Наружка

Глава 1

Изо дня в день — одно и то же.

Паспорт и пропуск — в руки контролеру. В этот момент он смотрит не на документы, а в глаза подателю — идет начальный «съем» информации, попытка уловить настроение посетителя.

Нервничает? Суетится? Спокоен?

То, что охрана из госбезопасности, знают все, но воспринимают как данность и не заостряют на этом внимание. Как и на том, что бумаги рассматриваются слишком долго. Это не из вредности гебешников или их желания показать свою значимость: начинается невидимая для непосвященных сверка документов.

Первым делом, когда только открывают книжицу, пальцами прощупывается бумага — проверяется ее фактура.

Толщина, плотность, глянец — норма.

Раскрытый паспорт словно ненароком поворачивается к свету — на контроле водяные знаки и защитная сетка.

Все на месте.

Листаются странички — их пересчитывают, одновременно рассматривают нумерацию и необходимые штампы о прописке, отношении к воинской службе, семейном положении. Заодно сверяются номер и серия, повторяющиеся на каждом листе.

Соответствуют.

Первый этап пройден: паспорт не фальшивый. Остальная процедура — проверка на предмет его подделки.

Возврат к первым страницам и подписям начальника отделения милиции и владельца.

Имеются.

Про милицию ничего не скажешь, а нот сверка личной подписи в паспорте и на сегодняшнем пропуске — не повредит.

Похожи.

Выжимная печать на фото.

Отчетливая.

Записи, да будет опять-таки известно непосвященным, делаются специальными чернилами, светящимися под фильтром. Пробуем.

«Провалов» от подчисток и дописок нет.

Теперь — то же самое с клеем, на котором держится фотография.

Светится ровно.

И вот только теперь, в самую последнюю очередь, — сверка фото с оригиналом.

Вроде похож.

Это молодежь торопится в первую очередь посмотреть именно на фотографию, невольно закладывая себе в подсознание ощущение надежности документа. А заменить снимок — самое простое дело.

Теперь пропуск.

Он — так называемого второго круга, обеспечивающий круглосуточный проход, кроме выходных и праздничных дней, через все КПП. В тетереве — символе пропуска — в хвосте дорисовано дополнительное перышко, похожее на цифру «7» — это значит, владелец имеет право проносить без досмотра вещи. Вообще цифра «7» классическая для всяких пропусков: на них помещается именно такое количество разных шифрованных знаков. Все, что сверх этого, память рассеивает. Не зря, видимо, и писатели что подметили, вводя в свои произведения не более семи зацепок и героев: «Семеро смелых», «Седьмая пуля» и т. п.

Пропуск в ледериновой обложке бледно-зеленого цвета. Бледные тона выбираются специально, их труднее подделать.

Соответствует.

Теперь два-три ничего не значащих вопроса: как погода на улице? не открылись ли еще магазины? Обязательно тихим голосом. На громкий, как показывает практика, у собеседника реакция быстрее и естественнее. А вот на тихий — почему-то замедленная. Ждет подвоха?

Нет, спокоен.

Спокоен и контролер. На этом этапе. Ибо следующий шаг — проход через магнитометр, вмонтированный в проем двери. Это раньше требовалось водить вдоль всего тела металлоискателем, где главная задача состояла в том, чтобы при проверке женщин в некоторых местах не сбиться с дыхания.

Сейчас компьютер запоминает уровень «железости» того, кто оказался в его луче — сюда входят ключи, кольца, часы, вставные зубы, металлические пуговицы и тому подобное. При выходе все должно сойтись снова, не дай бог на объекте оставлен, допустим, механизм из часов для взрывного устройства. Компьютер недоуменно замрет: не хватает трех граммов по сравнению с утренним замером.

Но пока все в порядке. Можно пройти на территорию. Однако в каждое здание — свой шифр, свой код, своя проверка.

Код необходимо набрать на двери. Сошлось. Можно войти.

В турникет просовывается электромагнитная карта-пропуск. На одной ее стороне вместо традиционных магнитных линий или дырочек легли набросом, как бог на душу послал, кусочки проволоки различного диаметра. Сыпанули, зафиксировали — второй раз точно так повторить невозможно. Претензий нет.

Теперь станьте, пожалуйста, под телевизионный опознаватель. Сверка идет в трех ракурсах — анфас, в профиль и сверху. Сверху — это на случай, если вдруг кто прячется за спиной. В памяти этого электронного контролера — десятки лиц того, чей код только что считала машина: при приеме на службу, когда начал отращивать усы, вот с припухшей правой щекой — болел зуб, — здесь снимки каждого дня.

Найден тот образец, который соответствует стоящему перед экраном. Пожалуйте дальше.

Дальше — система «Голос».

Вообще-то пора здесь сказать доброе слово в адрес одного Генерала, который сидит в скромном институте в Москве на Каширском шоссе и только и думает, как бы изобрести какой-нибудь новый опознаватель. Хороша вроде телевизионная метода, да есть ведь прекрасные гримеры, а руку не протянешь, коготком грим с экрана не поскребешь. «Голос», как и множество других «игрушек», — его детище, и работает безукоризненно. Голос человека может меняться по разным причинам — болезнь, стресс, испуг. По первым двум приговор однозначен: больным и нервным на работе делать нечего, а вот чего клиент боится — информация к размышлению для службы безопасности.

И не следует думать, что можно подобрать хорошего артиста и он любым голосом назовет пароль. Пароля-то как раз нет. Есть наговоренный на дискету текст с какой-то книги. Машина отыскивает его, но высвечивает абракадабру из каких-нибудь пяти слов, типа «Рама война блистательно вопрос иди». Все это горит две секунды, за которые и нужно повторить их. Любого величайшего актера и импровизатора заставь за две секунды подготовить голос для этой фразы — заслужишь бессмертие.

Но генерал с Каширки, наверное, не слыл бы столь искусным специалистом, если бы не подстраховался дальше. А всего-то и нужно — повернуться к столику и расписаться на бланке. Подпись каждого входящего сюда тоже давно в компьютере. Но опять же те, кто легкомысленно полагает, что подделать ее достаточно легко, забывают о научно-техническом прогрессе. А он позволяет фиксировать скорость написания, нажим на перо и угол наклона. Специальная, подсунутая вроде для удобства авторучка тут же выдает сопоставимость этих трех факторов.

Сходится? Приятной работы.

Но прежде еще несколько штрихов, уже для самых въедливых. Отпечатки пальчиков. Нет-нет, не одного, на указательном у вас порез. Двух. На каждом находится до ста индивидуальных, не повторяющихся линий. Можно содрать кожу с убитого? Давайте положим ладонь на специальное стекло. Не стоит спешить, лампочка еще не загорелась. Контуры и геометрия пальцев настолько специфичны, что тут рви не рви кожу с убитого, а ладонь не пришьешь. Или пришьешь?

Тогда, пожалуйста, взгляните в этот приборчик. Ничего не видно? А ничего и не нужно видеть, это у вас сверили сетчатку глаза и взяли показания о давлении кровеносных сосудов в глазном дне. Глаза уж точно невозможно переставить за одни сутки.

И вот теперь — с чистой совестью на свой объект. В цех, где выпаривается, очищается, превращается в знаменитый и знакомый всем брусок чистейшее золото. И спасибо товарищу генералу за его тщательность и объективность.

Но — стоп.

Еще не все?

Ах да, конечно же, надо раздеться догола. Цивильную одежку повесьте в шкафчик и мимо очередного наряда — к другим шкафчикам и рабочей одежде. Будете выходить после смены — все в обратной последовательности. Плюс проход через душ (смыть золотую пыльцу, ежели вдруг такая прилипнет к волосам или забьется под ногти). Воду затем опять на переработку, а вы — через магнитометр (забота о ближнем, вдруг проглотил чего) — к своей домашней одежде. Чистым и честным.

— Здесь золото взять невозможно, — чтобы убедительно произнести эту фразу, одному из работников Сибирского завода цветных металлов потребовалось около полугода работы на нем. — Его надо брать в другом месте, Константин Юзефович.

Тот, кому докладывалось, задумчиво покивал головой. Помассировал мочку уха.

Рабочий продолжил:

— Нужно прощупать всю цепочку — от прииска до госхрана. Где-то существует наиболее уязвимое звено.

— Что сумели сделать?

— Пока собрали досье на руководителей старательских артелей.

— Что-нибудь интересное?

— Если брать нашу сибирскую зону, восемьдесят пять процентов начальников — с нерусской фамилией: осетины, кабардинцы, грузины, чеченцы, абхазы. Так что добыча золота, можно утверждать смело, находится под контролем лиц кавказской национальности, как пишут наши газеты, — осторожно подбирая слова, пояснил гость из Сибири. Начальник — потомок ссыльных поляков, и затрагивать национальные вопросы следовало с оглядкой.

— А что русские? — спросил Константин Юзефович.

— Мужики крутые. Практически все сидели — при коммунистах добывать золото и что-то не нарушить было невозможно.

— А сейчас?

— Сейчас трудно найти не нарушителя. По крайней мере, даже в Росдрагмете невозможно узнать цифру, сколько добыто золота за день. А раз такой учет…

— Пойдем от приисков?

— Думаю, да. Хотя попасть в артель, если ты не хохол, очень сложно.

— Что так? Почему твоя кряжистая сибирская фамилия — Корягин — им не подходит?

— Сибиряков на работы не берут — могут сбежать на день-два к жене, на покос, на свадьбу и тому подобное. А хохлы на положении рабов: до дома далеко, сами спокойны. За ножи, как черные, не хватаются. Плюс бесправны, так как работают на территории другого государства, — продолжал информировать Корягин. Видимо, времени даром на заводе он не терял.

— А по блату?

— Блат еще никто не отменял.

— Надо найти тех, с кем сидели твои крутые мужики.

— Выясним.

— И побыстрее. Можешь взять мой «форд» для разъездов. Дело к осени, а с наступлением холодов, насколько я знаю, добычу золота прекращают.

— Да, как только замерзает вода. Все зависит от промывки.

— Команду в детектив-колледж заслали? Начальник колледжа ждет. Даже обещал выделить в наше распоряжение тренера.

— Уже приступили к занятиям. Через месяц лицензии на ношение оружия будут получены. Мне когда возвращаться?

— Отдохни недельку в столице. Обживи квартиру, она для того и покупалась, чтобы в ней хотя бы изредка жили.

— Спасибо. А сами в родные края когда думаете заглянуть? Скоро открывается охота. Дача отделана.

Константин Юзефович впервые за встречу улыбнулся. Но, как оказалось, не от воспоминаний об охоте.

— Вчера с внуком разговаривал. Спрашивает: «На охоту ходишь, дедуль?» Какая, говорю, охота на Арбате. «А на рыбалку?» Какая в Москве-реке рыбалка, одни мазутные пятна. «Одичаешь ты в Москве, дедуль», — вздыхает. Так что скоро приеду, не хочу дичать.

— Бей! Смелее!

Занесенная для удара дубинка тем не менее замерла в воздухе. Не дождавшись, когда она опустится на спину упавшего курсанта, тренер с сожалением, но еще резче скомандовал:

— Назад!

Нападавший вышел из нарисованного посреди спортзала круга, виновато опустил голову: не могу.

— Забудьте про рыцарство кулачных боев, — тренер на этот раз обратил свой взор на курсантов, замерших за белой чертой круга. — Ударить человека кулаком — это хулиганство, встреча с прокурором вам гарантирована. А она вам нужна?

Никто не ответил, и тренер удовлетворенно подвел черту:

— Правильно, как демократам советская власть. Но зато у вас есть разрешенные законом спецсредства, которые в случае нападения на объект легко превращаются в оружие, — он прошелся по кругу, резко и грубо трогая навешанные на курсантов дубинки, каски, бронежилеты, наручники, газовые баллончики. — Ими можно уже на законных основаниях добивать противника хоть до полусмерти — и прокурор вынужден будет вам только улыбнуться. Потому как вы не нарушили никаких законов.

Тренер вновь указал поднявшемуся с пола курсанту на середину круга. И только тут стало ясно, почему случилась промашка: упавшим оказалась девушка. Ладно сбитая, упрятавшая в складках «камуфляжа» все свои округлости, а под шлемом — волосы, она тем не менее не стала от этого мужчиной.

Тренеру это было известно не хуже остальных, но он счел Необходимым подчеркнуть свою отрешенность от подобных физиологических условностей:

— Еще раз говорю: когда вы на охране объекта, груза или физического лица, забудьте о джентльменстве. Вы должны быть готовы ударить подростка, женщину, старика. Да-да, не делайте круглые глаза. Каждый из них может оказаться тем, кто вас самих отправит к черту на кулички. Вы — мобильная, профессиональная частная охрана, а не стрелки ВОХР. — Тренер якобы между делом поправлял на девушке амуницию, касаясь ее упругого тела. Но так как смотрел он в это время на остальных курсантов, то все получалось незаметно и ненавязчиво. — Запомните первое правило ЧО — частной охраны: вы не обслуга в фирме, а часть администрации. Подчиняясь лично директору и только ему, вы для всех остальных сами становитесь властью. А власть трогать нельзя. Кто тронет — тот должен потом глубоко раскаяться. Работаем!

Не глядя, он ткнул пальцем в сторону первого попавшегося курсанта, и тот, рисуя дубинкой восьмерки, медленно, по-рысьи вошел в круг. Девушка профессионально приняла стойку, закрыв личико большими боксерскими перчатками…

То, что фирма криминальна, было ясно и без доразведки. — И не просто криминальна: директор — сам бывший уголовник. В охране два телохранителя, тоже зеки, — торопился выложить последнюю информацию Дима Зеркальцев.

Дима был откровенно горд и ждал хоть какой-нибудь похвалы: молодость в каретах не ездит, она скачет верхом, да и живет тем, что звенит в карманах сегодня, а не набежит на Проценты завтра. Тем более, что напротив сидела девушка, на которую он настойчиво пялил глаза. Каждый опер должен иметь хобби, чтобы не поехала от работы крыша: ходить по грибы, чинить телевизоры, стирать носки. У Димы, судя по блеску в глазах, преобладал интерес к женскому полу.

Ни грома литавр, ни здравиц в адрес Зеркальцева не последовало. Впрочем, это его не особо и обидело: господи, да завтра приволоку новые сведения, все равно ведь ахнете, никуда не денетесь.

Пока же опергруппа никуда не могла деться из скрипящего нa поворотах, ахающего пылью на ухабах «рафика», выделенного начальником оперативного управления Моржаретовым. Сзади в поднятой пыли мыкал свою долю собрат-двойник «рафика», в узком и низком салоне которого исходила в духоте физзащита. Борис Соломатин мог рассказать, как и чем дышали в это время «физики». Но с сегодняшнего дня он — оперативник, а на его месте сидит Иван Черевач — Друг с учебы и суворовском и Рязанском десантном училищах, ставшим мужем его любимой девушки. Это в математике от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Сегодняшний выезд — первый в их новых ролях.

— Приближаемся к посту ГАИ, — обернувшись в салон предупредил водитель.

Местную милицию, а тем более ГАИ, решили предупредить об операции не ранее чем за полчаса до начала. Опыт ни учил: не успевают колеса машины пересечь границу района, и те, ради кого осуществлен выезд, уже сматывают удочки Утечка информации шла больше всего именно на милицейском уровне. Это была данность, с которой не спорили в налоговой полиции даже те, кто пришел из МВД и мог вроде по стоять за честь мундира.

— Обходим, — подтвердил предварительно оговоренный вариант Соломатин.

«Рафик» с крутой насыпи нырнул в жухло-золотистую тину леса. Вторая машина, словно участвуя в соревнованиях по синхронному плаванию, в точности повторила маневр.

Лесная дорога оказалась ровнее, и «рафик» уже не скрипел, а вальяжно покачивался своей синей тушкой под опущенными плечами выстроившегося вдоль дороги орешника Дима Зеркальцев, разведавший эту объездную дорогу, указы вал путь, остальные уткнулись в окна, не без грусти удивляясь подступившей к самым окнам осени.

Борис сидел рядом с Шурочкой Краевой, маленьким на хохлившимся русоволосым воробышком из юридического управления, перед которой и крутился гоголем Дима. Скорее всего, из-за своей физической малости сидела Шура настороженная, в постоянной готовности огрызнуться на обиду или насмешку. Когда же уставала от ожидания, сама напоминала о своей значимости.

— Необходимо сохранить взятую под арест продукцию, в который раз подчеркивала она юридическое обеспечение операции. — Склад опечатать нашей печатью.

— Ерунда все это, — перекрыл ее своим басом с заднего сиденья Сергей из московского отдела налоговых проверок. Шурочка мгновенно стала прямой, как гвоздь, Зеркальце и, забыв про дорогу, тоже напрягся. Но Серега, служивший и другом управлении, тонкостей в обращении не признавал и закончил все так же грубовато: — Товар нужно вывозить. Склад они ночью подпалят, и вся арестованная продукция вместе с нашей печатью превратится в пепел. Кто не верит, могу поспорить.

Краева вспыхнула, ерзнув на сиденье. Но сдержалась, промычала.

— Передвижение войск с целью создать выгодную группировку сил, шесть букв, вторая «а». — Серега вернулся к своему кроссворду. — Кто пораскинет мозгами? — Но сам же и нашел ответ: — «Маневр».

По большому счету, сегодняшний выезд тоже маневр. Двое телохранителей, бывших зеков, — это хотя и не десятки вооруженных охранников, разгуливающих по некоторым фирмам, но и не дед со свистком около ларька. Придется «физикам», как всегда, побродить по офису под видом посетителей, примечая точки расположения охраны, и уж потом вперед.

— Назад! — замахал руками начальник районного отделения полиции, встретив столичную подмогу на крыльце военкомата.

Если какие-то организации плакались, что им не на что Купить стулья для замены старых, то налоговая полиция, особенно в глубинке, от этой проблемы была избавлена: у нее не имелось даже своих помещений. Ютились, как примаки, где Придется — а когда на Руси почитали тех, кто не имеет собственного угла?

Борис на всякий случай махнул физзащите: посидите, не высовывайтесь. Повернулся к майору: в чем проблема?

— К ним сегодня прибыло пополнение. И кажется, с «железом».

Соломатин обернулся к Зеркальцеву, который должен был добыть все сведения о фирме — от номера счета в банке до адресов любовниц директора. Не говоря уже об оружии.

Дима, почуяв угрозу своей репутации, замер в нерешительности, соображая: спрятаться в окоп или лучше сразу броситься на амбразуру?

Борис оставил его, вновь обратившись к майору:

— Откуда сведения и насколько реальны?

— Пощупали дружков. Те и намекнули.

— Вот это новость! — огорчился Борис. Идти после такого сообщения на операцию? Еще неизвестно, чем такая ходка закончится. Первая, кстати, под его началом. Нет, это не майор выскочил на крыльцо, это ангел прилетел и закрыл группу споим крылом. — Ну, а теперь, Дима, подь сюды и молви слово.

— Да я их три дня водил, — не поверил тот в свой промах. — Никакого подкрепления и близко не было.

Следовало сказать Зеркальцеву что-то резкое хотя бы для [того, чтобы самим хорошенько обозлиться: так готовят к охоте гончих. Но, увидев гордо вздернутый носик Шурочки, — ну и что вы, мужики, после этого скажете! — промолчал. Дима, без сомнения, виноват, но подчеркивать его промах при Шурочке — сам потом станешь вместо него бегать в загоне: резьба срывается от излишнего закрута.

Майор терпеливо ждал решения. Хотя Соломатин и хорохорился, будто шла обычная для налоговой полиции проверка, особенности имелись. Сегодня не просто брали фирму — наступали на мозоль.

— Денег там нет, оборот всего тридцать миллионов, — подчеркнул при постановке задачи Моржаретов. — Но суть не в этом. Весь район знает, — он оглянулся на полицейского, приехавшего из Подмосковья за помощью, и тот утвердительно кивнул, — весь район знает, что фирма криминальна. И опять же весь район видит, что ни милиция, ни прокуратура тронуть ее не смеют. Давайте покажем, что хоть кто-то в нашей стране способен еще становиться на пути бандитов.

Это словечко перекочевало в налоговую полицию от милиционеров, помимо убийц и насильников, вобрав в себя хулиганье, ворье и всю остальную шушеру. Словом, все, кто против общества и страны, — бандиты. И нечего подбирать более гуманные эпитеты. Несмотря на повальные оправдательные приговоры судов. Там тоже люди сидят и без охраны. Как в одиночном окопе с пистолетом против танка.

Приехавший в Департамент полицейский был настроен решительно — давайте возьмем. Отчаянный парень.

Моржаретов поставил, видимо, первый диагноз, потому что вызванному Соломатину приказал:

— Прикрываем.

«Прикрытие» по-моржаретовски считалось пока самым надежным и, пожалуй, единственным способом, который позволял «отмазать» местного полицейского, после проверки остающегося один на один с мафией. Так создается цепочка оперативников: один из района, второй — из области, третий — из Москвы, четвертый — из центрального аппарата. В этом случае даже если у бандитов появится желание поговорить с полицейским, «нижнему» оперу можно было кивать на верхнее звено: ничего не знаю, прислала область, а тех — Москва. И даже Моржаретову разрешалось, если у потревоженных имелись выходы на большие власти, в случае уж очень настойчивых и «высоких» звонков закатить глаза кверху: надо мной еще есть Директор, коллегия, они и решают, кого проверять. Так что поди угадай в этом случае, когда действительно сама Москва решила проверить фирму, а когда идет «прикрытие».

Вроде нет особого достоинства в этих экивоках, но пока только так можно было обезопасить ребят, остающихся на месте со своими семьями после проведения операций.

Про подкрепление, да еще с оружием, можно было, впрочем, догадаться и самому. Сейчас какого коммерсанта ни ковырни — если не ракетную установку, то пару-тройку гранат под подушкой найдешь. Переход к капитализму есть всеобщий бардак плюс вооружение всей страны. Не замечают этого только те, кто не желает замечать. Сегодня население делится на четыре части: одна не может уклониться от охраны, вторая охраняет первую, третья ловит тех и других, а четвертой уже на все наплевать, потому как она никуда не успела или в силу возраста уже ничего не может.

— Предложения? — решил выслушать майора Соломатин: тот наверняка успел попереставлять горшки по полочкам.

— Перенести мероприятие на сутки. Вызвать «наружку» и через нее попробовать прояснить ситуацию.

Соломатин, подумав, согласился. Запрятав машины в военкоматовский гараж, вышел на связь с Департаментом: требуется «НН» — «Николай Николаевич», «наружка», негласное наружное наблюдение.

— Матом ругаться умеете?

— Если Родина прикажет, слова учить не придется.

Майор, старший наряда, обернулся к пареньку, дерзнувшему так ответить. Щупленький, вихрастый, одетый в джин-совку, — раньше такие молчали, заглядывая в рот старшим.

«Тебе еще по дискотекам бегать, а не за объектом», — подумал майор и назидательно произнес, обращаясь ко всем:

— А вот это как раз забыть. Я понимаю, что это может быть и трудно, — он опять посмотрел на говорливого подчиненного, — но… на сегодняшнее мероприятие манеры и прононс — французские, одежда — от Кардена, за лук, чеснок и селедку не браться…

— Опять в ресторан, что ли? Обрыдло, — подал голос еще один, перебиравший в шкафу радиостанции.

По крайней мере стало ясно, что здесь никому палец в рот не клади. Что ж, тот, кто пробует нестандартно знакомиться с подчиненными, должен быть готовым к такому обороту.

— Да в ресторан-то ладно, после перестройки не очень мы туда захаживаем, можно вспомнить молодость, — не дав ответить начальнику, внесла свою лепту в разговор сидевшая за компьютером девушка. — Как бы не пришлось вместо этого на угол и под дождь.

Старший еще раз оглядел своих новых подчиненных: компашка, однако. А ведь с ней теперь и предстояло ему, майору Михаилу Лагуте, начинать службу. И не где-нибудь на задворках налоговой империи, а в самом засекреченном ее отряде — наружном наблюдении.

Создавая налоговую полицию, руководство, конечно же, не могло не положить глаз на бывших сотрудников Седьмого управления КГБ — старой доброй «наружки», как в обиходе величали работников негласного наружного наблюдения. И когда еще советские диссиденты язвили по поводу того, что, мол, СССР был впереди планеты всей лишь в области балета и космоса, они допускали промашку: наша «наружка» среди подобных структур считалась одной из лучших в мире. Если не самой лучшей. А коли в этом утверждении и была натяжка, то относили ее к милицейским «негласникам», которые работали с уголовниками и не особо церемонились со своими клиентами. Впрочем, как и те с ними.

А вот «семерочники», «наружка» из КГБ… Это балет! Эти порхали в пуантах под классическую музыку: их клиентура сплошь состояла из дипломатов и прочей подобной публики, требовавшей максимум интеллигентности.

Неделями, месяцами, а порой и годами Седьмое управление «водило» своих подопечных, выявляя их связи и адреса, перехватывая послания и телефонные переговоры. «Наружка» в один и тот же вечер могла танцевать на балу, а потом лежать на помойке. Она бродила по музеям, а затем ползала в канавах. Утром загорала на лазурных берегах одних стран, а вечером купалась в ледяных прорубях других, не менее экзотических. Часами сиживала за одной бутылкой пива в обрыганной забегаловке и не менее артистично растягивала в престижнейшем ресторане предусмотренную на кутеж сумму — аж восемь доперестроечных рублей. Негласник на транспорте — пассажир, в ресторане — посетитель, на улице — пешеход, в магазине — покупатель. И несчастен тот объект, который попробует обнаружить слежку. Хорошего «наружника» отыскать практически невозможно, и тогда станет мерещиться наблюдение отовсюду. Такой шарахающийся объект совершенно не страшен, единственно, придется в несколько раз больше побегать. Но ведь чего не сделаешь ради связей и адресов, которые необходимо отследить у объекта. Нам хлеба не надо — работу давай…

А сам объект становился ближе родственника, его повадки и пристрастия со временем бывали не то что прекрасно изученными, но порой перенимались и самими «семерочниками», действия прогнозировались на много ходов вперед. А уж высшим шиком считалось толкнуть его где-нибудь в толпе в спину: это тебе за помойки, а еще раз, уже растворяясь среди пешеходов, — за все будущее.

Единственное профессиональное табу — не смотреть в глаза объекту. Вроде бы сентиментальность, но на ней сгорали почему-то чаще всего. В особенности когда объект выходил за грань риска. Такой слежку за собой чувствует кожей и ловит именно взгляды. Поймал — все, однозначная расшифровка. Пойманный взгляд — это паспорт негласника. Отчего так, особо не копались. Может, и в самом деле душа человека — в его глазах, взгляде…

Исключения, конечно, допускались, но это уж если объект сам выходил на контакт и приглашал агентессу — а в каждом сменном наряде на экстренный случай имелась женщина, уважительно величаемая мужчинами «агентессой». Вот ей разрешалось делать томные глазки во время приглашений на танцы, дарения цветов и при прочих знаках внимания. Опытом всех разведок мира было проверено, что смерть шпиона находится не в конце иглы, которая в яйце, которое в утке, которая в рыбе, которая в море, а, как правило, воплощена в женском обличье. Это самый точный, косящий под корень и практически без промаха вид оружия. Все знают об этом, но с непостижимым упорством вновь и вновь бабочками летят на огонь…

«Наружка», «семерочники», «топтуны», филеры, «негласники», пехотинцы, «Николаи Николаевичи» — это люди редкого мужества и профессионализма, это черновая прелесть любой разведки. И если говорят, что хуже всего на свете — ждать и догонять, то они всю свою жизнь как раз только этим и занимаются. И их профессии гимн еще не спет.

Надо к тому же сказать, что за все время в рядах «семерочников» не оказалось ни одного предателя. Вроде бы самое святое и перепроверяемое Первое управление и иже с ним — но и оттуда продавались и уходили. А вот «наружка», несмотря на крестьянско-пролетарский состав, осталась в истории самой чистой, благородной и неподкупной.

Оказались — не могли не оказаться — «наружники» и в налоговой полиции. Да если бы еще кто знал, насколько в точку. Указ Президента о создании Департамента налоговой полиции России был подписан 18 марта 1992 года, что самым невероятным образом, день в день, ровно через 98 лет, совпало с днем рождения первой российской фидерной группы.

Конечно, не обошлось без доворотов: выходцы из интеллигентного КГБ приучались к бандитским повадкам уркаганов, вмиг ставших предпринимателями и уважаемыми людьми, а бывшие милиционеры плевались, но постигали изысканную манерность, которой в свою очередь спешно учились «новые русские».

Имелась еще одна особенность в «наружке» налоговой полиции: в ней практически не оказалось старичков. И не потому, что пренебрегли старыми кадрами и накопленным опытом, хотя и в этом имелся резон: через десять-пятнадцать лет сотрудник вырабатывается полностью, он перестает гибко мыслить, ощущать остроту ситуации.

Но на этот раз все оказалось серьезнее и проще. Некоторые сотоварищи по прежней службе в силу обстоятельств вынуждены были пойти в услужение криминальному бизнесу и потому даже не специально, а нечаянно могли дать расшифровку посланного по следу их фирмы «негласника». А уж после этого тот мог шлепать не по адресам, а в похоронное бюро заказывать себе венок: хапнутое у государства в бардаке перестройки считалось уже своим, а свое новые законы разрешали защищать всеми доступными способами.

С улицы народ в «наружку» старались не брать, присматривали в родственных структурах. Хотя некоторые начальники, наоборот, напрочь отринули бывших комитетчиков и милиционеров: легче научить новых, чем переделать старых.

Глаз положили на Вооруженные Силы, хотя и с ними на первых порах хлебали такого киселя, что глаза на лоб лезли. Армейцы — ребята заботливые и исполнительные и в одном из управлений, маскируясь под клуб гражданской обороны, взялись сами решить вопрос с пропитанием. Один из бывших саперов проник на соседний завод, дошел до директора: разрешите ходить в заводскую столовую.

— Без проблем, — ответил тот. — Составьте список, оставьте вахтеру — и приятного аппетита.

И полный список всей «наружки», за который криминальные структуры отдали бы баснословные барыши, список, который в таком виде не держал в руках даже начфин, — лег под стекло в проходной на глаза тысяч рабочих.

Хорошо, что начальник оказался лыс и не поседел, когда обрадованный за себя и товарищей сапер доложил об инициативе.

Перед майором Лагутой также расположились в меру наглые, гордые, готовые к бою, но — юнцы. По большому счету, им требовалась еще обкатка, но ни времени, ни возможности подменить их кем-то другим не было.

Тут могли помочь те немногие плюсы, которые имелись и в налоговой полиции. Клиентура здесь шла более управляемая и предсказуемая: до обеда, как правило, она зашивалась на работе в офисе и банках, а к вечеру для нее распахивались их любимые сауны, казино, рестораны и квартиры любовниц. Все это не так часто менялось, вычислить адреса не составляло труда, поэтому, потеряв клиента, можно было просчитать, где подхватить его по-новой. «Дешево и без напряга», — как наверняка бы сказал парень в джинсовке.

— Костя Моряшин, — представился он Лагуте, остановившемуся перед ним. Никто не тянул его за язык, но парень продолжил: — По жизни шел как Кот Матроскин, с тех пор и тельняшку ношу, — он отвернул Ворот рубашки.

Лагута хмыкнул: уж тельняшка-то настолько запоминающийся, а значит, демаскирующий признак, что ее лучше сразу отдать соседу.

Тот понял эту ухмылку без труда, проигрышно передернулся, признавая ошибку. Но все же последнее слово захотел оставить за собой:

— Я помню, что беременная женщина не является ориентиром: завтра родит — и примета исчезнет.

Сосед Моряшина, не желая повторять промашку, представился почти без комментариев:

— Самый красный офицер капитан Аркадий Белый.

Капитан — уже лучше, это, по крайней мере, возраст. А белый ты или красный — хоть в полосочку, лишь бы знал дело. Кажется, это тоже присутствует: взгляд нейтральный, ни на что вроде не реагирующий, замыленный — к подобному как раз приучает профессия. И никакого намека на ухарство, словно реплику вслед за Моряшиным в начале беседы бросил совершенно другой человек. Моментальная учеба. Похвально.

— Поэт, — снова влез Моряшин, взяв на себя роль гида по характеристикам напарников. — Вчера посвятил мне стих, который начал сочинять еще весной. Послушайте шедевр и гимн Департаменту:

Белый никак не отреагировал — мол, что возьмешь с неразумного, — и майор перевел взгляд на девушку.

— Лейтенант Екатерина Васильевна Ракитина, Катя, — оторвавшись от компьютера, на котором она все это время втихаря разбрасывала пасьянс, выдала свои «реквизиты» девушка.

Короткая смоляная прическа, чуть раскосые татарские глаза. Губки-ниточки. Носик маленький. Словом, девушка как девушка, не такая, чтоб бежать за ней по улице, но и не расстроишься, когда окажешься рядом. Тоже отличное качество — быть как все, ничем не выделяясь в толпе. Даже загар прошедшего лета, золотисто и завлекательно высветливший волосики на оголенных руках, к месту.

Лагута невольно обернулся к Моряшину, ожидая от него характеристику Девушке. Катя, похоже, тоже была не прочь услышать что-то о себе, и Костя с удовольствием исполнил заказ:

— Моя тайная симпатия. Такую встретишь и…

— И… — в ожидании поторопила сама Катя.

— Бежишь под холодный душ, чтобы остыть.

Ракитина не засмущалась, принимая подобное признание как необходимый комплимент.

Сам Лагута десять лет оттопал не просто в «семерке», а в элитной группе «Д», работавшей по дипломатам. Затем три года «вышки» — Высшей школы госбезопасности, и вот после диплома юриста — сразу в бой, В сейфе лежали послужные карточки его новых подчиненных, но он решил и здесь пойти от обратного: сначала встреча, а уж затем — бумаги. Тогда можно и проверить, насколько совпадут личные впечатления и записи.

Аккурат в паузу, будто ждали за дверью своей очереди, вошли еще два парня. С ходу поняв ситуацию, не стали ни оправдываться за опоздание, ни демонстративно-озадаченно смотреть на часы. Представились:

— Евгений Некрылов.

Моряшин, приободренный молчаливым согласием начальства выслушивать его мнение, теперь уже почти официально пояснил:

— Мужчина-красавец, жаль, Некрыловым оказался. А так ничего. Ну, и последний боец нашего доблестного сообщества, основоположник теории проигрывания в нарды, советник по непонятным вопросам, борец за экологию…

— Юрий Аржанников, — прервал тот перечисление Моряшина.

Его лицо показалось майору знакомым, и когда Костя сказал про экологию, Лагута по этой детали и лысине вспомнил: точно, Юра Вентилятор, любитель чистоты и порядка. Он водил в КГБ русские объекты, а встречались, кажется, в поликлинике. Говорили, что Юра впивался в объект, как чирей в задницу, и готов был мотаться за ним, забывая про смену; Одним словом, трудоголик. Приятная неожиданность.

Тот тоже узнал Лагуту, сдержанно улыбнулся и на правах старого знакомого объяснил причину опоздания:

— Машины новые пришли. Принимали.

Ответ устроил майора, и он перешел к конкретной работе?

— Через два часа приступаем к мероприятию. Ориентировка по объекту: бывший уголовник, ныне хозяин посреднической фирмы в Подмосковье. Имеет широкие связи с местной администрацией, милицией, ГАИ, преступным миром. Ездит на «джипе», квартира приватизирована. Цель мероприятия: выявление охраны, связей, наличия оружия. Места притяжения — офис, квартира, сауна около больницы, местный ресторанчик. Сегодня к объекту прибыли новые охранники, поэтому не исключено посещение именно ресторана. Фото нет, но; до нашего приезда оперативники постараются подснять его на видео. В наряд нарисована наша смена. Как обзовем объект? Фамилия — Ушаков.

Клички придумывали обычно на первую букву фамилии. Быстро перебрали варианты — «Угрюмый», «Ушар», «Ухажер», «Упрямый», приплели даже «Ублюдка» и «Убийцу», но остановились на «Ушлом».

— Судя по его прошлому, кажется, к месту, — подвел черту Лагута. — И последнее: у кого какие документы прикрытия?

— Угро, — подняли руки Белый, Некрылов и Юра Вентилятор.

— Журналист, — высокомерно и пренебрежительно оглядел всех Моряшин, мгновенно входя в роль.

— Санэпидемстанция, — с сожалением оторвалась от экрана Катя, так и не сумевшая победить компьютер.

— Оперативник, давший задание, сейчас зачищает для нас место. По ходу дела познакомимся ближе и с ним, и друг с другом. Бона вэниа вэстра, — закончил он почти ругательно.

Моряшин выразил недоумение первым, и ему с важностью студента, только что сдавшего экзамен по латыни, Лагута пояснил:

— «С вашего позволения». Ну а теперь, кому надо, переодеться — и по коням.

«Кони» стояли под навесом во дворе: две «вольво», серенький скромный «москвич» и отдельно, стайкой, «лады». Пока Юра и Некрылов примерялись, на каких выезжать, Лагута еще раз осмотрел смену. Группа обещала быть ходовой: неприметная, в меру собранная, знающая себе цену. Теперь все это бы — да на практике…

Юра, как борец за экологию, выбрал не только самую чистую «ладушку», он еще и принялся ее протирать. Это напомнило майору, как однажды он погорел именно из-за недостаточной чистоты машины. Как ни растворялся он со своей «волгой», объект по каким-то признакам вычислял его сразу среди скопища машин, стоявших в округе. Лишь через несколько месяцев Лагута понял, в чем дело, когда кто-то толковый из руководства посадил задержанных за листы бумаги и заставил написать, как они узнавали, что за ними ведется наблюдение.

Все оказалось более чем банально. На мойке, где наводился глянец на машины Седьмого управления, щетки не захватывали всю «волгу», оставляя на бампере непромытые полукружья. К тому же на заднем сиденье мозолили глаза словно специально закупленные стандартные аптечки. Плюс более глубокая посадка машины и одинаковые казенные чехлы на сиденьях. А уж торчащая антенна довершала картину: расступись, народ, «наружка» выехала на задание.

Так на мелочах и учились и выходили в мировые лидеры. Сейчас на машине антенн не наблюдалось, а в ответ на вопросительный взгляд майора Юра оглядел салон — спрятана; здесь. И еще штрих, незнакомый доселе, отметил Лагута: один край переднего номера держался на проволоке. Обычно сменные номера грешили тем, что у них, словно у растрепанных? тетрадей, загибались края, а как менять при проволоке?

Юра, по всей видимости, занимался не только экологией!! но и психоанализом. Ответил сразу, как будто его спросили вслух:

— Сменных номеров нет. Еще многого чего нет. Зато «девочка» — чудо, — он любовно погладил машину.

Но, наверное, он поторопился обозвать чудом железо на четырех колесах. Потому что в ту же минуту из здания вышла Катя — в шляпке, черном брючном костюме, подчеркивающем ее довольно-таки стройную фигуру. А как она шла, как! несла себя! Так долго не походишь, это должно быть мучением: походка от бедра, как при демонстрации моды, рука с тонкой сигаретой чуть отставлена в сторону, тонкие губки призывно приоткрылись.

Вот и не побежишь за такой! Потопаешь как миленький. Женщина — это всегда мина замедленного действия, не угадаешь, когда она рванет. И нет бы убивала сразу, а то ведь обязательно сначала контузия, когда язык прирастает к нёбу, мысли — всмятку, а в ногах — дрожь.

Удар выдержал один Юра. Более того, он даже поморщился, когда девушка, выстукивая каблуками идеально синхронный ритм, направилась в его сторону.

— Юрочка, я не стану курить в машине. Не ершись, пожалуйста.

Вентилятор, само собой, не поверил, но дверцу распахнул. Однако Катя не торопилась упрятывать себя в машину. Взглянула в зеркальце, взбила пальчиком выбившуюся из-под) шляпки челку, но все равно скорбно всплеснула руками:;

— Господи, ну как же я такая поеду!

Юра через плечо посмотрел на нее, чувствуя какой-то подвох. Однако раскусить его не смог и попытался, может быть; первый раз в жизни, поверить женщине. Кивком головы поинтересовался: что случилось?

— Ну куда я поеду такая красивая? — посмотрев на Юру, как на малое несуразное дитя, продолжила жалобным голоском Катя. — Сейчас же все мужики начнут пялиться и совершать аварии. Вот несчастье-то на их голову, — вздохнула она и, не обращая внимания на чертыхнувшегося водителя, полезла, наконец, в машину.

Вслед за ней юркнул и подсуетившийся Моряшин. Некрылов, тоже, скорее всего, желавший, чтобы девушка села в его машину, разочарованно хлопнул открытой для этой цели дверцей. Извиняясь за хозяина, подошедший Аркадий Белый погладил машину, вновь открыл и занял причитавшееся для Кати место. Пропел:

Лагута занял место впереди, у прикрытой тряпьем и газетами рации.

— Трогаем. — Одновременно он проверил связь и отдал команду.

Подрезались, влились в бесконечный московский поток две «ладушки» и тут же стали вытаскиваться, вырываться из этого тесного ручья на загородный простор. Вообще-то машина «наружки» узнается по походке, и Юра не подкачал: вел машину мастерски, однако не так, чтобы все посты ГАИ на трассе выстроились на его перехват. Но выскочить впереди всех на светофоре, захватить кусочек встречной полосы ради обгона — в подобном Юра отказать себе не мог. На какое-то время исчезала из поля зрения, но неизменно появлялась вновь в дрожащем зеркальце заднего вида и сиреневая «девочка» Некрылова. Так что в Одинцово прибыли даже пораньше, чем рассчитывали.

Оперативник оказался около их машин сразу же, как только они остановились в условленном месте у железнодорожного вокзала. Сообщил последние новости: объект вошел с телохранителями в свою квартиру, удалось заснять кусочек на видео. Сев на место Вентилятора, который опять принялся: обтирать машину, протянул портативную камеру. Лагута заглянул в визир, включил на просмотр пленку.

Небольшого росточка, плотный, с глубокими залысинами мужчина в сопровождении теперь уже трех телохранителей входил в подъезд семнадцатиэтажки. Затем наезд камеры на табличку с названием улицы, номером дома, высвечивание времени — все аккуратненько, максимум из возможного.

— Сейчас дома? — поинтересовался Лагута, но, словно бы что-то вспомнив, протянул руку для знакомства: — Михаил.

— Борис Соломатин, — представился оперативник. — У меня там сидит парень.

— Сидят обычно сторожа, — начал было многозначительно Лагута, но вовремя спохватился: каждый копает свою картошку. — Пойдем прогуляемся.

Вдвоем прошлись вблизи семнадцатиэтажки с уже знакомым номером. Одного взгляда «наружнику» хватило, чтобы отыскать оставленного Соломатиным парня: тот сидел у дома напротив, держа под наблюдением подъезд. Сторож — он и есть сторож.

— Убери своего орла, — приказал майор.

Вообще-то старшим при подобных мероприятиях остается оперативник, но, почувствовав в Лагуте профессионала, Соломатин безропотно подчинился. Затем майор уже сам прогулял своих подчиненных по окрестностям, вернувшись без Кати, Моряшина и Белого.

— Ты со мной, — не то поинтересовался, не то вновь приказал Лагута.

— Мои потребуются? — уйдя встречным вопросом теперь уже от явной подчиненности, спросил Борис.

— До утра в любом случае нет.

— Дима, — подозвал Борис ожидавшего в сторонке Зеркальцева. — Передай начальнику райотдела, что мы остаемся, с гостиницей — по плану. Всем спать.

Однако Дима так счастливо улыбнулся за себя и, возможно, за Шурочку Краеву, что было ясно: ни он, ни она такой глупостью, как сон, заниматься не станут.

— Завтра чтобы как огурчик, — предупредил Соломатин.

И тем не менее скорее не сочувственно, а с определенной долей зависти проводили Борис и Лагута парня. Когда бегать не за кем — бегают на физзарядку. Или за объектом…

Юра Вентилятор к этому времени разложил на сиденье свои съестные припасы, покопавшись, кое-что вытащил из своей сумки и майор. Отнекивающегося Бориса чуть ли не силой запихнули в машину.

— Да я хоть за водой сбегаю, — чувствуя неловкость, попросился обратно Соломатин.

«Наружники» переглянулись, загадочно улыбаясь.

— На службе не пьем.

— Да я воды.

— Мы вообще не пьем.

До Бориса наконец дошло: им придется сидеть неизвестно где и сколько времени, а в туалеты не набегаешься. Дальновидно. Взял бутерброд.

Сидеть им с майором пришлось на крыше семнадцатиэтажки. На нее Лагута провел Бориса столь ловко и искусно, будто работал мастером по лифтам. Да и как не пройти, если запоры в дверях и люках, ведущих вверх, оказались или подпилены, или элегантно выкорчеваны его подчиненными.

Первое, что понял наверху Соломатин, — почему при об-; мене квартир просят не предлагать первые и последние этажи. Про первые — ясно, вору легко проникнуть с улицы, а еще шум. А вот про верхние полагал, будто жильцы боятся протекания крыши. Какое там! Самые уязвимые квартиры — именно верхних этажей. Зацепившись фалом за один из множества крючьев, торчащих на крыше, ничего не стоит переправиться на балкон. Что, судя по всему, и вознамерился сделать Лагута с наступлением темноты.

Пока же они сидели вдвоем на забытом строителями мотке проволоки и, спрятавшись в тень от торчащих лифтовых шахт, смотрели вниз. Людей становилось все меньше, лишь иногда, после прихода очередного автобуса, они задерживались около подъездов, но потом расходились по домам. Все реже разевали рты гаражи-«ракушки», поглощая набегавшиеся за день машины. В окнах домов зажигался свет, и, что опять подводило жителей последних этажей, — они почти не задвигали шторы, надеясь, что никому не видны. С земли — да, но ведь есть же еще и крыши!

Хочешь не хочешь, а Борису пришлось заглянуть в чужую жизнь, увидеть наряжающихся перед зеркалом девиц, делающих уроки ребятишек, бродящих по комнатам мужиков в трусах. На кухнях торопливо копошились женщины — скорее всего, их подгоняло приближение очередного телесериала про красивых, богатых, но несчастных мексиканок.

— Твои где-то здесь? — поинтересовался Борис, переводя взгляд с окон на грешную землю.

— Поищи, — предложил майор, явно гордясь растворившимися подчиненными.

Вначале Соломатину удалось отыскать машину, в которой они обедали. И то лишь потому, что узнал по лысине Юру, подсевшего к водителю полуразобранной машины у последнего гаража. После рассмотрел вихрастого парня. Тот где-то успел переодеться и теперь сидел в линялом спортивном костюме и тапочках на босу ногу, представляя вышедшего покурить на свежий воздух пацана. Рядом с ним приспосабливался, стараясь попасть на лавку, алкаш, горько и безысходно жалуясь:

— Беда. Прямо горе. Один закодировался, второй лечится, третий вообще бросил пить. Смех людской, да и только. Куда катимся? А вот ты меня уважил!

«Наружник» вошел в легенду дворового завсегдатая настолько, что не отказался от мелькнувшего белым боком одноразового стаканчика. Да, насчет сторожа майор был прав, его Дима в сравнении с «наружниками» разве что не имел таблички, за кем следит.

Девушку и еще одного парня, а также вторую машину Борис, как ни высматривал, не обнаружил.

— Законсервированы, — пояснил Лагута. — Сразу всем светиться резона нет.

— И сколько же нужно времени, чтобы научиться быть невидимым?

— Зависит от человека, от его способности врастать в любую обстановку. Объект ведь знает, куда идет, а мы — как в нору. Но лет через пять, если тебя не выщелкнули, становишься чистейшим профессионалом. Ведь практика каждый день.

— А девушки обязательны?

— Желательны. В женский туалет, женскую парикмахерскую ты же не зайдешь. Да и под влюбленную парочку легендироваться легче.

— Но ведь наверняка специфика такая, что…

— Семейным, домашним дамам, конечно, удержаться у нас трудно, условия редко располагают к уюту, изысканным манерам и рыцарству, — задумчиво, перебирая в памяти какие-то моменты из своей биографии, согласился Лагута. — Но есть и плюсы — зарплата, шаг за полтора.

— Не понял.

— Выслуга лет — год за полтора. Да и чувство патриотизма, между прочим, для женщины более емкое понятие, чем для нашего брата. Пробатум эст — проверено. Убедить женщину в необходимости выполнить то или иное дело гораздо легче, чем мужика. И мы, к сожалению, этим хоть и вынужденно, но бессовестно пользовались и пользуемся…

Лагута снова задумался, погружаясь в воспоминания. Скорее всего, они были не очень светлыми и радужными, потому что майор с удовольствием от них отвлекся:

— Погоди, мой Кот Матроскин работает на отмашке, — майор чуть подался вперед, всматриваясь в манипуляции со стаканом своего «алкоголика».

Борис ничего сверхъестественного не отметил в его пьяных движениях, но, видимо, ковырявшийся в машине Юра тоже подтвердил: внимание на подъезд. И точно: с тротуара сошли два знакомых телохранителя. Они закурили и, оглядевшись, не спеша пошли вокруг дома.

Однако более, чем Лагута, подался к краю крыши Соломатин: из-за соседнего дома вышли под ручку Дима Зеркальцев и Шурочка Краева. Но это бы еще полбеды. Оба они столь откровенно уставились на телохранителей, что теперь последнему дворовому псу было ясно, кто есть кто. Почему его люди оказались здесь, чем решили заняться, Борису было совершенно неведомо, и на недоуменный взгляд майора, мгновенно просчитавшего ситуацию, пожал плечами: понятия не имею.

— Вниз? — виновато спросил Соломатин.

— А ты уверен, что и второй раз зайдешь в подъезд, не привлекая ничьего внимания?

Борис думал о людях, а Лагута — о работе. Единственное, что сделал майор, — нащупал в кармане рубашки манипулятор радиостанции. Но на связь не вышел, опасаясь прослушивания и поэтому приберегая выход в эфир на самый крайний случай.

— Аккуратненько смотри вот за этими двумя типами, — подсказал Дима Зеркальцев Шуре, когда телохранители вышли из подъезда.

— А может, не стоит? Вдруг ненароком вспугнем? — засомневалась девушка.

Зеркальцев пригладил ладонями волосы, что могло означать только решимость идти вперед. Скорее всего, он был уязвлен своим недавним проколом и вызванную на подмогу «наружку» воспринял как удар под дых. И теперь, когда негласники куда-то исчезли, а противник уходил, по крайней мере Шурочке он мог продемонстрировать свое мастерство разыскника и хоть как-то оправдаться.

— Ну что ты накапал один грамм? Я тебе что, синичка? — возмущался на весь двор пьяница на лавке, пытаясь отобрать у своего друга бутылку. — Лей больше, а то прямо смех людской… Во!.. Во!.. Молодец! Сказка жизни. За что выпьем?

Пока алкаши искали повод, телохранители зашли за угол дома, и Диме пришлось чуть ли не тащить девушку за собой, догоняя их.

— Начальство небось думало, что мы с тобой в кино направимся, а мы им утречком, к десерту, свежую информацию, — весь светился он. — Слушай, что ты забыла в своем юридическом отделе? Давай к нам, в оперативное. По крайней мере, интересно и на месте не сидишь. Тихо, не смотри.

Кажется, он предупредил вовремя. Один из телохранителей обернулся, внимательно и внаглую оглядел идущих следом людей. Дима потащил Шуру к столбу с объявлениями, начал отрывать телефончик, обещавший расселить коммунальную квартиру.

— Что делают? — поинтересовался он у девушки. Шура с усилием отвела взгляд от столба, со страхом посмотрела через плечо Зеркальцева.

— Прикурили. Бросили в кусты пустую пачку. Пошли дальше, — сиплым от волнения голосом выдавила та увиденное.

— Прекрасно, — успокаивая девушку, беззаботно проговорил Дима. — Расселение из коммунальной квартиры тебя не интересует?

Она от волнения даже не прочла объявление, которое они так внимательно рассматривали. Тихо ответила:

— У меня однокомнатная.

— А у меня вообще никакой. Значит, нам этот столб не подходит. Идем дальше.

Проходя мимо брошенной пачки, Дима быстро поднял ее, осмотрел:

— Таким образом могут оставить кому-нибудь информацию, — с увлечением раскрывал Зеркальцев девушке секреты ОРД. Повертев в руках пачку и не найдя на ней никаких знаков, отбросил в сторону. — А ты, если чего не знаешь, спрашивай, — снисходительно разрешил он.

Тем временем наблюдаемые, развернувшись, пошли обратно, и Шура вцепилась в руку оперативника. У нее начали заплетаться ноги, и он впервые испугался за свою самодеятельность: вдруг рухнет без чувств. А всего-то и делов, что знаешь: навстречу идут уголовники. Ну и пусть, мало ли их ходит совершенно открыто после перестройки.

— А кино все же оказалось ничего, зря на него поклеп наводили, — поравнявшись с телохранителями, сказал Дима. Они идут из кино и никого не трогают. Только бы выдержала Шура. Как все-таки это тяжело — сталкиваться лоб в лоб с тем, кого ведешь…

Однако еще труднее, чем не поднять взгляд перед врагом, оказалось сдержать себя и не оглянуться. Увидев лавочку около песочницы, Шура направилась к ней и обмякла, лишь коснувшись ее.

— Все нормально, они просто проверялись, — успокаивал девушку Зеркальцев. — Ну, не пойдешь к нам в оперативники? Ладно, не надо. Хотя все дело в опыте и привычке.

— Пойдем в гостиницу, — не слушая его, попросила Шура.

— Пошли, — тут же согласился Зеркальцев.

Чтобы не идти мимо дома и ненароком вновь не попасться на глаза телохранителям, Дима повел Шуру в проход за гаражами. Но не успели они сделать несколько шагов, как из щели между «ракушками» протиснулась девица в черном брючном костюме и шляпке. Завопив, с ходу вцепилась в кудряшки Шуры, начала трясти ее:

— Ах ты, сучка! Тебе своего мужика мало, другого подавай? Ну я тебе патлы повыдергиваю.

— Э-э, — придя в себя от неожиданного нападения, подался на защиту Дима. Но тут же получил со всего размаха пощечину.

— А ты, подлец, молчи. Сволочь. Сутенер несчастный. Я на него свои бабки трачу, а он с этой шалавой по кинам ходит. Ай, ай, какие мы культурные. Ну, что выпучился? Скажи еще, что видишь меня в первый раз.

Дима, наверное, это и хотел сказать, но ему не дали:

— Я тебя куда послала? Я тебя на базар послала, а не в кино, кобель вонючий.

Шурочка, закрыв голову руками, с ужасом смотрела на нее. Из-за гаражей на шум стали выглядывать водители.

— И вы все кобели, — обернулась к ним черная пантера. — Чего регочете? Интересно?

Диме показалось, что среди зевак мелькнули и знакомые телохранители. Но что за стерва на них налетела, с кем спутала?

— Давай, пили домой, я с тобой еще там поговорю, — замахнулась на него девица.

— Шура, я ее не знаю, совсем не знаю, — умоляюще глядел на Краеву оперативник. — Она меня с кем-то спутала.

— Подыгрывай, потом разберемся, — вдруг тихо прошипела пантера, а для всех продолжила визг: — А ты, мымра недоделанная, чеши отсюда, пока я уши твои на одно место не натянула. Кыш!

Она замахнулась и опять тихо прошептала:

— Иди к вокзалу, там потеряйся в толпе и жди. Схватив за рукав Зеркальцева, она потащила его мимо мусорки на другую улицу.

— Ничего не понимаю, — откровенно признался Дима, подчиняясь напору незнакомки и в то же время оглядываясь на все еще стоявшую в оцепенении Шуру.

— Поймешь, когда втык получишь от начальства, — грубо, но конкретно пообещала спутница. — Вы чего сюда притащились? Кто вас звал?

— А ты… вы кто такая?

— Кому надо, тот знает.

Дима уже больше не вырывался, но его мучила мысль: что подумает Шура. Он оглянулся. Шура почти бежала в сторону железнодорожной станции.

— Но что случилось? — Зеркальцев начал догадываться, что девушка как раз из той «наружки», которую он не увидел во дворе.

— Пока не знаю, — ответила «супружница». Поправила шляпку, из-под локтя оглянулась. — Моли бога, чтобы они поверили в мой визг.

— Кто? Вы думаете, что телохранители…

— А что тут думать! Вы их только что в спину не подталкивали. И они на первой же приманке вас взяли.

— Какой приманке?

— Пачку из-под сигарет поднимал? Это же детская проверка: запомнить, где и как легла, и через минуту-другую вернуться и проверить, искали ли в ней какие-нибудь олухи шпионское донесение.

Дима покраснел так, что выдернул, наконец, свою руку из захвата: как бы не вспыхнула от его жара «жена». И какое счастье, что ничего этого не слышит Шура!

— Они пошли за вами. А вы небось собрались возвращаться в гостиницу? А там записаны все ваши настоящие фамилии домашними адресами? Прекрасно. Тогда лучше бы уж сразу казали им, кто вы такие и чего хотите. И я бы не светилась и горло не драла.

— А… что теперь? — признавая полный свой провал, попросил совета Дима. — И как быть с Шурой?

— Ее подвезут, не беспокойся. Но из гостиницы ни шагу, Заходим.

Она втолкнула нашкодившего «супруга» в подъезд, оказавшийся проходным, бегом увлекла его на соседнюю улицу и какими-то задворками привела к гостинице. Видя, что оперативник совсем поник, неожиданно дружески посочувствовала:

— Ничего, бывает. Кстати, у твоей зазнобы есть что-нибудь из одежды? Я в своем одеянии засветилась, надо полагать, на все сто.

— Вряд ли. Ехали-то на один день.

— Да я тоже в ресторан вроде как бы собиралась.

— Извините, — не понял Зеркальцев.

Девушка направилась к притормозившей за углом машине. Оттуда вылезла Шура и, хотя соперница дружески ей кивнула, испуганно уступила дорогу.

— Что на посту? — первым делом спросила Катя, усаживаясь на переднем сиденье.

— Вроде пронесло. Но ты мегера в гневе. Класс, — оценил Женя Некрылов действия напарницы. — Не дай бог вот так же попасться самому.

— А ты не попадайся, — дала мудрый совет Ракитина. А когда подъехали в район семнадцатиэтажки, опустила спинку сиденья и блаженно потянулась: — Все, я в засветке, поэтому с удовольствием выпадаю в осадок и дремлю. При пожаре выносить в первую очередь.

Некрылов, желая спокойной ночи, хотел погладить ее, словно маленькую, по голове, но Катерина уже откинулась на сиденье. Тогда он дотронулся до ее колена. Не отнимая руки, посмотрел на зажегшийся для подсветки номер дома, у которого остановились, прибавил сто, отнял единицу и выдал в эфир свои координаты:

— Мы около сто третьего.

— Хорошо, — отозвался майор Лагута. Значит, он уже был в курсе событий.

Некрылов сжал ладонью колено Ракитиной, но та, не открывая глаз, произнесла:

— Руки.

— Да ладно тебе.

— Ру-ки! — по-прежнему не двигаясь, но требовательно произнесла Катя. — «Ладно тебе» можешь оставить жене.

— Тогда спи, — пожал плечами Некрылов и демонстративно отодвинулся, чтобы не касаться Ракитиной даже локтем.

Однако долго маяться без дела не позволила рация. Юра Вентилятор попросил подтянуться ближе, и когда Некрылов просунул мордашку своей «девятки» между домов, около подъезда семнадцатиэтажки увидели белый «форд». Телохранители его и поджидали: встретили хозяина «белоснежки» учтиво, в готовности поступить в полное его распоряжение. В их сопровождении он и прошел в подъезд. Теперь оставалось ждать команды Лагуты: брать и вести до адреса эту связь или ограничиться только «Ушлым». Темень сгущалась на глазах, и, несмотря на светлый тон машины, потерять ее ночью было легко. Ну ее к черту, связь. Одной больше, одной меньше.

Лагута тоже молчал, и можно было расслабиться. Или предпринять новую атаку на колено Ракитиной.

На этот раз она резко выпрямилась:

— Еще раз протянешь руки — мало не покажется. Некрылов, похоже, не очень испугался или огорчился:

— Какой комар тебя укусил?

— Мавританский.

— Ты там была?

Впервые Катя не нашлась, что ответить. Или не захотела. Достала сигарету, прикурила.

— Ох, сидел бы на моем месте наш борец за экологию…

— Тогда бы я не курила, а играла в нарды или спала.

— Это не гордость мужчины, когда он способен спокойно сидеть около спящей женщины.

— Послушай, Некрылов. Я уже поняла, что ты — горизонтальный мужчина. Но не до такой же степени цинично и откровенно.

— Я только размышляю о сущности природы.

— О постели ты размышляешь, Некрылов. И даже не о ней, у тебя нет ни времени, ни желания приготовить постель. Ты готов использовать машину, скамейку, кусты, но только чтобы это было сразу, под рукой. Ты ведь забываешь меня сейчас же, как только мы сдаем радиостанции: все, смена кончилась.

— Ну, ты не права, — натянуто улыбнулся водитель.

— Права, Женечка, права. Очень даже права. И ты об этом прекрасно знаешь. Хотя, как ни странно, я не жалею о наших встречах. Ты умеешь любить, ничего не скажешь, мне было хорошо с тобой, но больше… Больше — все! Теперь я хожу на смену не к тебе, а на службу. И давай впредь не касаться этой темы и… моих колен. Гуд бай, мальчик.

Специально задела, обозлила Некрылова, чтобы не оставлять надежд.

Женя вцепился в руль, крутнул его влево-вправо. Скорее из-за уязвленного самолюбия спросил, тут же, правда, пожалев об этом:

— И кому теперь это будет позволено? Моряшину или новому командиру? Катя прикусила губки-ниточки, но из машины вышла молча. И лишь перед тем, как захлопнуть дверцу, все же поинтересовалась:

— Слушай, Некрылов, тебе самому не противно?

— Противно, — неожиданно сразу согласился тот. — Извини.

Катя тихо, но не потому, что удовлетворилась ответом, а по привычке не шуметь и не привлекать внимания, закрыла Некрылова в машине.

Из всей оперативной группы, видимо, откровенно нервничал и не находил себе места лишь Соломатин. Он то вскакивал с мотка проволоки и ходил по центру крыши, то, притулившись к лифтовой шахте, замирал. Выходка Зеркальцева выявила все прорехи в работе его группы.

Молчание Лагуты можно было воспринять лишь как снисхождение, скидку на мальчишество и непрофессионализм оперативников, которые могли бы здорово влететь, не подсуетись «наружники».

— Сочтемся, — в конце концов подал Соломатин руку майору в знак извинения.

Тот понял, хлопком по его ладони вернул все на старые места: нам ли делиться, сегодня — ты, завтра — я. Смотри лучше на небо: подходят тучи, сгущается ночь. Давай готовиться к работе.

В сумке майора оказалось метров десять тонкой парашютной стропы с нашитыми на нее петлями. Крюки, выпирающие из-под залитой гудроном крыши, с готовностью подставили свои прогнутые спинки под альпинистские скобы, опять-таки извлеченные из бездонной сумки Лагуты.

Медленно, давая сумеркам время для того, чтобы погуще насытиться последними остатками дня, майор облачался в подвесную систему. На Соломатина, десантника и дельтапланериста, все эти скалолазные перемычки, узлы и стропы впечатления не производили. Да и мысли были заняты Зеркальцевым. Какой же он еще пацан! Если налоговая полиция думает становиться на ноги таким образом, шишек набьется столько, что примочек в аптеках не хватит. В то же время какой еще существует способ, чтобы научиться не только ходить, но и бегать. Да еще через барьеры, да быстро, да на стайерские дистанции…

— Я, кажется, готов, — оглядел себя Лагута. Для полной гарантии и шика вжикнул замком куртки, пряча подвешенную на шею видеокамеру.

Кулем, грязно протирая одежду о шершавую стену, майор начал съезжать вниз. Добравшись до ложного балкона, предусмотренного на случай пожаров, поправил амуницию, сел на корточки и дальше начал опускаться головой вниз, оставив йогу в одной из петель. Каракатица каракатицей, но зато эта пусть и неприглядная позиция позволила, растворившись на фоне темной стены, заглянуть внутрь квартиры через щель между гардинами и карнизом.

Скорее всего, увидел он там что-то интересное, ибо спешно достал камеру, приник через глазок окуляра к чужой жизни. Подстраховывающий его сверху Соломатин на миг вообразил себе, что кто-то бы вот так же снимал и его. В первую очередь представилась уютная квартирка Людмилы со свечами у черкала. И она танцует перед ним с бокалами в руках. А в это время в щель между штор…

Впервые вместо восхищения и уважения подспудно зашевелилось червячком отторжение того, чем занимался сейчас Лагута. Да, он следил за уголовником, имеющим оружие. Да, но ради сведений для него, Соломатина. Да, майор сам рискует жизнью, повиснув на парашютной стропе на уровне семнадцатого этажа головой вниз. Все — так! Но…

Что означает это «но», какой другой способ можно предложить взамен — на том все и замирало. Это как давний спор о негуманности охотничьей добычи. Но мало кто в знак протеста отказался есть мясо. И даже те, что перешли в вегетарианцы, заботились прежде всего о своем здоровье, а не о бедной дичи, попадающей в прорезь прицела.

Неприятный осадок оставался. Распаляясь, Соломатин уже почти убедил себя в том, что, по его разумению и характеру, честнее сойтись в открытой схватке хоть с «Ушлым», хоть с любым другим уголовником. Под стволами, заточками — но по-офицерски гордо и честно. А филер — он и есть филер, как ми меняй название…

Лагута, изловчившись, подтянулся, вернул свою голову на то место, где она должна быть — выше рук-ног, а тем более мягкого места. Некоторое время приходил в себя, пережидая отток крови, затем, осторожно перебирая петлями, стал подниматься наверх. Борис подхватил сначала камеру, потом помог перевалиться через выступ и самому Михаилу.

— «Ушлый» — ерунда, связь, несомненно, интереснее, — но было первое, что сказал Лагута, присев на корточки и массируя затекшие ноги. Борис, только улавливающий жаргон наружки», на этот раз понял безошибочно: «связь» — это побои человек, соприкасающийся с объектом. — Наш подопечный перед ним на цырлах, так что, исходя из ситуации, я им на твоем месте просил руководство заняться именно связью. Она может быть результативней.

Борис не стал признаваться, что пока еще не знает, как делается и делается ли вообще переброс с одного задания на другое. Ехали наступать на мозоль, а придется расковыривать нарыв…

Не успел майор полностью освободиться от веревок, как грюкнула решетчатая дверь, ведущая на чердак. Но если Борис замер в ожидании, то майор среагировал прямо противоположно. Выхватив из висевшего на поясе чехла нож, ударом по стропе освободился от пут и одним прыжком очутился у выступа лифтовой шахты. Борис торопливо последовал за ним.

— Да кто здесь может быть? — послышался чей-то голос.

— Тебе шеф платит за свою безопасность? — вопросом на вопрос ответил другой. — Вот и шевелись.

Появление их на крыше означало одно: водитель «форда» подъехал к дому в сопровождении профессионалов. Они не проявились вместе с хозяином, не понадеялись на чужих телохранителей, а сами вычислили места, откуда их шефу могла исходить угроза, и занялись их перепроверкой.

Борис почувствовал на плече руку Лагуты: тот предлагал разделиться и занять оба угла выступа.

— Подозрительно, что все двери оказались открыты, — продолжал сомневаться старший.

— Бомжей море, — не хотел сдаваться второй. — На чердаках ночуют, у них тут как гостиница.

— Я на тот край, а ты обследуй здесь, — поставил точку более опытный охранник.

Майор, конечно, соображал быстрее. Опережая Бориса, он вновь показал на пальцах: если что, первым сматываюсь я, а ты берешь на себя прикрытие.

Это было что-то новое в офицерской биографии Бориса: напарник откровенно говорил о своем уходе первым. Ни на миг не засомневавшись, не предложив хотя бы ради приличия бросить очередность на пальцах. Откуда такое в налоговой полиции, куда вроде бы отбирали самых лучших?

Но дошло самостоятельно. Да-да, конечно, Лагуте полагается сматываться. Исчезать. Растворяться. Если «наружники» начнут по каждому поводу хвататься за грудки с объектом или его охраной, их можно будет посыпать двумя ведрами дуста и сдать в утиль как отработанный материал.

Борис кивнул на вопрошающий взгляд майора: «понимаю и соглашаюсь».

«Справишься?»

«Кто сомневается?»

«Удачи».

«А мы ее от себя не отпускали».

«Но лучше все без шума. Нам шум не нужен».

Лучше-то лучше, да где же таких заботливых найдешь, которые не беспокоят других. «Ленивый» пошел в их сторону как раз со стороны Соломатина, и по мере его приближения Лагута, а за ним и Борис стали ускользать за угол.

И все равно не успели. Двухподъездная высотка не требует много времени, чтобы осмотреть ее плешивую макушку. Пока «ленивый» плелся нога за ногу, «сомневающийся» обежал ной участок в момент. И, конечно же, наткнулся на остатки снаряжения Лагуты. Майор как раз проскальзывал в дверцу, открывающую вход в гостиницу бомжей, когда охранник издал легкий крик. Второй на этот раз удивительно быстро метнулся на зов, скорее просто боясь остаться в одиночестве. Чтобы не встретиться с ним, майору пришлось рыбкой, сшибая коленями и локтями железные ступени, улететь вниз. Борис отпрянул обратно за шахту.

Стропа! Охранник увидел обрывок стропы над окном Квартиры, в которую вошел хозяин! И бросился к люку.

Соломатин, не уверенный, что майор успел уйти, рванулся Навстречу охраннику: хотел встретиться с противником в открытом бою.

В жизни ему, как ни странно, драться приходилось очень Мало, кулаками намахался в Рязанском десантном училище на Всевозможных показных занятиях. Приезд любой комиссии, высокого гостя или телевизионщиков — а в Рязань, имеющую четыре военных училища, их тропа не зарастала никогда, — так обязательно их спорт-роту на плац или стадион. И пошла показуха! Подурачить народ, который ойкал при ударах и удушениях — святое дело десантника. А на самом деле все приемы оттачивались настолько, что не причиняли вреда. Бывало, конечно, входили в раж, забывались, шпыняя друг друга штык-ножами или ломая ключицы. Но то раж…

И все же тренировки пестовали готовность десантника идти на удар. Еще в курсантских городских разборках было замечено: голубые береты пусть и с отчаяния, безысходности, но — дерутся, а не закрывают голову руками.

Поэтому и сейчас он не просто предстал перед опешившими охранниками. Он влетел в них, и первый удар наобум, куда-то в шею, предназначался тому, который был главным.

Кажется, достал его: кулак вошел во что-то мягкое, податливое. И, не глядя больше на осевшего врага, ногой, тычком ударил в живот второго.

Однако «ленивый» оказался достаточно прытким. Борис не почувствовал ногой той упругости, какая бывает при ударе по телу. Скорее, получилось что-то из показушной серии, когда на вид удар грозен и беспощаден, а на самом деле противник на секунду раньше изгибается, гася удар.

Для следующего замаха уже потребовалось время, и его лучше использовал охранник. Он сумел отскочить и дать разрыв в расстоянии, Теперь Борису потребовалась целая вечность, Чтобы оглянуться на первого, уже встающего с колен, оценить, насколько он боеспособен, и вновь нацелиться на рывок к «ленивому».

— Стоять! — вдруг хрипло, но повелительно потребовал сзади «сомневающийся».

Так мог требовать человек, имеющий на это право. А право могло принадлежать лишь тому, кто владел оружием.

Не оборачиваясь, но уже всем своим видом, обмякшим телом давая понять, что повинуется, Борис замер. Единственное, что сделал якобы еще по инерции — это повернулся левым боком. Темнота темнотой, но на фоне неба с поминутно подглядывающей в рвань облаков любопытной луной их силуэты видны достаточно отчетливо. Оставалось сказать «Спасибо» Моржаретову, который велел взять оружие. Пистолет на ремне Справа, нужно только подтянуть руку. Охранникам, скорее всего, пальба не нужна, они постараются избежать ее, чтобы не привлекать внимания к шефу. Уж что-что, а белый «форд» в такой ситуации притянет обывателей сразу.

Кажется, он рассчитал верно. «Ленивый», мстя за свой испуг, подбежал сзади, схватил Бориса за волосы, намереваясь подвести его со вздернутой головой к старшему.

— Спасибо, — сквозь боль прошептал Борис, выворачиваясь и утыкая пистолет ему в живот.

«Ленивый» вначале ничего не сообразил, затем глаза его стали расширяться, пальцы, державшие волосы, разжались. Кажется, он готов был даже погладить Бориса по голове за причиненные неудобства. Но теперь уже Соломатин, не отступая ни на шаг, заставляя пятиться противника, под его прикрытием пошел на «сомневающегося».

— Я думаю, мы не карлсоны, и нам нечего устраивать фейерверки на крыше, — предложил он полюбовный выход.

— У нас своя работа… — начал осторожно старший.

— А у нас своя, — перебил, подтверждая правильное направление разговора, Борис. — К тому же мы наверняка где-то рядом служили, пока твой шеф хапал деньги, с которых и отстегивает ныне.

— Ты что, тоже из охранной фирмы?

— Вы приехали к нашему шефу, он платит нам за то, чтобы мы обеспечивали его безопасность, — охотно принял эту версию Соломатин. Частный охранник из конкурирующей фирмы — это лучше, чем налоговый полицейский.

— Тогда что мы, в самом деле, хватаемся за оружие.

— Вот и ладненько, — Соломатин дошел до люка, остановил свою жертву. — Значит, первым выхожу я, затем — вы.

— На чердаке темно, осторожнее.

Сама благодетель, а не громила с пистолетом.

— Спасибо. Я знаю.

С последними словами юркнул в дверь, захлопнув ее за собой. На чердаке, пригибаясь и оберегая голову, бросился к очередной двери, открывающей ход непосредственно на лестницу. За ней оказалась третья, та самая решетчатая, которая грюкнула и предупредила их несколько минут назад. Борису загремела вдогонку тоже, но он уже мчался по лестнице вниз. На одной из площадок спугнул обнимавшуюся парочку, хотел вбежать в коридор и вызвать лифт, но раздумал, надеясь только на свои ноги.

На парочку налетели и выбежавшие следом за Борисом охранники. Но, в отличие от него, перед этим препятствием замерли, сверху наблюдая за свидетелями, которых они оставят зa спиной: кто обжегся раз, дует и на холодное. Влюбленные, не замечая их, принялись целоваться взасос, а когда рука парня полезла в брюки к девушке, охранники побежали дальше. Дружески подмигнуть и дать совет они при всем желании не могли: им нужно было хотя бы отследить, в каком направлении или на какой машине скрылся убежавший.

Но было поздно, поезд ушел. Только около полураскуроченного спортгородка пьяницы решали экологические проблемы:

— Слушай, давай ты приедешь ко мне на дачу. Весной. На ландыши.

— Ландыши нельзя рвать. Это мой друг говорит.

— А мы будем ползать и нюхать.

Около соседнего дома Бориса перехватил Лагута, толкнул в подъехавшую машину. Ни о чем не спросил, словно ожидал именно такого исхода, и Борис ничего тоже не стал рассказывать. На крыше хорошо прозвучало: каждый делает свое дело. А после его выполнения — по разным концам и краям. Лично он, наверное, не сможет после случившегося иметь с негласниками других дел, кроме служебных. Он все понимал: да, разумеется конспирация, тем не менее оставлять товарища одного…

— Твое решение? — промолвил, наконец, Лагута. Его интересовала только работа.

Борис вспомнил его настоятельные советы взять на контроль проявившуюся связь и дал команду:

— Ведите связь.

— Тогда к утру оформи задание на нее.

— Будет.

Лагута, кажется, только сейчас почувствовал состояние оперативника, пристально глянул через плечо с переднего сиденья. Но не стал касаться происшедшего, занимаясь исключительно настоящим. Вышел в эфир:

— Всем — по местам. Берем связь.

Первым появился около машины парень в спортивном костюме. Он зябко передергивал плечами, а в машине некоторое время, сжавшись в комок, согревался. Затем доложил:

— Назревала грандиозная пьянка. Предотвратить не смог. Пришлось возглавить. Потому еще и не превратился в ледяного человека.

— Привязался удачно, молодец, — отметил Лагута.

— Талант не пропьешь, — согласился и Моряшин.

Спустя какое-то время из темноты проявилась парочка, и при взгляде на них перед Борисом словно промелькнул кадр: он несется по лестнице, а в углу парень тискает девушку.

Это были они?

Он посмотрел на Лагуту, но тот никак не отреагировал, хотя и понял, подтверждение чему он хотел бы получить. Каждый делает свое дело…

— Посадка, — вдруг прозвучал доклад Белого, который оставался где-то на видимой связи с подъездом.

— По местам, — скомандовал Лагута. — Катя и Соломатин — остаетесь.

Для чего, почему — на разъяснения времени не осталось. Женя Некрылов нырнул к Моряшину, и «девятка» плавно взяла с места. По тротуару, через газончик вырулив на трассу, притормозила, чтобы там, в общем потоке, пристроиться за «фордом».

— Ну и смена, — вздохнула позади Бориса девушка. — Вы всегда даете такие задания?

Шляпка с ее головы куда-то исчезла, скорее всего, осталась к машине, а без нее Катя в темноте казалась совсем юной.

— Что так смотрите?

— Скажите, это… вы были на лестничной площадке?

Кате напоминание почему-то было неприятно, и, ничего не ответив, она медленно пошла по тротуару. И только когда Борис несмело догнал ее, ответила:

— Майор приказал прикрывать вас.

Все-таки прикрытие было! Было. И он, капитан Соломатин, дурак и профан, невежда, кретин, дает себе зарок отныне и навсегда: не судить о людях до тех пор, пока не будут расставлены все точки над «i». В налоговой полиции, а тем более в «наружке» совсем иные правила игры, чем у них в армии. И к этому необходимо привыкать. Не только привыкать, но и самому учиться.

— Спасибо, — чуть запоздало поблагодарил Борис.

— Не за что.

Капитан больше благодарил ее за сообщение о Лагуте. Иной раз легче перенести разочарование в женщине, чем в поступках мужчины. Хотя и Кате тоже спасибо…

Словно оправдываясь за невнимание к девушке, Борис припомнил и предыдущее:

— Вы сегодня еще и моего Зеркальцева вытягивали за уши.

— Дело привычное.

Понимая, что ему все равно не уловить всех оттенков и тонкостей наружного наблюдения, Борис поинтересовался:

— Мы здесь закрываемся?

— Вообще-то желательно немного посмотреть, как станет нести себя объект после отъезда «форда». Но я уже вся такая расшифрованная, что лучше пойти в гостиницу. Или в кино. Вы давно были в кино? Или в кафе?

— Когда-то в той, додемократической жизни.

— Давайте сходим в кафе! Я даже в той жизни просто так, без задания, не ходила туда. Заодно покажусь в этом вечернем туалете, — приглаживая костюм, она провела ладонями по своей фигуре. Не сдержалась, лукаво посмотрела из-под челки на Бориса: я ведь ничего, да?

Как мало нужно женщине! Глянуть на нее восхищенно — и она уже на небесах. Правда, мужчине требуется еще меньше — увидеть интересную женщину и восхититься…

— Только дойдем до гостиницы, я своих посмотрю, — соглашаясь на совместный вечер, попросил Соломатин. Катя должна была понять его положение, но он все же пояснил: — Я первый раз с ними на выезде, да и доля командира — думать сначала о подчиненных, а уж потом о себе…

Катя, конечно, не так красива, как Людмилами не заставляет трепетать его сердце, как Надя, жена Ивана Черевача, первая любовь его, но девушка она смелая, если не отчаянная. Не побоялась взять на себя инициативу с Зеркальцевым и пошла на прикрытие в подъезд. Катя заслужила вечер в кафе. Точнее, он будет польщен, если она поужинает с ним.

Ракитина восприняла его заботу о подопечных не как блажь, а как естественную обязанность военного человека. Она сама взяла его под руку и направилась к гостинице. Ей вспомнился Некрылов с его ехидством насчет того, кому сегодня будет разрешено дотрагиваться до ее колен — Моряшину или Лагуте. Не угадал Женя. Конечно, про оперативника говорить нечего, но вечер оказался за ним. Что-то встрепенулось в душе, когда на лестничной площадке Некрылов приник к ней, но… Все равно это делалось ради капитана-оперативника, сейчас смущенно идущего рядом.

На крыльце гостиницы их встретил Черевач. Узнав Бориса, уставился на Катю. Соломатину даже показалось, что в этом взгляде сквозило не любопытство, а, скорее, ревность: он оценивал, на кого променяли его жену.

— Иван Черевач, мой друг со времен суворовского училища. Ныне наша физзащита, — представил его Борис. — А это Катя.

Кто такая, откуда взялась — про то, насколько успел уловить Соломатин, в «наружке» не распространяются. И девушка, похоже, оценила его немногословность, легко пожав локоть.

— Здесь все нормально?

— Мои остались спать в военкомате, твои тут.

— Тогда порядок, — успокоился Соломатин.

И вдруг понял, что не знает, как поступить дальше: распрощаться с Иваном или пригласить с собой в кафе? И то, и другое несет в себе неловкость — если не перед ним, так перед Катей. Лучше, если бы Иван сам извинился и исчез в гостинице. Но он продолжал медлить.

Инициативу в свои маленькие руки взяла Катя.

— Все? — посмотрела она на Бориса. Помахала Ивану: — Мы почти на задании. Но вернемся. Едва отошли, поинтересовалась:

— Чего он так смотрел на меня, будто я не взяла с негр налог на прибыль?

— Его жена — моя первая любовь. Или теперь уже симпатия. Или, скорее всего, просто память о детстве, — не зная почему, признался Борис.

— И эта тайна всем троим известна?

— Само собой.

— Она не мешает вам дружить? — Соломатин лишь вздохнул. Первое время после прихода Черевача в налоговую полицию они виделись довольно часто, но потом стали не то что тяготиться друг другом, а испытывать определенные неудобства. Тут еще однажды в столовой столкнулись с Людмилой. Когда Черевач оформлялся в Департамент, она была в отпуске. Людмила ошалело взглянула на них.

— Иван Черевач, капитан налоговой полиции, — представился Иван.

Люда столь недоверчиво посмотрела, но не на него, а на Бориса, что тот улыбнулся: да, это так.

— Мы на диете или будем кушать? — вывела ее из оцепенения раздатчица.

Люда села за другой столик. Но несколько раз оглянулась словно не веря своим глазам.

Ни Борис, ни Иван не завели о ней разговор, выводя ее как бы за рамки своих отношений. Что ж, мужчины нередко предают женщин ради своих интересов.

Но, к сожалению, существовала еще и Надя, и хотя они старательно не касались и ее, легче и спокойнее оказалось ограничить свои встречи. На счастье, «физики» переехали в новое здание, осели там и почти исчезли из поля зрения Бориса.

Так что чем реже встречался теперь Борис с Иваном, тем, на удивление, более искренними становились их рукопожатия. И если отвечать на вопрос Кати — то нет, тайная явь не мешала их дружбе. Другое дело, что и дружба становилась все призрачнее, уступая место деловым, служебным отношениям, не лишенным в то же время юношеской романтичности.

Соломатин как-то набрался смелости и заикнулся Моржаретову насчет Людмилы — ее связь с криминальной структурой просчитывалась даже дилетантом. Но начопер резко оборвал — не твое, не лезь.

Не лезть так не лезть, это еще лучше. Он и спрашивал, чтобы не носить тяжкий груз на душе. Если бы еще не встречаться с ней. А то каждый раз, увидев ее, статную и царственную, начинал чувствовать сердце. Его-то не остановишь, ему не прикажешь.

Так что прогулка в кафе с Ракитиной — это и своеобразная самозащита. Пора разрывать паутину, которую он набросил на себя. Тридцать лет — та высота, с которой можно осмотреть горизонты не только впереди, но и оглянуться на проделанный путь.

Отбросив свои думы, Борис положил ладонь на затерявшуюся у него под локтем ручку Кати. Та подняла голову: что? Ничего. Вся высшая философия и смысл жизни — это, в конечном счете, женская рука в твоей ладони.

— Вы всегда такой… разный, часто меняющийся?

— Кажется, нет. Ваше присутствие навеяло и развеяло какие-то мысли. И слава богу.

— Рядом с женщиной нужно думать только о ней, — полушутя, полуназидательно дала мудрый совет Катя.

— Вот я и пришел к такому состоянию.

— Тогда говорите комплименты.

— Ой, тут сложнее, у меня, честно говоря, с этим напряженка.

— Ничего не желаю знать.

— Но только вы сразу не списывайте меня со счетов. Я готов учиться.

— А вот такой вы мне больше нравитесь. Ну что, как поет наш Аркадий Белый: «Мы поедем, мы помчимся за налогом утром ранним…» — она указала свободной рукой на открывшееся из-за угла кафе.

Как увивались, как ластились здесь официанты, предупреждая любое желание! Мелькали тарелки, салфетки, огоньки услужливо вспыхивающих зажигалок. Полупоклоны и не исчезающие с лиц улыбки. Палец еще не успевал согнуться — «ко мне», а пред гостями вырастали добры молодцы в идеально подогнанных фраках. Свечи на столах, божественная музыка неизвестно откуда, черно-белый интерьер, подчеркивающий изящную строгость зала. Словом, все — ради дорогих посетителей.

К сожалению, Борис и Катя себя таковыми не почувствовали. Единственная услуга, оказанная им мимоходом, — то, что их усадили за проходной столик, с которого затем долго не убирали грязную посуду. За всем же великолепием и вышколенностью они могли довольно продолжительное время наблюдать лишь со стороны.

— Нас здесь явно не ждали, — не выдержала первой Ракитина. — Нас откровенно суют рылом в корыто, а мы, как всегда, молчим и лишь вытираемся.

Приметив спешащего к другим столикам официанта, резко выставила перед ним ногу. Тот недоуменно замер, и Катя взяла у него с подноса бутылку вина. Чувствуя, что они влезают в конфликт, Борис тем не менее следом снял оттуда и салаты.

— Мы еще заказывали лангет, — освобождая дорогу, напомнила Катя.

Официант, не зная, как среагировать на подобную наглость, оглянулся. В тот же миг около столика появились два «качка», стали за спинами непрошеных и чересчур ретивых гостей.

— Я сказала про лангет, — давая понять официанту, что он отпущен, спокойно произнесла Ракитина. Да еще взбила пальчиком челку.

Что говорить про обслугу — все кафе смотрело в их сторону. Лишь два милиционера, до этого скучавшие у крайнего столика, демонстративно вышли на улицу.

На очень крутых ни Борис, ни тем более Катя не смахивали. Те не являются своим ходом, без кавалькады автомобилей. Единственный вывод: ребята свалились с Луны и понятия не имеют, какие ныне порядки в России, кто правит бал и заказывает музыку. Из социализма парочка, когда можно было потребовать к себе внимания. Ох, зря, на свою голову они оттуда притопали…

— Вы, кажется, ошиблись адресом, зайдя сюда, — тем не менее почти дружелюбно начал тот, который стоял за Катей. Джентльмен!

Зато второй, хоть и с ехидной улыбкой, но выразился более конкретно:

— Попрошу вас вышвырнуться вон. И мухой. Иначе я вам помогу.

Борис ждал реакции Кати. Подняться первым или начать уговаривать ее последовать совету «качка» — это упасть не только в ее, но и в своих глазах. Значит, быть драке. И все из-зa того, что захотела она оправдать оперативный гардеробчик…

Сама Катя невозмутимо устраивала на коленях салфетку. И Борис, как и положено кавалеру, принял удар на себя:

— А у вас что, еще и мухи летают? Травить надо.

На круглом боку бутылки, словно в зеркале, увидел опускающуюся сверху руку. Впрочем, нужды смотреть на добытый Катей трофей не было: охрана действовала до примитивного однообразно, словно ей вместе с формой выдавалась и одна извилина на двоих. Точно такая же рука потянулась и к Ракитой, чтобы взять за шиворот и ее. В кафе наступила тишина. Лишь свечи потрескивали. Как говорят христиане, где трещат свечи, там много бесов…

— Стоп! — неожиданно хлопнула по столу ладонью Катя. От резкой команды «качки» замерли. — Вы, мразь паршивая, — глядя в стол, но совершенно ясно, к кому обращаясь, отчетливо и спокойно проговорила девушка. — Если хоть пальцем дотронетесь до нас, то с завтрашнего дня жалеть будете всю оставшуюся жизнь. И не гарантирую, что ее останется у вас много. Где хозяин кафе?

Действует и отрезвляет только спокойный и уверенный голос, и этим искусством Катерина овладела, видимо, сполна. Нa лицах сидящих прочиталась новая мысль: нет, такие свалились не с Луны. Кто остался в той темноте, откуда они пришли. Одиночки такими уверенными быть не могут. Так что нужно соображать.

Катя, завоевывая секунды, выстучала из пачки сигарету, ядом лежала зажигалка, но она примерилась к свече за соседним столиком. Якобы только ради этого встала, прошла туда.

— С вашего позволения, — попросила она. Прикурив, оглянулась на замерших в нерешительности охранников. Груда мышц, стриженые головы, в глазах только отблеск свечей. Насчет одной извилины на двоих, она, кажется, поторопилась. Про таких говорят, что голова им нужна, чтобы в нее есть.

В то же время если в такую машину заложена определенная информация, она в себе все шестеренки переломает, и хотя с опозданием, но опустит-таки занесенную руку.

Катя, благодаря сигарете отдалившаяся от противника, более зорко следила за тем, что творилось за спиной у Бориса. Сам Соломатин, прекрасно понимая, что любое его, после Ракитиной, движение приведет охрану в бешенство, сидел скромно и разглядывал бутылку. И все же удар пропустил. Наверное, потому, что это и не удар был вовсе — «качок» дернул из-под него стул.

Падая, капитан услышал облегченный смех зала, дождавшегося развязки и зрелища.

— Зря, — то ли сказал, то ли подумал Борис. Ноги его сегодня уже были в работе, и, помня промах на крыше, теперь уже не тычком, а широким замахом, словно собирался косить траву, подбил своего врага капитан. «Качок» зашатался, теряя равновесие, пошел задом, зацепился за стул и с грохотом упал на пол.

Бросившегося на помощь второго охранника достала в высоком прыжке Катя. Она не встречала его в лоб: легко выпрыгнув, ударила ногами в бок, по касательной. Огромная масса, уже нацеленная на удар по Борису, лишь чуть изменила направление и, не встречая преграды, пролетела мимо подхватившегося капитана.

Преградой оказался столик с гостями. Приняв на свои салаты, рюмки, свечи тушу охранника, он подломился, распростав ножки, как маленький теленочек. Грохот и треск заглушил визг отпрянувших от него, словно брызги, девиц.

Зато Катя… Что же это, оказывается, за прелесть — дерущаяся в кафе девушка. Умеющая это делать. Да еще в элегантном черном костюме. Не вцепляющаяся в волосы и глаза сопернице, а укладывающая на стол мужика. Да подбивающая после этого пальчиком челку. Нет, прелесть, прелесть! Таких женщин хочется носить на руках, оберегая от малейшего дуновения ветерка…

Да куда это понять тем, кто способен вызывать лишь бурю, тайфун, цунами. Опрокидывая, отшвыривая попадающиеся на пути стулья, уже одним этим вселенским грохотом вводя себя в неистовство, ломанулись охранники в новую атаку.

Почему-то не было подмоги. Наверное, подобного здесь еще не случалось, и увеличение штата охраны считалось просто излишним. Не появлялся хозяин, чтобы руководить действиями своих дебилов или же прекратить драку ради сохранения посуды и мебели.

И вновь вспорхнула Катя. Черными ножницами мелькнули ее ножки, доставая одним концом подбородок охранника.

Как хорошо, когда ножки элегантны! Плохо, что на них; туфли с каблуками.

Отбросил последнюю скромность и Борис. Залепил по морде нетронутой тарелкой с нарезанными помидорами второму «качку». Из строя не вывел, боли не причинил, а вот неудобств… Редко кому бывает безразлично, как он выглядит в глазах окружающих. Вот и охранник принялся судорожно стирать и размазывать по лицу майонез и томатный сок.

Не ожидая, когда на них нападут вновь, послал Борис своему противнику, похожему больше на краснощекую Маню, «привет от майора Красикова».

О-о, как заботились в суворовском училище о здоровье воспитанников! Преподаватель физо майор Красиков, выводя суворовцев на тренировки по рукопашному бою, умолял:

— Не бейте противника кулаком. Ведь у ваших пальчиков еще такие нежные косточки, их можно повредить. Смотрите, «то надо и как надо делать.

Он чуть приседал, и удар в противника шел тычком, тыльной стороной ладони.

— При этом вы бьете чуть снизу, чтобы зацепить и задрать вверх губы. А заодно и вбить вглубь, в переносицу, нос. Удар ничуть не слабее, зато кулачки ваши целехоньки…

Нет, не только бальным танцам учили в СВУ: «Товарищи суворовцы, взяли по табурету. Начинаем первое па». Не только физическим формулам и химическим реакциям: «Кто же это такой умный оказался и растворил ручку в физкабинете серной кислотой?» Учили готовности и умению вести бой и убивать, вступать в схватки и проламываться к победе. Эх, золотое время, жизнь без взрослой печали…

И как же вовремя вспомнился майор Красиков. Получивши его «привет» охранник зарычал, но в этом рыке была уже ярость, а боль. Катя, оказавшаяся превосходным знатоком восточных единоборств, сама не нападала, ждала реакции. Охранник не заставлял себя упрашивать, и только после этого мелькали ее то ноги, то руки. Выросла без майора Красикова, поди ж ты, тоже ничего оказалась.

Только после того, как подопечный Бориса из краснощеки Мани превратился в Кровавую Мэри, а Ракитина заставив очередной раз крутиться, сшибая столы, своего «качка», вспыхнул свет и появился хозяин. Вмиг все замерли, глядя на полного мужчину в изумрудном клубном пиджаке, делавшем его похожим на дорогую лягушку.

Пока он оценивал учиненный погром, Катя, стараясь успокоить дыхание, подошла к своему сохраненному столику — островку средь разрушенного былого благополучия.

— Что-то мне расхотелось этого лангета, — глядя на Соломатина, сказала она.

Тот, в упор не замечая подползшей лягушки, согласно кивнул:

— Деньги приятно оставлять в приличном кафе, а не в забегаловке.

Это был уже вызов всем присутствующим, облюбовавшим у точку и ставшим ее завсегдатаями. Но никто не возразил, возмутился: когда женские ножки служат для сокрушительных ударов в челюсть, а салаты идут не на закуску, а прямым «значением в лицо, лучше не встревать.

Взяв Катю под руку, бережно, как истинно хрупкое создание, Борис повел ее к выходу. На крыльце раскланялся с курившими милиционерами, а когда те попытались теперь уже официально, как стражи порядка, потребовать документы, показал им красную книжицу налогового полицейского. Те наверняка не успели ни прочесть, ни понять, кто все-таки перевернул вверх дном кафе, но спокойствие и уверенность незнакомцев в сочетании с красной книжицей благоразумно удержали их от дальнейших действий: значит, имеют право.

— Господи, какие мы все же дураки, — отойдя несколько метров, обвисла на руке капитана Ракитина.

Силы оставили ее, и то, что она столь мужественно держалась все это время, то, что она, по сути, и спровоцировала драку, казалось невероятным.

— Ладно, зато все соответствовало первоначальной легенде: за лук и чеснок не брались, костюм — не от Кардена, конечно, — Катя осмотрела себя, — но все же ничего. А что вместо французского прононса пришлось вспоминать восточное кэмпо — тоже не впервой, — подвела она итог неизвестного Борису расклада.

— А где овладевали восточной борьбой?

— Понравилось? — с гордостью и тайным удовлетворением спросила Катя.

—.Красиво.

— «Хочешь остаться живой — учись и этому», — так сказал однажды мой первый начальник, когда привел в секцию рукопашного боя. Послушалась. Не жалею. Хотя мальчики, в принципе, не виноваты, что из них сделали недоученных и недоразвитых вышибал, — вспомнила и пожалела она тех, кто хотел их самих вышвырнуть, как блохастых котят, на улицу.

— Перебьются. Они за это деньги получают. И, скорее всего, побольше нашего, — успокоил девушку капитан.

Хотя, конечно, можно было обойтись и без погрома. Но кто поймет женщину? Чего хочет женщина, того хочет бог.

— Ты сейчас в гостиницу?

— Да. А ты?

От «выканья» отошли не запнувшись и не заметив этого. Лишь на вопрос о ночлеге Катя пожала плечами:

— За меня не беспокойся. Впервой, что ли, оставаться одной посреди тундры.

Сказано больше, чем просто о работе и неизбежных ее коллизиях. Что-то душевное и одинокое прорвалось в словах Ракитиной. И именно эта грустная нотка насторожила Бориса, заставила прекратить расспросы: самая опасная женщина не та, которая бьет ногой в лицо, а у которой в глазах печаль. И если поддашься сочувствию, то взвалишь на себя такую ответственность, что тысячу раз проклянешь себя. Женщина — она и в самом деле слабее, ей обязательно нужно прислонить голову к чьему-то плечу. Вроде на минуту, ни на что серьезно не претендуя. Но только почему-то запах именно этого мужчины становится для нее наркотиком и без него делается еще тяжелее и невыносимее. Прислоняться хочется все чаще и чаще, и любое противление этому начинает восприниматься как кровная обида. Сильнее той, из-за которой когда-то было доставлено для успокоения плечо. И ничьей ни в чем вины…

С Борисом уже случалось подобное, когда нежность превращалась в обязанность и связывала его путами. Заведенный на два-три оборота быстрее, чем встречаемые на его пути женщины, он физически ощущал, как уходит время, он не успевал участвовать в каких-то событиях, перепрыгивать через новые барьеры. Он задыхался не от того, что слишком быстро бежал по жизни, а от топтания на месте.

К сожалению, женщинам казалось, что он убегает от них. Не убегал. Просто в таком ритме жил. И кто понимал его, к тем он возвращался. Кто капризничал — с теми рвал и уходил.

Впервые за вечер он ощутил начало чего-то подобного. И Катя почувствовала, как прекратился прилив тепла от понравившегося ей капитана. Безошибочно угадала причину, покивала головой грустно и разочарованно. Вырвала руку и махнула проносящейся мимо машине.

— Ты куда? — попытался оттащить ее от края тротуара Борис.

— Домой. Не в тундре же ночевать.

— Да сейчас все в гостинице уладим.

— Я люблю просыпаться в своей постели, когда расстояние позволяет добраться до нее.

— Но как ты в такое время!.. Нет, я тебя одну не отпущу.

— Отпустишь. У тебя своих подчиненных полно, а отвечать за кого-то дополнительно… — косвенно, но дала понять, что же на самом деле послужило причиной ее решения.

— Ты — не дополнительно. Ты — это ты! — вдруг неожиданно даже для себя проговорил Соломатин.

Катя повернула к нему голову. Верить или нет? Захотелось поверить…

Притормозила рядом и машина.

— Куда, уважаемые?

— В Москву, — попросил Борис.

— Солнцево, — дала более точные координаты Ракитина.

— Пожалуйста. Через Переделкино — и в один момент будете дома, — мгновенно сориентировался и подсчитал для себя выгоду «левак».

Катя осторожно, боясь оказаться в неудобном положении, если вдруг Борис все-таки скажет «до свидания» и захлопнет дверцу, подвинулась в глубь сиденья. Однако оперативник решительно нырнул следом, и она привычно, как сотни раз при машинном варианте наблюдения, требовавшем молниеносных посадок, освободила место.

— К ларькам подъезжать будем? — поинтересовался водитель, сразу, правда, и объяснив: — Обычно всегда чего-то не хватает, потом ищем.

— Да, тормозни, — согласился с дальновидностью «левака» Борис.

Катя хотела возразить, мол, ничего не нужно, но вновь поосторожничала: а вдруг Борис хочет купить что-то для себя, а тут она вылезет… Он ведь тоже хорош — сел рядом и ничего не говорит.

В такой чуткой настороженности и молчании пересекли переделкинский лесок, миновали дачи писателей и оказались в другой части Подмосковья. У железнодорожного переезда, закрытого перед электричкой, Борис выскочил к киоскам, позаглядывал в окошки, стал нагружать пакет. Электричка запаздывала, и он успел еще пробежаться вдоль фруктовых рядов. Сумку принес, удерживая на груди: ручки не выдержали веса, расползлись.

Открылся и переезд.

— Отлично, теперь без остановок, — обрадовался водитель. — Ваша улица? — безошибочно угадав в Кате хозяйку, обратился сразу к ней.

— Авиаторов. Борис усмехнулся.

— Чего? — тут же насторожилась Ракитина. Ей бы не в «наружке» работать, а «слухачом».

— Ассоциации. Авиаторы для десантников — это… Понимаешь, они все время нас сначала поднимали вверх, а затем открывали люки и выбрасывали.

— Но здесь-то вроде никто не собирается тебя выбрасывать, — пожала плечами девушка, ожидая, однако, ответной реакции.

— Хорошо. А то я уже давно не надевал парашют. Наверное, и навыки потерял.

Около указанного дома водитель остановился, удовлетворился полученной мздой, но благоразумно постоял еще некоторое время: видимо, не раз приходилось после разговоров у подъезда забирать пассажиров обратно.

Сегодня хитрость не прошла. Традиционный разговор у подъезда состоялся, но за дверью скрылись оба седока.

— А у тебя ничего, уютно, — оглядевшись в квартире, Соломатин отдал должное хозяйственности Кати.

— Да какое там уютно, — махнула та рукой. — Извини, я сразу чайник поставлю.

— Не-ет, честно. После общаги такое кажется истинным раем…

— Общага есть общага, — согласилась хозяйка. — Зато мне после посещения некоторых квартир моя кажется собачьей будкой… Э-э, что говорить. Плюнула на все и живу по принципу: жалей не о том, чего бог не дал, а радуйся тому, что он не отнял. Будет по-иному, станешь сквалыгой и гипертоником. Мой руки.

Всего несколько недель назад Борис точно так же входил в квартиру княгини Людмилы. И почти с таких же слов начиналось то посещение. У Люды он еще напросился помогать на кухне, резал лук. Плакал. Вот житуха: тогда плакал, сейчас — улица Авиаторов. Как здесь не гадать, везет ему на женщин или нет…

Не желая повтора даже в мелочах, отбросил ненужные воспоминания и, не заглянув в кухню, прошел в комнату. Однако Катя спросила из кухни:

— Ты не хочешь мне помочь? Хочет.

— Но только если не резать лук.

— Плакать не любишь?

— Нет.

— А я люблю, — неожиданно созналась Катя и, дождавшись Бориса, повторила: — Люблю. И часто, к сожалению, этим мокрым делом занимаюсь.

Уместно было пожалеть, хотя бы дотронуться до плеча девушки. Но из-за того, что жест вновь мог напомнить о другой женщине, он отсек свое желание. Протиснулся к раковине, куда были свалены купленные им фрукты.

— Набрось фартук, а я переоденусь. Как-никак, почти норма. А компенсации не дают.

Что будет дальше, как станут развиваться события, по крайней мере вчерне можно было уже обрисовать: ужин, беседа, приближение… Катерину с ее одинокостью понять не ложно, да и его желание — не тайна за семью печатями. Так почему бы тогда, в самом деле, двум одиноким людям не потянуться друг к другу?

Иной вопрос — чтобы потом не наступило разочарование, чтобы не стали они в тягость один другому. Не требовали чего-то сверхъестественного и не выдвигали претензий. Занудность в отношениях способна затмить самые светлые тона.

Немного выпили, хорошо поели — день на бутербродах еще никого не делал сытым. Наступала ночь, Катя перехватила один из взглядов, брошенных ее гостем на часы, и сама предложила:

— На ночь остаешься у меня. Но спать будешь почти на полу, — она достала из шкафа свернутый матрац. Борис раскатал его у противоположной от дивана стены — иного места по длине не нашлось. — Если желаешь, иди в ванную, а я тем временем постелю.

«И зачем мне это нужно было?» — стоя под теплым душем, грустно размышлял Борис. Нет, он не был против того, чтобы оказаться рядом с такой приятной женщиной, как Катя. Он не аскет, ему претят моралисты, те, кто знают и указывают, кому и как жить.

Но в какие-то моменты, Катя права, лучше проснуться в своей постели. Это не усталость, не отторжение женщин. Скорее, та самая боязнь поступиться даже частью привычной свободы и независимости.

— Не одевайся, иди ложись, я на кухне, — постучала мимоходом в дверь хозяйка.

Облачаться после душа в тесные одежды в самом деле не хотелось, но он все равно оделся. Зачем-то захотел продемонстрировать это Кате и вместо комнаты зашел на кухню.

Девушка курила. Полы халатика, в который она переоделась, разъехались, открывая колени, и Борис невольно задержал взгляд. Да, он не аскет и не моралист, а нужно ли было ехать сюда, он поймет завтра. Все, кроме Кати, завтра!

— Покурить хочешь?

— Нет.

— А чай?

— Тоже нет.

— Музыку послушать? — хозяйка потянулась к приемничку, нашедшему себе скромное местечко на подоконнике среди цветочных горшков.

— Ничего не хочу.

— А меня?

Спросила в шутку, может быть, даже не раз ловила на нее мужчин, потому что удовлетворилась оторопью в глазах Бориса. И теперь уже серьезно порекомендовала, устало вдавив окурок в приспособленное под пепельницу кофейное блюдце:

— Пора ложиться.

Ложиться — это хорошо. А то ненароком заденешь не ту струну в настроении, и мелодия сорвется. А зачем? Пусть играет…

Как давно не касался Борис таких чистых, плотных, отглаженных — домашних — простыней. Он почувствовал их хрустящую холодность. В то же время чутко ловил все шорохи и звуки из кухни. Катя помыла блюдце, переставила чашки, вытерла стол. Зашла в ванную. Закрылась, словно постоялец мог набраться наглости и войти к ней, раздетой. Долго, бесконечно долго регулировала краны, подбирая температуру воды. Наконец стала под душ…

— Удобно? — первое, что спросила, войдя в комнату.

Борис в ответ лишь протянул руку. Катя секунду размышляла, потом все же подошла. Протянула в ответ свою. Капитан сделал вид, что или не заметил ее, или промахнулся. Коснулся ладонью колен. Катя, прикрыв глаза, в который раз вспомнила Некрылова с его вопросом, кому же будет сегодня разрешено касаться их. Оказалось, капитану, о существовании которого еще утром она и не подозревала.

— Спи, — отступая от его ложа, произнесла она. Рука Соломатина скользнула вниз, попыталась задержать исчезающую в темноте ногу, но девушка повторила:

— Спи-спи, завтра рано вставать.

— Встанем. Присядь ко мне.

— Нет, Боря. Тебе это не нужно.

— С чего ты взяла? — Борис сел сам.

— Я не хочу, чтобы ты утром о чем-то пожалел.

Катя сбросила халатик и быстро юркнула под свое одеяло, мелькнув незагорелой выпуклостью груди и трусиками. Борис невольно подался к этой белизне, но девушка остановила его:

— Если у нас сложатся добрые отношения, ты, может быть, когда-нибудь приедешь ко мне. Но приедешь сам и ко мне. А не из-за того, что негде переночевать, а тут вроде как бы и женщина под боком. Договорились?

Борис, совершенно не ожидавший такого поворота, промолчал. Ведь все шло к тому, что они будут вместе, уже самого себя убедил в искренности и неизбежности отношений, уже та фраза на кухне вызвала прилив крови, а в итоге — «ждите ответа».

Ответа ждала на самом деле Катя.

— Э-эй, о чем молчим?

— Да так.

— Все нормально, Боря. Вот увидишь. Ты мне понравился, я не скрываю, но… Спи.

— Уснешь тут.

— Уснешь. Когда мысли уходят — уснешь.

— Так мысли — они не зависят от нашего желания.

Катя не ответила. Это можно было расценить как угодно: она сомневается в правильности своих действий или наконец согласна соединить их постели и только стесняется сказать об этом, или, наоборот, молчанием прекращает ненужный разговор.

Какой из вариантов выбрать и при этом не ошибиться — такая задача для Бориса оказалась непосильной. Приподнявшись на локте, он долго смотрел в сторону дивана. Ракитина лежала без движений, он различал только ее руку, выпростанную из-под одеяла и свесившуюся к полу. Подойти, взять ее поцелуем…

— Спи, — в который раз за вечер проговорила Катя, но голос был уже отдаленный, из начинавшегося забытья.

— Поспать бы, — мечтательно потянулся Костя Моряшин, когда «форд» в очередной раз остановился у ларьков и выпало несколько мгновений отдыха.

Но под голову попали нарды, а не подушка, и вместо сна Косте пришлось чесать ушибленный затылок. Белый по связи передал:

— Посадка.

Юра Вентилятор бессердечно бросил свою «девочку» под колеса и бамперы мужчин — «москвичей» и «мерседесов». Хорошо, что те блюли правила дорожного движения и ни щипать, ни гладить бока игривой «ладушки» желания не проявили. Им-то что, они ни от кого не убегают и сами ни за кем не гонятся, идя в общем потоке как стадо железных баранов. Неинтересно вообще-то жить в потоке…

— «Американец» собирает все красные, — предупредил Аркадий, пока в одиночку ведущий «форд».

Кличку клиенту еще не прорабатывали, но если человек ездит на американской машине, почему бы ему и в самом деле не побыть какое-то время американцем?

— Дальтоник хренов, — выругался Вентилятор.

То, что «Американец» не будет реагировать на светофоры, открытием не явилось. И Юра с молчаливого согласия Лагуты добавил скорости, пытаясь обогнать объект и под контролировать его спереди. Кажется, вовремя, потому что на следующем перекрестке Аркадий запросил поддержки:

— Не вижу.

— Во второй строчке, — дал корректировку полосы движения Лагута, не отрывающийся от зеркала заднего вида. — Между вами прокладка из автобуса.

— Понял. Мне не выйти в сторону.

— Принимаем на себя.

Юра притормозил, пропуская правый поток. «Форд» вальяжно прорезал трассу рядом. Добавил газу и Юра, держась на полкорпуса сзади в соседнем ряду. В сгущающихся сумерках одна отрада была — приметность машины объекта. Так что нет худа без добра, пусть и дальше клиенты выбирают себе машины поэкстравагантнее.

Мчались в сторону Москвы — обиталища чиновников, кинозвезд, художников, бизнесменов. Кто жаждет жить широко и вертеть дела по-крупному, столицу не минует. Ее не обойти, не облететь, не перепрыгнуть.

И вместе с этим Москва — болотный лабиринт. Пирамида, уходящая вниз. Она дает власть и тут же отнимает совесть. Приближает к кумирам и сильным мира сего и походя окунает лицом в зловония. Едешь в Москву — будь готов и сам подличать, и ждать того же от других. На белом коне ныне в Москву не въезжают. В белокаменную-смердящую можно протопать только собственными ножками. В столице вначале нужно сделаться своим, узнать, где, за что и какие секиры рубят высовывающиеся головы, а только потом, лавируя или подставляя головы других, идти в нужном направлении. Это раньше в Москву приглашали работать. Нынче — делать деньги. Или помогать делать деньги.

За ними, конечно же, рвался в столицу и «форд».

— Ты смотри-ка, что делает, — не уставал комментировать Вентилятор. — По-моему, включать повороты он считает слишком зазорным.

— Это у них машины на дармовщину, а нам свои бить смысла нет, — призвал к осторожности Лагута.

По себе знал: когда начинаются гонки, разум отстраняется. Но если раньше в КГБ за каждую аварию расплачивался Комитет, то в Департаменте лишних денег не было. Да и не такая серьезная нынешняя связь, ради которой есть смысл бить технику. Оборвется — ну и оборвется, сделают запись, что объект ушел без «НН» в сторону Москвы. Хотя и соваться пока никто не собирается…

— Замени, — попросил майор Белого, когда они промчались в непосредственной близости от объекта. В самом деле, шли рядом слишком долго. Объект, когда проверяется, сначала берет общую картину вокруг, потом только начинает запоминать отдельные детали. По ним и определяет, кто толчется рядом. Из общего потока машин вроде они ничем не выделились, но береженую «наружку» и объект уважает. Лагута даже прилепил на стекло пуделька на присоске: кивает себе головой и кивает, будто занимался этим уже черт знает сколько времени. Пусть он и запоминается. А потом уберется, и на стекло наклеется рекламная полоска «Курите сигареты «Мальборо». Ох, много машин в Москве, и все разные…

Чем ближе подъезжали к городу, тем внимательнее становились к объекту и дороге. Одно отрадно, что скорость поубавилась, и «Американец» стал притормаживать у перекрестков, явно уважая более крутых, которые не только за кольцевой, но и в столице чихать хотели на все три светофорных цвета сразу. Москва. Середина девяностых. Кураж наглости и денег.

— А машина, видать, не его, — предположил Лагута, когда водитель «форда» мягко утопил свою белую стрелу в темной духоте кирпичного гаража, а сам пешком направился в сторону метро «Краснопресненская». Торопясь, Лагута отдал распоряжение; — Юра, за нами. — Поднес к самым губам перебинтованный изолентой микрофончик, подключился к Аркадию Белому: — Оставляй «девочку».

Вести объект в городском транспорте, а тем более в метро — потная спина гарантирована. На ходу цепляя переносные рации, выскочили из машин. Стационарный микрофон, не попав в паз, стукнулся об автомобильный пол, и Вентилятор, даже не чертыхнувшись, привычно полез за изолентой.

Лагута, отпустив «Американца» подальше, последовал за ним вдоль Краснопресненского стадиона, где под покровом темноты строители сносили каменную стену с надписями времен октябрьских событий вокруг Белого дома в 93-м году. Здесь не наблюдалось, конечно же, восторгов и любви ни к правительству, ни к президенту. Вместо камня тут же возносилась железная решетчатая ограда — и бельмо смыто, и эстетично. А что под покровом ночи — ничего. Главное, сделать дело, а после него пусть будут любые призывы и возмущения.

Белый мелькал на другой стороне улицы. Моряшин, перепрыгнув через забор, помчался на параллельную улицу — взять под контроль перекресток.

«Американец» шел быстро и беспокойства не проявлял. Оглянулся только при входе в метро, но «наружка» уже привязалась к обстановке: Моряшин рассыпал комплименты толстой и старой продавщице цветов, Белый стоял в очереди за жетонами, а Лагута с видом запоздалого и усталого чиновника спешил в общей толпе к эскалатору. Но турникеты все четверо прошли одновременно: чем больше народа, тем плотнее нужно приклеиваться к объекту.

С эскалатора «Американец» свернул направо, остановился посредине платформы. Белый и Костя приготовились штурмовать соседние двери, и Лагута смог безбоязненно передать наверх для Юры сообщение о направлении движения.

При строительстве каждой станции в определенных местах устанавливался невидимый мощный ретранслятор, находясь под которым можно пробить толщу земли и передать наверх необходимую информацию.

Все эти точки были известны «семерочникам» и использовались исключительно госбезопасностью. Но, перейдя в налоговую полицию, в экстренных случаях бывшие контрразведчики влезали в чужую епархию, оправдываясь срочностью и важностью мероприятия. По крайней мере, Юра теперь будет ехать в нужном направлении, через определенные станции. А с госбезопасностью разделим славу и деньги из бюджета.

Перед «Белорусской» «Американец» тронул стоявшего впереди мужчину:

— Вы сойдете?

— Да.

«Наружка» напряглась: на самом деле выходит или пошла проверка? Как делается? Задается невинный вопрос: «Вы сойдете?» — «Да». Ну и до свидания, я же не говорил, что буду выходить тоже. А можно и выйти, пропустить всех и зайти снова. И отметить тех, кто так не сделает. И проследить за ними.

Нет, вышел честно. Объект уверен в себе и даже не допускает мысли, что за ним могут идти следом.

А вот из метро прошел не на улицу, а в вокзал. Он хотя и не менее многолюдный, но это уже семечки: здесь в отходящий поезд неожиданно не запрыгнешь. А потолкаться среди народа даже полезно, можно услышать и узнать о себе очень много интересного. Например, что глаза нужно разувать… Вентилятора поймали в связь, и теперь он пробивается сквозь заторы к вокзалу.

На ходу купив сосиску в тесте, «Американец» направился к окошку приема телеграмм. И не успел написать первые строчки, как ему сзади, через плечо, подал Аркаша Белый бланк телеграммы и подобранный где-то железнодорожный билет:

— Извините, вы не подскажете, а вот здесь индекс обязательно писать?

Ох, как неудобно выворачивать голову, когда к тому же сосредоточен на своей телеграмме, а тебе еще пальцем указывают место, куда смотреть. Один этот палец и можно увидеть и запомнить.

— Нет, для телеграмм индексы свои, оператор напишет сама.

— Спасибо.

Хотя одним «спасибо» тут трудно отделаться, надо бежать за бутылкой. В памяти зафиксировано главное — адрес в Красноярске и первая фраза: «Буду завтра…»

— Завтра… — задумчиво повторил Лагута, когда на стульчик в зале ожидания рядом с ним примостился перешнуровать туфли Белый. — Значит, сегодня он еще куда-то пойдет. Продолжаем работу.

Аркадий встал и отправился дальше, восстанавливая треугольник, в котором обязан вращаться объект. Моряшин дремал на другом ряду, и Лагута подивился: рядом сидела девушка, а Кот спокойно прикрыл глаза? Невероятно! Может, в самом деле спит?

Нет. Когда майор дотронулся до своего манипулятора под башкой и затем выразительно посмотрел на Моряшина, тот озабоченно оглядел и себя. И даже со стороны стало видно, как он сконфузился: в том месте, где Костя нажимал через рубашку на тумблер, на ее светлом фоне остались грязные следы. Скорее всего, Кот Матроскин запачкал лапы, когда перелезал через забор на «Краснопресненской», а вытереть не успел. Тут хоть знай про беременную женщину, не знай, а для опытного объекта такой «наружник» в полной расшифровке. Учись, салага. Это тебе не тельняшку напоказ выставлять.

Но все равно пока дело шло неплохо, и майор, не выдавая своего суеверия, тихонько побарабанил пальцами по лавке.