Наследник

Глава 7

Петербург. Петергоф. Ораниенбаум. Южный Урал.

Май 1746 — февраль 1747 г.

Семь месяцев, целых семь месяцев и тонны терпения понадобилось, чтобы хоть как-то наладить работу Военной коллегии. Более ста тысяч рублей пришлось потратить только на то, чтобы обеспечить первоначальное функционирование военного ведомства. Трижды пришлось прибегать к содействию самой императрицы, так как я долго искал те деньги, которые шли на обеспечение войск. Нет, были договоренности с заводами и их частичная оплата, но проходили эти средства даже после моего назначения через Апраксина, который был заместителем. Пришлось временно примкнуть к партии Шуваловых, тем более, что Бестужев временно вышел из фавора и даже был заподозрен в сговоре с Лестоком, с которым у них была уже неприязнь, но ранее крепкая дружба. В итоге я подвинул генерала Апраксина, но потом опять дал ему немного воли, так как не хотелось плодить врагов. Да и признаться, как управленец, не так и плох был мой заместитель, быстро приспосабливался под выстраиваемую мной систему.

А еще, я, наконец, обзавелся секретарем и это абсолютно ранее неизвестный Савелий Померанцев — один из сотрудников газеты Санкт-Петербуржские ведомости. Якоб Штеллин, наконец, посоветовал толкового и исправительного, даже инициативного бумажного червя. Савелий Данилович сначала проявлял изрядную скромность, стеснение перед генералами и разными чиновниками, с коими приходилось мне иметь дело, но освоился, тем более, что был дворянином. Теперь, по крайней мере, все мои встречи регламентированы, составляется календарь, наладилась переписка, документооборот. Мне достаточно сказать, чтобы Савелий отписал на завод, либо в какой полк и он, понимая проблему, вполне грамотно составляет бумаги. Бернхольс так же при мне, но тут скорее помощь в решении личных вопросов, к примеру, вовремя послать цветы Екатерине, или подобрать правильный туалет, подарок, выезд.

В этом отношении он стал оспаривать свое место с Христиан Август фон Брокдорфом, что с приемлемым результатом заканчивал работу с голштинскими беженцами, поток которых сокращался. Но для этого дельца есть авантюра через годик, справится, так и в ближний круг войдет. Но, через годик.

Оказался я достаточно суровым по местным понятиям «пруссаком» — тут многое, что связано с порядком называлось «прусским». Ввел понятие «внутреннего приказа», который обязателен к исполнению. Уволил семь сотрудников, которые только числились таковыми, не появляясь на службе, а жалование получавшие.

Прибегнув к помощи Академии наук, привлек восемь молодых человек — математиков и уже два месяца обучал их вопросам, где и что проверять в полках и ведомствах, как именно могут красть деньги и на каких этапах. Я сам учился этому и учил своих фискалов. Думал даже вызвать Румянцева из Нижнего Новгорода, чтобы тот на пальцах объяснил проблемы обеспечения войск, но обошлись и Апраксиным, который с видом вселенской скорби, принялся рассказывать, каким образом интенданты работают. Вполне толковый товарищ, ему бы поменьше спеси, жажды денег и лени и был бы толк. Точно не полководец, но работать, если «волшебного пенделя» дать, умеет.

Когда я проникся работой интендантов, в том числе пообщавшись с командованием преображенцев, семеновцев, ингерманландцев, ввел обязательство использовать накладные, которые должны быть подотчетны и в полку и в интендантстве. Периодически эти документы, как и численность полков, чтобы «мертвых душ» не было, должны проверяться моими математиками. Да, это не исключает воровства, но это новый уровень коррупции — научно-интеллектуальный, когда нужно и хорошо считать и уметь со многими договариваться. Ранее же как — нужна солонина для солдата, да в полном объеме — занеси из полковой кассы рубликов пятьдесят интенданту, так тот и расстарается. Не занесешь, так выдаст протухшее мясо, что для таких случаев специально и наличествует, тухнет в теплых помещениях. Сейчас сколько в накладной, столько выдай. Да в бумаге прописывается и факт приемки товара, и его свежесть, степень засолки. Осуществляется проверка складов, чтобы там не было некачественной провизии, как и недостач и недоимок. Пока это Петербург, лишь в очень малой степени Москва, ибо людей мало, но начало положено.

Эта служба еще очень плохо работала, и ей нужен был сильный начальник, которого предстояло найти.

Еще не известны результаты таких, казалось бы, элементарных реформ, еще не все уяснили неукоснительность исполнения требований, но считаю, что пути частичного решения проблемы снабжения наметились. По крайней мере, были выявлены нарушения при закупке элементарной капусты, стоимость которой для полков превышала в четыре раза ту, которую получал сам поставщик. Хочу подождать первых выводов введения обязательных накладных, что печатались в изрядном количестве с гербом и моим вензелем в типографии. Уже после того, как будут показательно наказаны некоторые провинившиеся и остальные проникнутся, введу тендеры по закупкам и единую биржу, где поставщики публично станут предлагать товар и определять его стоимость.

Между тем, получилось добиться того, чтобы солдаты проводили учебные стрельбы раз в неделю, ранее и за полгода солдатская фузея ни разу не стреляла. Это обнаружило другую проблему — пороховых мельниц менее числом, чем предполагалось по бумагам, как и количество производимого пороха. Следовательно, начался дефицит пороха, как, впрочем, и свинца, который как ни собирай после стрельб, но все равно новый потребен. Пришлось обращаться за помощью к Ивану Борисовичу Твердишеву, который, кроме всего прочего, занимался и выделкой селитры. Была разработана программа по увеличению производства пороха.

Все пехотные полки получили предписание сформировать роту егерей с выделением лучших стрелков в нее и с наилучшей физической формой. Оснащение этой роты должно быть из казны и прежде всего штуцерами. Рота состояла из ста солдат, где двадцать два штуцерника и еще шестнадцати унтер-офицеров и офицеров, к ним приписывались еще три медика и плутонг саперов. Штуцеры производятся сейчас на трех заводах, и потребуется не менее трех лет, чтобы оснастить все полки таким видом оружия, с учетом покупки штуцеров и в Пруссии. Пока же егеря должны освоить переход от линии в рассыпной строй и обратно, повысить свои боевые качества, физические параметры. По итогам южноуральской кампании должен будет быть составлен Устав егерской службы и продолжена работа по принятию общевоинского Устава для пехотных, отдельно артиллерийских и конных частей.

Началась так же практика прохождения обучения в гвардейских полках. Некоторые офицеры, как и унтер-офицеры обучались с гвардией в течение месяца, после ехали в свой полк. Это позволило резко уменьшить количество правонарушений в Петербурге, так как гвардия была вынуждена, не «теряя лица», демонстрировать и доказывать пришлым офицерам, что именно они и имеют право считаться лучшими. А коли это так, то и меньше водки, да вина принимали на душу, тем уменьшали и количество правонарушений. В Преображенском полку, в меньшей степени Семеновском и в Ингерманландском, принимают новые тактики и осваивают новые пушки.

Начал я противодействие и флотскому руководству это с одной стороны, а с другой — вспомоществование оному. Были написаны и статьи в «Ведомости», как престижно и важно быть морским офицером. Было увеличено, пока за счет Военной коллегии, жалование морякам и морским офицерам. При том, что нахождение в море оценивалось по двойному тарифу. Крепостных в моряки пока брали, но я хотел переходить частично на контрактную службу. Дорого, очень дорого, но чтобы соперничать даже с датчанами в море требуется профессионализм.

Обратился я и к союзникам-англичанам, чтобы те поспособствовали притоку и моряков и морских офицеров. Я знал, что такое было и в другой истории, но чуть позже. Сейчас же еще не успели казнить или вынудить выехать из страны поклонников якобитов и стоит рассчитывать, что тот же адмирал Крейг, который был одним из командующих русским флотом при Чесмене, придет к нам раньше. Тем более, что количество флота уже увеличилось на два линейных корабля и три фрегата, два шлюпа а весной будут заложены еще два линейных, два фрегата и четыре галеры. Новые корабли должны будут получить новые орудия по принципу «демидовской пушки», что в иной истории завались «шуваловскими единорогами».

Но медленно все делается очень, слишком медленно. Даже Михаил Васильевич Ломоносов долго работал над металлообработкой с включением марганца и молибдена, при том, что пропорции ему были даны уже верные. Нет, понадобилась куча опытов, строительство экспериментальных печей, научный подход и смена руды из разных месторождений. А я уже хотел, чтобы в следующем году начались поставки в армию кирзовых сапог, для чего необходимо найти идеальный состав сосновой смолы, яичного желтка, резины. Последнюю еще выварить из корней одуванчика. Ну, нельзя же брать и делать самому и так внимания привлекаю к своей персоне. Да и не знаю, как там варили те одуванчики во время Великой Отечественной войны, тут как раз таки эксперименты нужны.

Аннушка радует. Растет здоровой девочкой, колики живота прошли без особых трудностей, уже режутся зубы. Катэ преобразилась. Она сильно изменилась после рождения дочери. Нет, не могу сказать, что стала мамой с приставкой «гипер», но время уделяет Анне, не меньше, чем чтению.

Гад такой, этот Ломоносов, что открыл для Катэ Вольтера, Монтескье, Дидро и Руссо. Теперь в постели чаще после, как тут говорят «плотских утех», вместо слов нежности, бескомпромиссные дебаты, где я выступаю в роли критика. Эти люди Просвещения представляют интересы все больше набирающей силу в Европе буржуазии, Россия иная страна, тут буржуазии мало, чаще их роль у дворянства, многих проблем нет, а, если и есть, то предлагаемыми французами путями их не решить. Да они и у себя не решили — революция была, много крови, потом пришел Наполеон — тот же король, только император, и пусть его Кодекс и был передовым явлением, но монархия не исчезла и проблемы сохранились. Доказываю своей жене, что большинство выводов Вольтера не могут быть внедрены в общество, в особенности, российское, но тщетно.

Да, согласен, крепостничество — это плохо, но нет возможности просто взять и отменить его. Дело не только в том, что дворянство взбунтует, к этому можно подготовиться, прикормить часть дворян, заручится поддержкой армии, может еще что. Проблема в том, что нет предпосылок в формационном развитии российского государства. Капитализм проявляется фрагментарно, частный бизнес не развит, технологии в зачаточном состоянии. Я еще попробую что-то сделать в этом направлении, но это десятилетия развития. Как оно сейчас происходит в Англии — «овцы съедают людей» — иметь большие пастбища для выпаса овец выгоднее, чем крестьян, поэтому их просто выгоняют. Они скитаются, бродяжничают, кто находит себе работу на увеличивающихся в своем числе заводах, кто едет в Америку, ну а другие уничтожаются по закону о бродяжничестве. Возможно такое в России? Нет и это еще более бесчеловечно, чем крепостничество — повесить человека только за то, что он не может найти себе работу!

Ну поживем, увидим, я еще птица не столь высокого полета, чтобы что-то тут решать, крылья не распустил, дай Бог, не будет принят закон о запрете иметь землю и крепостных недворянам, уже победа. А пока, больше всего меня заботит уже начавшаяся южноуральская кампания.

Южный Урал.

Весна-лето 1746 г.

Переход войска Петра Александровича Румянцева, несмотря на сопутствующие трудности, казался стремительным. Постоянные учения последних месяцев позволили достичь, пусть не идеальных, но вполне слаженных действий. Мало того, санитарные потери были столь мизерны, что списывались больше на несчастные случаи, которые бывают всегда при скоплении большого количества людей с оружием в руках. Бич же походов, когда каждый солдат в разной мере мается животом, был просто побежден. Обязательное обеззараживание воды, ее кипячение, уголь в качестве лекарства и обязательный контроль продуктов делал из похода, если бы не плохие дороги, парад от Петергофа в Ораниенбаум. И провизии было не просто достаточно, а ели солдаты от пуза. Мало того, что нормы выдачи и без того были достаточны, так и купцы Твердишев с Мясниковым предоставляли дополнительные рационы.

Кроме того, в этих переходах использовался сувороский принцип, который сейчас могли бы назвать румянцевским. Так, еще задолго до выхода, вперед, под небольшой охраной выдвигались кашевары, которые через семь верст готовили бивуаки с горячей пищей. Солдаты на этих бивуаках питались и шли далее, каждые семь верст делая привал. Потом обед и обязательный дневной сон, опять переходы. Так армия умудрялась за сутки пройти при необходимости и больше пятидесяти верст, будучи в достаточной степени боеспособной на переходе.

Начать непосредственно боевые действия планировалось именно со станицы Магнитской. Там дивизия остановилась на неделю и по окрестностям растеклись команды егерей и шесть плутонгов специальных пластунов. Зачистка местности показала, что и киргизы и разного рода разбойничьи ватаги действительно охотились на людей и имели даже свои постоянные стоянки в суточном переходе с загонами для людей.

После прихода большого отряда в тысячу яицких казаков, Румянцев двинул свое войско на юго-восток, где находились ближайшие стойбища киргизов-кочевников.

Столкновения начались уже через два дня после выхода из Магнитской. Киргизы пытались совершать неожиданные налеты на обозы и боковое охранение походных колон. Первая такая атака даже увенчалась некоторым успехом, когда большой отряд киргизов человек в триста сцепился с сотней бокового охранения из казаков и заставил тех бежать в сторону походной колоны. Вот только пушкари оказались не робкого десятка, либо достаточно профессиональны, чтобы не испугаться, а просто сделать свою работу. Пока киргизы со свистом и улюлюканьем скакали на кажущиеся беззащитными обозы, артиллеристы расчехлили демидовские пушки и успели навести пять орудий, заряженные картечью. Выстрел охладил киргизов, и они попытались развернуться, навстречу второму отряду соплеменников, который увидев успех и возможность хорошенько пограбить обозы русских, так же поспешил присоединиться к веселью. Ко второму слитному выстрелу пушек добавились штуцерники, которые продолжили дело пушкарей, и первый отряд киргизов был практически уничтожен. Второй же отряд, полагая, что находятся вне досягаемости русского оружия, остановился и начал что-то выкрикивать. Демидовские пушки были перезаряжены ядрами и киргизы были удивлены, когда по их скоплению прилетели раскаленные снаряды. Перегруппировавшиеся казаки, лихим ударом закончили это сражение полным разгромом неприятеля. Первые трофеи были получены. Между тем обнаружились и некоторые недочеты в пушках — это недостаточный разлет картечи.

Сразу же после этого инцидента все колоны были остановлены и изготовлены для новых сюрпризов, а в лесостепь отправились пластуны и разъезды казаков. Именно пластуны Его Высочества и обнаружили лагерь киргизов, в шести верстах от румянцевской дивизии.

— И вас не заметили? — спрашивал Александр Васильевич Суворов у хорунжего пластунов.

— Никак нет, Ваше Высокоблагородие, — ответил необычайно дисциплинированный для казака командир пластунов.

— Докладывай, — приказал Суворов, с интересом рассматривая героя.

Лохматая накидка с отрезками зеленой, коричневатой и желтой ткани, вымазанное сажей лицо, странный покрой формы со множеством карманов. Самый юный подполковник российской армии видел этих, как он ранее считал, арлекинов, но не в деле, а вовремя их всегда отдельных тренировок. Сейчас же оценивал и понимал, насколько такие молодцы нужны армии.

— Неприятеля три тысячи пятьсот сорок, все конные, табуны пасутся на большой площади, времени им понадобится до получаса при большой сноровке, чтобы собрать коней. Дозоры у них есть, насчитали четыре, может больше. Не светились, чтобы не спугнуть. На карте отмечен ручей и пролесок, что выводит на поле, — докладывал хорунжий под довольную ухмылку Суворова.

Молодому подполковнику настолько не терпелось доказать, что его чин заслужен, что он может побеждать, что стал нетерпеливо ходить вокруг пластуна посматривая в сторону, где находился лагерь киргизов.

— Щуркин! — кликнул Александр Васильевич дежурившего у его шатра капрала. — Пригласи господ офицеров и казацких старшин на Совет.

После ухода пластуна, Суворов отправил вестового к командующему Румянцеву с сообщением, что полк, вверенный подполковнику, имеет честь атаковать неприятеля.

Второй Воронежский егерский полк Суворова с усилением из яицких казаков и дюжины демидовских пушек был авангардом дивизии и уже оторвался на десять-двенадцать верст от конных разъездов Румянцева. Командующий принимал усиление из числа донских казаков и башкир и нарезал их старшинам и предводителям задачи, определяя место в походных колонах, поэтому и отстал, но Петр Александрович решил не приказывать остановку авангарду, рассчитывая к вечеру нагнать подполковника. Суворову же предписывалось быть ледоколом, которые ломая льдины, если таковые случались, должен проложить безопасный путь для основной массы войск, но к крупными силами неприятеля в бой велено не вступать. Вот только Петр Александрович не уточнил, «крупные силы» — это сколько? Разве три с половиной тысячи опытных воинов-кочевников это много?! За такую недосказанность и уцепился нетерпеливый Александр Васильевич Суворов.

Разложив карту, приложив к ней другую, что принес пластун с указаниями уже проверенных пролесков, ручья, возвышенностей, подполковник стал продумывать план атаки на неприятеля таким образом, чтобы киргизы не смогли уйти. Еще в Петербурге Великий князь Петр Федорович давал указания, что самоцелью компании не является уничтожение агрессивных родов, а их усмирение и включение в экономическую деятельность, что кровопролитие должно быть только в пределах решения данной задачи. Позволялось брать киргизских воинов в плен и требовать выкупа, размер которого казаки сами назначают, делясь деньгами с солдатами. Брать выкупы можно и добрыми конями, такими чтобы, если кирасиров и не потянут, то уланам подошли, или стребовать хлопок, шерсть, кою передать после купцу Мясникову.

Атака началась в четыре часа по полудню, когда башкиры и казачьи отряды, спешно прибывшие в усиление от Румянцева, совершали маневр окружения стойбища киргизских воинов. Вперед, под бой барабанов устремились в линейном строю егеря и две роты гольштейнских гренадеров.

В лагере киргизов уже к началу атаки усиленного егерского полка Суворова была суета и подготовка к сражению. Неприятель оказался не робкого десятка и изготовился к бою. Видя, что атакующих значительно меньше, чем собралось воинов из ближайших киргизских родов, военачальник кочевников Асланбек приказал атаковать егерей Суворова.

Этот предводитель киргизов понимал, что пушки не стреляют по ним из-за того, что их либо нет, либо командир русских глуп, выдвинув пехоту. И такие мысли не были азиатским невежеством в военном искусстве. Еще не было такого, чтобы артиллерия била в спину свои воинам, может и случалось, но в моменты прорыва обороны. Сейчас же схватка только начиналась.

— Алла! — прокричал Асланбек и хлестнул своего туркменского коня, направляя в сторону врага, что вторгся на его кочевья.

Грозная сила накатывала на русские порядки, которые остановились и изготовились к стрельбе. Никто из азиатских всадников не сомневался, что достигнет своей саблей врага, что его стрела пронзит незащищенную плоть русских, или пистоль, которые в отличие от ружей, были у киргизов, выпустит кругляш свинца в голову неверных.

Громко, перекрывая все шумы, прогремел рог и строй егерей быстро рассыпался. Солдаты вжались в землю и даже не шевелились, когда демидовские пушки ударили ядрами по лавине разъярённых кочевников. Падали сраженные кони, тела людей сбрасывало под копыта лошадей, которые пока еще стремились, понукаемые своими всадниками, достичь русских солдат. Новый залп пушек.

«Так быстро перезаряжать пушки невозможно!» — подумал Асламбек, но, быстро обогнув преграду из заваливавшегося коня его воина, вновь устремился на врага.

Он понимал, что отступление сейчас может привести к еще большим потерям, как и крушению репутации хорошего воина, коим все окрестные роды считали Асламбека.

Вместе с ядрами, в летящих в атаку кочевников устремились и пули, чем вновь удивили Асламбека. Шестьсот шагов — это немыслимое расстояние для стрельбы, но то тут, то там падали сраженные всадники, или спотыкались их раненые лошади.

Снова звучит рог и уже картечь сметает десятки всадников, потом опять выстрелы из ружей, опять картечь. Наступательный порыв постепенно иссякает и, получая постоянные преграды для быстрой атаки в виде убитых и раненных соплеменников, киргизы замедляются. Не только Асламбек понимает, что остановится — это даже не проиграть, это быть полностью уничтоженными. Но сдаваться — нет. На прорыв!

Командующий приказывает разделяться на отряды и прорываться в степь. Но не все слышат его и большая часть киргизов, обозленных потерями, все еще накатывает на русских егерей. Еще один залп картечью и звучит рог, сигнализирующий, что дальнейший обстрел противника может быть чреват частыми попаданиями и по своим.

— Каре! — кричат офицеры-егеря. — Поротно! [Тактический прием, использованный Григорием Потемкиным во время русско-турецких войск против конницы неприятеля].

Каждая рота создает свое каре и оттягивается от своей соседки — другой роты. Егеря быстро отбегают и растекаются по полю. Но они бы не успели сформировать десять каре, если бы не фугасы.

Бикфордов шнур догорел, и начались с разными интервалами взрываться заложенные фугасы — по сути, порох, но с разными металлическими поражающими элементами. Таких взрывов прозвучало шесть и будь они на минут пять раньше, то собрали куда большую кровавую жатву, хотя и сейчас жертв было много, но киргизы уже разделялись на мелкие отряды. Еще перед началом атаки, саперы, обряженные с маскировочные лохмотья, выдвинулись вперед и установили «подарки» неприятелю.

Между тем, десять каре были сформированы и под барабанный бой все десять ощетинившихся коробочек двинулись на врага. Расстояние между ротами было шагов семьсот-восемьсот, что позволяло создавать перекрестный огонь коннице неприятеля, пусть тот попробует атаковать, кроме того, каре располагались в шахматном порядке. И получалось, если вражеская кавалерия и станет атаковать, то получала слитные залпы со всех сторон. Киргизы попробовали было повоевать, но, потеряв до трех сотен своих воинов, при этом, не добившись ничего, кроме, может, ранения десятка русских солдат, начали паническое бегство.

И тут на авансцену кровавого спектакля вышли башкиры и казаки, которые просто смели остатки воли к сопротивлению киргизов. Ни один кочевник не смог убежать, облава сработала как надо.

— И чего ты себе удумал, Александр Васильевич? — отчитывал Суворова Петр Александрович Румянцев. — Ты на кой ляд егерей вывел супротив конницы? А что, кабы артиллерия сработала грязно, или киргизы докатились до рядов? Ты же подставлялся!

— Так оно и есть, Петр, Александрович, — между этими офицерами уже давно было обычным общение без чинов, оба были любимчиками наследника, обоих ненавидели многие офицеры из иных полков за взлет в чинах.

Да и годами они молоды, и Петр Федорович всегда выделял Суворова, а Румянцев был не только командующим, он прекрасно разбирался и в сущности интриг, и царской милости.

— Чего замер, сказывай! — проявил нетерпение Румянцев.

— Мы учили богатырей наших перестроению, да то все в поле учебном, а тут и ворог не шибко силен, вот я и измыслил, как бы сражаться супротив большого войска малым числом, — нисколько не смущенный напором командира, начал объяснять свои действия Суворов.

— То еще Петр Федорович измыслил и мне сказывал, «тактика малых каре» — так это называется, — поправил Румянцев докладчика.

— Не прием сей измыслил я, а измыслил его применить. И получилось, что конница ничего не могла сделать, попадая в огненные засады от каре. А то, что приказал артиллерии бить навесом, так то и на маневрах было. Солдаты должны лежать смирно и не паниковать, когда над головами летают ядра и картечь, — искренне непонимающе говорил Суворов, он определенно не осознавал никакой своей вины.

— Ладно, — подуспокоился Румянцев. — Пиши, Александр Васильевич все подробно и после разбирать станем. А то, что только тридцать три раненых и не одной смерти, в чем видишь заслугу?

— А перевязывали сразу солдат, не затаптывали, оттаскивали далее с поля. Вот никто кровью и не истек, да и медики шли сразу за егерями и обихаживали раненых скоро с получения раны. Они и киргизов излечивают сейчас, тако ж учатся — практикуются, — Ты, Петр Александрович, все верно говоришь, что можно было и демидовскими, дюже добрыми пушками, побить супостата и при большем количестве неприятеля я так и поступил бы, но думаю, что не одна война будет и уже скоро. Что и сам Его Высочество послал нас сюда, чтобы учились больше, чтобы супостата бить уже числом более великим. А коли учимся бить степняков, то… — Суворов замолчал, предоставляя возможность додумать самому Румянцеву.

— Да понял я, что крымчаков он хочет бить. И я хочу их бить, много они кровушки православной попили. Да только матушка императрица не будет воевать с османами. Вона полтора года назад наших моряков торговых крымчаки посекли, так и войны не было [исторический факт], - со вздохом разочарования сказал генерал-поручик.

— Так и казачки сожгли Керчь за это, — парировал Суворов, впрочем, сам рвущийся в бой и не здесь на примирении киргизов, с которыми у Руси были не то чтобы враждебные отношения, а там, взять Крым и срубить минареты над православной Софией в Константинополе.

— Двигаемся дальше, Александр Васильевич, на соединение с Иваном Ивановичем Неплюевым. Вы в авангарде. Но о неприятеле сообщать незамедлительно и, коли обстановка позволяет, ждать ответа. Может пора и проверить выучеников казака Кондратия, пусть порезвятся, пожгут магазины киргизам, еще чего, они лучше знают подлую войну, — сказал Румянцев, и чуть повернувшись в сторону, показал отрешенным видом, что боле не задерживает Суворова.

Петр Румянцев в разговоре со своим подполковником делал скидки на то, что тот взлетел чинах по протекции наследника престола, тогда как он, сын сенатора Александра Румянцева и Марии Румянцевой — подруги самой императрицы, имел ходатайство о быстром повышении не от одного благодетеля. Тем более, что арест и подозрение в непреданности матушки и батюшки во время покушения на наследника оставили у Елизаветы Петровны чувство несправедливости, которое она и загладила. Но Александр Суворов, отец которого не писал протекции по причине малолетства сына и малой его выслуги, стал самым молодым подполковником в армии. И что странно… Справляется стервец!

Петергоф.

Лето 1746 г.

— Скучаешь, душа моя? — спросил я Катэ, обнимая.

— А как сам думаешь? В Ораниенбауме была уже какая-никакая воля, в Петергофе же, подле императрицы, Чоглакова и шагу не дает ступить, Аннушку по времени повидать дают. А ты постоянно на службе, — жаловалась супруга.

— А я придумал, душа моя, чем тебе заняться. Русский язык ты уже знаешь, не хуже меня, а пишешь, так и вовсе более грамотно. Так что поработай, на общее благо, — говорил я, и Екатерина заинтересовано смотрела, лишь на слове «поработай» невольно скривилась. — Вот послушай, любимая, что я хочу тебе предложить.

А предложение Екатерине Алексеевне я хотел сделать вполне в духе того самого Просвещения. Супруга увлечена французами-демагогами, отвергающими Бога, как явления духовного, видя в нем лишь социальное начало организации и управления массами. Это еще церковь православная не вчитывалась в эти книжки, иначе и Иван Шувалов отхватил бы анафему за связи с Франсуа Вольтером. Так что поработать на ниве того самого Просвещения, да и поспособствовать решить ряд задач — самое то для Великой княгини.

Я хотел учредить не газету, которая уже печаталась с петровских времен, а начать издавать журнал. Собирался и сам писать статьи, допускал и плату за публицистику, как за очерки научно-популярного толка, иметь сатирические странички по типу лубка, высмеивающего… да хоть кого, только чтобы пользы ради. Тут же и кроссворд, и еще какие для этого времени инновационные приемы, чтобы люди читали и покупали хоть за какие деньги. Ну и как же без рекламы, вначале своих проектов, потом и за денежки иных. Через этот инструмент влияния на общественное мнение я собирался провернуть даже не одно, а череду дел, которые очень хочется назвать «махинациями», но, скорее комбинациями.

Екатерину, уже начавшей увлекаться Просвещением, подобного рода занятие могло завлечь. И тогда и в семье будет спокойнее и полезное дело ладится. А то, что у нее получится — уверен. Она и грамотная и наделена писательским талантом и в достаточной степени скрупулёзна и требовательна и к себе и к другим.

Называться журнал станет «Россия» и я очень надеялся, что он станет своего рода визитной карточкой российской империи, чтобы и заграницей могли читать и создавать свое представление о русской державе и людях, которые тут живут.

Петергоф 2 июля 1747 г.

Сегодня Елизавета Петровна ощущала себя в приподнятом настроении. Жара сменилась приятной прохладой, и уже можно было с удовольствием прогуляться в парке и выпить вина. А то, что сегодня, как и уже два дня, Елизавету не беспокоят ни Ваня Шувалов, ни Алеша Разумовский, пошло даже на пользу государыне. Иногда в отношениях, даже когда они уже дружеские, как с Алексеем, следует сделать паузу и просто отдохнуть, успеть соскучиться.

Поэтому императрица была готова поработать и, наконец, принять всех высших сановников, прежде всего Александра Ивановича Шувалова — главу Тайной канцелярии и канцлера Алексея Петровича Бестужева-Рюмина. Пусть на последнего и была брошена тень из-за ареста Иоганна Лестока, но Бестужев смог выкрутится и вроде бы как убедить в своем неучастии в делах некогда близкого для Елизаветы человека.

— Давай Александр Иванович, рассказывай, что ты нашел на Петра Федоровича, — сказала Елизавета, отстраняясь от любезностей, которыми начал одаривать императрицу не сильно в этом искусный глава Тайной канцелярии.

— Как угодно, государыня, — сказал граф и открыл объемную папку с бумагами. — Петр Федорович сильно изменился после болезни, коя приключилась с ним. Медикусы говорят, что с человеком сие возможно. На пороге суда божьего, человек может переосмыслить свои поступки. Не исключено церковью и явление Пресвятой Богородицы. На сей счет Синод разделился во мнении. Но токмо с того времени и начались метаморфозы в Петре Федоровиче. Ранее наследник не проявлял интереса до женских особ, кроме рассматривания нагого женского тела и исполнения марша голыми девицами. Опосля имел связь с гольштейнской дворянкой Краузе, что прислуживала у него. Девица сия телом суха, лицом приятна, но старше Петра Федоровича преизрядно.

— В его летах сие и должно так быть, — отреагировала Елизавета на похождения своего племянника. Было дело, что она подозревала Петра Федоровича в мужеложстве, как его родственничка короля Фридриха, поэтому была рада любой интрижке племянника, но с женщинами.

— Да, государыня, — усмехнулся Александр Иванович. — При этом проявлял себя, как многоопытный муж и искусный любовник.

— Вот как? — Елизавета даже поерзала в кресле от интереса.

— Да, государыня, мои видоки опытные, и у тех глаза светились после дежурства, и не в кабаки они бежали апосля работы, а к своим женам, — граф скромно рассмеялся, ожидая реакции императрицы, а когда та отреагировала заливистым хохотом, то и Шувалов уже смеялся в полный голос.

— Сказывай дале, Александр Иванович, — отсмеявшись, потребовала императрица.

— С женой также у него все хорошо и боле того. А про Краузе забыл он, адюльтера не допускает, но на женщин иных, кроме Екатерины Алексеевны, смотрит с интересом, — Глава Тайной канцелярии отложил один лист и достал второй. — На посту главы Военной коллегии проявляется себя как требовательный, ввел зело много бумажных отчетностей, требует присутствия всех сотрудников на месте, хочет ввести новую форму, требует с заводов выдавать больше оружия. С Никиткой Акинфеевичем Демидовым якшается, а тот пушки льет в дивизию Петра Румянцева, а сейчас присылает те пушки уже и преображенцам и семеновцами, ингерманландцы ждут замены своих старых орудий на новые.

— А что столь хороши те пушки, что заменять нужно старые? — спросила императрица, впрочем, без особого интереса — это мужские игры.

— Думается, что хороши, но доподлинно пока не выяснил, — ответил Шувалов и взяв очередной лист, продолжил. — Все верфи и в Петербурге и в Архангельске, в Киле и Риге, все с заказами, в Копенгагене и Мемеле так же строятся корабли по заказу Петра Федоровича. Уже построены и строятся четыре линейных корабля, шесть фрегатов, восемь шлюпов, пятнадцать галер и иные вспомогательные корабли.

— Он что с Англией воевать собрался? Зачем нам такой флот? — возмутилась императрица, она знала, что Петруша занялся флотом, но не предполагала таких масштабов.

— Англичане так же обеспокоились и уже передали двадцать тысяч талеров Бестужеву, пытались найти подходы к Екатерине Алексеевне, — Александр Иванович бросил взгляд в сторону безмятежного канцлера. — Тем более, что Петр Федорович не пожалел денег на приглашение в русский флот якобитов, кои бегут сейчас из Англии.

— С Бестужевым знаю, он уже сам сказал, что деньги взял. Ты же знаешь, что он всегда сообщает о мзде [Исторический факт — канцлер сообщал императрице о своих взятках]. А вот что Екатерина? — перебила главу Тайной канцелярии императрица.

— Деньги взяла, ей сие посоветовал Петр Федорович, а Великая княгиня передала бумагу английскому посланнику, кою сам наследник и написал. В ней общие сведения о флоте и о том, что все старые корабли будут уничтожаться из-за их ветхости, потому и количество флота не сильно изменится, — предугадывая следующий вопрос государыни, Александр Иванович Шувалов продолжил. — Флот старый ломать не будут, а на новой верфи в Петербурге станут ремонтировать и менять такелаж.

— Все деньги берут от иностранцев, немцев за нос водят, не опасно сие? Немцы не глупцы, — выразила сомнения в словах Шувалова императрица.

— Государыня, на сегодня никакого неудовольствия немцы не выказывают, акромя того, что парусина и пенька в цене поднялись в виду увеличения потребностей самой России. Англичане ропщут, пугали, что канаты у Франции станут брать, токмо скупают все, что мы продаем и по большей цене. Не знаю, как много, но серебра в казне от того прибавится, — Александр Иванович улыбнулся, так как точно знал, что новости о некоторых дополнительных поступлений в казну всегда благосклонно принимаются государыней.

— А что Адмиралтейств-коллегия? Белосельский не ропщет? — спросила Елизавета.

— Матушка, частью лаются, иные нарадоваться не могут, что флот оживает. Да никак собраться все не могут, да сговориться. Белосельский более всех ропщет, да куда там — боле года жалование офицеры не получали, а нынче и выше прежнего положено им от Военной коллегии. К теме, матушка уже долго просится тот Белосельский, жаловаться станет, — Александр Шувалов замолчал, ожидая реакции императрицы.

— Дурака того мне покамест нет желания слушать, коли Адмиралтейств-коллегия и собраться не может, а Петр Федорович за свой кошт строит корабли, да людишек зовет, так тому и быть. Еще говорили мне, что иные офицеры, что ушли со службы по скудности жалования, вертаются, — приняла решение государыня, не обращая внимания на недоумение присутствующих.

Дело в том, что подобное нарушает правила и систему. Это уже позже Бестужев придумает, как именно оформить легитимность действий наследника. Это им, монархам, легко преподнесть волю свою, а канцлеру думай, как именно воплотить ту волю, чтобы не нарушить систему.

— А что там Миних? Думала, полезет ко двору, попытается вернуть свое положение, но, кроме отклоненного запроса на аудиенцию, ничего, — поинтересовалась императрица, которая начинала уставать о вороха информации, а ведь доклад еще только начался, да и Бестужев должен докладывать.

— Миних отправлен на гору Магнитную, где должен командовать одним полком ланд-милиции и инспектировать оборонительные укрепления. Он так же с ведома Петра Федоровича получает деньги с Пруссии, только пруссаки скупые, мало дают по две-три тысячи талеров. Деньги эти частью идут оплатой трудов Миниха, а частью в казну военного ведомства, — перемахнув очередной лист бумаги, пользуясь еще не развеянным вниманием императрицы, Александр Шувалов поспешил продолжить. — Действия на Южном Урале идут…

— Не забирай хлеб у канцлера, он уже отписывался, что придет с вестями из Урала, — перебила главу Тайной канцелярии императрица, посмотрела на корчащего скучающую мину на лице канцлера. — А чего Петруша ведет свои дела только с твоим кузеном Иваном? Отчего Петра Ивановича чурается, или Петр его сторонится?

— Государыня, думаю потому, что Иван Иванович имел мало веса при дворе, да посчитал, что одно дело на двоих с наследником подымет его чуть выше. А после, как сталось, все начинания Петра Федоровича приносят большие деньги, вот Иван и продолжает работать с наследником. А Петр Иванович пока присматривался, так и пропустил многое. Но я знаю, что Его Высочество подал ряд проектов Петру Ивановичу и тот в восторге, говорит, что такого уровня математики и экономии не видел. Откуда столько знаний в экономии у Петра Федоровича, я не знаю, — Шувалов развел руки, потом усмотрел отрешенный взгляд императрицы, решил дождаться вопроса.

— Что замолчал, дай уже доложиться и Бестужеву, будем разбираться, что там натворил племянник, зови и Петра Ивановича, да Воронцова, — указав направление, где был Бестужев, Елизавета отпила газированной воды, поражаясь ее необычному вкусу. Женщина могла гордиться своим родственником, если бы узнала, что и этот «лимонад» — детище племянника.

Петр Иванович Шувалов был обнаружен недалеко, в парковой беседке, где он в дружеской манере общался с вице-канцлером Воронцовым и… Степаном Федоровичем Апраксиным. Все знали, что они не могут переносить друг друга, но в публичной плоскости, особенно во дворце, демонстрировали поразительную игру в дружбу, только бы государыня не гневалась. Елизавета не позволяла склоки в ее присутствии, но вполне профессионально сталкивала людей из разных партий. И сейчас партия Бестужева, к коей относился Апраксин, переживала не лучшее время. Так, Степан Федорович так и не стал Президентом Военной коллегии, оставаясь ее заместителем, товарищем, но из Совета не был отозван. Привлечь же наследника, в какую из партий не особо удается, однако канцлер только сейчас увидел потенциал в Петре Федоровиче и искал подход и, судя по всему, нашел — увеличение финансирования армии. После такого, Петруша более благосклонно станет относиться к Бестужеву-Рюмину.

— Алексей Петрович, ты прочел бумагу, что тебе передал Александр Иванович Шувалов? — спросила императрица, как только до того скучавший канцлер преобразился и приблизился к Елизавете.

— Да, матушка, — отвечал Бестужев, лобызая руку императрицы. — Дозволено ли будет твоему слуге верному узнать, кто сей опус написал?

— Ты Алексей Петрович ответствовать сперва изволь, а после и спрашивать, — сказала Елизавета, выдергивая свою руку из цепких лап канцлера.

— Матушка, государыня, вот там пишется, что мы должны в своей политике оглядываться на возможный удар в спину от Англии. Ну как же такое возможно? Англия — главный наш торговый союзник, миллион и еще шестьсот тысяч рублей от коммерции с ними. А делить что? В колонии их мы не лезем, на море не соперничаем, — говорил канцлер, наливая себе рюмку водки, которую поставили на столик императрицы, видимо, специально для Бестужева.

— Австрия? — спросила Елизавета, допивая газированную воду.

— Ну как, Ваше Величество, Австрийцы предадут нас в случае войны с Фридрихом? Эта война больше им нужна. Если станем побеждать, то мир с Пруссией заключат и подставят нас, а коли нас бить станут, так они уличат момент и тако ж свою выгоду примут. А с Османской империей, коли война выпадет, не станут за нас кровь лить, — вновь критиковал записку Петра Федоровича Бестужев.

— Ты только ругать записку ту станешь, али в ней и разумное есть? — спросила Елизавета, которая ждала более основательной оценки.

— Ну, отчего же, я тако ж мыслю, что с Османской империи придется драться, но через тридцать лет, не раньше. Турки пока не готовы к войне, там сейчас власть все делят, а держава худеет, — Бестужев залил в себя новую порцию водки.

— Так там и пишется, что бить нужно по османам, пока они не переобучились воевать под европейский лад, да пока там порядку нет. Сам подумай, канцлер, у нас сколько людишек? Восемнадцать миллионов? А у османов восемнадцати миллионов и не хватает до ста миллионов. Да и земли у них богатые и европейцы поддержат турку — французы с ними дружат. Так нужно ждать, пока усилятся? Вот в той записке и написано, а я считаю, что разумно то, — коли Фридриха разобьем, то французы, или англы, да и сами австрийцы подговорят османов и помогут им напасть на нас. Крымчаки изнов напали в диком поле на православных людишек и успели сбежать. Сербы переселяются в Малороссию и уже там на них нападают и по наущению крымчаков. А земли добрые пахать не можем, — Елизавета махнула рукой. — Да не о том, с прусским мужеложцем воевать придется — это он сокрушает европейское спокойствие. Армия наша не готова, английские каперы опять потопили наш торговый корабль. Не хотят твои любимые англы, чтобы русский купец сам торговать к ним ехать. Почто к нам тогда приезжают, а мы их не топим? Знамо же дело, что каперы те были англами, даже, ежели Георг и говорит, что не причастен. Готовь дипломатию русскую на то, что мы будем воевать в Европе, но только так, чтобы не стать один на один с Фридрихом, а то, коли разобьем мужеложца, то ни пяди земли австриякам не отдам. С англами дружи, но и скажи, что флот новый будет провожать русских купцов, пока Англия не отзовет каперские патенты у своих ушкуйников. И что там по киргизам?

— Мне пришло письмо от части родов киргизских, они обвиняют нас в том, что мы нарушили мир в тех окраинах. Говорят о том, что они все силы тратят на противление джунгарским ордам, Батыем нам грозят, но и мира запрашивают, — отчитывался Бестужев, понимая, что императрица теряет интерес и начинает нервничать от затягивающегося разговора.

— Батыем грозят? — Елизавета зло посмотрела на канцлера. Этот взгляд знали все приближенные к Ее Императорскому Величеству, и он появляется только во время крайней раздраженности. — Прав Петруша, отогнать нужно тех людоловов. Видано ли, чтобы тысячу моих подданных в рабство уводили. Нам крымчаков мало? Отправь им письмо с тем, чтобы или покорились, или всю мощь русской армии изведают, а не только одной дивизии с казаками, да башкирами.

— Наши войска одержали уже ряд побед над отрядами киргизов, собрать большое войско степняки не могут, так как оголятся в войне с джунгарами. Но они пойдут на уступки, это письмо — приглашение к переговорам. Думаю, киргизы боятся, что мы обложим их большой данью, но это нам не нужно.

— Вот и действуй, Алексей Петрович. А еще я поняла, что начинания Петра Федоровича действенны. Я дозволяю открыть журнал ему и благоволю к его решениям в Военной коллегии. А тебе помочь отроку и остановить, коли глупости чинить станет. И изыщи за этот год миллион рублей, чтобы покрыть личные траты наследника на армию и флот. Все, Алексей Петрович, иди, — Елизавета устало растеклась по креслу и взяла бокал с вином. Ее утомили государственные дела.

Петербург.

1 августа 1746 г.

— К Вам господин Степан Иванович Шешковский, — сообщил мне Савелий, когда я читал отчет о боевых действиях на Южном Урале.

— Проси! — ответил я секретарю и отложил два листа румянцевского отчета.

— Ваше Высочество! — в мой рабочий кабинет вошел мужчина среднего роста, среднего телосложения, в средней по качеству и стоимости одежды — все среднее, кроме цепкого, внимательного, взгляда.

Умный, но не богатый. Не тушуется высокого присутствия. Я вспомнил об этом человеке, когда перебирал в уме всех в будущем должных подняться в социуме. Среди прочих Потемкиных и Паниных, я вспомнил о приемнике Александра Шувалова в деле тайного политического сыска. И это и был Шешковский. Всплыли положительные отзывы о его работе, скрупулёзности и высокой работоспособности. А мне нужен человек, которому можно поручить важное, и после только спросить о выполнении поручения, а не бегать нянькой. Там, в иной жизни, я подбирал таковых, осуществляя лишь стратегическое руководство. В этом мире больше приходится самостоятельно что-то делать, замыкаться на одной проблеме, в то время, как направлений для деятельности очень много.

— Степан Иванович, как Вам служба в Тайной канцелярии? — спросил я у Шешковского, желая проверить этого человека в проницательности.

— Спасибо, его сиятельство граф Александр Иванович Шувалов, хороший руководитель и благодетель, — Шешковский посмотрел на меня, что-то для себя прояснил. — Ваше Высочество, Вы хотите предложить мне работать у Вас?

— Вы, действительно, проницательны. Как догадались? — спросил я.

— Я мог бы много придумать тому причин, чтобы повысить свою значимость, но об этом разговоре меня предупредил граф Шувалов Александр Иванович, — с неизменной мимикой отвечал Шешковский.

— И он разрешил Вам перейти ко мне на службу, а Вы станете ему рассказывать о том, чем же именно занимается наследник российского престола. Я же прав? — без изменения тона спросил я.

Степан Иванович чуть заметно дернулся, что вызвало внутри меня усмешку, но маску с лица я не снял. Шешковский немного помялся, решаясь, а следом сказал:

— Да Ваше Высочество — это было условием перехода к Вам на службу. Признаться, мне это самому не нравится, однако, граф делает свою работу, — посмотрев прямо мне в глаза, продолжил. — Я хотел бы работать с Вами, уже слышал о тех мерах, что Вы принимаете для порядка и отчетности в Военной коллегии. Готов участвовать в этом.

— Расслабьтесь, сударь, можете рассказывать Александру Ивановичу то, что посчитаете нужным, но после того, как Вы мне озвучите то же самое. Мне скрывать нечего, я хочу уменьшить смерти солдат, не столько победить противника в бою, сколько принудить его проиграть войну. А это не только поле боя, это обозы, честность интенданта, медикусы в полках, форма теплая и удобная, учения и сжигание пота при этом, тысячи пудов пороха, грамотное командование, чтобы переиграть всех. И для этого нужно проделать очень много работы. И у Вас, пожалуй, будет самая… сложная ее часть. Вы со мной? — спросил я, и, увидев у Шешковского признаки соглашательства, не дал ему высказаться. — Я предлагаю уже сегодня возглавить вам фискальную комиссию Военной коллегии. У Вас в подчинении уже семь человек, и им не хватает Вашего опыта работы в Тайной канцелярии. При этом мы будем с Вами говорить о том, как вести учет, какие бумаги и в какой форме нужно будет предоставлять мне, что именно Вы можете сделать для изменения ситуации. Для сопровождения Вам будет предоставлена охрана в дюжину казаков, которые учились ремеслу защиты персоны. Еще Вы станете делать то, что и Тайная канцелярия, но в моей коллегии.

— Для меня честь служить под Вашим началом, — выдал фразу Шешковский и она не звучала пафосно, я поверил.

— Подойдите к Савелию и получите предписание и договор, который Вы подпишите. Я подготовил его лично, ознакомьтесь со своими обязанностями и приступайте к работе. Если будете стеснены в средствах, сможете получить часть своего довольствия завтра, размер же его прописан в договоре, — сказал я и сделал вид, что разговор закончен, Шешковский это понял и, поклонившись, ретировался.

Вот таким образом я и обрастал командой. Да — это еще мало, очень мало. В двадцать первом веке даже в небольших государствах, как Литва или Молдова, Словакия, в министерствах обороны служит в раз так двадцать больше чиновников, чем в сегодня в Российской империи, между тем, задачи России в XVIII в. стоят более амбициозные. Но, уже просвет в конце туннеля виднеется.

— Да! — откликнулся я на стук в дверь.

— Ваше Высочество, Вам письма, — сказал Савелий и после моего знака рукой, он положил два свертка на стол.

— Сделай кофе, Савелий, — попросил я, вставая, чтобы размять конечности после долгого сидения за столом, нужно сегодня обязательно поработать так, чтобы оставить два часа на тренировку.

Вообще история со «сделай кофе» стала тем маркером, после которого взять этого обнищавшего дворянина к себе секретарем был просто обязан. Кинув фразу, я в тот момент и не подумал о том, что мало того, что кофе-машины остались в другой жизни, так и печку найти крайне сложно. Но, через пятнадцать минут я пил кофе, принесенное Савелием. Он послал мальца с улицы в лавку, где кофе продавали, благо лавки с товаром располагались прямо на первом этаже здания двенадцати коллегий. В это время Савелий спустился к истопникам в подвал, поставил воду в большую печь, дождался быстрого мальца, и сварил кофе. Сам напиток был так себе, но так быстро среагировать на неординарную ситуацию, не переспрашивать где что взять и как выкрутиться, а самостоятельно решить задачу — это маркер становления Савелия профессионалом.

Первое письмо было от Катэ. Она сообщала, что встречалась сегодня со Якобом Штеллином. Тут я немного завис, вспоминая внешность этого человека и только улыбнулся — ну никак не во вкусе Катерины. Мой бывший учитель согласился помочь с первым номером журнала «Россия», но ему и самому многое было не понятным, что именно я хочу. Поэтому жена ждет меня быстрее дома, чтобы уже я просвещал ее принципами работы периодических изданий, о которых имел посредственное понимание, но для этого времени — революционное.

Другое письмецо было от Петра Ивановича Шувалова. И тут можно было воскликнуть «Аллилуя!». Снизошёл, скотина такая! Столько игнорировал, не интересовался даже моей персоной, когда я уже начал бизнес с его братом двоюродным, который был первоначально в этой семье Шуваловых «бедным родственником». А этот прожектер, Петр Иванович, не обращал внимания на меня — еще одного прожектера, потом попытался войти в бизнес по производству сахара, когда я уже был против, так как денег на развитие хватало, и я не знал, чем, кроме административного ресурса мог помочь Шувалов. Даже при решении вопросов с Демидовыми Петр Иванович молчал и только высокомерно взирал на происходящее. Теперь же Петр Иванович приглашает меня уже завтра на ассамблею.

Достав бумагу и перо я начал писать ответ Петру Шувалову, в котором соглашался прийти, в конце концов — завтра пятница-развратница. Но приду я с супругой, ей тоже нужно развеяться. И хорошо, что это и не маскарад и не петровская ассамблея, с ее развратом и жесткой пьянкой. Скорее всего, это будет что-то вроде салона, что к концу века должны появляться в России. С играми в фанты, картами, музицированием и с вином, тут уж, как ведется.

Сразу пропало желание работать, но я всегда умел в такие приступы лени побуждать себя к деятельности. Осталось одно дело — это прочитать послание Румянцева и дать ответ, потом написать письмо Никите Демидову, чтобы ускорился в производстве корабельных пушек, так как два линейных корабля и два фрегата пока без артиллерии, при этом полностью прошли испытания с выходами в море.

На Южном Урале, судя по докладу, все хорошо. Были две стычки с крупными отрядами киргизов, один рассеяли с большими потерями для степняков, другой полностью уничтожен, частью взят в плен. Пленных выразили желание выкупить их рода, чем занялись яицкие казаки. Они были все еще злые на киргизов из-за того, как двадцать лет назад больше четырех тысяч казаков и их семей киргизы захватили и отдали в рабство, откуда вернулся десяток мужчин, остальные сгинули [исторический факт]. Так что казаки были преисполнены желанием мести, и их с трудом сдерживают Румянцев и Неплюев.

Временные поселения киргизов, по мере продвижения русских войск остаются пустыми, а сами кочевники жгут степь, чтобы замедлить наши войска. Однако, башкиры и Неплюев смогли наладить поставки фуража, пусть и не богато, но для выживания хватает.

Дивизия Румянцева с казаками и башкирами уже вышла к предполагаемым границам, но комариные укусы отрядов киргизов продолжаются, несмотря на их крайнюю неэффективность из-за поставленного охранения колон.

Неплюев писал, что некоторые подвижки в дальнейшем уже дипломатическом решении вопроса есть, что джунгары наседают на киргизов и те готовы замириться и даже купить русское оружие, прежде всего пушки.

— А что? Можно, наверное, продать? Нам же главное, чтобы эти пушки не были у европейцев, или у османов, — размышлял я вслух. — Конечно, продадим! Это намного выгоднее, чем переплавлять, тем более, что бартер еще более выгоден станет для степняков. Вот и мягкая экономическая сила.

— Савелий! Проверь, в какие полки уже поступили, или в ближайшие месяцы поступят демидовские пушки и нужно отписать командующим, чтобы подготовили свои старые орудия к отправке в Нижний Новгород. Еще свяжись с преображенцами и семеновцами, им уже точно пришли новые пушки. Отпишись Неплюеву Ивану Ивановичу, что может договариваться не о продаже пушек, а об обмене их на бумажный пух [Тут автор имеет в виду хлопок] и на шерсть, — сказал я и отпил кофе.

Екатерина обрадовалась выходу в свет. При том, что в таком формате общения не должно быть много политики, интриг, показухи, можно действительно немного и развеяться. На то и рассчитывают сильные мира сего и, чтобы отдохнуть в более непринужденной обстановке, придумывают разные форматы общения. Я даже подразумеваю, что множество маскарадов с масками обусловлены именно тем, чтобы меньше претворяться, а прикрыть свое невежество маской. Однако, и такие мероприятия, как ассамблеи — это, для человека приближенного к власти, всегда работа. Уверен, что приглашение на ассамблею к Петру Ивановичу Шувалову, да еще и на грани приличия — всего за день, должно быть вызвано веской причиной.

— Как представить Вас? — спросил мажордом Петра Шувалова.

Я вспомнил, что называться истинным именем на таких мероприятиях — не комильфо. По сему сказал:

— Сергей Викторович Петров и его супруга…

— София Карловна Петрова, — выбрала себе имя Катэ.

Нам выдали маски, которые, нисколько не скрывали личность носителя.

— Сергей Викторович Петров и его супруга София Карловна Петрова, — громко произнес мажордом при нашем вхождении в зал.

Нас не встречали, было видно, что узнавали, проявляя мимолетный интерес, кто есть эти Петровы, долгое внимание к персоне гостя здесь считалось невежеством. Так что мы спокойно взяли по бокалу вина, когда к нам подошел и сам хозяин — Петр Иванович Шувалов и его жена Марфа Егоровна Шувалова, в девичестве Шепелева.

Петр Иванович — пусть уже немного и с брюшком, но статный, высокий мужчина приятной наружности. Марфа Егоровна… Ну, не красивая она, даже весьма. Лохматая, с моршинистым лицом, нескладным излишне полным телом. Можно и далее описывать внешность этой женщины, насколько хватает бестактности. Но вот то, что это умнейшая дама в окружении императрицы — сущая правда. Классический пример дружбы красавицы, в роли которой выступала Елизавета Петровна и дурнушки — Марфы Егоровны. Если говорить о фаворитах императрицы, то все обращают внимание на мужчин, но, как по мне, именно Марфа — главная фаворитка. То, сколько она сделала для мужа и сколько должна еще сделать — уже за это она становится весьма выгодной партией для Петра Ивановича, который, впрочем, был еще тот ходок по дамам.

— Сергей Викторович! София Карловна! — поприветствовала нас чета Шуваловых, сами, впрочем, не представились.

На ассамблеи в этом доме было не обязательно представляться, чтобы не отягощать голову запоминанием бутафорских имен. Между тем, каждое общение — это повод выпить, вот нам и споро поднесли прозрачной жидкости в рюмке. Водка в этом времени под общим названием «хлебное вино» была слабовата, не дотягивала до сорока градусов, между тем вино, водка, может еще и шампанское и завтра пропущу пробежку, поэтому не стоит хорохорится, а попытаться избежать конфуза. А я и так пропущу тренировку, а то чувствую уже психологическое перенапряжение, когда нужно на пару дней все отпустить. Так что расслабляемся!

— Восславим Бахуса! — произнес Петр Шувалов, и первый осушил свою рюмку, в которой было налито не меньше ста пятидесяти граммов. У него либо вода, либо нужно позавидовать организму, способного потребить столько хмельного, да и не поморщиться [Шувалов действительно частенько хитрил и пил воду на подобных мероприятиях].

— Дорогая, Немезида, — обратился хозяин дома к своей жене. — Покажи, пожалуйста, Софии Карловне наш дом. А мы с Сергеем Викторовичем поговорим.

— И обязательно выпейте штрафную, ибо нельзя на ассамблее заниматься делами [на ассамблеи было много штрафов, в том числе и за решение вопросов по работе], - сказала Марфа и обратилась к Екатерине так, как к моей жене иногда обращалась Елизавета. — Пошли, милая!

— Мы, конечно выпьем, но, видимо две штрафных, — улыбнулся Петр Иванович, пропуская меня в комнату, которая была больше похожа на рабочий кабинет. — Я ранее не имел чести с Вами, Ваше Высочество вести предметный разговор, уж простите, присматривался к вашему разительному преображению из склочного юноши к умудренному мужу. Но ныне, когда Ваши прожекты приносят деньги, я осознал, что наследник престола российского умен и уже приносит пользу Отечеству.

— Я все понимаю, граф, не сержусь, так как действительно не так давно и повзрослел. Как я понимаю, Вы хотите войти со мной и Вашим двоюродным братом Иваном Ивановичем в доли? И не только…

— Вы правы и не только. Но давайте о доле сперва. В Ваши ресторации я влезать не хочу, не к чему сие. А в производство сахара — пожалуй, что и да. И тут мы можем многое сделать, — Шувалов сделал паузу, изучая мою реакцию.

Я был не против, даже вполне «за» те три заводика по производству сахара давали менее четырех процентов от потребляемой сладости в Москве и Петербурге, без учета иных городов. А с удешевлением продукта, когда и производство будет менее затратным в виду отработанной технологии, да с налаживанием поставок свеклы из более южных регионов, сахар станет доступен и мещанам, что увеличит его потребление. Так что тут конкуренции нет, на лет сто не будет.

— Хорошо. Я не против, думаю, что с Иваном Ивановичем Вы и уже договорились.

— Это будет для нас всех лучшим решением. Иван Иванович загорелся прожектом создания университета и вообще заболел Просвещением, вон и Вольтеру заказывает писать русскую историю. Французу писать о России! Но я не осуждаю, он таков и коммерция для Ивана была лишь средством. Для меня же — смыслом, — Шувалов улыбнулся, но немного переборщил в притворстве, и улыбка показалась неестественной.

— Петр Иванович, а хотите услышать отрока неразумного, как сладить экономию в России? — спросил я неожиданно для собеседника и тот только кивнул. — Единый налог на соль ввести. Это даст возможность брать серебро с сословий, которые налогом не облагаются, как и с церкви.

— Я уже думал об этом, высчитывал, но государыня не решается вводить, она ждет итогов ревизии подушной подати, коя завершилась только в этом лете. Но то, что отрок так размышляет, то весьма занятно. Продолжайте, это же не все, — сказал Шувалов и откупорил бутылку с лимонадом.

— Петр Иванович, а эту воду так же делают по моему прожекту. Частью в Люберцах под Москвой, частью купец Герасим Евреинов в Петербурге, — я наслаждался изумлением графа.

— Даже так! Я так же хотел бы начать такое производство и могу наладить поставки в Речь Посполитую или к венскому двору. Но вы продолжайте, «отрок», — последнее слово было сказано с долей сарказма.

— Для того, чтобы товары на внутреннем рынке России имели ход и… — увлекся я.

— Рынок? Что Вы имеете в виду? — поинтересовался Шувалов, но я чувствовал, как будто нахожусь на экзамене — давно забытое ощущение.

— Общее пространство, где есть единая монета, единые законы, свобода перемещать товары. Уже для того, чтобы одну часть махины делали в Нижнем Новгороде, иную в Оренбурге нужно пройти мытни и пошлины заплатить. Ввести единую пошлину на ввоз в империю товара из-за границы, и будет прибыль, — прояснял я свое видение, и похоже было, что оно совпадает мнением Шувалова. — Понимаю, великое дело, но так будет лучше. Сначала упадет доходность от таможенных поборов, но уже через два-три года торговля увеличится и со сторицей вернет недоимки, кои можно быстро первоначально перекрыть соляным налогом. А так же в России не хватает банка, чтобы тот ссуды давал промышленникам на прожекты, или же мещанам на учение, и опосля за оное брать десять лет деньги с них. Кто и дом построить желает, а денег не хватает, вот под залог того дома и дать ссуду. Много чего, итальянцы уже давно так работают и много денег зарабатывают.

— М-да, Ваше Высочество. Вы молод и Вам свойственна быстрота мысли и суета в действиях, так скоро, как того желаете, не решится. Давайте встретимся еще раз в ближайшее время и поговорим, что сейчас можно сладить, по примеру того, как вы договорились об горе Магнитной, а что и после, — сказал Шувалов и потянулся за бутылкой, которой была явно анисовая водка. — А теперь штрафные и не по одной. Нельзя долго оставлять одних дам, а то и украдет кто наших прелестниц, как бык Европу.

Выпив по две водки рюмки, вполне себе объемных, мы отправились к гостям. Шувалов не отпускал меня, и мы вдвоем искали своих жен, успев выпить еще по три рюмки водки с гостями графа. И это при том, что до закусок я так и не добрался. Чувствуется, что вечер перестает быть томным.

— Вот же коршун! — возмутился хозяин дома. — Лорд Кармайкл уже елей нашим женам в уши вливает.

Я не признал английского посла в немолодом мужчине рядом со своей супругой, которая уже не менее моего была во хмели. Вероятно, наши организмы еще не созрели к таким великосветским испытаниям, как ассамблея у Петра Шувалова.

— Сеур-гэй Викторовеч, рад приветствовать Вас, — первым обратился ко мне англичанин. — Я есть сэр Френсис Дрейк.

— Сэр Дрейк, позвольте мне украсть свою жену, — сказал я, наблюдая за игривым настроением своей жены.

— Сергей Викторович, — сказала Екатерина с шалящими бесянятами в глазах. — Может, я хочу с отважным пиратом сэром Дрейком отправиться в вояж по бескрайнему морю.

— Конечно, сударыня, тогда я пойду, украду кого-то другого, для своего вояжа, — вторя игривости Катэ, ответил я и, обозначив поклон, направился в сторону.

Стоит ли говорить, что уже через пару минут я был взят Катериной под руку, да так, что впоследствии и синяк остался. Может, будь на месте престарелого, низкого и не особо приятного в наружности Кармайкла кто-то вроде рослого рубаки Гришки Орлова или Григория Потемкина, то и ушла бы женушка в «вояж по морям», но не в этом случае. И вообще, а что, если Гришку Орлова придавить уже сейчас? Он уже в гвардии, или еще мал для нее, давно я не интересовался именами гвардейцев?

Вена, февраль 1747 г.

Мария-Терезия, несмотря на то, что уже пошла на уступки прусскому королю и объявила своего мужа Франца Стефана императором Священной Римской империи, оставалась фактической правительницей обширных территорий в Центральной Европе. Те «прагматические санкции», которые принял ее отец, развязали войну и Австрию, являющуюся, по сути, ядром этой самой империи, попробовали на прочность. Еще недавно Вена диктовала свою волю на большинство германских княжеств, да и не только германских. Сейчас же обнаружился действительно сильный враг — Пруссия. Этот несносный Фридрих поставил всю экономику небольшого государства на военные нужды и смог добиться того, что Австрия не так и сумела сделать — мобилизации и населения и экономики. Может, в этом и кроятся причины поражений армии Марии-Терезии.

Нельзя сказать, что Вена оказалась беззубой, Северная Италия узнала, что такое воины в белых мундирах и это были австрийские войска, а не те лягушатники, что тоже взяли белый цвет для своей армии. Вот только завоевание некоторых городов на севере Аппенинского полуострова нисколько не решило задач Австрии, а захваченная Генуя даже сумела поднять восстание и выгнать разоряющих ее австрийцев. Фридрих же занял Силезию и вплотную приблизился к Богемии, от которой уже и рукой подать до Вены.

Одна надежда была на русских. Долго откладывала Мария-Терезия обращение за помощью к Елизавете. Русские войска уже были на территории Германии и подходили к Рейну, но австрийцы ожидали, не решаясь показать свою слабость призывом к русским, как и то, что эти варвары будут топтать немецкие земли. Но время пришло и для этого.

— Герцог, — обратилась императрица к командующему австрийскими войсками Карлу Александру Лотарингскому и Барскому. — Каковы наши шансы не потерять свои Нидерланды, в целом удержать влияние в Голландии и удержать Парму?

— Ваше Величество, после заключения мира с Пруссией и уже потерей Силезии, шансы были, но за годы войны, наша армия истощена, а французы полны сил и готовы к наступлению, — высказал свое мнение фельдмаршал.

— То есть без полноценного вступления России в войну, вы не гарантируете и приемлемого мира? — спросила императрица.

— В подобной обстановке я вообще гарантировать ничего не могу. Но, да — Россия могла бы прикрыть нас от французов и даже при поражении русских, а оно практически неизбежно, мы получаем небольшую передышку и время для переброски своих войск на Рейн. Тем более, что поражение русских будет способствовать в большей степени наступлению французов на английский Ганновер, чем угрожать Австрийским Нидерландам, — докладывал фельдмаршал.

— Чем располагают русские? После их авантюры в Голштинии я уже не уверена в численности корпуса Репнина, — спросила Мария-Терезия.

— До тридцати пяти тысяч штыков и не более двух полков кавалерии, казаки еще в небольшом количестве. Этого очень мало, чтобы противостоять Морицу, но они задержат французов, а там и англичане могут ударить из Ганновера двадцатитысячным корпусом, — размышлял командующий австрийскими войсками.

— Мы должны учитывать, что русские потребуют содействия в случае войны с Османской империей, на что мы пойти не можем, учитывая истощенность экономики за годы войны, — императрица улыбнулась. — Впрочем, мы и не сможем помочь, даже в случае восполнения армии, или всегда можно эмитировать деятельность, договорившись с Портой о враждебном нейтралитете.

Зимний дворец. Петербург.

16 марта 1747 г.

— К нам обратилась австрийцы, и просят, наконец, принять участие в их войне для заключения мира. Мое мнение Вы знаете — я за союз с Англией и он не предусматривает пролитие русской крови за интересы Австрии. Если воевать, то нужно идти на соединение с Ганновером, где присутствует английский десант, — высказался канцлер Российской империи Алексей Петрович Бестужев-Рюмин.

— Без Австрии мы можем ожидать войны с Османской империей. Они и так заявляют свои права на запорожское гетманство, да и султану выгодна война, чтобы оправдать внутренние потрясение в своей стране, благо турка срывает старые крепости и еще не перестроила их на новый лад, да и в войске ихнем мало порядку, пока мало. По всей Османской империи бушует черная оспа, а курды опять волнуются того и гляди — взбунтуются. Токмо с падишахом Персии у османов замирение, могут договориться и вместе ударить по нам с Кавказа. Так что союз с Австрией только лишь сдерживает Османскую империю, с которой воевать мы не готовы, — высказался вице-канцлер граф Михаил Илларионович Воронцов.

— Кто еще скажет? — спросила Елизавета, посматривая то на Ивана Шувалова, то на Степана Апраксина, но те молчали. — У меня есть мысли, что Великий князь мог бы и высказаться, но его на Совете нет — годами не вышел. А тут собрались мужи умудренные, и ничего не могут предложить.

— Ваше Величество, — решился высказаться Апраксин. — Сейчас можно усилить корпус Репнина. Дивизия Румянцева, проверенная в боях и долго упражнявшаяся с новым оружием прибыла на зимние квартиры к Петербургу и Ораниенбауму. Там сейчас чуть меньше десяти тысяч человек, мы можем их усилить казаками и еще двумя полками, которые формируются по новым правилам и упражняются с новыми демидовскими пушками. Еще добавить полк уланов и будет корпус в пятнадцать тысяч человек.

— Ты собрался воевать числом или людьми? Это они киргизов били в степи, а французы — это другое, одним видом не погонишь. Тут воевать в серьез. А коли поражение, так куда бежать? Россия далеко, — Бестужев с укором посмотрел на своего протеже Апраксина.

— Чтобы на следующий Совет был наследник престола российского, — с металлом в голосе сказала Елизавета, которая в серьезных ситуациях проявляла истинно характер дщери Петра Великого.

Зимний дворец. Петербург.

18 марта 1747 г.

Я находился в нервном состоянии. Нет не так — был взбешен! Мое детище, которое я создавал вместе с Петром Александровичем Румянцевым, собрались бросить в топку европейских игр. Что должна делать Россия где-нибудь во всех этих Нидерландах Толи австрийских, Толи независимых или в английском Ганновере? Выторговывать себе непрочный союз с Австрией? А будет ли та биться за интересы России, как будут это делать русские за Марию-Терезию? Не нужно ответа, он очевиден.

Почему не пошлют на усиление Репнину, которого без смысла гоняют туда-сюда по немецким землям, гвардию или другие полки? То вернись из Голштинии, то теперь вновь беги и собирай тех немцев, кто еще не прибыл в Россию и опять иди воевать. И что-то подсказывает, что теперь придется не просто постоять где-нибудь для острастки, а кровушки пролить [реальной истории корпус Василия Аникитича Репнина действительно бегал вдоль Рейна, но австрийцы посчитали нужным пойти на уступки Франции, и русские не вступили в сражения]. Если же сгинет в этом безумстве дивизия Румянцева, то Россия не только потеряет своих потенциальных великих полководцев, но и уже выстраданную, я бы сказал образцовую, дивизию.

И Петр Александрович тоже молодец: «Я выполню любое повеление, Ваше Императорское Величество». Понимает же, что еще год-два и можно уже и с французами прободаться. А сейчас… Хорошо, что еще я выбил самостоятельность корпуса Румянцева в принятии решений и насыщение его сверх Устава артиллерией, забранной у преображенцев и семеновцев, прочем вместе с артиллеристами-гвардейцами.

Просился и сам поучаствовать — лишь воздух сотрясал, оправдывая в глазах тетушки свойственную моему юному возрасту экспрессию. Я прекрасно понимал, что не могу ехать, но и остаюсь убежденным, что именно я смог бы наладить взаимодействие между Румянцевым и Репниным, своим титулованием проломить стену твердолобости интендантов.

Оба командующих являются выдающимися людьми, однако, подходы к современному сражению у Петра Александровича уже изменились, а Василию Аникитичу будет некогда вникать в новые тактики. Хотел оставить Суворова при себе, чтобы он начал формирование нового полка и пройти опять весь тот путь до дивизии, но Александра Васильевича отвоевал Румянцев, вырвал подполковника из моих еще не столь цепких рук.

— Ваше Высочество, Ее Императорское Величество ожидает Вас, — торжественным голосом оповестил меня камердинер.

— Ваше Императорское Величество, — я церемониально поклонился.

— Что, Петруша, злишься на меня? — строго спросила Елизавета.

— Государыня, ну как же так, на основе дивизии Румянцева предполагалось формирование корпуса, и уже он мог года через два, да, хотя и через год, отправиться французов бить. Но сейчас… только десять тысяч солдат, — я чуть ли не плакал, из меня просто выпирала детская обида и эмоционально брала верх сущность недоросли Петра.

— А ты, наследник российского престола, понимаешь, что дивизия Румянцева сейчас самая боевая, полностью обеспечена оружием, новыми пушками, уже участвовала в боях? Тем более, что и донские казаки, и калмыки идут в помощь, два уланских полка приданы дивизии, артиллерию собрали сверх меры. И имеем ли возможность опозориться в Европе? Да и пусть отрабатывают твои любимцы свои чины. Вот победят, награжу и на кого покажешь, повышу в чине. Только не Петра Румянцева, он и так в генералы вышел слишком молодым, — Елизавета встала, подошла ко мне и обняла. — Ну, Петруша, дитя словно, а я-то измыслила, что ты муж державный. Чего хочешь?

— Учредить общество вспомоществования армии и флота и Банк создать! — чуть ли не шмыгая носом, словно трехлетний ребенок, я просил создать самое серьезное финансовое учреждение в стране, может только после коллегий.

— Кхе-Кхе, — поперхнулась Елизавета, потом посмотрела на меня внимательным взглядом и зычно, как она это умела, рассмеялась. — Ну, ты, Петруша и плут. Я-то сердобольная поверила, что ты расстроился, а ты ха-ха. Бестужева и того в ловкости обошел. Банк создать! Да создавай, чай деньги-то есть, возьми Петра Ивановича Шувалова в товарищи, а то он мне уже сказывал, что ты умник великий. Петр Иванович подал прожекты по пошлинам и соли. Говаривал — твои идеи. А дивизию подготовь, ты же генерал-аншеф, вот и дело сладь. У тебя месяц до их отправки. Захочешь еще полки присоединить Румянцеву? Сообщи мне, на то запрета не будет. Магазины наполняй фуражом, серебро будет — двести тысяч дам. А теперь иди, Петруша, работай. Даю добро на твои начинания, но держи совет с Иваном Ивановичем Шуваловым и с его кузеном Петром Ивановичем так же.

— На тебе, государыня, — банк создать! Экий плут, слезьми тут растрогал меня, — услышал я бормотание императрицы, когда лакеи закрывали двери в ее спальню.

Прохаживаясь по не слишком большим коридорам Зимнего дворца, которому предстоит отдать это название другому, еще строящемуся поистине великому дворцу, я думал, чем именно могу помочь своим протеже. Ну, по крайней мере, готовить флот, свой флот, договариваться с Адмиралтейств-коллегией, чтобы флотские могли подкрепления подвезти в Ганновер, благо в последнее время, как по дуновению волшебной палочки, флотские стали любезны и участливы. Именно возле Ганновера должны быть развернуты главные силы французов и там предстоит драться с Морицем Лотарингским. Важно вовремя и передать продовольствие, порох и свинец — большое дело для флота. А для этого, через Апраксина опустошу ряд полков на пороховой запас, так как собранных Военной коллегией магазинов будет мало. Озадачу Тимофея и Петра Евреиновых, чтобы те скупили вяленного мяса и круп за кошт государственный.

Ораниенбаум.

12 мая 1747 г.

— Ну, и как тебе? — спросила Екатерина, когда мы лежали и восстанавливали дыхание от страстной встречи — две недели не виделись.

— Что именно? Как ты сладка в плотской любви? Слаще меда! — отшутился я, прекрасно понимая, о чем именно спрашивает Катэ.

— Дурак! — Великая княгиня ударила меня в плечо своим маленьким, но отнюдь не слабым кулачком.

— Мадам, где Ваши манеры? — сказал я на французском языке.

— От кого поведешься от того и наберешься, — козырнула знанием русских пословиц Екатерина. Она любила использовать пословицы и поговорки в разговоре, Великая княгиня считала, что это является доказательством ее глубоких познаний в русском языке.

— Может быть, мы, наследники трона, и не идеальны, — я усмехнулся, потом обнял жену и взял в руки первый номер журнала «Россия». — Знаешь, душа моя, мне нравится. Для первого номера — очень хорошо. И статья о географии и исторические анекдоты, в виде небольшого рассказа.

— И твой опус о любви к Отечеству и создании общества вспомоществования армии и флота. И твои размышления о великом предназначении. И твои вирши. Я, оказывается, плохо знаю своего мужа. А он у меня философ, — Екатерина встала с кровати и, не стесняясь, своей наготы направилась к столику, где стояли бутылка вина и фрукты. Она была грациозна, после рождения Аннушки, Катэ превратилась в истинно притягательную женщину, округлившись в нужных местах, но, не набрав лишнего веса.

— Вы противоречите себе, разлюбезная Екатерина Алексеевна. Дурак-философ — это же противоречие, — сказал я, чуть ли не облизываясь на издевающуюся надо мной женщину простонал. — Да иди ты сюда, знаешь же, что я изнываю от желания.

И закрутилась карусель древнейшего вида единоборств.

Журнал обратил на себя внимание общества. Уже то, что в трех последних номерах «Санкт-Петербуржских ведомостей» шла реклама будущего журнала дало свой результат. Так же на последнем маскараде было объявлено высшему обществу о журнале. Проведена работа и в Москве и в Нижнем Новгороде. Теперь же типографии загружены и печатают очень недешевый журнал.

Что же касается учреждения фонда, то это моя инициатива. Средств катастрофически не хватает, даже с некоторым увеличением финансирования. Затыкать же финансовые дыры своими средствами — это просто не продуктивно. Хватает уже того, что строящийся флот, как и его комплектация, идет из моей мошны. Даже Сергею Салтыкову, который стал моим представителем при флоте, плачу жалование. Поэтому, если будет кто-то желающий помочь финансово, то только «милости просим», накрутив в прессе идеологическую составляющую.

Но я не столь наивен, чтобы верить в то, что люди понесут свое серебро только лишь по зову патриотического чувства. Тут игра на другом — гордыне и жажде славы. В журнале прописано, что имена тех, кто пожертвует деньги на армию и флот, будут напечатаны в приложении к журналу, намекнули о возможности получения личного дворянства наиболее участливым. Активные жертвователи получат и специальный знак «Верного сына Отечества», который уже в небольшом количестве отчеканен в серебре на монетном дворе. Не продумали только с «дочерями Отечества», вдруг кто из женщин решит пожертвовать. При этом обещается предоставлять отчет, куда уходят деньги на страницах журнала и в «Петербургских ведомостях». И тут еще один психологический момент. Люди не привыкли, что перед ними кто-либо отчитывается, а тут можно и потешить в некотором смысле самолюбие. А когда на тендерах по закупкам в армию станет обязательным один из пунктов, как то участие в Товариществе-обществе, то деньги будут. Может опять же коррупция с моей стороны, но это не совсем так, потому что никто не отменяет иные пункты, влияющие на результат тендера: наличие товара, качество, сроки поставки, объемы. И еще один момент, который может побудить нести людей деньги в фонд — причастность к делу, которое под пристальным вниманием императорской семьи. На страницах журнала уже указано, что я, наследник, и моя супруга, пожертвовали в Товарищество по пять тысяч рублей. Так оно и было — деньги привезены в редакцию «ведомостей», так как своего здания у журнала «Россия» нет, да и часть редактуры Якоба Штеллина принимала участие в подготовке журнала.

— Любимая, а как насчет еще одного дела? — задал я вопрос, когда мы, наконец, оторвались друг от друга.

— Я это еще не наладила, — ответила Екатерина.

Я знал уже характер жены. Она очень основательно подходит ко всему, чем занимается. Долго, порой излишне, обдумывает проект, только потом принимается, опять же, без спешки, работать. Тот же журнал, по моим расчетам, мог быть издан еще месяц назад. Поэтому и хотел предложить уже сейчас новое дело, чтобы головка женушки активизировала мыслительные процессы.

— Любимая, армии нужны медикусы и мелкие чиновники. Очень нужно учредить институт для мещан на средства Военной коллегии, а, ежели не согласятся генералы, то и за мой личный счет. Это должны быть умеющие работать с бумагами люди и могущие лечить солдат на поле боя, — сказал я и умилился, как Катэ прикусила губки, начав обдумывать предложение.

«Думай, женушка, лучше делом занимайся, а не плети интриги против меня. Что-то пояс Алексея Орлова у меня на шее не сильно подходит под носимые мной туалеты» — размышлял я.