Не небом едины

Глава 11

Плутоний своей идеей с «корпоративной вечеринкой» заставил мои мысли крутиться вокруг него и предстоящей, пресловутой вечеринки словно спутник, который вращается вокруг планеты. Наше двусмысленное и странное общению с Волгиным выбивало почву у меня из-под ног и порождало всё новые и новые вопросы. Но, как бы мне не хотелось узнать, что же затеял Платон Олегович, а вечеринку я вознамерилась пропустить, планировала с неё незаметно соскользнуть, поэтому рьяно взялась за работу, и даже в какой-то момент услышала от Алёны Игоревны снисходительное: «Хм, что же, в энтузиазме вам не занимать». Я и не заметила, как наступила пятница, и лишь, когда в кабинете началось что-то невообразимое — эйфория всеобщего торжества: женские духи благоухали тут и там, по воздуху перелетали от одной сотрудницы к другой помады, подводки и тени, шуршали юбки и стучали каблучки, откуда-то приглушенно зазвучала незатейливая, праздничная музыка, мужчины по-тихому откупорили подаренные клиентами крепкие напитки и я, тоскливо наблюдавшая за сим весельем, тщетно вчитывалась в какой-то очередной договор, смысл которого до меня категорически не доходил. Работа не шла. На корпоратив я тоже не хотела. Уйти вот так при всех домой я не могла, это бы бросилось в глаза, в первую очередь Плутонию. Поэтому я не придумала ничего лучше, чем уединиться в подсобке у уборщицы Марьи Тимофеевны. Это приветливая, деревенская женщина под шестьдесят временами угощала меня чаем из трав, собранных у себя в окрестностях под тайгой. Распивать чаи с ней было сродни ритуалу для меня, а чай мне каждый раз казался целительным снадобьем. Никто не знал, что я завела «чайную дружбу» с Марьей Тимофеевной, а потому я надеялась, что меня у неё не обнаружат. Но не тут то было. Я смаковала чай и по привычке делилась наболевшим с тётей Машей, как она попросила её называть, как в подсобку ворвалась воинственно Лейла.

— Ага! Попалась! Так я и знала, что ты здесь. — администратор прикрыла за собой дверь и хитро потёрла ладони.

— Тише, Лейла, настрой нам сбиваешь. Ишь раскричалась неугомонная. — возмутилась вторжению тётя Маша.

— Какой настрой, Тимофеевна. Там Марту Юрьевну кое-кто обыскался. А я с ног сбилась по его указке, разыскивая её.

— Платон Олегович? — хмуро догадалась я.

— Он самый. — Лейла отхлебнула бесцеремонно у меня чай из кружки с хохломой, поморщилась, чай, и правда, был на любителя. — Чего расселась? Подъём. Тебя велено доставить под конвоем.

— Больше Он ничего не велел? Может, с розочкой в зубах ему лезгинку станцевать? — разозлилась я, делая медленный глоток чая, намеренно оттягивая момент выхода из подсобки.

— Креативная идея. Роза есть! Там как раз Платоша женщин букетами задарил, возьмём в каком-нибудь букетике розочку, и станцуешь перед главным.

— Лейла, — тётя Маша постучала кулаком по столу, — дитя неразумное, Марта пошутила на счет танца с розой в зубах.

— А, — Лейла в подтверждение слов Тимофеевны посмотрела на меня, — да, шутка?

— Шутка. К тому же при чём здесь главный? Я же про танец перед Платошей сказала.

— У нас там, где Платоша, там и все главные рядом в сборе всегда.

— А где букет для Марьи Тимофеевны? Или Платон Олегович не считает ту, которая поддерживает в офисе чистоту и порядок, женщиной? — задала я Лейле провокационный вопрос.

— Да на кой мне букеты то, Марточка Юрьевна? У нас в деревне по весне да лету цветут целые поляны цветов диковинных, не срезанных, живых.

— Тётя Маша, это вопрос принципа. Негоже как-то делить женщин в коллективе по профессиональному статусу? Или Волгин сеет социальное неравенство в «Платонов и партнёры»?

— Нет, конечно. — растерялась Лейла, а её загорелое личико, чуть посветлело.

— Тогда мы с Марьей Тимофеевной ждём Платона Олеговича с цветами. А после я уже буду собираться на вечеринку вместе с тётей Машей, она заслужила праздник наравне со всеми.

— Мне так и передать Волгину? — приоткрывая дверь подсобки, испуганно уточнила администратор.

— Слово в слово. И ещё передай: «Ежели его что-то не устраивает, я сегодня же напишу заявление об увольнении».

— Божечки. Я побежала за Платошей. — за дверью послышался резвый цокот туфель Лейлы.

А тётя Маша принялась меня разглядывать и укоризненно как-то покачала головой.

— И чего вы друг друга отталкиваете как дети малые? — спросила она и замерла вдруг над моей кружкой с чаем, хватаясь за сердце.

— Что случилось? Тебе плохо, Тимофеевна?

— Прошлое увидела. Потери твои.

— У кого их не было, потерь то этих? Чего былое ворошить.

— И будущее вижу. Ох, деточка, и нелёгкая тебя дорога ждёт на пути к любви. Ох, и не дадут вам окаянные вместе быть, пока с ума вас не сведут.

— Да нет у меня никакой любви. Была одна любовь да вся вышла, отцвела. Ты, тётя Маша, что-то путаешь.

— Таёжные травы ничего не путают. Взгляни сама. — я наклонилась к кружке, но дверь подсобки задребезжала, и мы с Тимофеевной обе дёрнулись, взглянув на вошедшего Платона Олеговича.

— Лёгок на помине.

— Не меня ли вспоминали, красны девицы? — зарделся с наглой ухмылкой Волгин.

— Много чести вспоминать вас. — я недовольно скрестила руки на груди.

— Марта Юрьевна, не закрывайтесь пожалуйста. Я же пришёл с миром, условия ваши выполнил. — Плутоний вытащил из-за спины огромный букет из разноцветных орхидей и, кланяясь, протянул почтенно Тимофеевне.

— Тётя Маша, моё упущение, что про вас забыли, каюсь, челом бью.

— Эка невидаль, Платоша. Всё шутки шутишь, мальчишка, жениться тебе пора да остепениться.

— Да я бы и рад жениться на одной зазнобе. Я ей даже как-то много лет назад пообещал: «Женюсь на тебе одной, дождусь, когда ты расстанешься со своим горе-мужем, и женюсь только на тебе, мне других не надо». А она смеялась надо мной, над моими чувствами и дальше смеяться изволит. — печально поделился Волгин.

— Выходит, прошлое, настоящее и будущее переплелись. Очень редкое это явление. — тётя Маша снова взглянула в мою кружку и недоумённо вскинула бровь.

— Таёжные травы говорят что-то новое? — я забеспокоилась, потому что Тимофеевна была хорошей травницей-целительницей и ведуньей у себя в деревне, но в городе, она погрязла в рутине со шваброй и пылесосом в обнимку и перестала пользоваться своим даром по назначению, отпустила его от себя. Но…дар мог исчезнуть лишь на время, а не пропасть на совсем, и в случае со мной тётя Маша что-то почувствовала.

— Зря смеёшься. Вам не до смеха должно быть, молодые люди. Ты запомнила рисунок, что был на дне твоей кружки? — Тимофеевна обратилась ко мне.

— Отчасти. — я всмотрелась в фигуры, выложенные чайными листами и травами, и… — Как такое возможно? — я вскочила со стула и отпрянула назад, упершись в Платона Олеговича.

— Что происходит? — он встревоженно развернул меня за плечи к себе.

— Рисунок был другой. Но я больше не притрагивалась к чаю. — испуганно пролепетала я.

— Может, тебе показалось? — зазвучал его голос успокаивающе.

— Когда двоим кажется, Платоша, это знаки свыше, тебе ли не знать? — обречённо вздохнула тётя Маша.

— Я давно не верю в твои россказни, старая ведунья. И не дам тебе запугать не меня, не Марту. Пойдём-ка отсюда. Марта, — HR потащил меня за руку, — тебе надо проветриться. А то, погляжу, напоила тебя тётя Маша, одурманила.

— То видение сбудется непременно, Платон, попомни моё слово.

Мы вышли из подсобки. Стало нечем дышать, будто мне сдавили горло. Ноги еле шли, мне тяжело давался каждый шаг. А в ушах протяжно звенели слова тёти Маши: «То видение сбудется непременно, Платон, попомни моё слово».

— Какое видение, Плутоний? — спросила я сквозь пелену накрывающей дремоты и провалилась в сонное забытье