***

Тускло горел очаг. Зеленое пламя облизывало поленья и те уютно потрескивали. Ребятишки играли на полу, вертели в руках соломенных кукол, говорили на разные голоса. В доме пахло кашей.

Слада ткала, поглядывая за Радошем, чтобы не подполз, глупый, близко к печи, не обжегся. Мальчик был пухлый, щекастый, толстопятый. Дети все, наконец-то, откормились. Исчезли тени вокруг глаз, скулы больше не выпирали с истощенных личиков, руки и ноги не казались тонкими и прозрачными. В жилу пошли.

— Ива? — приглушенный голос, раздавшийся от входа, заставил женщину вскинуть глаза.

Сдевой стоял в дверном проеме, тяжело опершись рукой о косяк.

— Ива?

Что-то в его голосе заставило женщину медленно отложить челнок со вздетой в него нитью.

— Она во дворе… — мягко едва слышно ответила Слада. — Во дворе.

И медленно, очень медленно наклонилась, поднимая с пола малыша. Потом так же медленно разогнулась, держа ребенка на руках.

Дети, игравшие у очага, отчего-то застыли, глядя на стоящего в дверях мужчину, которого давно и хорошо знали. Дядька Сдевой смотрел в стену. И лицо его было застывшее, словно мертвое.

— Дяденька, — негромко окликнула мужчину девочка лет пяти. — Ты заболел?

— Заболел… — неживым голосом ответил мужчина, по-прежнему глядя в пустоту. Высокий широкоплечий он загородил собой весь проем — не обойти.

Слада теснее прижала к себе Радоша, начавшего недовольно хныкать. Малышу хотелось ползти, и он дал это понять, выгибаясь у матери на руках.

— Тс-с-с… — по-прежнему негромко сказала мать.

Непонятно было, к кому она обращается — к меньшому мальчику или ко всем ребятишкам сразу.

В избе стало тихо-тихо. Дети медленно отползали за спину Слады. Сдевой стоял не шевелясь.

Лихо страшное. Неужто и тут настигло? Ребятишки только-только во сне кричать перестали. За что же им это? Едва обжились. Едва вздохнули свободно. Да когда же все закончится! Сладу начала бить едва заметная дрожь. Ужас матери передался ребенку, который перестал, наконец, рваться с рук и затих, прижавшись к мягкой груди.

— Ива во дворе, Сдевой, — опять заговорила женщина. Негромко. Певуче. — Хочешь, Юна позовет ее?

Он не выпустит женщину. Но еще может выпустить ребенка. Надо попытаться. Иначе все равно погибнут.

— Хочешь? — мягко спросила женщина, отыскивая глазами старшую дочь.

Девочка закусила побелевшие от страха губы.

— Пусть позовет… — эхом отозвался Сдевой.

Он стоял обманчиво расслабленный, отрешенный, страшный.

— Юна, кликни Иву, доченька… — попросила мать. — Не бойся, иди. Иди, не торопись.

Женщина не говорила. Она словно пела, почти не делая пауз между словами. Сердце билось где-то у самого горла, сознание затапливал ужас. Юна… доченька…

Остальные ребятишки затаились, не решаясь даже плакать. Только бы молчали… Только бы никто не закричал…

Юна медленно-медленно, не поднимая головы, пошла к двери.

— Доченька, иди, не бойся, иди…

Малышка тенью проскользнула между косяком и опершимся о него ладонью мужчиной. Лишь бы не побежала, не заголосила… Нет. Медленно прошла через сени, осторожно открыла дверь… Хранители светлые, пожалуйста, пожалуйста!..

Хлопок!

Дверь громко стукнула, закрываясь за девочкой.

Сдевой вздрогнул, словно проснулся, и перевел взгляд безумных глаз на женщину, стоящую у ткацкого стана, и сгрудившихся за ее спиной ребятишек.

Он бросился от порога, издав страшное нечеловеческое рычание. Слада закричала во все горло и швырнула под ноги смазанной тени ткацкий стан, сама отскакивая к печи. Рывок и Радош заброшен на полати, а женщина, схватила и выставила перед собой тяжелый ухват.

— Не подходи… — рычала она, загораживая собой детей. — Убью.

Знала, что Сдевой более не понимает смысла и звука человеческой речи, но надо было что-то сказать, потому что он стоял напротив, тяжело и хрипло дыша, шалый, как взбесившийся бык. Незряче водил глазами, готовый кинуться. Он и кинется. Лишь бы Юна успела…

Он рванулся на нее, захлебываясь свирепым рыком. Слада закричала, изо всех сил ударяя в широкую грудь ухватом.

— Бегите! Бегите!!!

Дети бросились врассыпную. На полатях громко и истошно закричал Радош. Мать подумала — не упал бы! — и в этот миг Сдевой отшвырнул от себя ее жалкое оружие и кинулся вперед, погребая под собой жертву, вонзаясь острыми зубами в шею.

Мир закрутился. Слада вцепилась руками мужчине в волосы, силясь оторвать от себя, вывернуться. Почувствовала, как кровь заливает грудь.

В этот миг громко ударилась о бревенчатую стену дверь, и обезумевшего Сдевоя поволокло прочь с задыхающейся хозяйки дома.

Зажимая рукой хлещущую кровью рану, Слада попыталась подняться, хотя перед глазами все плыло. Чьи-то прохладные ладони легли на грудь. С трудом женщина узнала Дивена и запоздало расплакалась. По его пальцам сбегали искры зеленого света, боль отступала, но женщина все никак не могла успокоиться — пережитый ужас заставлял трястись и захлебываться рыданьями. На полатях голосил во все горло перепуганный Радош. Орал самозабвенно, пока отец не снял его и не прижал к себе. С кричащим сыном на руках Дивен обернулся к стоящему в дверях Звану.

— Ты говорил, здесь ни Охотников, ни Каженника…

Мужчина задумчиво смотрел на распростертое бездыханное тело. Вопрос вывел его из оцепенения и Зван перевел взгляд на Сладиного мужа.

— Скаженных не было ни разу. Этот — первый взбесился… Дела…

Он не договорил, кто-то толкнул в спину, и в избу влетела Ива белая от ужаса. Она рухнула на колени возле убитого и дрожащей ладонью тронула бородатую щеку.

— Сдевой…

Женщина заплакала.

— Дети целы… — хрипло сказала ей Слада. — Успели выбежать.

Ива закрыла лицо руками и скорчилась на полу, рядом с мужем. Тяжкое горе мешало дышать. А ведь думала — спаслись. Думала — заживут спокойно.

Слада кое-как встала на слабые ноги, цепляясь за руку мужа. От раны на шее не осталось следа, но в ушах шумело, голова кружилась и сознание путалось. В глубине души зарождалась глухая ярость. Хотелось бежать, куда глаза глядят, хотелось убивать, хотелось содрать с себя кожу, хотелось умереть. Дивен повернулся, заглянул ей в глаза.

— Ляг.

Она послушно вытянулась на лавке. Муж укусил себя за ладонь и сжал кулак. В рот Сладе полилась густая пряная кровь. Глоток, другой, третий. Гнев, ярость и голод отступают, рассудок больше не путается. Хранители Пресветлые, как она ненавидела себя в эти мгновения! Полу-тварь, полу-зверь, мечтающая стать человеком и не способная им быть без человеческой крови. Или без крови таких, как ее муж. Что ж за долю они унаследовали скорбную?

Загрузка...