— Привет! Я Паша.
— Нет, я Паша, а он Саша. Привет!
— А он настоящий?
— А очки тоже настоящие? Ух ты!
— Прям как у Клауса, из «Изгнанника», да же?
— Точняк!
— А дашь примерить?
— А мы тебе во чё дадим!
Надо было видеть Аську в этот момент. Совершенно обалдевшая, она переводит растерянный взгляд с одного лица на другое — абсолютно идентичное, и обратно, и снова обратно. Словно в её руках вдруг каким-то чудом оказались два вкуснейших леденца, и она не знает, какой из них облизать первым — хочется оба, и сразу, да так хочется, что аж слюни текут!
А два близнеца-леденца лет шести, с кудрявыми льняными волосами и невозможно голубыми глазами, красивые, как херувимы, с чисто мальчишеской непосредственностью и энтузиазмом тычут пальцами в Аськин шлем-авиатор.
— А ты в нем на самолёте летала?
— Нас папа только на воздушном шаре катал.
— Летала когда-нибудь на воздушном шаре?
— А? Нет…
Моя Ася потеряла дар речи? Вот это новость!
**
Я сижу рядом с симпатичным, хотя и ничем не примечательным папой близнецов, — вот даже не верится, что он родитель этих красавцев, честно, но его небесно-голубые глаза подтверждают на все сто, что так оно и есть; а наши дети оккупируют сидение впереди нас. Я могу лишь наблюдать их кудрявые макушки, выглядывающие из-за спинок кресел — две совершенно белые и одна чёрная, как смоль. Моя Ася успела расплести косу, распустить волосы по плечам и напялить неизвестно откуда взявшуюся тиару — та еще кокетка, — а её авиатор кочует с одной белокурой головы на другую, примерно через одинаковый промежуток времени.
Дети заняты исключительно собой вот уже пару часов, и больше ни в чьём обществе не нуждаются, слава Богу. Прислушиваясь к их болтовне в пол-уха, я наслаждаюсь долгожданным покоем, и, убаюканная плавным ходом автобуса, лениво веду беседу с Валентином.
— Вас, наверное, замучили ненужным вниманием, да?
— Сейчас уже ничего. А вот, когда Сашка и Пашка маленькими были, доходило до того, что я на коляску вешал табличку «Руками не трогать!».
— В самом деле?!
Мы смеёмся.
— Вот, везу их от бабушки с дедом домой, в Воронеж.
— А мама?
— Она у нас концертирующая пианистка. Сейчас на гастролях, на Дальнем Востоке.
— А вы, значит, детьми занимаетесь?
— Мне в радость. Я по профессии повар, так что и дом на мне.
— Вашей жене можно позавидовать.
— А Вы?
— О, ничего особенного. Работаю в больнице санитаркой, выводы делайте сами. Вот, с племянницей кутнуть решили, в отпуск махнули.
— Вы с ней хорошо ладите.
— Это легко, на самом деле. Ася удивительно коммуникабельный ребёнок.
— А на кого она похожа? На папу или на маму?
Вот это вопрос, ха! Я даже растерялась, по правде сказать. Почему я раньше не задумалась над этим, не присмотрелась к Аське повнимательней? Ну, цвет волос и глаз, положим — в Нисар. Кудрявая, возможно в Мансурова, — у того шевелюра тоже знатная была, его локонам даже девчонки завидовали. А вот Тураева я толком не видела, глаза только в памяти остались — чёрные-пречёрные, пронзительные такие.
По телу пробегает дрожь, и я трясу головой, пытаясь отделаться от этого странного ощущения, взявшегося из ниоткуда.
— Что точно могу сказать, не на меня, — отшучиваюсь неловко, но Валентин неожиданно возражает.
— А вот это вы напрасно. У вас похожий темперамент, одинаковая живость, у вас даже выражение лица одинаковое, когда вы смеётесь или хмуритесь. Вы словно настроены на одну волну, понимаете? Это гораздо важнее, чем внешнее сходство.
— Правда? Хм-м…
Одинаковый темперамент? Когда-то я действительно была неугомонной и живой, как Аська, но подростком стала угрюмой, скрытной и забитой. Всё держала в себе: страхи, переживания, обиды. Нисар, порой, изводила меня лишь затем, чтобы раскрутить на эмоции, вытащить их из меня. Зачем? Иногда просто так, от скуки, а иногда, чтобы побольнее ударить в тот самый момент, когда я раскрыта и наиболее уязвима. А ещё она отличный манипулятор.
Ася же искренняя, светлая, как солнечный лучик. Но я-то знаю, как запросто его может погасить людская злоба, недоброжелательность, жадность, зависть, или обычное равнодушие. Нельзя такого допустить. Ни в коем случае.
**
В Ельце мы прощаемся с Лютиком и Лидочкой. На автовокзале их встречает Зиночка — почти точная копия сестры, только вместо пальто и шали на ней красуется классическая фуфайка и бабский платок в цветочек. Сёстры обнимаются, целуются, а Лютик в это время с восторгом носится вокруг них неловкой иноходью, обнюхивая резиновые сапоги Зиночки и накручивая на них поводок. Затем благосклонно позволяет затащить себя в машину, где сразу упирается передними лапами в окно, и "улыбается" всем нам, высунув язык, выражая тем самым свою безмерную радость. Следом влезают старушки, причем Зиночка садится за руль, из-за которого её почти не видать, и громадный джип, заляпанный по окна отборным черноземом, с пробуксовкой рвёт с места.
Мы машем им вслед еще какое-то время, и возвращаемся в автобус, торопясь укрыться от накрапывающего дождя. До Воронежа остаётся всего ничего, и Аська начинает грустить, осознавая, что скоро придётся расставаться и со своими «леденцами».