Не небом едины

Глава 39

— Так и знала, что ты здесь, окаянный, — заохала тётя Маша и плюхнулась на ближайшее ко мне тёмно-серое кресло.

— Я и окаянный, и отчаянный, — я покосился злобно на ведунью, — так что ты беги от греха подальше. Иначе я за себя не ручаюсь, ведьма старая, — я приложил к левому глазу ледяной бокал с виски, будто это мне могло помочь чем-то или убрать жёлто-оранжево-салатовый фингал с лиловыми вкраплениями.

— Не рановато ли заливаешь за воротник? — Марья Тимофеевна сложила свои тучные руки на столе и прищурилась, глядя на меня.

— Я ж окаянный, могу и прибухнуть вечерком, — я опрокинул в себя содержимое бокала и закашлялся, до того крепко напиток опалил мне горло, — твои проделки опять? Мало тебе было измывательств над нами с Мартой.

— Зато ты увидел, что Марта помнит тебя и любит, — ведунья торжествующе заулыбалась.

— Скорее ненавидит, — я посмотрел на ту злосчастную фотографию, — ненавидит и не простит. И было бы за что прощать?! Дела давно минувших дней.

— Ничего, плут, — тётя Маша погладила меня по руке успокаивающе, — перемелется — мука будет. Когда-нибудь вы с Мартой научитесь разговаривать и слышать друг друга.

— Охотно верю, — оскалился я, вспоминая сон, — ко второму пришествию, когда я поседею вконец. Мы с Ильинской во сне то не можем нормально поговорить, а в жизни тем более. Нет, ты мне скажи, что за злой умысел был у тебя в ту ночь? Почему, почему мы переместились в кабинет Алёны?!

— Я? — как-то правдоподобно удивилась ведунья.

— Нет, ёшки-матрёшки, я! Чтоб тебя, Калинин, заразил своими матрёшками. — я стукнул кулаком по глянцевой глади чёрного стола, принадлежащего некогда виновнице очередного нашего с Мартой расставания, и рамка с фотографией, дребезжа, заскользила к краю, со стекольным звоном разбившись о мраморную напольную плитку. Во всех помещениях «Платонов и партнёры» был ковролин, и только Алёна вытребовала у меня эту дурацкую плитку, чтобы противно цокать по ней каблуками, что действовало на нервы не мне одному.

— Но я действительно ничего не делала, Платон, вот те крест, — тётя Маша перекрестилась, а я нахмурился, сомневаясь верить ей или нет.

Ведунья выглядела взволнованной не меньше моего, и явно не понимала, о каких проделках я говорю.

— Если ты не причастна, к нашему с Мартой сновидению, — я поднялся с помпезного кресла Алёны, который она считала не иначе, как своим троном, и наклонился, чтобы осмотреть осколки разбитой рамки, — тогда откуда столько радости в голосе? С чего это ты решила, что Ильинская меня помнит и любит.

Марья Тимофеевна бесшумно оставила кресло, подошла ко мне и нависла надо мной, бесцельно, тупо разглядывающим треснувшую плитку с восточными узорами и осколки, из-под которых на меня призывно смотрела противная Она. Во сне я был раздосадован поведением Марты в стенах кабинета Алёны. Мне казалось, моя любимая Золушка слишком остро отреагировала на обычную старую фотографию. Но взглянув подбитым Липатовым глазом и трезвым умом, несмотря на подпитие, на Алёну, что в свадебном платье жарко прижималась ко мне, лыбящемуся довольно, прям светящемуся от счастья соития двух сердец пред вспышкой фотографа. Я попытался оправдать тот свой проступок, ту фотосессию, устроенную скорее ради шутки, или чтобы слегка умаслить Алёну, как никак девица мне знатно помогала и много лет служила верой и правдой…и да, без лукавства, горячим телом и доступным сексом. Но я же не знал, не знал, что где-то по свету бродит неприкаянная, несчастная Марта, утратившая память, меня и нашу любовь. Я не мог предположить, что однажды, спустя столько лет, она переступит порог «Платонов и партнёры», и что я буду вынужден приврать и выдать себя за HR Волгина, потому что растерялся и испугался, не зная, как себя с ней повести, что предпринять. К тому же она сделала вид, что меня не узнала. Я действительно до корпоративной вечеринки был уверен, что Марта издевается надо мной, прекрасна понимая в душе, что она не способна на подлость, к тому же не умеет врать. Но во мне вновь всколыхнулись забытые, непрошенные, негодные чувства, заставляя кипеть кровь, плавиться нервы и разгонять сердечный пульс запредельно, пока она не исчезнет где-то в пространстве коридоров и кабинетов, давая мне минутную возможность остыть и перестать страдать по ней. Я страдал и желал Марту, а она проходила мимо, ничем не выдавая нашего прежнего с ней знакомства, оттого и обезумел, чтобы обвинить любимую в нарочном равнодушии ко мне.

— Зря я что ли твоей Золушке снадобья свои давала, сердце девичье отогревала да память возвращала? Как перед той вашей вечеринкой бесовской.

— Погоди, — я оторвался от излюбленного самобичевания и бессмысленного разглядывания пола, — хочешь сказать, ты намеренно поила Марту, чтобы она вспомнила обо мне?

— Дошло таки, — тётя Маша, смеясь, легонько постучала меня по голове, — что я вас воссоединить пыталась. Говорила я вам, что трудная дорога вас ожидает на пути к любви. Предупреждала вас с Мартой, что не дадут вам вам быть вместе, пока с ума вас не сведут. А вы старую мудрую целительницу не слушали, да делов и наворотили, разбежались врозь. Вам, конечно, не впервой. Но прислушались бы к моим видениям, да смекнули, что беречь вам любовь вашу надобно. А вы лихие какие-то, вам на своих ошибках подавай учиться и старших не слушать, ни во что не ставить.

— Перестань причитать, мне нравоучений папы Юры хватило с лихвой, точно я один кругом виноват, — я плеснул себе виски в бокал, дабы переварить слова ведуньи и успокоиться.

— Нет, это ты перестань заливать горе пойлом бесовским. — Марья Тимофеевна выхватила у меня из рук бокал и вылила виски в какой-то засохший цветок. Цветы, наверное, стоило расставить по офису и не губить, но я дал распоряжение Лейле, чтобы никто и близко не подходил к кабинету Алёны. — И Юрий Георгиевич прав, что призывает тебя к разумным действиям, в конце концов, он за свою дочь беспокоится, которую ты упустил. Упустил, потому что вы вовремя не придали должного значения предсказаниям тёти Маши.

— И то у тебя бесовское, и это. Одни бесы на уме! И я помню твои предсказания. И то, что прошлое, настоящее и будущее переплелись, заметил. Но как мы могли тогда прислушаться к тебе, если Марта меня вспомнила лишь на вечеринке?! — прикрикнул я и добавил тише. — Да и, признаюсь, полагал, что ты наоборот хочешь любимую отвадить от меня.

Ведунья грозно сверкнула глазами, отчего я вздрогнул, а в душном кабинете стало заметно холодно.

— Чего-чего, Плутоний, ты полагал? Ты меня уличил в тёмных делах?

— Нет, же, — я пожалел о своих словах, — но Марта и так была сдержанной со мной, а потом и вовсе будто отдалилась. Иногда мне чудилось, что она потеплела ко мне, озаряя доброй улыбкой и нежным взглядом, но тут же меркла и сторонилась меня. А тут ваша чайная дружба. Вот я и соединил одно с другим. Не сердись, тёть Маш.

— Ох, и всыпать бы тебе, малец, что заботливую тётю Машу да в злом умысле заподозрил. Да некогда нам. — ведунья усадила меня, выудила откуда-то кружку с хохломой и накапала мне чего-то из маленького пузырька. — На-ка пей, трезвей и вещай, что у вас за смутная история со снами сотворилась. То на Марту сны кто-то навевает. То ты заладил про сон. Ой, не к добру, Платон, не к добру. Чую, тёмные силы против вашей любви действуют, да забористей моих.