Наука и фантастика в романах Жюля Верна

К. И. Домбровский, К. И. Станюкович. Наука и фантастика в романах Жюля Верна // Жюль Верн. Собр. соч. в 8 томах. Том 1. — М.: Правда, 1985. — С. 3-30.

Фантазия и научное познание мира всегда были тесно связаны между собой, они как бы шли рука об руку, литая и поддерживая друг друга. Когда еще не существовало самого понятия «наука», уже жила сказка — поэтическая мечта о невозможном. Люди умели фантазировать — представлять в своем воображении желаемое, но еще не достигнутое. И фантазия играла огромную роль в развитии человеческой культуры.

Один из создателей нового литературного жанра — научной фантастики — Жюль Верн, первым соединивший в литературе фантазию и науку, учил людей мечтать. Он переносил читателя в правдоподобно идеализированный мир, в научно обоснованную сказку, вводя в свои произведения элемент фантастики — «почти невозможные» научные допущения — столь искусно и тактично, что у читателя не возникало ни малейшего сомнения в достоверности рассказа.

У Жюля Верна было много предшественников — от Рабле и Свифта до Сирано де Бержерака и Эдгара По. Но в их произведениях была только фантастика, сказка, игра в невозможное, использование неправдоподобных ситуаций для развития (а иногда и маскировки, как у Свифта) главной мысли автора. Б отличие от них Жюль Верн строил свои фантазии на строго научной основе.

«Романы нового типа» — так был определен жанр произведений Жюля Верна в договоре, который он подписал с издателем Этцелем в 1863 году, сразу после выхода в свет первого романа из будущей серии «Необыкновенные путешествия» — «Пять недель на воздушном шаре».

Не часто писателям выпадает столь длительный успех, какой принесли их создателю романы «нового типа». Говоря о причинах подобного успеха, прежде всего нужно отметить, что Жюлю Верну удалось найти новую литературную форму, как нельзя лучше отвечающую запросам молодого читателя. Интерес молодежи всегда устремлен в будущее, в тот неизвестный мир, который ждет впереди, и Жюль Верн в своих произведениях сумел показать этот новый мир, мир ближайшего будущего, все основные характеристики которого уже были заложены в науке и технике второй половины XIX века. И, несмотря на то что сюжеты большинства романов Жюля Верна построены на тех или иных фантастических допущениях, он, рассказывая о самых смелых технических проектах своих героев, всегда остается в рамках реального, в рамках научных представлений своего времени. Он строго придерживается того, что наука середины прошлого столетия считала в принципе возможным, хотя в ту пору еще и не осуществленным. В этой «реальности фантастического» кроется одна из главных причин длительного и непреходящего успеха романов Жюля Верна.

Жюль Верн первым ввел в литературу новых героев — Труд и Науку. Именно наука, великая сила Знания, является той пружиной, которая движет сюжет большинства его романов. До него наука и труд были для писателей той Золушкой, которую никто не принимал в расчет. Все несметные богатства мировой литературы были посвящены в общем-то немногим излюбленным «вечным» темам: теме любви и ревности, борьбы со злом и защиты слабых, стяжательства и обогащения. И только у Жюля Верна впервые выступает на передний план тема знания, тема человека науки, побеждающего стихийные силы природы.

Труд по самой своей сути был всегда связан и со знанием и с умением, с пониманием того, что и как нужно сделать для достижения поставленной цели. В этом смысле Жюль Верн следует традициям народной сказки. Типичный сюжет сказки обычно строится на том, что слабый и обиженный благодаря своей смекалке, знаниям, изобретательности побеждает сильного и глупого противника, действующего по привычному шаблону.

Почти в каждом романе Жюля Верна мы находим подобные ситуации: его герои, обычно скромные, незнатные люди, попадая в затруднительное положение, выходят из него с честью благодаря своей находчивости и знанию законов природы, благодаря умению творчески, нетрадиционно мыслить и применять новейшие данные науки своего времени.

Разница со сказкой лишь в том, что в роли злодея-великана у Жюля Верна чаще всего выступают грозные, но безликие силы природы.

Возникновение жанра научно-фантастического или, может быть, правильнее — научно-художественного романа, жюль-верновского «романа нового типа», отнюдь не случайно приходится на середину прошлого столетия. Именно к этому времени стали особенно заметны плоды развития научных знаний и увеличилась возможность их практического применения. В то время в наиболее развитых европейских странах начался процесс перехода к производству машин посредством других машин — явление дотоле совершенно неизвестное. Прежде все те несложные машины, которыми люди пользовались в быту — телеги, мельницы, ткацкие станки и т. п.,— были сделаны вручную. А в XIX веке, главным образом благодаря применению силы пара, впервые в истории человек начал изготовлять одни машины с помощью других машин. И это, в свою очередь, способствовало развитию современного массового производства со всеми вытекающими отсюда экономическими, социальными, политическими последствиями — Коммунистическим манифестом Маркса и Энгельса и Парижской Коммуной 1871 года. Такой переворот в экономике во многом предопределил содержание и успех романов Жюля Верна. Они появились как следствие тех общественных и социальных процессов, которые характерны для Европы середины прошлого века. Промышленная революция в то время привела к существенному пересмотру роли науки в жизни общества. Наука вышла из уединенных кабинетов ученых и начала активно влиять на все стороны жизни, становясь новой производительной силой. Заводы и фабрики, паровые машины, поезда и пароходы коренным образом изменили как характер производства, так и условия жизни людей, а следовательно, и их отношение к научным и техническим знаниям. Поскольку новая техника стала приносить вполне ощутимую пользу, постольку возрос интерес и уважение к знаниям, вера в грядущее могущество науки.

Конец XVIII и первая половина XIX века были ознаменованы важнейшими научными открытиями. Особенно значительны они были в области математики и механики. Благодаря главным образом работам Коши и Лагранжа получили современную форму основные методы дифференциального и интегрального исчислений и их приложений к задачам механики. Трудами Гамильтона были разработаны основы векторного анализа и теория комплексных чисел. На это же время приходится расцвет деятельности Гаусса, Лежандра, Лобачевского, Галуа и других крупнейших математиков, чьи работы легли в основу нашего понимания природы. Математика уже в начале прошлого столетия создала тот научный фундамент, на котором затем могли успешно развиваться другие области знания. В физике Клаузиус, Кельвин и Карно заложили основы кинетической теории теплоты, а немецкие ученые Майер, затем Гельмгольц сформулировали математическое выражение важнейшего закона природы — закона сохранения энергии. В наблюдательной астрономии к середине столетия были созданы мощные телескопы, намного раздвинувшие границы доступной наблюдению Вселенной. Английский астроном Гершель открыл новую, неизвестную ранее планету Уран, а затем, по вычислениям Леверье и Адамса, был обнаружен Нептун. Наиболее важные результаты исследований по спектральному анализу были опубликованы Кирхгофом и Бунзеном в 1859—1862 годах, как раз в то время, когда Жюль Верн начинал свою работу над первым «романом нового типа». На ту же эпоху приходятся и основополагающие исследования по электричеству гениального самоучки Фарадея. Его экспериментальные работы и их математическое обобщение, данное Максвеллом в теории электромагнитного поля, определили все будущее развитие электротехники. Наконец, в середине XIX века были сделаны величайшие открытия: учение Дарвина о происхождении видов и периодический закон Менделеева.

Интересно заметить, что все это было сделано раньше, чем люди научились шить разные сапоги на правую и левую ногу. Во времена Гаусса и Фарадея, в годы юности Жюля Верна, сапоги все еще шили так, как мы сейчас делаем валенки или чулки. Только в процессе носки сам хозяин обминал их по своей ноге. Эта мелкая деталь хорошо иллюстрирует разрыв, который существовал тогда между передовой наукой и повседневным бытом. Но такие фундаментальные науки, как математика или теоретическая физика, и должны намного опережать средний уровень знаний, необходимый для практической деятельности. И Жюль Верн, подробно описывая и развивая самые передовые достижения техники, почти ни где не касается вопросов, волновавших теоретическую науку. Дерзкие прорывы ученых в далекое будущее слишком опережали свое время, и трудно было представить себе практическое применение их идей. Электромагнитная теория ничего не говорила воображению даже талантливого и осведомленного человека в эпоху энергии пара. Придумывая мир будущего, писатель изображал его как несколько усовершенствованный мир настоящего.

Жюль Верн жил в ту переменную эпоху, когда наступивший промышленный переворот резко менял весь уклад жизни европейцев. Он родился в 1828 году, за четыре года до того, как во Франции пошел первый поезд, а на склоне лет писатель мог уже ездить в автомобиле, смотреть кино, читать в газетах восторженные сообщения о первых успешных полетах аэропланов. На протяжении одной человеческой жизни коренным образом изменились условия быта и, главное, отношение общества к новейшим достижениям науки и техники. В конце прошлого столетия каждое сообщение о том или ином успехе в этой области, о каждой, даже неудачной, попытке взлететь над землей или опуститься в глубины моря вызывало шумный отклик прессы и живой интерес читающей публики. Человечество конца XIX века уже поверило в науку, в ее колоссальные возможности и ждало от нее подчас много больше, чем она могла дать на самом деле.

А ведь еще так недавно, в начале века, когда были живы остатки традиций галантного времени последних Людовиков, попытки многих ученых привлечь внимание к своим, даже вполне удавшимся, изобретениям встречались полным равнодушием. Так было, например, с Робертом Фултоном. Построенное им первое в мире паровое судно 9 августа 1803 года проплыло вверх по Сене со скоростью около четырех миль в час. Но это, по тем временам совершенно фантастическое зрелище оставило равнодушными и парижскую публику и весьма авторитетную комиссию Парижской Академии наук. Между тем членами Академии были тогда Ампер, Монж, Био, Лаплас и другие ученые, чьи имена памятны нам еще по школьным годам. Наука начала века сама еще не очень верила в свои силы. Пароход для нее был слишком далеким будущим. Чего же можно было тогда ожидать от простых парижан, толпившихся по берегам Сены? По свидетельству очевидцев, они равнодушно глазели на самодвижущийся корабль и с обывательским безразличием задавали недоуменный вопрос: «А зачем это нужно?» Во времена парусных фрегатов и почтовых карет было еще рано фантазировать о том, что меньше чем через столетие весь мир обовьют стальные рельсы, по которым будут мчаться поезда, а по морям поплывут, не считаясь с ветрами и штормами, гигантские паровые суда. Столь «безумная» фантазия оказалась под силу лишь исключительным личностям, каким был, например, еще в ХШ веке Роджер Бэкон. Но рационалистам начала XIX века подобные идеи казались совершенно нереальными. В пароходы и паровозы не мог поверить даже Наполеон Бонапарт — в общем, хорошо образованный и дальновидный политик. Он всячески поддерживал науки и дал 6000 франков Александру Вольта на опыты по электричеству, а Фултону — 10 000 франков на постройку подводной лодки. Но, хотя подводная лодка благополучно прошла испытания и даже участвовала в боевых действиях против английского флота, Наполеон все же отказался и от нее и от создания парового флота вообще.

Всего лишь шесть десятилетий отделяют неудачные попытки Фултона преодолеть недоверие французов к новой технике от всемирного успеха первых романов Жюля Верна, прославлявших эту же самую новую технику и неограниченные возможности Человека Разумного, человека, владеющего знанием, создающего новый мир техники, основанный на использовании машин и подчинении себе слепых сил природы.

Бурное развитие машинного производства, изменения, происходившие буквально «на глазах» общества,— все это подогревало интерес к ближайшему будущему, к тем чудесам, которые оно готовит. Поэтому так велико влияние Жюля Верна на формирование сознания, на вкусы и пристрастия многих поколений, особенно тех, чья молодость приходится на конец прошлого и начало нашего столетия. Романами Жюля Верна зачитывались будущие прославленные ученые, писатели, изобретатели, имена которых сегодня известны всему миру. О нем с благодарностью вспоминают и Лев Толстой и Юрий Гагарин, Максим Горький и Дмитрий Менделеев. Герберт Уэллс, говоря о Жюле Верне, замечает: «В его произведениях речь почти всегда идет о вполне осуществимых изобретениях и открытиях, и в некоторых случаях он замечательно предвосхитил действительность. Его романы вызвали практический интерес: он верил, что описанное им будет изобретено. Он помогал своему читателю освоиться с будущим изобретением и понять, какие оно будет иметь последствия — забавные, волнующие или вредные».

Девятнадцатый век часто называли «веком пара и электричества». Это верно, но только отчасти. В энергетике тогда почти безраздельно господствовали паровые машины, а по практическому использованию электричества были сделаны лишь самые первые робкие шаги. Несмотря на то, что работоспособный электродвигатель был построен Б. С. Якоби еще в 1838 году, даже спустя полстолетия, в 1890 году мощность электродвигателей в промышленности все еще не превосходила 5% от общего количества всех других, главным образом паровых, двигателей. Цехи заводов опутывало множество ременных передач, передающих вращение от главной паровой машины к валу трансмиссии, а от нее к каждому станку. Эта картина фабрично-заводского цеха начала существенно меняться лишь в двадцатых годах нашего века, когда получил распространение индивидуальный электрический привод к каждому станку. А на железных дорогах паровоз господствовал до последнего времени.

Словом, XIX век, знаменовавший собой в представлении современников триумф абсолютного знания, обретение научной истины в последней инстанции, в действительности может быть охарактеризован лишь как апофеоз ньютоновской механики. Ограниченность механистического понимания мира с полной очевидностью выявилась только на рубеже XX столетия, когда стала ясна принципиальная невозможность объяснить все наблюдаемые явления с позиций классической механики. Из этого противоречия благодаря трудам Планка, Пуанкаре, Эйнштейна и многих других ученых в конечном счете выросла вся наука XX столетия. И сегодня влияние релятивистской и квантовой механики на все стороны нашей жизни гораздо шире и глубже, чем это может показаться на первый взгляд.

В те годы, когда Жюль Верн писал свои лучшие произведения, эта новая наука грядущего века еще не имела четкого и законченного воплощения. Многие проблемы находились лишь в начальной стадии развития. Уже были поставлены некоторые вопросы, но на них еще не было дано ответа. Энциклопедические знания, которыми Жюль Верн поражал своих современников, были в большинстве своем почерпнуты из литературных источников, которые, естественно, могли отражать лишь прошлое состояние научных знаний. Что же касается самых передовых научных идей века, то они долго еще оставались не понятыми и не оцененными не только Жюлем Верном, но и всем тогдашним обществом. Так это было с теориями и открытиями Роберта Майера, Оливера Хевисайда, Николая Лобачевского и многих других, обойденных славой и вниманием современников.

Открытия ученых сильно и глубоко влияли на Жюля Верна, а его собственное творчество, в свою очередь, оказывало воздействие на людей науки. Среди ученых XX века, на которых Жюль Верн оказал особенно заметное влияние, нужно упомянуть прежде всего академика Владимира Афанасьевича Обручева. Он сам признавался, что чтение романов Жюля Верна побудило его выбрать профессию геолога. А знаменитый роман Обручева «Плутония» — по сути, расширенный и уточненный в свете современной науки вариант «Путешествия к центру Земли». От романа Жюля Верна «Плутонию» отделяет более полустолетия. За это время представления о строении нашей планеты заметно изменились. Правда, возможности непосредственного исследования строения Земли крайне ограниченны, поэтому ученым приходится довольствоваться анализом косвенных данных и на этом основании строить более или менее достоверные гипотезы. Наиболее надежным источником сведений о внутреннем строении земного шара является сейсмическая разведка. Разные слои, образовавшиеся внутри планеты в ходе ее геологического развития, обладают разной плотностью и поэтому по-разному отражают и преломляют упругие колебания, возникающие при землетрясениях и сильных взрывах. На основе таких косвенных наблюдений можно предполагать, что Земля состоит из трех основных слоев — коры, затем так называемой мантии и ядра. Каждый слой имеет сложную структуру и, в свою очередь, разделяется на несколько внутренних слоев. Непосредственному исследованию доступен лишь самый верхний слой коры, простирающийся на глубину до 20 километров,— то, что можно наблюдать в шахтах и в местах изломов земной коры при выходе на поверхность глубинных слоев.

Для геофизических исследований очень много значит предпринятое в нашей стране бурение сверхглубоких скважин на Кольском полуострове и на Апшероне — в местах, где предполагается наименьшая толщина коры. Кольская скважина, глубина которой в 1984 году достигла 12 километров, уже обогатила науку ценнейшим фактическим материалом, заставляющим пересмотреть некоторые установившиеся представления.

Во времена Жюля Верна достоверные научные сведения о геологическом строении Земли касались только самого верхнего осадочного слоя коры, который и описан им с наибольшей подробностью. Как отметил академик Д. И. Щербаков, писатель «...прекрасно показал различные напластования, слагающие кору Земного шара, растительный и животный мир, соответствующий времени образования тех или иных пластов». Что же касается похождений героев романа «Путешествие к центру Земли» в более глубоких слоях, то они, так же как и приключения героев «Плутонии» Обручева, носят совершенно фантастический характер. Во всяком случае, у современной науки нет оснований предполагать существование в недрах Земли столь обширных пустот с подземными морями и тем более существ неизвестного нам второго животного мира, сохранившего представителей древних геологических эпох.

Вопрос о популяризаторской функции книг Жюля Верна имеет как бы два аспекта, две, казалось бы, взаимоисключающие стороны. С одной — большинство научных данных, которые Жюль Верн приводит в своих книгах, в наше время безнадежно устарело. Сегодня каждый школьник знает, хотя бы в общем, как устроен вертолет и чем он отличается от самолета или аэростата. Наивные технические мечты Жюля Верна о воздушных кораблях, похожих на неуклюжие пароходы прошлого века («Робур-Завоеватель»), поднятые силой электрических батарей на «необычайную» высоту... метров в двести, могут показаться современному читателю какой-то карикатурой на современную технику. А ведь сто лет назад это описание соответствовало последним достижениям науки. То же относится и к большинству других научно-технических фантазий Жюля Верна,— в наше время миллионы людей знают, как ведут себя космонавты во время полета, как стартуют космические ракеты, по мощности далеко превосходящие выстрел из «Колумбиады» Барбикена («С Земли на Луну», «Вокруг Луны»); подводные лодки с атомными двигателями совершают плавания в Мировом океане, по многу дней и недель не поднимаясь на поверхность; кругосветное путешествие по маршруту Филеаса Фогга («Вокруг света в восемьдесят дней») на современном реактивном лайнере можно совершить не за восемьдесят суток, а за восемьдесят часов, правда, без тех драматических и увлекательных приключений, которые сопутствовали героям Жюля Верна. Да и сам мир, который описан в его романах, за сто лет существенно изменился. Индия из отсталой колонии Британской империи превратилась в одну из ведущих держав мира; Аргентина, Австралия, Новая Зеландия, где дети капитана Гранта напрасно искали своего отца и где во времена Жюля Верна погибали от голода и жажды целые экспедиции («Дети капитана Гранта»), в наше время стали промышленно развитыми странами с разветвленной сетью дорог, и так Далее и тому подобное. Казалось бы, все это сводит к нулю научно-популяризаторское значение романов Жюля Верна. Однако вопреки такому разрыву во времени, а может быть, именно благодаря ему эти романы приобретают сейчас новое значение, получают как бы второе дыхание. Читая эти книги глазами человека XX века, мы с интересом и удивлением узнаем многое, о чем или успели основательно забыть, или на что не обратили раньше должного внимания.

Б романах Жюля Верна мы находим живое описание недавнего прошлого, видим мир, каким он был сто — сто пятьдесят лет назад. И в этом смысле романы писателя не только не устарели, не потеряли научно-познавательного значения, но, напротив, приобрели новое — теперь уже историческое значение. И даже описания воздушного корабля «Альбатрос», которые кое-кому покажутся наивными, интересны тем, что показывают, как накануне эры авиации передовые люди своего времени представляли себе будущие воздушные лайнеры.

Со времен Жюля Верна, пожалуй, меньше всего изменился подводный мир нашей планеты, представленный в романе «Двадцать тысяч лье под водой». Не изменились сами его обитатели, которых мы теперь можем наблюдать в прекрасных подводных съемках Ива Кусто и других исследователей, а кроме того, мало изменились и знания человека о подводных глубинах. Так же, как и недра Земли, глубины моря наиболее трудно поддаются исследованию. Систематическое изучение Мирового океана широко развернулось лишь в послевоенные годы. Особенно богатый материал собрали советские океанологические экспедиции, проводившие систематические наблюдения течений, рельефа дна и глубоководной фауны океана. Жюль Верн был недалек от истины, когда устами капитана Немо говорил об огромных потенциальных возможностях океана.

И сейчас, в наши дни, мы только-только приступаем к использованию этих богатств. Пока промышленное освоение коснулось лишь некоторых участков шельфа, где интенсивно развиваются нефтепромыслы и делаются, в сущности, самые первые попытки использовать прибрежную зону для культивирования некоторых водорослей или для разведения морских животных, скажем, устриц или жемчужных раковин. Полное освоение богатств океана, о чем говорил капитан Немо,— дело далекого будущего.

Несколько особое место среди произведений Жюля Верна занимает «Таинственный остров». В основу романа положено не только и не столько фантастическое предположение, сколько проблема морально-этическая: проблема создания некоторого подобия утопического общества. «Таинственный остров» — это восторженный гимн Знанию, гимн Науке и Труду. Хотя, надо отметить, что все научные и технические проблемы, которые пытаются решить колонисты острова Линкольна, в сущности, весьма просты, даже примитивны с точки зрения современной техники. Главное здесь не открытия или изобретения героев, а применение ими на практике научных знаний того времени. Это позволяет героям не только остаться людьми в борьбе с природой, но и выйти победителями в этой борьбе. Именно знание, воплощенное в образе Сайреса Смита, позволяет случайной группе людей стать человеческим коллективом, прообразом того идеального общества, о котором мечтал Жюль Верн. И далеко не случайна в романе фигура Айртона. Это как бы антипод Сайреса Смита: один — коллективист, другой — одиночка. Необразованный человек, попавший в такие же, как друзья Сайреса Смита, и даже более благоприятные условия — на его островке уже была хижина и некоторый запас самых необходимых вещей,— этот одиночка, предоставленный самому себе и не обладающий необходимыми знаниями, очень быстро деградирует, превращается в звероподобное существо.

Во всех своих произведениях Жюль Верн представляет читателю природу в строгом соответствии с научными данными его времени. Здесь же, описывая природу и животный мир острова, он полностью раскрепощает свою фантазию и населяет небольшой клочок земли такими обитателями, которые не могут встретиться в этой географической зоне. Но ведь это именно «таинственный» остров, созданный вымыслом писателя специально для того, чтобы на удобном условном фоне яснее развить свою мысль: лишь труд и знание могут сформировать то общество, о котором мечтали философы. И если бы для развития этого тезиса Жюлю Верну понадобился белый медведь, то по праву создателя романа он мог бы и его включить в животный мир острова, поскольку весь остров — условный образ, как бы модель земного шара с его природными богатствами и разнообразием. А потерпевшие крушение колонисты являют собой как бы модель человечества.

Значительная часть романов Жюля Верна посвящена теме новейших географических открытий. Приключения в далеких неведомых странах со времен Одиссея влекли к себе мечтателей. Длительный период времени, начавшийся вслед за путешествиями Колумба, Васко да Гамы и Магеллана, часто называют «эпохой великих открытий». Познание мира вышло тогда за пределы сравнительно небольшого района Средиземного моря и стало приобретать глобальный характер. Европейцы впервые осознали себя жителями планеты Земля. Арена европейской географической активности сначала переместилась в Атлантический океан, затем охватила казавшиеся беспредельными просторы Тихого океана. К концу ХУШ — началу XIX столетия у европейцев сложилось уже довольно правильное представление о земном шаре. Однако касалось это в основном только береговой линии материков. И через четыре столетия, прошедшие со дня открытия Америки, на Земле все еще оставалось множество неоткрытых островов, а центральные области континентов на картах даже середины XIX века представляли собой обширные белые пятна: о них не было известно ничего. Только фотографирование земной поверхности из космоса позволило окончательно решить все картографические проблемы. Но лишь картографические. Еще и сегодня остались регионы на нашей планете, о которых мы поразительно мало знаем. По сей день в газетах время от времени появляются сообщения о встреченных в джунглях Амазонки неизвестных общинах, все еще живущих в каменном веке и никогда не видевших европейцев. Антарктида была исследована уже на памяти нынешнего поколения, а в Центральной Азии, в Латинской Америке и в наше время нет-нет да находят следы неизвестных науке животных. Что же говорить о середине прошлого столетия? Тогда романтика дальних странствий несла в себе гораздо больше тайн и вполне реальных опасностей.

В 1862 году, когда Жюль Верн писал свой первый роман-путешествие «Пять недель на воздушном шаре», особенно популярны были географические проблемы, связанные с поисками истоков Нила. Эта проблема занимала географов с глубокой древности. Геродот, за четыре столетия до нашей эры, считал, что истоки Нила находятся в северо-западной Африке; арабы в средние века предполагали, что Нил соединяется с Нигером; португальский принц Генрих Мореплаватель, кстати, сам никогда не выходивший в море и выступавший, как мы сказали бы теперь, только в роли организатора колониальных походов, напрасно пытался найти обходный путь в Индию: он надеялся, полагаясь на арабские сообщения, подняться вверх по течению Нигера, а затем спуститься по притокам Нила и как-то пройти в Индийский океан. Сегодня такая попытка кажется совершенно нелепой, но в XV веке она была вполне естественной, исходя из средневековых географических представлений.

Исследования африканского континента приняли в середине XIX века особенно широкий размах. Можно предположить, что и сама тема и многочисленные подробности, включенные в роман, были навеяны тем общественным интересом, который сопутствовал сенсационным сообщениям о пропавших без вести, затерявшихся в дебрях Африки экспедициях, и об отважных путешественниках, которые пешком, часто в одиночку, отправлялись на поиски неведомого.

«Прототипом», если можно так сказать, путешествия, описанного Жюлем Верном, были исследования, проведенные в середине столетия английскими путешественниками — Р. Ф. Бёртоном, Дж. Спиком и Дж. Грантом, в результате которых было открыто озеро Укереве, или Виктория-Ньянца, как его тогда именовали, присоединяя к местному названию имя королевы Англии. Предполагалось, что из этого озера берет начало так называемый Виктория-Нил. Как выяснилось, подлинным истоком Нила является река Рукарара, впадающая в озеро Виктория. Но это было установлено несколько позднее, уже после выхода в свет романа Жюля Верна.

В 1862 году Жюль Верн мог располагать только данными того путешествия Спика и Бёртона, которое оставляло открытым вопрос об истоках Нила. Жюль Верн приводит краткое, но весьма выразительное описание путешествия Бертона и Спика (от исходного пункта на острове Занзибар на восточном побережье Африки и до озера Виктория) и затем на протяжении следующих глав на свой страх и риск экстраполирует, и, надо сказать, довольно правильно, представление о том, как выглядит исток Нила с воздушного шара, пролетающего над ним. Научное правдоподобие этого описания, описания того, чего еще ни разу не видел ученый-исследователь, составляет немалую заслугу Жюля Верна. Английские путешественники Спик и Грант впервые достигли того места, которое уже было описано Жюлем Верном, только через месяц после выхода в свет романа — 15 февраля 1863 года.

Вообще в романе вся первая половина путешествия на воздушном шаре, начиная от исходного пункта на острове Занзибар на восточном побережье Африки и до озера Виктория, почти точно совпадает с маршрутом первой экспедиции Спика и Бертона 1857—1858 годов, когда было открыто крупнейшее озеро африканского континента. Дальнейший маршрут воздухоплавателей, согласно Жюлю Верну, пролегал через Центральную Африку к озеру Чад и оттуда, минуя древний торговый центр Тимбукту, к побережью Атлантического океана. Полет заканчивался близ устья реки Сенегал на западном побережье Африки. При описании этой части маршрута Жюль Верн опирался на материалы многочисленных исследований, проводившихся в Африке в первой половине XIX века английскими и французскими путешественниками, когда Англия и Франция стремились расширить и закрепить свои колониальные владения.

Во второй половине прошлого столетия исследования внутренних областей континентов представляли значительные трудности, но, впрочем, скорее организационного, а не принципиального характера. Ни у кого не возникало сомнения, что в ближайшие годы или десятилетия на картах появятся все горные вершины, все реки и озера, как уже появились почти все острова и заливы. Это был лишь вопрос времени и денег.

Однако и в те годы все же оставались две важнейшие географические проблемы, решение которых представляло почти непреодолимые трудности, но не сулило в будущем никакой особой выгоды. Эти проблемы были связаны с достижением Северного и Южного полюсов Земли. Ученые того времени не имели никакого представления, что находится там, в обширных и таких недоступных областях. Окончательно эти последние белые пятна на картах планеты были стерты лишь совсем недавно, в тридцатые годы нашего столетия, когда в полярных областях начали работать многочисленные, постоянно действующие научные станции.

По-разному складывалась история исследования Арктики и Антарктики. Во времена Жюля Верна об Антарктиде располагали лишь отрывочными сведениями, которые были основаны главным образом на наблюдениях Лазарева и Беллинсгаузена, проведенных в 1820 году на шлюпах «Восток» и «Мирный». До начала XX столетия было неясно, что такое Антарктида,— материк, шестая часть света, или всего-навсего несколько покрытых вечным льдом островов. Поэтому в романе «Двадцать тысяч лье под водой» Жюль Верн с полным основанием мог предположить, будто в районе Южного полюса находится чистое море с небольшим островком посередине, на котором капитан Немо установил свей флаг. Ошибочность такого рода предположений стала ясна только в 1911 году, когда норвежец Амундсен, а через месяц после него и англичанин Окотт пересекли материк Антарктиду и достигли Южного полюса.

Иначе складывалось изучение Северного полярного бассейна — оно шло здесь параллельно с другими географическими открытиями. В IX веке исландец Гунбьёрн открыл Гренландию, с ХП века русские плавали на Новую Землю и другие острова Северного Ледовитого океана. Начиная с XVI столетия европейские мореплаватели пытались пройти Северо-Западным проходом из Атлантического в Тихий океан, огибая с севера американский континент. В ХУШ и XIX веках с этой целью было снаряжено много экспедиций, но все они были вынуждены ограничиться лишь частичными исследованиями, нанесением на карты отдельных островов и проливов. Пройти Северо-Западным проходом с тремя тяжелыми зимовками во льдах удалось лишь в 1903—1906 годах тому же Руалу Амундсену, который спустя пять лет первым достиг Южного полюса.

Пожалуй, ни одно географическое открытие не потребовало от человечества столько жертв и не привело к таким жестоким трагедиям, как полярные исследования.

В 1863—1864 годах, когда Жюль Верн работал над романом «Путешествие и приключения капитана Гаттераса», у всех еще была свежа в памяти трагическая гибель экспедиции Франклина. В 1845 году английский морской офицер Джон Франклин возглавил экспедицию из 138 человек, которая должна была пройти Северо-Западным проходом. Экспедиция, на которую Англия возлагала большие надежды, окончилась гибелью всех ее участников. Только через четырнадцать лет, в 1859 году, ее остатки обнаружил на берегу острова Кинг-Уильям полярный путешественник Мак-Клин-ток. Эта, уже вторая, спасательная экспедиция была снаряжена на личные средства вдовы Джона Франклина, все еще надеявшейся, что ее мужа или кого-нибудь из членов экипажа удастся найти живыми.

Трагические обстоятельства гибели экспедиции Франклина широко освещались в печати и, вероятно, повлияли на первоначальное намерение Жюля Верна закончить свой роман тоже трагически — гибелью капитана Гаттераса. В книге он отводит специальную главу описанию гибели экспедиции Франклина, но в те годы, когда писался роман, еще не все подробности этой полярной трагедии были известны.

Северный полюс удалось впервые достигнуть в 1909 году — через сорок пять лет после создания романа. Американец Роберт Пири проделал весь путь на собачьих упряжках в сопровождении четырех спутников. На протяжении нескольких столетий, начиная с первой экспедиции Г. Гудзона, который в 1607 году достиг 80°23' северной широты, одна за другой отправлялись к полюсу экспедиции смелых первопроходцев, но все они терпели неудачу. Последние девять с половиной градусов, последние сотни километров потребовали для своего преодоления титанических усилий и стоили многих человеческих жизней.

По-настоящему исследование, а затем и освоение Северного полярного бассейна началось только в тридцатые годы нашего столетия. Весной 1937 года под руководством Отто Юльевича Шмидта на полюсе высадилась советская высокоширотная экспедиция, прилетевшая на четырех тяжелых транспортных самолетах. Полярные исследователи И. Д. Папанин, Э. Т. Кренкель, Е. К. Федоров и П. П. Ширшов провели на дрейфующей станции «Северный полюс-1» 274 дня и собрали ценнейший материал о климатических и природных условиях Арктики.

Два фактора больше других повлияли на успех папанинской и последующих полярных экспедиций — авиация и радио. Эта современная техника позволила решать задачи, которые были не под силу технике прошлого столетия.

После первой исторической зимовки к полюсу удалось совершить множество походов — по воздуху и по льдам, на мотосанях и собачьих упряжках, на лыжах и ледоколах.

Среди научно-технических проблем, привлекавших внимание европейского общества во второй половине XIX века, одно из первых мест, несомненно, занимала проблема воздухоплавания. После успехов, достигнутых промышленностью, когда люди овладели энергией пара, после победного шествия поездов и пароходов, следующим естественным шагом стремительно развивающейся техники должно было стать осуществление вечной мечты человека о свободном полете, об овладении воздушной стихией. История культуры полна рассказов о попытках подняться в воздух — от легендарных Икара и Архита Тарентского до вполне реальных братьев Монгольфье, которые построили первый воздушный шар, наполненный горячим воздухом. На таком шаре 21 ноября 1783 года поднялся первый в мире воздухоплаватель Пилатр де Розье.

Первые полеты воздушных шаров были встречены восторженно, однако довольно скоро к ним охладели. Полеты на шарах, даже наполненных водородом, были сопряжены с массой неудобств, которые так и не удалось устранить. Воздушные шары, как оказалось, слишком подвержены случайностям погоды, и, главное, они почти не поддавались управлению. Летать на них можно было лишь по ветру. Поэтому в романе «Пять недель на воздушном шаре» Жюль Верн так много внимания уделяет описанию изобретенного доктором Фергюссоном аппарата для подогревания газа, с помощью которого осуществлялся подъем и спуск шара, и аэронавты таким образом могли выбирать попутный поток воздуха. Здесь Жюль Верн исходит из предположения, что изобретатель создал необычайно мощные и очень легкие электрические батареи. Автор сознательно закрывает глаза на то, что вес даже самых лучших из имевшихся тогда, да и сейчас, электрических батарей, необходимых для энергетического обеспечения полета управляемого воздушного шара, столь велик, что шар вообще не смог бы подняться в воздух.

Кстати, «батареи Бунзена», о которых пишет Жюль Верн, это те самые батарейки для карманного фонаря, которыми мы пользуемся в наших транзисторных приемниках, и мы знаем, как быстро они истощаются. Таких батарей, какие были нужны доктору Фергюссону, при всем могуществе современной техники делать пока не научились.

Можно считать, что проблема управления «аппаратами легче воздуха или дирижаблями, была решена лишь в начале XX столетия, когда удалось создать аэростаты жесткой конструкции. На таких аппаратах было совершено несколько дальних перелетов. Но слишком большая уязвимость дирижаблей, их чувствительность к механическим повреждениям оболочки и неспособность бороться с порывами ветра приводили к частым катастрофам. Поэтому к сороковым годам нашего столетия они вышли из употребления, окончательно уступив место аэропланам.

А в XIX веке все развитие воздухоплавания проходило в борьбе этих двух научно-технических направлений: одни специалисты придерживались мнения, что будущее принадлежит усовершенствованным воздушным шарам — «аппаратам легче воздуха», другие настаивали, что победит авиация — «аппараты тяжелее воздуха». Отголосок этого спора нашел отражение и в творчестве Жюля Верна — на нем основан конфликт в романе «Робур-Завоеватель». Описывая бурные споры в «Уэлдонском ученом обществе», Жюль Верн не слишком далеко отходит от истины. Примерно в те же годы, когда происходят описываемые в романе события, профессор Д. И. Менделеев в сочинении «О сопротивлении жидкостей и о воздухоплавании», составляющем ценный вклад в литературу по этому вопросу, склонялся к мнению, что аэростат надежнее, ближе к цели, чем летательные машины. А горячий сторонник противоположной точки зрения профессор Н. Е. Жуковский писал: «Глядя на летающие вокруг нас живые существа: на стрижей и ласточек, которые со своим ничтожным запасом энергии носятся в продолжение нескольких часов в воздухе... мы невольно задаемся вопросом: неужели для нас нет возможности подражать этим существам? Правда, человек не имеет крыльев... Но я думаю, что он полетит, опираясь не на силу своих мускулов, а на силу своего разума».

Слова ученого, которого называли «отцом русской авиации», оказались пророческими. Последующее развитие техники доказало полное превосходство аппаратов тяжелее воздуха, но достигнуто это было не сразу. На протяжении всего XIX века настойчивые попытки изобретателей неизменно оканчивались неудачей, до тех пор пока не были созданы достаточно легкие и мощные двигатели внутреннего сгорания, предназначенные первоначально для появившихся только что автомобилей.

В своих романах «Робур-Завоеватель» и «Властелин мира» писатель решительно поддерживает сторонников аппаратов «тяжелее воздуха», причем той их разновидности, которая получила название геликоптеров, или вертолетов. В первом из этих романов читаем: «...создавая свой «Альбатрос», инженер Робур усовершенствовал системы летательных аппаратов, которые признали лучшими г.г. Косею, де Лаландель и де Понтон д'Амекур...»

Интересно сравнить этот отрывок с высказыванием Жуковского на X съезде естествоиспытателей в Киеве в 1898 году: «Горячие защитники геликоптера Надар, д'Амекур, Бабине и Лаландель не могли построить проектируемый ими воздушный корабль, и проект их послужил только как материал для известного рассказа Жюля Верна. Маленькая же модель, которую построил д'Амекур, дала при испытании удовлетворительные результаты ».

Следует заметить, что известный аэронавт, журналист и фотограф Надар, которого упоминает Жуковский и с которым он, возможно, встречался в Париже на воздухоплавательных съездах, был близким другом Жюля Верна. В романах «С Земли на Луну» и «Вокруг Луны» Надар послужил прототипом Мишеля Ардана.

Что же касается принципиальной схемы геликоптера, то она была, в сущности, «изобретена» еще в XV веке. Бумаги Леонардо да Винчи содержат детальные рисунки геликоптера. Но ни при жизни Леонардо, ни в последующие четыре столетия осуществить эту идею было невозможно. Да и в нашем, XX столетии вертолеты стали применяться в народном хозяйстве значительно позже, чем самолеты. В довоенные годы, когда самолеты достигли уже большого совершенства и могли совершать длительные беспосадочные полеты иэ Москвы в Америку через Северный полюс, вертолетная техника все еще не вышла из стадии поисков удовлетворительных технических решений. И вовсе не потому, что этой схеме летательных аппаратов уделялось меньше внимания — развитие вертолетов и самолетов начиналось параллельно, но вертолет оказался во многих отношениях более тонким и сложным механизмом, чем самолет, который в принципе повторял парящий полет птиц. Немецкий инженер Отто Лилиенталь, исследуя такой полет орлов и чаек, в конце прошлого столетия сумел практически решить задачу парящего полета человека. На своих планерах, подобных современным дельтапланам, он совершал довольно длительные полеты. Это позволило накопить самые необходимые сведения по аэродинамике.

За это знание Лилиенталь заплатил своей жизнью.

До его опытов все попытки решить задачу полета и без всяких предварительных исследований построить аэроплан неизменно кончались неудачами. А среди изобретателей были такие талантливые инженеры, как А. Ф. Можайский в России или X. Максим в Англии. Задачу управляемого полета на аппарате с механическим двигателем первыми практически решили американские конструкторы братья Райт. Они заинтересовались авиацией, лишь прочтя в газетах сообщение о гибели Лилиенталя, и начали с того, что подробно изучили все, что было сделано раньше, и особенно те, весьма подробные записи, которые опубликовал Лилиенталь. Райты, как и Робур из романа Жюля Верна, вели все свои опыты в строгой тайне, в уединенном пустынном местечке Китти Хок на берегу океана. Сперва они построили планер, подобный тем, на которых летал Лилиенталь, затем усовершенствовали его, добавив очень важное изобретение — элероны — подвижные задние кромки крыльев, обеспечивающие устойчивость самолета в воздухе. За несколько лет они совершили около тысячи успешных полетов на планерах. И только полностью овладев техникой планирующего полета, Райты поставили на свой планер маленький бензиновый двигатель, мощностью всего 12 лошадиных сил. Такие двигатели в наше время ставят на небольшие мотоциклы или мотороллеры.

17 декабря 1903 года они совершили первый в истории человечества, вполне управляемый, устойчивый полет, длившийся 59 секунд. Райты уже чувствовали себя «властелинами воздуха», но... очень скоро оказалось, что сконструированный ими самолет далеко не лучшее решение задачи.

Через несколько лет, в 1906 году, французский инженер Эно-Пельтри сконструировал первый в мире моноплан — прототип всех современных самолетов; он же изобрел «ручку управления» и звездообразный авиационный двигатель, которые и сегодня широко применяются в авиации. Один только Эно-Пельтри получил более 200 патентов на различные устройства, входящие в состав механизма, который мы сегодня называем «самолетом». Кроме Эно-Пельтри, были еще Фарман, Блерио, Оикорский, Туполев и многие другие, каждый из которых вносил свой вклад. Понадобилось несколько десятилетий напряженного труда многих тысяч ученых, инженеров, рабочих, коллективный труд сотен научно-исследовательских институтов, наконец, многомиллионные денежные затраты для того, чтобы довести аэроплан почти до того уровня совершенства, которым снабдил его Жюль Верн в своем романе.

Такие принципиальные шаги в технике, как создание самолета или овладение новыми видами энергии, не могут быть сделаны гениальными изобретателями одиночками, как бы талантливы они ни были. Образы таких изобретателей — это невольное упрощение писателя, жившего во многом представлениями предшествующей эпохи. В ХУШ веке еще можно было изобрести механическую прялку и даже паровую машину. Но в наше время мы уже не знаем имен «изобретателей» таких важнейших технических устройств, как автомобиль или телевизор. Это плоды коллективного труда. Конечно, гениальные изобретатели, смело прокладывавшие пути в неизвестное, всегда были в истории человечества, и заслуги их велики и неоспоримы. Такие «впередсмотрящие науки» необходимы для движения по пути прогресса. Они должны опираться на весь предшествующий опыт. Это образно выразил великий Ньютон, когда сказал, что он далеко видел потому, что стоял на плечах гигантов. Ньютон прекрасно понимал, что сам он ничего не смог бы сделать, если бы до него не было Галилея и Кеплера, Коперника и Архимеда. Создание новой техники, от каменного топора до лазера,— это прежде всего исторический процесс развития нашего знания и понимания природных явлений. Любой изобретатель, новатор опирается на весь огромный опыт предшествующих поколений и на помощь и понимание своих современников. Если человек в своих мечтах, в своем провидении будущего заглядывает слишком далеко вперед, то, как правило, он оказывается в одиночестве и часто терпит поражение. Так было не только с Фултоном во Франции, но и с Циолковским в царской России, так было со многими другими гениальными изобретателями, не дожившими до торжества своих идей, потому что развитие техники отставало от их уровня понимания природы.

Полеты в космическое пространство занимали воображение людей со времен глубокой древности, но почти никто не думал о таких полетах, как о близкой реальности, как о технической возможности если не сегодняшнего, то завтрашнего дня. Космос всегда был предметом мечты. Красивой, манящей, но, увы, неосуществимой.

Первым человеком, кто дал строгое теоретическое обоснование вполне реальной возможности космических полетов, кто перевел проблему космонавтики из области фантастических домыслов в область практической разработки вполне осуществимых технических решений, был Константин Эдуардович Циолковский. Громадное значение его работ состоит в том, что он научно обосновал возможность полетов в космос с помощью ракет. Космическая ракета — это сегодня практически единственный способ достижения необходимых для межпланетных полетов скоростей при соблюдении приемлемых для человеческого организма ускорений.

А натолкнул Циолковского на поиск путей осуществления космических полетов, по его собственному свидетельству, не кто иной, как французский романист Жюль Верн.

«Долго на ракету я смотрел, как и все,— пишет Циолковский:— с точки зрения увеселений и маленьких применений.

Не помню хорошо, как мне пришло в голову сделать вычисления, относящиеся к ракете.

Мне кажется, первые семена мысли заронены были известным фантазером Жюлем Верном; он пробудил работу моего мозга в известном направлении. Явились желания; за желаниями возникла деятельность ума. Конечно, она ни к чему бы не повела, если бы не встретила помощи со стороны науки».

И далее Циолковский продолжает:

«...Сначала неизбежно идут: мысль, фантазия, сказка; за ними шествует научный расчет, и уже в конце концов исполнение венчает мысль»[1].

Сочинение Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами», откуда взята эта цитата, напечатано в майском номере журнала «Научное обозрение» за 1903 год[2]. То есть еще до того, как братья Райт совершили свой первый полет на аэроплане.

В 1913—1924 годах было опубликовано несколько работ энтузиастов, веривших в осуществимость космических полетов с помощью ракет. Среди этих первопроходцев ракетоплавания наши соотечественники И. В. Мещерский, Ю. В. Кондратюк, Ф. А. Цандер, Н. А. Рынин, а за рубежом во Франции — тот же Эно-Пельтри, в США — Годдард и др. Нам же, чья юность пришлась на тридцатые годы, космические путешествия представлялись тогда столь далекой и несбыточной мечтой, что ее нельзя было принимать в расчет в наших жизненных планах. Да и не только нам это казалось слишком далекой перспективой. Даже такому прославленному ученому, как, например, знаменитый кораблестроитель академик Крылов, человек, очень много сделавший для русской науки и умевший смотреть далеко вперед, полеты в космос казались почти фантастикой. Выступая на торжественном заседании, посвященном семидесятипятилетию К. Э. Циолковского, и разбирая предложенные им проекты космических полетов, академик Крылов сказал: «...идеи этого полета относятся еще к весьма, весьма отдаленному будущему, о котором трудно сказать, когда оно будет осуществлено и вообще будет ли осуществлено»[3].

Это говорилось 30 сентября 1932 года. Всего лишь через год, в 1933 году, в нашей стране при участии Сергея Павловича Королева были осуществлены первые запуски ракет на жидком топливе, разработанных М. К. Тихонравовым и Ф. А. Цандером по схеме, которую предложил Циолковский. А через 28 лет Генеральный конструктор Королев уже провожал в первый космический полет Юрия Гагарина.

В отличие от проблем воздушных полетов или подводного плавания, стоявших в повестке дня техники XIX века, возможность космического полета должна была казаться Жюлю Верну еще более проблематичной, чем она представлялась академику Крылову. Поэтому в романах «С Земли на Луну» и «Вокруг Луны» он отказался от схематичного образа гениального одиночки-изобретателя, а, наоборот, подробно описывает заседания ученых, которые выбирают наилучшую форму снаряда и необходимое для его полета к Луне количество взрывчатых веществ и другие условия космического путешествия. Все это излагается в романе на уровне научных знаний того времени и точных представлений о внутренней и внешней баллистике. Организаторы полета запрашивают обсерватории, чтобы получить исходные астрономические данные, необходимые для расчетов. Основные параметры полета — направление и начальная скорость — взяты писателем правильно: немногим больше 10 километров в секунду; правильно приводятся данные и относительно Луны — в то время уже существовали большие, достаточно подробные карты ее поверхности. Автор позволяет себе только одно допущение: в романе запускают снаряд в космическое пространство — из пушки. Но дело в том, что скорость истечения газов — продуктов взрыва или детонации даже для современных взрывчатых веществ не превышает примерно 8—9 километров в секунду. Этого достаточно, чтобы преодолеть земное притяжение, но недостаточно, чтобы полететь на Луну. К тому же стрелять пришлось бы не из обычного артиллерийского орудия, и даже не из «Колумбиады» Жюля Верна, а из пушки длиною в несколько сотен километров для того, чтобы скорость снаряда увеличивалась постепенно. Если снаряд слишком быстро будет набирать скорость (что неизбежно при малой длине ствола), то находиться в нем так же смертельно опасно, как и перед ним.

Жюль Верн это хорошо понимал. Вот описание бурных споров Николя и Мишеля Ардана по поводу предстоящего полета:

«— Но вы забываете, несчастный, что толчок при вылете ядра разорвет вас в клочья!

— Дорогой мой оппонент, вот теперь вы попали в цель; это самая настоящая и даже единственная опасность. Однако я верю в изобретательный гений американцев и убежден, что они что-нибудь да придумают».

И Жюль Верн в рамках доступной для его времени техники пытается «придумать», пробует решить одну из самых сложных проблем космических полетов. Барбикен в романе предлагает гидравлический амортизатор, вроде тех, какие сейчас применяют на легковых автомобилях для смягчения толчков. Между полом кабины и дном снаряда он помещает водяную подушку. Вода в момент выстрела по боковым каналам устремляется в головную часть снаряда. Это действительно могло несколько снизить разрушительное действие ускорения, но все же ни люди, ни приборы не перенесли бы его.

С начала космической эры человеку пришлось столкнуться с двумя совершенно новыми для него явлениями — перегрузкой, или увеличенной силой тяжести в период ускорения, и невесомостью во время свободного полета космического корабля по инерции. И если с перегрузками человек иногда еще встречался в обыденной жизни — приземляясь после прыжка или при резкой остановке экипажа, то состояние, сходное с невесомостью, мы можем испытывать только плавая в воде, но в этом случае физические ощущения в гораздо большей степени определяются водной средой, нежели состоянием невесомости. Тем, «то не побывал в космическом полете, очень трудно не только описать, но Даже просто представить себе это совершенно незнакомое человеку ощущение.

Мы сейчас так часто видим на экранах телевизоров наших космонавтов в невесомости, которая наступает, как только выключаются двигатели ракеты, что уже перестали этому удивляться. А во времена Жюля Верна невесомость была совершенно фантастическим, трудно представимым явлением. Поэтому писатель сознательно ограничивает сферу ее действия: дает картину состояния невесомости внутри снаряда только в тот момент, когда он проходит ту точку пространства, где силы притяжения Луны и Земли равны. Однако, повторяем, сегодня общеизвестно, что невесомость действует во все время свободного инерционного полета космического корабля. И вряд ли Жюль Верн не понимал истинного положения вещей, известного науке со времен Галилея и Ньютона. Он вполне достоверно описывает действие невесомости вне снаряда, когда рядом летит выброшенный за борт труп собаки. Трудно предположить, что писатель не догадывался о том, что, в сущности, нет никакой разницы — находится предмет вне снаряда или внутри него.

Стоит отметить еще одно предвидение Жюля Верна. Сейчас мы знаем, что всякое тело, находящееся в космосе и защищенное от попадания прямых солнечных лучей, с течением времени принимает температуру, близкую к абсолютному нулю, то есть —273° по Цельсию. Это следует из работы У. Томсона (Кельвина), опубликованной еще в 1848 году, откуда и происходит общепринятое название градуса абсолютной температурной шкалы «кельвин». Но, как это нередко бывает, передовые научные идеи получают признание лишь с некоторым опозданием, и во времена Жюля Верна ученые все еще сильно расходились в определении температуры межпланетного пространства. Одни считали, что она равна —60° по Цельсию, другие допускали несколько миллионов (!) градусов ниже нуля. Рассказывая о том, как путешественники измеряют температуру внешнего пространства, Жюль Верн понимает, что обычный ртутный градусник для этого непригоден. Барбикен пользуется «прибором системы Уолфердинга», который мог показывать чрезвычайно низкие температуры. Этот прибор наивно высовывается за окно снаряда, подобно тому как французские хозяйки высовывали в форточку свои градусники.

Какую же температуру показал термометр за бортом снаряда? Жюль Верн оказался в своей догадке поразительно близок к истине. Его герои, пользуясь самыми примитивными средствами, определили «температуру небесного пространства» (собственно температуру измерительного прибора) близкой к —140° Цельсия (133° К). Это мало отличается от современных данных. Так, например, согласно последним наблюдениям, температура поверхности теневой стороны Луны в конце лунной ночи должна быть порядка —120°С. Вообще нужно иметь в виду, что строго научное понимание температуры, особенно применительно к процессам в космосе, намного сложнее наших обычных бытовых представлений. В случае очень разреженной среды привычное нам статистическое понятие температуры теряет смысл. Тем большего уважения заслуживает то, что Жюль Верн, видимо, не знакомый с работами Томсона, хотя и в наивной форме, но пришел к правильным выводам. Это говорит о его способности критически оценивать часто весьма противоречивые сведения и находить в них рациональное зерно.

Проблема космического полета сводится не только к достижению нужной скорости при допустимом ускорении. Это, конечно, главная, но не единственная трудность. Важно научиться не только летать в космическом пространстве, как это делали герои Жюля Верна, но и управлять своим движением. А эта задача столь сложна, прежде всего теоретически, что ее решение немыслимо без применения таких созданий науки двадцатого века, как радиолокация и ЭВМ.

Жюль Верн догадывается о том, что в процессе космического полета понадобится производить некоторые математические вычисления. Но расчеты, сделанные Барбикеном в его дорожном блокноте, конечно, не идут ни в какое сравнение с теми вычислениями, которые на самом деле приходится делать по ходу полета космического корабля. Методика таких расчетов — чисто математическая задача. Практические же вычисления производятся на основе той информации, которую выдают автоматические приборы, непрерывно контролирующие полет. Полученные данные вводятся в электронно-вычислительную машину. Она их обрабатывает и выдает поправки, которые нужно внести в работу двигательных установок. В целом это очень сложная система, без которой невозможен никакой управляемый полет. Поэтому для осуществления космических полетов необходимо было решить не только вопросы ракетной техники и баллистики, но и создать достаточно совершенные системы радиолокации и вычислительной техники.

Герои романа, облетавшие Луну в своем пушечном снаряде, видели на ее поверхности кольцевые горы и расходящиеся от них светлые лучи. В то время большинство ученых считало, что все это древние потухшие вулканы. Но если у земных вулканов кратеры сравнительно небольшие, диаметром от десятков метров до нескольких километров, то диаметр лунных и марсианских кратеров — впадин, окруженных кольцевыми горами, несравненно больше — до 100—200 километров. Происхождение кратеров различно: одни образовались при падении метеоритов и астероидов, другие — в результате (Вулканической деятельности. На Земле тоже обнаружено несколько кратеров, не похожих на вулканические и, вероятно, имеющих метеоритное происхождение.

По одной из современных теорий лунных кратеров, разработанной В. В. Федынским и одним из авторов этой статьи, К. П. Станюковичем, метеорит, падающий на поверхность Луны с космической скоростью, доходящей до 30 километров в секунду, и ничем не задерживаемый, поскольку у нашего спутника нет атмосферы, при ударе быстро испаряется. Газы — продукты испарения, находясь под очень большим давлением и внедряясь в почву, создают на поверхности мощный взрыв. Таково происхождение, вероятно, большинства лунных кратеров. К тому же, возможно, что Луна — еще не вполне остывшее космическое тело. Тогда, если метеорит попадает в такую область, где под поверхностью находятся газы, а, возможно, и лава, он как бы провоцирует вулканическое извержение, и потому на Луне могут быть своего рода комбинированные кратеры метеоритно-вулканического происхождения. Подобные теории успешно разрабатываются в последние годы советскими учеными, но во времена Жюля Верна они еще не были известны.

Успехи современной науки огромны, поистине фантастичны, однако у человека всегда возникает вопрос: а что дальше? Видимо, не в таком уж далеком будущем вся Солнечная система будет освоена, хотя здесь еще предстоит преодолеть огромные трудности. Что же касается межзвездных полетов, то в принципе там можно достичь огромных, почти световых скоростей, но при этом любая пылинка, молекула, даже атом, которые сталкиваются с кораблем, приобретают колоссальную разрушительную силу, способную уничтожить и корабль и его обитателей.

Но, как утверждает всем своим творчеством Жюль Верн, нет пределов развитию человеческого разума, а потому, нужно думать, и эти трудности будут так или иначе преодолены. Все это лишь вопрос последовательного развития науки и техники, вопрос времени.

Приятно сознавать, что Жюль Верн, доставивший нам столько радостных минут, и в нашем детстве, и в юности, и в зрелые годы, тоже внес посильную лепту в общее дело познания мира. И сейчас французский романист, отправивший когда-то своих отважных героев на Луну, тоже с нами в бесконечном движении человечества по пути прогресса.

К. Домбровский

и

лауреат Государственной премии СССР, доктор технических наук

К. Станюкович