Наследники Скорби

***

Она дожидалась, покуда хозяйка отправится топить баню.

Так часто Майрико не изворачивалась никогда в жизни. Обошла приветом старосту, напустившись на мужика, что, де, не отправили в Цитадель сороку, не известили, что дети хворают. И отправилась жить, будто в первую попавшуюся избу.

А на самом деле — в четвертую от тына. Все, как Скоряна рассказывала.

Целительница хотела видеть детей. Она бы по их чертам узнала все об отце, без расспросов и догадок. Но детей не было. Дома оказалась только хозяйка. Молодая и такая красивая, что у лекарки сжалось сердце. Она отчего-то думала, будто, увидев эту женщину, испытает досаду, негодование, может, презрение. Нет. Дарина оказалась приветлива, ласкова и заботлива. Рядом с ней Майрико не могла злиться.

Хозяйка сказала гостье о том, что детей своих отправила в соседнюю деревню к дядьям — туда ржа еще не добралась и мать всячески надеялась уберечь тем самым дочь и сына. Майрико исподволь оглядывала дом. Изба была уютной, чистой, обустроенной с любовью и заботой. Да и обитательница ее источала тихую радость… Странная.

Дарина устраивала постоялицу, хлопотала, собирая на стол. Развлекала разговором. И не было в ее речах ни едких сплетен, ни простодушного оханья, ни хитрого выведывания. Она держалась просто и с достоинством, видя в Майрико равную себе и себя считая равной обережнице. Ее не смутили ни короткие волосы пришелицы, ни мужская одежа.

— Я тебе, госпожа, баню затоплю, не ждала я нынче гостей, ты уж прости.

— Затопи, — кивнула крефф. — Париться не буду и так от жары сомлела, пока ехала, мне бы от пота обмыться. А что, где хозяин твой?

Женщина прямо посмотрела на гостью и ответила:

— Он не часто бывает.

И не прибавила ничего. То ли знала, то ли нет, что сплетни целительнице известны. Но не смущалась этим, не стыдилась.

Майрико позавидовала такой упрямой уверенности в собственной правоте. Она бы на месте Дарины прятала глаза от досужих кумушек… И посейчас неловко было, когда таращились мужики и бабы на ее мужскую одежу. Но обережнице что — развернулась и уехала. А вот Дарина изо дня в день живет со своим позором, с осуждающими взглядами, с перешептываниями за спиной. Знает ли о том тот, кто обрек ее на эту жизнь и бросил одну, не имея возможности разделить позор на двоих?

Дарина тем временем вышла. Майрико слышала, как хлопнула дверь сеней. Целительница стремительно огляделась и подошла к сундуку, стоящему у стены. Подняла тяжелую крышку и заглянула внутрь. Ровные стопки холстин, рушников, обор… Но вот, под сложенной скатертью, что это? Сердце грохотало у самого горла.

Рубаха.

Черная.

Лекарка протянула подрагивающую руку, коснулась мягкой ткани, слегка подняла за уголок, чтобы увидеть ворот. Увидеть, убедиться, что ошиблась, и жить спокойно дальше. А она ошиблась. Точно ошиблась!

Клесх всегда ходил распахнутый. Сроду не вязал ворот под горлом, как делали остальные. Нет, случались среди мужчин те, кто завязки не любили, вязали их не туго, так, для виду, иные и не вязали вовсе, и тесьмы болтались на груди. Но Клесх ко всему подходил рачительно. И на всех своих рубахах завязки отмахивал ножом, чтобы не мешались. Так и ходил.

Майрико остановившимся взглядом смотрела на черную рубаху, на обтертый ворот.

Тесемок не было.

Целительница мягко сложила одежу, прикрыв ее сверху скатертью. Опустила крышку сундука и окаменела, глядя в пол на чисто скобленые доски. В голове воцарилась пустота.

Оцепенение спало, лишь когда хлопнула дверь избы.

— Ну, вот и все, через пол-оборота можно идти, — сказала с порога Дарина.

Гостья поднялась:

— Я пока, одежу прополощу.

Хозяйка кивнула:

— А придешь, я уже постелю, отдыхать ляжешь. Вот, холстину только возьми, а то там несвежие у меня.

И она полезла в тот самый сундук, в котором только что шарила ее постоялица. Достала чистую холстину, протянула женщине и улыбнулась.

Майрико поблагодарила. Она ничего не чувствовала. Глухое равнодушие поселилось в душе. Ничего не хотелось.

В бане целительница разделась, забралась на холодный полок, сжалась там, привалившись к смолистой стене, и замерла. Никогда в жизни ей еще так сильно не хотелось разрыдаться. Но приходилось молчать и смотреть на судорожно сцепленные, побелевшие пальцы. Если сейчас заплакать, то уже будет не остановиться и придется вернуться в избу с опухшим лицом. Нельзя.

Поэтому лекарка сидела, глядя перед собой, и повторяла, как заклинание одно и то же слово: "Нет, нет, нет, нет, нет…" Ничего другого на ум не приходило. Ненавидела ли она Дарину? Нет. Злилась ли на Клесха? Нет. Верила ли в его верность? Нет. Может ли надеяться, что все станет, как прежде? Нет.

Нет, нет, нет, нет.

Поэтому она снова и снова повторяла это "нет", которое вдруг стало казаться исполненным смысла.

Нет, нет, нет, нет.

Почему? Почему так глупо все в е жизни? Она никогда не считала себя наивной дурочкой. Знала, что у Клесха были другие женщины. Вот только прежде ее это не ранило. Он проводил в дороге большую часть жизни. Как тут упрекнешь? Да и с чего бы ему хранить верность, если Майрико сама от него отказалась?

Но… прежде обережница точно знала свое место в жизни любимого мужчины, знала, что отличает ее от прочих. Она была особенной. К ней он возвращался раз за разом — к единственной, первой.

А теперь, кто она ему?

И страшное понимание накрыло с головой.

Ей нет места в его жизни. И никогда уже не будет. Потому что есть женщина, которая любит его так, как не сумела она. Да, они не ровня, да, они непохожи, но она дала ему то, чего никогда не даст Майрико. Дом, семью, детей, свою любовь. Настоящую, которая не требует ничего. У нее только одна мольба: будь рядом!

Лекарка уткнулась пылающим лбом в колени. Ее соперница умна. Красива. Спокойна. Она ничего не просит. А отдавать готова многократно. Вот почему он остался. И Майрико знала — он никогда не предаст Дарину. Знала об этом и сама Дарина. Потому и любила его. Если было что-то в характере Клесха особенного, так именно это. Преданность. Потому он и не забыл Майрико ее глупости. Она замахнулась на самое дорогое — на доверие. Подобное он так и не смог простить. Пытался. Но не смог.

А потом в своем странствии встретил красивую вдовушку. И когда спустя несколько лет вернулся, проезжая через деревню, увидел ребенка. Сына.

Клесх не помнил ни отца, ни матери. У него не было семьи. Он не знал ласки и заботы. Ему не у кого было этому учиться. Он бы и не научился, скорее всего. Особенно после предательства Майрико. Если бы не Дарина.

Женщина, которая приняла его таким, каким он был: одиноким, вспыльчивым, ожесточенным, изуродованным. Приняла и неуловимо смогла переменить. Выпестовать в нем все то, что не удалось Майрико. Взрастить, взлелеять, воспитать, словно ребенка. И правда ведь, после своей пятилетней отлучки Клесх вернулся совсем другим. Тогда Нэд решил, будто это скитания по дорогам выбили из парня дурь. Нет. Никто не понял. И Майрико не поняла. Он стал ровнее и спокойнее не от скитаний, не оттого, что осознал свои ошибки и повинился. А оттого, что нашел пристанище, дом.

Баня протопилась, уже можно было мыться, дрова весело трещали в печи, над чаном с водой курился пар. А Майрико все сидела и сидела, закрыв глаза.

Она никогда его не вернет. Она думала, они помирились. Нет. Ей просто позволили быть. Потому что она цеплялась за него, ходила след в след, как собака. И он не смог отказать. Тот прежний Клех смог бы. Этот, которого сотворила Дарина — не смог.

Да и что такого? Они бы ведь никогда не встретились. И жила б себе Майрико вполне счастливо, веря в то, что по-прежнему остается для него единственной, как он всегда был единственным для нее.

И вдруг глухое отчаяние поднялось в груди. Ну и пусть! Пусть! Пусть будет эта семья. Она сделает вид, что ничего не знает. Никогда не спросит. Никогда даже не подумает упрекнуть, да и за что? Будет молчать. И все станет, как прежде.

И тут же тихая тоска сдавила горло. Не станет. Все уже не как прежде. Он с ней, но она для него лишь прошлое. Прошлое, за которое он цепляется, потому что не может человек жить без корней. А у них — воспитанников Цитадели — корни вырваны. Ей не вернуться в свой род. Ему… ему вообще некуда возвращаться. И они были почти семьей. Первые друг у друга. Любимые друг другом.

Но теперь у Клесха есть сын, дочь, жена. Ему незачем держаться за Майрико. Вот почему раз за разом он бежит от нее. Вот почему не может остаться. Умом не постиг еще, что они чужие, но сердце уже не отзывается на воспоминания. И, наверное, Клесх чувствует самообман, и душит это в себе, не верит. Она не нужна ему. И не понадобится больше. Если только семья его не сгинет и горе само не швырнет к той, что всегда готова принять.

Однако ж… если сгинет семья, разве сможет утешить в этой потере Майрико?

Целительница встала, налила в ушат горячей воды и опрокинула на голову, затем ковш холодной, снова горячей, снова холодной. И так до тех пор, пока мысли не успокоились. Теперь она знала что делать. И плакать больше не хотелось.