Не сказали, что нашли

^{_{Рисунок Н. Кустова}}

Весной, когда цвели ландыши, я шел по лесу, смотрел на зелено-белые ландышевые поляны, насвистывал песенки и любовался молодой зеленью деревьев. Скоро я перестал насвистывать разную чепуху, потому что хороших песенок не знал, ленился запоминать их. А еще потому прекратил я веселиться, что лес наполнялся птичьим пением так разноголосо, что никакому солисту, хору, ансамблю не сравниться своими голосами и музыкой с весенним пением птиц.

Но лишь закончил я насвистывать, как стал почему-то думать про одуванчики. Ландышей было очень много, и, казалось, все они просились ко мне в руки, хотели, чтобы я ими кого-нибудь обрадовал, унес бы их из леса. Одуванчиков тоже бывает много. Когда они еще не облетят, то утром луг от них кажется серебряным, ледяным. Тогда лисы снуют по лугам и лесам, добывают своим лисятам разный корм…

«Два лисенка и лиса», — подумалось вдруг мне.

Я никогда не сочинял стихи, но теперь вдруг обрадовался, что с «двух лисенков и лисы» должно начаться хорошее стихотворение, такое, каких еще ни взрослые, ни дети не читали. И я забормотал, не слушая птиц, не замечая лесных цветов:

— Два лисенка и лиса… Два лисенка и лиса…

Я не знал совершенно, что мне делать с этими лисятами и лисой. Мне надоело декламировать эти три слова, и я стал напевать их, подделываясь под детский голосок:

Мне показалось, что лисята с лисой завели меня в глубь леса, что из-за них я сбился с пути и теперь не выберусь к реке, к крутому обрыву, куда я держал путь. Но испуг мой был напрасным. Я оказался у старой лесной дороги, которая недалеко от меня сворачивала к тому обрыву.

снова забормотал я и вдруг нашел им занятие, настоящее лисье занятие:

Мне показалось, что лес подхватил мои слова, птицы и деревья в стройном хоре повторили:

Трудно передать, как я был обрадован находкой этих трех слов. Теперь я был уверен, что я могу сочинять стихи, что непременно стану поэтом, правда, детским поэтом, но и не терял надежды вырасти во взрослого, в гениального поэта. Еще мне казалось, что я могу не только быть поэтом, но и сочинять к своим стихам музыку. Я уже слышал ее в лесе, в ветре, в течении рек, мне оставалось лишь взять ее к своим песням — и дело сделано. Я уже видел горы стихов и музыкальных нот. Вдруг я оступился в ямку, упал и оцарапал о сучок руку.

Раздосадованный я пошел дальше, вспомнил, что насочинял, и решил докончить свое первое стихотворение, но больше не сочинять, чтобы не нажить другой беды. Этак можно не только руку поцарапать…

Впереди замелькали просветы. Я подходил к опушке. Лиса с лисятами мне надоела. Все это выдумка. И никакой я не поэт, а тем более не музыкант. Я зашагал быстрее к опушке. Там река, простор. Но уйти от лисят с лисой мне не удалось.

Я стал произносить первые попавшиеся слова, не думая об их значении, стройности, произносил быстро, в такт ходьбе.

Лес кончился. Река ослепила меня. Я остановился у березы и вдруг, к моему удивлению, увидал лису. Она бежала над обрывом, смотрела в траву, видимо, охотилась. Я невольно стал высматривать лисят, именно двух, тех самых, которые с мамой-лисой «обежали все леса», о которых я только что сочинил стихи.

Лисят не было. Лиса вдруг остановилась, уткнула морду в траву в одном месте, в другом, заметалась, забегала под обрывом, копнула в нескольких местах каменистый берег.

Я решил было, что лиса нашла заячью нору, но вспомнил, что зайцы без нор обходятся, да и в эту пору зайчата уже на лапки вскинулись, кислицу поедают в лесу. Беспокойство лисы было так подозрительно, что я забыл совсем о стихах и стал следить за ней, совсем потерявшей лисью осторожность.

Лиса встала над обрывом, посмотрела вниз, в воду. Крик ласточек-береговушек вдруг разнесся над берегом, над опушкой. Они кричали: «Люди добрые, птицы, звери, посмотрите на эту плутовку. Она напала на наши поселения. Она посягает на жизнь наших птенцов».

Лиса свесила морду с обрыва, лапой пыталась достать до ласточкиного гнезда. Птицы проносились над ней, грозя клюнуть лису, но она знала их силу, занималась своим плутовским делом. Она охотилась за вылетавшими из норок ласточками-береговушками. И вдруг над обрывом взвился рыжий пушистый хвост и лиса исчезла.

Я бросился к обрыву и заглянул вниз. Под обрывом кипела вода. Казалось, что со дна реки пробился подземный источник, одолевает речную воду, пробивается фонтаном наверх.

Вдруг кипение воды остановилось, на речной поверхности показалась рыжая лисья голова. В пасти лисы билась огромная зеленая щука. Лиса добралась до пологого берега, бросила щуку на песок, стряхнула с себя воду.

Я громко рассмеялся. У лисы был укорочен хвост. Рыжая метелочка торчала из щучьей пасти. Лиса взглянула на меня, не задумываясь метнулась от реки и скрылась в лесу. Ласточки-береговушки восторженными криками проводили ее в чащу. Щука тяжело трепыхнулась, приблизилась к воде и ушла в речную глубину.

Ласточки-береговушки занялись своими мирными делами. Я полюбовался их нырянием в береговые норки, вспомнил о своем сочинительстве и пошел к лодке. Была зеленая, цветущая весна. И я снова стал подбирать слова.

Я не стал больше ничего присочинять. Да разве это стихи? Чепуха какая-то… Я понял, что стихи писать очень трудно, и бросил это занятие.