Геннадий

Фролов


Не свое время


Стихотворения

и поэмы


Москва


КРУГЪ


2011



УДК 821.161.1


ББК 84(2Рос=Рус)6-5


Ф91


На обложке – картина

Жоржа де Латура «Гадалка»


Ф91


УДК 821.161.1


ББК 84(2Рос=Рус)6-5


ISBN 978-5-7396-0198-8


Фролов, Геннадий Васильевич.


Не свое время : Стихотворения и поэмы. – М.: Кругъ, 2011. – 392 с. – ISBN 978-5-7396-

0198-8


Новую книгу Геннадия Фролова составили избранные стихотворения и поэмы разных лет

из сборников «Сад» (1982), «Месяцеслов» (1987), «Бьющий свет» (1992), «Невольные

мысли» (1997), «Погост» (2000) и других, а также стихи, в книги не входившие.


© Г.В. Фролов, 2011


© Д.В. Логинов, оформ., 2011






***


Се вид жизни скоротечной!

Сколь надежда нам ни льсти,

Все потонем в бездне вечной,

Дружба и любовь, прости.

Г.Р. Державин


Се вид жизни скоротечной.

(Понимаешь? – понимай!)

Мне бы домик с русской печью

Да аржаный каравай.

Да стакан чайку покрепче,

Да твои послушать речи,

Да под вечер в тишине

Для забавы, для веселья

Скромно справить новоселье

И довольным быть вполне.


Но увы! Судьба иная

Нам с рождения дана.

(Принимаешь? – принимаю!)

Не изменится она.

И не волен я, не волен

Умереть в широком поле

И свободу обрести.

И напрасно мысль лелею:

Ничего я не сумею,

Сколь надежда мне ни льсти.


Все потонет в бездне вечной.

Но пока еще живой,

И иду к тебе навстречу,

И киваю головой.

Но пока утешь кручину;

От причины до причины

Нам с тобой еще брести,

Нам еще идти дорогой,

Чтоб промолвить у порога:

Дружба и любовь, прости.


1967


***


Сегодня лето кончится

И гуси полетят.

Живи не так, как хочется,

А так, как все хотят.


Я истины не выскажу,

И ты суди меня

За лживость и за искренность

Минувшего огня.


Сквозь треугольник стаи

Горит одна звезда.

Твоя улыбка тает,

Растает без следа.


Так выпьем по стакану

За детский жар в груди.

За птичьи караваны,

Пронзающие дни!..


1968


Сон I


В. Игнатенко


А он стреляет из ружья,

А ты стреляешь из ружья,

А я стреляю из ружья –

Никто не попадает!

А там стоят его друзья,

А тут стоят твои друзья,

И все вокруг – мои друзья, –

А друга не хватает!

А ночь повисла над тобой,

А ночь повисла надо мной,

А ночь повисла над страной –

Как долго не светает!

И он идет, смеясь, домой,

И ты идешь – к нему домой,

И я иду – к себе домой, –

А дома нет как нет!..


1968


Сон II


Старик, идущий по дороге,

Был жалок мне. Его рукав

Болтался тряпкою, а ноги

Дрожали. Времени река

Его минуты уносила.

Раздумий тягостная сила

Меня за ним влекла. Я шел,

Ступая вслед оцепенело,

И в сердце жалобно звенела

С ума сводящая струна...


А ночью я увидел сон:

Отца, пришедшего с работы.

Сестру и мать... мы что-то ели...

И просыпаться не хотел!..


1969


Сестре


Здесь небо синее, чем море,

И море синее небес.

А это и счастье, и горе.

И ты ожидаешь чудес.

И ты наглядеться не можешь

На этот бескрайний простор,

Где волны веселые гложут

Подножья зеленые гор.

Следи же, как падает чайка,

И слушай, как ветер поет,

Пока еще не замечая,

Что время уходит твое,

Что скоро наступит ненастье

И зимние близятся дни,

Что это минутное счастье.

И долгая жизнь впереди!..


1968


***


Добирался поздно ввечеру,

Пил чаи с оранжевым вареньем.

Самовар, вмещавший по ведру,

Напевал о радостях творенья.


Чуть заметно под моей рукой

Яблоки пружинили боками.

Пахло в окна сыростью густой,

Травами ночными и цветами.


Ночью с неба падала звезда,

Плыли сопредельные планеты,

Выпадала синяя вода

И листва шумела до рассвета.


Засыпал я, странных полон дум,

Полон весь предощущеньем чуда.

И вплетался сада влажный шум

В жизнь мою, неясную покуда.


1968



Сад


Опять начиналась заря

Почти ненароком, случайно.

И утро, в тумане горя,

Осенней прохладой встречало.

Стояли вершины дерев

Уже золотые. И точно

Терялось в студеной траве

Сырое дыхание ночи.

Я вышел в редеющий сад,

В напиток густого настоя.

Последняя ныла оса

И не нарушала покоя.

Но, стоя пред хладным огнем,

Я вдруг ощутил на мгновенье

Всю краткую прелесть творенья

И смерть, заключенную в нем.

...И крыльями била душа,

И звонкие перья летели

Туда, где рыдали и пели

Высокой любви голоса!..


1968


В деревне


Осеннее поле воды,

Холстина промозглого ветра.

Подмерзшие к ночи следы

Куда-нибудь выведут, верно.

Иду, подминая жнивье,

Налипшая грязь тяжелеет,

Колотится сердце мое...


А небо с закатом нежнее.

И звездная россыпь блестит,

Как тающий лед на ладони.

И мир утомившийся спит,

Как ты, глубоко и спокойно.


1968


***


Дожди идут не день

С глухого небосвода,

И от такой погоды

Вставать с постели лень.


Но все-таки встаешь

И открываешь окна.

Крыжовник, словно еж,

Нахмурился и мокнет.


И яблоня, устав,

В своей печали дремлет,

И, прошумев в листах,

Плоды стучат о землю.


И только этот шум

Да гул воды на крыше.

И жизнь почти не дышит,

И засыпает ум...


1969


В осеннем лесу


И деревья, что были людьми,

Как деревья роняют листву,

И качаются ветви одни,

И сороку видать за версту.


Я пройду по морозной тропе,

По седой от мороза траве.

Как живется в холодном огне?

Как задумчива осень во мне...


На задумчивый стук топора,

На прощальное хлопанье крыл…

За пожар золотого пера,

За любовный безудержный пыл!


За шальную удачу – любить!

За рябину в овраге сыром! –

И не помнить, не знать, позабыть,

Что случится со мною потом...


1969


***


Наше веселье и наша печаль

В мире разумных растений.

Ты выходи меня завтра встречать

В светлом наряде осеннем.


Ты улыбнись мне, как солнечный луч,

Осени поздней подарок,

Что, пробиваясь, летит из-за туч,

Ласков и тих и неярок.


Эти последние стройные дни –

Скорых ненастий примета.

Видишь, как листья скользят впереди

Маревом желтого света.


Видишь, как тонкие ветви голы0,

Как подмерзает аллея,

Видишь, как смотрят печально стволы,

Яркие платья жалея.


Будь же под стать им строга и светла

В светлом осеннем уборе,

Леса подруга и листьев сестра,

Дочь ожиданья и воли.


1969


***


С ветвей осыпается иней,

Печальны просторы полей,

И елка, как девочка в синем,

Стоит у дороги моей.


И долго, покуда не скроюсь,

Все смотрит внимательно вслед...

Как будто читаю я повесть,

Которой названия нет!..


1969


Над книгой


Сверкает сад туманною

Студеною росой,

И облака прозрачные

Плывут над головой.


Листва берез подернулась

Какой-то восковой,

Необычайно тонкою

И нежной желтизной.


Такие дни случаются

Порою в октябре.

И ты сидишь над книгою

На лавке во дворе.


В закрытом темном платьице,

С печальным детским ртом, –

Жалеешь дни ушедшие

Или грустишь о ком?



А сад от ветра легкого

Редеет и шумит...

И на забытой книге

Сквозная тень дрожит.


1969


Август


Вьется старая дорога,

По кюветам бахрома

Светлой пыли. Солнца много.

Вдалеке видны дома.


Их соломенные крыши

Укрывают тополя.

И полдневным жаром дышат

Раскаленные поля.


Жаркий август! Воздух горький.

Ослепительная синь.

Словно дым, по низкой горке

Серо-белая полынь.


И такая тишь... От зноя

Всё попряталось и спит.

Только ястреб надо мною

В зыбком мареве висит.


Только он, как демон жажды,

Крылья выпрямив свои,

Трется с шелестом бумажным

О воздушные слои.


1969


Воздушные шары


Стекло в окне дрожало,

И позднею весной

Телега дребезжала

Разбитой мостовой.


И возчик в телогрейке

Вываливал дары:

За кости и копейки –

Воздушные шары.


Воздушные, тугие,

Как небо голубые,

Зеленые, и красные,

И желтые – любые!


Они из рук взлетали

В распахнутый простор.

Они преображали

Весенний грязный двор…


И, тая в небе синем,

С собою уносили

В темнеющую даль

Мелькнувшую печаль.


1969


***


У домов и у оград

Прячется сирень в тень.

В сумерки плывет сад,

Ночь идет сменить день.


Переулок мой пуст.

Тополь синеву пьет.

Как стеклянных роз куст,

Засверкал небес свод.


Вот уже земли сон

В блеске их уснул сам.

И со всех сторон звон

Нежный их летит к нам.


1969


Читая старую книгу...


Ты живешь здесь одна. Ты читаешь романы

У огня. Ты грустишь о любви.

В полумраке свечи на стене задремали

Непутевые предки твои.


Их никто не тревожит. В закрытые ставни

Третий месяц зима да метель.

Нынче к вечеру тени холодные стали

На дворе заводить карусель.


Нынче к вечеру в поле слепая поземка

Не оставила конских следов...

Ну, так что же, давай поскучаем в потемках,

Коли нас ненароком свело.


Деревенская барышня, дочь отставного

Бригадира – ну, что ты ждала

В одинокой усадьбе средь парка глухого,

На краю небольшого села?


И о чем ты мечтала, проснувшись до света,

Когда лень вылезать из-под теплых перин, –

Об усатом гусаре в густых эполетах,

Что, заехав, уедет уже не один?


Или, может быть, грезился тонкий и томный,

В черном фраке столичный лихой кавалер?

Ну, да что там! Лишь ветер за окнами дома

И в деревьях шумел, и по трубам гудел.


Так промчалася жизнь. Словно миг, промелькнула.

Отшумела с метелью, отзвенела с весной!

Отчего же, скрипя надоедливым стулом,

Я полночи грущу над тобой?


Отчего же дыхание жизни далекой,

Незначительной, странной, пустой,

Вдруг пронзает какой-то щемящей, высокой,

Обжигающей душу тоской?..


1969


После сороковин


Где недавно художники пылко

Говорили, метались, шумели,

Этой ночью пустые бутылки

Одиноко в буфете гремели.


И обои – заляпаны краской

Золотою, зеленой и синей –

Бормотали: искусство напрасно!

Убеждали: искусство бессильно!


А когда я проснулся – рассвета

Мне смеялись веселые пятна,

И приятна была сигарета,

И проснуться мне было приятно!


1969


На распутье


У дороги истертый сапог из сафьяна,

Истлевающий череп коня.

И угрюмо торчит из седого бурьяна

Белый камень – на камне змея.


Но лишь стоит проезжему здесь появиться,

Торопливой угрозы полна,

Исчезает с шипеньем она,

И дрожащее жало двоится.


И читают, читают в раздумии люди:

Коль направо – коня потерять,

Коль налево – костей не собрать,

Ну, а прямо – неясно, что будет!


И подолгу стоят, опустивши главу.

И молчат, и не видят, не слышат,

Как змея, подползая, все ближе колышет

Опаленную зноем траву...


1970


В роще


Спокойней и проще

Давай подойдем ко всему

В березовой роще,

В осеннем ее терему,


Где наших свиданий

Таится прозрачная тень,

Где нету страданий

И долог томительный день.


Забудем о горе,

Обиды друг другу простим,

Не плача, не споря,

Меж белых стволов постоим,


Где, кажется, дремлет

Вся жизнь, как в стакане воды,

И легкое время

Листвою заносит следы.


1970


На берегу


С тобой ли говорить о том, что не вернется?

И мне ли горевать, что на сердце легко?

У самых ног твоих прибой тяжелый бьется,

А берег пуст морской, и видно далеко.


Так видно далеко, что, кажется, до края

Вся жизнь видна моя, вся жизнь твоя видна,

Где чайки узкий серп проносится, срезая

Лохмотья пены с волн, и тает без следа.


1970


Над рекой



Где ветер осоку колышет,

Спокойно гляжу на закат.

И, кажется, явственно слышу,

Как листья с водой говорят.


И, кажется, явственно чую,

Но только понять не могу,

Что шепчет в прохладу речную

Трава на речном берегу.


И верится: через мгновенье,

Лишь стоит склониться, прилечь,

И снова поймешь в озаренье

Родную забытую речь!


1970


Стихи о лунном вечере


Часов в одиннадцать хандра меня заела;

Был душный вечер; горстка мотыльков

У лампочки кружилась очумело;

В окне луна виднелась далеко.


Она плыла, огромная, чужая,

И были странны в розовом дыму

Полтополя у низкого сарая

И женщина, пришедшая к нему.


В своей цветной белеющей одежде

Она казалась бабочкой ночной,

В немой тоске, в томительной надежде,

Как лампой, привлеченная луной.


Я знал ее дневную оболочку,

Но не ее. И, может, потому –

Она сейчас казалась мне непрочной

И неподвластной трезвому уму.


Потом ее окликнули из дома.

Уже не помня и уже смеясь,

Она скользнула в сумрак невесомый –

Еще в последних отблесках светясь.


А лунный свет, густея постепенно,

Менял весь мир. Куда ни кинешь взгляд –

Везде происходили перемены.

Вся ночь шумела, как огромный сад!


1970


Дом



Опять мне снится по ночам

Дорога через сад.

Деревья старые скрипят

И сучьями стучат.


Опять я вижу по ночам

Пустой угрюмый дом.

Вороны грузные кричат,

Сбивая снег крылом.


Над крытым входом петухи,

На крыше флюгера,

А из сугробов лопухи

Подняли веера.


На заметенное крыльцо

Я подымусь теперь.

Берусь за ржавое кольцо

И открываю дверь.


Давно здесь, видно, не живут,

Повсюду сор и гниль.

В слепые окна ветви бьют,

И оседает пыль.


Везде обрывки от бумаг

И битое стекло,

Как будто все разрушил враг, –

Но в зал войду – светло!


И елка – снежная еще! –

В гирляндах и звездах,

И пол прозрачный навощен,

И длинный стол в свечах,


И тихо музыка поет,

И стулья вкруг, и свет,

Как бы справляют Новый год,

А приглашенных нет.


И в забытьи я подхожу –

И пью стакан вина.

И вдруг бледнею и дрожу –

Колеблется стена.


И со стены из янтаря,

И муча, и маня,

Глаза огромные, горя,

Вперяются в меня.


В венце терновом и цветах

Цветет одно лицо!

И не стакан в моих руках,

А тонкое кольцо.


И понимаю в страхе я

Больною головой,

Что этот дом – душа твоя,

Измученная мной.


И просыпаюсь, и молюсь

Неведомо о чем.

И плеч белеющих боюсь

Дотронуться плечом.


1970


***


Миг между тьмою и светом,

Чистый предутренний час.

Тихим дыханьем согрета,

Ты не проснешься сейчас.


Что тебе снится, не знаю.

В этот предутренний час

Бережно запоминаю

Чистые тени у глаз.


Бережно запоминаю

Детский измученный лик,

Словно на память читаю

Неповторимый дневник.


Милая, где мы и что мы?

Души прозрачно, как дым

От золотистой соломы,

Ветер уносит в сады.


Прошлое непостоянно,

Мы изменяем его.

Вот и растаяла тайна,

Вот уже нет ничего.


Милые воспоминанья,

Соединявшие нас.

Наше ль, иное дыханье?

Не догадаться сейчас.


Что же осталось? Остались

Долгие ночи вдвоем,

В чувствах и мыслях усталость,

Тени на лике твоем.


И ощущенье такое,

Словно бы оборвалась

С временем, жизнью, тобою

Невозвратимая связь.


1970


Ад


Я боюсь – в одной из тихих комнат,

В ровном свете матовых огней,

Соберутся все, кого я помню,

От чужих – до близких и друзей.


И никто не вымолвит ни слова,

Но пойму я, что любой из них

Знает подоплеку и основу

Самых лучших помыслов моих.


Знает все мгновенные желанья,

Все мечты, что мучили меня,

Все – о чем не вырвали б признанья

И угрозой вечного огня.


...Но еще ужаснее подумать,

Что когда-нибудь наступит миг:

Я узнаю помыслы других

И войду – и близких мне не будет.


1965; 1970


***


Это только весенняя слякоть,

Это только туман за окном.

Оттого-то и хочется плакать

Просто так, ни о чем, ни о ком.


Плакать так, как кулик на болоте.

Плакать так, как под снегом ручей.

Оттого, что блестят в позолоте

Облака от последних лучей.


Оттого, что на сердце свобода,

Оттого, что не жаль никого,

И пылает закат с небосвода,

Как последняя ласка его...


1971


***



Кто там? Кому ответил

Голос издалека?..

Вечер сентябрьский светел,

Тихо шумит река.


Вечер сентябрьский светел,

Тихо река шумит.

Еле качает ветер

Ветви густых ракит.


Видно, как за рекою

По0д гору, вдалеке,

Вытянувшись тропою,

Люди идут к реке.


Видно: вдали над лугом

Маленький самолет

Медленно, круг за кругом,

Белую нить прядет.


Я посижу на камне,

Я погляжу вокруг,

Чтобы впитала память

Этот вечерний луг,


Эту причастность тайне,

Тихий напев воды,

Светлого увяданья

Призрачные следы.


Медленный ход природы,

Холод сырых ветвей...

Эту печаль свободы

Первых осенних дней.


1971


Жгут листву


Жгут листву – и дым клубами;

Словно пух, садится пепел –

Стаю птиц вздымает ветер

Над домами, над садами.


На зеленом небосклоне

Стая мечется кругами

И проносится наклонно

Над садами, над домами.


Все следишь за ней часами,

Забываешь, вспоминаешь...

Все кружишь – не улетаешь –

Над домами, над садами.


1971


***


Черна ограда, а за нею,

Блестя убором ледяным,

Высокий сад в ночи синеет,

И пахнет снегом молодым.


И выступают из тумана,

И приближаются ко мне

Деревья, словно великаны

В как бы светящейся броне.


Их неумолчное движенье,

Ночной волнующийся сад –

Какие в нем идут сраженья,

Какие силы в нем кипят?


Какая в нем хранится тайна

И что она преобразит?

О чем шумит он неустанно,

О чем со мною говорит?..


1971


***


Июль окислялся, как медный кувшин,

Вкус меди держался во рту.

От хриплого рева идущих машин

Я не высыпался к утру.


И долгой бессонницы тягостный дым

Кружил, застилая глаза.

И только урывками снились сады,

В которых кипела гроза.


Тогда подымался и шел в палисад,

Где мокрые ветви кустов

Клонились от ветра вперед и назад,

Светлея изнанкой листов.


И там, в шелестящей высокой траве,

Средь плеска тяжелой воды,

Казалось мне, будто в моей голове

Бескрайние плещут сады.


И маленький домик – петух на дворе,

И тихая льется река,

И ползает жук по горячей коре,

Не зная, что это рука.


1971


Ночь


Ночь опускалась угрюмою птицей

С грудью широкой и сизым пером.

Я говорил: посмотри, как дымится

Туча над лесом и над горой.


Словно собралися там великаны,

Скоро ударят в литые щиты,

Высекут звезды над темной поляной, –

Что же задумалась ты?


Выйдет луна, как слепая царевна,

Призрачно станет кругом.

В полночь проснется русалка, наверно,

Омут взволнует хвостом.


И заклубится туман по низинам,

Леший задует в рожок.

Тонкие руки вздымая, осины

Выйдут плясать на лужок.


В это мгновенье войди неприметно

В медленный их хоровод.

Тающей тенью прозрачнее света

Танец тебя унесет.


Так отчего же ты смотришь печально,

Что ж ты томишься душой,

Светлая птица в уборе венчальном,

Иволга в чаще лесной?..


1971


Снег


Ну что ж, давай напишем

В который раз про снег:

Как он летит – неслышен –

В садах любимых, тех,

Где сквозь туман, рисуясь,

Восторженная юность,

Беспечна и легка,

Манит издалека.

Ну что ж, давай припомним:


Снежинки на ладони

Садятся, щекоча,

Белеют на плечах.

Деревья по колени

В тумане и снегу.

И сумерки синели

На близком берегу.

И мы с тобой бежали,

Веселые, одни,

На этот близкий берег

И дальние огни.


Как все идет на убыль,

Уходит навсегда!

Трубят в литые трубы

Минувшие года –

И только снег – неслышен –

Над нами, над тобой,

Над садом –

тише, тише –

Кружится молодой!


1971


Гадание


Смерть и вечность... Жизнь и доблесть!

Поле. Санный след.

Что манило? – Только отблеск,

Только легкий свет.

Что томило? – Только чувство!

Как его назвать?

Юность? Родина? Искусство?

Птица? Ветер? Мать?

Ты? Любовь? – Тасуй колоду:

Расставание. Свободу.

Вечер. Галок на снегу.

Одиночество. Пургу.


1971


***


Еще не чувствуя беду,

Всю ночь о юности и мае

Листва шептала, облетая,

В тобой покинутом саду.


Но снова утро. Я иду,

Росу студеную сбивая,

Где тень аллеи вырезная

Дрожит в желтеющем пруду.


Где сквозь редеющие своды

Высоких лип – пронзает воду

Лучами солнечными день.


Где все: любовь, тоска, свобода,

Как эта тающая тень,

Вытягивающаяся на годы.


1971


Соловей


Певца любви...

А.С. Пушкин


Когда зальется соловей

Среди темнеющих ветвей

Томительно и страстно

И в роще сонной над рекой

Пахнет разлукой и тоской, –

На свете жить прекрасно!


И что любовь, которой нет,

И что судьба, которой след

В тумане исчезает,

Что все ненужные слова,

Когда кружится голова

И сердце замирает?!


О, как прекрасно в мире жить!

К кому идти, куда спешить,

Кто наши дни считает?

И все, что было, все, что есть –

Лишь эта длящаяся песнь,

Она не умирает!


1971


Зимний город


Зимний город. Дым густой мороза.

Наледь близких крыш.

На стекле бледнеющие розы.

Куришь и молчишь.


Резко тянет холодом из щели,

Заметен карниз.

Сердце, словно детские качели,

Вверх и вниз!


Оттого, что одинок и молод,

И опять, опять

Все метет декабрь, заносит город,–

Оттого не спать!


Все ловить в кружении метели,

Звонкий, ледяной,

О тебе тоскующей свирели

Голос молодой!..


1971


***


Мне воды в горсти твоей напиться,

Губ твоих дышать морозной вьюгой,

И кружит душа моя, как птица,

Над своей покинутой подругой.


Вышивай мне, память ледяная,

Золотым узором расставанья.

Ночь стоит высокая, чужая,

Под мохнатой шапкой мирозданья.


Но трубят метели молодые

Не о смерти – о любви и страсти.

И горят глаза твои слепые,

Словно звезды в мраке и ненастье.


1971


***


Неясный возглас. Шелест платья.

Как бы двойное восприятье:

И сердца стук, и звук шагов!

К окну! За ними! Никого...


Лишь ночь июльская, густая,

В высоких звездах и цветах

Стоит в пыли двора, босая,

С туманным месяцем в руках.


Но сердце тянется навстречу

Совсем иному бытию:

Излить и музыкой, и речью

Любовь мгновенную свою!..


1971


Утро


Ночи вьюжны в декабре,

Я проснулся на заре,

Дверь открыл – увидел солнце

И сугробы во дворе.


Все искрилось и пылало

В алом пламени пожара.

Уходила в синеву

Жизнь моя клубами пара.


А навстречу, над Москвой,

Лучезарной, молодой,

Утро новое вставало

Чернобровою вдовой.


Что пред вечною природой

Наши временные годы,

Если льется с небосвода

Луч пронзительной свободы,


В синеве сверкают розы,

И горит зима над нами

На витых столбах мороза

Ледяными куполами.


1972


Грибник


Г. Иванову


Но все, что имеет начало,

Имеет конец. И о том

Сегодня ему прокричала

Кукушка скупым языком.


Он думал о смерти, что ею

Нельзя ничего объяснить.

Он думал о том, что стареет,

О том, что не хочется жить.


Что прежние мысли и чувства

Ушли навсегда от него.

Что нету любви, а искусство

Не значит почти ничего.


Он взвесил всю жизнь пред собою

И честно хотел отыскать

Хотя бы мгновенье какое,

Которое жаль отдавать.


И, сев на траву у дороги,

Без всякого смысла в глазах

Смотрел отстраненно и строго

На пыль на своих сапогах.


1972


Пчелы


На двери колеблется марлевый полог,

Колышется легкая тень на полу,

И роз на столе перепутанный ворох

Невольно влечет за пчелою пчелу.


Девчонка приносит ведро из колодца.

Она в босоножках, в халате цветном.

Букет составляет – и слышно потом,

Как струйка в графин приготовленный льется.


Выходит старушка, глядит на часы.

– Ну что же, пора! Подождем у дороги!

Идут. И, сырая еще от росы,

Трава холодит обнаженные ноги.


Но нет. Не дождались. Вернулись назад.

Сидят на веранде. – Теперь уже к ночи.

Старушка вздыхает и что-то бормочет.

И слышно, как в комнате пчелы звенят.


1972


В Хосте


Холодное «Цоликаури»,

Спускается вечер густой.

Ряды кипарисов, ликуя,

Уходят в безбрежный покой.


Сливаются небо и море.

Не видно стеклянных валов.

И странно скользят на просторе

Огни кормовые судов.


В беседке, увитой лозою,

Свисает со стен виноград,

И зыбко трепещет листвою

Во мгле исчезающий сад.


От свечки колеблются тени,

Хозяйский шипит патефон.

Доносится тихое пенье

И кружек наполненных звон.


Случайная встреча, забава,

Глаза из-под темных ресниц.

Любовь, и разлука, и слава,

И юность, и жизнь без границ!


...Но вечер окончен. Потушат

Свечу, как полет мотылька.

И ночь распускается душной,

Белеющей чашей цветка!..


1972


Град


Внезапно без дождя густой ударил град.

Поднялся ветер вдруг, и синий свет, густея,

Прекрасно изменил в жару пылавший сад,

И шумно ожила дремавшая аллея.


Какой-то гул возник, какой-то странный стон.

Сжимается душа, неясным звукам внемля.

И чудится, вокруг стоит стеклянный звон

Горошин ледяных, дробящихся о землю.


Все стихло через миг. Опять сквозной простор

Привычно засиял над потрясенным садом,

И солнца луч упал на лиственный ковер,

Расшитый серебром дымящегося града.


Зной силу набирал, и душный ветерок

Пыль завивал жгутом на высохшей дороге.

Но все витал вокруг неясный холодок

Совсем иной любви, совсем иной тревоги,


Как будто жизнь одна осталась позади...

И вот сейчас в саду, шумящем надо мною,

Рождалось – до тоски, до ужаса в груди! –

Стремленье – но куда? желанье – но какое?


1972


Страсть


Султаны моркови пронизаны светом,

И лук малахитовый тускло блестит.

Лиловой пчелою дремучее лето

Цветы прогибает и в травах гудит.


Оно отметает, как вздор, возраженья,

Сгорая в тяжелом июльском бреду,

И наши случайные прикосновенья

Кругами расходятся в душном саду.


Колышется воздух янтарнее меда,

И разум впустую толчется впотьмах,

Где страсть, как хозяйка, идет с огорода

С неясной улыбкой на влажных губах.


1972


Нимфа


Небо белесо – и ветер незрячий

Кровь лихорадит, листвою гремит;

Пахнет полынью, – но так ли, иначе –

Жизнь продолжается, сердце стучит!

Юркие бесы мелькают в малине,

Пчелы гудят, собирая нектар,

Грузные яблони в блеклом сатине

С плеч отряхают белеющий жар.

Там, в глубине, среди сытого сада,

Где козлоногий охотник живет,

Пухлая нимфа в лукавой досаде

К солнцу подъемлет свой чувственный рот.

Машет руками, сверкает глазами,

Силясь проникнуть в сплетенье ветвей,

И в раздраженье топочет ногами,

Жарче пожара и снега белей!..


1972


***


Пронзительный холод. Осенняя мгла. Листопад.

Шуршащие тени устало ползут за обрыв.

Сгибаются ветви. В багровой рубахе закат

Лениво уходит, пунцовые губы скривив.


И ночь красноглазой волчицей с луною в зубах

Бесшумно ступает по следу морозной тропой,

Лиловую шерсть оставляя на голых суках,

Роняя из пасти кровавой звезду за звездой.


1972


***


Медовых зрачков равнодушная ложь

И ночи соленой тяжелые волны

Уносят в пучину, – забудешь, уснешь –

И снова очнешься, предчувствием полный!


Неясный испуг овладеет вконец,

Растут, вырастают и рушатся горы,

И пот выступает, и ты, как беглец,

Заслышавший лай настигающей своры.


Возьми мое тело и душу возьми!

Лиши меня зрения, слуха и знанья!

Сомни, словно ветошь в кровавой грязи,

Под тяжким чугунным катком мирозданья!


Мне руки твои холодны, как ручьи

В языческих травах дремучего леса,

Мне губы твои, как огонь, горячи,

Как порох, сухи и кислы, как железо!


Моим ли плечам удержать этот груз?

Растет мое сердце, сливаясь с землею,

Соленою ночью, колючей травою,

Кровавой луною и пением Муз!


Мы все нераздельны в желанье одном!

Зрят звезды и звери божественным зраком.

И смерть наклоняет лицо в водоем,

Где страсть отраженьем всплывает из мрака!..


1973


***


Так, наверно, лучше.

Так, наверно, легче.

Сыплет снег колючий,

Засыпает плечи.

Мечется поземка

Средь домов угрюмых.

Хорошо в потемках

Ни о чем не думать,

В подворотне стоя,

Как огонь от ветра,

Замирать душою

На границе света,

Где в воронках вьюги

Тьма, как ворон, кружит.

Где лицо подруги

Заметает ужас.


1973


***


Дни проходили, шаг чеканя,

И поступь кованых сапог,

Их скрежетание о камень

Уже не слышать я не мог.


В каком-то тягостном кошмаре

Мне все мерещилось одно:

Сухой колючий запах гари

И дыма кислое вино.


Угар побед и поражений

Был одинаково тяжел,

И не являлся чистый гений,

Чтоб осенить рабочий стол.


Я звал его, но чуткий шепот

Терялся в возгласах команд,

И доносился только топот

– Куда? – шагающих солдат.


Иные тени прилетали,

Дыша чумою и огнем.

Их крылья глухо скрежетали

В мозгу измученном моем.


Они нашептывали нежно,

Очами сытыми дразня,

О власти слова и железа,

О вкусе крови и огня;


О том, как радостно слиянье

С ревущей дикою толпой,

О том, как сладко обладанье

Своей поруганной душой!..


1973


Дышит поле покоем...


Дышит поле покоем,

Легким ветром небес.

За холмом, за рекою

Рыжим облаком лес.


Осень, взяв на колени

Сон вечерних равнин,

Ткет прозрачные тени

Серебром паутин.


Что же сердце томится,

Что же дым над костром,

Словно белая птица

С перебитым крылом?


Здравствуй, холод осенний!

Здравствуй, горечь полей!

Никаких потрясений

Нету в жизни моей.


И легко, как природа

Облетает листвой,

В новом времени года

Я утихну душой.


Мокрым снегом укроет

Край пронзительный мой,

И ресницы прикроет

Голос тающий твой.


Над лесами, лугами,

Над полями тоски и любви,

Просвистав облаками,

Ледяные споют соловьи.


И над жизнью холодной,

Словно жизни неведомой тень,

Молодой и свободный

Встанет новый сияющий день!..


1973


***


Тик-да-так, да-так, да-тик –

Ходит-бродит маятник!


За секундами секунды,

За минутами – часы.

Вот уже скопились груды –

Перевесили весы.


Вот уже весь пол завален –

Шагу некуда шагнуть...

Дом души моей печален,

Заметен из дому путь.


Край далекий, снег глубокий,

Две синицы на кусту.

Над трубой дымок высокий

Замерзает на лету.


Дай мне воли в чистом поле

На последние деньки,

Звонкий бор на косогоре,

Ласку дружеской руки.


И еще мне дай надежду,

Что, когда пора придет,

Предо мною сад забрезжит,

Среди сада – водомет.


Я увижу: между кленов

Ручеек в траве бежит,

На траве темно-зеленой

Стол из мрамора стоит.


И сидят в любезном круге

Все, ушедшие давно,

И лукавые подруги

Подливают им вино.


Здесь отец певцов российских;

С ним беседует другой –

С первым ветром мусикийским

Над безумной головой.


Здесь в распахнутых мундирах

Двое с сумрачной судьбой

Говорят о вьюге мира,

Глядя в вечер голубой.


Там найду я жадным взором

Среди братьев одного –

И вздохну его простором,

Ветром вольности его!..


1973


Блудный сын


1. Птица странствий


Птица странствий поет в груди,

Пыль босые щекочет ноги.

Догорает закат впереди,

Как забытый костер у дороги.


Спят поля в голубой тишине,

Дышит сыростью ночи долина.

Кто здесь нынче скакал на коне,

Чьи копыта впечатались в глину?


Торопился ли царский гонец,

Мчался воин на битву с драконом?

Спит твой брат. Чуть забылся отец.

Светят звезды над брошенным домом.


Путь уводит – неведом и нов, –

Развиваясь, как свиток Гомера.

Дремлют тайны во мраке лесов,

И несчастий неведома мера.


Не страшны ни погибель, ни плен,

Крепки мускулы юного тела,

Блещет Троя, цветет Карфаген,

И судьба улыбается смелым!..


2. Звезда любви


В чем смысл пути? В неведомом, неясном

Желании не дать судьбе своей предел.

Лежит земля – богата и прекрасна! –

Но все вперед, иных не зная дел,


Идти, идти лесами и полями,

Встречать рассвет и провожать закат,

Лечить тоску – волшебными краями

Занять свой ум, насытить жадный взгляд.


Порой увидишь: луг темно-зеленый –

На нем стада. В траве бежит ручей.

Остаться? Нет! И, солнцем опаленный,

Уходишь ты – свободный и ничей.


В каком краю окончится дорога?

И чья рука уронит горсть земли?

Твои пути вели тебя от Бога.

И к Богу все пути тебя вели.


Но есть другие, те, кто знает цену

Краюхе хлеба, знает горький пот,

Кто пашет землю, воздвигает стены,

Растит детей и нищим подает!


Стоят дубы, как рыцари в убранстве,

Тяжелый бор, как воинство, шумит.

Горит, как мысль, звезда тоски и странствий!

И, как душа, звезда любви горит!


3. Возвращение


Дом далек. Отдохни у дороги.

У глубокой присядь колеи,

Как когда-то на отчем пороге

Ты сидел в незабвенные дни.


Скрылся город во мраке долины,

За спиной горизонт без огней.

Знал ты яства земные и вина,

Знал ты голод и вкус отрубей.


Знал ты дружбу солдат и поэтов,

Ласку женщин – на что же пенять!

Только было ли, было ли это?

И с тобой ли? – Уже не понять.


Жизнь прошла, как июньские грозы,

Словно глина, иссохло лицо.

И все явственней видятся розы,

Что склонялись тогда на крыльцо.


Но мертва возвращений дорога.

Брат забыл. Не увидеть отца.

И погонят тебя от порога

Псы отчизны, узнав беглеца.


Ты омоешь последние раны

На измученном теле своем

И пойдешь за белесым туманом

Одиноким коротким путем.


К ночи сядешь, достанешь припасы:

Соль в тряпице да хлеба ломоть, –

И увидишь, взирает – прекрасен! –

На заблудшего сына Господь.


Здесь средь поля, под старой ветлою,

Где, как ризы, горят облака,

Жизнь заблещет прощальной слезою,

Но слеза эта будет легка!..


1973


***


Порой забудется,

Опять припомнится

В пролете улицы,

В уюте горницы,


В полете ветреном

Листа случайного,

Осенним вечером

Совсем нечаянно, –


Одно мгновение

В одно дыхание –

Одежд скольжение

И колыхание,


Слова туманные,

Ресницы скорые,

Глаза обманные,

Но невеселые,


Белее инея

Лицо усталое, –

Все то, что жизнь моя,

Надежда слабая!..


1973


Осенние костры


Ты прости меня за все,

В чем я виноват!..

В тишине листвой шумит,

Облетает сад.


Капли падают с ольхи,

Клен горит огнем.

Что придется испытать

На веку своем?


Что придется перенесть

Нам еще с тобой?

Сыплет ветер листьев медь

В голубой покой.


Улетим ли мы вослед,

Поживем еще?

Улыбнись, как в первый раз,

Прикоснись плечом.


Жгут костры в сырых садах,

В рыжих бликах день.

Под ногами у тебя

Все прозрачней тень.


Жизнь пьянит, как сладкий дым,

Тает в белый свет –

Никакой иной беды

Не было и нет!..


Ветер носит звон осин,

Шелест тополей,

Отсвет пламени дрожит

На щеке твоей.


Мы приходим из огня

И уйдем в огонь.

Пляшет в мокрой синеве

Дыма легкий конь.


И стеклянный звон подков

Над землей стоит,

Где душа моя тобой,

Как листва, горит.


1973


***


Трав искристое сукно,

На ветвях густая завязь.

Словно легкое вино,

Закипает в сердце зависть


К белоснежным облакам

Над моею головою,

К зеленеющим холмам,

Уходящим чередою,


Где, от вечности храним,

Дышит сон младенца-мира

Беспечальным, молодым

Дуновением эфира.


1973


***


Когда порой осеннею

Куда-нибудь спешишь,

По сторонам рассеянно,

Невидяще глядишь, –

Но мысль с неясным умыслом

Течет своим путем –

И вдруг: – О чем задумался? –

И впрямь: о чем? о чем?

Стоишь, молчишь растерянно,

Не зная, что сказать.

Потеряно! потеряно!..

Но что же? – не понять...

И подымается испуг:

Забыл! Забыл! Забыл!

В каких мирах блуждал твой дух,

Какой ты жизнью жил!

Куда тебя твой разум вел

Без факела в руках,

Какою бездной ты прошел,

Не замедляя шаг!..


1974


***


Из праха вышли и были прах!

Сентябрь – щеголь и вертопрах –

Сорит деньгами, понять не хочет,

Что страстной жизни измерен срок! –

Летите, дни мои. Тянитесь, ночи! –

Я тоже весел и одинок!


Я тоже щедрой плачу рукой

За то, что будет, да не со мной!

С твоей ладони глотаю ветер,

Ловлю движенья души, лица,

Кусаю в губы! – А путь мой светел:

Он ясно виден мне до конца!


1974


***


Мы исчезнем со временем оба

За чредою мелькающих дней.

Так весной исчезают сугробы,

Растворяясь в печали своей.


Так вдали исчезают устало

Птичьи стаи в предчувствии вьюг.

Разве раньше ты это не знала,

Что сейчас опечалилась вдруг?


Не грусти! Не тверди про усталость!

Все сомненья оставь за плечом.

То не сбылось, о чем нам мечталось, –

Сбылось то, не мечталось о чем!


Не исполнились все ожиданья:

Но ведь все-таки было дано –

Пусть не мудрости, но пониманья,

Пусть не сада, но взгляда в окно.


Что ж теперь ты считаешь потери,

Жизнь к чужой примеряя судьбе?

И того уже много, поверь мне,

Что отпущено было тебе!..


1974


***


Из долгих странствий возвратясь,

Припав к земле своей родной,

Ты можешь, плача и смеясь,

Пить воздух горький и хмельной.


Но что узнаешь ты, скажи,

Что сыщешь в пепле и золе?

И что поймешь о тех, кто жил

На этой горестной земле?


О тех, кто в сумерках дрожал,

Кто в страхе пробовал засов,

Но никуда не уезжал

От этих пашен и лесов.


Кто предан был и предавал

Себя, любимых и друзей

И, умирая, выживал

На ржавых плацах лагерей.


Чья кровь гудит в моей крови,

Чьи кости стали костяком

Моей страны, моей любви!

– Куда? – летящей напролом.


И, словно люди разных рас,

Вы разойдетесь стороной,

Не поднимая жестких глаз,

Пугаясь истины чужой.


Поскольку есть одна судьба

И жизни нашей краток срок,

И глушит времени труба

Души неслышный голосок!..


1974


***


На душе темно и тихо,

А закат – пунцов.

Дым мороза на Плющихе

Опалит лицо.


Я пройду, как тень косая,

Сквозь арбатский шум,

Ни к кому не прикасаясь,

Молод и угрюм.


Я пройду, упорным шагом

Об асфальт гремя,

За колючим белым прахом

Снежного огня.


За поземкой синеокой,

За ее живой,

Пробегающей вдоль окон

Ледяной струей.


Ночь надвинется с востока,

Заклубится тьма.

В снег желтеющий глубоко

Спрячутся дома.


И промерзшие деревья,

Обретая цель,

Растопырив веток перья,

Полетят в метель,


Где за тучей – небо сине

И – высок как дым –

Над покинутой Россией

Плачет Серафим.


И любя, и ненавидя,

Он скорбит, суров,

Пред собой круженье видя

Ледяных ветров.


Но, покуда сердце живо

И стучится в грудь,

Путь над бездною обрыва,

Путь во мраке,

Путь во страхе, –

Это тоже путь!


И уже не детство мира,

А его судьба,

Ты опять проходишь мимо

Самого себя...


1969; 1975


***


Птица дневная услышит ночную

Птицу, но слов не поймет.

Ветер, деревья нащупав вслепую,

В мокрые дебри уйдет.


Мальчик проснется, потянется к окнам.

В свете возникнет рука,

Матери сонной развившийся локон.

Так начиналась тоска.


Время стоит, как вода у плотины,

Льется за низкий затвор.

Лунного света зеленою тиной

Старый подернуло двор.


В доме вздыхающем душно и сыро,

Сумрак сгущается вновь.

Сердце одно в одиночестве мира.

Так начиналась любовь.


Жизнь беспредельна, как поле ночное.

Дышит отец тяжело,

Словно плывет сквозь теченье шальное,

В дно упирая весло.


Душу мою разрывала на части

Несовместимость стихий.

Счастье и горе. Горе и счастье.

Так начинались стихи.


1975


***


Жизнь сурова, но о том не плачу.

С противоречивостью людской

Плачу лишь о том, что быстро трачу

Эти дни с холодной синевой.


Плачу, что тяжелые мгновенья,

Как в песок студеная вода,

Не замедлив мерного движенья,

Сквозь меня уходят навсегда,


Что одна мучительная милость

Сердцу, одинокому везде, –

Гул ветвей и ледяная сырость

Кипарисов, вымокших в дожде.


1975


Миндаль


В феврале зацветает миндаль, –

Словно облако легкого дыма

Уплывает в промытую даль

По отрогам зеленого Крыма.


И, рождая томленье в крови,

Отражается в зыби зеркальной

Ослепительно-горькой, случайной,

Торопливой улыбкой любви.


1975


***


Черный дрозд пробегает в траве.

Дождь прошел – и опять посветлело.

И в усталой моей голове

Одинокая птица запела.


И свистит, и клекочет она,

И рассказ ее нежный несвязан,

Словно, бедная, снова пьяна

Ослепительным холодом вязов.


Словно всё, научилась чему,

Позабыла – и вспомнить не хочет!

И о счастье птенцу своему

Торопливо и страстно бормочет!


1975


***


Подкрашен небосклон,

Приклеен дым к трубе.

Как в легкий детский сон

Легко войти тебе!


Спят яблони в снегу,

В сугробах огород.

Как бы на берегу

Густых летейских вод


Ни горя, ни беды,

Все дремлет в тишине.

Уводят в дом следы

По снежной целине.


А в доме – печки жар,

И треск смолистых дров,

И елочный пожар,

И запах пирогов.


И вся семья вокруг,

И бьют часы, звеня...

О, радостный испуг

Бенгальского огня!


О, торопливый смех

Над времени рекой

Твоих любимых – всех,

Которых нет с тобой,


Где молодость твоя,

Встречая Новый год,

Из чаши бытия

Морозный воздух пьет!..


1975


***


Моей бабушке Марии Григорьевне Усиной

и, приютившей ее с моей маленькой матерью,

Марии Евграфовне Ермаковой, которая со дня моего рождения

была мне такой же родной

и близкой


Проезд в снегу глубоком,

Невзрачный дом, и дым

Одной струей высокой

Колеблется над ним.


Закат на небе розов,

Декабрьский воздух густ.

И весь покрыт морозной,

Искристой пылью куст.


Мне все давно знакомо,

Мне все известно тут.

Я знаю: в этом доме

Меня все время ждут.


Я знаю, что ночами,

Когда ветра гудят,

Две женщины печальных,

Два ангела не спят.


Они лежат устало,

Измотаны за день.

Скользит по одеялу

Ветвей густая тень.


Стучат часы, старея,

Белеет циферблат.

Опережая время,

Мгновения летят.


И вечности дыханье

Поет в гортанях труб,

Что наша жизнь – страданье,

Терпение и труд,


Где войны, смерть и голод

Выходят из углов –

И льется в окна холод

Нетающих снегов.


И разум не умеет

Забыться, не дыша, –

Но есть любовь – и ею

Еще жива душа.


Пусть не горит лампада,

Но в комнате светло –

И смотрит кротким взглядом

Мария сквозь стекло,


Прижав к себе Иисуса,

Она глядит во тьму,

Не ведая искуса

Блаженству своему...


1975


***


День да ночь –

Сутки прочь!

Снег кружит,

Собачий брёх.

На столе стоит

Покупной пирог,

Полстакана чая,

Рюмка коньяка.

Над тобой качают

Крыльями века.

Начинаешь сразу

На вопрос ответ,

А кончаешь фразу

Через тыщу лет.

И доносит эхо

На чужой порог

Только шорох снега

Да собачий брёх.

Что же неизменно

Нас гнетет в тиши?

Овевает стены

Сквознячок души.

И в лиловой рюмке

Расплескав коньяк,

Подбирая юбки,

Мысль уходит в мрак.

Бровь черней, чем уголь,

Подрисован рот.

Ледяную вьюгу

Переходит вброд.

И, дрожа от стужи

Средь вершин и бездн,

Отгоняя ужас,

Прячется в подъезд,

Где, стуча зубами,

Ждет шальных гостей,

Трогая руками

Холод батарей.


1975


***


А. Лесных


Высокий дом самоубийц

Ворота мне открыл.

Как много здесь знакомых лиц,

Как многих я любил!

Как часто думал я порой

Над той минутой роковой,

Когда тщета земная

Является нагая;

Когда приходит, наконец,

Пора отбросить бремя

И обессилевший пловец

Переплывает время. –

Но, поднимаясь на крутой

Откос,

скользя по глине,

Что он увидит пред собой

В раскрывшейся пустыне?

И, переплыв теченье лет,

Переплывет ли мысль он,

Что оба – тот и этот свет –

Не более, чем листья;

Чем листья, сорванные мной

В саду соседнем с клена:

Один сухой, совсем сухой –

Другой еще зеленый?..


1975


***


И летит крутая роза быстрая

На террасу через палисадник.

Г. Шенгели


Заката павлинье цветет перо,

Морозный плывет дымок.

Как будто черненое серебро,

На лужах лежит ледок.


И голых деревьев сырой графит

Лиловым огнем горит.

Но время твое летит и стоит.

Стоит и опять летит.


И шаг, что ты сделал, – уже не твой.

И прожитый миг – не твой.

И – самая лучшая в мире – она –

Твоя ли была жена?


И тот, кто любил ее, разве ты? –

Хоть те же у вас черты.

Ах, полно, да те ли? Да нет, не те.

Пожалуй, совсем не те!


Пушинка, скользнувшая в холода,

Снежинка, в огне руки

Сверкнувшая каплею! – О, куда

Уносит нас гладь реки?


Так, может, и радости выше нет,

Чем радость бегущих строк,

Где роза, летящая за парапет,

Не падает на песок,


Где всадник в пути горячит коня,

От пыли дорожной сер,

Чтоб вновь услыхать на закате дня

Алкеев тугой размер!


И шлема на солнце пылает медь!

О, эта шальная власть –

Движеньем пера отодвинуть смерть

И розе не дать упасть!


Но чем мы заплатим за этот дар?

Заплатим за этот дар?

Ведь даром ничто не дается – недаром

Бросает нас в дрожь и в жар!


Так жизнью заплатим – а чем еще? –

Заплатим за все про все.

Да! жизнью своею, и только ею

Заплатим за все про все!


Кому же заплатим – а ну, ответь! –

За то, что верней всего?

Конечно, не смерти, поскольку смерть

Не требует ничего...


А той мимолетности бытия,

Движенью от Я к Тебе

И дальше, туда, где ни ты, ни я –

Уже не нужны себе!


1975


Старуха


Старуха идет, спотыкаясь,

По улице. Следом за ней,

Крича, хохоча и толкаясь,

С портфелями пять малышей.


Что им до поникшей фигуры?

Они и не видят ее.

Им весело в сумраке хмуром,

В кругу равноправном своем.


Они говорят торопливо,

Друг друга не слыша, не в лад.

На гребне высоком прилива

Их юные души парят.


В просторе бескрайнего мира

Им радостны первые дни.

И смотрит старуха, как мимо,

Смеясь, пробегают они.


Шаги достаются ей трудно.

Она отдыхает, дрожа,

Вцепившись в афишную тумбу,

Натужно и жадно дыша.


Над ней приглашенья на вечер,

Портреты певиц, имена.

На голые бальные плечи

Невольно косится она.


И страшно от мертвого взгляда

Бесцветных слезящихся глаз.

Так что ж ей, зажившейся, надо

От жизни, летящей на нас?


И надо ли что-нибудь жизни

От нас, уходящих во тьму?

Мы жили, мы жили, мы жили!

Но живы ли мы? – не пойму!


Но живы ль? – не знаю, не знаю...

Ловлю и теряю опять.

Ну, кажется, вот! понимаю!

Да нет, ничего не понять.


И вновь в тишине замираю

И слышу, как вечность скрипит,

Как будто замок запирают

И сторож ключами гремит.


О эта тоска человечья,

Отвага в неравном бою!

О эта ребячья беспечность

У бездны на самом краю!


Где все мы: старуха и дети,

Афиши, сугробы, дома, –

Плывем в ледяной круговерти

Сошедшего с мысли ума!


Плывем задыхаясь, старея,

Ловя дуновенья тепла, –

Со свистом проносится время

Сквозь легкие наши тела!


И в свисте теряется хохот

Мальчишек, бегущих гурьбой,

И плач мой, и жалобный шепот

Старухи, идущей домой!


1975


Кошка


Большое солнце мутнее крови,

В дыму морозном верхи дубов,

И снег колючий, сползая с кровли,

Метет поземкой среди домов.


Еще не видно огней в деревне,

Но воздух в хате, как прорубь, синь,

И в сон склоняет от строчек древних,

Припорошенных песком пустынь.


Горячий ветер приходит с юга,

Растет до неба тяжелый смерч,

Араб срывает коня в испуге,

За полмгновенья почуяв смерть.


Но все напрасно. Сухие горы

Ползут безудержно, как века,

И возникает то череп голый,

То меч шумерский среди песка.


Я просыпаюсь. Темно в окошке.

На подоконнике, на стекле

Белеет иней. Хромая кошка,

Как сфинкс недвижно, лежит в золе.


Два круглых глаза горят, как угли,

Усы и морда в седой пыли.

Что ловит слух ее в ровном гуле

Деревьев, гнущихся до земли?


Какие царства исчезли в мраке,

Вожди какие и племена!

Столицы мира лежат во прахе,

Твердя забытые имена.


Но разве греет вчерашний пепел?

Да нет, не греет. Куда ему!

Я выйду в сени, взметнется ветер,

Зимой запахнет в пустом дому.


Поленья в брызгах смолы янтарной,

Перебродивший хмельной настой

Морозной ночи, лесной поляны,

Насквозь пропитанной тишиной.


Но хватит, хватит. Достать газету,

Забить поглубже, потом поджечь.

Потянет дымом – и в бликах света,

Как зверь дремучий, задышит печь.


Взметнутся искры стеклянным роем,

В трубе протяжный возникнет гуд.

Коробясь, вспыхнут названья строек,

Речей отрывки – и пропадут.


И тьма приблизится к печке разом,

Слегка колеблясь вокруг огня.

Заблещет кошка кровавым глазом,

Лениво скошенным на меня.


Так что же делать? Опять забыться?

Шагнуть в ленивый текучий сон?

Но все быстрее сквозь нас струится

Дыханье мира, вода времен.


Что в днях идущих удержит память?

Что я – оставшийся вдалеке? –

На мертвом надпись надгробном камне

На всем неведомом языке.


Дрова сгорели. Задвину вьюшку.

Взгляну на улицу, где бледна,

Как будто елочная игрушка,

На темной ели горит луна.


Деревья тонут в снегу глубоком,

Метель утихла, как началась,

Почти внезапно, и в свете окон

Сверкает веток густая вязь.


Весь сад серебрян и фиолетов.

Вблизи сугробы, а там, вдали,

В кустах сирени проходит Лето

В цветах и травах ночной земли.


Проходит Осень в листве багряной

Среди накрытых больших столов,

Плодов и дичи. И воздух пьяный

Весна вдыхает сырых снегов.


Цветут мгновенья, как сад зеленый,

И распускаются в них века,

Как розы – путникам утомленным,

Сюда пришедшим издалека.


Но что я? Где я?.. Тяжелый запах,

Угаром сладким полна изба.

Вцепилась кошка хромою лапой

В ладонь, оставленную у лба.


Ты рада жизни? Ты жизни рада?

Ну, что ж, ну ладно! долой стекло!

Угар уходит. Мороз из сада

Течет струею, как молоко.


И оседает белесой влагой

На пальцах стиснутых, на столе,

На клочьях сморщившейся бумаги,

Слегка отсвечивая во мгле...


1975


***


В просторе голубом

Кружится птичья стая.

И чист, и свеж мой дом

В сыром начале мая.


А впрочем, дом – не дом.

Случайный угол только!

Мы их сменили столько...

Но стоит ли о том?


Не стоит! Так о чем

Я говорить собрался?

Вот видишь, растерялся...

Да, вспомнил! За окном,


Распахнутым окном

Проходит май холодный,

И чист, и свеж мой дом,

Как юноша влюбленный.


Над убранным столом

Струится ветер зябкий.

И пол, протертый тряпкой,

Не помнит о былом.


Не помнит о былом?

Да нет, не забывает!

А если забывает,

То как бы и с трудом.


Ему ли, день за днем

Следившему за нами,

Забыть о том, о чем

Мы не забыли сами!


Мы в памяти живем,

Как бы в кругу огромном,

Как бы в лесу сожженном,

И все-таки живом!

................

................


1975


После грозы


Пароход уходит. Дым

Лентой вьется за кормою.

Хорошо быть молодым,

А веселым – лучше втрое!


Как шипит морской прибой,

Разбивается о сваи!

Солнце всходит надо мной,

Ничего не узнавая!


Снова ярок мир и чист,

Снова сердце бьется ровно.

Но кружится желтый лист,

Оторвавшийся от кроны.


И следят, следят за ним

Настороженные ветви,

Утро, море, старый Крым,

Черный дым, соленый ветер,


Перевернутый баркас,

Это небо голубое...

Словно что-то вдруг иное

Им привиделось сейчас.


1976


Стирка


Бутылка с прокушенной соской,

Ребенок, а там, за стеной,

Грохочут стиральные доски,

И стиркою пахнет большой.


Там женщины рук не жалеют,

Пар душной плывет пеленой,

И мыльная пена белеет,

Как гроздья сирени густой.


Им некогда остановиться,

Вздохнуть, распрямиться на миг.

Распарены красные лица,

Развилися локоны их.


Но вот остается немножко.

Пылает закат вдалеке.

Пеленки, рубашки, дорожки

Развешаны ни чердаке.


Теперь отдохнуть не мешает,

И, сидя за узким столом,

Три женщины тихо болтают

Чуть слышным за шаг шепотком.


О чем? Все о том же, о том же,

О вечных заботах своих.

И жизнь и ясна, и несложна

В глухом бормотании их.


И смотрит малыш изумленный

На окна, раскрытые в сад,

Откуда на свет воспаленный

Летят мотыльки и летят.


1976


***


Дай мне гнева и любви,

Дай спокойной силы духа,

Чтоб не жить мне меж людьми

Ни вползренья, ни вполслуха,


Чтоб принять мне на себя

Все, что отдал Ты нам, Боже,

Чтоб – ничтожного ничтожней! –

Из грязи поднялся я.


1977


***


Все, что так трудно исправлялось,

То, что навеки зачерпнулось,

Все где-то срока дожидалось

И вот опять ко мне вернулось.


Пусть от банальностей не скрыться,

Теперь желанья никакого

Нет – на исписанной странице

И одного исправить слова.


1977


***


В колею струящийся песок –

Радости, разлуки и печали...

Слава богу, путь был так далек,

Что в конце забыли о начале.


И когда опять пришли туда,

В те края, откуда убегали,

Так смотрели, словно никогда

И нигде их раньше не видали.


1977



***


Моя любовь горька, остра, –

Как с сердцем жить моим? –

Ее порывами, как дым

Несет весеннего костра,


Как дым от высохшей травы,

На бледные кусты,

На слабый проблеск синевы

Апрельской высоты…


1977


В степи


А. Ревуцкому


1


Проскакали кони,

Улеглася пыль.

И шумит спокойно

Эх, да седой ковыль.


И лежит убитый,

Закусивши рот.

То ли был бандитом он,

То ль наоборот.


И глядит, оскалясь,

В небо голова.

И шумит, качаясь,

Эх, да ковыль-трава.


1969


2


Пронеслись, столкнулись грудью,

Конь умчался на свободу,

Заалела кровь.

Кто, откуда, что за люди?

Повстречались, сшиблись с ходу –

И исчезли вновь.


Разлетелись, словно птицы!

Лишь одни лежит, не дышит,

Посреди равнин.

Кто убитый, кто убийца,

Кто расскажет, кто услышит? –

Знает Бог один!



1977


Из старой путевой книжки


В. Ковде


Странные люди встречались на свете порой мне.

Вот и еще – с сединою, со старым лицом.

Хмуро стоит над кровавой водой на пароме.

Чуб поредевший рукой завивает в кольцо.

И говорит, обратясь на закат воспаленный,

На языки огневые в осенней воде:

«Долго язвил свою душу железом каленым,

Правду искал, но ее не увидел нигде.

Бросил жену и детей, позабыл все, чему научился,

Или, вернее (смешок), постарался забыть.

Сжег документы и в путь по России пустился.

Где-то под Гомелем взяли и стали судить.

Кто? Да зачем? Да откуда? Да что за причина?

Ум повредился? А может, убийца иль вор?

Ладно б – калека, а то ведь здоровый мужчина

Взял в руки посох да прямо по свету попер.

Имя? Фамилия? Должность? – Иван Иванов, отвечаю.

Долго рядили, потом порешили – баптист!

Дали «червонец» за все! (Улыбнулся печально.)

Был молчуном, а теперь вот, как видишь, речист.

Скоро ли, нет... но вернулся на родину снова.

Те же заботы, привычный, наезженный путь.

Дети забыли – и стоит! – есть отчим, и, честное слово,

Если порой их жалел, то сейчас не жалею ничуть.

Вот и кочую чужой перелетною птицей.

Много ли надо? Народ наш жесток, но не скуп:

Хлеба краюху подаст, – а студеной водицей

Каждая речка богата, ручей или сруб…»


1977


Мирт


Дождь прошел. Листва черна.

Пахнет прелью из фонтана.

И пронзительно бледна

Дымка слабая тумана.


Сад невидим. Только мирт,

Из окна залитый светом,

Весь сверкает и дрожит

Под морским холодным ветром.


Словно нынче одному

Лишь ему неутомимо

Все лететь, лететь во тьму

Ледяных предгорий Крыма.


1977


***


С гор стекает туман голубой,

Неподвижное море белесо.

Кипарисы неровной грядой

Надо мной нависают с откоса.

В ожидании теплого дня

Зацветает миндаль – и по веткам

Словно бледные вспышки огня

Пробегают, гонимые ветром.

Как любовь, этот сумрак сквозной,

Эта ясная сухость аллеи,

Этот – тронутый чуть желтизной –

Зеленеющий воздух над нею,

Этот мартовский тающий дым,

Этот мох на витой капители,

Этот вдаль уплывающий Крым,

Отраженный в соленой купели.


1977


***


Путь не дальний, да грязь глубока,

Почва тяжкая – рыжий суглинок.

Как старухи, бредут облака

С полевых бесприютных поминок.

Пьяный ветер забился в поветь,

От дождя потемнели заборы.

Бог не дай никому умереть

Здесь в глухую октябрьскую пору!

Это ж сколько мучений родне!

Грузовик не проедет – на пегой

Разве что – и в объезд по стерне,

Да и то не пройдешь за телегой.

Нет, не дай Бог, не дай никому –

Даже Каину, даже Иуде –

Без того нынче в каждом дому

Затаились притихшие люди.

Не поверишь, что в часе езды

Блеск асфальта и грохот трамваев,

Видя жалкие эти сады

Да осевшие крыши сараев.

Нет! Уж лучше не думать! Молчи!

Недалёко уже и до цели –

До ворчания русской печи,

До ее огневой канители.

Хорошо еще торфа привез!

То-то славно мне будет порою,

Как ударит ноябрьский мороз

И земля загремит под ногою.

То-то будет в душе благодать

От нестрашного сердцу испуга,

Как начнет к Рождеству задувать

По полям сумасбродная вьюга!


1977


***


Прощай мои надежды

На то, чему не сбыться.

Уже не та, что прежде,

По венам кровь струится.

Уже порой не помнишь

Того, что было въяве.

Уже в испуге гонишь

Мечту о громкой славе.


Прощай, друзья былые, –

Под именами теми ж

Мы все давно иные,

И это не изменишь.

Пускай мы не забыли,

Но вспоминать их странно,

Те дни, когда мы пили

Из одного стакана.


Прощай, любовь с надрывом,

Поземкой, сквозняками,

Ночным бессонным дымом

И мокрыми щеками.

Смешна попоек смелость,

Беспутное лукавство –

Теперь дороже трезвость,

И труд, и постоянство.


Прощай, былые строки,

И запахи, и краски –

Пришли иные сроки

И ждут иной развязки.

Уже душа стремится,

Как птица, в край далекий.

Уж в ноги путь ложится

Прямой и одинокий.


1977


***



Где в жизнь прорастает искусства

Жестокий и радостный сад,

Нас губит двусмысленность чувства,

Двоякость, двуликость, разлад.


Мир ясен, покуда не назван,

Но, скрывшись за словом моим,

Он форму срывает – и разом

Становится неуловим.


Напрасно, напрасно, напрасно

К нему имена мы опять,

Как ключ, подбираем – опасно

В неведомое проникать.


Вдруг там, за последнею дверью,

Что свет разделяет и тьму,

Таятся такие потери,

Которых не вынесть уму?


1978


***


Воздух темных аллей, как гранатовый сок.

Под ногою твоей розовеет песок.

Ряд густых тополей тонет в рыжем дыму

И проходит огонь по лицу твоему.

Так по ясному небу проходит гроза!

........................

И в испуге свои отвожу я глаза!


1978


Осина


– Отчего, сестра, тебя трясет,

Что ты брату надрываешь грудь?


– Память тяжкой ноши не дает

Мне девичьи плечи разогнуть.


1978


***


Уезжаю, приезжаю,

Говорю или молчу –

Все яснее замечаю

То, что видеть не хочу.


И глаза я закрываю,

Опускаю, отвожу:

Я и этого не знаю

И об этом не скажу.


Говорю тому, другому,

Что не вижу, говорю.

И иду, потупясь, к дому,

И под ноги не смотрю.


И лежу, уткнувшись в стену,

И сжимаю веки зря.

Но повсюду неизменно

Все яснее вижу я,


Все яснее острым глазом

Всюду вижу я опять

То, что мой не может разум

И ни слить и ни разъять!


1978


Три сна


Я сплю, и снится мне, что сплю я в чистом поле

И вижу сон: со всех сторон земли

К покатому холму сошлись по доброй воле

Живые существа – и прилегли в пыли.

Кого здесь только нет: лисицы и коровы,

Верблюды, львы и лошади – они

Вздыхают и молчат, и лики их суровы,

Но их глаза горят, как ясные огни.

А на холме пастух. Он без кнута и дудки.

Но что в его руках? – я не могу понять.

И от блаженства их становится мне жутко,

И напрягаюсь я, чтоб этот сон прервать.


И просыпаюсь вдруг – уже в иной постели,

И давит низкий свод, и не подымешь рук,

Чтоб ласково смахнуть пригревшихся на теле

Белесых слизняков и ядовитых мух.

Мне дышится легко, но смрад мое дыханье,

Я счастлив, хоть за ним, за счастьем, видно дно,

Где в тине золотой таится колыханье

Того, что мне во сне постигнуть не дано.

Но радость, что идет оттуда пузырями,

Щекочет мне виски и рвется, словно смех,

И я лечу, лечу, как в вывернутой яме,

Где вверх – и значит вниз, а вниз – и значит вверх!


И я лечу, лечу, и дикий рев обвала

Мне перепонки рвет, свистит, гудит в трубу,

И вскакиваю я, и пальцами устало

По чистой простыне бессмысленно скребу.

Будильник отзвенел. Девятый час. Из окон

Струится зимний свет, и облетевший сад –

Весь черный ввечеру – стоит в снегу глубоком,

И красные лучи в ветвях его горят.

Какой мне снился сон? А впрочем, что за дело!..

Поет по венам кровь: забудь, забудь, забудь! –

Настал прекрасный день на старом свете белом,

Нас ждет вчерашний хмель – пора пускаться в путь!


1978


***


Не все преходяще – и значит,

Не стоит нам мучить себя!

Как славно живется на даче

В последние дни сентября.


Все гости уехали в город,

Но слышно яснее с утра,

Как трется колодезный ворот

И лязгает дужка ведра.


Как бьется зеленая муха

Меж сдвоенных рам, как звенит;

Как примус, накачанный туго,

Под чайником полным гудит.


Как куры кудахчут. Как лает

В пыли извалявшийся пес.

Как тонко скрипит, проезжая,

С дровами сосновыми воз.


1978


***


В случайные следы,

В заснеженные склоны

Летят, летят плоды

Ольхи, березы, клена.

Летят путем одним

Для продолженья рода

На дом, на сад, на дым

За дальним огородом.

Смотрю на них давно –

Им нет конца и края.

Но многим ли дано

Воскреснуть, умирая?

Те вымерзнут, а тех



Склюют со снега птицы.

Едва ль одно из всех

Весною возродится.

Поймаю семя я

И, подержав немного,

Пущу – лети! – твоя

Не кончена дорога.

Свой путь отмерен всем –

И что мое сомненье?

Лети, исполнив тем

Свое предназначенье!


1978


Бьющий свет


Черный перрон,

Серебристая слякоть;

Мокрый вагон;

Горьковатая сладость

Липкой конфеты;

Сияние снега;

Бурки из фетра

Споткнутся с разбега

И заскользят... От ребристых калош

Стертый узор наливается влагой.

Лязгнут колеса. Оранжевый нож

Дымного света вонзится в овраги,

Рощу, строенья... И снова во мраке

Все исчезает. Ищи – не найдешь! –

Смысла в простуженном лае собаки.

Ночь. Полустанок. Вселенная. Что ж,

Ноги промокли, а все же идешь

По переулку. Вокруг ни мерцанья:

Топкие лужи, сугробы, кусты, –

И никого! Лишь визжа в содроганье

Перелетают дорогу коты.


Так начинается эта баллада,

Словно побег из бесплодного сада –

Чуть сладковатый, как свекла с огня –

Та, кормовая... (Что мы не таскали

С грузовиков, что весь день проезжали

В ОРС через двор наш!.. Ты помнишь меня

1-я Курская? – Выстоял я!)


Так начинается эта баллада,

Словно побег из бесплодного сада,

Словно раскаянье, словно досада,

Словно... – но хватит сравнений, не надо! –

Версификация тем хороша,

Что позволяет при должном терпенье

Выдать подстрочник за стихотворенье, –

Больше не стоит она ни шиша!


Лучше продолжить. Завязка вначале.

Сонный герой у проснувшейся чайной,

«Газов» и «МАЗов» – они до утра

Здесь проторчали – глухое урчанье,

Резкие выхлопы, дверок бряцанье;

В ватниках сальных снуют шофера.

В комнате длинной, как день без похмелья,

Запах махорки, «Прибоя», «Дымка»,

Щей, винегрета... «Подвинься, земеля!» –

Три «Жигулевского» ставит рука, –

Пена шипит, оседая от соли,

Кружка щербата, как будто со зла

Кем-то обкусана, – наискось: «Коля» –

Синею тушью – и в сердце стрела.

«Пей! Не стесняйся!» – «Да я не стесняюсь!»

«Как прозывают?.. Ну, будем, Сергей!» –

Враз по полкружки. Потом, озираясь.

Водкой долили – и жить веселей!

Много ли надо? Пожалуй, немного!

После холодной, ненастной, сырой

Мартовской ночи, бессонной дороги –

Чья-то улыбка в дешевой пивной.

Чья-то улыбка, вниманье пустое,

Легкий кивок преходящей любви,

И ощущенье тепла и покоя

В глухо бегущей по венам крови.

Кто мы? Откуда? К чему тут вопросы?

Лучше давай-ка по новой налей!

«Дернули!.. Слушай, мы все здесь матросы

В бурном просторе житейских морей!

Мало ль меня и крутило, и било!

Где только не был! Вернулся назад:

Кореш продал, а жена изменила,

Не дождалася!.. Да ну ее, брат,

На фиг!.. Давай-ка откроем и эту! –

Вынул пол-литра, сорвал станиоль,

В кружки разлил, раздавил сигарету, –

Будем, Серёга!» – «Всего тебе, Коль!»

Выдохнул... «Слушай, о чем я собрался?

Вспомнил! Ты видишь, я парень – ого! –

Баб мне хватало, покуда мотался –

Много их было! – а вспомнить кого?»

(Вспомнить... Чего захотел! И себя я –

Вечно спеша, в суете, на бегу –

Прошлого! – если еще вспоминаю,

То догадаться уже не могу:

Тот ли!.. Да полно! Я был или не был?

Разве порою всплывают в душе

Бледною синькой промытое небо

Да уходящее в солнце шоссе,

И отрешенное чувство полета,

И позабытая нежность, и грусть,

И беззаботная радость, и что-то

Кроме... но что? Я назвать не берусь!

Что-то...) «Уснул?» – «Нет, я слушаю!»

«Пива, может, еще?» – «Погоди, я возьму! –

Грязная стойка и надпись: ...долива

После отстоя! – Да брось, ни к чему!

Будем?» – «Попробуем!.. Слушай, Серёга!

Если по-трезвому так рассудить,

То, понимаешь, пожалуй, и много

Лет человеку отпущено жить.

Вот он и гробит их! Слушай, подельник

Мне на повале – ты выпей! – брехал,

Будто затеял какой-то бездельник

Всех оживить, кто до нас проживал!

Вишь, что удумал ученый зараза!

Вспомню – и веришь ли? – вою с тоски!

Это ж такая, дери, скотобаза

Будет, что сам бы пошел в мясники!

Вдумайся только! Ну, ладно б, которых

Что отличились, придумали порох

Или еще чего сделали там! –

Всех, понимаешь? Куда ж тогда нам?..»

«Сунут куда-нибудь!..» – «Это, конечно,

Это ты правильно, место найдут!

Ладно, пускай!.. Ну, а этим, воскресшим –

Срок отмотали – и снова дают,

Так что ли? Тоже, как вдуматься, радость –

Только отмучился в жизни одной,

Тут же другую суют тебе! Гадость!

Ну ее к черту! Давай по другой!

Лей! Наливай! Я сегодня гуляю!

Парень я добрый, покуда не злюсь!

Что-то ты начал косить, замечаю!

Ладно, не бойся!..» – «Да я не боюсь!»


Странные люди порой мне встречались,

Странные речи со мною вели

В тамбуре поезда, в сумрачной чайной,

Во поле чистом под небом печальным,

В разных краях необъятной земли.

Много ли, мало их бродит по свету:

В Брянске, Тамбове, Калуге, Орле, –

Выйдет навстречу, стрельнет сигарету

И, прикурив, исчезает во мгле!..

Да! Я люблю их по давней привычке!

Люди есть люди! Но помнится все ж –

Левой, бывало, даешь ему спички,

Правой охотничий щупаешь нож!

Всякое было. По-всякому били!

Камнем в Подольске, под Сочи – «пером»!

Те ненавидели, эти – любили!

Так вот мы жили. И так мы живем.


Солнце восходит над ширью райцентра.

Вот и согрелись. И славно. Так что ж

Бредом биолога и геометра

Куцею схемой ты мне предстаешь?

Линии четки. Вот тело в разрезе:

Легкие, печень, прямой пищевод.

Ладно, я вижу! Но странное лезет

Полусомненье – и жить не дает!

Где же?.. Постой, я назвать не умею!

Это... ну, как же?.. ну, отблеск огня,

Жизнь, оправдание, смысл бытия...

Где же она, сумасбродка, Психея?

Где же? – А впрочем, о чем это я?

Да ни о чем! Полвосьмого. Из чайной

Бодро выходит рабочий народ.

«Что же, покуда!..» – От встречи случайной

Много ль останется? Время не ждет.

День продолжается. Кстати, о чае!

Чтоб заварить его, надо вначале

Всыпать щепотку в ошпаренный чайник,

Сбрызнуть холодной водицей; потом,

Как он разбухнет, долить кипятком.

Так поучал меня бывший начальник

Черт-те-чего там – и пей с молоком!

Вот я и пью. Слышен рокот ленивый.

Ветер стремительно-неторопливый

Листья срывает, а там, за спиной,

Финского волны вздымает залива,

Словно седую овчину, рукой.

Пусть и не видеть, но знать! А увидеть –

И не узнать! – ах, не в том ли беда! –

Как я любил, в зимних сумерках сидя,

Слушать, как льется по трубам вода;

Стонет, струясь по железному ложу,

Бьется, хрипя, в глубине батарей!..

...Что-то меня все сильнее тревожат

Мысли о жизни, не нужные ей!

Все, как дурак, я решаю вопросы

Те, что нельзя разрешить без потерь...

Хватит! Пойду отыщу папиросы.

Все. Закурил. Продолжаю теперь.


Что ж мой герой? Он идет осторожно

Узкой обочиной. Через ручьи

Прыгает... – «Черт подери бездорожье!» –

5-й... 13-й... – сердце стучит.

Наст почернел,

У заборов потоки,

Гул наводнения

В голых садах;

Грач прилетел

И глядит, одинокий,

В недоуменье:

Зачем я сюда?

Кучи соломы, гнилые отходы,

Мусор, скелет новогодней сосны

Крутят, уносят в бесчинстве свободы

Мутные воды бездумной весны.

Дом 19 – приземист, но прочен;

Столб; палисадник; забор – а на нем:

«Дура-училка!» – старательный почерк

И восклицательный знак с завитком.

Грамоту знают. Ну, что же, похвально.

Трудно начало, а дальше – пойдет!

Необычайно

С древа познания сладостен плод!

Круглый и крепкий меж листьев зеленых,

Красный, как вспышка живого огня! –

Как же манил он когда-то влюбленных

Первых! – и как же он вял для меня!

Хватит! Шагнем! У крыльца расплескалась

Зябкая лужа – и в ней отражалось

Небо бездонной своей бирюзой.

Белое облако в форме верблюда.

Солнца горящего медное блюдо,

Дом и герой мой, но вниз головой.

Прыгай, ну, что ж ты! И тело рванулось,

Врезалось в облако, перевернулось

И разлетелось на тысячу брызг!

Дверь отворилась. Испуганный визг

Галок поднял. Закружились в обиде.

Встал мой герой. Утираясь, увидел

Драную кофту, платок до бровей,

Взор полоснул ослепительно-синий!

«Как же!.. – и шепот: – Сережа? Сергей!» –

Вот появленье моей героини.

Впрочем, оставим. Сумятица встреч

Всем нам знакома. Об этом ли речь.

Помню, бывало, внезапно приедешь:

Полночь ли, за полночь – стол соберет:

«Только потише... ты знаешь... соседи ж...» –

И головою на дверь поведет.

Помню прохладу ладоней печальных,

Отсвет улыбки на бледных губах;

Запах тяжелый квартир коммунальных

В провинциальных глухих городках.

Утром за дверью кряхтенье и топот,

Возгласы, рев из уборной воды;

Тихий, горячий, прощающий шепот

И на подтаявшем насте следы.



Впрочем, соврал я сейчас поневоле.

Помнить откуда мне, слышишь, клянусь,

Шелест иглы на твоей радиоле

И итальянского тенора грусть!

Выдумки все! Нет, я неосторожен!

Воображенье мешает уму,

Стонет, струясь по железному ложу

Всю напролет бедолагу-зиму!

Право, уж лучше сосновые чурки,

Торф или уголь – над вьюшкою дым.

От раскаленной гудящей печурки

Жаром лицо опаляет сухим,

Крепким... И только не стоит с досадой

Вновь вспоминать, что в декабрьской ночи

Выдует дом весь до дрожи – и надо

Шлак и золу выгребать из печи.

Вот и попробуй добейся, чтоб руки

Не огрубели! – ты слышишь, прости,

Муза моя! – но подобной науки,

Видимо, нам не дано превзойти.

Да и далёко рассвет еще!.. Туго

Пламя в печи завивается. Чад.

Сушится плащ. Бурки брошены в угол.

Стол под газетой. И двое сидят.

Но погоди! От сюжета, читатель,

Вновь отступлю я. Куда нам спешить?

Стал я болтлив, как любой обыватель,

Став обывателем в этой глуши.

Право, есть прелесть в неспешной беседе!

Только теперь оценил я вполне

Те разговоры, что к ночи соседи

Долго ведут, примостясь на бревне.

Сколько заботы о ближних и дальних,

Сколько... ну, скажем, внимания! Да,

Это наследье веков пасторальных

Не растеряли доныне года.

Так же, уверен я, в сумерках длинных,

Чтоб побеседовать – после работ

Тяжких дневных – собирался в Афинах,

В Александрии и в Риме народ.

И говорил о соседкином сыне:

«Не разбавляет водою? Да ну?!

Пьет каждый день?! А слыхал об Эсхине?»

«Что?» – «Изнасиловал девку одну!»

«Это пустяк! Вот в Микенах был жуткий

Случай!..» Ах, что там! Я думал не раз:

Древние греки и турки-сельджуки,

Бритты и персы – надень на них брюки,

Мало б в быту отличались от нас.

Впрочем, совсем не о них, вспоминаю,

Я собирался... Да как-то на миг,

Видно, отвлекся!.. Ну, да! все, что знаю,

Здесь я хотел о героях своих

Вам рассказать. Описать их наружность,

Вкусы, привычки, друзей и семью.

Пусть говорят: «Устарело! Не нужно!»

Нужно! Я твердо на этом стою!

Да! вообще не люблю я манеры

Новой, подтекста, разболтанных фраз.

Нечего жадничать! Вспомним Гомера.

Вот кто на совесть трудился для нас.

Не говоря уж о мыслях и чувствах,

Скажем, опишет он щит – так держись! –

Что там? Размеры? – Не надо! Искусство –

Это искусство, а жизнь – это жизнь!


Лучше начнем. Но с чего же? Конечно,

Только с начала! Но где же оно?

Там ли, где смотрит кривая черешня

В скрытое темной гардиной окно;

Где на дверях по четыре запора,

Где паутина и грязь по углам,

Где по утрам возле примусов ссоры,

Ругань и слезы?.. – Наверное, там.

Там и родился герой мой. В средине

Мая. Едва отгремела гроза

Долгой войны. На измятой перине,

В комнате тесной открыл он глаза.

Дом был роскошным когда-то, с балконом,

Весь по фасаду в узоре лепном.

Канувший в месте не столь отдаленном,

Ставил купец его. Впрочем, потом

Много сменилось жильцов в нем. Вселялись!

Мебель вносили, шумели, смеялись,

Вновь выезжали – но те, что остались,

Пообжилися, наладили быт.

Там перестроили, тут изменили,

Лишние двери кой-где заложили

И постепенно весь дом превратили

В труднодоступный чужим лабиринт.

Что же до бабки героя, Полины,

Та вместе с дочкой ютилась в гостиной,

Перегороженной ширмой. Амур

Около двери – с улыбкой невинной,

С носом разбитым – над люстрой старинной

Девять летящих по кругу фигур.

Позже, году уже в пятидесятом,

Отчим замазал их, но и тогда

По проступающим розовым пятнам

Все их припомнить почти без труда

Мог мой Сережа. И в юности ранней

Думал всерьез он, что необычайной

Будет судьба его; что неслучайно

Он появился на свет по всему,

Если, едва приоткрыл он ресницы,

С выбитой фрески волшебные лица –

Легкие Музы склоняли к нему.

Мать его звали Надеждой. Красива,

Чуть безалаберна, чуть суетлива,

Много претензий, немного ума –

Пестрые платья, цветные косынки...

(Их из старья на разбитой машинке

Перешивала, кроила сама). Пела.

Любила хмельное застолье

Вскладчину; танцы, веселье и гам.

Впрочем, судить ее строго не стоит –

Все мы живем, как отпущено нам.

Что ж до отца молодого героя,

То от тебя, мой читатель, не скрою,

Я никогда его лично не знал.

Правда, Надежда порой в разговоре

Упоминала с тоскою во взоре

О капитане, потом о майоре

И подполковнике... Что ж, я не спорю.

Может быть, даже он был генерал.

Чувствую, скажет читатель устало:

«Что-то наш автор заврался никак!» –

Но почему бы и нет? Генералы –

Тоже мужчины! Увы, это так.

Да и отец ни при чем здесь. Есть отчим –

Полный брюнет с недовольным лицом.

Был он – мне рифма бормочет: рабочим! –

Нет, не рабочим. Он был – продавцом.

Может, поэтому в детстве Сережа

Видел все то, что не видели мы:

Банки сгущенки, и мясо, и рыбу,

Нежного сыра янтарные глыбы,

Окорока с золотистою кожей

И мандарины в разгаре зимы.

Мальчик рос тихим и вялым. Часами

В темном углу за большими часами

Мог он сидеть – пузырьки от духов

Перебирая, иль пуговиц горстку;

Иль в забытьи ковыряя известку,

Иль бормоча окончания слов.

Шла не Корова, а грузная Рова.

Пела не Птица, а странная Ца.

Ень проступал из окна олубого.

Ающий нег отряхая с лица.

Это зимою. Но веяло маем.

Лезла трава за осевшим сараем

И, как невеста, юна и бела –

Возле окошка черешня цвела.

Нет, не скажу, что она потрясала

Детскую душу, когда отрясала,

Радости нежной полна и тоски,

На подоконник свои лепестки.


В детстве природы мы не замечаем.

Это потом уже будут ночами

Сниться и сниться в привычном бреду

Тонкие ветви в уборе венчальном

В бедном и жалком, как юность, саду.

Это потом ты из дали неясной

Силиться будешь приблизить к себе

Солнечный день, молодой и прекрасный,

Камень крыльца и ворон на трубе...

..................................

..................................


1969–1978


***


Бледные сумерки марта,

Черная сажа ворон.

Тихо качнулся плацкартный

Тесно набитый вагон.

Тихо вздохнула соседка,

Вынув из сумки роман.

Пристанционная ветка

Зябко укрылась в туман.

И потянулись во мраке,

Смутно чернея вдали,

Лесопосадки, овраги –

Скудость весенней земли.

Скудость бесснежной равнины,

Мерзлые кучи песка,

Избы, сараи, овины,

Воля, и страх, и тоска.

Будка за насыпью белой,

Капли на мутном окне –

Все, что пока не стемнело,

Видеть отпущено мне...


1979


***


И горделивое, и резкое

Движенье плеч, бровей полет...

Но вырез губ – в нем что-то детское

И беззащитное живет.


Ты вновь мне снишься сельской школьницей,

Большим повязана платком.

Мороз. Поземка за околицей.

И солнце в небе ледяном.


Еще ты, право, не красавица,

Ты не красавица совсем.

Та красота, что вдруг проявится,

Пока не видима никем.


Судьба, что ждет, еще не меряна!

Портфелем машешь ты легко

И улыбаешься рассеянно,

Куда-то глядя далеко...


1979


***


В горячем саду остаются слова без ответа,

В горячем бреду разметалось бордовое лето,

Поднялся иберис, нигелла цветет голубая!

И клонятся маки, в махровом огне догорая.

И в сердце сарая безумствует сено от зноя,

И в мед загустилось недавнее наше былое,

И пьем мы его, в синеву запрокинувши лица,

До горечи той, что в глуби его душной таится.

Но пить нам и горечь с тобою, любимая, радость!

Ведь только хмельней от нее

этих капель тягучая сладость!


1979


***


Памяти Б. Лозового


Был – пламя и ветер

На этой земле.

Стал – память и пепел,

Летящий во мгле.


Был – голос звенящий –

И нежность, и страсть!

Стал – пепел, летящий

На землю упасть...


На травы и ветви,

На брошенный дом, –

Летящий по ветру

Во мраке сыром.


1979


***


Ограда. Яблоня за нею.

В бадье зеленая вода.

И все отходит, все бледнеет

И исчезает без следа.


И исчезает. О, не надо!

Рвануться следом – но куда?

Ни яблони и ни ограды

Не сохранили мне года.


Не сохранили. Нет их больше.

Нигде их нету на земле!

За ливнем давним, за порошею

Они растаяли во мгле.


Они растаяли, как юность,

Что в самолюбье молодом,

И уходя, не обернулась

Ко мне заплаканным лицом.


1979


***


Что за птица ко мне прилетала,

Что мне пела, что пела, спеша,

Чем на песню ее отвечала

Молодая слепая душа, –


Я забыл за мельканием быстрым

Торопливых несчитанных дней.

Но сегодня, проснувшись на чистом

На рассвете, вдруг вспомнил о ней.


И с утра все хожу, повторяя,

Так что кругом идет голова:

Что за песня – такая простая,

А никак не припомню слова.


Лишь мотив возникает порою

И теряется сам по себе

В бормотании, плаче и вое

Одинокого ветра в трубе.


1979


Июль-сенозорник


Вьются пчелы, висит рукомойник,

Согревая на солнце бока.

И блуждает июль-сенозорник

В мгле левкоев, в глуши табака.



Это жизнь! Это радость соседства

Птичьих крыльев и дрожи листа.

Это ветра зеленое детство

На сухих и колючих кустах.


Это дымная горечь полыни,

Это сонная память отца,

Юность деда и прадеда – синий

Полевого озноб бубенца.


Милой матери губы протянешь

За улыбкой малины – бери!

И уснешь оттого, что устанешь,

И проснешься еще до зари.


Чтоб опять захлебнуться удачей

Выйти первому в утро земли,

Легкий след оставляя в горячей,

Не остывшей и за ночь пыли.


1979


***


Удержать ускользнувшую тень

В отраженном дыханье стиха!..

Как прекрасен, как солнечен день,

Как душа и темна, и тиха.


Ветер по полю к дому придет,

Смоет пыль с молодого лица

И надолго устало замрет

На горячей ступени крыльца.


Сон поникшей листвы невесом,

Мир уснул глубоко до поры,

Как наденет ночной небосклон

Спелых звезд золотые шары.


Как мерцаньем подернется гладь

Потемневшей воды на пруду...

И очнувшийся ветер опять

Прошумит и в душе, и в саду.


1979


***


Плеск волны, на песок набегающей,

Исчезающей, гаснущей, – но

На свету молодой и сияющей,

Как прекрасен, как радостен – о! –


Мы одни в этом сумраке нежащем,

В этом мире шаланд и фелюг,

Уходящими в ночь побережьями

Обнимает нас царственный Юг.


И баюкает мерным наречием,

Перекатами волн и песка,

Укрываясь во мраке, рассеченном

Бело-синим огнем маяка.


1979


***


Улыбнись мне печально и строго

И рукою взмахни мне легко.

До последнего смертного вздоха

Нам покуда еще далеко.


Но разлука не будет нам долгой

В мысли чистой и страстной о том,

Что какой бы ни шли мы дорогой,

Мы друг к другу навстречу идем!


1979


***


Вдоль опушки ель, осина,

Тусклый жар рябин.

Мелкий снег метет по синей

Пахоте равнин.


Гуще с каждою минутой

Заметает лог.

Словно мерин, сбросив путы,

Ветер треплет стог.


Даль темнее, небо ниже,

Смутно на душе.

Вот места, которых ближе

Не найду уже.


Вот места, где до могилы –

Славно ль, как-нибудь –

Проторю я в меру силы

Мне сужденный путь.


Меж деревьев, через чащу

Спутанных ветвей,

По равнине этой спящей,

Растворяясь в ней,



Исчезая в шуме ветра,

Канув в забытьё,

След оставив неприметный

На груди ее.


1979


Сорока


Сизые крылья, черная грудь,

Снега белей бока, –

Сорока-сорока, куда твой путь?

Далёко? Издалека?

А я свое отлетал уже

И не хочу лететь.

Нелюбопытно моей душе

Другие края смотреть.

Не то чтоб совсем не хотелось вдруг

Иной какой стороной,

В предощущении близких вьюг,

Как ветер пройти ночной.

Не то чтоб совсем не хотел теперь

В налипшем снегу сыром

Войти сквозняком за чужую дверь,

Присесть за чужим столом;

Стаканом греметь... и опять пропасть

В просторе родной глуши –

Да мысли упорной сухая страсть

Заманчивей для души.

Да времени нынче заметней ход,

Слышнее его шаги.

Да слаще загула горячий рот

Морозной еще строки!


1979


Январские дни


Уже наступили январские дни

И солнце в дыму утопает с разбега.

Деревья черны, но горят, как огни,

Колючие иглы морозного снега.


Есть в жизни суровой своя красота.

Есть в холоде русском особая сила!

И радостно мне, что ушла суета,

Что мучила прежде меня и томила.


Теперь не спешу. Срок отмерен всему.

Бескрайнему горю есть тоже пределы.

И славно бродить меж домов одному,

Как после болезни, ступая несмело.


Как много желаний таилось во мне!

А много ли надо – синеющий воздух

Да первые эти в сквозной вышине,

Как сахар подмокший, бесцветные звезды;


Да чистой бумаги распахнутый лист,

Открытый пространству, как зимнее поле,

Да жесткость удил беспощадных, да хлыст,

Чтоб мог усмирить я безудержность воли!


Я счастлив судьбою своею земной.

Здесь каждому хватит мороза и вьюги,

Колючего ветра, пылающих углей,

Высокого неба и жизни одной!


Стучи, мое сердце! Вперед и вперед

Зовут в небеса устремленные трубы.

Да здравствуют кровь очищающий лед

И жизни суровой студеные губы!


1979


***


Этот мир в переменах суровый и женственный,

Этот путь без дорог торопливый и ветреный,

Это небо морозное, сизое, звездное,

Это время скрипучее, смутное, грозное!


Распахни воротник – от него не укроешься!

Пусть немеет рука, но черкает перо еще,

Чтоб пространству оставить – покуда не выпало, –

Что твоим на веку современникам выпало!


1979


Вольтер


Игру ума поставив выше

И жизни, и ее страданий,

Он сам себя порой не слышал

От грохота рукоплесканий,

Что разносило по Европе

Его брошюр минутных эхо!

Ах, право, что-то есть холопье

В желанье легкого успеха.

И тот великим быть не может,

Кто, настоящим поглощенный,

Святыни вечные тревожит

Для похвалы непосвященных!


1979



Сальери


Мы живем в текуче-жестком мире:

Миг уходит в вечность, вечность – в миг.

Часовые медленные гири

Движут время. Время движет их.

Бедный мой, мой маленький Сальери,

Что поделать, каждому свое!

Чем мы ближе, кажется нам, к цели –

Тем, порою, дальше от нее.

Дальше, дальше... И все шире пропасть,

И дороги нет уже назад!

Но опять взыскующая совесть,

Торопясь, нащупывает яд.

Кабы знали, затевая сеять,

Что пожнем!.. Не зная ничего,

Разве можно следствием измерить

Цепь причин, что вызвали его?

Разве можно в рассужденье строгом,

Пробежав страницу бытия,

Однозначным исчерпать итогом

Сущность человеческого «я»?

Нет! Я не решаюсь! Да и кто я,

Чтоб судить, сподобившись тебе,

Страсти, пробегающие кровью,

Мысли, неподвластные судьбе!


1979


***


Сбрось и тоску и усталость!

Полон стакан до краев!

Это не старость, не старость,

А ожиданье ее!

Это не горе, не горе –

Скорый приход сентября!

Теплое мерное море –

Время колышет тебя.

Слышишь в ночи бормотание

Неповторяемых строк? –

Это гранитные камни

Вечность стирает в песок.

Это в движеньи движенье,

Скрежет и музыка слов,

Грохот кораблекрушений,

Гул бесконечных валов.

Ливня удары по крыше,

Шорох, неслышный почти –

Радости нету превыше

Слушать и слушать в ночи

Это развитие темы,

Этот сырой перепляс

Ритмов невнятной поэмы,

Сложенной кем-то для нас!


1979


Слово


Это странно, но, лишь повторяя,

Целый день бормоча в тишине,

Я на миг до конца понимаю,

Что таится в его глубине.


Что восходит из шума согласных

Нежной звонкой, сонорной, глухой,

Что мерцает в зиянии гласных,

Повторяемой гласной одной.


Эти О! – эти проблески в чаще!

Это Л! – и любовь и полет!

Это В! – этот ветр, говорящий

О привале, что путника ждет.


Это С! – что связует до срока

Путь светила и путь светляка,

Чистый голос из дали глубокой,

Доносящийся через века,


Доходящий до чуткого слуха,

Отозвавшийся эхом родным! –

Что невечная наша разлука,

Если сердце пылает одним.


Что несчастья, обиды, тревоги,

Если – где бы ты ни был – всегда

Есть колодец у края дороги,

Есть в глуби0 его звездной вода!


1979


В храме


Купола ободраны на крыши

Полувека более назад.

И пылает огненный и рыжий

Меж стропил синеющих закат.

Но внутри, где пасмурно и тихо,

В ясном блеске острого луча

Всё видны рука Его и Книга

На покрытых гарью кирпичах.


1979



***


Лень говорить, и читать неохота.

Яблоня-соня, малина-дремота

Еле вздыхают, и слышно – звенит

Воздух горячий, взмывая в зенит.

Он, как стекло, раскаляясь, струится.

В мареве зыбком природа двоится,

Словно глядит, отстранясь, на себя,

Блеклые листья едва теребя.

Душно! – и длиться, и длиться мгновеньям,

Длиться и длиться – и льется на сад

По облакам, по высоким ступеням

Знойных лучей золотой водопад.

Он размывает границы предметов –

Явь ли во сне или сон наяву? –

Это рука моя дрогнула – это

Желтые сливы упали в траву.

Это ударило сердце – и птица

С пальцев сорвалась – качнулась лоза,

Это полынь приоткрыла ресницы,

И синевой захлестнуло глаза.

Свет мой без тени! – Спекающий жаром

В цельную чашу осколки ее,

Где закипает янтарным пожаром

Спелое солнце до самых краев!

Где забродило тягуче и тускло

Будущей брагой дремучее сусло, –

Пища небесная – пламя в горсти –

Телу земному в далеком пути!


1979


***


Жизнью былою судьбы настоящей

Путь не изменишь – и пусть.

Ветер приносит из сумрачной чащи

Свет мне бессолнечный – грусть.

Зябкая птица, намокшие перья,

Клекот и свист в камыше.

Невосполнимая нежность потери,

А не обмана в душе.

Мятлика пух и овсяницы сухость,

Чьи-то следы на песке.

Дальняя старость и давняя юность

В смуглой, смолистой руке.

Счастье притихшее, тайна зеленая,

Дней нисходящий покой.

Жесткий бурьян и ромашка склоненная –

Вам не проститься со мной.

Никнут ракиты вдоль берега узкого,

Небо уснуло во ржи.

Дым золотой одиночества русского

Прячет полынь у межи.

Долго ль бродить? Да броди, пока бродится –

Дух наш! – кто смерил его?

Есть кому плакать и с кем перемолвиться,

Есть еще петь для кого!

Есть кому слушать мой голос нетающий,

Вольно плывущий вдали,

Спелые зерна, как колос, роняющий

В радость печали земли.


1979


***


В купель огневую!..

О, больше не злись

На эту – впустую? –

Прошедшую жизнь;

На холод, на сырость,

На быт по углам! –

Господнюю милость

Измерить не нам!

И сыну не стоит

Жалеть о судьбе;

Пусть он не достроит

Обитель себе;

Пусть силы истратит

Еще до конца –

Обителей хватит

На всех у Отца!


1979


Из бездны


Ладан, золото и мирра,

Впереди плыла звезда...


Коммунальная квартира –

В окнах провода.


Подрастающий ребенок,

Едкий запах от пеленок,

Кухня, примусы чадят,

В узкой комнате плакат.


На плакате рвет рабочий

Цепи биржи мировой.

Ниже фото: юный отчим

С забинтованной рукой.


Рядом полка с «Капиталом»,

«Анти-Дюрингом», журналы,

Ленин, Сталин, «Краткий курс…»,

Август Бебель и Барбюс.


Это детство. Все игрушки –

Деревянный самолет

Да бессчетные катушки:

Так – солдаты, эдак – пушки, –

Хорошо, что мама шьет!


Хорошо, что шить умеет

Из фланели, бумазеи,

Ситца, штапеля, вельвета,

Из материи любой,


Для зимы, весны и лета,

Кофты, платья, блузки, брюки, –

Хорошо, что эти руки

Дружат с ниткой и иглой.


Хорошо, что в гуле мира

Есть кому заштопать дыры

И схватить края прорех

В ткани Времени-старухи,

В жесткой вытертой дерюге,

От ночей бессонных тех.


От бессонных ожиданий,

Одиночества, свиданий

Запрещенных; от измен

Разрешенных; от озноба

Освещенных лампой стен;

От углов, где спят сугробы

Невеселых перемен.


Память, память, как ты странно –

И умело, и легко –

Вводишь разум в глубь обмана

И уводишь далеко, –


То – забудешь, то – припомнишь,

Но иглу из рук уронишь,

Позабывши нитку вдеть,

Меж цветными лоскутами,

Былью, небылью и снами,

Где смешалась со слезами

Труб ликующая медь.


И летят, летят карьером

На большом экране белом

Тыщи всадников лихих,


Тысячи рубак умелых,

Распаленных, оголтелых,

Злых, оборванных, разутых,

На скрещение продутых

Перекрестков мировых.


Как любил я без оглядки

Эти яростные схватки

И Чапая на коне! –

Дай, страна, винтовку мне!


Ни к чему пустая жалость!

Призови! Я славлю ярость,

Штык в крови, избу в огне!

Славлю вьюгу бескозырок,

Колыханье черных лент,

И пропахший воблой рынок,

И сыпной горячки бред!


Славлю сабельные взлязги,

Юность – бьющую в края!

Славлю кухонные дрязги

Коммунального жилья!


Труд шахтера, управдома,

Сталевара, предрабкома

И солдата на посту!..


Что я, Господи, плету!


Тихий шепот поздней ночью –

Чуть загадочный со сна.

Мать заплаканная. Отчим.

Спешка. Сборы. Тишина.


Сколько прожил ты на свете –

Ну и что запомнить смог?

На сияющем паркете

Комья грязи от сапог.


Век подходит к середине,

Не видать во мраке путь.

На разрезанной перине

Не забыться, не уснуть.


Дом напротив. Снег глубокий.

Скучный свист пурги.

Одиноко. Одиноки

За стеной шаги.


Но-но-но! Без истерии!

Что же ты молчишь?

Где же мать твоя, Мария?

Отчим где, малыш?


Две соседки моют руки,

Солнце всходит в облаках,

И со скуки дохнут мухи

На тисненых корешках.


Что ж, прощай, комхозный угол! –

Руку дай, держись!

Пусть скорей заносит вьюгой

Прожитую жизнь.


Есть в забвении лекарство

От любых потерь.

Детский дом в усадьбе барской

Открывает дверь.


Подымайся по сигналу,

По сигналу спи.

Звонкий горн и галстук алый,

Радостные дни.


Это юность наша. Школа.

Над заводом дым.

Единенье комсомола.

Осоавиахим.


Мир волчком уже заверчен,

Все сильнее крен.

Муссолини, Франко, Черчилль,

Гитлер, Чемберлен.


Мы идем в строю едином –

В гуле и в борьбе.

Каждый будет верным сыном,

Партия, тебе!


Вся планета озарится

Светом навсегда!

Спит спокойная столица

Мира и труда.


Дремлет Кремль – очаг свободы,

Но не спит сейчас

Друг детей, отец народов,

Думая о нас.


На заводе, в шахте, в поле,

Юны и прямы,

Лишь его железной волей

Побеждаем мы.


Он один, и в мире нету

Больше никого!

Скрип не слышен по паркету

Мягких сапогов.


Мягко стелется поземка

В улицах пустых.

Наметая снег у кромки

Мерзлых мостовых.


Но едва, оставив зданья,

На простор уйдет,

Гикнет, вздыбив на аркане

Мутный небосвод.


И летит, расправив плечи,

С корнем рвя дубы,

Пред собой взметая смерчи

Плача и мольбы.


Страшен вихорь этот. Страшно.

Некому помочь.

С высоты кремлевской башни

Бьют куранты. Ночь.


Спят девчонки и мальчишки

Так, как в детстве спят.

Бьет о валенок на вышке

Валенком солдат.


Мчат бессонные машины –

Вестницы потерь.

В полусне еще мужчины

Открывают дверь.


Тихо всхлипывают жены.

Лампочка бела.

Век глядит завороженно

На свои дела.


Что ему мои тревоги,

Что твоя беда?

Он ведет в тайге дороги,

Строит города.


Он идет в суровом марше! –

Что же, мой герой? –

Вот и выросли, и старше

Стали мы с тобой.


Над Москвою день сияет,

Солнышко печет.

В синем небе пролетает

Белый самолет.


Летчик в шлеме вниз взирает –

Равнодушен взгляд.

Мостовую оглушает

Праздничный парад.


По знаменам пробегает

Ветряная дрожь.

Нас рукою осеняет

С мавзолея вождь.


Он глядит из-под фуражки,

Как – за рядом ряд! –

Бьют в брусчатку шагом тяжким

Тысячи солдат.


Сколько их – умытых, бритых –

И за взводом взвод! –

Завтра будет перебито,

Пущено в расход.


От Москвы-реки до Буга

Ляжет тень крыла.

Заметет слепая вьюга

Мертвые тела.


Ощетинится планета –

В надолбах, ежах –

Загудят ветра по свету,

Разметая прах.


Черным дымом, гарью жирной

Небосвод затмит.

На земле – недавно мирной –

Ты лежишь – убит!


Ты ползешь глухим болотом,

Прячешься в кугу.

Ты встаешь под пулеметом

На сыром лугу.


Уходя, взрываешь стены

Заводских цехов.

Ты бредешь с толпою пленных

Братьев и отцов.


Ты сгораешь, как полено,

Ты – уже зола,

Но не смыть клейма измены

С твоего чела.


Ты о ней потом узнаешь,

Если доживешь.

Ты из плена убегаешь,

На восток идешь.


Ночь за облаком укроет

Яркую луну.

Ты своею смоешь кровью

Не свою вину.


Не щадя себя, обильно

Ты прольешь ее

В Кенигсберге, в Гродно, в Вильно –

На пути своем.


Ты пройдешь землей изрытой

Через Брук и Гарц,

По Тюрингии сожженной,

По Саксонии спаленной,

Чтобы выйти на разбитый

Александерплац.


Но назад бегут вагоны –

Ждут или не ждут? –

На твоих блестит погонах

Праздничный салют.


Вождь глядит из-под фуражки –

От знамен огонь!


Выезжает маршал с шашкой,

Горячится конь.


Как страна тебя встречает!

Горе позади!

Инвалид храпит у чайной –

Орден на груди.


С барахолки тащат шубы,

Плач стоит и смех.

И поют, ликуют трубы,

Заглушая всех.


Это зрелость наша. Это

Ночь глухая без рассвета,

Карточки, пайки.

Вся страна – сплошная рана!

На полотнище экрана

Пляшут казаки.


Голоса их сыты, звонки.

Дни летят дымком махорки

Вереницей лет.

Ах, зашей их, мама, слышишь?!

Погоди. Не надо. Тише.

Где найдешь сейчас иголки?

Ниток тоже нет!


Нет и матери... Сурово

Ты глядишь. Но надо снова

Браться нам за труд.

Пусть и голодно народу,

Но – смотри! – опять заводы

Из руин встают.


Это общие заботы.

Хватит каждому работы –

Дел невпроворот!

Ну, солдат, берись, удачи! –

Это он в плену был? Значит,

Нам не подойдет.

Заходите... Позже, может... –

– Ах, ты!.. – и на крик.

Эй, солдат, неосторожно,

Прикуси язык.


Видишь розовые лица?

Ну? Чего молчишь?

Ты бежал из Аушвица –

Здесь не убежишь!


И трясет в вагоне тесном

Триста человек

По просторам неизвестным,

Но родным навек.


И считают перегоны

Через всю страну

Сотни, тысячи вагонов

В сторону одну.


Слышишь этот гул дорожный? –

Дальше от Кремля! –

Колыма – она ведь тоже

Русская земля.


И горят, сияют блики

На сухом снегу.

Тыщу лет тебе, великий,

Правь на страх врагу!


Без тебя, как детям малым,

Нам не жить и дня!

Но снимают с пьедесталов,

Бедного, тебя.


И, кряхтя под тяжким грузом,

Без прощальных слов,

Валят в кузов, валят в кузов

Штабелями дров.


Это ты хотел быть вечным?

Где же ты, постой?

Но уже иные речи

Льются над страной.


И с приходом сводит убыль

Победивший класс.

И поют, ликуют трубы,

Заглушая нас.


И глядим мы друг на друга,

Позади былая вьюга,

Светлый ясен путь! –

Но предчувствием испуга

Схватывает грудь.


И огонь бежит по коже

Душно, горячо.

Мир ловил меня, но все же,

Видишь сам Ты это, Боже,

Не поймал еще!


Он врезался в стратосферу,

Плыл в надзвездной мгле.

Он манил меня химерой

Счастья на земле.


Он бросал меня с размаха

В смрадную тюрьму,

Чтобы я в великом страхе

В ноги пал ему.


Выпекал из камней грубых

Тысячи хлебов, –

Но цингой шатало зубы

От его даров!


Да! Не раз я оступался.

Помню. Не забыл.

Но опять я подымался

Из последних сил.


И с немеркнувшей надеждой,

Веря и любя,

Шел к Тебе, Господь мой! Где ж ты?

Я зову Тебя!


И зовет Тебя с мольбою

Край любимый мой

Каждой веткою живою,

Лугом и рекой.


Ты ль допустишь нас погибнуть!

Дай нам знак! Ответь!

Задыхаемся мы – ибо

Без Тебя нам смерть.


Дай прощенье нам, о Боже,

Чтоб – в крови, в грязи –

Вышли мы с дороги ложной

На Твои стези.


Чтоб из мертвого тумана,

С пира воронья,

Вновь восстала – осиянна! –

Родина моя.


1969; 1979


***


К вечеру море утихло и волны уже не выносит

К белым ступеням, ведущим из темного сада,

Где в нежелтеющем платье стоящая Осень

Дышит глубоко стекающей с листьев прохладой.


Славно идти вдоль по берегу мокрою галькой,

Слышать скрипенье ее под своею ногою,

Славно следить за крикливой, прожорливой чайкой,

Косо летящей над бледною пеной прибоя.


Что за корабль там возник и растаял навеки?

Кто там смеется за частой оградою сада?..

Жадной печали, что в каждом живет человеке,

Морю не надо, и чайке, и саду – не надо!


Дай же и мне позабыть о себе и о близких,

Дай мне растаять в потоке прозрачного света –

В поступи легкой беспечных ветров киммерийских,

В Осени этой, похожей на вечное Лето.


1980


***



Те века, что когда-то здесь тропы торили –

Где теперь они, где?..

Только ветер сухой, золотой Киммерии

Запевает зеленой воде.


Только хищные чайки проносятся с визгом,

Только блещет, как пламя, в луче

Соль Медеиных слез, что оставили брызги

На твоем загорелом плече...


1980


Тишина


На всем лежит глухая тишина:

Молчит река, неся без плеска волны,

Молчит камыш, своим молчаньем полный,

И молча тонет в облаке луна.


Весь мир затих. Глаза закрой на миг:

Да есть ли он? Не плод воображенья?

К чему трудиться, принимать решенья?

Не ты его, а он тебя настиг.


Настиг и сам окутал тишиной.

О, кто кому из вас сегодня снится?

Так что же ты боишься, разум мой,

Перевернуть последнюю страницу?


Нет! Погоди! Крылом качнула птица,

Опять запел кузнечик молодой!..


1980


***


Роза цветет у дороги

В синем бензинном чаду.

Бабка сидит на пороге

Так же, как в прошлом году.

Те же, чуть, может, порезче,

Шрамы морщин на лице.

Тень от засохшей черешни

Влажно дрожит на крыльце.

– Здравствуй, Ивановна! Как ты?

– Ась? – отвечает. – Чего?

Слышу, сынок, плоховато,

А в остальном ничего.

Да... И еще вот – сгибаясь,

Не разогнуться в спине... –

И закивала, прощаясь,

Тут же забыв обо мне.

Тут же забыв, что сказала,

Что услыхала в ответ,

Щурясь с улыбкой усталой

В льющийся солнечный свет.

......................

Дай мне состариться, Боже,

Чтоб на краю бытия

Так же над жизнью тревожной

Мог улыбнуться и я.


1980


Ласточки


По утрам туман полями тянется

И трава студеная сыра.

Что же вы здесь задержались, странницы?

Улетайте в Африку, пора!


Третий Спас уже в ладонях вынянчил

Стужею промытую лазурь.

Собирайтесь, торопитесь – иначе

Долететь не сможете до бурь.


Ведь едины луг мой холодеющий

И от жара спекшийся песок –

Вам, в любви связавшим не скудеющей

Юг и Запад, Север и Восток.


1980


***


Теплого ливня порывы,

Сумрак внезапной грозы.

Спелые желтые сливы

Гаснут в лиловой грязи.


Сколько их здесь, у дорожки,

Сколько их там, за кустом,

Где искривленные рожки

Чистит чертенок хвостом.


Как? Ты его не заметил?

Видно, глаза не остры.

Вон у забора, где ветер

Гнет золотые шары.


Рядом, ну, маленький, рыжий...

Вот он, к малине пошел.

Ну до чего же бесстыже

И омерзительно гол.


Все. Убежал за сараи.

Нету их? Все говорят?

Видимость просто? Не знаю.

Что-то ты путаешь, брат.


Как это можно, ответь мне,

Видимость видеть саму?

Право, но тонкости эти

Не поддаются уму.


Брось! Тут и спорить не надо!

Я рассужденьями сыт.

Завтра увидишь по саду

Сам ты следы от копыт.


Все их промеришь, опишешь...

Что? И не станешь смотреть?

Да уж: глухому услышать

Или немому запеть,


Как и безногому прыгнуть

Легче, наверное, чем

Сердцу поэта постигнуть

Мир, выходящий из схем.


1980


Князь Всеслав


Обращался лисицею рыжею,

Рыскал волком по чаще лесной,

Приднепровскою степию выжженной

Дымовой проходил полосой.


Убегая из города стольного,

Что ты думал, обманутый князь?

Был ты дерзкого нрава сокольего,

Да удача тебе не далась!


Для чего ж нам знамения явлены?

Все ушло, и – прости! –

Что с того, что века поют ста0рины

О тебе по Святой по Руси!


Как обидно за далями синими,

За годами, которых не зреть,

Только эхом бесплодного имени,

А не делом своим прогреметь!..


1980


Ольга



Не двадцать гусей заплескалось в воде,

То двадцать мужей приплывало в ладье.

Не крылья, а весла большие

Разбрызгали волны литые.

И врезался выгнутый нос

В продутый ветрами откос.

(Уж поздно – тужи не тужи!)

И тихо спустились мужи

На берег. И в гору достойно

Поднялись чредой. И спокойно,

Днепровский окинув простор,

Ступили на княжеский двор.

Тут вышла княгиня навстречу

С улыбкой и ласковой речью:

«Пришли ко мне добрые гости!

(Собаки изгрызли б вам кости!)»

И гости сказали: «Пришли мы!

(Вернемся ль обратно живыми?)»

«Так что же ко мне привело вас?»

Не дрогнул у старшего голос,

И молвил он: «Рвал пуще волка

Нас муж твой, великая Ольга.

Но есть и на зверя управа –

Его мы убили – и слава

За то нам! Но женщине ль стало

Одной быть? Подумай о сыне.

За князя за нашего Мала

Зовем тебя замуж, княгиня!»

«Ну что же, – ответила Ольга, –

Любезна мне речь ваша. Мужа

Нельзя воскресить мне. Но только

В сем деле спешить нам не нужно.

Обратно сейчас вы идите;

Когда же пришлю я за вами,

Посланцам моим говорите:

«Негоже своими ногами

Тащиться нам с берега в гору,

Негоже верхами нам ныне,

А будет нам в самую пору,

Коль вы нас к порогу княгини

В ладье на руках отнесете –

И выйдет по вашей охоте!»

С тем Ольга гостей отпускала,

Но только древляне сокрылись,

К себе она слуг созывала,

И слуги толпою явились.

Тут Ольга их всех оглядела

И, гневно нахмурясь, велела,

Чтоб вырыли яму широку,

Велику бы яму, глубоку

На темном теремном дворе,

Да чтобы успели к заре.


Не в небе заря разгоралась –

То кровью земля умывалась,

Не солнце на волнах алело –

То алое пламя кипело;

И пали на травы не росы –

А слезы, горючие слезы, –

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги