Не могу представить, что будет завтра

Пер. В. Аксенова

ОНА. А, это ты.

Он. Да, это я.

Она. Я так и думала.

Странное продолжительное молчание, оба не двигаются.

О, на тебе тот костюм цвета пломбира. (Смущенно смеется.) Ну, что ж ты стоишь, как посыльный без посылки?

Он. А ты не сказала — входи.

Она. Входи, входи, проходи, ну!

Он (проходит). Спасибо.

Еще одна странная пауза.

Снизу я видел тебя в окне. Потом ты задернула занавески.

Она. Ну и что такого?

Он. Мне пришлось стучать несколько раз, пока ты не открыла.

Она. Ну да, ты чуть дверь не выломал.

Он. может быть, ты…

Она. Что — может быть, я?

Он. Ты не хотела…

Она. Что — не хотела?

Он … видеть меня сегодня.

Она. Мы с тобой видимся каждый вечер. Что за вечер без тебя, без карт и без новостей по телевизору.

Он. Однако…

Она. Никак не улучшается, да?

Он. Что?

Она. Твои трудности с речью?

Он. Улучшится. Это временно.

Она. Ты уверен? Это уже давно временные трудности. Как ты говоришь со своими учениками в школе, или ты им ничего не говоришь, только пишешь на доске?

Он. Нет, я…

Она. Что?

Он. Я как раз хотел тебе сказать. Я уже пять дней как не был в классе.

Она. Я так и думала. Так и думала, что больше не работаешь. А что дальше? Что-нибудь или ничего?

Он. Всегда есть…

Она. Что?

Он. Всегда есть что-то, пока…

Она. Пока мы живы.

Он. Сегодня. Сегодня я ходил.

Она. В клинику?

Он. Да.

Она. Что ты им сказал? И что они тебе сказали?

Он. Я говорил только с девушкой, ну с…

Она. Регистратором?

Он. Да, она мне дала бумагу, ну…

Она. Форму заявления или…

Он. Вопросник, ну…

Она. Чтобы заполнить?

Он. Я должен был сообщить им, был ли я…

Она. Да?

Он. Когда-нибудь раньше…

Она. Под психиатрическим?..

Он. Да, наблюдением, лечился ли, госпитализировался ли…

Она. И ты?

Он. Ответил «нет» на все вопросы.

Она. Да?

Он. Нет.

Она (нетерпеливо). Ну, да, ты написал «нет», и…

Он. Регистраторша сказала…

Она. Что сказала?

Он. Что сейчас пока нет вакансий, но мне сообщат, как только один из…

Она. Докторов?

Он. Терапевтов… включит меня в свое расписание.

Она. Ты ей сказал, что ты учитель и попал в отчаянную ситуацию оттого, что не можешь говорить со своим классом?..

Он. Она ведь была просто регистратором, так что я… не вдавался. Но я вписал это в…

Она. Вопросник?

Он. Что есть только один человек, с которым… я еще могу говорить… немного. Я подчеркнул, что это отчаянная ситуация, что это срочно. (Смущенный, слегка отворачивается.)

Она (мягко). В этом тусклом свете ты можешь сойти за одного из твоих учеников, в твоем пломбирном костюмчике только что из чистки. (Отдаляется от Него.)

Он. По пути сюда я видел одну лужайку перед домом. В доме было темно, а лужайка была заполнена белыми журавлями. По меньшей мере двадцать белых журавлей бродили по лужайке.

Она. Неужели?

Он. Сначала я думал, что у меня видения.

Она. А это было виденье, виденье белых журавлей.

Он. Я думаю, это перелетные птицы по пути на юг.

Она. Ну да, они просто остановились на лужайке перед темным домом, чтобы выбрать нового вожака, потому что старый взял неверный путь, дезориентировал стаю, потерял высоту, верно? Так что они остановились на лужайке перед темным домом, чтобы изменить свой навигационные планы или просто чтобы почувствовать холодную вечернюю траву под ногами, перед тем, как продолжать полет.

Он. Всего квартал отсюда. Хочешь, пойдем и постмотрим их?

Она. Нет. Твоего описания вполне достаточно. Однако если хочешь вернуться и еще раз на них взглянуть, иди. Я думаю, они тебя примут в стаю в твоем белом костюмчике.

Он. Горничная сегодня не приходила?

Она. Приходила, но не смогла войти, дверь была на засове.

Он. Почему?

Она. Мне не хотелось, чтобы она тут поднимала весь этот шурум-бурум. Она стучала, звала и стучала, а потом махнула рукой — и ушла…

Он. Все, как вчера вечером. Карты еще на столе, а на тебе все еще белое платье с винным пятном.

Она. Я с прошлого вечера в спальню не поднималась. Допила вино и заснула на софе. Ох, ужина сегодня не будет. Во всяком случае, не для меня. Открыла было на кухне холодильник, но меня от одного вида затошнило, не говоря уж о запахе. Так что пойди на кухню и сделай себе сэндвич, съешь что хочешь, а я пока разберусь с картами.

Он. Я что-нибудь сделаю для нас обоих.

Она. Нет, только для себя! Слышишь! И съешь это там, на кухне.

Он уходит из освещенного пространства.

Бредет назад к проему окна и поднимает руки так, будто открывает занавески.

Страна дракона, страна боли, страна, где жить нельзя и где все же живут. У каждого, пересекающего эту огромную бесплодную землю, есть своя отдельная тропа, по которой он идет в одиночестве. А если жители, исследователи Драконовой страны, посмотрели бы вокруг, они увидели бы других исследователей, однако в стране этой, в стране невыносимой боли, боли, которую они выносят, каждый настолько поглощен, настолько оглушен и ослеплен своим собственным маршрутом, что он не ищет никого и не видит других, ползущих вместе с ним. Все вверз, все в горы по очень крутому склону. Путь ведет тебя на вершину голой Сиэрры. Я не пойду. Не хочу туда, где больше нет выбора. Остановлюсь на грани Сиэрры и откажусь идти дальше. Я читала как-то об одной старой эскимоске, которая, поняв, что подходит конец, попросила вынести ее из родного иглу и положить на кусок льда, что откололся от основной льдины, так, чтобы она могла дрейфовать в одиночестве, вдали от всех.

Он возвращается с тарелкой сэндвичей.

Назад, назад, или я тебя выгоню!

Он. Что с тобой?

Она. Со мной то, что я тебе сказала!

Он. Если ты не будешь есть, я тоже не буду. Я не голоден.

Она. Я не могу!

Он. Что?

Она. Играть в карты. Не могу, не могу. Виновата, прости меня, не могу.

Он. Мне кажется, ты…

Она. Что?

Он. Мне кажется, ты…

Она. Что?

Он … хочешь, чтоб я ушел…

Она. Куда, куда ты пойдешь?

Он. Ну, могу… в свою комнату уйти…

Она. Ты же говоришь, что там нет ни кондиционера, ни телевизора, что она такая маленькая, что ты задыхаешься в ней.

Он. Телевизор есть в вестибюле гостиницы…

Она. Ты же говорил мне, что не переносишь этого вестибюля, что он заполнен умирающими старухами, что собираются вокруг телевизора, как будто он дает им кровь и кислород, этот вестибюль! Его атмосфера в тебя прямо втирается, ты и сюда приходишь с ней, она в твоих глазах, в твоем голосе, в твоей манере. Когда ты стучишься и я открываю дверь, у тебя такой больной, испуганный вид, как будто ты думаешь, что я захлопну дверь перед твоим носом. Бедный мой, дорогой человечек! (Внезапно хватает Его с рыдающим вздохом.) У меня больше нет сил заставлять тебя выползти из твоей парализующей депрессии! Ну перестань же походить на пожилого заблудившегося мальчика! мне так трудно из-за этого говорить с тобой честно! (Глубоко и громко вдыхает воздух, отталкивает Его и отворачивается к столу.) Каждый вечер ты приходишь с напуганным, виноватым видом. И я всегда говорю: «А, это ты», и ты всегда отвечаешь: «Да, это я». Боже мой, неужели мы не можем иначе здороваться? Насколько было бы лучше, если бы ты просто вошел, просто сел есть, занялся бы картами или включил телевизор. Нет, не получается. Мы должны повторять свой ритуал: «А, это ты» и «Да, это я» — больше нечего говорить. Я заставляю себя произносить какие-то монологи, а ты выдаешь междометия вроде «ммм» или «хмм». И я опять тебе говорю те вещи, что я тебе столько раз уже говорила, стыжусь повторений. Приходится, однако, повторять, иначе мы просто будем сидеть в невыносимом молчании, да, в непереносимом молчании. О боже, боже… (Хватает Его плечи, на мгновение приклоняет свою голову к Его спине; потом отталкивает Его.)

Он. Мне никогда не было легко…

Она. Говорить?

Он. Сколько я себя помню, мне всегда было трудно.

Она. Говорить?

Он. Вложить в речь то, что я думаю и чувтсвую.

Она. И даже в глаза другому посмотреть?

Она. Да, даже и в глаза другому посмотреть.

Она. Ты всегда немного в сторону смотришь с виноватым видом. Отчего ты чувствуешь себя виноватым?

Он. Я..

Она. Ну, что?

Он. На самом деле не знаю.

Она. Возьми лист бумаги и карандаш и напиши первое, что придет тебе в голову. Не думай!

Он что-то царапает на бумаге.

Дай мне посмотреть! (Читает вслух.) «Я люблю тебя, и я боюсь». Чего ты боишься? Быстро! Пиши!

Он снова что-то царапает на бумаге.

(Вырывает у Него лист.) «Перемен». Ты имеешь в виду перемены во мне, в себе или во внешних обстоятельствах? Быстро пиши! Не думай!

Он пишет.

(Читает.) «Всего, во всем». Ну что ж, я знала это о тебе с самого начала. Теперь моя очередь. Я буду писать то, что придет в голову. Карандаш! Быстро! (Быстро пишет на листе бумаги и толкает лист через карточный стол к Нему.) Читай, читай вслух!

Он (читает громко). «Если бы не было того, что называется временем, мы могли бы рассчитывать на то, что все останется без изменений, однако время существует с нами и большой метлой сметает нас с пути, взираем мы на него или нет».

Она. Ну? Почему ты молчишь? Ничего не говоришь? Возьми карандаш и пиши что-нибудь! Не дума.

Он пишет.

«Я люблю тебя, и я боюсь». Ты с этого и начал.

Он. Ты сказала — не думать.

Она протягивает руку через стол, чтобы погладить Его лицо. Он хватает Ее руку и прижимает к своему рту, потом огибает стол, чтобы поцеловать Ее. Она на мгновение прижимает к себе Его голову, потом отталкивает Его.

Она. Сядь там, где ты был. Обратного пути нет, поверь мне.

Он роняет лицо в ладони.

Плачешь?

Он трясет головой.

Дай я посмотрю! Подними голову! Ах, какие мучения! Ты поел на кухне? Нет? Ну, остановись тогда на обратном пути в свою мертвецкую возле драгстора, купи себе сэндвич или еще что-нибудь. Неплохо для разнообразия. Я знаю, что некоторые боятся перемен, цепляются за рутину. Наверное, они ищут в этом какую-то защиту. Однако повторение не обеспечивает безопасности, только дает ощущение защиты. Не доверяй этому. Можно ходить каждый день по одной и той же улице и чувствовать себя надежно, а в один прекрасный день улица провалится у тебя под ногой и небо почернеет.

Он. Нам нужно…

Она. Что — нам нужно?

Он … постараться…

Она. Что?

Он … не думать об этом. Это не…

Она. что?

Он … помогает…

Она. Что?

Он … думать об этом, лучше уж…

Она. Что?

Он … чувствуешь…

Она. Что?

Он … себя под защитой, даже если…

Она. Что?

Он … этому чувству нельзя…

Она. Что?

Он … доверять…

Она. Вот и завершил фразу. Нелегко было, но ты прошел до конца. А теперь дай, пожалуйста, мне стакан воды для моих капель.

От карточного стола Он проходит в затемненную зону.

Он (сам себе). Я не могу представить, что будет завтра. (Возвращается со стаканом воды.) Накапать прямо в стакан?

Она. Да, пожалуйста. Спасибо.

Он. На бутылочке написано — пять капель.

Она. Сегодня больше понадобится.

Он. А ты…

Она. Что?

Он … уверена?

Она. Дай-ка мне стакан и бутылочку, я сама все сделают.

Он громко считает капли. Она продолжает капать. Он выхватывает у Нее бутылочку и ставит ее на неосвещенную часть стола.

Ну хорошо, иди сюда, садись.

Он. Я, гм…

Она. Гм — что?

Он. Давай, а?..

Она. Давай — что?

Он. Сегодня ты…

Она. Сегодня я — что?

Он … похоже, ты…

Она. Что?

Он … не вполне…

Она … не вполне — что?..

Он … не вполне, не вполне… (Вскакивает с тихим замученным воплем.)

Она. Да. Я знаю, знаю… Хочу тебе одну историю рассказать. (Рассказывая, пьет воду из стакана.) Об одном маленьком человечке. Хорошо? Почему бы тебе не сесть?

Он садится к столу.

Человечек пришел к дому Смерти, и швейцар в ливрее спрашивает его, по какому делу. Человечек говорит, что хочет смерти. Швейцар отвечает: не очень-то скромный заказ для такой скромной персоны, как вы. Человечек говорит: я знаю, но это вот то, чего я хочу. Швейцар говорит: покажите мне ваши документы. У человечка было с собой только свидетельство о рождении. Глядя на дату, швейцар ворчит: рановато, молодой человек. Спускайтесь-ка назад и приходите лет через двадцать. Человечек расплакался: если вы меня не пустите, я буду двадцать лет ждать у ворот, я не могу вернуться. У меня там никого нет. Вечером не к кому зайти, не с кем поговорить, не с кем в карты сыграть, нет никого, никого. Швейцар повернулся к нему спиной и ушел, и человечек, который боялся громко говорить, начал кричать. Для такого маленького человечка он кричал громко. Смерть услышала его, и сама вышла узнать, что за шум. Швейцар говорит: вон человечек пришел на двадцать лет раньше срока и не хочет назад уходить, под гору. Смерть сказала: ну, я понимаю, однако при некоторых обстоятельствах, особенно когда они кричат как оглашенные у ворот, можно пустить до срока, так что впусти его, все, что угодно, только бы лишь прекратить этот базар. Ну? Что ты думаешь об этой истории?.. Ты не ел ничего, да? Ты должен на обратном пути остановиться в драгсторе, присесть к фонтанчику с газировкой и заказать что-нибудь. Они там подают разные вещи. это вообще популярное место. Ты можешь даже завязать там знакомство с кем-нибудь. Я, когда хожу туда со своими рецептами, всегда вижу нескольких едоков возле фонтанчика с газировкой. Я слышала, как они друг с другом разговаривали. похоже, они знакомы друг с другом. Гораздо легче познакомиться, когда сидишь за стойкой у фонтанчика с газировкой, чем в ресторане за столом, потому что так ты сидишь среди людей, а за ресторанным столиком — отдельно. я думаю, что для тебя очень важно завязать какие-нибудь новые знакомства. Не исключено, что я когда-нибудь не услышу, как ты стучишься. Я могу быть наверху и не захочу спускаться, а может, не смогу спуститься к дверям, когда ты постучишься… (Закрывает глаза и стискивает зубы в спазме боли.)… и в этом случае… возможно… в конечном счете… тебе следует завести другие знакомства, чтобы было куда… в том случае, если это случится…

Он. Тебе, кажется, все еще больно, да?

Она. Пока я есть, это моя боль, не твоя, у меня есть право не обсуждать ее. Эта привилегия за мной. А все-таки попробуй зайти сегодня в драгстор и не сиди там с кислой рожей, входи легко, свободно и садись с кем-нибудь, легким, общительным — экстравертом. Скажи что-нибудь первым, не жди, что они первыми заговорят, они могут ведь и не заговорить. Сядь у фонтана, возьми молочный коктейль и говори, высказывайся, открывай свой рот, даже если ты только хочешь сказать, что слышал сегодня, как старая сова на пальме подражает твоему голосу. Конечно, они тебе не поверят, но это может привести к интересной беседе.

Он. Значит, ты полагаешь, что…

Она. Я полагаю, что в жизни должны быть перемены.

Он. Перемены не должны быть внезапными.

Она. их легче принять, если ты себя к ним подготовил. (Садится прямо.) Ну, я все-таки иду наверх, что касается тебя, то не забудь мой совет и заведи новые знакомства. Не обязательно у фонтанчика с газировкой, можно и в баре. Поговори с кем-нибудь. Впрочем, тебе советовать — просто время тратить попусту.

Он. Знакомый — это не друг.

Она. А кто друг? Давай сделай это. И поешь что-нибудь в драгсторе на обратном пути.

Он. Помочь тебе подняться до того, как я?..

Она. Нет. Я сначала вскарабкаюсь на площадку, потом там отдохну немного и тогда уж дальше. Там, на площадке, есть довольно удобный стул, и я на нем отдохну. пока не смогу пройти выше. (Поднимается на три-четыре ступеньки до площадки и стула.) Вот, здесь я могу отдохнуть немного.

Он. Я подожду, пока ты не дойдешь до спальни. Потом уж свалю.

Она. Нет, не жди. Сваливай сейчас. Я люблю поговорить сама с собой перед сном.

Он. Ты не должна спать на площадке, тебе нельзя спать на лестнице.

Она. Я буду делать то, что мне нравится.

Он. Прости, я… не хотел тебе говорить, что ты…

Она. Давай сваливай. Накинь задвижку.

Он. Задвижка внутри.

Она. О… да. Ты прав. Да, мне придется сделать это самой.

Он. Не думаю, что ты должна тут оставаться одна по ночам.

Она. Это твое мнение, а не мое. Спокойной ночи, иди уж, вечер и так был тяжкий.

Он. Прости, я… мне кажется, ты полностью охладела ко мне…

Она. Это неправда. Я бы не впустила тебя сегодня, если бы уже не любила. Увы, мы ушли в разные стороны.

Он. Можно мне остаться на софе?

Она. Нет, нет, прости, нет. Ты должен уйти.

Он. Ты… ты…

Она. Что — я?

Он … моя жизнь, вся моя жизнь, больше нет ничего. Я лягу в больницу, потом вернусь в школу, я буду…

Она. Не мучай меня так.

Он. Пожалуйста! Разреши мне остаться на софе!

Она. Нет!

Он. Но…

Она. Я сказала — нет! Открывай дверь, уходи!

Он. А завтра, когда я вернусь, ты…

Она. Что?

Он. Впустишь меня?

Она. Если сейчас уйдешь, впущу, но если…

Он. Ухожу. (Открывает дверь.) Какой воздух… какое небо…

Она. Какие они?

Он. Необычно светлая ночь…

Она. Петухи будут кричать всю ночь, думая, что уже рассвет. Спокойной ночи. Желаю тебе хорошей прогулки. Может быть, белые журавли будут еще на той лужайке. Хорошо отдохни и никогда не сомневайся, что ты мне дорог.

Он молча закрывает дверь изнутри и возвращается к софе.

(Самой себе.) Ушел… одной лучше. Как тяжело, ведь у него нет никого, кроме меня, и у меня никого, кроме него, и все же в Стране дракона ты оставляешь лучшего друга и идешь дальше в одиночку… О!.. Дверь!.. Надо спуститься и затворить, иначе уборщица утром заявится. Вставай, ну вставай, я сказала, вставай!

Она встает с большим трудом и спускается по лестнице, цепляясь за перила. Не замечает Его на софе. Проходит к дверям и задвигает засов, потом к окну, выглядывает. Он поднимает игральную карту, как будто пытаясь скрыться за Ней. Она возвращается в комнату и видит его возле софы.

Ты все же остался. Ну, помоги мне одолеть эти ступеньки, доведи до моего стула на площадке.

Он подхватывает Ее, когда Она, кажется, готова упасть и помогает Ей подняться к стулу.

Дай мне здесь отдохнуть, пожалуйста. Отдохну и доберусь до спальни, даже если придется ползти по ступенькам…

Он. Дай я тебе помогу наконец.

Она. Нет. Здесь. Стоп. Дальше… сразу… невозможно. (Садится на стул.) Ну ладно. Иди назад, вниз.

Он. Ну дай же мне тебе…

Она. Нет, нет, иди вниз, вниз, вниз!

Он. Я… ты…

Она. прости, мне нужно здесь побыть одной.

Он возвращается к карточному столу.

Завтра, если я проснусь и спущусь вниз, я не удивлюсь, что ты еще здесь. Я думаю, тебе всегда хотелось остаться в моем доме. Ол’райт, теперь ты можешь остаться здесь, если хочешь. Ты мне не будешь мешать, и я тебе мешать не буду. Через пару дней мы вряд ли будем замечать друг дружку. Это будет похоже на разговор с самим собой, или чириканье птицы, или звук сверчка поблизости. Конечно, у тебя еще останется альтернатива уползти назад, в тот морг, что называется гостиницей, однако есть предельный срок, довольно короткий предельный срок для таких, как ты, в подобных обстоятельствах. Они, наверное, уже знают, что ты потерял работу. Ну, такие вещи случаются со всеми, без исключения, предельный срок истекает и оставляет людей на мели.

Пауза. Он собирает карты, укладывает их в коробку.

(Продолжает.) Если мне удастся поспать, завтра будет лучше, и, если ты еще будешь здесь, мы поедем сами или такси возьмем до Ярмарочного рынка и там запасемся едой, набьем для тебя холодильник, а потом отправимся в твой отель, соберем твои шмотки и выпишем тебя из этой жуткой покойницкой. А что потом? Ничего в голову не приходит. Наверное, и не нужно думать, что потом. Вполне достаточно для планов на будущее. Так что располагайся. А я теперь пойду наверх. (Однако не движется с места.) Не сразу, не сейчас еще. Наверх идти — как будто на Альпы забираться.

Он. Подожди еще немного.

Она. Ол’райт, еще немножечко.

Он (мягко, после паузы). Ты еще не спишь? Не спишь еще?

Она. Не могу представить себе, что будет завтра.