Не сегодня — завтра

Петер Штамм Не сегодня — завтра

Андреасу нравилась пустота утра, когда он стоял у окна с чашкой кофе в одной руке, сигаретой в другой, смотрел во двор — маленький, ухоженный задний дворик — и думал только о том, что видел. Посреди двора — увитая плющом прямоугольная ограда, в ней; — дерево, от середины которого и выше отходило несколько худосочных веток, остриженных под стать узости окружающего пространства. Ярко-зеленые контейнеры, стекло, упаковки, мусор — привычный узор цементных плит, иные из которых, замененные давным-давно, были чуть светлее. Городской шум еще едва различался — ровный, однородный гул, прерываемый далекими криками птиц и резким хлопаньем оконной створки.

Бессознательное состояние длилось недолго. Еще не докурив сигарету, Андреас вспомнил вчерашний вечер. Что он понимает под пустотой, спросила Надя. Для нее пустота — недостаток внимания, любви, отсутствие людей, которых она потеряла или которые слишком мало о ней заботятся. Пустота — прежде заполненное пространство или пространство, которое, по ее мнению, могло быть заполнено, нехватка того, чего ей самой не удалось бы описать. Андреас ответил, ему все равно, абстрактные понятия его не интересуют.

Вечера с Надей всегда проходили одинаково. Она опоздала на полчаса, а вела себя так, будто опоздал он. Надя принарядилась, надела короткую облегающую юбку и черные чулки в сеточку. Театральным жестом скинула пальто на паркет. Села на диван и положила ногу на ногу. Для нее это появление было, по-видимому, главным событием вечера. Она достала сигарету. Андреас предложил ей прикурить и сделал комплимент. Принес с кухни два бокала вина. Вероятно, Надя что-то уже пила, поскольку была в приподнятом настроении.

Чаще всего они ужинали в ресторане неподалеку. Кормили там довольно вкусно, официант-гей заигрывал с Надей и иногда, когда посетителей было немного, подсаживался к ним за столик. Надя пила и слишком много разговаривала, они с официантом потешались над тем, что Андреас — вегетарианец и все время заказывает одно и то же. Андреас же отвечал, что он не вегетарианец, а просто редко ест мясо. Ближе к десерту Надя обязательно заводила разговор о политике. Она была пиар-советником и временами работала с разными фракциями Социалистической партии, позиции которых защищала так рьяно, что Андреасу становилось неловко. Он замолкал, а она с нотками негодования спрашивала, не скучно ли ему.

— Тебе со мной скучно, — сказала она.

Нет, возразил он, но ему, как иностранцу, французская политика непонятна и неинтересна. Он не нарушает законы, сортирует мусор и выполняет учебный план. И хочет, чтобы больше его ничем не беспокоили. Надю его безразличие раздражало, она прочла ему целую лекцию, завязался спор. Андреас попытался сменить тему. Потом Надя, как всегда, начала рассказывать про бывшего мужа, про его бесчувственность и невнимание, и Андреасу показалось, что ее упреки относятся к нему. Поток жалоб не иссякал. Она курила одну сигарету за другой, и ее голос стал плаксивым. Остальные посетители уже давно разошлись, официант вытряхнул пепельницы и почистил кофеварку. Когда он подошел к их столику и спросил, не нужно ли им чего-нибудь еще, Надю словно подменили. Она рассмеялась, начала кокетничать с ним, и прошла еще добрая четверть часа, прежде чем Андреас смог расплатиться.

По пути домой Надя молчала. За весь вечер они ни разу друг к другу не прикоснулись. Теперь же она повисла у него на руке. Дойдя до своего дома, Андреас остановился. Поцеловал ее в щеки, потом в губы. Иногда он целовал ее в шею, отчего казался себе смешным. Ей же это, судя по всему, нравилось. Вероятно, Надя так себя и представляла. Возлюбленная, у ног которой стелятся мужчины, которую целуют в шею, которая смеется над своими поклонниками. Сейчас Андреасу больше всего хотелось побыть одному, но он спросил, не хочет ли она подняться. Надя ответила да. Как будто сдалась.

Она была не из тех женщин, которые становятся красивее, оттого что с ними спят. Облегающая одежда придавала ее телу форму, а в обнаженном виде она вся расплывалась и выглядела постаревшей — старше, чем была в действительности. Она позволяла делать с собой все, принимала ласки Андреаса, но не отвечала на них. Именно это, хотелось ему сказать, он и понимает под пустотой. Вечера, которые он проводил с ней раз в две недели, повторение одного и того же вечера, одной и той же ночи и отсутствие сближения. Но он промолчал. Ему нравилась пустота повторений. Ему нравилось, что мысленно Надя была далеко и лишь предоставляла тело в его пользование, пока через час-другой не теряла терпение и не отталкивала его, велев вызвать ей такси. Пустотой были вечера с ней, дневные встречи с Сильвией или выходные, которые он проводил один в своей уютной, теплой квартире за телевизором, компьютерными играми или чтением. Пустотой была его жизнь, те восемнадцать лет, которые он провел в этом городе, не претерпевая никаких изменений и не желая их.

Пустота — это нормальное состояние, говорил он, она не пугает его, даже наоборот.

Иногда, переходя улицу по пути на работу, он представлял себе, что попадает под автобус. Столкновение становилось неким избавлением от настоящего и одновременно началом чего-то нового. Ударом, оканчивавшим сумбур и созидавшим порядок. Внезапно все обретало значение: день и час, название улицы или бульвара, фамилия водителя автобуса, фамилия Андреаса, дата и место его рождения, его профессия и вероисповедание. Случалось это осенью или зимой, в дождливое утро. Мокрый асфальт отражал свет рекламных огней и автомобильных фар. За вставшим поперек улицы автобусом образовывалась пробка. Приезжала «скорая». Вокруг собирались зеваки. Полицейский руководил объездом места аварии. Пассажиры проезжавших мимо автобусов, вытягивая шеи, смотрели в окна. Они не совсем понимали, что произошло, и тут же всё забывали, когда их внимание привлекала новая картинка. Другой полицейский пытался восстановить ход аварии. Он опрашивал водителя, глазастую продавщицу из булочной, еще одну свидетельницу. Впоследствии он составит протокол в нескольких экземплярах, дело, которое отправится в архив, встав по алфавиту среди смертельных случаев. Андреас представлял себе те меры, которые следовало предпринять, чтобы вывести его из системы. Позвонили бы его брату, тому пришлось бы решать, что делать с трупом. Андреас не поддался искушению и не стал составлять завещание — ему всегда казалось, что в случае собственной смерти любые распоряжения излишни. Вероятно, Вальтер выбрал бы кремацию, самое простое и разумное. Но все равно пришлось бы возиться со множеством бумаг, обращаться в различные учреждения. В том числе и в посольство.

Андреасу было любопытно, стал бы кто-нибудь составлять подробный отчет о его последних рабочих днях или нет. Администрации школы, должно быть, известно, что делают в таких случаях. Возможно, даже существовала памятка «На случай внезапной кончины учителей-иностранцев».

А потом, спустя несколько волнительных дней, после писем, звонков и тихих разговоров в учительской, состоялись бы скромные похороны, венок от школы, корзина цветов от коллег. Вальтер купил бы огромный букет в дешевом цветочном на углу. Приехав из Швейцарии, он найдет себе в районе грошовый отель и постарается договориться обо всем на своем ломаном французском. Отыщет записную книжку Андреаса, список адресов. На извещения о смерти времени не хватит, но он обзвонит некоторых знакомых Андреаса и попросит их прийти. Удивится, обнаружив множество женских имен, и, возможно, позавидует холостяцкой жизни брата. Вечером он позвонит жене, пожалуется на дотошность властей и справится о детях. Потом поужинает в ближайшем ресторане и пройдется по улице Аббатис или улице Пигаль. Андреас задумался, пойдет ли брат на пип-шоу, снимет ли проститутку. Этого он представить себе не мог.

На Северном вокзале Андреас сел в пригородный поезд до Дёй-ля-Бар. Каждый день он садился в один и тот же поезд. Взглянул на лица попутчиков, чужие лица. Сидевший напротив пожилой мужчина уставился на него отсутствующим взглядом. Андреас посмотрел в окно. Увидел пути, промышленные постройки и складские помещения, иногда проплывало одинокое дерево, мелькали мачты для прожекторов и антенн, кирпичные и бетонные стены, разрисованные граффити. Ему казалось, он видит только цвета: охряный, желтый, белый, серебристый, матовый красный и водянисто-голубой неба. Было начало восьмого, но время, судя по всему, роли не играло.

Андреас думал о том, станет ли Вальтер нанимать людей для уборки квартиры. Мебель была недешевой, но кому она нужна? Кроме нее, у Андреаса почти ничего не было. Личные вещи, он никогда не понимал, что это такое. Маленькая статуэтка — Диана, застывшая в движении, с луком и стрелой, — которую он купил на блошином рынке вскоре после приезда в Париж, несколько плакатов с давних художественных выставок и висевшие в рамках фотографии из отпускных поездок, пустынные пейзажи под не знающим тени полуденным солнцем Италии и Южной Франции. Книг у него было совсем немного, несколько CD и DVD, ничего особенного, ничего ценного. Его одежда, его обувь не подойдут Вальтеру, который был тяжелее и крупнее. Разве что квартира даст какие-то деньги. Андреас купил ее в те времена, когда район еще не пользовался популярностью.

Было странно, что именно брату, с которым его так мало связывало и на которого он даже не был похож, пришлось бы обо всем заботиться. Андреасу не хотелось, чтобы его смерть доставляла столько хлопот. Но видимо, это было неизбежно.

Он посмотрел на других пассажиров: влюбленная пара, целовавшаяся у двери, два перешептывавшихся ребенка, пожилые дамы с усталыми лицами, деловые люди в дешевых синтетических костюмах, читавшие с серьезными лицами экономические разделы газет. Через сто лет вы все умрете, подумал он. Будет светить солнце, будут ездить поезда, дети будут ходить в школу, а он и все эти люди умрут, и с ними умрет этот миг, эта поездка, словно ее никогда и не было.

Казалось, каждый день с Андреасом выходят новые люди. Он немного задержался на платформе и посмотрел, как они исчезают в разных направлениях. И хотя еще было прохладно, снял жилет. Он озяб, но ему нравился этот утренний холодок, остававшийся лишь прикосновением и не пробиравшийся внутрь.

Раньше Андреас преподавал в более дальнем пригороде. Он постоянно подавал заявки на место в городе, но ему предпочитали других коллег — постарше, женатых или с детьми. Когда десять лет назад в Дёе построили гимназию, Андреас уже давно отказался от мечты о месте в городе. По крайней мере, путь на работу стал короче.

В школе он, как всегда, появился за полчаса до начала занятий. В учительской пахло сигаретами, хотя курить было запрещено во всем здании. Взял в автомате кофе и сел у окна. Примерно через четверть часа пришел Жан-Марк, учитель физкультуры. На нем был тренировочный костюм.

— Ты курил? — спросил он, умываясь над раковиной.

Андреас не ответил.

— В Швейцарии-то наверняка в учительских не курят.

Андреас сказал, что целую вечность не был в швейцарских учительских.

— Могу я задать тебе личный вопрос? — поинтересовался Жан-Марк.

— Лучше не стоит.

Жан-Марк рассмеялся. Он снял тренировочную куртку и ополоснул подмышки. Сказал, какой позор, что здесь нет душа для учителей. Побрызгался дезодорантом, запах которого распространился по всей комнате. Оделся. Взял стакан воды и подсел к Андреасу.

— Ты ведь знаешь Дельфину? — Он откинулся назад и самодовольно ухмыльнулся. — Как она тебе?

— Симпатичная, — сказал Андреас. — Бодрит.

— Вот именно!

Андреас подошел к окну, открыл его и закурил. Жан-Марк бросил на него неодобрительный взгляд.

— Мы тут недавно пропустили по стаканчику, — сказал он, — а потом вдруг у нее оказались.

— А я здесь при чем?

— Теперь она ведет себя так, будто ничего не было. Будто первый раз меня видит.

— И радуйся. Или ты хочешь, чтоб она тебе домой названивала?

Жан-Марк встал и взмахнул руками.

— Конечно, нет, — сказал он, — но все же это странно. Ты переспал с женщиной. А она… она даже выглядит неважно. У тебя такое бывало?

— Я не женат, — ответил Андреас. Какая нелепость, думал он, что он считает Жан-Марка своим лучшим другом.

Вечером, выключив свет, Андреас лежал с открытыми глазами. Он закрыл шторы, и в темноте светились лишь stand-by-огоньки телевизора, DVD-плеера и музыкального центра. В красных светодиодах было что-то успокаивающее, они напоминали ему о церковном вечном свете, о присутствии Христа, в которого он не верил.

Субботу он, как всегда, провел за уборкой квартиры и покупкой продуктов на следующую неделю. Несколько лет назад на его улице снимали фильм, ставший впоследствии культовым, и теперь сюда съезжались люди со всего мира, чтобы проверить, насколько воображаемое соответствует действительности. Андреас купил фильм на DVD, и, когда порой смотрел его, у него создавалось впечатление, что тот реальнее улицы за его порогом, что реальность — всего лишь слепок с золотого мира кино, дешевая кулиса. Чтобы услышать музыку, чтобы увидеть картинку, надо было закрыть глаза. Тогда Париж становился именно таким, каким он всегда представлял его.

Андреасу нравилось быть частью этой кулисы. Ему нравилось, как он выглядит, когда сидит в кафе и читает газету или идет по улице с багетом под мышкой, с сумками, полными овощей, которые пролежат неделю в холодильнике, а потом отправятся в мусорное ведро. Когда туристы спрашивали его, где снимался фильм, он с готовностью отвечал им. Отвечал на французском, даже если видел, что перед ним немцы или швейцарцы, которые с трудом его понимают.

Он был одновременно статистом и зрителем воображаемого фильма, туристом, который почти двадцать лет ходит по улицам города, нигде надолго не задерживаясь. Ему нравилась эта роль, другой он и не желал никогда. Большие начинания, перемены всегда пугали его. Он ходил по улице Сен-Мишель или Сен-Жермен, поднимался на Эйфелеву башню, осматривал Нотр-Дам или Лувр. Прогуливался по Новому мосту и отоваривался в крупных торговых центрах, несмотря на заоблачные цены. Иногда он шел за людьми, наблюдал, как они делают покупки или сидят в кафе, а потом отпускал их. Когда он общался с друзьями, прожившими всю жизнь в Париже, то поражался, насколько плохо они знают город. Они почти не выбирались из собственных районов, а в музеях не бывали со школы. Вместо того чтобы радоваться красоте города, они поносили забастовки работников метро и загрязненный воздух, жаловались на недостаток парков и детских площадок.

В конце дня он отправился в кино и посмотрел американский боевик, простенький фильм со зрелищными трюками и спецэффектами. По дороге домой его окликали зазывалы секс-клубов. Раньше ими работали нечистоплотные молодые люди, но в последнее время все чаще попадались женщины, которые были куда настойчивее своих коллег. Андреас смотрел под ноги и отгородился рукой, однако женщина увязалась за ним до перекрестка, уговаривая и спрашивая, а как насчет? Заходите. У нас новые девушки.

— Я здесь живу, — ответил он и пошел на красный свет, чтобы отделаться от нее.

Его раздражало, что с ним заговаривают. Казалось, зазывалы видят его насквозь и знают о нем то, что скрыто от него самого. За кулисами, за непрозрачными дверями секс-клубов, баров и эротических ярмарок наверняка шла грубая, грязная жизнь. Его тревожила мысль, что эта жизнь может оказаться реальнее его собственной. За все эти годы Андреас ни разу не бывал в подобных заведениях.

В воскресенье утром он долго спал. Позавтракал в кафе и, читая газету, слышал, как за соседним столиком молодая немецкая пара спорила о том, где провести остаток дня. Ей хотелось в Лувр, ему — нет. Когда она спросила, что же он собирается делать, он не знал, что ответить.

Около полудня Андреас опять оказался дома. Проверил чью-то классную работу, потом полистал две книжечки, купленные в пятницу в немецком магазине. Они вышли в серии обучающих текстов, которые он иногда читал с лучшими учениками, — короткие детективчики о похитителях предметов искусства или контрабандистских шайках, с небольшим словарем из шестисот, тысячи двухсот или тысячи восьмисот слов, описывавших целый мир. Андреасу нравились эти истории, несмотря на их удивительную банальность и предсказуемость.

Первую книжечку он быстро отложил. Она была посвящена экологическому терроризму, теме, которая удручала его и едва ли подходила школьникам. Вторая называлась «Любовь без границ». На обложке был рисунок пером, напоминавший ему о стиле шестидесятых и странным образом бравший за живое: девушка и молодой человек сидели в уличном кафе под раскидистыми деревьями и улыбались друг другу. Андреас прочел аннотацию. В книге рассказывалось об Анжелике, юной парижанке, которая приехала в Германию работать сиделкой и влюбилась в Йенса, студента, изучавшего морскую биологию. Семья, у которой поселилась девушка, жила в Рендсбурге, неподалеку от датской границы. Много лет назад Андреас ездил туда на конференцию, посвященную скандинавской литературе. Город ему понравился, хотя все время лил дождь и он почти ничего не увидел.

Особого желания читать с детьми про любовь у него не было. При каждом поцелуе в классе хихикали, шептались и отпускали дурацкие шуточки. Но еще подростком, Андреас сам влюбился в девушку-сиделку. Открыв книгу наугад, он принялся читать.

Андреас вспомнил Фабьен, как ездил купаться на пруд с ней и Мануэлем. Они с Мануэлем ходили в одну гимназию и по дороге нередко встречались в поезде. Андреас изучал германистику и романистику, а Мануэль готовился стать преподавателем физкультуры. У него был «ситроен 2СѴ», старая, постоянно ломавшаяся развалюха.

С Фабьен Андреаса связывала любовная история, из которой так ничего и не вышло. Он ее любил, а в ее чувствах ни разу до конца не разобрался. Одно лето они виделись почти каждый день, проводили вместе много времени, но он не решился признаться ей в любви, а Фабьен его признаний как будто и не ждала. Уже обосновавшись в Париже, он написал ей письмо, в котором наконец говорил о своих чувствах и которое потом не отослал.

Андреас давно не вспоминал о Фабьен и Мануэле. И целую вечность ничего о них не слышал. В памяти всплыло объявление о рождении ребенка: ничем не примечательное младенческое личико, а также вес и рост новорожденного — словно эти данные о чем-то говорили. Возможно, он поздравил их или даже послал подарок, Андреас уже ничего не помнил. На похоронах отца он мельком видел их обоих, это была последняя встреча.

Он пролистнул несколько страниц вперед.

Андреас уставился в книгу. Мотылек, именно так он называл Фабьен, butterfly, если они разговаривали по-английски — ее немецкий был тогда так же плох, как его французский. И она сказала, что он не знает, чего хочет, с исключительно четким произношением. You do not know what you want.

Он вспомнил, как это было. Стоял жаркий день. Они втроем поехали на пруд. Переоделись в зарослях. Мануэль сказал, что поплывет на другой берег, и исчез. Фабьен загорала, лежала на спине, закрыв глаза. Андреас вспомнил ее купальник цвета слоновой кости и как она заколола волосы. Сперва он просто смотрел, потом склонился над ней. Должно быть, она почувствовала тень от его головы. Открыла глаза и взглянула на него.

Он поцеловал ее, и она не сопротивлялась. Он провел рукой по ее шее, погладил плечи и слегка коснулся груди. Тогда она высвободилась и побежала к воде.

Андреас еще немного полежал. Он был поражен тем, что осмелился поцеловать Фабьен. Потом рыбкой нырнул в пруд и поплыл за ней. Фабьен плыла медленно, высоко держа голову, чтобы не замочить волосы. Андреас старался плыть позади. Через некоторое время они увидели Мануэля. Развернулись и вместе с ним поплыли обратно к пляжу.

Потом Мануэль пытался научить Фабьен плавать баттерфляем. За последний семестр он выучил разные стили и теперь демонстрировал их. Возможно, именно поэтому Андреас и назвал ее «butterfly». Или это имя придумал Мануэль? Андреас уже не помнил.

Мануэль стоял рядом с Фабьен на мелководье и попытался ухватить ее за талию, но она отскочила в сторону. Мануэль погнался следом. Не догнав, он обрызгал ее, и Фабьен выбежала на берег.

В тот день они долго оставались у пруда. Когда стало смеркаться, развели костер. Мануэль на плохом английском начал рассуждать о религии. Фабьен ему возражала. Она была католичкой и не понимала его протестантских убеждений, его любви к Христу, о котором он говорил как о добром друге. Андреас разыгрывал из себя нигилиста. Он разгорячился. Теперь уже он демонстрировал свои изощренные представления о бессмысленности человеческого бытия. В результате Мануэль и Фабьен ополчились на него, а он засыпал их упреками, о которых впоследствии пожалел. Он смотрел в глаза Фабьен и пытался найти в них ответ на свой поцелуй. Но в ее взгляде было лишь непонимание.

На обратном пути она сидела рядом с Мануэлем. Была теплая ночь, они открыли крышу «ситроена» и по холмам возвращались в деревню. Мануэль остановился у дома родителей Андреаса. Они попрощались, Фабьен перегнулась через сиденье и быстро поцеловала Андреаса в щеку. Он остался стоять у калитки и взглядом провожал машину, пока та не скрылась за углом в конце улицы. Потом еще долго сидел на крыльце, курил и думал о Фабьен и своей любви к ней.

Когда он увидел Фабьен через несколько дней, она была не такой, как прежде, — дружелюбной, но отстраненной. Они еще ездили купаться, но Фабьен, похоже, старалась не оставаться наедине с Андреасом. Вскоре после этого погода изменилась, и купаться стало слишком холодно. Они виделись, лишь когда вместе с другими приятелями ходили в кино или встречались в ресторане. Осенью Фабьен вернулась в Париж, чтобы изучать германистику. До вокзала Андреас ее не провожал, он уже не помнил почему.

После отъезда Фабьен Андреас впервые заметил, что с Мануэлем его почти ничего не связывает. Они виделись еще несколько раз, но без Фабьен их встречи стали скучны.

Он перечитал отрывок. В сносках объяснялись слова, не входившие в базовый словарный запас:

В конце главы были вопросы по тексту:

Тогда у пруда Андреас радовался, что Фабьен убежала. Он был влюблен в нее, но в тот миг ему хватило первого поцелуя, первого прикосновения. В следующие недели он пытался представить, что вышло бы, ответь она на его поцелуй. Они вместе убегали в заросли. Спрятавшись там, сбрасывали с себя одежду. Ложились на землю, которая в воображении Андреаса была мягкой и теплой. Потом раздавался оклик Мануэля, они быстро надевали купальные костюмы и, не торопясь, выходили к берегу как ни в чем не бывало. Фабьен смотрела на Андреаса и улыбалась. Мануэль, наверно, понял, что произошло, но Андреаса это не волновало. Его переполняли радость и гордость. По пути домой они молчали. Андреас сидел сзади и любовался Фабьен, ее загорелой шеей, покрытой нежным, почти прозрачным пушком, ушной раковиной, сквозь которую просвечивали солнечные лучи, забранными наверх волосами. Под футболкой проступали лопатки и бретельки бюстгальтера.

От красоты Фабьен у него всегда перехватывало дыхание. То была настоящая, безукоризненная красота статуи. Он воображал себе, как его руки скользят по ее телу, холодному, словно бронза или полированный камень. Фабьен оставалась в его представлении юным созданием, каким она была при их знакомстве, и когда он думал о ней, то чувствовал себя таким же юным и неопытным, как прежде. Он не мог вообразить Фабьен вспотевшей или усталой, разгневанной или возбужденной. Не мог вообразить ее обнаженной.

Зимой, после отъезда Фабьен, от рака груди умерла мать Андреаса. Она знала о своей болезни, но сперва скрывала ее от семьи, а потом старалась не обращать на нее внимания. Даже незадолго до смерти она вела себя так, словно все было в порядке. Дома царила невыносимая обстановка, поэтому Андреас снял себе комнату в городе и приезжал только на выходные. Он появлялся в субботу, чаще всего после обеда, и сразу поднимался к себе. Говорил, что должен работать. Сам же ложился на кровать и читал старые детские книжки, а вниз спускался только к ужину. Поев, он как можно быстрее уходил в деревню и там встречался с друзьями. Он слишком много пил, а когда поздно ночью возвращался домой, то сталкивался с потерявшей сон матерью. Она стояла на кухне и глотала какие-то гомеопатические средства, которые прятала от него. Желала ему спокойной ночи и по темному коридору уходила в спальню, но, уже лежа в кровати, он слышал, как мать снова вставала и бродила по дому, не находя себе места.

В том месяце он начал встречаться с Беатрис, младшей сестрой Мануэля, которая работала в кантональном банке и недавно рассталась с другим парнем. Отношения не продлились и полугода. Беатрис еще жила с родителями, верующими людьми, которые не разрешили бы Андреасу ночевать у дочери. Иногда Беатрис приезжала к нему в город, однако на ночь остаться ни разу не захотела. Андреас говорил, что она уже совершеннолетняя, но Беатрис качала головой и отвечала, что не может так поступить с родителями. Она позволяла ему раздевать себя до нижнего белья, а потом говорила, что еще не готова, что им надо познакомиться поближе. Когда она прикасалась к нему, Андреасу казалось, что она делает это против своей воли, только чтобы доставить ему удовольствие. Наконец ему это надоело. Он позвонил ей в банк и заявил, что больше не хочет ее видеть. Она ответила, что сейчас занята и не может говорить, а он сказал, что говорить им не о чем, и повесил трубку. Потом неделю не подходил к телефону. Он видел Беатрис на похоронах матери. Она пришла с Мануэлем. Оба выразили свои соболезнования и обменялись с ним какими-то пустыми фразами. Спустя годы Андреас узнал, что Беатрис снова встретилась со своим бывшим приятелем и вышла за него замуж.

Встречаясь с Беатрис, он начал писать Фабьен. Он часто думал о ней после ее отъезда и иногда, лежа на кровати с Беатрис, закрывал глаза и представлял себе, что рядом Фабьен. С тех пор она стала неотъемлемой частью всех его связей. Всегда была вместе с ним — тенью, которая с годами становилась бледнее, но окончательно не исчезала никогда.

Андреас пошел на кухню и налил себе чая. Потом лег на диван и принялся читать книжечку с начала.

Любовь Анжелики и Йенса оказалась почти столь же невинной, как чувство между ним и Фабьен. Слово «секс» не входило в базовый словарный запас, и Йенса, похоже, больше интересовала красота Шлезвиг-Гольштейна, чем красота Анжелики. Он возил возлюбленную на своем старом фольксвагенском «жуке», показал ей в Шлезвиге музей викингов Хайтабу и знаменитый Бордесхольмский алтарь, гулял с ней вдоль Кильского канала, который назвал одной из важнейших водных артерий мира. Поцеловал он ее впервые на рендсбургском висячем мосту, после чего они стали совершать дальние поездки. Посещение Любека дало Йенсу повод сказать самую большую глупость о Томасе Манне, какую когда-либо читал Андреас. Он перелистнул несколько страниц, настала осень. Отбрасывая мрачную тень на мимолетное счастье, приближался день отъезда Анжелики. Когда Йенс собрался на вокзал, чтобы попрощаться с Анжеликой и пообещать ей, что приедет в Париж, у него в очередной раз сломалась машина, и, приехав, он увидел лишь задние фонари поезда. Получилось так, что они забыли обменяться адресами, и на протяжении нескольких страниц казалось, они больше не увидятся. Но потом Йенсу удалось поехать в Париж учиться. Весной он отправился вслед за Анжеликой и через несколько дней по чистейшей случайности встретил ее, прогуливаясь по Елисейским Полям. Счастливый конец в лучах весеннего солнца — счастье, торопливо набросанное пером.

История была неправдоподобной и плохо написанной, но имела поразительные сходства с жизнью Андреаса. Он тоже поехал за Фабьен, правда, лишь спустя два года. Все это время они переписывались. Андреас ни разу не упомянул о поцелуе на пруду, но его письма были полны намеков. Фабьен наверняка поняла, что он к ней чувствует.

Первой она не писала никогда, однако на его письма отвечала сразу. Писала о своей учебе, о семье и друзьях. О том, что к ней приезжал Мануэль, и о своих поездках в Швейцарию она упомянула лишь вскользь. Только когда Андреас кончил учиться и стал практикантом в гимназии одного из парижских пригородов, она написала ему в постскриптуме, что в октябре отправится в Швейцарию. Она и Мануэль — пара, а постоянные поездки туда-сюда слишком утомительны и дороги.

Андреас не мог этому поверить. Он спрашивал себя, почему ему ни разу не пришла в голову мысль поехать к Фабьен. Хотел было отказаться от практики, но потом все-таки начал работать. Собирался поговорить с Фабьен. Неделями думал о том, что скажет ей. Не понимал, что Фабьен нашла в Мануэле, который стал учителем физкультуры в их родной деревне.

Едва добравшись до Парижа, он сразу ей позвонил. Фабьен сказала, что у нее много дел, экзаменационная сессия в самом разгаре. В итоге они договорились встретиться в ближайшие дни в чайхане при мечети.

За те два года, что они не виделись, Фабьен лишь похорошела. Она немного похудела, черты ее лица стали более четкими, более зрелыми. Совершенно непринужденно прошла она к Андреасу через переполненную чайхану. Заказала для обоих чай с мятой и сладкую выпечку. Андреас рассказывал о новом месте, о школьниках и коллегах. Фабьен говорила об успешно сданных экзаменах, о летних каникулах и прочитанных книжках. Сказала, что заканчивать образование будет в Цюрихе. Ее немецкий слишком плох, и ей срочно надо пожить в немецкоязычной стране. У нее великолепное произношение, сказал Андреас, в Швейцарии она все равно не выучит немецкий как следует. Но Фабьен только рассмеялась. О собственных планах он ничего не говорил. Спустя час Фабьен встала и сказала, что должна идти, у нее назначена встреча с подругой.

В те два месяца, что Фабьен еще оставалась в Париже, они виделись четыре или пять раз. Пили чай и кофе, а однажды сходили в кино на фильм Фрица Ланга. Незадолго до конца пленка оборвалась, и после длительной паузы в зале зажгли свет, вышла женщина и объявила, что по техническим причинам она не может показать конец картины.

В двух словах рассказала, чем заканчивается история.

Андреас спросил Фабьен, не хочет ли она еще чего-нибудь выпить. Фабьен ответила, что устала. Он проводил ее домой. Весь вечер они разговаривали об одних пустяках. Пока они молча шли рядом, он наконец захотел рассказать ей о своих планах, но так ни слова и не выговорил, а только кашлянул. Фабьен спросила, не сказал ли он чего-нибудь. Нет, ответил он, у него першит в горле.

Андреас не думал, будто в любви к сиделке есть что-то особо оригинальное. Наверняка много людей проходили через подобное. Поражало то, в скольких подробностях его жизнь совпадает с описанной в книге. Ласкательное прозвище, которое он дал Фабьен, ее внешность, то, что она купила в Париже кошку и смотрела в кино старые немецкие фильмы. Что пела ему французские детские песенки и что ее отец был врачом.

Автора книжечки звали Грегор Вольф. На первых страницах приводилась его краткая биография. Было написано, что он родился в 1953 году и, получив образование книготорговца, сменил много профессий, в том числе официанта и ночного портье. Провел много времени за границей. С 1985 года пишет книги и публицистические статьи, живет во Фленсбурге и на Мальорке. Биография ничем не отличалась от биографии любого писателя. Имени Андреас не слышал ни разу, но это ничего не значило. В конце книги располагался список других публикаций Грегора Вольфа, добрая дюжина безвкусных названьиц.

Андреас подумал, не пересекался ли автор с Фабьен и не рассказала ли она ему свою историю. Это было маловероятно, но еще менее вероятно было то, что все совпадения случайны.

Он отложил книжечку и включил телевизор, чтобы посмотреть новости. Потом снова выключил. Интересные ему передачи начинались, как правило, слишком поздно. Он рано лег спать и быстро уснул. Когда зазвонил будильник, он все еще чувствовал усталость. Пошел в ванную, почистил зубы и принял душ — сперва теплый, потом холодный. Завтракать он не стал, лишь наспех выпил кофе и отправился в путь.

По средам Андреас встречался с Сильвией. Они всегда договаривались встретиться после школьных занятий, но часто им что-нибудь мешало. У Сильвии было трое детей, и, когда один из них заболевал или отменялся урок музыки, она присылала SMS и отказывалась от встречи. Когда они потом виделись, она всякий раз смеялась над их отношениями. Порой у Андреаса возникало подозрение, что, кроме него, у Сильвии есть еще один любовник, но он ее об этом никогда не спрашивал. Считал, что его это не касается, и в общем-то ему действительно было все равно.

Сильвия приехала на велосипеде. Едва переводя дыхание, она прошла в квартиру мимо него. Андреас спросил, не хочет ли она чего-нибудь выпить, но Сильвия ответила, что у нее мало времени, обняла его и потащила в спальню.

Когда они переспали, Сильвия немного успокоилась. Рассказала про мужа и детей, про те маленькие катастрофы, что случались вокруг нее. У Сильвии было невообразимое количество родственников и лучших друзей, которым постоянно требовалась ее помощь, и, слушая ее, Андреас переставал понимать, о ком она говорит. Сильвия называла всех по именам. Это твой брат? — спрашивал Андреас. Да нет же, отвечала Сильвия с наигранным возмущением, это муж моей лучшей подруги, или кузен моего мужа, или учитель французского, преподающий Анне. Иногда Сильвия интересовалась, почему Андреас сам ничего не рассказывает. Он отвечал, что ему рассказывать не о чем. Его жизнь слишком бесформенна и слишком сумбурна, чтобы разбивать ее на истории. Сильвия не слушала. Она стояла у окна и смотрела на улицу. Одежды на ней не было, но держалась она так, словно была одета.

— Какой убогий дворик, — сказала она. — Что за люди здесь живут?

— Я их почти не знаю.

— Сколько же ты тут живешь?

Андреас подсчитал.

— Без малого десять лет.

Сильвия рассмеялась и вернулась в кровать. Поцеловала его в губы. Андреас обнял ее и потянул к себе. Она села.

— Теперь можешь дать мне что-нибудь выпить.

Андреас надел брюки и отправился на кухню делать кофе. Сильвия пошла за ним. Сказала, что не понимает, как он может жить в такой крохотной квартирке.

— На большую не хватает денег.

— У меня есть друзья, которые продают квартиру в Бельвиле. Три большие комнаты, и недорого. А за эту ты точно получишь четыреста тысяч. Тут престижный район.

Андреас ответил, что не так уж мала его квартира. И ему здесь нравится. Больше места ему не нужно. Потом он рассказал Сильвии об Анжелике и Йенсе и о своей любви к Фабьен.

— Одна и та же история, — заключил он. — С ума можно сойти.

— Но твоя плохо кончилась.

— Для меня, — сказал Андреас. Он протянул Сильвии чашку и сел на кухонный стол. — Не исключено, что она виделась с этим писателем. Он живет на Мальорке. Ничего невозможного тут нет.

— Но зачем же ей рассказывать историю со счастливым концом?

— Понятия не имею.

— Наверно, она была в тебя влюблена. Наверно, ей хотелось, чтобы все хорошо кончилось.

— Я вел себя, как последний дурак, — сказал Андреас.

Сильвия спросила, что же особенного было в этой Фабьен. Она была очень красивой, ответил Андреас. Но было и что-то еще. Если б он познакомился с Фабьен сегодня, она бы ему тоже понравилась, и, наверно, он даже заговорил бы с ней, закрутил бы роман. Той большой любви, которую она принесла в его жизнь, не было бы ни за что. Вероятно, ему нужна была не Фабьен, а прежнее чувство любви, безоглядность этого чувства, которая сбивала его с толку и через двадцать лет.

— Бык, которого подводят к телке, тоже думает, что влюблен, — рассмеялась Сильвия. Сказала, что ей пора, и пошла в спальню одеваться. — Напиши ей, — посоветовала она, прощаясь.

Андреас решил написать Фабьен, но все время откладывал и, наконец, забыл. В школе произошел неприятный инцидент: несколько учеников подрались на перемене. Один из драчунов учился в классе Андpeaса, и надо было разговаривать с директором, родителями и социальным работником. Потом пришло письмо от Вальтера. Андреаса удивило, что Вальтер пишет ему. Они перезванивались раз в несколько месяцев и никогда подолгу не разговаривали. Иногда Вальтер присылал из отпуска открытку, под которой подписывалась вся семья, на Рождество — письмо, в котором рассказывал о том, что случилось за год, а больше они не переписывались. К письму прилагался бланк договора. Уборка могилы, прочел Андреас. Внизу от руки были внесены имена его родителей, а в графе Заказчик значились Вальтер и он.

Вальтер этот бланк подписал. Обычно, разъяснял он в письме, могилы сносят лишь через двадцать лет, но в данном случае захоронение считается могилой матери. Останки отца ведь погребли в урне. Тогда они, как Андреас, наверно, помнит, и отказались от своих прав. Ему неудобно беспокоить Андреаса по этому поводу, но он не хотел бы принимать решение в одиночку. Он подумал, что, возможно, брат еще раз захочет побывать на могиле отца. До осени ее точно трогать не будут. Если он приедет в Швейцарию, то, само собой, может у них остановиться. Они будут рады снова увидеть его. Вальтер подписался «Твой брат», и это покоробило Андреаса.

Ему вспомнились похороны отца. День выдался жарким. Вальтер с семьей жили тогда еще в квартире, и Андреас отказался от предложения переночевать у них. Он снял номер в гостинице на рыночной площади. Вальтер предложил заехать за ним утром, но Андреас попросил его не беспокоиться.

На протяжении всей поездки он находился в каком-то трансе. Простейшие решения давались ему с огромным трудом, и он не мог думать ни о чем, кроме мелочей. Зато все его ощущения были на редкость ясными. Все звуки, все цвета казались невыносимо громкими, кричащими. Даже запахи он различал намного отчетливее, чем обычно. Когда он переходил дорогу по пути на кладбище, рядом затормозила машина, водитель опустил стекло и что-то крикнул. Андреас пошел дальше, не оборачиваясь. Почувствовал, как на спине и на лбу выступил пот.

На парковке перед кладбищем стояло несколько машин, но никого не было видно. На тяжелые кованые ворота падала тень большого хвойного дерева. Андреас взял с собой сумку с вещами, поскольку хотел уехать сразу после похорон. Теперь же не знал, куда ее девать. Решил было спрятать в кустах у входа, но тут же от этой идеи отказался. Снял пиджак и закурил. Рубашка была мокрой от пота. Легкий ветерок охлаждал влажную ткань на спине и под мышками.

Приглашенные собрались маленькими группками у кладбищенской часовни и тихо переговаривались. Среди них было много школьных приятелей Андреаса. Они кивали ему, когда он проходил мимо, что-то бормотали, спрашивали, как у него дела и чем он занимается. Андреас искал глазами Вальтера, но никак не мог его найти.

Неожиданно громко забили колокола в церкви на другой стороне улицы, и приглашенные медленно двинулись к входу в часовню. Вся обстановка казалась Андреасу гротескной: скорбные мины, перешептывания, смиренность. Его отец дожил до старости, жил уединенно, и Андреас не сомневался, что большинство присутствующих были с ним едва знакомы.

Он остался стоять на дворе. Когда отзвонили колокола и в дверях часовни показался служка, бросивший последний взгляд на собравшихся, Вальтер и его жена вышли из комнаты прощания, находившейся в вытянутой пристройке. Вальтер выглядел скорее удивленным, чем скорбящим. Нервно посматривал на часы. У Беттины были заплаканные глаза.

Оба не заметили Андреаса. Он вошел в часовню, следуя за ними на некотором расстоянии. В руке у него по-прежнему был окурок. Он едва не выбросил его в стоявшую у входа купель. Андреас остался стоять у задней стены, опустив сумку с вещами на пол.

Вальтер и Беттина прошли по центральному проходу. Сели в первом ряду, где уже сидели родители Беттины с детьми. На детях были яркие наряды. Вероятно, так захотела Беттина. Прежде чем сесть, Вальтер повернулся вполоборота и как будто слегка поклонился, приветствуя гостей. Скромно улыбнулся. В этот миг Андреасу стало жаль брата, он с удовольствием подошел бы и обнял его.

Вальтер склонил голову. Дети беспокойно ерзали на своих местах. Потом заиграл орган, гости расслабились и откинулись на спинки скамеек.

Лишь тогда Андреас заметил Фабьен и Мануэля. Они сидели в одном из последних рядов, неподалеку от него. Когда Фабьен наклонилась к Мануэлю и прошептала что-то ему на ухо, Андреасу удалось увидеть ее профиль. Она почти не изменилась. На ней было черное платье без рукавов. Андреасу захотелось прикоснуться к ее плечам, ее шее. Мануэль был в черном костюме. Волосы его изрядно поредели, он располнел. В молодости он особо не выделялся, но выглядел хорошо, теперь же Андреасу показалось, что, хотя они и были ровесниками, Мануэль сильно постарел.

Пастор, похоже, мучился от жары. Он был бледен и монотонно бубнил проповедь, перемежая ее с безликим рассказом о жизни, полной труда, о детях и членстве в разнообразных союзах. Чего-то Андреас ни разу не слышал, что-то забыл. Отец почти никогда не говорил о своем прошлом. Ту малость, которую знал Андреас, ему рассказала мать.

Органистка несколько раз сфальшивила. Андреас обрадовался, что никто не пел. Во время молитвы он просто скрестил руки. Незаметно выронил на пол окурок. Глаза он закрывать не стал, смотрел, как перед ним, словно изменчивые тени, качаются фигуры молящихся, и не знал, кто из них выглядит смешнее — они со своей имитацией бессмысленного ритуала или он с его отрицанием.

Гроб во время похоронной церемонии вынесли во двор. Он стоял посреди двора, но никто не обращал на него внимания. Андреас не мог представить себе, что хоть чем-нибудь походил на покойного. Отец был замкнутым человеком, и если бы он еще был жив, то стоял бы где-нибудь с краю, в тени сосен, и наблюдал бы за собравшимися своим беспокойным и в то же время насмешливым взглядом. Тогда Андреас не испытывал скорби. Скорбь впервые захлестнула его, когда он вернулся в Париж, в привычную обстановку, — причем с такой силой, что он сам удивился.

Вальтер подошел к Андреасу, пожал ему руку и подвел к семье. Лицо Беттины приняло сосредоточенное выражение, на мгновение показалось старушечьим. Они поздоровались, потом к ним подошел пастор, сказал что-то утешающее, и гости выстроились в очередь, чтобы выразить соболезнования семье. Все напускали на лица уныние и старались показать искренность скорби. На лице Вальтера снова появилось прежнее удивленное выражение, изредка сменявшееся деланым радушием, когда он кого-то приветствовал.

Фабьен и Мануэль показались в самом конце. Когда они подошли, первые гости уже покинули кладбище. Мануэль с подбадривающей улыбкой пожал Андреасу руку.

— Здорово, что мы снова встретились, — сказал он чересчур громким голосом.

Фабьен стояла рядом. Андреас взглянул на нее. Она улыбнулась, и ему снова захотелось прикоснуться к ней.

— Твой отец был замечательным человеком, — сказала она. Она говорила на верхненемецком,[1] акцента у нее почти не было.

Андреас поцеловал ее в щеку и спросил, не останутся ли они с Мануэлем на поминки. Повернулся к Вальтеру и узнал, где будет проходить застолье. Мануэль ответил, что они, к сожалению, не смогут присутствовать. Его мать сидит с мальчиком. А они обещали вернуться к обеду. Безо всякой причины он рассмеялся. Фабьен спросила, надолго ли приехал Андреас. Ему обязательно надо прийти к ним в гости. Ее взгляд был полон ожидания. Андреас сказал, что сегодня же уезжает, и ему показалось, будто в ее глазах мелькнуло разочарование. Но он не был уверен. Фабьен сразу взяла себя в руки. Сказала, что он совсем не изменился.

— Заезжай к нам, когда снова окажешься в Швейцарии, — сказала она. — Мы будем очень рады.

Однако ее слова не были похожи на приглашение.

— Обязательно, — ответил Андреас. Его задело, что Фабьен сказала «к нам», а не «ко мне».

После поминок он ненадолго зашел к Вальтеру и Беттине. Его разморило от вина и жары. В квартире было прохладно. Они сидели в гостиной и вспоминали отца. Вальтер показал Андреасу столку старых школьных тетрадей. Листы в клеточку были разделены на столбцы и исписаны датами и цифрами.

— Каждый вечер он отмечал самую высокую и самую низкую температуру дня, влажность воздуха и давление. Всегда в одно и то же время. Бесконечные цифры. Сорок лет подряд.

Андреас сказал, что еще не забыл эти тетрадки. Он никогда так до конца и не понял, зачем отец это делал.

— За несколько недель до смерти он перестал делать записи, — сказал Вальтер и вдруг расплакался.

Андреас не мог вспомнить, чтобы Вальтер когда-нибудь плакал, и ему стало не по себе.

Брат позаботился обо всем: о кремации, о газетном объявлении с выражением благодарности за присутствие на похоронах, об исполнении завещания. Андреас лишь получал документы по почте и подписывал их, не глядя. Впоследствии Вальтер с семьей переехал в родительский дом и выплатил Андреасу его долю. На эти деньги Андреас смог купить себе в Париже квартиру. С тех пор он еще несколько раз бывал в Швейцарии, однако в деревню не заезжал.

Мысль о том, что могила будет снесена, раздражала его. Он даже решил было поехать туда. Потом подписал бланк и вложил его в конверт. Поискал подходящую открытку. Наконец выбрал картину Гогена — бретонская деревушка в теплых тонах. Написал, что у него, к сожалению, нет времени приехать в Швейцарию. Он передает семье привет и желает всего доброго. Письмо он сразу же отнес на почту. Хотел скорее с этим покончить.

Андреас встречался с Надей и Сильвией, делал покупки, убирал квартиру, ходил в кино. Ученики достались трудные, и впервые в жизни работа перестала приносить Андреасу радость. Когда класс снова начал жаловаться на результаты контрольной, Андреас устроил ему нагоняй. Неужели они думают, что он делает все это, чтобы их мучить? Он делает это ради них. У него есть план и цель. Он выбрал эту профессию неслучайно, стал учителем, исходя из собственных убеждений. Сказал, он верит, что образование облагораживает людей. Здесь у них есть возможность чему-нибудь научиться, в то время как остальные должны до конца жизни выполнять какую-нибудь тупоумную работу. Знание немецкого языка, говорил он, открывает дверь в духовный мир, особенно в философию, которую невозможно понять, не зная немецкого. Немецкий — вообще язык философии, по чистоте и ясности он едва ли сравним с каким-либо другим языком и при этом все же…

Чем дольше он говорил, тем возвышенней казались ему собственные слова. Он наблюдал за своими ученицами и учениками, которые сидели, развалившись на стульях, шушукались, хихикали и отводили взгляд, когда он смотрел на них. Оборвал себя посередине фразы и сел.

С этого дня он взглянул на класс другими глазами. Не строил больше иллюзий относительно своего влияния на них. Его раздражали даже способные ученицы и прилежные ученики, которые старались, добросовестно выполняли домашние задания и активно вели себя на уроках. Они напоминали ему его самого, напоминали о том, что из него получилось.

Он перестал получать удовольствие от поездок в школу. Его утомляла монотонность будней, он чувствовал себя усталым и изможденным. В учительской шли бесконечные дискуссии о запрете на ношение головных платков, хотя в школе почти не было мусульманок и платки не вызывали никаких проблем. Образовалось два лагеря. Андреас не захотел примкнуть ни к тому, ни к другому. Ему казалось, что оба лагеря лишь сводят старые счеты. В Швейцарии, обмолвился как-то он, на такие вещи смотрят проще. С тех пор на него начали нападать с обеих сторон: одни называли его расистом, другие — женоненавистником. Даже Жан-Марк вдруг ударился в политику и принялся отстаивать республиканские ценности, которые прежде его нисколько не интересовали.

Весенние каникулы Андреас провел в Нормандии. Снова задался целью прочесть Пруста, но в итоге днями просиживал в гостинице, смотрел телевизор или читал газеты и журналы, которые каждое утро покупал в привокзальном киоске. Провел ночь с одинокой учительницей, которую встретил на пляже во время длительной прогулки. Его внимание привлекла большая грудь, и он пригласил учительницу на ужин. Ему пришлось очень долго разглагольствовать, прежде чем он уговорил ее подняться в номер, где они еще долго болтали и опустошили весь мини-бар. Когда они занимались любовью, женщина стонала и громко выкрикивала его имя, что раздражало его. Проснувшись ближе к полудню, он обрадовался, не обнаружив ее рядом. Она оставила ему записку, которую он пробежал глазами и с отвращением выбросил.

В мае снова похолодало, и Андреас подхватил насморк, который потом сменился тяжелым кашлем. Прокашляв три недели, Андреас отправился к врачу. Врач послушал его и сказал, что на всякий случай надо сделать компьютерную томографию. Андреас позвонил в больницу и договорился на среду. А когда позвонила Сильвия, выдумал отговорку. Сильвия рассмеялась и спросила, не нашел ли он новый способ проведения досуга.

Томографию делали недолго, и все было не так скверно, как предполагал Андреас. Он закрыл глаза и пытался представить себе, что лежит на солнечном пляже, но громкие потрескивания аппарата то и дело возвращали его к реальности.

Погода улучшилась, и вместе с ней улучшилось настроение Андреаса. Врач прописал ему лекарства, и кашель немного ослаб. Он почти забыл обо всем, когда через десять дней снова вернулся к врачу. Еще до того, как Андреас сел, врач сказал, что результаты вызывают опасения. Поднес снимки к окну и серебряной ручкой указал на область между легкими.

— Возможно, это лишь туберкулезные рубцы.

Он сел и начал вертеть ручку. На всякий случай надо взять пробу ткани, сказал он, небольшая операция, которую можно провести в амбулаторных условиях.

— Поверх грудной кости делается небольшой надрез и вводится зонд. Вы ничего не почувствуете.

— А чем еще это может быть?

Врач ответил, что ему не следует волноваться. Андреас спросил, каковы его шансы. Говорить о шансах нет никакого смысла, сказал врач.

— Тут только или — или. Или есть, или нет.

Он встал, положил ручку в нагрудный карман халата и протянул Андреасу руку. Выразил сожаление, что у него нет лучших новостей.

Андреас стоял в пустом классе. Из коридора доносились топот и крики учеников, расходившихся по домам. Ему вспомнилось время его учебы, последний день перед летними каникулами, как ребята кинулись врассыпную, когда кончились уроки. Та поспешность, с которой они исчезали, — словно у них была какая-то цель. Его лучший друг лишь мимолетно попрощался с ним и тут же убежал, Андреас воспринял это как предательство. Он замешкался, медленно плелся домой с огромной картонной папкой, в которой лежали его рисунки за год. Папка была слишком большой для него. Чтобы рисунки не выпадали, ему приходилось держать ее обеими руками. Лето тогда тянулось бесконечно долго, ужасающе долго, а начало нового учебного года маячило в непостижимой дали.

Андреас собрал свои вещи. На его столе стоял небольшой горшок с цветком — желтым первоцветом, — подаренный на прощание одной из учениц. Горшок был обернут в фольгу. Андреас немного помедлил, подумал, не взять ли цветок домой. И не стал его трогать. Мысленно увидел, как тот, оставшись без ухода, будет медленно увядать. Осенью здесь появятся новые дети, робко поглядывающие на нового учителя.

Книги и бумаги он убрал в ящики и свою папку. Снял со стен постеры, коллажи и плакаты, сделанные учениками за год. «Государственная система Германии», «Немецкая кухня», «Жизнь Иоганна Себастьяна Баха». Свернул их и сунул в мусорную корзину.

Он шел по пустой школе. Выглянул на школьный двор из высокого окна. Один из его учеников сидел на скамье и нетерпеливо посматривал на вход. Это был мальчик, впутавшийся в драку. Андреасу стало интересно, чего он ждет, почему не идет домой. Ученик не двигался с места.

В учительской еще стояли белые пластиковые стаканчики, из которых на большой перемене пили аперитив. Андреас выбросил стаканчики, грязные салфетки и надкусанные бутерброды. Налил себе немного белого вина и выпил. Вино было теплым и кислило. В дверь постучали, показалась голова Дельфины.

— Все уже ушли? — спросила она.

— Если я никто…

— Я хотела попрощаться, — сказала Дельфина. — Сегодня у меня последний день.

— Заходи, — предложил Андреас. Протянул ей стакан и налил вина.

Дельфина сделала глоток и поморщилась.

— Какая гадость, — сказала она. Но тем не менее допила.

Когда она захотела помочь Андреасу убрать со стола, он сам бросил это дело и сказал, что обо всем позаботится уборщица.

— А домой ты не собираешься? — спросила Дельфина.

— Уже иду, — ответил он. И добавил, что немного ей завидует.

— Почему?

— Потому что тебе больше не надо сюда приходить. Ты уходишь, чтобы не возвращаться.

— Я еще обязательно вернусь. Проведаю свой класс. Я им обещала.

— Не обманывайся.

Дельфина промолчала. Вероятно, поняла, что Андреас прав. Она будет работать в другой школе, учить другие классы, гулять с другими коллегами и ругаться с другими родителями.

— В этом нет смысла, — сказал Андреас. — Назад возврата нет.

В каждом выпуске находилось несколько учеников, которые собирались его навестить. Один из его любимчиков и вправду пришел как-то раз. Сел в самом конце класса на свободный стул и полчаса слушал. На перемене он исчез, не попрощавшись.

— Думаю, ему было так же неловко, как и мне. Я чувствовал себя предателем. Те же истории, те же шутки. Только слушатели изменились.

У него она, может, и вызывает зависть, сказала Дельфина. Но ей-то придется привыкать к новому месту, это непросто. Здесь она прижилась и с удовольствием бы осталась.

— Ты уже знаешь, куда поедешь?

— В Версаль, — сказала Дельфина. — Если только выдержу экзамен. Вообще-то мне хотелось вернуться на юг, в родные края. Но для этого нужны двести семьдесят баллов. Если бы я была замужем, с двумя-тремя детьми, то, наверно, набрала бы их.

Андреас спросил, где она живет. Дельфина ответила, что неподалеку снимает комнату. До этого она жила у родителей, в Арле.

— Отец у меня жандарм. Я выросла в казармах. Раз в несколько лет мы переезжали с места на место.

Ей хотелось на юг или на побережье Атлантики. Ближе к морю, к океану. Она влюблена в море. Звучит неплохо, сказал Андреас. От Арля же недалеко до моря, пояснила Дельфина. А на летних каникулах она всегда ездила с родителями к атлантическому побережью. У жандармерии есть кемпинг рядом с Бордо. Там настоящий рай.

Когда они вышли из школы, ученика, которого Андреас видел в окно, уже не было.

— Мне туда, — сказала Дельфина и пошла вниз по улице.

Андреас спросил, не будет ли она против, если он немного проводит ее. Ему не хочется возвращаться домой.

Они не спеша шли рядом. Дельфина рассказывала о своем классе и о том, с каким трудом она сдавала экзамены. Андреас спросил, собирается ли она в этом году на Атлантику.

— В конце июля, — ответила Дельфина, — когда подыщу себе в Версале жилье.

Они зашли в бистро и выпили по аперитиву. Постояли у стойки, потом сели за столик. Как будто случайно задевали друг друга ногами. Андреас рассматривал Дельфину. У нее была бледная, нечистая кожа, но милое лицо. Черные волосы были коротко острижены и едва расчесаны. Слишком стройной ее нельзя было назвать, но она выглядела подтянутой.

Они молчали. Дельфина посмотрела Андреасу в глаза, улыбнулась и опустила взгляд. Сказала, что живет рядом, за углом. Комнатка у нее крошечная. Андреас ответил, что номер, в котором он провел первый парижский год, был ненамного больше стоявшей в нем кровати.

— Я жил в одном из тех дешевых привокзальных отелей, у которых пышные имена, но убогие номера. Он назывался «Новая Франция». Недавно я случайно оказался там, прогуливаясь по городу. Отеля больше нет. Само здание снесли. Остались только фасад да вывеска.

У отеля Андреас оказался не случайно. Он испытал приступ ностальгии и вернулся в тот район, толком не зная, что ему там нужно. Внешне улицы не изменились, но, кроме булочной у станции метро, все магазины и рестораны были новыми. Над дверью его любимой пивной по-прежнему висело название «Кордиаль», однако в окне на запыленном куске картона было выведено «Fermé».[2]

Когда Андреас в тот первый год возвращался с ночных вылазок, шторы на окнах пивной были задернуты и лишь узкая полоска света выдавала чье-то присутствие. Он стучал в стеклянную дверь, хозяин отодвигал занавеску и, бросив недоверчивый взгляд на улицу, открывал и впускал его. Тогда почти все ночи в «Кордиале» заканчивались путаными разговорами, которые постепенно становились все бессвязнее и сходили на нет. Утром, направляясь на работу в скоростном поезде, он часто чувствовал похмелье и изо всех сил старался не заснуть, чтобы не проспать свою станцию. Крохотное помещеньице было чудовищно грязным. Полки, на которых раньше стояли бутылки, пустовали. В углу сгрудились стулья и столики. За ними висели внезапно вспомнившиеся Андреасу фотообои. Пожелтевший горный пейзаж: небольшое лесное озерцо на фоне снежных вершин. Обои наверняка остались от прежних владельцев. Хозяин и большинство завсегдатаев пивной были алжирцами. Андреасу стало интересно, где теперь Пако, куда занесло хозяина с его прекрасной супругой, командовавшей мужем как ребенком.

— Отель был ужасным, — признался Андреас, — но и мне было всего ничего. Душевую и туалет приходилось делить с двадцатью людьми. Когда летом припекало, надо было ждать по полчаса, чтобы помыться. На горячую воду продавались жетоны. Когда денег не было, мылись холодной.

— Я бы такого не вынесла, — ответила Дельфина. — Ванная мне нужна своя.

Она сказала, что будет жить здесь, пока не найдет чего-нибудь в Версале. Из комнаты она в любом случае хочет съехать до отдыха.

Они расплатились и вышли из бистро. Дельфина молча направилась к себе. Андреасу нравились такие минуты, когда все уже решено, но еще ничего не сказано, ничего не случилось. Он пошел следом за Дельфиной. До этого они гуляли рядом, теперь же она шла впереди, а он — сзади, так близко, что едва не касался ее. На ней была дешевая одежда: джинсы, белая футболка и матерчатая куртка с заклепками. Андреасу казалось, что она держится не так, как прежде, — самоуверенней, словно знает, о чем он думает. Они не произнесли ни слова — даже когда Дельфина остановилась у какой-то двери и набрала код. Она придержала дверь, и Андреас прошел за ней через задний двор и поднялся по лестнице. На пятом этаже он остановился. Ему не хватало дыхания, он закашлялся.

— Слишком много куришь! — крикнула обогнавшая его на целый этаж Дельфина.

Когда он добрался до верхнего этажа, ее уже и след простыл. Дверь была открыта.

В комнате стояла простая мебель, при взгляде на которую становилось понятно, что ее выбирали не для себя. В стеллаже почти не было книг, и, за исключением чахлого кустика базилика на столе, не было никаких растений. На кровати поверх матраса лежал спальный мешок. Рядом на полу в синей икеевской сумке хранились грязные вещи. Дельфина сказала, что ей сегодня нужно в прачечную. Андреас подошел к окну и выглянул на улицу.

— У тебя отсюда прекрасный вид.

— Да я же здесь только сплю.

Он повернулся к ней. Она сидела на кровати и с вызовом смотрела на него. Он знал, чего она ждала. Сначала он ее поцелует, они переспят на засаленном матрасе, а потом он пойдет с ней в прачечную. Позже он пригласит ее в ресторан, и, быть может, они еще раз переспят, он будет украдкой поглядывать на часы, чтобы не пропустить последний парижский экспресс. Оденется, она проводит его до дверей, и на лестнице он, как полагается, еще раз обернется. После этого они, скорее всего, больше никогда не увидятся.

Дельфина встала и тоже подошла к окну. Их плечи соприкоснулись, и он уловил аромат ее духов — свежий лимонный запах. Запах лета, солнца и цветочных полей, подумал он и улыбнулся.

— Чего ты смеешься? — раздраженно спросила Дельфина.

— Вспомнил кое-что, — ответил Андреас, — недавно прочитанную историю. Историю любви.

Он спросил, какими духами она пользуется. Она спросила, нравятся ли они ему. Да, сказал он. И снова улыбнулся. Вся эта ситуация показалась ему одной сплошной цитатой.

— Что смешного?

— Круто ты обошлась с Жан-Марком.

Немного помолчав, Дельфина спросила, что ему рассказал Жан-Марк.

— Что вы переспали друг с другом. А потом ты больше не хотела его видеть.

— Какой идиот!

Андреас положил руку ей на плечо. Она вывернулась.

— Не бойся, — сказал он.

— Я и не боюсь.

Андреас сел на кровать. Дельфина села рядом. Напряжение сошло.

— Ну и?..

— Он действительно идиот. Мой лучший друг. Но идиот.

Андреас рассмеялся, потом закашлялся. Дельфина заметила, что у него плохой кашель. Он поблагодарил. Дельфина сказала, он странный человек, и Андреас снова рассмеялся и закашлялся.

— Не бойся, — сказал он, немного успокоившись. — Я ему ничего не скажу.

— Чего не скажешь? — спросила Дельфина. Она призналась, что Жан-Марк был ошибкой. Он подвернулся ей в один из тех вечеров, когда пойдешь со всяким, только бы не оставаться в одиночестве. Знакомо ли ему такое? Она же не могла предугадать, что Жан-Марк сразу в нее влюбится.

— Он в тебя и не влюбился, — сказал Андреас. — Просто ты задела его самолюбие. Если б ты за ним гонялась, звонила бы ему и докучала, он бы тебя быстро бросил.

— Спасибо.

— Не обижайся. Я знаю Жан-Марка. Он тебе фотки своих детей не показывал?

— Я готова его прикончить, — сказала Дельфина и рассмеялась.

Они лежали рядом на матрасе и молча смотрели в потолок. На улице начинало темнеть. Андреас чувствовал полное умиротворение. Наконец Дельфина села на кровати. Повернулась к Андреасу и взглянула на него:

— Прачечная закрывается через два часа.

— Сегодня один из тех вечеров, когда ты пойдешь со всяким? — спросил он.

— Нет, — ответила Дельфина и начала расстегивать его рубашку. Ее лицо было совершенно непроницаемым. Она сняла с него рубашку, брюки и нижнее белье. Потом исчезла в ванной и вернулась с презервативом, который осторожно вынула и надела ему. Несколькими движениями она освободилась от своей одежды и сбросила ее на пол. Ненадолго задержалась у кровати, обнаженная, с опущенными руками. Бледность ее кожи поразила Андреаса. Он взял ее за руку и притянул к себе.

Андреас собирался поехать в Бретань, чтобы проведать Жан-Марка в его родных местах, куда тот каждое лето отправлялся на несколько недель с женой и детьми. Он позвонил и сказал, что ему придется отложить поездку. Почему, он не сказал. Сильвии и Наде он тоже не стал говорить об операции. Он мог представить себе, что они скажут. Надя, прежде всего, начала бы жалеть саму себя. Пришла бы в негодование — такое же, как если бы разбила чашку. А Сильвия сразу принялась бы решать вопрос. Среди ее друзей наверняка нашелся бы специалист по легким, который с готовностью обследовал бы и начал лечить Андреаса. Обе пребывали в убеждении, что он уехал отдыхать. Об операции он рассказал только Дельфине. Сам удивился тому, что поговорил об этом именно с ней, но, возможно, так случилось, поскольку она ничего не значила в его жизни и была ему так же близка, как попутчик, с которым знакомишься в поездке и теряешь из виду по ее окончании. Даже то, что они переспали, особенно их не сблизило. Она спрашивала, как нравится ему, говорила, как нравится ей, и одергивала его, когда он слишком спешил или был слишком грубым. Потом он действительно пошел с ней в прачечную и, пока они в ожидании сидели у стиральной машины, рассказал про операцию. Она снова повела себя по-деловому. Не пыталась утешать его и не отмалчивалась. Внимательно выслушала и спросила, когда он поедет в больницу и сколько там пробудет. Потом сказала, что подвезет его. Он ответил, ему нетрудно и пешком дойти, идти не больше четверти часа. Но Дельфина настояла на том, что подвезет его.

Через пять дней в назначенное время она позвонила в дверь. Остановила машину прямо на проезжей части и, когда Андреас выходил, ругалась с водителем грузовика, который не мог проехать. Оборвала себя посередине фразы, села в машину и перегнулась через соседнее сиденье, чтобы открыть Андреасу дверцу. Показала водителю грузовика средний палец и уехала.

Больница располагалась сразу за Северным вокзалом. По дороге на работу Андреас каждый день проходил мимо и не замечал ее. Дельфина остановилась у главного входа и поцеловала его в губы.

— Удачи тебе, — сказала она. Потом добавила, что будет неподалеку. Пусть он позвонит, когда все закончится.

— Не знаю, сколько это продлится, — ответил Андреас.

— Ничего страшного. Я книжку с собой взяла.

Операция длилась недолго, но после нее Андреасу пришлось отлеживаться несколько часов, хотя оперировали его лишь под местным наркозом. Когда ему снова разрешили подняться, он позвонил Дельфине. Она сказала, что будет через пятнадцать минут. Пусть он подождет у входа. Андреас вышел на просторный двор, окруженный трехэтажными зданиями из светлого камня. Комплекс напоминал ему казармы или тюрьму. Посреди двора была полянка, обрамленная невысокой живой изгородью, на другом конце возвышалась башня с часами. Была половина пятого. Двор пустовал, лишь изредка быстро проходил врач или кто-нибудь из обслуживающего персонала. Стояла редкостная тишина, городская суета ничем себя не выдавала.

Андреас подумал, что было бы, если б он неделями и месяцами лежал за одним из этих окон, ослабев после операции или какой-нибудь процедуры. Вряд ли он сумеет пройти несколько шагов до окна или коридора. У него не хватит воли стремиться куда-нибудь, кроме как обратно в постель, в бесконечную дремоту, вбирающую в себя дни и ночи. Потом он проснется среди ночи. Станет прислушиваться. За окном будет лить дождь, и шум дождя будет смешиваться с дыханием соседей по палате. Он встанет и выйдет за дверь. По темным коридорам и широким лестницам направится к выходу. Пройдет мимо охранника и выйдет в город, босой и в пижаме. Сковала болезнь, задумается он, настигла смерть. Что за странные выражения. Полицейский патруль попытается задержать его, но он ускользнет по пешеходной улице.

Андреас вышел из больницы. Несколько туристов быстро катили к вокзалу огромные чемоданы, пересекая проезжую часть. На мгновение ему захотелось сесть в первый попавшийся поезд и исчезнуть, уехать куда-нибудь, где его не найдут. Он не заметил Дельфину, остановившую машину всего в нескольких метрах от него. Ей пришлось опустить окно и окликнуть его.

Дельфина управлялась в квартире так, словно часто бывала в ней. Она сделала Андреасу чай. Нашла все в мгновение ока: пакетики, чайник и спички, чтобы зажечь газ.

Андреас надел пижаму и лег на диван. Он мерз, хотя в квартире было не холодно. Дельфина принесла из спальни одеяло и села в кресло напротив. Он улыбнулся, а она непонимающе наморщила лоб.

— Ты мне возлюбленная или медсестра?

— Я к такому привыкла, — ответила она. — У меня мать часто болела.

Андреасу было странно, что его в этой ситуации ничего не стесняло. Раньше когда он болел, то забивался в угол и отказывался от любых предложений помочь, от всех визитов. Теперь же он радовался, что Дельфина была рядом, ухаживала за ним, разговаривала.

— Тяжко пришлось?

— Боли не было, мне и сейчас не больно. Но мысль о том, что тебя разрезают и что-то в тебя засовывают, чудовищна.

Он сказал, что ему не хочется сейчас об этом говорить. Хочется немного отдохнуть. Дельфина спросила, не почитать ли ему. Подошла к стеллажу и начала зачитывать названия книг.

— Джек Лондон, — спросила она, — это, случайно, не тот золотоискатель? Чего тебе хочется? «Всё о Германии», «Швейцария с высоты птичьего полета», «Судья и палач»? Краткая грамматика немецкого языка, Бертольт Брехт?

Она вздохнула.

— Ты читаешь по-немецки?

Дельфина сказала, что учила язык в школе, но почти все забыла. Андреас показал на книжечку, лежавшую на ночном столике. Ее легко читать, сказал он, школьное чтение. Дельфина прочла заглавие.

— «Любовь без границ», — выговорила она. — И ты это даешь ученикам?

— Нет, — ответил Андреас и закрыл глаза.

Дельфина откашлялась и начала читать.

Дельфина читала тихо и медленно. Иногда она так ставила ударения, что Андреасу приходилось напрягаться, чтобы улавливать смысл. Потом ему это надоело, и он стал просто слушать мелодику языка.

Пытался представить, как Фабьен идет по деревне, но у него ничего не получалось. Он почти не помнил ее лица. Перед его глазами всплывали Сильвия и Надя, учительница с большой грудью и, когда он на мгновение приоткрыл глаза, Дельфина — она склонилась над книгой, медленно и скрупулезно складывая немецкие предложения, из которых сама понимала едва ли половину. Он подумал о первых уроках в учебнике немецкого, о прилагавшихся кассетах, на которых безучастно-дружелюбные голоса произносили фразы: Трава зеленая. Небо голубое. Сосна высокая. А потом эта томительная тишина, превращающая их в вопросы. Зеленая ли трава? Небо голубое ли? И наконец, снова голос, повторявший фразу. Трава зеленая, а мир такой, каким он был и будет всегда.

Андреас вспомнил, как он познакомился с Фабьен. Это произошло на двадцатилетии Беатрис, сестры Мануэля, с которой он потом встречался. Они с Беатрис были едва знакомы. Он видел ее несколько раз, когда вместе с Мануэлем делал домашние задания. Вероятно, она пригласила его ради своего брата, у которого почти не было друзей. Фабьен тогда только появилась в деревне. Он не мог вспомнить, как Беатрис с ней познакомилась.

Празднование проходило в лесном домике. Лес граничил с промышленной зоной и гравийным карьером, но домик располагался на другом его конце, около речки. Когда Андреас приехал, там уже разожгли большой костер. Дюжина парней и девушек стояли вокруг и разговаривали. Он прислонил велосипед к дереву и смотрел, как другие заканчивают приготовления. Большинство гостей он раньше только видел, а знаком с ними не был. Двое парней принесли из лесу огромные вязанки хвороста и бросили их у костра. Беатрис сняла пленки с салатных мисок, а Мануэль нарезал сосиски. Андреас сразу обратил внимание на Фабьен. Та ни на минуту не отходила от Беатрис.

Когда все поели, Беатрис стала распаковывать подарки, каждый раз спрашивала от кого и благодарила, толком ничего не рассмотрев. Андреас подарил ей книгу Альбера Камю, которую прочел незадолго до этого. Двое парней, набравших хворост, жгли на костре бумажные тарелки и салфетки. Андреас смотрел, как чернели и загибались раскрашенные края тарелки, прежде чем вся она начинала полыхать и в считаные секунды сгорала зеленым пламенем.

Был торт, Беатрис и Фабьен разливали кофе из большого термоса. Какой-то парень взял с собой гитару, и все пели неизвестные Андреасу протестантские песни.

При свете костра Фабьен была еще прекрасней. Когда их взгляды встретились, она улыбнулась. Похоже, и ей эти песни были неизвестны.

Кто-то начал рассказывать анекдоты. Беатрис предложила поиграть в прятки. Образовались пары, и поскольку многие были знакомы по воскресной школе, а некоторые уже долго встречались, то в итоге остались только Фабьен и Андреас. Беатрис объяснила правила — и попросила далеко не расходиться. Она со своим парнем осталась у костра и начала громко считать.

В лесу было светло, на небе взошла почти полная луна, но ориентироваться удавалось с трудом. Со всех сторон доносились шум и смех спотыкавшихся парочек. Андреас шел по узенькой тропинке. Фабьен следовала за ним на некотором расстоянии. Они не обменялись ни единым словом. Метров через пятьдесят они сошли с тропинки и вскоре оказались у небольшой лощины.

— Давай здесь остановимся, — шепотом предложил Андреас.

Он присел на корточки и посмотрел в ту сторону, откуда они пришли, но увидел лишь слабые отсветы почти догоревшего костра. Потом услышал, как Беатрис крикнула: «Мы идем искать!»

Фабьен прислонилась к дереву, казалось, ей было все равно, найдут ее или нет. Они ждали. Из леса доносились крики и хохот. Первую пару уже нашли, и теперь она тоже принимала участие в поисках. Ищущие, судя по всему, шли по краю леса, сначала их голоса стали слышнее, потом тише. Костер снова вспыхнул и потух окончательно. Воцарилась кромешная тьма.

— В темноте они нас никогда не найдут, — сказала Фабьен.

Это была первая фраза, которую Андреас услышал из ее уст. Говорила она по-французски. Он спросил, откуда она приехала. Из Парижа, ответила Фабьен, ее родители живут в парижском пригороде.

Через некоторое время Андреас поднялся, и они медленно вернулись обратно к домику. Там был только Мануэль. Он взял ветку и разгребал угли. Остальные пошли на карьер, сказал он. Фабьен и Андреас присели отдохнуть, и Мануэль сразу засыпал Фабьен вопросами. Под конец они договорились пойти в воскресенье купаться.

Когда Андреас проснулся, в комнате было темно. Дельфина все еще сидела в кресле. Она положила ноги на ночной столик и задремала. На коленях у нее лежала книжка.

Андреас задумался, что ей от него нужно. Он был почти вдвое старше ее и не мог себе представить, что интересного она находила в том, чтобы делать чай больному мужчине и читать вслух детские истории. Они ведь были едва знакомы.

Он расстегнул верхнюю пуговицу пижамы и нащупал пластырь, приклеенный поверх ранки. Боли он не чувствовал, но мысли о разрезе под пластырем вызывали тошноту и слабость. Он встал и отправился в туалет. Когда он вернулся, Дельфина уже проснулась. Он спросил, не нужно ли ей идти. Она ответила, что у нее нет никаких планов.

— Если хочешь, я останусь на ночь.

— Сегодня я никуда не гожусь, — ответил Андреас.

Дельфина выругалась и сказала, что дело не в сексе. Спросила, не хочет ли он поесть. Он покачал головой.

— Тебе нужно чем-нибудь подкрепиться.

Она пошла на кухню. Андреас слышал, как она открыла и закрыла холодильник. Крикнула, что ей надо кое-что прикупить, есть ли здесь поблизости магазин, который сейчас работает? Андреас ответил, овощной на углу закрывается в двенадцать. Она сказала, что скоро будет. Он решил дать ей денег, но, когда выглянул в коридор, Дельфина уже ушла. Андреас никогда не жил с женщинами. Ему было странно, что кто-то распоряжается в его квартире, приносит покупки, готовит.

Он вернулся в гостиную. Остановился перед камином, его взгляд упал на снимок в маленькой рамке. Эту фотографию отец сделал еще до отъезда Андреаса в Париж. Она была среди тех немногочисленных вещей, которые Андреасу захотелось сохранить после смерти отца. Он взял ее в руки, рассмотрел, потом взглянул в зеркало над камином. Его поразило, что он почти не изменился. Черты лица сделались резче, но само выражение осталось прежним — выражением равнодушного дружелюбия.

Андреас смотрел в это отталкивающее лицо, которое сейчас казалось ему ничуть не менее чужим, чем прежде. Когда в учительской вывешивали фотографии с вечеринок или выпускных, он часто с трудом узнавал себя и, приглядываясь, не мог вспомнить, что он чувствовал в ту минуту, когда их делали. Он помнил, как его фотографировал отец. Они вместе вышли в сад. Отец поставил Андреаса под уксусным деревом, в тени, и скромно щелкнул несколько раз. То была бессмысленная попытка удержать сына. Возможно, тогда Андреас подумал именно об этом и улыбнулся — отчасти с состраданием, отчасти с издевкой. Лишь много лет спустя он понял, насколько нежным, насколько беспомощным был отцовский порыв.

Через несколько дней Андреас уехал. Он до сих пор помнил молчаливое прощание с отцом. Была суббота, и на местном поезде ехало множество людей — кто-то в ближайшую деревню, кто-то в город, кто в кино, а кто в театр. Андреас чувствовал себя неловко, отправляясь в дальнюю дорогу с большим чемоданом. Когда состав тронулся, отец замахал рукой. Уголки его рта дрогнули. Андреас лишь на мгновение поднял руку. Ему все это было неприятно. Только потом он понял, что больше никогда не сможет вернуться в деревню. Когда спустя несколько месяцев он приехал домой на праздники, все уже переменилось. Он реже и реже бывал в деревне, а потом и вовсе перестал приезжать.

Андреас снова поставил снимок на каминную полку. У него никогда не было большого количества семейных фотографий. Те несколько штук, которые ему подарили, валялись в каком-нибудь ящике. Он задумался, почему ему пришло в голову достать именно эту, свою собственную.

Было десять вечера. Дельфина стояла на кухне и нарезала овощи. Андреас смотрел на нее. Она попросила его еще полежать, суп будет готов минут через пятнадцать.

— Зачем ты это делаешь?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты могла бы пойти в кино, или встретиться с друзьями, или придумать еще что-нибудь.

— А что тут такого? Если друг заболел… А в кино я вчера была.

— Суп я могу и сам сварить, — сказал Андреас. — К тому же никакие мы не друзья. Мы едва знакомы.

Дельфина отложила нож и грустно взглянула на Андреаса. Сказала, если ему неприятно ее присутствие, то пусть скажет об этом напрямую. Андреас извинился. Ответил, что не хотел обидеть ее.

Поев, он сказал, что пойдет ляжет, операция отняла у него больше сил, чем он предполагал. Дельфина начала убирать со стола. Он слышал, как она вымыла посуду и поставила ее в шкаф.

Туалетные принадлежности были у нее с собой, а пижамы не было. Дельфина сказала, что точно не знает, чего хочет, и они пошли на компромисс. Андреас выдал ей футболку, и она отправилась в ванную. Он слышал, как Дельфина принимала душ, потом она вернулась и тоже легла на кровать. Склонилась над ним, поцеловала в губы и пожелала доброй ночи.

— Иди сюда, — сказал он. — Я болен, но не настолько.

Она сказала, ему надо быть осторожней. Подняла футболку, стянула ее через голову и прильнула к нему. Ее тело было мягким, теплым, податливым. Я не люблю ее, думал Андреас, у меня даже нет особого желания переспать с ней. Дельфина села на него и начала медленно двигаться. Оба были совершенно спокойны. Андреас чуть не заснул: на какой-то миг, лишенный временной протяженности, он провалился в тяжелую, смутную дрему, потом открыл глаза и увидел Дельфину, которая по-прежнему сидела на нем и размеренно двигалась, словно в каком-то плавном танце.

— Ты почти заснул, — сказала она и улыбнулась.

— Не останавливайся, — попросил он.

На следующий день Дельфина поехала в Версаль подыскивать себе квартиру. Ближе к вечеру снова вернулась. У нее была спортивная сумка с вещами.

— Ты поселиться здесь хочешь?

— А ты что, против?

— Только ненадолго.

Дельфина сказала, что он может не беспокоиться. В конце месяца она все равно поедет отдыхать.

— В конце месяца?! — с наигранным возмущением воскликнул Андреас. — И что мне тогда прикажешь делать?

— Если хочешь, можешь приехать меня проведать. У меня отдельная палатка. А мои родители — очень милые люди.

Она ухмыльнулась и добавила, что он и ее родители примерно одного возраста.

Он сказал, что хотел поехать в Бретань, навестить Жан-Марка.

— Ну и поезжай, — сказала она и замолчала.

Андреасу было лучше. Они доехали до Сены на метро и пошли бродить по набережным. Светило солнце, и вокруг было много народа — люди с собаками, велосипедисты, роллеры.

— Иногда Париж кажется мне одной гигантской декорацией, — сказал Андреас.

— А ты хоть раз катался?

— На роликах? Я для них слишком стар. Когда я был маленьким, колеса роликов крепились так же, как у машин.

— А тогда уже были машины? Ты что, переживаешь из-за возраста?

Андреас спросил, сколько ей лет.

— Когда ты родилась, у меня уже борода пробивалась, — сказал он.

— Ну и что?

Он нечасто вспоминает о возрасте, признался Андреас, никогда не чувствовал себя старым, ему казалось, у него вообще нет возраста. Только вот этот кашель пошатнул его уверенность.

В день своего сорокалетия он устроил небольшой праздник, поддавшись на уговоры Жан-Марка и Марты. Сам он никогда не понимал того пафоса, которым сопровождались юбилеи. Единственное, что его тогда огорчило, — ему некого было пригласить. Он прекрасно ладил с большинством коллег, но как друзей их не воспринимал и не имел ни малейшего желания праздновать с ними свой день рождения. Сильвию и Надю вместе он пригласить не мог, да и его бывшие любовницы, с которыми он по-прежнему изредка общался, на роль гостей не годились. В итоге собрался узкий круг, получился не праздник, а обычный ужин. Жан-Марку и Марте пришлось долго уговаривать Андреаса, чтобы он разрешил устроить танцы.

— Ты боишься результатов? — спросила Дельфина.

Они сели на скамейку и разглядывали прохожих.

— Не знаю, — ответил он. — Я стараюсь не думать об этом.

— Тогда давай пойдем куда-нибудь. В кино, например.

Он сказал, у него нет желания. Ему хочется посидеть здесь, посмотреть на людей и погреться на солнышке — как кошки, как старики в парках.

— Ты когда-нибудь думала, сколько стариков околачиваются на углах улиц, у строительных площадок? Стоят повсюду с испуганными лицами и смотрят, как уходит время.

Они пошли дальше. Потом поели в ресторане близ Монпарнасской башни. Дельфина сказала, что еще ни разу не забиралась на небоскреб. Не хочет ли он подняться туда вместе? В другой раз, ответил Андреас, он немного устал после долгой прогулки.

— Ты знаешь, что здесь есть улица для подъема и улица для спуска?

— Конечно, а между ними находится площадь Бьенвеню.

— Этого я не знал.

— Вот, а я живу здесь всего один год, — с гордостью заявила Дельфина.

Через три дня Андреасу позвонили от врача. Ассистентка сказала, что из больницы пришли результаты, и попросила его зайти. Андреас спросил, каковы результаты. Ассистентка ответила, что даже если бы она их знала, то все равно не имеет права их разглашать. Он спросил, можно ли прийти прямо сейчас. Через полчаса, ответила она. Дельфина снова уехала в Версаль искать жилье. Он оставил ей записку, что скоро вернется.

По дороге к врачу он сотню раз говорил себе, что результаты никак не повлияют на его самочувствие, что уже давно решено, болен он или здоров. Но это не помогало. Хотя шел он медленно, его прошиб пот и он плохо себя чувствовал. С трудом поднялся по лестнице.

Ассистентка попросила его еще немного потерпеть и подождать в приемной. Ему показалось, она взглянула на него с жалостью. В приемной были голые стены. Вдоль стен стояли стулья, а посередине — столик с газетами и зачитанными до дыр журналами. На одном из стульев сидела женщина. У нее на руках был ребенок, половину лица которого занимало красное родимое пятно. Ребенок хныкал. Женщина тихо с ним разговаривала и обещала шоколадку, если он будет вести себя спокойно. Андреас взял со столика католический журнал для родителей. Читал текст о преимуществах спокойной жизни и не мог сосредоточиться. Ассистентка вошла и назвала чью-то фамилию. Женщина встала, взяла ребенка за руку. Тот начал кричать, а другой рукой крепко схватился за стул.

— Вечно одни и те же фокусы, — сказала мать, смущенно взглянув на Андреаса.

Ассистентка — палец за пальцем — отцепила руку от стула и вместе с матерью выволокла орущего ребенка в коридор. Андреас не отрываясь смотрел на стену, где висела репродукция Марка Шагала — пожелтевшая афиша выставки, на которой он был много лет назад. Тогда ему этот художник нравился, а теперь Андреас не видел в нем ничего особенного. Несколько раз глубоко вздохнув, он встал и вышел из комнаты.

Ассистентка стояла в дверях врачебного кабинета, спиной к нему. Мать и ребенка видно не было, слышались лишь пронзительные детские крики. Андреас медленно побрел к выходу. Вышел и тихо закрыл за собой дверь.

На лестнице он немного помедлил. Услышал, как кто-то поднимается, и запаниковал. Ему казалось, что никто не должен видеть его здесь. Он поднялся на один этаж и переждал, пока дверь внизу открылась и снова закрылась.

Вышел из дома и быстро пошел по улице. Задумался, сколько людей знают результаты его анализов. Одно существование папки с его фамилией, снимков его внутренностей и непонятно где лежащего кусочка его ткани вызывало у него беспокойство. Кто-то ставил диагноз, принимал решения, кто-то, кого он даже не знал. У него не было выбора. Механизм уже был запущен. Надо взять пробу ткани, сказал врач. Это был не вопрос и даже не приказ. Объекту не приказывали, объект направляли. Врач, бравшая пробу, пожала ему руку и представилась. Он забыл, как ее зовут. У медсестры и анестезиолога имен не было, у них было только задание. Они остались для него такими же анонимами, как и он для них.

Андреас шел, не сворачивая. Не знал, куда идет, просто хотел выбраться из своего района. Убегал от болезни, которая стала его жизнью, его работой, его квартирой, теми людьми, которых он называл друзьями и любовницами. Здесь, на улице, его никто не знал, здесь он был всего лишь прохожим — таким же, как тысяча других, что шли ему навстречу, или тех, что он обогнал. Здесь у него не было ни прошлого, ни будущего, одно быстротечное настоящее. Ему надо было идти вперед, не останавливаться, не стоять, тогда с ним ничего не могло случиться.

Небо затянуло облаками, но было тепло. Андреас вспотел. Его тело казалось ему чужим, онемевшим. Как если бы оно передвигалось без его помощи. Вперед, все дальше и дальше. Он дошел до Сены и повернул на запад — поднялась и осталась позади Эйфелева башня, — добрался до вытянутого Лебяжьего острова, на котором стояла маленькая статуя Свободы — копия той статуи, которую Франция подарила американцам к юбилею объявления независимости. Он часто бывал здесь в свои первые парижские годы. Когда ему становилось одиноко и грустно. Когда Фабьен уехала в Швейцарию и после, когда его бросила другая женщина, он приходил сюда и долго стоял под плакучими ивами, смотрел на грузовые суда и уродливые офисные здания на южном берегу. Здесь было одно из редких мест, где Париж утрачивал свою красоту, одно из редких мест, лишенных серебристого сияния, которое Андреас так любил, когда все ладилось, а теперь не выносил.

Андреас представил себе, как он расскажет Дельфине о том, что болен, Наде и Сильвии, Жан-Марку. Сегодня что-то жарковато. Как прошел отпуск? Кстати, у меня рак. Все узнают об этом, его коллеги, дирекция, ученики. Возможно, его будут оперировать, облучать. Придется делать химиотерапию. Он увидел себя идущим по школе с облысевшей головой или в дурацкой шапочке. Все таращились на него, знали, что с ним происходит. Его жалели. Открыто рассуждали о нем и о его судьбе, трагической судьбе. Шушукались за его спиной. Разговаривая с ним, притворялись, будто ничего не произошло. Все, что он сделает или скажет, спишут на болезнь.

Он закурил, но сигарета показалась ему противной, и он с отвращением бросил ее в реку.

Его станут избегать. Он еще хорошо помнил, как много лет назад его коллега, учитель французского, заболел раком головного мозга. Андреас сам сторонился его. Он даже не пришел на прощальную встречу, организованную этим коллегой. Придумал какую-то нелепую отговорку. Когда через несколько месяцев собирали деньги на цветы, он дал непомерно много. Теперь прощаться будут с ним, украшать будут его могилу.

Должен быть выход. Из любой ситуации всегда есть выход. Может, это действительно всего лишь рубцы, оставшиеся после туберкулеза, или доброкачественная опухоль. Даже если результаты плохие, это еще ничего не значит. В лаборатории могли ошибиться. Могли перепутать образцы тканей. Вероятность была ничтожной, но она была. Андреас не хотел ничего знать. Они не могли заставить его узнать. До тех пор пока он не знал, с ним ничего не могло случиться. Ему надо было уехать отсюда. Начать новую жизнь. Это — мой единственный шанс, думал он.

Такое решение встряхнуло его. Словно он опять стал хозяином положения, словно его жизнь впервые оказалась в его руках, с тех пор как он приехал в Париж. Он излечится от этого никчемного существования. Теперь он сам будет определять свою жизнь. Не станет церемониться, постепенно разойдется со всеми знакомыми, а потом и с самим собой. Он позвонил Наде, но не застал ее дома. У Сильвии, как всегда, оказалось много дел. Он спросил, не найдется ли у нее время завтра.

— Завтра — суббота, сказала Сильвия, — семейный выходной.

— Совсем ненадолго, — попросил Андреас. — Мне нужно тебе кое-что сказать.

Сильвия рассмеялась. Они договорились встретиться днем возле ее дома. Полчаса, сказала она, и ни секундой больше.

В квартире его дожидалась Дельфина. Она беспокоилась. Спросила, где он так долго пропадал. Андреасу не понравился ни вопрос, ни то, что Дельфина теперь считает, будто он должен давать ей отчет. Он молча смотрел на нее.

— Что случилось?

— Я получил результаты, — сказал он. Немного помолчал, потом улыбнулся. — Все в полном порядке.

— Правда? — недоверчиво спросила Дельфина. И бросилась ему на шею. Несколько раз быстро поцеловала в губы, сказала, что это надо отметить. Он не верил ее радости, искал в ее глазах признаки разочарования. Большинство людей, включая его самого, предпочитали обычным будням не затрагивающие их несчастья. Но похоже, Дельфина и вправду была рада. Она не переставая обнимала Андреаса и растирала ему грудь, словно пыталась оживить его.

Андреас пригласил ее в «Старую мельницу» — ресторан, расположенный всего в нескольких шагах от его дома. Он редко ходил туда — блюда были недешевыми, а обслуга в постоянно полупустом зале — нелюбезной. Они съели устриц, потом рекомендованное официантом главное блюдо и выпили бутылку вина.

— А я думала, ты — вегетарианец, — сказала Дельфина.

Андреас ответил, что никакой он не вегетарианец. Просто редко ест мясо. И сейчас как раз такой случай.

— Я заново родился, — сказал он, пожимая плечами. — Опять начинаю с самого начала.

— И все меняешь, — рассмеялась Дельфина.

— И все меняю, — подтвердил Андреас.

— А теперь пошли танцевать, — сказала она.

Андреас запротестовал, но Дельфина не принимала никаких возражений.

На дискотеке грохотала музыка. Купив в баре напитки, они некоторое время наблюдали за танцующими. Потом Дельфина взяла Андреаса за руку и потащила на танцпол. Им приходилось протискиваться через толпу. Дельфина шла кошачьей походкой манекенщицы. Андреас смотрел на ее зад, когда она обернулась, отвела его руку в сторону и притянула к себе. Она сияла, легонько поцеловала его в губы, положила другую руку ему на плечо. Похоже, она не следила за музыкой и двигалась в каком-то своем ритме, пока Андреас не повел ее. Тогда Дельфина рассмеялась — неслышным за грохотом музыки смехом. Откинула голову назад, и Андреас решил, что она то ли пьяна, то ли счастлива — это не играло никакой роли, было одним и тем же. Андреас тоже опьянел от вина, громкой музыки и мигающих огней. И возможно, тоже был счастлив или просто возбужден, он точно не знал. Ничем он не болен — на какое-то мгновение Андреас сам почти поверил в это. Танцуя, он оглядывался на других женщин, но остаться хотел только с Дельфиной, которая брала его голову и поворачивала к себе, а потом снова отпускала. Стробоскоп нарезал движения танцующих отдельными кадрами, потом загорались цветные лампы, все погружалось в красный, потом в синий и снова в красный. Дельфина провернулась вокруг руки Андреаса, выпала из ритма и неловко обняла его, в то время как рядом скакали другие пары.

Музыка как будто стала тише, Андреасу показалось, что он парит, что он движется в замедленном повторе. Он крепко прижался к Дельфине, а она — к нему, потом он снова поймал ритм и увлек ее за собой. Опять грянула музыка — еще громче, чем до этого. Диджей что-то пел, а танцующие подпевали. Слов, казалось, не понимал никто, все лишь пытались повторить их, как если бы это были иностранные слова, бессмысленные, состоящие только из гласных, глухой ритм, непрекращающаяся пьеса, незаметно переходящая в другую, потом в третью.

Дельфина наклонилась к Андреасу и крикнула ему в ухо, что хочет переспать с ним, прямо сейчас.

— Прямо здесь? — крикнул в ответ Андреас. Дельфина не поняла, и он снова крикнул: — Здесь?

Она стукнула его в плечо и потащила с танцпола.

Андреас не стал зажигать в квартире свет. Открыл все окна. Во дворе горел фонарь, и оранжевые лучи, проникавшие в комнаты, меняли цвета предметов. Дельфина прошла за Андреасом в спальню, и там он начал ее раздевать. Сняв с нее одежду, он снял еще и кольцо с пальца, и крошечные сережки. Она рассмеялась и спросила зачем. Он не ответил. Пока они занимались любовью, он заставлял ее смотреть ему в глаза. Сначала она сопротивлялась и отворачивала голову, но потом уступила, и, похоже, ее это возбудило не меньше, чем его. Ее зрачки сильно расширились при слабом свете, глаза казались стеклянными.

Потом, взмокшие, Андреас и Дельфина улеглись рядом. Она положила руку ему на бедро и машинально его поглаживала. Спросила, о чем он думает.

— Мне хочется, чтобы ты ушла, — сказал он.

— Куда?

— Домой.

— Сейчас?

— Да, — ответил Андреас. — Не обижайся, но мне нужно побыть одному.

Он думал, что Дельфина засопротивляется. Но она молча встала и пошла в ванную принять душ. Вернулась и в темноте на ощупь искала свои украшения и одежду. Андреасу захотелось еще раз переспать с ней, и он пожалел, что отослал ее. Он встал и обнял ее сзади. Она высвободилась.

— Неужели ты не понимаешь, что используешь меня? — спросила она.

— Я бы мог сказать то же самое.

Она горько засмеялась — скорее удивленно, чем зло.

— Если хочешь, считай себя жертвой, — сказал Андреас, — я не возражаю. Только уйди.

Дельфина включила свет и, яростно негодуя, стала одеваться. Запихивала свои вещи в спортивную сумку.

Когда она ушла, Андреас принял душ и оделся. Хотя вина было выпито много, он чувствовал себя трезвым. Казался себе тайным агентом, выполняющим никому, кроме него, не известное задание. Он взглянул на часы. Было начало первого. Подумал, не позвонить ли Наде, и решил не звонить.

Он шел быстро и еле дышал, когда через двадцать минут остановился у Надиного дома. Нажал на кнопку домофона. Прошло немало времени, прежде чем он услышал Надю на том конце провода. Голос у нее был усталым.

— Можно мне подняться? — спросил он.

— Ты с ума сошел? Сейчас… Ты знаешь, сколько сейчас времени?

— Полпервого, — ответил Андреас. — Я пришел проститься с тобой.

— А я думала, ты уехал в отпуск.

— В отпуск я не поеду. Я уезжаю из города.

Из динамика послышался треск. Зажужжал замок.

Дверь в квартиру была приоткрыта. Она сейчас выйдет, крикнула Надя из ванной. Андреас пошел на кухню. В раковине лежала грязная посуда, на столе стояла пустая бутылка вина и два бокала. В холодильнике Андреас нашел почти пустую бутылку шампанского, в горлышке которой торчала серебряная ложка. Поискал чистый бокал. Не нашел и вылил остатки шампанского в чашку. Выбрасывая бутылку, он увидел в мусорном ведре упаковки китайской еды навынос. В маленькой картонной коробочке с недоеденным засохшим рисом лежал использованный презерватив.

В гостиной тоже был беспорядок. Книги, журналы и одежда валялись на полу. На диване лежала переполненная пепельница, которая упала на пол, когда Андреас сел. Он снова встал и вышел в коридор.

Через некоторое время из ванной появилась Надя. На ней была тонкая ночная рубашка и открытый халатик. Она накрасилась и причесалась.

— Нежданный гость, — проговорила она, улыбнувшись робко и в то же время обиженно.

Похоже, она еще не решила, как реагировать на его приход.

— Мне надо было позвонить, — сказал Андреас. — Я не знал, что сегодня не моя очередь.

— Ко мне заходила старая подруга.

Андреас ответил, что пришел не за тем, чтобы контролировать ее. Ему все равно, с кем она спит. Он этим вечером тоже был с другой. Надя сказала, ее это не интересует. Он ей надоел. Использует ее, как проститутку. Она больше не хочет видеть его.

— Я и пришел попрощаться с тобой, — сказал Андреас.

Надя ответила, что не надо быть таким ранимым. Она тут ни при чем, сказал Андреас, он уезжает из Парижа. Надя вздохнула. Если уж он так хочет знать, то к ней приходил ее бывший муж.

— Твой страшный и ужасный бывший муж. Ты ведь с ним все это время встречалась, так?

Его это не касается, сказала Надя. Почему бы и нет? Они оба свободны, он и она. Сейчас они с мужем понимают друг друга лучше, чем до развода.

— Кому же ты теперь будешь на него жаловаться? — спросил Андреас. — Впрочем, ты наверняка быстро подыщешь другого. У меня есть друг. Могу дать телефончик.

— Какая же ты сволочь, — произнесла Надя ледяным голосом.

— Я буду по тебе скучать, — сказал Андреас. — С тобой так легко быть одиноким.

— Ты будешь одиноким всегда, с кем бы ты ни был, — ответила Надя.

На следующее утро Андреас поднялся рано. Окна всю ночь простояли открытыми, и в комнатах было свежо. С ним случился тяжелый приступ кашля. Ему было немного стыдно из-за того, как он обошелся с Надей и Дельфиной. Его самого поразила собственная озлобленность. Но что было, то было. Они это переживут. Во всяком случае, скучать не станут.

После завтрака он написал письмо в школу и отказался от своего места. Он не помнил, какой срок для увольнения указывался в договоре, но ему было все равно. Просто возьму и уйду, подумал он. Потом отправился к агенту по недвижимости, с помощью которого десять лет назад покупал квартиру. Тот помнил квартиру или, по крайней мере, притворялся, что помнит. Сказал, Андреас, скорее всего, получит вдвое больше того, что заплатил. Хотя трудно продавать квартиру посередине лета. Андреас ответил, что цена его мало волнует. Главное — побыстрее продать. Он уезжает на несколько дней в Бретань. Когда Андреас заполнил бланк и подписался, агент сказал, что сделает все от него зависящее. Андреас отдал ему ключ.

В полдень он позвонил Сильвии домой. Трубку снял муж. Андреас попросил его передать своей жене, что сегодня днем у него не будет времени. И вообще они больше не увидятся.

— Кто вы такой? — спросил муж Сильвии.

— Да уж не парикмахер, — ответил Андреас и повесил трубку.

Днем у него зазвонил мобильный. Когда он увидел, что звонит Сильвия, то отвечать не стал. Она оставила ему сообщение с вопросом, не спятил ли он. Он же знает, что домой звонить нельзя. Ей понадобилось полчаса, чтобы успокоить мужа. И почему это они больше не увидятся? В ее голосе было больше заинтересованности, чем злобы. Она — чудесная женщина, подумал Андреас, и найдет, с кем время провести.

Поездка в Бретань стала настоящим кошмаром. Поезд был битком набит людьми. В нем не оказалось купе для курящих, и лишь в Рене он простоял достаточно долго, чтобы успеть покурить. На перроне толпились пассажиры, дымившие сигаретами, они нервно вслушивались в объявления из громкоговорителей и то и дело поглядывали на часы.

Ближе к половине десятого Андреас добрался до Бреста. Было еще светло. Выйдя, он сразу закурил. В конце перрона его поджидал Жан-Марк. Они пожали друг другу руки.

— Докури сначала, — сказал Жан-Марк. — Ты проголодался? Мы уже поужинали. Надо было укладывать детей.

Андреас ответил, что в поезде съел сандвич. Жан-Марк хотел взять его чемодан. Андреас не дал ему этого сделать. Я болен, но не настолько, сказал он.

— Ты болен?

— Да, кашель что-то замучил. Ничего серьезного.

До Ланвеока они ехали час. Дорога петляла, и Андреасу приходилось преодолевать тошноту.

— Вода теплая? — спросил он.

— Вполне, ответил Жан-Марк. — С тех пор как приехали, ходим купаться каждый день. Только вот Марту в воду не затащишь. Ждет двадцати пяти градусов.

Марта, в представлении Андреаса, была типичной парижанкой. Увлекалась искусством, много читала, ходила на выставки и концерты. При ее стройности она казалась крупнее, чем была на самом деле. Носила элегантные, но удобные платья и, сколько Андреас ее помнил, красила остриженные «под пажа» волосы. Он часто задавался вопросом, что она нашла в Жан-Марке. Едва ли существовали два более разных человека. И все же, казалось, они каким-то образом ладят друг с другом. Порой Андреас завидовал их внешне простой жизни. Когда Жан-Марк рассказывал о детях, которым нужны новые кроссовки или новая одежда — такие же, как у их друзей. Когда он планировал свой отпуск и просматривал кучу одинаковых рекламных проспектов. Хватит ли денег на новую машину? Скорее всего, в следующем году. Или можно купить в рассрочку. Недели уходили на расчеты, сравнения технических характеристик и цен. Однажды Жан-Марк принял участие в марафоне. Готовился к нему полгода. Попал в верхнюю треть таблицы и рассказывал об этом с такой мальчишеской гордостью, что на него невозможно было обижаться. Андреас видел, как Жан-Марк и Марта сидят по вечерам в гостиной и считают, планируют отпуск, смотрят телевизор. Как они весело смеются, рассказывая друг другу о всяких мелочах. Даже жаловались они, улыбаясь, — так, словно все было понарошку.

— А как вы познакомились? — спросил Андреас.

— Я играл в футбол с ее братом. Знал ее с самых юных лет. Но чувство возникло гораздо позже, когда мы снова увиделись на его свадьбе.

Похоже, он хотел еще что-то добавить, но промолчал. Его хорошее настроение было показным, и, несмотря на загар, он выглядел усталым.

Дом стоял на краю деревни, у проселочной дороги. Это был дом родителей Жан-Марка. Сами родители несколько лет назад переселились в приют для престарелых, и с тех пор дети приезжали сюда отдохнуть. Марта сидела в гостиной и смотрела теледебаты политиков. Она коротко поздоровалась с Андреасом, не вставая с места. Марта тоже выглядела уставшей. Жан-Марк проводил Андреаса в его комнату.

— Сам знаешь, где тут что, — сказал он. — Спускайся, когда разложишь вещи. Я откупорил бутылку вина. Тебе оно понравится.

Андреас разобрал чемодан и сходил в ванную умыться. Старался не шуметь, чтобы не разбудить детей. Спускаясь, он услышал громкие разговоры на кухне. Дверь была приоткрыта. Он постучал и вошел. Жан-Марк сидел за столом, Марта стояла, прислонившись к раковине. Оба молчали. Казалось, они только что перестали ругаться.

— Все в порядке? — спросил Жан-Марк, вставая. Положил руку Андреасу на плечо. — Я рад, что ты приехал.

Он достал бокал из кухонного шкафа и протянул Андреасу.

— Сядем на улице?

— Там слишком холодно, — сказала Марта.

— А ты оденься, — раздраженно ответил Жан-Марк. — Андреасу наверняка захочется покурить.

Марта направилась к двери. Проходя мимо Андреаса, она дотронулась до его руки и спросила, надолго ли он приехал. Андреас ответил, что еще не знает. Пока не наскучит им своим присутствием.

Марта и Жан-Марк сидели плечом к плечу на проржавевших садовых качелях. Андреас разлил вино. Было очень тихо. Слышались лишь кваканье лягушек и изредка рев проезжавших машин.

— Гоняют как ненормальные, — сказала Марта. — В прошлом году один разбился. В нескольких сотнях метров отсюда.

— Самоубийца?

Жан-Марк покачал головой.

— Пьяный, — ответил он. — Посреди ночи. Не вписался в поворот, и — лобовой удар в дерево. Дереву хоть бы что.

— Младший брат Жан-Марка был здесь, когда это произошло. Паскаль, ты его видел. Он машины лаком покрывает.

— У него своя мастерская, — добавил Жан-Марк и оттолкнулся ногами от земли, так что качели пришли в движение и, поскрипывая, качнулись несколько раз туда-сюда.

Марта сказала, что рада видеть Андреаса. Жан-Марк целыми днями таскается с детьми, а ей одной в доме скучно.

— Дети все в него. В голове только спорт. А чтоб книжку почитать…

— Неправда.

— Когда ты последний раз был со мной на выставке? Или в театре?

Жан-Марк задумался.

— А та… как ее звали? Блондинка, — наконец проговорил он.

— Немецкая художница, — пояснила Марта. — Это было полгода назад.

— Она голых мужиков пишет, — сказал Жан-Марк. — Ну и Марте это, понятно, нравится. Она только притворяется, что увлечена искусством. Ей бы только на члены посмотреть.

Марта закатила глаза и сказала, что в искусстве более чем достаточно обнаженных женщин. Почему бы разок и на мужчин не взглянуть? Вообще, примечательно, какая вокруг поднялась шумиха. Картины попросту красивы. К тому же эта художница пишет и одетых мужчин. И пейзажи. Она спросила, знает ли Андреас Роберта Мэплторна. Он кивнул.

— Ты бы видел Жан-Марка на выставке, — сказала Марта. — Он никак успокоиться не мог.

— Они выглядят такими огромными, — сказал Жан-Марк. — Когда снимают широкоугольником, передний план всегда больше кажется. Ничего не узнать.

Марта зло засмеялась. Пожалела, что у нее нет широкоугольника. Оба были явно не в себе. Андреас сделал какое-то замечание о том, как Мэплторн фотографирует цветы, и Жан-Марк снова принялся раскачивать качели. Потом они поговорили об одном из коллег, учителе французского, который недавно развелся.

— Вот Андреас правильно сделал, — сказал Жан-Марк. — Он вообще не женился.

— А девушка у тебя есть? — спросила Марта.

— Ему такие вопросы нельзя задавать.

— Дельфина, — ответил Андреас. — Ты ее знаешь? В прошлом году она была у нас практиканткой.

Марта и Жан-Марк переглянулись и замолчали. Андреас задумался, знает ли Марта об измене Жан-Марка и не из-за этого ли они поссорились. Наконец Жан-Марк распрямился. Воинственно глянул на Андреаса.

— Да она, наверно, с половиной учительской спит, — сказал он.

Марта громко и неестественно рассмеялась. Жан-Марк встал и пошел в дом. Шел он медленно, как будто очень устал.

— Еще налить вина? — спросил Андреас.

Марта перегнулась и протянула ему свой бокал.

Он налил. Заметил, что она хочет что-то сказать и ждет. Она выпила.

— Холодное, — произнесла она. Сказала, что у них с Жан-Марком договор о молчаливом согласии.

— То есть?

— Он может делать все, что хочет. Если я об этом не знаю. И если он не влюбляется.

— А ты?

— И я, разумеется, тоже.

Рассказала, что из их договора, конечно, ничего не вышло. Жан-Марк влюбился в Дельфину. И вчера в этом признался. Они почти всю ночь не спали. Говорили о разводе. Связь Андреаса с Дельфиной, разумеется, все меняет.

— А может, и не меняет, — добавила она после паузы.

Они молча пили вино. Потом Марта призналась, что и она иногда мечтала найти другого мужчину.

— Мы женаты пятнадцать лет. У нас сыгранная команда. Но порой хочется чужого взгляда, чужого объятья.

Говорила она очень тихо. Андреас сел на качели рядом с ней. Обнял ее за плечи. Марта подтянула ноги на сиденье и прислонилась к нему. Повторила, что рада видеть его. Андреас погладил ее по голове. Она, похоже, не возражала, и он погладил ее ухо, щеку, шею. Когда он поцеловал ее в шею, она поднялась. Игриво глянула на него.

— Ты уже отобрал у него Дельфину, — сказала она.

— Тут дело не в Жан-Марке, — ответил Андреас. Его раздражал собственный голос. Он казался себе карикатурой на соблазнителя. И сам был несколько потрясен тем, что предал многолетнюю дружбу, чтобы переспать с женой друга. Но все было именно так.

Марта погладила его по голове, как ребенка, и сказала, что у нее и без того неприятностей хватает. Он встал и пошел за ней в дом. Жан-Марк сидел на кухне. Положил руки на стол и смотрел перед собой отсутствующим взглядом. Именно такими Андреас представлял себе бретонских крестьян. Они с Мартой молча прошли мимо Жан-Марка наверх.

— Спокойной ночи, — сказала Марта и быстро поцеловала Андреаса в губы.

Он еще раз обнял ее за талию, но она высвободилась.

— Не надо, — сказала она. — Может, в другой раз. Когда все будет позади.

— Все еще образуется, — подбодрил ее Андреас.

— Я так не думаю, — ответила Марта.

Когда Андреас спустился вниз на следующее утро, Жан-Марк еще не вставал. Дети на пляже, сказала Марта, не хочет ли он кофе?

— Он теперь долго не встанет, — добавила Марта и показала на две пустые бутылки, стоявшие у мусорного ведра. Налила Адреасу кофе и села напротив. — По поводу вчерашнего… — начала Марта. Подождала, не скажет ли чего-нибудь Андреас. Он промолчал. — Мне жаль, что так получилось, — произнесла она и встала. — Думаю, мне достаточно собственных фантазий.

— Тебе не за что извиняться, — ответил Андреас. — Ничего же не было.

— У меня сложились свои представления о браке, — сказала Марта. — Какой должна быть супружеская жизнь. А это совсем другое. Может, звучит нелепо, но мне это кажется неэстетичным. Я не хочу играть роль неверной жены. Не могу.

Марта стояла у окна, против света. Андреас почти не видел ее лица. Она сказала, что в мыслях уже изменяла Жан-Марку. Один раз это едва не произошло наяву. Второй ребенок тогда только в школу пошел.

— Это было давным-давно.

Она взмахнула руками. У нее тогда появилось много времени, и она не знала, куда его деть. Поехала в Париж, накупила одежды, обуви и бесполезных кухонных приборов. Смотрела на молодых людей и вдруг почувствовала, что ее жизнь уже прошла.

— Старая песня. Рано замуж, потом сразу дети. Жан-Марк был первым длительным увлечением.

Несколько раз Марта ездила в Энгиен, что в нескольких станциях от Дёя. Гуляла вокруг маленького озера, что-то пила в ресторане при казино, разглядывала людей и радовалась, когда мужчины оборачивались, чтобы рассмотреть ее. Тогда она повстречала Филиппа, учителя французского, который потом умер от рака мозга. Он признался ей, что каждую неделю ездит в Энгиен и ходит в казино поиграть в блэк-джек.

— Меня это поразило. Все думали, он ездит в Париж, чтобы сидеть в библиотеке и писать какую-то работу, а он вместо этого ходил в казино. Он совсем не был похож на игрока.

Филипп пригласил Марту в казино и все ей объяснил. Сама игра показалась Марте скучной, но атмосфера понравилась.

Марта снова подсела к Андреасу за стол и отхлебнула кофе из его чашки.

— Ты когда-нибудь был в казино? — спросила она.

Он покачал головой.

— Там люди совсем без тормозов. Такое чувство, что они друг друга не видят. Толкнув тебя, они не попросят прощения. Однажды разгорелся спор из-за выигрыша. Двое утверждали, что выигрыш принадлежит им. Сумма была небольшой, но вели они себя так, словно речь шла о жизни и смерти.

Филипп ставил небольшие суммы. Говорил, что играет ради удовольствия, никогда много не выигрывает, но и не проигрывает. В присутствии Марты он — возможно, чтобы произвести впечатление, — отважился на большее. Ему повезло, за полчаса он выиграл две тысячи франков. Они пошли в бар и выпили по бокалу шампанского.

— Потом он предложил снять номер в отеле. Я возмутилась и сбежала.

Филипп начал забрасывать ее письмами. Сначала она не отвечала. Потом однажды разозлилась и ответила, чтобы он перестал писать. С тех пор они регулярно переписывались. Письма становились все более откровенными, они без утайки рассказывали друг другу о своих связях и фантазиях.

— Я писала ему те вещи, о которых еще ни с кем не разговаривала. Над которыми еще как следует не задумывалась. Так получалось. То он раскачивал качели, то я.

Несколько раз они встречались в Энгиене, но Филипп больше не пытался соблазнить Марту. Гуляли вокруг озера, не разговаривая и не касаясь друг друга. Каждый любовался своим спутником, следуя за ним в непосредственной близи или на почтительном расстоянии. Иногда они заходили в казино и играли за одним столом, притворяясь, будто незнакомы. Или отправлялись в книжный магазин, бродили среди полок и, проходя мимо, слегка задевали друг друга. Когда Марта садилась в поезд, Филипп стоял на противоположном перроне. Она ждала от него какого-нибудь знака, но он лишь стоял и смотрел на нее. Несколько дней спустя он прислал ей письмо с описанием того, как переспал с ней, — долгим рассказом, полным непристойностей, которые были совершенно неэротичными и именно поэтому возбуждали Марту.

— Я была удивлена. Даже не знала, что способна на такое, — рассмеявшись, сказала Марта. — Это было похоже на игру.

Потом ее письма обнаружила жена Филиппа. Отослала копии Жан-Марку, и вышел большой скандал, хотя Марта и Филипп ни разу не переспали. Случись это, жена Филиппа, наверно, испытала бы большое облегчение, сказала Марта.

— Если б мы переспали, она могла бы порочить меня, и все встало бы на свои места. Но она поняла, что между нами было что-то такое, чего между ними никогда не было.

— Страсть?

Марта пожала плечами:

— Некая тайна. Сама не знаю.

Потом они созвонились, сказала Марта. Филипп плакал. Терзался, как терзаются звери. Порой она даже думала, что из-за этого он и заболел. Это, разумеется, чепуха.

— Ты любила его? — спросил Андреас.

— Не знаю, — ответила Марта, — знаю только, что я была готова все бросить. Жан-Марка, детей, все. Не знаю, любовь это или нет.

— Почему же ты не бросила?

— Он не захотел. Сказал, что никогда не простит себе, если разрушит мою семью. У него самого детей не было. Ты знаком с его женой?

Андреас кивнул.

— А потом вы еще виделись?

— Только издали. На похороны я не пошла.

Внезапно Андреас приревновал к Филиппу. Он сам не мог объяснить почему. Марта была ему симпатична, нравилась ему, но он не был влюблен в нее. Возможно, он завидовал Филиппу не из-за Марты, а из-за ее любви к нему. Сам он всегда следил за тем, чтобы чересчур не влюбляться, — если женщина делала шаг навстречу, он делал шаг назад. Он не выносил сомнений, зависимости.

— Я всегда был против брака, — сказал он. — Людей нельзя присваивать.

— Дело не в присвоении, — возразила Марта. — Меня все время тянуло к нему, как ненормальную.

Сказала, что не хотела бы пройти через такое еще раз.

— То есть получается, Жан-Марк тебе отомстил? Тем, что переспал с Дельфиной?

Марта покачала головой. Это случалось и раньше. Она всякий раз замечала. Тем более это не в его стиле. Он не настолько утончен. Жан-Марк действительно влюбился. Теперь он пройдет через то же, что и она. Ей жалко его.

— А ты не боишься, что он тебя бросит?

Марта не ответила. Встала и сказала, что пойдет на пляж, посмотрит за детьми. Не составит ли Андреас ей компанию?

Светило солнце, но с океана дул холодный ветер. Дети, визжа, забегали в воду и катались на волнах. Андреас и Марта сели на большой камень и наблюдали за ними. Андреас хотел искупаться, но ему было зябко даже в одежде. Он встал и направился к воде. Марта пошла следом. Они сняли обувь и смочили ноги в стелющихся волнах.

— Ты так молчалив, — сказала Марта.

— Не понимаю, как дети могут купаться, — проговорил Андреас. — Вода же ледяная.

Он подумал, не рассказать ли Марте о своей болезни. И не стал. Он не мог говорить о ней. Никто не должен был знать. Это его единственный шанс.

Марта снова начала вспоминать Филиппа. Сказала, что думает о нем каждый день. Как ни странно, она чувствует, что сейчас ближе к нему, чем после разлуки.

— Теперь он никому не принадлежит. Теперь он свободен.

— Кто сказал, что все люди желают смерти своим возлюбленным?[3]

— Это дикие слова, — ответила Марта и засмеялась. — Нашли о чем на пляже поговорить.

Она окликнула детей. Те вышли из воды и побежали к своим вещам. Вытерлись и оделись.

Когда они были поменьше, Андреас иногда гулял с ними. Ходил в кино и смотрел детские фильмы, причем получал почти такое же удовольствие, как и дети. Покупал им мороженое, водил в парк, а они носились вокруг и дурачились. Смеялись и визжали от переполнявшей их радости. Потом они постепенно стали замыкаться и спешили поскорее вернуться домой. Словно начали побаиваться его. По дороге домой они не разрешали брать себя за руку, а дома бросались в объятия к Марте и утыкались головой в ее платье, Марта просила прощения и говорила, она не понимает, что творится с детьми. Что с вами, спрашивала она, но дети невежливо отмалчивались. Андреас на них не обижался. Возможно, он понимал их лучше, чем Марта и Жан-Марк, твердивший, что так нельзя себя вести.

Чем старше становились дети, тем лучше они овладевали своими чувствами, учились скрывать любовь, антипатию и боязнь. Теперь при виде Андреаса они дружелюбно здоровались. Дети больше не боялись его, но и не доверяли. Они рассказывали о школе и испытывали на нем свои скудные познания в немецком. Как ваши дела? И Андреас поправлял: как твои дела? У меня все хорошо. У меня все хорошо.

Мишель, мальчик, спросил Андреаса, видел ли он в Бресте корабли. Марта пояснила, что в этом году там снова проводится большой морской фестиваль.

— Ты был здесь четыре года назад?

Андреас кивнул, и Мишель начал с упоением рассказывать о «Седове», русском учебном корабле, на котором он побывал несколько дней назад.

— Это самый большой парусник в мире. У него длина сто двадцать метров.

— Мишель теперь решил, что станет моряком, — смеясь, сказала Марта.

— На паруснике, — добавил мальчик.

— Корабль пришел из Мурманска. Ты знаешь, где это? Далеко-далеко на севере. И ходит он всегда в открытом море. Там не будет мамы, которая вечно за всем следит.

Когда они вернулись домой, Жан-Марк сидел за кухонным столом и читал спортивный раздел газеты. Сказал, что у него болит голова. Марта ответила: он сам виноват. Дети ушли наверх. Должно быть, почувствовали, что не всё в порядке. Марта встала за спиной у Жан-Марка и положила руки ему на плечи. Он обернулся и посмотрел на нее с собачьей преданностью. Вышла одновременно жалкая и жалостливая сценка — двое пьяных, цепляющихся друг за друга. Андреас сказал, что его поезд уходит без четверти четыре. Марта предложила ему остаться еще на несколько дней. Он покачал головой, и она сказала, что отвезет его на вокзал.

— Я сам отвезу его, — заявил Жан-Марк.

Андреасу показалось, что обратно они добирались дольше, чем туда, хотя Жан-Марк быстро вел машину. Извилистая дорога петляла вдоль лимана, уводила в глубь континента, пересекала реку и снова выныривала к океану. Жан-Марк молчал на протяжении всей поездки, и Андреас закрыл глаза и задремал. В Брест они приехали почти за час до отхода поезда.

— Хочешь, выпьем чего-нибудь? — из вежливости предложил Андреас.

Они пошли в привокзальный буфет. За столиками сидели моряки в темно-синей форме.

— Наверно, с «Седова», — предположил Жан Марк. — Это русский корабль. Пришел сюда на морской фестиваль.

— Да, Мишель рассказывал, — отозвался Андреас.

Они стояли у стойки и пили кофе. Казалось, Жан-Марк хочет что-то сказать. Он начинал и обрывал себя, потом все-таки спросил:

— Вы с ней правда вместе?

— Ничего серьезного, — ответил Андреас.

Он посмотрел на Жан-Марка, но тот отвел взгляд, видимо, подыскивая слова. Наконец сказал, что не обижается на Андреаса. Он же не мог знать…

— Чего? — спросил Андреас.

— Не знаю, что мне делать теперь, — сказал Жан-Марк. — Никак не могу ее забыть. При этом я даже не знаю, что она обо мне думает. Вы говорили с ней обо мне?

— Нет, — солгал Андреас.

— Ну и как она тебе?

Андреас сказал, что не понимает, о чем Жан-Марк.

— Как она в постели?

Андреас ответил, что Дельфина прожила у него несколько дней. Ему было жаль Жан-Марка. Тот страдал и даже не пытался скрыть своих страданий. Было что-то постыдное в том, что мужчина его возраста не мог совладать с собой.

— Я с ума по ней схожу, — сказал Жан-Марк. — Думаешь, она правда спит с кем попало?

— Полная чушь, — ответил Андреас. — Она сказала, ты показывал ей фотки своих детей.

— Так вы все-таки говорили обо мне? Что она сказала?

— Сказала, что ты — идиот.

Жан-Марк резко вскинул голову. Вопросительно посмотрел на Андреаса, потом снова сник и сказал, что ему пора. В его тихом голосе чувствовалась усталость. До встречи, сказал Андреас. Жан-Марк поднял на прощанье руку и вышел. Андреас видел, как он пересек улицу, сел в машину и некоторое время просидел неподвижно, потом уехал. Андреас задумался, почему он подружился с Жан-Марком, почему провел с ним так много времени. На самом деле он был к нему совершенно равнодушен.

В восемь Андреас снова оказался в Париже. Он плохо себя чувствовал и взял такси до дома. На автоответчике ждало два сообщения. Первое — от Нади. Она сказала, что прощает его, а потом сразу стала сыпать упреками. Андреас стер запись, не дослушав. Второе было от врача. Женский голос просил его перезвонить. Голос был совершенно безучастным. Его он тоже стер.

Начал убираться в квартире. Сперва сложил всё в принесенные из подвала картонные коробки. Потом начал выкидывать вещи, одну за другой. Вытащил книги из стеллажа и сложил на полу две стопки. Еще раз просмотрел их и отложил Джека Лондона и книжечку о девушке-сиделке. Все остальные выбросил. Выставил полные мусорные мешки в коридор. Было одиннадцать часов. Работа утомила его. Он лег на кровать, не раздеваясь и не выключая света.

Посреди ночи проснулся от приступа кашля. Встал и пошел в туалет. Ему было холодно. Он включил газовое отопление, залез в одежде под одеяло и погасил свет. В темноте светились stand-by-огоньки. Когда в мире не останется людей, подумал он, эти огоньки будут продолжать гореть, и часы на электроприборах будут отсчитывать несуществующее время, пока не перестанут работать последние электростанции и не сядут последние батарейки.

На следующее утро он проснулся поздно. В комнате было жарко, воздух стал сухим. У него снова случился затяжной приступ кашля. Выпив кофе, он почувствовал себя немного лучше. Продолжил уборку. Вынул те вещи, которые вчера складывал в коробки, и выбросил.

В полдень он вынес во двор мусорные мешки. Сходил в «Макдоналдс» и купил еды. Когда вернулся, на автоответчике было сообщение. Звонил агент по недвижимости, сказал, что он нашел клиента, заинтересованного в квартире, и зайдет через четверть часа. Только Андреас дослушал сообщение, как в дверь позвонили, а в замочную скважину вставили ключ.

Он думал, Андреас уехал отдыхать, сказал агент. Андреас ответил, что вернулся раньше, чем предполагал. Он как раз убирается в квартире. Они только посмотрят. Агент представил Андреасу заинтересовавшихся людей — супружеская чета Кордельер из Перпиньяна. Оба довольно молодые. Беременная жена выглядела несколько отрешенной. У мужа были темные волосы и загорелое лицо, с которого не сходило ожесточенное выражение. Он рассказал, что работает в оптовом цветочном магазине и его перевели в Париж, чтобы контролировать продажи.

— Его назначили заместителем директора, — пояснила жена. Она явно гордилась мужем.

Пока агент водил пару по квартире, Андреас оставался на кухне. Слышал возгласы восхищения. Наконец все трое вернулись к нему.

— Не квартира, а конфетка, — сказала жена.

— Хотя, конечно, слишком маленькая, — добавил муж.

Агент по недвижимости заявил, что за такую цену им в этом районе большей квартиры не найти.

— В последние годы цены сильно выросли, — сказал он, — и продолжают расти. Это не только квартира, но и капиталовложение.

Андреасу показалось странным, что его не спрашивают, почему он съезжает. Жена поинтересовалась, есть ли поблизости игровые площадки, детские сады и школы. Андреас ответил, что у него нет детей. Рядом есть два небольших парка, сказал агент, а кладбище Монмартр находится прямо за углом. Разумеется, здесь не Перпиньян.

— Это у вас первый? — спросил он.

Жена оживилась, кивнула и сказала, что они год, как женаты. Прислонилась к мужу, а тот обнял ее и поцеловал в щеку. Выглядело это так, словно он собирается ее задушить.

— У вас чудесная мебель, — сказала жена, — очень стильная. Не правда ли, Эрве?

— До этого мы жили у родителей жены, — пояснил тот.

— У них огромный дом, — сказала она, — и большой сад со старыми деревьями.

Андреас сказал, что мебель ему больше не нужна. Если они хотят что-нибудь оставить, можно договориться. Лицо жены сразу погрустнело. Муж положил руку ей на живот и сказал, что все будет в порядке.

— Все новое, — сказала она, — и ребенок, и город, и вещи.

— Осмотритесь, — предложил агент. — Я оставлю вас наедине, и вы сможете спокойно все обсудить.

Пара пошла осматривать квартиру еще раз. Агент показал большой палец и кивнул Андреасу. Потом потер пальцы правой руки друг о друга.

— Он — туповатый малый, — тихо проговорил агент. — Фирма, в которой он работает, принадлежит ее родителям. Отсюда и деньги.

Андреас предложил ему кофе, но агент отказался. Приложил руку к животу и попросил стакан воды. Они молча ждали. Через некоторое время Андреас вышел в коридор и заглянул в гостиную. Супруги стояли у окна. Они целовались. Муж немного присел, поднял женину юбку и погладил ее по бедру. Андреас двинулся обратно на кухню. Агент вопросительно взглянул на него, и Андреас поморщился.

— Квартира действительно чудесная, — сказала жена, снова оказавшись на кухне. Муж остался в коридоре и с умным видом разглядывал электрощиток.

— Тогда пойдемте, — сказал агент по недвижимости. Пояснил, что им надо посмотреть еще одну квартиру. Пожал Андреасу руку. — Я вам позвоню.

Гамбургер остыл, и вкус у него был отвратительный, но тем не менее Андреас его съел. Потом прилег. Лежал на диване и воображал, как Кордельеры станут жить в его квартире. Он стоял во дворе и смотрел наверх, на светящиеся окна, за которыми появлялись и исчезали члены семейства. Ребенок подошел к окну, отдернул занавеску и выглянул на улицу. Это был мальчик лет пяти. Он рос и становился старше у Андреаса на глазах. Его мать подошла сзади, оттолкнула его от окна и задернула занавеску. Лицо ее выглядело удрученным и усталым. Потом во двор вышел господин Кордельер. У него в руках было два пакета с пустыми бутылками. Он выбросил бутылки в один из зеленых контейнеров. Что-то сказал и громко рассмеялся. Смех у него был злой. Мальчик играл во дворе в мяч. Кто-то открыл окно и крикнул, чтобы он убирался. Мальчик пошел по двору. Старался не наступать на промежутки между цементными плитами. Перескакивал с одной на другую. Его мать крикнула из окна, почему бы ему не пойти и не поиграть с остальными. Двор раскрылся, и глазам представились широкие просторы. Андреас ехал на велосипеде. Проселочная дорога шла все время прямо. Дул встречный ветер, и Андреас совсем не чувствовал, что движется, однако стоило ему развернуться, как ветер опять начал дуть в лицо. Он слез и потащил велосипед по плоской равнине. Ему казалось, он застыл на месте. По небу плыли темные тучи, но он знал, что дождя не будет, пока не будет. Потом пошел дождь. Андреас сидел под крышей в своей комнате. Дождь барабанил в мансардное окно. В комнате было холодно. Андреас лег в кровать. Читал книгу, но слова расплывались у него перед глазами. Он оказался на необитаемом острове вместе с несколькими детьми. Не зная, как попал туда. Они были на пляже. Когда стемнело, они отправились в лес, дремучий лес. Дошли до полуразрушенного дома, разбомбленной руины. Дети стояли у дома и обсуждали, что теперь делать. Андреас, похоже, знал остальных ребят. Они были старше его.

Разбудил Андреаса телефонный звонок. Он взглянул на часы, было пять. Немного подождал, потом снял трубку. Звонил агент по недвижимости. Сказал, что шансы хорошие. Кордельеры очень заинтересованы. Жена пыталась сбить цену, но он не поддался. На выходных, чтобы посмотреть квартиру, из Перпиньяна приедут родители жены. Будет ли он дома? Андреас ответил, что пока не знает.

— Я много таких людей повидал, — сказал агент по недвижимости. — Если квартира им нравится, то берут сразу.

Андреас очистил стенной шкаф в коридоре. Удивился, о скольких вещах он напрочь забыл. Целые коробки с записями, черновиками писем, документами. Он полистал их, почитал одно, другое, потом выбросил все, не задумываясь. Несколько старых, аккуратно надписанных аудиокассет Андреас оставил на дальнюю дорогу.

Нашел коробку с письмами и открытками от друзей, от матери. Письма, которые они присылали ему в армию, рассказывая о собственных буднях — болезнях, поездках за город, походах в гости. Последние следы минувшей жизни. Следы, которые ничего не значат, пустые слова. Письма от Фабьен лежали на самом дне коробки. Когда-то он собрал их, завернул в упаковочную бумагу и запечатал. Теперь сломал печать и прочел некоторые из них. Его поразило, насколько они бессмысленные.

Фабьен писала, что им задали работу по «Волшебной горе» Томаса Манна, читал ли он эту книжку? Они с друзьями побывали в ресторане, где едят руками, как древние галлы. Познакомилась с тремя американцами, которые хотели ее сфотографировать. Зачем она писала ему об этом? Как-то в октябре они с друзьями поехали в Нормандию и купались в океане, хотя вода была холодной. В другой раз она ела устриц и отравилась. Андреас удивился, сколько друзей и подруг Фабьен упоминает в своих письмах. К одному письму прилагалась фотография, на которой Фабьен стояла посреди группы юношей и девушек. Все нацепили пестрые бумажные шляпы и пьяно улыбались в объектив. На обратной стороне снимка было написано: «Веселого Нового года». Веселого Нового года, который давно прошел, не оставив никаких воспоминаний. Он снова завернул письма Фабьен в упаковочную бумагу и положил их на стол. Остальные выбросил.

В другой коробке он нашел свои старые ежедневники, маленькие гармошки, в которых каждому дню отводилось по строчке. Настоящих дневников он не вел никогда, мысль записывать что-то из своей жизни казалась ему абсурдной. Сохранились только эти гармошки, в которых года подытоживались с помощью ключевых слов — имен, встреченных им людей, названий курортов, дней рождения, экзаменов и походов к врачам. В первые парижские годы он записывал и названия всех увиденных фильмов, всех ресторанов, в которых ему приходилось бывать. Но со временем ему это надоело. Тем более что он стал ходить в одни и те же рестораны, а в кино смотрел не заслуживающие упоминания фильмы. С Надей и Сильвией он встречался так часто, что не имело смысла записывать их имена. В последние годы в ежедневниках появлялось все больше пустых месяцев, не оставивших никакого следа. В одном из них лежал список всех женщин, с которыми переспал Андреас. Он начал читать имена. Кого-то забыл, кого-то вспоминал только после долгих раздумий. Список уже давно не обновлялся, он дополнил его несколькими именами, потом скомкал и выбросил.

Один список из многих, подумал он. Его жизнь была бесконечной чередой школьных уроков, сигарет и застолий, киносеансов, встреч с безразличными ему любовницами и друзьями, несвязным списком малозначимых событий. Когда-то он бросил попытки придать всему этому цельную форму, отыскать эту форму. Чем бессвязнее становились события его жизни, тем легче ему было заменять одно другим. Порой он казался себе туристом, бегло осматривавшим достопримечательности города, даже названия которого он не знает. Одни начала, не имеющие ничего общего с концом, со смертью, которая не значит ничего — лишь то, что его время истекло.

На выходных родители госпожи Кордельер осмотрели квартиру. Она им понравилась, и в тот же день был заключен предварительный договор. Кордельеры решили заново перекрасить все стены и отциклевать полы. Мебель они брать не захотели.

Агент по недвижимости объявил, что окончательный договор можно будет подписать лишь через полтора месяца. Андреас сказал, что через несколько дней съедет с квартиры и отправится за границу. Агент предложил ему оформить доверенность, чтобы кто-нибудь мог представлять его интересы у нотариуса. Деньги ему переведут сразу по заключении договора.

В понедельник за мебелью приехал старьевщик. Когда он начал упаковывать статую Дианы, Андреас сказал, что эту вещь он хочет оставить себе. Старьевщик заявил, что она ничего не стоит. За мебель он предложил какие-то гроши. Андреас из принципа поторговался и немного поднял цену.

Теперь все его имущество помещалось в одном чемодане, в том самом красном чемодане из кожзаменителя, с которым он приехал в Париж восемнадцать лет назад: немного одежды, туалетные принадлежности, спальный мешок, письма Фабьен, аудиокассеты и две сохраненные им книжки. Он даже не стал брать записную книжку с адресами знакомых. Ощущал себя свободным, избавившимся от ненужного груза. Ему казалось, все эти годы он проспал, онемел, как часть тела, долго находившаяся без движения. Он чувствовал ту сладостную боль, какая бывает, когда кровь снова приливает к руке или ноге. Он еще жил, еще двигался.

Андреас ночевал в квартире последний раз. Лег на пол в спальный мешок, как делал в первые дни своего пребывания здесь, и, как тогда, квартира показалась ему чужой и необжитой. Спал он плохо. Проснулся на рассвете. Встал и начал бродить по комнатам. Его шаги гулко отдавались в пустоте, а кашель приобрел угрожающий отзвук. Андреас подошел к окну и открыл его. Ночью моросило, и все цементные плиты стали одинаково черными и блестящими. Он закурил сигарету и выкурил ее до конца, хотя она показалась ему противной. Смотрел на дрозда, прыгавшего с ветки на ветку. Когда он закрыл окно, дрозд испугался и улетел. Андреасу хотелось еще немного побыть здесь, чтобы проститься с квартирой, которую он больше никогда не увидит, но внезапно у него пропал к ней всякий интерес. Нельзя с чем-то или кем-то проститься, подумал он. Последний взгляд был таким же, как первый, воспоминание — одной из многих возможностей.

Он завернул статую в снятую вчера занавеску. И ушел из квартиры, не оборачиваясь. В почтовом ящике лежало несколько рекламных проспектов и письмо, которое он взял, не взглянув на имя отправителя. Надо сообщить на почту о своем отъезде, подумал он, однако нового адреса у него не было, он не знал, где остановится. Наверно, письма будут отсылать обратно с маленькой пометкой: «Адресат переехал».

Ключ он, как и договаривались с агентом по недвижимости, бросил в почтовый ящик. Когда дверь подъезда захлопнулась, он некоторое время постоял, не зная, куда идти. Наконец пошел тем же путем, каким в последние годы ходил едва ли не каждый день. Вниз по улице к бульвару Клиши. Снял в банке все имеющиеся у него сбережения. Потом отправился дальше, не сворачивая, до бульвара Мажента, а оттуда до Северного вокзала. Проходя мимо больницы, он немного ускорил шаг, словно боялся, что кто-то может узнать его и остановить. За вокзалом к нему обратилась женщина примерно того же возраста, что и он.

— Прошу прощения, — сказала она, когда их взгляды встретились.

Андреас отгородился рукой. Хотя женщина не была похожа на нищенку, он наверняка знал, что она попросит у него денег. Хотел что-то сказать, но голос не слушался. Двигался только рот. Женщина возразила что-то, так же беззвучно, как и он, и они разошлись в разные стороны. Может, она хотела узнать время, подумал Андреас, или спросить дорогу. Он обернулся. Женщина уже скрылась из виду.

Он поехал в Дёй. Выехал позже, чем обычно, час пик миновал, но пассажиров было много, и Андреас остался стоять в тамбуре вместе с завернутой статуей и чемоданом. В Дёе он не пошел в школу, а двинулся в другом направлении.

Торговец подержанными автомобилями хотел продать Андреасу машину подороже старого «ситроена 2СѴ». Сказал, что у него есть куда более совершенные модели по чуть более высокой цене.

— Это — машина на любителя, — сказал он, — тут вы платите только за имя. Позвольте показать вам нечто более спортивное.

— Я — любитель, — ответил Андреас. Сказал, что заплатит наличными. Вытащил из кармана пачку купюр и отсчитал на глазах у изумленного продавца нужную сумму. — Можно садиться и ехать?

Продавец сказал, что сначала надо оформить документы. Это займет по крайней мере пять дней. Андреас спросил, где находится ближайший отель. Здесь — не знаю, ответил торговец. В Энгиене есть курортные пансионы, но там дорого. Если ему не нужно в город, то на окружной много дешевых отелей.

Андреас взял такси и доехал до Порт-де-ля-Шапель. Прямо у окружной нашел недорогой «Этап»[4] и снял номер. Сказал, что не знает, долго ли пробудет, и заплатил за одну ночь.

Двенадцати еще не было, и ему пришлось ждать, пока не освободят номер. Он сидел в холле. У стены стояли автомат с напитками и сладостями и автомат с картами города, словарями, зубными щетками и презервативами. Все, что нужно, подумал Андреас. Несколько темнокожих парней столпились у автоматов и без умолку галдели. На постояльцев они похожи не были.

Андреас наблюдал, как супружеская пара с ребенком остановилась возле стойки регистрации и разговаривала с портье. Отец был не старше Андреаса, но выглядел усталым и замотанным. На нем были джинсы и старомодный вязаный свитер, под которым проступал маленький животик. Сын, ровесник учеников Андреаса, был почти того же роста, что и отец. Тощий и бледный мальчик с прыщами на лице. У матери были коротко стриженные, крашеные волосы. Андреас нисколько не сомневался, что это немцы. Отец выглядел потерянным и неуверенным в себе, мать злилась. Портье нетерпеливо что-то им втолковывал.

Андреас подошел к стойке и по-немецки спросил, не может ли он помочь. Мужчина с удивлением взглянул на него и объяснил: ему казалось, что парковка включена в стоимость номера. Андреас перевел. Портье сказал, что за стоянку в подземном гараже надо платить отдельно. Речь шла о небольшой сумме, но, похоже, отец не предполагал дополнительных расходов. Семья явно была небогатой, вероятно, они посчитали все в обрез и потратили больше, чем планировали.

Женщина несколько раз повторила, что их это не касается. Она с упреком смотрела на мужа, словно тот был виноват в случившемся. Андреасу хотелось дать семье недостающие деньги, но он знал, что это ничего не изменит.

Номер был небольшим, с туалетом, но без ванной. На обстановке явно экономили. Стеклянная дверь душевой кабины открывалась прямо в комнату, рядом на стене висела раковина. Над изголовьем двуспальной кровати располагалась узенькая полка для третьего человека.

Андреас представил себе, как в таком номере ночевала немецкая семья: родители внизу, а мальчик сверху на полке. Как они мылись с утра, о тесноте и наготе, о смущении мальчика, когда он намазывал лицо средством против угрей и не мог, как дома, закрыться в ванной. Представил себе, как семья ходит по Парижу в поисках красивых мест, и задумался, найдут ли они их. У всех троих ныли ноги, днем они обедали в ресторане, где было меню на немецком, и их обсчитывал официант. Потом они ссорились, из-за того что родители хотели пойти в музей, а сын — нет. И когда они спрашивали его, что же он хочет посмотреть, он не знал, что ответить.

Андреас был рад, что его все это миновало. Рад, что у него не было семьи. Ему хватало тех проблем, о которых после уроков рассказывали ученики, и бесед с родителями, попыток примирения. Раз или два, когда дома дела совсем не ладились, один из учеников Андреаса даже ночевал у него на диване.

Он стоял у окна и смотрел на четырехполосное шоссе. Окна в комнате не открывались. Они были звуконепроницаемыми, лишь изредка слышался приглушенный гудок или шум от работы чересчур громкого мотора.

Андреас не выходил из номера с двенадцати. Часами смотрел на машины, которые то скапливались, то рассасывались, а ближе к вечеру образовали пробку и встали, потом снова начали медленно двигаться. Водители включили фары. Наступила ночь. Они всё едут и едут, думал он, их поток не иссякает. Он подумал о своей смерти, попытался о ней подумать. Однако жизнь его была настолько лишена ярких событий, что ему не удавалось представить себе смерть. Ему постоянно рисовалась только больница.

А потом снова шоссе, бесчисленные машины. Всех исчислил Бог Всевышний, и никто Ему не лишний.[5] Ни звезды, ни песчинки, ни овцы в пастве Его. Еще ребенком Андреас не верил в это. Страх не был мыслью. Он появлялся извне. Когда Андреас думал о болезни, то страха не испытывал. Тогда его одолевало отчаяние, он запутывался, не находил себе места и был сам не свой. Страх же, напротив, появлялся внезапно, без предупреждения. Как будто омрачались мысли. От страха перехватывало дыхание, все тело сжималось и словно взрывалось, распыляясь на мелкие брызги, на миллионы, миллиарды мельчайших капелек, кружащих в пустоте.

С утра по всему отелю пахло дезинфекционными средствами. На завтрак давали кофе в пластиковых стаканчиках, мягкий хлеб и разбавленный апельсиновый сок.

Андреас вышел из отеля. Небо затянулось тучами, но было тепло. Он решил прогуляться по району. Живя в Париже, он ни разу не бывал на его окраинах. Каждый день проезжал мимо Сен-Дени, но только из окна видел множество типовых кварталов, между которыми протискивались улочки с крохотными особняками и садиками, а дальше — выросшие в последние годы, словно по мановению волшебной палочки, новые офисные здания у Стад-де-Франс.

Неподалеку от его отеля за высокой стеной находилось кладбище. Рядом было похоронное бюро, перед которым стояли образцы надгробий из разноцветного мрамора. На витрине висел плакат, возвещавший о летней акции: надгробие из светлого мрамора и стела с мотивом на выбор по сниженной цене. Действительно, пока не кончатся запасы материалов.

Андреас вошел на кладбище. Мужчина в тренировочном костюме появился из стоявшего у входа туалета и прошел мимо него. Андреасу вспомнился старый анекдот. О смерти и тренировочных костюмах. Однако сюжет он уже позабыл. Авиакатастрофа? Он медленно пошел мимо могильных рядов. В некоторых могилах были захоронены целые семьи. Перечни имен читались, как истории семейств: старые совсем стерлись, а новые блестели ярче золота. Он остановился у одной особо уродливой могилы с толстой железной решеткой и крышей, как у греческого храма. Прочел даты и имена. С пятидесятых по восьмидесятые в семье никто не умирал, а потом в течение короткого времени последовало пять смертей. На могиле стоял увядший букет цветов, так что наверняка были и потомки — те, кто помнил об умерших. На надгробии поместилось бы еще одно или два имени.

Андреас ушел с кладбища и отправился дальше. Его поразило, насколько везде чисто и убрано. Он читал фамилии на домофонах, иностранные фамилии, и не понимал, кто из какой страны приехал. Некоторые звучали на арабский лад, некоторые на восточноевропейский или азиатский. Очень редко встречались прохожие. Магазинов не было, только общественные бани. В окнах детского сада висели красочные картинки, дюжина причудливых человекоподобных существ с огромными головами, которые выглядели одинаково.

Ближе к двенадцати Андреас вернулся в отель. Заплатил за еще одну ночь. Купил несколько журналов и после обеда долго лежал на кровати, читая статьи о самых красивых в мире площадках для гольфа, о пластической хирургии и кинофестивалях. В женском журнале он нашел сто советов для хорошего секса. Постарайтесь все время быть привлекательной, тщательно причесывайтесь и не забывайте краситься. Маленькие подарки принесут большую радость. Комплименты по поводу фигуры вашего партнера добавят удовольствия и вам, и ему.

В какой-то момент он заснул. Проснулся ночью. Ему было неспокойно, он понял, что больше не заснет. Ушел из отеля и стал гулять по району. Спустя какое-то время он подошел к новым офисным зданиям, которые каждый день видел из поезда. Некоторые только что достроили, и в них еще не заселились. Стеклянные фасады чернели и сверкали в свете уличных фонарей. Повсюду виднелись камеры слежения, хотя вокруг не было ни души.

На обратном пути он снова прошел мимо кладбища, оно было закрыто. Задумался, кто придет на его могилу, кто вспомнит о нем, когда его не станет. Быть может, Вальтер и Беттина. А еще? Время от времени кто-нибудь будет читать надпись на надгробии, подсчитывать, в каком возрасте он умер, и думать: этот тоже до старости не дотянул. А через двадцать лет Вальтер или кто-нибудь из его детей подпишет бланк, могилу Андреаса снесут, и больше о нем ничто не напомнит.

В отеле Андреас прожил неделю. Каждое утро после завтрака он оплачивал номер еще на одни сутки и сразу поднимался наверх. Если приходила горничная, он ждал в коридоре, пока она не кончит убираться. Много спал, пытался читать, а после обеда, не шевелясь, лежал на кровати и долго думал, но ни на чем не мог сосредоточиться. Временами на него наваливалась такая слабость, что ему с трудом удавалось встать и одеться, тогда он снова беспокойно бродил по району, будто стремясь убежать от болезни. Несколько раз, уже не в силах вынести неизвестность, он хотел позвонить врачу, но потом откладывал разговор до тех пор, пока не заканчивались приемные часы.

В тот день, когда можно было забирать машину, он почувствовал себя лучше. Рано встал, принял душ и собрал вещи. Потом позвонил Дельфине и спросил, не могут ли они встретиться. Она спросила, где он. Голос у нее был заспанный. Андреас ответил, что будет у нее через час. В автобусе на Дёй написал SMS Сильвии. За день до этого она прислала ему сообщение в своем телеграфном стиле и поинтересовалась, как он себя чувствует, чем занимается. Он не ответил. Теперь написал, что у него все в порядке, и пожелал ей хорошо провести лето. Только он отослал сообщение, как пришел ответ. Сильвия тоже желала ему хорошо отдохнуть и обнимала его.

В полдесятого Андреас стоял перед домом Дельфины. Позвонил, немного подождал, потом раздалось жужжание замка. Во дворе он взглянул наверх, но уже не помнил, за каким окном находится комната Дельфины. Медленно поднялся по лестнице. Дойдя до четвертого этажа, услышал, как наверху открылась дверь. Дельфина стояла в коридоре. На ней была ночная рубашка, но ее это, похоже, не смущало.

— Чего ты хочешь? — спросила она. Ее лицо было серьезным, но не злым.

— Ты забыла у меня зубную щетку.

— Не смешно.

— Я тогда погорячился, — признался Андреас.

— А теперь все снова в порядке?

Дельфина посмотрела на его чемодан. Улыбнулась и спросила, не собирается ли он у нее поселиться. Андреас сказал, ему нужно с ней поговорить. Дельфина впустила его и первой прошла на кухню. Он сел, она осталась стоять. Рядом с ним. Он протянул руки и обхватил ее за талию. Под тонкой тканью чувствовалось тепло тела. Она сделала шаг назад и сказала, что сейчас быстро примет душ и оденется. Когда она ушла, Андреас налил себе стакан воды и жадно выпил его.

— Сидишь тут, как бедный родственник, — сказала Дельфина, вернувшись. На ней было то же платье, что и в последний раз.

— Разве ты не собиралась на море? — спросил Андреас.

— В конце недели, — ответила Дельфина. — Но я еще не знаю точно, поеду ли. Родители что-то надоели.

Квартиру она не нашла, сказала Дельфина, и уже не уверена, хочет ли вообще ехать в Версаль.

— На той неделе получила результаты экзаменов. Прошла. Теперь у меня до самой пенсии всегда будет место. Не знаю, нужно оно мне или нет.

Андреас спросил, чем же она тогда хочет заниматься. Дельфина устало взглянула на него и сказала, что об этом ее уже спрашивали родители. Она не знает. Слишком молода еще. Ей хочется что-нибудь испытать, что-нибудь попробовать.

— Я еду в Швейцарию, — сказал Андреас. — Хочешь, поедем вместе?

Его самого это предложение удивило еще больше, чем Дельфину. Она спросила, почему бы им не поехать вместе на море. Он не ответил. Она немного подумала, потом сказала: оʼкей, она поедет. Ни разу не была в Швейцарии. Когда он выезжает?

— Я купил машину, — ответил Андреас. — Сегодня можно ее забрать.

Дельфина сказала, ей надо кое-что доделать и сходить в магазин. Они договорились встретиться в четыре часа. Андреас сказал, что заедет за ней.

Когда Дельфина увидела «ситроен», то предложила взять свою машину. Андреас покачал головой.

— У моего лучшего друга был такой же «ситроен», — сказал он. — В юности мы ездили на нем купаться.

Они ехали по окружной. Солнце еще стояло высоко, а город терялся в молочной дымке. Небо и дома сливались в один цвет и различались лишь его оттенками. Дороги были по-вечернему перегружены. Дельфина открыла крышу и включила радио. Они слушали джазовую радиостанцию, и Андреас пытался угадывать названия песен.

— Когда я только-только приехал в Париж, то видел Чета Бейкера в «Нью-Монинге,[6] — сказал Андреас. — Он был невероятно худым, со впалыми щеками. Отрешенно сидел на высоком стуле, зажав трубу между колен. Потом начал петь, тихо-тихо, надтреснутым голосом. Песню я точно не помню, «The Touch of Your Lips» или «She Was Too Good to Me»,[7] но голос слышится мне до сих пор. Через несколько тактов он внезапно оборвал песню, сделал недовольный жест рукой, и музыканты начали играть заново. Похоже было на эхо эха. Вскоре после этого он умер.

Добавил, что поздние записи Чета Бейкера нравятся ему больше, чем ранние. Там он не стремится к идеальному звучанию. Там есть разрывы, небольшие ошибки и неточности. Музыка сделалась живее, стала ощутима возможность провала или даже его неизбежность. Дельфина спросила, кто такой Чет Бейкер. Сказала, что редко слушает джаз.

Когда они съехали с окружной у Порт-дʼИтали, Дельфина спросила, не поехать ли им все-таки на юг Франции или в Италию.

— Мы можем делать что угодно, — сказала она. — Мы абсолютно свободны.

Андреас ничего не ответил. Он давно не водил машину и внимательно следил за движением. Дельфина откинулась назад и принялась смотреть в окно. Потом они ставили кассеты Андреаса: рок-музыку, которая когда-то ему нравилась, и шансоны, которые Дельфине показались чудовищными. Андреас подпел Франсису Кабрелю:

Jʼaimerais quand même te dire

tout се que jʼai pu écrire

je lʼai puisé à lʼencre de tes yeux.[8]

Дельфина рассмеялась и сказала, что у нее глаза карие, а не голубые. Андреас признался, что, когда слышит эту музыку, вспоминает юность. Тогда, влюбляясь, он еще писал стихи.

— Эротические?

— Скорее, сентиментальные.

— А по тебе не скажешь, — хмыкнула Дельфина. — Искра любви в замерзшем сердце.

Она пошутила, но Андреаса все равно немного покоробило. Он никогда не считал себя холодным человеком, хотя упрек в холодности слышал не впервые. Cʼétait lʼhiver dans le fond de son cœur,[9] пел Кабрель. Андреас вспомнил, как тронула его эта песня и как он вместе с певцом оплакивал смерть девушки, решившейся на самоубийство в день своего двадцатилетия. Дельфина сказала, это невыносимо. Нажала на «Eject» и достала другую кассету из сумки, лежавшей у ее ног. Вставила ее, некоторое время слышалась лишь тишина, потом раздался приятный женский голос. Глава седьмая, возвратные глаголы.

Андреас хотел вынуть кассету, но Дельфина удержала его руку, и женщина стала отчетливо произносить примеры:

Потом вступил не менее приятный мужской голос:

В голосе мужчины слышались радостные нотки. Казалось, он целиком покорился течению дней, своей судьбе без придаточных предложений.

— Я —…юсь, ты —…шься, — сказала Дельфина и повторила несколько раз «я —…юсь», пока местоимение с окончанием не слились воедино.

— Ты — Яюсь, — определила она.

— Тебяюсь, — ответил Андреас, вытащил кассету, и снова заиграло радио. Он спросил, поняла ли она текст. Большую часть, сказала она, нет ничего удивительного, что никто теперь не хочет учить немецкий, если заманивают такими пособиями. Колбасой на завтрак.

У Бона они съехали с шоссе. Неподалеку от центра города Андреас отыскал «Ибис»[10] и припарковался.

— Мне мой отпуск представлялся романтичней, — сказала Дельфина.

Андреас сказал, что не хочет в центр города. Лучше завтра пораньше выехать.

Они сняли номер и вернулись на улицу за багажом.

— Тут даже бассейн есть, — сказала Дельфина. — А что в свертке?

Она дотронулась до занавески, в которую Андреас завернул статуэтку.

— Оставь это, — ответил он и закрыл багажник.

Чтобы немного освежиться, Дельфина решила искупаться до еды. Андреас сказал, он пока выпьет аперитив. Небольшой гостиничный бассейн был огорожен и находился лишь в нескольких шагах от террасы ресторана. Андреас сел за дальний столик и заказал рикар.[11] Дельфину, видимо, не смущало, что посетители ресторана наблюдали, как она спустилась в воду и проплыла несколько дорожек. Она вышла из бассейна, рукой стряхнула воду с коротких волос и вытерлась. Потом завернулась в полотенце и поднялась к Андреасу за столик. Села и начала листать меню.

— Ты здесь хочешь поесть? — спросила она.

— Необязательно.

— Тогда пойдем.

Андреас отправился за Дельфиной в номер и смотрел, как она переодевается. Она надела светло-зеленую юбку из грубого хлопка и тонкий черный шерстяной свитер. Зашла в ванную и вернулась с розовыми накрашенными губами. Андреас ни разу не видел ее такой. Сказал, что она прекрасно выглядит. Задумался, что ему в ней нравится, что понравилось в ней Жан-Марку.

Они пошли по шоссе к центру города. Прошли мимо множества отелей, торгового центра и украшенных старыми винными бочками и виноградными лозами кольцевых поворотов. Весь Старый город был пышно наряжен. В каждом втором доме располагался винный погреб или ресторан. Дельфине захотелось взглянуть на собор. Внутри церковного здания было темно. Нажатием кнопки включались лампы, освещавшие алтарь и наиболее интересные капеллы. Дельфина зажгла свечку. Андреас спросил для кого. Ни для кого, ответила она, про запас.

— Теперь милый Боженька у меня в долгу.

— За один евро вряд ли стоит ждать великого чуда, — сказал Андреас.

Город был полон туристов, они толпились на улицах, сидели за столиками в открытых ресторанах. Андреаса везде не устраивали шум и большое скопление народа. Наконец он сказал, что видел ресторан при торговом центре. Дельфина сперва запротестовала, но потом согласилась.

Когда они подошли к торговому центру, то увидели, что ресторан самообслуживания закрывается через полчаса. Кассирша попросила их поторопиться. Они взяли закуски и заказали блюда. Дельфина выбрала бутылку вина.

Занято было лишь несколько столиков. Одиноко сидящие мужчины, японские туристы и женщина с тремя детьми. Двоих ребятишек она повела в туалет. Третий, мальчик лет семи, остался сидеть за столиком. Он сидел очень тихо, целиком погруженный в себя. Андреасу вдруг стало очень жалко его. Он с удовольствием подошел бы к мальчику, поговорил с ним, купил бы мороженое. Потом вернулись мать и двое других детей.

— Невкусно? — спросила Дельфина.

Андреас сказал, что вспомнил, как ел в таких ресторанах раньше, когда был ребенком.

— Я никогда не мог определиться с тем, чего хочу. Родители торопили меня, и в итоге я всегда выбирал не то. Ждал-ждал, а потом разочаровывался.

Дельфина сказала, ей всегда нравилось есть вне дома. Случалось это довольно редко. А мать готовила так себе.

Гостиничный ресторан был закрыт. В холле сидела группа девочек, разговаривавших по-немецки. Вероятно, это был школьный класс. Они хохотали и громко болтали, перебивая друг друга.

Андреасу вспомнилась поездка с классом после окончания гимназии. Они отправились в Париж — четыре дня достопримечательностей, три ночи в дешевом туристическом отеле. О таком Париже он вспомнил впервые. Это был совсем не тот город, в котором он прожил последние восемнадцать лет. Это был великий город в осеннем убранстве. Воздух был чист как стеклышко, но все обволакивала дымка, сужавшая обзор и затемнявшая края. Движения людей казались замедленными, словно они находились в более плотной атмосфере, чем воздух.

Отель располагался на северо-западе города, в том районе, куда Андреас больше ни разу не заглядывал. Он до сих пор помнил название станции метро, от которой ветка расходилась в разные стороны, — «Ля фурш».[12]

Классный руководитель нервничал и не сводил глаз со своих подопечных. Лишь изредка им выпадал час-другой наедине с самими собой — после экскурсий и музеев, до ужина. Андреас уходил гулять в одиночестве, все больше удаляясь от отеля.

Ему вспомнилась редкая удача, когда он оказался в бистро среди мужчин, выпивавших аперитив, перед тем как пойти домой к детям, игравшим в пинбол, и женам, нетерпеливо прохаживавшимся у больших окон. Никогда в жизни Андреас не чувствовал себя так свободно.

Он забрал из машины карту дорог. В номере посмотрел, как им завтра ехать. Дельфина пропала в ванной. Он попытался представить себе, что они — муж и жена, недавно поженились и сейчас в свадебном путешествии. Эта мысль взволновала и в то же время успокоила его.

Дельфина вышла в короткой ночной рубашке в цветочек и легла на кровать. Андреас разделся, погасил свет и лег рядом. Когда он начал поглаживать ее бедро, она сказала, что принесет презерватив. Он удержал ее. А что, если она забеременеет, спросила Дельфина. Андреас ничего не ответил. Они переспали в темноте, двигались резче, чем обычно, и не обменялись ни словом. Потом Дельфина включила лампу на прикроватном столике и ушла в ванную. Андреас слышал шум воды в раковине, потом в унитазе, потом снова в раковине. Вернувшись, она сказала, им надо следить за тем, чтобы не влюбиться друг в друга. Дельфина бросилась на него, и они стали бороться. Она села Андреасу на живот, схватила его за запястья и прижала их к матрасу.

— Чертов идиот, — сказала она.

Андреас хотел что-то ответить, но она поцеловала его в губы и принялась кусать их, пока он не вырвался, опрокинув ее на спину, и силой не удержал.

— Перестань, — сказал он, — ты делаешь мне больно.

Она тоже попыталась вырваться, но у нее не получилось. Тяжело дыша, она повторила, что он — идиот.

— Достаточно, — сказал Андреас, — хватит.

На следующий день они пересекли границу Швейцарии. Дельфина всю дорогу рассказывала о своих детстве и юности, о казармах жандармерии, в которых она выросла. Ей все время приходилось обитать на маленьком пространстве, рядом с другими семьями. Было похоже на большое общежитие. Отцы у всех занимались одним и тем же, а матери ходили друг к другу в гости, пили кофе и судачили. Когда Андреас спросил, счастливое ли у нее было детство, она задумалась.

— В чем-то счастливое, а в чем-то нет. Труднее всего давались переезды. Терялись друзья. Лишь иногда я встречала их снова, через много лет, в другой казарме.

Лучше всего было летом, в те три или четыре недели, что проходили на побережье Атлантики.

— Там был рай. Все время одни и те же люди. Целый год никто между собой не общался, зато там все снова встречались вместе. Мы были словно братья и сестры, купались в океане, играли на пляже. Казалось, лето не закончится никогда. По вечерам все собирались вместе: ели, пили, плясали. Иногда устраивали фейерверк.

Однажды случился лесной пожар, ей тогда было лет десять. Огонь остановился всего в нескольких километрах от кемпинга, но страха перед ним никто не испытывал.

— Считалось, что лес подожгли специально. Все только об этом и говорили. Но я до сих пор помню, как думала, что с нами ничего не может случиться. До нас здесь никто не доберется.

В кемпинге Дельфина научилась плавать и кататься на доске, в кемпинге же впервые влюбилась. История ее первой любви закончилась вместе с летом.

— По ночам мы встречались в дюнах. У него не хватало опыта, я тоже мало соображала. На самом деле все было ужасно: кругом один песок и еще этот страх, что нас увидят. Потом все изменилось. У всех появились свои друзья и подружки, и мы перестали общаться. Один год я вообще не ездила туда. Мы с подружкой прокатились автостопом по Европе. Но потом я снова приезжала каждое лето. Иногда только на несколько дней. Старые друзья и сейчас там встречаются. Некоторые сами стали жандармами, женились и завели детей, которые играют вместе. Вот так.

Она спросила Андреаса, когда он впервые влюбился. Андреас ответил, что это было давно, он почти не помнит.

— А куда мы вообще едем? — спросила Дельфина, когда они проехали Базель.

— В мою родную деревню, — ответил Андреас. — Приедем через два часа.

— А что там делать? Хоть есть на что посмотреть?

Андреас пожал плечами. Сказал, что там красиво.

Чем ближе они подъезжали к деревне, тем меньше он был уверен, что ему стоило ехать, да еще брать с собой Дельфину. Он сам пока не знал, чего хочет. Навестить брата, сходить на могилу родителей, быть может, увидеться с Фабьен. А потом? После продажи квартиры у него хватит денег, чтобы прожить год-два. Но хотел ли он действительно вернуться в деревню? Он подумал о рыбах, которые возвращаются к родным местам, чтобы умереть. Или чтобы отнереститься? Или и то и другое? Он уже не помнил.

А что, если Дельфина вправду забеременеет? Андреас никогда особенно не предохранялся. Долгое время он думал, что бесплоден, пока Надя однажды не призналась, что забеременела от него и сделала аборт. Она сказала это своим безразличным тоном, который исчезал у нее, лишь когда речь заходила о политике или бывшем муже. Казалось, она даже не подумала о том, чтобы предложить Андреасу сохранить ребенка, и в глубине души Андреас был рад, что она избавила его от необходимости принимать решение. Если память не изменяла ему, Надя говорила не о ребенке, а о своем положении. Тогда его сильно расстроило не то, что ребенок никогда не появится на свет, а то, с какой легкостью он сам принял новость. Он уже давно не верил, что его жизнь когда-нибудь поменяется. Однажды, давным-давно, он выбрал путь и пошел по нему, и возвращаться было некуда. Даже сейчас, когда он от всего отказался, ему представлялось, что есть лишь один-единственный верный путь. То чувство свободы, которое было у него в молодости, исчезло. Казалось, теперь все уже решено. И даже ребенок не в силах что-либо поменять. Ему следовало думать о том, что сказал врач: нет никакого смысла говорить о шансах. Есть только или — или. Люди рождаются и умирают. Либо это происходит, либо нет. По сути дела, никакой разницы.

Он взглянул на Дельфину, которая молча сидела рядом, закрыв глаза. Ему стало интересно, о чем она думает, что видит во сне. Что снилось ему в ее возрасте? Он подсчитал. Тогда он уже год жил в Париже.

Андреас свернул с шоссе раньше, чем нужно, и они поехали по проселочной дороге мимо небольших крестьянских деревушек из нескольких дворов, ресторанчика и иногда церкви. Дорога шла все время прямо по широкой долине. Лишь изредка навстречу им попадались машины, а один раз проехал парень на тракторе с прицепленной косилкой. Слева и справа от дороги были поля и луга с яблоневыми садами. Стояла послеполуденная жара. Андреас хорошо помнил эти почти праздничные часы, когда опускалась жара и воздух становился таким же неподвижным, как земля. Все погружалось в светлое марево, и тени расплывались. Даже в лесах все замирало, и малейший хруст был похож на потрескивание огня.

Они переехали через мелкую речушку. Русло ее давно спрямили, поэтому по долине она текла ровно. Андреас остановился у старого крытого деревянного моста.

— Что случилось? — спросила Дельфина.

— Хочу ноги размять, — ответил Андреас.

Когда он был маленьким, проселочная дорога проходила по этому мосту, сказал он. Теперь по нему никто не ездит. Они подошли к мосту. Дельфина взяла Андреаса за руку, но через несколько шагов отпустила ее.

С другой стороны были поросший лесом обрыв и заброшенная гостиница, бывшее здание таможни. Когда проезд по мосту закрыли, здесь обосновался небольшой цирк. Построили сараи и клетки для зверей. У дороги стояли полуразвалившийся фургон и заржавевшие тумбы для номеров с хищниками. Похоже, здесь никого не было, лишь из большой клетки на краю леса раздавались крики экзотических птиц. В тени деревьев росла крапива.

— Долго еще ехать? — спросила Дельфина.

Андреас показал на видневшийся вдалеке холм:

— Мы будем там через четверть часа. Вон она деревня.

— А зачем тебе туда?

— Я десять лет здесь не был. Тут живет мой брат. И несколько старых друзей.

— Ты что, хочешь познакомить меня с семьей? — спросила Дельфина, рассмеявшись.

Дверь гостиницы распахнулась, и на пороге показалась старуха. Она стояла в дверях и подозрительно поглядывала на непрошеных гостей. Андреас и Дельфина развернулись и пошли обратно к машине.

— Поехали? — спросила Дельфина.

Андреас немного помедлил, потом завел мотор.

В четыре часа они добрались до деревни. В промышленном районе, занимавшем большую часть долины, появилось несколько новых зданий, но в остальном за последние годы почти ничего не изменилось. Его поразило, насколько хорошо он все помнит. Правда, воспоминания не подкреплялись чувствами. Когда Андреас вспоминал юность, ему казалось, он листает страницы чужой биографии, рассматривает иллюстрации, не имевшие к нему никакого отношения.

У большого продуктового магазина в преддверии национального праздника торговали пиротехникой, разложенной на деревянном столе. Андреас припарковался за отелем, построенным в семидесятых как часть конгресс-холла. Во время учебы он подрабатывал здесь ночным портье. Тогда здание казалось ему шикарным, теперь — маленьким и убогим. Внутри было темно и прохладно. У стойки регистрации не было ни души, и, после того как Андреас позвонил, еще долго никто не появлялся.

В номере пахло сигаретами и одеколоном. На полу лежал толстый коричневый ковер, а на окнах висели плотные оранжевые занавески.

Андреас открыл окно и выглянул на улицу. Увидел подножье холма, красную крышу протестантской церкви, повышенную школу,[13] в которую ходил три позабывшихся года. Закрыл окно и задернул занавески. Свет почти не проникал в комнату. Дельфина легла на кровать, не снимая покрывала. Андреас прилег рядом.

— Если хочешь, я покажу тебе деревню. Но сейчас слишком жарко, — сказал он. — Можем пойти в бассейн.

— А ты хочешь?

— Там наверняка будет много детей. При такой-то погоде. Мы всегда на пруд купаться ездили. Здесь поблизости много прудов.

— Я бы хотела немного отдохнуть, — сказала Дельфина.

Он поцеловал ее. Она сказала, что ей здесь уже тоскливо, она не знает почему. Она ведь еще ничего не видела.

— Здесь все доведено до совершенства, везде так чисто и убранно. И кажется немного миниатюрным. Как будто построено для карликов.

— Швейцарцы выше французов, — ответил Андреас.

Они молча лежали рядом. Через некоторое время дыхание Дельфины стало глубоким и ровным. Вероятно, она заснула.

Андреас вспомнил, как проводил лето в детстве. Увидел, как лежит под деревом в родительском саду и читает книжку. Как едет на велосипеде к реке. Прыгает с камня на камень по почти высохшему руслу, падает и встает. Потом он лежал на холме у края леса в высокой траве и не знал, как попал туда. Огонь горел едва зримыми, залитыми солнечным светом языками пламени. Едкий дым, запах, звуки леса. Прогулки в одиночестве или с семьей, и все время эта усталость и тяжесть, проходившая лишь на закате дня. Долгие вечера в открытом ресторане, на краю леса или на пруду. Пикники, продолжавшиеся до тех пор, пока не становилось холодно, и ночные спуски с холмов на велосипеде. А потом на улице, перед родительским домом, бесконечные разговоры о любви, жизни, Боге и мире. Планы на будущее. Тогда мир был огромным и полным всяких возможностей.

В восемь он очнулся от сна. Дельфина сидела на кровати. Она прислонилась к стене и читала взятый с собою женский журнал. Андреас спросил, давно ли она проснулась.

— Я смотрела, как ты спал, — призналась она. — Кажется, тебе что-то снилось.

— Хорошее?

— Это у тебя надо спросить.

Андреас сказал, что сходит за сигаретами.

— Скоро вернусь.

В сигаретном автомате на полуподвальном этаже его марки не оказалось. Он вышел из отеля. Воздух был по-прежнему жарким и тяжелым. Андреас пересек рыночную площадь. Центр деревни почти не изменился, несколько магазинов закрылись, а на их месте появились новые. Там, где раньше была мясная лавка, расположился магазин для любителей мастерить и рукодельничать, а в молочной лавке — бутик детской одежды. На улицах было мало людей, Андреас никого не узнавал. Люди казались ему статистами в каком-то фильме, безликими фигурами, захватившими его родную деревню, — они притворялись, будто гуляют с собаками, разглядывают витрины, идут домой или на профсоюзное собрание. Казалось, они чувствуют себя здесь как дома, без труда находят дорогу и с любопытством или недоверием посматривают на него — словно это он здесь посторонний, а не они.

Андреас разглядывал дома, улицы, деревья, как будто на них должны были сохраниться следы его прежней жизни. Но видел лишь немые, равнодушные поверхности. Он прислонился к старому каштану на рыночной площади, провел рукой по грязно-серой коре. Вспомнил, как в детстве ходил здесь в школу, на занятия музыкой, возвращался домой. На площади никого не было, стояла полнейшая тишина, зато воздух казался живым. Как ни странно, Андреас ощущал себя счастливым — возможно, из-за воспоминаний, которые давали чувство мимолетного счастья, исчезавшее при попытках его удержать. Он не хотел ни о чем думать, но у него это не получалось. Несколько подростков, смеясь и громко разговаривая, шли по площади в его сторону. Андреас оттолкнулся от дерева и пошел дальше, к вокзалу. Привокзальный магазин уже закрылся. Из-за железной дороги донесся рев двух резко тронувшихся с места машин: сперва одной, потом другой. На противоположной стороне улицы находился открытый ресторан. Андреас прошел по веранде и заглянул внутрь. Сигаретный автомат стоял на том же месте.

Дельфина по-прежнему сидела на кровати, словно за все это время ни разу не шевельнулась. Сказала, что уже решила, будто Андреас ее бросил.

— Мне бы тогда полный конец пришел, — добавила она. — Я даже не знаю, как называется это местечко. И не понимаю ни слова.

Они отправились гулять по деревне, и Андреас показывал Дельфине с детства знакомые места: школу, церковь, в которой прошел конфирмацию, и ресторан, в котором встречался с друзьями. Он не мог представить себе, какими глазами смотрит на деревню впервые попавший сюда человек, не знакомый ни с ее историей, ни с историями ее обитателей.

Кладбищенские ворота были заперты. Они двинулись дальше, перешли через переезд и добрались до бассейна, потом до родительского дома, в котором теперь жил брат. В окнах было темно. Они постояли у садовой калитки.

— Наверно, они в отпуске, сказала Дельфина.

— Раньше мы обычно прятали ключ от подвала, — ответил Андреас. Особо не раздумывая, он открыл калитку. Та скрипнула, и Андреас вспомнил звук, который ничуть не изменился со времен его детства. Он прошел по саду и обогнул дом. Спустился по подвальным ступенькам, Дельфина осталась наверху. Ключ был там же, где всегда, — старый, проржавелый ключ.

— Спускайся, — позвал Андреас.

В подвале было темно, лишь сквозь окна просачивался слабый свет. Андреас сразу узнал этот запах — земли, плесени и бензина. Взял Дельфину за руку и осторожно повел ее наверх по внутренней лестнице. Дверь в дом оказалась не заперта. Андреас открыл ее и некоторое время постоял, прислушиваясь.

На кухонном столе стояли десяток цветочных горшков и небольшая красная пластмассовая лейка. Рядом лежала записка с указаниями, какие растения поливать раз в неделю, а какие чаще.

— Они наверняка в отпуске, — сказал Андреас. — Не будем зажигать свет. Если соседи увидят, позвонят в полицию.

— Пойдем отсюда, — ответила Дельфина.

Андреас вошел в гостиную. Подсчитал сложенные на столе газеты и сказал, что, скорее всего, брат на днях вернется. Вышел в коридор и поднялся на верхний этаж. Дельфина осталась внизу, сказав, что не горит желанием попасть в тюрьму. Потом все-таки поднялась за ним.

Воздух был теплым и застоявшимся. Глаза Андреаса привыкли к темноте, и он без труда ориентировался за закрытыми ставнями. Он стоял в своей бывшей комнате и осматривался. Кровать и письменный стол были на тех же местах, что и раньше, однако на стенах висели постеры неизвестных ему футболистов и поп-звезд. В комнате было убрано. Андреас вспомнил, что перед дальними поездками их все время заставляли убираться. Мать вычищала весь дом, словно боялась, что не вернется назад и оставит по себе грязь и беспорядок.

Дельфина подошла к Андреасу.

— Пойдем, — сказала она и потянула его за руку, — так не делают.

— Я здесь вырос, — ответил он. — Это моя комната.

— Была твоей, — сказала Дельфина. — Теперь ты на нее посмотрел. Может, пойдем?

— Я совсем не знаю детей брата, — признался Андреас.

Со своими племянником и племянницей он встречался всего несколько раз. На похоронах дедушки они держались скромно и незаметно. Однажды, несколько лет назад, к нему в Париж приехала вся семья. Он заказал для них номер, ходил с ними в музеи и не слишком дорогие рестораны. Но тогда он общался в основном с Вальтером и Беттиной. Дети казались ему очень спокойными, вежливыми, но неинтересными. Они явно скучали, когда он брался им что-нибудь объяснять или показывать. Бросали беглый взгляд и не обращали никакого внимания на то, что он говорил. В ресторанах они всегда выбирали уже известные им блюда и постоянно уставали, хотели пить или просились в туалет. Мысль о том, что это — продолжатели рода, его наследники, его потомки, всегда пугала Андреаса. Между тем Майе исполнилось восемнадцать. Он знал, сколько ей лет, потому что она родилась в том же году, когда он переехал в Париж. Лукас был тремя или четырьмя годами младше.

Ему надо было больше заботиться об этих детях, подумал Андреас, теперь уже слишком поздно. Они, разумеется, знали его не лучше, чем он их. Странный дядя в Париже, о котором отец всегда говорил с некоторым беспокойством в голосе. Если вообще говорил. Андреас никогда не был особенно близок с братом. Теперь же он чувствовал и необыкновенную близость, и в то же время, что теряет его. Он стоял посреди пустого дома.

— Все прошло, — сказал он.

— Пойдем, — еще раз проговорила Дельфина, однако теперь ее просьба была больше похожа на утешение.

Он медленно спустился следом за ней и вышел на воздух.

В отель они вернулись поздно. Дверь была заперта, и им пришлось звонить. Ночной портье оказался молодым человеком. Андреас спросил, как его зовут. Фамилия была ему знакома, ее носил один из его школьных приятелей. Молодой человек рассказал, что весной закончил службу в армии и осенью пойдет учиться. Пока же подрабатывает здесь. Андреас не стал говорить, что сам работал ночным портье. Это было в другом отеле, в другой деревне, в другое время.

На следующее утро они отправились в бассейн. Дельфина проплыла километр, потом прыгнула с трехметровой вышки. Было что-то трогательное в том, как она пыталась понравиться Андреасу. Он впервые почувствовал, что она младше его.

Они лежали на берегу реки и читали. Тело Андреаса еще не согрелось после купания, солнечные лучи, падавшие на спину и ноги, не пробирались внутрь, лишь кожа раскалялась от жары и почти светилась. Ему давно уже не было так хорошо. В полдень они купили жареных колбасок и сели за деревянный столик в тени деревьев.

— Куда теперь? — спросила Дельфина.

— Можно поехать погулять, — ответил Андреас. — В горы, на Боденское озеро или Рейнский водопад.

— Но ты же сюда не для этого приехал.

Андреас помолчал. Потом сказал, что в деревне ему надо кое с кем встретиться.

— С женщиной?

— Со старой подружкой.

Дельфина тяжело вздохнула:

— Так я и знала.

— Что знала?

— Что ты меня здесь бросишь. В самой глуши.

— Я тебя не бросаю. Эта история стара как мир. За последние двадцать лет я видел ее лишь однажды. И это было десять лет назад.

— Когда вы встречаетесь с ней?

— Пока я даже не знаю, здесь ли она. Может, она тоже в отпуске.

— Ты едешь из Парижа в Швейцарию, чтобы встретиться с ней, и даже не знаешь, здесь ли она?

Андреас сказал, что сходит позвонить Фабьен, скоро вернется. Пошел в раздевалку и взял мобильный. Набрал справочную, узнал телефон. При мысли о том, что сейчас будет говорить с Фабьен, Андреас занервничал. Несколько раз прошелся туда-сюда по широкой лужайке, а потом дошел до ее конца. Прильнул к проволочной сетке и посмотрел в начинающийся за ней лес. Пахло землей и гнилью. Набирая номер, он вдруг засомневался, правильно ли записал его. Фабьен сняла трубку. Представилась фамилией Мануэля. Андреас назвал себя, и на мгновение оба замолчали.

— Какой сюрприз, — сказала Фабьен, однако в ее голосе вовсе не было удивления, и Андреас не понял, обрадовалась она или его звонок пришелся некстати. — Как твои дела?

— Я здесь.

— Где здесь? В деревне?

— У бассейна.

Сказал, что хотел бы встретиться с ней. Есть ли у нее время? Она ответила, что Мануэль с Домиником уехали на озеро. Собирались вернуться к пяти. Андреасу стоит прийти и поужинать вместе с ними.

— Мануэль наверняка очень обрадуется.

— Вечером у меня не будет времени. Могу я зайти пораньше?

Фабьен немного помедлила, потом ответила, что она целый день дома.

— Тогда часа в три?

— Договорились.

Андреас вернулся к Дельфине и сказал, что договорился на три.

— Думаю, мое присутствие на этой встрече неуместно.

— Она замужем, — ответил Андреас. — Но тебе там наверняка будет скучно. Ты ничего не поймешь. А мы будем говорить только о прошлом.

После полудня в бассейне собралось много детей. Они играли в мяч и летающую тарелку, с визгом носились по лужайке.

— Ну что, пошли? — спросила Дельфина.

Сказала, что отдохнет в отеле. Андреас предложил, если у нее будет желание, вечером поесть рыбу на Нижнем озере. Он закажет столик. В тамошнем ресторане они часто отмечали семейные праздники.

День выдался душным, приближалась гроза. Андреас шел по кварталу, построенному по обе стороны объездной дороги. Фабьен пришлось объяснять ему, как идти. Когда он был маленьким, здесь были одни луга и поля.

Улицы района носили названия полевых цветов. Каждый дом был построен по-своему, и тем не менее все они выглядели одинаково — белые фасады и красные черепичные крыши. Дом Фабьен и Мануэля стоял в конце тупика. Сад был обнесен деревянным забором и с виду был чистым и ухоженным. На лужайке стояли пластиковая горка и синяя палатка.

Андреас еще не позвонил, как дверь открылась и на пороге показалась Фабьен. На ней были белые джинсы и белая блузка, выглядела она прекрасно, бодрой и отдохнувшей. Андреас почувствовал ту скованность, которую всегда испытывал в присутствии Фабьен.

— Наша крепость, — сказала Фабьен и, улыбаясь, протянула Андреасу руку. Он пожал ее и поцеловал Фабьен в щеку. Она пригласила его зайти. Не хочет ли он осмотреть дом? Она провела его от чердака до подвала, рассказывая всякие разности о газовом отоплении и стиральной машине. Обстановка не отличалась особой изысканностью, но все было подобрано со вкусом. На стенах не было ничего, кроме бесчисленных семейных фотографий. Когда Фабьен начала показывать Андреасу детскую, он спросил, сколько мальчику лет.

— Он помешан на воде, — сказала Фабьен. — У нас на озере жилой фургон. Летом мы проводим там все выходные, а иногда даже ездим туда вечером.

— Это на участке родителей Мануэля?

— В заповеднике, — ответила Фабьен. — Домов там строить нельзя, а на фургон смотрят сквозь пальцы.

— Я там бывал с Мануэлем, — сказал Андреас.

В спальне на полу лежал небольшой мат. Фабьен сказала, что занимается гимнастикой. Внезапно изогнулась и встала на голову, немного постояла, потом ловко соскочила на ноги. В лицо ей бросилась кровь.

Из гостиной на террасу вела стеклянная раздвижная дверь. Там, под зонтиком от солнца, стояли стол и стулья из белого пластика. Стол был накрыт. Фабьен сказала, что испекла пирог и приготовила чай со льдом. Пирог еще не совсем остыл. Андреас ответил, не стоило так беспокоиться. Фабьен предложила ему подождать на террасе, сказала, скоро придет.

Он сел за стол. Дорогу было почти не слышно, но на соседнем участке косили газон. Запах свежескошенной травы долетал до веранды. Фабьен вышла с подносом, на котором были яблочный пирог и большой стеклянный кувшин чая с листиками мяты и кубиками льда. Все это напоминало фотографию из журнала по дизайну. Фабьен налила два стакана и села напротив Андреаса. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Фабьен улыбнулась, потом выглянула в сад, где дождевальная установка рассеивала воду тонкими струйками.

— Я рада, что ты приехал, — сказала она.

Фабьен встала, и Андреас пошел за ней через лужайку к клумбе, на которой она показала ему несколько недавно посаженных экзотических цветов. Чуть позади она разбила две овощные грядки. Сказала, сад — ее вотчина. Мануэлю тут неинтересно. К сожалению, участок слишком мал для всех ее идей. Они медленно вернулись к террасе, сели за стол, и Фабьен спросила, чем Андреас все это время занимался.

— Что же мне рассказать тебе? Если бы мы не виделись неделю… Но через столько лет.

Он сказал, что работал, ел, спал, ходил в кино. Пожал плечами — ничего особенного.

— Я рано встаю, пью кофе, иду на работу. Веду правильную жизнь. И доволен ею.

Фабьен спросила, не женился ли он, есть ли у него семья, подружка. Он поднял руки и показал ей безымянный палец без кольца. Сказал, что приехал сюда с недавно встреченной им девушкой, практиканткой из своей школы. Но у них ничего серьезного. Она слишком молода для него. В Париже у него есть любовница Сильвия, она замужем, и у нее трое детей. Фабьен промолчала. Возможно, пожалела, что задала вопрос. Она смотрела в сад и продолжала улыбаться, будто не слушая его. Андреас сказал, преимущество их возраста в том, что смотришь на такие вещи проще, чем в двадцать. Фабьен сменила тему и начала рассказывать истории из деревенской жизни — о тех людях, с которыми Андреас когда-то был знаком. Ему казалось, она говорит, чтобы не молчать. Спросила, помнит ли он Беатрис, сестру Мануэля.

— Она развелась. У нее трое детей.

— Она же была такой верующей.

— Да, но это прошло.

Андреас сказал, что некоторое время встречался с Беатрис. Однако она была такой зажатой, что он быстро расстался с ней.

Фабьен рассказала, как однажды Беатрис заявила, что больше не любит мужа. И не хочет проводить остаток дней с тем, кто ей безразличен. Андреас сказал, это — смелый шаг. Он от нее такого не ожидал.

— Все думали, у нее появился другой. Но она живет одна. И ей, похоже, нравится.

К ней часто приезжает деверь и хочет поговорить, но она не знает, что сказать ему. Никто не может этого понять.

— Я в вечную любовь не верю, — признался Андреас.

Фабьен помолчала. Казалось, она размышляет. Потом сказала, что у них с Мануэлем бывали ссоры. Двадцать лет — долгий срок. Но, так или иначе, они всегда мирились. Андреас не мог представить себе супружескую ссору Фабьен — что она повышает голос, начинает ругаться. Не мог представить ее удрученной, грустной или раздраженной.

— Одно время мне было очень плохо, — сказала она. — Десять лет назад. Я уехала отсюда и вернулась во Францию, к родителям. Мануэль был очень мил. Звонил каждый день, справлялся, как я себя чувствую, и говорил, что Доминик скучает по мне. И я тоже по ним скучала. Через десять дней приехала обратно.

— Почему?

Фабьен промолчала. Посмотрела на Андреаса так, словно он сам должен знать причину. Снова встала и пошла в сад. Андреас двинулся следом. Ветер улегся, и солнце скрылось за облаками. Газонокосилка больше не шумела, стало очень тихо. Те немногие звуки, которые еще можно было расслышать, раздавались близко и чрезвычайно отчетливо, словно в закрытом пространстве. Фабьен сняла кроссовки и босиком пошла по лужайке. У нее на щиколотке Андреас заметил цепочку, это не шло ей. Фабьен выключила дождевальную установку и собрала с клумб садовые инструменты. Потом взглянула на край леса, словно чего-то ожидая.

— Ты видел фотографии в доме?

Андреас сказал, его удивило, что у них на стенах нет картин, а одни семейные снимки.

— Это хобби Мануэля, — сказала Фабьен. — У него их, наверно, несколько тысяч. Он нас постоянно снимает. Доминика. Когда тот болеет. И даже когда спит.

У него есть видеокамера, сказала она. Включает ее при первой же возможности. Недавно начал перегонять видеокассеты на DVD. Кассеты, которые они еще ни разу не просматривали. Она слегка улыбнулась. Сказала, иногда Мануэль кажется ей совсем чужим человеком, несмотря на то что они уже так долго знакомы. На самом деле, чем дольше она знает его, тем более чужим он становится. Фабьен робко рассмеялась.

— Я ни разу не жил с женщиной, — сказал Андреас. — Не знаю, что это такое.

Они вернулись к дому. Фабьен убрала садовые инструменты и спросила, не хочет ли Андреас еще пирога. Он покачал головой, и ей как будто стало легче. Она отнесла грязные стаканы на кухню и вымыла их. Андреасу вспомнились детективы, в которых преступники тщательно заметали следы и все же обязательно что-нибудь забывали: окурок или носовой платок.

На лестнице горел тусклый свет, а воздух был настолько плотным, что Андреасу казалось, они движутся под водой. С улицы доносились раскаты грома — долгое, неторопливо затихавшее грохотание. Фабьен села на ступеньку. Она утратила всю свою бодрость и выглядела изможденной. Андреас стоял и смотрел на нее. Она спросила, сколько времени.

— Полпятого.

— Мануэль наверняка скоро вернется.

Андреас сел рядом. Некоторое время они просидели молча, потом Фабьен тихо заговорила. Казалось, она говорит сама с собой. В ее голосе слышалась легкая насмешка, словно она говорила несерьезно или о ком-то другом. Иногда ее охватывает страх, сказала Фабьен, сама не знает перед чем.

— Началось это после рождения Доминика. Все прошло замечательно. И потом было хорошо. Он оказался спокойным ребенком и редко болел. Наверно, я бы меньше боялась, если б знала причину.

Когда оса залетела Доминику в рот и ужалила, когда Мануэль упал с подвальной лестницы и порвал связки, она тоже испытывала страх. Но она знала, что делать, оказывала первую помощь, поехала с Мануэлем к врачу. Тот страх, о котором она говорит, куда более распространен, это — чувство отчужденности. С Мануэлем и Домиником ей порой становится не по себе. Когда они спускаются в подвал и что-нибудь мастерят или отправляются на рыбалку, ей в голову лезут самые нелепые мысли. Вся их жизнь, дом, фотографии на стенах. Иногда ей чудится, что дом сгорает или происходит еще какое-нибудь несчастье, какая-нибудь катастрофа, и в этих грезах она чувствует себя свободнее. Андреас спросил, говорила ли она об этом с Мануэлем. Фабьен покачала годовой:

— Что мне ему сказать?

У него для нее кое-что есть, признался Андреас. Вынул из сумки книжку и протянул ей.

— Что это?

— Коротенькая история. Ты не знакома с этим автором?

— Первый раз слышу.

— Прочти ее, — сказал Андреас. — Может, она тебе что-нибудь напомнит.

— Сколько ты пробудешь здесь?

— Еще немного пробуду. Я позвоню тебе.

Гроза так и не разразилась. Облака прошли мимо, лишь на востоке небо еще оставалось темным — словно уже начало смеркаться. В отель Андреас вернулся в пять. Дельфины не было. Никакой записки она не оставила. Он позвонил ей на мобильный, но там сработал автоответчик. Он подождал ее в номере. В семь она еще не вернулась. Андреас включил телевизор. Показывали какой-то сериал, он пытался было следить за сюжетом, но все персонажи походили друг на друга, и вскоре он перестал понимать что к чему.

В половине восьмого пришла Дельфина. У нее были мокрые волосы, под мышкой она держала пакет. Андреас сильно разозлился. Спросил, где она была и почему не оставила записки. Дельфина ответила, что не знала, когда он вернется. Не думал же он, что она целый день просидит в номере.

— Могла бы хоть мобильный включить.

— Он за границей не работает.

Андреас еще раз поинтересовался, где она была. Она ответила, что ходила гулять. Общалась с ребятами в открытом ресторане. Среди них был ночной портье. Она спросила его, где в деревне можно весело провести время. Нигде, ответил он.

— Они расспрашивали меня, откуда я и что здесь делаю, и мы немного поболтали.

Ребята сказали, что поедут купаться на пруд. Предложили Дельфине поехать вместе.

— И ты поехала с совершенно чужими людьми?

— В этом нет ничего страшного. Они были очень любезны. Французский у них хромает, но, так или иначе, понять друг друга можно всегда.

Дельфина отправилась в ванную развешивать вещи. Андреас пошел за ней. Сказал, ей надо поторопиться.

— Я заказал столик на восемь. До Нижнего озера полчаса на машине.

Дельфина ответила, что договорилась поехать с ребятами на пикник. В отель она пришла только для того, чтобы захватить его. Он же предупреждал ее, что закажет столик, сказал Андреас. У него нет никакого желания ехать на пикник с совершенно чужими людьми.

— Не порти мне настроение, — попросила Дельфина. — Я целый день делала то, что ты хотел.

Молодые люди припарковались перед входом в отель. Трое парней и две девушки — все они, похоже, были младше Дельфины. За целый вечер Андреас так и не выяснил, встречается ли кто-нибудь из них, или все они просто хорошие друзья. Спросил ночного портье, не пора ли ему на работу. Тот покачал головой и сказал, только завтра. Другой парень недавно окончил экономическую школу, третий, судя по всему, не занимался ничем. Из девушек одна еще училась в школе, другая работала у родителей в булочной. Они пожали Андреасу руку и освободили им с Дельфиной место в одной из машин.

— Куда мы едем? — спросил он у сидевшего за рулем ночного портье.

— На Треуголку. Это вниз по реке.

Андреас сказал, что знает это место. Бывал там в юности.

Они оставили машины у водоочистного сооружения и последнюю часть пути прошли пешком — по лесу, через дамбу и некошеный, изрытый кротами луг. Площадка для костров находилась на краю луга, в песчаной лощине, где канал под острым углом впадал в реку. Ребята набрали в лесу хвороста, и один из них разжег костер.

Реку уже давно спрямили, а берег укрепили тесаными камнями. Андреас спустился к реке. Сел на камень и закурил. Разговоры остальных утомляли его. Молодые люди на плохом французском расспрашивали Дельфину, какую музыку она слушает, какие у нее любимые фильмы, какие планы на будущее. Смеялись над собственными фамилиями. Пили пиво и ели поджаренные на костре сосиски.

Постепенно начало смеркаться. Кто-то из парней захватил с собой переносную магнитолу и включил незнакомую Андреасу и ужасную, на его вкус, музыку. Он казался себе постаревшим, отставшим от жизни и промолчал почти весь вечер. Стало холодно. Андреас надеялся, что скоро все потянутся обратно.

В полночь они наконец засобирались. Костер еще не прогорел, и один из парней объявил аврал и расстегнул ширинку. Двое других поспешили помочь и встали вокруг костра. Девушки отошли в сторону. Угли зашипели, и в воздухе запахло мочой. Дочь булочника обозвала парней свиньями, другая девушка и Дельфина рассмеялись. Дельфина посмотрела на Андреаса победоносным взглядом.

В лесу было темно. Ночной портье захватил с собой фонарик и теперь шел впереди. Дельфина взяла Андреаса за руку. Когда они добрались до машин, одна из девушек сказала, что они пойдут в соседнюю деревню на дискотеку. Спросила, не хотят ли Дельфина и Андреас присоединиться. Андреас ответил, что устал.

— А я пойду укладывать старика в постель, — сказала Дельфина, и все засмеялись. Наверно, Андреас казался им таким же скучным, как и они ему.

Ночной портье глаз с тебя не сводил, — сказал Андреас, когда они легли спать.

— Думаешь?

— Интересно, был ли я таким же в их возрасте?

— Опять ты за свое.

Андреас сказал, ему просто интересно, что она в нем нашла.

— Если ты этого не понимаешь, значит, тебе этого не понять.

В следующие дни они совершили еще несколько поездок. Съездили на пруд, где Андреас поцеловал Фабьен. Там ничего не изменилось, только в траве теперь валялись окурки и пустые пластиковые бутылки. Людей вокруг не было. Они быстро искупались и, не вытираясь, легли на солнце. Обошли вокруг пруда, свернули в лес и добрались до лощины.

— Вот и постель, — сказал Андреас.

Они разделись и занялись любовью на сухой листве. Андреас закрыл глаза и попытался представить, что спит с Фабьен, но у него ничего не получилось. Земля была жесткой, Дельфина сказала, ей что-то впивается в поясницу, пришла его очередь полежать снизу. Потом они еще раз искупались. Когда солнце скрылось за верхушками деревьев, они собрали вещи и вернулись в деревню.

В день национального праздника они поднялись на холм и наблюдали за разожженным там костром. Вокруг костра толпились деревенские жители. Дети запускали фейерверк. Их лица светились в мерцании пламени. Через некоторое время Андреас вытащил Дельфину из круга, и они пошли гулять по холму. В долине и на других холмах виднелись костры соседних деревень и изредка взрывы фейерверков, казавшиеся крошечными с такого расстояния. На небе взошла полная луна, и все было прекрасно видно: деревню, дорогу, машины. Промелькнул небольшой поезд, ехавший в сторону деревни и скрывшийся между домами.

— Похоже на игрушечный мирок, — сказала Дельфина. — Маленькие люди ездят на маленьких машинах. Маленькие домики и маленькая церквушка — всё есть.

Андреас сказал, что порой ему интересно, как прошла бы его жизнь, если б он не уехал из деревни.

— Тогда бы меня здесь не было, — сказала Дельфина. — Мы бы с тобой не познакомились.

Может, я бы и не заболел, подумал Андреас, по крайней мере, не так быстро. Он бы медленнее старел, влюбился бы, женился, завел детей. Они приходили на праздник всей семьей, неспешно поднимались по холму, здоровались со знакомыми. Потом дети поджигали фейерверк. Андреас просил их быть осторожней. Стоял вместе с женой среди взрослых и смотрел, как дети носятся вокруг и бросают в костер найденные поблизости ветки. Спиной он чувствовал холод ночи, лицом — жар костра. Потом они возвращались домой. В доме было очень жарко, электрический свет слепил его. Он садился на ступеньку и стягивал обувь. Потом лежал в кровати рядом с женой. Ставни были закрыты, а окна — распахнуты. Он лежал и прислушивался. Из соседнего сада раздавались смех и звон бокалов, издали временами доносились хлопки взрывов и сразу вслед за ними лай не желавшей угомониться собаки.

— Пойдем, — сказала Дельфина, — я замерзла.

На следующий день они снова поехали купаться. Погода окончательно испортилась. Весь день было очень душно. Ближе к вечеру наконец разразилась гроза. Андреас и Дельфина сидели в открытом ресторане и ели мороженое, когда небо в считаные минуты заволокло тучами, а сильные порывы ветра начали раскачивать зонтики от солнца. Едва они успели собрать вещи и спрятаться под навес, как хлынул ливень. После грозы было видно, как в лучах солнца от дороги поднимаются клубы пара. На следующее утро зарядил непрекращающийся дождь.

Андреас проснулся первым. Поглядел на Дельфину. Приподнял ей ночную рубашку. Когда он попытался снять с нее трусы, она, еще толком не проснувшись, помогла ему, не промолвив ни единого слова. В номере было душно, тело Дельфины покрылось потом, но оставалось холодным. Она чуть приоткрыла глаза и снова закрыла их. Улыбнулась, прикусила нижнюю губу, легла затылком на подушку и отвернула голову. На ее верхней губе выступили маленькие капельки пота, которые Андреас стер поцелуем. Ее лицо сделалось серьезным, напряглось — некоторое время казалось, ей больно, — и снова разгладилось.

— Делай это нежно, — попросила Дельфина и раскрыла глаза. — Как это по-немецки?

— Freundlich, — ответил Андреас, — nett.

— Nett, — повторила Дельфина. Она встала и исчезла в ванной. Снова вышла и прихватила нижнее белье.

Они успели к самому концу завтрака. Потом снова поднялись в номер. Андреас читал газету, а Дельфина, не зная, чем себя занять, красила ногти и выщипывала в ванной брови. Приближался полдень. Андреас открыл окно и смотрел, как дождь заливает парковку. Воздух посвежел, пахло мокрым асфальтом. Дельфина вышла из ванной и, встав рядом, выглянула на улицу.

— Прогноз неважный, — сказал Андреас. — В ближайшие дни будет лить, не переставая.

— Сколько ты еще хочешь пробыть здесь?

Андреас ненадолго задумался, потом сказал, что ему здесь хорошо, все знакомо: места, климат, названия растений. Здесь он знает, чего ждать. Дельфина ответила, что в Париже он прожил едва ли не дольше, чем в Швейцарии.

— Но здесь я вырос, — сказал Андреас. — В Париже я так и не прижился.

Он рассказал, что дорога в школу шла вдоль огромного поля. Когда зимой земля замерзала, он срезал путь и ходил через поле. Однажды — это случилось в утро рождественского сочельника. Было еще темно, и по полю стелился туман.

— Учитель просил нас принести с собой по свечке. Я остановился посреди поля. Фонари со стороны дороги окрашивали туман в оранжевый цвет. Я опустился на колени, воткнул свечку в землю и зажег ее. Не знаю почему. Сидел на корточках на замерзшем поле и смотрел, как она медленно догорает. Потом пошел в школу.

— Дети — странные существа, — сказала Дельфина. Но она не понимает, зачем он ей все это рассказывает.

Андреас ответил, что не вернется в Париж.

— То есть как?

— Я продал квартиру и отказался от места.

— Ты спятил? — Дельфина разочарованно взглянула на него. — Зачем?

Андреас промолчал. Не знал, что сказать. Подъехал грузовик, водитель вышел и стал разгружать ящики с газировкой.

— Чем же ты будешь заниматься? Преподавать немецкий?

Андреас сказал, что денег у него достаточно.

— Это из-за той женщины?

— Наверно, нет.

Обернувшись, он увидел, что Дельфина плачет.

Положил руку ей на плечо и притянул к себе. Она высвободилась, они молча стояли рядом и смотрели, как разгружают газировку.

— Если тебе нужны деньги на дорогу… — сказал Андреас.

Дельфина взглянула на него и покачала головой.

Они пошли на вокзал, и Дельфина купила себе билет, забронировав место в спальном вагоне. Поезд отправлялся лишь в десять, у них было много времени. Они поехали в стоявший на холме ресторан, из которого открывался вид на деревню и убегавшую вдаль долину. Было видно реку, и лесистые холмы, и горы на горизонте. С дороги доносился шум машин. Дождь перестал, но небо по-прежнему было затянуто. Лишь на западе немного развиднелось. Высоко стоявшее солнце оттеняло тучи.

На террасе было прохладно, столики и стулья вымокли под дождем. Андреас и Дельфина сели внутри, у окна. Посетителей почти не было. Подошла хозяйка. Андреас узнал ее, она была ненамного старше его и когда-то славилась красотой. Теперь перед ним стояла полная женщина с усталым ртом. Она, судя по всему, его не узнала, а он не сказал, что родился здесь и вырос.

Дельфина заказала салат, но, почти не притронувшись к нему, отодвинула тарелку. Андреасу тоже не хотелось есть. Он сказал, ему жаль, что она уезжает.

— А зачем мне оставаться? — спросила Дельфина и снова заплакала.

Подошла хозяйка. Сделала вид, что ничего не замечает, спросила только, можно ли убирать и понравилась ли еда.

Он не создан для длительных отношений, сказал Андреас, когда хозяйка ушла.

— Дело не в этом, — сказала Дельфина. — Ты что, думаешь, я хочу за тебя замуж?

— А в чем же дело?

— Не знаю, как тебе это сказать, — ответила Дельфина, то смеясь, то плача. — Если ты этого не понимаешь, то я не могу тебе ничем помочь.

Она же видит, что он постоянно думает о другой, сказала Дельфина. Андреас раздраженно покачал головой.

— Ничего подобного, — сказал он. — Она счастлива с мужем.

— Тем хуже для тебя.

На вокзал они приехали слишком рано. Андреас остановил машину на противоположной стороне улицы, перед почтой. Вокруг парковки росли старые каштаны, затенявшие плотной листвой уличные фонари.

Андреас достал из багажника сумку Дельфины. Она взяла ее и сказала, что простится с ним здесь. Не хочет сцен на перроне. Обняла его, поцеловала в губы и без лишних слов ушла. Пересекла улицу и скрылась за углом вокзала. Андреас сел в машину и подождал, пока придет и отправится поезд. Включил радио, слушал классическую музыку и думал о поезде, который они три дня назад видели с холма, — игрушечный поезд, идущий по игрушечному миру.

Он опустил боковое стекло, и в машину ворвался прохладный воздух. Андреас задумался, действительно ли он не создан для продолжительных отношений. Он всегда себя в этом убеждал. Может, ему просто ни разу не встречалась подходящая женщина. Может, такой женщиной была Фабьен, а может, Дельфина?

Он поехал в тот район, где жила Фабьен. Оставил машину в начале улицы и пешком двинулся дальше. Перед домом Фабьен стоял белый автомобиль. Занавески за выходящими на улицу окнами были задернуты. С тротуара многого разглядеть не удавалось — только что в кухне горел свет. Андреас представил себе, как Мануэль и Фабьен сидят на кухне и потягивают вино. Представил себе, как ночью у Мануэля заболела голова и он встал выпить таблетку. Фабьен проснулась и пошла за ним. Спросила, что случилось, а Мануэль ответил, ничего, он скоро вернется в постель. Фабьен немного постояла на пороге. Потом сходила в туалет, снова легла и сразу уснула. Свет на кухне погас.

Андреас почувствовал, что очень устал. Он стоял перед домом и смотрел на темные окна. Когда на улице показалась женщина с собакой, он пошел дальше. Их пути пересеклись. Собака залаяла, а женщина стала дергать за поводок и грозно ругаться на нее.

На следующий день небо по-прежнему было покрыто тучами, дул холодный ветер. Надевая пиджак, Андреас обнаружил письмо, которое взял из почтового ящика в последний день на квартире. Оно было от Нади. Андреас не припоминал, чтобы ему хоть раз приходилось видеть ее почерк — вытянутые, спешно написанные буквы, которые с трудом удавалось разобрать.

Письмо было на нескольких страницах. Речь в нем снова шла о пустоте, пренебрежении и нехватке любви. Она пыталась, писала Надя, восполнить недостаток любви сексом. После развода она впала в фазу распутства, когда почти без разбора допускала к себе мужчин. В это время они с Андреасом и познакомились. Возможно, она использовала его в своих целях, так же как и он использовал ее в своих. Однако она при этом с самого начала ощущала пустоту. Тогда Надя снова стала встречаться с бывшим мужем, они разрушили старое и построили новое на новых основаниях. Она желала ему удачи и надеялась — тут следовало несколько неразборчивых слов, — что и он обретет тот покой, который она сейчас ощущает.

Андреас положил последний листок к остальным. Он был рад, что Надя не держит на него зла. То, что и она могла его использовать, — такой возможности он не допускал. Эта мысль поразила его. Он знал, что его обо всем можно попросить. И выполнял просьбы, а когда замечал, что его обводят вокруг пальца, то злился только на себя. Человеку становится намного легче, если он чувствует себя жертвой: жертвой детства, судьбы, окружающих или, наконец, жертвой болезни. Но чтобы чувствовать себя жертвой, надо верить в возможность другой, более счастливой жизни. Андреас же не верил ни во что, кроме случая. Ему нравились редкие совпадения и повторения, которые никак нельзя было объяснить. Ему нравились удивительные формы, которые возникали на небе, на поверхности воды или в очертаниях отбрасываемой деревом тени — маленькие, непрерывные изменения в вечно одинаковом. Надя называла это нигилизмом, а он — скромностью.

После завтрака Андреас позвонил Фабьен. Она спросила, не хочет ли он поговорить с Мануэлем, тот в подвале.

— Ты сказала ему, что я заходил?

Возникла небольшая пауза, потом Фабьен сказала: нет, она не уверена, понравится ли ему это.

— Мы можем увидеться?

— Мануэль и Доминик мастерят воздушный шар. Не знаю, пойдут ли они сегодня на улицу. Может, если ветер уляжется.

— А ты можешь уехать?

— К двенадцати мне обязательно надо быть здесь.

Она задумалась. Потом сказала, они могут встретиться у фургона. Помнит ли он дорогу? Сказала, что будет ждать его на парковке через полчаса.

Спускаясь на машине по узкой гравийной дорожке, Андреас увидел на парковке одиноко стоявший белый автомобиль Фабьен. Он немного опоздал, не был здесь двадцать лет, свернул не туда и заблудился. Остановился рядом с Фабьен, и некоторое время они смотрели друг на друга, словно случайно встретились у светофора или возле торгового центра. Андреас вышел и обогнул машину. Услышал тихую музыку. Фабьен наклонилась, и музыка смолкла. Она вышла и поцеловала его в щеку. На ней были джинсы и желтый дождевик.

— Ты предусмотрительна, — сказал он. Добавил, что взял с собой плавки.

— После обеда будет дождь, — пояснила Фабьен.

Хотя она уже говорила ему это по телефону, он еще раз спросил, сколько у них времени. Она ответила, в полдвенадцатого ей обязательно надо домой. Спросила, чем он занимался в последние дни. Открыла калитку и снова закрыла ее, когда оба вошли. Если ее не закрывать, сказала она, то здесь разводили бы костры и оставляли мусор.

Они стояли на большой лужайке со старыми деревьями. Слева и справа участок ограждали разросшиеся кусты, а со стороны озера — обширные заросли тростника. Деревянные мостки вели через тростник к чистой воде.

Они брели по лужайке, словно просто хотели размять ноги. Фабьен подобрала несколько лежавших в траве игрушек и отнесла их в фургон.

— Думаешь, сезон уже позади? — спросил Андреас.

— Мы здесь и осенью часто бываем, — ответила Фабьен. — Даже зимой. У нас есть лодка, Мануэль с Домиником удят рыбу.

Солнце просвечивало сквозь тучи, и все сверкало в его лучах. На деревьях и тростнике лежала почти прозрачная дымка. Андреас и Фабьен пошли по мосткам сквозь тростник. Сели на самом краю и принялись смотреть на озеро. Воздух был очень ясным, казалось, до немецкого берега рукой подать.

— Смотри, — сказала Фабьен и показала на чомгу, нырнувшую под воду неподалеку от них. Они молча дождались, пока птица вынырнет. Андреас лег на живот и опустил руки в воду.

— Вода теплее, чем воздух, — сказал он. — Не хочешь искупаться?

— Почему бы нет? — ответила Фабьен. — Раз уж мы сюда приехали.

Она переоделась в фургоне, а он на лужайке.

Фабьен вышла, забрала у Андреаса одежду и отнесла в фургон.

Он шел следом за ней. Фабьен шла быстрее, чем раньше, — быть может, ей стало холодно или она чувствовала на себе его взгляд. На ней был закрытый купальник, а вокруг пояса она повязала полотенце. Андреас попытался вспомнить, как она выглядела, когда они познакомились. С тех пор как он увидел ее снова, старые картинки стерлись из памяти. Ей он сказал, что она не изменилась, но такого быть не могло.

Вода оказалась холоднее, чем он думал. От холода перехватило дыхание. Они проплыли немного вперед, а потом поплыли вдоль берега. Андреас обогнал Фабьен, но старался не отрываться от нее. Проплыв несколько сотен метров, они повернули обратно.

Андреас вышел из воды. Фабьен держалась за металлическую лестницу и болтала ногами. Улыбаясь, смотрела на него снизу вверх. Он ходил по мосткам, размахивая руками, и несколько раз подпрыгнул. Потом из воды вышла и Фабьен. Они завернулись в полотенца и сели рядом на мостках — так близко, что их плечи соприкасались. Солнце скрылось. Андреас дрожал от холода.

— Ты не замерзла? — спросил он.

— Чуть-чуть.

Они молча смотрели на воду, потом Андреас обнял Фабьен за плечи. Внезапно он почувствовал себя очень молодым и неуверенным. Он откашлялся.

— Да? — откликнулась Фабьен, и Андреас спросил, помнит ли она, как он поцеловал ее двадцать лет назад. Фабьен ответила, что в тот день было не так холодно. Он сказал, что очень любил ее тогда.

Андреас наблюдал за ней со стороны, видел ее профиль, тонкую шею с блестевшими капельками воды, намокшие и потемневшие кончики волос. Фабьен смотрела на озеро и немного охрипшим голосом проговорила, что она этого не заметила.

— Я написал тебе письмо. Но не отправил его.

— Ты замерз, — сказала Фабьен, — пойдем переодеваться.

Они побежали по мосткам и влажной траве к фургону. Андреас сбил дыхание и закашлялся. Вошел в фургон следом за Фабьен. Она протянула ему его вещи. Пока он медлил, Фабьен сняла мокрый купальник и повесила его на веревку с детскими плавками. Одно мгновение она стояла перед ним обнаженной. Неуверенно и игриво улыбнулась, потом отвернулась и начала одеваться.

Они вышли с участка. Андреас взглянул на часы, еще и десяти не было. Молча шли по полю. Удаляясь от машин, они миновали несколько огороженных участков и большой луг. Дорога проходила неподалеку от озера, но из-за разросшегося тростника воды видно не было. Через несколько сотен метров от дороги отделилась узенькая тропинка, уводящая в глубь зарослей. Фабьен шла впереди. Андреас следом. У деревянной смотровой площадки тропинка кончалась. Они поднялись по крутым ступенькам. Наверху висела табличка, сообщавшая, что площадка построена Союзом орнитологов «для всех друзей птичьего мира и тех, кто еще не разучился удивляться».

Фабьен перегнулась через перила и посмотрела в озерную даль. Спросила, мерзнет ли еще Андреас. Нет, ответил он, теперь ему лучше. Он встал позади нее. Положил руки ей на плечи. Она опустила голову и немного нагнулась вперед. Он приобнял ее за бедра, засунул руки под дождевик. Она распрямилась и застыла. Он поцеловал ее в шею, коснулся груди. Она обернулась. Когда он захотел поцеловать ее в губы, она отвернулась. Он попытался просунуть руку ей под джинсы. Она высвободилась, расстегнула пояс и пуговицу.

— Так будет легче, — сказала она.

Они занялись любовью на смотровой площадке. Доски были мокрыми и холодными. Фабьен сняла джинсы и ботинки. Подняла футболку и лифчик, но осталась в куртке. Закрыла глаза и лежала неподвижно. Она казалась совершенно голой и беззащитной. Андреасу в голову полезли кадры криминальной хроники: бледные, мертвые тела на придорожном склоне, в лесу или тростнике.

Простились они на парковке. Андреас сел в свою машину и смотрел, как Фабьен завела мотор, развернулась и уехала. Держалась она очень непринужденно, словно ничего не произошло. Андреас завел мотор, но с места не трогался. Начало моросить, и вид за окном расплылся. В машине было холодно. Изо рта шел пар. Андреас думал о Фабьен. Его удивили та настойчивость, с которой он давал волю своим рукам, та обстоятельность, с которой она отдалась ему, и, наконец, внезапное, быстрое наслаждение. Все это не заняло и пятнадцати минут. Потом Фабьен достала из куртки упаковку бумажных платочков и тщательно вытерлась. Она показалась Андреасу совершенно чужой. У обнаженной Фабьен как будто даже лицо изменилось. Прежней она стала, лишь когда снова оделась.

Андреас не знал, чего он ждет от Фабьен. Даже не знал, чего он от нее хочет. Чтобы она ради него бросила семью? Чтобы уехала с ним во Францию или еще куда-нибудь? Чтобы стала его любовницей и, испытывая угрызения совести, встречалась с ним раз в две недели? Они бы поладили друг с другом — быть может, даже лучше, чем ладят между собой супруги, — ведь, кроме любви, их ничего бы не объединяло.

Он приехал в деревню не для того, чтобы начать новую историю, а чтобы закончить и понять старую. Если бы Фабьен, когда он полез к ней целоваться — тогда или сегодня, — влепила ему пощечину, он бы это пережил, как пережил другие неудачные увлечения. Ему надо было получить от нее ответ, узнать, любит ли она его, смогла бы полюбить. Но ответа он так и не дождался. Фабьен сказала, чтобы он больше не звонил ей домой. Андреас спросил, как же им тогда связаться. Она ответила, что завтра сама позвонит ему.

Он поел в том рыбном ресторане, куда хотел пригласить Дельфину. Когда-то он славился хорошей кухней. Еда не понравилась Андреасу. Было бы здорово, если б рядом была Дельфина, подумал он.

Вторую половину дня он просидел в номере. Надеялся, что позвонит Фабьен. Вдруг он засомневался, что дал ей правильный телефон. Быть может, она забыла номер, звонила в справочную отеля и никто не брал трубку.

Фабьен, как и обещала, позвонила на следующее утро.

— Мы можем увидеться?

— Мануэль и Доминик запускают воздушный шар, — сказала она. — До обеда я свободна.

— Встретимся у фургона?

— Они забрали машину.

Они назначили встречу у домика, рядом с которым познакомились.

Андреас прошел по деревне и пересек промышленный район. На небе виднелись лишь одинокие перистые облака. Во второй половине дня обещали летнюю погоду, но с утра было холодно. Это был первый день осени — день, когда небо вдруг становится темнее, а воздух таким чистым, что, кажется, до всего рукой подать.

Он пришел раньше назначенного времени. На площадке для костра лежали мокрые, обуглившиеся ветки, а на земле — мусор. Домик принадлежал приходу, и на стене в маленькой металлической рамке висели правила. Андреас прочел список запретов и предписаний: мусор бросать в контейнеры, музыку громко не включать, собак держать на поводке.

Фабьен появилась с точностью до минуты. На ней снова был желтый дождевик. Свой велосипед она прислонила к дереву. Андреас обнял ее. Она поцеловала его в щеку.

— Прогуляемся?

Они пошли по лесу. Вероятно, тем же путем, каким ходили, когда играли в прятки. Прямая тропинка уводила вдаль, и было видно, где кончается лес. Некоторое время они молча шли рядом. Потом Фабьен спросила, что было в том письме, которое он не отправил.

— Признание в любви, — сказал Андреас. — Больше, кажется, ничего.

Он спросил, что бы она сделала, если б получила письмо.

— Не знаю, — ответила Фабьен. Она задумалась. Сказала, что с Мануэлем ей действительно хорошо.

— Когда у вас все началось?

— В тот же день, когда ты меня поцеловал. Он был внимателен ко мне. Довез меня до дома. Я была в полной растерянности.

— Была б у меня тогда машина… — проговорил Андреас.

— Это случилось не в ту ночь, — ответила Фабьен. — Мы просто разговаривали. Ты вел себя так отстраненно, после того как поцеловал меня. Притворился, будто ничего не было. А потом стал каким-то раздраженным. Я рассказала Мануэлю о твоем поцелуе. Мы долго говорили о тебе. И это нас сблизило. На следующий день Мануэль принес мне цветы. Поцеловал он меня гораздо позже.

Андреас сказал, что, наверно, никого не любил так, как ее. Фабьен промолчала. Они медленно шли по лесу. Андреаса удивило, что он не держит зла на Мануэля, что даже не ревнует к нему. Ему не хотелось бы поменяться с Мануэлем местами. Он остановился и притянул Фабьен к себе. Поцеловал ее в губы, но она не ответила на поцелуй. Обняла его, как хорошего друга, и положила голову ему на грудь.

— Ни к чему все это, — сказала она. Высвободилась и пошла дальше. Андреас двинулся следом.

— Одну ночь, — попросил он. — Давай проведем вместе одну ночь. Чтобы у нас было, что вспомнить. Не только те десять минут.

— Любовь длится десять минут, — ответила Фабьен. — Что от этого изменится?

— Почему ты вообще переспала со мной?

— Из любопытства, — сказала Фабьен и после короткой паузы добавила, что не может просто взять и уйти из дома. Как он себе это представляет? За пятнадцать лет супружества она едва ли провела хотя бы одну ночь без Мануэля.

— Ты помнишь, как мы встретились в Париже?

— Я помню, что мы встречались, — сказала Фабьен с извиняющейся улыбкой.

— В мечети, — напомнил Андреас. — А в другой раз пошли в кино. Пленка порвалась, и фильм так и не показали до конца. Кто-то вошел и рассказал, чем все кончилось.

— Этого я не помню.

Это было так давно, сказала Фабьен. С тех пор много чего случилось.

— Только не для меня, — ответил Андреас.

Они вышли к опушке и остановились. Дорога продолжала идти прямо, вдоль гравийного карьера, между полей и лугов к ближайшей деревне.

— Ты счастлива? — спросил Андреас.

— Я не несчастна, — ответила Фабьен. — Пойдем обратно.

Андреас сказал, у него такое чувство, что он совершил огромную глупость, которую теперь уже не исправить.

— Я до сих пор прекрасно помню, как писал письмо. Сидел в пиццерии, неподалеку от «Гранд-Опера». Был вечер, я был один и стал записывать в блокноте, как мы познакомились, как ездили на пруд, как я поцеловал тебя. Нашу историю. Написал, что я хочу, чтобы она продолжалась. Будь у меня марка и конверт, я бы, наверно, сразу отослал письмо. А на следующее утро уже не решился.

Они помолчали. Андреас задумался, долго ли продлилась бы их связь. Оба были тогда так молоды. Наверно, он бы сделал Фабьен несчастной, наверно, они бы уже давным-давно расстались. Или по-прежнему оставались парой — одной из тех пар, которые живут вместе из страха одиночества. Они не подходили друг другу. Прежде ему казалось, что это не важно. Андреас был готов поверить, что его любовь длилась так долго, поскольку у нее не было продолжения. Спросил Фабьен, о чем она думает. Ни о чем, ответила Фабьен.

— А как смотрит на наши встречи твоя подружка?

— С ней все кончено. Она вернулась в Париж. У нас не было ничего серьезного.

— Расскажи мне о ней.

Андреас ответил, он не знает, что можно рассказать о Дельфине. Ему не хотелось вспоминать о ней, не хотелось говорить о ней, тем более с Фабьен.

— Как она выглядит?

— У нее короткие каштановые волосы, приятное лицо. Она такого же роста, что и ты, но не такая подтянутая.

— Сколько ей?

— Двадцать четыре.

— Ты ее любишь?

— Наверно, нет. Уж точно не так, как любил тебя.

Как люблю тебя, подумал он, но вслух этого не произнес. Сказал, было время, когда он мог представить себя остепенившимся отцом семейства. Но потом оно прошло. И едва ли он жалеет об этом. Он не уверен, что ему хочется той любви, какой хотелось в двадцать.

— А она? Она тебя любит?

— Не знаю. Кажется, да.

— Тебе этого недостаточно?

Фабьен спросила, почему Дельфина уехала. Андреас хотел рассказать о том, что больше не вернется в Париж, останется в деревне, но внезапно этот план показался ему нелепым. Он приехал сюда из-за нее. Если их история кончится, то не будет и причины оставаться. Сказал, что они с Дельфиной поссорились. Из-за одного пустяка.

— Меня это не касается, — ответила Фабьен.

Они вернулись к домику. Фабьен сказала, ей пора, ее мужчины наверняка скоро вернутся.

— И ты встретишь их обедом.

— Да, — ответила Фабьен, — я встречу их обедом.

— Ты расскажешь об этом Мануэлю? О том, что произошло?

Фабьен покачала головой. Зачем? Она протянула Андреасу руку и пожелала ему всего хорошего. Он поцеловал Фабьен в щеку. Она села на велосипед. Отъехала на несколько метров, потом остановилась.

— Чуть не забыла, — сказала она. Слезла с велосипеда и вынула из кармана куртки книжечку, которую привез ей Андреас.

Он подошел к ней, но книжку не забирал.

— Ты прочла ее?

— Да.

— И что же?

— Наверно, есть сотни таких историй, как наша.

— Но все эти подробности. То, что я называл тебя мотыльком…

— Это прозвище придумал Мануэль. Он первым меня так назвал.

— А кошка, которую она покупает, вернувшись в Париж?

— У меня никогда не было кошки.

Андреас спросил, уверена ли она. Фабьен рассмеялась:

— Кошка была у какой-нибудь другой.

— Так, значит, это ваша с Мануэлем история.

— Нет, — ответила Фабьен, — это наша история. С Мануэлем у нас не история. С Мануэлем — реальность.

Они стояли и смотрели друг на друга. Потом Фабьен обняла Андреаса и поцеловала в губы, это был ее первый поцелуй. Губы у Фабьен были сухими и жестковатыми, как у совсем юной девушки. Поцелуй длился долго, пока ей хватало дыхания.

— Возьми эту книжку себе, — сказал Андреас, когда они наконец перестали обниматься.

Фабьен улыбнулась. Без лишних слов села на велосипед и уехала. Андреас смотрел ей вслед. Фабьен встала на педалях, велосипед раскачивался туда-сюда. Дорога шла по опушке, через луг со старыми плодовыми деревьями, мимо крестьянского двора. Доехав до первых деревенских домов, Фабьен превратилась в желтую точку.

Андреас вернулся к домику и сел на тянувшуюся вдоль фасада скамью. Он ослаб, но в мыслях у него появилась такая ясность, какой не было уже много месяцев. Андреас не испытывал ничего, кроме облегчения и равнодушия. Словно сбросил с плеч ношу, тяготившую его восемнадцать лет. Возможно, отправь он тогда письмо, жизнь прошла бы по-другому. Возможно, в этом и состояло утешение. Получив отказ от Фабьен, он давно уже перестал бы ее ждать.

Андреас попытался вспомнить то время, когда они были вместе, но на память приходили одни и те же сцены. Лес, пруд, парижское кино. Андреас помнил все до мельчайших подробностей, видел Мануэля, Беатрис, парней и девушек, которые были вместе с ними тем летом, даже самого себя. Только Фабьен он почему-то не мог разглядеть отчетливо. При своем прощальном поцелуе, своем первом поцелуе, Фабьен наконец-то ожила. Один этот поцелуй и имел значение.

Он вспомнил свое детство, свою юность, когда всей душой предавался счастью или несчастью, любви или страху. Когда время замирало и выхода не было. Ему не хотелось влюбляться, как в двадцать, но иногда не хватало полноты тех чувств. И тех мгновений, когда внезапно все заканчивалось: ощущения совершенной бессмысленности происходящего и в то же время абсолютной свободы. Незамутненного взгляда на мир, от красоты которого перехватывало дыхание, цветов, форм, мельчайших деталей, текстуры дерева или облупившейся краски, висящего на кнопке листочка бумаги, следов ржавчины на кнопке. Он провел рукой по скамье, на которой сидел, по обветшавшей от непогод стене, к которой прислонился. Глубоко вдохнул, почувствовал влажность воздуха, шедший из леса запах гнили и сладковатый аромат каких-то поздних цветов. Он мог вспоминать о чувстве, но уже не испытывал его.

Наверно, они с Фабьен больше не увидятся. Увидятся или нет, не имело никакого значения. Их история кончилась. Одна из многих, бесконечно многих историй, начинавшихся и заканчивавшихся каждую минуту.

Андреас прошел вдоль объездной дороги, потом свернул к деревне. По пути ему встретилась небольшая продуктовая лавка, где он в детстве покупал сладости. Возвращаясь из школы, Андреас заходил сюда и, если у него были деньги, покупал шоколадку или печенье. Тогда ему постоянно хотелось есть, в перерывах между завтраком, обедом и ужином он поглощал огромное количество сладостей. А со временем аппетит у него испортился. Иногда за день он не съедал ничего, кроме двух сандвичей — на обед и ужин.

Войдя в лавку, Андреас прошелся вдоль полок. Купил бутылку вина и две шоколадки. На кассе работала девушка. Судя по диалекту, она была приезжей. Сделала какое-то замечание о погоде. Неважное получилось лето, сказала она, Андреас кивнул и ответил: можно лишь надеяться, что осень будет получше.

— Вдруг еще потеплеет, — предположил он.

Продавщица сказала, что не верит в это.

Андреас пошел вниз по улице, на которой вырос. Стоял полдень, и в саду никого видно не было. Один дом перекрасили в другой цвет, к другому пристроили гараж, в остальном все, похоже, было по-прежнему. Высокую сосну напротив родительского дома срубили. От нее остался лишь пень, а рядом посадили новую маленькую сосенку. Пройдет еще не один десяток лет, прежде чем она дорастет до высоты той, что срубили, подумал Андреас. Он до этого не доживет, брат и Беттина тоже, даже их дети, вероятно, не доживут.

Когда Андреас вошел в сад через скрипящую калитку, у окна появился Вальтер. Недоуменно поглядел на Андреаса. Ты что здесь делаешь, крикнул он. Через мгновение он уже бежал по садовой дорожке. Остановился в двух шагах от Андреаса. Казалось, он не знает, что делать. Андреас тоже помедлил, потом обнял брата. Вальтер неумело ответил на объятье.

— Заходи, — сказал он, — мы как раз за стол садимся.

Андреас протянул ему бутылку вина.

— Бордо, — с видом знатока произнес Вальтер.

Андреас сказал, ему хочется пройтись по дому и взглянуть на сад.

Клумбы были забиты мелкими сорняками, на западной стороне разрослась доходящая едва ли не до крыши лещина. Вальтер сказал, что за сад отвечает он, но у него слишком мало времени. Он счастлив, если раз в две недели удается скосить газон. Все зарастает.

Когда они зашли в дом, Беттина как раз ставила прибор для пятого. Должно быть, увидела Андреаса из окна. Она тоже так обрадовалась гостю, что тому стало неловко. Беттина обняла его. Дети пожали ему руку. Майя стала настоящей красавицей. Она была выше Беттины и вела себя очень непринужденно. Лукас был ниже сестры на две головы, тихий мальчик, напоминавший Андреасу Вальтера. Он протянул каждому по плитке шоколада и сказал, что надеется, они еще из него не выросли. Майя рассмеялась и ответила, что из шоколада вырасти нельзя.

За обедом они обсуждали соседей. Вальтер рассказал, что молния ударила в сосну на участке напротив и ее пришлось срубить. В некоторых домах теперь жили одноклассники Андреаса и Вальтера со своими детьми. Две сестры из дома на углу уже давным-давно переехали в приют для престарелых. Одна из них умерла, сказала Беттина. Вальтер ответил, что не знал об этом.

— Я же тебе говорила, — сказала Беттина. — Я ходила на похороны. Это было по крайней мере год назад.

— А магазин?

— Его продали. Теперь он стал сетевым. Но дела в нем от этого не улучшились.

Рядом с деревней выстроили торговый центр, сказал Вальтер. Маленьким магазинчикам пришлось туго. В деревне осталась только одна мясная лавка. Они вспомнили, сколько мясных лавок было раньше, и насчитали семь.

После еды дети схватили шоколадки и разошлись по своим комнатам. Вальтер позвонил на работу и взял отгул до конца дня. Разговор занял некоторое время, ему пришлось объяснить что-то своему сослуживцу. Беттина поставила кипятиться воду для кофе. Она прислонилась к плите и сказала: ему, наверно, странно, что они теперь здесь живут.

— Насколько я знаю брата, он многого менять не будет.

Беттина рассмеялась, потом стала серьезной. Сказала, смерть отца сильно подействовала на Вальтера.

— Если бы он хоть выговаривался. А так молчит, ни слова не скажет. Как машина. Вначале, когда мы только въехали сюда, было ужасно. Нельзя было ничего менять, ни одной картины на стене, ничего. Все наши вещи он поставил в подвал. Если я двигала что-нибудь из мебели, то вечером он молча отодвигал это обратно. Туда-сюда. Потом он сдался и позволил мне кое-что поменять. Но будь его воля, все до сих пор оставалось бы по-старому.

— Сад напомнил мне о прошлом, — сказал Андреас. — Правда, тогда он не был таким заросшим.

Добавил, что, хотя они так много пережили в этом доме, ему не удается взглянуть на него прежними глазами.

— Все на тех же местах, я вспоминаю каждую мелочь. Но она уже не значит для меня столько.

— Наверху еще остались коробки с твоими вещами, — сказала Беттина. — Кажется, школьными. Игрушками и книжками.

Андреас сказал, что все можно выбрасывать.

— Ты даже не хочешь на них взглянуть?

— Я недавно просматривал свои старые заметки. Странное ощущение. Некоторые я словно вчера написал, а некоторые писал кто-то другой. На самом деле ни те ни другие не представляли для меня никакого интереса.

Беттина сказала, что сохранит вещи. Вдруг потом Андреас передумает. Места хватает. Андреас спросил, как дети. Майя в следующем году оканчивает школу, сказала Беттина. У нее математические способности. Кто получится из Лукаса, она пока не знает. Он только пойдет в гимназию. Еще будет время подумать. Он у нас мечтатель, сказала она, в чем-то пока совершенное дитя. Он часто напоминает ей Андреаса.

— Меня?

— И Вальтеру тоже. Ты разве не заметил сходства? У него твои глаза. Глаза вашего отца.

Кофе они пили в саду. Вальтер спросил, как у Андреаса дела, и тот сказал, у него сильный кашель, но он пройдет. В остальном все хорошо.

— Ты по-прежнему много куришь? — спросила Беттина.

— Брошу когда-нибудь.

— Это мы уже слышали.

Андреас предложил сменить тему. Вальтер спросил, не хочет ли он сходить на могилу родителей. Да, ответил Андреас, почему бы нет. Когда Вальтер ушел в дом за пиджаком, Беттина спросила, что у Андреаса за кашель. Он ответил, что сделал несколько анализов, но уехал, не дождавшись результатов.

— Тебе страшно?

— Да, — ответил Андреас, — страшно.

— Знаешь ты результаты или нет, это ничего не меняет. Впрочем, мне ли тебе об этом говорить?

— Просто надо было еще кое-что сделать, — сказал Андреас.

Беттина внезапно заявила, что ее свекор был чудесным человеком. Она прекрасно помнит последние рождественские праздники, проведенные вместе с ним.

— Примерно за месяц до его смерти я разговаривал с ним по телефону, — сказал Андреас. — Хотел навестить его, но слишком долго тянул. Никто же не знал, что все произойдет так быстро.

— Он всегда очень радовался твоим звонкам.

Андреас сказал, что похороны были ужасными. Он чувствовал себя актером в посредственном фильме. Даже не понимал, что произошло.

— Наверно, я был ему ближе, чем мне казалось. Мы же почти не виделись в последние годы, а когда я звонил, то не знал, что сказать. Но я часто узнавал его в том, что сам делал или говорил.

— Однажды он признался мне, что с удовольствием жил бы так, как ты, — сказала Беттина. — Ты и вправду похож на него.

С гравийной дорожки послышались шаги, и Андреас попросил Беттину ничего не говорить Вальтеру о болезни. Иначе брат начнет беспокоиться.

— У тебя есть с кем поговорить? — спросила Беттина.

— Да, — ответил Андреас, — кажется, есть.

— Ты же знаешь, что всегда можешь приехать к нам. Можешь жить у нас, если станет невмоготу. Места хватит.

— До этого пока еще не дошло, — сказал Андреас. — Спасибо за предложение.

Беттина сказала, ему надо почаще объявляться, и он пообещал ей это. Увидел слезы в ее глазах. Когда Вальтер подошел к ним, она отвернулась.

Андреас сказал, что с кладбища сразу поедет в отель. Хочет сегодня же уехать. Вальтер ответил, ему очень жаль.

Андреас подошел к Беттине. Она повернулась и обняла его. Потом они вместе пошли в дом. Вальтер позвал детей.

— Андреасу пора ехать! — крикнул он.

На кладбище они пошли пешком. Андреас спросил Вальтера, как у него дела, чем он занимается, и Вальтер начал рассказывать. Рассказал об отпуске в Швеции, из которого они только что вернулись, о пропущенном пароме и походе на каноэ под дождем. Сделал безобидное замечание по поводу красоты шведок. Андреас еще ни разу не слышал, чтобы Вальтер так долго говорил.

Вальтер сказал, что, вероятно, это был последний совместный отдых. Майя уже в этом году хотела поехать автостопом с подружкой. В следующем она окончит гимназию и потом, наверно, на несколько месяцев уедет в Париж учить язык. Ей очень понравилось там, когда они приезжали к Андреасу в гости. Лукас до сих пор не знает, чем хочет заниматься, но у него еще предостаточно времени, чтобы принять решение. Беттина собирается снова пойти работать, когда дети уедут из дома. Она ходит на компьютерные курсы.

— А сам-то ты как? — спросил Андреас.

— Хорошо, — ответил Вальтер. — Когда меня сделали управляющим, стало полегче.

— Ты мне об этом не говорил.

Вальтер махнул рукой. Это было два года назад. Сказал, что его работа — не предел мечтаний. Ему часто хотелось подыскать себе что-нибудь другое. Но при тогдашнем экономическом положении сделать это было непросто. Насколько я себя знаю, буду работать на той же фирме до самой пенсии. Он смущенно рассмеялся.

— Тебе, наверно, все это кажется ужасно скучным.

— Нет, — возразил Андреас. — Нет, это не скучно. Иногда я завидую тебе из-за детей и Беттины. Ты себя переживешь.

На кладбище никого не было. Вальтер прямиком направился к могиле, и Андреас задумался, часто ли он сюда ходит. Вальтер встал на колени и отломил несколько сухих веточек от росшего у могилы маленького куста.

Его не беспокоит, что могилу снесут, сказал Андреас. Он часто вспоминает родителей, но воспоминания связаны с теми местами, где они жили, а не с тем, где они похоронены. Вальтер ничего не ответил. Во время телефонных разговоров он ни разу не вспоминал о родителях. И сейчас говорил не о них, а о могиле и посаженных им весной растениях, которые, по сути, не было смысла сажать.

Они молча стояли у могилы. Потом Вальтер сказал: «Вот!» Словно закончил какую-то работу. Голос его звучал уверенней, чем когда он рассказывал о других покойниках, проходя мимо могил их общих знакомых: школьного приятеля Андреаса, который совсем молодым погиб в автокатастрофе, хозяйки галантерейной лавки, преподававшей Вальтеру музыку. У ограды они расстались.

— В следующий раз будешь жить у нас, — сказал Вальтер. — Обещаешь?

Андреас пообещал.

— И тогда уж останешься подольше.

— Ладно.

— Ну, всего тебе, езжай осторожно.

Внезапно Андреас поверил в то, что следующий раз еще будет. Он быстро обнял брата, и каждый пошел своей дорогой.

Андреас подумал о Дельфине, о множестве переездов, которые ей пришлось пережить в детстве. Ее детские воспоминания не были связаны с каким-то определенным местом. Она говорила, что везде чувствует себя как дома. Андреас задумался, преимущество это или недостаток. Возможно, было бы легче не иметь никаких корней. Как когда рассеивают прах умерших. Тогда они и всюду, и нигде. Его детство было похоронено в этой деревне вместе с родителями, но, когда он стоял у могилы, там не было ничего, кроме камня с именами и датами жизни. Здесь его воспоминания не становились ярче. Увеличивалось лишь чувство утраты. Наверно, ему не стоило возвращаться или надо было, как Вальтер, жить здесь все время. Тогда бы он постепенно привык к переменам, как привыкают к старению тела, в душе чувствуя себя одним и тем же с детства и до преклонного возраста.

В гостинице он собрал вещи. Спустился к стойке регистрации и сказал, что уезжает. Портье потребовалось много времени, чтобы выписать счет. Андреас взял с подставки открытку с пятью солнечными видами деревни: католическая и протестантская церкви, ратуша, конгресс-холл и крыльцо старого здания, с которого некий борец за свободу давным-давно держал важную речь. Наконец портье закончил подсчеты, Андреас поставил открытку на место и расплатился.

Легкое утреннее настроение прошло. Андреас чувствовал себя усталым и не знал, что делать. Не думая, никуда не стремясь, он поехал на запад. Слушал радио, классическую станцию, на которой сравнивали разные записи одного и того же произведения. Ведущая обсуждала с двумя музыкантами, мужчиной и женщиной, различия в интерпретациях. Одна казалась им слишком быстрой, другая — слишком медленной. Они критиковали чересчур выделявшихся солистов и оркестрантов, которые играли вяло, или неточно, или не с тем чувством. Андреас пытался услышать различия, но в большинстве случаев ему это не удавалось.

Чем дальше он уезжал на запад, тем хуже было слышно. Музыка все чаще прерывалась шумовыми помехами, потом внезапно заработала другая станция — французское радио, где крутили поп-музыку и двое ведущих, перебивая друг друга, взбудораженно несли какую-то чушь. Андреас вставил торчавшую в магнитофоне кассету. Это был курс немецкого, который они с Дельфиной слушали по пути в Швейцарию. Приятный мужчина, рассказывавший о том, как завтракает колбасой и сыром, доезжает до работы на автобусе, обедает в столовой, выбирая среди трех аппетитных блюд, и снова возвращается домой по окончании рабочего дня.

Андреас свернул на стоянку для отдыха. Сидел и слушал, как человек рассказывает свою жизнь. На последних фразах он весь сжался, его била мелкая, похожая на озноб дрожь. Сдавило горло, он начал всхлипывать — сухо и коротко. Когда наконец появились слезы, дрожь прошла, и он успокоился. Положив голову на руль, он долго плакал, точно не зная почему.

Запись продолжала играть. Когда Андреас снова пришел в себя, женщина с чрезмерно четким произношением говорила:

Он вынул кассету из магнитофона. Пошел умыться в небольшой туалет. Кассету он выбросил в урну, на которой на четырех языках было написано: «Спасибо». Сел за один из бетонных столиков, стоявших на ярком солнце. Немного отдохнув, поехал дальше.

За сто километров до Парижа Андреас свернул на запад. Ему казалось, он смотрит на себя с высоты и видит, как движется в темноте по незнакомой местности. Дорога долго шла через поля и леса, мимо заброшенных деревень. Изредка возникали города, и тогда на обочине появлялись световые рекламы дешевых отелей и торговых центров. Однажды Андреас чуть не заснул. Машина незаметно для него медленно выехала на полосу обгона. Лишь громкое, длительное гудение вывело его из забытья. Он резко повернул руль, «ситроен» качнулся и начал опасно вилять, другая машина обогнала его так близко, что они едва-едва не столкнулись. Сердце Андреаса громко стучало. Он опустил стекло. В салон ворвался теплый воздух, кузнечики стрекотали так громко, что их было слышно даже за гулом мотора.

Андреас снова включил радио. На «Франс культюр» шла одна из его любимых передач — «Du jour au lendemain».[14] Журналист задавал вопросы французскому писателю, имя которого Андреас ни разу не слышал и которого якобы невозможно было читать. Писатель давал пространные ответы, из которых Андреас — даже закрыв окно — понимал лишь половину. Раньше он был верующим, говорил писатель, даже хотел стать священником, но когда сам стал творцом, писателем, то начал сомневаться в Боге. Теперь он верит только в собственное «я», в жизненную энергию, которая сильнее мук и болей, сильнее окружающей всех смерти. Жизненная энергия одного человека в итоге оказывается сильнее абсолюта, подрывает его основы, заставляет его погаснуть, сойти на нет. Собственное «Я» с большой буквы, сказал он. Андреас позавидовал самоуверенности этого человека. У него собственный образ никогда не складывался с такой четкостью. Возможно, поэтому он и вел заурядную жизнь. Одинаковость дней была для него единственной опорой. Без места, без квартиры, без расписаний, регулярных встреч с любовницами и друзьями он был всего лишь крошечной точкой посреди неуютного, пустынного пейзажа.

Он вспомнил о вечерах с Надей, из раза в раз повторяющихся вечерах. Тогда ему казалось, что пустота — это повторение. Но он ошибался. Пустота притаилась по ту сторону повторений. Боязнь пустоты была боязнью хаоса, беспорядка, страхом смерти.

Андреас хотел ехать всю ночь. Снова увидев световую рекламу, он решил снять номер и передохнуть несколько часов. Отель стоял прямо около съезда с шоссе. На заправке напротив Андреас купил пива. У стойки регистрации сидел сонный североафриканец, попросивший его сразу оплатить номер.

Несмотря на усталость, заснуть Андреас не мог. Пил пиво и смотрел телевизор, пока глаза все-таки не закрылись. Во сне он продолжал ехать по бесконечному шоссе. Видел лишь разделительный пунктир, не видел его, чувствовал ритм пунктира глухими ударами в голове. Машина падала в беспросветную пропасть, полоски пролетали мимо и отбивали все убыстряющийся темп непрерывного падения.

Андреас проснулся в поту, таким же усталым, как и до сна. Было рано, на улице рассветало. Он принял душ и, собрав вещи, спустился вниз. У стойки регистрации никого не было. На табличке были написаны часы завтрака и телефон службы спасения. Андреас не хотел тратить время и решил сразу ехать дальше.

Укладывая чемодан в багажник, он увидел сверток с богиней охоты. Развернул статую и провел пальцами по ее блистающему бронзовому телу, крошечной груди и маленькому личику, которое всегда напоминало ему лицо Фабьен и — как он теперь заметил — сильно от него отличалось. Он потрогал лук и колчан с проволочными стрелами, короткую юбку, скрывавшую чресла, и застывшие при ходьбе ноги, одна из которых касалась цоколя лишь пальцами. Покачал статую в руке. Подумал, не выбросить ли ее, но потом снова завернул и осторожно положил обратно в багажник.

Ближе к полудню он проехал Бордо. Купил на заправке местную карту. Поискав, нашел тот кемпинг, о котором рассказывала Дельфина: «Гран-Кроо». Дорога вела прямо к океану и там обрывалась. Зданий на карте не было, рядом с названием была лишь пиктограмма смотровой площадки.

Шоссе проходило мимо пиниевых лесов и низких зарослей кустарников. Машин было много, и, когда за несколько километров до океана дорога сузилась, образовалась пробка. На последний отрезок пути у Андреаса ушел почти час. Солнце жгло машину, и Андреас вспотел.

Дорога заканчивалась широкой лентой. По ее краям, в тени высоких пиний виднелись сотни парковочных мест. Многие были заняты, и вокруг толпились люди в купальных костюмах: одни доставали вещи, другие устроили рядом с машинами пикник. Андреас ехал с черепашьей скоростью. Через несколько сотен метров он увидел въезд в кемпинг жандармерии. Пропускной пункт закрылся на обед и должен был открыться лишь в два часа. Андреас припарковался и позвонил Дельфине на мобильный. Она не отвечала. Он прослушал запись на автоответчике, но сообщения не оставил. Наверно, Дельфина была на пляже и не взяла с собой телефон.

У ограды висел план кемпинга. На нем было двести мест для автомобилей и несколько десятков домиков, обозначенных коричневыми квадратиками. Дельфину придется искать целую вечность, возможно, она вообще у океана. Андреас решил пойти на пляж и вернуться позже. Переоделся за машиной, тщательно намазался кремом от загара и надел футболку. Босиком пошел по кемпингу туда, где, по его предположению, был океан. Казалось, кемпинг заполнен до отказа, но людей почти не было видно. Те, кто, встретился Андреасу, носили тренировочные костюмы, шорты, футболки и сандалии. На большой песчаной площадке, у края которой стояли столики и стулья кафетерия, двое мужчин играли в шары. Это и был тот рай, о котором рассказывала Дельфина: длинные ряды палаток и фургонов под сенью высоких пиний, продуктовый магазин и прачечная, маленькие заасфальтированные дорожки и через каждые сто метров блок с туалетами и блок с душами. На некоторых парковочных местах рядом с большой палаткой стояла еще одна поменьше, на других были растянуты защищавшие от чужих взглядов платки. Между деревьев висели гамаки и веревки с полотенцами. Возле нескольких палаток лежали кучки скорлупок от расколотых специальными щипцами пиниевых орешков.

Отдых в кемпинге всегда представлялся Андреасу чем-то ужасным. Однажды он пошел на это и вместе с девушкой провел неделю в палатке у Средиземного моря. Ему вспоминались лишь мокрая одежда, всюду липнущий песок и туалетная вонь, переполненные пляжи и дискотеки, гвоздем которых был танец маленьких утят. С той девушкой он вскоре после этого расстался, по другой причине.

Андреас прошел через весь кемпинг. Даже не догадывался, куда надо идти, чтобы выйти к океану. Блуждал среди деревьев. Наконец в лесу показался просвет, и он увидел высокую дюну. Пошел наверх, утопая в горячем песке. Лишь теперь на него снова навалилась усталость. Забравшись на дюну, он оглянулся. Кемпинга больше не было видно: лишь бесконечный лес и в некотором отдалении мощный, наполовину скрывшийся в песке бункер. Бетонную крышу метровой толщины разрушили, стены исписали граффити.

Океана отсюда еще видно не было, но до Андреаса уже доносился шум прибоя. Он прошел по небольшой лощине и снова поднялся на несколько метров. Тогда он внезапно почувствовал ветер и увидел перед собой океан, а под ногами — пляж, казавшийся бесконечным и терявшийся в желтоватом мареве в обоих направлениях. Пляж был почти пустым. В нескольких сотнях метров от Андреаса люди лежали чуть ближе друг к другу. Там в песок были воткнуты голубые флаги, а на вышке сидел спасатель. В воде стояли дети, подростки, родители с детьми, целые семьи. Они стояли рядом по колено в воде перед вздымающимися и опадающими гребнями волн, словно ждали чего-то. В безбрежном океане они казались крохотными. Андреас заскользил вниз по дюне. Чем больше он приближался к воде, тем меньше становился. Он чувствовал себя очень одиноким, брошенным — чувство, которое часто появлялось у него в детстве. Повернулся на юг и стал удаляться от голубых флагов.

Люди встречались лишь по отдельности — голые загоревшие пары, лежавшие рядом или слившиеся в одно целое. Одна женщина вяло развалилась на спине мужчины, ноги свисали по бокам, выглядело это как неудавшаяся попытка невозможного совокупления. Расстояния между купающимися всё возрастали. Лишь изредка на пути Андреаса возникали замки из платков и зонтиков от солнца, казавшиеся последними островками цивилизации. Он продолжал идти. Порой навстречу ему попадались обнаженные мужчины, тогда оба отворачивались, словно им было неловко видеть друг друга. Андреас шел у самой воды, где песок был твердым, и волны сразу стирали его следы. Иногда он ступал по тонкому ковру возвращавшейся в океан волны, и ему казалось, он движется вбок. Андреас остановился и обернулся. Вокруг не было ни людей, ни знаков, ни следов. Он разделся догола, оставив лишь солнцезащитные очки, и лег на песок. Чувство одиночества становилось тем слабее, чем дальше он уходил от людей. Теперь оно исчезло вовсе. Ему казалось, он и сам перестал быть человеком. Лежал на спине и смотрел в небо, голубизна которого была такой прозрачной, что за ней он угадывал тьму и пустоту Вселенной. Ветер не утихал, шум прибоя слился в единый звук, в котором не удавалось различить всплесков отдельных волн. Надо было проводить здесь целые недели, думал Андреас, каждый день часами подставлять солнцу и ветру свое обнаженное тело, загореть, просушиться на соленом воздухе, обточиться о песок, как выброшенные на берег деревья, стать твердым и выносливым. Тогда уже ничто не сможет тебя сломить. Он заснул и проснулся. Сел и посмотрел на воду. Солнце стояло высоко. Океан немного отступил, волны стали ниже, однако ветер посвежел и набрасывался на Андреаса, гнал его прочь. Он закрыл глаза. Увидел себя и Дельфину в кафе на Елисейских Полях. Какая случайность, говорил он, а Дельфина отвечала: почему ты не приехал на вокзал? У меня сломалась машина, говорил он. Я потерял твой адрес. Фразы, которые он читал давным-давно.

Какая случайность, что он встретил Фабьен, Надю, Сильвию и Дельфину. То, что его занесло в Париж, а теперь сюда, на этот безлюдный пляж. Случайностью была встреча его родителей, и родителей их родителей. Сколько бы они ни уверяли себя в обратном, сколько бы они ни говорили себе, что их свела судьба. Его рождение, любое рождение было звеном в непрерывной череде случайностей. Случайностью не была лишь смерть.

Он подумал о тех случайностях, которые свели и снова развели его и Дельфину. Внезапного дождя, сделанного не вовремя телефонного звонка, каприза было достаточно, чтобы разрушить сложное построение из малозначительных событий и мимолетных решений.

Андреас встал и пошел обратно. Он двигался против ветра, и иногда порывы настолько усиливались, что до его лица долетали частички пены. Там, где он перешел через дюну, Андреас немного помедлил, потом двинулся дальше, к голубым флагам.

Он представил себе, как они с Дельфиной будут жить вместе — в Париже, Версале, где бы то ни было. У него больше ничего не осталось, да и у нее, похоже, было немного вещей. Они обустроятся, купят мебель и кухонную утварь, телевизор и, быть может, музыкальный центр. Андреас задумался, как они будут проводить время и сколько времени у них останется. Но это не имело никакого значения. Будущее было завтрашним днем. Ему надо отыскать Дельфину, поговорить с ней. Позвонить врачу и забрать результаты, даже при том, что в конечном счете они ничего не меняли.

На пляже по-прежнему было много людей, но лишь некоторые находились в воде. Солнце стояло высоко над океаном, и против света различались только силуэты купающихся. И все же он сразу узнал Дельфину. Она стояла в воде, спиной к нему. Андреас позвал ее, но шум заглушил его слова. Он подошел к ней. Вода была холодной и мутной от поднятого песка. Остановившись в нескольких метрах от нее, он стоял и смотрел, как она машинально ныряла в волны, вставала, отходила на несколько шагов назад — раз за разом, бессмысленно и бесконечно. Иногда она приседала, целиком погружаясь в воду, и снова поднималась на ноги. Наконец Дельфина обернулась и быстрыми шагами, словно на ходулях, пошла в его сторону. На ней было бикини в цветочек, кожа ее блестела от влаги. Она опустила голову и смотрела на воду перед собой. Лишь подойдя вплотную к Андреасу, она заметила его. Остановилась, потом сделала два шага вперед. Проговорила что-то, чего он не понял, засмеялась и поцеловала его в губы. Они обнялись, прижались друг к другу до боли. Тело Дельфины было холодным. Через ее плечо, на небольшом отдалении, Андреас увидел другую обнимавшуюся пару, и ему показалось, что он смотрит на себя с Дельфиной, что он предельно далек ото всего. Близок был лишь окруживший его шум волн.