Оксана
Когда Алмазов наконец скрылся в своём кабинете, перед этим только помог Оксане собрать с пола все канцелярские принадлежности, она тяжело привалилась к стойке и вздохнула, пытаясь поставить на место и сердце, и мозги. Но и то, и другое пока повиноваться отказывалось. В голове кружился розовый сладкий туман, совсем не сочетающийся с рабочим днём, сердце гулко билось, разгоняя не кровь, а какой-то кипяток, ступня, за которую держался Алмазов, должна была ныть от удара тяжёлой коробкой, но вместо этого горела после прикосновений его жарких ладоней. А уж что творилось между ног, Оксана вообще боялась представить. Может, это не то, о чём она думает, а у неё просто месячные начались?
Чёрт, и зачем она вообще полезла за этой коробкой? Подумаешь, ручки закончились. Надо было писать карандашами, их ещё навалом. Или маркерами! Да и Алмазов тоже хорош, зачем гаркнул у неё над ухом? А потом переключился на «ты», и так непроизвольно, естественно, будто так и надо. Оксана от этого совсем оторопела, даже не смогла найти слов, чтобы как-то возразить и попросить вернуться к прежней форме общения. Можно без отчества, но хотя бы на «вы»! Так растерялась, что несла какую-то пургу про… первый размер… чёрт, ну что за позорище?!
Она вновь гневно задышала, вспомнив, как Алмазов сказал про «его любимый размер» — ну точно же издевается, подтрунивает над её отсутствующей грудью! — и раздражённо шмыгнула носом, покосившись на дверь кабинета. Впервые за два года работы с шефом Оксане захотелось пролить кофе. Нет, не на него — это было бы слишком и точно привело бы к увольнению. Но хотя бы на стол! Или под ноги! Хоть куда-нибудь, лишь бы этому первостатейному мерзавцу тоже было обидно. И он хотя бы немного, но осознал, что нельзя издеваться над внешностью другого человека. Оксана это усвоила ещё в раннем детстве. Внешность — это тот фактор, над которым может шутить только сам её носитель, но никак не посторонний человек. Элементарная вежливость и основы этикета! Но Алмазову они, похоже, неведомы.
Оксана, ещё немного попыхтев, зажала плечом папку со своими старыми рисунками, подхватила двумя руками поднос с чашкой кофе и пошла к шефу в кабинет.
Михаил Борисович уже сидел за столом, смотрел какие-то отчёты и разговаривал по телефону о привычном. Оксане всегда нравилось то, что Алмазов не был формальным генеральным директором, который только подписывает бумажки и ни во что не вникает — нет, он влезал во всё, что делал каждый руководитель отдела, контролировал всё по максимуму и порой сам занимался решением каких-либо принципиальных вопросов. Да с теми же розничными магазинами — вполне мог перепоручить это своему заму — коммерческому директору — и только наслаждаться результатами. Но нет, Алмазов занялся этим сам. Оксана понимала, что фирма-то его, он её организовал, но всё равно не могла не восхищаться подобной ответственностью.
Вообще у шефа было много качеств, которыми она восхищалась, и если бы не эти его любовницы…
— Принесла? — улыбнулся Михаил Борисович, отложив в сторону мобильный телефон. И он явно имел в виду не кофе… — Давай сюда, поближе.
— Может, вы потом… — пробормотала Оксана, и его улыбка стала шире. — В смысле, вечером, когда освободитесь.
— Я как раз освободился. Кстати, садись, вместе будем смотреть.
Оксана почувствовала, что её лицо глупо вытягивается от удивления.
— Вместе? Но…
— Стесняешься? — поддел её шеф, и Оксана насупилась, помотала головой.
— Нет, просто… Зачем? Вы и сами можете посмотреть, без меня. Я же стихи ваши в одиночестве читала.
— Ты читала их в одиночестве, потому что я стеснялся, — огорошил её Алмазов, лукаво, но по-доброму улыбаясь. — А раз ты смелее меня, твои рисунки будем смотреть вместе.
Оксана не выдержала и тоже улыбнулась.
— Ловко вы.
— Стараюсь, — он вновь кивнул на стул. — Садись, Оксан.
Как это всё-таки у него непринуждённо получается, переключился на «ты» настолько быстро… Она в таких случаях обычно ещё с неделю путалась, если не дольше. Хотя в целом Оксана предпочитала придерживаться одной и той же формы обращения — так было удобнее. Тем более, если дело касалось начальства. Но ладно уж, пусть так… Алмазову можно, шеф всё же. Сам когда-то начал величать её по имени-отчеству, сам переименовал. Самостоятельный.
Она опустилась на предложенный стул и закусила губу, когда Михаил Борисович решительно развязал завязки папки и распахнул обложку. Внутри лежали её студенческие работы, в основном акварели, хотя попадался и акрил, и карандаш. Таких папок у Оксаны было много, она принесла только одну — не лучше и не хуже других, схватила первую попавшуюся, и никак не ожидала, что ею окажется та самая, где сверху лежал угольный портрет бывшего мужа, переложенный калькой.
— Ого, — восхитился Алмазов, осторожно раскрывая кальку и рассматривая бело-чёрный бумажный лист, с которого широко улыбался третьекурсник Коля Золотов. Оксана не любила рисовать портреты, но этот всегда казался ей удачным. Тёмный уголь — мрачный материал, а Коля всегда был донельзя жизнерадостным, он просто сочился энергией, и ей тогдашней очень захотелось нарисовать его абсолютно чёрным цветом, чтобы попытаться сыграть на контрасте. Яркость эмоций — и абсолютная непроницаемость и унылость цвета. Это сработало. — Здорово, как живой почти. А ведь это… тот самый, который приходил в субботу, да?
— Да, — кивнула Оксана, невольно улыбнувшись: вспомнила, как Михаил Борисович едва не спустил её бывшего мужа с лестницы. — Коля. Мы с ним вместе в институте учились, на факультете графического дизайна.
— Кстати, — шеф с уважением посмотрел на Оксану, — ты, получается, ещё и на компьютере умеешь рисовать?
— Конечно, я же занималась разработкой логотипов. Умею. И растровую графику, и векторную…
Она вспомнила, кому это говорит, только когда Алмазов поинтересовался:
— А чем отличается одно от другого?
Оксана начала объяснять, а Михаил Борисович между тем рассматривал её рисунки. Он ничего не говорил, просто слушал и смотрел, но она как-то умудрялась понимать — ему нравится то, что он видит. Действительно нравится. И от этого Оксане было тепло на душе.
— Ты большая умница, — сказал наконец шеф, когда она закончила рассказывать про графику и разные программы для создания изображений. — Серьёзно. Не пропадёшь. И рисовать умеешь, и два языка знаешь. Зачем ты у меня работаешь? — Он улыбался, но в глазах Оксане чудилась тревога. — Могла бы устроиться куда-нибудь, где оценят твои таланты. Неужели тебе интересно просто сидеть, отвечать на звонки, делать для меня документы, таблицы и рассылки?..
Оксана на мгновение задумалась. Вот как ответить, чтобы он понял, но при этом не раскрывать слишком уж много личного?
— Не то, чтобы интересно… Скорее, нормально. Не раздражает. Михаил Борисович, я тяжело переживала развод, по специальности больше не могла работать. Даже сейчас не уверена, что смогу. Поэтому сначала устроилась переводчиком-синхронистом, и всё было неплохо, но через какое-то время начало раздражать. И я решила устроиться секретарём. Пока меня всё устраивает, а там посмотрим.
Алмазов внимательно слушал, и когда Оксана замолчала, кивнул.
— Я понимаю. Ты действительно большая молодец, не отчаялась, нашла выход из ситуации. Я… — Он запнулся, слегка побледнел, а потом настолько печально хмыкнул, что у Оксаны что-то задрожало внутри. От жалости. Хотя казалось бы — почему она должна жалеть своего шефа? У него вроде бы всё шоколадно, разве нет? Жена — говорят, красивая, — двое детей, своя фирма, хороший доход, здоровье нормальное. Нет причин для жалости. Видимо, это в ней заговорила какая-то первобытная женщина, всегда готовая пригреть и пожалеть просто потому, что мужик печально вздохнул. — Да, ты молодец. Знаешь, что я спросить хотел? Только не обижайся, это всего лишь вопрос.
Оксана насторожилась. Как правило, после подобных предупреждений следует что-то особенно неприятное.
— Почему ты ни к кому не обратилась в пятницу вечером? Ну, когда увидела меня в невменяемом состоянии, — продолжал Алмазов, вглядываясь в лицо Оксаны так, словно надеялся заранее прочитать там ответ на свой вопрос. — Позвала бы кого-нибудь из коллег или просто прохожих, чтобы помогли тебе хоть чем-то. Я плохо помню, но вроде бы никого, кроме тебя, рядом не было.
— Вот именно, — кивнула Оксана. — Никого не было рядом, пустая улица. Стоянка тоже пустая. Ушла бы я ловить коллег в ресторан, а вы бы за это время куда-нибудь уковыляли, упали бы в сугроб, уснули и замёрзли. Да и… не хотелось мне вас позорить, простите. Все думают, что вы человек непьющий, а тут такое. Потом слухи пойдут, сплетни всякие, зачем? Это я болтать не стану, а кто ещё из наших с вами коллег не будет трепаться, я даже и не знаю. Буданов, ваш зам? Не уверена. Мне кажется, он то ещё трепло, хотя и неплохой человек, и специалист отличный.
— Тебе не кажется, — усмехнулся Алмазов. — Действительно трепло.
— У всех людей есть недостатки, — пожала плечами Оксана с иронией, и шеф засмеялся.
Чуть позже, уже выходя из кабинета, она вспомнила, как Михаил Борисович дважды похвалил её, назвал умницей, и подумала: жаль, что к уму не прилагается красота. И Алмазов может хоть миллион раз считать своего секретаря молодцом, но быть равнодушным, как к женщине.
Может, лучше было бы родиться дурой?