Найду тебя по звёздам

Глава 34. Заир/Линара

Заир.

Странно, как всё обернулось: ещё утром я готовился к драке с Роксаной и могучим Юсуфом Челиком, собираясь размазать их обоих по стенке, а сейчас расслабленно сижу за его столом, наевшись до отвала, и с умилением наблюдаю за тем, как моя, пока ещё тёща, вытирает салфеткой губки маленькой черноглазой Амине — внучке Юсуфа. Аська крутится рядом с какой-то несуразной палкой в руках, треща без остановки на только ей понятном «турецком». Роксана терпеливо поправляет её, добиваясь правильного произношения, одновременно сморкая нос другому внуку Юсуфа — Бураку, мальчику лет пяти-шести.

Хмм… А Роксана сюда вписывается на удивление гармонично, думаю я. И тут замечаю хитрый взгляд Челика. Он подмигивает мне. Ах ты, старый лис, вон куда нацелился! Что ж. Он давно вдовец, дети выросли. И Мирай с Роксаной дружны — когда только успели? Я сдержанно киваю Юсуфу, салютуя чашечкой ароматного чая, которым мы наслаждаемся после сытного обеда. Да, старик, моё благословение ты получил. Но я всё еще зол на тебя за то, что так подставил меня с Мариной.

Впрочем, подумав немного, прихожу к выводу, что это был самый дипломатичный выход из ситуации. Иначе грязного скандала было не избежать. Однако за такой «политес» я дорого заплатил.

Перевожу взгляд на Линару, сидящую по другую сторону стола, и мрачнею. Этот сопляк Тахир прямо прилип к ней. Сейчас он что-то увлечённо рассказывает, а Линара улыбается ему своими красными губами. Эти губы раздражают меня, как красная тряпка быка. Не дают покоя. Весь обед мои глаза то и дело возвращались к ним: как она ими ест, как пьёт, осторожно облизывает их, улыбается. Как капризно кривит и поджимает, когда наши взгляды встречаются. Злишься на меня, русалка? Понимаю. Я тоже злюсь на себя и ругаю последними словами. Казалось бы: отпустил, и дело с концом.

Но в том-то и беда, что конца не будет, Линара. Ты член клана, и пусть сейчас сопротивляешься, но я твёрдо намерен вернуть тебя в семью. Ведь даже когда я разведусь с Нисар, мы всё равно останемся связанными между собой Аськой. Дочь уже привыкла к тебе и полюбила: через слово — «тёть Лин, тёть Лин». Видит Бог, как я втайне радуюсь этому. И, в то же время, прекрасно понимаю, какие муки мне сулит в дальнейшем эта связь. Но жизнь такова, русалка. Нет у нас с тобой будущего и, в то же время, есть. Странно, правда?

Марина, прижавшись плечом ко мне, томно тянет из бокала гранатовый сок. А сама занимается со мной сексом под столом: скинув туфлю, гладит ступнёй мою голую лодыжку, щиплет пальчиками кожу, пытаясь стянуть с меня домашние шлёпанцы. Я вяло реагирую на её заигрывания, и тогда ладонь Марины, как бы невзначай, ложится на моё бедро, спрятанное под скатертью, и медленно ползёт внутрь. Бесстыжая баба. Чего добивается? Что б я встал из-за стола с парусом в штанах?

Поворачиваюсь к ней:

— Уймись, Марина. Здесь дети, — говорю негромко.

— Может, пойдём, прогуляемся?

— Не сейчас.

— Почему нет?

— Юсуф со мной поговорить хочет.

Марина мягко улыбается, но я вижу под этой улыбкой лёгкий налёт раздражения.

— Вот так всегда. Дела, дела… Даже на отдыхе.

Я не отвечаю. Отворачиваюсь и натыкаюсь на нефритовые омуты. Холод опаляет меня на мгновение, а потом прячется под густыми ресницами. А у меня дыхание перехватывает от этого мимолётного, но такого красноречивого, взгляда.

Не ври, русалка, я твоим глазам не верю. Не холодны они, они убить хотят.

Ревнуешь, злишься на меня и презираешь, себя за это люто ненавидя.

Что делать с этим нам, скажи? Не знаешь. Как и я.

Но только вместе нам не быть, увы. И врозь не быть, увы, нам тоже.

Впрочем… Ведь в жизни всякое случится может, согласись?

Линара.

За стол сели все вместе: мужчины, женщины, дети. Особого порядка, естественно, ожидать не приходилось. И это было замечательно. Ребятишки оживляли обстановку, заставляя и взрослых махнуть рукой на условности. Разговаривали свободно, громко, много смеялись и шутили. Напитки, порой, проливались на скатерть, крошки сыпались на пол, куски, иногда, проносились мимо рта. Но никто не обращал на это внимания: семья наслаждалась едой и обществом друг друга.

В конце трапезы дед Юсуф, сидя во главе стола, ломал ещё горячую лепёшку на маленькие кусочки, макал в мёд и давал каждому внуку, подбегающему к нему, называя того по имени. Те целовали его в щёку, в знак благодарности, и убегали, собираясь вокруг няни, как цыплята вокруг наседки. И Аське тоже достался сладкий кусочек. Племяшка тут же запихнула его в рот и была на седьмом небе от счастья, словно никогда не ела ничего вкуснее.

У меня слёзы на глазах навернулись от щемящего чувства. Вот, что значит настоящая семья в моём понимании. Семья, которой я лишена, и в которую я с радостью бы влилась, будь у меня такая возможность. Но этому, увы, не суждено случиться. Потому, что Заир тоже часть этой семьи. И даже когда разведётся с Нисар и женится на Марине, всё равно останется ею. А я не смогу. Не смогу видеть его рядом с Мариной, с их будущими детьми. Думаю, мне даже придётся уехать из Москвы.

Пока Тахир подкладывает плов в мою тарелку, украдкой смотрю на Заира. Тот внимательно слушает Марину, которая что-то говорит ему, ковыряя вилкой в салате. Заир кивает, отвечает ей.

Они действительно видная пара: он — тёмный аггел, горячий, страстный, темпераментный. Она — холодная красавица, мягкая и спокойная, как снежный сугроб. Контраст, но убийственно красивый контраст. И меня саднит от этого. Стараюсь отвлечься, вслушиваясь в то, что говорит мне Тахир, но ничего не могу поделать: мои глаза снова и снова возвращаются к этим двоим. Ты дура, Линара. Форменная дура. Ну, кто она, и кто ты? Кто ОН, и кто ты? Еще день-другой, и ты вернёшься в свою серую хрущевку, к горшкам и тряпкам, вымоченным в антисептике. Пожила красиво, хлебнула сладкого дурмана, и хватит. Пора возвращаться в настоящее.

Заир.

После обеда все расползлись кто куда: под присмотром Роксаны и няньки детей уводят на «тихий час», в том числе и Аську. Юсуф, поболтав со мной немного, извинился и тоже отправился совершать свой öğle uykusu (*полуденный сон). Марина попыталась было уломать меня на совместную сиесту, но, не добившись желаемого, скрылась в своей комнате, посетовав, что вымоталась из-за бессонной ночи, и ей необходима передышка.

Видит Бог, мне тоже. Но в дом возвращаться не хочется. Солнце припекает, стоит полный штиль. Почему бы не насладиться хорошей погодой и свежим морским воздухом? Я забредаю в первую попавшуюся беседку, увитую диким виноградом, уже окрасившимся осенними красками, взбиваю подушки и заваливаюсь на уютный диванчик, стоящий в углу.

Я погружаюсь в послеобеденную дрёму, лениво рассуждая о том, что мой новообретённый родственник, Юсуф Челик, самый настоящий счастливчик. Хотя, судя по расследованию Зотова, которое он провёл, его жизненный путь не был усыпан цветами. Но этот человек многого добился. Кстати, надо подумать над тем деловым предложением, что он сделал мне. Оно довольно заманчивое. Быть может, таким образом, Юсуф хочет задобрить меня относительно Роксаны? Смягчить ей наказание? Что ж, возможно, возможно…

С этими мыслями я засыпаю.

Линара.

Не знаю, зачем я здесь. Ася во мне не нуждается: Роксана использует каждую минуту, чтобы побыть с внучкой, пока есть возможность. Вот и сейчас, во время «тихого часа», пошла укладывать её сама, а я брожу бесцельно по саду, не желая мешать им. Впрочем, не совсем бесцельно: я получила разрешение Юсуфа осмотреть Старый дом. Говорит, сейчас там никого нет — у работников, кто следит за домом, сегодня выходной.

— Разве что на Ямур наткнёшься, — добавил он. — Она любит иногда на крыше посидеть.

— Ямур? Кошка, что ли?

Юсуф рассмеялся.

— Кошка? Скорее уж дремучая сова.

Он так и ушёл, посмеиваясь над своими словами. А мне осталось лишь пожать в недоумении плечами.

В отличие от Нового дома, расположенного на обширном плато, искусственно расчищенном и выровненном, Старый дом был построен на склоне и походил на гнездо ласточки, прилепленное к скале. Он не являлся монолитом, а был собран из множества прямоугольников и кубов различных размеров и высот, с такими же разномастными крышами: то плоскими, в виде площадок с бордюрами, то покатыми, укрытыми черепицей. Видно, что пристраивались они на протяжении долгих лет, а то и столетий.

Этажей, я так прикинула, где-то от двух до четырёх. Но однозначно сказать было нельзя, поскольку Дом, как бы, карабкался на гору, и именно горой определялся уровень той или иной пристройки. Самая высокая точка располагалась почти на вершине скалы, но разглядеть её снизу было, практически, невозможно.

Я решила начать осмотр снаружи, поэтому не стала заходить во внутренний дворик, а пройдя между разросшимися клумбами сада, свернула за угол, и будто погрузилась в седые века.

Грубо вымощенная дорожка вела меня в неизвестность, петляя между глухой стеной с одной стороны, и высоким каменным забором с другой, за которым скала резко обрывалась вниз. Я то проваливалась в глубокую тень, то выныривала на яркое солнце, ослепляющее меня. В обшарпанной, выбеленной временем штукатурке, я порой, замечала следы замурованных старых дверей. Один раз даже наткнулась на открытую арку, под которой зловеще чернел туннель, уходящий внутрь дома. Конечно, я не решилась войти в него, а поспешила проскочить мимо.

Иногда стена вдруг вставала на моём пути, и тогда тропинка уходила в сторону, огибала выступ, а потом снова возвращалась. Иногда ступенями поднималась вверх или прыгала вниз, и я за ней. Время от времени надо мной нависали дряхлые балкончики с кованными перильцами, или узкие окошки, закрытые проржавевшими, но красиво перевитыми решётками. И всё это время я слышала гул моря, что беспрерывно билось подо мной.

Странное, угнетающее чувство охватывает меня неожиданно. Я замедляю шаг, и в бессилье прислоняюсь плечом к горячему камню. Послеполуденное солнце словно колдует надо мной, настойчиво шепчет что-то, гладит по нагретой макушке. Надо было надеть шляпу, думаю я, прикрывая веки, в надежде, что дурман рассеется.

Когда же я открываю глаза, моему удивлению нет предела. Я вижу перед собой небольшой выступ в стене, которого минуту назад здесь не было. Или это лучи солнца так упали, что теперь он стал заметен. Я слежу взглядом за выступом и вижу ещё один. И ещё… Ступени! Прямо в стене. И ведут они серпантином куда-то вверх, теряясь за углом башни. Да это и есть самая настоящая башня!

Конечно же, любопытство побеждает, и я безрассудно следую за ним.

Ступеней оказалось сорок четыре, и на последней я уже едва дышу, пыхтя, как паровоз. Зато, какой подарок меня ждёт на вершине!

— О, Боже… о, Боже… о, Боже… — беспрерывно повторяю я, глядя на невероятную красоту, раскинувшуюся передо мной.

Синь, от густого, почти чёрного ультрамарина до прозрачной бирюзы. Переливающаяся и искрящаяся, смешивающаяся между собой и расплёскивающаяся брызгами ярчайших красок. Я парю над этой синью. Над морем. Над небом. Вместе с безбашенным ветром и горластыми чайками. Я вижу горизонт и даже дальше, много дальше. Я лечу!

Раскинув в стороны руки, я вдруг делаю то, что не делала с детства: я кричу захарит. Долго и пронзительно. И чайки откликаются мне, а ветер подхватывает мой зов и уносит с собой в дальние дали. А когда дыхания больше не хватает, и наша перекличка заканчивается, я смеюсь от необъяснимого счастья и ощущения полной, безграничной свободы.

Заир.

— Заир…

Её гибкая спина маячит впереди меня. Длинная цветастая юбка из какой-то очень тонкой, летящей ткани, колышется, вьется вокруг стройных ног, которыми она неторопливо ступает по неровной каменной дорожке. Рыжие волосы, собранные в небрежный пучок, блестят на свету так, что глазам больно. Её маленькая ладошка движется по горячей шершавой стене в такт шагам.

Нара совсем близко. Я могу дотронуться до неё. Я ХОЧУ дотронуться до неё. Тяну руку, уже чувствую жар от нагретой солнцем кожи, но тут она сворачивает за угол… И меня пронзает страх, что я больше никогда её не увижу.

Я подрываюсь, бегу за ней со всех ног, заворачиваю за тот же угол… Её нет. Пропала. Исчезла! Я лихорадочно кручу головой в поисках знакомой фигуры. И, уже почти придя в отчаяние, вдруг вижу Нару высоко на стене: она поднимается по лестнице вверх. Как? Где? Каким образом она там оказалась? Не вижу никаких ступеней, их нет! Бред. Это какой-то бред!

Мечусь у подножия башни, колочу по ней кулаками, рычу, кричу, как ненормальный, зову её. Но она не слышит меня. Она уходит!

— Etrafına bak, aptal! (*Оглянись, дурень!) — слышу я старческий голос. Мне некогда задаваться вопросом, откуда этот голос, я просто делаю, что мне велят. Есть! В стене позади меня выступ. И ещё один, и ещё…

Я несусь по ступенькам вверх, задыхаясь, обливаясь потом. Я должен догнать её!

Какая странная лестница: то она вьётся снаружи башни, причём без всяких перил, и приходится жаться к стене, чтобы не навернуться с высоты в пропасть, то она ныряет в прохладный тоннель, по которому приходится двигаться чуть ли не на ощупь. Пролёты расположены хаотично, никакого логического порядка — то влево, то вправо, то снова вправо. Я совсем запутался, знаю одно: я поднимаюсь вверх. Я следую за ней.

Из глубокой тени я неожиданно вырываюсь на ослепительно яркий свет. Глаза режет, сердце бешено стучит в горле, грудь едва не разрывается надвое. В нос ударяет густой запах мандарин, а под ногами целая россыпь этих золотисто-красных, спелых плодов.

Я вижу её. Она парит над синей бездной, купаясь в солнечных лучах. Ветер ласкает её тело, играет с распущенными волосами, треплет подол юбки, приподнимая его, и облизывая гладкие икры и колени. Чёрт! Я, кажется, ревную её к ветру.

— Заир…

Наши глаза встречаются. На лице её счастливая улыбка — я ещё никогда не видел, чтобы она так улыбалась. И я таю от этой улыбки, как снег под солнцем. Нара раскидывает руки в стороны, как крылья, и, приветствуя меня, кричит захарит…

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Сердце гулко бьётся о рёбра. В ушах всё ещё звучит её крик, её зов. И у меня нет больше сил противиться ему.