Не по сценарию

Глава 14

Асия

Следующие полтора месяца проходят, будто во сне. Мне не больно даже. Я почти не тоскую, под завязку загруженная работой.

Снимаясь в подающем надежды артхаусном проекте, я параллельно репетирую дипломный спектакль, готовлюсь к съемкам у Венгржановского и по возможности забегаю посмотреть, как продвигается монтаж папиного фильма. Есть там один крайне важный момент, по поводу которого мы до сих пор не сошлись во мнениях. При жизни отец настаивал на своем видении финальной сцены, тогда как продюсеры настойчиво предлагали совершенно другой финал. Папа в своих решениях отталкивался от художественной составляющей, а Худяков и ко, естественно, от коммерческой. Теперь, когда отца не стало, отстаивать его мнение предстоит мне. Что довольно странно, ведь лично мне версия продюсеров кажется гораздо более нестандартной и привлекательной. Но я не собираюсь сдаваться, с упрямством борясь за папино право художника самому решать, каким будет его кино.

В общем можно сказать, что в моей жизни все складывается ровно так, как я и мечтала. Пожалуй, впервые я чувствую себя востребованной и свободной. Да, на меня все еще давит фамилия, но, полностью облажавшись в личном, я как будто победила страх не оправдать чьи-то ожидания, признав за собой право на ошибку.

Всевышний! Мне всего двадцать один. Кто в этом возрасте не наломал дров?

Думаю, даже Худяков в конечном счете понял, что с меня взятки гладки, раз отпустил.

На улице пекло, а меня знобит, как только я его вспоминаю. Это происходит нечасто. Стоит только на секунду остановиться, и сердце стискивает уже привычной тоской, будто шипастой колючей проволокой. Вот почему мне никак нельзя жать на паузу. И я бегу, бегу, наверное, от самой себя.

– Асия! – машет рукой Шурка, привлекая мое внимание. Выдавливаю улыбку и торопливо семеню к ней. Впервые в жизни я не рада нашей встрече, но откладывать ее и дальше, ссылаясь на занятость, было бы совсем уж свинством. Чуранова и так, кажется, догадывается, что я ее избегаю… А я не знаю, как ей объяснить, почему так происходит. Не знаю. Ну не говорить же ей, что мне претит ее работа на Худякова? Что я, наверное, тупо ревную к тому, что она имеет возможность его видеть, общаться с ним, а я – нет… Я – нет.

– Привет, Шур. Отлично выглядишь.

С удивлением замечаю, что Чуранова действительно цветет и пахнет. Вон, даже кудри навертела. И надела костюм, который совершенно не умеет носить, хотя сидит тот на ней неплохо. Ничего. Этот навык придет. И станет моя Шурка настоящей столичной штучкой. Эта мысль заставляет меня раздосадованно поджать губы. Шурке так идет ее провинциальная непосредственность! Будет жаль, если она уничтожит эту часть себя. С жадностью впитываю в себя образ Чурановой, будто опасаясь, что в последний раз вижу ее прежней.

Шурка откидывает голову и громко смеется:

– Кто бы говорил!

В этом она остаётся неизменна. Все такая же хохотушка. В груди теплеет. Но становится гораздо спокойнее.

– Фу-у-у, какая неприкрытая лесть! – достав из сумочки пудреницу, верчу головой, пристально себя разглядывая. Восемнадцатичасовой рабочий день никому не идет на пользу. Равно как и душевные муки. Под глазами пролегли тени, которые у меня не было времени замаскировать, губы обветрились. И даже волосы, которые я всегда считала своим главным достоинством, утратили блеск. М-да.

– Ай, ну тебя! Лучше рассказывай, где ты пропадала?

– Шурка, да ты же лучше меня знаешь, какой у меня сейчас график, – ворчу я.

– Да-а-а. Кайф, правда? – часто-часто кивает Чуранова. – Все, как ты и хотела. Жаль, для Юлии Кирилловны пока нет ролей, но я над этим работаю.

– Возрастным актрисам сложнее.

– Угу. Особенно когда о них успели забыть. Но это ничего. Ты меня знаешь. Я так просто это не оставлю.

– Слушай, ты вообще спишь? – смеюсь.

– Урывками. Но я не жалуюсь. Мне моя работа в кайф. Ты в курсе.

– Ага. Но ты, Шур, все равно себя береги. Поди, Худяков не самый лучший шеф.

– Он потрясающий! Ну, то есть… – тушуется, – что касается работы. Прости.

– Да ты что? Глупости. Мы давно разбежались. Я в норме.

– Честно?

– Ага, – вру, не моргнув глазом – уж очень не хочется портить Шурке настроение. – Наверное, работа в его команде здорово поспособствует твоей карьере.

– Ты даже себе не представляешь, как мне повезло, – активно кивает та. – Прости, но он действительно – бог своего дела. Всегда такой, знаешь, рассудительный и степенный…

– Как будто про разных людей говорим, – усмехаюсь, глядя на проезжающие машины. Впрочем, это не совсем так. Я знаю его с этой стороны, только это не отменяет того, что мне открылись и другие его личины.

– Все у него под контролем… – продолжает Чуранова, будто и не слыша моей ремарки.

– Смотри, а то еще влюбишься.

Шурка замолкает, комично хлопая ресницами. А потом бросает в меня салфеткой:

– Совсем спятила?! – заливисто хохочет.

– А что? Влад у нас – мужик хоть куда.

– Ну, это же твой бывший.

– Ой, я тебя умоляю. И что?

– Значит, ты правда совсем не жалеешь?

– О чем?

– Что вы разбежались?

– Да нет! Ты чего? – теперь смеюсь я. – Я небо благодарю, что настолько легко отделалась. Мне тут на днях, кстати, Басов написывал, представляешь? – меняю тему.

– Вот же мудак! – даже как-то восхищенно протягивает Шурка. – Совсем у человека нет совести. И чего хотел?

– Да вообще ни о чем беседа.

– О Тёминых кутежах гудят все чатики. Хорошо, что ты его послала. На хрена такой ненадёжный мужик? Еще и любитель, – Чуранова щелкает пальцем по нижнему краю челюсти в характерном жесте, означающем «выпить».

– Ну, справедливости ради – послал как раз он меня, – весело салютую бокалом. Все же хорошо, что я выбралась. Уже и забыла, как это – вот так мыть кости бывшим за бутылкой просекко. Хотя обычно мы обсуждали бывших Шурки. У меня, в отличие от подруги, гораздо более скромный опыт. Той фатально не везло на мужиков, и потому поводов для разговоров у нас всегда было предостаточно.

– Это только доказывает, что он – тот еще придурок, – фыркает Шурка. Ловлю ее руку и, расчувствовавшись, прижимаю к щеке.

– Спасибо.

– За что? – округляет глаза.

– За то, что всегда на моей стороне. И вообще… Ты так уверена в моей неотразимости, что я и сама начинаю в себя хоть немного верить.

– Ну а как иначе, Ась? Ты совершено необыкновенная! Слушай, а что там твоя Голливудская агентка? Молчит?

– Пока да.

– Эх! Знала бы я специфику их работы, так ты бы у меня уже давно у самого Спилберга снималась. А эти какие-то бездельники. Ты уж ее пни, что ли? Сколько можно сиськи мять? Где результат?!

– Я отослала еще несколько проб, – пожимаю плечами. – А пока у меня и здесь работы хватает.

– Ты понимаешь, о чем я!

– Хочешь от меня поскорее отделаться? – шучу, невинно хлопая глазами.

– Голливуд – это совершенно другой уровень! – не принимает моего паса Шурка, продолжая занудствовать.

– Может, в этом все и дело? Я просто до него недотягиваю, – развожу руками.

– Кто, ты?! Начинается. Вот что мне с тобой делать?!

– Выпей! Давай, Шур, чин-чин.

Бокалы со звоном чокаются. Я смеюсь.

– М-м-м! – чуть не давится Чуранова, вдруг кое о чем вспомнив. – Смотри, что у меня есть…

На стол ложатся два пригласительных на открытие столичного кинофестиваля.

– Круто, – тяну я без особой радости. – Пойдешь со мной?

– У меня есть свои. От конторы. Это для тебя и твоего спутника. – Чуранова игриво шевелит бровями.

– Серьезно? И кого же мне позвать? Сторожа киностудии? Или маминого дворецкого?

– Ой, вот только не прибедняйся!

– Да я серьезно. У меня в личном – полный штиль.

– Позови партнера по съемкам. Этого, как его? – Чуранова щелкает пальцами, – Борисова! Или Козлова.

– Хм… Даже не знаю.

– Еще неделя. Что-нибудь придумаешь, – отмахивается Шурка.

Но к нужному моменту я склоняюсь к мысли, что будет правильнее пойти с мамой. Почему? Да потому что я не хочу, чтобы присутствующий там Худяков подумал обо мне еще хуже. Нет, я ни на что не надеюсь, просто не хочу выглядеть ветреной в его глазах. Самодостаточной, сумевшей справиться без него – да. Счастливой. Но не ветреной.

– Какая же ты у меня! – восхищается мама, разглядывая нас в огромном зеркале.

– А ты у меня.

Обнимаю её за тонкую талию. Мы с ней как Инь и Ян. Она – хрупкая блондинка в шикарном черном платье из последней кутюрной коллекции Celin. Я – совершенно иной фактуры брюнетка в белоснежном винтажном наряде от того, еще настоящего Chanel. Поправляю изумительное бриллиантовое колье. Почему-то приходит запоздалая мысль, что продажа одного этого украшения помогла бы нам продержаться те первые, самые трудные месяцы. Но мне как-то даже в голову не пришло выставить на продажу фамильные драгоценности. Продать себя оказалось гораздо проще. Интересно, о чем это говорит? О том, что мне было так важно сохранить видимость благополучия в глазах общества, что ради этого я была готова на все?

Что ж. Если так, то с тех пор я здорово поумнела. Мне стоит быть благодарной Владу за урок. Пусть он и оказался таким жестоким.

– Надо ехать. Не то опоздаем на красную дорожку! И тогда зачем это все? – щебечет мама. Я улыбаюсь. За эти месяцы она несколько отошла, и я уже не переживаю за нее так, как раньше. Был период, когда я всерьез опасалась, как бы она не тронулась умом. Думаю, этим бы все и закончилось, если бы мы начали распродавать имущество. И дело тут вовсе не в деньгах. Просто это все… Будто часть ее самой. Не сумев реализоваться в профессии, мама столько любви вложила в наш дом! Всю себя вложила. Во все эти вещи, в стены, в наш сад… В общем, пусть. Я ни о чем не жалею. Только щемит немного где-то там, под ребрами.

В фотозоне мы с мамой надолго не задерживаемся. Все-таки после смерти папы не прошло еще и полгода. Мы хотим приобщиться к индустрии кино, а не нарваться на очередной поток осуждений. А еще, может, одним глазком увидеть его…

– Асия, повернись сюда, пожалуйста… И плечико вперед выставь. Отлично! – радуется в толпе один из фотографов. Машу рукой, а сама незаметно оглядываюсь. Внутри все дрожит. Почему-то только сейчас, Аллах, только сейчас в голову приходит вполне закономерная мысль, что Влад наверняка придет не один. И как будто специально, пока я не сумела как-то справиться с этим осознанием, он появляется на дорожке под руку с Симоновой. Толпа фотографов моментально переключается на вновь прибывших. Мы с мамой отходим, освобождая место.

– Пойдем, перекурим.

– Смеешься? Там Худой со своей плюс один. Это кто, кстати? – слышу разговор каких-то мужиков из аккредитованной на фестивале прессы.

– Ты че? Симонова. Не узнал? Ходит слух, что они вот-вот объявят о помолвке.

– Это случайно не из последнего рейтинга Форбса Симонова?

– Ага…

– Вот это повезло мужику – я понимаю. Она еще и симпотная.

Голоса отдаляются. У меня темнеет в глазах. Чудо, что не растягиваюсь на пороге театра – вот это были бы кадры!

Ч-черт. Что ж так больно-то? Что ж так… Аа-а-а!

Кто-то дергает меня за руку. Оборачиваюсь, часто моргая.

– Ты знала, что Владик встречается с этой ужасной женщиной? – шепчет мама.

– Угу…

– Кошмар! Тебе не кажется, что она чересчур вульгарная? Видела это платье? Похоже, оно держится на сосках.

– Ну, будем честны, там есть за что держаться, – истерично смеюсь и, заметив знакомых, бросаюсь обниматься. Что угодно, кто угодно… Лишь бы о них забыть.

Взгляд цепляется за собственное отражение в зеркальных панелях зала. Шеки пылают, глаза лихорадочно горят. Грудь интенсивно вздымается. Почему я думала, что выгляжу на все сто? Почему на фоне этой «чересчур вульгарной» женщины я кажусь себе серой мышью? И почему, мать его так, это действительно так больно?!

– Аська! Блин, смотрю – ты, нет… – звучит за спиной голос Басова. – Ты куда ломанулась-то?

– Да мы уже отфоткались. Не хотим мешать, – сиплю, каждым словом вспарывая тисками сжавшееся горло.

– А со мной? – улыбается на все тридцать два. – Ни одной фоточки ведь! Непорядок. Пойдем, а?