Научпоп

Рок рока

Для нас, жителей Севера, гомон леса — это птичий гомон. В тропиках же все перекрывает рев обезьян. Это самые шумные млекопитающие. Лес время от времени оглашается групповыми криками потрясающей силы Обезьяны приходят в возбуждение, трясутся, подпрыгивают, сотрясают деревья. Цель этого демонстративного поведения, как называют его этологи, — показать соседним группам мощь и единство своей группы. После участия в демонстративном шуме каждый член группы чувствует себя увереннее, особенно если его группа перекричала соседние.

От подобных предков нам, людям, досталась не только звуковая оммуникативность, но и многие связанные с ней врожденные программы поведения. Одна из них — потребность в групповых пошумелках

В ритмичных грохоте, выкриках, топоте и движениях боевой группы мужчин любой без труда узнает ее прародительскую основу. Через это до нас по бессознательному каналу доходит ощущение единства и силы, а до наших противников — тоже по бессознательному каналу — смятение и ужас.

Нуждаемся мы и в мирных пошумелках — собрались свои, и все говорят друг с другом громко, оживленно, и не важно, о чем. Что дает это каждому участнику, чувствовали все, но выразить трудно пошумели, погудели и разошлись. Разуму это не очень нужно, а вот душе, настроению стало лучше. Это одна из многих доразумных форм общения, речь в ней принимает участие, но не как средство передачи информации, а как средство общения.

Пошумелки на стадионе (с подпрыгиванием) криком, топотом, грохотом, треском трещоток, воем дудок) происходят вообще без речевого общения и в нем не нуждаются. Здесь важно соревнование в шуме своих и чужих. Возбуждение так велико, а чувство единств становится так сильно, что болельщики одной команды (друг с другом не знакомые), бывает, всей массой бросаются на болельщики другой команды. Так случалось в Древнем Риме, так случалось в современном Лондоне. Главное в массовой пошумелке — ритм. Если массе удалось создать единый мощный ритм, масса едина. Мы все умеем это делать инстинктивно вспомните чудо рождения единого ритма из шума аплодисментов в зале или на митинге. Как бы против закона об энтропии тысячи незнакомых людей, не договариваясь, в течение нескольких десятков секунд синхронизируются.

Очень сильна потребность в пошумелках, попрыгушках у самых маленьких детей. Уже в доречевом возрасте они знают, как это делать и делают, это точно так же, как все детеныши приматов топают, кричат, подпрыгивают, стучат предметами. Они сходятся по несколько человечков и устраивают прекрасно ритминизированную пошумелку. Ребенок пробует игру «ладушки» раньше, чем пробует говорить.

А еще есть пошумелки подростковые. Кто помнит военные и первые послевоенные годы, когда подросткам были недоступны музыкальные инструменты и звуковоспроизводящие устройства, тот может вспомнить вдруг проходящие по дворам или улице ватаги ребят, оглушительно стучащих в старые кастрюли, листы железа, трещащие палками по заборам, барабанящие по водосточным трубам и ритмично выкрикивающие нечто почти нечленораздельное. Разгонят их в одном месте — они соберутся в другом. Или залезут на жестяную крышу и устроят, стуча по ней, жуткую пошумелку

А что будет, если дать подросткам музыкальные инструменты и звуковоспроизводящие устройства? Они будут шуметь ими. Просто шуметь? Конечно, нет, они же не обезьяны, многие из них в музыкальной школе учатся От будут шуметь музыкой. Отныне их пошумелки останутся, с одной стороны, пошумелками — обязательно громко, обязательно коллективно, обязательно с ритмичными телодвижениями, обязательно участвуют только «свои», обязательно с эпатированием взрослых, с другой — станут музыкальным действом, с собственной музыкой. Даже если бы ни один взрослый на Земле не стал писать такой музыки, какую они хотят, композиторы среди подростков всегда найдутся: во-первых, они живут не на деревьях, а в наполненном музыкой мире, во-вторых, музыкальные способности, как известно, встречаются часто и проявляются очень рано. Чайковский, например, в шесть лет ночью бегал к роялю сочинять музыку. В XIX веке дети менее чем одного миллиона дворян, имевшие доступ к музыке, породили всю русскую городскую музыку. В одном большом городе в условиях доступности музыки и инструментов теперь живет столько же детей. Но одному, да еще каждому, городу не нужно столько взрослых композиторов, сколько хватило целому народу. Миллионам потенциальных Чайковских нет места в современном обществе. Но они родятся с жаждой творить музыку. И творят. Для кого? Для подростков, для их пошумелок. Взрослым профессиональным композиторам занять эту нишу трудно (не поймешь, чего они хотят, музыка ли это вообще?), да и условия здесь жесткие не пришелся ко двору — отваливай.

Итак, я хочу сказать вам, читатель, что современная «болезнь» подростков поп-музыкой имеет древнюю, врожденную основу — потребность организовать пошумелку. Что для пошумелки не обязательно иметь музыкальные инструменты или звуковоспроизводящую технику. Но с ними получается пошумелка, воздействующая на подростков во много раз сильнее, чем без них. Что пошумелка — механизм бессловесного, внеразумного общения и единения, и она тем сильнее действует, чем громче, чем больше в ней участвует подростков, чем активнее они в ней участвуют и чем на большее число органов чувств она воздействует ритмическим звуком, вибрацией и мельканием… Ясно, что самая подходящая для пошумелки музыка — «примитивная», если сравнивать ее с музыкой, служащей другим целям. Текст песен тоже должен быть на доразумном уровне — повторяющиеся слова-знаки для шаблонных понятий, подобие мелькания дорожных знаков, когда едешь на автомобиле. Я хочу, чтобы вы поняли, читатель, — подросток в экстазе пошумелки, с одной стороны, по-прежнему остается современным разумным человеком, а с другой — он охвачен древним инстинктом и извлекает из него первобытное наслаждение. Я хочу вам напомнить, что только во второй половине XX века впервые в истории человечества громкие музыкальные инструменты и средства воспроизведения звука бесконтрольно со стороны взрослых и массово оказались в руках подростков. Что средства коммуникации обеспечили им возможность слушать не только пошумелки соседних групп, но всего мира. Что при этом неизбежно происходит унификация музыки пошумелок с доминированием самых пошумелистых.

Новое в этом подростковом действе не сама пошумелка, а слияние ее с музыкой и в результате — усиление эмоционального воздействия и массовости

К этому нужно добавить, что вне пошумелки подросток может слушать ту же музыку или иную совсем по-другому, точно так, как люди слушают ее обычно. И что талантливые композиторы поп-музыки знают это. Поэтому они стремятся создавать произведения, ориентированные сразу и для пошумелки, и для прослушивания. Отсюда у их музыки много обычных поклонников как среди молодежи, так и среди взрослых.

Как мы, взрослые, относимся к чужим пошумелкам? К разным — по-разному. Пошумелки взрослых, даже если они нам мешают, мы пресекать побаиваемся. Нужно быть очень агрессивным соседом, чтобы пойти разогнать чужую свадьбу. Мы выходим из положения тем, что выработали правила — где и когда пошумелка допустима, а где и когда она — нарушение порядка.

К пошумелкам маленьких детей мы снисходительны и, конечно, мы их нисколько не боимся. Надоели, — разогнали. Разогнать, если надо, детскую пошумелку, мы считаем нашим неотъемлемым правом, даже долгом.

К пошумелкам полувзрослых мы нетерпимы. Одна сторона нашей реакции на них — как на детские пошумелки, если не нравятся, хочется разогнать. Но другая сторона реакции — как на взрослые пошумелки — мы их разогнать боимся. Взрослый человек попадает в состояние раздвоения, чувствует бессилие, и это его раздражает еще больше. В итоге мы склонны приписать им какую-то опасность. Опасность для кого? Для нас? В душе мы чувствуем, что да, но сознаться в этом трудно, да и «ничего такого они не делают». Может, для них самих? О, ну конечно (это оказывается так спасительно!), ведь они же дети. А за детьми нужно следить. Но раз это детские пошумелки и они нам не нравятся, значит — мы должны, обязаны их разогнать. Но дети-то вон какие вымахали! Поди разгони один. И тут мы взываем о помощи к другим взрослым. Мы говорим проблема.

Заметьте, читатель, мы зовем на подмогу, исходя из смутных и противоречивых ощущений. Мы не умеем ответить на вопрос, что грозит и кому. Более того, что нам не нравится — то ли, что они собираются вместе, то ли, что они слушают музыку, то ли нам не нравится музыка? Кого сечь? Подростков? Музыку? Постыдно было бы высечь музыку, если виноваты подростки. Но если виновата музыка, то сечь подростков — злодеяние. А если вообще все померещилось?

Что же это — всего лишь наше испуганное воображение и группировки подростков нам ничем на самом деле не угрожают? Парадокс в том, что действительно угрожают, но осознанных мотивов угроз у них нет. Главное здесь — не сваливать все в одну кучу. Давайте сперва отделим музыку.

Их музыка, конечно, не угрожает ни вам, ни им. Если вам не нравится именно музыка, то не переносите свою неприязнь на тех, кому она нравится. Это воздухом мы обязаны дышать одним, а музыку каждый может слушать, кому какая нравится. За чистоту музыки нельзя бороться теми же методами, что и за чистоту воздуха. Музыка не может вредить. Она не может быть тлетворной, как атмосфера. Если же вам не нравится то, что молодежь группируется, то какого типа группы вам не нравиться? Ведь прежде всего молодежь легко объединяется в группы сознательных движении — с целями, идеологией и лидерами. Кроме того, она способна образовывать (часть — на полубессознательном уровне) «банды» — с неясной целью, лидером и очень жесткой структурой соподчинения членов и, наконец «клубы» — без активных целей, без лидерства и без соподчинения. О «бандах» поговорим позднее, а вот о клубах — пора. Чтобы разобраться в них, вернемся к нашим, обезьянам.

Групповые демонстрации — не единственная, а одна из многих форм групп поведения животных. Другая форма этого поведения — «клубное», как называют его этологи. «Клуб» охватывает один социальной структуры животных одного вида. Наиболее распространены «клубы» неполовозрелых самцов, «клубы» холостых самцов, но бывают и «клубы» самцов, занимающих высокий ранг в иерархии. Суть «клуба» состоит в том, что несколько, а иногда и очень много особей одного ранга собираются вместе и на время сборища уединяются от других членов животного общества. Разумеется, есть и место клубного сборища или несколько таких мест. В «клубе» ничего явно полезного не делают (разве что чистятся, притом у некоторых видов, в том числе у многих обезьян, взаимно). В «клубах» проводят свободное время и либо отдыхают, либо играют, либо общаются (каждый вид — как умеет), либо просто чинно сидят.

Биологическое значение «клубов» разнообразно. Это и безопасное место отдыха под коллективным присмотром, и место реализуется потребность в игровом поведении, и отдых от напряженных иерархических отношений доминирования-подчинения, и самоустранение на время из общества (пока не нужны «резервные» молодые самцы). У одних видов «клубы» открыты для всех особей данного слоя, у других есть и закрытые, там все «свои», все знают друг друга. Новичка в такой «клуб» принимают, это сопровождается целой церемонией знакомства. Участникам «клуба» нечего делить (ведь здесь нет ни гнездовой территории, ни пищи), не из-за чего ссориться (кроме места в «клубе»). Неудивительно, что отношения животных в «клубе» мягче чем вне его. Более того, естественный отбор давно закрепил этот статус в форме инстинктивных ограничений на проявление агрессивности и демонстрацию ранга, пока животное находится в «клубе».

Итак, «клуб» имеет несколько признаков: есть известное всем членам уединенное от посторонних место сбора, никакой цели кроме отдыха и развлечения, сборище не имеет; посещают его по потребности, собираются равные, часто просто ровесники, иерархической структуры в «клубе» нет даже у видов, в иных местах поддерживающих жесточайшую иерархию, нет, естественно, и лидеров, все должны быть «свои», из «клуба» никуда все вместе не движутся, из него расходятся (разлетаются, расплываются) каждый сам по себе. На заведомо «не своих» «клуб» реагирует отрицательно — если может, то прогоняет, а нет — разлетается и может собраться в другом, резервном месте.

Уже давно было понято, что «клубное поведение» досталось нам в наследство от животных предков, что «клубные гены» требуют своей реализации и находят ее в тех или иных формах нашего поведения. Совершенно аналогичны «клубам» животных стихийно возникающие и долго самоподдерживающиеся клубы пожилых мужчин, отдыхающих, играющих или читающих в укромных углах парков, дворов, пустырей, банные клубы, известные еще в Древнем Риме, и т. п.

У детей стремление собираться в клубы в основном подсознательно, это просто некая тяга, их разум бессилен понять ее. Как грустно бывает видеть это полное отсутствие взаимопонимания, когда взрослый, оттаскивая за руку малыша из клуба, собравшегося в проеме между гаражами, на чердаке, в полуразрушенном сарае или в кустах, взывает к его разуму: «Ну скажи, чего ради вы туда забрались? Чего вы хотите? Чего вам не хватает? С кем ты связался! Чему хорошему ты от них научишься?» Несчастный сын молчит. Он молчит не потому, что упрям, а потому, что он сам этого не знает. Как потом он будет молчать, когда его будут спрашивать. «Ну что ты в нее влюбился, ну что ты в ней нашел?». Выразить словом этот бессловесный мир влечений дано лишь поэтам. Как объяснить его, знает этолог. Каждый взрослый переживает его вновь в снах о своем детстве. Вот сколько путей дано нам, чтобы понять их мир.

У подростков свои клубы. И в этой тяге собираться в них они так же бессознательны, как маленькие дети. И, как маленькие дети на взрослое требование: «Ну, говорите, чего вы хотите, каковы ваши цели, ваша программа?» они, умные, развитые, молчат. Или с каменными лицами произносят выдуманные взрослыми, вычитанные фразы — «Это форма протеста. Нам не хватает спортплощадок и кружков, а дома не хватает заботы». Произносят — и чувствуют, что это не то, что все совсем просто, да слов нет.

Да, мои благосклонный читатель, вы правильно подумали. Многие из современных группировок подростков — это клубы. Они ничего от нас не хотят — только, чтобы мы их оставили в покое. У них нет цели, нет иерархии, нет лидеров — только круг «своих» и места сбора — на улице, в разного рода укрытиях и на квартирах. Клуб прекрасно сочетается с музыкой, он может устроить и пошумелку. В уйме маленьких клубов, где все друг друга знают, они не нуждаются в признаках принадлежности. Если клуб очень большой, аморфный, им нужны внешние признаки принадлежности в одежде, прическе или в чем-нибудь еще. Нынешние «панки», «пиплы», — вероятно, такие клубы.

Клубы подростков были всегда. Давно были «беспризорники» (не настоящие беспризорники, а домашние дети, игравшие в беспризорников). Они пели «блатные» песни, техника была им еще недоступна. Те, кто родились в конце тридцатых, в начале пятидесятых играли в «хулиганов», поголовно по всей стране «рискнули из напильников делать ножи», увлечение небезобидное, однако таким огромным количеством ножей они поранили удивительно мало людей. Стали доступны патефоны, и они слушали музыку Вертинского, Лещенко. В записи «на ребрах», поскольку эту музыку им слушать запрещали. Их сменили «стиляги». На голове кок, на ногах толстые подметки, брюки дудочкой. Слушали джаз — им его, конечно, тоже запрещали. Стилягам досталось крепко, — как тогда говорили, не за узость брюк, а за узость мыслей. Теперь им около пятидесяти, и ясно, что у этого поколения с мыслями было все в порядке. Дальнейшая история уже на памяти молодых. Сверстники «беспризорников», «хулиганов», «стиляг» и первые «хиппи»! Неужели вы не узнаете в ваших правнуках, внуках и детях — себя? Разве в форме суть? Та суть, которая всегда была, есть и всегда будет, пока родятся дети, снова и снова повторяющие программу детства и отрочества.

Пора вернуться к нашим обезьянам. А то благосклонный читатель напоминает автору: обещал объяснить, почему в подростковых группировках чувствуется какая-то угроза, есть в них что-то раздражающее. Неблагосклонный же читатель думает: «Все равно не нравятся они мне. Надо собрать их всех и услать куда подальше. Целину поднимать. Кончилась? Ну, еще что-нибудь придумать» (Не обижайтесь, мой неблагосклонный читатель, я очень вас люблю и хорошо вас понимаю. Дай вам волю, вы бы так не сделали, но припугнуть хочется.)

Когда в социальной группе животных, этой глубочайшей ритуализованной и канонизированной инстинктивными программами системе, родится детеныш, он сразу встраивается в нее на заранее отведенное ему место Он растет, развивается и ведет себя согласно заложенным в нем программам, а члены общества адекватно реагируют на него по своим врожденным программам. Программы взаимно притерты естественным отбором на весь период детства.

Но вот с половым созреванием детство кончилось, и кончились взаимные программы этого периода. Родитель, вчера еще такой добрый и терпеливый, теперь при малейшем проявлении фамильярности показывает зубы. Достается и от других взрослых. То общество, каким видел его детеныш изнутри, для него как бы захлопнулось. Настал новый этап.

Молодым животным предстоит встраиваться в систему взрослых отношений, в которой для начала им отведен самый низкий ранг. Более того, система может в них пока не нуждаться, и их будут изгонять — в одних случаях решительно, в других — только демонстративно. Кому-то может повезти, одна взрослая особь погибла, кто-то занял ее место, освободив другое, которое тоже заняли, но внизу пирамиды место освободилось, его-то и занял молодой. Остальным не повезло.

На этот случай есть две программы.

Первая — расселение. Молодые животные уходят искать новые территории. Нерешительные поодиночке, они объединяются в группы. Внутри группы устанавливается иерархия доминирования и подчинения, часто в форме ужесточенной. Сплоченность группы снимает нерешительность — вместе не страшно. Пустующую территорию займут, занятую постараются отбить силой. Бродячие группы ищущих себе места молодых особей — обычное дело у многих социальных видов животных. Такие группы этологи называют «бандами». Сплоченные, образовавшие внутри себя жесткую иерархию, «банды» очень агрессивны, возбудимы. Вспышки гнева в них так сильны, что могут обращаться просто в слепое разрушение («вандализм»). Вспомните «банды» молодых слонов, без всякой причины вытаптывавших деревни. Образование «банды» подростков прекрасно описано в романе у Голдинга «Повелитель мух».

Неудивительно, что любое животное при встрече с «бандой» охватывает инстинктивная тревога. Попытаются отнять, было бы что. Окажется, что нечего — придут в ярость и набросятся Мы унаследовали этот инстинкт. В человеке при встрече с плотной группой молодых парней инстинктивно поднимается тревога: не банда ли это? Да и без инстинкта нам известно, что банды существуют взаправду. Вот причина того, мой неблагосклонный читатель, что вы чувствуете в группировании подростков что-то подозрительное и потенциально опасное. Пусть они вам ничего плохого не сделали, пусть вы всех их знаете с малолетства, пусть вы знаете, что это хорошие ребята. Но когда они темной массой сгрудились в узком проходе, а вы идете мимо них, вам все равно тревожно. А от того, что эта тревога ложная, еще и досадно. И досада эта переносится на них.

В современном обществе подростку расселяться рано и некуда. Когда наступает возраст программы расселения, он просто старается меньше быть дома и дерзит родителям. На улице они могут образовывать подобие «банд» в игровой форме. Программа вполне удовлетворяется игрой. Образования группы на основе соподчинения, небольших походов куда-то, мелких стычек с другими группами, мелких актов вандализма вполне достаточно для ее удовлетворения. Именно в этом игровом, модельном формировании, — которое подросток воспринимает очень серьезно, — он прочувствует, а мозг его навсегда запомнит беспрекословное подчинение, безрассудную преданность, беспощадность суда «своих», силу власти и многое другое. Действия «банды» зависят от ее лидера, власть которого может стать неограниченной. Поэтому игровая «банда» может превратиться в настоящую, если лидер с преступными наклонностями. Все это хорошо известно. Наше желание услать куда-нибудь подальше группы подростков тоже соответствует программе — банды должны расселяться.

Руководствуясь этими признаками, мы можем сказать, что игровых «банд», конечно, великое множество. И ничто не мешает им тоже увлекаться поп-музыкой. Но доминирующей роли в этом увлечении они явно не играют.

Да, неблагосклонный читатель, если и вправду «неформалы» едут кого-то избивать или что-то разрушать, то они не «клуб», а банда.

— В кавычках или без?

— Это главное, что следовало бы выяснить. Помочь подросткам проходить возраст «банд» в игровой форме, не давая проявляться жестокости, вандализму, — это наша несомненная и ясная обязанность. «Банды» тоже от нас ничего не хотят, но это не значит, что мы можем устраняться.

Вернемся опять к обезьянам. У молодых» животных, кроме программы расселения, ее вторая — остаться и встроиться в общество взрослых животных. Эти молодые животные многих видов тоже образуют свои агрегации. Программа «встроиться» требует вести ей так, чтобы на молодое животное обратили внимание, запомнили, узнавали. Она как бы требует: «Выделись чем-нибудь, не будь, как сверстники». Молодую мартышку из цирка сдали в зоопарк, и она попала в общую клетку, где жила группа обезьян со своей группировкой молодых. Ее никуда не приняли, она сидя в углу в позе покорности, если пыталась подойти к миске с пищей — ее отгоняли. Хозяин зашел ее проведать. «Она не привыкла есть с полу из миски руками, ее учили есть в одежде, за столом и ложкой» Одежды и стола ей, конечно, не дали. «У нас зоопарк а не цирк». Но ложку дали. Она подошла миске и ловко начала есть ложкой. Мартышки расступились. Мартышки изумились. Не ложке, конечно, ложка им хорошо знакома, а мастерскому, как у людей, с ней обращению. Сам старый самец подошел к ней и протянул руку к ложке Он не потребовал, а попросил. И цирковая мартышка за то, что ест ложкой была принята в основную группу, опередив других молодых.

Программы поведения проявляют себя, где бы ни родились человеческие дети — в первобытном или в цивилизованном мире. Приходит возраст, и многие из них после вполне счастливого детства, несмотря на наш и правдивые заверения, что общество все для них подготовило и ждет их взрослыми, начинают испытывать потребность чем-то выделятся, что-то демонстрировать, чем-то поражать. Одному из сотен миллионов удается прыгнуть дальше всех в мире, другому — стать победителем всех олимпиад по физике, третьему — еще что-то путное. А остальным? Остальные пытаются выделиться иначе. И ведь выделяются — о них говорят, пишут, передают по телевидению, их разгоняют, стригут, переодевают. И кто? Взрослые. Значит, своей цели древняя программа все же достигла.

Итак, правы те, кто чувствует, что «молодежь ведет себя вызывающе»? Да, бессознательно она ведет себя вызывающе. И это ее поведение достигает цели (не цели молодежи, а цели неосознанного поведения), так как мы его тоже бессознательно узнаем. А вот понять не можем. Поэтому говорим: «С этим надо что-то делать». А что делать — не знаем. Нельзя же действовать, подчиняясь только неосознанной неприязни. И если мы обращаемся к разуму, он тоже нашей тревоги не понимает. Он говорит нам: «А что такого и сделали? Ну шумят, ну собираются, ну странно одеваются. Ну некоторые дерутся, ну хотят чтобы их оставили в покое. Но ведь нынешние панки, пиплы, зенитчики, рокеры, металлисты куда благовоспитаннее былых беспризорников, хулиганов и уж ничем не хуже стиляг, а по сравнению с хиппи — и деятельнее и аккуратнее. И, главное, пока вы найдете способы борьбы с металлистами, они повзрослеют, металлистами быть перестанут, а на смену появятся другие, такие же неожиданные и странные, — и начинай все сначала. Тем, кто за борьбу с молодежными вывертами получают зарплату эта круговерть на пользу, а нам с тобой лучше не ввязываться». Так говорит добрый разум. Но спросите его — «А. хочешь, чтобы твоя дочь ушла в металлисты?» И он воскликнет — «Нет!». Вот так-то. В этом раздвоении — наша слабость. Понять — еще не значит принять. Одного нельзя допустить — действовать не разобравшись. Эта ситуация благоприятна для паникеров и кликуш. Нельзя дать им увлечь за собой общество Мы всегда должны помнить, как в конце пятидесятых кликуши спровоцировали общество ловить на улицах «стиляг», стричь их и разрезать на них штаны, заставили заниматься этим даже милицию (символ государственной законности в глазах подростков!), а спустя два года те же кликуши сами ушивали себе брюки. А кликушествовали уже по поводу мини-юбок.

Народ, считающий себя великим, подлинно велик только тогда, когда он полностью доверяет своей молодежи, не сомневается в том, что она будет, как мы и лучше нас.

Тут, я слышу, вступает в разговор благосклонный читатель. «Итак, вы утверждаете, что это явление в своей основе возрастное. Хорошо. Но его называют социальным. Оно социальное?» Да, постольку, поскольку оно происходит в человеческом обществе. Но не глубже. Оно не порождается определенной социальной системой и никакой социальной системе не противоречат. «В нем есть идеология, идеологи?» Нет и быть не может, ведь оно почти внеречевое. Они болтают обо всем и ни о чем, они не действуют, а «бьют баклуши». Для выхода же энергии у них есть канал — ритмические движения.

— А если в их среду проберется «фюрер» и позовет за собой? — вступает в разговор неблагосклонный читатель.

— В «клубе» он бессилен, ведь они ничего не хотят и никуда не стремятся. Этим они иммунны к любым воспитательным воздействиям. Их объединения — не движения, не течения, а состояние, которое они проходят, проживают. В «бандах» совсем другое дело.

— А тлетворное влияние Запада? А поп-индустрия?

— Индустрия снабжает потребности, когда они есть. Индустрия игрушек снабжает детей игрушками. Но если у детей нет игрушек, они их придумывают сами. Отрежьте подростков от других стран, отнимите у них их инструменты — они все равно будут собираться, и старые кастрюли опять пойдут в ход.

— Чему они учатся там, в своих «клубах» друг от друга?

— Ничему важному, или хорошему они не учатся. Они собираются не для того, чтобы учиться. Раньше в подростковых клубах, действительно, учились общению — больше негде было. Теперь общения им хватает в других местах. Научиться курить, пить, приобщиться к наркотикам, заняться свободной любовью можно не только в «клубе».

— Все же меня в этом что-то беспокоит. Меня тоже. Так уж мы устроены.

Хорошо известная нашим читателям исследовательница поведения шимпанзе в природе Джейн Гудолл описывает забавный случай. Молодой, ничем не выделявшийся самец нашел пустую канистру и стал по ней громко стучать. Обладатель престижной шумной новинки этим повысил свой ранг среди молодых шимпанзе, стал их кумиром. Престижная вещь или новое действие всегда вызывает у животных такой ответ. Кумир остается кумиром, пока все не обзаведутся такой же вещью или не освоят новое действие. Тогда кумир падает. Надоел, привыкли. (Помните, когда появились первые проигрыватели большой громкости, некоторые открывали окно, ставили их на подоконник и «врубали на всю катушку». С первыми транзисторами расхаживали по улицам. Теперь этого не услышишь. Что, благовоспитаннее стали? Нет, просто теперь этим не удивишь.) За взлетами и падениями таких кумиров у подростков взрослому даже трудно уследить, так быстро они сменяются. Музыка кумира вчера потрясала, а сегодня к ней равнодушны. Группы поп-музыки взлетают и падают, беспрерывно сменяя одна другую Взрослые иначе относятся к музыке, их вкусы меняются медленно, и на своих пошумелках они вполне могут петь песни своей молодости. Взрослые иначе относятся и к словам песни они должны нести связную мысль.

Мне не избежать трудного разговора с читателем-специалистом: «Нельзя, автор, карканье ворон в городском парке или рев гиббонов в лесу отождествлять с музыкой. И трещащие палками по заборам дети извлекают не музыку. Музыка — это…»

— Да, все дело в определении. Некоторые определяют разум так ни у кого, кроме человека, его нет и в зачатке Другие так определяют общество, что и зачатков его не может быть у животных. Кто-то определяет музыку так, что в ней нет места музыке природы. Пятые утверждают, что поп-музыка — не музыка. (А некоторые говорят, что все, что ни написали бы не члены Союза композиторов, — не музыка.) Хорошо, пусть музыку вдохнули в нас боги. Но и богам нужно, чтобы инструмент был подготовлен, был готов ее принять. Этот инструмент — люди, их создала природа Она создала их из животных. В них и только в них истоки всего, чем мы стали. Или и тут — боги?

Есть еще один круг специалистов, с ними тоже следует объясниться, — психологи и социологи. Они, конечно, знают человека лучше, чем этолог, для которого человек — лишь один из очень многих видов. Но всякий раз, как сталкиваются с проявлением инстинктивного поведения у людей, испытывают растерянность. Ибо, признавая двойственную, «биосоциальную» сущность человека, они первую часть этой формулы забывают.

Биологию человека нужно не только признавать, ее нужно знать. Игнорировать этологию, если занимаешься детским поведением, столь же чревато ошибками, сколь чревато ими игнорирование экологии в экономике.

Человеку обидно, что он всеми своими корнями уходит в мир животных, и везде, где это удается «забыть», он забывает с удовольствием. Только если ему грозит беда, он смиряется с этим фактом. Например, с тем, что биологи ищут и находят возбудителей человеческих болезней у животных, ставят на них опыты, отрабатывая методы лечения и лекарства для людей. В этой области даже во времена самого разгула кампаний за «особость» человека приходилось молча признавать единство человека с царством животных. Догмат богоизбранности отсекает всякую возможность научного прогресса в лечении человека.

Не избежать и разговора с историком.

«Если подростковые клубы и пошумелки извечны, где их следы в прошлом?» Они очевидны. Человечество не все и не всегда стремительно менялось. Были долгие периоды почти незаметного роста. В эти периоды общество становилось традиционным, ритуализировалось. Тогда строго регламентировалась вся жизнь молодежи. В нужном возрасте подростки удалялись в отдельные молодежные дома, оттуда они по мере надобности возвращались, проходили инициацию и принимались в общество взрослых. В этом обществе песни и пляски были строго ритуализированы, поток новаций перекрыт Пляски и песни возрастных групп были разные: одни — у молодых воинов, другие — у старших, свои — у девушек, свои — у матрон и у детей. Дети и подростки пели те же песни и плясали те же пляски, что их отцы и деды когда-то. Дедов не раздражали пляски детей, они сами могли войти в их круг и сплясать с ними. Кананизированность поведения снимала конфликт подростков и взрослых. Это все хорошо известно. Маленькие же дети устраивали свои пошумелки-попрыгушки Их ничем не остановишь.

— Может, действительно, предоставить им пустые строения где-нибудь подальше — и пусть себе там шумят?

— Это неплохо. Они действительно хотят временами уединиться. Но они будут выходить на улицы.

— Зачем?

— Эпатировать нас — без этого они не могут, мы им нужны.

А что нам делать с «металлистами»? Как снять с них эти побрякушки?

— Не нравится? Проще простого давайте объявим их маскарад обязательной школьной формой с восьмого по десятый класс — и мигом их не станет

— Но ведь придумают другое?

— Непременно!

— А если совсем не обращать на них внимания?

— Не выйдет.

— Так что же?

— Главное — не пугаться их всерьез, не делать из мухи слона. Ведь это бессознательная игра поколений. Давайте и относиться к ней как к игре. Пусть они изображают, что поддразнивают нас, а мы будем изображать, что это нас сердит. Но не больше. И не говорить им с ужасом: «Боже, что из вас выйдет?!», а спокойно утешать. «Ничего, это само пройдет».

— Но поймут ли они нас?

— Умом — поймут, ведь ум-то у них уже взрослый.