пожаловала?

Малечипх, не выдавая обиды, спокойно сказала:

— Мать послала меня за воловьим мясом, редь кой, сыром и кундапсо.

Будущая свекровь поняла, чего нужно было Малечипх, но поскупилась и отвечала:

— Если я могу дать тебе то, чего ты просишь, — пусть обошьют шелком подол моего платья! Если я могу сказать тебе "возьми!" — пусть устремятся ко мне сто чудес! Пусть поднесут мне в золотой чаше, когда я попрошу пить! Пускай положат меня в мед ный гроб, когда я умру!

Маленькая Малечипх, возмущенная скупостью и лживостью жены Унаджа, сказала:

— Если у тебя есть то, чего я прошу, — пусть по дол твоего платья обошьют репейником! Если ты мо жешь сказать мне "возьми!" — пусть устремится к тебе сотня черных псов! Пусть поднесут тебе воду в решете, когда ты попросишь напиться! Пусть кинут тебя в болото, когда ты умрешь!

С этими словами Малечипх отправилась домой.

Жена Унаджа пришла в негодование от дерзости будущей невестки и вместе со всей семьей покинула селенье, для того чтобы сын не женился на маленькой Малечипх.

Далеко-далеко, за горами, лесами, реками, поселилась семья Унаджа.

Через некоторое время, по настоянию своей матери, молодой брат Унаджоко женился на другой, словно и не был никогда обручен с маленькой Малечипх.


Малечипх и ее соседка

Однажды Жагиша, отец маленькой Малечипх, отправился с нартом Шужеем в поход на одноглазых великанов.

Понадобилось матери Малечипх немного соли, и она послала девочку к соседке, жене Шужея.

В доме Шужея сидело несколько юношей-нартов. Постыдившись при гостях высказать свою просьбу, дочь Малеч долгое время не произносила ни слова.

— Чего тебе надо? — неприветливо спросила де вочку соседка.

— Мать прислала меня за тем, что сладкое пре вращает в горькое, а горькое в сладкое, — отвечала Малечипх.

— Прибери тебя бог, бесенок! Что же это пре вращает сладкое в горькое, а горькое в сладкое? При такой хитрости ты, верно, без мужа родишь! — рассер дилась соседка, не понимая, чего нужно Малечипх.

Девочка так и ушла ни с чем. Слова соседки показались ей очень обидными.

— Скажу-ка я что-нибудь гуаше в отместку, — решила она.

Дождавшись рассвета, Малечипх опять пошла к жене Шужея.

— Отец мой захворал и вернулся ночью. Твой нарт, говорит он, передал тебе поклон и велел приго товить к его приезду сано без винограда, — сказала Малечипх и ушла домой.

Встревожилась жена Шужея и стала ломать себе голову: как из ничего приготовить виноградный напиток?

Через несколько дней возвратился вместе с Жагишей нарт Шужей и спешился возле своего дома.

— Какую загадку ты мне загадал! — упрекнула своего мужа соседка.

— Что же я тебе загадал? — удивился Шужей.

— Без винограда велел приготовить сано!

— Эй, жена, не сошла ли ты с ума? Я в толк не возьму, что ты говоришь! — ответил Шужей.

Тогда жена передала мужу слова Малечипх.

Шужей позвал Малечипх вместе с ее отцом и спросил:

— Зачем ты пришла и соврала моей жене, будто я велел приготовить сано без винограда?

— Она меня попрекнула, сказав, что я без мужа рожу. Вот мне и хотелось поглядеть, как она пригото вит из ничего виноградный напиток! — ответила нарту Малечипх.

— А почему жена сказала тебе такие слова? — продолжал допытываться Шужей.

— Мать послала меня к ней попросить немного соли. А я, застав здесь нескольких юношей, постыди лась сказать, что у нас нет соли, и попросила гуашу дать мне того, что сладкое делает горьким, а горькое— сладким! На это она мне отвечала: "Да приберет тебя бог, бесенок! Ты, видно, без мужа родишь!" — расска зала Малечипх и прибавила: — Если твоя гуаша су меет приготовить сано без винограда — значит она сказала правду!

Шужей призадумался. Ему очень понравился мудрый ответ Малечипх.

— Ты права, а виновата моя жена! — молвил он и, перевязав руку Малечипх повыше запястья шел ковой лентой, отпустил ее домой.

— Если моя гуаша не знает, что превращает сладкое в горькое и горькое в сладкое, она не годится мне в жены! — решил Шужей и отослал ее к родите лям, надеясь жениться на маленькой Малечипх.

Как маленькая Малечипх шутила с женихами

За то время, что маленькая Малечипх находилась в разлуке со своим нареченным, нартом Унаджоко, она стала очень умна, красива и к тому же искусна в рукоделии. Вот почему нартские женихи стали наперебой осаждать Малечипх, пытаясь заручиться ее благосклонностью. Со всех сторон стекались молодые нарты только для того, чтобы послушать ее умные речи и поглядеть на нее. Среди нартов было двое удальцов, которые состязались между собой, стараясь пленить маленькую Малечипх. Желая узнать, кто из двоих станет ее избранником, каждый из назойливых женихов принес ей по ремешку, для того чтобы она сплела плеть: из чьего ремешка будет сплетена плеть, за того и выйдет девушка. Таков был нартский обычай.

Для чудесной плети взят

Из небесной сети шелк.

Ты сплети ее тому,

Кто тебе милее всех! —

сказали оба, передавая ей ремешки.

Юноши были не по душе Малечипх. Желая избавиться от них, она вернула каждому ремешок со словами:

Ремень простой,

Не шелк небесный,

Ремень простой

Не нартом данный,

Оставь для той,

Чей ты желанный!

Искусная рукодельница Малечипх сплела шелковую плеть и повесила на крюк. Когда назойливые женихи, не оставлявшие девушку в покое, снова встретились у нее в доме, она сняла плеть с крюка и, передавая одному из них, сказала:

Эту плеть я из шелка сплела.

Не из шеи вола этот шелк.

Он добыт из небесной сети,

Для нартской плети чудесной.

Тонкостанного он достоин

И желанного он достоин.

Он достоин витязя-нарта,

Чей скакун благородный строен.

Эта плеть — из небесного шелка.

Рукоять — из оленьего рога.

Если плетью за сук задеть, —

Не вырвется плеть из рук!

Но молодой нарт не взял подарка и печально ответил Малечипх:

Если плеть

Не из моего ремня,

Значит плеть —

Не про моего коня!

Шелковую плеть я раздобуду,

Но не буду мил тебе, желанной!

— Не берешь, так и не нужно! — сказала Мале чипх. — Довольно тебе утаптывать землю в нашем дворе! И протянула подарок другому назойливому жениху. Тот очень обрадовался и пообещал:

Если сук или звери в лесу

Плеть не вырвут из рук у меня,

То у двери, повесив на крюк,

Я ее не забуду в гостях!

Но, услыхав такую речь, Малечипх не пожелала подарить ему плеть:

У кого вырвать плеть

Может сук или зверь,

Тот из рук и невесту

Упустит, поверь!

Выпроводив обиженных женихов, Малечипх взяла кувшин и отправилась по воду. Спускаясь к реке по узкой тропинке, увидела она джигита и остановилась, чтобы не переходить ему дорогу.

Поравнявшись с Малечипх, джигит осадил коня и спросил:

— Скажи, милая, не проезжал ли по этой дороге всадник с табуном?

Этот джигит был не кто иной, как Ашамез. Он узнал маленькую Малечипх, и ему хотелось услышать ее голосок.

Малепчих тоже узнала его и ответила ему про Тлебицу-Коротыша, угнавшего лошадь у Аши, отца Ашамеза:

В час, когда светилось небо,

В час, когда луна всплывала,

Дверь моя приотворилась,

И, откинув покрывало,

Я видала, как промчались

В лунном свете чьи-то кони:

Впереди гнедой, игривый,

Вслед за ним ретивый, серый.

А живой воронопегий

С пышногривым белоснежным

В резвом беге состязались.

Гнал их по степной дороге

Злой коротконогий всадник,

В конской гриве утопавший,

С головою в ней пропавший, —

Всадник, жеребца угнавший

У отца твоего, Аши!

Не езжай за ним вдогонку,

Не скачи наперерез:

Если ты его настигнешь,

Все равно не одолеешь,

Ашамез!

— Когда же ты родилась? — удивленно спросил Ашамез.

Когда петухи запевали,

А куры зерно клевали,

Когда копытом била

Белая кобыла,

Когда коса просо

Косила без спроса,—

Тогда я родилась! —

ответила нарту Малечипх.

— А где же ты родилась? — снова спросил Ашамез.

Родилась я в белом доме,

На горе,

Там, где белые собаки

На дворе.

С этими словами Малечипх обошла всадника, чтобы не переходить ему дорогу, и направилась по тропинке, ведущей к реке.

Нарт Ашамез поскакал дальше.

* * *

Неся на плече полный кувшин, Малечипх вошла в дом с северной стороны и увидела въезжавшего в ворота всадника.

Она вышла из дома как раз в тот миг, когда Шауей, сын Канжа, въехал во двор.

— Говорят, Малечипх, ты остра на язык и знаешь все на свете! Вот и отгадай, кто я, да заодно найди у меня хоть один изъян, если ты такая умница! — обратился он к Малечипх.

— Тогда позволь мне оглядеть тебя со всех сторон, — ответила она и обошла вокруг всадника.

Шауей, сын Канжа, давно слышал о мудрости Малечипх. На этот раз он оделся и снарядился так заботливо, чтобы не в чем было его упрекнуть, тем более, что Шауей задумал жениться на Малечипх. Но когда нарт проезжал лесом, на его луке, надетом через плечо, повис зеленый древесный лист, а путы, которыми он стреноживал своего коня, отвязались и волочились по земле.

— Лук твой пасется, конь подобен козлу бородатому, путы плетутся по земле! Назвать тебя нартом нельзя — ты рожден женщиной из рода иныжей. На звать не нартом — тоже нельзя, — ты родился в Стране Нартов. Если ты не сын Канжа, Шауей, если ты не единственный сын Нарибгеи — то кем же тебе быть? — сказала всаднику Малечипх и, отвернувшись от него, вошла в дом.

Сын Канжа Шауей ни с чем уехал прочь.

В это время Малеч, сидевшая у окна и слышавшая разговор своей дочери с молодым нартом, стала ей выговаривать:

— Есть ли хоть один джигит, в котором не нашла бы ты изъяна? Уж не собираешься ли ты всю жизнь просидеть в отцовском доме, играя в куклы?

— Разве жену отнимают у мужа? А у меня есть муж. Он со мной не расходился, — спокойно ответила Малечипх и, усевшись на подоконник, стала глядеть в окно.

Тут во двор въехал один из несчетных женихов, и на него со всех сторон кинулись собаки.

— Если я что скажу, — вы с отцом меня браните! Если даже поклянусь — не поверишь. А вот я вижу: молодого жениха в конопле окружили собаки, — того и гляди, разорвут! — воскликнула Малечипх.

Мать посмотрела на всадника, окруженного собаками, но не приметила никакой конопли.

— Откуда же в нашем дворе возьмется конопля? — сердито спросила она у дочери.

— Да ведь на нем вся одежда конопляная! — крикнула Малечипх.

И в самом деле, — юноша оделся так потому, что был знойный, летний день.

У всех женихов находила какой-нибудь изъян маленькая Малечипх!


Золотой кошель Малечипх

Нарт Шужей, разойдясь с женой, не стал медлить и тотчас же послал свата к отцу Малечипх.

— Шужей разошелся с женой. Почему бы тебе не отдать свою красавицу-дочь за такого почтенного нарта? — сказал сват старому Жагише.

Сколько ни ломал себе голову Жагиша, так и не мог понять, почему вздумалось Шужею отказаться от своей дородной гуаши и жениться на маленькой Малечипх.

— Дочь у меня умница, — ответил свату Жа гиша, — как она захочет, так и будет!

Малечипх, узнав о том, что задумал Шужей, звонко рассмеялась.

— Я согласна. Только пусть он наполнит золотом этот кошель, — сказала она и дала свату маленький кошель, величиной со шкурку ласки.

Отец Малечипх пожал плечами, видя, что там поместится не более горсти золота. Однако, зная нрав своей дочери, Жагиша непрочь был, чтоб она согласилась выйти замуж. "Чем играть в куклы, не лучше ли ей стать невестой?" — подумал он.

Сват взял крохотный кожаный кошель Малечипх и отправился к Шужею.

— Если наполнишь золотом этот кошель, она выйдет за тебя замуж! — сказал он.

Шужей очень обрадовался: "Если так, то я сегодня же стану мужем маленькой Малечипх". Он так думал потому, что у него был полный сундук золота. Открыл он сундук, запустил туда свою огромную ручищу и, набрав горсть золота, пересыпал его в маленький кошель. Однако незаметно было, чтоб кошель наполнился. Шужей добавил еще две горсти, — и все мало! В нетерпении стал он сыпать золото в кошель обеими руками, а потом и совком. Но кошель не наполнялся, а растягивался все больше и больше. Схватил Шужей лопату, стал ею пересыпать золото. Вот уж и сундук опустел, а кошель не наполнился.

Рассердился, раззадорился Шужей. Набрал он взаймы столько золота, сколько было у его товарищей, удалых нартов, и всыпал в кошель. А кошель все не наполнялся, потому что растянулся он так, словно был сшит из шкур девяти зубров.

Не найдя больше ни крупицы золота, Шужей чужое возвратил, а свое высыпал обратно в сундук. Тогда кошель, величиной с девять зубровых шкур, сжался и снова стал так мал, как будто его сшили из одной ласочьей шкурки.

— Не отдам кошель Малечипх, пока не узнаю, из чего он сшит! — решил Шужей и созвал своих друзей, нартов-удальцов.

Долго разглядывали они кошель, передавали из рук в руки и недоуменно покачивали головами.

В то время в Стране Нартов жила древняя старуха, по имени Уорсар, у которой на все загадки были отгадки.

— Если этого не знает Уорсар, — сказали нарты, — то мы вовек не узнаем! — И понесли кошель к старухе.

— Погляди, Уорсар, что за диво! Сколько было золота у нас, нартов-удальцов, всыпали мы в этот маленький кошель и не смогли его наполнить!

Взяла старуха кошель, разглядела его хорошенько и сказала нартам:

— Ой, сыночки! Хоть все золото Страны Нартов сюда всыпьте, — и то не удастся вам его наполнить. Разве есть на свете нарт, который видел бы его пол ным? Если вы хотите наполнить кошель, сперва на сыпьте туда щепоть земли, а потом и золото. Этот ко шель ведь непростой: он сделан из кожи сердца.

Как сказала старуха, так и сделали нарты: сперва всыпали щепоть земли, а потом горсть золота. Этого оказалось довольно, чтобы кошель наполнился. Обрадованный Шужей снова послал свата к Малечипх.

— Малечипх, — сказал Жагиша, — придется тебе выйти замуж за нарта Шужея. Он наполнил зо лотом твой кошель.

— Отец мой, уверен ли ты в том, что кошель в самом деле наполнен золотом? — спросила Мале чипх.

— Золотом, чистым золотом! — отвечал Жагиша.

— Золотом, красавица, золотом! — вторил ему сват.

— Не золотом наполнен мой кошель, — сказала Малечипх. — Во всей Стране Нартов не найдется столько золота, чтоб его наполнить!

— Как же не золотом? Погляди своими гла зами!

Отец и сват развязали маленький, туго набитый кошель. В нем лежало золото.

— Пусть я буду лгуньей, отец мой, если там нет земли! — возражала Малечипх.

Жагиша вывернул маленький кошель, из него высыпалось немного золота и щепоть земли.

— Теперь отделите землю, а золото всыпьте об ратно в кошель, — промолвила Малечипх. Так и сде лали, но кошель не наполнился.

— Как бы там ни было, выходи за Шужея! — сказал Жагиша дочери, желая, наконец, выдать ее замуж.

Но Малечипх обратилась к свату:

— Передайте нарту Шужею, что не такой муж мне нужен! Он хотел наполнить кошель золотом. Разве золото может заменить любовь? Он не смог на полнить любовью мое сердце, потому что нет у него любви ко мне. Он насыпал в мое сердце землю и хотел похоронить меня. Нет, не такой муж мне нужен!

Сват слово в слово передал Шужею отказ Малечипх, но упрямый Шужей снова послал свата в дом Жагиши. "Скажи Малечипх, — если бы я не любил ее, разве я разошелся бы со своей женой? Скажи Малечипх, — если бы я не любил ее, зачем бы я стал ее сватать? Скажи Малечипх, что своей красотой и мудростью она пленила мое сердце!"

Выслушав свата, Малечипх ответила ему:

— Жена этого нарта не могла отгадать, что превращает сладкое в горькое, а горькое в сладкое. Потому он с ней и разошелся. Эта причина слишком ничтожна, чтобы разводиться с женой. Без вины собаку не убивают, с женой, которая ни в чем неповинна, не расходятся! И для меня не может он стать другом жизни! Пусть не ждет меня Шужей и возвращается к своей гуаше. Лучшей ему не найти!

Тогда нарт Шужей устыдился и вернулся к своей жене.

Как нареченный нашел свою Малечипх

Малечипх отважных нартов

Поражает красотою.

У нее коса тугая

С красно-золотым отливом,

У нее коса другая —

С бело-золотым отливом.

У нее глаза — чернее

Черного пера сороки,

У нее лицо — белее

Белого пера сороки,

Щеки алые, как роза,

Брови — ласточкины крылья.

Речь ее подстать свирели,

Пенье — рокот соловьиный.

Меж красавиц нет ей равной.

Всем соперницам на зависть,

Первый рог заздравный нарты

Осушают ей во славу,

Песню первую в походе

Посвящают ей по праву.

Вторят горы этой песне,

Вторят здравицам, рассказам.

Людям радость и утеха —

Красота ее и разум.

Весть о ней перешагнула

Через бурные стремнины,

И лазурные потоки,

И глубокие теснины.

Весть о ней, шагнув далеко,

Унаджоко взволновала.

Снарядился он в дорогу

И, гонимый нетерпеньем,

Малечипх искать пустился,

По селеньям разъезжая.

Раз Малеч ушла к соседке.

Дом стеречь осталась дочка.

Малечипх из глины лепит

Куклам вкусные чуреки,

Приговаривая строго:

"Сразу много не съедайте!

Пусть у вас, на всякий случай,

Для гостей запас хранится!"

У забора в эту пору

Кони нартские заржали,

Но, внимая разговору,

Их попридержали нарты.

У ворот остановились

Всадники толпою шумной

И, прислушавшись, дивились

Речи девочки разумной.

Кто-то крикнул, ожидая

Острое услышать слово:

"Эй, невеста молодая!

Выбирай из нас любого!"

Малечипх из-под ладони

Поглядела быстрым взором.

Видит, — взмыленные кони

Роют землю за забором,

А наездники лихие

Накрепко с конями слиты.

"Вы наездники плохие,

Неумелые джигиты!

Кони ваши вислоухи,

Удила — нечистой ковки,

Вы нескладны, толстобрюхи,

Мешковаты и неловки,

Брови супите сурово,

И глядите вы сердито.

Я не выберу такого

Некрасивого джигита!" —

Малечипх им отвечает.

Нарты слушают в молчанье,

Чутко вздрагивают кони,

И наборные уздечки,

В тишине звеня чуть слышно,

Серебром насечки блещут.

Храбрый муж, из лучших лучший,

Нарт могучий — Унаджоко!

Опознав свою невесту,

Этот витязь именитый

На коне во двор въезжает,

С ним — соратники-джигиты.

Молча спешились мужчины.

Малечипх, оставив кукол,

Чинно двери растворила,

Поклонилась им достойно

И спокойно усадила,

Не роняя чести дома,

Как невесте подобает.

Говорит удалец:

"Разреши нам узнать,

Где твой добрый отец

И почтенная мать?"

"Куль с прорехой

Отец мой пошел наполнять.

Двум делам быть помехой

Старается мать".

Не поняв ни слова, нарты

Задают вопрос ей снова.

"Мой отец ушел трудиться,

Чтобы дом стал полной чашей.

Мать пошла, дела забросив,

Поболтать с другой гуашей.

Не дает заняться делом

Мать моя жене соседа.

"День за днем уходит время" —

Вот о чем у них беседа".

Нарты слушали, дивились:

И, приличье соблюдая,

Молодая дочь хозяйки

Говорила с ними стоя.

Вскоре мать с отцом вернулись.

Малечипх, оставив нартов,

Снова куклами играет

И щебечет беззаботно.

Говорят Жагише гости:

"Дочь твоя на удивленье

И разумна, и красива,

И приятна в обхожденье.

Сам уж очень стар ты с виду.

Дочь за нарта выдай замуж:

Тестем витязя ты станешь,

И невесте — честь большая!"

Тех времен закон суровый

Твердо знал старик Жагиша:

Кто силен — владеет миром.

Головой поник Жагиша.

Малечипх узнала сразу

Молодого Унаджоко,

И, хоть замуж не стремилась,

Но отказом не решилась

Оскорбить его жестоко.

Тут помог ей острый разум.

Малечипх отцу сказала:

"Не считай ненастье вечным,

В ясный день не будь беспечным,

Даже войску не сдавайся.

Если сладишь с войском целым —

Сладишь и со смелым нартом.

Пусть он свяжет слово с делом,

Пусть любовь свою докажет.

Удалец пускай пригонит

Триста ярок шелковистых,

Сто овец, — не чисто серых,

А небесно-серебристых,

Шестьдесят козлят игривых

И табун коней ретивых.

Пять клинков проси у нарта,

Пять клинков узорной стали,

Чтоб не видно было ковки,

Чтоб как зеркало блистали.

И шелков проси у нарта:

Пусть он мне пришлет обновки

На пяти могучих альпах,

На пяти конях летучих.

Если зять твой пожелает

Отослать меня обратно,—

Пусть позволит взять из дома

То, что будет мне приятно.

Если витязь не согласен

Все исполнить слово в слово,

То приезд его напрасен,—

Не пойду за удалого!"

И, взвалив на плечи нартам

Непосильную задачу,

Втайне дочь Малеч хотела

Их обречь на неудачу.

Нартский род был сильным, смелым,

И от века так водилось,

Что у нартов слово с делом

Никогда не расходилось.

Все сполна отцу вручили

До назначенного срока

И вторично обручили

Малечипх и Унаджоко.


Как Малечипх и Пануко плясали удж

Склоны гор зазеленели.

Закружились в удже нарты.

Жирный бык зарезан тут же.

К белому концу свирели

Ашамез прильнул устами.

Малечипх идет по кругу.

Жаль, не видно Унаджоко!

Взявши меч, надев кольчугу,

Он отправился далеко.

Нарт Пануко в круг вступает:

"Ну-ка, кто со мной сравнится?"

Он, бахвалясь, в круг вступает,—

Что ни слово — небылица!

Муж пустой, до женщин падкий,

Он чувяками топочет,

Молодецкою ухваткой

Удивить красавиц хочет.

Малечипх окинув взглядом,

С ней пошел Пануко в паре,

Он заводит речь несмело,

Под руку пройдя полкруга:

"Ой, голубка с белой шейкой,

Ты кому подругой станешь?

Ты с проворной чайкой схожа!

В чьем дому хозяйкой станешь?

Чем тебе я не по нраву?

Жениха найдешь ли лучше?"

Солнцу и весне, во славу

Закружились пары в удже.

А невеста Унаджоко

Сердится: везде докука!

И, взглянув на нарта сбоку,

Говорит она Пануко:

"Ой ты, удалец Пануко,

Матушки своей отрада,

Вылитый отец, Пануко!

Мужа мне искать не надо:

У меня на колыбели

Сделали давно зарубку.

Нарт Пануко, ты другую

Выбирай себе голубку!

Я давно уже сжимала

Рукоять ременной плети.

Для таких, как ты немало

Есть невест на белом свете!"

Он обиду подавляет,

Добавляет он с мольбою:

"Эй, красавица, подумай!

Род мой славится меж нартов.

От души прошу, — подумай!

Лучше не спеши с отказом!"

Не любя путей окольных

И мужей самодовольных,

Дочь Малеч не пожелала

Говорить обиняками:

"Не к лицу тебе кольчуга,—

Ты не видел поля брани,

А к лицу тебе — дерюга!

Твой бешмет — из грубой ткани.

Ты болтливее старухи,

И, клянусь Уашхо-каном,

Мне не нужен толстобрюхий

Трус в бешмете домотканном!"

Словно раненный стрелою,

Метко пущенной из лука,

Разразился речью злою

Незадачливый Пануко:

"Проклят будь твой взор змеиный!

Ты — сварливая ворона!

Ты — орех зеленый, терпкий!

Ты нас всех пронзить готова

Шилом из куриной кости!

Злости у тебя избыток,

Словно желчи у индюшки!

Молча когти выпускаешь

И царапаешь украдкой:

У тебя повадка кошки!

Не считай себя богиней!

Ты подстать игле, застрявшей

У гусыни в узком горле!

И мечтать ты недостойна

Обо мне — о муже славном!

Нарт из нартов, я не хуже

Унаджоко молодого!

До меня ему далеко!"

Тут, не мешкая нимало,

Будто щелкая орешки,

Дочь Малеч без счета стала

Сыпать колкие насмешки:

"Если ты лишен отваги,

Не пеняй на незадачу!

Нарт Пануко, ты в овраге

Потерять способен клячу.

В альчики играть начнешь ты,—

Мальчикам ты проиграешь!

Ночь глухая — лик твой хмурый!

Борода с козлиной схожа,

И грубей ослиной шкуры

Кожа у тебя, Пануко!

Мало проку в старой тыкве,

Что зовешь ты головою;

Волосы твои сравню я

С прошлогоднею травою;

Станом ты хребет ослиный

Превзошел по безобразью;

Ряд зубов, торчащих криво,

Был бы доброй коновязью!

Ой, никак тебя, Пануко,

За порог не выгнать палкой!

Жалкий домосед, ленивец,

Мука для тебя — походы!

С видом хмурым и суровым,

Насмех удалым джигитам,

Ты сидишь в седле ольховом,

Даже не обшитом кожей.

Смотрят женщины, судача,

Потешаясь над разиней,

Как, нахлестывая клячу,

По равнине ты плетешься

Или движешься спесиво

На ногах кривых и тощих,

Схожих с нищенской клюкою.

Если пастбищем проедешь —

Рады пастухи потехе!

От собак едва спасаешь

Ты одежду и доспехи.

Ты — не нарт и не мужчина!

Все смеются над тобою!"

Замолчал, притих Пануко,

Этот муж, из худших худший,

Вроде кошки вороватой,

Виновато огляделся,

Миг — и нет его на удже!

Дочь Малеч кружится в удже

Солнцу и весне во славу.

Женихи кружатся тут же,

Но никто ей не по нраву.

Всех невеста молодая

Отвергает горделиво,

Удалого Унаджоко

Поджидая терпеливо.


Кап Малечипх вышла замуж

Хоть имел уже супругу

Нарт отважный Унаджоко,

Малечипх он выбрал в жены.

Пораженный красотою

И умом ее плененный,

Он решил: "Учтивей, краше

Не найду себе гуаши!"

Но к назначенному сроку

Унаджоко не вернулся

Из похода боевого.

Отыскав дорогу к дому,

Белый конь его примчался

И седло привез пустое.

Стоя у порога, нарты

Плачут о погибшем друге.

А супруге горя мало!

Ненависть у ней во взоре:

О сопернице угрюмо

Думает весь день гуаша,

Восседая на подушках,

Ни слезинки не уронит,

Будто недруга хоронит.

Только маленькой невесте

Не сказал никто ни слова.

Малечипх сидит над Псыжем,—

Лепит из песка сырого

Куклам домики, чуреки,

Слушает немолчный лепет

Быстрых волн реки великой.

Порешили нарты дружно:

"Нужно известить невесту".

Всадника по тропам горным

К Малечипх они послали.

Что же медлит вестник скорби,

Прискакав к реке великой?

На просторе волны Псыжа,

Брызжа пеной, лижут берег.

Через бурную стремнину

Ищет всадник переправы.

Конь, косясь пугливым оком,

Над потоком стал бурливым.

Видит всадник, — за рекою

Девочка в песок играет.

Всадник машет ей рукою,

Малечипх он окликает:

"Эй, красавица, оставь

Мирную свою забаву:

Через реку вплавь иль вброд

Переправу укажи мне!"

"Я могу тебе помочь,

Вестник скорби иль веселья,

Но ни с чем уедешь прочь,

Если ездишь от безделья!"

"С вестью скорбной послан я.

Не по нраву мне безделье.

Эй, красавица моя,

Укажи мне переправу!"

Малечипх реке великой

Говорит слова такие:

"Дно твое семицветно,

Гладь прохладою дышит,

Берег — сердцу отрада.

Ста очами глядишь ты,

Вдаль, стоногая, мчишься.

Ты коней угоняешь,

Разрушаешь твердыни.

Семь селений глядятся

В серебристые воды.

И великой рекою

Семь селений гордятся.

Слушай, Псыж полноводный,

Псыж холодный, бурливый,

Горделивый, свободный,

Разомкни свои волны

Перед вестником скорби!"

В тот же миг на семь протоков

Разделилась гладь речная,

И по камням семицветным

Конь ступает без опаски.

"Ты — красивей красивых!

Будь счастливей счастливых:

Еду я издалека,

Еду от Унаджоко.

Как найти то селенье,

Где живет род Жагиши?"

"Поезжай

Ни взад, ни вперед,

Ни прямым путем,

Ни в обход,

Где река —

Не река, а брод,

Где гора

Глядит в небосвод,—

Там живет

Жагиши род!"

"Нрав твой, девочка, кроток

И умна твоя речь.

Укажи мне дорогу

К дому дочки Малеч!"

"Посредине селенья

Дом стоит на пригорке,

Солнце смотрит в окошки,

Иней перед рассветом

Покрывает задворки.

Дом беленый и длинный,

Стены мазаны глиной.

С одной стороны

Там куриный помет,

С другой стороны

Навоз лошадиный".

"Как проехать поближе?"

"Пред тобой две тропинки,—

Без запинки джигиту

Малечипх отвечает, —

Простирается вправо

Путь далекий, но близкий.

Простирается влево

Близкий путь, но далекий.

Поезжай, как захочешь!"

Малечипх одну оставив,

Ускакал в селенье всадник.

Возле дома, в знак печали,

Быстро спешился он справа,

Молвив: "Дочь Малеч ищу я!"

Отвечали домочадцы:

"Дочь Малеч сидит у речки

И чуреки лепит куклам!"

Времени не тратя даром,

Яростно вскочил он в стремя,

Скакуна хлестнул он плетью.

Молнии в глазах сверкнули,

А усы, как прутья, встали.

"В путь я, видно, зря пустился.

Насмех витязя послали

С вестью горестной к девчонке,

Что песком еще играет!"

К Малечипх он возвратился

И ее осыпал бранью:

"Ты дика, нелюдима,

Безобразна, сварлива,

Неуклюжа, как мерин,

Неучтива на диво.

Ты, песком забавляясь,

Лепишь куклам чуреки.

Спит жених твой в могиле,

Не проснется вовеки!"

Затуманилось обличье

Малечипх, девичье сердце

Облилось горячей кровью:

"Ой, лицо мое увяло,

Ноги с горя подкосились,

Золотой поблек нагрудник!

Не мое ли платье было

Золотой тесьмой обшито,

А рукав его — узорным

Золотым шитьем украшен?

Как ягненок, я резвилась

На заре в росистых травах.

Знала я, что мне недолго

Оставаться в отчем доме.

С кем сравнится Унаджоко,

Ока моего зеница,

Нарт мой, лев мой благородный?

Он — жених мой с колыбели.

Неужели не увижу

Средь живых я Унаджоко?" —

Малечипх рыдает горько.

"Поделом тебе, девчонка, —

Старой девы слышен голос,—

Что из нартского селенья

Приплелась к реке с кувшином!"

Побледнев от гнева, тихо

Малечипх ей отвечала:

"Чтоб ты людям надоела,

Как осеннее ненастье!

Чтоб звалась до самой смерти

Ненавистной старой девой!"

К опечаленной невесте

Обратился вестник скорби:

"Укроти поток бурливый,

Преградивший мне дорогу!"

"У верховья река

Широка и мелка,

У низовья река

Глубока и узка.

По нутру и по нраву

Выбирай переправу!"

По тропинке горной к дому

Малечипх бежит проворно.

Не в обычае у нартов

Плач девичий, если умер

Нареченный до женитьбы.

И, приличье соблюдая,

Род решил не брать с собою

Малечипх на погребенье,

Чтоб на юную невесту

Не указывали пальцем,

Чтоб не вздумала смеяться

Старшая супруга нарта

Над ее одеждой бедной,

Над ее обличьем детским,

Над ее девичьим горем.

"Отошлем ее к соседям

И уедем втихомолку!"

Старая Малеч послала

Маленькую дочь к соседке:

"Ты скажи ей — мать просила

Соли горсть,

Бычью кость,

Конины кусок,

Горшок кундапсо,

Луку с репкой,

Приправы крепкой,

Остатки похлебки

И каши оскребки!"

Малечипх бежит к соседке,

Говорит ей: "Мать просила

Соли горсть,

Бычью кость,

Конины кусок,

Горшок кундапсо,

Луку с репкой,

Приправы крепкой,

Остатки похлебки

И каши оскребки!"

Не успели оглянуться, —

Малечипх домой вернулась.

Молчалива и печальна,

К очагу она садится

И глядит в очаг потухший.

Тут одна из нартских женщин

Малечипх яйцо приносит:

"Испеки в золе и скушай!"

"Хоть яичко округло,

Невеличко и гладко,

Хоть и кладки куриной,

Петушиной закваски,—

Не о нем я печалюсь, —

Малечипх отвечает,—

Не еда — мне утеха,

И не голод — помеха!

Ой, джигит Унаджоко,

Ясный свет, Унаджоко!

Ой, убит Унаджоко,

Больше нет Унаджоко!

Мягче козьего пуха

Я бы стала для нарта!

Ярче вешнего солнца

Для него заблистала б!

Гложет сердце тоска мне.

Был он жизни дороже.

Ой, подстилка жестка мне!

Камнем стало мне ложе!

Ой, джигит Унаджоко,

Удалец, храбрый витязь!

Ой, убит Унаджоко!

Мать, отец, отзовитесь!"

"Оставайся, дочка, дома, —

Старая Малеч сказала.—

Мертвых плачем не разбудишь!" —

Вот какую речь сказала.

На слова Малеч-гуаши

Отвечала дочка смело:

"Над чужим рыдать курганом,

Мать с отцом, не ваше дело!

Слов не трачу я напрасно

И горячих слез не прячу.

Если умер мой любимый, —

Я сама его оплачу!

По умершему соседу

Женщины горюют вчуже, —

Я ли с вами не поеду

О любимом плакать муже?"

"Ой, бесстыжее обличье! —

"Муж мой умер", — что я слышу!

Ты приличье позабыла!" —

В гневе закричал Жагиша.

Смело дочка отвечала:

"Ой, отец мой престарелый,

Чьи усы — подобье града,

Града сизого подобье,

Борода — подобье снега,

Снега, выпавшего в стужу!

Ты ль из серебра ограду

И надгробье золотое

Моему воздвигнешь мужу?"

И смутился тут Жагиша:

"С нею спорить — мало толку!"

Но Малеч ему шепнула:

"Мы уедем втихомолку!"

"Ой ты, мать моя седая,

Мать с душой любвеобильной!

Разве я могу, рыдая,

Не припасть к земле могильной?" —

Малечипх ей отвечала

С укоризною живою,

И, смутясь, Малеч — гуаша

Покачала головою.

"Поскорей набрось на плечи,

Мать, мне шубу золотую!"

А Малеч несет овечью:

"Негде взять мне золотую!"

"Эта шуба — из овчины,

Из овчины грубо сшитой.

Ворот шубы — шкура волчья.

Засмеют меня мужчины,

Станут нартские джигиты

Перемигиваться молча".

Так невеста отвечает,

Сбросив с плеч овечью шубу.

Не сказав ни слова, мать ей

Платье красное приносит.

Малечипх поводит бровью:

"Вид мой нартам будет страшен.

Им покажется, что кровью

Вдовий мой наряд окрашен!"

Все сдается ей некстати,

Все ей кажется не к месту.

С золотым узором платье

Взором обвела невеста:

"Вот еще недоставало,

Чтобы на моем наряде

Спереди семь звезд сияло

И семь звезд сияло сзади!

К нартам еду я на горе

Или еду веселиться?

Стыдно мне в таком уборе

Среди нартов появиться!"

Малечипх, отвергнув платье

С золотым шитьем узорным,

В черном из дому выходит.

Не найдя, во что обуться,

Босиком она выходит.

Впряг в арбу волов Жагиша,

Усадив свою старуху.

Малечипх идет печально

Впереди арбы скрипучей.

Жесткими плетями тыква,

Что гнездится при дороге,

Ноги колет ей босые.

"Любишь ты расти на свалке,

Украшать собой задворки,

И плетней косые колья —

Жалкие твои подпорки!

Несъедобной ты родишься,

Зря гордишься коркой звонкой.

Ни на что ты не годишься,—

Разве только быть солонкой!

Никому не нужным зельем

Разрослась ты на просторе…

Еду я не за весельем,

Еду я оплакать горе!"

Плети жесткие тотчас же

Отвела с дороги тыква.

Малечипх идет и плачет,

Заливается слезами.

Встал стеной шиповник частый,

Поперек тропы разросся,

Цепкие раскрыл объятья.

Платье рвут шипы, — о горе!

Малечипх ему сказала,

Алый плод сорвав, сказала:

"Чтоб твоей сорочкой красной

Любовались вечно люди,

А шипы под оболочкой

Чтоб тебе в нутро впивались!

Платье рвешь мне, злое семя!

Время близится к закату.

Горевать я еду к нартам

И оплакивать утрату!"

Отступил с пути шиповник,

Отступил с пути колючий.

Малечипх идет и плачет.

Лес дремучий перед нею.

Встало дерево-громада.

До небес — его вершина.

До земли — ветвей завеса.

Исполина не объедешь.

Птице дерево — преграда,

Зверь его ветвей страшится,

Как сетей непроходимых.

"Дерево вековое,

Ты ветвисто и статно,

Неохватно, тенисто!

Ты касаешься чистой

Синевы головою.

Ты раскинуло ветви

По дорогам и тропам.

Моему дорогому

Стать могло бы ты гробом!

Хорошо бы поплакать

Под зеленою сенью,

Да спешу я далеко!

Хорошо бы с тобою

Поделиться печалью.

Жаль, — ты слишком высоко!

Подними свои сучья,

И пройду я, рыдая,

Через кручи седые,

Через бурные реки,

Чтоб навеки проститься

Со своим нареченным!"

Дерево вековое

Зашумело листвою,

С дрожью вскинуло ветви

От подножья к вершине.

Малечипх идет и плачет,

Заливается слезами.

На пути гора большая

Возвышается, — о, горе!

"Я б оплакала утрату

На груди твоей широкой,

Но склонился день к закату,

А итти еще далеко.

Расступись, горы громада,

И пройду я сквозь ущелье.

Горе мне оплакать надо, —

Я спешу не на веселье!"

Тут, на удивленье взору,

Раздалась гора крутая,

И сквозь каменную гору

Малечипх идет рыдая.

На просторе волны Псыжа

Лижут берег, брызжа пеной.

Пересечь поток бурливый

Дочь Малеч должна, — о, горе!

"Дно твое семицветно,

Гладь прохладою дышит,

Берег — сердцу отрада.

Семь селений глядятся

В серебристые волны,

И великой рекою

Семь селений гордятся.

Я с тобой бы охотно

Поделилась печалью,—

Пусть кипучие волны

Унесут ее к устью!

Жаль, что день на исходе,

А итти мне далеко!

Не смогу я осилить

В полноводье потока.

Зародившись от капли,

Ты вливаешься в море.

Я в дорогу пустилась,

Чтобы выплакать горе.

Слушай, Псыж полноводный,

Псыж холодный, бурливый,

Горделивый, свободный,

Разомкни свои волны,

Уступи мне дорогу!"

И живые волны Псыжа,

Брызжа пеной, расступились,

Малечипх идет и плачет,

Заливается слезами.

Перед ней старый ворон,

Черной ночи чернее.

Видно, зол и хитер он.

Взор он в землю уставил.

"Хищник проворный,

Черный, блестящий!

Ты над землею

Кружишь в дозоре,

Беды вещая,

Ведая горе.

Вечно спешишь ты

На мертвечину:

Людям кручина,

Ворону — радость.

В сторону моря,

В горы, в долины-

Всюду летаешь.

Может быть, знаешь

Ты мое горе?"

Каркнул ворон с высоты:

"Куаг-куаг!

Эй, о ком горюешь ты?

Куаг-куаг!"

"Нарт из нартов — мой муж; я горюю о нем.

В ратном споре он смел; дюж и статен, как дуб

Шубу волчью надел нараспашку джигит,

Золотые чувяки в обтяжку надел,

Золотая кольчуга сияет огнем,

Перетянут ремнем туго-натуго стан!"

Ворон был чернее ночи,

И прокаркал он со злостью:

"Куаг-куаг-куаг!

Очи витязя я выпил,

Расклевал джигита кости!

Куаг-куаг-куаг!"

Дочь Малеч в ответ

Молвила ему:

"Яйца ртом нести

Роду твоему,

Лежа на спине

Выводить птенцов,

А птенцам — своих

Пожирать отцов!"

В черном платьице, босая,

Малечипх идет селеньем.

На нее бросая взгляды,

У плетня сидят мужчины.

Вот, с учтивостью притворной,

Поднялись проворно двое,

Без причины засмеявшись.

Остальные и не встали:

Дочерью Малеч, как видно,

Грубо пренебречь решили.

Стало девочке обидно.

Прошептали губы тихо:

"Чтоб стоящие не сели!

Чтоб сидящие не встали!"

Дочь Малеч на горном склоне

С косарями повстречалась.

"Ой, косить сейчас не время,—

Время голосить над гробом,

Разделяя бремя горя

С теми, кто хоронит нарта!"

Дочь Малеч, сойдя в долину,

С чабанами повстречалась.

Говорит она подпаску:

"Ну-ка полы губанеча

Подбери, веселый малый!

Сбегай к нартам попроворней!

Пусть они коней седлают,

Пусть навстречу выезжают,

Пусть играют на свирели!

Пусть в селенье люди знают,

Что приехала невеста!"

Вот и пройдена долина.

Под горой родник лепечет,

Малечипх остановилась,

Жар сердечный охлаждая,

К роднику приникла жадно,

Быстро жажду утолила,

Чистой влагой смыла слезы,

Освежила лоб горячий.

"Ой, родник изумрудный,

Чье кремнистое русло

Блещет чудным узором!

Ты подспудной струею

Пробиваешься к свету,

Будишь эхо в ущелье,

Будишь в сердце веселье,

Ожерельем сверкаешь

И свирелью звенишь ты!

В летний зной ты прохладен

В зимний холод — отраден.

Каждый едущий мимо,

Жгучей жаждой томимый,

Летним зноем палимый,

Пусть родник прославляет!"

Малечипх такое слово

Горному ключу сказала,

С ним приветливо простилась

И пошла в селенье нартов.

Говоря: "Невеста едет!" —

На коней джигиты сели.

Говоря: "Невеста едет!" —

На свирели заиграли;

Говоря: "Невеста едет!" —

Поскакали за селенье.

Вот как нарты оказали

Ей почет и уваженье!

* * *

Нарты, чтя обряд старинный, —

Говорят преданья наши, —

В гроб умершего мужчины

Клали прядь волос гуаши.

Может быть, и от рожденья,

А возможно, от недуга

На беду была плешива

Унаджокова супруга.

Говорит она служанке:

"Взяв с собою два яичка,

Выйди Малечипх навстречу

И, минутку улучивши,

Срежь ей косы золотые.

Вот и ножницы стальные!"

И служанка с речью льстивой

Вышла Малечипх навстречу:

"Ты наплакалась, бедняжка!

Видно, тяжко ты горюешь.

Личико твое печально.

Съешь, красавица, яичко!"

Малечипх разбила яйца:

От нее не ускользнуло

То, что в рукаве служанки

Ножниц острие блеснуло.

"Хоть яички округлы,

Невелички и гладки,

Хоть и кладки куриной,

Петушиной закваски,—

Чтоб заела собака

Ту, что яйца прислала!

Чтоб яичка не съела

Та, что мне принесла их!

Где протоптана дорога —

Стога сена не накосишь!

На ветвях, грозой спаленных,

Не найдешь зеленых листьев!

Хоть хозяйка и плешива, —

Чем же виноват покойный?

Дай-ка ножницы мне живо!"

Дочь Малеч сама срезает

Золотую прядь и молча

Отдает ее служанке.

* * *

Рядом с матерью седою

Малечипх сидит, рыдает,

От людей не прячет горя.

А соперница не плачет,

Восседает на подушках

И спесиво речь заводит:

"Малечипх" — я слышу часто,

"Малечипх" — какое диво!

Право, ей похвастать нечем!

На меня взгляните, — нитью

Золотою вышиваю

И, блистая красотою,

Затмеваю всех соперниц;

Как велит обычай нартов,

Мужа своего с добычей

До заката поджидаю

В доме, убранном богато.

"Малечипх" — я слышу часто…

"Малечипх" — какое диво:

Некрасив, неопрятна,

Крошки пасты на подоле,

В пятнах рукава одежды!"

Малечипх ей отвечает:

"Дорогой клянусь утратой, —

Светлым золотом расшиты

Рукава мои богато,

По подолу — золотые

Кружева узором мелким,

Золотой нагрудник блещет

Чистотой своей отделки.

Обо мне слагают песни

Всем соперницам на зависть.

Среди нартов я известней

Тысячи других красавиц!

Ты бы лучше замолчала

И, усевшись на подушки,

Медной головой бренчала

Наподобье погремушки!"

Унаджокову супругу

Стала выручать золовка.

"Малечипх! — она сказала, —

Спрячь свои воловьи ноги!

Онемели мы с испугу,

И глядеть на них неловко!"

Малечипх ей отвечала:

"Чтоб тебе ремнем свернуться,

Днем ненастным обернуться,

Ненавистью поперхнуться

И подохнуть в старых девах!

Пальцы ли мои коротки,

Или руки слишком длинны?

За чужим добром пришла я,

Или мало принесла я?"

Зная власть золовки в доме,

Престарелая Малеч

Дочку молча ущипнула,

Чтоб ее предостеречь.

Малечипх ей отвечала:

"Родила меня ты в муках,

На руках меня носила

И качала в колыбели;

Лучшие куски, бывало,

Отдавала мне с любовью;

Наварив похлебки жирной,

Сверху мне всегда сливала,

А сегодня ты с досады

Дочку рада уничтожить!

Не пойму твоей уловки!

Иль золовки ты боишься?"

Видя мужество такое,

Все притихли, замолчали

И оставили в покое

Дочь Малеч с ее печалью.

И невеста голосила,

И невеста причитала,

И оплакивала нарта,

Как велит обычай древний,

И показывала людям,

Как болит девичье сердце.

"Ой, во взоре помутилось;

Сердце с горя разорвется!

Дайте мне немного сано!

Хоть глотнуть из рога дайте!"

Малечипх людей послала:

"Пусть нацедят вам соседи!"

А соседи отвечают:

"Чана мы открыть не можем!

Рано трогать наше сано, —

Пусть оно еще играет.

Ради Малечипх не стоит

Кади починать огромной:

Мы ведь ждем свою невестку!"

Дочь Малеч в отместку молвит:

"Пусть кричат: "Невестка едет!" —

Но чтоб ей не ехать вовсе!

Пусть кричат: "Во двор въезжает!"

Чтоб не въехать ей в ворота!

А когда в ворота въедет,

Чтобы мышь издохла в чане

И пришлось им сано вылить!

Ой, сходите, попросите,

Люди, чью-нибудь гуашу,—

Пусть она мясным наваром

Для меня наполнит чашу!"

Но соседская хозяйка

Им в ответ проговорила:

"Не для Малечипх сегодня

Я навар мясной варила!"

Услыхав слова такие,

Дочь Малеч сказала с жаром:

"Так пускай скупое сердце

Ей зальют мясным наваром!

И пускай ее неряхой

Назовут, собравшись, люди!

Если пить попросит, — пусть ей

В битой поднесут посуде!

Пусть в подол ее вопьются

Злые тернии без счета!

А когда она издохнет, —

Пусть ее швырнут в болото!"

Тут с мясным наваром чашу

Принесла одна гуаша,

И, немного подкрепившись,

Дочь Малеч сказала с жаром:

"Пусть о ней всегда с почтеньем

Говорят, собравшись, люди!

Ей питье пускай подносят

Только в золотом сосуде!

Золотым шитьем украшен

Будь подол ее наряда!

А когда настанет время,

Будь ей медный гроб — награда!

А теперь пошире, нарты,

Распахните дверь из дуба!

А теперь, мои подружки,

Мне ходули пододвиньте!

Шубу из мерлушки черной

Вы накиньте мне на плечи,

Под руки меня возьмите,

К белому коню ведите!"

Дочь Малеч берет за повод

Белого коня-трехлетка,

И в реке его купает,

И поит водою чистой,

И ведет назад, в конюшню,

Чепраком накрыв узорным,

И овсом отборным кормит.

"Белоснежный, горбоносый,

С гордой шеей, с узкой мордой!

На скаку ты скор и легок;

Седоку всегда послушен;

То во весь опор несешься,

То бежишь ты плавной рысью.

Ты знаком и с высью горной,

И с просторною равнийой.

Мужа храброго ты в стужу,

Как подстилка, согреваешь.

Каждая играет жилка

Под ударом жесткой плети

В стройном и поджаром теле.

В бранном деле ты — товарищ

С крепкой грудью, с мощным станом.

Ты во мгле ночной невесту

На седле своем уносишь.

Ой, сюда на новоселье

Ты меня примчал бы вскоре!

А теперь не на веселье

Я приехала, — на горе!

За победой поскакал ты

И копыта окровавил.

Конь, поведай мне всю правду:

Где оставил ты джигита?" —

К шее скакуна припала

Дочь Малеч с такою речью.

Конь, польщенный обращеньем,

Отвечал по-человечьи:

"Ты — разумная гуаша

С речью ласковой и плавной!

Меж гуашами другими

Я тебе не видел равной.

Я конем ленивым не был, —

Словно из кремня огнивом

Пламявысекал копытом

На скаку, в открытом поле;

Не считался лежебоком,

Быстрым скоком наслаждался;

Я летел, отваги полон,

Через кручи и овраги,

Укорачивая путь свой.

Въехали мы в лес дремучий,

И могучий мой хозяин

Устрашил иныжей войско…

Не погиб твой нарт любимый,

Твой непобедимый витязь!

Не тумань слезами взора:

Скоро твой джигит вернется.

Пожелал узнать хозяин,

Любят ли его гуаши,

Захотел он убедиться

В женской преданности вашей.

Вот зачем коня в селенье

Он с пустым седлом отправил!

Я живым и невредимым

Витязя в лесу оставил".

Дочь Малеч, воспрянув духом,

Белому коню сказала:

"Чтоб ретивых обгонял ты,

Чтоб красивых затмевал ты,

Чтоб немногим сыт бывал ты,

И копыт чтоб не сбивал ты,

Через кручи и ущелья

Отправляйся в лес дремучий!

За живым, за неубитым,

За моим скачи джигитом!"

Чуть порог переступила,

И вошла она под крышу:

"Собирайся в путь-дорогу!" —

Молвил дочери Жагиша.

Но, победу торжеструя,

Малечипх ему сказала:

"Никуда я не поеду,

Я — в своем дому! — сказала.

Не погиб мой муж любимый,

Муж соперницы скончался!"

Тут скакун неутомимый

К нарту-витязю помчался

И поведал без утайки,

Как вели себя хозяйки.


Как жила Малечипх замужем

Услыхав от белоснежного скакуна, что нарт Унаджоко не погиб, Малечипх осталась жить в его доме. Теперь люди знали о том, что витязь цел и невредим, что он отпустил домой своего коня без всадника, желая испытать жену и Малечипх.

Мать и сестра нарта, тронутые нежной и преданной любовью маленькой Малечипх к Унаджоко, сказали ей:

— Отныне ты наша невестка, ты — наши очи, ты — наша душа.

Они взяли Малечипх под руки, ласково усадили ее на подушку и ухаживали за ней, как за дорогой гостьей.

Старый Жагиша с женой тоже провели несколько дней под радушным кровом Унаджа, после чего хозяин с почетом проводил их до половины пути.

Умный конь, видевший все своими глазами, прискакал к нарту и рассказал, как было дело. Унаджоко, не медля, вскочил в седло и возвратился домой. Не забыл он захватить с собой богатую одежду для молодой жены. Он разошелся со своей старшей гуашей, которая выказала ему так мало преданности в беде, и зажил с красавицей Малечипх душа в душу, отвечая любовью и заботой на ее преданную любовь.

Как только вернулся Унаджоко, отец его, Унадж, решил испытать, умна ли его маленькая невестка. Позвал он сына и дал ему кусок кожи.

— Снеси-ка эту кожу Малечипх, пусть она сошьет тебе чувяки. Чтобы ты завтра же надел новые чувяки!

Малечипх соскребла шерсть, размяла кожу руками и, когда она стала мягкой, ловко сшила обувь. Поутру вышел Унаджоко в новых чувяках.

Старый Унадж поглядел на ноги сына и ничего не сказал, хоть и остался доволен мастерством невестки.

Вечером свекор снова прислал ей кожу. Но маленькая Малечипх не стала шить новых чувяков. Она припрятала кожу, а обувь, снятую мужем, размяла руками, заботливо смазала бараньим салом и поставила на место.

Каждый вечер Унадж давал сыну кожу на чувяки, и тот относил ее жене. Все куски кожи маленькая Малечипх складывала под лежанку, а обувь, сшитую в первую ночь, разминала и смазывала салом. Отцу казалось, будто Унаджоко каждое утро выходит в новых чувяках.

Когда прошел месяц, Унадж сказал сыну:

— Ну-ка, сынок, принеси всю обувь, которую сшила тебе молодая жена, и покажи мне!

Унаджоко, не долго думая, достал из-под лежанки двадцать девять кусков кожи, не скроенных и не сшитых, и показал отцу.

Старый Унадж обрадовался:

— Значит, каждое утро сын выходил в одних и тех же чувяках, которые становились новыми в золотых ру ках Малечипх. "Из невестки выйдет толк!" — подумал старик.

Через несколько дней Унадж обратился к сыну:

— Завтра, сын мой, ты должен разобрать свой дом и поставить себе новый!

Огорченный и озабоченный, Унаджоко вошел к жене.

— О чем ты печалишься, дорогой муженек? — спросила его Малечипх.

— Мы должны завтра разобрать свой дом и по ставить новый. Так велел отец! — объявил Унаджоко.

— Об этом не горюй! Привези только завтра на рассвете арбу камыша и соломы для кровли да еще арбу глины, и все будет ладно! — успокоила мужа Малечипх.

Поутру Унаджоко привез глину и солому. Быстро сняли они обветшалую крышу и покрыли дом заново, а стены маленькая Малечипх обмазала глиной. Свекор поглядел и остался очень доволен.

— Завтра мы с тобой отправимся в дорогу. Вели Малечипх припасти нам такой еды, чтобы в пресном соли вовсе не было, а в соленом ее было много, — так распорядился старый Унадж.

Снова Унаджоко пришел к жене озабоченный.

— Отец сказал, завтра отправимся в дорогу и велел тебе приготовить такую еду, чтобы в пресном вовсе не было соли, а в соленом ее было много. Чудной у меня отец! Всегда загадывает какую-нибудь загадку. Как только мы с ним выезжаем за селенье, он говорит: "Ну-ка, сынок, приставь лестницу к небу!" — "Где же мне взять лестницу в степи? — отвечаю я. — Разве я ее за седлом таскаю?" Едем дальше. Отец начинает снова: "Ну-ка, сынок, укороти дорогу!" Я отвечаю: "Как же я могу укоротить дорогу? Разве разрезать на куски, да один кусок откинуть прочь! Или, может быть, взять за оба конца и сложить вдвое?" Едем дальше. Как только въедем в лес, отец говорит: "Эй, сынок, пригони из чащи пару бурых коней с белыми хвостами!" Сколько ни ищу, — коней в лесу нет и в помине! Когда делаем при вал, я достаю еду. Пресное оказывается совсем без соли, а соленое — пересолено так, что кусок не идет в горло. Тут мы садимся на коней и поворачиваем к дому. Отец начинает меня бить и не перестает, пока не при едем в селенье. — Так закончил Унаджоко свой рассказ.

— И это не беда, не печалься, — промолвила Ма лечипх. Проворно приготовила она еду и, увязывая до рожные сумки, стала наставлять мужа: — Когда прика жет отец приставить лестницу к небу, — ты выезжай вперед, разгони коня и, стоя на седле, покрасуйся перед старым нартом, покажи ему, какой ты ловкий наездник! Когда прикажет отец укоротить дорогу, — ты ему от вечай: "Запевай песню, а я буду подпевать!" Отец за поет, а ты подтягивай негромко, чтобы не заглушать его голоса. Когда прикажет отец пригнать из леса двух бу рых коней с белыми хвостами, ты ступай в чащу, срежь две кизиловых палки, концы их очисть от коры, про буравь шилом и свяжи шнурком. Палки эти положи под стременные ремни старого нарта. Когда увидишь, что отец в пути притомился, соскочи с коня, возьми отцовско го коня за повод и помоги старику спешиться. Расстели бурку, усади его поудобней и разложи перед ним еду.

На рассвете отец с сыном оседлали коней и отправились в путь. Долго ли, коротко ли они ехали, — наконец Унадж сказал:

— Приставь-ка, сынок, лестницу к небу!

Сын хлестнул коня плетью, выехал вперед, и, вскочив ногами на седло, показал лихую джигитовку. Отец остался доволен, но промолчал.

Через некоторое время отец приказал:

— Укороти, сынок, дорогу!

— Запевай, а я подтяну! — отвечал сын.

Старый нарт запел, а молодой стал подтягивать негромко, чтобы не заглушить его голоса. Так, с песней, доехали они до опушки леса.

Придержав лошадь, промолвил старик:

— Пригони-ка, сынок, из леса пару бурых коней с белыми хвостами!

Унаджоко спешился, пошел в чащу, срезал две кизиловых палки, очистил концы, пробуравил шилом и связал шнурком. Обе палки подложил он под стременные ремни старого нарта, говоря:

— Пригодятся!

Это тоже пришлось по душе старику. Поехали они дальше. Видит Унаджоко, — разгорячились кони и грызут удила, а старый Унадж повесил голову. Тут сын проворно соскочил наземь, взял отцовского коня за повод и, держа левое стремя, помог отцу спешиться. Унаджоко разостлал бурку, усадил старого нарта и разложил перед ним еду. Снедь, приготовленная маленькой Малечипх, оказалась по вкусу Унаджу: половина еды была замешана только на масле и меду, а другая — на сметане и яйцах.

Поев досыта, отец взял плеть и стал хлестать сына. Унаджоко на бегу прыгнул в седло и погнал коня вскачь, стремясь уйти от побоев. Но Унадж догнал сына и продолжал бить его всю дорогу. Унаджоко с воплями въехал во двор. Малечипх увидела из окна, что свекор хлещет ее мужа плетью. Унаджоко спрыгнул с коня и толкнул дверь, но Малечипх заперла ее изнутри. Старый нарт спешился и продолжал хлестать сына плетью.

— Отвори скорее, не то он меня до смерти за бьет! — взмолился Унаджоко.

Но Малечипх из-за двери отвечала:

— Кто трусливо бежит, спасаясь от побоев, тот их заслужил! Если ты бежал к жене от отцовской плети, — разве не убежишь ты с поля битвы?

Старый нарт остался доволен словами невестки. Он перестал бить сына и вошел в дом. Только тогда Малечипх отворила свою дверь и впустила мужа.

— А если бы меня убивали, ты бы тоже так посту пила? Почему ты заперла Дверь? — закричал разгневан ный Унаджоко.

— Если даже родная мать станет с тобой бороть ся — не позволяй ей повалить себя! — отвечала Мале чипх. — Убегая от врага, ты можешь спастись от смерти, но не спасешься от позора. Тогда не надейся на мою защиту!

Слова маленькой Малечипх проникли в душу Унаджоко. Нарт поклялся быть бесстрашным в бою и, пока бьется сердце, не отступать перед врагом.

Недолго прожил старый Унадж после женитьбы сына. Тяжко захворав и зная, что дни его сочтены, позвал он к себе Унаджоко:

— Недолго осталось жить мне, сынок. Многое сбы лось из того, чего я хотел для тебя. Но есть у меня три желания. Ты должен их исполнить.

— Разве я когда-нибудь ослушался тебя, отец? — спросил Унаджоко.

— Ты всегда был послушным сыном. Но эти три завета выполнить не так легко! — промолвил старик.

— Для нарта нет трудных дел! — воскликнул Унад жоко. — Я исполню твою волю во что бы то ни стало, клянусь Уашхо-каном!

— Если так, — то выслушай мои три завета, — проговорил старый Унадж. — Чтобы стать настоящим нартом, ты должен каждый год жениться на новой жене, каждый год строить новый дом и каждый год пахать на ста рябых быках.

Вскоре Унадж скончался.

Похоронив отца, Унаджоко отправился в поход с двумя удалыми нартами. Неожиданно пришлось ему замешкаться. Унаджоко отпустил удальцов домой, наказав им:

— Передайте поклон моей Малечипх и скажите, чтобы ждала меня только через месяц. Смотрите, друзья, — чтобы сегодня были дома, а завтра поспели обратно!

Унаджоко дал им два куска богатых тканей — пусть Малечипх сошьет себе новые наряды к его приезду.

Нарты прискакали в селение и вручили подарки Малечипх. Она поблагодарила их и велела сказать мужу:

— Звезда — одну, луна — две меры. Во имя двух белошеих голубей прошу не обижать двух черных во ронов!

Нарты очень удивились и всю дорогу твердили непонятные слова, чтоб не забыть. Возвратясь к Унаджоко, они стали просить его:

— Ради всемогущего Тха, объясни нам, что могут означать слова Малечипх: "Звезда — одну, луна — две меры. Во имя двух белошеих голубей прошу не обижать двух черных воронов".

— От двух кусков ткани, — сказал Унаджоко, — один из вас отрезал локоть, а другой — два. Не так ли?

— Это верно, — признались нарты.

— Догадавшись об этом, просит Малечипх, во имя двух белошеих голубей, — то есть себя и меня, — не обижать двух черных воронов, то есть вас, совершивших нечестный поступок. Это она и велела мне передать.

Пристыженные нарты подивились уму женщины и поклялись больше так не поступать.

Как муж хотел развестись с Малечипх

Целый год Малечипх и Унаджоко жили согласно, дружно и счастливо. Унаджоко от всего сердца радовался тому, что у него такая хорошая жена, и не мог отыскать в ней никакого изъяна. Но пришло время задуматься над отцовскими наказами.

— Хоть и трудно мне придется, — размышлял Унаджоко, — все-таки я готов каждый год строить новый дом и, прибегнув к помощи соседей, пахать на сто рябых волах. Но как мне разойтись с такой хорошей женой?

Долго горевал Унаджоко, но делать было нечего: разве мог нарт не выполнить отцовского завета?

— Хоть и не в чем мне тебя упрекнуть, хоть и сильно я тебя люблю, нельзя нам больше оставаться мужем и женой. Возьми из моего дома что твоей душе угодно и уезжай к отцу! — сказал своей Малечипх опечаленный Унаджоко.

— Слово твое для меня — закон! Возьму с собой что моей душе угодно и уеду к отцу. Но если ты меня вправду любишь, исполни мою единственную просьбу: позволь мне напоследок устроить пиршество для твоих друзей, напоить вас, накормить, развеселить. Пусть меня поминают добром нартские витязи! — отвечала мужу Малечипх.

Унаджоко охотно согласился и созвал всех своих друзей. Малечипх приготовила много яств и питья, накрыла на стол и обратилась к нартам:

— Со мной расходится муж, и я прошу вас в последний раз попировать и повеселиться за моим сто лом, чтобы сохранить добрую память обо мне!

Нарты начали пиршество, а Малечипх им подавала еду и питье, приговаривая:

— Не давайте хозяину печалиться! Таких, как я, немало. Он найдет себе хорошую супругу.

И нарты, поднося Унаджоко чашу за чашей, напоили его допьяна.

Когда разошлись гости; пировавшие круглые сутки, Унаджоко крепко уснул.

Малечипх запрягла волов в арбу, положила туда соломы, накрыла мягкой подстилкой, уложила мужа на арбу и, погоняя волов, тронулась в путь.

Когда проехали половину дороги, Унаджоко очнулся.

— Эй, Малечипх, куда мы едем? — недоумевая, спросил он свою жену.

— Разве ты забыл? Ты ведь со мной разошелся, и я еду домой! — спокойно отвечала Малечипх, погоняя волов.

— Забыть-то я не забыл, но не понимаю, куда ты меня везешь, — удивленно сказал Унаджоко.

— Если не понимаешь, — я тебе объясню. Пом нишь, был у нас такой уговор: если ты со мной разве дешься— я смогу взять из дома то, что мне всего до роже. А ведь ты мне дороже всего! Вот я еду к отцу и везу тебя, — отвечала Малечипх.

— Уговаривались мы — это верно! И то, что ты меня везешь, — это хорошо! А разошелся я с тобой только потому, что должен был выполнить три отцовских завета, — сказал Унаджоко.

— Какие же это три завета? — спросила Малечипх.

— Отец, умирая, наказал мне каждый год же ниться на новой жене, каждый год строить новый дом и каждый год пахать на ста рябых волах. Я поклялся Уашхо-каном выполнить эти три завета. А мы с тобой прожили год, и потому я должен с тобой развестись, — пояснил Унаджоко.

— Отец твой был мудр, а если ты его не понял, кто же виноват? Жениться каждый год на новой жене — это значит, не сидеть дома, а отправляться в поход, чтобы, по возвращении, жена показалась тебе новой. Каждый год строить новый дом — это значит, каждой весной тебе надо покрывать дом свежей соломой, а мне— обмазывать стены глиной. Каждый год пахать на ста ря бых волах — это значит, вспахивать свое поле прежде, чем стает весь снег, когда земля еще будет рябая, по тому что нет лучше раннего сева. А теперь выбирай: либо мы вернемся домой, либо я по уговору повезу тебя к себе, — сказала мужу маленькая Малечипх.

— Если так, — вернемся! — отвечал муж. — Не хочу я, чтобы говорили нарты: "Малечипх, уезжая, увезла с собой Унаджоко!"

Возвратились они домой, и с той поры Унаджоко зажил со своей женой дружно, счастливо и неразлучно, как пушинка, приставшая к меду.

СКАЗАНИЕ О ПАСТУХЕ КУЙЦУКЕ

Как Куйцук работал у иныжа

Куйцук жил в бедности вместе с двумя старшими братьями-пастухами. Старший брат, прихватив с собой своего единственного козла, отправился искать счастья. По пути встретился ему иныж, пахавший на двух черных быках.

— Доброго урожая, иныж! — сказал пастух.

— Доброго здоровья, малыш! — ответил одногла зый великан.

— Не найдется ли работы? — спросил пастух.

— Работа найдется. Только уговор такой: будешь работать, пока кукушка кукует. Если все, что я велю, ис полнишь не сердясь, — дам тебе в уплату быка. Если рас сердишься, — вырежу три ремня из твоей спины и отпущу ни с чем. А если я рассержусь, — тоже дам тебе быка.

— Ладно, уговорились, — сказал пастух.

— Тогда берись за соху и паши, а я отведу козла. До вечера будешь пахать, а вечером ступай за моими черными быками, — они дорогу знают, — сказал иныж и пошел с козлом домой.

Старший брат Куйцука пахал весь день. Вечером он впряг быков в арбу и, напевая, поехал ко двору иныжа. Он отворил двери дома как раз в то время, когда иныж снимал с очага дымящийся котел. Там лежал сваренный козел пастуха.

— Найди скамью не деревянную, не каменную, не глиняную и садись за стол, — молвил иныж. Покуда пастух разыскивал скамью не деревянную, не каменную и не глиняную, иныж съел его козла.

— Какой вкусный козел! Надо было тебе таких по больше пригнать, чтобы каждый день в обед съедать по одному, — сказал иныж.

— Ты сожрал моего козла! — воскликнул рассер женный пастух.

— Не стыдно ли тебе сердиться из-за такого пу стяка, — спокойно сказал иныж.

— Съел моего козла, да еще меня попрекает! — закричал пастух.

— Мы ведь уговорились, что ты не будешь сер диться! — сказал иныж и, вырезав из спины пастуха три ремня, отпустил его.

Когда старший брат Куйцука, согнувшись, шел домой, поглядела в его сторону жена среднего брата и сказала мужу:

— Вон старший идет, заработанное добро насилу тащит, а ты дома сидишь!

Тогда и средний брат, взяв с собой единственного своего козла, отправился в путь. Он также нанялся к иныжу в батраки и, как старший брат, вернулся домой согнувшись, потому что злой и хитрый иныж вырезал у него из спины три ремня.

А жена Куйцука, покосившись в его сторону, сказала мужу:

— Вот средний брат идет, добро насилу тащит! А ты дома сидишь!

Тогда, взяв с собой единственного своего козла, вышел из дома Куйцук. Встретив иныжа, пахавшего на трех черных быках, он, по примеру старших братьев, нанялся к нему.

— Если проработаешь не сердясь до тех пор, поку да кукушка закукует, — получишь быка. Рассердишь ся — вырежу у тебя три ремня из спины. А если я рассер жусь, то и тогда получишь у меня быка, — сказал иныж.

Когда Куйцук выпряг быков из арбы и вошел в дом, иныж снимал с очага котел со сваренным козлом Куйцука.

— Возьми скамью не деревянную, не каменную, не глиняную и садись за стол, — сказал иныж, принявшись есть козлятину.

Куйцук не долго думая снял с головы шапку и уселся на нее. Пока иныж проглатывал кусок, Куйцук — три. Так съели они козла.

— Знатно пообедали! Надо было побольше при гнать таких козлов, чтобы каждый день съедать по од ному, — сказал иныж, утирая рот.

— Сколько было, столько и пригнал! — спокойно ответил Куйцук, а иныж промолчал.

На другой день надо было сеять.

— Как будете переезжать через реку, станьте на середине и не трогайтесь с места, — приказал иныж своим черным быкам. — Куйцук рассердится и придет ко мне браниться.

Взвалил он на арбу два полных мешка проса и послал Куйцука сеять. Когда переезжали через реку, быки дошли до середины и стали пить воду. Как ни подгонял их Куйцук, они не трогались с места.

— Глупый иныж перегрузил передок арбы и натер шею быкам, — сказал Куйцук. Он переложил мешки с просом назад и сам уселся на них. От этого ярмо так сдавило шею быкам, что они, едва не задохнувшись, поспешили тронуться в путь.

Куйцук посеял просо и к вечеру вернулся домой.

Черные быки рассказали иныжу, что сделал с ними Куйцук: в те времена люди и животные понимали друг друга.

На другой день иныж послал батрака в лес нарубить дров, а сам приказал быкам:

— Как будете подыматься с дровами в гору, станьте и не трогайтесь с места: Куйцук рассердится и прибежит ко мне браниться!

Куйцук нарубил дров и нагрузил арбу. Быки дошли до середины горы и — ни с места! Куйцук оставил их в покое и развалился на горном склоне, глядя в небо. В это время пролетал косяк журавлей. Куйцук закричал во все горло:

— Эй, журавли, журавли, там у нас на дворе стоит старая корова. Когда она отелится, когда теленок выра стет в быка, а из непосеянной конопли сплетут верев ку, — тогда мы пригоним быка и втащим арбу на гору!

Испугались черные быки: "Уж не хочет ли он, чтобы мы здесь издохли?" — и поскорее потянули арбу.

Когда Куйцук въехал во двор, быки рассказали иныжу, как было дело.

Новый батрак пришелся иныжу не ко двору. На следующий день он посадил свою одноглазую мать на дерево, чтоб она закуковала кукушкой: иныжу хотелось поскорее избавиться от своего работника.

Куйцук сшиб ее с дерева колом, и она упала замертво.

— Из-за тебя я осиротел! — закричал иныж, вы скочив из дому.

— Я подумал, что это кукушка закуковала раньше времени, и потому запустил в нее колом! Стоит ли сер диться из-за таких пустяков! — сказал Куйцук.

— Я не сержусь! — отвечал иныж.

Мать иныжа понесли на кладбище. Пришлось подтесать крышку гроба, а Куйцук нарочно не захватил из дому топора. Иныж послал за ним Куйцука, а тот посидел за оградой кладбища и вернулся, уверяя, будто жена иныжа отказалась дать топор.

— Топором бы ее по лбу! Прошибить бы ей баш ку! — сказал иныж. — Ступай возьми сам под лавкой!

Куйцук вошел в дом, достал из-под лавки топор, и, проломив голову жене иныжа, вернулся на кладбище.

Гроб заколотили, опустили в могилу и засыпали землей. Народ стал расходиться по домам.

— Эй, не расходитесь! — закричал Куйцук.

— Что еще случилось? — спросил встревоженный иныж.

— Ты сказал, — нужно проломить ей башку. Я так и поступил! — ответил Куйцук.

— Ты сделал меня несчастным, жену и мать во гнал в могилу! Ты — нечистая сила! — закричал иныж.

— Неужели ты сердишься из-за такой малости? — промолвил Куйцук.

— Нет, не сержусь, — сказал иныж и похоронил жену.

Черные быки иныжа вывалялись в грязи.

— Эй, Куйцук, ступай хорошенько вычисти бы ков! — приказал иныж своему батраку.

Куйцук, наточив нож, погнал быков к речке и прирезал, а мясо промыл водой и завернул в шкуры.

— Сходим — быков привезем! — обратился он к иныжу.

— А разве они не могут притти сами? — удивился иныж.

— Ты велел мне их вычистить. Вот я и вычистил снаружи и изнутри, — объяснил Куйцук и добавил: — Уж не сердишься ли ты?

— Нет, не сержусь, — сказал иныж и пошел при везти быков.

Вечером к нему приехал в гости другой иныж. Хозяин послал Куйцука в овчарню:

— Ступай прирежь барана, который закидывает голову.

Куйцук вошел в овчарню и крикнул:

— Эй, кто из вас закидывает голову?

Все бараны задрали головы. Каждому известно, что если в овчарню войдет человек и скажет слово, бараны поднимут головы.

Куйцук прирезал все стадо и одну тушу приволок домой.

— Теперь сходим за остальными, — обратился к иныжу Куйцук.

— Я же тебе велел прирезать только того барана, который закидывает голову, — сказал иныж.

— Это верно! Но когда я вошел в овчарню и крик нул: "Эй, кто из вас закидывает голову?" — все задрали головы. Вот и пришлось всех прирезать, — объяснил Куйцук.

— Ты лишил меня скота: быков прирезал, баранов прикоцчил! — закричал иныж.

— Из-за такой малости ты на меня сердишься? — спросил Куйцук.

— Нет, не сержусь! — ответил иныж:

Гостя накормили бараниной и проводили в дорогу. Уже стемнело. На дворе не было скота, а в доме, кроме иныжа и Куйцука, ни живой души не осталось. Иныж, сидя у очага, копался в золе и так чихнул, что Куйцука забросило на чердак. Куйцук стал барахтаться на чердаке.

— Эй, что ты там делаешь? — спросил иныж.

А Куйцук ему в ответ:

— Хочу расправиться с тобой по-свойски за то, что ты съел моего козла. Вот только закрою окна и двери, чтоб ты не убежал!

Иныж, слыша такие слова, бросился бежать.

Куйцук пустился вдогонку, крича:

— Держите его!

Откуда ни возьмись — лисица. Бросилась она иныжу наперерез и окликает его:

— Эй, глупый, остановись! Разве такой малыш тебя одолеет?

— Милая лисичка, — закричал Куйцук, — уговори его остановиться, тогда уж он живым не уйдет из моих рук!

Слыша такие слова, иныж пустился бежать еще быстрее и больше не вернулся в свой дом.

Так все добро иныжа досталось пастуху Куйцуку.

Куйцук и разбойники-иныжи


За рекой, у опушки леса поселились иныжи-разбойники. Вскоре пешеходные тропы вокруг разбойничьего жилья поросли бурьяном. Совершая набеги на селенье нартов, злобные иныжи уводили в рабство людей и угоняли скот.

Нарты знали, что иныжи хоть и не очень умны, зато так сильны, что ударом ладони сплющивают в лепешку всадника вместе с его конем.

Когда вовсе не стало житья от разбойников, конный отряд нартов вступил с ними в неравную борьбу. Но в скором времени конь предводителя прискакал обратно без своего седока. Его хозяин, чуть живой, ползком добрался до нартского селения. Одежда на нем повисла клочьями. Кроме него, не вернулся ни один всадник.

Снова нарты пошли на иныжей и снова были разбиты. Не более половины воинов возвратилось домой.

Оставшиеся в живых нарты собрали Хасу. Хромая и опираясь на палку, вышел на середину предводитель нартов, искалеченный иныжами.

— Вы сами видите, нарты, что я больше не в силах вести вас в бой, — тихо промолвил он.

Старые воины поникли головами. Что делать? Как одолеть иныжей-разбойников?

Словно онемели нарты, — никто не произнес ни слова.

Вдруг на середину Хасы вышел невзрачный пастух Куйцук. Одежда на нем была рваная, из дырявых чувяков торчало сено.

— Делать нечего! Придется, видно, мне самому взяться за иныжей. Не горюйте, нарты! — весело обра тился к воинам пастух. — Через месяц в наших местах ни одного разбойника не останется. Они от меня живо разбегутся!

— Поглядите на этого храбреца в грязных чувяках! Откуда он взялся? Эй ты, сумасброд, уходи прочь со своими глупыми шутками! — кричали со всех сто рон. Старые почтенные нарты рассердились: им было не до смеха!

Куйцук молча покинул Хасу и ушел домой.

— Матушка, завтра утром я отправлюсь в путь. Приготовь мне полный мешок муки и круг молодого сыра, — обратился он к своей матери.

К утру она приготовила муку и сыр.

— Будь здорова, матушка! Если жив останусь — увидимся! — сказал Куйцук и пустился в дорогу.

Долго ли, коротко ли он шел, — наконец приблизился к реке. Она была широка и глубока. Положив муку и сыр на прибрежный камень, Куйцук стал искать брод. В это время на другом берегу показался самый младший из иныжей-разбойников.

— Э-гей, иныж! — крикнул Куйцук.

— Чего тебе надо? — спросил разбойник.

— Перенеси меня на другой берег.

— Если ты окажешься сильнее меня — перенесу, а если я окажусь сильнее — ты перенесешь меня. Гляди, Куйцук!

С этими словами иныж взял прибрежный камень и ладонями растер его в порошок. Потом взял другой камень и, сдавив обеими руками, выжал из него воду.

Тогда Куйцук поднял над головой мешок и, развязав его, вытряхнул муку, которая облаком поднялась над головой. Потом взял сыр, выжал из него сыворотку и принялся есть, говоря иныжу:

— Можешь ли ты есть камень? Нет, не можешь! А я могу! Значит, я сильнее тебя! Поди сюда и перенеси меня через реку!

Иныж посадил Куйцука на плечи, думая: "Как дойду до середины реки — брошу его в воду. Пусть утонет!"

Но Куйцук догадался об этом и, достав из кармана шило, уколол иныжа в шею.

— Ой-ой-ой! Что ты делаешь? — завопил иныж от нестерпимой боли.

— То ли ли еще будет, если попытаешься сбросить меня в воду! — отвечал Куйцук. — От меня живым не уйдешь!

Иныж сильно испугался. Он быстро перешел реку и остановился на другом берегу. А Куйцук, не слезая, приказал:

— Неси меня к себе домой!

— Зачем я понесу тебя к себе домой?

— Неси и помалкивай!

— Смотри, нас семеро братьев! Худо тебе при дется!

— Я вас и семерых не боюсь! Неси живее! Чего стал? — прикрикнул Куйцук на иныжа и опять уколол его шилом.

Вопя и обливаясь слезами, притащил иныж непрошенного гостя к себе в дом.

В это время шестеро его братьев возвратились из набега. Они побывали в нартском селении и привезли огромные тюки награбленного добра. Тут иныжи-разбойники разглядели Куйцука, сидящего на плечах их меньшого брата.

— Что за чудо ты нам приволок? — удивленно спросили они.

— Сам не знаю! — ответил младший иныж. — Этот человечишко поймал меня и заставил принести в дом! Да еще грозится перебить нас всех!

— Если так, — тащи его в кунацкую! Как стем неет— мы его убьем!

"Жалеть их нельзя, — сидя в кунацкой, размышлял Куйцук, — сегодня разграбили одно селенье, завтра другое. Если их пощадить — от Страны Нартов камня на камне не останется!"

Вскоре хозяева зашли к Куйцуку и поздоровались с ним.

— Ну-ка зарежьте трех откормленных быков, — одного — сегодня к ужину, другого — завтра к завтраку, третьего — к обеду! — приказал Куйцук.

Иныжам не очень понравилось то, что Куйцук ими повелевает, но он грозно прикрикнул на них, и разбойники затряслись как в лихорадке. "Видно, он и вправду очень силен", — думали иныжи, почтительно стоя перед гостем и не осмеливаясь сесть без разрешения.

Иныжи зарезали трех жирных быков, зажарили их и под вечер принесли Куйцуку. Он съел сколько мог, а что осталось — украдкой бросил в яму, которую заранее выкопал.

Хозяева подивились, увидя пустой стол.

— Если он пробудет у нас три дня, — сказали иныжи, — мы лишимся всего скота.

Долго думали разбойники, как бы от него избавиться, и придумали. Как только Куйцук уснул, натаскали иныжи камней с реки и стали швырять их в дымоход, чтобы доверху завалить кунацкую и погубить непрошенного гостя.

От грохота Куйцук проснулся — и сразу смекнул, что случилось. Он взобрался на потолочную балку и просидел там всю ночь. Иныжи завалили комнату камнями и спокойно улеглись спать.

Наутро они не поверили своим глазам: Куйцук стоит, живехонек, у порога, с шилом в руке, и кричит:

— А ну-ка тащите лопаты, вилы, грабли! Всю ночь напролет шел каменный град и завалил кунацкую. Уж такая беспокойная выдалась ночь! Эй, выгребайте камни, да живее повораяивайтесь!..

Стали иныжи выгребать камни, а кто ворчал — тот получал шилом в бок. Так и не удалось иныжам отделаться от непрошенного гостя.

На следующую ночь, оставив меньшого брата дома, разбойники отправились вшестером грабить нартские селения.

Ночью проснулся Куйцук от конского топота. Видит, — трое иныжей скачут впереди похищенного табуна, а трое позади, на случай погони.

Младший иныж вышел навстречу и спрашивает:

— Издалека ли пригнали?

Куйцук приложил ухо к двери и слушает.

— Зачем гнать издалека? — хвастливо отвечают иныжи. — Разве нет за рекой нартского селения? Мы отбили табун у тех нартов, которые собираются на нас напасть!

У Куйцука сердце сжалось: разбойники снова побывали в его родном селении!

— Последнее у нарта-бедняка отнимают! Не вер нусь домой, пока не отомщу иныжам и не отдам вла дельцам награбленное добро! — сказал себе Куйцук.

На рассвете иныжи проснулись и зарезали жирного быка. Наварили они полный котел говядины и отнесли Куйцукуя столько еды, что стол едва не подломился от тяжести. Куйцук съел сколько мог, а остатки опять спрятал в яму.

— Ты, верно, соскучился взаперти, — сказали иныжи Куйцуку. — Не хочешь ли пойти с нами на луг прогуляться?

— Ладно! — согласился Куйцук. — Только пусть один из вас несет меня на плечах.

— Ты его принес, — ты и неси! — обратились раз бойники к младшему брату. Тот посадил Куйцука на плечи. Смотрят братья и думают с досадой: немало с ним хлопот.

Пришли они на луг, поросший зеленой травой. Уселись в кружок, а Куйцук сел посредине — иныжам сказки рассказывать.

Тут один иныж говорит:

— Давай, Куйцук, побежим вперегонки! Если ты меня обгонишь — делай со мной что захочешь, а если я тебя обгоню — будешь мою волю исполнять!

— Ладно, — ответил Куйцук, — только побегу не я, а мой младший братишка. Вон он, под курганом, в кустах сидит. Как дойдешь до него — он с тобой и побежит.

Поспешил иныж к кургану. Из кустов выскочил заяц и — бежать. Иныж пустился за ним, но не догнал. Разве может человек догнать зайца? Пристыженный, вернулся иныж к Куйцуку.

Посоветовались разбойники меж собой и предложили:

— Давай, Куйцук, бороться!

— Пустое занятие! — сказал Куйцук. — Но если вам охота, — вон там, в пещере, спит мой средний брат, разбудите его — он с вами померится силой!

Иныжи приблизились к пещере и стали кричать во все горло:

— Эй, брат Куйцука, выходи бороться!

Из пещеры вышел огромный косматый медведь, сгреб в охапку первого попавшегося иныжа и, переломив ему ногу, поволок в пещеру.

Разбойники прибежали к Куйцуку и взмолились:

— Клянемся исполнить все твои желания, только освободи нашего брата из лап твоего брата!

— А вы думаете, это легко? Брат — весь в меня: разъярившись, под ногами земли не чует! Хорошо, если через три дня утихомирится! Но так и быть, я помогу вам! Бегите вон туда в лес, мимо пещеры! Мой брат за вами погонится, а я тем временем вызволю вашего из пещеры, — пообещал Куйцук.

Иныжи так и сделали. Медведь и впрямь погнался за ними, а Куйцук поспешил к пещере. При виде его младший иныж так испугался, что, несмотря на сломанную ногу, пустился бежать и кое-как добрался до того места, где собрались братья. Медведю не удалось догнать иныжей. Он вернулся в пещеру и, не найдя своей добычи, заревел так, что дрожь прошла по лесу.

"Если его средний брат так силен, то каков он сам!" — подумали иныжи. Они стали еще больше бояться Куйцука и день и ночь думали только о том, как бы от него избавиться.

Однажды, перед рассветом, Куйцук снова услыхал конский топот. Приотворив дверь, увидал он, как иныжи возвращались из набега. У старшего за седлом была привязана женщина в изорванной одежде. Волосы ее развевались по ветру. Когда ее отвязали, она упала наземь и застонала.

— Издалека ли привезли? — спросил младший иныж.

— Зачем издалека возить! — отвечал старший. — Разве нет за рекой нартского селения? Эта женщина бу дет нашей рабыней. А станет плохо работать — прода дим в чужие края!

Закипела кровь в сердце Куйцука, точно перестоявшаяся брага.

"Во что бы то ни стало выживу вас отсюда, проклятые разбойники!" — подумал Куйцук, а за дверью иныжи продолжали разговор.

— Куйцук еще здесь? — спросили они у младшего брата.

— А разве он когда-нибудь уберется отсюда? — ответил тот. — Сожрал быка и спит как ни в чем не бывало!

— Плохо наше дело! — сказал старший брат. — Давайте попробуем лить кипяток в дымоход, — пускай сварится, проклятый!

На том и порешили.

Поутру снова закололи откормленного быка и сварили Куйцуку обед. Но гость приказал зарезать еще яловую корову и десять овец.

— Будем пировать до полуночи, — сказал Куйцук иныжам, — а там уж я решу, как поступить с вами и с вашим добром!

Стало смеркаться. Иныжи накрыли на стол и наставили видимо-невидимо еды. Куйцук притворился, будто ест, а сам в яму под стол бросает. Иныжи глядят и удивляются, — такой маленький, а сколько ест!

Иныжи постлали Куйцуку постель и уложили его спать, а сами развели огромный костер и стали кипятить воду в медных котлах.

Когда в дымоход вылили первый чан кипятку, Куйцук проснулся, забрался на чердак и, завернувшись в бурку, проспал всю ночь.

Наутро вышел Куйцук на порог и кричит:

— А ну-ка живее высушите кунацкую! Ночью шел проливной дождь, да такой горячий! Спать помешал и промочил меня до нитки. Эй, подайте мне сухую одежду да постелите шелковую постель, — я не выспался!

Делать нечего! Принесли иныжи сухую одежду, постлали Куйцуку шелковую постель и высушили кунацкую.

Долго думали иныжи, как поступить с Куйцуком, наконец решили:

— Сложим к его ногам все свое золото и серебро, пригоним весь скот! Пусть возьмет что душе угодно и убирается прочь!

Пригнали иныжи овец, коров, буйволов. Принесли кожаные мешки с золотом и серебром и сложили к ногам Куйцука.

Куйцук сказал разбойникам:

— Отнесите домой женщину, которую вы похитили из нартского селения! Угнанный скот пригоните его хо зяевам! Золото и серебро пусть один из вас взвалит себе на спину, я сяду на другого и отправимся в селение, чтобы вернуть владельцам награбленное добро.

Младший иныж недолго думая посадил на плечи Куйцука, а старший — пленницу. Двое разбойников взвалили на спину тюки золота и серебра, а трое погнали скот. Когда они перешли реку вброд и приблизились к селению нартов. Куйцук разрешил иныжам отдохнуть.

— Славно я погостил у вас! — сказал он разбой никам. — Теперь очередь за моим средним братом. Вы здесь немного посидите, я его сейчас приведу. Пусть он отправится вместе с вами и поживет у вас столько, сколько ему захочется!

Не успел Куйцук договорить, как иныжи побросали на землю тюки и пустились бежать без оглядки. Они покинули свой дом и больше никогда не появлялись в окрестностях нартского селения.

Наутро Куйцук собрал всех нартов и разделил между ними богатство, награбленное иныжами. Не обидел Куйцук ни вдов, ни сирот, ни одиноких стариков: кому дал коня, кому — корову, а кому — овец.

— Работайте и живите в довольстве! — сказал он.

С той поры люди в нартском селении зажили свободно и счастливо.

Куйцук и дракон


В давние времена в нартском селении жил старик со сварливой старухой. Соседи — и те, бывало, заслышав ее скрипучий голос, сразу приумолкнут, съежатся и притаятся по углам. Мужа своего она держала в страхе. Не только перечить, — слова вымолвить при ней не решался несчастный старик. То и дело получал он колотушки, часто доводилось ему ночевать под открытым небом и ложиться спать без ужина.

Однажды старику стало невмоготу, и решил он покинуть навсегда свою злобную старуху. Долго бродил старик по горам, по ущельям, по дремучим лесам и, наконец, набрел на глубокую яму. Она была узка по краям, а внутри широка и так темна, что дна не было видно.

Обрадовался старик:

— Теперь я, пожалуй, навсегда избавлюсь от своей напасти!

Недолго думая, вернулся он домой и, помолчав, обратился к злобной старухе:

— Знаешь ли, жена, я сегодня в лесу набрел на. удивительную яму! В жизни не видывал я такого чуда! Она глубока и обширна, а на дне ее лежат несметные сокровища. Чего только там нет! Стоял я, как заворо женный, не мог глаз отвести. Жаль, не было у меня веревки, чтобы туда спуститься!

— Дурень! — закричала старуха. — Пока ты бу дешь медлить, кто-нибудь узнает об этом, и мы оста немся ни с чем! Завтра же захватим веревку да мешок и пойдем в лес!

На рассвете, взявши веревку подлиннее и запас еды, отправились они в лес.

— Скорей, скорей! — торопила старуха, боясь, как бы кто-нибудь не перехватил клад.

Старик притворился, будто сам хочет лезть в яму, и стал обвязываться веревкой. Но старуха оттолкнула его:

— Разве доверю я Дураку такое важное дело!

Обвязалась она потуже, конец веревки отдала старику и, злобно ворча, стала спускаться в яму. А он только того и ждал: бросил веревку и побежал домой, не веря своему счастью.

С полмесяца спустя вышел в лес на охоту нарт Куйцук. Страшный и жалобный вопль достиг его слуха. Куйцук направился в сторону, откуда доносился крик, и подошел к яме. На дне ее сидел кто-то и, горько рыдая, причитал:

— Ох, убивают меня здесь! Ох, не стало мне житья! Хоть бы кто меня услышал! Хоть бы кто сжа лился надо мной!

У нарта Куйцука было доброе сердце. Не теряя времени, размотал он длинную веревку, которую на всякий случай носил с собой, и конец ее опустил в яму.

— Хватайся покрепче, бедняга, — закричал Куй цук, — я тебя сейчас вытащу!

Невидимое существо уцепилось за веревку, и Куйцук стал вытаскивать из ямы тяжкий груз. Напрягая все силы, дернул он в последний раз и онемел от ужаса: на краю ямы сидел огромный багровоглазый дракон.

Куйцук долго не мог вымолвить ни слова. А дракон лег ничком на землю, трясется как в лихорадке и льет слезы в три ручья.

Наконец Куйцук опомнился и, собравшись с духом, спросил дракона:

— Эй, кто же это тебя напугал? Отчего ты так жа лобно плакал?

— В этой яме я родился и провел в ней всю жизнь. В мыслях у меня не было когда-нибудь ее покинуть! Да вот нежданно-негаданно свалилась туда проклятая старуха, и не стало мне житья. Колотит меня так, что живого места на мне не оставила! Да к тому же один язык ее чего стоит! Трещит она безумолку днем и ночью. Я уж видел по всему, что старуха замышляет меня съесть, да, спасибо, ты помог! За это — чего ни пожелаешь — все исполню!

— Ничего мне не нужно, — ответил Куйцук. — Если ты мне понадобишься — я тебя разыщу! — и ушел, по думав, что не стоит вытаскивать из ямы старуху, ко торая выжила оттуда дракона.

Между тем старик, избавившийся от своей злобной жены, сжалился над ней и решил:

— Сидя в яме она, пожалуй, одумалась. Схожу-ка вытащу ее на свет!

Пришел он в лес как раз в то время, когда Куйцук разговаривал с драконом, и, притаившись в кустах, подслушал их слова.

"Туго бы мне пришлось, если бы я вытянул ее из ямы! Ведь она выжила оттуда дракона!" — подумал старик и поспешил во-свояси.

Хоть яма была для дракона родным домом, он не хотел туда возвращаться. Оставшись жить под открытым небом, начал он причинять людям бедствия.

Вскоре дракон запрудил реку, протекавшую мимо нартского селения, где жил Куйцук. Люди погибали от жажды, падал скот. Вырыли они колодец, но воды в нем почти не оказалось.

Стало нартам невтерпеж. Собрали они войско и пошли на чудовище. Но свирепый дракон перебил и искалечил всех воинов, а селение так и осталось без воды.

— Схожу-ка я, нарты, погляжу на этого дра кона! — сказал Куйцук. — Может быть, я с ним справ люсь!

— Вот хорошо! — обрадовались одни.

А другие не поверили:

— Где же Куйцуку одолеть дракона?

Нарт надел через плечо свой лук, перепоясался мечом и ушел.

Узнав Куйцука, который избавил его от злобной старухи, дракон согласился освободить реку: он ведь обещал нарту исполнить его желание.

Вновь заструилась река без помехи, утоляя жажду и освежая в зной.

На радостях жители селения устроили санопитие и не один рог белого сано осушили за здоровье своего спасителя Куйцука.

А дракон спустился вниз по течению и запрудил реку вблизи соседнего селения.

Стояло жаркое лето. Люди, птицы, животные изнывали от жажды под палящим солнцем. Селение вымирало. Прослышав о том, что по соседству живет нарт Куйцук, избавивший людей от бедствия, направились к нему почтенные старики.

Куйцук, тронутый их страданьями, сказал:

— Либо спасу людей от мучительной смерти, либо погибну сам!

В другой раз Куйцук пошел к дракону и уговорил его освободить реку.

— Я уйду отсюда, — сказал дракон, — только по мни — в третий раз не приходи: просьбы твоей не испол ню и, вдобавок, тебя съем, очень уж ты мне надоел!

Люди спасенного селения встретили Куйцука с почетом. Их радости не было границ. Несколько дней и ночей длилось празднество в честь избавителя. Не одну бочку белого сано распили нарты и опрокинули кверху дном.

А дракон спустился вниз по течению и снова запрудил реку, оставив третье селение без воды.

К этому времени в Стране Нартов не было человека, который не слыхал бы о том, как Куйцук спас от гибели два селения.

Пришли люди к Куйцуку и говорят:

— Реку нашу запрудил дракон и две недели не дает нам ни глотка воды. Дети наши умирают от жажды. Женщины и старики терпят муки. Спаси нас, Куйцук, не то мы погибнем!

Призадумался Куйцук: "Если пойти к дракону, — дракон меня больше не послушает, да еще, чего доброго, съест! Если не итти — погибнет целое селение".

— Ладно! — ответил Куйцук и отправился к дра кону. Лежит дракон в реке, ни глотка воды не дает за черпнуть. Издали приметил он Куйцука и кричит:

— Опять ты здесь? Говорил я тебе — если в тре тий раз придешь — не послушаю, да еще тебя съем!

— Нет, нет, — закричал Куйцук, — на этот раз я тебя ни о чем не прошу. Спасибо и за то, что ты уже дважды исполнял мою просьбу! Я пришел только ска зать, что старушка выбралась из ямы и тебя ищет!

Куйцук не успел глазом моргнуть, как объятый ужасом дракон сорвался с места и, скрывшись в облаках, перевалил горную гряду. С той поры его больше не видели в Стране Нартов.

Как Куйцук помог нартам перекочевать


Наступил голодный год. Солнце выжгло землю дотла и она ничего не уродила. Скот падал от бескормицы.

— Конец нам пришел! — говорили старики. — Бог Амыш отвернулся от нас, Тхаголедж о нас позабыл!

Решили нарты созвать Хасу.

Несчетное множество нартов собралось на Хасу. Спорили, горячились и не знали, что предпринять. Один Куйцук молча прислушивался к спорам.

Вышел на середину Хасы Химиш.

— Нарты! — сказал он. — Одолевает нас голод! Если нападем на иныжей — хлеба достанем на одного, а десятерых потеряем в неравном бою. Что делать?

Поднялся с места Уазырмес.

— Нарты! — сказал он. — Джигиты — наша гор дость и надежда. Они продлят нартский род. Лучше мы, старики, погибнем от голода, но сохраним молодых. Раздадим им то немногое, что у нас осталось. Пусть они как-нибудь продержатся до нового урожая!

— Значит, старшие нарты должны умереть с го лода? — крикнул Тлебица-Коротыш.

— Что ж такого? — отозвался Бадын. — Хватит с нас тех счастливых лет, которые мы прожили! Пусть молодежь продлит наш род!

— Есть ли у нас такой закон, нарты, чтобы долю старших отдавать младшим? — рассердившись, восклик нул Тлебица-Коротыш.

Тогда встал Куйцук и обратился к Хасе с такими словами:

— Нарты! Пусть живут наши почтенные старики, пусть процветают наши джигиты! Если эта земля не уро дила, — разве голод во всем мире? Может быть, на току Тхаголеджа найдется для нас рассыпанное зерно.

— Мы ходили искать, но не нашли ни одного зер нышка, — отвечали нарты.

— Если не нашли в той стороне, — надо итти в другую: может быть, встретится нам тучное стадо Амыша, — сказал Куйцук.

— Мы ходили и в ту, и в другую сторону. Все на прасно! — отвечали нарты.

— Тогда обойдем лесные чащи! Может быть, Мазитха — лесной бог — оставил нам хоть одного ка бана! — сказал Куйцук.

— Мы побывали в лесных чащах! — печально от вечали нарты. — Ни одного кабана не оставил нам Мазитха!

— Вы один раз обошли округу, а думаете, будто обошли весь мир! — сказал Куйцук. — Не к лицу моло дым нартам, испугавшись голода, отнимать хлеб у стари ков. Не уродилось просо на нашей земле, может быть оно взошло в другом месте! Наш скот пал. Но, быть может, в других краях бродят сытые отары? Нарты! Мы должны пересечь горные кряжи и обойти степи! Мы должны переправиться за море! Нарты, смелее тронемся в путь!

— Страшно умереть в чужих краях, — отвечал Куйцуку Жынду-Борода. — Что, если свирепые иныжи отнимут у нас те крохи, которые мы возьмем с собой, отправляясь в путь? Ведь тогда погибнут и старики, и молодые! Хватит ли у нас сил, чтобы тронуться с места? Нет, не хватит! Мы только ускорим свою смерть. Тяжко умирать, ничего не добившись!

Слова Жынду-Бороды подхватили и другие.

— Ладно, — сказал Куйцук. — Оставайтесь на месте! Дайте мне только троих надежных спутников. С ними отправлюсь я за море. Если что найду — подам весть. Если и там не найду ничего — значит голод во всем мире. Тогда сами решайте, как быть!

Речь Куйцука понравилась нартам.

— Ладно, Куйцук! Отправляйся за море! — ска зали нарты и пожелали ему доброго пути.

Со своими товарищами — Арыкшу, Горгоныжем и Ахуажем — Куйцук пустился в дорогу. После долгих странствий достигли они берега моря.

— До моря-то мы добрались, — сказал Ахуаж, — но как нам его переплыть?

— Смастерим челноки и переправимся! — отвечал Куйцук.

Нарты срубили четыре дуба, выдолбили четыре челна и пустились в плаванье. Море стало раскачивать нартские челны. Едва достигли они середины моря, как поднялась буря, и обрушились на пловцов волны высотой в девять стогов сена.

Испугался Арыкшу и взмолился:

— Повернем обратно, друзья, пока морская пу чина не стала нашей могилой!

Куйцук не захотел возвращаться обратно и, борясь с волнами, связал челны крепкой бичевой.

— Великое море вздумало нас испугать, но мы не из трусливых! — воскликнул Куйцук. Но разгневанное море мощным ударом волны опрокинуло его челн кверху дни щем. Тогда Куйцук ухватился за хвост своего коня, го воря — Я не обижал тебя на суше, выручай меня на море!

Конь Куйцука, раздувшись, как бурдюк, поплыл по волнам. Куйцук одной рукой ухватился за хвост коня, а другую обмотал бичевой и потянул за собой связанные челны, а в них — Арыкшу, Горгоныжа и Ахуажа.

Еще сильнее разбушевалось море и стало швырять нартские челны, но не тут-то было! Так и не удалось ему утопить Куйцука.

Нарты переплыли море и двинулись по суше. Когда достигли они взгорья, Арыкшу остановился и сказал:

— Дальше ехать не могу! Вот уже неделя, как я ничего не ел!

— Куда же ты девал свои припасы? — удивился Куйцук.

— От них уже давным-давно не осталось ни крошки! — отвечал Арыкшу.

— Что за обычай у нарта, — двух шагов не пройти, а съесть целую гору! — сказал Куйцук. Достав из своей дорожной сумки сыр и просяную лепешку, он отдал их Арыкшу: — Смотри, чтоб хватило, пока доберемся до гребня седьмой скалы!

Нарты тронулись дальше. Дойдя до подножья третьей скалы, обессиленный Горгоныж промолвил, чуть не плача:

— Дальше ехать не могу! Чем так мучиться, лучше мне здесь помереть!

— Эй, Горгоныж, что с тобой стряслось? — спро сил Куйцук.

— Две недели прошло с тех пор, как я ел в по следний раз!

— Куда же ты девал свои припасы?

— Я уже забыл, что было в тот день, когда я подо брал последние крошки!

Куйцук достал из своей дорожной сумки полкуска сыра и пол-лепешки и протянул Горгоныжу:

— Смотри, чтоб хватило, пока не перевалим гре бень седьмой скалы!

Нарты тронулись в путь. У подножья четвертой скалы Ахуаж свалился с коня:

— Дальше ехать не могу! Умираю с голоду!

— Эй, Ахуаж, куда же ты девал свои припасы? — спросил Куйцук.

— Если бы дикие звери растерзали меня в тот день, когда я доел свои припасы, — нарты успели бы позабыть мое имя! — ответил Ахуаж.

Тогда Куйцук достал из своей дорожной сумки четверть куска сыра и четверть лепешки и протянул Ахуажу:

— Пока не проедем седьмой скалы, больше ни чего не жди!

Нарты двинулись дальше. У подножья седьмой скалы Арыкшу, Горгоныж и Ахуаж остановили коней.

— Поезжай, Куйцук, один, а мы останемся здесь умирать! — заговорили все трое.

— Эй, лентяи! Мы ведь уже доехали, один шаг остался! — воскликнул Куйцук. Но никто из нартов не шевельнулся.

— Эй, удальцы! За седьмой скалой ждут нас поля, на которых Тхаголедж посеял свое просо, пастбище, где бродят тучные стада Амыша, леса Мазитхи, полные дичи! — сказал Куйцук. Все трое только переглянулись и вздохнули.

— Эй, смельчаки! Нартский род ждет от вас спа сенья! — сказал Куйцук. Тогда подняли головы всад ники, но они были не в силах держать поводья. Куйцук достал из своей сумки последнюю лепешку и разделил между ними.

Нарты снова тронулись в путь. С трудом перевалили они седьмую скалу, за которой открывалась степь, — та самая степь, где посеял просо Тхаголедж. Не просо, — чистое золото, расстилаясь перед ними, слепило глаза. Тучные стада Амыша паслись в долинах, а по склонам простирались дремучие чащи Мазитхи, где бродили кабаны и дикие козы.

Посреди долины вился дымок над старым домом. К нему приблизились всадники, напрягая последние силы. В доме не было ни живой души. Нарты сели за стол, уставленный яствами, и, насытившись, легли отдыхать.

Поздно вечером возвратились хозяева дома, семеро братьев-иныжей. При виде пустого стола иныжи пришли в ярость и решили расправиться с непрошенными гостями.

Нарты оцепенели от ужаса, не знали, что делать: нельзя было спастись бегством, потому что свирепые хозяева стояли на пороге. Бороться с иныжами было бесполезно; ударом ладони иныжи сплющивали в лепешку всадника вместе с его конем.

Тут Куйцук вышел вперед и обратился к иныжам:

— Прежде чем убить нас, выслушайте меня: мы ведь посланы к вам по важному делу!

Старший иныж был очень любопытен.

— Кто вас послал и зачем? — спросил он.

— Нас послали нарты, прослышав, будто нет на свете никого умнее вас, семи братьев-иныжей! — отве чал Куйцук.

— Что правда, то правда: умнее нас не найдешь! — похвалился младший. Он был очень хвастлив.

— Если так, то вам удастся разрешить великий спор нартов, — заговорил Куйцук и продолжал — Жил-был древний бык, задние ноги его стояли за Ин дылом, передние — за Псыжем, а траву он щипал на берегу Терека. Пролетел орел и, схватив быка, взвился в поднебесье. Покружив немного, уселся орел на рог старого козла. А в ту пору шел сильный дождь, и пастух укрывался под козлиной бородой. "Хоть бы скорее дождь перестал!" — крикнул пастух и, раздвинув козлиную бороду, взглянул на небо. Тут орел, сидевший на рогу, выронил бычью лопатку, которую держал в клюве, и она попала в глаз пастуха. К вечеру пастух вернулся домой и сказал своей матери: "Я как будто засорил себе глаз!" Тут девять ее невесток, взяв по деревянной лопате, вошли в глаз пастуха, но так и не смогли ему помочь. К счастью, мать догадалась вылизать языком лопатку быка из глаза сына.

Прошло много лет. Лопатку заносило снегом, засыпало пылью. На том месте, где она лежала, выросло селенье. Однажды ночью случилось землетрясение. На следующую ночь оно повторилось. На третью ночь повторилось снова. Тогда жители селения выставили стражу. Увидала стража, как ночью подкралась к селению лисица и стала дергать из-под земли бычью лопатку. Дернет раз — дома трясутся, дернет другой — дома рушатся. Тут стража убила лисицу. Собрались жители селения и стали снимать с нее шкуру. Один бок ободрали: меха лисьего хватило всем на шапки, да еще столько же осталось. Хотели было перевернуть лисицу, чтобы снять шкуру и с другого бока, но не смогли. Тогда позвали мать пастуха Куйцука. Подложила она под лисицу веретено, без труда перевернула ее и ободрала другой бок. "Если бы у меня были еще две такие шкуры — как раз бы хватило на полшапки сыночку, которого я вчера родила!" — сказала мать Куйцука, намотала шкуру на веретено и ушла домой.

Вот и спорят нарты: кто же из них больше всех, — то ли бык, то ли орел, то ли козел? А может быть, лиса или пастух? Иные думают, что больше всех — мать Куйцука, а другие говорят, что ее младенец — еще больше! Эй, мудрые иныжи, рассудите — кто прав!

Не успел Куйцук закончить свой рассказ, как старший иныж воскликнул:

— Кто больше всех? Конечно, бык!

— Неправда, — закричал второй брат, — ведь орел поднял быка! Значит, он — больше всех!

— Глупости болтаешь! — рассердился третий иныж. — Или вы забыли про козла?

— Не дури! — вмешался четвертый. — Каждому ясно, — больше всех пастух, которому попала в глаз лопатка быка!

— Замолчите, слушать тошно! — обозлился пя тый. — Не козел и не пастух, а старуха, которая вы лизала языком из глаза бычью лопатку!

— Врешь! Не старуха, а лиса! — сорвался с места шестой иныж.

— Младенец больше всех! — вскипел самый младший.

— Говорю вам, бык! — снова закричал старший иныж.

— Лиса! — упрямо возразил другой брат.

— Козел! — крикнул третий, размахивая дубинкой.

— Сам ты козел! Конечно, старуха больше всех! — вмешался четвертый, наступая на него.

— Пастух! Пастух! — с раздраженьем твердил пятый.

— А я тебе говорю, — орел! — толкнул его ше стой иныж.

— Тот, кому нехватило на шапку! — выкрикнул младший брат и ударил его кулаком.

Между иныжами началась потасовка. Куйцук бегал вокруг и подзадоривал:

— Вот удар, так удар!

— Такого и родному брату не спущу!

— Эй, зачем молчишь? Бей его!

— Так его, так его! По голове!

— Эге, да ты, кажется, струсил!

— Не зевай! Бей его дубиной!

— Эй, покажи, что и у тебя есть кулаки!

Иныжи разъярились не на шутку. Побоище не пре кращалось до тех пор, пока они не перебили друг друга.

Куйцук, Арыкшу, Горгоныж и Ахуаж взяли с собой столько пищи, сколько могли увезти их кони, и отправились в обратный путь, спеша порадовать нартов доброй вестью.

Недолго думая, поднялись нарты и перекочевали на богатые земли семи братьев-иныжей. Там зажили они в довольстве и счастье.

СКАЗАНИЕ О НАРТЕ ШАУЕЕ

Как женился Канж

У нартского кузнеца Дабеча было восемнадцать сыновей. Старшего звали Канж.

По нартскому обычаю, юношей, достигших совершеннолетия, прежде чем женить, отправляли в походы. Молодым нартам давали наилучшее оружие и надежных коней — снаряжали наславу.

Так и Дабеч посылал своих сыновей закаляться в сражениях, привыкать к трудам ратным.

Старшие сыновья Дабеча были уже испытанными воинами, когда самый младший впервые побывал в походе. Он вернулся со славой, и братья сказали:

— Ну, теперь нам всем пора жениться!

Собрались они на холме, уселись в кружок, при жали к земле ладони и поклялись:

— Мы, восемнадцать братьев, рожденные от одной матери и одного отца, выросшие под одним кровом, даем клятву жениться, как только найдем восемнадцать сестер. Пусть и невесты наши будут из одной семьи!

Братья надели доспехи, вскочили на коней и отправились разыскивать невест. Долго странствовали нарты. Побывали там, где восходит солнце, и там, где оно заходит. Не оставалось места на земле, где бы не ступили копыта их коней, но так и не нашли нарты восемнадцати невест-сестер.

Огорченные, усталые, возвращались братья домой. Добравшись до широкой реки, они спешились у переправы и решили отдохнуть. Много людей толпилось у переправы, и от них нарты услыхали, что живут неподалеку старик со старухой, а при них — семнадцать дочерей и сын первенец.

Один из братьев сказал:

— Не нашли мы восемнадцати сестер. Женимся на этих семнадцати, не упуская случая, и вернемся домой.

— Жениться не худо! — отозвался другой, — но ведь нас восемнадцать, а девушек только семнадцать. Кто же из нас останется без жены?

Между братьями разгорелся спор. Оставаться холостым никому не хотелось.

— От споров и раздоров толку не будет! — ска зал третий. — Надо бросить жребий семнадцать раз, — по числу девушек. Кому жребий не выпадет, тому же ниться не судьба.

— Нет, — возразил четвертый, — жребий бросать незачем. Женимся по старшинству, как издавна пове лось у нартов.

— Согласен! — воскликнул меньшой. — Это спра ведливо! Младший женится на младшей, а старший на старшей. Но невесты наши родились после брата, самый старший у них в семье — сын, и выходит, что на долю Канжа невесты нет.

— Будь по-вашему, — сказал Канж, с глубокой обидой на меньшого брата. — Уродись я счастливым, — старшей была бы девушка. Нет мне счастья. В оди ночестве жить мне. А вы, не упуская случая, же нитесь.

— Кончен спор! — радостно закричали братья. По совету Канжа они женились на семнадцати сестрах.

Все вместе возвратились братья, и женатые стали жить каждый своей семьей.

А нарты посмеивались над Канжем:

— Где это видано, чтобы самый старший брат остался без жены, без семьи! Ну не глупец ли этот Канж?

Дошли до Канжа их злые насмешки, и, проклиная свою судьбу, он ушел в горы, отыскал пещеру и решил до конца дней жить в одиночестве.

Мать Канжа горевала о нем и желала, чтобы он вернулся домой. Она позвала мальчиков, игравших неподалеку, и сказала им:

— Добегите до пещеры Канжа и, как увидите его, смейтесь над ним, дразните и стыдите за то, что он живет один. Канж не потерпит насмешек, рассердится и вернется.

Мальчишки гурьбой побежали в горы. Неподалеку от пещеры Канжа, на просторной и ровной лужайке, им захотелось поиграть в альчики. Заигравшись, они позабыли, что наказывала мать Канжа.

Вскоре мальчишки перессорились. Одному показалось, что другой снял альчик, не выиграв его.

— Нечестно играешь, не буду с тобой играть! — закричал обиженный.

А тот, кого бранили, ответил сердито:

— Ты сам играешь нечестно, да еще говоришь неправду. Пусть за это постигнет тебя участь Канжа. Вот вырастешь и останешься без жены, без семьи и, как зверь, будешь жить в норе.

Все это услышал Канж, сидя в своей пещере и наблюдая за игрою.

— Вот как! — воскликнул он. — Меня все еще не оставили в покое! Мальчишки лишь повторяют, что слышали от старших. А у тех, как видно, имя мое не сходит с языка! Если не найду достойной жены, не жить мне на свете!

И Канж всердцах вернулся домой. В отцовском табуне он облюбовал молодого каурого коня. Снарядившись, Канж вскочил в седло и сказал:

— Клянусь не возвращаться домой до тех пор пока не найду себе достойной жены!

И отправился Канж искать невесту.

Его конь был так мал, что, не продень всадник ноги в стремена, пришлось бы ему, едучи верхом, итти пешком.

Долго скитался Канж. Не осталось места на земле, где не ступили бы копыта каурого, но так и не нашел Канж достойной невесты.

Усталый, печальный, он уже возвращался домой и вдруг увидел вдали какое-то темное пятно. Чем ближе Канж подъезжал к нему, тем становилось оно больше и больше, и вот предстала перед Канжем огромная женщина. То была великанша Эмигена. Она сидела спиною к всаднику и не слышала, как он подъехал, потому что была занята делом. Она зашивала трещину в земле.

Иголкой великанши было железное заостренное бревно, а ниткой — толстый аркан.

Великанша, видно, утомилась: отбросив бревно, она задремала. Похолодев от страха, следил за нею Канж. "Что мне делать? — думал он. — Вперед ли, назад ли поеду — меня ждет верная гибель! Будь что будет! Подкрадусь к Эмигене и припаду к ее груди. Тогда она уже не сможет погубить меня, потому что я стану ее молочным сыном".

Канж так и сделал. Подкрался к спящей Эмигене и припал к ее груди. Эмигена открыла глаза, увидела у своей груди Канжа и громко заплакала:

— Какая беда со мною приключилась, я не за метила тебя раньше! Пусть померкнут глаза мои за то, что не увидела тебя во-время! Теперь ты стал моим молочным сыном и я уже не могу тебя убить! — Так причитала она, лаская Канжа своей громадной ру кой. — Но как ты попал сюда, сынок? Доверься мне. Я во всем буду тебе помогать.

— Я ищу невесту, — ответил Канж. — Мои сем надцать братьев моложе меня и давно женаты, а я все еще одинок. Объездил я много стран, но достой ной невесты не нашел.

— Вот это и хорошо! — воскликнула вели канша. — Я как раз ищу жениха для моей красавицы- дочки. Пойдем к ней. Она полюбится тебе с первого взгляда. Между небом и землею Нарибгея всех кра сивей и непорочней, ни один мужчина еще не ви дел ее.

Канж в смущении покусывал пальцы. Не хотелось ему жениться на дочери Эмигены, но выхода у него не было.

Великанша продолжала:

— Дай клятву, что женишься на моей дочери. А еще поклянись добыть мне столько мяса, сколько вместится в мой маленький котел. Какое это будет мясо — оленина, зайчатина или еще что-нибудь — мне все равно.

Как быть? Канж поклялся Эмигене и в том, что женится на ее дочери, и в том, что наполнит мясом ее котел.

Великанша повела жениха к невесте.

Близко ли, далеко ли, наконец дошли они до высокой горы. Канж увидел вход в пещеру, прикрытый огромным абра-камнем. Эмигена одним пальцем отшвырнула камень и повела Канжа в глубь пещеры. Долго шли они запутанными переходами, в непроглядной тьме. Вдруг впереди блеснул огонек, и, чем ближе они подходили к нему, становился все ярче. Когда подошли совсем близко, Канжа оглушил крик:

— Как попал сюда человек? Я его нюхом чую!

Дочь великанши выбежала им навстречу и ра достно кинулась матери на шею.

— А я тебе привела жениха, — ласково провор чала старуха. — Погляди, какой удалец! Он поклялся, что возьмет тебя замуж!

Ужаснулся Канж, увидев свою нареченную, а Нарибгея замерла от счастья, глядя на Канжа во все глаза.

"Горе мне! — подумал Канж. — Как покажусь я нартам с этим чудовищем? Нету мне счастья, нету!"

Старая великанша усадила нареченного зятя за стол, а молодая зажарила на вертеле целого быка. Но Канжу дали только маленький кусочек, остальное хозяйки съели сами.

Насытившись, старуха повела Канжа в соседнюю пещеру и, показав огромный котел, сказала:

— За красавицу дочь я требую одного: наполни этот маленький котел каким хочешь мясом, но только доверху, как поклялся.

Глядя на необъятный котел, Канж думал: "Где я раздобуду столько мяса?"

Тем временем мать с дочкой приготовили постели. Уложив Канжа, приглушили очаг, улеглись, и тут же послышался их громкий храп.

Бедный Канж всю ночь не сомкнул глаз, предаваясь тяжким думам. Чуть свет он отправился в лес.

Тридцать дней и тридцать ночей охотился Канж, убивая кабанов, оленей, зайцев — все, что ему попадалось. Он натрудил руки, беспрестанно натягивая тугой лук. И лишь выпустив последнюю стрелу, опустошив колчан, наполнил котел великанши свежим мясом.

После этого Канж вывел из пещеры Нарибгею, посадил ее на каурого, сам вскочил в седло и отправился домой.

Не успели отъехать, как у каурого прогнулась спина и брюхо опустилось до земли — непосильно тяжелой оказалась невеста. Пожалел Канж каурого и пошел пешком, ведя коня за уздечку.

Долго ли, коротко ли, а достигли жених с невестой нартских земель, и увидел Канж родное селенье. Он остановил коня и сказал:

— Послушай, Нарибгея, у нартов обычай такой: если кто привозит себе невесту, женщины и девушки выходят ей навстречу, и вместе с ними она идет пешком к дому жениха. Я пойду оповестить нартов о своей женитьбе и попрошу, чтобы тебя встретили. Подожди меня здесь.

Придя домой, Канж объявил отцу с матерью о своей женитьбе. Рассказал об этом и нартским женщинам и попросил их встретить невесту как принято.

Весть о женитьбе Канжа мигом облетела округу.

"Женится Канж! Собирайтесь на свадьбу Канжа!" — слышались повсюду веселые возгласы.

И старые и малые, и мужчины и женщины, кто пешком, кто на коне, праздничной толпой отправились встречать невесту. Всем не терпелось ее увидеть. В пути плясали и пели, пускали коней наперегонки. Такого веселого свадебного шествия не помнил никто!

Но лишь увидели нарты великаншу, замерли на месте.

Великаны были издавна врагами людей. Поэтому нарты ненавидели их и неустанно преследовали. И теперь они молча стояли перед невестой Канжа, опустив головы. Женщины со страхом прижимали к себе детей, повторяя:

— Канж привез дочь Эмигены. Не показывайтесь ей, а то пропадете!

Нарибгея поняла, что внушает нартам ужас и отвращение.

— Не бойтесь меня, — сказала она, — я невеста Канжа. Я люблю его, и вы все — мне родные. Ради вас, нарты, жизни не пожалею. Буду помогать вам всегда и во всем.

Нарты ей не поверили. Но, соблюдая обычай, проводили ее до порога канжева дома и сами разбрелись по домам в безутешном горе, словно с похорон.

Так женился Канж.

Детство Шауея

Как все молодые нарты, Канж и после женитьбы много времени проводил в походах, дома бывал редко. Возвращаясь из похода, он всякий раз думал: "Быть может, жена моя Нарибгея уже родила сына? Бог жизни, великий Псатха, сделай, чтоб это было так!"

Но желание Канжа не сбывалось. Годы шли, и Канж старел, оставаясь бездетным.

А на самом деле у жены Канжа рождались дети, но об этом никто не знал. Всякий раз, когда наступали родины, Нарибгея ложилась перед пылающим очагом, и ребенок падал прямо в огонь. Когда малютка метался и кричал, погибая в пламени, мать говорила:

— Этот недостоин быть моим сыном, он горит в огне.

Так жена Канжа рожала девять раз, и все девять сыновей ее погибли в пламени очага.

Канж все тревожнее думал о том, что умрет, не оставив потомства. Пришел он за советом к Сатаней, к своей великой наставнице, и сказал ей:

— Сатаней-гуаша! Меня привело к тебе глубо кое горе. Ты видишь — я состарился, борода моя по белела. У моих семнадцати братьев сыновья уже выросли, а я все еще не имею сына. Смолоду не до велось мне найти невесту среди нартских девушек и суждено было жениться на великанше. Быть может, она и рожает детей, но убивает их? Пусть будет у меня хоть один-единственный сын! Посоветуй — как быть? Если ты не научишь меня — что делать, я умру бездетным.

Сатаней, подумав, ответила:

— Не уезжай никуда, останься дома. Выследи, когда жена твоя затяжелеет, и, как придет ей время родить, позови меня, быть может я тебе помогу.

Канж вернулся домой. Когда он приметил, что Нарибгея тяжела и вот-вот начнутся родины, он позвал Сатаней.

— Я узнала, что ты должна родить, и пришла по мочь тебе, — сказала Сатаней жене Канжа.

Та обрадовалась:

— Благодарю тебя. Ты одна вспомнила обо мне. Нартские женщины, видно, боятся меня и никогда не заходят.

Не успела она это сказать, как почувствовала предродовые муки. По привычке, Нарибгея улеглась перед пылающим очагом. Сатаней подбежала к огню, подставила подол, чтобы подхватить рождающегося ребенка. Но мальчик, прорвав подол Сатаней, упал в самую гущу огня. Его пеленало пламя, но он не плакал. Рдеющие угли забавляли его, он перебрасывал их и смеялся.

Взглянув на него, мать сказала с гордостью:

— Наконец-то я родила достойного сына, он "будет храбрым нартом, возьмите его.

Сатаней с Канжем тут же решили, что мальчика, игравшего огнем, следует воспитывать на ледяной вершине Ошхомахо.

Так сын Канжа, единственный сын Нарибгеи, в первый же день жизни попал на вершину неприступной Горы Счастья.

Оставив сына на попечении Сатаней, Канж спустился с вершины Ошхомахо, направляясь домой. Не прошел и сотни шагов, как сверху донесся до него звонкий детский голос. Оглянувшись, Канж увидел, что его новорожденный сын бегает по ледяным уступам и пугает орлов, покрикивая: "Шу! Шу! Кыш! Кыш!"

"Чудеса! — подумал Канж. — Этот мальчик будет богатырем. Только родился, а уже бегает и разгоняет свирепых горных орлов. Я долго и горько страдал, не имея детей, но теперь я счастлив: у меня есть достойный сын!"

С легким сердцем Канж вернулся домой.

А Сатаней на вершине Ошхомахо вырезала изо льда колыбель и, уложив ребенка, поставила колыбель перед входом в ледяную пещеру.

Над входом свисали длинные сосульки. Днем под горячими лучами солнца сосульки таяли.

Сатаней поставила колыбель так, чтобы студеная вода капала в рот мальчику, заменяя ему материнское молоко. Вечером сосульки замерзали, а мальчик засыпал.

Вскармливая ледяной водою, баюкая в ледяной колыбели, растила Сатаней сына Канжа, пока у него не прорезались зубы. Тогда его пищей стали орехи и фазанье мясо.

Прошли годы. Сын Канжа — Канжоко — из ребенка стал подростком. Однажды Сатаней сказала ему:

— Сын мой, тебе пора выйти из ледяной пещеры. Ступай в Нартское Поле. Там увидишь табун коней. Возьми одного, какой приглянется, и возвращайся. Вот тебе уздечка.

Сказала ль, не сказала Сатаней эти слова, услыхал ли, нет ли эти слова Канжоко, только спрыгнул он с вершины Ошхомахо прямо в Нартское Поле. Увидев огромный табун, он схватил первого попавшегося коня и прискакал к Сатаней.

Она вышла ему навстречу из ледяной пещеры.

— Теперь покажи, сын мой, как ты управляешь конем. Если ты храбрый нарт, конь заиграет под тобою.

Канжоко ударил коня плетью, конь понес и сбросил всадника.

— Нет, ты еще не годишься в нартские наезд ники. Рано тебе покидать пещеру, — сказала Сатаней, 437 и Канжоко остался жить на вершине Ошхомахо. Сатаней наставляла его в храбрости и кормила орехами, дичью, олениной. А конь юноши пасся на зеленом склоне горы.

Прошел год. Снова Сатаней вывела Канжоко из пещеры и велела сесть на коня:

— Погляжу, насколько ты возмужал, заставишь ли ты коня играть под тобою!

Юноша хлестнул коня плетью, конь рванул, понес, всадник закачался, но не упал.

— Нет, ты еще не нартский наездник, — сказала Сатаней, и Канжоко остался жить в пещере, а Сата ней кормила его орехами, дичью, олениной и мясом кабана, обучала юношу джигитовке и метанию тяже лых камней.

Прошел год, и она вновь сказала Канжоко:

— Покажи умение наездника. Заставь коня иг рать и плясать под тобою, если ты храбрый нарт!

Юноша так хлестнул коня, что тот перелетел на другой хребет Ошхомахо, помчался вниз, обежал великое Нартское Поле, вновь прискакал на вершину и долго носился так то вниз, то вверх, радуя всадника.

— Довольно! — крикнула Сатаней. — Я вижу — ты настоящий нартский наездник. Но этот конь для тебя не годится. Снова наведайся в нартский табун и пригляди себе достойного коня.

Юноша взял уздечку и спустился в Нартское Поле. Кони шарахались от его голоса, когда он подзывал их криком: "Пшей, пшей!" Но один облезлый каурый конек, у которого одно ухо было длиною в одиннадцать локтей, подошел к юноше и просунул косматую голову в уздечку.

— Хуже тебя не найти во всем табуне, — возму тился Канжоко, — ты мне не годишься, — и, отогнав облезлого конька, пошел дальше. Но каурый забежал вперед и опять просунул голову в уздечку.

— Я сказал тебе, что ты мне не нужен. Отвя жись! — нетерпеливо крикнул Канжоко. Он пошел в другую сторону, держа уздечку наготове для коня, который ему приглянется. Но каурый снова очутился впереди и, дождавшись Канжоко, опять просунул го лову в уздечку.

— Да провались ты, окаянный! — вконец разо злился Канжоко. — Я же сказал, что ты меня недо стоин. Не смей мне попадаться на глаза!

Каурый конек ответил человечьим голосом:

— Если ты будешь достойным меня всадником, я буду достойным тебя конем. Не гляди, что я нека зист. Хоть надо мною и подсмеиваются, но кличку мне дали "Джамидеж", а ведь это означает "Надеж ный каурый". Ты сначала меня испытай, а потом говори — гожусь я тебе или нет.

Именем Вершины Счастья

Я клянусь тебе, Канжоко,

В верности неколебимой.

Буду другом неизменным,

Смелым, преданным конем.

Провалиться мне сквозь землю,

Если честь твою унижу!

Прокляни меня, Канжоко,

Если трусом окажусь!

Юноша не ожидал от захудалого коня таких разумных слов. "Как видно, с этим Джамидежем связана моя судьба!" — подумал он и, обняв каурого, сказал:

Если крепко сдержишь слово,

Я клянусь тебе, каурый,

Не искать коня другого

И тебя не покидать!

Вскочив на коня, Канжоко отправился к Сатаней. Увидев своего питомца на облезлой лошаденке, Сатаней рассердилась:

— Что это значит, мой сын! Неужели в нарт ском табуне ты не нашел коня лучше, чем эта шелу дивая кляча!

За юношу ответил Джамидеж:

— Если Канжоко будет храбрым нартом, я буду конем, достойным своего всадника.

— Если так, — воскликнула Сатаней, — заставь, Канжоко, своего коня порезвиться на вершине Ошхо махо, и я узнаю, годится ли он тебе.

Канжоко хлестнул каурого бронзовой плетью, и тот обогнул вершину Ошхомахо, перемахнул на другой хребет, взметнулся в небо и закружил, ныряя в тучах, на утеху всаднику.

Когда они опустились возле пещеры, Канжоко спрыгнул на льдину и подошел к Сатаней.

— Что скажешь ты теперь о шелудивой кляче? — спросил он.

— Твой конь достоин тебя, Канжоко. Хоть он и невзрачен, но отважен, вынослив и летает, как птица. Он тебя не подведет, — радостно ответила Сатаней.

А Джамидеж сказал:

— Я лишь прикидываюсь никудышным, чтобы не достаться тому, кто недостоин меня оседлать. А на самом деле я вот какой!

Джамидеж встряхнулся, сбросил облезлую шкуру и предстал красивейшим альпом. Дав Сатаней и Канжоко полюбоваться на себя, он встряхнулся опять и снова стал невзрачной лошаденкой.

— Теперь, Канжоко, отправимся к твоим роди телям, — сказала Сатаней.

— Как, разве не ты моя мать? — изумился юноша. — Разве у меня есть отец?

— У тебя есть и отец и мать. Я лишь вырастила тебя и воспитала. Твой отец — нартский витязь, сын кузнеца Дабеча, его зовут Канж. Твоя мать — могучая и суровая великанша, зовут ее Нарибгея. Увидев тебя, она захочет испытать твою силу, и, если ока жешься слабым, может в безумном гневе тебя убить.

При этих словах Сатаней отвернулась от Канжоко, который слушал ее, затаив дыхание.

— Идем же! — сказала Сатаней и повела юношу в нартское селение.

Канж увидел издали, что к его дому подходит Сатаней и с нею высокий юноша, в котором он сразу признал сына. Выйдя навстречу, Канж обнял его и повел в дом, к матери.

— Смотри, какой богатырь! — восклицал он, любуясь юношей. — Это наш сын!

Нарибгея подошла к юноше, пытливо вглядываясь в него. И вдруг, схватив сына за руку, сжала ее изо всей силы, но он лишь усмехнулся и покачал головой:

— Нет, мать, я не из тех, кого ты заставляешь садиться наземь. Будь со мной осторожней! — И, схватив руку матери, сжал ее так, что Нарибгея присела от боли.

Восхищенная необыкновенной силой юноши, она кинулась ему на шею и горячо поцеловала, восклицая:

— Всю жизнь у меня было одно единственное желание — иметь могучего сына. Мое желание сбы лось. Тебя ждет слава!

А Сатаней сказала:

— Могучему и мужественному подобает достойное имя.

И дала молодому Канжоко имя Шауей — Неустрашимый.

Как Шауей поехал на состязание нартов

Живя в доме отца, Шауей как-то услышал, что нарты устраивают состязания наездников и собираются для этого у старого Уазырмеса. Шауей стал просить отца, чтобы отпустил его на скачки. Долго не соглашался Канж. Он думал, что сыну его еще рано состязаться с лучшими наездниками, он опасался, что тот лишь осрамится перед нартами. Но Шауей просил так настойчиво, что в конце концов Канж разрешил ему поехать.

Надев нищенские лохмотья, Шауей вскочил на коня и весело крикнул:

— Мой Джамидеж, я еду по важному делу, скачи быстрее!

— Хоть на край света, мой Шауей! — звонко отозвался Джамидеж.

То вскачь, то иноходью несся Джамидеж по горам и долинам и, достигнув широкой реки, остановился. Как ни понукал его Шауей, конь не трогался с места. Шауей хлестнул его плетью, но Джамидеж не шелохнулся. Шауей ударил сильнее, но Джамидеж словно врос в землю. Рассердившись, Шауей избил коня в кровь, но Джамидеж и ухом не повел. Он лишь спросил Шауея:

— За что ты бьешь меня?

— За то, что ты не хочешь перейти реку. Еще не было случая, чтобы ты струсил. Почему же теперь стоишь, как вкопанный?

— Пока ты не скажешь, куда мы направляемся, я не сделаю ни шагу.

— Джамидеж! Я знаю тебе цену, но ты ведь всего лишь конь и я не обязан говорить тебе о моих на мерениях! — гневно закричал Шауей. Перенеси меня на тот берег, не то поплатишься головою! Ты еще не знаешь, каков Шауей, сын Канжа!

— Не хочешь — не говори, но и я с места не тро нусь. Расправляйся со мною, как тебе угодно. Ты можешь убить меня, но застращать не можешь. А ка ков Шауей, сын Канжа, я хорошо знаю, — ответил Джамидеж.

Шауей в гневе хлестал его, пока не выбился из сил, а Джамидеж так и не тронулся с места. Тогда Шауей сказал кротко:

— Джамидеж, бесстрашный нартский конь! Я не стану таиться от тебя. Мы едем к старику Уазырмесу, где всадники собираются на скачки. Там мы с тобою испытаем искусство нартских наездников и силу их коней.

— Я потому и стою на месте, что знаю, куда ты направляешься. Нам нельзя туда ехать, покуда нет у меня трех железных подпруг, скованных кузнецом Дабечем. Мне придется лететь по воздуху, а не бе жать по земле. В полете кожаные подпруги лопнут и ветер сбросит тебя на землю. Если хочешь, чтоб я участвовал в скачках, заедем сперва к Дабечу.

Шауей послушался.

Когда к дверям кузни подъехал оборванец на колченогой кляче, Дабеч не узнал своего внука.

— Доброго огня, дедушка Дабеч! — приветство вал кузнеца Шауей.

Дабеч с удивлением взглянул на него и, отвернувшись, продолжал работать.

— Я прошу тебя, дедушка Дабеч, сделать для моего коня три подпруги, — сказал Шауей, скрывая обиду.

— Подпруги делают из кожи, а я не шорник, — хмуро ответил Дабеч, не подымая головы.

— Мне нужны подпруги не кожаные, а желез ные, потому я и обратился к тебе, — возразил Шауей.

Дабеч исподлобья оглядел оборванца.

"Если его коню нужны железные подпруги, значит всадник — могучий богатырь, хотя по виду этого не скажешь. Надо его испытать", — подумал Дабеч.

— Хорошо, — сказал он, — я сделаю три желез ных подпруги, только помоги мне раздуть огонь, если сможешь.

— Не знаю, смогу ли, но попробую, — ответил Шауей, будто сомневался в своей силе.

Дабеч положил на тлеющие угли длинный брусок железа, а Шауей взял мехи.

— Начинай! — приказал Дабеч.

Как начал Шауей раздувать мехи — затрещали стены кузни, рассыпались в щепки и разметал их ветер, а самого Дабеча швыряло то вверх, то вниз, вместе с обломками железа, золой и копотью.

— Перестань! — вопил Дабеч, — я сделаю тебе сколько хочешь железных подпруг, только уймись!

Шауей отложил мехи, и Дабеч, весь черный от сажи, подошел к горну. Он сковал подпруги и приклепал их к седлу Джамидежа.

Шауей простился с кузнецом, сел на коня и отправился на скачки.

Быстро примчался он к Уазырмесу и все-таки опоздал: участников состязания уже не было. Уазырмес, увидев молодого оборванца на жалкой кляче, спросил насмешливо:

— Что тебе нужно, всадник?

— Я буду состязаться с наездниками, если ты, добрый Уазырмес, мне разрешишь, — ответил Шауей.

— Ты смеешься, что ли! — рассердился Уазыр мес. — Наездники ускакали вчера, им время вернуться. Где тебе догнать их, да еще на этой полуживой кляче! Пока доберешься до места скачек, все уже будут здесь.

— Хоть я и опоздал, но ты разреши мне поехать к нартам. Быть может, я догоню их, а если и не догоню, то встречу в пути и полюбуюсь на их искусство, — настаивал Шауей.

— Разреши ему, пусть едет, — советовали стоя щие поблизости нарты. — Разве жалко тебе, если его лядащая кляча свалится по дороге, а сам он пешком вернется домой!

Уазырмес засмеялся и позволил Шауею поехать на скачки.

Нахлестывая хворостиной тощие бока Джамидежа, колотя его пятками, Шауей выехал со двора, Пока не выбрались из нартского селения, Джамидеж припадал на все четыре копыта и качался из стороны в сторону. Глядя ему вслед, нарты хохотали.

Но как только селение скрылось из виду, Джамидеж встряхнулся и полетел. Когда он опустился в долине, где должны были начаться скачки, нартов там еще не было.

— Мой Джамидеж, — сказал Шауей, — по броди-ка по свежему лугу, пощипли травку, а я до прибытия нартов сосну.

И Шауей прилег на бугорке.

Нарты прибыли к месту скачек через полтора дня после Шауея. Увидев спящего, они рассмеялись:

— Этот витязь, как видно, тоже явился на скачки! Только пусть уж лучше спит, это ему больше подходит!

Не разбудив Шауея, нарты встали в ряд и поскакали обратно.

В это время Уазырмес, глядя с холма вдаль и не видя ничего, кроме облака пыли, кричал стоящим рядом нартам:

— Говорил я вам, чей конь прискачет первым! Ну, конечно, мой пегий! Вон он, впереди всех, — мой неутомимый Куланиж! Глядите нарты, глядите!

А Шауей, проснувшись и увидев, что нарты уже ускакали, вскочил на Джамидежа и перелетел в нартское селение. Он примчался к Уазырмесу, когда нартских наездников не было и в помине.

Уазырмес, увидев, что первым пришел не его резвый Куланиж, а колченогий конь Шауея, чуть не заплакал от досады.

— Ты, видно, тревожишься о судьбе наездни ков, добрый Уазырмес! С ними ничего не случилось. они только очень устали. Я сейчас поеду им навстречу и доставлю их целыми и невредимыми!

Повернув коня, Шауей помчался навстречу нартам. Он застал их на полпути, поснимал с коней и привязал к бокам Джамидежа так, что головы и ноги нартов торчали во все стороны. Взвалив и Куланижа на спину своего коня, Шауей поскакал к Уазырмесу, гоня впереди нартских коней, связанных уздечками.

Что было сказать тем нартам, которые вышли навстречу наездникам!

Джигиты болтались на боках Джамидежа жалкие и беспомощные. Глядя на них, все примолкли в невольном страхе перед Шауеем.

Вечером Уазырмес устроил пиршество в честь нартских скачек. Нарты, привязав коней, собрались в доме. Пришел и Шауей, оставив Джамидежа с нартскими конями. Через некоторое время к пирующим вбежала жена Уазырмеса:

— Нарты, конь гостя искусал ваших коней!

Уазырмес вышел и увидел, что все кони искусаны. Он хотел было отвести Джамидежа в сторону, но тот его отшвырнул.

Уазырмес вернулся к пирующим и попросил Шауея поставить своего коня отдельно, чтобы он не загрыз нартских коней насмерть.

Шауей отвел Джамидежа к другой коновязи и вернулся на пиршество.

Провозгласив в честь неизвестного наездника богатырскую здравицу, нарты положили перед Шауеем подарки, предназначенные победителю.

Но Шауей, к удивлению всех, отказался от награды.

— Я прибыл сюда не затем, чтобы получать подарки. Отдайте их женщинам и детям. Я хотел лишь полюбоваться искусством наездников и выучкой скакунов. Теперь я знаю все, что мне нужно, — сказал Шауей.

Не назвав себя, он простился с нартами, вскочил на Джамидежа и улетел, как птица.

Как Шауей отправился впервые на охоту



Однажды нарты решили отправиться на охоту. Узнав об этом, Шауей подошел к старому Канжу и сказал:

— Дорогой отец! Храбрые нарты во главе с Нас реном Длиннобородым собираются на охоту. Гово рят, что нарты отважны и мужественны. Побывав с ними, и я стану храбрее, находчивее, выносливее. Хоть я и молод, но не опозорю твоего имени. Разве я рожден для того, чтобы сидеть дома и пасти кур? Нет, не для этого, отец! Отпусти меня с нартами!

Желание юноши испытать свою доблесть было Канжу по душе, и он охотно отпустил Шауея.

По обычаю, нарты перед отъездом собирались у самого старшего, который и возглавлял охоту. На этот раз нарты съезжались у Насрена Длиннобородого.

Получив разрешение отца, Шауей подозвал своего Джамидежа и весело ему сказал:

— Ну, наконец мы отправляемся на охоту. Не подведи меня, Джамидеж, мало добывающий и много поедающий.

Джамидеж понял, что хозяин его шутит, и ответил без обиды:

— В добрый час, мой Шауей, рожденный не для безделья, стремящийся к подвигам, презирающий алчность!

И они отправились в путь.

Проезжая мимо небольшого селения, Шауей решил отдохнуть и перекусить. Его окликнули сидящие на пригорке пастухи и радушно угостили молоком, хлебом и сыром. Но едва гость насытился, пастухи попросили его поскорее уехать.

— Почему вы торопите меня? — обиделся Шауей.

— Мы торопим тебя не потому, что не уважаем гостей, а потому, что тебе будет худо, если задер жишься. Близится вечер. Скоро вернется стадо, а в стаде у нас бешеный бык. Твоей кляче не сдобровать. Бык подденет Джамидежа на рога и подбросит с такой силой, что ты не соберешь и костей несчастного. Если бешеный бык бросится на тебя, мы не сможем тебе помочь — мы его боимся. Потому и просим — уезжай до беды!

Но чем больше запугивали Шауея пастухи, тем сильнее хотелось ему увидеть свирепого быка. Отговариваясь тем, что он поедет по вечернему холодку, Шауей не трогался с места.

Вскоре послышалось мычание коров. В густом облаке пыли приближалось большое стадо. Могучий бык горделиво шел впереди. При виде Джамидежа глаза его налились кровью. Пригнув голову, вскидывая копытами землю, он устремился на коня.

Джамидеж, привязанный к старому дереву, беззаботно пощипывал травку. Услыша разъяренный рев, он поднял голову. "Бедняга бык, — подумал Джамидеж, — видно, судьба тебе погибнуть, иначе ты не связывался бы со мною!"

Пастухи крикнули Шауею:

— Ты не послушался нас, — прощайся с конем. Погляди, что будет!

— Поглядите и вы, — усмехнулся Шауей. — Будет то, что должно быть.

В это время бычьи рога мелькнули под брюхом коня, но Джамидеж отпрянул и лягнул быка в лоб. Бык с пробитым черепом рухнул наземь и тут же издох.

— Ну вот, поглядели и увидели! — сказал нар там Шауей. — И знайте, что Джамидеж лягнул быка лишь вполсилы!

Вскочил Шауей на коня и исчез в широком поле, как не бывал. Молча глядели ему вслед пастухи, изумляясь небывалой силе Джамидежа.

А Шауей благополучно прибыл к нартам. Джамидеж, притворяясь разнесчастной клячей, припадая на все четыре копыта, еле втащил своего всадника во двор Насрена Длиннобородого, где уже собрались нарты, готовые к отъезду. Они даже не взглянули на молодого оборванца.

Ведя Джамидежа под уздцы, Шауей подошел к рослому нарту с большой белой бородой, в котором угадал тхамаду охотников.

— Добрый Насрен! — сказал Шауей. — Узнав, что храбрые нарты, во главе с тобою, отправляются на охоту, я не смог усидеть дома. Позволь мне поехать с вами! Я — сын одинокой бедной старушки и сам беден. На охоте я буду прислуживать нартам, безотказно исполнять все их приказания и на привалах буду охранять их снаряжение. Когда охота закончится, щедрые нарты вознаградят меня за честный труд, — уделят мне какую-нибудь малость из своей богатой добычи!

— Бедный юноша, ты просишь о невозможном, — ответил Насрен Длиннобородый, участливо оглядывая Шауея и его заморенную клячу. — Ты еще слишком молод, чтобы переносить трудности охоты, и конь твой никуда не годится. Взгляни, каковы нартские кони. Для них нет неодолимых препятствий, они не замечают ни жары, ни холода, ни голода. Ты пропа дешь на своей хромой кляче. Вернись домой. Я ска жу, чтобы тебе дали крепкую одежду, а матери отве зи мешок проса и баранью ногу.

— Да будет украшен твой путь добром и сла вой, достойный тхамада охотников! — воскликнул Шауей. — Живи долгие годы! Пусть и впредь на Хасе Нартов тебе первому провозглашают богатыр скую здравицу! Но твоего великодушного подаяния нам хватит всего лишь на несколько дней, а что де лать дальше? И не лучше ли жить честным трудом, чем случайными подачками? Разве худо, что я хочу научиться у нартов их бесстрашию и находчивости? Если желаешь добра бедному юноше, возьми меня с собою!

Слова Шауея тронули старого Насрена. Он сказал:

— Так и быть! Я возьму тебя на охоту. Ты бу дешь выполнять поручения нартов, а также гото вить нам пищу. Сходи к моей жене — она даст тебе котел и вертел.

Нарты во главе с Насреном Длиннобородым покинули селение, а Шауей замешкался во дворе, привязывая к луке седла огромный котел. Усевшись на коня, держа в одной руке вертел, а в другой плеть, он понукал Джамидежа, но тот не трогался с места. Тогда Шауей стал на него кричать и стегать его плетью.

На крик Шауея сбежались нартские ребятишки, потом подошли и взрослые нарты, которые оставались дома. И все вместе потешались над Шауеем и Джамидежем. Дети длинными хворостинами стегали Джамидежа по бокам, щекотали в ушах, дергали его за облезлый хвост. Взрослые попытались подтолкнуть Джамидежа, но он словно врос в землю. Лишь когда они навалились сзади целой толпой, а ребятишки потянули за уздечку, кое-как удалось вытащить Джамидежа с его седоком за ворота.

— Вот настоящий нартский всадник! — на смешливо крикнул кто-то из толпы.

— Берегитесь, он всех передавит! — подхва тил другой.

— Что и говорить, только как бы конь его не растянулся на дороге!

Наконец нарты вытолкали Джамидежа с Шауеем из селения и пошли назад, пересмеиваясь. А Шауей с Джамидежем от души смеялись над ними.

Когда нарты скрылись из глаз, Джамидеж встряхнулся и одним прыжком догнал отряд. За высокими кустами опять встряхнулся и приблизился к нартам трусцой, припадая на все четыре копыта.

Насрен Длиннобородый изумился, увидев Шауея.

— Как ты догнал нас? Мы ехали быстро!

— Я заморил коня и сам замучился. — Шауей тя жело дышал, будто вправду выбился из сил, у Джами дежа с губ падала пена, он весь дымился испариной.

— Ну, что ж, малец, — добродушно заметил Насрен Длиннобородый. — Хорошо, что ты не поте рялся.

Нарты продолжали путь, а Шауей ехал за ними, громыхая котлом.

В полдень нарты остановились на опушке леса. Отдохнув, они отправились на охоту, а Шауею поручили подыскать место для шалаша, развести костер и ждать их возвращения.

Как только нарты скрылись, Шауей в кустах орешника построил шалаш, вскочил на Джамидежа и налегке помчался в лес. Среди лесной тишины вскоре услышал он шорох, плеск и шумные вздохи. Приблизясь, Шауей увидел стадо оленей у ручья.

Выдрав несколько дубовых пней, охотник подкрался и швырнул их один за другим, целясь оленям в головы. Олени кинулись в лес, но не все: у ручья осталось несколько убитых. Шауей взвалил оленьи туши на спину коня и привез на место. Освежевав туши, Шауей покрыл оленьими шкурами шалаш, принес в котле воды из ручья и развел костер. Повесив котел над огнем, Шауей половину мяса бросил в котел, а другую, разрезав мелко, насадил на вертел и положил с краю костра, чтобы зажарить. И сам уселся возле огня, поджидая нартов.

Уже стемнело, когда нарты вернулись, усталые, сердитые и с пустыми руками. Они оторопели, увидев большой, крытый оленьими шкурами шалаш. В котле клокотало и дымилось пахучее варево. Почуяв запах жареного мяса, голодные нарты облизывались.

— Чье это добро? — спросили они Шауея.

— Могучие и удачливые нарты! — скромно отве тил Шауей. — Дело было так: по вашему приказа нию, я подыскивал удобное для ночлега место и за брел на эту лужайку. Здесь я увидел развешанные на деревьях оленьи туши и шалаш, перед которым сидели четверо неизвестных мне людей. Они подо звали меня и угостили наславу. Когда я насытился, незнакомцы стали меня расспрашивать, как попал я в эти безлюдные места. Я признался, что сопрово ждаю на охоте именитых нартов и прислуживаю им. Тут незнакомцы стали упрашивать меня, чтоб я на звал наиболее прославленных участников похода. Как только я сказал, что сюда прибыли Насрен Длинно бородый, Бадыноко, Сосруко и Химыш, — незна комцы в страхе вскочили и убежали без оглядки, оставив все свое добро.

— Видите, богатыри, как велика ваша слава! Одни лишь имена ваши повергают людей в трепет.

Нарты поверили Шауею. Гордые своей громкой славой, они уселись вокруг костра, радуясь обильному и вкусному ужину. Насытившись, они заснули. На рассвете нарты отправились дальше. Шауей на своем вислоухом Джамидеже следовал за ними.

Долго ли, коротко ли, но заполдень подъехали к опушке незнакомого леса. Они и здесь приказали Шауею подыскать место для шалаша и развести костер, а сами отправились на охоту.

Шауей облюбовал затененную кустами ложбинку, поставил шалаш еще лучше вчерашнего и, вскочив на Джамидежа, помчался в лес.

Сквозь деревья чащи он увидел мирно пасущихся на лужайке оленей. Шауей тихонько вынул из ножен отцовский меч, и Джамидеж одним прыжком очутился посреди стада. Застигнутые врасплох олени падали под могучими ударами меча. С богатой добычей вернулся Шауей к месту ночлега и, разведя костер, приготовил ужин еще обильнее и вкуснее вчерашнего. А нарты вернулись запоздно, измученные и голодные. Они изумились, увидев и здесь крытый шкурами шалаш, дымящееся варево, мясо на вертеле и развешанные на деревьях оленьи туши.

Шауей как ни в чем не бывало сидел у костра, а неподалеку Джамидеж пощипывал травку.

Не зная, что и думать, нарты наперебой спрашивали Шауея:

— Откуда все это взялось? Какой счастливый, случай одарил нас так щедро?

Шауей слово в слово повторил вчерашнюю выдумку, и нарты ему поверили.

На третий день случилось то же самое. Нарты опять вернулись без добычи. Им не везло: хвастаясь друг перед другом силой и удачливостью, они часто ссорились, и охота бывала безуспешной. Нарты и на этот раз были уверены, что крытый шкурами шалаш и богатая добыча достались им благодаря их устрашающей славе. Им в голову не приходило, что молодой оборванец, которого Насрен Длиннобородый из жалости взял с собою, строит для них шалаши, добывает пищу. Но Шауею надоело их зазнайство. "Я заставлю нартов призадуматься, пора проучить хвастунов", — решил Шауей и воскликнул:

— Ошхомахо, обитель богов, Гора Счастья! Ты, как мать, вскормила меня и была моей колыбелью! Пришли сюда со своей вершины стужу, ветер и снег! Прошу тебя, как сын!

В ответ Шауею засвистел ледяной ветер, повалил снег, закружилась вьюга. С гор срывались и с грохотом летели вниз ледяные глыбы.

Шауей опять построил шалаш и убил в лесу множество оленей. Вновь сварил и зажарил мясо. Затем он выдрал огромный дуб, срезал все ветки и, усевшись у яркого костра, дожидался нартов. Ждать, пришлось долго. Лишь когда перевалило за полночь, Шауей услышал топот копыт и понял, что возвращаются нарты. Притворясь, что не узнает их, Шауей кинулся навстречу и, размахивая деревом, не подпускал к шалашу.

— Кто это лезет сюда? — кричал Шауей. — Тут шалаш славных нартов, и без их позволения я никого сюда не впущу. Если вы не поняли меня, я вколочу ра зум в пустые ваши головы! Убирайтесь прочь!

Нартские кони попятились от сердитого окрика, а нарты слова не могли сказать в ответ Шауею — так они замерзли.

Долго держал Шауей окоченевших нартов на лютом холоде, забавляясь их беспомощностью. Никто не мог ни шевельнуть рукою, ни спрыгнуть на землю — нартов приморозило к седлам.

Шауей всматривался в каждого поочередно, будто не узнавая. Наконец подошел он к Насрену Длиннобородому, вгляделся в него и воскликнул испуганно:

— Что я наделал! Ведь это могучий Насрен на своем гнедом коне! Прости меня, храбрец! Я не узнал ни тебя, ни твоих отважных нартов.

Схватив гнедого под уздцы, Шауей подтащил его к шалашу. Разрезав подпруги, Шауей снял Насрена вместе с седлом и усадил у костра, поближе к огню. Вернувшись к нартам, он каждого снимал вместе с седлом и швырял к огню как попало: кого за шиворот, кого за ноги, кого за голову. Нарты как повалились, так и лежали.

Шауей подкинул в огонь сухих сучьев, костер жарко разгорелся, и нарты начали оттаивать. Приходя в себя, они растерянно поглядывали то друг на друга, то на Шауея, который ошеломил их своей могучей силой.

А Шауей попрежнему был скромен и услужлив. Когда нарты насытились и захотели спать, он обратился к Насрену Длиннобородому:

— Пока славные нарты будут отдыхать, я буду пасти их коней, чтоб они не замерзли в лютую стужу. Только разреши мне, добрый Насрен, оседлать твоего гнедого, чтобы я мог, если иззябну, поскорее до браться до костра. На моем слабосильном Джами деже в этакий холод пропадешь!

— Я охотно тебе это. разрешаю, — добродушно ответил Насрен Длиннобородый. — Смотри, сам-то не замерзни! Мне мой конь не дороже тебя.

Нарты, войдя в шалаш, улеглись спать. А Шауей вскочил на гнедого, подхватил Джамидежа под уздцы и погнал коней.

Отъехав подальше, Шауей вновь обратился к горе Ошхомахо, прося усмирить мороз и вьюгу, вернуть в этот безлюдный край цветущее лето.

И вновь деревья оделись зеленой листвой, стало тепло. Тогда Шауей вскочил на Джамидежа, взял гнедого за уздечку и поскакал дальше. Вмиг оказались они на берегу широкой реки. Это был Псыж. На другом берегу пасся большой табун. Заметив его, Джамидеж сказал Шауею:

— Пересядь на гнедого, а этих коней я пере гоню сюда.

Шауей пересел на гнедого, а Джамидеж перемахнул через реку и со свирепым ржанием вплавь погнал коней к Шауею. По пути Джамидеж искусал лучших коней. Когда табун оказался на берегу, где ждал Шауей, тот с удивлением спросил Джамидежа, зачем он это сделал.

— Когда ты пригонишь табун к нартам, они за хотят взять себе самых лучших коней, а тебе отдать тех, что похуже. Я искусал самых ретивых, чтоб они сочли их никудышными и отдали тебе.

Когда нарты услышали сквозь сон топот и ржание множества коней, они вскочили в страхе, думая, что на них напало великое войско.

Шауей их успокоил:

— Не тревожьтесь, отважные нарты, ничего не случилось. Выгуливая неподалеку ваших коней, я увидел, что стая волков гонит из лесу большой табун. Заметив меня, волки в испуге разбежались, а коней я пригнал сюда.

Нарты поверили Шауею, — в табуне было немало искусанных коней.

— До чего же легко нам все удается! — толко вали нарты. — Без малейших усилий нам досталось большое богатство!

И нарты подумали: "Неожиданная добыча так велика, что можно уже закончить охоту".

Тогда Шауей решил их покинуть.

— Славные нарты, — сказал он, — наши пути расходятся. Мне пора вернуться к моей бедной оди нокой матери. Я буду доволен и благодарен, если вы за мой скромный труд дадите мне хотя бы этих иску санных коней.

Нарты ответили надменно:

— Здесь мы ничего делить не будем. Но когда до стигнем места дележа, тогда посмотрим — быть может, и дадим тебе двух-трех коней, если ты этого стоишь.

— Если так, я и сам возьму то, что мне принад лежит! — гневно воскликнул Шауей. Он дал знак Джамидежу, тот встряхнулся и, крепкий, могучий, по дошел к хозяину. Шауей подтянул подпруги, вскочил в седло и на полном скаку выдрал с корнями не сколько вековых дубов. Не успели нарты опомниться, как Шауей огородил просторный загон и запер в нем всех коней. Пересчитав нартов, Шауей в один миг по строил несколько небольших загородок. Став посреди табуна, он начал перебрасывать коней в загородки, хватая как попало — которого за гриву, которого за хвост, которого за ноги. В каждой загородке оказа лось по равному числу коней, а себе Шауей оставил лишь меченых.

— Вы видите, — сказал Шауей нартам, — я беру не больше, чем следует мне. Я беру лишь искусанных коней. До лучшей встречи, нарты! — крикнул он и, хлестнув Джамидежа, погнал свой табун.

Растерявшиеся нарты молча глядели ему вслед. Лишь когда Шауей скрылся, они опомнились.

Тут только и догадались они, что он, этот оборванец, кормил их, строил для них шалаши, а кони, что сгрудились в загородках, тоже его добыча.

Придя в себя, нарты зашумели. Они кричали, что мальчишка поступил с ними бессовестно, и корили друг друга за то, что дали наглецу, оскорбившему честь нартов, скрыться безнаказанно, не узнав даже его имени.

— Надо поскорее догнать его, пусть назовет себя! — И вдогонку Шауею послали нарта Аракшу. Аракшу долго скакал за Шауеем. Догнав, он опере дил Шауея и, преградивши ему путь, спросил от имени нартов:

— Скажи, кто ты? Назови свое имя!

Вместо ответа Шауей избил Аракшу и, не сказав ни слова, отправился дальше.

Кряхтя и охая, Аракшу вернулся к нартам и рассказал все как было. Тогда послали вдогонку обидчику нарта Псабыду. Но с ним случилось то же, что и с Аракшу, только Псабыду Шауей избил еще сильнее, не сказав ни слова. Когда побитый Псабыда вернулся к нартам ни с чем, Насрен Длиннобородый рассердился.

— Я настигну неизвестного и не отпущу, пока не ответит, кто он, откуда и как его зовут! — закри чал Насрен.

Он заморил гнедого, гонясь за Шауеем. Настигая всадника, Насрен крикнул ему вслед:

— Остановись, побеседуй со мной! Обещаю от дать тебе в жены мою единственную дочь — красавицу Акунду.

Но Шауей не остановился, не оглянулся, не ответил.

Тогда Насрен Длиннобородый крикнул:

— Мой дорогой гость, если не хочешь остано виться ради моей дочери, то ради моей седой бороды остановись и побеседуй со мною!

Шауей остановился и, повернувшись к Насрену, сказал:

— Мой отец — Канж, мать — Нарибгея. Я вы рос на ледяной вершине Ошхомахо. Зовут меня Шауей. Нарты, которых ты посылал мне вдогонку, наглецы и невежды: вопреки обычаю, они обогнали меня и преградили мне дорогу. Поэтому я их избил.

И, хлестнув Джамидежа, Шауей продолжал путь.

Насрену Длиннобородому очень хотелось побольше разузнать о могучем витязе, но вновь заговорить он не отважился.

Вернувшись к нартам, Насрен Длиннобородый рассказал им, что услышал. И нарты, гоня табун, отправились домой в глубоком раздумье.

Как Шауей встретился с Тотрешем


Сын Канжа, единственный сын Нарибгеи, стал прославленным нартом. Он превосходил всех витязей мужеством и отвагой, но попрежнему одевался в лохмотья и ел не слезая с коня.

Разъезжая по стране нартов, Шауей однажды встретился с Тотрешем, сыном Албеча. Тотреш был таков: кого ни встретит, непременно изобьет и ограбит.

Увидев Шауея, Тотреш был озадачен: "С оборванца нечего взять, и конь его никуда не годится, — подумал Тотреш. — Но хоть изобью мальчишку как следует и отниму у него меч". И вместо того чтобы пожелать всаднику доброго пути, Тотреш кинулся на него с поднятыми кулаками.

— Я тебя не трогаю, не трогай и ты меня, — от странился Шауей. Но Тотреш дерзко схватил его за шиворот.

— Отдай меч, иначе от тебя и твоей клячи останется лишь мокрое место!

— Кто отдает меч, падет от меча, — сурово от ветил Шауей. — Я ношу меч не для того, чтобы отдать его первому встречному! Поезжай своей дорогой, не задерживай меня!

— Кто не отдает, у того отнимают! — крикнул Тотреш, и конь его толкнул Джамидежа.

— Отдающий оружие — трус! Попробуй отнять силой, а лучше посторонись, — сказал Шауей. Но Тотреш кинулся на него и стал осыпать ударами.

Разгневался Шауей:

— Если хорошего не понимаешь, поймешь худое! — Он стащил Тотреша с коня, сунул разбойника под ремень своего стремени и отправился дальше.

Так он ехал долго. Наконец Шауей отвел ногу, и из-под стремени упал на землю полуживой Тотреш. Шауей поехал дальше, а Тотреш вскочил на ноги и кинулся вдогонку.

— Прости меня, могучий витязь, я тебя оскорбил! — кричал он, догоняя Шауея. — Я хотел бы с то бой породниться, если ты мною не гнушаешься!

— Я пока что родства не ищу. Отпустил тебя и будь доволен. Ступай своей дорогой, — ответил Шауей.

Но Тотреш не отставал:

— Я оскорбил тебя, а ты оставил меня в живых! Добрый витязь, породнись со мною, будь моим дру гом. Я все же старше тебя, снизойди к моей просьбе!

Шауей остановился и сказал:

— Я Шауей, сын Канжа, единственный сын Нарибгеи. Назови себя.

— Я Тотреш, сын Албеча. Окажи честь мне, по сети мой дом. У меня есть сестра — тонкостанная Данах. Я с радостью отдам ее тебе в жены.

— Ладно, приеду, — обещал Шауей.

К вечеру Тотреш добрался до дому. Мать Тотреша, Барымбух, увидев его бледным и угрюмым, догадалась, что с ним случилось недоброе, и спросила:

— Чем ты встревожен? Что приключилось? С кем ты повстречался?

— Пусть враг мой встретится с тем, с кем повстречался я! Но чем попусту толковать, приготовь-ка богатое угощение и как следует прибери кунацкую. Да скажи сестре моей Данах, чтобы она приоделась по лучше, — хмуро ответил Тотреш.

Когда все было готово, он сказал матери:

— Теперь зазывай к нам всех прохожих и проезжих, не разбирая, худо ли, хорошо ли одет гость. Пусть каждый ест и пьет вволю. Я жду витязя, одетого в лохмотья. Ему обещал я в жены красавицу Данах.

С этого дня Барымбух приглашала в дом всех прохожих и проезжих. Прошло много времени, а Шауей все не появлялся. Тотреш отправился в поход.

Как только уехал Тотреш, явился Шауей. Когда он вошел в дом, красавица Данах сидела за вышиванием и даже не взглянула на оборванца.

Видя, что на него не обращают внимания, Шауей снял со стены пшину Тотреша и, перебирая струны, запел:

Где Албеча сын Тотреш,

Чье копье пронзает скалы?

Я в твой дом явился гостем,

А тебя и дома нет!

Здесь обычая не знают, —

Не встречают на пороге,

В роге сано не подносят

И не просят угоститься.

А Данах, твоя сестрица,

Тонкостанная невеста,

Даже с места не привстала

И присесть не попросила

Гостя, званного тобой!

Услышав эту песню, Барымбух догадалась, что приехавший оборванец и есть витязь, о котором говорил Тотреш. Она усадила гостя, придвинула к нему стол с напитками и угощениями и тихонько сказала дочери:

— Приехал витязь, за которого Тотреш выдает тебя замуж. Выйди приоденься.

Данах вышла, наспех принарядилась, надела новые чувяки и вернулась к гостю, чуть прихрамывая.

Заметив это, Шауей снова взял пшину и запел:

Хороша твоя обновка,

Да ступаешь ты неловко:

То ли отроду хромая,

То ль играешь, обольщая?

А Данах прихрамывала оттого, что, надевая второпях чувяки, не заметила в одном из них лишнюю стельку. Барымбух догадалась об этом и тихонько сказала дочери. Та вышла, выбросила стельку и вернулась.

Шауей, взглянув на девушку, запел:

Хоть красив и светел дом,

Да крива труба на нем!

А Барымбух в ответ:

Хоть крива труба на нем,

Кверху дым идет столбом!

Красавица Данах на один глаз чуть косила. Слова Шауея означали: "Хоть Данах и красавица, а все-таки на один глаз косит". Ответ Барымбух означал: "Хоть Данах и косит на один глаз, а все-таки она красавица".

Так сидели они втроем долго, а Тотреш все не возвращался. Шауей решил, что ждать его не стоит, взял пшину и запел:

Если витязь поскользнулся,

Долго он лежать не станет.

Не сиделось дома брату, —

В девках посидит сестра!

Повесив пшину на место, Шауей вышел, сел на коня и ускакал.

Когда Тотреш вернулся, когда узнал обо всем, что без него случилось, он понял, что не удастся ему заполучить в зятья Шауея, сына Канжа, единственного сына Нарибгеи.

Как Шауей стал тхамадой охотников


Матерый белоногий кабан бродил по земле нартов. Нарты решили его убить и съесть.

Во главе со старым нартом Шужеем охотники начали погоню за кабаном. Они настигли его в зарослях речного камыша и осыпали бесчисленными стрелами. Рассвирепевший кабан круто повернул, помчался прямо на охотников, и те невольно расступились перед ним. Но тут же они кинулись за кабаном и преследовали его без передышки. На исходе ночи они выгнали кабана из долины Ибг, и еще не просохла роса, когда пригнали его к реке Шхагуаше.

Кабан могучим рылом пробил землю и, пройдя под рекою, вылез на другом берегу. Бесчисленные стрелы нартов вонзались кабану в спину и бока, а он бежал и бежал. И когда нарты переплыли Шхагуашу, кабан уже скрылся из виду.

Охотники спешились, чтобы отдохнуть. Седобородый Шужей, тхамада охоты, подозвал Шауея и сказал:

— Садись на своего Джамидежа, догони кабана и убей его для нас. Я постарел и плохо вижу.

Шауей был молод, но уже прославился среди нартов как лучший охотник. И теперь все на него надеялись, зная доблесть витязя и силу его коня.

Вскочил Шауей в седло и отправился по следу кабана через хребет Мейкуапа в сторону реки Улы. Проезжая по лесистому берегу, он увидел в глухом овраге кабана. Измученный погоней, старый кабан отдыхал.

Заметив Шауея, кабан вскочил и пошел на него, нацелив могучие клыки. Шауей проворно натянул тетиву, и стрела, пронзив голову кабана, прошла через горло и прибила кабана брюхом к земле.

Опутав ремнями ноги кабана, Шауей привязал его к коню и поехал обратно.

В этих краях безуспешно охотился молодой нарт Пагоко. Увидев с высокого холма Шауея, он поскакал за ним на своем белом коне, сопровождаемый двумя гончими. Догнав, поехал рядом, держась по левую руку Шауея, как младший.

В сравнении с Шауеем Пагоко был не больше мухи. Не больше мухи был и конь его в сравнении с Джамидежем.

Нарты ехали по каменистой дороге. Белый конь Пагоко высекал копытами искры, а Джамидеж на каждом шагу проваливался по колено, так он был тяжел.

На берегу Шхагуаши Джамидеж остановился, чтобы напиться. Рядом с ним, ниже по течению, остановился белый конь Пагоко, который тоже хотел пить. Но пока Джамидеж не напился, белому коню не досталось ни капли.

Лишь когда Джамидеж кончил пить и отошел, река потекла свободно и белый конь напился вволю.

Шауей, искоса взглянув на Пагоко, спросил его:

— А ты кто такой? Кто твоя родня?

— Меня зовут Пагоко. Кроме старухи матери, у меня никого нет, — ответил юноша.

— Вернись домой и скажи своей матери, что встретил какого-то нарта и что к его коню был привязан убитый кабан. Если мать спросит: "Что дал тебе охотник?" Скажи: "Вот что дал он мне".

Тут Шауей отрезал ножом кабанью лопатку и протянул юноше. Под тяжестью лопатки Пагоко повалился наземь вместе с конем.

— Видно, тебе эта ноша не под силу, — сказал Шауей и острием ножа поднял лопатку.

Переправившись через реку, они увидели большой дуб. Шауей пригнул его, срезал ветви и надел кабанью лопатку на верхушку дуба. Дерево так и не разогнулось.

— Видно, и вправду тяжела ноша, — сказал Шауей. — Но потихоньку-полегоньку дотащишь ее до мой. Вам с матерью хватит этого мяса на шесть-семь лет.

Хлестнув Джамидежа, Шауей поскакал к нартам, волоча тушу белоногого кабана.

Завидев Шауея, старый нарт Шужей воскликнул:

— Да продлит твои годы Мазитха, бог лесов! Лишь благодаря тебе белоногий кабан не ушел от нас. Мои глаза стали плохо видеть, я уже не могу охотиться. Будь тхамадой охотников ты, Шауей!

Так сын Канжа Шауей стал тхамадою нартских охотников. Нарты вернулись домой с тушей белоногого кабана.

А юный Пагоко потихоньку-полегоньку дотащил до дому кабанью лопатку, и матери его хватило мяса на шесть-семь лет.

Шауей и неизвестный гость

Шауей всегда говорил нартским всадникам:

— Даже едучи в одиночку, не страшитесь встре титься с врагами, пусть их будет много. Но встретив одинокого всадника, не мешайте ему следовать своим путем, не нападайте на него!

Однажды Шауей во главе большого отряда, отправился в поход. Долго ехали нарты по берегам рек, по горным хребтам, по широким долинам и на скрещении дорог повстречали одинокого всадника. Шауей приветствовал его, как подобает в пути, и, не спросив ни о чем, поскакал дальше.

Но десять нартов из отряда Шауея отстали, погнались за всадником и, настигнув, преградили ему путь.

— Я не трогаю вас, не трогайте и вы меня, — ска зал всадник.

Но нарты лишь теснее окружили его, пытаясь отнять оружие и сорвать богатые доспехи.

— Отпустите меня! Я не сделал вам ничего ху дого, — увещевал десятерых нартов одинокий всадник.

— Не слушайте его! Мы с ним расправимся как следует! — кричали нарты, пытаясь стащить всадника с коня.

Видя, что уговоры бесполезны, всадник вырвался из их рук, одного за другим посбрасывал нартов с коней, а потом привязал к коням поводьями и погнал. Кони помчались, волоча за собою седоков.

Тем временем Шауей со своим отрядом расположился на отдых. Тут нарты заметили, что в их отряде недостает десяти всадников.

— Где же соратники наши? Куда они подева лись? — спрашивали все друг друга.

— Не приключилось ли с ними беды? — встрево жился Шауей. — Я должен разыскать их. Если меня долго не будет, возвращайтесь домой.

Шауей помчался обратно и через некоторое время заметил впереди темное облачко. Приближаясь к нему, Шауей увидел, что это скачет одинокий всадник, а впереди мчатся нартские кони, волоча своих седоков.

— Доброго пути! — крикнул Шауей, нагоняя всад ника.

— Долгих лет жизни! — ответил тот приветствием на приветствие и придержал коня.

— Эти нарты, которых ты гонишь, были в моем отряде. Скажи, чем провинились они перед тобою? — спросил Шауей.

— Ничего чрезмерно худого они не сделали. Но они мешали мне ехать, преграждая дорогу. И я вынуж ден был с ними так поступить.

— Верю, что они виноваты перед тобою, но на этот раз прости их и отпусти ради меня. Кто знает, быть может, мы еще встретимся с тобою и тебе понадобится моя помощь!

— Будь по-твоему, — сказал всадник. — Ради тебя отпущу их.

Освободив нартов, одинокий всадник молча продолжал свой путь. Шауей приказал десятерым нартам присоединиться к отряду, а сам последовал за одиноким всадником и, догнав его, спросил:

— Если не гнушаешься мною, назови себя. Скажи мне — куда и зачем ты едешь.

— Своего имени я не скажу. Придет время — сам узнаешь, как зовут меня, если ты настоящий мужчина. А еду я к Шауею, сыну Канжа, единственному сыну На рибгеи. Если тебе не в тягость, будь моим спутником.

— Сопровождать такого отважного витязя — боль шая честь. Я охотно поеду с тобою, куда захо чешь, — ответил Шауей.

Долго ехали они молча. Когда прибыли к дому Канжа, неизвестный всадник сказал своему спутнику:

— Поди и скажи Шауею, что к нему приехал гость. Если Шауей пожелает принять меня, передай ему, что я намерен гостить у него год. Это одно. Передай ему также, что моему коню каждый день требуется копна сена и мешок кукурузы. А сам я каждый день буду съе дать по одному барану и по одному котлу просяной пасты. Это второе. И третье: мне и моему коню нужны достойные сотрапезники. Если Шауей согласен на все три условия, — я буду его гостем. Если же нет, пусть скажет прямо. Я жду ответа.

Не назвавшись гостю, Шауей вошел в дом и все как есть рассказал своему отцу.

— Что же нам делать, отец? — в заключение спро сил он Канжа. — По правде говоря, мне хочется узнать неизвестного всадника поближе. По всему видно, что витязь — храбрейший из храбрых. Но сможем ли мы вы полнить его условия? Как быть?

Канж подумал и сказал:

— Пригласи его. Этот человек, как видно, наслы шан о твоем мужестве и приехал к тебе неспроста. В нашем селении не найдется нарта, которому бы ты не помог: одному дал табун коней, другому — отару овец. Нарты тебя любят. Они не допустят, чтобы мы опозори лись перед гостем. Если у нас нехватит достатка — по могут нам.

Вернувшись к всаднику, Шауей передал ему, что сын Канжа рад гостю, и проводил в кунацкую, а сам вернулся в дом. Сменив обычные лохмотья на богатую одежду, Шауей пошел в кунацкую.

— Добро пожаловать, мой гость, — приветливо сказал он, пожимая юноше руку. — Нет лучшей ра дости, чем приезд гостя!

— Сын Канжа Шауей, — сказал юноша. — Из вестно ли тебе, чего я желаю, став твоим гостем?

— Да, мне это известно, — ответил Шауей.

— Тогда накорми моего коня, как обещал, а преж де найди ему сотрапезника. Распорядись, чтоб и мне приготовили все, что следует, а также найди нарта, с ко торым мне не совестно было бы сидеть за столом.

— Угощение ждет тебя, и я готов стать твоим со трапезником. В нашем табуне мы найдем едока под стать твоему коню.

Шауей с гостем выехали в Нартское Поле. Там паслись табуны Канжа. Вначале осмотрели серых коней, но пригодного не нашли. И среди гнедых гость не увидел того, кого искал. Перешли к вороным, но и здесь не нашлось достойного коня.

Возвращаясь ни с чем, гость увидел одиноко пасущегося Джамидежа.

— Вот этот конь годится в сотрапезники моему! — сказал гость.

— Я рад, — ответил Шауей. — Это мой конь.

Джамидежа привели во двор и поставили рядом с конем гостя. Перед обоими положили по копне сена. А Шауей с гостем сели за стол, и каждый из них съел по барану и по котлу просяной пасты.

Так прошло полгода. Теперь Джамидежу уже нехватало одной копны. Доедая свою, он принимался за копну соседа. И Шауею стало маловато его доли. Тогда гость сказал:

— Довольно сидеть дома. Поедем — прогуляемся по Нартскому Полю.

Выезжая каждый день из дому с утра и возвращаясь вечером, они выгуливали своих коней. Так прошел целый месяц. От обильной пищи могучие кони стали еще сильнее, а от скачек по горам и долинам — быстроходнее и выносливее.

— Теперь, — сказал Шауею гость, — хоть я про был у тебя лишь половину условленного срока, мне пора собираться в путь. Меня ждет неотложное дело. Если хочешь — поедем вместе.

— С радостью буду сопутствовать тебе и счастлив буду тебе помочь, мой дорогой гость, — ответил Шауей.

Надев доспехи, гость и Шауей отправились в поход.

Целый месяц ехали они без еды и питья, без отдыха и сна, потому что гость торопился. Через месяц они достигли междуморья и спешились на луговине. Неподалеку виднелась пещера. Гость Шауея зашел в нее и вынес оттуда одну косу, одни вилы короткие и одни вилы длинные, одну деревянную лопату и один большой котел. Все это он положил перед Шауеем и сказал:

— Я сейчас лягу спать и просплю целый месяц, а ты в это время коси без отдыха и сна. Когда выко сишь эту луговину, смечи три стога сена. Перед тем, как разбудить меня, три дня вари в котле сенную труху. Через три дня варево загустеет, тогда меня разбуди.

Гость лег спать. А Шауей принялся косить сено и сметал три стога таких высоких, что при взгляде на них шапка падала с головы. За три дня до того, как разбудить гостя, Шауей насыпал сенную труху в котел и варил ее, пока варево не загустело. Как раз прошло три дня и он разбудил гостя.

— Готово? — спросил гость пробуждаясь.

— Все готово.

Тут гость подозвал своего коня и, взяв лопату, начал его обмазывать загустевшей, словно клей, сенной трухой. Потом заставил коня поваляться в песке и опять обмазал его. И так много раз, — то обмазывал коня клеем, то заставлял кататься-валяться в песке. Наконец котел опустел, а шкура коня задубела.

Тогда гость оседлал коня и сказал:

— Теперь, Шауей, я должен перебраться через это необъятное море. Ты же делай так, как я скажу: едва стемнеет, подожги первый стог. В полночь подожги вто рой. И все время гляди на море, не спуская глаз. Если ничего не будет видно, подожги третий стог. Не своди с моря глаз! Если появится на волнах белая пена, значит дело мое завершилось благополучно и я возвращаюсь. А если увидишь красную пену, знай, что дело мое обер нулось худо. Красная пена — это моя кровь. Тогда решай сам, — вернуться ли тебе домой, или разыскивать меня.

Сказав это, гость вскочил на коня и пустился в необъятное море.

А Шауей остался на берегу и не сводил с моря глаз. Как стемнело, он подпалил первый стог. В полночь подпалил второй, но не увидел на волнах ни красной, ни белой пены. Тогда он подпалил третий стог и его глазам предстало яркокрасное море. По гребням волн перебегала исчерна-багряная пена.

— Джамидеж, ко мне! — крикнул Шауей, и тот вмиг появился из тьмы. Шауей вскочил в седло и вы хватил меч. — Перепрыгни море, Джамидеж! Наш друг погибает!

— Прыгать, так прыгать! Я знал, что без нас дело не обойдется! — отозвался Джамидеж. И, перемахнув через море, они опустились на землю великанов.

И сразу свет померк, засвистел ветер, повалил снег. Громадные скалы взлетали ввысь и с грохотом падали наземь. С черного неба градом сыпались камни. В шуме бури слышались злобные вопли: это бушевали иныжи, почуяв приближение человека.

Шауей вдоль и поперек исходил землю иныжей и не нашел своего гостя. Он поднялся на вершину скалы и крикнул:

— Еге-гей, еге-гей, мой гость, мой друг, отзовись!

Шауей крикнул и в другой и в третий раз, но ответного крика не услышал. Тогда он соскочил с коня и трижды ударил о землю кулаком. На земле иныжей стало тихо.

— Еге-гей, гость мой, где ты? — громко позвал Ша уей, и в ответ из-за огромной скалы донесся голос гостя:

— Сын Канжа, Шауей, единственный сын Нариб геи! Ищи меня между расходящимися и сходящимися скалами!

Едва услышали великаны имя Шауея, вновь зашумела буря и посыпались с неба камни. Но Шауей, ничего не замечая, хлестнул коня, и тот с разбега прыгнул в расщелину между двумя смыкающимися и размыкающимися скалами. Там лежал связанный гость Шауея и над ним, занеся острые ножи, сидели двенадцать иныжей. Мгновение, и гость был бы мертв, но Шауей с обнаженным мечом метнулся на иныжей, как пламя, и одним ударом отрубил всем головы. Скалы стали смыкаться, но Шауей уперся в них руками и раздвинул их еще шире.

Быстро развязав гостя, Шауей на руках вынес его из теснины. Дойдя до берега, они увидели табун коней. То были дикие и могучие кони иныжей. Изловив вороного жеребца, Шауей с гостем перегнали весь табун через море. Но едва отъехали от берега, вороной жеребец вырвался и уплыл обратно.

— Плохо дело, — покачал головой гость. — Же ребец убежал, мы не можем ехать дальше. У ины жей, убитых тобою, есть еще три старших брата, каж дый о двенадцати головах. Сейчас вороной жеребец одного за другим примчит их сюда.

Не договорил гость этих слов, как появился на вороном жеребце двенадцатиголовый великан, грозясь и ругаясь.

— Не шуми! — прикрикнул гость. — Хочешь драться — дерись! Как прибывший, ты имеешь право на первый удар. Бей!

— Кого бить? — закричал иныж. — Не тебя ли, мозгляк! Ну, получай! — и великан, натянув тетиву огромного лука, выпустил стрелу, но гость отскочил в сторону, и стрела промелькнула мимо. Тогда натянул тетиву гость, и стальная стрела мгновенно вонзилась в сердце иныжа. Рухнул иныж, а вороной жеребец опять умчался обратно и тотчас вернулся с другим двенад цатиголовым великаном. Этот ругался еще яростнее.

— Что ты раскричался, как сварливая старуха! — остановил его гость. — Хочешь драться — начинай. Пер вый удар — твой.

Иныж нацелился и выпустил стрелу, но гость отскочил в сторону, и стрела пролетела мимо. Тут же гость послал ответную стрелу, и иныж упал мертвым. А вороной конь повернул и умчался.

— Остался один-единственный иныж. Но его одо леть не просто. Оружия он не признает. Он захочет побороться со мной. Если из этой борьбы мы выйдем живыми, значит иныжам конец.

Не успел гость это сказать, как, задыхаясь от ярости, примчался на вороном жеребце самый старший иныж. Из его двенадцати глоток вылетал огонь.

— Кто осмелился ступить на мою землю? — за гремел иныж. — Кто убил моих братьев? Кто угнал наш табун? Пусть только покажется, я распорю ему живот! Бывало, не давали нам житья семь братьев-нартов, на они давно уже убиты. Есть у них сестра, — но ей не до браться до наших земель. Отец и мать убитых ослепли от слез. Кто же из нартского рода мог сюда притти? Слышал я, что у нартов появился какой-то Шауей, сын Канжа и Нарибгеи, и будто он обещал стать непобеди мым воином. Но это когда еще будет, а пока он сосунок, ему место в колыбели. Не мог же он, едва родившись, очутиться здесь! — вопил старый иныж двенадцатью голосами.

— Что ты расшумелся! Я не сын Канжа, я не Шауей. Будет время, он тебе себя покажет. Не пусто словь! Хочешь драться — дерись. Первый удар — твой, — сказал гость, становясь перед иныжем.

— Ладно, так и быть, поборемся, поиграем. Но пускай прежде поборются наши кони, — злобно про шипел иныж.

Гоняясь за конем гостя, вороной хватал его зубами, но откусывал лишь клей с песком, не добираясь до шкуры, а конь гостя всякий раз отхватывал у вороного большие куски живого мяса, так что вскоре от него остались одни лишь кости. Погиб вороной конь.

Еще пуще разозлился иныж:

— Твой конь загубил моего! Теперь ты у меня све та не взвидишь! Начнем игру: кто кого вгонит в землю.

Схватил иныж гостя и вогнал в землю по колени. Схватил гость иныжа и вогнал в землю по щиколотки. В другой раз поднял иныж гостя и вбил в землю до пояса, а гость вбил иныжа в землю лишь по колени. Поднял иныж гостя в третий раз, всадил в землю по плечи и закричал, занося меч:

— Прощайся с головой! Если есть что сказать пе ред смертью — говори!

— Не торопись, иныж! За него скажу я! — крикнул Шауей, появляясь как из-под земли. Он в воздухе пе рехватил двуострый меч рукою и отстранил от головы гостя.

— Если надеешься на свои силы, иныж, поиграй со мною. Одолеешь меня — руби головы нам обоим.

— Буду я с тобою долго возиться! — расхохотался иныж. Он крепко обхватил Шауея, но не сдвинул его с места. Попытался в другой раз, но оторвать от земли не мог. В третий раз иныж обхватил Шауея, изо всей силы рванул его вверх, но Шауей не дрогнул.

— Ну, иныж, теперь мой черед. Говори свое пред смертное слово.

— Говорить мне уже нечего, но я хочу перед смер тью узнать, кто ты.

— Меня зовут Шауей, сын Канжа, единственный сын Нарибгеи.

— Я знал, что мой род погибнет от тебя! — засто нал иныж.

— Знал или не знал, но погибнешь, как погибли твои братья!

И Шауей одним ударом меча отрубил все двенадцать голов последнего иныжа.

Подбежав к своему гостю, Шауей вытащил его из земли, и они тронулись в обратный путь, гоня перед собою табун иныжских коней.

Так доехали они до развилины семи дорог.

— Теперь простимся, Шауей, — сказал гость. — Наши пути расходятся. Я рад, что узнал тебя. Благодарю за то, что ты сердечно принял меня в своем доме и помог мне в моем важном деле. Ведь эти иныжи убили семерых моих братьев-нартов. Ты мне помог отомстить за них. Прощай, Шауей! Но прежде чем расстаться, узнай, что я не мужчина, я девушка. Меня зовут Шхацфица. Взгляни на меня.

С изумлением увидел Шауей, как, освободясь от стального шлема, спустились до земли черные девичьи косы. Девушка была прекрасна. Ее лицо излучало свет. Восхищенный невиданной красотою девушки, Шауей невольно потянулся к ней, но она закрыла лицо черными косами, и стало темно. Красавица исчезла. Лишь издалека донесся ее голос:

— Сын Канжа, Шауей, единственный сын Нарибгеи. Пусть свет моего лица озаряет путь твоей жизни! Пусть любовь моя светит тебе всегда. Я жду тебя!

И сразу рассеялся мрак, вернулся на землю день, но девушки не было нигде.

Шауей еще долго стоял в широком поле, гадая о том, как разыскать красавицу.

Впервые подумав о женитьбе, он решил вернуться домой, снарядиться в долгую дорогу и разыскать красавицу во что бы то ни стало.

А девушка вернулась к отцу с матерью и рассказала им, что иныжи обезглавлены, что ее семеро братьев отомщены.

Как Шауей женился на красавице Шхацфице



Шауей, одинокий и усталый, держал путь в нартские земли, по которым давно уже стосковался.

Без путей-дорог, по безлюдным горам и долинам, он возвращался домой, и не шла у него из ума красавица Шхацфица, которая в образе мужчины так долго была его гостем и соратником и так внезапно исчезла.

Проезжая мимо небольшого селения, Шауей встретил пастухов и спросил их:

— Что нового в Стране Нартов? Кто появился? Кого нехватает?

— Тяжело рассказывать о том, что случилось, пут ник. У нартов большое горе, нехватает могучего Шауея.

— Что слышно о нем?

— О нем никто ничего не знает. Говорят, однажды явился к Шауею неизвестный гость и провел у него бо лее полугода. Потом Шауей вместе с гостем отправился в поход и как в воду канул. А у нас на земле нартской дивное-диво: то средь бела дня наступит черная ночь, то среди ночи — ясный день. Нарты в толк не возьмут— что же это означает? Быть может, это весть от Шауея? Самые отважные отправились разыскивать его и покля лись, что не вернутся, пока не найдут живого или мерт вого. Если Шауей погиб, отыщут кости его и похоронят в родной нартской земле.

Оставшиеся дома нарты горько оплакивали богатыря. Шауей был неустрашимым витязем, слава его гремела за пределами нартских земель. Одно лишь имя его ужасало врагов! А теперь прослышали они, что Шауей погиб, и готовятся напасть на Страну Нартов.

В заключение горестного рассказа пастухи затянули песню:

Славный витязь Шауей,

Богатырь из лучших лучший!

Где ты голову сложил?

Где оставил меч могучий?..

Шауея тронуло горе нартов, и он сказал пастухам:

— Сын Канжа не погиб, не пропал. Шауей жив и вернулся в нартские земли.

Сказав это, усталый витязь улегся на земле и заснул.

Пастухи со всех ног кинулись в селение, чтобы поскорее обрадовать нартов. А Шауей в это время крепко спал, но сквозь сон услышал, как чей-то голос произнес над самой его головою:

— Одна лишь Сатаней знает, где находится прекрасная Шхацфица…

Пробудясь, Шауей направился к родному селению. Слова, услышанные во сне, глубоко запали ему в сердце.

Спускаясь с холма, Шауей увидел, как ему навстречу со всех сторон спешат нарты — мужчины и женщины, старики и дети. Праздничное шествие приближалось с веселыми песнями и плясками. Радостно встретив Шауея, нарты подняли его и на руках понесли домой.

Семь дней и семь ночей праздновали нарты возвращение богатыря. На всю нартскую землю гремело санопитие в честь Шауея. Слышалось то и дело: "Неустрашимый Шауей вернулся!", "Шауей с нами!"

Лишь сам Шауей среди всеобщего веселья был молчалив и печален. Заметив это, Сатаней подошла к нему и ласково сказала:

Что грустишь, мой Шауей,

То краснея, то бледнея?

Может быть, злодея встретил?

Что случилось, Шауей?

Но тебе ль беда страшна? —

Ты огнем играл без страха,

Ты вспоен на Ошхомахо

Влагой тающего льда!

Мой питомец, что с тобою?

Не таись, мой Шауей!

Успокою, может статься,

Помогу в беде твоей!

— Премудрая наставница моя, Сатаней-гуаша! До сих пор я не знал поражения и не обесславил нартской земли, — ответил Шауей и рассказал о том, как при ехал к нему неизвестный гость, как отправились они в страну иныжей и всех до одного обезглавили.

— Мы возвращались вдвоем, — продолжал свой рассказ Шауей, — и у перекрестка семи дорог должны были расстаться. Тут и узнал я, что гостем моим и соратником была девушка, переодетая мужчиной, несравненная красавица. Когда она сняла стальной шлем, черные косы упали до земли, но лишь протянул я к ней руки, стало совсем темно и красавица исчезла. Если суждено мне жениться, иной невесты я не хочу. Об этой неведомой красавице я думаю непрестанно, и нет мне покоя.

Сатаней-гуаша, наставница моя, расскажи мне о ней все, что знаешь, научи, как найти ее, укажи дорогу, которая к ней приведет!

— Сын мой, я тайн от тебя не имею, — сказала Сатаней, — но о девушке, которую ты полюбил, я знаю мало и мало могу рассказать. Слышала, что есть на свете несравненная красавица Шхацфица, сестра семи братьев, убитых иныжами. Говорят, лицо ее светлее дня, а волосы темнее ночи. Шхацфица не только прекрасна, она сильна и отважна. Нет на свете лучшей жены для тебя. Но как отыскать ее? Я знаю только, что живет она там, где восходит солнце, посреди моря, и дороги к ней нет. Многие храбрецы пытались добраться до нее, но ни одному это не удалось, ни один не вернулся. На трудном пути к ней каждого подстерегает гибель: между нашими землями и морем Шхацфицы живет огромный орел Ан-Ак. Кружа над побережьем, он зорко следит, чтоб никто не приблизился к морю. Много нартов погибло от лютых когтей орла-великана. Миновать его нельзя, одолеть невозможно. Если ты его не убьешь, он убьет тебя.

Выслушав свою мудрую наставницу, Шауей загорелся желанием во что бы то ни стало уничтожить кровожадного орла, отомстить за погибших, избавить живых от вечной угрозы, а потом разыскать красавицу Шхацфицу и жениться на ней.

В Стране Нартов никто не превосходил Шауея отвагой и мужеством. Он возглавлял нартские походы. Грозная слава непобедимого воина ужасала врагов. Лесные звери, завидев Шауея, разбегались в смертельном страхе.

Орел Ан-Ак, подобно Шауею, был бесстрашен и непобедим. Когда он показывался в небе, ни одна птица не подымалась из гнезда, ни один человек не покидал жилища. Ан-Ак неустанно кружил над побережьем и, подкараулив путника, падал на него камнем, вонзал в него могучие когти и уносил к себе на ледяную скалу. Там он разрывал несчастного на клочья и съедал, а кости сбрасывал вниз.

Шауей надел доспехи, вскочил на Джамидежа и отправился к непобедимому орлу, чтобы сразиться с ним один на один и убить его.

Долго ехал Шауей в сторону солнечного восхода по нехоженым-неезженным дорогам, появляясь то в дремучих лесах, то в пустынных долинах, то на гребнях поднебесных гор. Долгие месяцы провел он в пути, не зная ни сна, ни отдыха.

Проезжая запоздно по безлюдным местам, он увидел высокую ледяную скалу. Взобравшись на ее вершину, Шауей решил там переночевать.

На рассвете Шауей спустился со скалы и поехал дальше. Вдруг ясное небо потемнело. Подняв голову, Шауей увидел, что над ним медленно кружит орел-великан.

Догадался Шауей, что это и есть кровожадный Ан-Ак! Выхватив меч, он остановился, готовый к битве. Медленно снижаясь кругами, Ан-Ак заклекотал:

Кто это вторгся

В наши владенья

На посрамленье

Чести моей?

Кто это смерти

В когти попался?

Кто добивался

Мести моей?

Жил ты иль не жил,

Был ты иль не был, —

Выклюю сердце,

Выпью глаза!

Кинулся Ан-Ак на Шауея, сбил с ног, придавил к земле, когтил, клевал, хлестал крыльями. Долго боролись они, но вырвался Шауей и отшвырнул орла. Ан-Ак взмыл в небо и, развернувшись, вновь кинулся на Шауея, но тот ударом меча рассек пополам правое крыло Ан-Ака.

Еле держась в воздухе, Ан-Ак улетел.

— Больше не будешь разбойничать! — крикнул ему вслед Шауей, думая, что изувеченный орел уже не вернется.

Дальше и дальше ехал Шауей, направляясь к морям Шхацфицы. Девяносто дней и ночей не слезал с седла и все еще не добрался до моря.

Однажды в сумерки на перевале горного хребта он загляделся вдаль, пораженный чередованием тьмы и света: небо то темнело, то озарялось.

— Это сияет лицо моей Шхацфицы, — радостно воскликнул Шауей и помчался туда, где вспыхивал свет.

Когда кто-нибудь приближался к морю Шхацфицы, она знала об этом и озаряла дорогу, пока путник не добирался до берега. Но лишь пускался он в море, Шхацфица закрывала лицо черными косами. Сразу наступала тьма, и, заблудясь в бушующем море, измученный путник погибал. Шхацфица поклялась выйти замуж лишь за того, кто переплывет море в непроглядной тьме. Но это было не под силу даже самым отважным.

Шауей объехал море кругом, но не нашел места, откуда можно было бы отплыть, настолько высок и крут был берег.

— Как быть, Джамидеж? Посоветуй!

— Делать нечего. Прямо отсюда и отправимся. Только привяжи к моим бокам по большой охапке ка мыша.

Шауей так и сделал. Привязав снопы камыша к бокам коня, он вскочил в седло, и Джамидеж, разбежавшись, прыгнул с крутого берега в бездонную тьму. Уверенно и быстро он плыл все дальше и дальше, рассекая могучей грудью черные волны. Казалось, грозно шумящему морю нет конца. Рассердился Джамидеж, рванулся вперед изо всей силы, выдохнув ноздрями огонь. Тут увидели оба, и Шауей и Джамидеж, что подплывают они к стеклянной изгороди, окружающей двор Шхацфицы.

Въехав во двор, Шауей снял с Джамидежа намокшие связки камыша и привязал его к коновязи. А сам зашел в кунацкую, лег на скамью и крепко заснул.

Шхацфица давно уже следила с холма за неизвестным путником, который приближался к ее жилищу. Увидев, что неведомый гость вошел в кунацкую, Шхацфица спустилась с холма и направилась туда же, говоря сама с собой: "Кроме Шауея, по которому я тоскую, которого жду дни и ночи, никто не в силах переплыть моего моря".

Войдя в кунацкую, она увидела спящего Шауея.

— Ты здесь, мой возлюбленный! — воскликнула она, склонясь над Шауеем. Но он не слышал ее.

Семь дней и семь ночей Шауей спал непробудно, а Шхацфица сидела рядом, лаская его.

Когда минули семь суток, Шхацфица разбудила Шауея песней:

Ты пришел, куда стремился,

Ты нашел, кого искал,

Не пропал в пучине моря,

Не погиб во тьме ночной.

Пробудись, мой долгожданный,

Тонкостанный Шауей!

Шауей проснулся и от всего счастливого сердца ответил песней:

Я искал тебя, Шхацфица,

Дни и ночи, дни и ночи,

Во вселенной кто сравнится,

Несравненная, с тобою?

Я не знал к тебе дороги,

Светлолицая Шхацфица,

Но во тьме ты мне сияла

Путеводною звездою!

Устроили жених с невестой большое пиршество. Веселые гости прославляли отвагу Шауея и красоту Шхацфицы. Отпраздновав счастливую встречу, витязь и его возлюбленная отправились в Страну Нартов. Лицо Шхацфицы озаряло дорогу, а закинутые за плечи черные косы одевали мраком путь, оставшийся позади.

Узнав, что Шауей возвращается домой с красавицей Шхацфицей, разгневанный Ан-Ак решил их подстеречь. Медленно кружил он над дорогой, поджидая путников. Вот показались они из-за холма верхом на могучем Джамидеже, который плясал на ходу, радуясь, что помог Шауею найти красавицу-невесту.

Не замечая, что за ними следит Ан-Ак, Шауей решил остановиться и отдохнуть. Расстелив бурку, он усадил Шхацфицу и расседлал Джамидежа. Оглядевшись кругом и не заметив опасности, Шауей прилег и крепко заснул. Уставшая Шхацфица тоже задремала, положив голову на грудь Шауея.

Ан-Ак выглянул из-за горы. Он взмыл в небо, кинулся на землю, схватил могучими когтями Шхацфицу и унес ее к себе, на вершину ледяной скалы.

Проспав семь суток, Шауей проснулся. Красавицы Шхацфицы с ним не было.

Взбежав на соседнюю гору, долго и громко окликал Шауей Шхацфицу, но она не отозвалась. Сев на землю, думал-гадал Шауей, куда подевалась Шхацфица? Что с ней случилось? Сама ли скрылась от него, как прежде, или же ее похитили? Так или этак, но Шауей решил, что без Шхацфицы он домой не вернется.

Сойдя к месту ночлега за своей буркой, Шауей увидел, что она забрызгана кровью. Осмотревшись вокруг, Шауей заметил следы крови, ведущие куда-то в сторону. Это кровь Шхацфицы каплями падала на землю из-под когтей орла, когда Ан-Ак летел со своей добычей.

— Еге-гей! — воскликнул витязь, накидывая бурку. — Шхацфицу от меня кто-то унес. Стыд и позор! Пока я спал, у меня отняли жену. Если не найду ее живую или мертвую, если не отомщу похитителю — не жить мне на свете!

И Шауей отправился на поиски Шхацфицы по кровавому следу. Без отдыха и сна, в зной и в холод, в дождь и в буран стремился он все дальше и дальше, не встречая на пути ни людей, ни зверей.

Однажды переправлялся он через большую гору и увидел впереди, что небо полыхает зарницами, то темнея, то озаряясь. Шауей догадался, что это Шхацфица дает ему весть о себе и указывает дорогу. Дорога эта вела к ледяной скале Ан-Ака.

Шауей приблизился к подножью скалы и выждал миг, когда Шхацфица закрыла лицо черными косами, чтоб он мог подняться, незамеченный орлом.

Шауей чуть тронул поводья, и Джамидеж перемахнул на вершину.

Увидев неподалеку Ан-Ака и Шхацфицу, Шауей тихонько слез с коня и подкрался к орлу.

Ан-Ак стоял спиной к Шауею, а под правым его крылом, под теплым орлиным пухом, сидела красавица Шхацфица. Не затем похитил ее Ан-Ак, чтобы съесть или убить, а потому что любил ее.

Только было Шауей размахнулся мечом, Ан-Ак заметил его, отпрянул, налетел на витязя вихрем, придавил к земле и стал яростно рвать когтями, хлестать крыльями.

Шхацфица кинулась на помощь Шауею. Но не успела она добежать, как Шауей поднял орла за крылья и разорвал пополам. Потом отсек ему голову и выдернул крылья. До самого подножья обагрила скалу кровь Ан-Ака.

Увидев, что Ан-Ак убит, Шхацфица крепко обняла Шауея.

— Я знала, что ты найдешь меня! — воскликнула она. — Дни и ночи я ждала тебя и боялась, что ты не одолеешь страшного орла. Теперь уже никто не поме шает нашему счастью!

— Пусть твое светлое лицо всегда озаряет нарт ские земли! — сказал Шауей, и Шхацфица ответила:

— Пусть этот свет будет нартам на счастье!

Шауей посадил Шхацфицу на коня и отправился к нартам, прихватив с собою крылья орла.

Когда услышали нарты, что Шауей, убив свирепого Ан-Ака, возвращается со своей женой, красавицей Шхацфицей, все, от мала до велика, собрались, чтобы встретить витязя. Когда Шауей и Шхацфица приблизились к нартским селениям, нарты шумным шествием направились им навстречу. В пути они плясали и веселились. Они встретили Шауея в широком Нартском Поле, провозгласили в честь его богатырскую здравицу и вместе со Шхацфицей торжественно проводили на санопитие. Семь дней и семь ночей пировали нарты, прославляя непобедимого Шауея, сына Канжа, единственного сына Нарибгеи.

Шхацфица, поселившись у нартов, озаряла их земли светозарным своим лицом.

Так Шауей и Шхацфица прожили свой век, и счастье их не омрачилось ни разу.

СКАЗАНИЕ О ДАХАНАГО




Говорит сказанье нартов:

"Кто красивей всех красавиц?"

Красотою славясь дивьей,

Всех красивей — Даханаго.

Нету равной Даханаго:

Светозарна дни и ночи,—

Ей сродни весною солнце

И луна во тьме осенней.

Руки белые во мраке

Светом светятся лучистым,

Брови — ласточкины крылья,

Косы — шелка шелковистей.

На щеках — зари румянец,

А глаза — как звезды блещут.

Кто ни взглянет — всех пленяет,

Все сердца пред ней трепещут…"

Говорит сказанье нартов:

"Кто отважней всех отважных?

Витязей затмив отвагой,

Всех отважней — Даханаго.

Всадник доблестный в походе, —

Кто девицу в нем признает?

Серебрится грудь кольчугой,

Всадником скакун гордится.

На море — непобедима,

На земле — неукротима,

Как стрела — неотвратима

В битве грозной Даханаго.

Конь ее руке послушен:

Догоняющий отстанет.

Молнией в руке оружье:

Нападающий погибнет…"

Говорит сказанье нартов,

Что деянья Даханаго —

Обездоленным на благо,

Что она — людское Счастье.

Здесь, в Стране могучих Нартов,

Выше туч — ее твердыня

На вершине горной, льдистой,

Над скалистой черной бездной.

Неприступны гор отроги, —

Не найти дороги к Счастью.

Нет в ее обитель входа,

Нет и выхода оттуда…

Дни и ночи к Даханаго

Жадно витязи стремились:

Каждый жаждал дивной власти,

Счастьем завладеть пытаясь.

Ясновидица, их алчность

Разгадала Даханаго,

Распознала властолюбцев,

Себялюбцев силу злую.

И когда, пройдя преграды,

Доходили до твердыни,—

Их она копьем сражала

И стрелой пронзала меткой.

Той вершины девяносто

Девять витязей достигли:

Все погибли на жестоком

Поединке с Даханаго…"

…Так рассказывая, нарты

Вкруг огня сидели. К старцам

Тут пастух-табунщик нартский —

Юный Япанес — подходит.

"Пусть огонь ваш не угаснет!" —

Он слова привета молвил,

Старцам низко поклонился

И спросил: "О чем беседа?"

Усмехаясь, нарт ответил:

"Говорим о Даханаго,

Кто красивей всех красавиц,

Кто отважней всех на свете,

Кто в горах над нами мчится

На коне летучем альпе,

Чья твердыня выше тучи

На вершине горной льдистой…

Люди Счастьем Недоступным

Называют Даханаго.

Звери сторожат тропу к ней,

Охраняют великаны…

Если смел, силен, удачлив,—

Ты седлай в дорогу клячу,

Забирай собачью свору,

Захвати орла ручного…

Ей покажешь губанеч свой, —

Примет шкуру за кольчугу…

Если скажешь, что пастух ты, —

Назовет тебя супругом…

Девяносто девять храбрых

Витязей сразила дева;

Нехватает счетом до ста, —

Ты — сраженный — станешь сотым…"

Как от мухи, отмахнулся

Япанес от смеха нартов,—

Но зачем же старцы-нарты

Приняли его за труса?

И сказал пастух в обиде:

"Нарты! Я узнаю правду:

Разыщу я Счастье, если

Счастья на земле обитель.

Докажу свою отвагу,—

Если я в бою не сгину,

Покорю я Даханаго,

Приведу ее в долину!.."

Больше не сказал ни слова.

Сборы в дальний путь недолги:

Не берет собак-самиров,

Не берет орла ручного.

Он берет свой меч булатный,

Лук с тугою тетивою,

Стрелы острые в колчане.

Серого коня седлает

И, надев на грудь кольчугу,

Нежно с матерью-старухой

Он простился у порога

И пустился в путь-дорогу.

* * *

Едет всадник, сна не зная,

Сна не зная и покоя.

Скакуна опережая,

Мысль стремится к Даханаго,

К той, кто днем как солнце светит,

Кто луной сияет ночью,

Кто красивей всех красавиц,

Кто для всех бездольных — Счастье.

Конь быстрей стрелы в полете,—

Япанес коня торопит:

Путь его — путь испытаний,

И скитаний, и страданий.

Даль туманы застилают,

Черные зияют бездны,

С гор наперерез — потоки,

За горами — лес высокий.

Япанесу нет преграды:

Скачет конь по горным склонам,

Над горой взлетает птицей,

Мчится в дебрях буреломом.

Путь чем дале — тяжелее.

Ураган настиг в ущелье,

Шалый, бьет он Япанеса,

Как соломинку, о скалы.

Ураган затих, — навстречу

Ливень с градом, град свинцовый,

Нет ограды, — сквозь доспехи

Он молотит Япанеса.

Град прошел, — на смену вьюга,

Снег, мороз; как лед — кольчуга.

В губанеч свой завернулся

Япанес и усмехнулся…

Пройденных дорог не смерить,

Пройденным горам числа нет.

Конь в пути не снес напастей, —

Одинок Искатель Счастья.

Он идет, не зная страха,

Устали не зная, к цели.

И ведет его вожатый —

Мысль о дивной Даханаго…

* * *

Мать страдает: "Где ты, сын мой?.."

Сны дурные снятся старой.

Мать гадает на фасоли,

На лопатке на бараньей.

Но отгадки — только горе:

То дракон глотает сына,

То в пустыне сын блуждает,

То в пучине моря тонет.

"Псатха! Псатха! — мать взмолилась. —

Будь защитой нерушимой!

Нами чтимый, вездесущий,

Жизнь Дающий, сделай милость:

Усмири гнев урагана,

Укроти бурана ярость,

Ярость моря-океана,

Успокой старухи старость.

Ты дракона на дороге

Затаи в глухой берлоге.

Ты арканами стальными

Зааркань зверей голодных.

Если море перед сыном

И непроходимы горы, —

Крылья сыну дай. Верни мне

Япанеса невредимым…"

Белую козу приносит

В жертву мать и снова просит:

"Псатха! Псатха! Сделай милость:

Дай такую сыну силу,

Чтоб не стал он льдинкой в стужу,

Не сгорел в огне былинкой,

Чтоб живым под кров родимый

Сын единый мой вернулся…"

* * *

Мать вдали скорбит о сыне.

Серый конь гниет в пустыне.

Вдаль идет неутомимый

Япанес — Искатель Счастья.

Перевал за перевалом—

От рассвета до заката.

Обыскал леса и горы —

Нет и следа Даханаго.

К ночи он у горной речки

На привал стал; из кресала

Огоньку добыл, и пламя

Над костром заполыхало.

Вдруг из-за утеса вышел

Ни разбойник, ни охотник,

А старик в оленьей шкуре,

Брови, словно сыч, нахмурив.

Крикнул Япанес: "Прохожий!

Коль добро творишь ты в жизни,—

Тха добро воздаст сторицей.

Если зло таишь ты в сердце,—

Пусть терновником колючим

Зарастет твой рот лукавый,

Пусть живот твой тощий вспучит

Жгучею травой-отравой.

На земле ищу я Счастье.

Пройденному нет и счета.

Как найти мне Даханаго?

Где пути к ней? Дай совет мне…"

Посмотрел старик зловеще,

Погрозил рукой костлявой,

Бородой седой затрясся,

Самострел схватил заплечный

И, ворча, стрелу нацелил,—

С тетивы стрела слетела,

Просвистела, промелькнула,

Пастуху в бедро вонзилась.

Крикнул нарт: "Эй, ошалелый!

Стрелы и в моем колчане.

Чем, скажи, тебя обидел?

Ты за что меня поранил?.."

"Я — хранитель Даханаго,—

Прохрипел старик свирепый. —

Сторожу я дни и ночи

К ней тропу-дорогу в крепость.

Здесь — владенья Даханаго.

Нет от стрел моих спасенья.

Кто пришел на эту землю,—

Тот нашел свою погибель.

Смерть!" — вскричал старик, спуская

С тетивы стрелу другую.

На лету стрелу слепую

Япанес поймал и тут же

С лука своего направил

В грудь косматую, и рухнул,

Словно сухостой под бурей,

Злой старик в оленьей шкуре…

* * *

Мертвеца во тьме покинув

И на меч свой опираясь,

Япанес пошел лощиной,

На вершину пробираясь.

Путь чем дале — тяжелее.

Лес дремучий по ущелью,

А в лесу дремучем — лютый

Зверь рыскучий, гад ползучий.

Окружала волчья стая,

Змеи в зарослях шипели,

Львы рычали, крались тигры,

Каждый шаг подстерегая.

Мало стрел у Япанеса, —

Стал к скале, обороняясь.

Бьет зверей, бросая глыбы,

И мечом сечет без счета.

"Мать-земля! Людское Счастье

Я ищу, — дай сыну силу!" —

Лишь сказал — и ощутил он

В жилах силу исполина.

Меч — как молния во мраке.

Змеи в корчах извивались,

Звери, кровью истекая,

Издыхая, расползались.

Всех зверей побил отважный

И, на меч свой опираясь,

Из лощины страшной вышел

На скалистую вершину.

Перед новым перевалом

На ночлег остановился.

Был ему подстилкой камень,

Снег — пуховым покрывалом…

Поутру, заиндевелый,

Над горами встретил солнце,

Губанеч надел на плечи,

Отточил свой меч о камень,

И, с горы сойдя в долину,

Подошел к реке широкой;

Брод нашел он, — вдруг навстречу,

Человечий запах чуя,

Над горой дракон поднялся —

Охранитель Даханаго;

Пасть зубастую ощерив,

Бил хвостом о дальний берег.

Япанес не взвидел света:

Меч скользил, и стрелы гнулись.

Чешуей-броней гремящий,

Пасть над ним разинул ящер.

"Мать-земля! Людское Счастье

Я ищу, — дай сыну силу!" —

Лишь сказал — и ощутил он

В жилах силу исполина.

Мигом выхватил из ножен

Нож свой острый, двусторонний,

Подскочил и в пасть драконью

Нож всадил, и, пораженный,

Стих дракон с раскрытой пастью…

Япанес, не медля, бродом

Переправясь чрез стремнину,

Поспешил к твердыне Счастья.

* * *

Скоро ль, долго ль, — горным склоном

Он взбирался неустанно

И нежданно на подъеме

Повстречался с великаном.

Перескакивая скалы,

Шел иныж шестиголовый,

Шел дозором одноглазый

Страж суровый Даханаго.

Гром гремел на перевале:

Песню пел он; запевала

Голова одна, другие

Пять голов ей подпевали.

Сразу песнь прервал, завидев

Япанеса, одноглазый.

Заорал иныж горластый:

"Эй ты, коротыш-мальчишка!

Здесь владенья Даханаго.

От меня не жди спасенья:

Кто пришел на эту землю,

Тот нашел свою погибель…"

Япанес в ответ: "Верзила!

Злись, хули, да помни меру!

Сын земли я этой милой,

Мне она — защитой верной.

Не кричи, иныж кичливый,—

Не из тех я, кто отступит.

Если зло таишь, трусливый,—

Не из тех я, кто прощает.

Я — пастух из рода нартов.

Счастье я ищу народу.

Коль не глух, не глуп и честен,—

Укажи дорогу к Счастью…"

Заворчал иныж с презреньем:

"Ты о чем, малыш, бормочешь?

Уж не хочешь ли со мною —

Мышь с горою — побороться?

Ждал я удальца такого!

Вколочу тебя я в землю,

Раздавлю мальца, как муху,

Растопчу и прах развею!.."

Шесть голов косматых злятся,—

Приближается нещадный.

Камни под ногой дробятся, —

Низвергается громадный,

Япанес свой меч наставил, —

Грудь мечом пронзил иныжу,

Шесть голов срубил он с маху,

Кровь ручьем с горы взбурлила.

Тут померкло небо. Хлынул

Ливень, землю заливая;

Взвились молнии, как змеи;

Вихрь валил деревья валом;

С грохотом шатало горы,

Скалы падали на скалы…

Вдруг затихло все в мгновенье,

Как по вещему веленью:

Стихли недра, стихли горы,

Улеглись в гнездовье ветры,

Бор вдали застыл в безмолвье,

В берега вошли потоки.

Лишь неслась по небу туча,

Громыхая на рассвете,

И сверкали плети грозно,

Тучу в небе подгоняя.

От удара плети быстрой

Искры сыпались, как звезды.

То была не туча, — мчался

Конь летучий с Даханаго…

* * *

Япанес, не зная страха,

Преисполненный отвагой,

Шел вперед чрез все преграды.

Даханаго перед нартом

В тьме безмерной, безпросветной

С громом разверзала бездны,

С громом колебала горы,

Скалы рушила обвалом…

Но шагал неустрашимый

Япанес к вершине Счастья:

Нет возврата в дом родимый,—

Счастье нарты ждут в долине.

И смутилась Даханаго,

Скрылась облаком в лазури.

Будто бури не бывало,

Не шатало эту землю,

Вновь затихло все в мгновенье —

Шорох ящерицы слышен.

Мир весенний озаряя,

Солнце вышло над затишьем…

Япанес не знал, что грозный

Гнев небес, волненье тверди —

Были гневом и смятеньем

Гордой девы Даханаго.

* * *

Скоро ль, долго ль, — на закате

Он пришел к подножью горной

Ослепительной вершины

И увидел на равнине,

На побоище заглохшем,

Человеческие кости.

Проросли сквозь ребра травы,

Травы, ржавые от крови.

Сломанные копья, стрелы —

Всюду без числа; казалось,

Не трава росла-шумела,

Стрелы здесь росли и копья.

Стлался дух вокруг тлетворный, —

Ветер горный задыхался…

Япанес стоял в молчанье,—

Он сказанье вспомнил нартов:

"Это тлеют девяносто

Девяти погибших кости,

Их сразила Даханаго,

Их она лишила жизни…"

"Кто же к ней мне путь укажет?

Отзовитесь!.. — Только молвил,

И средь павших старый витязь

Голову с земли приподнял:

"Сын! Не спрашивай у мертвых!

Ясен взор твой, честный, смелый.

Посмотри на нас: в дорогу

Все мы вышли молодыми.

Беды нас в пути постигли,

И от бед мы постарели.

К цели не пришли желанной,

Здесь бесславно мы погибли.

Жадно, порознь, как слепые,

К Даханаго мы стремились:

Жаждал каждый дивной власти,

Счастьем завладеть пытаясь.

Но корысти злую силу

Разгадала Даханаго:

Девяносто девять храбрых

Вятязей она сразила.

Сын мой! Не служи тщеславью,

Не дружи ты с мыслью глупой.

Кто живет надеждой ложной,

Тот ничтожен и бессилен…

Видишь снежную вершину,—

Там обитель Даханаго.

Нет в ее твердыню входа,

Нет и выхода оттуда.

Но выходит Даханаго

В час, когда восходит солнце.

Солнце сядет за горою,—

Счастье снова за стеною.

Пусть огонь твой не угаснет!" —

И мертвец умолк навеки.

"Мир тебе!" — с поклоном молвив,

Япанес пошел по склону.

К ночи он достиг вершины

И прилег на льдистый камень,

До рассвета не смыкая

Глаз над крутизною мглистой…

* * *

Вот зажгло зарей полнеба

И сожгло ночную тучу,

И вдали взошло на кручу

Раскрасневшееся солнце.

В тот же миг на горный гребень,

Солнце в небе затмевая,

На коне своем, сияя,

Выехала Даханаго.

И, встречая Даханаго,

Расцвели цветы пред нею,

А над ней запели птицы,

Воспарил орел с орлицей.

"Вот оно — людское Счастье,

Что давно, не внемля людям,

Позабыло землю нартов!..

Нет возврата мне без Счастья!

Нет возврата!.." И увидел

Япанес: как белый облак,

Конь летел к нему крылатый,

Подлетел и стал бок о бок,

И сурово молвил речью

Человечьей: "За тобою

Прислан я от Даханаго.

Скоро бой, — готовься к бою!.."

Япанес взглянул на солнце,

Подтянул коню подпругу

И, одет в броню-кольчугу,

Сел в седло, готовый к бою.

А к нему уже навстречу

Гнал коня красавец-витязь.

Вот, земли едва касаясь,

Два коня сошлись и сшиблись.

Разом два луча блеснули,

С лязгом два меча сверкнули, —

Гул раздался, и в долинах

Отозвался поединок.

То взлетали в поднебесье

Бурей на конях крылатых, —

Гром тогда гремел в лазури

От ударов их булатных, —

То спускались вновь на землю,

Расходились и сходились,

В доблести друг другу, в силе,

В ловкости не уступая.

Снова в яростном разгоне

Сшиблись кони, огрызаясь,

Кони вздыбились и разом

Наземь сбросили отважных.

Навзничь пал красавец-витязь,

С головы шишак свалился:

Золотая, расплетаясь,

Выпала коса густая.

И, меча острее в сердце

Пораженный красотою:

"Даханаго! Даханаго! —

Нарт воскликнул изумленный. —

Ты людей надежда в жизни,

Взоры, души всех — к надежде.

Испытаем наши силы,

Но меня послушай прежде.

Я — пастух из рода нартов,

Я искал тебя повсюду, —

Пройденному нету меры,

Счета нет невзгодам лютым.

Все преодолел преграды,

Я достиг своей отрады…"

"Нет! — вскричала Даханаго, —

Ты погиб!.. Не жди пощады!.."

И грозой вокруг сверкая,

Ослепляя Япанеса,

Гору с гулом зашатала,

С ног сбивая Япанеса.

В наступившей тьме кромешной

Долго в схватке рукопашной,

Опрокидывая наземь,

Кверху вскидывая, бились.

Как скалу скала теснила,—

Шло упорство на упорство.

И в пылу единоборства

Япанес воскликнул снова:

"Даханаго — наше Счастье!

Даханаго — всех надежда!

Ты отважней всех отважных!

Ты в своей безмерна власти!

Прекрати борьбу со мною!

На пути пройдя преграды,

Не себе искал я Счастье, —

Для людей искал я Счастье.

Одинок, но поединок

Не один я вел с тобою:

Все, кто страждут там в долинах,

Все незримо здесь со мною.

Возвращу я людям Счастье!

Ты в руках моих почуешь

Силу рук неодолимых,

Мужество неисчислимых…"

И сияющие руки

Протянула Даханаго:

"Я ждала тебя, я знала:

Ты придешь, Искатель Счастья!

На земле, на небе, всюду

Ты мне равен в силе, воин.

Только тот достоин счастья,

Кто добудет счастье людям.

Япанес-пастух! Клянусь я

Всенебесным синим богом,—

Быть тебе подругой верной,

Неразлучною отныне!.."

Так сказала Даханаго,—

Солнце ярко засияло,

Скрылись тучи, и запели

Птицы над землей цветущей.

* * *

Япанес и Даханаго

Вместе едут. По дороге

Старики и молодые

В честь их поднимают роги.

На пути их многоводны

Стали реки и озера,

Нивы тучны, плодородны

И леса обильны дичью.

Песнопенье не смолкало,

Ликовало все селенье…

С той поры не покидало

Землю славных нартов Счастье.



Загрузка...