Не могу поступиться принципом

С одной стороны — все, чему меня учили. С другой — истина. Истина ли? Вот в этом я и не уверен. Принцип презумпции искусственности — основа всего. Это знает каждый ребенок.

Помню, мне было три года и я проказничал: разбирал игрушки. Конечно, они сразу превращались в металлическую и пластиковую пыль, я сидел перед невзрачной кучкой и просеивал песок между пальцев. Подошел отец, спросил:

— Кто это сделал?

— Никто, — ответил я, не подумав.

Тогда отец и преподал мне первый урок презумпции искусственности. Объяснил (кое-какие части тела у меня потом долго болели), что само собой в природе ничего не делается, не случается, не происходит.

Всё, что мы видим, слышим, осязаем, чувствуем, было кем-то и когда-то сделано. Сделано, понятно? И если кто-то сделал игрушки, то другой кто-то (надо полагать, не тот же самый) вернул им первоначальную технологическую форму. И пора бы, сказал отец, — знать ключевые движения. Последовал второй урок, — к счастью, не в виде телесных наказаний, — в результате которого я научился собирать игрушки из технологических форм.

Когда в школе, на одном из первых уроков, учитель рассказал о принципе презумпции искусственности, я уже твердо его знал и готов был объяснить каждому тем же способом, что применил отец. Тогда мне, конечно, в голову не приходило, что принцип презумпции искусственности можно оспорить хотя бы мысленно. Правда, и собственное «никто», за которым последовал отцовский урок, я помнил тоже. Оно затаилось в подсознании как шип, который время от времени натыкался на какую-нибудь мысль и делал ей больно, не настолько, впрочем, чтобы вскрикнуть и задуматься.

В отрочестве меня больше интересовали проблемы контактов с полностью негуманоидными цивилизациями. После школы я поступал в Институт цивилизаций, провалился на экзамене, потому что не отличил облакоподобных от кашеобразных (каждый, кто пробовал, знает, как это порой безнадежно трудно), но прошел со второй попытки благодаря подсказке Лойны. На экзамене мы с ней и познакомились, а потом поженились. Пять лет в институте — кошмар.

Любой здравомыслящий человек лучше других знает, что ему изучать, как и в какой последовательности. Насилие в этом вопросе оборачивается белым пятном в образовании. Я хочу сказать, что если индивидуум не формирует себя сам, то никто за него это не сделает. Поэтому годы учебы я провел в постели, предпочитая гипнопедию и наркопедагогику. Говорят, что знания, полученные подобным образом, надолго не запоминаются. Может быть. На мой век хватит, а передавать знания тем, кто потом будет пользоваться моим мозгом, я не намерен. Пусть копят сами.

Многие спрашивают: неужели я еще в институте понимал, в чем будет заключаться мой эпохальный опыт? Нет, конечно, в то время принцип презумпции искусственности не вызывал у меня ни малейших сомнений. Как и все, кто занимался изучением логики познания созидания, я любил строить цепочки вопросов-ответов: начинал, скажем, с закона пропорциональности электрического тока и сопротивления. Пропорциональность эта была введена цивилизацией старошляков, которая занималась унификацией электронов во Вселенной. Все электроны должны быть неотличимы друг от друга, утверждали старошляки, — так проще управлять частицами, индивидуальности мешают. Тем самым старошляки свели на нет многовековую работу энжебоков, которые всю свою сознательную жизнь потратили на то, чтобы придать каждой элементарной частице индивидуальность. Каждой! Энжебоки были вынуждены это делать, потому что кочеврасы — их прямые предки — не нашли ничего лучшего, нежели создавать разумные миры величиной с атом. И кстати (продолжим цепочку) кочеврасы эти были порождением нашей собственной цивилизации, которая этак восемь миллиардов лет назад занималась изменением постоянной излучения. Согласен, это был побочный результат, но что делать? Из песни слова не выкинешь, а правда нужна или вся, или никакая. Честно говоря, дальше и я эту цепочку не продолжал, потому что о деятельности своей цивилизации в столь давнее время мало что знал. Возникли мы вскоре после Большого Взрыва, еще до того, как кротампы занялись конструированием галактик. Кротампы и мы — следствие Большого Взрыва, это понятно. Ну а почему? Чья деятельность была причиной нашего-то появления? Вот он: коренной вопрос философии.

Иногда спрашивают: почему я, с моим философским складом мышления, стал практиком-хронодинамиком? Отвечаю: из принципа. Не люблю намеков. Все думали, что благотворно подействуют на формирование моей личности, если не будут давить, а так, осторожненько, вскользь, каждый раз… Уверяю, этот метод вовсе не универсален.

В последний год учебы в институте я о философии уже и слышать не мог. Кстати, стань я резонером-философом с десятью уровнями рефлексии, получился бы у меня этот опыт? В кабинете я повесил на стену плакат: «Никто этого не делал???» В память об отцовской порке. И в память о ней же читал все статьи экстрасайенсистов, какие мне попадались. Опусы на тему о том, что то-то, наблюдавшееся тем-то и там-то, представляет собой естественное явление природы, появившееся и развившееся самопроизвольно, разумеется, считались явлением лженауки. Экстрасайенсисты плохо разбирались в логике познания созидания, вот и все.

Когда я стал оператором машин времени, то и сам получил возможность проверять и опровергать эти антинаучные бредни. Наверняка, многие читатели, дойдя до этого момента в моих рассуждениях, начали хихикать: о, уличили автора! Выступает против лженауки, а сам-то? Видите ли, у нас принято считать: никакой порядочный научный работник не станет терять драгоценное время на опровержение того, что могут напридумывать лжеученые. Психологию своих коллег я могу понять: подавляющая часть идей лженауки — бред. Но остается некая малая доля процента вероятности, что в данном антинаучном по видимости высказывании есть зерно истины. Бывает такое? Бывает.

Сама теория хроноперемещений возникла из идеи хроноклазмов, придуманной фантастами и долгое время считавшейся антинаучной. Просто никому из ученых не хочется копаться в лженаучном хламе в поисках гипотетического жемчужного зерна. И скажите мне, разве это не чисто психологический барьер? Разве сама наука не есть, в свою очередь, копание в аналогичной куче в поисках все того же зерна? В чем дело, граждане ученые? Да ни в чем — в психологии. Неприлично, видите ли, копаться в куче, на которой написано «лженаука». Вот и начинаешь искать в другой куче, на которой надписи нет, хотя и в ней ахинеи предостаточно, все дело в том, что научная ахинея не так дурно пахнет.

Может, я все-таки не вполне доступно объяснил, почему после стажировки в Институте времени занялся проверкой идей, шедших по разряду антинаучных? Ну так были еще две причины. Во-первых, моя женитьба на Лойне. Я быстро понял, что действуя сугубо научным методом (пробы и ошибки!), лишь после пятидесятой или сотой пробы — и, соответственно, ошибки — найду себе подругу жизни, полностью соответствующую идеалу. Нужно было выбрать: либо вполне по-научному разойтись, либо плюнуть в данном конкретном случае на научные методы и оставить все как есть. То есть действовать классическим методом лжеученых! Уцепиться за первую же идею и с упорством кротампов считать ее правильной. Я предпочел не терять времени на поиски новой жены, поступил как лжеученый, и это, конечно, выбило несколько камней из психологического барьера в моем сознании. Вторая причина была куда более весомой.

Однажды я работал с индексами гуманоидных цивилизаций. Не помню, какую цепочку я тогда проверял: кажется, добирался до истоков происхождения звезд класса А. В памяти компьютера я случайно встретил индекс цивилизации, о которой было сказано: пример антинаучного подхода к мирозданию. Нелепо: лжеученым может быть человек, ну, группа людей. А цивилизация? Заниматься лженаукой можно в одиночку, но общество, действуя методом проб и ошибок, непременно должно было бы выйти на правильную научную дорогу, ибо наука объективна! Народ этот (они называют себя землянами) вполне типичен для гуманоидов: прямоходящие, две ноги, две руки, одна голова с двумя глазами, носом и ртом и так далее. Судя по всему, создали их те же кротампы. Может, сами залетали в дальний уголок космоса, а может, туда попали кротамповы споры. Лженаукой земляне занимаются по крайней мере несколько сотен лет. Они, видите ли, считают, что все в мире естественно, то есть никем не придумано, не создано, не сконструировано. Правда, есть у них течение мысли — религия, утверждающая, что все во Вселенной создано неким богом, существом почему-то нематериальным. В принципе — это хоть какой-то аналог презумпции искусственности. Землянам и развивать бы религию, очистив основную идею от нагромождения нелепостей. Нет, не пожелали. Отбросили идею бога, провозгласив принцип презумпции естественности. Ошибка, насколько я понял, заключалась в том, что они видимое приняли за истинное. Почему-то они постоянно проходят мимо совершенно недвусмысленных искусственных сигналов, не умея или не желая их распознать. Наблюдали, например, как на их глазах лепнучки создавали звезды. Медленно, конечно, создавали, лепнучки вообще неторопливы. Земляне наблюдали, как сжимается межзвездный газ, отмечали противоречия в этом естественном, по их мнению, процессе и говорили: ах, мы еще многого не знаем, вот узнаем, и противоречий не будет.

Не будет этих, появятся другие, ибо неверен ход мысли: сжатие ведут лепнучки, которые сами и сконструировали нужную им газообразную среду, и звезды они же с кочеврасами придумали в давние времена. Я читал и все более приходил в ужас. Даже прямое послание — рентгеновские вспышки, которыми обмениваются кротампы, — земляне ухитрились объяснить, не привлекая принципа презумпции искусственности. Ими действительно можно было восхищаться! Полагая, что приближаются к истине, они удалялись от нее все дальше. Прямого вмешательства в дела землян не допустил в свое время Совет миров. Решили подождать: не могло же это тянуться до бесконечности, кто-нибудь из наиболее прозорливых землян обязан был понять, наконец, что их так называемая наука — чепуха. Совет принял решение, и тогда же сведения о Земле и ее лженауке были переведены в особый сектор памяти. Я получил эти данные исключительно из-за сбоя в программном обеспечении. Подозреваю, что кому-то здорово влетело. Мне-то ничего, я просто был автоматически записан в списки допущенных и получил розовый жетон: сведения не разглашать! Однако, в памяти компьютеров я так и не нашел ничего о том, где эта Земля расположена. Вот, кстати, недостаток нашей социальной системы. Согласен, что цивилизация лжеученых не может служить примером для подражания, но, с другой стороны, и ошибки ведь нужно знать не только избранным!

Размышляя о землянах, я пришел к выводу: в нашей системе познания и преобразования мира есть брешь. Все мы в поисках разумной деятельности доходим до Большого Взрыва и останавливаемся. Говорим: Большой Взрыв следствие деятельности цивилизаций, живших до. Но каким был мир создателей нашей Вселенной, мы не знаем, и похоже, никого это не волнует. Не знаем и не знаем. Не похоже ли это на лженауку землян, где существует целая группа вопросов, задавать которые считается неприличным? Но если вопрос может быть задан, он должен быть задан!

Я сказал о своих сомнениях на институтском философском семинаре. Ответить мне взялся один из учеников профессора Гугенолиса — самоуверенный молодой человек, настолько глубокий знаток взглядов своего учителя, что, погрузившись на глубину мыслей профессора, достойный ученик выбросил все свои собственные суждения, поскольку они тянули его наверх, будучи слишком легковесными. Так вот, сей философ заявил, что вопроса не существует.

Все развивается, поскольку есть понятие времени. Нет времени — нет развития. Наука показала, что до Большого Взрыва время как свойство материи не существовало. Значит, те, кто произвел Большой Взрыв, жили вне времени. Поэтому нельзя сказать, что они жили до Взрыва. Мы живем после — это так. А спрашивать, что было до — антинаучно. Ясно?

Может быть, кому-то и ясно. В философии я не силен. Если вы думаете, что после семинара я и решил провести свой эксперимент, то вы ошибаетесь. Я зачитывался Марксом и Эйнштейном, Плутархом и Кантом (это земные деятели, у нас они не известны), и наряду с изумлением испытывал возраставшее ощущение необходимости что-то сделать самому. Земная лженаука имела видимость четкого, логически непротиворечивого, внутренне совершенного построения! Чтобы не подпасть окончательно под это мощное влияние, я просто обязан был совершить что-нибудь, что могло бы подтвердить: да, это лженаука. Не мог же я поступиться принципом презумпции искусственности!

Ну, я и придумал.

Сначала поделился идеей с Лойной. Жена выслушала меня и одарила взглядом, который был красноречивее слов. Тогда я подготовил доклад и выступил на Ученом совете, не упоминая, понятно, о том, что идея родилась в заочном споре с лженаукой землян. На меня живо навесили ярлык «пособника лженауки», а дирекции рекомендовано было воздержаться от заключения со мной договора на новый трехлетний срок. Вот так раз! Я предлагал всего лишь экспериментально ответить на основной вопрос философии. До сих пор не понимаю, почему это вызвало взрыв негодования? Пришлось форсировать подготовку к эксперименту. Энергоемкости в моей лаборатории работали с полной нагрузкой, сотрудники — у меня их двое почти не уходили домой, и я знал, что они вот-вот меня предадут, забыв о научной и производственной этике, побегут докладывать начальству. В общем, я был почти уверен, что эксперимент, который готовится в такой спешке, успехом увенчаться не может. Утром в день эксперимента я не выдержал: рассказал Лойне. В конце концов должен я был предупредить собственную жену о том, что, скорее всего, опоздаю к ужину? Следствие: не успел я забраться в машину времени, а Лойна уже с надрывом в голосе (представляю!) спрашивала у директора института, кто дал разрешение на опыт, последствия которого для здоровья экспериментатора совершенно непредсказуемы? Женская психология создавалась, по-моему, отдельно от самих женщин и способом, сугубо волюнтаристским — нужно спросить об этом у кротампов. С одной стороны, Лойна действительно пеклась о моем здоровье, понимая, что опыт опасен. Но, с другой стороны, именно поэтому его нельзя было прервать, и это понял даже директор, который, разъярившись, ворвался в лабораторию, уволил сотрудников, включая меня, но опыта все же не прервал.

Обо всем этом я, конечно, не знал — прозвучала сирена, капсула герметизировалась сначала в пространстве, а затем и во времени, все, как обычно. Едва машина пересекла момент «ноль», едва я оказался в Коконе Вселенной, время исчезло. Задерживаться я не стал, проскочил в прошлую Вселенную на полном ходу. Остался жив. Дал «стоп». Открыл иллюминаторы и включил телекамеры. Увидел. Теперь самое сложное: рассказать, что я увидел во Вселенной номер «минус один», которая существовала вне времени. Во-первых, здесь все было бесформенным и заполняло всю Вселенную. То есть: каждый атом заполнял Вселенную. Каждая молекула, составленная из атомов, заполняла Вселенную. Каждый предмет, сконструированный из молекул, заполнял Вселенную в точно такой же степени. Все было во всем, включая тех разумных, которые в этой Вселенной жили и не только разбирались в самом совершенном из хаосов, но еще и думали о том, как переделать свой мир и создать новый. Во-вторых, попав в прошлую Вселенную, я тоже заполнил ее всю и потому знал все обо всем. Проблемы знаний здесь не существовало. Все знали всё, потому что все были всем. Удивительно: при этом они сохраняли свои индивидуальности, их — разумных — было вполне определенное число, но какое именно, я не скажу, потому что число это менялось. Понятия последовательности событий — времени — не было, и потому число разумных менялось совершенно хаотически от нуля до бесконечности, и происходило это одновременно, поскольку я-то никак не мог отрешиться от привычки располагать события друг за другом. Попробуйте представить себе, что вы одновременно видите, чувствуете, осязаете всю историю планеты от первичного бульона, созданного чалдонами, до последнего заседания Ученого совета, и не можете ни одно из событий разделить во времени. Если вы не сойдете с ума, значит, психика у вас сверхустойчива, и я беру вас к себе в ассистенты. Конечно, если мне вернут лабораторию. Одно я понял — Вселенная «минус один» вполне соответствовала принципу презумпции искусственности. Она тоже была создана, но не в процессе Большого Взрыва, а каким-то иным способом.

Чтобы разобраться в этом, я включил хронотроны, выпал во Вселенную номер «минус два» и сразу потерял сознание. Пришел я в себя по моим часам минут через пять. Было больно, я не мог пошевелиться: меня крепко привязали к креслу! Однако, в капсуле, кроме меня, никого не было, а за бортом проступало нечто вроде хмурого осеннего вечера. Капсула стояла на ровной поверхности, которая то и дело пузырилась, выбрасывая вверх то ли семена, то ли снаряды. Время, во всяком случае, в этой Вселенной было. Я попробовал высвободиться — без успеха. Так я на своей, так сказать, шкуре убедился в том, что принцип презумпции искусственности действует и здесь…

— Послушайте, — сказал я воображаемым собеседникам, — я путешествую во времени и прибыл из другой Вселенной. Моя цель — научные изыскания, я не собираюсь ни причинять вам вред, ни вмешиваться в ваши дела. Поэтому…

Что-то зашипело вокруг, будто начал пениться воздух, и я услышал голос, доносившийся отовсюду, даже, кажется, из моего собственного желудка:

— Вы уже вмешались. Наш мир сбалансирован деятельностью многих поколений. Мы создали законы природы, идеально соответствующие нашим потребностям. Любое вмешательство нарушает баланс, своим присутствием вы лишили жизни восемь тысяч триста двенадцать наших соотечественников.

Голос запнулся на мгновение и потребовал:

— Внимание, скажите слово «старт»!

— Я хотел бы…

— Скажите слово «старт!».

— Я ученый, исследую принцип презумпции искусственности…

— Принцип презумпции искусственности не нуждается в исследовании. Это аксиома. Скажите слово «старт»!

— Ну «старт!», и дальше что? — разозлился я.

А дальше не было ничего: я опять потерял сознание, эти твари не желали дать мне никакой информации о своей Вселенной. Это был их мир, они делали с ним, что хотели и не желали делиться знаниями, будто знания способны хоть что-то изменить. Впрочем, потом я понял, что так, вероятное и было. Во Вселенной номер «минус два» информация была таким же свойством материи, каким в нашей Вселенной является энергия. Информацией можно было убить, что я и сделал, явившись к ним без разрешения — знание о моем прибытии (именно знание, а не сама капсула) погубило тысячи разумных, которых я так и не увидел, ведь они были сгустками информации. Вот уж действительно: они слишком много знали…

Очнулся я в полной черноте, свободный от пут и с хаосом в мыслях. Приборы показывали, что я в очередном Коконе между Вселенной номер «минус два» и Вселенной номер «минус три». Альтернатива была ясной: либо вернуться, считая первый опыт удавшимся, либо продолжить движение к прежним вселенным, но… до каких же пор? Подумав, я решил пройти в прошлое еще на один уровень. Только на один, не больше.

Вселенная номер «минус три» оказалась огромна и загромождена. Я двигался во времени назад, пропуская по сто миллионов лет за одну свою секунду. Капсула находилась в пространстве, где сталкивались и рушились миры, подобные воздушным шарам моего детства. Впрочем, формы были разнообразны до бессмысленности. Я видел шары размером с галактику, еще больших размеров многогранники, и овальные тела, и какие-то полые лентообразные, и все это сталкивалось, разламывалось, перемешивалось, возникало одно из другого. Возможно, это было следствием деятельности конструктора, но я не мог его обнаружить! Я рассылал сигналы по всем пространственным и временным направлениям и не получал ответа. Здесь не было разума?! Вселенная развивалась сама по себе?! Рушилась главная философская концепция моего мира… Впрочем, может быть, идеально высокий разум и полное отсутствие разума одно и то же? Земляне не могли доказать или опровергнуть существование бога — в него либо верили, либо нет. А существование идеального разума? Я с ужасом смотрел по сторонам и понимал, что ввергаю себя в пучину, ибо принцип веры — не наука вообще. Мы говорим: наука объективна, а истина единственна. Но вот, и у землян, и у нас — наука (во всяком случае, то, что они и мы под этим понимаем). Они и мы ищем истину — единственную! Но почему эта единственная истина диаметрально противоположна у них и у нас? Вот где кончается наука и начинается вера. Аксиомы и принципы, которые мы (и они!) принимаем без доказательств — это и есть вера. Почему же свои достижения мы называем наукой, а их — лженаукой? Я понимал, что уже не верю в презумпцию искусственности! Не верю, хотя не нашел пока ни единого доказательства обратного. Так что же — возвращаться?

Я остановил капсулу и повис в вязкой среде, которая здесь была вакуумом, и на меня со всех сторон начали двигаться галактики странных и никем не созданных (неужели?) форм. Я должен был переключить аппаратуру на движение во времени вперед, к вселенным номер «минус два», «минус один»… домой. Но я сидел перед пультом и ждал, потому что знал уже, что слишком рано позволил себе усомниться. Разум здесь был. В нашей Вселенной проявления разума наблюдаются независимо от того, в каком направлении по времени ты движешься. А здесь цивилизация, оказывается, ограничила себя стрелой времени, отсекла движение вспять. Это было, конечно, ее делом, диктовать кому-то законы природы может лишь другой кто-то, а здесь разум был один. Я довольно быстро разобрался, где он обитает, но плоды его деятельности изумляли своей нецелесообразностью. Вселенную он себе создал дикую и странную, но — не познав логики, не бросай упреков! Вступать со мной в контакт он не собирался, напротив — он желал уничтожить меня, потому что Вселенная номер «минус три» принадлежала только ему, делить созданный им мир он не желал ни с кем. Я понял, что если сейчас же не уйду в прошлое, то не попаду и домой. По пути в будущее — свое будущее — он меня настигнет.

Я бросил капсулу в реверс, вывалился во Вселенную номер «минус четыре» и, прежде чем оглядеться, проскочил назад во времени лет этак на два-три миллиарда. Взгляду и в этой Вселенной было не на чем остановиться, и я двигался, погруженный в собственные мысли.

Наконец, я замедлил ход, и то, что испытал, было подобно шоку. Капсула моя стояла на том самом месте, откуда недавно стартовала. У пультов сидели мои ассистенты — мне ли их не знать! Рядом стояла Лойна с тем выражением на лице, какое у нее бывает в минуты сильнейшего раздражения, когда я, скажем, пообещал почистить туфли, а вышел из дома в грязных. И все-таки, это была Вселенная «минус четыре»! Картина снаружи оставалась неподвижной, время капсулы остановлено, я видел, что палец моей жены лежит на клавише сброса энергии времени. Она, наверное решила, что таким образом прервет опыт! Я умру тут от старости, нет — от голода, а картинка изменится разве что на один квант пространства-времени! Нужно было решить хотя бы для себя — Лойна это или какая-то ее копия во Вселенной номер «минус четыре», оказавшейся странным образом тождественной моему миру? Уж не подобно ли мироздание синусоиде, где все в точности повторяется каждые пять циклов? А если нет, если мироздание подобно кольцу, и я проскочил в свою собственную Вселенную из своего собственного будущего, которое оказалось и прошлым? Как мне теперь отличить один вариант от другого, и как жить на свете, не найдя ответа на этот вопрос? Неужели истина может быть настолько неоднозначной, что принять или не принять тот или иной вариант ответа — дело одной лишь веры, той самой веры, что не является наукой? Все, — решил я. Как бы то ни было, опыт завершен. Во всех пяти вселенных все сделано, создано, придумано…

Однако… Если это действительно моя Вселенная? Если пять вселенных составляют кольцо? Тогда: кто это кольцо создал? Кто?! Может быть, решительно все искусственно, кроме самого кольца миров? Кольцо было всегда, никогда не появлялось, и значит — не было сделано?

Мысли путались, и мне было уже все равно, умру ли я здесь, глядя на неподвижное лицо жены, или что-нибудь все же произойдет? Когда неожиданно картина дернулась, и капсула грохнулась на фундамент, а меня крепко тряхнуло, я решил, что это не конец путешествия, а игра воображения. Ну, Лойна мне напомнила, что жена имеет на мужа кое-какие права. Последовавшая затем сцена не имеет отношения к эксперименту.

А теперь — решайте сами. Лично я не могу сделать вывода. Схожу с ума, когда обнаруживаю в поведении Лойны особенности, которых, как мне кажется, не было до эксперимента. Мучаюсь, когда узнаю о том, чего не знал до эксперимента, хотя, казалось, должен был знать. Например, о том, что кочеврасы ввели-таки новый закон исторической неизбежности. Это ведь произошло довольно давно — почему мне ничего не известно? Но, с другой стороны, в поведении той же Лойны столько привычных, узнаваемых черточек! И все-таки, не знаю, где я, и не могу ничего доказать, и это сводит меня с ума. Что представляет собой череда вселенных, и в какой вселенной я сейчас? В какой?! К машинам времени меня больше не подпускают. Говорят: есть наука, а ты поступился принципом, стал лжеученым.

А что земляне? Меня изредка об этом спрашивают, и я отвечаю: не знаю. Оказывается, нет никаких землян. Цивилизация лжеученых никогда не существовала. Так мне приходится говорить, потому что я нигде не могу найти никаких упоминаний о землянах. Была ли у меня галлюцинация? Или память компьютеров тщательно очистили от информации, которая могла бы дурно повлиять на мысли моих соотечественников? Или — вот! — я все же попал в мир, где землян не было? Ни Эйнштейна, ни Геродота, ни Лапласа никого?

Принцип презумпции искусственности торжествует — все разумно в нашем мире. Все! Кроме…