Не небом едины

Глава 2

— Марта, как тебе квартира? Марта?!

— Что? — я сфокусировала свой взгляд на источнике звука — говорила Марина — сестра мужа.

Я осмотрела пространство вокруг, какая-то незнакомая мне спальня, длинные плотные тёмно-коричневые шторы, бежевые обои с золотистым рисунком, напоминающим плетение, кожаный диван кремового цвета с деревянными, лакированными подлокотниками и таким же основанием в низу, уставленный широкими светло-коричневыми кожаными подушками, золотая лампада с коричнево-жёлтыми абажуром, стоящая на широком подлокотнике дивана.

— Что происходит? Марина, мы где?

— Ты в каких облаках витаешь? Я тебя третий раз зову.

— Прости, задумалась. — я виновато опустила плечи.

Как бы я не хотела, но чувствовала себя виноватой в произошедшем. Мне кажется, любая женщина, которой муж или возлюбленный заявил, что был с ней несчастлив, поначалу испытывает чувство вины, корит себя, что чего-то не додала, не так делала, в постели была недостаточно хороша, готовила хуже, чем могла, за собой не следила, морщины под глазами запустила. Да и мужчины умеют так всё вывернуть и обставить, чтобы с себя снять любую ответственность за расставание или развод, скинуть латы неверного мужа, предателя на некогда любимую женщину, ведь лучшая защита — нападение, и вот он уже бедный, несчастный и непризнанный, а она грешная…да всё ровным счётом из-за неё: инфляция, проигрыш любимой хоккейной команды, дождь не по прогнозу погоды, спущенное у машины колесо и развод, и расставание. Я не хотела себя винить, но привыкла же быть на вторых ролях, привыкла пресмыкаться перед другими, да и мамины бранные слова о том, что я кругом виновата, что я никчёмная, продолжали эхом звучать из детства во взрослой жизни.

— Всё в порядке? Я могу сдать вашей родственнице квартиру? — какая-то неизвестная мне женщина с недоверием взглянула на меня и обеспокоенно обратилась к Марине.

— Да, разумеется, извините. Марта переволновалась. — золовка наклонилась к незнакомке и как бы шёпотом сказала, но я всё услышала. — Не каждый день муж уходит к другой.

— Ааа, понимаю, сочувствую.

— Может, сделаете скидку хотя бы на первый месяц аренды. — Марина невинно захлопала глазками и умоляюще взглянула на сочувствующую мне женщину.

А я словно очнулась из какого-то забытья. Видимо, мой организм самосохранился, поэтому я на время и выпала из реальности, и забыла, где нахожусь и почему. Напоминать себе, что меня бросил муж, выставил из нашей с ним квартиры, не особо хотелось, совершенно не хотелось, ровно, как и перебирать съёмные квартиры под сочувственные взгляды хозяев, каждому из которых, я была уверена, Марина станет рассказывать о моих проблемах и давить на жалость. А я противилась всегда, когда меня жалели. Жалость бывает приятная, нужная в какие-то моменты, скажем так, жалость участия, вызванная заботой, когда тебе сопереживают и умаляют твою боль, но чаще именно на тебя страдальчески смотрят, прискорбно обнимают, и жалеют, будто у тебя кто-то умер, и от этой жалости становится только горче, душевная боль обнажается и усиливается. Я никого не хоронила, слава Богу, да и себя не собиралась, в планах было жить поживать да добра наживать. Пока золовка с миловидной низенькой, чуть полноватой, крашеной брюнеткой за 50 с множеством золотых перстней с камнями на руках и увесистые золотые серьги, одетой в кожаное тёмно-зелёное платье, обсуждала условия аренды, я вышла из спальни дабы осмотреть другие комнаты. Было вполне мило, но неуютно. Умом я понимала, что надо выбросить из головы свои сентименты, но слишком мало времени прошло после расставания с Лёней — каких-то полтора часа или и того меньше. Где вообще, где может быть уютно, кроме, как не у себя в квартире, отремонтированной и обставленной тобой и близкими тебе людьми с любовью, желанием и вдохновением? Наша с Леонидом квартира лучилась уютом, овеянная общими приятными хлопотами, весёлыми празднованиями, совместными ужинами, неизбежными для любой семьи ссорами и ласковыми примирениями после, ароматами его парфюма и приготовленных мной блюд. От этой же квартиры веяло холодом, дороговизной и безжизненностью. В целом квартира отражала меня — ту, какой я стала после того, как уехала от мужа. Я резко изменилась за каких-то полтора часа или и того меньше. Я подошла к овальному зеркалу в коридоре темно-бордового цвета с переливающимися кристаллами и позолоченными лепестками и не узнала себя — измождённая старуха с потухшим взглядом и выцветшими волосами, чуть завитыми, спасибо бигуди, превративших мои тонкие прямые волосы в подобие форменной причёски, в которых я ходила до возвращения Лёни домой, наверное, от Элины. Иначе куда ещё мог мой муж…Господи, бывший муж…отправиться в воскресенье с утра, после чего и преподнёс мне худую весть о крахе нашей с ним семейной жизни? Я заглянула в ванную и проследовала на кухню. 15 лет кухня была моим пристанищем отрады, я с удовольствием готовила и баловала Лёню изысками, которые он в последние годы ценил всё меньше и меньше, принимая как данность, любое новое блюдо ему казалось постылым, пресным, а бывало, и отказывался от того, что я приготовила. Может, потому что его перед этим вкусно кормила любимая Элина, или они ужинали в ресторане? Я не знала ответов, на всё подступающие вопросы, которыми задавалась непроизвольно, а ведь, по сути, меня это не должно было волновать. Но я не могла унять эмоции, и разум никак не мог взять верх над моими чувствами. Я осмотрела кухню, оформленную в тех же цветовых тонах, что и спальня, и с грустью поняла, усевшись на один из кожаных стульев цвета слоновой кости: здесь мне готовить не захочется, потому что цвета и обрамление кухни навевали уныние, слишком всё выглядело вычурно, строго-дорого, а круглые часы из тёмного дерева, висевшие над плитой, с режущим слух скрежетом переставляющие золотые стрелки, вовсе омрачили моё настроение. «Надо будет их снять», — почему-то подумала я, решив уже, что остаюсь жить в этой первой попавшейся квартире. «Не будешь готовить, и хорошо, зато скинешь лишние килограммы. Да и для кого тебе теперь готовить, Липатова?», — попыталась безуспешно я себя подбодрить. Липатова. В голове мелькнула очередная мысль — надо поменять фамилию.

— Я согласна, меня всё устраивает. У вас есть ко мне какие-то вопросы? — я вернулась в спальню.

— Марта, подумай хорошо, ты уверена?

— Марина, я уверена в своём решении как никогда. — соврала я, трезво осознавая, что теперь ни в чём не уверена, не уверена в своей собственной жизни, будто иду по тонкому льду, по только-только заледеневшей горной реке, что вот-вот затрещит под ногами и затянет меня под воду, круто сорвавшись с гор.

— Лариса Владленовна, мы с вами договорились, да? — Марина хитро прищурилась.

— Скидка 10 тысяч, но лишь на первый месяц. — натянуто улыбнулась любительница всего кожаного, явно выражая неудовольствие от уступка, на который её уговорила золовка.

— Вот и славно, вот и по рукам. — Марина победоносно захлопала в ладоши.

— Марта Юрьевна, можно просто Марта, — я дружелюбно протянула руку хозяйке квартиры, больше напоминающей барыню, что мной пополнила ряды своих крепостных.

Миллионы, да что там миллионы, миллионы миллионов людей снимают квартиры, комнаты и дома, и это стало нормой, неотъемлемой частью жизни многих. Но мне история с арендой жилья была чуждой и пугающей, будто договор аренды сковывал меня по рукам и ногам мысленными кандалами. Кому-то мои переживания могли показаться надуманными. Но незримый лёд горной реки под моими ногами, когда я перевела деньги за съёмную квартиру и получила от неё ключи, чуть треснул, и меня пошатнуло. Хозяйка квартиры, криво улыбнувшись приняла деньги, за вычетом 10 тысяч, забрала свой договор на аренду и поражённо удалилась, оставив нас с Мариной вдвоём.

Я села на кожаный диван, провела ладонью, поморщилась, до чего же кожа неприятная.

— Надо бы покрывало купить будет на диван.

— Какой диван? Какое покрывало? — Марина деловито встала, подперев бока руками. — Тебе о своей жизни думать надо, Липатова.

— Я больше не Липатова. И я как раз думаю о своей жизни. Я хочу мягкое, приятное на ощупь покрывало. Я могу хотеть хоть что-то для себя. Ни для Лёни, ни для тебя, ни для своей мамы, которая мне слова доброго за всю жизнь ни разу не сказала, а для СЕБЯ? У меня, итак, нет ничего. Нет жилья своего, нет профессии. У меня нет собственной жизни, потому что я жила жизнью мужа и прислуживала другим.

— Тише-тише, — золовка села рядом и приобняла меня, — я не то имела ввиду. Покрывало — так покрывало, купим, хочешь прямо сейчас поедем с тобой в магазин?

— Сегодня не хочу. Всё потом. Марина, спасибо за помощь, но оставь меня пожалуйста одну.

— Ни в коем случае! Тебе нельзя оставаться одной, ты…ты зачахнешь, захандришь, уйдёшь в депрессию, сделаешь с собой что-нибудь.

— Марина, мне 42 года. Я похожа на малолетнюю, депрессивную психопатку, которая устроит шоу в попытке наглотаться таблеток от неразделённой любви? Или я когда-нибудь ненормально себя вела, истерила?

— Да нет, но, я переживаю о тебе, ты же — мне родной человечек. Ух, я и надаю Лёньке. Он к тебе ещё приползёт на коленях.

— Не надо мне никакого Лёни на коленях, пусть готовится к отцовству на старости лет. Я посмотрю, как он в 45 лет поскачет козликом вокруг своей Элины. Он в молодости-то быстро от всего уставал, а тут пелёнки поменять, зубы режутся, ночи бессонные.

— Какое отцовство?

— Марина, поздравляю, ты будешь тётей очень скоро. — золовка напряглась, испугалась, смутилась, возликовала одновременно, и я поняла, каково ей. Она бы сама не решилась мне признаться, что рада за брата, рада, что у неё появится племянник или племянница, а я стала ей не нужна в одночасье, поэтому разорвала нашу с Мариной пуповину семейно-дружеских уз сама. — Ступай, нам пора разойтись, спасибо за хорошее отношение. Не ссорься с Лёней, вы же — семья, живите дружно и любите.

— Точно?

— Я тебя не держу. Я никого больше не держу возле себя. Ступай. — я закрыла глаза, сдерживая слёзы одиночества, что знакомой болью жгли веки.

— Прости. Я побегу.

Я открыла глаза, только когда хлопнула входная дверь. Осмотрела спальню снова свежим взглядом, застеленным слезами, и сказала себе поубедительнее: «Что же, не такая я уж и крепостная. Сама себе барыня, кругом-то у меня злато. Осталось на работу устроиться, чтобы эти злата содержать, а то чую, гуманитарная помощь Леонида ни сегодня завтра иссякнет, памперсы нынче дорого стоят.».