Не вернуться никогда

Рассказывает Вадим Гриднев

— Вад, ты со своим Олегом прямо как педик носишься! — и, выдав это, Лидка завопила на всю улицу, пародируя Бориса Моисеева: — Голубая луна — голубая-а-а!!!

Разозлилась она по-настоящему. Ещё и потому, что я на её выпад не обратил внимания и молча проводил до дому, хотя она всю дорогу фыркала на меня злостью, как чайник «тефаль» кипятком. Дверь лифта Лидка захлопнула прямо у меня под носом — и я понял, что больше её не увижу. В смысле — в своём обществе. Не страшно.

Большинство девчонок — потрясающие дуры. Это не их вина. Самомнение, ядовитость, глупость и предательский характер (в отношении как парней, так и собственных подруг!) в них воспитали именно мы — мужчины. Это следствие западного цивилизационного подхода к женщине, как объекту поклонения и существу высшему. На Востоке, где женщину сравнивают по стоимости с мешком орехов (это в Коране записано!) у них таких закидонов не бывает.

Большинство наших девчонок — дуры. Повторяю это ещё раз. И ничто их глупейшество не раздражает до такой степени, как друзья — друзья мужа, жениха, парня. Потому что они являются нарушением права единоличной собственности на влюблённое существо мужского пола. Друзья с точки зрения слабого пола — это в лучшем случае бездельники, которые отвлекают мужчину от поклонения кумиру. В худшем — собутыльники, извращенцы, преступники и социопаты. В этом случае девчонки судят по себе, потому что сами они дружить не умеют. Первый объект для выливания помоев за глаза у каждого существа женского пола — лучшая подруга. Объект для зависти — она же. Объект для демонстрации превосходства в чём угодно — тоже она. Исключений почти нет. Чтобы перевоспитать среднюю женщину — нужен талант, равный макаренковскому. У моего отца, например, получилось. Но он — исключение.

Так я думал, шагая домой вдоль Цны. Мысли были не раздражённые, а привычные и насмешливые. Девчонок за последние два года я поменял десяток, не меньше — они сбегали, не выдерживая моих запросов. Олег мне завидовал — у него девчонки не было, в их обществе он страшно стеснялся.

А я бы их всех поменял на него одного.

Ну вот. И вы, кажется, понимающе улыбаетесь? Ну и чёрт с вами, если вас тоже всё время на «луну» сворачивает. Что у кого болит…

Олег был моим лучшим другом. Нет, не так. Он был моим единственным другом, если честно. И мне почти не под силу представить, что когда-то было по-другому, и я не знал, что Олег вообще существует на свете.

А ведь было. И не так уж давно.

Несколько дней назад Олег уехал с родителями жить за город, на Эльдорадо — большой и обалденно красивый остров недалеко от Тамбова, где они получили в наследство какой-то дом. И ещё что-то, я не вникал, когда Олег рассказывал мне об этом. И провожать его я не пошёл, потому что было тошно.

Трудно дружить, если между вами — двадцать пять километров. Мы учились в разных школах, а встречались или специально после уроков, или в секции верховой езды при стадионе — собственно, там мы и познакомились ещё когда Олег был неуклюжим толстоватым пацаном, излишне тихим и боявшимся всего на свете. Но больше всего — насмешек.

Я считаю, что Олег — герой. Без шуток. На моих глазах он сам себя сделал. Self made man, как говорят англичане. Переломил. Переборол. И робость, и неуклюжесть, и насмешников. То, что мне, например, «дано от бога», как говорит наш тренер по самбо — ловкость, силу, уверенность — он выработал в себе сам. А начиналось всё с того, что я заступился за новичка, когда обычные шуточки с чисткой стойл и проходов между ними зашли слишком далеко, но наши ребята никак не могли остановиться — уж слишком потешным выглядел «жиртрест».

А дальше пошло само собой. Я болел за него на фехтовании. Он за меня — на самбо. В седле мы были соперниками и, хотя все признают, что у меня с лошадьми связь почти на генетическом уровне, Олег практически не уступал мне. Мы менялись кассетами, DVD, книжками, ходили друг к другу в гости как к себе домой, вместе были в походах на каникулах. Вместе гуляли с девчонками и жалели, что учимся не в одной школе.

И ещё. Когда год назад между гаражей за стадионом меня уже начали убивать — вшестером, обрезками арматуры — чтобы «не мешал людям делать бизнес» — Олег и на секунду не задумался. Словно по компасу, нашёл меня — хоть и не сказал я ему, куда иду! — и нас стало двое против шестерых. А это уже не так страшно. Потом мы смывали кровь с лиц — свою — и с рук — чужую — последним, почерневшим снегом, залежавшимся в простенке, в тени. И кто-то из тех козлов жалко хныкал, кто-то лежал молча — то ли потеряв сознание, то ли боясь, что будут добивать… а Олег ругался. Безостановочно ругался на меня, а я глуповато кивал и улыбался в ответ на его ругань.

Потому что знал: он всегда будет рядом. Даже если вдруг не окажется — возникнет, словно из ничего, из ниоткуда. Потому что с друзьями только так и бывает.

Этим летом мы собирались ехать в лагерь. Вместе.

Олег поехать не смог — много дел оказалось с переездом. А следом за ним не поехал и я. Внезапно вдруг совсем расхотелось, пусть вроде бы ничего не мешало мне ехать без него. Я разругался с ребятами, с руководителем и большую часть времени проводил дома, фактически ни с кем не общаясь…

Где-то в глубине души я понимал, что наша дружба закончилась. Нас закрутят, завертят десятки отдельных дел, отдельных забот — и через пару лет хорошо если мы будем просто заглядывать после секции в наше кафе. А скорее всего — просто станем разбегаться по своим делам сразу за воротами с лошадиной головой, махнув друг другу рукой.

И оба будем притворяться, что мы ещё дружим. И вымучивать слова для разговора, состоящего почти целиком из неловких пауз.

Это взрослым для дружбы не помеха и тысячи километров. Потому что у них есть десятки более важных, чем дружба, дел…

…Я обнаружил вдруг, что иду по берегу Цны, время от времени кидая в зеленоватую спокойную воду одинаковые ровные гальки, набранные в горсть. Прошёл мимо дома. Я высыпал оставшиеся камешки у берега, пихнул локтем сумку на боку и подумал, что домой не хочется. Отец сегодня до утра в агентстве, а мама — что мама? Она не понимает и десятой доли из того, что интересно для меня. Отличная жена для моего отца, преуспевающего частного детектива. Отличная хозяйка дома — в меру богатого, благоустроенного её руками. Заботливая мать для меня.

Я её не любил. И знал это, и уже давно не пугался, как испугался первый раз, когда понял это пару лет назад. До сих пор помню свой испуг…

Я к ней привык, но не любил. Повторяю. Так бывает, что бы вы не думали.

Повернувшись, я пошёл в сторону дома. Спешить было некуда.

— Вадик, обедать будешь?

— Нет, мам.

Я прошёл в свою комнату, не глядя, ткнул пальцем в кнопку центра. ДДТ — старый концерт, вот что оказалось на диске, который я поленился вытащить вчера вечером.

Около окна — наискось, чтобы свет по вечерам падал правильно — стоял на подрамнике большой лист пластика, на которых я предпочитал рисовать. Картина, когда-то подаренная мной Олегу, тоже была нарисована на таком. С этого листа через плечо улыбалась мне одна девчонка из нашего класса. Она стояла на фоне стены — голая, как позировала мне в этой комнате. Получилось здорово. Как живая. Мать видела эту картину и восхищалась тем, как хорошо рисует её мальчик, какой он настоящий художник, как позируют ему раздетые натурщицы…

Нет, правда, здорово нарисовано.

Не сводя с картины глаз, я нашарил на углу стола открытую коробку с красками. Не глядя, свинтил с тюбика, который попался в руку, колпачок. И, выбросив руку вперёд, словно в ней был пистолет, выстрелил в рисунок.

Жжёная кость. Очень удачно.

Подойдя, я размазал краску тряпкой для кистей — так, что лист пластика превратился в нечто непонятное. А, вот. Можно назвать: «Осьминог спасается от опасности». Чем плохо?

Выкинув вперёд кулак, я пробил лист насквозь.

— Вадик, что там у тебя?

— Ничего, мама, — ровным голосом отозвался я. И зажмурил глаза — перед ними встала подаренная Олегу картина. Она висела у него в спальне. И на новом месте он её повесит тоже.

Наверное.

Кулак я себе расцарапал — в нескольких местах бисерными строчками выступила кровь.

На секунду мне захотелось разбить центр. Желание было таким сильным, что я почти представил себе, как его остатки валяются около столика. А потом, когда я справился с собой, неожиданно накатила дурнотная усталость. Всё вокруг заколебалось, стало зыбким и неправильным. Я дотянулся до самодельного пульта, лежащего там же, на столике, щёлкнул кнопкой, зная, что сейчас над моей дверью зажглась снаружи надпись: «НЕ БЕСПОКОИТЬ!» Подтащился к своей кровати и свалился ничком, успев подумать с ясным изумлением, что, похоже, заболел.

Дальше ничего не помню…

…Не нужно было мне смотреть на часы, чтобы понять — ночь. В комнате царила темнота, только разорванная тенью дерева полоска света от уличного фонаря лежала наискось от стола до подоконника — и ломано взбиралась на пластик с чёрной дырой в центре.

В доме было тихо. Дурнота прошла, я был голоден и кроме того понял, что полностью выспался. От того, что спал в одежде, чувствовал себя помятым и грязным.

Ну что же, нет худа без добра. Я любил не спать по ночам, когда была такая возможность. Ночью никто не мешает думать, читать, слушать музыку. Мечтать, наконец. Это здорово получалось вдвоём с Олегом, особенно летом на даче у него или у меня.

Я потёр лоб и решил, что начать ночь надо с того, чтобы спуститься на кухню и поесть. Потом… может быть, позвонить Олегу? Такая простая мысль мне в голову не приходила. Попросить извинения за то, что не пришёл проводить и толком даже не попрощался. И договориться о встрече. Вряд ли он пригласит меня к себе сейчас — там полно хлопот, на новом-то месте… но, пока лето, можно увидеться и просто так, где-нибудь.

Точно. Надо позвонить. А то я что-то уже несколько дней умираю раньше времени.

Я бросил взгляд на часы. Первый час! Я проспал полсуток! Нет, точно на меня напал какой-то вирус… Но звонить Олегу, пожалуй, опрометчиво, он скорее всего спит.

Ладно, позвоню утром. А сейчас — на кухню, подумал я, чувствуя, что моё настроение сейчас — лучшее за всю последнюю неделю, не меньше. Может, Лидка — энергетическая вампирша, парализовавшая мою волю и мыслительные способности?

Все девчонки в каком-то смысле — вампирши.

Я не успел развить эту мысль — телефон на стене у двери зазвенел. Это оказалось до такой степени неожиданным, что я вскинулся, не понимая в первую секунду, что произошло. Потом, всё ещё недоумевая, но уже поспешно, подошёл к телефону. Мог позвонить отец — предполагая, что я не сплю, а вот мать можно и разбудить. Правда, непонятно, что ему нужно, ну так…

— Да? — спросил я в трубку.

— Вадим, ты?! — резануло ухо незнакомым хриплым воплем. Чей-то идиотский прикол — может даже, из лагеря звонят, чтобы в очередной раз живописать мне, чего я лишился. Я разозлился, но ответил спокойно:

— Да, кто это? — чтобы сразу дать понять, что не настроен стебаться. Но уже в следующую секунду едва сдержал радостное восклицание — голос Олега (теперь хорошо узнаваемый!) почему-то зашептал:

— Вадим, это я, я, Олег…

Что-то там было ещё. На заднем плане. За фоном голоса моего друга, угадавшего мои мысли. Словно кто-то стучит в дверь… Они там что — ремонтом занялись, в первом-то часу ночи, мимолётом подумал я, ответив:

— Олег? Ты с Эльдорадо звонишь, что ли?

Я хотел сказать, что сперва не узнал его и спросить, с чего у него такой бешеный голос был — но Олег снова заорал:

— Да! — и дальше последовало такое, что я окаменел, пытаясь разобраться, а уж не продолжение ли это непонятного то ли сна, то ли обморока?! — Вадим, я тут один! Двое ломятся в дом, слышишь?! Звони в ментовку! Скорее!

Столько ужаса было в его голоса, что я поверил мгновенно. И так же мгновенно спало оцепенение:

— Сейчас! — крикнул я. Олег дышал в трубку — и там, за этим дыханием, я услышал звон и хруст посыпавшегося стекла. — Олег! — завопил я. — Убегай из дома! Или запрись, я звоню! Продержись, слышишь?!

Снова звон, треск — только где-то подальше, глуше. Дыхание Олега. И его очень спокойный голос:

— Поздно. Они уже в доме.

Он повесил трубку.

Секунду — не больше! — я стоял, сжимая в руке нагревшийся пластик. Ещё секунда ушла, чтобы вспомнить и набрать 02. Ответили сразу, и я, постаравшись справиться с собой, быстро заговорил:

— На Эльдорадо, в дачном посёлке, ломятся в дом. Там…

— На первый раз прощаю, — прервал меня голос дежурного. — Потом засечём твой телефон, пацан — и тогда держись.

Трубку повесили и здесь. Онемев от злости и растерянности, я стоял с ней в руке, думая, что делать. Точнее, пытаясь думать — мысли были отрывистые, похожие на вскрики. Позвонить ещё раз, а когда засекут и приедут — всё объяснить? Время! Да и станут ли слушать?.. Думай, думай…

Олег говорил — он один?! Значит, родители в городе?! Я набрал номер его старой квартиры. Никто не подошёл — и я поймал себя на том, что приплясываю от волнения на месте, как маленький ребёнок. Нет, никто не подходит. Господи, да куда же звонить?!

Отец! Конечно! Скорее…

— Сыскное агентство «Бульдог» слушает, — раздался в трубке голос Кольки, отцовского секретаря.

— Коль! — крикнул я. — Отец там?! Только быстро!

— Вад? — удивился он. — Что не спишь, в загуле?.. Нет, шефа нет, сказал — через пару часов будет. А что…

Застонав от ярости и досады, я швырнул трубку на рычаг. Куда ещё?!

Нет, стоп. Так я только теряю время. Надо действовать самому.

Помню, что я действовал так, словно спасение попавших в беду друзей было моим постоянным занятием. Метнулся к столу, на ходу накинув куртку — на всякий случай — выгреб из верхнего ящика деньги — рублей сто, около того, ссыпал их в нагрудный карман. В другом кармане у меня среди разной мелочи всегда лежал армейский складник «оборотень» — настоящее оружие, не подделка, у которой лезвие сразу разбалтывается и стопор рукояти слетает. Но… нужно что-то серьёзное. Быстро. Думать, Вадим, думать…

У отца — два пистолета. Тяжёлую итальянскую «берету», дорогущую и точную, как хронометр, он всегда носит с собой. Второй пистолет — наш, русский ИЖ70-400 — отец держит в сейфе своего кабинета, и кода я не знаю. Но есть ещё один пистолет — газобалонник «Аникс» А111, с ним отец тренируется, и лежит этот пистолет в ящике его стола!

Всё это я додумывал уже на бегу. Никогда и ничего я не брал у отца без разрешения, но… но сейчас форс-мажор. Он поймёт.

Пистолет лежал на бумагах. Это всё-таки было не совсем настоящее оружие. Его заряжали не патронами, а барабанчиком-клипом с пятнадцатью стальными дробинами, и выталкивал их из ствола сжатый газ вставленного в рукоять баллончика. Убить из такой штуки человека нельзя. Но — во-первых — легко напугать, «Аникс» — копия «смит-вессона». Во-вторых, скорость у дробинки — 150 м/с, если попасть в человека несколько раз подряд, то получается глубокая и сильно кровоточащая, очень болезненная рана. Так мне отец объяснил, когда учил стрелять из этого пистолета. А если подгадать в висок или в глаз — можно всё-таки уложить наповал, это он тоже говорил.

Я сунул пистолет в карман джинсов, ощутив, какой он увесистый. Эта увесистость прочистила мне мозги, я начал соображать. Решимости не убавилось, но сейчас я трезво оценивал происходящее.

Транспорт на Эльдорадо уже не ходит — поздно. Надежда только на попутку… хотя — может, мне повезёт и я наткнусь на милицейский патруль. Если высказать им всё в лицо — поверят, обязаны поверить. Если не повезёт — попытаюсь добраться один, а на развилке выскочу у поста ГИБДД, это верняк, а там — пять километров. Продержится Олег, или нет? Скорее всего, он убежит из дома, не станет же он стрелять по людям, даже если у него окажется под рукой одно из ружей…

«А ты станешь? — трезво спросил я себя, осторожно закрывая за собой дверь. — Зачем тогда ты взял пистолет?»

Нет, я не знал, смогу ли стрелять в людей. Да и глупо затевать перестрелку, имея газобалонник, с как минимум двумя грабителями, у которых может быть настоящее оружие…

…На улице было тепло — теплей, чем в квартире или на лестнице. Я наискось перебежал пустой, тихий и какой-то загадочный двор, чтобы проскочить в дыру забора и сразу оказаться на трассе. Удачно, что я живу так близко от неё… Сразу за дырой в кустах я налетел на бомжа, истошно завопившего спросонья, споткнулся, удержался на ногах и, перемахнув кусты, выскочил на обочину. Навстречу мне промелькнула машина. В остальном трасса была пу… нет, стоп! Из переулка за нашим домом выкатила легковушка — чёрная «ауди», насколько я мог различить ночью. Я бешено замахал рукой — машина остановилась, подбежав к ней, я дёрнул дверцу и сунулся в салон:

— Подбросьте на Эльдорадо, — выдохнул я в лицо мужика лет за сорок, изумлённо захлопавшего глазами. — Вы ведь в ту сторону?

— Я воще-то на Рассказово… — неуверенно ответил он. — А ты чё, один?

— Один, быстрее! — умоляюще выпалил я.

— Крюк… — колебался он, потом решился: — Ладно, полста. Идёт?

— Согласен! — облегчённо мотнул я головой, прыгая на сиденье рядом. — Только быстрей, ради бога…

— Не боись, успеем, — пробормотал он, но с места набрал приличную скорость. — Часом не от Ментов драпаешь, пацан?

— Нет, — ответил я, вглядываясь в шоссе в поисках этих самых ментов — о, как они мне были нужны!!!

— А куда тогда заполночь?

— К другу на вечернику, — выдохнул я и добавил: — Быстрей, быстрей же!

— Вот заладил, — ухмыльнулся мужик, но прибавил скорость. — Тебе там куда?

— В дачный посёлок, — коротко ответил я.

Мужик кивнул и больше ничего не спрашивал, только знай выжимал газ. Скоро впереди я увидел огни поста ГИБДД и повернулся к водителю:

— Остановите здесь, пожалуйста.

Он как-то странно посмотрел на меня, кивнул… и проскочил мимо! Решив, что он не понял, я повторил:

— Мне нужно около поста выйти.

— Перетопчешься, — процедил он и вдруг, резко притормозив, повернулся ко мне: — Бабки гони и сваливай.

— Что? — у меня мгновенно пересохло во рту.

— Гони бабки и вали отсюда, — повторил он, сжимая кулак. — И спасибо скажи, что не прибил, придурок. Ну?

Он смотрел на меня с явной злой угрозой. Сказать, что я испугался — значит… соврать. Я мгновенно осатанел от злости и страха, что могу опоздать. Глядя водителю прямо в глаза (в его взгляде мелькнула растерянность, и я его понимаю — четырнадцатилетний мальчишка не попытался броситься опрометью из машины, не отдал покорно деньги, не начал беспомощно бормотать или звать на помощь!), я сказал раздельно, чуть дрожащим голосом:

— Ах ты мурло протокольное, — и, прежде чем он успел хоть как-то отреагировать, достал из кармана джинсов пистолет и направил его от живота в бок водителю.

Он опустил глаза — инстинктивно — и позеленел так, что стало видно даже в еле освещенной кабине. Очевидно, испугался до такой степени, что ему и в голову не пришло попытаться обезоружить меня или хотя бы предположить, что пистолет — не боевой. Его глаза быстро зашарили по мне, уставились в лицо…

— Не стреляй, — умоляюще пробормотал он таким голосом, что казалось — в обморок сейчас упадёт. — Деньги в бардачке, забирай… ключи вот…

— Пошёл на… — я сказал ему — куда, — со своими ключами и деньгами! Мне нужно в посёлок на Эльдорадо. Вези. Вздумаешь ещё шутить — получишь пулю в бок, понял?

Конечно, я говорил так, как говорят в кино. Но это подействовало. Он закивал, словно собачка на лобовом стекле его «ауди» и дал по газам, весь прижавшись к прижавшись к рулю и скорчившись, словно это могло его спасти от пули. Я привалился к спинке сиденья, продолжая держать пистолет у живота. Мне стало смешно и противно от трусости здорового мужика.

Хотя, нацель мне в бок пистолет — кто знает, как бы я сам себя повел? Неизвестно… одно знаю точно — не так! Я подумал вдруг, что могу его сейчас ограбить, раздеть, отобрать машину, заставить танцевать голым брейк на дороге — он все сделает, потому что хочет жить.

Но разве не все хотят жить? И все-таки есть люди, которых не заставишь что-то сделать против их воли… Такой — мой отец. И еще много таких. И что интересно — легче всех ломаются в опасности как раз те, кто при случае рад покуражиться над слабым. Это не сказки, это правда так, и не важно, о чем речь — сшибать рубли с мальков в школе, ограбить пассажира-подростка на дороге ночью, отрезать голову пленному. В масштабе — разница, а ведут себя похоже, чуть прижмет.

Если те, кто влез к Олегу в дом, такие же — посмотрим.

Может, правильней было бы вернуться на пост? Но мужик мог заорать, что у меня «пушка» — и пошло бы… Придется одному.

Тот, кто никогда не был ночью вне города, не поверит, насколько темной может быть даже лунная ночь в лесу. Мы пролетали мимо сплошной стены черноты — слева и справа, я не успевал различать отдельных деревьев или кустов. Потом впереди и левее замаячили редкие огоньки на разных уровнях — и я неожиданно и словно бы ни к селу ни к городу вспомнил, как Фродо с товарищами, переправляясь через реку на пароме, видят ночные огни Брендинорья…

— Приехали, — тихо сказал мужик, — это… поселок. Тебе куда?

— Дача Марычевых, — без особой надежды ответил я. — Знаешь?

— Генерала Марычева? — уточнил он, и я мысленно поднял брови: ого, я и не знал, что дед Олега — генерал! — Знаю. Это… подвезти?

— Не надо, — я открыл дверцу, оглянулся — и мужик заерзал: боялся, что я решу его прикончить. Вместо этого я бросил на сиденье ощупью найденную в кармане купюру — это и оказался полтинник. — Держи, шакал. И пошёл отсюда, ну?!

Надо сказать, он не заставил себя дважды просить — только гравий зашуршал из-под колес, да замигали между деревьями задние огни. А я остался стоять на ночной дороге, прислушиваясь и приглядываясь. Ночь была теплая, тихая. Огоньки светили умиротворяюще — на какой-то момент мне даже по казалось, что все, сказанное Олегом по телефону — чушня. Но я помотал головой и стал прикидывать, как найти Олегову дачу. Может, зря я этому козлу не разрешил меня подвезти по ближе? Нет, от такого не знаешь, чего и ждать… неподалеку от меня посверкивали металлом новые ворота из алюминиевых трубок — как их только народ на цветмет не оприходовал? Так, это, значит, въезд на главную «улицу». Лучше бы выйти к Олеговой даче с тыла, только вот как я туда пробраться?..

…Девчонка была босиком — шла, качая туфлями в руке, поэтому я ее не услышал.

Девчонка была выпивши — и меня не увидела тоже, пока не ткнулась носом в мою спину.

Я от неожиданности подскочил, тут же обернувшись и выставив перед собой пистолет — просто чудом не выстрелил.

— Здррсьть, — вякнула девчонка, увидела оружие, наведенное ей в район солнечного сплетения (открытого, кстати, ярким, как оранжевый сигнал светофора, топиком!) и добавила: — У мня ниччо нет. А ессс-ты надругаться хочешь — пшли, — она ухватила меня за рукав и целеустремленно, хотя и несколько зигзагообразно двинулась к ближайшим кустам: — Счас надр… надр… гаешься. Тока без из… извращений, я девушка п-рядочная…

— Погоди, — я попытался ее остановить, но она перла, как тягач, что-то бормоча, и я рявкнул: — Да стой же ты, ненормальная!

Она остановилась, как вкопанная. Слегка отстранившись, посмотрела мне в лицо и разочарованно сказала:

— Так ты этот… ггггей?

— С чего ты взяла? — не смог не поинтересоваться я.

— А с того, что нормальный парень, — она покачала у меня перед носом пальцем с облезшим (или обкусанным?) лаком, — так бы не говорил. Он бы сказал: «Стой, твою…» — и она выдала тираду, которую по ее мнению, должен был выложить нормальный парень. Потом неожиданно начала хлюпать и сообщила, что у нее вообще день невезучий — деньги, на магнитофон она проиграла, ее парень гуляет с другой, а ее назвал «малолеткой» и сказал, чтобы села зубрить на осень, а еще…

— Погоди! — рыкнул я на нее, вдруг сообразив, что она младше меня, а все остальное — сантиметровый слой неплохо наложенной косметики. — Слушай внимательно — покажи мне дачу Марычева. Только тихо.

Она еще несколько секунд размышляла, доводя меня до кипения, а потом ответила решительно:

— Не. Не покажу. Ты грабитель, а там такой клевый дед живет… — она задумалась и честно поправилась: — Жил. Псссти, а т закричу. Ой, мама, что это?!

Я уж было думал, что она начала кричать, но сказано это было тихо и скорее уж с изумлением, а не со злостью, страхом или просто громко, Да и смотрела она мимо меня, куда-то на дачи… Я невольно проследил ее взгляд и в первые мгновения не увидел ничего примечательного. Дачи стояли темные, в двух или трех горели огоньки…

А в одной — с такой штукой наверху, которая называется «мансарда», скрытой высоченными деревьями — огонек в этой самой мансарде ДВИГАЛСЯ. Словно кто-то ходил с фонариком.

— Это там, — пискнула девчонка, кажется протрезвевшая у меня под мышкой.

— Это дача Марычева? — опросил я, чувствуя, как напряглись все мышцы, а волоски на теле поднялись, словно наэлектризованные. — Слушай, юная правонарушительница. Мчись со всех ног к участковому, к сторожу — к любым властям. Все расскажешь. Я на даче.

— Не ходи, — неожиданно снова воспылав ко мне любовью, вцепилась она в рукав куртки. — Ой, не ходи, не ходи, неходинеходинеходинеходииииии…

Она заныла, как комар, но я вырвался и, перемахнув забор, побежал мимо дач, тонувших в темной зелени — не сводя глаз с перемещающегося огонька в мансарде. Конечно, разумней всего было не входить туда, а дождаться взрослых с настоящим оружием. Наверное, я бы так и сделал. Но меня беспокоил Олег. Если он успел уйти — тогда ладно. А если бандиты его захватили?

Точно я этого не знал. А ждать — не мог. Это было бы не по-мужски.

Оставалось надеяться, что загулявшее недоразумение добудет мне хоть кого-нибудь в помощь. А я… что же, стрелять буду первым и в глаза.

Помоги, господи.

Калитка на участок была открыта. Отсюда, с близкого расстояния, дом оказался почти не виден, только мансарда торчала, но и там огонька уже не было. Бесшумно и быстро ступая, я крался по аллее, стараясь держаться в тени кустов и не сводя глаз с двери, которую уже видел.

Луна отражалась на стеклах. На ВЫБИТЫХ стеклах. Часть застекления зловеще чернела, проломами. Подойдя ближе, я увидел, что выбито и окно вдобавок — около угла.

Потом я споткнулся о труп.

Я сразу понял, что это труп — и взмок, застыл, не в силах опустить голову, потому что это мог быть только Олег. Я стоял, замерев, ощущая носком кроссовки тяжелую, неживую, мягкую податливость и заставлял себя по миллиметру опускать голову…

…Стыдно, но мне стало легче, потому что это был не Олег, а какой-то незнакомый мужчина — настоящий гигант. Вокруг него сохло целое озеро крови, куртка и рубашка были распороты — и закинуты на голову, а брюки распороты тоже и сорваны до колен. Так показывали убитых чеченских бандитов — ну, после того, как их обыщут спецназовцы. И я понял, что убитого обыскивали.

А еще — что в доме никакие не грабители.

Может быть, именно эта мысль спасла мне жизнь, потому что, я невольно отшатнулся от трупа и вскинул голову, глянув в сторону крыльца.

Дверь открылась — неспешно, по-хозяйски ее открыли. И я услышал голоса.

Мамочки, что это были за голоса! Так говорил робот Вертер в старом фильме «Гостья из будущего» — без интонаций, совершенно правильно и бесстрастно. Оба голоса звучали одинаково — обалдев, я даже не сразу понял, что разговаривают двое…

— Старик был хитрой сволочью. Этот музей нам ни к чему. Результат нулевой. А главное — ЭнТэ пропал.

— Старик тут не при чем. Глупой славянской свинье мы должны быть благодарны — мы вели его от самых ворот Виард Хоран. Теперь ЭфТэ тоже больше не существует. Жаль, что старый механик успел принять яд.

— Никто не мог предположить, что он носит с собой яд. Да это и не важно. Меня больше беспокоит сбежавший мальчишка. ЭнТэ у него.

— Он все равно, что мертв. О нем даже докладывать не нужно. В наших местах ЭнТэ ему бесполезен. А ЭфТэ для возвращения он не найдет — последняя была в Виард Хоране. И скорее всего мальчишка попал прямо в руки к нашим.

— Это было бы великолепно… Но ты не учитываешь возможности того, что он случайно нажал кнопку одной из работающих ЭфТэ — это ведь лишь говорят, что в Виард Хоран не была последняя. А мы-то знаем, что еще две или три не найдены…

— Даже если ему сказочно повезло — он скоро проклянет свое везение… — раздался совершенно человеческий смех, причем я мог бы поклясться, что по смеху говоривший моложе, чем по голосу. — Он погибнет за считанные дни.

— Ты забываешь, что здесь, на Земле, тоже есть ЭфТэ.

— Они все не действуют. Жаль, что не удалось найти бумаги по «Господней Стреле». Неужели старый кретин их уничтожил? Хорошо, пойдем, мы и так задержались сверх расчетного времени. Сейчас откроют канал.

Я слушал это, перестав дышать. Разговор был непонятным и диким. От непонятности чувство опасности стиралось, оставляя какую-то игру — этого ощущения не мог нарушить даже труп под ногами. Я взял на прицел дверной проем… но потом — передумал и тихо-тихо отступил в кусты, придерживая ветви руками, чтобы не раскачивались. Закрыл глаза — не от страха, а потому — что в лунную ночь глаза легко выдают любую засаду.

Судя по всему, Олег от них сбежал. Только их это не беспокоило — а меня беспокоило очень, уж больно странно они говорили о его побеге… Я как раз думал об этом, когда они прошли мимо меня — бесшумно, я ощутил запах какой-то мужской парфюмерии и — легко! — сгоревшего бездымного пороха. Боевого пороха…

Где же эти чертовы власти?! Хоть сторож с двустволкой! Стиснув зубы, я вскинул пистолет и мягко шагнул из кустов, собираясь стрелять без разговоров.

И застыл — застыл, откинув челюсть и расставив ноги в стрелковой стойке. Потому что людей я не увидел — а были две темные фигуры не фоне слепящего, но холодного диска алого пламени. В него медленно входили эти двое. И оттуда — из пламени — вполне живой мужской голос что-то взволнованно говорил на незнакомом языке.

— Стой!!! — заорал я, несколько раз подряд стреляя в того, что слева и бросаясь вперед на Правого. Почему-то очень-очень далеко послышался окрик — мужской голос кричал: «Стой, стрелять буду!» Дважды выстрелил «макар», кто-то еще что-то крикнул, совсем неразборчиво уже. А я не мог понять — держу я того, в которого вцепился, или нет, стою на ногах, или падаю, а если падаю — то куда и что означают выкрики — на этот раз совсем над ухом:

— Байра каурус… вриканер… байра каурус, ка-у-рус!!!

И вдруг — как удар ножа или электрическая искра, холодная и мгновенная:

— Беним строк!

Воздух тяжело толкнул меня в грудь, впихнул в глотку рванувшийся крик, заткнул рот жестким кляпом. Я увидел совсем близко колышущиеся метелки травы — и…

ИСТОРИЯ III. Конь, стрела и вольный ветер

Вадим пришёл в себя от того, что земля, на которой он лежал, мягко, но отчётливо заколебалась.

Ни на секунду он не придумывал себе, что лежит в кровати, а всё, что было — дурной сон. Его кровать, конечно, не пуховая перина, но никаких комьев в ней до сих пор не наблюдалось. Кроме того, для кровати было прохладно, хоть и лежал он почему-то одетый. В кровати не пахнет… он не мог определить, что это, но в кровати так не пахнет — точно. Нет в кровати и тихого, но постоянного и всеобъемлющего звука «скрррр», несущегося разом отовсюду. Наконец, кровать не скачет по полу.

А пахнет так — в степи или больших лугах. Ему всегда нравился этот запах — сухой, горячий, чуть сдавливающий горло запах большого летнего простора.

Только теперь Вадим начал ощущать собственное тело. Во рту был вкус крови — губа припухла. Болело правое плечо, на которое он упал, свалившись с… из… от… откуда? Все последние события он помнил великолепно, но ЧТО произошло в целом — не мог понять.

Кривясь — не столько от боли, как от досады на себя — мальчишка сел не корточки. Машинально подобрал и сунул в карман пистолет. Интересно, попал он в того?.. Со всех сторон его окружала высокая, беспокойно шелестящая (скрррр!) трава — гибкие стебли возносили пушистые метелки на полутораметровую высоту. На такой же траве он и лежал — на целом упругом мате, смятое его падением. Падением с немалой высоты, надо сказать — это было видно. Вот и задачка — как упасть с ровного места, с тропинки на дачном участке — в степь, да еще так, чтобы помять траву, бухнувшись метров с… с трех, не меньше.

Да очень просто. Если брать бульварные газетки — это случается сплошь и рядом. Вот и твоя очередь пришла, товарищ, быть похищенный зелеными человечками на предмет изъятия гениталий и гипофиза… Вадим с отвращением сплюнул сгусток крови и пыли. Сплюнул снова, потом — в третий раз. Потом — поднял голову.

Сперва ему показалось, что он сошел с ума… а точнее — спит. Только во сне звезд могли быть сотни, сотни — не острых колючих иголочек, а разноцветных шариков, пушистых, как семена одуванчика! Белые, синие, зеленые, красные, желтые, голубые, мерцающие — всех цветов, которые только угадываются в свечении, видимом на Земле, тут они висели над головой так низко, что их можно было коснуться рукой! — Ой, — вырвалось у Вадима, и он встал, подняв ладонь.

И тут же сел снова, не сдержав крика. Ему показалось, что он падает… падает ВВЕРХ.

Осторожно, придерживаясь за стебли травы — прохладные и сухие на ощупь, — словно они могли уберечь его от противоестественного падения вверх, Вадим распрямился снова. Голова резко закружилась, но он заставил себя смотреть.

Ужасающе близко, прямо перед лицом, висел, занимая треть неба, неяркий, отсвечивающий красноватым диск. Он был так близко, что Вадим видел лунный пейзаж поверхности — кратеры, горы, хребты — знакомый по снимкам. Точнее — пейзаж был иным. Все, как на Луне — но не Луна… Не Луна.

Мальчик отвернулся — осторожно, словно опасался, что этот непонятный диск рухнет ему на спину. И замотал головой. Над горизонтом резво и отчётливо бежал по небосклону нестерпимо-синий, сапфировый кружок еще одной планеты.

А вокруг был мир движущихся теней. Они ползли по земле, по траве, скрещивались, меняли цвет, сливались и порождали друг друга. Во все стороны, сколько хватало взгляда — а горизонт по ощущению был не дальше и не ближе земного — лежало колышущееся волнами море все той же травы. Ему не было конца.

Посреди этой потрясающей — спору нет! — красоты стоял Вадим Гриднев. Он стоял, опустив руки, глядя на носки своих кроссовок, без мыслей и даже без отчаянья. Просто впервые за все свои пятнадцать лет он не знал, что делать. То есть — был лишен того, что было ему опорой в любой момент нелегкого существования в типичном русском областном центре на исходе XX века.

Был лишен ЖИЗНЕННОГО ОРИЕНТИРА.

Да и географического, если на то пошло.

Нет, он не пытался отпихнуть от себя мысль, что оказался на другой планете. Не пытался себя убедить в том, что сошел с ума или, раненый бандитами, лежит в палате больницы. ВСЕ БЫЛО, КАК БЫЛО. ОН ВИДЕЛ ТО, ЧТО ЕСТЬ.

А дальше?

Он подумал, что никогда не вернется домой, но не испугался. Не это было страшно. Больше того — даже сейчас Вадим был уверен, что способ вернуться домой ЕСТЬ. Раз он попел сюда — значит, можно попасть и ОТСЮДА. Но вопрос даже не в сложности или простоте этого способа.

Вопрос в том, что непонятно — СОВЕРШЕННО непонятно! — С ЧЕГО НАЧИНАТЬ СВОЕ спасение.

Представьте это — и вам станет ясно охватившее Вадима оцепенение.

«Мог бы и в здешний океан попасть», — шевельнулась вдруг одинокая мысль. Встала на ножки, отряхнулась, деловито огляделась… (именно так себе всё это представил Вадим.)

Он улыбнулся своей мысли и огляделся снова, подняв голову — но уже не восхищенно или растерянно, а цепко, внимательно. Из степи надо было выбираться. Такая высокая трава шевелилась даже без ветра, шумела — тигр подкрадется, и не заметишь… Есть ли тут крупные хищники и когда они охотятся? На эти вопросы ответов тоже не имелось, но Вадим не дал себе раскиснуть вновь и зашарил по карманам.

Была одежда. Кстати, в куртке жарковато… Были часы — пригодятся, если не время показывать, то еще для чего-нибудь. Был пистолет — и в его клипе оставалось двенадцать зарядов. Деньги были — абсолютно ненужная вещь… Нож — его можно легко превратить в настоящее копье, у него для этого рукоятка приспособлена… Ключи от дома. Большая петарда. Зажигалка — полная. Новенькая. Какая-то цепочка — Вадим и сам не помнил, как она попала в карман. Зеркальце-гелиограф, небьющееся, полированная сталь. Моток медной проволоки. Палочка от чупа-чупса. Блокнот, ручка, карандаш, калькулятор с солнечной зарядкой.

Все.

Вадим снова посмотрел в небо — и неожиданно узнал Большую Медведицу. Расплывшуюся какую-то, удлинившуюся — но ее! Точно — ее. Почему-то это зрелище ободрило мальчика — словно сигнал, что…

Итак — задача-максимум. Вернуться домой. И задача-минимум — выбраться из степи. Вадим покусал губу. Похоже, в этом мире есть те, кто мог бы его вернуть обратно… но, судя по их поведению — они вряд ли станут это делать. Ну что же — может, есть не только они?

Он снова посмотрел на Большую Медведицу и подмигнул ей. Потом — закрыл глаза, сделал несколько оборотов на месте и, открыв глаза, зашагал туда, куда оказался лицом.

Прямо на красноватый огромный диск.

Идти в траве оказалось нелегко. Она достигала груди, а местами скрывала с головой — иной раз казалось, что проталкиваешься через бесконечный слой теплой ваты. Вадим стащил куртку и обвязал ее вокруг пояса, но плотная рубашка вымокла насквозь и противно липла к телу, а снять ее мальчишка не решался — оказалось, что в траве живут какие-то тварюшки. Размером с комаров, но бескрылые, они кусались куда больнее своих земных собратьев — прыгали с метелок, норовя угодить на голую кожу, и места, укусов зудели нестерпимо. Пару раз Вадим замечал и более крупных существ — похожие на обычных летучих мышей, они бесшумно пикировали вниз откуда-то с неба, шарахались от Вадима, но ловко подхватывали прыгучую гнусь прямо с метелок травы, за что Вадим проникся к ним известной симпатией.

Довольно быстро разрешилась и тайна того землетрясения, которое привело Вадима в чувство. Он как раз поднимался на, отлогий, почти незаметный пригорок, когда снова ощутил это подрагивание и обернулся, как будто его стукнули в спину, готовый увидеть что угодно — вплоть до самых жутких вещей.

А вместо этого увидел коней.

Табун голов в сто неспешно рысил через траву куда-то метрах в трехстах от мальчишки, застывшего на середине подъёма. Это были самые обычные кони, и странное светило красило их спины в тревожный алый цвет. Было слышно, как ржут и взвизгивают, вставая на дыбы, жеребцы. Впереди шли вожаки — пять могучих, рослых коней, резко встряхивающих гривами. Яркая и светлая здешняя ночь позволяла рассмотреть их во всех подробностях.

Вадим растерялся куда больше, чем в момент, когда понял, что находится на другой планете. Кони были совершенно земные, только не такие мелкие, как дикие лошади Земли. Скорее они походили на табун, который гонят на водопой… но Вадим хорошо разбирался в лошадях, любил их и понял с первого взгляда, что этих коней рука человека никогда, не касалась.

Табун прошел мимо, даже не обратив внимания на одинокую человеческую фигурку на склоне холма, стоящую по пояс в траве. В степи они были сильнее всех, их сторонились самые могучие хищники — никто не мог бы устоять перед яростью слитного напора сотен мощных копыт. А человека они не видели никогда, и даже помыслить не могли, что Вадим смотрел им вслед с завистью, оценивая, какого из жеребцов можно было бы выбрать под седло.

Впрочем, это были только мысли. Когда первая оторопь прошла, Вадим вполне мог отдать себе отчет, что при малейшей попытке покуситься на любого дикого коня он был бы разорван и растоптан остальными. Для такой охоты нужно уже быть верховым и иметь аркан…

Мальчик вздохнул, уже не пытаясь понять, откуда здесь земные кони. Тем более, что его уже начала беспокоить другая проблема. Спать он не хотел — может быть, потому, что успел поспать дома (совсем недавно, кстати!), а может быть — из-за нервного напряжения. Но он хотел есть и сейчас горько жалел, что не поел… не поел на Земле. Вообще-то, тут должны быть птицы, а из газобаллонника их вполне можно подбивать… но только сейчас они сидят, наверное, на гнездах — если только случайно вспугнешь. Да и потом, одернул себя Вадим, если тут есть лошади — не значит, что есть и птицы. Может, в этой степи всей живности — одни лошади, прыгучие тварюшки-кусачки, да эти летучие мыши?

Тогда плохи дела.

Если бы кто-то сейчас спросил Вадима, как он может быть так спокоен, он бы и в самом деле спокойно ответил: «А что мне, головой о землю биться? Кому от этого будет лучше?» Мальчишку в самом деле занимали в основном практические вопросы, первым из которых было — где достать еду?

Тем временем огромное ночное светило, которое, признаться, здорово нервировало Вадима, начало потихоньку сползать за горизонт. Вторая здешняя луна — синий кружок — продолжала неутомимо бегать за спиной параллельно горизонту. Да, земные ориентиры и приметы тут не годились. Не определишь даже, сколько времени или где какая сторона света… Конечно, Полярная звезда — вон она, ее видно и тут… вот только указывает ли она тут на север? На часах Вадима было половина четвертого утра. На Земле в это время уже светать начинает. А здесь? Похоже, и часы тоже не годятся…

И все-таки он неутомимо шагал в выбранном направлении.

Когда первая луна скрылась совсем — почти тут же подул резкий теплый ветер. Он дул как раз оттуда, куда она угла — в лицо Вадиму. Степь, и без того не спокойная, пошла, волнами, забушевала. А слева — там, куда ускакали кони — небо вдруг начало светиться. Словно кто-то огромный положил на сизую наковальню-горизонт длинную тонкую полоску раскаленного клинка… Это сияние ширилось, росло ввысь — и Вадим понял, что это не степной пожар, как ему показалось сначала. Это всходило здешнее солнце. Какая-то звезда, расположенная черт знает за сколько миллиардов километров от Земли и, может быть, даже не отмеченная в земных каталогах.

Но для здешнего мира это — солнце. Значит, и для него Вадима — тоже, во всяком случае — пока.

Ветер рванул особенно яростно — и мгновенно улегся. А где-то в травах — в нескольких местах одновременно — послышались тонкие звуки, похожие на капель. Еще, еще, еще… в другом, третьем, сотом месте оживали эти странные, непривычные, но красивые звуки.

Раскаленный докрасна шар поднимался над горизонтом, и звезды в небе бледнели и… нет, не гасли. Они оставались — почти незаметные, но все-таки различимые дневные звезды. Шар остывал, уменьшался, взбираясь в небо — так же, как Солнце на Земле…

Вадим шмыгнул носом. Удивился сам, шмыгнул снова, помотал головой и, отвернувшись, сердито зашагал дальше — наперегонки с резкой косой тенью, прыгавшей по траве.

Однако, на этот раз он сумел сделать не больше сотни шагов. Трава, ставшая вдруг особенно густой и сочной, кончилась, дав место пологому берегу, похожему на лучшие тамбовские пляжи — из чистого, почти белого песка. Песчаная полоска была узкой — не шире метра, а дальше начиналось — почти незаметно, такой прозрачной была вода! — ровное, почти без наклона, речное дно. И лишь поглубже колыхались тонкие нити зеленых водорослей, скрывавших настоящую глубину степной речушки, прямой, как стрела.

Только теперь Вадим понял, что больше, чем есть, ему хочется ПИТЬ. Он дернулся к воде — и остановился.

«Там, где легко пить, легко и умереть», — всплыли в памяти слова из прочитанной вместе с Олегом книги Хайнлайна. Книжка была фантастической… Но ведь и он — в Фантастической книжке. Иначе его место не определишь…

Вода на вид была спокойной и прохладной. Но теперь Вадим посматривал на нее с опаской. Черт его знает, кто живет в речушке? Может, эти водоросли — просто-напросто живые и хищные? Да и потом…

Только усилием воли мальчишка заставил себя не хвататься за пистолет. В данной ситуации он был бесполезен. Полезнее — единственно полезно! — было стоять совершенно неподвижно и даже не дышать.

Абсолютно бесшумно на противоположный берег — метров на двадцать выше по течению того места, где среди травы окаменел Вадим — вышло крупное медведеподобное существо. Лобастую медвежью голову и грузноватое туловище несли мощные, прямые ноги идеального бегуна — сразу было ясно, что зверь только кажется грузноватым. От середины костного валика, нависавшего — над небольшими глазками и до крестца — остальное скрывалось в траве — по голове, шее и туловищу шла жесткая щетка длинных волос неопределенного пыльно-серо-зелено-желтого цвета, похожих на степную траву. Ноздри большого влажного носа ритмично подергивались, из-под верхней губы виднелись прямые трехгранные клыки, сверкавшие так, словно зверь пользовался «Аквафрешем» по шесть раз на дню.

Зверь повел головой слева-направо, тихо то ли фыркнул, то ли хрюкнул и неспешно наклонился к воде, начал лакать ее бледно-розовые языком. Он пил долго, можно даже сказать — со вкусом, а потом повернулся так же бесшумно, как и появился на берегу — и пропал в траве.

Вадим еще долго стоял неподвижно. За это время на водопой успели придти несколько здоровенных бурых быков, как две капли воды похожих на виденных по телевизору бизонов, и только когда ушли и они — мальчишка перевел дух, пробормотав:

— Обделался легким испугом… — потом пощупал у себя джинсы (вполне серьезно) между ног и попытался убедить себя, что виденный длинноногий медведь — животное наверняка ночное. Убедить получилось, но сразу же возникла мысль: а как же ночью?! Ему просто повезло, что на него не напоролся один такой экземплярчик… и кто поручится, что и на следующую ночь все обойдется?

Как, наверное, и все мальчишки Вадим мечтал о приключениях. Но он ни сном ни духом представить себе не мог, насколько беззащитным чувствует себя человек перед лицом на самом деле дикой природы без транспорта и огнестрельного оружия. Нет, здесь он не царь, а добыча — да еще из легких. Это нужно запомнить накрепко…

Он все-таки рискнул подойти к воде, перед этим как следует прислушавшись. Вода оказалась не такой холодной, как он думал, глядя со стороны, скорее даже — теплой. Зато Вадим смог выполоскать потную рубашку (благо, с наступлением утра тварюшки куда-то убрались!) и вымыться до пояса. Он с удовольствием выкупался бы, но после визита хищника это желание отступило на второй план.

В реке плавали рыбы, их было хорошо видно — плоских, медленных, чешуя которых отливала, красивым радужным блеском. Они бессмысленно смотрели на мальчика сквозь толщу воды. Потом рыбы с неожиданной резвостью порскнули в стороны, и появилась… щука. Самая обычная щука — почти метровое полосатое бревно.

— Что за планета такая? — пробормотал Вадим, выкручивая рубашку. При виде такой близкой рыбы голод, приугаснувший было от волнений и выпитой воды, вспыхнул с новой силой. — Палку бы…

Вадим с надеждой огляделся. Ничего, похожего на палку, кругом не было. Да и откуда ей взяться там, где никогда не росли деревья? Мальчишка смачно плюнул в сторону щуки и отправился искать брод.

Над степью кругами ходили птицы. На большой высоте трудно было понять, что они собой представляют. Но Вадим готов был поклясться, что это обычные стервятники.

Он лежал на спине в траве, лениво щурясь в небо. Неизвестно было, годятся тут его часы, или нет, но время они отсчитывали точно. Он проспал больше семи часов — прямо на земле, подложив под голову скатанную куртку и засунув руки в карманы джинсов — разбудило его вновь уже знакомое подрагивание земли. Очевидно, прошел неподалеку еще один табун.

Есть очень хотелось. Выросший в мире, где еда всегда была так или иначе недалеко, Вадим не мог всерьез относиться к мысли, что ее отсутствие может убить. Теоретически он понимал, что, если так пойдет дальше, голод ослабит его… но практически не мог заставить себя из-за, этого беспокоиться. Он просто лежал и смотрел в небо, собираясь с духом для того чтобы встать и двигаться дальше.

«А ведь они и надо мной кружат, — отметил Вадим, наблюдая за медленным, завораживающим движением хищников. — Похоже, думают, что я двинул коней… Ну уж нет!»

Он резко сел. Что-то с шорохом и писком бросилось прочь сквозь траву — судя по звуку, некрупное. Встряхнул куртку, завязал рукава вокруг пояса и, поднявшись, потянулся изо всех сил, словно хотел руками подпереть небо. Осмотрелся. В этой долбаной траве ни черта не было видно… но ему показалось, что правее — к западу от его курса — что-то темнеет. Какая-то полоса… Ну, хоть какое-то разнообразие.

Идти пришлось недолго. Уже через десять минут, морщась от резкого запаха, Вадим с недоумением рассматривал широкую — метров триста — вытоптанную полосу травы. Верхний слой земли превратился в серую легкую пыль, взвихривавшуюся при каждом шаге. Местами лежали длинные пряди шерсти — бурой, длинной. Кое-где в пыли еще сохранились следы копыт. Вадим догадался, что стоит на «дороге», которой прошли перекочевывавшие бизоны. Одно из стад вроде тех, что несколько веков назад сотрясали землю Северной Америки и на долгие часы останавливали прохождение поездов по порогам. Вместо того, чтобы замереть в изумлении и восхищении перед величием природы, Вадим порадовался, что не оказался на пути этого стада. Это было бы покруче конского табуна.

Вступить на вытоптанную полосу было страшно. И вообще Вадима все больше и больше охватывало чувство неуверенности. Впереди была ночь, а до Вадима дошло, что степь может тянуться сотни и сотни километров. Он стоял, озираясь, словно человек, выбирающий момент для перехода улицы с оживленным движением.

— Надо поесть, — сказал Вадим вслух. — Надо поесть обязательно… Черт, Олег, где же ты?

Он в самом деле почти не вспоминал об Олеге. Помочь ему в таком положении он не мог, самому бы уцелеть… Но сейчас неожиданно остро захотелось, чтобы Олег был здесь. Вдвоем они бы что-нибудь придумали. Обязательно придумали бы! А так…

Вадим сцепил зубы и заставил себя просвистеть несколько тактов первого пришедшего на ум: «Комбат-батяня, батяня-комбат…»

Стервятники — теперь Вадим видел, что это в самом деле обычные грифы, мерзкие и голошеие — ходили кругами очень близко. В полукилометре, не больше. И невысоко, отчетливо снижаясь. Черт, а что если там лежат остатки какой-нибудь удачной ночной охоты? Чем больше становился голод, тем слабее подавала голос брезгливость — зрелище обвалянных в земле ошметков трапезы того же «медведя» уже не вызывало особого отвращения. Зажигалка есть, нож есть, можно надрать сухой травы и худо-бедно поджарить мясо… Хищники ведь никогда не съедают всего целиком, что-нибудь, да осталось… Конечно, есть опасность наткнуться на самого охотника. Но можно подойти тихо, подкрасться как-нибудь…

Вадим побежал через бизонью «дорогу», как солдат под обстрелом. Когда он добрался до целой травы сердце подпрыгивало где-то в горле — не от усталости, триста метров — не расстояние… Теперь — осторожнее, осторожнее… В левой руке Вадим снимал почти бесполезный пистолет, в правой — раскрытый нож. Так он и крался через траву — почти не дыша, превратившись в слух…

Стервятники увидели мальчишку — от них-то прятаться было глупо. Разразившись мерзкими курлыкающими криками, они резко набрали высоту и продолжили свое кружение, признав право Вадима — более крупного хищника — на первенство в поедании… чего? Вадим пока ничего не видел и не слышал. Это обнадеживало. Значит, если там что-то есть, то охотник уже ушел. Только эта проклятая трава…

…Вместо крика из горла у Вадима вырвалось какое-то курлыканье — не хуже, чем у круживших над головой голошеих птиц. Он ожидал увидеть что угодно, готовился к зрелищу разбросанных останков, внутренностей, сохнущей крови… Первое, что он увидел — было острие меча с горящей на нем солнечной искрой.

Острие было направлено в его сторону.

Второе — глаза, смотревшие безразлично и в то же время оценивающе.

Вскинув сразу обе руки, Вадим шарахнулся назад, в траву. Он почти выстрелил — встреча с человеком оказалась страшнее всего остального именно потому, что он к ней не готовился, он просто забыл, что тут могут быть другие люди!

Человек не нападал. Он вообще не двигался — сидел на земле, не сводя глаз с пришельца. Похоже, он был так же в напряге, как и Вадим, только лучше владел собой.

Несколько секунд от страха и напряжения Вадим даже не различал, кто перед ним — видел просто человека с мечом и не опускал руки с пистолетом, готовясь сразу открыть огонь. Но неподвижность человека успокаивала. Вадим присмотрелся — держа незнакомца на прицеле, но уже спокойно.

И понял, что перед ним — подросток. Мальчишка, пожалуй — его ровесник Загорелый, но от природы — белый, что называется. Широкоплечий. Одетый в кожаную безрукавку коричневого цвета со шнуровкой на груди, такого же цвета, вытертые кожаные штаны и высокие — под колено! — мягкие сапоги с завязками по верхнему краю; подошва сапог поблескивала металлом. На широком поясе с большой чеканной пряжкой висели мохнатые ножны меча и еще одни такие же, но короче — из них торчала рукоять длинного широкого ножа. Мальчик сидел, спиной опираясь на что-то вроде скатки, ремень которой на груди перекрещивался с ремнем от какой-то затянутой в чехол палки. Вадим не сразу понял, что это, но потом различил над плечом еще и алые оперения стрел — и понял, что эта палка — просто распрямленный, со снятой тетивой большущий лук.

Это не сходилось с тем, что Вадим уже видел. Пистолеты… люди в костюмах… мгновенное перемещение в пространстве…

И — парень, словно из Юркиного клуба.

Мальчишка следил за Вадимом внимательными, жесткими серыми глазами, чересчур большими для узковатого, удлиненного лица с правильными чертами. Длинные светлые волосы оклеивала грязь, засохшая в них целыми комьями, словно он мыл голову в болоте — не сразу даже Вадим рассмотрел простую кожаную повязку, не дававшую волосам падать на лицо. Рука, сжимавшая меч, не дрожала — сильный парень… Меч был длинный, узкий, с расширенным концом и двойным ребром, образовывавшим посередине лезвия глубокий дол-выборку, рукоять завершало что-то вроде короткого широкого кинжала — таким мечом при случае можно было драться обеими сторонами.

И еще… Сперва Вадиму показалось, что на правом запястье у мальчишки какой-то браслет. И только теперь он понял, что это — витая татуировка, изображавшая птицу, терзающую змею. Татуировка была серая, только глаза птицы горели алым, как раны.

Все это время мальчишка тоже изучал Вадима — откровенно враждебно уже, то и дело опуская взгляд на пистолет. И Вадим решился. Собственно, у него просто не было другого выхода.

— Я не враг, — сказал он хрипло, нарочито медленно убирая и пистолет и нож. — Понимаешь — не враг.

Мальчишка наморщил лоб, не опуская оружия. Вадим повторил те же слова на английском и французском. Мальчишка вслушивался так, словно пытался понять чужую, но похожую речь. Все так же, не опуская меча, он внезапно сказал:

— Ана кокс хызва ту каарт?

Голос у него был звонкий, но какой-то: надломленный… и он по-прежнему сидел, что было, в общем-то, странно — если даже он подстерегал Вадима, прячась за травой, то довольно нелепо сидеть, когда враг рядом. Слов Вадим не понял.

— Я не понимаю, — сожалеюще сказал он, качая головой. — Но я — не враг, — он показал на себя, потом — на меч в руке мальчишки, покачал головой снова: — Не враг, понимаешь?

Меч не опускался.

— Ту славас? — требовательно спросил мальчишка. — Ту праети сам оста?

— Не понимаю, — вздохнул Вадим и потер лоб. — Вот черт… Слушай, где я? Где я? — он потыкал себе под ноги.

Мальчишка, как ни странно, понял. Вздохнул, опустил меч. Покачал головой и указал левой рукой на восток:

— Славь'йарр. — потом — на юг: — Хан'йгарр, — взмах на запад: — Марьяс ун Анлас, — он ткнул себя в грудь: — Ис анлас, анла-хинн. А ту?

Вадим неожиданно для себя улыбнулся — интонация превратила эти слова в привычное: «А ты?» — да и сами слова были похожи. Поэтому он ответил уверенно:

— Я оттуда, — и указал на небо.

Меч взметнулся молнией, нацелился в живот Вадиму. На загорелом лице мальчишки высыпал бисер пота, голос снова стал враждебным донельзя, каким не был даже в начале:

— Данвэ? Чаккир, Данвэ? Ту данванас?! Нейо саба, рашас…

— Ругаться и мы умеем, — пробормотал Вадим. — Что же делать, если мы не понимаем друг друга?.. Слушай, ты, — обратился он к мальчишке, который слушал его, весь напрягшись: — Я — оттуда, — он вновь ткнул в небо. Мальчишка тихо зарычал — как настоящий зверь, даже мороз по коже прошел: — Но я не данванас никакой. Я вообще не отсюда. Я русский. Из России, чтоб тебя черти взяли… имбецил мягкоголовый…

Денек вообще был не из легких. Но реакция мальчишки выбивалась даже из общего ряда произошедшего. Он уронил меч, вытаращил глаза, и завопил:

— Рашьяс?! Хай, до ту сам Рашьяс?! Ис маньяти ту славас — твас ступас ару, на спэта, ко нас, анлас… — он помедлил и жадно спросил: — Ту генас едан свас хызва? Ку воса? Ту едан? Твас…

— Подожди, подожди ты! — завопил Вадим в отчаяньи. — Я ничего не понимаю! НЕ ПОНИМАЮ Я!!! Где я?! Что это такое?! — он махнул вокруг себя рукой.

Мальчишка сморщился, хлопнул себя по лбу совершенно обычным жестом. Что-то пробормотал вполголоса, повторил жест Вадима и сказал:

— Сабо Эрд. Славас карт — Мир, — он вздохнул тяжело и, чуть покачивая головой, печально закончил: — Тамас бьюл динам. Тамас гурта нас дама. Тамас ленг балам анлас, славас… — потом ткнул себя в грудь и добавил: — Мейс эмменс Ротбирт. Ротбирт.

— Вадим, — показал на себя Вадим. — Ты Ротбирт, я Вадим.

— Вайдомайр? — неожиданно улыбнулся Ротбирт. — Сабо нас эмменс — Вайдомайр… — и вдруг выдал: — Даварисщ… Рашия хороший… Побидам…

— Погоди! — Вадим, забыв про меч, рванулся вперед: — Погоди, откуда ты это знаешь?! Ты…

Он схватил Ротбирта за плечи, и тот вдруг скрипнул зубами и прохрипел чужим голосом:

— Ис швайрас, Вайдомайр… ис ле… срвас…

И потерял сознание на руках Вадима, который только и смог озадаченно сказать:

— Ни финты себе…

О чём во все времена говорили, говорят и будут говорить между собой мальчишки?

О девчонках, об оружии. О том, что необходимо и вполне возможно завоевать весь мир… Вот только как быть, если твой новый знакомый, может, и не прочь поговорить обо всём этом, как и ты — да только знает на твоём языке два десятка невесть как попавших к нему на язык исковерканных донельзя слов — а ты его языка и вовсе не понимаешь? Да ещё если учесть, что левое плечо у парня разрублено и рана выглядит очень нехорошо?

Скатку Вадим у Ротбирта забрал, и тот отдал без разговоров, только с извиняющейся улыбкой. А вот с оружием — хоть с чем-то — отказался расстаться наотрез. И первым же вечером Вадим увидел, что утром мальчишка встать уже не сможет, хотя весь день кое-как шёл, опираясь на лук, не жаловался и даже что-то напевал.

Невозможность хоть как-то объясниться просто разрывала Вадима изнутри. Временами ему казалось — лопну. Вопросов было столько, что они почти физически забивали горло и заставляли закипать мозг. Кажется, Ротбирт это видел, потому что посматривал на Вадима извиняющимся взглядом и то и дело начинал что-то говорить, вставляя русские слова, потом — махал здоровой рукой и вздыхал. В котомке у него было вяленое мясо, похожее на куски скрюченного ремня, плоские твёрдые лепёшки, почти безвкусные, и, хотя еды было немного, он делился с Вадимом совершенно спокойно, без вопросов и сомнений.

Тем вечером Вадим решительно полез осматривать рану нового знакомца. Зрелище было противным и жутким, Вадима даже замутило — одно дело про такие вещи читать, а другое… вот оно, последствие ранения оружием романтического века. Мышца была прорублена до кости, рана сочилась кровью и гноем. И лоб Ротбирта, к которому прикоснулся Вадим, был ужасно горячим.

— Чистить надо, надо что-то делать, понимаешь? — Вадим пожестикулировал. Они сидели возле хилого костерка на берегу реки (хорошо, что в здешних степях с водой проблем нет, похоже…). — Гниёт. Заражение начнётся, сдохнешь.

В ответах Ротбирта сквозили знакомые слова, Вадиму казалось, что можно — вот-вот! — ухватить какой-то хвостик и речь станет понятной… но увы. Хвостик ускользал. Однако за день Ротбирт наговорил много-много слов — и…

— Арэма… — Вадим показал на руку новенького. Светлые брови того качнулись смешно и удивлёно, он даже рот приоткрыл. — Вранас… — мальчишка провёл над раной. — Бхал… — и показал, как умирает.

Ротбирт разразился потоком слов, потом скривился и кивнул. Вздохнул.

Вадим просто сходил к реке за водой — туда, где пробивался над берегом ледяной ручеёк. Забрал у Ротибирта «оборотень» — новый знакомец очаровался ножом и играл со складником с начала привала. И сказал:

— Надо лечить… лечить…

…Охххх. Знай Вадим, как это — он бы сто раз подумал. Казалось, что самому легче терпеть, чем такое делать. Да и не знал Вадим, зачем вообще взялся за это «лечение». Может быть, потому что временами ему казалось — в этом мире людей-то всего: он да этот пацан? И Вадим в душе боялся снова остаться один.

А что можно было сделать? Вскрыть все гнойники прокалённым ножом и лить в рану холодную чистую воду… По рукам Вадима текли гной и кровь, он временами готов был хлопнуться в обморок. А Ротбирт лежал, откинувшись на свою скатку, и напевал:

— Йаста ратэст —

Ардхас радйати,

Рати балам… — и так снова и снова, ровным, даже весёлым голосом.

Но лицо из загорелого стало цвета прокисшей простокваши и покрылось крупным горохом пота. Когда Вадим закончил бинтовать кровоточащую свежей, чистой кровью рану, Ротбирт жадно напился и тут же уснул — как камешек в воду булькнул.

Вадим укрыл его плащом из скатки (багряным, с золотым выцветшим орнаментом в виде ломаных свастик и каких-то стеблей и цветов, тяжёлым), сходил помыться, сам напился и понял, что его шатает. Да так, что еле дотащился обратно до их нехитрого лагеря. Улёгся опять головой на куртку, сунул руки в карманы джинсов. Сумасшедшее небо закрутилось перед лицом, потом вспыхнуло, расплылось, посыпалось ровными кусочками паззла с лицом Олега — Вадим пытался подхватить падающие кусочки, собрать паззл обратно, но кусочки сыпались с сухим шорохом между пальцев, превращались в пыль с запахом степи, она сеялась вокруг, мешая дышать… а табун мчался и мчался мимо — рыжие гривы, закинутые головы, закаченные глаза… Всплыли картины боёв на широких пыльных равнинах, а потом в небо взошла какая-то странная, нездешняя и неземная тоже луна.

Сплю, понял Вадим. И продолжал собирать кусочки паззла. Подожди, Олег… я сейчас — подожди…

ИНТЕРЛЮДИЯ: Сон звездолёта

Вадим проснулся сразу. Открыл глаза и увидел Ротбирта — тот всё ещё беспробудно спал, кажется, даже не пошевелился с вечера.

Степью неподалёку опять шёл табун. Вадим вздохнул и сказал небу, в котором подрагивали дневные звёзды:

— Доброе утро…

Это было — мальчишка сейчас сообразил — четвёртое уже утро, которое он встречал здесь.

Вадим хотел сразу встать, но внезапно передумал. Он сел на корточки, потом осторожно-осторожно приподнялся — так, чтобы только нос торчал над травой — и этим носом покрутил на триста шестьдесят градусов.

Ничего не было. Ни злобных инопланетян, ни даже тех длинноногих медведей. Только табун грохотал себе метров за пятьсот от места ночлега, да высоко в небе парили длиннокрылые птицы, отсюда даже не разберёшь — кто, но точно не стервятники.

Он позволил себе встать и потянулся. А потом испугался — а что если Ротбирт умер ночью?! Вадим метнулся к мальчишке — но тот как раз откинул плащ и сел, серьёзно и совсем не сонно глядя на землянина. Улыбнулся широко, показал на плечо. И, поймав руку Вадима, крепок пожал её — не ладонь, а непривычно — почти под локтем.

— З-пасибоу, — сказал он. — Вадомайр… корошо.

— Ага, понял, — обрадовано-ворчливо ответил Вадим. — Давай глянем плечо, — он помог себе жестами.

Рана была припухшая, но это оказалась здоровая припухлость, ничего не сочилось, и Вадим с удовольствием забинтовал плечо наблюдавшего за этой процедурой Ротбирта снова. Показал большой палец:

— Во… Поедим?

Больше его волновало, что делать и куда идти дальше. И очень хотелось расспросить Ротбирта, что и как тут ВООБЩЕ. А пока оставалось только хвостиком следовать за местным парнем, что Вадим и сделал сразу после завтрака.

Шли вроде бы на юг. Ротбирт Вадима удивлял — вчера у него копались в плече, а сегодня, похоже, жар прошёл, и шагает себе, улыбается. У самого Вадима при виде этого настроение тоже поднялось, он по мере сил расспрашивал Ротбирта, как называется тот или иной предмет. Многие названия были похожи на русские. Ротбирт быстро сообразил, что землянин хочет учиться языку и охотно взял на себя роль учителя, по нескольку раз повторяя каждое слово. Память у Вадима была хорошей, слова он укладывал, как в стенку кирпичи кладёт хороший каменщик — один к одному и напрочно. Язык ему нравился — красивый и звонкий, как гонг, но в то же время певучий. И английскому, и французскому в школе Вадим учился легко и охотно; почему не выучить ещё один? Ротбирт тоже подхватывал то одно, то другое русское словечко. Вадим тут же научил его материться, покатываясь со смеху при виде того, как анлас — так назывался народ Ротбирта — повторяет ругательства и дал себе слово, что, когда побольше нахватается из его языка, обязательно объяснит смысл и извинится.

Кроме всего прочего, язык Ротбирта оказался лёгким, без сложных для русского звуков, как в немецком, английском или французском. Разве что произношение слов было немного гортанным. После полудня, когда остановились на привал всё в той же степи, Ротбирт научил Вадима какой-то песенке и по нескольким уже знакомым словами и тому, как покатывался спутник, Вадим без обиды понял, что тот, сам этого не зная, отомстил за мат. Кстати, Ротбирт тут же посерьёзнел и, взяв Вадима за запястье, что-то растолковывал — Вадим понял: женщины… не петь… очень… обида… только мужчины…

— Я понял, — ответил Вадим на языке Ротбирта. — Обидная женщинам песня.

И сам удивился — он легко сложил эту фразу!

— Куда мы теперь пойдём? — спросил он, тщательно подобрав слова.

Быстро вечерело. Алое здешнее солнце падало за лесистые холмы, вставшие на горизонте. Деревья уронили длинные тени, и в лесу почти стемнело — лишь впереди, в просветах, ещё жил день.

Чёрной тенью на фоне этих просветов мелькнул тяжело перелетающий с дерева на дерево здоровенный глухарь весом не меньше десяти килограммов. Взмыл немного вверх, прицеливаясь на ветку — и вдруг тяжело рухнул в подлесок. Длинная стрела с раздвоенным наконечником ударила его под левое крыло.

Еле слышно зашуршала палая листва под чьими-то быстрыми и осторожными шагами. Между деревьев в свете угасающего дня появились двое мальчишек.

Это были Ротбирт и Вадим. Анлас держал в руке свой тяжёлый страшный лук, Вадим — пистолет и нож.

Нагнувшись к глухарю, Ротбирт с усилием выдернул стрелу, осмотрел, обтёр и, не глядя, вбросил в тул. Потом с довольной усмешкой перебросил глухаря Вадиму — тот поймал тяжёлую тушку и ответил такой же довольной ухмылкой.

Мальчишки зашагали прочь — с таким видом, словно охотились в своей личной усадьбе.

Пока не стемнело окончательно, они успели отмахать два километра, отделявшие перелесок от холмов. Уверенно побежкой, плечо в плечо, поднялись на один из них — и так же синхронно замерли — плечо в плечо. Ротбирт еле слышно выдохнул в изумлении — и Вадим его понимал, если честно.

Через узкую долину текла река. И она, и рощи по её берегам уже погружались в темноту, но ещё можно было различить и оценить и красоту этого места — стадо оленей на водопое…

Мальчишки стояли — Ротбирт опираясь на лук, Вадим — руки в бока — пока не стемнело совсем. Только тогда они начали неспешно спускаться вниз…

…Этой ночью, лёжа у догоревшего костра и прислушиваясь к ночным звукам, мальчишки говорили. Ротбирт рассказывал свою прошлую жизнь. Раньше как-то не получалось, хотя слов у него на языке и у Вадима в уме уже хватало, чтобы рассказ стал внятным…

…Его первые воспоминания были связаны со льдом, снегом и низким, негреющим солнцем. После гибели вождя переселения с Анласа — кэйвинга Аларди Бурра, Аларди Ревущего, народ анласов вёл его брат, Эшефард. Шли уже не первый год — пробиваясь через торосы, пересекая ледяные поля, форсируя прозрачные до хрустальности реки, на дне которых лежало золото. Некоторые племена-зинды шли ближе к берегам Ан-Марья, и за серыми волнами, лизавшими чёрные песчаные берега, иногда виднелись берега покинутой родины. Опытные корабелы были среди анласов, но лес не рос на этой земле. И не жил никто, кроме снежных чудищ, белых волков, куропаток, да оленей. Выросло поколение, не видевшее деревьев, не знавшее лета!

Но были они упорным и отважным народом. Страшно медленно, но верно людская река — сто двадцать пять тысяч мужчин-воинов, более восьмисот тысяч стариков, женщин и детей, более двух миллионов голов скота — после семнадцати лет скитаний по льдам вышли в дельту могучего Туснана и хлынула на юг, в безлюдные леса левобережья, где и остановилась в изнеможении и изумлении при виде открывшихся просторов и того, как похожи они на леса Анласа — какими они были до того, как странные и страшные зимние дожди убили деревья. Дальше идти пока что никто не мог, да и не особо хотел — кое-какие зинды начали отделяться. Так возникли Дэлана, Нортасур, Бёрн и Гатар — анласские княжества. Правда, лихие молодцы под началом непоседливых младших сыновей старых кэйвингов уже сколачивали дружины, поднимали новые гордые баннорты и подбивали людей идти и дальше на юг, в земли невиданных народов — но пока что никто не забирался дальше огромного лесного озера-моря, названного пришельцами Сентер. Лишь охотничьи экспедиции по суше выбирались в обширные степи, да новенькие корабли-скиды добрались до каких-то островов в океане… На восток — там, где вдоль издавна гор жили их родичи, а дальше селились славяне — никто не забирался, о тех местах рассказывали недоброе — что там владычествуют колдуны со звёзд, и одолеть их простому человеку невозможно…

…Отца Ротбирт не помнил. Ратэст одного из кэйвингов, он погиб в начале похода — касатка проломила припай, на котором отец мальчика и ещё один ратэст из младших ловили рыбу. Мальчишку отважный воин вытолкнул на цельный лёд, а сам попал в пасть морской зверюге… Спасённый назвал мать Ротбирта своей сестрой и заботился о ней и о малыше, пока и сам не погиб в схватке с волчьей стаей.

Слабые и беззащитные у анласов одиноки не бывают. Кэйвинг Радда, которому служил отец Ротбирта, заботился о семье погибшего ратэста. Вырос Ротбирт с детьми других воинов.

Мальчик впервые попробовал хлеб в четырнадцать лет. Он до сих пор помнил это восхитительное, ни с чем не сравнимое ощущение, этот изумительный вкус…

…Мать он потерял при переходе через горы во время обвала — даже откопать её тело, чтобы предать огню, не представлялось возможным. Тот же обвал погубил и Радду, а с ним — и будущее ратэста Ротбирта. Его сын Хэста был на два года старше Ротбирта…

— … Что же дальше? — не выдержал Вадим. Приподнявшись на локте, он смотрел над рдеющими углями костра туда, где лежал замолчавший Ротбирт. Послышался вздох, потом — невесёлый смешок и распевный голос:

Конечно, не обо мне эта история, и сходство лишь в том, что и мне пришлось покинуть родной зинд…

…Хэста проявлял столь дикую и явную радость от смерти отца, что и дружина, и хангмот просто недоумевали. Первым же поднял свой голос открыто именно Ротбирт, навек сохранивший в душе благодарность к кэйвингу. В лицо он, мальчишка, не заслуживший ещё права носить отцовский меч, сказал молодому кэйвингу:

— Негоже тебе, щенок, ничем не прославивший своё имя, занимать место, которого ты не достоин!

Воины просто онемели. Они клялись в верности Хэсте, но были справедливы слова Ротбирта… И пока ратэсты решали, выбирая между долгом и совестью, гнев Хэсты решил и разом и его судьбу, и судьбу Ротбирта.

Вскочив, кэйвинг метнул в Ротбирта нож. Но тот прошёл хорошую школу. Он пригнулся и метнул свой нож в ответ раньше, чем сам успел понять, что делает.

Хэста рухнул на стол с ножом в горле.

А дружина осталась. И двое младших братьев Хэсты, близняшек, ровесников Ротбирта — Синкэ и Стэкэ — остались. И они-то носили мечи по закону…

Короче, Ротбирт бежал — благо, ничто его не держало, да и гнаться за ним особо не гнались. Отстали в лесах и Синкэ со Стэкэ, потеряв от стрел Ротбирта половину пёсьей своры… да вот напоследок пометили мальчишку, и умер бы он в степи, если бы не Вадомайр-Вадим.

А будущее своё он себе представлял не очень чётко… или даже вообще никак не представлял и не особо о нём беспокоился. Да и тоски не испытывал. Вот и сейчас, лёжа у костра и уже засыпая, он едва ли смог бы ответить — зачем, ради чего, он шёл всё дальше и дальше на юг, что гнало его? Давно отстала погоня, и вообще… Анласы не знали такой умной категории, как «тоска по неизведанному». Просто ощущал кто-то из них вдруг сосущую пустоту в груди — и, стремясь заполнить её, поднимал паруса, седлал коня, подбивал крепкие дорожные сапоги, запрягал фургон… И шёл за призраком мечты, пока не погибал — или пока остывшая кровь не велела остепениться и «осесть на землю». Ротбирт понимал, что, не случись всей той заполошной истории — ушёл бы он и так, не усидел бы за щедрым столом…

…Эрд — или Мир по-славянски — и правда был иной планетой. Где она располагалась в Галактике — Ротбирт не знал. Но, как понял Вадим, про Землю тут слышали и земляне тут бывали — отсюда и десяток невероятно исковерканных русских слов, которые знал юный анлас. Толком объяснить происхождение их Ротбирт тоже не мог.

Но почему-то теперь Вадим был уверен: Олега он найдёт.

Вадим проснулся сразу.

Над рекой плавал белёсо-голубой туман. Его шапка поглотила берега, и зыбкое марево сонно ворочалось вокруг склонившихся к воде ив. Солнце ещё не встало, и роса на траве, казалось, подёрнута пыльцой. Ярко светили дневные звёзды, подмигивал голубой глаз Чаккира. Костёр давно прогорел, остатки глухаря подёрнул жир.

Ротбирт спал. Его лук был аккуратно убран в чехол — об этом оружии новый (или уже старый — шесть дней вместе!) знакомый Вадима заботился едва ли не больше, чем обо всём остальном. Но, едва Вадим собирался его будить, как Ротбирт сел сам и — как не спал! — сказал чисто и тихо:

— Конь ржёт.

Вадим прислушался. И уже совсем собирался сказать, что ничего не слышит, как и до его слуха донеслось ржание — далеко или искажённое местностью.

— Дикие? — предположил он.

Ротбирт обувался:

— В лесу? Степь позади осталась… — он побледнел так, что высыпали веснушки и бросил сапог, который так и не успел натянуть. — Не то за мной… ложись, Вадомайр, ложись!

Вадим, которому передалось волнение Ротбирта, немедленно плюхнулся на живот.

— Если заметили… — шептал анлас. — Если заметили… вон они!

Но в голосе его испуг сменился удивлением. Ротбирт приподнялся на локтях, и Вадим тоже повернулся в ту сторону, куда смотрел анлас.

По рассказам Ротбирта он ожидал увидеть таких же, как его знакомец, людей на рослых конях… но удивление Ротбирта стало ему ясно. Всадники ничуть не походили на анласов. Недаром Ротбирт даже рот приоткрыл, наблюдая за этими людьми в полном и явном изумлении.

Отряд в два десятка верховых стоял шагах в ста у реки, не больше — они подъехали за деревьями, отрезавшими и исказившими звук. Нет, совершенно точно это были не анласы. У анласов не могло быть таких коней — приземистых, большеголовых, мохноногих, с длинными гривами, да ещё и разномастных! Лица же самих людей Вадиму напомнили монголов, а Ротбирта явно позабавили — он засмеялся тихонько, кажется, решив, что от этих людей не стоит и прятаться. У них были широкие, скуластые лица, почти без подбородка, с узкими глазами-щёлками и маленьким расплюснутым носом, цветом похожие на глиняный горшок. Омерзительно чёрные волосы двумя косицами падали на грудь. Кроме того создавалось впечатление, что даже самые высокие из этих людей ниже Ротбирта. Мальчишка даже подумал, что это гномы, но сообразил, что конь никогда не даст сесть на себя гному. Нет, это были люди, пусть какие-то уродливые и странные.

И они были вооружены.

Четверо выделялись из общей массы. Их лошади были защищены толстой кожаной бронёй и чешуйчатыми масками. Сами воины тоже были в доспехах. Яйцевидные шлемы, украшенные алыми перьями, оставляли открытыми лишь глаза и скулы, а ниже смыкались с плавно изогнутыми латными воротниками брони, сделанной в виде чешуйчатой длиннополой одежды с широким длинным рукавом. Руки закрывали пластинчатые перчатки, ноги, видневшиеся из-под брони — пластинчатые же поножи и круглые наколенники. У каждого на левой руке был довольно большой щит в виде овала со срезанным верхним краем и изображением какого-то многорукого существа, похожего на ледового кракена и человека одновременно. В правой руке с упором на носок — странное оружие, похожее на нож-саксу, закреплённую на копейном древке. За седлом — до смешного маленький лук, два колчана со стрелами, свёрнутая верёвка. Но поясе — кривые нож и сабля.

Все остальные всадники за исключением этих четверых производили скорей жалкое впечатление. Меховые шапки-треухи, доспехи из дублёной кожи, кое-где усиленные бляхами, плетёные щиты, обтянутые кожей — всё это было грязным, засаленным — Ротбирт скривил губы. Вадим тоже подёргал носом — он учуял неприятный запах — смесь конского и человеческого пота, горелого сала, немытого тела и ещё чего-то неуловимого, почти звериного. Но и у этих всадников были луки, верёвки, ножи, сабли и хвостатые копья.

И только теперь до обоих мальчишек разом дошло, что все они смотрят сюда, в их сторону.

По землям анласов — на старой родине и здесь — чужак-одиночка мог странствовать без опаски. Защита, кров и пища ждали его в каждом доме. Ротбирт не видел причин, почему бы тут дело обстояло по-другому. Прежде чем Вадим, который по-прежнему разглядывал всадников с подозрением, успел что-то сказать, Ротбирт поднялся и вскинул руку:

— Милость богов с вами! — звонко крикнул он. — Меня зовут Ротбирт сын Норма, анлас из анла-тэзар! — и протянул руку ладонью вверх.

Всадники стояли неподвижно. Только теперь мальчишка буквально ощутил исходившую от них враждебность.

— Чёрт, да молчи ты! — прорезался наконец Вадим, тоже вскакивая. Но, прежде чем Ротбирт успел как-то оформить своё опасение и понял, почему кричит Вадомайр, один из панцирных всадников вдруг тоже вскинул руку — словно бы в ответ…

— Ирра! — разнёсся над рекой крик. — Хуг! Хуг! Хуг!

Вопли и гиканье рухнули обвалом. Рассыпаясь в лаву, всадники, шпоря коней и вопя, ринулись на мальчишек. Без разгона — конским прыжком с места.

Теперь и Ротбирт понял то, что интуитивно, как бы не на генетической памяти, сообразил Вадим — приятной встречей не пахнет. Мальчишки развернулись и, на ходу похватав вещи, со всех ног помчались к холмам. Это была единственная надежда — успеть добежать до холмов и скрыться среди них.

Желание спастись подхлёстывало обоих, и мальчишки неслись изо всех своих немалых сил. Ротбирт бежал босиком — сапоги он не подобрал. Вопли, визг и гиканье накатывались сзади, но не так уж и быстро.

Потом что-то прошелестело между мальчишек и упало в траву впереди… стрела! Ротбирт от изумления даже сбился. Оглянувшись, запнулся и полетел кувырком, но успел заметить, что эти люди стреляют на скаку, с седла!!!

Долго удивляться было некогда. Вадим затормозил, пробежав ещё пяток шагов, не больше. Полез за пистолетом… но вместо этого достал петарду и зажигалку, быстро поджёг фитиль и швырнул зашипевший цилиндрик навстречу скачущим всадникам, а сам бросился поднимать Ротбирта.

Петарда пропала, можно сказать, даром. Нет, бахнула она, что надо, и всадники рванули в стороны, не сдерживая лошадей. Но — вот чёрт! — Ротбирт и сам перепугался грохота. Пока Вадим тормошил его — всадники справились со своими животинами и снова приближались…

Ротбирт вскочил, сдёргивая с лука чехол. Сунул в руку Вадиму меч — не глядя; прислонил к ноге тул, привычным движением согнул лук через бедро, дёрнул из тула стрелу. Вадим быстро посмотрел на анласа, на всадников. Чёрт, да что ж происходит-то… Ещё новости… Ротбирт тем временем выцелил мчащегося впереди всадника, раскручивавшего над головой верёвку — и одним движением выпустил стрелу.

Всадник покатился с седла. Стрела прошила его навылет вместе с кожаным доспехом — улетев дальше! От восхищения Вадим даже позабыл прихлынувший было страх. Вопли усилились. Один из бронированных развернул коня и понёсся на мальчишек, склоняя своё копьё не копьё. До него оставалось шагов сорок, когда Ротбирт, пробормотав: «Милостью Вайу!» — выпустил вторую стрелу.

С такого расстояния стрела ударила со страшной силой, угодив точно между пластинами доспеха — они разошлись, и воин грохнулся в траву. Оперение стрелы покачивалось над грудью.

Вопли стихли разом. Всадников словно ветром снесло на приличное расстояние. Ротбирт мог бы достать их и там, но не торопился стрелять, ждал…

— Знаешь, кто такие? — спросил он у Вадима.

— Откуда? — огрызнулся тот.

— Ты их опасался, я видел…

— Ну… в моей земле мой народ долго воевал с похожими, — честно ответил Вадим.

— А что ты в них кинул? — спросил Ротбирт. Но ответа добиваться не стал. Кто-то из всадников растянул было круто изогнутый маленький лук, но другой — панцирный — остановил его, положив руку на локоть. А потом — понёсся вперёд, вопя, шпоря коня и закрывшись щитом вплоть до бровей.

Ротбирт повозил левой ногой, пальцами нашёл упор. И снова плавно растянул тетиву лука — до уха, потом — до плеча, рискуя сломать скрипнувшее веретено. На шее мальчишки вздулись жилы, на руке, плече и спине — бугры и жгуты мускулов.

«Тваннг!» — резко сказала тетива. Стрела, сорвавшись с тетивы, ударила по верхнему краю щита. Будь она пущена чуточку под иным углом — ушла бы в сторону, ссёкшись о пластину латного ворота. Но Ротбирт — а точнее, его тело — рассчитал всё точно. Всадник откинулся в седле и упал на круп. Самое странное — он почему-то не опустил руки со щитом, она так и осталась у груди.

Стрела мальчишки пробила верхний край щита, пробила и металл ворота. Всадник был убит наповал.

Наступила абсолютная тишина. Кажется, всадники были в полном, что называется, обалдении, отметил Вадим. Они отъехали ещё чуть дальше и шагом курсировали туда-сюда, разглядывая мальчишек — и особенно Ротбирта, который стоял с третьей стрелой на тетиве.

Вадим чувствовал, как в висках пульсирует кровь. Сделал — почти неосознанно — осторожный шажок назад. Ещё один. Если они начнут стрелять вместе, то они с Ротбиртом станут похожи на ежей… Интересно, далеко ли бьют их луки? Ротбирт тоже начал пятиться — явно подавляя желание просто повернуться и бежать. Увидев, что боится не один, Вадим слегка приободрился, как это ни странно. А вот всадники — всадники волновались. Один из панцирных соскочил наземь и, протянув вперёд безоружные руки, пошёл к мальчишкам, что-то говоря. Голос был немного резким и визгливым, но общий тон — вроде бы дружелюбным. Воин в самом деле оказался маленького роста, кроме того, Ротбирту понравилось, что он бесстрашно идёт на стрелу, способную пробить его насквозь вместе с доспехом. А вот Вадим не опускал меча (на свой пистолет он не надеялся, держал его в руке по привычке).

Воин остановился шагах в пяти. Воняло от него мерзко, кроме того — никак не удавалось поймать взгляд его узких глаз. Это было неприятно — у русских (и у анласов, хоть Вадим этого не знал) принято смотреть друг другу в глаза. Врагу — тем более.

— Зачем вы на нас напали? — сердито спросил Ротбирт. — Клянусь копьём Астовидату, мы не желаем вам зла и не посягаем на наши земли; нас тут всего двое…

В глазах воина мелькнули при звуках голоса мальчика страх и омерзение — как видно, гортанный низкий голос анласа был ему не менее неприятен, чем его собственный голос — Ротбирту. Но тут же его глаза скользнули по рослым фигурам мальчишек, решительным лицам, широким плечам, мускулистым рукам — и губы раздвинула усмешка.

Прежде чем Ротбирт или Вадим сообразили, что к чему, воин бросился вперёд и чуть в сторону. Сильный удар латного кулака вышиб у анласа лук. Воин торжествующе завопил, пытаясь схватить Ротбирта и одновременно прикрываясь им от рванувшегося на помощь Вадима; его товарищи с воплями погнали коней вперёд.

Но Ротбирт был опасен и безоружный. Негодование и злость волной поднялись в мальчишке. Выкрикнув проклятье, он обрушил кулак на подбородок врага — пониже широкого наносника.

Такой удар не свалил бы с ног и ровесника-соплеменника Ротбирта. Но эти смуглолицые оказались слабы в кости и на ногах. Что-то хрустнуло, и воин рухнул на спину, как подкошенный.

Ловко брошенная верёвка опутала тело Ротбирта повыше локтей, притянув руки к туловищу. Вадим тут же перерубил туго натянувшуюся верёвку ударом с потягом. Мелькнуло ощеренное вислоусое лицо приближающегося всадника… и тут же на нём появилась полная растерянность. Он осадил коня и смотрел куда-то мимо мальчишек. Так растерянно, что и они невольно оглянулись. И застыли, поражённые ничуть не менее нападающих.

На гребне холма, до которого так и не добежали мальчишки, отчётливыми силуэтами рисовались шестеро. Огромные рыжие кони, низко опущенные стремена, длинные пики и крылатые шлемы ясно говорили Ротбирту, что это его соотечественники; Вадим был просто удивлён и не знал, чего ждать от этих новых людей. А те и сами, кажется, не очень понимали, что происходит у реки.

Ротбирт даже не подумал — как опасался этого десять минут назад, когда всё начиналось — что это могут быть мстители за кэйвинга. Это были свои — и лучше было погибнуть от их рук, чем попасть в плен к неизвестным, тошнотворно выглядящим людям. Ротбирт не думал — он просто закричал во всю силу лёгких:

— На помощь, братья!

Крик словно решил какие-то сомнения анласов. Мальчишки услышали мощный рык:

— Вайу-Вайу!!!

Пики разом опустились. На скаку перебрасывая из-за спин щиты, всадники устремились вниз с холма, завывая, словно волчья стая на охоте.

На каждого из них приходилось по трое смуглых. Навстречу градом полетели стрелы — враги пускали их с сёдел с такой скоростью, что только изумляться оставалось. Один из анласов на полном скаку тяжело вылетел из седла, конь под вторым рухнул, сбросив покатившегося по траве седока, забился… Однако луки у смуглолицых оказались слабыми — они не пробивали щитов и кольчуг даже с близкого расстояния.

Стремясь хоть чем-то помочь своим, Ротбирт схватил лук. В горячке он промазал первой стрелой, следующей целил в латника, но того заслонил один из простых воинов — и стрела пробила ему шею. Третий раз выстрелить Ротбирт не успел — тетива с гулким звуком лопнула, лук, со страшной силой распрямившись, едва не вышиб хозяину зубы. Тот взвыл, поминая разом всю нечисть. В следующую секунду ему стало ещё хуже — двое воинов гнали коней на него, с визгом и улюлюканьем размахивая саблями. Ротбирт схватился за саксу… и Вадим оттолкнул его в сторону:

— За спину! — услышал анлас напряжённый звонкий голос славянина. Ротбирт не знал, умеет ли Вадомайр владеть мечом… но не отбирать же было своё оружие перед лицом врага?!

— Берегись верёвок! — крикнул он, прикрыв спину Вадима. Тот мотнул головой, на секунду подумав только: «Что я делать-то собираюсь?!» В самом деле — что он собирался делать с мечом против двоих всадников?! Но у Ротбирта вообще был только нож, хоть и длинный…

Брошенный кем-то топор раскроил через лошади одного из атакующих. Мальчишки успели заметить, что всадники обеих сторон столкнулись. Длинные пики анласов вышибли из сёдел разом четверых врагов — и теперь и те и другие вертелись бешеной каруселью, скрещивая мечи и сабли.

Что делал Ротбирт — Вадим не знал и не мог знать. На него шёл первый в жизни настоящий враг — всадник убитой топором лошади. Не в драку шёл, а чтобы убить или быть убитым. Вадим растерялся бы, наверное, будь у него на это время.

Не было времени. Смуглолицый шёл на мальчишку, щеря гнилые зубы. Шапка с него свалилась, щит он тоже потерял, но обеими руками водил перед собой кривой саблей с длинной рукоятью — водил и что-то шипел. Вообще он походил даже не на человека, а на некое странное и опасное пресмыкающееся.

И тут Вадимом овладело странное состояние… Это был неожиданный приступ ярости, от которой всё вокруг стало ясным и медленным, а в ноздри хлынули запахи такой силы, что Вадим не поверил бы рассказу другого человека, что можно так чувствовать. Не дожидаясь атаки, Вадим сделал обманный фехтовальный выпад — как будто в руке была привычная рапира, а не меч — и изо всех вогнал меч под рёбра слева врага, проткнув кожаный доспех.

— Ык, — сказал смуглолицый, роняя из рук занесённую саблю. Мальчишка упёрся ногой в бедро врага и столкнул того с клинка, испытав лишь на миг что-то вроде омерзения от податливости уже неживого тела. Оглянулся.

Ротбирт каким-то образом — пеший и с одним ножом против конного с саблей — управился со своим противником. Да и вообще бой уже кончился. Коричнево-алыми кучками тут и там лежали порубленные и заколотые. Из анласов, похоже, больше никто не пострадал — они спешивались, переговаривались и поглядывали то на убитых, то на мальчишек.

Вадим подумал, что неприятности могут и не закончиться. Он протянул меч Ротбирту и сказал тихо:

— Держи, спасибо…

— А ты хорошо бьёшь, Вадомайр, — одобрительно сказал тот, несколько раз с силой вонзая клинок в землю. Что-то пробормотал — явно к земле и обращаясь. А потом, словно и не замечая спасителей, направился собирать свои стрелы. Подобрал одну вражескую, хмыкнул — она была слишком лёгкая и короткая, едва в две трети длины стрел Ротбирта, а наконечник подлый, с двумя шипами. Мальчишка с презрением её отбросил и переломил, наступив пяткой.

Вадим тем временем наблюдал за анласами. Они занимались своими убитыми, осматривали оружие и доспехи, разглядывали трупы врагов… Но по крайней мере один — молодой воин, судя по всему, командир отряда — внимательно наблюдал за обоими мальчишками.

И Вадим отчётливо понимал: нее-е-е-е… Просто так точно не отпустят. А могут и вовсе не отпустить.

Точно. Все пятеро анласов подошли к мальчишкам как раз в тот момент, когда Ротбирт закончил собирать стрелы и вернулся к Вадиму, начал перетягивать лук.

— Босому бегать легче, — заметил старший. Он говорил по анласски быстро, но Вадим сообразил, что — понимает! — Затем и сапоги бросил?

Остальные обидно захохотали. Ротбирт, возясь с луком, совершенно спокойно ответил:

— Не ты ли видел, как я бегал? Или твои стрелы я вынул из четверых этих? — он мотнул головой. Или твой кулак пометил того, которого связали твои ратэсты? — он указал луком на сидящего на земле пленного.

Анласы опять засмеялись, но уже необидно. А командир ответил:

— Что ж, как ты стрелял — я видел… А ты кто? — он повернулся к Вадиму. — Ты не нашего племени.

— Я славянин, — ответил Вадим. — Ищу своего друга, который пропал в ваших краях. А вот ты кто? — подпустил он наглости, но тут же смягчил её: — Кого нам благодарить за помощь?

— Я кэйвинг Йохалла сын Гудвине, — сказал воин, и Ротбирт сбоку охнул изумлённо. — Ну а ваши имена каковы? Твоё, великий стрелок, и твоё, славянин, ищущий чести в спасении друга?

— Я Ротбирт сын Норма, анлас из анла-тэзар, — наклонил голову Ротбирт. — Привет тебе, кэйвинг Йохалла сын Гудвине.

— Я Вадим, — ответил Вадим. — Но мой друг назвал меня Вадомайр. А Ротбирт если и не великий стрелок, то не худший.

Снова одобрительный смех. Но Йохалла не смеялся — смотрел на обоих мальчишек. Кивнул Вадиму:

— Видел я твой укол, хороший удар. Многих ли взял им?

— Этот первый, — честно признался Вадим. И покосился на заколотого им человека.

Йохалла кивнул. И заговорил с Ротбиртом:

— Слышал я, что кэйвинг анла-тэзар Радда умер от камней. Или ты давно не был у своих и не знаешь про то?

Ротбирт побледнел. И ответил коротко:

— Знаю.

И снова кивнул кэйвинг:

— Слышал я и ещё — мол, сын его старший Хэста удался не в отца. И недолго занимал его место.

— Это так, — Ротбирт медленно склонил голову.

Вадим напружинился.

— И ещё одно я слышал — будто братья его, Синкэ и Стэкэ, поклялись найти того, кто освободил им отцовское место, — продолжал Йохалла, — и порадовать умерших родичей его долгой смертью. А ещё сказали люди, будто человека того звали Ротбирт сын Норма… и он недавно вытер губы от материнского молока.

Вадиму было видно, что больше всего на свете Ротбирту хочется спросить, что с ним, Ротбиртом, будет. Но мальчишка-анлас не задал позорного вопроса. Лишь сказал:

— Это я.

Ратэсты молчали… и, похоже, молчание это было одобрительным. А Йохалла словно и не заметил признания. Держа на руке шлем — с конским хвостом и выпуклыми коваными надглазьями в виде изогнувшихся драконов — он будто бы говорил сам с собой:

— Я устал сидеть и слушаться стариков, когда впереди — столько земель. Может, кэйвинг Эшефард и был хорош раньше, да только сейчас он больше слушает трясоголовых, чем молодую кровь. У меня три сотни ратэстов. Полторы тысячи ополчения — они там, дальше, идут с семьями и скотом. Мой народ — анла-эграм, и я ищу землю, где смогу стать кэйвингом не по названию — и не буду спрашивать никого, кроме себя, своих пати и наших богов. И мне по нраву эта земля… но я вижу, что у неё уже есть хозяева. А значит, трёх сотен ратэстов едва ли достаточно, — мальчишки переглянулись. Потом Ротбирт во все глаза уставился на Йохалла — Вадиму даже смешно стало… но в следующий миг он подумал: а я? Мне-то что делать?! — Ты можешь только стрелять из лука и быстро бегать, Ротбирт?

— Я рос как все дети ратэстов, — Ротбирт даже не обиделся, поразительно… — Умею владеть и пикой, и щитом. Знаком с мечом. И с топором не я был самым неловким. И на коня меня не нужно подсаживать, кэйвинг.

— Хорошо, — согласился Йохалла. — Ну а ты, славянин? — повернулся он к Вадиму. — В наших местах, откуда я пришёл, нет беды для твоего друга, мы давно не воюем с твоим народом. А на юг едва ли стоит тебе идти одному… если и тамошние жители так встречают гостя. Лучше будет придти с друзьями… даже если у тебя хороший удар — лучше если он будет не один.

Вадим на миг опустил взгляд, но тут же поднял:

— Если ты зовёшь меня служить себе — я согласен, — твёрдо сказал он. Слова эти не то чтобы дались легко. Но Вадим понимал, что в этих местах он в одиночку — песчинка. А тут, может, кто-то расскажет, что могло случиться с Олегом? Ведь не анласы же… и не эти смуглые так ловко шастают с планеты на планету!!!

— Нечем мне платить своим людям, — продолжал Йохалла, обращаясь уже к обоим мальчишкам. — Может, будет добыча, земля и славная потеха. А может, бурьян прорастёт сквозь наши черепа, и пировать уже не на этой земле…

— Если вождь достойный — можно повидать и ту сторону мира, — степенно ответил Ротбирт. Йохалла вытаращился и вдруг разразился таким хохотом, что шарахнулись кони:

— Вот это слова! И считаешь ли ты меня достойным вождём, Ротбирт Стрелок?!

Ротбирт распрямил плечи и отставил ногу:

— Ты не худший из тех, кого я видел, — сказал он. Йохалла буквально взвыл от хохота, взглядом приглашая и ратэстов присоединиться к веселью. — Пожалуй, пойду я с тобой… если верно я понял тебя, и тебе и правда нужны добрые воины. Да и умение бегать — не последнее для воина. Не всегда есть конь, чтобы догнать врага.

— Вы храбро сражались и хорошо говорите, — уже серьёзно сказал Йохалла. — А что до твоих прошлых дел, Ротбирт Стрелок — так едва ли ты ещё когда увидишь кого из прежней родни.

Казалось, кэйвинг начисто потерял к мальчишкам интерес сразу после разговора. Везя убитого и пленного на сёдлах, анласы шагом поехали прочь, предоставив мальчишкам собрать вещи и догонять их пешком.

— Надеюсь, до их лагеря недалеко, — заметил Вадим, шагая рядом с Ротбиртом. — Вот чёрт, как всё обернулось…

— Чем ты недоволен? — удивился Ротбирт. — Кэйвинг сказал правду. Если твой друг в беде — так где и быть беде, как не на юге? Туда и идём!

— Барахлом бы разжиться, — сказал Вадим по-русски.

Ротбирт не понял, и мальчишки долго шагали молча. Становилось жарко, царило безветрие, на ясном небе звёзды словно бы выцвели, но по-прежнему были видны. Вадим посматривал вверх и не заметил даже, когда из-за деревьев выступили часовые, обмениваясь с воинами шуточками:

— Что, конь наконец-то сбросил тебя, а? — спросил обезлошадевшего и ехавшего на коне убитого товарища ратэста пожилой часовой. Тот невозмутимо отозвался:

— Я потерял коня в бою… и, клянусь Дьяусом, найду, на ком ездить верхом, а вот ты — уже едва ли!

Все снова начали хохотать, а мальчишек проводили внимательными взглядами…

…Лагерь удивил Вадима. Устроенный у реки, он вовсе не был беспорядочным скоплением дикарей на отдыхе. Большие повозки на цельнодеревянных колёсах, со снятым верхом, составляли большой круг — как бы крепость, внутри которой стояли другие повозки, шатры из ткани и шкур, горели костры, на которых что-то варилось и жарилось, ходили люди… За рекой холмы покрывала сплошная масса скота — коровы и тягловые быки, кони, овцы, свиньи, козы паслись на свежей траве под охраной большущих свирепых собак в шипастых ошейниках и мальчишек-пастухов. Неподалёку рысил конный отряд в полном вооружении. Всё вокруг заполнял гомон людей, звон кузниц, крики скота, запахи походного быта. Люди купались в реке, ходили, ели, спали, разговаривали, чинили оружие, одежду и инструменты, делали сотни самых разных дел. Если честно, такого наглядного доказательства реальности окружающего мира Вадим до сих пор не получал.

Ротбирт, которому такие лагеря были, конечно, не в диковинку, сбавил шаг. Вадим понял, что и его спутник тоже отвык от таких скоплений людей и чувствует себя неуверенно. Но тут к ним подскочил парнишка их возраста и махнул рукой:

— Пошли, кэйвинг велел найти вам место и подобрать оружие, чтобы вы не позорили нас! — он зашагал куда-то и на ходу махнул рукой: — Пошли, пошли!

Едва ли Йохалла говорил что-то о позоре. Но что оставалось делать? Мальчишки двинулись следом за провожатым — мимо возов, у которых играли дети: чумазые, крепкие и здоровые. Играли, конечно же, в войну… но сейчас шуточный бой сменился настоящей злой дракой — выясняли, кому быть «данвэ», врагом. Мальчишка-проводник, проходя мимо, рыкнул на них и вытянул подвернувшегося под ноги ножнами меча так, что сшиб с ног. Тот немедленно вскочил, мотнул головой, набычился, но промолчал, только глаза заблестели. Как видно понимал, что виноват сам — попал под ноги взрослому воину, идущему по делам… но всё равно обидно.

От котла, возле которого колдовала пожилая женщина, потянуло вкусным запахом похлёбки. Вадим вздохнул. Он вообще-то терпеть не мог супы-борщи разные… но сейчас так захотелось именно супа, что живот громко и протяжно пропел первые такты: «Тореадор, смелее в бой!» Ротбирт понимающе хмыкнул. А их сопровождающий уже мелькал впереди, обмениваясь то с одним то с другим приветственными возгласами… Увидев, что новенькие отстали, парень с недовольным видом подождал, но тут же отмяк и сообщил:

— Сейчас сначала пойдём к нашей повозке… ну и к вашей теперь тоже… там встанете на место. А потом отправимся подбирать оружие и доспехи.

Навстречу прошёл высокий юноша на три-четыре года старше Вадима. Надглазья шлема были украшены золотыми фигурками волков, лоб — золотым же изображением какого-то воина-лучника верхом на лошади, рукоять длинного меча защищала гарда в виде скрещенных молний, словно бы бивших от неё в стороны. Он мельком посмотрел на всех троих мальчишек и зашагал дальше, позвякивая бронзовой оторочкой длинного плаща.

— Пати Энгост сын Виннэ, — пояснил Вадиму и Ротбирту сопровождающий. Помолчал и добавил: — Говорят, он лучший боец среди нас, англа-энграм… но говорят так же, что он плохой человек. И я вам свидетель, новички, что и то и другое — правда.

Вадим не стал расспрашивать — что да как, да почему. Разбираться — так самому, и нечего раньше времени любопытничать. Легче лёгкого с любопытством попасть в чудную. Да и Ротбирт молчал…

…Впрочем, Ротбирт молчал потому, что несмотря на свой юный возраст он хорошо знал, что среди людей есть разные. Большинство просто… люди. Как ты к ним, так и они к тебе. Есть люди очень хорошие, что делают добро даже негодяям просто потому, что — добрые. Ну а есть, соответственно, и негодяи — и прожить жизнь, не столкнувшись с ними, можно разве что в волшебном холме. Да и то…

…Большущая повозка была пуста. В смысле, там не было людей. Но вещи, разостланные шкуры, сумки ясно говорили — тут живут.

— Вот и наша повозка, — сопровождающий повёл вокруг рукой и отвесил церемонный без насмешки поклон. Но тут же выпрямился и деловито ткнул рукой. — Вон там и там места свободные… и вон там — два рядом.

По правде сказать, выбирать-то особо было и нечего — все места выглядели одинаково. Мальчишки разложили немногочисленные вещи — под любопытным взглядом провожатого, который в основном рассматривал Вадима, а точнее — его одежду. Сам он устроился на высоком борту с пазами для креплений навеса и щитов.

Если Ротбирту повозка была привычна, то Вадим осматривался с интересом. Около каждого ложа из шкур лежали доспехи и оружие. Видно было, что кэйвинг вооружает своих людей не скупясь — сталь и бронза, всё отличного качества, даже на глаз видно. Оружие буквально завораживало Вадима — ведь оно было настоящее, не из ролевого клуба или там ещё откуда! И им убивают, напомнил себе Вадим, но не смог заставить себя испытывать сожаление по поводу первого в жизни убийства. Оно даже почти не вспоминалось.

Среди «людского» доспеха были и жутковатые конские оголовья — как правило, в виде драконьих морд. Многие — с украшениями. Занявшись рассматриванием чужого богатства, мальчишки и не заметили, когда их провожатый крикнул, приветствуя молодую женщину, подошедшую к повозке:

— Привет тебе, Лаунэ дочь Рэльда! Если ты ищешь сына, то он, надо думать, на реке.

— Я принесла это не только ему, но и вам всем, доблестные воины, — женщина, скользнув по Вадиму любопытным взглядом, подала мальчишке большой узелок. — Тут медовые лепёшки. Я знаю, что ты жаден до них, как бесстыдный поросёнок, но у ваших новых товарищей совести, может, побольше — и не дадут они тебе сожрать всё одному!

Мальчишки засмеялись, переглядываясь. Провожатый новичков, важно принимая лепёшки, поблагодарил и указал по очереди на ребят:

— Это Ротбирт сын Норма из… — он стремительно поправил себя, — …далека. А это — Вадомайр-славянин. Кэйвинг решил дать им место в дружине.

— Привет тебе, Ротбирт сын Норма, привет и тебе, Вадомайр-славянин, — учтиво склонила голову женщина. Вадим чуть не ляпнул: «Здрась…» Ротбирт же, внезапно и явственно смутившись, откликнулся с поклоном:

— Привет и тебе, прекрасная Лаунэ дочь Рэльда…

— Не в пример тебе и прочим щенятам, — сказала женщина жрущему лепёшку парню, — новый ратэст кэйвинга учтив и умеет ценить женскую красоту. Спасибо, Ротбирт сын Норма.

— Кто она такая? — спросил Вадим, решительно забирая одну лепёшку себе и ещё одну передавая Ротбирту — ставить себя, так уж ставить! Провожатый без споров расстался с двумя лепёшками (да и сам съел только одну) и откликнулся:

— Мать Дэрика, одного из ратэстов, ты его сегодня увидишь. Лепёшки у неё и правда вкусные… Ну идём мы или нет?

— Эй, конечно! — встрепенулся Ротбирт.

Он явно вспомнил об оружии.

Если Йохалла и жаловался на отсутствие денег, то причина такой нищеты была ясна — стоило лишь подойти к повозкам с оружием. Они стояли недалеко от шатра кэйвинга — в ряд, и возле них прохаживались четверо ратэстов в полном вооружении.

— Новые воины, — коротко сказал сопровождающий. Странно, но этих слов оказалось более чем достаточно. То ли стражу предупредили, то ли парню верили до такой степени…

Пожалуй, впервые в жизни у Вадима перехватило дыхание с такой силой. Да и Ротбирт, который всяко видал оружейные — и побогаче, где были мечи, которые, будучи согнутыми в дугу, распрямлялись с песней, кольчуги из сорока тысяч колец, на каждом из которых были отчеканены листья и травы — и Ротбирт озирался ошалело. Ведь это было место, где можно брать, что пожелаешь! Видно было, что он с трудом подавляет недостойную мужчины и воина жадную дрожь — напуская на себя равнодушно-значительный вид. Мальчишки прошлись по повозке, ни к чему по первости не прикасаясь, но всё внимательно оглядывая.

Вадим заметил с огорчением — и пониманием! — что тут не было мечей. Да, настоящие мечи или получают в подарок, или берут в бою, или куют сами… Что же до остального — тут было всё!

— Неплох тут выбор, — заметил Ротбирт, хотя Вадим видел, что ему хочется начать хватать всё подряд — обеими руками направо и налево. — Видно, и впрямь кэйвинг хочет большого… да помогут ему боги.

— Да помогут, — почти серьёзно отозвался Вадим. Мальчишки старательно разыгрывали взрослых воинов — исполняли роль такую же обязательную, как фехтовальные фразы. Вадим ловил на себе взгляды обоих анласов — и Ротбирта, и провожатого. Они явно прикидывали, воин ли этот славянин. Вадим мысленно усмехнулся и первым делом выволок из кучи одежды шнурованную на груди куртку и штаны из мягкой, но толстой коричневой кожи. Разделся до трусов и влез в обнову, аккуратно сложив свою старую одежду — расставаться с нею он не собирался. Потом примерил жёсткие сапоги, подбитые сталью, с тупыми шишками шпор — глаз не подвёл, обувь оказалась впору.

О броне следовало подумать. Вадим знал по опыту, что пластинчатый доспех на кожаной основе легче кольчуги… но кольчуга надёжней. Кольчуги, кстати, тут были, несколько… Мальчишка всё ещё обдумывал выбор, когда глаза и руки почти одновременно наткнулись на настоящий кольчатый панцирь! Кольчужная безрукавка до середины бёдер была сплетена из двух слоёв мелких колец — воронёных стальных и золотистых бронзовых. На треугольном нагрудном щитке плавно изгибалась свастика — две наложенных друг на друга буквы «S». У панциря имелись капюшон и шарф, закрывавший подбородок. Короткие рукава соединялись с медными брассардами — гладкими, без чеканки — и укреплялись оплечьями в виде крыльев дракона. Брассарды, в свою очередь, соединялись с кожаными перчатками, по внешней стороне ладони обшитыми кольчугой. «Не может быть, чтобы он оказался мне впору», — решил Вадим, поднимая панцирь (тяжёлый и холодный)…

— … Ха, Вадомайр, да это знак богов — он на тебя собран! — восхищённо выдохнул Ротбирт, тоже меривший доспех — чешуйчатый, не кольчугу. И прищурился: — А всё-таки — кем ты был у себя дома?

Вадим с трудом сдержал широкую довольную улыбку. Нигде ни одно колечко, ни одно сочленение, ни один ремешок не давили, не тянули, не болтались!

— Клянусь топором Дьяуса! — сказал Ротбирт с прежним восхищением.

— Отличная работа, — солидно подытожил Вадим. И повернулся к сопровождающему: — Я и правда могу его оставить себе?

— А как иначе? — удивился тот. — Он тебе и впрямь впору.

Вадим отвернулся, чтобы скрыть довольную улыбку. Перебрал несколько пар набедренников и поножей. Набедренники вроде бы и не требовались… Он выбрал пару поножей — представлявшие собой отдельные штанины из одного кольчужного слоя от верха бёдер до щиколоток, они сочленялись с кольчугой изнутри у пояса.

Потом на глаза попался старый, но прочный и хорошо промасленный кожный пояс с тремя рядами медной клёпки и удобными перевязями для оружия. Застёгивая тяжёлую бронзовую пряжку, Вадим прошёл туда, где стояли шлемы. Ему, если честно, нравились такие, какие тут многие носили — с выпуклыми дугами надглазий, переходившими в широкое наносье, защищавшее и рот, и подбородок, глухим затыльником… Но тут таких не оказалось — наверное, нравились они не одному Вадиму. И он снял с держака тот, который глянулся больше прочих — куполовидный, стальной, украшенный медными соколиными крыльями, с треугольной маской — она ребром выдавалась вперёд, надёжно закрывая нос от ударов, щели для глаз походили на листья ивы, от них до самого низа шли тройные ряды мелких шипов, в основании которых оказались отверстия для дыхания. Бармицы у шлема не было, но при капюшоне и шарфе на панцире это и не было нужно.

Щит выбрать оказалось легче лёгкого — они все в целом были одинаковы. Треугольные, не очень большие, из дубовых досок, обтянутых кожей и окованных по краю стальной полосой, с клёпками по углам и круглым плоским умбоном в центре. На всех щитах был тур — баннорт зинда анла-энграм.

Оружие… Вадим коснулся ладонью веретён пик, сложенных вдоль борта, как удочки. С этим оружием он никогда дела не имел даже в шутку. Но ему всё-таки показалось, что в пальцы пробежала слабая дрожь — соскучившиеся пики просились в руки хозяину!

Все они казались одинаковыми, и мальчишка выбрал одну — на трёхметровом ясеневом веретене, обмотанном под руку шероховатым плотным ремнём, был надёжно укреплён втульчатый наконечник — в две ладони длиной, но всего в два пальца шириной, трёхгранный и острый, как игла, — в каждой грани были выбиты изображения — какое-то могучее дерево, корабль и солнечный знак. Вадим покачал пикой, несколько раз поразил ею воздух, надеясь, что выглядит не слишком неумело. Потом быстрым тычком подобрал-наколол с земли щепочку. И кивнул.

Рядом с пиками лежали дротики. Вадим отобрал пять штук, с такими вещами он тренировался. Ротбирт ткнул рукой в сторону столба, вкопанного в двадцати шагах от повозок. Судя по его разлохмаченности, столбом пользовались часто.

— Можно?

— Давайте, — кивнул провожатый.

Вадим прищурился, зажал четыре дротика в левой руке, пятый покачал в правой… и послал его в цель всем телом…

…Все пять дротиков воткнулись сверху вниз ровной строчкой — как и целился мальчишка. Добравшись до столба, он осмотрел дротики один за другим, покачивая наконечники и оглядывая древки. Дротики были сделаны добротно — что ж… Вадим вернулся к повозке, довольный проверкой.

С топорами заминки не было. Вадим взял в руку один — на длинном, почти прямом топорище, с Г-образным, утяжелённым на конце полотном — и сразу понял: это то, что надо. Не понадобилось даже метать… Вадим не без удовольствия определил топор на место на поясе, с удовольствием почувствовав, как приятная тяжесть оттянула бок. У него возникло тщеславное желание посмотреться в зеркало. Но тут для большинства людей зеркала, конечно, озерца и лужи…

Длинный — в полруки — подходящий нож-сакса с рукоятью, за которую можно было взяться при случае и обеими руками, с тяжёлым широким концом для рубки — в простых деревянных ножнах тоже нашелся быстро.

— В дальней повозке — всё для коней, — мотнул головой провожатый. — Сами подберёте?

Вопрос был не праздный. Нужно было иметь большое терпение и немалый опыт, чтобы тщательно, неспешно проверить конскую сбрую… а ведь от неё жизнь воина зависит не реже, чем от доспеха и оружия! Но Вадим мысленно усмехнулся и посмотрел на Ротбирта:

— Пошли?

Анласы не отягощали своих коней полной бронёй. Благодаря этому — Вадим пока не знал, но это было так — их конница могла подолгу идти галопом, тем более, что верховая порода рыжих коней была очень мощной. И всё-таки часть брони была стальной. Маску для коня, которую выбрал Вадим — не драконоголовую, обычную, гладкую — покрывала чеканка в виде свастик и стеблей травы. Перёд её — для защиты храпа — был выгнут вверх, наглазники — тоже, одновременно играя и роль шор. На маске поднимались прямые острые рога — и были они, как Вадим узнал позже, не только украшением.

Для груди и передней части корпуса оказалась кольчуга — из крупных плоских колец. А для боков и крупа — кожаная броня с войлочной подстёжкой. Нашёл Вадим и сбрую с медными бляшками, и потёртые стальные стремена на длинных ремнях, и обтянутое чёрной кожей седло — непривычное, с высокой Т-образной задней лукой. Кожа крепилась к основе двойными рядами гвоздиков.

— Может, и это взять? — Вадим задумчиво поднял крыловидные щитки — из кожи и дерева, они крепились так, чтобы закрывать ноги и бёдра всадника.

— Я взял, — кивнул Ротбирт, — почему нет, если дают?.. Коней можно выбрать сейчас? — обратился он к провожатому.

Конские табуны паслись на холмах противоположного берега. Большинство коней были соловые — солнечно-рыжей масти — и явно двух пород. Вместе паслись невысокие мохноногие и горбоносые коньки, больше похожие даже на пони — и огромные, едва ли не по два метра в холке, огнеглазые звери, состоявшие, казалось, из одних сухих мускулов, с длинными гривами и хвостами. Боевые кони, способные перепрыгнуть пропасть, грудью пробить заплот копий, ударом копыта убить медведя…

При виде их Вадим задохнулся от восторга. Своего коня он иметь не осмеливался даже в мечтах — его не бедный отец просто не потянул бы такое чудо. Ротбирт между тем просто подошёл к высокому жеребцу и положил ладонь ему между глаз, сказав:

— Винтахэв… — конь вскинул голову, ладонь человека соскользнула на шею. — Винтахэв… — пальцы Ротбирта утонули в гриве, и конь со вздохом положил узкую голову на грудь мальчика, чуть кося глазом. Ясно было, что кони для Ротбирта — дело привычное.

Переведя наконец дух, Вадим тоже занялся выбором. И его внимание сразу привлёк нервный рыжий жеребец, пасшийся в одиночестве. Если кто-то из соседей переступал невидимую черту, рыжий вскидывался, прижимал уши и скалил зубы — молча, но до такой степени выразительно, что непрошеного соседа будто ветром сдувало.

Вадим, как под гипнозом, решительно отправился к нему — не обращая внимания на расширившиеся глаза Ротбирта и тревожный окрик сопровождающего. Желание обладать именно этим конём стало таким острым, что мальчишка полностью отдался ему. Конь перестал щипать траву и, медленно подняв голову, в упор посмотрел лиловыми бешеными глазами на подходящего человека. Издал лёгкий тихий звук, похожий на утробный гул.

Вадим протянул руку — медленно, ладонью вверх — и тихонько фыркнул, потом — чмокнул губами. Конь чуточку осел на задние ноги, мягкая верхняя губа открыла крупные зубы. Не спуская с него глаз, мальчишка подошёл вплотную. Его ладонь коснулась храпа рыжего (самого восхитительного, что только создала природа!), прошла по морде до глаз…

…Рыжий взвился! Белки налились кровью, он вознёсся над Вадимом страшной и красивой статуей, намереваясь обрушить на человека удар, который вобьёт его в землю. И тогда Вадим вскинул руку — не защищаясь, нет! — повелительным жестом! — и звонко, коротко выкрикнул какое-то слово, не расслышанное анласами.

Казалось, что коня с размаху ударили в грудь тараном. Он осел, попятился, встал на все четыре, поматывая головой с оглушённым видом. Вадим подошёл к нему уже совершенно спокойно и положил ладонь на холку.

— Вихрь, — тихонько сказал мальчик. — Вихрь, хороший мой…

Конь, вздохнув, опустил голову — через плечо Вадима — на его спину.

— Клянусь… — начал Ротбирт и покачал головой. — Какой же ты славянин?! Ты анлас!

— Он никого к себе не подпускал! — вторил в возбуждённом восхищении провожатый, только что не подпрыгивая на месте. — Когда ты пошёл к нему… я думал, что тебе конец! Его никто не мог оседлать! Ты что — колдун?!

— Нет, — коротко ответил Вадим, почёсывая надглазья вздыхающего от удовольствия Вихря. Секрет слова ещё пять лет назад открыл ему приятель отца, лесник с притамбовского кордона… Может, это и помогло ему стать в клубе лучшим. Хотя он никогда не испытывал слово так.

— Поскачем до лагеря — кто быстрей? — предложил Ротбирт немного уязвлено.

Вадим покачал головой:

— Нет. Я в коже, а конь без седла. Не дело стереть ему спину и бока в первый же день.

Ротбирт заулыбался:

— Прости. Я проверял тебя.

Ведя коней в поводу (их провожатый, так и не назвавшись, смылся, едва понял, что с конями вопрос решён — то ли докладывать, то ли по каким-то личным делам), мальчишки пошли к реке. Они переговаривались о незначащих вещах — о том, что их окружало, и разговор не нёс никакого смысла… но Вадиму было приятно его вести и ощущать, как Вихрь дышит в спину — тепло, ровно и мощно. И эта тема ни о чём их так увлекла, что ни тот ни другой совершенно не заметили, когда и как их нагнал Энгост сын Виннэ в сопровождении ещё одного воина.

— Славянин, ты сумел укротить этот ураган? — спросил пати, и в его голосе прозвучало недоверие к тому, что видели его глаза — и нелепая насмешка. Вадим чуть наклонил голову:

— Меня зовут Вадим, пати. Но по-вашему проще — Вадомайр. И коня в самом деле укротил я.

Энгост быстро посмотрел на своего спутника — пожилого, уже седого богатыря, вооружённого большой секирой — на недлинной рукояти было прочно приклёпано косовидное лезвие шириной в ладонь. Тот провёл ладонью по заплетённым в косы усам и пожал плечами. На Вадима он при этом глядел с удивлённой симпатией.

— Хороший конь, — Энгост сделал движение рукой, словно хотел похлопать рыжего по крупу, но тут сделал танцующее движение — и рука пати повисла в воздухе.

В лицо Энгосту бросилась краска. Он двинулся следом за Вихрем, но седой пробасил:

— Оставь. Зашибёт.

Энгост дёрнул плечом, но остановился. И резко повернулся к Вадиму:

— Не откажи мне в просьбе.

— Говори, пати, — отозвался Вадим, насторожившись.

— Я хочу купить этого коня. Подожди! — он поднял ладонь, видя, как Вадим открыл рот. — Я дам за него десять скеллигов золота.

Ротбирт рядом выпустил воздух: «Пыффф!» — с изумлением. Вадим уже знал, что скеллиг — это примерно пятьдесят граммов. Хороший конь стоил — Ротбирт за время их странствий увлечённо обсуждал эту тему — четыре скеллига. Отличный — семь. Превосходный — восемь. Десять скеллигов могли оборвать самый крепкий кошель. На них можно было купить отличного коня — и ещё добавить к панцирю золочёный нагрудник. Или…

Вадим тряхнул головой:

— Не будь в обиде, пати. Но кто же продаёт друга за золото? И как назвать того, кто это делает?

Энгост закусил губу. Его рука — по-боевому, в кожаной перчатке с рядами бронзовых чешуй — легла на рукоять меча. Молодой пати смотрел на стоящих плечом к плечу мальчишек задумчиво и раздражённо. Но, когда он заговорил, голос был спокоен:

— Что же — может, это и верно. Не каждую вещь измеришь золотом… Но что ты скажешь, Вадомайр Славянин, если я предложу тебе обмен? Конь хорош, нет слов. Но и Зовущий Воронов неплох!

Он быстрым, но бережным движением вытянул из чёрных ножен меч и на ладонях показал его Вадиму. Меч был типичный анласский — длинный, узкий, с расширенным концом и двойным ребром, образовывавшим посередине лезвия глубокий дол-выборку. Простая рукоять без украшений… Но голубоватый холодный блеск и проявлявшиеся при поворотах клинка туманные струи как бы в глубине металла говорили, что меч очень непрост. У Ротбирта был отличный меч, отцовский (хоть он и не имел права его носить…). Но этот… Вадим вздохнул. А Энгост, как будто искушая мальчишку, пустил ему в глаза узкий острый зайчик с бритвенно-острой кромки лезвия и молча подмигнул. Да уж. Меч стоил коня… и не одного коня, даже такого, как Вихрь.

— Не скажешь, что он плох? — осведомился Энгост.

Вадим резко вскинул голову — будто просыпаясь.

— Это было бы враньё, — сказал он тихо. — У тебя хороший клинок, пати. Так хорош он, что хоть песни складывай. И всё-таки каждый из нас останется со своим. Коня я не продам. И не сменяю.

Энгост точным движением — не глядя! — бросил меч в ножны.

— Хорошо, — коротко сказал он и, повернувшись на месте, зашагал прочь. Седой воин задержался на секунду, внимательно посмотрел на мальчишек — словно бы с одобрением! — и двинулся следом за пати.

Вадим проводил их взглядом и посмотрел на Ротбирта. Тот был собран и бледен. Поймав взгляд Вадима, сказал тихо:

— Неплохо ты отвечал. Но он тебе не простит — с такими глазами не прощают. В спину едва ли ударит, а всё же… отказать такому и потом жить рядом — всё одно что бежать по тонкому льду.

— А этот, который с ним был — он мне понравился, — задумчиво сказал Вадим. — Кто ж такой-то?

— Это его отец пати Виннэ сын Этелри, — сказал наблюдавший за разговором молодой воин, коротко поклонившись мальчишкам. — Он храбрый воин и достойный человек… а кое-кто поговаривает, что младшего его сына подменили в материнском чреве. Но сына он любит…

— Увидим, как и что будет, — хмыкнул Вадим, кивая воину. — Пошли, Ротбирт?

Тот зашагал к реке.

В «их» повозке было уже трое. Двое — ровесники мальчишек (проводник оказался тут как тут) играли, сидя на корточках, в кости. Третий — на пару лет старше — сидя на краю повозки и зажав щит между широко расставленных ног, чинил ремни. Игравшие на мальчишек и не посмотрели. Чинивший щит отвлёкся:

— А, так это вы с неба упали прямо под ноги коню кэйвинга? Правду говорят люди?

— Неправду, — невозмутимо ответил Ротбирт. — Мы просто сражались с отрядом каких-то карликов и почти победили, когда прискакал кэйвинг. Мы дали и ему долю в развлечении.

Юноша хохотнул:

— Меня зовут Дэрик сын Креоды.

— Дэрик? — Вадим улыбнулся. — Твоя мать Лаунэ? Она тебе лепёшки принесла.

— Так, — Дэрик окинул долгим взглядом игроков в кости. — Съел ты? — он ткнул провожатого мальчишек в поясницу ногой.

— Ты и так себя откармливаешь, как борова на сало, — буркнул тот. — Ну вот, из-за тебя плохо бросил.

— Пакет! — Дэрик вскочил, отставив щит. — Пакет — или ты будешь жалеть о своих шуточках до конца своей жизни — а уж укоротить её тебе я позабочусь, клянусь ветрами Вайу!

— Под твоим шлемом, — ткнул рукой мальчишка и засмеялся. — Или ты в самом деле решил, что мы их сожрали?

Дэрик развернул на колене узелок и, словно кольца для метания, швырнул четыре лепёшки — играющим, Вадиму и Ротбирту. Ясно было, что раздел тут так же привычен, как что-то, составляющее неотъемлемую часть жизни.

— Знаешь, — сказал Ротбирт негромко, доев свою лепёшку, — а моя мать ни разу в жизни не испекла мне ничего… такого. Просто было не из чего. Ни разу… Я вот сейчас пытаюсь вспомнить, какое у неё было лицо. Волосы помню… А лицо — нет. Пятно какое-то. И ещё глаза. Серые…

Вадим, не доевший лепёшку, уставился в пол повозки. Ротбирт спохватился:

— Прости… Твоя мать тоже…

— Нет, мои все живы, — отозвался Вадим. — Просто они далеко… очень. Это первое. А второе… — он хотел сказать: «Я не люблю свою мать!» — но сообразил, что анлас этого просто не поймёт.

Он сморгнул и увидел, подняв глаза, что во взгляде Ротбирта нет насмешки или любопытства. Только сочувствие. И ещё подумал, что Лаунэ, наверное, носит сюда лепёшки не ради сына, а просто всем обитателям повозки. Что она, сына «дома» не может накормить, что ли? Должно быть, не у всех тут есть родители…

— Расскажите хоть, кого вы там встретили, каких таких карликов? — спросил Дэрик.

— Маленькие, вонючие и лживые, — презрительно сказал Ротбирт.

— А какое у них оружие? Они конные или пешие? — спросил один из игравших — не проводник. Игру они бросили — для анласов это был признак большого интереса.

— Конные… Но кони у них плохие. И вооружение тоже дурное… — Ротбирт рассказал о том, как вооружены и те, что побогаче, и те, что победнее. — Они стреляют из луков, но луки маленькие и слабые. Правда, стреляют очень быстро и не сходя с коня, как Вайу.

— Прямо на скаку?! — изумился Дэрик.

— Клянусь топором Дьяуса! Но стреляют неметко.

— Ещё бы, с седла…

— Надо попробовать как-нибудь…

— Ну, только чтоб посмеялись…

— А ещё, — разглагольствовал Ротбирт, явно довольный тем, какое впечатление производит его рассказ и как его слушают, — они мечут верёвки.

— Верёвки? — округлил глаза проводник.

Ротбирт важно кивнул:

— Да. Одну накинули на меня, но Вадомайр перерубил её, — теперь все посмотрели на Вадима, как будто он убил дракона. Вадим смутился и занялся панцирем, без нужды укладывая его по-другому.

— А почему они напали на вас? — спросил Дэрик.

Ротбирт покачал головой:

— Не знаю, клянусь рукой Дьяуса. Мы ничего им не делали, а они начали стрелять из луков. Ну… я, конечно, стрелял в ответ… — насчёт петарды Вадима Ротбирт промолчал — видно, и сам не решил, было это на самом деле или почудилось. — Четверых застрелил. Но только в ответ!

— И ещё одного одолел в рукопашной, — напомнил Вадим.

— А Вадомайр одного заколол — так ловко! — искренне похвалил Ротбирт.

— Как видно, они и впрямь не слишком хорошие воины, — заметил Дэрик, — если вы с луком, мечом и саксой одолели шестерых. Если они не пожелают поделиться с нами землёй — мы её заберём!

Разговор стал общим. Юные ратэсты связывали с будущим большие и весьма радужные надежды. Мир вокруг их восхищал и был явно достоин того, чтобы за него сражаться.

— Надо бы о них побольше узнать…

— Кто ж расскажет о своих врагам?..

— Может, у них тоже есть кэйвинги? Тогда с ними будет трудно, даже если они слабые воины…

— Как узнать что-то у того, кто не умеет говорить на нашем языке, дурак? А ты не знаешь его языка?

— Кэйвинг позвал Сийбэрэ.

Эта реплика словно обрезала шумный разговор. Вадим (он в болтовне участия и не принимал) спросил:

— Сийбэрэ? Кто такой Сийбэрэ?

Все переглянулись. Ротбирт молчал — тоже вопросительно.

— Это один из наших атрапанов, — пояснил Дэрик. — Но он… он не просто атрапан. Он… он может разговаривать со зверем и птицей, с рыбой и камнем, с ветром и лесом. Никто не знает, сколько Сийбэрэ лет; если кто спрашивает — старики говорят: он был всегда. И, если Сийбэрэ спрашивает, никто не может утаить правду. С ним страшно говорить, Вадомайр Славянин.

Ротбирт кивал. Атрапаны анласов много умели и знали. Мальчишка видел, как один остановил кровь из порванной жилы на шее простым движением ладони. Другой — заставил выйти из раны сломавшийся в теле человека коготь белого медведя. Третий… а, да что там — они много умели. Взять хоть то, что они знали все священные знаки и не боялись их изображать! Сам Ротбирт знал только три воинских, пять охотничьих и — это тоже было необычно — два женских, мать показала.

— Эй! — послышался резкий молодой голос — с оттенком презрения. — Эй, Вадомайр Славянин — ты?

Вадим повернулся на голос. Недалеко от повозки стояли четверо мальчишке — однолетков пришельцев. Трое смотрели с понятным любопытством, не более, но один — плечистый, огненно-рыжий — выглядел неприятно. И взгляд у него был злой, словно Вадим его смертельно обидел.

Ощутив неожиданно ответную неприязнь, Вадим встал:

— Я Вадомайр. А ты назовись тоже, чтобы я говорил не с пустым местом.

— Я Эльрида сын Бэрка из анла-энграм, — мальчишка выделил название зинда, как бы подчёркивая, что у Вадима зинда нет. — И ещё я — щитоносец пати Энгоста. Я пришёл взглянуть на безродного славянина, который хочет стать в один ряд с нами, ратэстами отважного кэйвинга Йохалла.

— Если хочешь затеять ссору, Эльрида… — начал Дэрик, но Вадим легко перепрыгнул через борт и упёр руку в бок:

— Мог бы Энгост выбрать щитоносца получше. Ты сказал правду, я славянин… но лучше быть безродным, чем позорить своих, как это делаешь ты!

На лице Эльриды появилось настолько легко читаемое удовлетворение, что Вадим понял — парень пришёл драться и просто счастлив, что у него появился повод для этого. Впрочем, и Вадим не искал мира. Опыт прошлой жизни говорил: ублюдков надо ставить на место сразу и прочно.

— Вот сейчас я переломаю тебе рёбра, безродный, — тихо сказал Эльрида, плавно поднимая к груди кулаки — крепкие, загорелые. Мальчишки — и пришедшие с Эльридой и попрыгавшие в повозки — образовали круг.

— Кулаками!

— Нет, можно всё!

— Всё можно!

— Вадомайр, всё можно!

— Можно всё, Эльрида!

Как Вадим и ожидал, Эльрида не вытерпел и бросился в атаку первым. Он был одной комплекции с Вадимом, но, конечно, учился драться не ради интереса, а чтобы выжить. И всё-таки его атака оказалась ошибкой. Вадим встретил его ударом ноги в пах, а потом — свингом в скулу. Эльрида согнулся пополам, голова мотнулась в сторону, за нею повело всё тело — и он грохнулся на бок. Несколько секунд оставался неподвижным, лишь с натугой открывал и закрывал глаза. Но потом — вскочил прыжком.

— Дддддьяуууссс… — прохрипел он. — Тебе осталось только бежать…

Вадим хладнокровно плюнул ему на сапог. Эльрида побагровел, бросаясь вперёд со скоростью и силой хорошо раскачанного тарана. И на этот раз он был осторожней — ловко нырнул под кулак Вадима и обрушил сдвоенный удар на живот противника, явно намереваясь пробить Вадимом повозку. Вадим принял оба удара на предплечья и отскочил. Выброшенная нога зацепила его по щиколотке — но лишь вскользь. Эльрида нанёс Вадиму тяжёлый удар в левое плечо — удар, развернувший мальчишку спиной к противнику. И тут злость заставила Эльриду допустить фатальную ошибку. Вместо того, чтобы вышибить из Вадима желание драться хорошим ударом в затылок или по почке, он бросился на Вадима со спины, намереваясь взять его шею в замок и душить до тех пор, пока тот не перестанет брыкаться — это было бы показательным уроком. А Вадим сохранил полное хладнокровие. Он молниеносно захватил над своим плечом руку противника и провёл, садясь, классический бросок «через себя».

Послышался хруст вывернутого сустава. Эльрида грянулся оземь — и застыл, раскидав руки, после такого падения человеку кажется, что внутри всё онемело. А Вадим встал в рост и сплюнул ещё раз — уже просто на траву:

— Безродный я или кто там, — сказал он спокойно, — но дерусь я лучше.

Его последние слова были заглушены дружным, радостным криком. И Вадим, оглядываясь по сторонам, заулыбался — кажется, его приняли…

А потом крики заглушил призывный рёв горнов — трампет — нёсшийся по всему лагерю от шатра кэйвинга.

Стоя на повозке, Йохалла смотрел исподлобья на людское море перед ним. Кэйвинг был без доспеха, но с мечом, а его щитоносец Блаки держал за кэйвингом шлем.

У повозки, рядом с пати, стояла высокая стройная женщина, державшая на руках грудного ребёнка. Возле неё замер, глядя на людей, мальчик лет двенадцати-тринадцати, похожий и на женщину и на самого кэйвинга.

— Жена кэйвинга Ринд и его сыновья Увальд и Увольв, — сказал кто-то над плечом Вадима, явно обращаясь к нему. — Увальд старший. Ишь, как смотрит, волчонок…

— Велено мужчинам придти с оружием, — откликнулся ещё кто-то в толпе рядом, — значит, будет важное решение.

— Пусть боги пошлют нам войну, не устаю думать об этом, — отозвался ещё кто-то.

— Пусть услышат твои слова те, от кого это зависит, — пробормотал Ротбирт. Вадим покосился на приятеля. М-да… Он хотел было спросить, на самом ли деле тот так хочет войны — но как раз в этот момент Йохалла, подняв голову, широко шагнул вперёд и взметнул руку с прямой ладонью:

— Зинд анла-энграм! Хангмот! Женщины и дети! Наши предки сейчас глядят на нас с оставленной нами умершей земли! И сейчас я говорю всем! — он умолк и обвёл людей пристальным, внимательны взглядом, потом — медленно опустил руку — и стал слышен дождевой шорох рукава кольчуги. — Мы нашли прекрасную землю, на которой хватит места и нам, и детям наших детей. Все вы видите, что земля эта — поистине дар богов… но знаете вы так же, что боги дарят лишь достойным, а право на обладание подарком нужно заслужить. Я узнал, что у земли этой уже есть хозяева — злобные и многочисленные существа, мало похожие на людей. Там, — и он указал окованной сталью рукой на юг, — на целые недели пути лежат земли народа хангаров. Ими правит кэйвинг, которого называют хаган. У этих существ большое войско, земли их обширны и щедры. Там много поселений, которые огромны и богаты! — Йохалла переждал восхищённый ропот. — Боги даруют победы тем, кто идёт вперёд. Поэтому я пойду вперёд, даже если останусь один. И я или завоюю себе и детям своим новые земли — или сложу свою голову, и никто не скажет мне там, что я позорно отступил, испугавшись неравного боя. Сейчас я спрашиваю всех. Пусть те, кто пойдёт за своей судьбой и своим кэйвингом, скажут слово.

Вот тут бы и объявить, что «наступила долгая тишина…» Но это было бы неправдой. Никто из нескольких тысяч людей, собравшихся у шатра, даже не задумался над своим выбором! Это шло и от особой беспечности, с которой анласы смотрели на мир… и от восхищённого взгляда на него же, и от желания не просто жить — но жить и свершать, и от осознания собственной силы, и от тяги к риску… Но — так или иначе! — сразу за тем, как кэйвинг замолчал, раздался ужасающий обвальный грохот стали — ратэсты били в щиты оружием или просто кулаками в боевых перчатках, как бы заверяя печатью решение кэйвинга.

Трампеты взревели снова, отсекая шум. Йохалла обвёл — молча! — взглядом первый ряд, где стояли плечо в плечо, в воронёной стали, триста его ратэстов. Ударная сила. Лучшие бойцы зинда. Взгляд был — обещание. Взгляд был — надежда. Взгляд был — приказ. Потом кэйвинг протянул руку стоявшему у самой повозки певцу-сэпу:

— Эдэрик, любимец песни! Мы начинаем большое дело — так спой же нам. Воин — воинам. Спой так, чтобы мечи зашевелились в ножнах!

Сэп одним прыжком оказался рядом с кэйвитнгом. Он был молод, медно-рыжие волосы, заплетённые в перевитые золотом косы, падали на закрытую чёрной кольчугой широкую грудь. Движением руки отбросив плащ, Эдэрик снял арфу с круто изогнутыми посеребрёнными рогами с бедра и поставил её на колено — а ногу утвердил на борту.

Мальчишки покинули место совета в несколько лихорадочном, приподнятом настроении. Они без нужды доставали оружие, излишне громко говорили и в открытую обсуждали свои планы — кое-кто уже взял штурмом город-другой, порубил сотню врагов и поднёс выкуп за невесту кому-нибудь из пати.

Впрочем, Вадим понял уже, что война и вправду сулила хорошую жизнь всем — от кэйвинга до полуневольников-лэти. Несмотря на кочевое прошлое, идеалом большинства анласов было осесть на землю, распахать хороший её кусок, а на остальной — развести коней и коров. Земля лежала перед ними — только бери, а уж взять-то любой из них не помедлит!

Вадим слегка отстал — ему было интересно посмотреть лагерь. А Ротбирт отстал за компанию с другом. Вокруг кипела суета — казалось, весь зинд собирается сниматься буквально сию секунду. На самом же деле выступать решено было лишь через два дня, но женщины уже перебирали скарб, мужчины правили упряжи для волов, чинили повозки и оружие, мальчишки играли в «поход» и «войну с карликами»…

Ротбирт, рассказывавший об увиденных охотничьих псах, вдруг осекся и замедлил шаг. Вадим даже ничего не успел спросить — крутнув головой, увидел сидящего на перекрещённых оглоблях старика.

Седой, как снег, с заплетённой в косу длинной бородой, но, тем не менее, ещё очень крепкий, он сидел, широко расставив ноги и сплетя длинные узловатые пальцы на навершии сучковатого посоха, упёртого в землю. Синюю хламиду в юношески тонкой талии перетягивал ремешок, на котором висели кошель и сакса.

— Атрапан, — шепнул Ротбирт. — Пойдём скорей, Вадомайр…

Кустистые, похожие на клочья северного мха брови атрапана шевельнулись, открыв глаза, показавшиеся Вадиму белыми… но нет, просто в них разлилась очень светлая голубизна. Невидимые за клювовидным носом и усами губы произнесли — отчётливо, негромко:

— Привет тебе, Вадомайр Славянин, отважный кэйвинг.

Ротбирт охнул и даже отстранился от Вадима, неверяще глядя на него. Вадим же шагнул вперёд и удивлённо спросил:

— Почему вы… — начал он по-русски, но перешёл на анласский, — …ты меня так называешь, старик? Я даже ещё не ратэст вашего кэйвинга, а ты меня называешь этим титулом!

Брови нависли, вновь скрыв голубизну:

— В «Речи Дьяуса» сказано: «Закрывающий глаза — слеп дважды». Я сказал то, что видел.

Вадим, хмурясь, смотрел на старика, плотно сжав губы. Атрапан, казалось, уснул — и Вадим, пожав плечами, зашагал дальше.

Ни он, ни поспешивший следом Ротбирт не видели, как атрапан вновь поднял голову и, вскинув посох, начертил им в воздухе непонятный знак. Мало кто из анласов мог бы его прочитать… но это был знак «йра» — «искра».

Ещё его можно было прочесть как «ора».

Судьба.

Вадим мучился кошмаром. Темноликие огромные всадники вихрем носились вокруг, перескакивая через мальчишку — а он лежал на земле и не мог пошевелиться. Он отчаянно пытался освободиться от того, что мешало встать — и не мог. На северо-востоке горело небо, и в этом огненном зареве на всадниках и конях алел металл…

…Прикосновение к плечу разбудило его мгновенно, как и положено просыпаться воину. Но явь оказалась в первый миг такой непостижимой, что Вадим дёрнулся за топором.

И замер, поняв, что именно происходит. Поняв с дрожью и радостью.

Рядом с ним стояли двое ратэстов в полных доспехах. Каждый держал в правой руке факел, левая — лежала на рукояти меча. Шлемы и пляшущий огонь факелов мешали разглядеть лица — глазницы масок казались наполненными чернотой.

— Вставай и идём, — невозможно было определить даже, кто из них это говорит.

Вадим поднялся. Его неожиданно охватил озноб. Ночь была тёплой. А что такое «нервы» — Вадим давно и прочно забыл… по крайней мере, ему так казалось — но теперь его начало потряхивать. Подступившее ликование мешалось с жутью.

Один ратэст сделал шаг назад, второй — вперёд, и Вадим оказался между ними. Факелы чуть опустились.

На траве лежала ледяная роса — значит, скоро наступит утро… Вадим шёл, как во сне. Впереди, на фоне неба, в свете факелов обрисовались фигуры пяти коней; ещё двое ратэстов ждали в сёдлах.

Вихрь был не осёдлан, но стоял неожиданно спокойно. Вадим прыгнул ему на спину, стиснул коленями бока, пятками уперся в мослаки. Ратэсты выстроились квадратом, буквально сдавив Вихря своими конями. С места взяли в галоп, увлекая за собой…

…Вадим не мог понять, куда они скачут. Красные тени прыгали по кустам, траве и стволам деревьев. Ветер бил в лицо. Гремели копыта. В зрачках коней — безумных от скачки — металось пламя.

Впереди послышался звук трампета. Скакавшие первой парой ратэсты вскинули факелы и резко бросили руки вниз — загудело пламя… Все пятеро на полном скаку ворвались в дубовую рощу — Вадиму почудилось, что из-под конских копыт метнулись какие-то маленькие существа… но не звери… Впереди колебались огни — множество огней — но было очень и очень тихо.

Кони встали как вкопанные. Ратэсты соскочили наземь. Вадим — тоже. Он не рассчитал высоты, земля больно ударила по пальцам ног, но ратэсты даже не дали остановиться — стиснули латными боками, как только что их кони — Вихря.

Шаг. Шаг. Шаг.

Дубы тут образовывали естественное кольцо. Второе кольцо образовывали ратэсты — они стояли, уперев меч в правой руке в землю, а левую — с факелом — высоко подняв над головой.

В центре поляны полыхал костёр — языки пламени в ночном воздухе были почти неподвижны, но свист и гул пламени наполняли поляну. Возле огня застыл, сложив руки на посохе, атрапан. Вадим не мог различить, тот ли это, что назвал его кэйвингом — или другой. На противоположной стороне костра четверо ратэстов держали за верёвки, привязанные к ногам, могучего бука — зверь, наклонив голову, хрипло дышал, целя в пространство пиками рогов.

Ратэсты шагнули в стороны, освобождая Вадима. Почти физически ощущая на себе десятки взглядов, мальчишка пересилил себя — и пошёл к огню один.

Протянутый посох атрапана преградил ему путь в пламя. Огонь заливал тело Вадима жаром, и вскоре кожа его заблестела от пота, а губы пересохли — но мальчишка стоял каменно-неподвижно, глядя в пламя немигающими серыми глазами.

— Зачем ты пришёл? — невозможно было понять, кто спросил…

— Обрести силу всех и отдать силу всем! — звонко ответил Вадим; казалось, что эти слова, чеканенные из солнечной бронзы, повисли в воздухе над огнём костра.

— Будешь ли ты нам другом и опорой в ответ на наши дружбу и поддержку — в горе, радости, веселье, страхе, боли, счастье — во всей жизни воина?

— Буду, — без колебаний ответил Вадим.

— Клянёшься ли ты в верности туру — баннорту зинда анла-энграм?

— Клянусь, — жар становился невыносимым.

— Придёшь ли ты ко мне на помощь и после смерти?

— Приду, — твёрдо ответил Вадим. Сейчас он верил в свои слова.

— Чем же ты клянёшься мне во всём этом?

Жар почти физически толкал в грудь: «Отойди! Отойди!» Но отходить нельзя — наоборот, нужно будет сделать ещё шаг…

— Своей кровью и своей честью! Дубом, терновником и ясенем! Зелёными холмами и хрустальными реками! Именем предков и своим именем! — чётко и раздельно сказал Вадим.

— Дьяус слышит! Дьяус знает! Дьяус свидетель! — грянул хор мужских голосов. — Дьяус слышит!! Дьяус знает!! Дьяус свидетель!! Дьяус слышит!!! Дьяус знает!!! Дьяус свидетель!!!

Опустившись на колено, Вадим без колебаний протянул руку в огонь…

…Боль, которую он испытал вслед за этим, не шла ни в какое сравнение с чем-либо, ранее испытанным в жизни. Первым его желанием — слепым желанием тела — было — немедленно выхватить руку из пламени, но усилием воли Вадим заставил себя не думать об этом и, подняв голову, улыбнулся. По лицу его текли слёзы. «Если есть какие-то боги, — подумал он очень отчётливо от этой боли, — то пусть они дадут мне силы терпеть».

Хор нараспев говорил:

Вадим перестал видеть и слышать — в ушах возник монотонный гул, а перед глазами повис ровный алый туман боли. И, когда боль стала непереносимой и запредельной, чья-то рука схватила и стиснула ладонь Вадима, причинив в первый момент ещё большую муку, но защитив руку мальчишки от огня. Вадим широко распахнул глаза и вдруг отчётливо увидел того, кто вместе с ним держал руку в огне — по другую сторону пламени стоял на колене Ротбирт. Тело анласа блестело от пота, пот и слёзы катились по лицу, но губы были раздвинуты в улыбке, а в глазах кроме боли были заслонявшие её восторг — и ярость.

«Ротбирт — мой побратим», — подумал Вадим.

Голоса умолкли.

Вадим и Ротбирт встали на ноги. Вадим качнулся, но Ротбирт поддержал его и отшагнул в сторону — последнее пожатие пальцев было как призыв держаться.

Четверо ратэстов встали на колено и скрестили мечи. Вадим ступил на это перекрестье, похожее на скрещение лунных лучей — ощущая ступнями холод клинков. Рука болела почти невыносимо — и он взлетел вверх, на уровень плеч ратэстов. Одновременно слитный, короткий удар заставил его вздрогнуть. Тени махали ало-чёрными крыльями. Это ратэсты били по рукоятям факелов мечами.

Удары превратились в слитный грохот… и возникло странное чувство полёта — полёта над сверкающими полосами клинков, над костром, над поляной, над дубами, над всем миром…

…Мечи опустились вниз — и Вадим шагнул с них на землю. Теперь он стоял перед коридором из скрещённых мечей, а в конце коридора человек протягивал ему, Вадиму, что-то… что-то непонятное…

Мальчишка прошёл этим коридором — с лязгом опускались клинки за его спиной — и взял в руку то что ему протягивали: топор из чёрного камня, украшенный высеченными глубокими знаками, в свете костра отливавшими алым — казалось, бороздки наполнены кровью.

— Бери, — голос человека показался ему знакомым.

— Отдам преданностью, — ответил Вадим, не обращая внимания на толчки боли в руке.

Надвинулась морда быка — с горящими глазами, обдающая пряным запахом… Взметнув топор, Вадим с выдохом обрушил её на широкий лоб между раскинутых рогов — и кровь свистнула ему на руки, на грудь, в лицо, скрепляя союз нового ратэста с кэйвингом и всей дружиной…

…Дым. Пряно пахнущий дым клубился со всех сторон, и Вадим… Вадомайр?.. плыл в этом дыму. Из дыма опустилась птица — огненная птица — и вцепилась когтями в руку, в правое запястье… и стала на ней — на руке — витой татуировкой, изображавшей птицу, терзающую змею.

Татуировка была серая, только глаза птицы горели алым, как раны.

Заря занялась огромным костром в полнеба. Недобрая, огненная… Такие зори часто бывают в морозные зимние дни — и почти никогда летом.

Десяток всадников-анласов двигался вдоль лесной опушки. Высокие кони шли плавным шагом, острия пик покачивались в красном небе. Воронение кольчуг тускло, тяжёлыми алыми искрами поблёскивало на фоне пока ещё чёрной стены леса. Было тихо, лишь по временам пофыркивали кони, сухо звякала сталь, да слышались негромкие, короткие переговоры.

Предутренний час, когда нечисть и ночные хищники возвращаются в логова, миновал, и солнце хлынуло в лес расплавленной бронзой. Чёрные силуэты превратились в людей и коней.

Вадим и Ротбирт ехали стремя в стремя. Оба мальчика были без шлемов — устроили их на передних луках сёдел. Отряд мотался верхом с двух ночи — кэйвинг выслал несколько дозоров, потому что совершенно определённо начинались земли, принадлежавшие хангарам.

Страной хангаров — Хана Гаар — управлял хаган. Она делилась на области-урханы, которыми правили наместники-сюууджи. Каждый урхан делился в свою очередь на даханы с датханами во главе. И уже было известно, что воинов у хангаров очень-очень много…

Пати Гэст, поставленный командовать этим дозором, был тяжеловатый на действия, уже немолодой, но очень опытный воин. Разведка была для него привычным делом. Покачиваясь в седле — рослый даже для анласа, похожий на ястреба — пати прятал в углах рта усмешку. Ему нравилось, что молодые ратэсты, из которых состоял его отряд, не боятся и не волнуются. Щитоносец Гэста, один из его внуков, медноволосый парнишка, обрывал губами с веточки крупные, спелые ягоды голубики.

— Лопнешь, — негромко сказал Ротбирт.

— Не жалко, — щитоносец протянул широким жестом, не глядя, шлем, на треть заполненный ягодами. Ротбирт достал две, сунул одну Вадиму.

Впереди начался крутой косогор, поросший малинником, а наверху, словно часовые, стояли мрачные ели.

— Пр, — Гэст остановил коня, повернулся в седле. — Довольно жрать! Проверьте, что там, за елями, — он указал на двоих ратэстов. Те спешились и неслышной побежкой, накладывая стрелы на тетивы, двинулись вперёд. Остальные развернулись в цепь и приготовились ждать…

Дробной рысью-иноходью выскочили из-за елей и стали спускаться к опушке трое хангарских всадников в латах. Очевидно, они не сразу заметили анласов… а потом стало поздно. Двое разведчиков, вскинув луки, метнули стрелы раньше, чем хангары дёрнулись. Один взмахнул руками и покатился с седла со стрелой между глаз. Второй конвульсивно дёрнулся и свесился на гриву, уронив руку — стрела торчала слева в груди.

Третий, гортанно крикнув, ударом колен развернул коня и погнал его вверх, к спасительным елям. Коротко свистнув, бронебойная стрела ударила его в шею сзади, пробив латный ворот — всадник кувыркнулся через круп. Ротбирт, улыбаясь, опустил лук. Он стрелял с седла, уперев лук в носок выставленной ноги.

— Метко, — похвалил кто-то. Ротбирт зыркнул, ответил насмешливо:

— Будешь хвалить, когда выстрелишь так же. До той поры — учись.

Говоривший, похоже, онемел. Остальные негромко, но одобрительно рассмеялись.

Разведчики вернулись быстро. Садясь в седло, старший сказал, указывая луком на ели:

— Там, дальше, большая долина. В лиге от склона крепость.

— Какая? — Гэст положил ладонь на шлем.

— Так… — разведчик поморщился. — Я бы не назвал её сильной. Земляной вал, в нём ворота. Ров, похоже, сухой, как моя глотка. Стража у ворот есть, четверо пеших.

— Сколько там на глаз может быть воинов? — выяснял Гэст.

— Не больше полусотни, — уверенно ответил разведчик.

Гэст задумался, став ещё больше похож на хищную птицу, чем обычно. Ратэсты притихли. Наконец пати вскинул голову и широко улыбнулся:

— Клянусь луком Вайу, что они тут давным-давно забыли, что такое бой! Слушайте! Пятеро из нас со мной во главе выманят из крепости часть воинов… скорее всего — большую и лучшую. Выманят под стрелы остальных, которые засядут за елями. Потом все — в сёдла и галопом на ворота. А дальше…

Он не договорил, но что будет дальше, не требовало объяснений.

Полдюжины стрел Ротбирт воткнул в землю перед собой. Пошевелил осторожно густые еловые лапы, открывая себе обзор, завёл одну за другую.

Всадники ехали шагом в сторону крепости. Отчётливо было видно, что они очень хотят проскользнуть мимо неё незамеченными. Очевидно, поняли это и хангары. Они обманули сами себя…

Из широко распахнутых ворот, словно клинок из ножен, выметнулись три десятка всадников в доспехах, на бронированных конях. Анласы, великолепно имитируя замешательство, закрутились на месте, потом помчались обратно. Кто-то из стрелков засмеялся тихо, видя, как «бегущие» старательно стягивают поводья, чтобы анласские звери не оставили хангарских коней ни с чем.

Ротбирт провёл пальцами по древкам стрел, по оперениям. Выбрал бронебойную стрелу, положил на кулак. И прищурился. Подпустить на две сотни шагов… даже ближе, на полтораста, чтобы не успели уйти из-под стрел.

Хангары начали стрелять на скаку — чёрточки стрел заштриховали воздух, видно было, как некоторые отскакивают от кольчуг анласов и застревают в кожаной конской броне. Вадомайр на своём Вихре скакал на левом фланге — Ротбирт видел недовольное лицо славянина и мысленно выругал друга за то, что тот не надел шлем. Едва он подумал об этом, как волосы Вадомайра подбросила стрела.

— Боги… — выдохнул Ротбирт, натягивая тетиву.

— Остынь, рано, — заметили слева.

Гэст вдруг резко отвернул вправо. Остальные — за ним, открывая фронт для стрельбы.

— Давай!

С привычным посвистом стрела сорвалась с тетивы. Взмахнув руками, покатился с седла один… Дальше Ротбирт уже ничего толком не замечал, кроме того, что — попадает, попадает!!!

Взметнулся и стих крик ужаса, только хрипела раненая лошадь, порываясь встать. Двое хангаров махом неслись прочь, метались кони с пустыми сёдлами, три или четыре лежали мёртвые, как и все хозяева лошадей. Кое в кого попали по нескольку стрел.

— Вай-уууу!!!

Две или три стрелы, пущенные вслед, стукнулись о латы хангаров. Стрелки бросились к коням, а отряд Гэста в полном составе уже с воем и выкриками мчался к крепости…

…Ох, хорош был Вихрь! Вадим вырвался вперёд и, клонясь с седла, как тренировался упорно все последние дни, целился пикой. Хангар оглядывался… оглядывался… Вадим отвёл локоть и ударил, целясь в бок. Рвануло, он сжал шенкеля и проскочил мимо хангара, который оставался в седле, но с каждым скоком лошади всё дальше и дальше кренился вбок. Убил, понял Вадим азартно. И удивился, что пика всё ещё в руке, успел выдернуть…

Стрелки отстали на пару перестрелов — но у них кони были свежие, и на полпути к крепости обе группы соединились. Хангары пытались закрыть ворота, но те давно заржавели в петлях и прочно вросли в землю створками. Со стен стреляли из луков, но неметко. Ратэсты на скаку надевали шлемы, перебрасывали на руку щиты и сгибались в сёдлах.

Гэст, ухнув, метнул топор — наиболее упиравшийся на воротах открыл рот и сел наземь, топор торчал у него ниже левого плеча в груди. Анласы влетали в ворота, грохоча по мосткам. Вадим ударом пики пригвоздил к створке ворот воина, замахнувшегося на него саблей. Слева кто-то с визгом прыгнул на скачущего анласа, сшиб его с седла — покатились… Закрываясь щитом, на мальчишку бросился воин со своим странным оружием — копьём-не копьём. Вадим, качнувшись назад в седле, метнул в него выхваченный на скаку дротик, угодив в лицо — и заорал от восторга, чувствуя, как освобождается от чего-то, мешавшего… мешавшего… нет, он не мог подобрать слова.

— Вадим поймал себя на том, что орёт калугинское «Восхождение».

В большом приземистом здании укрыться не успел никто — одного, добежавшего почти до порога, брошенный топор уложил в затылок, и он свалился на брёвна, дёргаясь и плюясь бурой пеной. Попытавшихся организовать оборону на валу сбили стрелами.

— Ничего не жечь! — скомандовал Гэст глухим из-под маски голосом. — Всё обыскать, живей!

Во дворе оставались только мёртвые враги и живые анласы — потерь у них не было, разве что поцарапанные, да в кожаной броне коней тут и там торчали стрелы. На растекавшуюся по двору кровь летели мухи.

Вадим соскочил наземь, закинул узду за брус. Впервые в жизни — настоящий бой… и как же это было здорово, с изумлением подумал мальчишка, стаскивая крылатый шлем. Пристроив его на луке седла, Вадим огляделся. Кто-то уже заглядывал в дом, кто-то искал своё оружие, кто-то методично рубил головы убитым и швырял их на вал, где ещё один воин выстраивал из них ряд.

Вадим сходил за дротиком и пикой. Удивился тому, с какой силой ударил того, у ворот — пика пробила насквозь тело в пластинчатой броне, расщепила бревно и застряла, Вадим еле-еле выдернул оружие, с трудом раскачав.

— В бою часто себя не помнят, — сказал Гэст. Оказалось, он подошёл и встал рядом. — А ты молодец, славянин. Силу же размерять ещё научишься.

— Поищу меч, — ответил Вадим, понимая, что — нет, хорошего оружия он тут не отыщет. Просто сказал, чтобы прогнать внезапное смущение от похвалы.

— Поищи… — спокойно согласился Гэст.

На самом деле Вадим отправился искать Ротбирта, которого не видел — оказалось, что дружок заглядывает во все уголки дома с типично анласским неуёмным любопытством… которое, надо сказать, стоило не одному анласу жизни.

В комнате, где стояли низкие ложа под кошмами, нестерпимо воняло кислятиной — оба парня отшатнулись с порога, словно получили в лоб палицей. При мысли, что там, наверное, есть и вши, у обоих — и Вадима, выросшего в мире ванн и душей, и Ротбирта, чистоплотного, как все анласы — появилось одновременно острое желание запалить эту конуру. Однако, приказ Гэсты был ясен — и они с парой других молодых ратэстов зашныряли по комнатам. В одной из них горела в небольшом золотом сосуде, стоявшем на низком резном столике, издававшая странный аромат палочка. Больше в маленькой комнатке ничего и никого не было. От запаха быстро начала мягко кружиться голова, в ушах послышался тихий тоненький звон.

— Это, наверное, место, где обитают их Боги, — сказал кто-то из ратэстов. Ротбирт, протянувший было руку к сосуду, тут же опасливо её отдёрнул и сказал в ответ на беззлобные насмешки:

— Я не боюсь ни людей, ни зверей, ни демонов. Но с чужими Богами лучше не связываться, клянусь Вайу!

Смех утих, и все пришли к выводу, что Ротбирт совершенно прав — и аккуратно прикрыли дверь прежде чем двинуться дальше.

На какое-то время Вадим потерял Ротбирта, а когда нашёл его — тот стоял в дверях ещё одной комнатушки и крутил в руках — с крайне задумчивым видом — наконечник копья.

— Взгляни, какая странная вещь, — поднял он голову. — Готов поставить руку — её не хангары делали. Не славянская ли работа?

Вадим принял наконечник — и удивился тому, какой он тяжёлый. Длинный — едва ли не в полметра — и узкий, он немного походил на наконечник анласской пики, но в сечении напоминал трёхлучевую звезду с глубокими выборками… а зримо — всем известный в мире Вадима русский трёхгранный штык, от ударов которым нет спасения в линейном рукопашном бою «волна на волну».

— Для конного боя, но это не славянское оружие, — ответил Вадим, вспомнив всё, что знал о холодном оружии — точно, не делали таких славяне. Он провёл пальцем по выборкам, где изрыгали пламя летящие полуптицы-полульвы — грифоны — и вились стебли растений, прораставшие мечами. — Красивая штука.

— Я поставлю его вместо своего на пику, — решил Ротбирт. — Из чего только он выкован? Это не сталь, тяжёлый такой…

— Ну так и хорошо, — двинул плечом Вадим.

— Так кто говорит, что плохо? Мне просто интересно, никогда не видел такого металла, — и Ротбирт достал саксу, которой и стукнул — легонько — по ребру наконечника. На странной серебристой поверхности не осталось ни царапинки!

— Похоже на серебро, но это не серебро, — заметил Вадим.

— Серебро! — фыркнул Ротбирт, убирая наконечник под ремень щита. — На серебре от зубов следы остаются!.. Посмотрим ещё, может, что-нибудь отыщем?

Вадим кивнул, но тут во дворе затрубил трампет. Все поспешили наружу.

Гэст — странно весёлый — расхаживал по валу. Когда отряд собрался, он благосклонно оглядел воинов сверху и зычно объявил:

— Можно отдохнуть и задать корму коням. Подождём кэйвинга.

— Дальше не пойдём, пати?! — крикнул кто-то.

— Ни к чему. Тут надо будет оставить хоть полдесятка людей, иначе нечего было и захватывать… а нас мало.

— Ну можно хоть немного разведать, что там, дальше? — нетерпеливо спросил кто-то из молодых.

Пати, кажется, хотел возразить, но потом махнул рукой:

— Не жаль коней и свои задницы — езжайте… только недалеко и не больше трёх человек.

Энтузиастов оказалось немного, надо сказать. Собрались ехать двое молодых, но один обнаружил, что его конь загнал под подкову камешек, и второй заскучал, но Вадим и Ротбирт подошли к нему:

— Поехали? — спросил Вадим.

Ратэст — он был лет на пять старше мальчишек — слегка свысока посмотрел на них и кивнул:

— Ну едем, щенята…

Мальчишки не обиделись.

Долина закончилась склоном, для верхового на первый взгляд неприступным по причине крутизны. Все трое какое-то время тыкались в кусты, пока Ротбирт совершенно случайно не выехал на вполне надёжную тропку, зигзагом выводившую явно наверх. Анласские кони, всхрапывая и косясь на крутизну, тем не менее исправно несли своих всадников выше и выше. Взаимное доверие — люди доверяли инстинкту коней, а кони верили, что, пока хозяева на них, ничего плохого с ними не случится…

Наверху снова начался лес — но сосновый, прозрачный. В нём вольно гулял свежий ветер, пахнущий чем-то горьким и волнующим, качал высокие кроны и шуршал папоротником в подлеске. Тут, в отличие от начинавшегося уже внизу, в долине, жаркого летнего дня, царила приятная прохлада.

Анласы подсознательно тонко воспринимали красоту природы. Правда они не были способны — в отличие от, например, кельтов Земли, разразиться экспромтом из стихов по поводу хрустальных ручьёв и зелёных кущ. Но в этом лесу все трое ощутили себя, как в храме и даже говорили шёпотом.

Однако вот Ротбирт стукнул по стволу одной из сосен древком пики, по дереву вверх язычком пламени метнулась белка, Вадим проводил её весёлым свистом, и дальше они разболтались. Брик (так звали третьего ратэста) рассказал, что отец научил его строить скиды, а потом сообщил, что тут, в лесу, отличные деревья именно для их постройки.

— Одна беда — мы далеко ушли от моря, — вздохнул он.

— Ну, где-нибудь оно ведь должно быть, — утешил его Ротбирт. Вадима море не очень интересовало — он ускакал дальше, вверх по склону. Ротбирт и Брик увидели вдруг, как он резко осадил Вихря, покачнулся в седле и застыл, опустив руку с пикой, словно превратился в камень.

Обеспокоенный, Ротбирт погнал Винтахэва к другу.

В лицо мальчишке ударил резкий порыв ветра, и он замер в седле, поражённый не меньше друга.

Земля кончилась, последние сосны высовывали корни из стометрового обрыва, и глубоко внизу с немолчным шумом бились в щит скал отряды белошлемных волн, гряда за грядой шедшие из морской дали — серые, сумрачные, отблёскивавшие стальным светом, что ещё больше усиливало их сходство с войском витязей, штурмующих вражескую крепость в чеканном строю. Вдали, где солнечное небо обрушивалось в сумрак вод, клубились тяжёлые тучи — там бушевал шторм, и ветер порывами налетал оттуда, он пахнул свежестью и ещё чем-то непонятным…

От всей этой картины веяло таким величием, таким постоянством и в то же время — непрестанным движением, что можно было только молчать. И прошло очень много времени, прежде чем Ротбирт спросил очарованно:

— Что это?

— Море, — сказал негромко подъехавший Брик.

В честь первой победы и выхода к морю кэйвинг решил устроить пир для всего зинда. Стада кэйвинга подверглись некоторому прореживанию, но Йохалла никогда не жалел своего для своих. На равнине у крепости кололи и жарили целиком быков и свиней, посланные в леса охотничьи и рыбачьи отряды доставили дичь, зверей и рыбу. У огромных костров хлопотали женщины, переругиваясь и пересмеиваясь с простолюдинами, ходившими тут же.

Под крышу забиваться никто не хотел. Для дружины наспех сколоченные грубые столы были поставлены в два ряда, а между ними разложили костры для освещения.

Пир начался незадолго до темноты. На столы разом потащили всё, не разбираясь. Ни перемен блюд, ни порядка их подачи тут не соблюдалось — точнее, о них просто не имели никакого представления.

За столы уселась дружина. Щитоносцы стояли за своими старшими в полной готовности подливать им в чаши и рога. Но и остальным людям всего хватало «от пуза» — кэйвинг не намерен был скупиться…

…Вадим подумал, что в его мире этот пир показался бы чудовищной попойкой. Столовыми приборами служили ножи, собственные пальцы и зубы. Плохо сбитые столы расседались под тяжестью свиных, оленьих и бычьих туш, кабанов в чесночной подливе, медвежьих окороков, жареной с грибами ветчины, блюд с печёными яйцами и жареной птицей, горшков с похлёбкой из мяса, птицы, моркови, капусты и дикого лука, с крупяной кашей, политой топлёным маслом, с разварной репой… В сметане плавали здоровенные караси, исходила паром уха из щучьих голов, жирные жареные сомы лежали на блюдах со щавелем, свежим луком и чесноком… Молочные и ягодные кисели разносились в ведёрных бадейках. Медовые пряники и просто комья дикого мёда, добытого шустрыми мальчишками, соседствовали с горами грубого серого хлеба, большие куски которого использовались, как тарелки — а потом скармливались собакам, о шерсть которых ратэсты походя вытирали руки. Вдоль столов ходили меха с напитком, похожим на кумыс — хирром — и горьким ячменным пивом, охлаждённые в ручьях. Слезой обтекали головы свежего сыра, горки творога казались сугробами снега.

Всё это дружно уничтожалось под аккомпанемент тут же складывающихся стихов, самовосхвалений и славословий в адрес всех и каждого — от кэйвинга до последнего щитоносца. Но, если бы посторонний человек вслушался в речи, звучавшие за столами, он бы поразился тому, что они… правдивы. Удариться в преувеличения мог разве что мальчишка, но его тут же обрывали соседи постарше. Ложь даже в мелочах не пристала воину! И мальчишки, краснея, умолкали, клянясь про себя на будущее держать язык на привязи, раз уж они сидят за одним столом с воинами. А вот вышучивать друг друга не запрещалось, и ратэсты изощрялись в грубоватом остроумии, не щадя ни чинов, ни заслуг. Припоминали всё — даже события далёкого для многих детства выставлялись на всеобщее обозрение, и не засмеяться над собою вместе со всеми — значило прослыть скверным человеком… ведь только такой не способен признать свои недостатки! В ответ летели новые шутки, и лишь несколько угрюмцев не принимали участия в дружеской перебранке.

Досталось и нашим друзьям, сидевшим плечом к плечу. Вадим смеялся, но шутить не шутил, а вот Ротбирт весело огрызался, словно отбивал мечом удары нескольких противников сразу.

— А твой язык такой же острый, как и твой меч, — шепнул Вадим другу, когда тот, успешно отбив новую атаку, плюхнулся на место и подставил новенький рог под струю пива из меха в руках лэти. Вадим тоже пил из рога. Ротбирт уже хотел что-то ответить, но струя пива вдруг плеснула ему на куртку. Она была не кожаная, под доспехи, а из крашеной ткани, новая…

Мальчишка вскинулся, вспыхнув и замахнувшись. Но лэти растерянно смотрел в сторону — и стало ясно, что его толкнул сидевший подальше Эльрида. Облокотившись на стол, щитоносец Энгоста спокойно и зло улыбался, глядя на Ротбирта.

Ротбирт неспешно отряхнул то, что не успело впитаться — и негромко, дружелюбно спросил:

— Может, тебе не худо будет полежать, Эльрида?

Щитоносец Энгоста сощурился. Он понял это, как намёк на драку — и решил взять реванш за проигрыш Вадиму в схватке с его другом.

— Не ты ли меня уложишь?

— Да нет, мне думается, ты и сам упадёшь, если встанешь, — продолжил Ротбирт.

Кругом притихли. Эльрида подозрительно спросил:

— Что ты хочешь сказать?

— Ну, если после пары рогов пива твои глаза не видят, куда лезут руки, то уж ноги тебя точно не удержат, — пожал плечами Ротбирт.

Хохот буквально раздавил Эльриду. Он побагровел, но повёл себя достойно — пересилил злость и рассмеялся вместе со всеми. Ротбирт сам налил себе пива и сел. И только Вадим видел, какие злые у него глаза. Зубы Ротбирта скрипнули о край рога, Вадим положил руку на локоть друга и шепнул:

— Самые большие глупости делаются в гневе.

Каменный локоть под его ладонью ожил.

— Даже боги от них не избавлены, — ответил Ротбирт и потянулся за мясом.

Кто-то провозгласил здравицу в честь кэйвинга. Дружина подхватила, лязгая металлом и вскидывая чаши и рога. Йохалла что-то сказал старшему сыну, Увальду, стоявшему за плечом отца — и ответил здравицей в честь дружины.

— Возьми, Вадомайр Славянин, ратэст кэйвинга Йохаллы, — услышал Вадим над своим плечом и повернулся. Незаметно подошедший под общий шум Увальд протягивал ему широкое золотое кольцо со знаком в виде косого креста. — Это знак — «нэд» — «близость». Кэйвинг дарит тебя кольцом дружбы за отвагу в первом бою и верность дружинному братству.

Лицо мальчишки было серьёзным. Вадим принял кольцо и, надев его на палец, поднялся на ноги. Наклонив голову, он несколькими словами поблагодарил кэйвинга — а, сев, обратил внимание, что кольца получают все, кто участвовал в дневном захвате крепости.

Веселье продолжалось вовсю. Правда, оно стало неожиданно менее шумным — многие слушали Эдэрика, певшего о богатыре Свайдакаре и Древних Днях. Казалось, что сэпу всё равно, слушают его или нет — он пел, прикрыв глаза, словно бы для себя. Может, так и было. Если поют не для славы, а для души, боги дарят такому певцу великое право — переноситься в то, о чём он поёт…

Но вот сэп встряхнулся, словно пёс, выходящий из воды — и вдруг запел другое:

Постепенно затихли даже самые буйные. Песня звала, песня обещала, будила что-то…

— Увидеть бы дальние моря, острова, невиданных рыб и зверей… — сказал Ротбирт мечтательно. — Море есть теперь, лес есть — можно ладить скиды и плыть по нему, пока руки ворочают весло… А если умереть — то в пути, лицом к цели! Скажу честно — море околдовало меня, едва я его увидел, Вадомайр.

— Да, красиво, — согласился Вадим. И добавил неожиданно даже для себя: — Мы с тобой молодые, кто нам помешает в один прекрасный день взять и поплыть на край света!

Мальчишки переглянулись — и каждый отметил, как светятся у другого глаза…

…А пир продолжался. Многие, отвалившись от еды и питья, предавались невинным развлечениям типа игры в кости, борьбы на руках и ножах. Масштабы разгула поражали непринуждённостью — и удивляли тем, что, даже упившись до косоглазия, анласы не занимались переламыванием спин рабам или насилием на столах служанок. Больше того — Вадим заметил, что любая пьяная свара прекращалась, стоило рядом появиться женщине и всего лишь косо посмотреть на буянов. Лэти же, обеспечив столы всем необходимым, спокойно удалились на травку и устроили свой пир — не столь разнообразный, может быть, но не менее обильный и сытный. Заботу о пирующих они оставили на служанок и щитоносцев.

Вадим, если честно, переел кабанины с чесноком, а, заливая пожар внутри, выпил пива, пожалуй, больше, чем позволительно в его возрасте. В голове начало шуметь, и он с особой тщательностью выговаривал слова — однако за собой следил и беседовал вполне разумно, чего нельзя было сказать о Ротбирте — всё ещё злясь на Эльриду, да вдобавок и ощущая его взгляд, тот налился до бровей, понёс околесицу, а потом улёгся щекой на стол и уснул. Во сне он, кажется, всё-таки подрался со щитоносцем Энгоста. Вадим устроил друга удобней и вступил в спор с соседом, горячо отстаивая (ну вот что он в этом понимает?!) преимущества двустороннего «хвостатого» оперения стрел перед трёхсторонним «обрезанным». Когда тема была исчерпана, Вадим ощутил непреодолимейшее желание слить пиво — и выбрался из-под стола.

Он почти столкнулся с девушкой-служанкой, нёсшей блюдо с хлебом. Чтобы избежать столкновения, Вадим отшатнулся и плюхнулся обратно на скамью.

Одетая в алую с белой каймой накидку поверх белой рубахи, девушка была примерно ровесницей Вадима. На витом кожаном поясе висели гребень и нож, но всех украшений было — тоненький серебряный обруч, державший волосы. Даже не было ожерелья или браслета! Красивое лицо девушки сделалось испуганным, она робко смотрела на Вадима большущими синими (не серыми, как у большинства анласов) глазами из-под густых тёмно-рыжих волос. Глазами собаки, которую часто бьют. Странно… Вадим улыбнулся — раньше, чем понял, что улыбается; а ведь он давным-давно не улыбался девчонкам вот так — сразу, всегда — только подумав, обаятельно и… расчётливо.

— Прости, красавица. Не дело было мне пить так много, а потом лезть под руки людям, что заняты делом.

Девушка заморгала. Вадим рассматривал её с искренним, хотя и пьяноватым дружелюбием. Он поймал себя на мысли, что хочет сделать ей что-то приятное. Чтобы перестала выглядеть такой испуганной и несчастной, чтобы улыбнулась… Как этого добиться — он не знал. Вадим помедлил и достал из поясного кошеля, порывшись в нём, две вещи — «цепочку из белого металла», невесть как завалявшуюся в кармане его прежних джинсов — и металлическое зеркальце-гелиограф из полированной стали. Вадим молча надел цепочку на шею удивлённо застывшей девчонки, потом — положил зеркальце рядом с хлебом на блюдо:

— Тебе. Подарок. От меня. Носи.

Глаза девчонки расширились, она слабо трепыхнулась, чтобы отстраниться от молодого ратэста. Потом она подняла локоть — неловко — и закрыла лицо рукавом. Плечи затряслись. Вадим опешил:

— Ну вот, теперь она ревёт… — растерянно сказал он в никуда. — Да перестань ты! Лучше бы спасибо сказала…

Девушка поставила поднос на траву, схватила руку Вадима в ладони — горячие, твёрдые и сухие — и прижала к губам, продолжая плакать. Потом показала на рот и печально покачала головой.

— Ты не умеешь говорить? — тихо спросил Вадим. Девушка кивнула. Мальчишка покачал головой. Он уже знал, как относятся у анласов к детям с отклонениями. Как правило, они быстро погибали. Инстинктивная животная брезгливость отталкивала от них даже матерей. Даже те, у кого отклонения не были выражены внешне — глухие, скажем — погибали. Чаще всего в лесу, который требует чуткости. Но немой, к примеру, вполне мог выжить и даже стать славным воином… а немая — женой и хозяйкой. Однако, если за неё некому было заступиться, она — несчастное существо, вечный объект для злых насмешек. Очевидно, с девчонкой впервые кто-то говорил по-доброму, а уж дарить ей что-то… Девчонка подняла блюдо и заторопилась к столам, но ещё пару раз оглянулась на мальчика, который двинулся на поиски укромного места…

…Вернувшись, Вадим обнаружил, что Ротбирт уже проснулся и даже вроде как протрезвел — сидел, терзая ножом кусок телятины.

— Куда пропал? — спросил он. Вадим сел рядом, пододвинул рог:

— Говорил с одной девчонкой… — он засмеялся, поняв, что сказал глупость. — Говорил я. Она немая. Красивая девчонка!

— А, это Эрна, — определил Ротбирт. — Мне её показывали… Красивая? — он выгнулся назад, чтобы увидеть девушку. — Послушай, а ты говоришь правду… — в его медленных словах послышалось откровенное удивление. — Клянусь волосами богинь ветра, я не заметил… Ты знаешь, что она воспитанница Виннэ, отца Энгоста?

— Воспитанница? — в голосе Вадима прозвучало удивление, но Ротбирт с гримасой объяснил:

— Можно сказать — самого Энгоста, а он даже к собаке едва ли сможет относиться хорошо, что уж там к девушке, да ещё сироте, да к тому же немой. Он изводит Эрну с самого детства. А Виннэ слишком любит сына и всё прощает ему, — Ротбирт сплюнул. Вадим хотел было ещё что-то спросить… но тут же забыл, о чём — так как увидел прямое подтверждение правоте слов друга. Эрна проходила мимо Энгоста, и он, повернувшись на скамье, что-то ей сказал. Девушка покраснела, пряча лицо. Соседи пати осуждающе хмурились, но никто не сказал ему ни слова.

— Если он тронет её хоть пальцем… — начал Вадим, сам не осознавая, что говорит. Но Энгост, смеясь, отвернулся, а Эрна пошла дальше. Губы у неё дрожали.

А дальше… дальше события стали развиваться совсем уж неприлично. Энгост вдруг встал. Судя по всему, он был тяжело пьян, но на ногах стоял крепко, лишь кривил губы в ухмылке, да нехорошо блестели глаза.

— Кэйвинг, — раздался его голос, — тебя по праву называют Щедрым… и никого из нас ты никогда не обижал. Сегодня ты по заслугам наградил золотом тех, кто бросил к твоим ногам первую крепость врага, и я вместе со всеми говорю, что они неплохие воины. Но в твоей славной дружине, кэйвинг, занимает место тот, кто этого совсем не достоин!

Йохалла, слушавший Энгоста с напряжённой, но благосклонной улыбкой, сузил глаза:

— Кто же это, отважный пати? Назови его имя и род.

— Имя его я могу назвать. А что до рода… непросто назвать то, чего нет. Это Вадомайр Славянин!

Наступила тишина. Стало слышно, как шумит лагерь. И в этой тишине послышался голос Йохаллы:

— В чём же ты обвиняешь Вадомайра Славянина?

— Он — вор! — Энгост повернулся к Вадиму и вытянул в его сторону руку. — Конь, на котором он ездит, украден у меня!

Поднялся шум. Ратэсты кричали:

— Опомнись, Энгост!

— Остановись, ты пьян!

— Ты и сам знаешь — мальчишка объездил коня сам!

— Этот конь никогда не принадлежал тебе!

— Ты опился пивом, это пиво говорит, а не ты!

Пати Виннэ смотрел в стол, не в силах поднять глаз на сына и товарищей. Энгоста уже тянули за куртку, он отбивался и рычал:

— Он — вор! Вор!

Йохалла начал подниматься с места. Наверное, дело удалось бы поправить, но тут раздался жуткий, задавленный хрип. Скамья с грохотом перевернулась, полдюжины человек попадали, а Вадим вскочил на ноги и так ударил кулаком по столу, что крайняя доска лопнула вдоль и переломилась пополам:

— Лжец! — выкрикнул мальчишка яростно.

— Вор! — рыкнул Энгост, опираясь о стол.

Вадим замотал головой, словно бык, оглушённый забойной колотушкой. Он и сам не знал, откуда взялась эта дикая алая ярость, затуманившая сознание. Рог, который он держав в руке, треснул на полоски с сухим хрустом, разбрызгивая пиво. Схватив со стола блюдо с остатками сметаны и рыбьими костями, Вадим запустил им в пати, сопроводив это дело русским матом в три загиба.

Блюдо ударило Энгоста, чью реакцию притупило пиво, в лоб и разлетелось на части. В глаза пати хлынула кровь. Он навалился на стол, полуоглушённый ударом. Потом вдруг оттолкнулся, с утробным рыком выхватил из-за пояса застывшего рядом щитоносца топор и, молниеносно размахнувшись, метнул его в Вадима — вдоль стола.

Многие позже уверяли, что видели лично одну из дочерей Дьяуса, чья рука перехватила летящий топор у самой головы мальчишки. Оставим это на совести анласской фантазии и… пива. Но — так или иначе — топор оказался в руке Вадима. И, прежде чем хоть кто-то успел что-то сообразить, сказать слово или двинуться — Вадим метнул его обратно.

Захрипев, Энгост откинулся назад. Перекосив лицо, взялся за рукоять топора, торчавшую у него в грудине справа. Качнул оружие. И повалился назад — нога в сапоге осталась на лавке.

Пати Энгост был убит наповал.

Ясно было, что более всех потрясён случившимся сам Вадим. Кровопролитие на пиру было по законам анласов — он уже знал об этом — страшным преступлением, оскорблением обычаев и гостеприимства лично кэйвинга.

— О чёрт… — пробормотал Вадим по-русски. — Что я…

Он не пошевелился даже когда Эльрида, завопив от горя и ярости, прыгнул к нему, целя саксой в горло. Ротбирт подставил под запястье с ножом кулак и… Эльрида, приоткрыв рот, из которого забила кровь, сел неловко на скамью. Ротбирт, склонившись над ним, вырвал прорезавший печень свой тяжёлый нож.

— Так, — выдохнул он.

Эльрида опрокинулся, стукнулся затылком о скамью, выпустил своё оружие.

«Изгнание… или смерть? — бессвязно думал Вадим. — Виннэ не простит… кто я и кто Энгост… был? Выкуп не примут, за это не берут выкуп… О чём это я? Бежать? Нет, не побегу!»

Он потряс головой, чувствуя, что Ротбирт держит свою руку на его плече. Йохалла стоял у своего кресла с высокой резной спинкой.

— Убийство на пиру, — сказал кто-то. — О боги.

Йохалла молчал. Казалось, он и сам не знает, что сказать. Виннэ походил на живого мертвеца. Подавляющее большинство ратэстов молчало, и шум пира вокруг звучал особенно громко.

— Кэйвинг… — начал кто-то.

— Молчите все, — оборвал голос пати Гэст.

— Но пати…

— Молчите все!

— Убийство, — повторил кто-то, словно черту подводя.

— Убийства не было.

Все повернулись на этот негромкий, но странным образом великолепно слышный за всеми столами голос.

Сийбэрэ, прямой и спокойный, подошёл и встал рядом с кэйвингом. Обвёл всё всех внимательным взглядом.

— Убийства не было, — повторил он. — Пати Энгост сын Виннэ из анла-энграм пал жертвой своей лжи и ненависти. Это воля богов. Недаром сразил его его же собственный топор.

Аргумент был неотразимым. Кое-кто лишь спросил:

— А как же Эльрида?

— Ротбирт сын Норма из анла-тэзар защищал друга, — ответил атрапан. — Но кровь пролилась на пиру… поэтому, согласно законам, данным нам предками, должна быть заплачена цена крови. Вадомайр Славянин заплатит её семье пати Энгоста сына Виннэ. Ротбирт сын Норма заплатит её семье Эльриды сына Бэрка. По три скеллинга золотом. Решение принято, слова сказаны.

Никто не возразил. Вадим всё ещё стоял у стола, когда Сийбэрэ подошёл к нему вплотную:

— Будь осторожней, Вадомайр Славянин, отважный кэйвинг, — тихо сказал он.

— Не зови меня так, — покачал головой Вадим.

Атрапан усмехнулся и пропал в темноте — лишь прошуршало по траве длинное одеяние.

Уже под утро, когда молодые ратэсты вернулись в свою повозку, Вадим, перенося ногу через борт, едва не свалился обратно, коснувшись чего-то живого. Все схватились за оружие — но над бортом появилась Эрна. Косясь на ухмыляющихся парней, она вновь вцепилась в руку Вадима.

— Ты нашёл себе невесту?!

— Эй, а славянин времени даром не теряет!

— Хватит скалиться! — обиделся Вадим. — Ну вот что мне делать? — с отчаяньем спросил он, не высвобождая руку из ладоней девчонки. — А если Виннэ вдобавок к тому, что мне с ним нужно расплачиваться — чёрт его знает, чем! — ещё и скажет, что я у него работницу сманил?!

— Она свободная, — напомнил Дэрик, разуваясь.

— Я дам за неё выкуп, — вдруг сказал Ротбирт смущённо. — У меня ещё осталось кое-какое золото и серебро. Думаю, что пати Виннэ согласится…

— А у нас наконец-то появится хозяйка! — весело дополнил кто-то.

Эрна вздрогнула в ответ на смех. Вадим показал свободной рукой на нос повозки:

— Спать будешь там, — сказал он сердито. И, увидев, что девчонка вздрогнула, добавил мягче: — И не бойся, никто не обидит тебя здесь.

— Тебя теперь вообще больше никто не обидит, — пообещал Ротбирт.

Полусотенный отряд ратэстов во главе с самим Йохаллой рысью шёл над морским берегом. Море было по правую руку от них. По левую руку тянулась луговина, над которой тут и там поднимались дымки. Это дымили айалы — селения хангаров.

Одно такое ратэсты проскакали совсем недавно. Это было первое селение хангаров, которое Вадим увидел вблизи. Больше всего его удивили дома — точь-в-точь войлочные юрты его родного мира. Чумазые голые дети со вздутыми животами и кривыми ножками при виде чужих воинов прыскали из-под копыт вместе с собаками — тощими, костлявыми. Пахло грязью и какой-то пищей.

Одежда хангаров — странная для анласов — Вадиму тоже была знакома. Мужчины носили длиннополые красно-чёрные халаты, ушастые меховые шапки и сапоги с загнутыми носками. Женщины — платья таких же расцветок с широким длинным рукавом, рогатые головные уборы и множество медных украшений. И те и другие выглядели напуганными не меньше детей, только что не прятались тоже. Оружия ни у кого не было видно. Последнее казалось анласам нелепым и смешным. Они без оружия не представляли себе жизни. Два дня назад отряд хангарских воинов налетел на табун коней под охраной подростков. Трое, стреляя из луков, сдержали грабителей, а четвёртый поскакал туда, где два десятка мужичков косили траву. Помощь бегом добралась до места стычки, неся топоры и саксы и, хотя хангаров было втрое больше, конных — они вынуждены были спасаться бегством, оставив половину отряда убитыми. Анласы потеряли четверых…

…Никто из них не понимал, почему айалы жмутся друг к другу, почему такие маленькие поля — или лень распахать пустоши, вырубить часть лесов? Но ясно было другое — зинд пришёл в хорошее место. Кое-кто уже говорил, что незачем идти дальше, пора и осесть. Йохалла опасался, что люди соберут хангмот, и заставят его подчиниться — кэйвинг мечтал пройти хотя бы до одного большого города. Большинство ратэстов были с ним согласны, пати — тоже. Ротбирт — отродясь земли не пахавший — и Вадим — искренне считавший, что Олег где-то на юге — тоже поддерживали вождя, хотя их-то никто не спрашивал, в общем-то…

Отряд вылетел на обрыв. Йохалла сплюнул зло:

— Зззззадница Астовидату!

Его раздражение легко было можно понять. До горизонта тянулись всё те же леса, поля и айалы. Признаков города нигде не наблюдалось. Но Блаки, приподнявшись в стременах, указал вперёд пикой и весело крикнул:

— Кэйвинг, а вон идёт к нам добрая драка, или я ослеп!

Анласы оживились. По морскому берегу, у самого прибоя, шагом ехал большой отряд латников — не меньше трёх сотен. Над головой колонны мотался стяг — три конских хвоста на шесте с перекладиной, странно похоже на анласские баннорты. Хангары, судя по всему, не замечали анласский отряд, стоявший на откосе.

— Ротбирт, — не поворачивая головы, позвал Йохалла.

— Да, кэйвинг, — мальчишка тронул бока Винтахэва короткими тупьями шпор.

— Покажи им, что мы здесь.

Ротбирт улыбнулся. Йохалла с недавних пор выделял его среди своих лучников. И даже опытные ратэсты всё чаще называли его не Ротбирт сын Норма, а просто Ротбирт Стрелок — с оттенком уважения.

Да хангаров было не меньше шести сотен шагов, предел даже для анласского лучника… а для прицельного выстрела — слишком далеко. Мальчишка спокойно подошёл к самому краю обрыва и красивым, точным движением поднял лук в небо, одновременного натягивая тетиву. По крутой дуге стрела ушла в небо, застыла на миг в высшей точке полёта и, набирая скорость, вновь обретая убойную силу, пошла вниз!

— А! — выкрикнул Ротбирт на долю мгновения раньше, чем до анласов донёсся крик смертельно раненого человека. Глазом опытного лучника мальчишка понял, что попал — ещё до того, как увидел это. В голове колонны один из воинов покатился с седла — стрела, ударив его сверху в основание шеи, пробила латный воротник.

— Вайууу! — взревел Йохалла, склоняя пику и бросив коня прямо вниз по крутому склону. Строясь в клин, отряд устремился за ним. Ротбирт, поймав брошенный повод, взлетел в седло…

…При виде мчащегося на них живого тарана хангары заметались. Часть, растянувшись полумесяцем, с протяжным воем: «Ыррра, хуг, хуг!!!» — помчалась навстречу анласам. Остальные начали спешиваться.

Вадим почувствовал, как стрелы одна за другой бьют в щит. Одна скользнула по правому колену. Скакавший впереди ратэст поднялся в стременах и лёг на круп коня, который шарахнулся из строя — стрела попала ему в верх Y-образного разреза маски. Упал кто-то ещё на другой стороне клина, тоже сражённый стрелой в смотровую щель.

Анласы скакали с грозным, дружным рёвом. По сигналу трампета клин развернулся в цепь — рвать тут было нечего, строй хангаров был тонок — чтобы каждый воин сам выбирал себе противника. Столкновение двух отрядов сопровождалось лязгом и страшным всплеском ругани. Длинные анласские пики вновь доказали своё полное преимущество над странным оружием хангаров…

…Пикой Вадим достал только одного, зато так, что того выбило из седла — упорные тренировки изо дня в день не прошли даром. Дротики метать было уже некогда — мальчишка выхватил из петли топор. Вихрь грудью сшиб ещё одного всадника вместе с лошадью. Прикрываясь щитом-полумесяцем, третий нанёс рубящий удар своим «копьём» — Вадим подставил щит так, чтобы удар скользнул и, подавшись вперёд в седле, над обоими щитами — своим и чужим — пробил ударом топора налобник шлема и череп под ним. Пока Вадим выкорчёвывал топор, Ротбирт, прикрывая его, смахнул напавшему врагу руку, потом — голову.

Конная схватка скатилась к самой воде. Закованные в сталь тела, поднимая тучи брызг, грохались на мелководье, кто-то уже катался по песку в обнимку с врагом… Но хангары явно не могли противостоять напору и воинскому искусству анласов. Всё меньше оставалось над полем боя пернатых шлемов…

…Спешившиеся хангары выстроились плотно, щит к щиту, выставив копья. Брать их в конном строю было не просто опасно, но ещё и бессмысленно. Анласы стали спешиваться, готовя луки, и хангары, уже понявшие силу этого оружия врагов, рассыпались, всё ещё надеясь взять числом — их по-прежнему было больше.

Один свой дротик Вадим вогнал в щит бежавшего на него хангара. Вторым свалил его — в шею. Третий скользнул по доспеху второго врага, вооружённого саблей. Припав в сторону почти к самой земле, Вадим пропустил врага мимо себя и, ударив топором его в затылок, крутнулся на пятке, принимая на щит удар следующего. Мальчишка не заметил, что не убил первого врага, и тот, оправившись, взмахнул саблей… но Йохалла ударом меча заколол хангара, бросив:

— Хорош воин, у которого глаза на затылке! Вайууу!!!

— Вайууу!!! — взвыл Вадим, пьянея от азарта и запаха крови. Обухом топора он отбил саблю. Следующий удар перехватил верхней кромкой щита, отклонил саблю и разрубил хангару плечо — не спас и доспех.

Перевес помогал хангарам затягивать бой — хотя в его исходе в общем-то сомнений уже не было ни у тех, ни у других. Кое-кто сражался уже в воде…

…Ротбирт пробрался к Вадиму. Шлем анласа был помят, кольчуга на левом боку разошлась.

— Зацепили? — быстро бросил Вадим, успевая отбивать удары щитом.

— Не успели, — в щели шлема было видно, как Ротбирт улыбнулся, словно волк — просто оскалил зубы. По его мечу текла кровь. — Апп! — кончик клинка воткнулся — выпадом, который показывал Ротбирту Вадим, под край шлема хангара, и в остекленевшие глаза потекла кровь. — Вайу! Бей!

— И так! — поддержал Вадим, ударив кулаком с топорищем в лицо врага. — И так! — он перебил обухом запястье руки с саблей. — Вайу!

Бой снова развёл их. Следующий противник, доставшийся Вадиму, был непростой. Он умело отбивал удары топора щитом, не пытаясь бесполезно отклонять их саблей, а, стоило Вадиму увлечься — рубил, и мальчишка уже один раз спасся лишь благодаря оплечью. Хангар беспрестанно визжал ругательства, Вадим выплевывал в маску русский мат вперемешку с анласскими проклятьями… Молодой напор Вадима заставлял хангара отступать, и он, запнувшись за камень, упал на спину, но ловко откатился и вскочил, едва не достав Вадима остриём сабли в бок, когда тот, размашисто ударив, вогнал топор в песок.

Вадим зарычал. Он готов был разорвать хангара в клочья голыми руками, но никак не мог до него добраться!

Запал едва не погубил Вадима — он промахнулся круговым ударом и развернулся на месте, увлекаемый собственным замахом…

…Но тут произошло странное и непонятное.

Узкие глаза сражавшегося с Вадимом хангара вдруг расширились, словно их распёрло изнутри.

— Буссеу! — завопил он и, повернувшись, ударился в бега. Это было до такой степени неожиданно, что Вадим сперва онемел и окаменел, а потом не нашёл ничего лучшего, как возмущённо завопить по-русски:

— Стой! Куда, блин?!

Не один Вадим лишился противника. Все хангары, нечленораздельно вопя, разом покинули поле боя, безбоязненно подставляя спины оторопелым — на их счастье! — анласам. В их криках звучал животный ужас.

Ничего не понимая, ратэсты проводили их оскорбительными выкриками и собирались уже бежать к коням, чтобы настигнуть и перебить трусов… но тут кто-то из них догадался обернуться. Или, может, обернулся случайно.

Крик привлёк внимание остальных:

— Смотрите!!!

К берегу медленно и бесшумно подходил огромный корабль, нестерпимо сверкавший золотым блеском. Нос украшала распростёршая крылья фигура грифона. Сам корабль немного походил на кита, но был вдвое длинней самых огромных китов, которых когда-либо доводилось видеть кому угодно из анласов. До палубы было не менее двух мачт скиды. Паруса на двухъярусных мачтах были убраны. По бортам корабля равномерно и слаженно двигались пять рядов вёсел — невероятно длинных, один над другим.

Анласы неотрывно смотрели на наплывающего гиганта. В его бесшумном движении и безлюдье было что-то нечеловеческое. Казалось, что на землю поднялся корабль Астовидату.

Ратэсты застыли на берегу, поражённые этим страшным и завораживающим зрелищем. Подойдя почти к самому берегу, корабль начал разворачиваться. Листы металла, обшивавшие его борта, засияли совсем невыносимо.

— Это… золото, что ли? — пробормотал кто-то. Йохалла ответил вполголоса:

— Мне больше хочется знать, что это вообще такое…

— Глиняные морды вопили так, словно за ними гнались призраки мертвых, — послышался ещё чей-то голос.

В борту корабля вдруг бесшумно открылись створы. На берег, словно змеиные языки, выметнулись сходни — а по ним быстро и размеренно побежали люди. Молча, только позвякивая бронёй.

Люди? Сомнения на этот счёт возникли у всех анласов. Воины с корабля были ростом не ниже самых высоких из них. А подобных доспехов никто из анласов никто никогда не видел. Шлемы воинов были сделаны в виде грифоньих голов с раскрытыми пастями. Доспехи состояли из сверкающих нестерпимым блеском подвижных пластин, закрывавших всё тело воинов — от кончиков пальцев на руках до кончиков пальцев ног, но при этом двигались эти… люди?.. легко и быстро. Небольшие треугольные щиты украшали всё те же силуэты грифонов. Воины были вооружены длинными прямыми мечами и короткими — для пешего боя явно — копьями с ромбическими плоскими наконечниками — большими, тяжёлыми.

В «пастях грифонов» были видны лица воинов — одинаковые какие-то, бледные, с большими зелёными глазами, в обрамлении рыжих волос, прямоносые и надменные, надменные даже сейчас, во время явной атаки. Казалось, что они заранее презирают врага, замершего на песке пляжа.

— Дьяус! Это данвэ!!! — истошно закричал кто-то. Крик перекрыла резкая высокая команда — на берегу воины мгновенно сомкнулись в боевой порядок, щит к щиту. Склонились копья, единым движением — как у страшного ползучего гада — вышагнули вперёд левые ноги.

— Да хоть сам Астовидату! — вдруг закричал ещё один из ратэстов. — Вайу и сталь!

И, взмахнув мечом, он бросился на вражеский строй. Один из странных воинов, отведя назад руку с копьём, метнул его с такой силой, что пробил кольчугу, а ратэст отлетел на полдесятка шагов и рухнул наземь, обеими руками вцепившись в древко — копьё высунулось из спины на ладонь.

Но растерянность и страх перед обитателями легенд-сказок, вдруг обрётшими плоть на морском берегу, уже были сломаны.

— Вайу!

— Вайу и сталь!

— Анла-энграм, вперёд!

— Вперёд, братья!

Строй данвэ опустился на колено. И… град стрел ударил по анласам. Это были не лёгкие коротенькие тростинки хангаров с маленькими подлыми наконечниками-шипами. Стрелы, летевшие в анласов, были не короче их собственных и несли длинные гранёные наконечники. Стрелы прошивали насквозь щиты, кольчуги, тела — а стрелял враг быстро и точно.

— Ах!.. — почти удивлённо вскрикнул ратэст сбоку от Вадима, опрокидываясь на спину — стрела «сшила» выставленный щит, руку под ним, тело в доспехе — и вышла между лопаток.

Анласы приостановились и ответили. Сверкающие доспехи оказались не крепче обычной стали — строй разорвался. Ротбирт выпустил две стрелы — одна, скользом чиркнув по шлему высокого даже на общем фоне воина, ушла в небо, вторая пробила нагрудник другого, рядом с высоким.

Кажется, данвэ этого не ожидали. То ли они не приняли анласов всерьёз, то ли их просто удивила меткость ответной стрельбы — но они перестали стрелять, мгновенно рассыпались для рукопашного боя и бросились в атаку. Всё это делалось молча, даже без команд — между тем как анласы вопили и ругались, как обычно перед схваткой.

Вадим опомниться не успел — перед ним оказался воин, в которого он неудачно стрелял. Размахнувшись на бегу, данвэ метнул в мальчишку копьё — Вадим отбил его ловким ударом щита и бросил в ответ свой последний дротик. Данвэ легко, словно и не был весь в металле, пригнулся, пропуская дротик над головой и выдёргивая меч.

Меч! Смешно, но именно меч сразу привлёк внимание Вадима. С длинной рукоятью — под две руки взрослого мужчины — закрытой гардой в виде распяленной орлиной лапы, он имел почти метровый клинок. Узкий, с двойным ребром, почти шпажный, отливавший сумрачным жемчужным блеском, как озеро в хмурую погоду…

…Неприятный сюрприз ожидал анласов в первые же секунды рукопашной. Данвэ оказались отличными бойцами. Даже… даже лучшими, чем анласы. Они владели своими мечами с ужасающей ловкостью, нанося точные, молниеносные и сильные колющие удары, которые прорывали кольчуги, словно обычную проволочную сетку. Анласы отступали к коням — лишь гордость мешала им бежать. Гордость и верность кэйвингу, сражавшемуся впереди всех…

…Вадим защищался, отбивая удары щитом. Он мог бы поклясться, что за взмахами вражеского меча стоит профессиональная школа боевого фехтования. Как это ни смешно в средневековом мире… или не такой уж он средневековый? Сколько он этого мира видел-то… Чаккир Данвэ — синяя звезда на небе… Что это значит? Чаккир Данвэ — воины-данвэ.

Выбрав момент, Вадим изо всех сил ударил топором в щит — топор отскочил, оставив вмятину на металле. Меч данвэ скользнул у бедра мальчишки, сухо прошуршав о кольчугу, отдёрнулся, устремился в грудь — Вадим отбил удар щитом. Но тут же последовал ещё один — в шею, и Вадим, откинувшийся назад, получил пинок в пах и растянулся на спине. А в следующий миг данвэ оказался над ним, появился сверкающей ужасной башней. Со странным мелодичным криком, в котором читался какой-то восторг, воин обеими руками занёс меч, и Вадим с отчётливой ясностью понял, что удар будет в солнечное, и меч, пробив его вместе с панцирем, уйдёт в песок…

Вадим ударил топором в бедро изо всех сил.

Пластина набедренника лопнула, как стеклянная. Данвэ, промахнувшись, упал на колено, и Вадим, поднявшись на ноги прыжком, ещё раз обрушил топор — теперь на основание шеи, закрытое изогнутой пластиной. Металл выдержал, но свирепый удар переломил воину позвоночник — и тот рухнул на бок.

Около коней взревел трампет. Он трубил отход. Подхватив вражеский меч, выпавший из разжавшейся руки, Вадим бросился к Вихрю.

Ехали молча. Из полусотни ратэстов, вступивших в бой с хангарами на морском берегу, уцелели только восемь, в том числе — кэйвинг, Вадим и Ротбирт. Вадим удивился, увидев, что не ранен он один. Добычу мальчишки — меч — все осмотрели внимательно, едва ускакали за опушку леса. Спору нет, меч был хорошо. Правда, кое-кто хмуро посоветовал выбросить колдовское оружие, но другие ответили резонно, что меч будет служить тому, что превзошёл доблестью его хозяина, если только не заговорён специально на верность, а такого заговора явно не было — ведь меч не закричал, когда погиб данвэ.

Спору нет, битвой гордиться было нечего. Данвэ уложили едва дюжину, из них две трети — стрелами. Когда остаток отряда под вечер поднялся на большой холм, то увидел позади пожары вдоль всего берега.

Данвэ жгли айалы…

— … Я назову его — Сын Грома, — сказал Вадим.

Ротбирт, морщась от боли в пораненном боку, спросил:

— Кого?

— Меч, — гордо ответил Вадим. Потом добавил: — Хорошо, что мы встали далеко от берега. А то пришли бы на пепелище.

— Да, это правда, — согласился Ротбирт. — А Сын Грома — хорошее имя для меча, друг.

Дэрик с трудом открыл глаза. Ужасная, свирепая боль жила в животе, куда пришёлся удар меча данвэ. Но боль уже не имела значения.

Данвэ стоял над Дэриком, рассматривая смертельно раненого молодого ратэста без любопытства, без сожаления, без ненависти. Грифоний шлем был поднят на лоб, открывая жёсткое лицо с тонкими чертами. Данвэ опирался на длинный меч.

Подошли ещё двое — вроде бы моложе… хотя различить их возраст было трудно. Один подбоченился. Второй с беспечной улыбкой ударил юношу в бок — в рану — латной ногой.

Дэрик вздрогнул, ощутив, как холодный предсмертный пот покрыл разом всё тело. Данвэ переговаривались — и их язык был, как ни странно, в чём-то похож на речь анласов. Наконец старший достал длинный широкий кинжал и присел на корточки.

«Мать умрёт от горя», — подумал Дэрик. И, уже понимая, что умрёт наверняка, не пожелал умирать без оружия. Жизнь уходила, и, пока в руке не было стали, уходило с ней и воинское посмертие — единственное, что ещё имело значение.

Огненная боль разворотила живот, когда он рывком перевернулся со спины и, толкнувшись ногами, рванулся к лежавшему неподалёку топору. Сил не стало разом… Данвэ, откинув голову юноши, провёл слева по шее — несильно, так, чтобы только-только открыть дорогу крови — кинжалом…

…Но и это уже не имело значения. Последнее, что Дэрик успел — ощутить! — была рукоять топора в его ладони.

— Триста шагов! — распорядитель качнул браслет на верёвке. Среди стрелков раздались насмешливые выкрики, распорядитель успокаивающе помахал рукой. — Через браслет надо попасть в глазницу шлема! — он с размаху утвердил на пеньке шлем с маской.

— В левую? Или в правую? — весело спросил звонкий юношеский голос.

— В любую! — невозмутимо отозвался распорядитель. — Тому и браслет, и шлем, и три скеллига золота!

Стрелки зашумели. Тут собралось около тридцати человек — лучшие лучники зинда. Попасть за триста шагов в браслет могли восемь из десяти мужчин и мальчишек. Но через браслет — в глазницу шлема?!

— Надо быть в самом деле недурным стрелком, чтобы сделать это, — сказал Вадим.

Стоя рядом с группой стрелков, он быстро рисовал в блокноте ручкой. Конечно, это был изврат — блокнотная бумага, синяя паста… Но Вадим совершенно неожиданно ощутил острейшее, непреодолимое — и давненько не посещавшее его там, на Земле, желание — нет, потребность! — рисовать. Любой ценой. Слегка удивившись, Вадим не стал этому сопротивляться и сейчас быстро набрасывал начинающееся состязание. Ротбирт, опиравшийся на лук ладонями, кивнул:

— Да, это так.

В толпе зрители слушали знатоков, рассуждавших о тетивах, наконечниках и оперениях. Сыпались шуточки и советы — когда насмешливые, а когда и серьёзные — стрелкам. Распорядитель махнул рукой — стало тихо, стрелки один за другим выходили на линию и били в цель.

Ротбирт по жребию должен был стрелять одним из последних — и сейчас внимательно следил за соперниками. Многие даже опытные стрелки допускали ошибку — они слишком старались попасть в глазницу — и забывали о браслете. Стрелы либо ссекались о него, либо попадали в глазницы — но… минуя браслет!

Когда настал черёд Ротбирта, он вышел к линии, не глядя по сторонам. Ему хотелось выстрелить быстро и точно, но он удержал себя — это не бой, а соревнование. Прикинув ветер, мальчишка выбрал стрелу и посмотрел на зрителей. Рядом с Вадимом, увлечённо рисовавшим, стояла Эрна. Когда она увидела, что Ротбирт смотрит в его сторону, губы девчонки шевельнулись.

Тванг! Под восхищённый гул зрителей Ротбирт позволил себе улыбнуться углом рта — он видел, что попал сквозь браслет в левую глазницу.

Шестнадцать стрелков выполнили условие — и шлем с браслетом были перенесены ещё на полсотни шагов. Соревнование становилось всё интереснее. Мальчишки полезли на деревья, обсаживая сучья, словно птицы… кстати, одному из стрелков, мальчишке из простолюдинов, было на вид лет тринадцать, не больше. Девушки из зрителей подбадривали своих женихов или возлюбленных выкриками… Ротбирт вдруг подумал — как жаль, что ничего не может крикнуть ему Эрна. И что все были как слепые, пока Вадомайр не сказал: «Она красивая…» Эрна нравилась ему… но любовь он представлял себе как-то иначе. Кроме того, он видел, как на Эрну смотрит Ротбирт и, думая, что чувства друга, наверное, серьёзнее, как в песнях, опасался перебежать ему дорогу…

…Тванг! Попал…

…Остались пятеро стрелков — и распорядитель отсчитал ещё двадцать пять шагов: двое ратэстов, считая Ротбирта, тот мальчишка, седоусый пожилой простолюдин и ещё один, молодой мужчина. Он, кстати, поцелился и качнул головой:

— Нет. Попасть не смог — позориться не хочу. Пусть боги вам дадут удачу, — он отсалютовал луком соперникам и, отойдя, встал рядом с красивой молодой женщиной, гордо посмотревшей кругом. Одобрительные возгласы вознаградили его. Слава победившему… но и тому, кто не боится признать край своих возможностей, тоже нужно воздать по заслугам.

Ратэст попал в браслет, но стрела цокнула о переносье шлема. Флегматичное, худое лицо воина ничуть не изменилось — он просто отошёл в сторону и начал менять тетиву. Остальные — в том числе и Ротбирт — не промахнулись.

Четыреста шагов… Мальчишка-простолюдин промахнулся, лицо его дёрнула досада, но одобрительные крики успокоили стрелка, а Ротбирт сказал:

— Не худо ты стрелял.

— Ещё двадцать пять шагов! — провозгласил распорядитель и пошёл к мишени. Но в спину его, словно стрела, догнали слова Ротбирта:

— Пятьдесят!

На секунду стало тихо, а потом тишина растаяла в изумлённых и одобрительных выкриках. Распорядитель посмотрел на старика. Тот кивнул:

— Пусть будет пятьдесят.

Четыреста пятьдесят шагов для прямого — даже не прицельного выстрела — очень много. А для выстрела в цель… да ещё в такую цель!..

Стрела старика попала в левую глазницу. Ротбирта — в правую. Оба стрелка переглянулись:

— Будем стрелять, пока не промажем? — спросил Ротбирт.

Старик наклонил голову:

— Пусть судят боги.

Он начал целиться. Ротбирт бросил взгляд на зрителей. Вадим не рисовал — точнее, он рисовал, не глядя в блокнот, не сводил глаз с друга. А следующее, что увидел Ротбирт, были глаза Эрны. В них была только вера…

…Ротбирт стрелял навскидку, держа лук почти параллельно земле. Зрители ахнули одним голосом — стрела мальчишки настигла в полёте стрелу старого лучника перед самой целью, клюнула её в бок, отбила… А Ротбирт уже выстрелил второй и третий раз — и его стрелы, дрожа, застыли в глазницах шлема.

Старик, чуть наклонив голову, смотрел на своего соперника. Мальчишку трясло, он был бледен, но на щеках резко выступил треугольный румянец. Казалось, он еле держится на ногах и не верит в сделанное.

— Ты не из нашего рода, мальчик, — медленно сказал старик, — и ты не мог знать, что я никогда не считался худшим стрелком здесь. Но и я не могу подумать, что увижу Вайу, соревнующегося с живыми людьми. Тяжело тягаться с богами. Больше я не стреляю.

Сильными руками он переломил свой лук и поклонился мальчишке.

Завоёванных призов у Ротбирта не осталось почти сразу. Шлем он подарил тому мальчишке-стрелку. Ему же отдал и браслет, сказав:

— Найдёшь пати Виннэ. Отдай ему. Скажи — от меня и Вадомайра Славянина за сына. Не дело быть в долгу за кровь.

Мальчишка, с обожанием смотревший на победителя, кивнул и умчался. Ротбирту стало легче, он даже выдохнул — долг его давил, в отличие от Вадима, который, кажется, и не помнил про это.

А золото… Ротбирт ушёл далеко от лагеря, задумчиво разглядывая слиточки. Что-то ещё не было сделано… что-то ещё… Почему-то не хотелось никого видеть. Ротбирт зашёл далеко и остановился, огляделся, как человек, который не совсем понимает, куда он попал. Какое-то время он стоял, притопывая ногой и сжав золото в кулак. Потом повернулся на месте — волосы сверкнули медью — и почти побежал обратно в лагерь.

Лаунэ встретила Ротбирта у повозки, и мальчишка почти испугался. Наверное, крепко любила она своего старшего, если его смерть на морском берегу в той злосчастной схватке превратила сильную и красивую женщину в призрак самой себя…

Младший сын серьёзно смотрел на Ротбирта. После смерти брата он вообще стал не по годам строг и делил время между матерью и изнуряющими тренировками с оружием — лицо у него при этом было совсем не детским…

— Привет тебе, Лаунэ дочь Рэльда, жена воина и мать воинов, — сказал Ротбирт, опираясь рукой на борт повозки. — Возьми. Это золото тебе. Плохо держится оно у меня в руках…

И он протянул выигрыш женщине. Мимо рук — она даже не попыталась его взять. Вместо этого — протянула руки и, взяв мальчика за виски, привлекла к себе. Прижала к груди.

— Сынок… — послышался её шёпот, полный слёз. — Ты приходи к нам, когда хочешь…

— Лаунэ… — Ротбирт мягко высвободился. — Лаунэ, ты пусти меня, пусти, а не то я заплачу. А я не умею плакать, и мне будет больно… Я приду. Я приду, спасибо тебе, Лаунэ…

Он говорил это, уже пятясь. Пробил спиной кусты — и исчез.

Вадим нашёл своего друга на опушке дубравы. Его краги и ботинки валялись под деревом, а сам Ротбирт сидел на суку, обняв правое колено и качая опущенной левой ногой.

Вадим, подпрыгнув, подтянулся и сел на сук. Он ничего не спросил и не сказал — просто сидел, бросая вниз кусочки коры, и Ротбирт был ему благодарен за молчание.

— Почему так бывает, — первым заговорил юный анлас, — ты делаешь доброе дело, и тебе же становится больно?

Вадим встал на ветке, придерживаясь за растущую выше.

— Не знаю. Но что бы не случилось — я с тобой. Щит к щиту. Конец этому положит лишь смерть… но и там я тебя подожду, брат.

Ротбирт поднялся на ноги и положил ладони на плечи Вадима, смотревшего понимающе и спокойно:

— Это хорошо, — сказал он. — А ещё знаешь, что хорошо? — Вадим вопросительно поднял подбородок. — Что боги создали мир таким большим и разным. Мне было бы скучно в другом. Клянусь топором Дьяуса. Когда мы осядем на месте, то я спрошусь у кэйвинга — и мы поедем искать твоего друга.

— А пока — пойдём-ка искупаемся, — предложил Вадим. — Времени — увидеть мир — у нас и вправду будет достаточно.

Сбылась мечта Йохаллы. Высланный вперёд отряд наткнулся на лежащий на берегу широкой реки город — центр урхана. Город поразил ратэстов размерами… едва ли они поверили бы, скажи им кто-нибудь, что этот город по меркам Хана Гаар совсем невелик…

Когда кэйвингу принесли эту весть, он, не сдержавшись, в восторге швырнул в небо шлем и тут же приказал дружине выступать, а остальным сниматься и идти следом, соблюдая походный порядок. Потом сам отправился седлать своего коня…

…Сийбэрэ подошёл к кэйвингу, когда тот закреплял конскую маску. Услышав шаги, Йохалла повернулся и кивнул — лицо кэйвинга выглядело неожиданно усталым.

— Я вижу, не слишком-то ты радуешься исполнению своей мечта, — сказал старый атрапан. Кэйвинг пожал плечами:

— Нет, меня смутило другое. Я сегодня видел самого себя.

Лицо атрапана осталось неподвижным, но глаза встревожено расширились:

— Самого себя?

— Да, — засмеялся кэйвинг, но — невесело засмеялся. — До сих пор я думал, что такое возможно только в кружке с пивом… но сегодня утром я проснулся и увидел самого себя у коновязи. Я… он стоял и смотрел на меня.

— Вот как… — не отводя взгляда от Йохаллы, сказал Сийбэрэ непонятным тоном.

Кэйвинг огляделся и очень тихо спросил:

— Скажи… это мой фоэт?^{2}

Атрапан на секунду прикрыл глаза. Потом открыл их и сказал:

— Да. И я боюсь, Халлэ, — он назвал кэйвинга так, как называл, когда учил его — мальчишку! — мудрости предков.

— Ты? — улыбнулся Йохалла и, вновь повернувшись к коню, занялся маской. Через плечо сказал: — Но чего ты боишься? Это мой фоэт. А я удачлив и готов поспорить с судьбой.

— Я боюсь не за тебя — за всех, — вздохнул атрапан. — Будь осторожен, кэйвинг. Будь очень осторожен. Помни, что низкие и трусливые почти всегда изощрены в обмане и грязной хитрости.

— Мне ещё не встречался никто, способный перехитрить меч, — самоуверенно заявил Йохалла, — особенно если всадить его поглубже и пару раз повернуть! — он вскочил в седло и тронул бока коня шпорами: — Вперёд, мой ветер!

Выстроившись клином, дружина ждала. Город располагался за грядой плоских холмов, поросших лесом. Кэйвинг уже выслал вперёд разведку и ждал её результатов. Йохалла понимал, что его сила — во внезапности. Взять настоящую крепость штурмом или измором он бы не смог. Просто не хватило бы людей.

— Скачут! — выкрикнул кто-то. От холмов, пригибаясь к гривам, мчались трое всадников.

— Ворота открыты, кэйвинг! — прокричал передний, осаживая коня. — Клянусь топором Дьяуса, они не хотят сражаться — над городом флаги, толпы народа на улицах!

Дружина притихла в некотором разочаровании — все уже настроились на хорошую драку. Но Йохалла, повернувшись к своим, гордо сказал:

— Ну что? Если не сокровища, то славу-то мы уже получили! Они сами открыли нам ворота! Вперёд, ратэсты! Вайу!

Как ни старались анласы держаться холодно-надменно — им это не удалось. Да и то сказать — город поразил бы и более искушённых в таких делах людей! Каменные дома, заполненные пышно одетыми людьми площади и улицы, мощёные камнем, роскошь и богатство изумляли. Со своей стороны, горожане, спешно сошедшиеся из своих домов, смотрели на могучих людей, сидящих на огромных конях, со страхом и любопытством.

У ворот к дружине пристроилась полусотня конных латников. Но кому угодно было понятно, что это лишь эскорт — двести ратэстов смели бы, случись что, эту полусотню, как пыль.

Йохалла ехал впереди под баннортом с туром. Его сопровождал высланный вперёд жирный царедворец верхом на мерине, то и дело вытиравший лысую голову большим платком. От жирного нестерпимо на взгляд кэйвинга разило немытым телом и какими-то благовониями.

Вадим и Ротбирт ехали в середине строя, с молодым любопытством глядя по сторонам. Ротбирт пикой подцепил с подноса уличного торговца булку — и друзья, разломив её, жевали ещё тёплый хлеб и обсуждали увиденное.

— Они поклоняются кракену, — Ротбирт сплюнул, — тут всюду его изображения.

— А как люди на окраинах живут, видел? — Вадим зло фыркнул. — У нас свиней в таком дерьме не держат.

— У них нет мужества, — презрительно сказал Ротбирт. — Любой анлас уже давно добился бы себе лучшей доли мечом. Эти заслужили свою жизнь!

— Как орут-то… — поморщился Вадим. — Интересно, о чём?

— А не всё ли равно? — хмыкнул Ротбирт. — Как они могут приветствовать тех, кто пришёл к ним с оружием?.. Пугнём их?

— Йохалла не похвалит, — удержал друга Вадим, с интересом посматривая на девушек, тут и там стоявших в толпе. Они были вроде бы и неплохи — в цветных нарядах, высоких рогатых шапках, с золотом в мелких косах, улыбчивые — но при взгляде на них сердце не отзывалось.

Лязгающая сталью змея отряда входила на огромную центральную площадь, окружённую пирамидальными зданиями с плоской верхушкой. На каждой ступеньке длинных лестниц стояли и слаженно пели мальчики в длинных оранжевых одеяниях. На вершинах пирамид горел огонь, который окружали какие-то люди — вероятно, жрецы.

С вершины самой большой пирамиды взревел по-звериному огромный гонг с изображением кракена, которого, как уже успели объяснить местные, звали Чинги-Мэнгу. Народ на площади пал на колени и распластался по земле. Всадники эскорта склонились на конские гривы.

Анласы насмешливо заозирались. Их колонна остановилась, смешавшись — пати окружили кэйвинга, остальные рассыпались в стороны. Всё окружающее вызывало у них двойное чувство — восхищение и недоумение. Неужели это — здания для богов? Но ведь боги сказали, что лучше не жертвовать вовсе, чем жертвовать слишком много! Неужели Чинги-Мэнгу можно купить сладкими песнопениями и постройкой в его честь этих пирамид? В этом городе люди задыхаются от тесноты — наверное, так же тесно и душно тут и их богам. То ли дело — простор и свежесть рощ, где богам так же хорошо, как людям в лесах…

Гонг закричал второй раз. По вымощенной алым гранитом улице — как раз напротив строя анласов — появилась медленно шествующая пышная процессия. Между двумя рядами конных латников в вызолоченных доспехах дюжие рабы несли паланкин из алого с золотой отделкой шёлка. Следом шли толстые лысые люди в пышной одежде, которым совершенно не шли широкие сабли на плечах. Потом вообще трудно было кого-либо выделить в движущейся куче тканей и драгоценностей, при виде которой просто рябило в глазах.

Паланкин опустился. Узкая смуглая рука откинула занавеску, и, чуть пригнувшись, из недр драгоценной коробочки вышла высокая — по здешним меркам — молодая женщина. Огромное количество наложенной косметики не могло испортить впечатления от непривычного, но всё-таки красивого лица. Улыбнувшись алыми губами, она величественным жестом протянула руку вперёд, к анласам — и заговорила.

— Сююуджи Юргул приветствует тебя, вождь пришельцев — и всех твоих воинов. Она рада видеть вас в урхане, и это большая честь…

— А она ничего, клянусь волосами дев ветра, — сказал кто-то из пати.

— Заткнись, — Йохалла ловко соскочил с коня и, подойдя к паланкину, чуть наклонил голову. — Переводи, лысый, раз уж откуда-то знаешь наш язык… Мы тоже рады побывать в вашем гостеприимном городе. Я даю слово, что никому из твоих подданных, правительница Юргул, не будет причинено обиды. Но у меня за городом ещё пять тысяч человек и скот.

— Твоих людей и животных накормят, — поспешно перевёл ответ лысый. — А тебя и твоих ближних людей правительница просит пожаловать к себе во дворец. Сегодня вечером там будет пир в честь гостей — в честь вас, господин!

Вадим, если честно, и представить себе не мог, что можно без современной техники соорудить такой громадный зал — нет, залище. Потолок скорей напоминал небо и даже расписан был звёздами и светилами, но вместо небосвода они располагались всё на том же божестве — казалось, кракен заполнил собой всю Вселенную. А нарисован он был так жутко, что Вадиму, по правде сказать, стало не по себе и он специально заставил себя смотреть на потолок довольно долго.

— Чего ты туда уставился? — толкнул его в бок Ротбирт. — Садись давай! Посмотри, вот это столы!

Скамей или табуретов у низких столов не было. Садились, скрестив ноги — вполне привычно для анласов, но Вадим про себя чертыхнулся насчёт местных обычаев. Воины снимали шлемы, клали рядом мечи. Кто-то заехал в ухо слуге, попытавшемуся взять топор. Кое-кто ставил на стол жуткие чаши из человеческих черепов, оправленных в золото и серебро — хангары заперешёптывались, подталкивая друг друга и кося глазами.

Столы, надо сказать, буквально ломились от кушаний и кувшинов с напитками — большинство из того, что здесь стояло, анласам было незнакомо… пахло слишком остро или слишком странно. Вдоль стен под тройными факелами золочёными истуканами замерли латные воины. На возвышении у стены играл огромный оркестр — музыка была дикой и непривычной, какой-то диссонансно-завывающей. Среди столов шныряли расторопные слуги с огромными подносами.

— Пива нет, — констатировал Ротбирт, наклоняя по очереди все кувшины, до которых смог дотянуться. Вадим, не чинясь, выломал ногу у барашка и вгрызся в неё, тихо урча (а чего? Пусть боятся!). Сидевший напротив раззолоченный молодой хангар смотрел на мальчишку с ужасом, часто сглатывая. Вадим подмигнул ему — хангар подавился. — А это что за моча? — Ротбирт сунул нос в здоровенный стеклянный кувшин с жидкостью жёлтого цвета. — Эй, это что?!

Вадим срезал своим «оборотнем» мясо у самых губ.

— Специй много, — заметил он, — вкусно… — он перехватил у Ротбирта кувшин и сделал из горлышка большой глоток холодного густого вина, которое защипало язык. — Вино это.

Ротбирт между тем, проводив глазами уплывший кувшин, пожал плечами и пододвинул к себе блюдо с жареными дроздами — а теперь трескал их одного за другим, хрустя косточками и черепами.

— Налей и мне, — он взял кубок, сделанный в виде всё того же кракена. — Или нет, лучше вон того, красного. Похоже на кровь, правда?

— Подожди за дверью, мальчик, — Йохалла положил руку на плечо щитоносца, следовавшего за ним по пятам. — Или спустись вниз, повеселись.

— Нет, я буду ждать тебя, кэйвинг, — паж указал на лавочку у стены. — Здесь. Оставь мне шлем и щит, я начищу их.

Йохалла хлопнул мальчишку по плечу и вошёл следом за Юргул.

В комнате пахло чем-то сладким. И ещё — уловимо — нечистоплотностью. Комната походила на… на ножны для меча, выложенные изнутри мехом и тканью, вот что пришло в голову кэйвингу. Впрочем, позабавил он себя мыслью, ни одни ножны не имеют внутри кровати под балахоном и изящной мебели. Йохалла огляделся неуверенно — ему было неловко поворачиваться здесь, приходил страх что-нибудь ненароком сломать или просто опрокинуть.

Женщина с улыбкой наблюдала за ним. Кэйвинг пристроил шлем на край стола и огляделся ещё раз, пытаясь найти место, куда можно сесть.

— Этот мальчик твой любовник? — спросила Юргул. Анлас наморщил лоб, вслушиваясь в звуки ещё очень плохо знакомого языка. Он явно чего-то не понял и мотнул головой:

— Не понимаю.

Юргул повторила. Анлас удивился:

— Как это? Блаки мой щитоносец… он не девушка, он мальчишка!

Лицо Юргул на секунду стало изумлённым, потом она звонко засмеялась и толкнула Йохаллу в грудь.

Воин стоял у самой кровати. Неловко взмахнув рукой, он повалился назад. Окажись кровать твёрдой, кэйвинг тут же вскочил бы, но руки и спина утонули в чём-то мягком, до омерзения душном, податливом и неотвязном… Йохалла зарычал, сражаясь с постелью.

Юргул смеялась.

Большинство анласов не знали, насколько коварно вино. Вадим же имел об этом представление… но вино показалось лёгким, и теперь мальчишка расплачивался за эту лёгкость. Попытавшись дотянуться до блюда со здоровенными омарами, он промахнулся и въехал растопыренной пятернёй в физиономию сидевшему наискось ратэсту. Тот оттолкнул руку мальчишки, и Вадим шлёпнулся на своё место, ничуть не обидевшись. Ему было хорошо и беспричинно весело. Он распустил ворот панциря.

Кругом стояли шум и гам, исходившие в основном от анласов. Они наперебой восхваляли вождя и себя, хвастались подвигами, ссорились, мирились, пили снова и снова, обнимая невесть откуда взявшихся полуголых девушек-танцовщиц. Кое-кто порывался петь, стуча кулаком или кубком по столу.

Кому-то из анласов показались отвратительными музыка и пение оркестра. С рёвом ворвавшись на сцену, ратэст пинками и ударами ножен меча разогнал музыкантов, перебил в щепы половину инструментов и потребовал арфу. Арфу ему передали, он немедленно порвал на ней струны. Хозяин полез на сцену — выяснять отношения; их растащили за ноги, а на место драчунов поднялся сэп. Он был пьян менее других, а профессиональные навыки вполне помогали справиться с арфой. Анласы за столами начали в лад бить кулаками по столам, опрокидывая посуду и рассаживая столешницы, а сэп запел — точнее, заревел — под восторженный вой зала:

— так, что пламя факелов заметалось по стенам.

Ротбирт внезапно вскинулся, обвёл зал разъезжающимися глазами и вдруг, рубанув по столу саксой, закричал:

— Где кэйвинг?! Куда дели Йохаллу?!

Сидевший напротив хангар поклонился:

— Вашему господину хорошо. Вам не надо беспокоиться. Он с госпожой Юргул.

Ротбирт успокоился так же мгновенно, как вспыхнул и налил себе ещё вина, отпихнув локтем попытавшегося сделать это слугу — так, что тот отлетел к соседнему столику.

Наискось опять подрались. Кто-то разбил о чью-то голову кувшин с вином. Девчонки-служанки липли к анласам с назойливостью мух — особенно к молодым, привлечённые их удивлённо-наивными юными лицами, светлокожими и ещё не разукрашенными шрамами.

И не только девчонки. Ротбирт, явно выпивший больше, чем надо, «вынырнул на поверхность» и обнаружил, что под его руками — податливое нежное тело… но это не девушка, а полуголый слащаво-смазливый мальчишка примерно одних лет с ним самим.

— Что тебе, топорррр Дьяуса?! — прорычал Ротбирт, пытаясь сообразить, что происходит. — Вадомайр, чего он от меня хочет?!

Но Вадим только хохотал и отмахивался, не в силах говорить от смеха. Хангар продолжал лезть к губам Ротбирта своими, и тот, окончательно разъярившись, решил проблему в типично анласском стиле — с плеча засветил смазливчику в лоб кулаком, проломив ему череп и свернув шею. Потом отпихнул обмякшее тело ногой и налил себе ещё вина.

После пятого бокала вина Йохалла обнаружил, что Юргул сидит у него на коленях и они целуются. Меч в углу… кольчуга лежит на полу стальной грудой…

— Я ещё не встречала таких, как ты, — шептала Юргул. — У тебя плечи — как зубец на крепостной стене. Тебе тут все по грудь… Все ли в вашем народе такие?

Ответов она, кажется, не ждала. Блестели в полумраке чёрные глаза и влажные от слюны зубы.

И тут — через пелену опьянения и желания, возраставшего с каждой секундой, с каждым умелым движением рук Юргул — через всё это пробилось лицо.

Её лицо.

И, отпихнув Юргул в сторону, Йохалла резко встал. Покачнувшись, схватился за стол — и его едва не скрутило от отвращения к самому себе… и неожиданной сильной тошноты и рези в желудке.

ИНТЕРЛЮДИЯ: Варвары

Блаки чувствовал себя в коридоре, как в западне. Он уже навёл блеск на щит кэйвинга и повздыхал, что шлем тот унёс с собой. Потом вытянул ноги, как следует потянулся. Снизу доносился шум пирушки. За дверью было тихо — точнее, просто ничего не слышно. Блаки себе хорошо представлял, что там происходит. Он потянулся ещё раз и прикрыл глаза. Ему вспомнилась сероглазая девчонка, которая осталась в лагере за стеной. Захотелось её увидеть… сесть рядом… послушать, как она дышит… сказать ей что-нибудь, чтобы услышать её смех…

Постукивание шагов заставило Блаки открыть глаза и вскочить. По коридору не быстро шли пятеро золотых латников. Увидев, что мальчишка встал, они остановились, и передний весело сказал на анласском — ломано, но понятно:

— Анлас… хороший… мальчик добрый…

— Добрый, — оборвал Блаки. — Вам что-то нужно?

— Хороший анлас, — повторил латник. Он уже опять шёл вперёд, и в его походке — и в походке двинувшихся следом — Блаки, уже видавшему виды, отчётливо читалась угроза.

«Ловушка», — стукнула кровь в виски. Правой выдернув меч, он прыгнул к двери и заколотил в неё свободным кулаком:

— Кэйвинг! Кэй-винг, ловушка! — и, повернувшись к врагам — а было уже пронзительно ясно, что это — враги, что это — всё! — выдохнул: — Подходите лучше все сразу, чтобы не тратить времени!..

— … Что ты подсыпала мне в вино, стерва?!

Юргул с ужасом в глазах сделала прыжок назад. От дозы зелья, всыпанной в бокал, самый могучий воин должен был умереть почти мгновенно. Но рыжий не только стоял на ногах — он ещё силился шагнуть: глаза горели, пальцы сжимали край стола.

Йохалла схватил ртом воздух, рванул ворот куртки и, прохрипев глухое проклятье, рухнул. Так, словно ещё хотел дотянуться до горла Юргул…

Дверь распахнулась. Мальчишка упал внутрь, бессильно мотнулась голова. Он сжимал меч левой рукой, правая была отрублена под локтем. Стало видно, что в коридоре лежат трое убитых латников. Четвёртый, скуля, сидел у стены с пробитым бедром.

— Госпожа, — тяжело дыша, поклонился последний, — тут всё.

— Тех, что внизу — прирезать, всех и быстро, — скомандовала Юргул. — Латные сотни — на их лагерь. Выполнять!

Вадим чувствовал одно — ему плохо. Очень плохо. Он как-то сразу резко вспотел, во рту был неотвязный привкус рвоты. Не хватало воздуха. Он бы сейчас дорого дал, чтобы оказаться снаружи. Но сил встать не было. Кругом продолжала бушевать грандиозная пьянка. Многие анласы, упившись в никуда, храпели кто на столах, кто под ними.

Ротбирт рядом обнимался с девчонкой-рабыней. И, кажется, не вполне понимал, что с ним вообще происходит.

В глаза словно бы налили жидкого густого мёда. Холодной воды… или на воздух. Почему здесь так душно? Кракены на кубках и потолке шевелили щупальцами. Вадим изо всех сил стиснул в кулаке серебряный кубок — и тошнота прорвалась наружу. Мальчишку вырвало прямо на стол — но стало легче. Он огляделся — и увидел то, чего не замечал раньше.

Воинов-хангаров стало больше. Они стояли под факелами и на галерее. Они сидели среди пирующих — с оружием и в доспехах.

Сын Грома шевельнулся на бедре. Вадим сел удобней, глядя вокруг.

— Не хочешь ещё выпить? — спросил сосед.

— Прочь, — ответил Вадим.

В зал вошла девушка. Анласская девушка. Коса тёмной бронзы падала на грудь. Красивые руки были сложены на животе поверх красного платья, надетого на белую рубаху. Кого она искала тут? Отца? Жениха? Мужа? Брата? На полголовы возвышаясь над самыми рослыми хангарами, она обвела гордым взглядом пьяное сборище — и таким презрением полыхнули её серые глаза, такой неприязнью, таким гневом, что те, кто видел её глаза, протрезвели. Повернувшись и оттолкнув с дороги движением руки хангарскую танцовщицу, анласка вышла прочь твёрдым шагом, не обернувшись, не посмотрев ни на кого больше.

«Ловушка, — вдруг совершенно отчётливо — непонятно, почему, но ясно — понял Вадим. — Йохалла, конечно, уже мёртв». Он увидел, как по галерее быстро идёт группа воинов в чеканных доспехах.

— Ротбирт! — он изо всех сил пнул друга. — Братья! — вырвалось у мальчишки. — К оружию, пока нас не перерезали! Вайу!!!

Древний клич развеял у многих опьянение. Анласы начали вскакивать. Визгливая команда — и латники бросились отовсюду. В руках любезных соседей по столу засверкали изогнутые тонкие кинжалы, выхваченные из рукавов.

Сын Грома выскочил из ножен с певучим криком. Двое латников вскочили на стол — Вадим с рёвом опрокинул стол, поддев снизу.

— Ротбирт, вставай, ублюдок! — он путал русские и анласские слова. — Чтоб тебя — вставай! — меч в руке Вадима пропорол стык между латных пластин на подскочившем воине, мерзко скрежетнул о металл и кости — убитый хангар тяжко рухнул на Ротбирта, который ошалело ворочался на полу, путаясь в штанах. Кажется, падение грузного тела привело Ротбирта в себя. Поднявшись, он запустил столом во врагов и, левой рукой подтянув штаны, правой схватил свой «отцовский» меч, стряхнув с него ножны широким движением в сторону.

— Прикрой спину! Вадомайр, скорее!

Большинство анласов погибли сразу же, многие — даже не очухавшись от вина. Даже не сабель — от ножей, бивших наверняка, в самые уязвимые места.

Вопли, проклятья, божба и лязг стали заполнили помещение. Анласы стремились собраться, как собираются мелкие шарики разбитой капли ртути. Они крушили всё вокруг себя, расшибая мебель и посуду, ломая кости врагов и рассекая плоть.

Широкий клинок Ротбирта не очень подходил для фехтования, зато смахивал конечности и головы, как сухие жердины. Вадиму рубить было не так удобно, но данвэсский меч служил мальчишке не хуже, чем прежнему владельцу.

— Мы не выстоим, Дьяус! — прорычал Ротбирт, поскользнувшись в крови и отпихнув ещё одно тело, рассечённое до середины груди вместе с латами. — Их слишком много! — обеими руками он обрушил меч на чей-то украшенный кракеном щит — чудовище распалось надвое.

— Нужно пробиться в лагерь! — Вадим отбивал удары сразу двух сабель. — Все, кто может — в лагерь, в лагерь пробиваемся!

На ногах оставалось не более трёх десятков ратэстов, сумевших кучно встать недалеко от входа. В зал вбегали всё новые и новые воины Юргул, стараясь оттеснить ратэстов от входа вглубь зала. Щиты, а у многих — и шлемы остались у коней, в конюшне. Теперь было ясно, почему с таким усердием хангары старались в начале пира разоружить анласов!

Будь у ратэстов щиты, они могли бы составить «стену» и пробить себе дорогу. Но…

…Никто не понял, как и почему Вадим взял на себя командование. Схватка кипела вовсю, и на это нужно было немалое мужество.

— Столы! — закричал мальчишка. Его возбуждённый голос прорезал шум битвы. — Хватай столы!

Подняв столы за ножки и пользуясь столешницами, как огромными щитами, анласы напёрли на врага со всей силой и решимостью, разом оттеснив латников в стороны. Те, кто свалился, погибли под мечами ратэстов. Свалив столы в проходе, двадцать семь анласов вырвались наружу, в неожиданно прохладную — или так показалось после зала? — ночь, затворив за собой мощные створки.

Во дворе тоже было полно латников. Но они совершенно не ожидали, что анласы вырвутся наружу. Беспощадно рубя тех, кто оказался на пути, ратэсты бросились через двор к конюшне. Каждый молился всем богам об одном — чтобы не вздумали увести коней!

Нет. Очевидно, хангары только хотели сделать это, но кони не дались, и на них плюнули. Попробуй-ка уведи две сотни злющих боевых жеребцов, раздражённых шумом и чужими запахами!

Вадим столкнулся с выбегавшим из конюшни латником и сбил того на землю. Внутри, в темноте, метались, визжали и страшно кричали кони. Анласы бросились внутрь, не задумываясь, что конюшня может стать ловушкой почище пиршественного зала — гортанными криками и свистом успокаивая и подзывая своих любимцев. Полдюжины топоров обрушили заднюю стену конюшни, как гнилой сноп соломы. До слёз было жалко оставлять коней погибших друзей — и ратэсты, спеша, рубили привязи, до которых могли дотянуться — пусть уходят на свободу, лучше смерть на воле, чем рабство!

Длинные пики отбросили сунувшихся было в двери латников. Через пролом, разнося и расширяя его, ринулась лавина коней, раздражённых и напуганных происходящим. Ратэсты скакали в середине дикого табуна, выворачивая в улицы.

— Если они успеют закрыть ворота, — задыхаясь ветром, прокричал Ротбирт, — то нас передушат тут, как крыс! Давай, давай, мой родной! — последнее относилось к коню.

У ворот табун столкнулся с конными сотнями, выходившими из города во исполнение приказа Юргул. Анласские кони сшибал лошадей, стаптывая их вместо со всадниками — вопли, команды, ржание и хруст костей заметались перед воротами.

Вадим направил пику точно в грудь стражнику у ворот, схватившемуся за ворот цепного барабана. Упорные тренировки даром не прошли — гранёный наконечник вошёл точно в грудину, но веретено пики вырвало из руки мальчишки, умения всё-таки не хватило. Стрела чиркнула по кольчуге, ещё одна клюнула в маску шлема. Если бы это были наши лучники, мелькнула мысль, я был бы мёртв.

В воротах рухнул анласский конь, на него налетели другие. Вадим, Ротбирт и ещё четверо всадников не успели проскочить за ров через эту сумасшедшую, бьющую копытами по воздуху мешанину.

— Сюда! — Вадим безо всяких сомнений направил коня к лестнице, ведущей на стену. Никто ещё не понял, что он задумал, но остальные ратэсты поскакали за мальчишкой.

Крутая лестница шириной была не более анласской стрелы, но кони резво бежали вверх по ней, их даже не надо было подгонять — настолько безоглядно верили они своим хозяевам.

Сверху выпустили несколько стрел — наугад, вслепую. Скакавший четвёртым ратэст перевесился вбок со стрелой в глазу, конь покачнулся и с предсмертным ржанием полетел вниз.

Под копытами звонко зацокал камень стены. Вадим ударом ноги в стремени отбросил к зубцам выскочившего наперерез латника, крикнул:

— Братья! Лучше умереть там, внизу, — он выкинул руку, указывая, — чем в каменной ловушке! Вайу! — и он решительно направил коня вниз — в ров со стены.

— Вайу! — грянули оставшиеся в живых, без тени сомнения следуя за младшим товарищем-славянином.

В ушах Вадима заревел воздух. Самое удивительное — он не чувствовал страха, скорее — восторг полёта. Конь странно заржал, ему словно бы откликнулись далёкие голоса коней в небе — утреннем, алом. Вадиму почудилось, как летят, несутся по нему, медленно и страшно, прекрасно и грозно Девы Ветра, здешние валькирии — Гэльд, Гэффату, Лок, Трэд, Рист, Мисту, Скоольд, Скоол, Ёль, Ёрраход, Энрид, Эндрид, Эринлив!

«За мной… за нами, — бесстрашно и весело мелькнуло в голове. — Мы умерли?».. Вадим ждал уже — сейчас сильные руки подхватят его на седло… Интересно, какая вознесёт его туда, наверх? Загрохочут копыта по радужному мосту — и впереди поднимутся вершины деревьев…

…Удары обрушившихся с высоты шести человеческих ростов тел громом раскатились по реке. Столпившиеся на стене хангары с бессильной яростью смотрели, как пятеро всадников один за другим выбрались на берег и помчались прочь — туда, где полыхали огни лагеря.

Старый воин зло плюнул в ров:

— Буссеу, — с ненавистью и страхом сказал он.

Ополчение оказалось, честно сказать, умнее, чем вырезанные по пьяни ратэсты. Едва стало ясно — что-то не так — как старики выстроили в огромный круг повозки, согнали внутрь скот и приготовились к бою. Все, кто мог держать оружие — ни много ни мало две с половиной тысячи мужчин, юношей, подростков, женщин, девушек и стариков — заняли места за возами и встретили латников градом длинных стрел. Потеряв без малого две сотни воинов, хангары отхлынули. Прорвавшийся было полусотенный отряд заплутал среди повозок и узнал, что такое удар топора и охотничьего копья.

Пятнадцать ратэстов во главе с пати Гэстом прорвались в свой лагерь. Хорошо попировали доверчивые анласы. Хороший урок получили. Стыдно было глядеть в глаза людям, хоть и не думали те ни в чём упрекать воинов. И страшно было — глядеть на тех, кто за минуту старел на годы, обнаружив, что среди вернувшихся нет сына, брата, отца, друга, мужа, жениха…

Гэст и старики решили обороняться. Стрел было в достатке, скот не даст умереть от голода, лагерь разбит, как и положено, на речном берегу, есть два больших родника. Пусть идут или стараются выморить. А по ночам можно и побеспокоить врага налётами. Ну а дальше чето-ничто — придумается…

Вадима разбудил Ротбирт. Судя по синим кругам у глаз, он не ложился, а голова у него болела.

— Ох… — Вадим потёр шею. Он уснул на седле и за всю ночь ни разу не поменял положения. Кроме того, в горячке схватки и скачки мальчишка не сообразил и не почувствовал, что довольно сильно помят. Всё тело оказалось одним сплошным синяком, левая сторона лица запухла от удара по маске. — Кажется, живы?

— Может, ненадолго, — мрачно ответил Ротбирт. — Пойдём, приехали на переговоры.

— Поесть бы, — Вадим огляделся в поисках доспехов.

— Ты можешь думать о еде? — Ротбирт скривился. — Клянусь елдой Дьяуса, я выпил целый рог пива, а голова всё равно болит, словно в ней кузница… Поешь потом, Гэст зовёт.

— Славянин, — позвал, подходя, один из мальчишек, — я почистил твои доспехи. Только меч не трогал.

— Спасибо, парень, — Вадим принял с вытянутых рук панцирь. — Помоги ремни застегнуть.

Мальчишка вспыхнул от радости и начал помогать морщащемуся Вадиму справляться с кольчугой…

ИНТЕРЛЮДИЯ: Последний воин мёртвой земли

…В лагере царило полное спокойствие. Анласы воистину были стойким народом — и стар и млад, и женщины и мужчины готовились защищаться. Стучали молотки кузнецов, хрустели ручные мельницы. Кое-где, забив скот, жарили мясо. Люди правили оружие.

В одном месте возы были растащены. Тут стояли двое стариков, Гэст и все оставшиеся ратэсты — при оружии, только шлемы на руке. Прибывшие для переговоров маячили шагов за пятьсот, не меньше — группа всадников под странным знаменем: на шесте с перекладиной, как анласский баннорт — золотой кракен, к перекладине подвязаны по бокам пары белых и алых конских хвостов, а в центре — один чёрный.

— Что им нужно? — пробормотал больше для себя (хотя и по-анласски) Вадим. Странно, но Гэст ответил ему, как равному:

— Хотят говорить. Послушаем.

— Слушать их, — проворчал ещё кто-то.

Один из всадников поднёс ко рту согнутый металлический лист. Искажённый голос звучал жутко, загробно:

— Нашими устами говорит с вами, ничтожные, сююджи Юргул! У вас нет выхода, но милостивая госпожа согласна выпустить всех вас, если вы оставите скот и дадите нам выбрать рабов — по сотне мальчиков, девочек, юношей и девушек…

Эту глупость мог сказать лишь тот, кто совершенно не знал анласов. Самым постыдным делом считалось у них с давних пор покупать жизнь ценой рабства соплеменников.

— Ответь ему, — сказал Гэст Вадомайру. — Ответь так, чтобы он подавился нашим ответом, отродье Астовидату!

Пять сотен шагов — это почти два перестрела из хангарского лука. Но — меньше одного из анласского. Эдлхантанг Вадомайра скрипнул голосом сварливого старого воина, поучающего молодых. И стрела, описав дугу, вонзилась в перекладину знамени. Вторая ударила говорившего в левый глаз. Роняя свой лист, хангар сделал судорожное движение рукой и повис в седле. Мальчишки, облепившие возы, весело и глумливо загомонили, изощряясь в чёрной брани в адрес хангаров.

Оба выстрела, кажется, произвели неплохое впечатление — всю компанию как ветром сдуло дальше — туда, где даже анласская стрела долететь не могла.

Позиции сторон на переговорах стали предельно ясны.

Хангары тем временем приволокли на быках наспех сколоченный деревянный помост, на котором начали расчленять тела убитых ратэстов, показывая их анласам в лагере. Все узнали и Йохаллу и его щитоносца… Потом наступила очередь живых — двадцать семь раненых или тех, кто попал в руки врагов пьяными, были замучены на глазах у всего лагеря. Никто из погибавших не издал ни звука, ни разу не застонал — но смотреть было тяжело, почти невыносимо. Жестокость анласов была жестокостью волка — они не знали даже подобий тех предметов, которыми мучили их братьев, оружий, созданных злобным и трусливым разумом. И людям в лагере казалось, что пытают их самих. То тут то там раздавались женские выкрики или проклятья мужчин — это анласы узнавали среди умирающих под пытками своих близких. Кое-кто даже начал требовать вылазки, но один из стариков указал на конные сотни, замершие в отдалении:

— Выйдем — нас побьют. Кто защитит слабых и младших?

В этом ратэстам, оставшимся в живых, чудился даже укор в их адрес — они-то могли бы и пробиться к помосту, будь их хоть четверть столько, как прежде, а не полтора десятка. Хотя и глупо укорять бойца за проигранный бой. Сражайся достойно — а уж победу боги отдадут тому, кому захотят…

— Пойдём поедим, — вздохнул Ротбирт. — Что-то и мне захотелось.

Они двинулись вглубь лагеря. У одного костра седой беспалый на левую руку старик молча налил им по рогу пива, у другого — поделились жареной свининой, а хлеб ещё оставался в опустевшей повозке: Эрна за добро её спасителей умерла бы, а не отдала.

— Просторно у нас стало, клянусь рукой Дьяуса, как у вас говорят, — грустно усмехнулся Вадим, садясь на облучок. — Вещи товарищей — что с ними делать?

— Раздадим семьям, — Ротбирт сделал большой глоток пива. — Стрелы только оставлю. Не думаю, что это будет неправильно и несправедливо.

— Да, — кивнул Вадим, — это верно. Если нам что ещё и понадобится из вещей — так это стрелы… ну, ещё я дротики возьму. Жаль, что певец погиб, никто не сложит песню о том, что случилось и не помянет погибших.

— Пока живы мы — будем помнить, — ответил Ротбирт твёрдо. — Живущий в памяти никогда не умрёт.

— Знаешь, — задумчиво сказал Вадим, — когда я прыгнул со стены… и все — следом… мне почудилось, что за нами скачут Девы Ветра.

Ротбирт не удивился, только кивнул:

— Если так, то они поспешили, — и оторвал кусок мяса зубами, держа рог между колен.

— А пиво ничего, хорошее, — Вадим надел свой опустошённый рог на стояк навеса. — Дай-ка мне ещё хлеба…

Он потянулся за куском, но тут по всей линии обороны угрожающе и гулко завыли круммхорны. А сквозь их вой прорвался режущий шипящий звон боевых гонгов хангаров.

— Да чтоб их!.. — Ротбирт соскочил наземь, хватая оружие. — Они атакуют!

Это в самом деле оказалось так. Коричнево-чёрная волна катилась на лагерь со всех сторон. Это были не латники, а простая «пыль» — воины, согнанный с окрестностей.

Анласы быстро и без суеты занимали свои места.

— Тетиву перетяни, тетиву…

— Копьё под правую… а тул — под левую… учи вас, эх!..

— Пошёл отсюда! Сначала до пол-лука дорасти!..

— Боги, даруйте в бою удачу или достойную смерть…

— Сорок семь… сорок восемь… Дед, одолжи десяток стрел — отдам на той стороне…

— Куда я брусок положил?..

— Как доскачут вон до того камня, так и начнём. Густо скачут, целиться и не придётся вовсе…

— Коням главное дело — руби ноги, а всаднику — в брюхо копьём…

Соседом Вадима слева оказался кряжистый рыжий усач, совершенно хладнокровно проверявший лук. На нём были кожаный шлем на клёпаной стальной основе и кожаная куртка с нашитыми стальными пластинками — обычный доспех простого воина. Справа, опираясь на колено, раскладывал стрелы подросток примерно на год младше Вадима. На этом всей защиты было — суконные штаны и просторная куртка с капюшоном и широкими рукавами, которые она подкатал повыше. А из оружия — лук и сакса. Лицо у мальчишки было сосредоточенное, на веснушчатой переносице выступили капельки пота. Наверное, не раз бил он зверя и птицу, но сейчас будет другая охота…

Гнетущий, вязкий вопль гонгов нарастал — словно мчалось вырвавшееся на землю войско мертвецов во главе с Расчленителем. Стали видны в общей коричневой мути высверки сабель, глиняные пятна лиц…

Круммхорны взревели сигнал. Вадим видел, что Ротбирт подальше не выбирает цель — может быть, впервые в жизни он просто рвал тетиву раз за разом, и Вадим слышал, как звонко бьёт тетива по наручью друга. Сосед слева щерился под усами. Мальчишка справа с отчаянными глазами выпускал одну стрелу за другой.

Солнце искрами вспыхивало на взлетающих стрелах — казалось, лагерь бьёт по коричневому валу серебряным дождём. Взлетая вверх, стрелы анласов падали вниз по дуге — и не было пощады никому, в кого попадали узкие жала.

Вой стал сбиваться и стихать. Коричневый вал начал распадаться на ручейки, водовороты, замедлял казавшийся неумолимым бег… А потом начал откатываться прочь.

— Ни к чему, — Вадим придержал за плечо мальчишку, вновь потянувшегося за стрелой. Тот посмотрел дико, шевельнул губами, но, кажется, сообразил, на каком он свете, кивнул.

К возам потащили новые связки стрел. Они тяжело бухались в дно возов, рассыпались с позвякиванием и хрустом. Запас стрел был большой, а результаты стрельбы — весьма наглядными, надо сказать.

— Если бы они не были так глупы, — сказал усач, — они бы пустили пеших за большими щитами… Или это верно, что они не умеют драться пешими вовсе?

— Плохо дерутся, — подтвердил Вадим. Откинулся назад, проорал: — Ротбирт, ты как там?!

Тот помахал рукой. Эрна как раз притащила ему связку стрел. Но перекинуться хотя бы словом друзья не успели. Коричневый вал снова вспухал, как нарыв.

Вадим покачал щит, вставленный краем между досок в борту повозки. Треугольный и не очень большой, тут его щит был не так удобен, как большущие прямоугольные щиты ополченцев, из-за которых можно было стрелять, стоя на дне повозки. Прищурился, посмотрел на солнце. Да нет, это не Солнце… И всё-таки интересно, что это за звезда?..

Круммхорны вновь протрубили сигнал.

На этот раз вал конницы не остановился, и стало ясно, почему. В тылу маячили алые перья на стальных шлемах латников, гнавших простых воинов в решительную атаку на лагерь анласов.

Мчавшиеся впереди раскручивали — теперь было видно ясно — над головами арканы с железным «кошками» на конце. Растаскивать возы… И вот уже первые стрелы начинают долетать до анласов, поют в воздухе смертельную песню, впиваются в борта и щиты. Вадим приподнялся — видеть. Одна стрела тут же ударила в грудь, вторая со скрежетом чиркнула по шлему — мальчишка засмеялся. Ясно были видны лица под меховыми шапками — оскалы, щели глаз, высокие скулы, мотающиеся сальные косы.

Анласы били в упор — между глаз, в кожаные щиты, просаживая их навылет вместе с телами…

…Стрела щёлкнула в маску пониже глазной щели. Передние всадники были уже шагов за полсотни, они падали, падали кони, утыканные стрелами, а задние ломили по кровавому валу, сами рушась и вместе с конями становясь его частью…

Справа раздался негромкий выдох. Вадим задержал на взмахе руку с дротиком, повернулся. Мальчишка, всё ещё держа в левой лук, садился на дно воза, правой держась за древко стрелы, вошедшей под левую ключицу. Глаза у него были недоумёнными. Скривив губы, парень переломил древко стрелы — мотнулось белое перо в упавшем кулаке. Боль, очевидно, так и не успела дойти до его сознания — сев на дно, мальчишка стукнулся затылком в борт. Глаза так и остались удивлёнными… А на место убитого вскарабкался мускулистый юноша с волосами, собранными на макушке в пышный «хвост».

«Кошка» с грохотом впилась в борт. Рыжеусый, хладнокровно высунувшись из-под щита, хэкнул и перерубил верёвку саксой. Стрела «чокнула» по одной из пластин на его куртке.

— Худо бьёте, — презрительно проворчал рыжеусый.

С десяти шагов Вадим вогнал дротик в рот хангару, раскручивавшему ещё одну «кошку». В левую перехватил топор, в правую взял Сына Грома.

Две «кошки» разом вцепились в борт, потянули. Усатый рубанул одну, Вадим — другую. В теле всё пело — нервы, мускулы стонали от удовольствия в предчувствии боя.

Над щитом показалось плоское вислоусое лицо. Топор в руке Вадима с глухом треском прорубил смуглый лоб. Усач, снова ловко выдвинувшись из-за щита, с короткими выдохами обрушивал свой топор на всадников и лошадей.

Визжа и улюлюкая, прыгнул прямо с седла на воз ещё один — парень с «хвостом» встретил его ударом копья в воздухе, швырнул обратно; сам неудачно подался вперед, забалансировал — его ударили саблей по бедру. Падая наружу, под копыта, он сшиб с седла всадника, подмял и исчез вместе с ним в месиве…

Вадиму было легче других. Он мог меньше думать о защите — панцирь, шлем, брассарды и поножи надёжно его защищали. Отбиваясь мечом, Вадим выбирал момент и бил топором — наверняка, не больше одного раза.

— А не победим… так хоть… намашемся… — цедил мальчишка строчку из казачьей песни — снова и снова.

Соседняя повозка опрокинулась. С одной стороны на неё лезли визжащие хангары, с другой — ревущие анласы. Лучники защитников продолжали пускать стрелы — через головы сражающихся, навесом в новые и новые ряды штурмующих.

К возу пробилось трое латников. Один ловко отбил своим тяжёлым копьём-саблей топор. Второй, откинувшись назад, с размаху ударил Вадима. Третий одновременно подсёк парню ноги саблей…

Вадим и сам не знал, как у него это вышло. Подпрыгнув, он пропустил саблю низом — и одновременно поворачиваясь в воздухе — копьё скользнуло у груди, а Сын Грома с грохотом обрушился на шейную пластину, вминая её в тело. Латник грохнулся с коня наземь.

— Так! — неуловимым уколом Вадим ужалил второго латника в глаз — концом меча. Рыжеусый между тем расправился со своим противником сокрушительным ударом топора…

…В одном месте удалось растащить возы, и отряд всадников ворвался внутрь. Они сразу же запутались среди возов, вещей, костров, скота и жердей, в остервенении и страхе рубя всё, что попадалось на пути. Старики калечили косами ноги лошадей, женщины ссаживали хангаров вилами или охотничьими копьями мужей, мальчишки с ножами прыгали на крупы коней… Кипящая на кострах вода, домашняя утварь, камни, цепы, жерди — всё пошло в ход. Падавших растягивали на земле и приканчивали. На латника, по чьим доспехам скользили вилы и косы, свалили старательно сберегаемый в пути мельничный жёрнов, размозживший его, как рака в скорлупе. В пыли катались схватившиеся врукопашную. Там мать, на чьих глазах от удара сабли свалился сын, шла на всадника с копьём, поддевала его и сбрасывала наземь. Там сын, потерявший мать, взмахом цепа раскалывал, как орех, голову хангара. Там старик находил наконец-то место уже не первый год отдыхавшей в ножнах саксе под лопаткой сдёрнутого с седла всадника… Обезумевшие от страха, от атак со всех сторон, хангары старались вырваться обратно, но навстречу уже спешили ополченцы, и топоры поднимались и опускались…

…Атака оставила вокруг лагеря и в нём самом не меньше двух тысяч трупов хангаров. Немало погибло и анласов.

Вражеские трупы кидали в реку, следя, чтобы течение уносило их прочь. Своих складывали в ряд в центре лагеря. Тут же, рядом, женщины оказывали помощь раненым — тем, кому ещё можно было помочь. Рыжеусый сосед Вадима потерял разом и жену, и обоих сыновей — первого достала на возах сабля, второго усач нашёл у своей повозки — он лежал на хангаре, сомкнув руки у того на горле. А у самого под левой лопаткой торчал изогнутый нож…

…Вадим и Ротбирт пробирались среди трупов и раненых к своей повозке. Сцены, которые они наблюдали почти равнодушно, могли бы показаться ужасными даже очень закалённым взрослым людям. Длинные рубленые раны промывали чистой водой и зашивали «через край» льняными нитками, причём сплошь и рядом раненый либо напевал, либо как ни в чём не бывало разговаривал с кем-то — даже пострадавшие малыши (по меркам Вадима — дошколята!) боли ничем не выказывали. Атрапаны в белом тенями расхаживали среди раненых, быстро перерезая горло тем, кто уже не мог выжить и лишь мучился. Стрелы вытягивали из живых, как гвозди из доски — и нередко это делал сам же раненый!

Вдвойне страшно было видеть всё это ещё и потому, что большинство убитых и раненых обоего пола были молоды и красивы. Рухнет от бури старое, отжившее своё дерево — кто станет жалеть? Расступится молодой подлесок, выросший вокруг погибшего великана — и, глядишь, целая роща зеленеет на этом месте… Вырвет вихрь молодой крепкий ясень или гибкая стройная ива, не успевшие себя продлить в потомстве — и невольно опустится голова человека: что ж ты, ветер, натворил, будь неладен?!

А атрапаны ходили между костров и возов. Они твёрдо знали — мир за гранью всех примет, всех, кто пал сегодня, и даже мальчишке, для которого первый бой стал и последним, найдётся место в охоте Вайу, в свите Дьяуса… Нет, никто не торопится умирать. Но, если уж пришёл такой черёд — лучше умереть в бою, сражаясь за род, за славу предков, за жизни потомков. Только трус, недостойный удара мечом, цепляется за жизнь любой ценой.

Кое-где уже раздавались песни — там прощались с другом, а там восхваляли сражение; там мать утешала умирающего сына, а там считали перебитых врагов. Едва ли решатся хангары на третью атаку — отстанут, а утром и уйдём, чего…

Один-единственный раз мальчишки задержались. Около большущего воза паренёк лет тринадцати-четырнадцати со свежей повязкой на плече, приговаривая ласково, бинтовал повизгивающую овчарку. Сабля пришлась ей по крестцу, в умных карих глазах стыло страдание. Голову собаки держала на коленях всхлипывающая девочка на пару лет младше брата.

— Лучше будет добить его, — сказал Ротбирт, останавливаясь. — Хребет её перебили.

Мальчишка быстро вскинул загорелое враждебное лицо, смерил взглядом старших парней в помятой броне. Светло-серые глаза его сверкнули, он явно сдержал на языке злые слова и отвернулся.

— Потерпи, хороший мой… немножко ещё потерпи… — зашептал он псу.

— Пойдём, — Вадим потянул друга прочь, глядя на упрямую спину мальчишки. — Собака не твоя, чего в чужие дела лезть?

Ротбирт кивнул. Они отошли до речного берега, где народу была пропасть. По песку зашагали дальше.

— Скольких свалил? — нарушил молчание Ротбирт. Вадим ответил тут же:

— Одного латного, восьмерых простых. Не худо, а?

— Не худо, — согласился Ротбирт, — но у меня двое латников и семеро простых. А стрелами — не считал.

— Тебя на самом деле не Леголас зовут?^{5} — пошутил Вадим. И продолжал, не обращая внимания на изумлённый вид друга. — Смотри, небо какое… плохое. Не ваши боги гневаются, случайно?

Ротбирт сразу понял, о чём говорит Вадим. Закат полыхал, как чудовищный кровавый костёр. А странные тучи обрисовали на фоне пожарища силуэт кракена — Чинги-Мэнгу жадно шевелил щупальцами, подбираясь к заходящему солнцу. Но Ротбирт передёрнул плечами:

— За что гневаться богам? А что до этого, — он махнул рукой, — их многолапый подавится Солнцем. Не по силам твари одолеть наших богов — самого Астовидату Расчленителя загнали они в подземелья, и уж солнце-то какому-то слизняку точно не отдадут! Нет, Славянин, — он положил руку на плечо Вадима, звякнул сталью о сталь, — солнцу бежать по небу до последних дней, и даже данвэ ничего не могут с этим поделать, — он сплюнул в песок. — А уж конца времён мы с тобой точно не увидим, даже если проживём сто раз по сто лет!

— А ты бы хотел столько прожить? — Вадим поудобнее перехватил шлем под мышкой.

Ротбирт задумался и ответил словно бы нехотя:

— Не знаю… Не худо было бы и посмотреть, как и что там будет. Но, прожив такой срок, можно и разум потерять от увиденного и разлук. Представь — ты живёшь, а те, что рядом, уходят снова и снова… Нет, не хочу! — сказал он, словно рубанул. — Своё прожить с честью — и хватит, а там можно посмотреть и ту сторону, да и проверить, вправду ли так красивы Девы Ветра и так ли широки ворота у дома Дьяуса, как тут поют наши певцы…

— Вон повозка, — указал Вадим. — Чёрт, — сказал он по-русски, — до неё-то не добрались?!

— Да Эрна за наше добро целый отряд этих кривоногих кулаками перебьёт! — засмеялся Ротбирт.

Но Эрне, как оказалось, не выпало случая показать своё геройство — до повозки никто не добрался, зато немая проливала уже горькие слёзы, решив, что её благодетелей убили.

— Ничего себе, — расстроено сказал Вадим. Он терпеть не мог женских слёз, считал их признаком притворства и никогда не утешал ревущих девчонок, но… тут-то совсем другое дело, видно же. Ротбирт тем временем, сдёрнув кольчужную перчатку, погладил девушку по медным волосам, кашлянул, неумело буркнул:

— Ты… ну, мы ведь живы… Ты не плачь, а?

Девушка, улыбаясь сквозь слёзы, закивала. Показала жестом: «Хотите есть?»

— Лучше дай пива, если ещё осталось, — усмехнулся Ротбирт, кажется, сам смущённый своей нежностью.

Пиво ещё осталось. Только теперь мальчишки поняли, до какой степени хотят пить — до головокружения! Фактически с утра ни тот ни другой не притронулся к воде…

— Интересно, а кто сварил первое пиво? — Вадим вытер ладонью губы.

— Дьяус, — предположил Ротбирт, переведя дух. — Правда… — он задумался, — …сколько я песен слышал — нигде об этом не сказано.

Напившись, они стали помогать друг другу стаскивать доспехи. Эрна сбегала к реке за водой, притащила две бадьи. Мальчишки хотели вымыться, а Эрна только головой качала, глядя на них. И русский, и анлас походили на бело-синих леопардов — пёстрые от синяков, ссадин, кровоподтёков…

Вадим нагнулся, упираясь ладонями в колени. Ротбирт, подняв бадью, выплеснул половину воды на спину друга — ахнувшая струя разбилась о лопатки и шею, скатываясь на землю, застыла в пыли серыми струйками и шариками. Вадим вздрогнул и захохотал, а Ротбирт начал равномерно лить на него остатки воды. Эрна тем временем кипятила в котелке травы для примочек.

— Тёплая вода, — сказал Вадим, разгибаясь и поводя плечами — шевельнулись под кожей бугры и канаты мышц. — Нагибайся.

И помедлил. Ему показалось на миг, что перед ним стоит и ждёт своей порции «обливалки» Олег…

Вымывшись, они снова влезли в одежду, хотя обоим непреодолимо хотелось спать.

— Пошли глянем, живы ли наши, — предложил Ротбирт, одёргивая вест.

Они снова зашагали мимо повозок, где уже налаживалась нормальная походная жизнь. Убитых лучше забывать сразу после того, как они убиты, иначе на войне просто сойдешь с ума.

Седой, как облако, старик, сидя у повозки, затачивал лезвие саксы. Вид у него был самый счастливый — очевидно, уже давно не выпадало такой драки. Мальчишки остановились возле него, и Вадим дружелюбно спросил:

— Многих прирезал, дедуля?

— Куда там, — прокаркал старик разочарованно. — Два десятка лет не сражался, состарился, всю сноровку отлежал! Одному костыль под коня вставил, — старик показал на рогатину, лежащую рядом — видимо, ею он пользовался вместо костыля, — он и навернулся, а я уж сверху насел и… — он стиснул сухие, но крепкие, здоровенные кулаки. — А уж второй-то меня мало не покалечил ещё раз, жопа Расчленителя! Да внучек мой младший его рогатиной в поддых — ничего, ладно получилось… Да и то сказать, — дед пригорюнился, — кому я на той стороне-то нужен, калечный? Пользы тоже… Нет, славяне рубиться были покрепче! — глаза старика молодо блеснули. — Как, бывало, заорут: «Рысь, Рысь!» Ну и мы им в ответ рявкаем, а после… Да-а-а, старый я стал, старый совсем…

— Худо, — разочарованно вздохнул Ротбирт, подмигивая Вадиму. — А мы тебя, дед, хотели было к девушкам позвать.

— Сказано же — стар я по девкам бегать, — сердито ответил старик и задумался. — Вы вот что, — добавил он. — Вы ведите их лучше сюда.

Мальчишки переглянулись и захохотали.

ИНТЕРЛЮДИЯ: Рукодельница

Вадим долго не спал в ту ночь. Ротбирт уже давно похрапывал; тихо, как мышка, спала Эрна — а он всё ещё лежал, глядя на рисунки чужих созвездий и огромные шевелящиеся звёзды в бездонном небе.

«Кто я?.. Я — Вадим…»

«А зачем я здесь?.. Не знаю… Нет — знаю. Но зачем я не здесь вот, а вообще — в мире?»

«Почему всё так, как есть?»

Оформить эти мысли в слова он не мог, да и не пытался. Бывают моменты — он усвоил это уже давно — когда слова лишь портят всё. Кроме того, говорить было всё равно не с кем.

Арфа продолжала позванивать, мужские голоса что-то пели. Где-то отбивали клинок, лениво брехали собаки. От города доносился сдержанный расстоянием шум.

Вадим соскользнул наземь. Ему было не по себе. Когда он лежал в повозке, казалось, что она куда-то плывёт. А холодная земля под ногами и ветерок с реки помогли вернуть ощущение реальности.

Реальности? Мальчишка негромко рассмеялся. Конечно… Он где-то на другой планете, он воин в полупервобытном-полусредневековом племени — куда уж реальней!

Придерживаясь за борт повозки, мальчишка обошёл её. Потрепал по мордам быков. Поморщился — бычьи морды были всё-таки противные, не сравнить с конскими… И спокойней не становилось. Вспомнился жуткий закат — Вадим передёрнул плечами, отгоняя навязчивые мысли.

— Всё будет хорошо, — сказал он по-русски.

Утром Ротбирт проснулся раньше Вадима. Эрна уже сидела у костра, помешивая похлёбку из мяса, дикого лука, моркови и пшена. Ротбирт, повернувшись на бок, наблюдал за её ловкими движениями почти с удовольствием, подумывая, что и в самом-то деле неплохо было бы взять её в жёны. Ну и что с того, что она немая — меньше будет шуму! Зато красивая и по хозяйству — просто волшебница… Вздохнув, он перевернулся на бок и почти враждебно покосился на славянина, оценивая ревниво, кто из них лучше. Они были похожи, как похожи все здоровые мальчишки. Вадомайр был повыше, но не так широк в плечах, не умеет стрелять из лука, да и бегает и верхом ездит похуже. Зато ловок драться без оружия, речист и уверен в себе — такие девицам по душе, а то, что он из другого народа и вообще чуть ли не с неба, может добавить интереса. Да уж, тут не выбрать. На месте Эрны (Ротбирт улыбнулся) он бы плюнул и всё.

Он уже собирался разбудить славянина, но сигнал трампета заставил его вскинуться и завертеть головой. Из-за возов не было видно, что происходит, но весь лагерь пришёл в хаотичное, быстрое движение. Вадим, приподнявшись, заспанно моргал и тоже смотрел по сторонам недоумённо.

Ротбирт, перевесившись через борт, схватил за плечо пробегавшего мимо мальчишку, нёсшегося куда-то со всех ног.

— Что случилось?! Говори же! — рявкнул юный ратэст. Мальчик повернул к нему возбуждённое лицо и прокричал:

— Корабли! Золотые корабли на реке! — после чего вывернулся и побежал дальше, мелькая пятками.

Мальчишки переглянулись — и без слов полезли наверх по распоркам навеса.

То, что увидели они за кольцом возов, заставило обоих окаменеть от ужаса и страшных предчувствий.

На поле не было ничего, кроме трупов. Ворота города — распахнут, там виднелся небольшой отряд латников.

А на реке высились, будто крепости, сияющие золотом, три весельных горы — золотые корабли данвэ.

Двое рослых воинов, держа под мышками шлемы в виде грифоньих голов, стояли на мостике, вознесённым над носом первого корабля. Странный это был мостик — словно бы тщательно стилизованное под прошлое изделие современности, где фигурная резьба выполнена из пластмассы, а в резную медную картушку заключён электронный компас… Узкие лица данванов были спокойны и внимательны. У одного — атлета лет тридцати, не рыжего, а скорей золотоволосого — кожа была темней, чем у большинства данванов. Но большие зелёные глаза и манера держаться ясней ясного указывали, какого народа это сын. Стоящий рядом был моложе почти вдвое, в глазах горели недобрые огоньки.

Ан Джерард йорд Ангон — так звали золотоволосого — был Первым Адмиралом Игры. Второго звали ан Эйтэн йорд Виардта, и он приходился средним сыном командующему экспедиционным корпусом на востоке Мира.

— Они не пытаются бежать, — прозвенел голос юноши. — Совсем ополоумели от страха, как видно.

— Скорей они его просто не знают, — возразил слегка насмешливо Адмирал.

Ан Эйтэн покосился на старшего, но тот выглядел совершенно серьёзным. Надо сказать, что оба данвана испытывали друг к другу взаимную антипатию — слишком различными были их взгляды и на жизнь, и на Игру. Но сейчас перед ними был общий враг, и ан Эйтэн сделал небрежный жест рукой в перчатке из гибкой брони:

— А! Все дикари на всех планетах они одинаковы! Я возьму сотню конных ребят, и через час мы уже будем загонять их на корабли… Примем столько груза, Адмирал?

— Не стоит атаковать одной конницей, — тот словно бы не слышал вопроса. — Это всё-таки не гесс-поле. Пусть лучники подойдут ближе под прикрытием мантелетов и обстреляют лагерь навесом. А ещё лучше — сгони из города тамошний сброд, и за их спинами…

— Вздор! — юноша махнул рукой пренебрежительно и запрыгал через ступеньки вниз по лестнице. На палубе зазвенели его команды.

— Если ты свернёшь себе шею, дурачок, — пробурчал ан Джерард йорд Ангон, — это будет огорчительно для всей Империи и для твоего отца в особенности. Но плакать по тебе я не стану — дураков надо отсеивать в юности.

И усмехнулся.

Когда Ротбирт и Вадим добрались до защитной линии, там уже всё было готово к встрече. Пати Гэст, мрачный и ожесточённый, стоял между раздвинуты повозок.

— Выслали своих. Говорить хотят, — отрывисто пролаял он, подошедшим мальчишкам. Оставшиеся ратэсты стояли по обе стороны от Гэста — надо было показать врагу лучшее из того, что осталось.

От берега реки скакали двое — мужчина и мальчишка с флагом. Скакали бесстрашно прямо на анласов, хотя не могли не знать, что в любой миг могут получить град стрел, от которого не спастись… И остановились в десятке шагов.

Старший спросил — именно спросил, даже не очень громко, но как-то неприятно, монотонно — по-анласски:

— С кем я могу говорить?

— У нас добрый гость сперва называет себя, а уж потом выспрашивает имя хозяина, — ответил Гэст.

Лицо данвана не изменилось.

— Капитан ан Атто йорд Делар. Я говорю от имени командиров нашего отряда. Теперь назови своё имя, — и в голосе его прозвучала еле слышная издёвка, — хозяин.

Однако и Гэста не так-то легко было смутить:

— Я — пати Гэст сын Кэдэрикэ из анла-энграм. И говорю тебе я от имени всех наших людей. Что ты хотел сказать, капитан ан Атто йорд Делар из данвэ?

Капитан промолчал. Он скользил взглядом по лицам воинов, и взгляд этот был ощутим кожей. Под ан Атто йорд Деларом конь стоял спокойно, а вот мальчишка со знаменем, ловко избоченясь в седле, заставлял своего выплясывать, то наступая на анласов, то отскакивая.

— Хороший конь, — пробормотал Ротбирт. — Ссадить бы этого непоседу…

Вадим хотел ответить, но не успел. Старший из данванов снова заговорил:

— Вас тут, в лагере, не больше пяти тысяч. Всего — с детьми, женщинами и стариками. У нас там, — он указал на корабли, — восемьсот воинов. Скажи мне, пати Гэст, выстоишь ли ты в бою?

Вопрос был — как удар боевым молотом в лоб, с размаху и без пощады. Ответ же знал каждый — анласы не выстоят. Не выстоят десяток ратэстов и ополчение против восьми сотен данвэ. Да и прежняя дружина, будь она вся цела — не выстояла бы. Впрочем, никакого ответа данван не ждал — он продолжал говорить:

— Мы предлагаем вам сдачу. Каждый десятый будет отпущен к вашему народу безо всякого вреда, остальные будут жить. Этого достаточно.

Среди анласов пронёсся ропот. Гэст вздёрнул ладонь, заставив всех замолкнуть одним этим жестом. Недобро щурясь, спросил:

— И ты, данвэ, в самом деле думаешь, что мы покроем себя позором сдачи?

— Позором? — ан Атто йорд Делар нахмурился. — Речь идёт о вашей жизни. Понимаете? Вам предлагают жизнь! — он повысил голос, обращаясь ко всем сразу.

Теперь ответом было ледяное молчание и недобрые взгляды. А Гэст покачал головой:

— Ты сказал. Мы слышали. Теперь уходи. Наши боги не любят трусов.

Раздался слитный гулкий удар — ратэсты били в щиты. По лагерю понёсся, ширясь и множась, зловещий лязг — люди подтверждали готовность драться без надежды на победу, но в ладе с честью.

В зелёных больших глазах капитана мелькнуло что-то, весьма похожее на уважение.

— Вы все погибнете, — сказал он, поворачивая коня одним движением колен. Мальчишка-знаменосец поскакал за ним.

Возы тут же сдвинули. Воины рассыпались по местам. И, как оказалось, вовремя.

Впрочем, Вадим удивлённо открыл рот, а Ротбирт даже рассмеялся, когда они увидели атакующих. Под весёлые звуки рогов они неслись россыпью, шпоря коней и склонив копья — не больше сотни кавалеристов, казалось, собравшихся на загонную охоту, а не на атаку укреплённого лагеря. Это до такой степени не походило на тот памятный анласам бой на берегу моря, что анласы недоумённо наблюдали за происходящим.

— Боги лишили их разума, — сказал Ротбирт, накладывая стрелу на тетиву.

— Скорей поразили их непомерной гордыней, — ответил Гэст, проходивший рядом. — Но от этого их мечи и копья не затупились… Стыдно будет не отбить эту атаку, но вот какова будет следующая?

Ротбирт подпустил «своего» на сотню шагов и выпустил одну за другой три стрелы. Одна прошила маску коня между ушей, вторая — грудь всадника, третья — шлем между глазниц. Больше полусотни атакующих либо покатились с сёдел, либо рухнули вместе с конями. Не меньше двадцати — удержались в сёдлах либо раненые, либо тоже мёртвые.

Свист, насмешки, улюлюканье анласов провожали поспешно отступивших уцелевших…

… - Шестьдесят три убитых! — голос ан Эйтэн йорд Виардты дрожал от гнева и боли — стрела, расколов наплечник, вышла из плеча сзади, и врач как раз вынимал её. — Остальные почти все ранены! Они заплатят! Я заставлю их заплатить! Я заставлю их сожрать сырыми своих собственных щенков! Я отдам их сук нашим коням! — юноша был в такой ярости, что бранился древними, уже несколько веков почти не употреблявшимися проклятиями, вышедшими из тех времён, когда народ данов-данванов появился на своей прародине, Хэймтэли. — Адмирал, вы можете подвести корабли ближе к их логову?!

— Мог бы, — спокойно ответил ан Джерард йорд Ангон, — если бы реку не завалили трупы. Корабли не пройдут… Мне кажется, нам надо позабавиться в городе — вашим этого хватит, чтобы утолить интерес. И уйти… Но, — Адмирал заметил бешено искривившиеся губы юноши, — если вы всё-таки хотите их уничтожить — поступите так, как я сказал.

Несколько секунд юноша молчал. Потом — склонил голову:

— Так я и сделаю, Адмирал.

Скажи об этом убитым, хотел заметить Адмирал. Но промолчал. Игра была делом добровольным и, что уж говорить, весёлым.

Ближайшие трупы лежали шагах в тридцати. Мальчишки были среди тех, кто выбрались в поле — пособирать стрелы и вообще… О внезапном нападении можно было не беспокоиться — хангаров вблизи вообще не было видно, а данвэ находились у кораблей. Они, кажется, всё-таки готовились к новой атаке, но не спешили.

Ротбирт надёргал уже три десятка стрел, Вадим, помогая ему — еще с дюжину… когда мальчишки буквально споткнулись о взгляд. Взгляд того самого парня, что приезжал к лагерю со знаменем вместе с капитаном. В груди его коня сидели по оперение две стрелы — рухнув, они придавили ногу хозяина. Данвэ лежал совершенно неподвижно — лишь поняв, что его заметили, начал биться, силясь выбраться и скребя землю латными пальцами в мелкой стальной чешуе. Потом извернулся всем телом, глядя на приближающихся анласов с отчаяньем и вызовом. Не желая терять чести, он сказал — и снова голос был какой-то странный, безликий:

— Чего вы ждёте? Убейте меня. Или вы трусы? — он хотел оскорбить дикарей посильней. Он бывал в походах уже несколько раз и видел, каким неспешным мучениям подвергают иногда пленников. Вызывая гнев, юный данван хотел приблизить лёгкий конец.

Мальчишки подошли поближе. Вадим видел, что Ротбирт явно не испытывает к давану никакой неприязни — скорей любопытство. А ему самому было интересно — откуда этот голос? Как у GPRS-навигатора… и губы мальчишки движутся явно не в лад со словами анласского языка.

Зелёные глаза данвана встретились с серыми — анласа и русского.

— Трусы не ходили за храбрым Йохаллой. И не меня так называли, — сказал Ротбирт, — да и не назовут, милостью Дьяуса, — он достал саксу.

Данван снова скребнул землю рукой в отчаяньи. Посмотрел в сторону кораблей. Помощи не было… Что с ним сделают?

Анласы — слов нет — умели пытать. Но делали это лишь мстя за кровные обиды или добывая у пленного сведения. Кровных счётов у Ротбирта к данвану не было, сведения — какие сведения, всё как на ладони…

— Давай-ка… — проворчал Ротбирт, перерезая подпругу и сдёргивая седло. Мальчишки подсунули руки над конскую тушу, послышалось слитное «йухх!» — и Вадим сдавленно рявкнул по-русски:

— Тяни, блин!

Данван вытащил ногу из-под конской туши, откатился — как ртутный шар — и сел, во все глаза глядя на врагов, которые, отряхивая руки, смотрели на него.

Он великолепно знал, что такое жалость и доброта. Но никогда не примерял этих чувств ни на кого из не-данванов. В круге жалости и доброты были только свои. Иначе было бы просто смешно. И всё-таки сейчас он, подняв оброненный в падении меч, не набросился на анласов — и не из страха, что их двое, а он один.

— Эй, — неуверенно сказал он. — А… зачем вы это сделали? Почему вы меня не убили?

— А вот в бою встретимся — убью, не пожалею, — ответил Ротбирт. А Вадим смотрел во все глаза на то, чего никак не могло быть — миниатюрную гарнитуру, в левом ухе данвана, от которой тонкий отросток, плотно прилегавший к коже, уходил на шею и ниже — под панцирь. — Какое зло ты мне сделал, чтобы тебя убить просто так?

— Зло? — данван невольно улыбнулся, словно услышал что-то забавное. — А что такое зло, анлас?

Ротбирт хмыкнул. Стукнул кулаком о кулак. Вопрос застал его врасплох.

— Зло… Зло — это когда плохо…

— Плохо? Мы разобьём вас; нам будет хорошо, вам — плохо. Так где твои зло и добро? — насмешливо спросил данван, не обращая внимания на ставший злым взгляд Вадима — уж очень знакомые слова послышались, как со страничек новенького учебника по формальной логике, на последней страничке которого меленько напечатано: «Выпущено по рекомендациям Международного Комитета по правам человека. Спонсировано Фондом Сороса». — Это не понятия, а облака. Дунул ветер… и нету. Или изменились так, что и не узнать.

Ротбирт вздохнул. Он никогда не задумывался над этим. Ведь это просто и понятно… но как это объяснить и доказать? Как объяснить и доказать то, что не требует объяснений и доказательств? И решился, наконец.

— Ты — данвэ, а у вас, демонов тьмы, наверное, всё иначе. А наша жизнь коротка. Мы не можем что-то делать, надеясь, что будет время переделать, и мы говорим: «Думать легче, чем делать. Поэтому думай, прежде чем обещать и клясться».… — Ротбирт вздохнул и увидел, что его внимательно слушают и данван и Вадомайр, только что выглядевший почему-то очень обозлённым. — У нас, молодых, был учитель — старый, слепой сэп — ну, певец-воин… Он говорил так: «Когда боги создали людей, они дали им волю и право выбирать зло или добро. И самим решать, что есть что. Ни один человек не знает, правилен ли его выбор и что его ждёт после смерти. Но человек — если уж он человек! Выбрав, идёт до конца, а после смерти принимает заслуженное без страха». Мой народ, данвэ, выбрал добро — наше, людское, добро. Мы поём об этом песни — вот такие —

Вот и всё. Это не тучи в небе. Это скалы, на которых держится земная твердь. Всё придёт, уйдёт и забудется, но то, о чём я сказал тебе — останется, ибо это есть суть человека.

Данван уже давно смотрел не задумчиво, а изумлённо. Потом хотел что-то сказать, но промолчал, лишь продолжал смотреть на анласа. И вдруг произнёс:

— Если мы встретимся в схватке — я тебя не увижу.

— И я не подниму на тебя меч, — просто ответил Ротбирт. Данван повернулся и пошёл прочь, сильно прихрамывая.

Конные сотни хангаров шагом двигались на молчащий анласский лагерь. За ними плечо в плечо шагали данвэсские лучники; на флангах их строя — клинья конных отрядов…

— … Они тебя отпустили?! — ан Атто йорд Делар сдвинул грифоний шлем, радостно и изумлённо глядя на мальчишку.

Тот кивнул:

— Да. Мой капитан… я прошу простить мои слова, но мне кажется, что мы напрасно хотим сражаться с этими людьми. Они знают что-то… что-то, чего не знаем мы, папа.

— Дикари? — ан Атто йорд Делар покачал копьём. — Успокойся, сынок. Ты слишком близко был к смерти, а в твои годы это слишком остро воспринимается…

Ливень тяжёлых данвэсских стрел рушился на анласский лагерь. От падавших стрел спасения не было — они прошибали щиты, кольчуги, доски возков, убивая воинов, детей, женщин, стариков, скот…

Анласы отвечали таким же упорным градом. Но их стрелы находили добычу среди хангаров.

Друзья не прятались. Очевидно, боги анласов хранили побратимов. Одна стрела, падая сверху, пробила дно воза рядом со ступнёй Ротбирта, вторая, пущенная, должно быть, издалека, ударила в грудь панциря Вадима, третья сразила на миг заслонившего его же ополченца… Они не могли не стать мишенями для лучников — воины в доспехах…

Стало ясно, что врага не остановить, когда коричневая масса, подошедшая совсем близко, вдруг раздалась под двумя серебристыми клиньями данвэсской конницы. По двести всадников в каждом…

Ротбирт ещё успел вогнать стрелу точно в щель шлема мчавшегося на него всадника и, швырнув лук с тулом далеко назад, выдернул из креплений щит…

…Атака данвэ была молниеносной и беспощадной, как вихрь. Их копья с ромбическими наконечниками били снизу вверх, и ополченцы гибли один за другим, не успевая даже дотянуться до врага. Подоспевшие хангары бросились растаскивать возы.

Вадима тоже спас щит. Удар копья пришёлся точно в центр, опрокинув мальчишку с повозки. Над ним пронеслись копыта и лошадиное брюхо — данван перескочил через воз, и Вадим дико восхитился мастерством всадника. Отведя острый стальной локоть, всадник вонзил копьё в грудь девушке, спешившей с бочонком пива к возам. Потом, словно мечом, гранью наконечника рубанул по шее бросившегося на него с охотничьим копьём парня, начал разворачивать коня…

Стоя на колене, Вадим метнул топор. Всадник отбил его молниеносным движением копья и бросил коня на мальчишку, прижавшегося спиной к возу.

Рядом рухнул с воза зарубленный ополченец, воткнулось в землю копьё. Вадим не думал ни секунды. Схватив гладкое, оплетённое кожей под руки древко, он раскачал его в руке и метнул в цель. Данван заученно вскинул коня на дыбы — копьё вошло тому между передних ног, пробив фартук. Сам данван соскочил наземь раньше, чем упал конь. В правой руке у него был топор с широким месяцевидным полотном и гранёным бойком-молотом. Выставив вперёд щит и держа топор опущенным, он пошёл на Вадима. Мальчишка выхватил меч.

Перевернувшись в воздухе, топор обрушился не полотном на щит, а бойком — на правое плечо Вадима. Удар вышиб меч из руки парня и опрокинул его самого на колени.

Сбоку от данвана Вадим увидел Ротбирта. Размахнувшись щитом, анлас обрушил его кромку — как топор — на латную шею врага сзади, и данван замертво повалился ничком.

— Вставай! — кричал Ротбирт. — Скорее! Смотри!

Слева и справа в прорывы в стене возов врывались данваны, рубя и закалывая всех подряд. Ополченцы дрогнули под этим холодным и яростным натиском и отступили, почти бежали вглубь лагеря. Следом входили лучники; на глазах у мальчишек один из них нагнал женщину с ребёнком на руках, левой рукой доставая короткий широкий меч. Ударом по шее он начисто обезглавил бегущую, отпихнул ногой покатившуюся голову, а потом поднял ребёнка за ногу и размозжил об угол воза.

Ротбирт бросился на врага без оружия. Данван не ожидал нападения. Мальчишка ударил его плечом в грудь, свалил наземь, насел сверху, вонзил кольчужные пальцы в щель между шлемом и нагрудником, разрывая чужую ненавистную плоть и выворачивая голову врага. Со щелчком лопнул хребет. Ротбирт встал, шатаясь и тяжело дыша. На него мчались всадники, несколько пеших анласов сшиблись с ними… Вадим поволок друга дальше в лагерь…

Женщины анласов, увидев, что мужчины отступают, подняли страшный крик. Некоторые осыпали воинов проклятьями. Другие бросались вместе с детьми наземь под ноги бегущим. Третьи рвали из рук мужчин оружие…

— Трусов, трусов мы родили!

— Топчите нас! Вот ваши дети — топчите их!

— Что вы нам оставили?! Рабство и позор?!

— Убейте нас сами!

— Женоподобные! Отдайте оружие, мы будем сражаться!

— Дьяус отвернётся от вас!

Крики, проклятья и плач мешались с воплями старух, выкрикивавших с возов страшные стихи-проклятья. Наконец одна из женщин, встав на пути своего сына, крикнула в отчаяньи то, что говорить нельзя:

— Я не рожала тебя, трус! — и осеклась от своих жутких слов.

Юноша замер, словно его убило на месте. Потом — побагровел, повернулся и с глухим страшным рёвом, вращая над головой подхваченную оглоблю, бросился на данванов. Его приняли на мечи, но…

…В это время Гэст принял совершенно правильное решение. Он отдал приказ уходить к бродам, а по ним — в леса за реку. Впрочем, приказ уже опоздал — конная сотня данванов обошла лагерь и заходила в атаку как раз от бродов. Её вёл в атаку сам ан Эйтэн йорд Виардта — верхом на чёрном огромном жеребце…

…Вадим и Ротбирт отвязывали от воза коней. Эрна быстро и без разбора подсаживала на воз детей, женщины и дети постарше готовились бежать, держась за борта.

— К бродам не ходи, — быстро сказал ей Вадим. — Плывите через реку! Увидимся на том берегу, слышишь?!

Немая мучительно замычала. Никогда в жизни не было ей так больно от своей немоты. Она столько хотела сказать… но лишь прижалась щекой к сапогу славянина в стремени.

— Гони! — крикнул мальчишка, вырывая ногу. — Мы их попытаемся хоть немного задержать! Ротбирт!

Гарцевавший рядом Ротбирт весело откликнулся:

— Вайу и сталь!

— Вайу и сталь! — прокричал в ответ Вадим. — Брат, вперёд!

— Вперёд, брат!

Мужчины сражались отчаянно, давая возможность спастись хоть немногим. Люди пробивались к реке; женщины и дети на ходу отбивали трусливые наскоки хангарской конницы. Уже сразился с ан Эйтэн йорд Виардтой Гэста — и пал, но люди, пошедшие с ним, из последних сил сдерживали врага у бродов…

…Навстречу мальчишкам, топча трупы, мчались трое данванов. Одного вышиб из седла топором выскочивший из-за возов ополченец. Двое других ускорились и склонили копья.

Вадим не воспользовался пикой. Он скакал на врага, выхватив меч и держа его в опущенной руке. В метре от наконечника вражеского копья мальчишка лёг на круп и, пропустив удар над собой, секущим движением махнул снизу вверх-вперёд.

Хороший меч был Сын Грома. Панцирь данвана лопнул, и тот завалился на сторону, а потом упал из седла, запутавшись в стремени.

Резким движением Вадим выпрямился. Противника Ротбирта подвело, как видно, незнание того, как анласы ловки с пикой. Мальчишка вышиб данвана из седла — так задувают огонёк свечи, раз — и нет…

…Эрна гнала волов так быстро, как только они могли бежать. Навстречу, наперерез, выскочил, склонив копьё, данван. Застыл, как страшная кукла — неподвижный воин на неподвижном коне, направив копьё прямо в грудь девушке.

Она оглянулась. Люди в повозке, держась за борта, смотрели на неё с безумной надеждой. Матери прижимали к себе детей. Те, кто постарше, кусали губы. Луков не было ни у кого…

«У нас с ним был бы сын», — подумала Эрна за миг до того, как копьё отбросило её назад — на руки женщин. Завизжал конь, хрустнуло что-то под колёсами. Один из старших мальчишек прыжком бросился на передок.

— Люблю, — шевельнулись губы Эрны, и изо рта девушки на грудь хлынула кровь.

Позднее Вадим не мог себе объяснить, почему остался жив. Вокруг кричали, падали и умирали люди и кони. Обрывки воспоминаний — кровь, перекошенные лица, сверкающие панцири врагов, Ротбирт, катящий вместе с другими навстречу атакующим вражеским конникам повозку… Он крутился на земле в обнимку с данваном, а потом вдруг снова оказался верхом, с пикой в руке. Рядом были Ротбирт (без шлема, всё лицо залито кровью, у щеки болтается, как тряпка, снесённый с головы лоскут кожи с волосами), какой-то ещё мальчишка и один из ратэстов. Вчетвером они отступали к реке; между ними и данванами не было никого, кроме мёртвых. Вадим чувствовал, что сзади в боку у него торчит стрела, пробившая панцирь и глубоко ушедшая в тело — поворачивая голову, он видел белое оперение и понимал, что оно — пластиковое.

Трупов вокруг было множество. Некоторые — это сразу различалось — убили сами себя; радости взять в плен анласа не будет ни данванам, ни хангарам… Слева кто-то ещё сражался у возов, справа, за грудами трупов, у брода, тоже шёл бой — там сгрудились повозки.

— Теперь нам осталось только выбрать, где умирать, — Ротбирт, не морщась, содрал лоскут кожи, брызнула кровь.

— Почему не здесь? — ответил Вадим. Обратился к мальчишке: — Ты вот что — езжай отсюда.

— Я не ратэст, но сражаться умею тоже, — спокойно ответил тот.

— Смотрите! — внезапно крикнул ратэст. — Смотрите!

Люди плыли через реку. Вода кипела… Женщины, дети, старики — плыли, опираясь кто на что мог, толкая перед собой доски с положенными на них малышами… А с берега по ним, растянувшись в цепь, били — спокойно, методично и прицельно — лучники-данваны. До противоположного берега было шагов четыреста, и стрелы летели, летели, летели…

— А, вот как, — сипло сказал Вадим. — Вот как, значит… — и вдруг бросил Вихря вперёд.

И было уже как-то всё равно — умирать, жить… Были беззащитные спины и метко летящие в них длинные, способные пронизать кольчугу, стрелы. Играючи. В худенькую спину девочки-подростка — раз! В привязанного на спину матери грудного ребёнка — раз, и махом две жизни! В ополченца, с трудом выгребающего одной рукой — раз! В плывущего на доске мальчишку — раз, и пусть плывёт дальше уже прибитый к этой доске!

Вадим доскакал первым и молча ударил пикой. Она выскочила из груди лучника, пробив доспехи, и того швырнуло на песок. Ротбирту так не повезло — «его» лучник успел повернуться, выпустил стрелу — и Винтахэв рухнул, поехал по песку на коленях, с жалобным стоном валясь на бок. Ротбирт соскочил с воплем, в котором мешались ярость и боль, удержался на ногах. Лучник уже целился снова, но мальчишка-ополченец, налетев, неловко, но сильно, ударил лучника в плечо мечом, и тот зарылся маской в сырой песок.

Грозя мечом, Ротбирт попятился к воде. Вадим вогнал пику в бок ещё одному лучнику, веретено с треском лопнуло.

— Сюда! — закричал он ратэсту, отбиваясь мечом от лучников, пытавшихся стащить его с Вихря. Ротбирт по колено в воде сражался сразу с двумя, отступал на глубину. Мальчишка скакал к Вадиму, а с другой стороны мчались, наклонив копья, конные данваны. — Сюда!

Но тот узнал в одном из трупов на истоптанном песке свою жену. А рядом — до неузнаваемости изувеченную копытами дочку…

С долгим, звериным воем ратэст выпрямился в седле и поскакал навстречу данванам. Кажется, свалил одного, но уже в следующий миг лежал в траве, сбитый копьями.

Вадим подал коня назад и сверху вниз вонзил меч между лопаток одному из противников Ротбирта. Тот попытался повернуться, но лишь откинул голову и осел в воду. Второй, отбиваясь мечом, бросился в сторону, споткнулся — шлем слетел с него, открыв искажённое яростью лицо.

— Тварь! — и Вадим, вскинув Вихря на дыбы, обрушил меч на голову данвана. Клинок застрял где-то в панцире на груди, Вадим с рёвом вырвал его, как колун из дерева, огляделся. Мальчишка больше не скакал — он лежал на гриве коня, свесив в воду руку с мечом — в спине кучно торчали четыре стрелы, ещё одна — в затылке. Слева по берегу бежала, прижимая к себе маленького ребёнка, женщина. За нею — мальчишка лет двенадцати с саксой в руке. А следом скакал, прямо сидя в седле и разбрызгивая воду, данван.

Вадим узнал капитана, который приезжал на переговоры. А женщина — это была Ринд с Увальдом и Увольвом. Семья Йохаллы.

— Вайу и сталь! Держитесь! — крикнул Вадим и помчался навстречу.

Увальд между тем развернулся и, пригнувшись, приготовился, кажется, прыгнуть на врага. На скаку Вадим ногой отпихнул его в сторону, не до церемоний… эх, пику, пику бы! Жало копья хищно вильнуло, целясь в горло. Вадим скособочился в седле, с выдохом перерубил копьё у самой руки — капитан, перевернув обрубок, ударил окованным металлом подтоком, как палицей. Вадим отбил удар щитом, но в руке данвана уже сверкнул меч — откинувшись назад, он рубанул мальчишку по шлему, снёс медное крыло — в голове Вадима помутилось, но он удержался в седле. Данван что-то кричал, и Вадим зачастил в ответ матерную скороговорку, саму собой полезшую на язык, взметнул Сына Грома навстречу новому размашистому удару, крикнул Ротбирту:

— Спасай детей! Через реку!

Обманный финт — меч данвана, распоров кольчужное плетение, как холстину, ранил Вадима в левое плечо. Но внезапно капитан закричал от боли и изумления. Увальд, подбежав сбоку, ударил его саксой под набедренник. И тут же Вадим вонзил меч в пах замешкавшемуся врагу.

— Это — тебе! — и добавил уже падающему в шею, в открывшуюся на миг полоску кожи. — В расчёте, курррва!

Соскочил с коня, чувствуя текущую кровь. Вбежал в воду, швырнул поводья женщине:

— Спасайтесь, плывите! Младшего на седло клади! Уплывайте же!

Увальд попытался остаться, но Ротбирт швырнул его в воду, как щенка:

— Мать спасай!

Мальчишки вошли в воду по колено, остановились, закрываясь щитами, подняв мечи. Данваны мчались на них, намереваясь стоптать… но конь под передним засёкся вдруг — и полетел через голову, скидывая всадника. Остальные отвернули, боясь затоптать своего.

Вадим мог бы поклясться… честное слово — что конь упал не сам, а всадник подсёк его умело брошенным поводом. Но разбираться и думать было просто некогда. Щит за спину, мечи в ножны — мальчишки бросились в воду. Они шли, пока вода не поднялась до груди.

— Доплывёшь? — спросил Ротбирт. Вадиму в голову лез Ермак, утонувший в Вагае под тяжестью царского панциря. Рана в плече кровоточила, стрела в боку, хоть и обломанная, отзывалась болью при каждом движении, пример казачьего атамана стоял перед глазами…

— Доплыву, — ответил он.

И вот они уже плывут. В доспехах, резко взмахивая руками — плывут. Вслед летят стрелы — но вязнут в воде и уже не могут пробить доспехов. Одна бьёт Ротбирта в правое плечо — и остаётся торчать, а он по-прежнему взмахивает обеими руками.

Впереди его плывёт подросток. Он то и дело ныряет и подолгу не показывается, лицо белое.

— Тебя что, русалки за ноги тянут? — хрипло спросил Вадим, поравнявшись с ним. Мальчишка повернулся к молодому ратэсту:

— Они у меня… как из свинца… — но о помощи — гордый — не просил. Вадим поплыл рядом, подставлял здоровое плечо, когда мальчишка снова начинал «нырять». Ротбирт забрал у какой-то женщины маленькую девочку и усадил себе на шею…

… - К лесу! — прохрипел Вадим, толкая мальчишку в спину. Тут на песке лежали тела тех, кто погиб у самого спасения — стрелы данванов добивали и сюда… Ротбирт уже бежал, прикрывая окольчуженным телом сразу несколько человек. — В лес беги! Я… сейчас…

А у самого внезапно не стало сил. Мальчишка опустился на колени, а потом уткнулся лицом в песок…

…Подхватив потерявшего сознание ратэста под мышки и, надрываясь до крика, мальчишка поволок Вадима к кустам…

Ан Эйтэн йорд Виардта был в бешенстве. В его руки попало всего около сотни людей — в основном раненых воинов, многие из которых уже умирали. Эти безумцы, чтобы не попасть в плен, убивали сами себя и друг друга, топились, бросались головой в камни… Около трёх сотен сумели, перебравшись через реку, скрыться в лесу — сунувшихся через брод хангаров встретили стрелами из чащи.

Самым же непредставимым было то, скольких воинов потеряли данваны, чтобы истребить этих… этих рыжих. Хорошую весть он принесёт на базу — двести восемьдесят четыре человека погибли, больше, чем за три предыдущих года Игры! И это уже не игра…

Данваны в гневе дотла обобрали урхан и отплыли…

Вадим очнулся, когда у него из бока вытаскивали стрелу. Вскинулся — но тут же вжался во влажную траву, хватая воздух ртом — мешать лекарю было нельзя.

Повернув голову, он увидел сидящего рядом Увальда. Он держал в руках чашку с водой, в которой женские руки мочили тряпку.

— Эрна, — позвал Вадим. Но тут же понял, что это не Эрна. Его перевязывала Ринд. И всё-таки позвал ещё: — Эрна.

— Лежи тихо, — послышался женский голос, — ты чуть не истёк кровью.

— Где Ротбирт? — спросил Вадим…

…Из ратэстов не уцелел больше никто. Две трети спасшихся были дети младше двенадцати лет, три четверти остальных — женщины и старики. Оружие могли держать лишь восемнадцать из двадцати семи оставшихся мужчин… а из них, в свою очередь, одиннадцати ещё не исполнилось четырнадцати.

Это всё, что осталось от пятитысячного рода, приведённого сюда Йохаллой. Весь скот, почти весь скарб, почти все кони достались врагу или погибли, пропали.

Ротбирта Вадим нашёл на опушке леса. Кто-то перевязал его, но анлас, кажется, не обращал на это никакого внимания. Он стоял на коленях возле Эрны.

Раненая в живот и тщательно перевязанная, девушка тяжело дышала, на губах вздувались кровавые пузыри. Ротбирт стоял молча, с сухими глазами и заострившимся лицом. Вадим остановился рядом. Ротбирт даже не повернул головы. Но сказал:

— Она звала тебя.

— Что? — не поверил своим ушам Вадим.

Ротбирт повторил:

— Она звала тебя. Она говорит.

Вадим встал рядом с девушкой на колени. Вокруг лежали сотни трупов, которые некому было предать огню. Но эта девушка была жива. Она звала Вадима. Чёрт побери, этих девушек было как грязи. Ни одна из них не стоила… не стоила… не стоила…

— А ты? — спросил он хрипло.

Ротбирт пожал плечами, вздохнул:

— Что я?

— Ты же тоже с ней хотел быть.

— А она зовёт тебя. Ты её держи за руку, может, она не умрёт. А я пойду. Вокруг много кому надо помочь.

— Я… сейчас, — Вадим тяжело поднялся — обеими руками упираясь в колено — и достал меч. Достал — и протянул его к Ротбирту. Навстречу Сыну Грома серебряным лучом лёг клинок анласа. Мечи скрестились над телом тяжело дышащей девушки. И два мальчишеских, но по-взрослому суровых голоса послышались над берегом:

— Своей кровью и своей честью! Дубом, терновником и ясенем! Зелёными холмами и хрустальными реками! Именем предков и своим именем! Я клянусь, что мы придём на берега этой реки вновь и вновь залью их кровью, но будет это кровь наших врагов. Я настигну и покараю убийц, где бы они не скрывались. И если моя жизнь пойдёт в уплату за мою месть — я плачу эту цену. Дьяус слышит! Дьяус знает! Дьяус свидетель! Дьяус слышит!! Дьяус знает!! Дьяус свидетель!! Дьяус слышит!!! Дьяус знает!!! Дьяус свидетель!!!

ИНТЕРЛЮДИЯ: Откуда берутся герои?

Никому из атрапанов, даже вечному Сийбэрэ, боги не сохранили жизнь. А между тем надо было принести жертву. Молодой данван, в азарте погони влетевший на берег через брод, был сбит камнями с коня в кустах и оказался в руках анласов.

Роль атрапана взял на себя Ротбирт. Никто не возражал — все анласы дети богов, и, если не осталось тех, кто посвятил разговору с богами всю свою жизнь, то ничем не хуже любой из людей. И мальчишка выбрал подходящее копьё и велел всё приготовить.

Данвана со связанными за спиной руками поставили на свежесрубленную колоду и захлестнули на шее петлю. Вадим встал рядом, уперев в колоду ногу. Ротбирт, держа в руке копьё, неспешно пошёл к месту казни.

Данван скривил губы, зелёные глаза сузились. Потом он выпрямился, как струна, что-то выкрикнул ненавидяще — но Вадим уже вышиб колоду, а Ротбирт с коротким: «Дьяус!» — точным ударом пронзил копьём сердце врага секундой раньше, чем петля сдавила его горло. Тело закачалось, не дёрнувшись, а Ротбирт шагнул назад, поднимая копьё вверх.

— Идти назад лесами — погибнем все, — сказал он. — Вдоль берега пойдём.

— Там пустыня…

— Воды нет…

— Скоро зима, с моря пойдёт ледяной ветер…

— Мы там все погибнем…

Молча и тяжело Ротбирт смотрел на сородичей, опираясь на копьё. Верхняя губа его приподнялась. И под совсем не юным, тяжёлым взором люди стали умолкать, опускать головы. Когда же умолкли все и настала полная тишина, то вновь послышался голос мальчишки:

— Там, — он указал за реку, — рабство. Там, — он указал в море, — смерть. Я выбираю смерть. Вы — что хотите!

Утром отряд латников, взглядами провожая уходящую в прибрежные холмы цепочку людей, долго стоял на опушке. Наконец сотник сплюнул и сказал:

— Назад. Едем! — ожёг плетью коня и поскакал первым. На заваленном трупами поле ещё было что взять, опаздывать он не хотел и добавил для успокоения: — Всё равно сдохнут!

К северу от залива Хурагэн и почти до самых истоков реки, которую анласы назвали Палитас, на протяжении многих и многих дней пути лежит полоса песчаных дюн шириной в несколько миль. За дюнами тянутся жуткие болота — непроходимый ад. Воды и зверей там нет. Почти не ловится у побережья рыба — слишком велика солёность, а значит нечего делать там и морским птицам…

…Это произошло к исходу третьей недели пути. Воды не было совсем уже третьи сутки, пищи — четверо суток. Дувший с моря ледяной ветер со снегом улёгся, и дюны перестали «петь». Из туч проглянуло бледное здешнее солнце, освещая цепочку людей — еле тащащихся по дюнам, растянувшихся на милю.

К этому времени в живых оставалось едва сто человек. Почти все старики, две трети женщин, три четверти детей погибли от слабости, жажды, голода, сошли с ума, замёрзли, утонули в болоте, пытаясь охотиться… Если кто-то вообще оставался в живых, то лишь благодаря несгибаемой воле к жизни и взаимовыручке. Женщины, сами похожие на скелеты, обтянутые кожей, несли своих и чужих детей. Падающие от усталости подростки сутками рыскали по дюнам, охотясь на скудную живность, которую несли тем, кто слабее. Матери отдавали детям последние кусочки, чтобы получить их на следующий день из рук детей. Старики — крепкие, как кость — морили себя голодом, поддерживая на ногах мужчин, пытавшихся охотиться. Мужчины убили уцелевших коней — и Вадим рыдал, как ребёнок, уронив голову на колени Эрны, когда забивали его Вихря…

Об этом походе ещё будут петь. О том, как шли, шатаясь и падая, сползая по дюнам снова и снова — и снова, снова на них карабкаясь. Но тогда про это никто не думал…

— … Вадомайр, — каркнул Ротбирт. Он стоял на дюне — почти лежал, точнее, на воткнутой в песок пике. Вадим положил на песок Эрну, на четвереньках вскарабкался на дюну, упёр в песок щит и тоже поднялся в рост — мучительным рывком. — Смотри, брат, — хрипел Ротбирт, сплёвывая комки сухой слюны пополам с песком, — смотри…

Впереди, в полудне пути, виднелась полоска зелени. Дюны кончались.

Вадим засмеялся — закаркал, залаял, обернулся и махнул рукой. Поднимавшийся следом мальчишка — лицо в тёмных пятнах обморожения, босые ноги почернели и стёрты в кровь о песок, глаза полузакрыты — непонимающе смотрел на Вадима. Но тут до него, кажется, что-то дошло, и он закричал — откуда взялись силы:

— Там деревья! Мама, деревья! — он кричал и плакал, потому что его мама осталась лежать в дюнах в трёх днях пути отсюда.

И вдруг его радостный крик перекрыл хриплый вопль:

— Золотой корабль!

Корабль данванов, видневшийся в двух милях от берега, шёл к дюнам полным ходом, блестя в лучах холодного солнца — нестерпим и безжалостен был этот блеск, как блеск перед глазами вражеского ножа.

Это было — как высшая степень злого рока. Словно Судьба не хотела выпускать из своих объятий так долго боровшихся с нею и почти победивших людей…

Вадим завыл — тоскливо, жутко и страшно. Ротбирт наклонил пику и пошёл вниз по дюне. Упал. Не смог подняться и, хрипя ругательства, пробовал встать снова и снова.

Люди на берегу тоже поняли, что всё кончено. Некоторые стояли и плакали. Кто-то упал и лежал недвижно, покорившись всему, что может случиться. Лишь у немногих ещё хватило сил поднять оружие. Женщины прижимали к себе детей, неотрывно глядя на страшный корабль, который приближался и рос, как гора.

Вадим отшвырнул щит, обеими руками выдернул меч и, шатаясь, спустился к самой воде. Взмахнул мечом с нехорошим смехом:

— Эй, Сын Грома! — крикнул он по-русски.

Обороняться были способны человек пять. Едва ли у кого-то из них хватило бы сил натянуть тетиву лука. Полдюжины данвэ перережут всех, кто будет сопротивляться, с лёгкостью. Потом остальные уйдут на корабль. И за пищу и воду у них отберут сущий пустяк — свободу.

Это понимали все. И вот одна из женщин, левой рукой доставая саксу мужа, прижала к себе рыжую голову сына. И тоненькая девочка-подросток удобней уставила в песок копьё погибшего брата и разорвала на груди платье…

…Низкий и мощный рёв трампета прокатился над хмурым океаном и дюнами. Горн ревел вызывающе и грозно, а когда он умолк — стало слышно, как кричит мальчишка, всё ещё стоявший на дюне:

— …там! Вон! Вон там, у мыса! Боги! Боги нас спасают! Дьяус!

…Они появились из-за мыса. Восемь низких, узких скид под кабаньими головами — так показалось измученным людям — летели над волнами. Солнце сверкало на оковке щитов, взлетающих мокрых вёслах, наконечниках копий и шлеме огромного воина, высившегося на носу первого корабля — он почти повис над водой, держась за ванты и вскинув над собой меч.

— летела впереди анласских кораблей песня.

Золотой корабль был вдвое выше и втрое длинней самой большой скиды. Он казался горой в сравнении с анласскими кораблями. Но те мчались так — под размах вёсел и рёв глоток — что как-то всё сразу становилось ясно.

Недружно, вразнобой, заработали вёсла трёх ярусов. Казалось, что большое, могучее, но трусоватое существо стремится поскорей убраться от стаи маленьких, но бесстрашных. Потом золотой великан рывком набрал ход, развернулся и помчался прочь. Помчался, побежал!

А скиды, разом сделав поворот, пошли к берегу.

Вадим не сдвинулся с места даже когда нос с кабаньей головой навис над ним, и рыжеусый гигант прогудел с высоты:

— Я — кэйвинг Инго сын Хайнэ, анлас из анла-готтэ, правитель острова Эргай. Что делаете вы на этих проклятых берегах и кто вы такие?

— Я зовусь Вадомайр Славянин. Помогите Эрне и остальным нашим, — сказал Вадим ясно и твёрдо, после чего упал лицом в воду.

— Вот как, — Инго покачал головой. — Что же, недобрая весть… но и нежданной не назовёшь её.

Они разговаривали в крепостной башне, где ещё три месяца назад жил хангарский датхан. Инго и его люди взяли не ожидавший налёта остров штурмом — никто не успел опомниться, а скиды уже вылетели на берега, с них посыпались воющие ратэсты — и сейчас голова датхана украшала полку над камином в комнате кэйвинга. Инго понимал, что в покое его не оставят — искал союзников и заманивал переселенцев. Так что гостеприимство его было не вполне бескорыстным, хотя и искренним…

Вадим не переставал удивляться. Как-то так само собой получилось, что он оказался главным, хотя не добивался этого. Вот и сейчас к Инго был приглашён только он один — остальных разместили и кормили во дворовых пристройках.

— На севере уже зима и идёт война, — Инго был одет в шелка, на голове — золотой обруч с мерцающим камнем. Видно было, как ему неудобно и странно во всём этом. — Твои братья воюют со всеми сразу, земля горит, небо горит… Но на мой остров зима и война не доберутся.

— Что ж, ты выбрал себе хорошее место, кэйвинг, — Вадим усмехнулся и прямо посмотрел в глаза анласу. Раньше он, пожалуй, не позволил бы себе такого взгляда и таких слов. Но за прошедшие месяцы паренёк из Тамбова видел уж всяко мне меньше, чем кэйвинг Инго… — Мой кэйвинг тоже выбирал и выбрал. Только место то оказалось похуже, чем твой Эргай. Ну да ничего, мы ещё придём за своим.

— Оставайся у меня. И ты, и твои люди, — предложил Инго. Вадим пригубил рог с пивом:

— Я — не останусь. Остальных — спрашивай, они не мои люди, я уже говорил.

— Пусть будет так, — Инго наклонил голову. — Я дам скиду, вас высадят там, где скажете, хоть на южном юге. Это немного, но такие отважные люди заслуживают хотя бы этого.

— Я благодарю тебя, кэйвинг.

Оруженосец, неслышно ступая, налил пива в подставленный рог Инго, но смотрел во все глаза на Вадима. Был он не младше, пожалуй — но слухи о походе через дюны многого стоили.

— Ты спас семью кэйвинга Йохаллы, — это был не вопрос, а утверждение.

— Мы спасли. Я и мой побратим Ротбирт.

— Отважный поступок.

— Обычный, не более того.

Инго встал, досадливо раздёрнул ворот, сорвав золотую застёжку. Прошёлся по комнате, пиная ковры. Огромный волкодав, лежавший в углу, с интересом следил за хозяином.

— Жаль, что не хочешь остаться, — почти зло сказал кэйвинг.

Примерно две трети людей захотели остаться на Эргае. Но Ротбирт сказал, что пойдёт с Вадимом. А перед этим они оба посетили жену Йохаллы и дали клятву, что вернутся, едва она позовёт. Она оставалась женой кэйвинга, а её старший — наследником…

Скида высадила тех, кто пожелал уйти, за рекой. Инго не поскупился — дал всё, что было нужно, от скота до ножей.

Честно говоря, Вадим не знал, куда идти. И не знал, что делать и о чём говорить с Эрной, которая деловито собралась с ним.

Вечерело. В чёрном лесу падал снег. Отряд Вадима пробирался звериной тропкой к ночлегу, когда Ротбирт остановил друга:

— Смотри!

Навстречу молча и быстро двигалась колонна всадников. Это были анласы — крылатые шлемы, длинные склонённые пики, рыжие кони… Они разъехались на две колонны и встали среди деревьев колено к колену. Между этими живыми стенами неспешно проехал ещё один…

— … Привет тебе, Ротбирт сын Норма, — сказал Синкэ.

Может, полгода назад и забилось бы чаще сердце Ротбирта. Но за это время он и не такое видал. И, глядя прямо в светло-серые глаза под выпуклым козырьком крылатого шлема, он сказал спокойно:

— И тебе привет, Синкэ сын Радды брат Хэсты. Добрая встреча… — Вадим подал коня вперёд, но Ротбирт дёрнул плечом и продолжал: — А эти люди ни при чём, не трогай их. На них нет крови твоего брата. А я — вот он, — и положил руку на рукоять меча.

Вадим помнил, кто такой Синкэ. И сейчас видел то, чего, наверное, не замечал Ротбирт — как странно смотрит сын убитого Ротбиртом юного кэйвинга. Задумчиво… и с сожалением… и устало как-то. И не торопится хвататься за меч или кричать приказ. А потом Синкэ соскочил наземь, откинул плащ и перебросил узду молодому воину. И подошёл к Ротбирту вплотную.

Теперь и Ротбирт увидел, какое странное у него лицо. Сперва не понял, что к чему, а потом — потом сообразил. Синкэ стал мужчиной, и очень мало осталось в нём от того мальчишки, что в лесу на севере травил беглеца Ротбирта собаками, то ли мстя за старшего брата, то ли в бездумном азарте охоты…

— Отойдём, Ротбирт сын Норма. Отойдём, нам надо поговорить, — сказал Синкэ и пошёл первым…

…Они отошли на два десятка шагов в мокрую холодную черноту.

— Не думаю, что дальше будет лучше, чем здесь, — сказал Ротбирт в спину перед собой. Синкэ остановился, повернулся и скрестил звякнувшие руки на груди:

— А и то… Так ты жив.

— Как видишь… Где же твой брат Стэкэ? — спросил Ротбирт.

Лицо Синкэ дёрнулось:

— Три месяца назад в лесу на побережье на нас напали данвэ. Не думаю, что кто-то из них сможет рассказать своим о той схватке. Но и наших могил над морем осталось немало. И среди них — курган моего брата Стэкэ. Один я из трёх сыновей отважного Радды остался.

Робирт много раз думал, что скажет, если встретится с братьями. Но вот перед ним Синкэ, в глазах у него — усталость и нечего ему сказать…

— Я сочувствую тебе, — сказал Ротбирт.

И тогда Синкэ рассмеялся. Негромко и вовсе не весело. «Кажется мне, всё-таки пришёл последний час», — подумал Ротбирт. Но Синкэ неожиданно сказал:

— А знаешь, пока я охотился за тобой, мне совсем расхотелось тебя убивать.

— А я тебя убивать никогда и не хотел, — тихо ответил Ротбирт.

Мальчишки молча смотрели друг на друга. Им было как-то неловко, и они не понимали, почему. Ротбирт кашлянул. Синкэ поправил плащ, спросил, глядя в сторону:

— Как ты жил всё это время?

— А так же, как и ты, — пожал плечами Ротбирт. — Сражался. Ложась спать сегодня, не очень-то знал, что будет завтра. И мне по душе эта жизнь, клянусь топором Дьяуса, Синкэ!

— Да… — усмехнулся тот. — А меня теперь редко называют просто Синкэ. Чаще — Синкэ Алый Клинок.

Он сказал это с заметным детским тщеславием. И Ротбирт в долгу не остался:

— Да и меня всё больше зову Ротбирт Стрелок.

Синкэ кивнул. И сказал недоумённо:

— Странное дело. Я так привык к тому, что у меня есть враг, что теперь не знаю, как мне быть.

— Ты не хочешь мстить за братьев? — вот теперь Ротбирт не смог не удивиться. — Или тебе нужно золото? Но мало мне было прибыли в этом походе…

— Разве я хангар, чтобы считать вес чужих кошелей? — Синкэ поморщился. — А мстить… за кого мне мстить? За Стэкэ, который нашёл смерть в погоне за местью? Или за Хэсту, которого покарали боги за жадность до власти? Я так часто рубил в эти месяцы, что усвоил кое-что важное, Ротбирт Стрелок. Эта земля велика — а нас, анласов, не так уж и много… Нет, я не стану мстить. И не нужно мне золото.

— Ты благороден, кэйвинг Синкэ сын кэйвинга Рады, — признал Ротбирт. — Я… я не знаю, я бы не смог вот так отказаться от мести…

— Довольно об этом, — прервал Синкэ. — Я рад, что ты жив… хоть ещё малое время назад не знал, что и думать! А теперь скажи мне, Ротбирт Стрелок, кому ты служишь сейчас?

— Человек, которому я служил, погиб на юге, — ответил Ротбирт. — Я хочу мстить за него, но от нас почти ничего не осталось. И не я веду нас, а мой друг, Вадомайр Славянин.

Синкэ кивнул. Потом наконец-то снял шлем и мотнул головой, разбрасывая по плечам густые волосы:

— Я иду на юг и все анла-тэзар идут со мной. Что ты скажешь и что скажут твои друзья, Ротбирт Стрелок, если я предложу вам скакать с нами?

Ротбирт посмотрел в глаза Синкэ. И кивнул:

— Я не скажу «нет». А о прочих говори с Вадомайром. Но я думаю, что все пойдут с тобой, кэйвинг.

Огромный вепрь, взрывая дёрн, вылетел на опушку. Щетина на шее и вдоль хребта стояла дыбом, глаза налились кровью, клыки и чёрные губы покрывала пена. Дёргая остроконечными ушами и всей кожей, он прислушивался.

Южный зимний лес был полон жизни. Она кишела и кипела везде — и не было ей никакого дела до того, что вепрь умирал.

Нет, на нём не было ещё ни единой царапины. Но он ощущал, что смерть идёт по пятам. Он пересёк болото, надеясь сбить со следа погоню, но сейчас чувствовал — ничего не вышло.

Вепрь хрипел от ярости. Слабые, медлительные двуногие существа были сильны хитростью. Сильнее любого обитателя леса. Слабость своих рук они возмещали смертоносными палками. Слабость ног — тем, что ездили на быстрых, сильных конях. Слабость обоняния — тем, что их врагов выслеживали стаи собак…

Вепрь с трудом переводил дух. Бежать, бежать дальше…

— …О-хэй-йо!

Резкий вопль трампета пронёсся сквозь лес. Всадник, выскочивший на опушку, опустил руку с горном и удобней перехватил охотничье копьё, не спуская глаз со зверя.

За время своего пребывания на Эрде Вадим — это был он — мало изменился, разве что подрос и раздался в плечах. Сейчас он очень походил фигурой на взрослого мужчину, но лицо — лицо оставалось лицом мальчишки, только длинные волосы, на висках заплетённые в тугие косы, перевитые золотыми спиральными стяжками — и густой крепкий загар, пожалуй, не позволили бы даже родителям так сразу узнать сына.

Ответный сигнал раздался с противоположной стороны, с другого конца поляны — и второй всадник вырвался прямо на зверя. Ровесник Вадима, это был кэйвинг Синкэ.

Вепрь развернулся к новому врагу. Конь, шарахнувшись, притиснул юного вождя бедром к дереву, скакнул вперёд, и Синкэ, вылетев из седла, упал на мокрую землю.

— Вайу и сталь! — копьё мелькнуло в воздухе, и в следующий миг Вадим упал на загривок кабана, держа в правой руке разложенный нож и нанося один удар за другим.

Синкэ вскочил на ноги. Глаза его горели; выбрав момент, кэйвинг вогнал своё копьё под лопатку зверю. Захрипев, тот рухнул на бок — Вадим, скатившись с него, поднялся на ноги.

— Хороший удар, — Синкэ пожал предплечье Вадима и, наступив на тушу кабана — щетина медленно опадала — раскачал и вырвал копьё.

Вадим пнул кабана и хмыкнул:

— Ну вот и мясо к картошке… А где Ротбирт? Его что, заживо затащили под землю?

— Скорей в болото, — Синкэ поднял к губам трампет и протрубил сбор.

Ротбирт словно услышал, что его поминают — выбрался из кустов. Конь до половины боков и ноги всадника по колено были вымазаны грязью.

— Вот я угадал! — засмеялся Синкэ. — Привет тебе, Ротбирт сын Норма. И поклон — за то, что поспел хоть к концу загона!

— Не иначе как его леший запутал, — заметил Вадим, чистивший нож. — Что ж ты не переобулся?^{8}

— Смейтесь, смейтесь, — проворчал Ротбирт, безуспешно пытаясь оттереть хотя бы верх сапог. — Я спешил вам на помощь и ввалился в болото…

…Три трампета, перебивая друг друга, затрубили, вызывая бродивших где-то в чаще лэти, чтобы они забрали тушу кабана…

Конец осени и начало зимы анла-тэзар простояли, снимая урожай с весенних полей, за болотами, примерно в тех местах, где когда-то Вадим и Ротбирт с остальными разорили первую хангарскую крепость. Ни тот, ни другой не находили себе места. Клятва мести, мысль о том, что живы предатели-хангары, жгли обоих мальчишек, как раскалённые угли. Вадим к тому же то и дело вспоминал об Олеге и приходил в отчаянье, не в силах даже сообразить, где его тут искать. А уйти на север, к славянам, о которых кое-что знали анласы, мешала всё та же клятва. Оба неустанно подзуживали Синкэ и вообще всех, кого могли, на весенний поход дальше на юг.

И, надо сказать, их речи имели успех по целому ряду причин.

Во-первых, всем хотелось славы, добычи и новых земель.

Во-вторых, все понимали, что хангары рано или поздно соберутся в поход — не лучше ли ударить первыми?

В-третьих, мстить, конечно, следовало, даже за чужой зинд.

В-четвёртых, Синкэ чувствовал себя так, как, должно быть, чувствует человек, ведущий на цепочке дракона. Сзади накатывали волны сородичей. Уже возникли совсем рядом новые княжества — Нарайн и Ортэлунд. На полуострове к северо-западу и рассыпанных за ним островах и островках появился Эндойн, и не в шутку щерился на соседей сталью панцирных сотен Остан Эрдэ, появившийся на землях между большим озером Сентер и хребтом, который хангары называли Гаан Шог. Близилось нехорошее время, когда голос крови начнёт звучать тише, а жажда хорошей земли станет сильней…

Поэтому Синкэ не терял времени, собирая всё новых и новых людей — и поэтому едва ли не треть немаленькой дружины он держал на границах поселений. Поэтому не жалел серебра и золота на оружие и скот… Поэтому кивал, слушая горячие речи своих ровесников… и не только их.

По правде сказать, ни Вадима, ни Ротбирта планы кэйвинга особо не интересовали. Они не завели себе новых друзей, и Ротбирт, хоть и вернулся вроде как домой, не вспомнил старых. Их друзья лежали не погребённые под стенами города на юге. И порознь мальчишек видели только под вечер, когда Вадим уходил в повозку к Эрне — остальное время они держались рядом.

Один из молодых ратэстов, уже сражавшийся с хангарами, но глупый и потому считавший, что видел всё на свете, как-то посмеялся — мол, одна жена на двоих. Вадим в ответ на безобидную вроде бы шутку ударом кулака уложил парня мало не наповал. Друзья заваленного было дёрнулись на выручку — но в руке Ротбирта мигом оказался меч, и желание драться пропало.

А когда прошли в начале зимы долгие дожди — зинд начал сниматься и постепенно перекатываться на юг.

Ротбирт, всё ещё бранясь, вытирал грязь с коня снятой курткой. Синкэ, раскроив череп кабану, прихватывал ножом кусочки сырого мозга и жевал их. Вадим, устроившись на коряге с блокнотом в руках, черкал в нём карандашом и грыз веточку. Наконец кэйвинг подал голос:

— Скачет кто-то.

Вадим тоже встал, убрал блокнот, не особо спеша. Это могли быть лишь свои.

Конь промчался, судя по звуку, прогалиной за кустами и вымахнул на поляну. Сидевший на нём без седла мальчишка, толкнув конские бока пятками, надвинулся, крича:

— Кэйвинг, кэйвинг!

— Я здесь. Что нужно? — Синкэ перехватил узду.

— Я из семьи Эдвэ сына Синнэ, — выдохнул мальчишка. Лицо у него было в грязных потёках пота — видно, долго бежал, прежде чем сесть в седло. — К нам приехал пати Окто сын Кенери, с ним пятеро ратэстов. Мы его не звали, кэйвинг.

— Что-о-о-о?! — заорал Синкэ, багровея и хватаясь за рукоять своего Секущего Вихря, который и принёс ему прозвище Алый Клинок.

Вадим и Ротбирт переглянулись. Пати Окто был язвой трёх зиндов. Месяц назад, в дожди, он с двадцатью ратэстами явился с севера, где не поделил чести с кэйвингом Гатара. И сразу заявил о себе тем, что просто брал то, что ему было нужно или приходилось по нраву, а тех, кто имел что-то против — убивал. А так как взять у анласа что-то против его воли не легче чем отобрать кость у пастушьего волкодава, убивать пати приходилось частенько. Его ловили, но леса были густы, просторы велики, а кони у разбойного вождя быстры. Гадил он и Синкэ, но ещё никогда не вёл себя так нагло — пришёл среди дня и, по словам мальчишки, не торопится уходить!

— Скачи в лагерь, — приказывал между тем Синкэ мальчишке. — Передай пати Хоззе всё, что рассказал мне… или Кэде, кого первым встретишь. А мы перевидимся с дорогим гостем, — он почти плюнул этими словами, взлетая в седло без рук. — И никому этот выкидыш ящерицы не сможет пожаловаться, что кэйвинг Синкэ сын Рады, анлас из анла-тэзар, не оказал ему должного гостеприимства, клянусь рукой Дьяуса!

Хорошо было видно, что Окто похозяйничал на стоянке семьи Эдвэ сына Синнэ знатно — лежали зарубленные псы, двое ратэстов потрошили заколотого явно не обрадованным хозяином кабанчика. Связные хозяева лежали у колёс повозки, и мужчины были переранены… а молодой парень, сжимая топор, застыл мёртвый у сваленных в кучу пожиток. Неподалёку под деревом сидел ратэст с перевязанным плечом.

Синкэ, молчавший всю скачку через лес, и сейчас не двинул даже бровью, только скулы прорезал треугольный румянец. Пролетев к раскинутому шатру, он кинул поводья на оглобли повозки и шагнул внутрь. Вадим и Ротбирт последовали за ним.

Окто поднялся им навстречу. Вадим заметил, что и пати и оба сидевших тут же ратэста были хоть и без шлемов и щитов, но в броне. Разбойника мальчишка раньше не видел ни разу и удивился тому, как он молод — едва на пару лет старше их троих, лет шестнадцати-семнадцати. Окто улыбался, но глаза у него были бешеными не хуже глаз Синкэ. Правда, когда кэйвинг заговорил, голос его звучал вполне спокойно:

— Что же ты оскорбляешь меня, пати Окто сын Кенери, анлас без зинда? Или боишься, что худо приму? Заехал бы ко мне на стан, я бы принял тебя по чести…

— Верно, кэйвинг Синкэ сын Рады, анлас из анла-тэзар, — не менее спокойно отозвался Окто, — далеко слава о твоём гостеприимстве идёт, и говорят, что не худо у тебя за столом сидит убийца твоего брата. Но что мне-то за таким столом?

Синкэ остался спокоен. Незачем сейчас было горячиться. Их было трое — бездоспешных, с мечами и саксами, даже охотничьи копья остались на поляне у кабана. А двое с копьями уже подходили сзади, было видно в распахнутую занавесь, и раненый у дерева приподнялся — с луком…

— Кого я за столом угощаю — то моё дело, — Синкэ улыбался. — Но и не по нраву мне, когда к моему столу подсаживаются не те, кого я звал, — голос сего стал вкрадчивым. — А тех, кто подсел, да ещё и берёт, не спросясь, бывает, учат. И я считаю, что это разумно и справедливо.

— Что, такая дружба — не на жизнь а на смерть? — спросил Окто. — И сильно уж обеднеешь, прокормив шесть ртов? — и он тоже улыбался. — Или жадность родилась прежде тебя, кэйвинг?

— Не лопнешь ли — жрать с трёх столов, не имея своего?! — рявкнул Синкэ, не выдержав и вдруг ударом ноги в низ живота достал стоявшего слева ратэста, выхватывая Секущий Вихрь.

Вадим, мгновенно развернувшись — он спиной чувствовал прицел жала — свистящим, как проклятье, ударом Сына Грома сшиб летящую стрелу и захохотал. Ротбирт с хэканьем подсёк шест — и часть шатра осела на Окто и двух его людей.

— Наружу! — заорал Синкэ. Извернувшись, перехватил копьё, которым его ударили, за самым наконечником. — Йыхх! — Вадим метнул саксу — и лучник, захрипев, осел к корням дерева — тяжёлое лезвие ушло ему прямо в горло. — Стрелок, людей освободи!

Надо было действовать быстро — очень быстро. Ткань шатра билась, будто наружу рвался дракон. Ротбирт перескочил оглобли и побежал вокруг повозки к связанным. Второй ратэст метнул в Вадима копьё — мальчишка увернулся, но оно пробило куртку на боку и пригвоздило его к борту повозки. Противник кэйвинга выпустил своё копьё и отскочил, выхватывая меч, но Синкэ, перехватив трофей, метнул его, и ратэста отшвырнуло — наконечник утонул в груди по втулку, пробив кольчугу. Синкэ издал восторженный вопль и метнулся было на помощь Вадиму, но тут ткань шатра с треском лопнула, и из дыры, как подброшенный катапультой, выскочил Окто с двумя мечами, за ним лезли оба его воина.

— Ну что, сопляк, — хрипел Окто, крутя мечи так, что они превратились в серебряное сияние, — ты справедливые слова говорил насчёт урока. Видят боги, справедливые — вот только учить тебя буду я!

— Что ты можешь мне сказать такого, чего я не знаю? — Синкэ отступал так, чтобы оказаться спиной к деревьям. Один из воинов обходил кэйвинга слева, второй остановился на секунду в растерянности — помочь пати или нападавшему на Вадима? Тот бешено рвался с копья, отбивая удары — с губ капала пена, но толстая кожа не рвалась. И ратэст начал обходить Синкэ с другой стороны.

— Сказать — ничего не могу, а вот показать — сейчас! — засмеялся Окто.

И он прыгнул вперёд, подняв один меч и отведя для укола второй. Но его левая рука вдруг бессильно упала — в плече торчала длинная стрела. Окто зарычал, кусая её, как раненый волк.

— Вот теперь всё честно, клянусь луком Вайу! — крикнул мальчишка, стоявший на повозке. — Укороти его на голову, кэйвинг!

Двое анласов — один с копьём, другой с топором — появились из-за повозки. Ратэсты растерялись… правда — лишь на миг. Один из наступавших на Синкэ бросился наперерез. В одиночку он вполне мог справиться с двумя простолюдинами… но тут из-за повозки выскочил скалящийся Ротбирт, и ратэст заорал…

— Помоги ему, я справлюсь сам, клянусь топором Дьяуса! — крикнул Окто второму воину. Тот бросился на помощь — и рухнул на спину — стрела, пущенная мальчишкой с повозки, вошла в грудь, пробив кольчугу.

— Ты мне что-то хотел показать, славный пати-ворюга? — засмеялся Синкэ. — Ну, я смотрю во все глаза!

— Сейчас я тебе их прикрою! — зарычал Окто, бросаясь вперёд.

Вадим наконец прорвал куртку. Его противник пятился, не сражаясь в полную силу, чтобы не попасть под стрелу. Упал ратэст — Ротбирт отвлёк его выпадом, а один из простолюдинов свалил топором.

— Брось меч, и ты останешься жить, — предложил Вадим, наступая.

Ратэст мотнул головой, успевая отбиваться сразу от четверых, но дышал он уже тяжело, по лицу тёк пот.

— Брось меч! — крикнул ему Окто и добавил не без юмора: — Мне и одному-то тут делать нечего.

— А ты далеко не трус, пати Окто, — сказал Синкэ. — Вот если бы ты ещё не был таким законченным мерзавцем…

— Тогда это был бы не я, кэйвинг! — смеялся Окто. Стрела качалась у него в плече, словно невиданное украшение. Бойцы кружили друг возле друга, нанося лёгкие дразнящие удары. Вдруг Окто метнулся в сторону. Молнией сверкнул меч… Синкэ упал на колено, инстинктивно схватившись за левое плечо. В последний момент он успел ослабить удар, но из рубленой раны живо побежал алый ручеёк.

— Вот теперь в самом деле честно, — выдохнул Окто. — У нас по мечу и по одной руке.

— Да, — скрипнул зубами Синкэ, — но у меня есть ещё и голова… — он присел, отбивая удар вверх, потом прыгнул… и закончил спокойно: — А у тебя её нет.

Кольчужный шарф Окто был расстёгнут. Впрочем, будь он запахнут, удар всё равно переломил бы пати хребет — с такой силой, точностью и яростью ударил юный кэйвинг. Голова пати соскочила с плеч и упала на землю, быстро моргая закатившимися глазами. Из обрубка шеи вырвались и опали две красивых алых дуги, а потом Окто мягко упал на грудь, не выпуская меч из руки. Стрела в его плече сломалась с отчётливым хрустом.

— Перевяжи меня, Ротбирт, — Синкэ вонзил в землю меч и зажал рану в плече ладонью. — Кажется, крепко он меня достал.

Между пальцами у него быстро сбегали ручейки крови. Одна из женщин бегом принесла льняные тряпки. Ротбирт, спустив с плеча кэйвинга куртку, принялся туго бинтовать глубокую рану.

— Что с этим-то делать? — Вадим, вбросив в ножны меч, кивнул в сторону последнего ратэста, стоявшего с безразличным лицом, руки за спину. Синкэ внимательно смерил его взглядом и вдруг спросил:

— А не пойдёшь ли служить ко мне?

В лице воина что-то дрогнуло, но тут же оно вновь стало спокойным, равнодушным. Он вёл себя так, словно не в плен попал, а пришёл отдать свой меч вождю, пришедшемуся ему по нраву. Оценивающе смерил Синкэ взглядом, словно ещё думал, соглашаться или нет. Наконец кивнул:

— Я не прочь.

— Он не прочь, — усмехнулся Вадим. — Будь я чуточку медленней — висеть бы мне сейчас на той повозке, как убитому глухарю на ветке… Лихо ты мечешь копья!

— Чего пати Окто не поделил с кэйвингом Гатара? — спросил Ротбирт. Ратэст, подняв меч и поймав ножны его концом, кривовато улыбнулся:

— Мало им показалось одного солнца на двоих. А когда злоба заменяет рассудок — самое широкое поле кажется узкой тропкой, на которой мирно не разойтись… Тут уж — кто кого столкнёт с той тропки…

— Твой пати что же, нарушил клятву верности кэйвингу? — допытывался Ротбирт. Ратэст качнул головой:

— Пати Окто не клялся кэйвингу Гатара. А верен был лишь себе, да своему слову… И мне нечего вспомнить о нём худого! — с вызовом закончил он.

— Похоже, он вас досыта кормил краденым! — бросил Вадим. Хотел ещё добавить что пообидней, но Синкэ повысил голос:

— Хватит перекраивать прошлое! Едем, да поживей! Этих приберите, — кивнул он людям на убитых, — да покрепче привалите камнями. Нам тут ещё шатунов ночных не хватало!

Дни пришли тёплые, почти летние — не верилось, что это зима. В один из таких дней Вадим и Ротбирт верхом забрались в лес, где песчаный берег мыском выдавался в речной плёс. Быстрое прохладное течение завихривалось водоворотами на стремнине, речные берега кипели зеленью. Расседлав коней, мальчишки пустили их на траву, а сами, раздевшись, улеглись на прогретый песок у воды. Ротбирт закрыл глаза, положив голову на руки:

— Буду лежать, пока не выжарю из себя все дожди, — весело сказал он. — Ух!

Вадим кивнул. Он сидел в своей излюбленной позе — обхватив руками колени. Было жарко, дремотно… Небольшая разноцветная птичка с длинным тонким клювом, бешено работая крыльями, зигзагом промчалась над водой, взмыла на миг вверх, молнией спикировала вниз, в воду и, выхватив рыбу с себя размером, взлетела на веточку над водой. Усевшись там, с крайне воинственным видом огляделась по сторонам, гордо пискнула и принялась за добычу.

Вадим улыбнулся.

— Нравятся мне эти птички — зимородки, — сказал он. — Кругом холод, а он выводит птенцов. Рыбина больше него — а он её тащит. Быстрый, как твоя стрела. А попробуй отнять что — умрёт, не отдаст! Легко быть смелым, когда ты большой и сильный. А если маленький и слабый? — Вадим примолк, нагребая песок на ноги. А потом вдруг спросил: — Ну-ка, так у вас сказали бы?

— Ого! — воскликнул Ротбирт вроде бы со смехом, но глаза его смотрел на друга удивлённо и любовно. — Ты никак, пока я спал ночами, побывал в гостях у богов, и они тебя кое-чему научили?

— Нет, — Вадим пожал плечами и улёгся на песок. — Сложилось вот… сам как-то, смотрел на зимородка и говорил.

Приподнявшись на локте, Ротбирт внимательно разглядывал Вадима:

— А скажи мне, друг, — медленно начал он, — что ты станешь делать, когда мы покончим с Юргул и клятва отпустит нас? Поедешь искать своего друга?

Вадим щурился на солнце. Со стороны могло показаться, что он просто греется и ни о чём не думает. Но вот он раскрыл глаза шире — и Ротбирт увидел, что в его глазах — жестокость.

— Может, эти данвэ живут далеко. Может, и правда на небе, — медленно говорил Вадим. — Но я хочу увидеть, как тонут их золотые гробы, Ротбирт. А потом хочу подержаться за их глотки там, где они чувствуют себя в безопасности… Думаю, что, если Олег жив, то и он… — Вадим не договорил.

— Пожалуй, я пойду с тобой, — сказал Ротбирт. — Но кто на море способен спорить с золотыми кораблями?

— Сперва я думал об Инго с Эргая… — протянул Вадим. — Но мне думается, сейчас кэйвинг Эргай не пойдёт в море. Ему важно удержать своё, — пусть боги ему помогут, но нам он не помощник…

— Может быть, кэйвинг Эндойна Рэнэхид сын Витивалье? — спросил Ротбирт. — У него двадцать пять скид. И его слова уже громко звучит вдоль берегов…

— Может быть… — задумчиво согласился Вадим. — Но веришь ли, я… боюсь.

Ротбирт подавился воздухом, как чёрствым куском:

— Чего?!

— Оскорбить Синкэ, — просто сказал Вадим. — Веришь ли, — повторил он, — но этот твой… кровный враг очень хороший парень.

— Поэтому ты не дал клятву и отсоветовал это мне? — вспомнил Ротбирт.

— Да… — Вадим вздохнул.

Они умолкли надолго. Ротбирт поднялся, легко разбежался по песку и, взлетев в воздух, вошёл в воду, как хороший клинок при колющем ударе. Его голова с волосами, ставшими чёрными от воды, выскочила на середине реки. Мальчишка нарочно давал стремнине увлечь себя, а потом выгребал в тихое место сильными, точными гребками — играл с рекой, побеждая её. Наверное, подводные девы с несытым вниманием следили за купающимся мальчиком… но яркий полдень — не их время.

Ротбирт плавал довольно долго… пока не увидел, что Вадим стоит на коленях — лицом в сторону леса, в крайне напряжённой позе. Даже спина выдавала какое-то нехорошее напряжение.

Выжимая волосы, Ротбирт подошёл к другу и опустился на колено. Тихо спросил:

— Что случилось?

— Собака, — буркнул Вадим. — Там, в лесу, лаяла собака.

— Откуда тут взяться собаке? Разве что какой охотник забрёл…

— Вот именно — неоткуда, — согласился Вадим, и Ротбирт понял, что друг имеет в виду:

— Да брось, клянусь луком Вайу! Ты же только лай слышал, ты не видел его…^{9}

— Верно, — Вадим облегчённо ругнулся матом. — С вашими суевериями — наслушаешься и сам веришь… Ладно, — он выпрямился, — пойду и я поплаваю, да и пора, Синкэ небось думает, что нас унесли речные девки.

Ротбирт плавал лучше Вадима, и тот далеко отплывать не стал. Анлас между тем обсыхал, стоя на песке и уперев ладони в бока. Мальчишка глядел по сторонам весело и по-хозяйски.

— Вода ххххолодная! — выдавил Вадим, едва вылез на берег — и пробежался по песку, потому прошёлся на руках и колесом — и снова на руках, болтая в воздухе ногами, чтобы сбить капли. Оба влезли в кожаные куртки и штаны под доспехи, в сапоги с тупыми шишками шпор, оседлали бродивших неподалёку коней и неспешной рысью поехали вдоль речного берега, а потом — звериной тропкой через лес к лагерю.

Эрна, естественно, оказалась девственницей. Надо сказать, что раньше — на Земле — Вадим приобрёл довольно богатый опыт того, что там называется «заниматься любовью». Правда, он считал это голимым сексом. И тут ошалел, поняв, сколько терял от того, что сам не любил никого из своих партнёрш. И понял, насколько был прав, отказываясь даже про себя называть простой «перепихон» «занятиями любовью». О чёрт, к любви это имело отношения не больше, чем прославленное анекдотами кувыркание с Резиновой Зиной…

Что такое, когда ты ложишься не просто с той, которая любит тебя (этого хватало и раньше), но и сам при этом любишь, а не просто хочешь — Вадим понял только в повозке анласского лагеря на Эрде. Почему-то приходила в голову глупая строчка из глупой песни, тут оказавшейся как нельзя верной: «Я на тебе, как на войне!» Попсятина в кои-то веки оказалась права выше крыши, а обретённым в такой страшной ситуации голосом Эрна пользовалась так, что и Вадим в конце концов заорал «люблю-у-у-у!!!», сам не понимая, что орёт. Повозка качалась, тряслась, кособочилась, скрипела, ухала, визжала и проседала, как корабль в бурю. В конце концов молодые люди, не говоря грубого слова, укатали одна другого и один другую так, что уснули, не выпуская друг друга из рук. И честное слово, так глубоко и спокойно Вадим не спал давно…

…Тогда он проснулся под утро. Уже привычно осмотрелся сквозь чуть разжмуренные веки (ощущая, как распухли губы и приятно, как-то пусто, ноет каждая мышца). И притих. В повозку пробивался свет хмурого зимнего утра, скрёбся в навес дождь… а Эрна сидела сбоку от него и водила своими волосами, что-то тихо приговаривая, по груди мальчишки. Наверное, это невесомое щекотание его и разбудило.

Он сел. И увидел, что на груди и животе в несколько рядов изображены — явно кровью — пять одинаковых значков. Три из них Вадим знал — их показал Ротбирт, это были женские священные знаки, которых, как правило, не знают мужчины (Вадиму, кстати, открыли ещё два воинских и два охотничьих). Наверное, и два других тоже…

Эрна немного смутилась, но тут же посмотрела даже с некоторым вызовом. Провела рукой по буроватым рядкам значков:

— Теперь ты мой, — сказала она. Голос у неё был негромкий (обычно), чуть хрипловатый. — Навсегда мой.

— Заколдовала? — Вадим обнял её руками за шею и коснулся своим лбом — её. — Я и так твой. Никуда бы не делся.

Эрна спрятала лицо в волосы и, заплакав, призналась в страшном грехе — пока мальчишка спал, она заколдовала и его оружие, и доспехи, и даже выходила из повозки и заколдовала коня (такого, как Вихрь, уже не будет, но и нового — очень неплохого — Вадим назвал так же…). Чтобы если Вадомайр захочет ей изменить, в бою оружие сломалось, доспех превратился в гнилую кожу, а конь сбросил хозяина… Вадим не стал смеяться. Во-первых, это было бы низко. А во-вторых, он уже понял, что тут слова значат намного больше, чем на Земле. Эрна хлюпала, сама раскаиваясь в том, что натворила. Вадим начал целовать её — лицо, руки, а потом…

…В общем, Вадим выбрался из повозки к середине дня. И ещё долго служил предметом бесчисленных острот, сыпавшихся со всех сторон. Сперва он смущался, потому что анласы не стеснялись в выражениях и не пользовались эвфемизмами, а, так сказать, прямо предполагали, как, что и кто делал в повозке, да при этом ещё и ржали. Потом начал злиться. А потом подумал: а ну и что? Что такого он делал? И начал или сам отвечать остротами (благо, было что сказать), или смеялся вместе со всеми. А позже он узнал, что женщины тоже подкалывали Эрну… но без зла.

За Эрну некому было платить выкуп. И Вадим понимал, что их положение неопределённое. Атрапаны делами брака не занимались — девушек «выдавала» их семья, в крайнем случае — хангмот зинда. Но от зинда считай никого не осталось, а семьи Эрна и не помнила. Был правда ещё один вариант, о котором Вадим говорил с Ротбиртом…

…Ротбирт ходил хмурый несколько дней, пока Вадим не поговорил с ним возле той же повозки. Разговор был откровенный и не очень приятный, но…

Они говорили недалеко от повозки. Вадим извинялся, чувствуя себя глупо, Ротбирт отмалчивался, и Вадим понял, что его друг и побратим в душе лелеял надежду, что Эрна изменит решение и уйдёт к нему. Наконец Вадим, отчаявшись, махнул рукой и… потёр нос. Его защекотал солнечный зайчик. Сколько Вадим не вертел головой (а Ротбирт наблюдал молча) — тёплая щекотная лапка дёргала за нос, и наконец Вадим сообразил, что это дурачится Эрна. Сидя на передке повозки, она пускала зайчика металлическим зеркальцем-гелиографом — подарком Вадима.

Именно тогда Ротбирт предложил наречь Эрну своей сестрой и по праву брата отдать её за друга… Вадим, чувствуя себя полным идиотом, отдал выкупом за Эрну моток медной проволоки с Земли, палочку от чупа-чупса и бумажные деньги. И, не успев опомниться, оказался женатым человеком, очень быстро поняв, что их с Эрной возраст тут не причина для обвинений в глупости или педофилии, а просто самое обычное дело. Кстати, жену нужно было содержать — хорошо ещё, что на своих ратэстов Синкэ не скупился, и Эрна обзавелась даже украшениями сверх той «цепочки белого металла», которую ей когда-то подарил Вадим. До четырнадцати лет жившая чужой милостью девчонка буквально расцветала при виде подарков, а Вадим смущённо и гордо улыбался — даже против своей воли — от приятного чувства, которому не мог найти названия.

Кстати, ту цепочку Эрна носила поверх всего остального…

…Жена оказалась штукой удобной во всех отношениях. Вадима всегда ждала еда, причём её странным образом хватало на всех — даже если он приходил с Ротбиртом (почти всегда) или с другими воинами (нередко). Эрна была хозяйственной, послушной, ласковой — и со своим непоколебимым мнением, как надо заботиться о муже и доме. Если честно, Вадим с ужасом ждал, что вот-вот она ему приестся, как приедались с двенадцати лет многочисленные подружки-однодневки на Земле… но — нет. Не происходило этого. Напротив, Вадим скучал по Эрне и хотел её видеть как можно чаще. В блокноте мальчишка много рисовал — карандашные наброски покрывали страницу за страницей, и едва ли не треть из них была набросками Эрны. Девчонку умение Вадима рисовать восхищало, и она охотно позировала, хотя и не понимала, зачем её рисовать, когда она «некрасивая» — убирается, готовит, например… Вадим в таких случаях говорил, что «ты красивая всегда», переходил к поцелуям — и…

Хорошо, что к сексу анласы относились, как к делу насквозь житейскому и понятному до изумления. Есть женщины. Есть мужчины. Боги их создали друг для друга… Где дети? Эти?! Да ну вас лесом! Она спасла полную повозку мелочи, копьём ранена. Он — вообще воин из воинов, даром, что молод… Оба — герои похода, про который уже песни поют по всем землям…

Вадима такое положение дел устраивало как нельзя лучше. Эрна другого вообще не знала и удивилась бы, вздумай ей кто-то объяснить, как с этим дела обстоят в другом мире — на Земле. Вадим иногда рассказывал ей про свой мир (кое-какие обрывки сведений о нём — сказочных почти — у Эрны были), но старался не касаться явных его глупостей, которые завелись там от лени, сытости и тупоумия законов, как тараканы заводятся от грязи…

…В главном лагере последние дни наблюдалось постоянное оживление, свидетельствовавшее о скором передвижении. Вадима при виде всей этой суеты начинала мучить смешанная со злостью тоска — уж очень это напоминало лагерь Йохаллы… и нельзя было не вспоминать, чем всё кончилось. И что не так уж далеко отсюда, может, лежать ещё неубранные кости тех, кого он звал побратимами… Похоже было, что Ротбирт испытывает то же самое.

На окраине лагеря мальчишки и подростки из простолюдинов под надзором пожилых ратэсты схватывались на палках, боксировали, стреляли в цель из луков… Наставники не без основания считали, что без рассечённых бровей, сломанных рёбер, разбитых пальцев, синяков, ссадин и кровоподтёков стать мужчинами невозможно. А нерадивым сами добавляли ножнами мечей. Оставалось лишь сглотнуть смешанные с обидой слёзы, улыбнуться и вновь броситься в учебную — пока — схватку, вымещая злость на временном противнике…

…Проезжая мимо, Вадим и Ротбирт свысока — с высоты сёдел и своего положения — обменялись несколькими пренебрежительными замечаниями. Пренебрежение имело под собой некоторые основания — и тот и другой с голыми руками могли бы расшвырять трёх-четырёх своих ровесников-простолюдинов с палками.

Позднее, с возрастом, эти храбрые и гордые мальчишки поймут истину жизни — немного стоит самый лучший воин, если за его спиной не стоит надёжная стена: ополчение в кожаных шлемах и броне, с топорами и луками, и старые и малые родичи… Если этого нет — ничего нет. Пустота. А сражаться за пустоту может лишь человек с пустой душой. Такому и жить незачем вовсе…

…Синкэ сидел в шатре один, лишь огромный пёс лежал у ног хозяина. На коленях юного кэйвинга устроилась тонко выделанная кожа с начерченной картой. Синкэ водил по коже свинцовой палочкой и поднял голову лишь когда Вадим подошёл совсем близко.

— Как вода?

— Хороша, — откликнулся тот, становясь сбоку, чтобы видеть план. — Решил начинать?

— Да, — Синкэ потянулся, тугая кожа новой куртки скрипнула. — Завтра утром. Как думаешь, Славянин, нас ждут?

— Знают про нас — это точно, — уверенно сказал Вадим. — А ждать? Если я что-нибудь понял в хангарах, то они из тех, кто, упав, предпочитает дожидаться, пока его поднимут под руки или пинками. И других судят по себе. Едва ли они могут себе представить, что через три месяца после такого разгрома кто-то попытается напасть снова!

— Это и к лучшему… — Синкэ откинулся к стене шатра и долго смотрел на Вадима. Между ними — ровесниками — уже давно существовала если не дружба (друзей кроме Ротбирта Вадим не нашёл и не искал), то крепкая приязнь. — Мне говорили, что, когда остатки зинда Йохаллы уходили от врага, командовал ты.

Это был не вопрос — утверждение. Вадим наклонил голову, однако уточнил:

— Там почти не было мужчин, а ратэстов — вовсе не было. Женщины и дети, да и мало кого я довёл…

— Однако, — прищурился Синкэ, — ты командовал и когда вы вырвались из города с того пира. И, говорят, если бы не ты, остаток дружины Йохаллы пропал бы.

— Так вышло, — голос Вадима был равнодушен.

— Я хочу послать тебя — и с тобой двадцать ратэстов — сжечь айалы ниже по течению. Чтобы Юргул подумала, будто мы идём туда. И дала нам спокойно переправиться бродами.

Равнодушие Вадима сменилось открытым удивлением. Такое обычно поручали пати, и уж всяко — людям своего зинда, принёсшим клятву кэйвингу и дружине. В таких людях у Синкэ недостатка не было. Вадим участвовал в подобных рейдах (вроде того, когда Гэст сжёг пограничную крепость хангаров) и раньше, и совсем недавно. Но всегда — как простой ратэст.

Видя, что Вадим удивлён, Синкэ пояснил:

— Ты лучше знаешь эти места. И самих хангаров. Так ты согласен?

— Я возьму Ротбирта, — сказал Вадим.

Синкэ наклонил голову:

— Конечно.

Конь под Вадимом был хорош. Нет, всё-таки недаром он подобрал похожего на Вихря… Когда Вихря разделали и съели, Вадим ни кусочка в рот не взял, и до сих пор нет-нет, да и накатывала тоска по коню. Ротбирт тоже потерял Винтахэва, но тот хоть погиб в бою, как положено вечному спутнику воина…

Опытные ратэсты заворчали, когда узнали, что их отрядом поставлен командовать мальчишка. Но в конце концов это был не просто мальчишка — а Вадомайр Славянин, и ворчание само собой сошло на нет после первой же мили. Вадим и правда хорошо помнил эти места, вёл отряд через лес какими-то тропами так быстро и уверенно, как другие водят заезжих гостей по своему лагерю. И приказал соблюдать тишину — земли урхана Юргул начинались почти сразу за повозками зинда. Кроме того, двоих он выслал вперёд, а четверым приказал ехать чуть сзади.

Внешне Вадим выглядел не взволнованней маски своего шлема. Но в душе он волновался до дрожи — ведь впервые в жизни он на самом деле командовал людьми, вёл их пусть в лёгкий, но бой, и они доверяли ему, от него зависели их жизни… Помимо этой дрожи мальчишка испытывал и нешуточную гордость, и смущение от того, что Ротбирт как бы у него в подчинении… Он постарался сделать всё так, как рассказывали взрослые люди и как видел он сам, сражаясь под их началом. Ведь бывает так, что молодой командир, ошалев от счастья, бросается вперёд, очертя голову и… губит своих людей. Хорошо, если гибнет при этом и сам — а ведь бывает, что остаётся жить и до конца долгой, словно в насмешку, жизни, будто во сне, видит наяву погибающих друзей и соратников, слышит их крики…

— Иногда думаю я, — сказал вдруг Ротбирт, искоса поглядывая на друга, — так ли уж неправ был старый Сийбэрэ, когда именовал тебя кэйвингом?

— Кэйвингом?! — засмеялся Вадим негромко. — Да мне даже пати не стать никогда… Он был выживший из ума, хоть и мудрый, старик.

— Он был атрапан, — поправил Ротбирт, — и атрапанов, подобных ему, я ещё не видал.

— Век бы их не видать вообще! — в сердцах бросил Вадим. — Всегда они предсказывают то внезапную смерть, то град, то мор на рыбу, то скоропостижный понос… — он махнул рукой. — А…

— Не знаю, не знаю… — качнул головой Ротбирт.

— Ты не обиделся, что я командую людьми? — прямо спросил Вадим.

Ротбирт вытаращился:

— Да что ты! Синкэ прав. Горько мне говорить это, но… но он в два раза моложе Йохаллы и во столько же раз мудрее.

— Сейчас должен быть айал, — Вадим надел шлем (отрубленное в поединке медное крыло давно поставили на место мастера зинда). Шипастая маска посмотрела вокруг со стальным равнодушием. Послышался шорох — ратэсты позади делали то же самое.

Вадим не ошибся. Спереди появились скачущие галопом дозорные.

— Айал за речушкой, — сказал, осаживая коня, старший из них. — Речушка так себе, мелкая, в ней и клоп не утонет, разве что брюхо замочит…

— Ждут? — отрывисто спросил Вадим.

— Не похоже, клянусь луком Вайу…

Отряд собрался в клин. Ратэсты пробовали пики. Вадим понукнул Вихря шпорами:

— Марш! Вайу и сталь!

Люди подхватили его клич. Анласские кони галопом выносили своих всадников на отлогий речной берег. Хангарские мальчишки, удившие рыбу на противоположном берегу, с воплями рванулись прочь, к дымящим очагам, словно войлочные стены родных домов могли от чего-то ещё спасти…

— Уйаны, уйаны! — слышались их пронзительные, испуганные голоса. А кони уже неслись через мелководье, и в брызгах, встававших выше голов всадников, играли радуги…

На окраину айала высыпали люди. Застыли в изумлении на миг — и бросились спасаться, крича от страха. Ротбирт с пятёркой ратэстов повёл окружение.

Один из ратэстов, нагнав бегущего мальчишку-рыбака, отставшего от прочих, наклонился с седла, выбросил вперёд пику. Наконечник вошёл между лопаток с хрустом, кричащее тело отбросило в сторону, подкинув вверх. Вадим ещё полгода назад пожалел бы убитого… но не сейчас. Потому что летом родичи вот этих самых существ тоже на речном берегу убивали маленьких детей, стариков и старух. Именно их, потому что даже на женщину или подростка-анласа не осмеливались напасть. А потом рылись в барахле, отбитом их хозяевами-данвэ.

Вадим не мог приказать себе не ненавидеть их…

…Кони сшибали войлочные жилища. Всадник подлетал к выходу, наклонялся и бил длинной пикой на малейший звук, на любое движение. Стаптывали собак и ползающих в пыли детишек. Подобное нападение на анласский вард, даже если бы не было отбито, обошлось бы нападавшим недёшево. И уж во всяком случае мужчины не позволили бы себе бежать, пока не спасутся в лес или за реку женщины и маленькие дети, старые родители и беспомощные… Странно. По закону природы выживает тот биологический вид, который беспощадно отторгает слабейших и хранит сильных. Но многие людские народы пошли как будто наперекор установкам «естества», установили свой закон — спасать слабых и беззащитных. И, вопреки логике, там, где соблюдается этот закон, мужчин могучи, отважны и благородны, красивые женщины рожают крепких, здоровых детей, старость окружена почётом и уважением…

…Хангары были не из таких. Они метались, словно обезглавленные куры, даже не вырываясь из кольца, хотя оно было редким и можно было попробовать уйти. И умирали под свирепыми ударами пик и топоров — позорить мечи кровью жалкого народца никто не желал.

Подскакавший Ротбирт протянул Вадиму пику — ловким движением остановив остриё из неведомого металла данвэ на расстоянии пальца от груди друга.

— Посмотри, что я нашёл! Клянусь рукой Дьяуса — это наше…

На пике висела грязная ало-чёрная женская головная повязка — сквозь грязь были отчётливо видны стилизованные турьи головы, знаки зинда Йохаллы… Вадиму почудилось, что он держит в руке кусок раскалённого металла. Эту вещь сняли с убитой женщины… анласской женщины…

— Вот ещё, — Ротбирт, напряжённо улыбаясь, уже из рук в руки передал деревянную коробочку на ремённой петле. Потёртую, украшенную вырезанными священными знаками. Знаками на детское счастье, здоровье, веселье — Вадим не знал их точно, но знал, как именно они выглядят.

Детская погремушка. Вырезанная кем-то с любовью для своего ребёнка, который качался в колыбели под дугой повозки — центральной, счастливой! — и мать улыбалась, потряхивала погремушку… Так было. Все были живы.

Вадим бросился бы на меч, честное слово. Он согласился бы на самую позорную смерть, больше того — на рабство, верни это жизнь хотя бы одному ребёнку, хотя бы тому, которому принадлежала погремушка.

Но он мог только одно — мстить.

— Тех пропустите, — он повелительно махнул рукой, и ратэсты, заворчав, пропустили нескольких хангаров. Те побежали, не оглядываясь, к лесу.

Ротбирт понял друга — соскочил наземь, почти тем же движением натягивая свой лук. Взял из тула стрелу.

— Плохая жертва — трусы, — сказал он. — Но пока мы не можем дать Вайу ничего иного. Кто хочет — пусть стреляет со мной.

Первая пущенная стрела ударила в спину одного из бегущих — со ста шагов она прошла навылет и вонзилась в шею бежавшему впереди мальчишке. Тот упал на мгновение позже пронзённого мужчины.

— Подожгите всё, что может гореть, — бросил Вадим, глядя, как Ротбирт достаёт вторую стрелу. Ещё несколько ратэстов встали рядом с ним, натягивая луки. — Побольше дыма. Пусть все видят, что мы вернулись!

— Пусть видит эта сука Юргул! — со страшным смехом кто-то из ратэстов погнал коня к ближайшему костру, выхватил головню из пламени и швырнул на крышу ближайшего полузаваленного жилища.

Никто из беглецов не смог пересечь рубежа в две сотни шагов. Они лежали вразброс — и оперения стрел яркими разноцветными бутонами раскрывшихся цветов качались в воздухе.

Ротбирт снял тетиву с лука. На мальчишек несло отвратительной вонью палёной шерсти, горелого войлока, сладким запахом жарящегося мяса.

— Есть вещи поважнее, чем мир, — сказал Ротбирт.

— Дальше! — Вадим поднял зажурчавшую металлом руку. Стальная змейка отряда, послушно вытягиваясь, поползла следом. День давно перевалил за половину — а впереди было ещё много не сожжённых айалов.

Дымы тянулись по горизонту. Они обозначали путь отряда Вадима — там всё ещё чадило, хотя сам Вадим давно присоединился к своим, а отряды хангарских латников, должно быть, уже мчались на дымы, чтобы остановить вторжение.

Этим утром кэйвинг Синкэ сын Рады, анлас из анла-тэзар двинул через переправу, бродами, дружину и ополчение с частью повозок. Зинд остался в лесной чаще почти без охраны. На Земле сказали бы, что мальчишка-кэйвинг поставил на карту всё. Но тут говорили: «Кто бездействует — того нет». И Синкэ верил в свой меч, своих людей и своих богов, которые помогают тем, кто не знает страха. Он ставил на это.

Вадим, Ротбирт и полдюжины других людей, уцелевших от зинда Йохаллы, ставили ещё и на свою ненависть.

Через броды шли в плотном строю закованные в сталь конные сотни. Мощные быки, взрёвывая, тянули повозки на высоких колёсах, с бортами, казавшимися ещё массивней и выше из-за установленных щитов, с лучниками ополчения, сидящими внутри. Двигалось без строя остальное ополчение — старшие мальчишки, юноши, мужчины и старики в кожаной броне с нашитыми стальными пластинками, кожаных шлемах на стальной основе; у каждого на поясе — сакса и топор, на плече — копьё, за спиной — большой прямоугольный щит, лук и два тула с полусотней стрел. Кое-где среди них ехали в броне, немногим худшей, чем у дружинников, с лучшим оружием, люди хангмота, старейшины. Бежали угрюмой, твёрдой рысью могучие боевые псы в нагрудниках, шлемах и шипастых ошейниках.

Синкэ надул военачальников Юргул, как малых детей. В лесу или на переправе, где анласы двигались без строя, хангары могли их смять численностью. Но войско кэйвинга уже выходило на открытое место и строилось буквально в виду городских стен!

Снкэ — весёлый и злой — метался по берегу, переправившись в числе первых. Он то и дело оглядывался на на видный отсюда город — кажется, не верил, что всё ещё не появляется войско противника. Ополченцы, спеша, вкапывали в землю привезённые с собой из леса колья, связывали оглоблями и колёсами повозки, выстраивая их в линии.

Вадим видел, как Синкэ сорвался с берега, как лист с дерева под порывом ветра, промчался вдоль строящейся дружины. Ветер донёс его резкий, напряжённый голос:

— Я не спрашиваю вас, готовы ли вы к бою! Я это вижу! Мне нет нужды знать, о чем вы думаете! Я знаю, что мыслей о бегстве или трусости у вас нет! Вы — дети Вайу и потомки Дьяуса, этим сказано всё! Но я хочу узнать — достоин ли я вести вас в бой?!

Торжествующий рёв — страшный, грозный и странно величественный — катился следом за скачущим кэйвингом — нарастал и ширился, подхватываемый всё новыми и новыми глотками. Орали и ополченцы, потрясая копьями и колотя в щиты. А следом за Синкэ — он на скаку отстегнул бьющийся по ветру плащ, и тот унесло в сторону, под конские копыта, багряным язычком пламени — сбиваясь в боевой клин, уже скакала его ближняя сотня. Лучшие бойцы… Уж эти — не отступят ни в поражении, ни даже в смерти, лягут вокруг кэйвинга, ни на шаг не отступив. Ни на шаг… и не ради серебра и золота. Ради чести. Ради чести — с кэйвингом — до конца. До кургана. А если не будет кургана — до чистого поля, где ветер, дождь и звери с птицами ничего не оставят от их тел. А им — ворота дома Дьяуса, широко распахнутые на той стороне…

…И даже — не ради этого.

«Она похожа на затравленную крысу».

Ан Лэри йорд Дрэм стоял у окна вполоборота, чтобы видеть и комнату тоже — стоял, скрестив на груди панцирные руки. Высокого даже для данвана роста, на редкость могучего телосложения — настоящий гигант в стальной броне, напоминающий изваяния кённигов древности — тех, что смотрят на людей, идущих к императорскому дворцу на Страад Форта, главной улице-площади столицы империи на Хэймтэли. Широкую, выпуклую грудь, плоский живот, бока, спину и могучие плечи защищали анатомически изогнутые пластины, ремнями крепившиеся к синтетическому двойному жилету с кольчужной прокладкой. Отдельные пластины закрывали пах и бёдра, ноги до колен защищали металлические сапоги по переду которых бежали волнистые зубцы, похожие на языки пламени. Брассарды обнимали руки по локоть, ниже поблёскивали перчатки из металлической чешуи. На бедре висел длинный прямой меч. Доспехи офицера копировали доспех конного воина из далёкого прошлого данванов — периода Войны Великой Степи, когда войска молодой Империи (в те времена занимавшей всего-то часть одной-единственной планеты) уничтожили орды кочевников-автохтонов и истребили весь их народ.

Трое мальчишек-щитоносцев, стоя вдоль стены, держали грифоний шлем с высоко взметнувшимися крыльями, щит и длинное копьё. На их лицах было откровенное любопытство — право участвовать в Игре они заслужили многочисленными победами на юношеских гесс-полях и сами не вполне верили, что всё вокруг — по-настоящему. И наконец, у входа в комнату — по двое с каждой стороны двери — застыли четверо взрослых воинов. Это и был весь отряд ан Лэри йорд Дрэма. Он не думал, что потребуется больше — если даже летняя история анласов ничему не научила, в распоряжении офицера будут все войска Юргул, и он просто завалит одних дикарей трупами других.

Однако сейчас данван… не то чтобы усомнился в правильности принятого решения… нет. Но, глядя на разворачивающиеся в боевой порядок ряды пехоты и концы, испытал некое смутно беспокойство. Он ощущал дух неколебимой уверенности, исходивший от переправлявшихся через реку анласов.

Визг мечущейся по комнате Юргул мешал ему сосредоточиться, и данван, выбрав момент, протянул, не глядя, руку и, перехватив хангарку за горло, стиснул с такой силой, что глаза её выкатились, а язык вылез между посиневших губ. Придушив слегка визгунью, данван отшвырнул её, словно тряпку, в угол, на роскошное ложе, где она и осталась лежать, тихо сипя.

— Когда подойдут войска, — сказал наконец данван, — мы ударим на этот сброд с двух сторон. Не важно, сколько погибнет хангаров. Мне даже лень изобретать хоть какой-то план — сомнём числом. Это всё.

Синкэ расположил войска так, как это обычно делали анласы, если противник превосходил их числом, а зинд шёл весь, не только дружина.

У Юргул воинов было около двадцати семи тысяч. И Синкэ — две с половиной, то есть — более чем по десятку хангаров на каждого анласа. Но это смущало юного кэйвинга менее всего. Главным было разбить врага до подхода войск соседних сююджи…

…Вадим погнал коня туда, где трепетал баннорт с драконом на перекладине. Синкэ находился под ним. Юное лицо кэйвинга было задумчивым и немного беспокойным. Он сидел в седле очень прямо, продвинув вперёд, почти перед конской грудью, ноги в шипастых бронзовых поножах и чеканных пластинчатых набедренниках. Поверх воронёного кольчатого панциря была накинута туника с драконом. Треугольный щит — заброшен за спину, поперёк седла лежал длинный меч, знаменитый Секущий Вихрь. Шлем кэйвинга — необычный для анласов, куполовидный, с широким полем сзади и подвижным забралом — держал оруженосец из его родичей. Второй сжимал трампет в готовности трубить.

— Что там? — Синкэ пошевелился в седле, кольчуга зашуршала. Вадим чуть склонился с седла:

— Они строятся для атаки, кэйвинг.

Синкэ кивнул, глядя прямо перед собой. Вадим посмотрел на него искоса. Странно что-то он себя ведёт…

Загремели, зашипели, заревели оглушительно и дико хангарские гонги. Омерзительный вой рос и надвигался. Синкэ вздрогнул, словно очнулся. Посмотрел вокруг и замедленным, страшным движением молча протянул руку. Ему подали шлем, кэйвинг надел его и лязгнул забралом. Всё так же медленно обеими руками воздел меч.

Монотонно проревел трампет. В синем небе заметались, давая сигнал, сотенные стяги (и Вадим вдруг — как вспышка пронеслась! — понял, что означали когда-то мельком прочитанные и удивившие его слова из «Слова о Полку Игореве»: «…кричат стяги…»). Заревели другие трампеты, резко и высоко завизжали рожки-круммхорны — но всё это тут же перекрыл грохот оружия и дружный рёв, прокатившийся по рядам войска гремящей волной:

— Вайу и сталь!!!

Передний ряд ополчения сдвинул щиты и выставил копья, второй и третий — тоже. Остальные готовили луки для навесной стрельбы. Синкэ хорошо усвоил уроки схваток с анласами и сейчас копировал их строй для ополчения.

Отряд кэйвинга плотно сомкнулся в клин, тоже сдвинул щиты ближе и опустил пики к земле. Вадим оказался слева от Синкэ, за ним — Ротбирт. Вспомнилось, как перед отъездом из лагеря Эрна подала чашу с водой и сказала спокойно: «Я буду ждать». Это значило — и здесь — и там. Вадим прогнал от себя эти мысли, они были лишними сейчас.

— Охота мне снилась сегодня, — сказал Ротбирт.

Вадим спросил, не поворачиваясь:

— На кого охотился?

— Не помню. Через поле скакали. Я, ты… и знаешь, Йохалла. С собаками.

— Йохалла? Ты что, ту сторону видел, что ли? — усмехнулся Вадим.

— Не знаю… Но скачка добрая была.

— И сегодня наяву будет не хуже, — Вадим сбил кончиком пики головку цветка. — Да и на охоту нынче мы не пожалуемся.

Мальчишки замолчали. Они хорошо видели берег — тот берег, на котором летом погиб зинд Йохаллы, погибли их побратимы по дружине… И недалеко были броды, на которых молодой вождь данвэ в поединке убил пати Гэста.

— Закончим здесь — возьмём за глотку данвэ, на звезде они там живут или где… — пробормотал Вадим.

Ротбирт усмехнулся:

— А я не против. И рад, что ты в этой мысли укрепился.

Атака разворачивалась совершенно как ожидалось. Напоровшись на засеки, хангары закружились, осыпаемые градом стрел, топча убитых и раненых. Потом хвостатый бунчук метнулся в сторону, и сотни латников понеслись за ним в брешь между рекой и позициями ополчения, намереваясь их обойти.

— Да помогут нам боги, — процедил Синкэ, крепя поводья на луке седла и перехватывая меч. — Вайу и сталь! Вперёд, братья!

Пики разом поднялись — словно проросло жуткой травой стальное поле. Анласский клин, набирая размах, пошёл по траве — шагом… рысью… а потом — сорвался в галоп. Местность была ровной, но анласская конница не ломала строй и среди холмов и ложбин. Щит к щиту, пики — ежом… Синкэ нёсся впереди, пики скакавших по бокам пати защищали кэйвинга. После боевого клича анласы скакали молча, лишь гудела и ухала земля под слаженными ударами копыт, да храпели, разъяряясь, кони под своими стальными масками.

Хангарские латники не сразу поняли, что происходит. Они уже подставили под удар «борт» своей массы, сразу развернуться им было просто невозможно. Стрелять навстречу анласам они просто не успели.

В атаке Вадим испытывал одно чувство — дикий, бешеный восторг, выжигавший в нём на эти мгновения даже те остатки «земного» мальчишки, которые жили в нём в остальное время. Желание бить, колоть, топтать, жажда крови и сумасшедшее упоение предстоящей битвой — вот всё, чем он жил в такие моменты. То же ощущали и остальные воины, даже ещё более остро, наверное. Беспомощно и глупо, в тщетной попытке уйти из-под удара, мечутся вражеские воины. Они ещё не понимают, что не спастись, потому что поле битвы отдано нам нашими богами, которые — сами суть битва!!!

Хангарская копьё-сабля — пустое место в сравнении с анласской пикой, которая чуть ли не вдвое длинней. Анласы знают таранный удар, но и поиграть этим оружием мастера, а Вадим прилежно учился. И сейчас он ударил хангара, оказавшегося впереди, сверху вниз — за латный воротник — и, вырвав пику неуловимо быстрым движением, вогнал её в лицо следующему. Снова вырвал, удержал…

…Анласский клин рассёк строй хангарских латников, словно воронёный меч. Фланг ополчения между тем развернулся и осыпал отсечённую «голову» хангарского строя стрелами. Клин сделал поворот — и вошёл в остатки латной толпы, как нож в масло, колено к колену. Секущий Вихрь взлетал, крутился и опускался в голове клина. Остатки латников, сталкиваясь и сшибая друг друга, осыпаемые стрелами с фланга, вылетели в чистое поле, как пробка из бочки с вином. Разворачиваясь на ходу, ратэсты вернулись на место и вновь выстроились. Те же хангары, которые пытались атаковать со стороны города, наткнулись на возы и засевших за ними лучников.

— Не преследовать, — Синкэ опустил залитый кровью меч. — Пусть решатся на ещё одну атаку. Тогда…

Потери пока что были до смешного малы. А поле перед засеками усевали мёртвые, раненые и покалеченные хангары и их кони. Между возами и ополченцами сновали мальчишки, тащившие связки стрел.

Синкэ досадливо рванул забрало шлема, сдёрнул его с головы — удар пришёлся в нос, металл погнулся и мешал смотреть. Щитоносец подал кэйвингу другой шлем — с коваными выпуклыми надглазьями и белоснежным султаном из конского хвоста. Синкэ застегнул широкий чешуйчатый ремень и повернулся к Ротбирту:

— Вон там, на мосту — что?

Ротбирт привстал в седле, всмотрелся. Словно какие-то искры… Мальчишка вздрогнул и сказал уверенно:

— Данвэ. Не много… с десяток.

— Дьяус! — лицо Синкэ исказилось. «А ведь и у него к ним счёт, — подумал Вадим, следивший за происходящим. — Они убили его брата Стэкэ, близнеца, а это, говорят, всё равно что потерять часть себя…» — Достать их из лука было бы недурным делом…

— Нет, — покачал головой Ротбирт, — отсюда даже я не возьмусь попасть.

Грохот бубнов возвестил начало новой атаки. Но их почти заглушили рёв и вой ополчения, выпускавшего навстречу врагу буквально ливень стрел — казалось, что идёт странный чёрный дождь. Недаром последние месяцы старались все, от мала до велика, как говорится — и на каждого воина было запасено по восемьсот стрел!

Тем не менее вал конницы катился на засеки с тупой неостановимостью — и вот уже со стороны хангаров часто и густо бьют луки… и хоть и неметко, но то тут то там из стены ополченцев вываливается человек — и остаётся неподвижен… или ползёт, подволакивая ногу… либо выдирает стрелу из щеки или плеча, или корчится с нею в боку или груди… и кого-то тащат к повозкам товарищи… Бежавший с двумя пуками стрел мальчишка осел на землю с растерянным лицом — плохая защита от стрелы, падающей сверху, кожаная куртка — и молча скорчился, умирая… Другой, словно проколов ногу, прыгал на другой — ударившая сверху стрела прошила ступню насквозь; подбежали двое приятелей, один подхватил стрелы, побежал к воинам, второй потащил раненого обратно…

И всё-таки — далеко было хангарским конным стрелкам до прославленных мастеров анласского ополчения! Чёрная волна таяла на глазах, превращалась в лежащую на земле грязь, разбрызгивалась в стороны жалкими группками убегающих…

Кончилась атака. Ратэсты бурчали недовольно — не удалось сразиться! Со стороны повозок сунулись ещё раз — ополченцы ради развлечения пропустили атаковавших в коридоры между возами и перебили топорами и копьями… Однако Синкэ хмурился. Ждать, пока противник истощит силы, было невыгодно — в любой момент подойдёт к нему подкрепление, и лучше будет встретить его за городскими стенами. Пора было приводить в действие план…

Баннорт закачался в небе — раз, другой, после недолгого перерыва — третий. Ополченцы, закидывая за спины щиты, разом повернулись и побежали, унося убитых и раненых, начали строиться уже на новом месте, перед растянутой линией конных. Поле между ними и засекой открылось. Конники Синкэ подались к броду, часть повозок развернули, чтобы прикрыть их фланг.

Конь под Вадимом вытанцовывал, закидывая голову в маске-черепе. Прошлая сшибка его только разгорячила. Хангары вновь собирались в отряды, и слышно было, как Синкэ шепчет:

— Давайте же, давайте, сволочи, идите сюда, и я подарю богам каждого десятого пленного, клянусь — ты слышишь меня, Дьяус?..

— Смотри, кэйвинг! — крикнул кто-то из пати. Через поле, заваленное трупами, к засеке скакал гигант на огромном коне. Было ясно, что это не хангар — доспехи сверкали, в руке качалось длинное копьё, на шлеме простирал крылья грифон. — Данвэ! Данвэ!

Множество луков разом натянулись, готовые осыпать врага, бесстрашно остановившегося у самой засеки, градом бронебойных стрел. Но данвэ заговорил — и его голос подавлял бездушной монотонной мощью:

— Эй, сброд! Мне нужен тот, кто называет себя вашим вождём! Я — капитан ан Лэри йорд Дрэм, и я вызываю его — сейчас и здесь, до смерти! Ну — кто выйдет?! Я жду!

Он поднял коня на дыбы — и, казалось, вырос не только над строем анласов, но и над миром, над небом, над звёздами… Потом опустил коня — и замер: серебряная статуя на угольном чудовище. Молчали и анласы, оценивая стать противника — явно могучего бойца. Многие хотели бы испытать Удачу, но… но данвэ выкликал вождя.

Синкэ смотрел из-под шлема мрачным, оценивающим взглядом. Нет, он не раздумывал — драться или нет. Он лишь хотел разобраться во враге.

— Син… — начал кто-то из пати, называя кэйвинга без титула, как мальчика, росшего, может быть, у этого пати на глазах. Но кэйвинг вдруг коротко оскалился, рявкнул что-то из-под шлема и жёстким ударом колен послал своего рыжего зверя вперёд по дуге, перехватывая пику. Молча, постепенно сдерживая коня. И остановился в полусотне шагов от данвэ. Голос мальчика — звонкий, но очень сильный — развеял чёрное наваждение, как серебряный лучик — темноту:

— Не знаю я, где ты увидал тут сброд и кого так называешь. Но если тебе, нечисть, нужен вождь зинда — то вот он — я, и я зовусь кэйвинг Синкэ сын Радды, анлас из анла-тэзар. И я буду драться с тобой, а слова твои вгоню тебе в глотку вот с этой сталью, — и он вытянул пику в сторону врага…

…Когда всадники, разъехавшись, поскакали друг другу навстречу, многим показалось, что в небе раздались звонкие гонги девичьих голосов — Девы Ветра спешили к полю по вихрям. Данвэ молчал. Синкэ выл, он больше не мог и не хотел сдерживать ярости, охватившей его при виде родича убийц брата. Вадим увидел, что не закрытые масками лица воинов вокруг становятся нечеловеческими — это были волки, медведи, рыси, их задёргивала, словно вуаль, маски боевого безумия. Что-то хрустнуло в кольчужных пальцах Ротбирта рядом — расселось в щепы ясеневое древко пики, и друг Вадима, не глядя, подхватил новую, поданную кем-то, копыта в гулкой тишине поля рокотали двумя барабанами: да-да-дум, да-да-дум, да-да-дум! И в такт этому рокотало в голове Вадима:

…Синкэ направил свой удар в лицо врага, в узкий злой глаз, сиявший в прорези грифоньего шлема страшной зеленью. Его пика была длинней, чем тяжёлое копьё данвэ. Но тот, выбрав точный момент, дёрнул головой — наконечник пики скользнул по шлему, а в щит анласа ударило так, что он едва не вылетел из седла. Кони разнесли сражавшихся — и, взглянув мельком, Синкэ увидел, что щит расколот надвое и держится лишь оковкой. Но думать об этом было нельзя…

…Поле ахнуло, когда серебряная и воронёная фигуры на чёрном и рыжем конях сшиблись — теперь уже всерьёз. Видно было, как от щита кэйвинга полетели в разные стороны куски… но его пика прошила навылет металлический щит данвэ и застряла в нём. Данвэ швырнул щит в сторону.

— Ай-а, Дьяус! — послышался ликующий вопль Синкэ.

Обеими руками вскинув меч, анлас мчался на данвэ. Тот, качнув копьё в правой руке, метнул его с седла, выкрикнув — живым голосом:

— Хойль!

Копьё было брошено с такой силой, что, пробив кольчужный фартук коня кэйвинга, ушло вглубь конского тела на пол-древка. Синкэ, выдернув ноги из стремян, соскочил вперёд и, даже не упав, побежал навстречу скачущему врагу… тот выхватил меч, но было уже поздно — с воем Синкэ нанёс секущий убойный удар сплеча, срубив передние ноги чёрного коня под коленями.

Дикий визг искалеченного животного располосовал воздух. Капитан кубарем покатился по земле, но тут же вскочил, так и не выронив свой меч.

Оба воина застыли друг против друга шагах в двадцати. Сейчас, когда они стояли на своих ногах, было видно, что Синкэ — просто мальчишка. Он не так уж и уступал в росте данвэ, но был тоньше, был уже даже в доспешных плечах… Длинноногий нескладный и злой щенок против могучего пса… но это был щенок волка. Все свои годы он провёл в одном бесконечном походе — и это немало значило.

Мечи у обоих были полуторными. Широко расставив ноги, противники держали их рукоятями к паху, приподняв направленные в сторону врага острия. Оба чуть пригнулись…

— Отродье! — вновь безлико рычал данвэ. — Ты со своим вшивым стадом даже не знаешь, что вы такое в сравнении с нами! Я убью тебя, и ты не сможешь увидеть, что сотворят наши союзнички с прочим сбродом! Славное будет веселье! То-то славное!

— А ты хорошо ворочаешь языком для трупа, — отвечал Синкэ. — Я снесу тебе башку, и загляну в неё — может, она не такая уж пустая, как на первый взгляд, данвэ? Обещал я когда-то брату, что сложу на его могиле курган из ваших черепов, да всё никак не получается — прытко бегаете, одного убьёшь здесь, другого там, а таскать ваши головы в одно место — умаешься…

Данвэ пошёл на Синкэ. Пошёл так, что многим хватило бы только этого — чтобы убежать. Но кэйвинга пугать нужно было не в одиночку, а самое малое сотней, да не в чистом поле, а из-за угла, да и то — едва ли побежал бы… Мальчишка рванулся навстречу, словно на праздник…

…Длинные мечи заходили над головами врагов. Рубились так, что дрожь шла по рукам до плеч. Данвэ бил, словно кузнечным молотом, рассчитывая выбить у врага оружие или переломить его. А Синкэ, ощущая, что слабее — и намного — не отбивал, а отводил удары или ускользал от них. Пел и звенел Секущий Вихрь, гудел и ухал меч данвэ…

…Синкэ — косой рубящий удар от правого плеча сверху вниз…

…Капитан — меч параллельно земле, потом — отбив вверх и в сторону…

Анласы в ужасе закричали единым голосом. Отбив был сделан с такой силой, что Синкэ бросило вбок и назад, он еле удержался на ногах, выпустив меч из левой и замахав ею в воздухе — меч он держал лишь правой, да и то — в стороне, открыв грудь, плечи и голову!

Данвэ прыгнул вперёд с ликующим криком и… и попался в хладнокровно расставленную ловушку. Левой рукой мальчишка выхватил саксу, сбил ею удар, а правой рубанул мечом в открытый левый бок данвэ.

Сгибаясь, капитан отскочил и пошатнулся, неверяще прижав локоть к боку. Секущий Вихрь раскроил синтетику жилета вместе с кольчужной прокладкой, ранив данвана.

— Вот и так бывает, верно? — сквозь зубы спросил Синкэ, бросая саксу в ножны и вновь перехватывая меч оберуч.

— Бывает — но больше не будет, — пообещал данвэ. И отплатил почти тут же! Сделав обманный укол в живот, заставил кэйвинга открыть левое бедро — и рубанул по нему изо всех сил!

Синкэ бросило на колено. Клинок рассёк двойную кольчугу — и ногу мальчишки спас лишь надетый для конного боя набедренник. Сталь вмялась и лопнула, но хозяина сберегла. А данвэ уже был рядом — и длинный меч с шипением рассёк воздух в полёте… Спасаясь, Синкэ покатился в сторону, вскочил, но… подвела ушибленная нога, и капитан снизу вверх ударил анласа изнутри по левой руке. Несильно — позиция для удара была неудобной — но достаточно для того, чтобы прорвать кольчугу.

Синкэ не сразу почувствовал, что ранен. Но из-под рукава под брассардой в перчатку уже бежали горячие струйки, и рука почти сразу стала плохо слушаться.

«Конец!» Кэйвинг попятился и снова упал на колено. Нога подламывалась, словно чужая. Мальчишка полоснул мечом — слева направо перед собой — но капитан подпрыгнул, занося меч обеими руками, чтобы раскроить анласу голову. И, обрушив меч, сам хрипло, неверяще закричал — так, что все опытные воины поняли: в самом деле — конец…

…только данвэ.

Синкэ не пытался уже закрыться. Промахнувшись по ногам врага, он бросил меч обратно — и вверх по дуге.

И встретил капитана в его прыжке ударом всё в тот же левый бок. На этот раз Секущий Вихрь прошёл до позвонков, и данвэ покатился, поливая кровью землю, дёрнулся несколько раз — и затих, лёжа на спине и раскидав могучие руки со скрюченными латными пальцами…

…Но и он не промахнулся. Удар в голову был таким, что мир сразу превратился в сплошную тьму для Синкэ, и он начал падать, захлёбываясь чем-то страшным, душным и густым, смешанным с ужасом — падать в боль, под землю, с такой скоростью, что не успевали Девы Ветра, устремившиеся следом, подхватить его на щиты — и их скорбные голоса таяли в высоте, где оставался уже невидимые свет дня… А там, внизу, куда он падал, горели чёрные костры, от которых шло не тепло — боль, боль, боль, топившая, растворявшая его в себе… и мальчик с ужасом понял, что это и есть то, что ожидает его теперь, что больше ничего не будет — вечная невыносимая боль…

«Больно!.. — услышал он свой собственный жалобный стон. Никто не откликнулся, и он по странному наитию застонал во тьму, как в детстве, жалуясь тому, кто спасёт от всего страшного, застонал, как он — мужчина, воин, кэйвинг — не делал давным-давно… — Мама, больно…»

И услышал в ответ — тихо и ласково, словно коснулись его сквозь черноту боли добрые, родные руки…

«Спи. Спи, сыночек».

И — прекратилось падение. Медленно покачиваясь, он полетел вверх, и вокруг разгорался свет, и сияла впереди радужный мост, а за ним гудел пир за широко распахнутыми воротами… и следили за его полётом нежные, добрые глаза самого дорогого на свете человека — глаза матери.

И Синкэ, успокоено вздохнув, послушался её — маму. Уснул…

…Не донеся рук до расколотого шлема, из-под которого хлестала кровь, Синкэ повалился ничком в измятую траву.

Вадим не понял, кто закричал вдруг страшным, нечеловеческим голосом:

— За кэйвинга! Смерть, смерть им! — и лишь потом, уже мчась по полю впереди ухающей копытами конной лавы, понял, что кричал он сам. И ратэсты, подхватив единым духом звонкий и страшный крик, устремились туда, где упал их молодой вождь и куда уже катились чёрные волны хангарской конницы…

…План Синкэ рухнул. Согласно ему, нужно было заманить большую часть вражеского войска между засеками, ополчением, рекой и повозками. Потом — бросить в обход резервные три сотни конницы и довершить разгром окружённых лучниками.

Но, когда воины увидели, как упал, сразив могучего врага, их кэйвинг, они сами обрушили этот план. Неполные пять конных сотен воронёным клином устремились навстречу четырнадцатитысячной вражеской лаве…

…Бывают на свете добрые чудеса. Боги ли их творят — или сами люди отвагой, верностью и упорством — не знает никто. Но — они бывают. Такие, от которых слёзы наворачиваются на глаза. И если бы не было их — дикой и беспросветной стала бы жизнь…

…Так страшен был стремительный разбег анласской конницы, так неудержим и неустрашим её порыв, так горели в лучах солнца рвущиеся к врагу — впереди хозяев! — пики, таким отчаяньем, такой решимостью веяло от воронёного клина, похожего на бьющий меч, что… хангары не выдержали. Не смогли продолжить атаку на то ли людей, то ли и впрямь злых духов… Это было слишком страшно, непонятно, противно рассудку и правилам — пятью сотнями атаковать четырнадцать тысяч. Передние ряды хангарской конницы замедлили встречный бег. Остановились, расшибая о себя задние. Заметались.

И тут-то с хряком, с костоломкой скоростью врезались в эту толпу растерявшихся врагов анласские сотни…

…Вадим не понял, куда подевался тот, в кого нацелился он пикой — передний ряд хангаров просто втоптали в землю и разбрызгали в пыль. Так бывает, когда в мелкую лужу наступает тяжёлый сапог.

Вайу и сталь!

Пики били и били. А потом кто-то запел, и сотни голосов подхватили песню.

За кэйвинга!

Военачальники Юргул с ужасом увидели, как их войско, на бегу превращаясь в перепуганную толпу, бросается в реку, мчится к холмам, а пять сотен безумцев гонят его и уничтожают без пощады.

За кэйвинга!

Войска со стороны города бросились было с фланга на забывших себя в атаке ратэстов, но уже развернулось ополчение, и мчались повозки, сыплющие стрелы, и ополченцы, грозно ревя, крушили топорами ноги коней, пропарывали копьями животы в ужасе визжащих всадников… и не выдержали хангары и здесь, и побежали, топча друг друга, к воротам города — затвориться, скрыться, спастись!

Вайу и сталь!..

…Кажется, Вадима били — саблями-копьями, просто саблями… Он не замечал. Не чувствовал. А его ответные удары раскалывали доспехи латников, как глиняные горшки, пронизывали простых воинов навылет. Ротбирта он потерял. Да он и забыл, кто такой Ротбирт. И кто такой Вадим — не помнил тоже. Он, конь и оружие были сейчас единым существом. И это неуязвимое чудовище хотело одного — крови.

Смеялись на небе погибшие побратимы, тешась видом погребального пира, что устроили им оставшиеся жить. На этих самых берегах! На этой реке! У этого города! Вадиму казалось — он слышит голоса павших. Пика давно осталась в ком-то. Щит разбили, и мальчишка вогнал его остатки в чей-то орущий косой рот. Он рубился обеими руками — Сыном Грома и саксой…

…А передние из бегущих уже домчались до города и, спеша, закрывали ворота, не думая о своих же, остающихся в поле. Но было уже поздно. Передовые ополченцы тоже достигли моста и рубили бегущих, а двое гигантов, подбежав к закрывающимся воротам, навалились на створки, мешая захлопнуть их. Лопнули канаты на барабанах, с той стороны по десятку хангаров навалились на каждую створку… На обоих богатырях полопались обшитые сталью куртки — да не по швам, а в клочья разлетелись! И створки стояли — как врытые. А в щель уже протискивались другие ополченцы, отгоняли врагов… и вот ворота распахнулись настежь, раздёрнутые сильными руками! Ополчение массой начало валиться в город, и следом уже летели первые дружинники, отвлёкшиеся от ненужного уже в общем-то истребления разбегающихся…

…Вадим пришёл в себя уже за воротами. Он был с чужим щитом, кольчуга порвана в десятке мест, в двух — на боку слева и на правом предплечье — насквозь, и там горели свежие раны. Парень был весь залит кровью — в основном чужой.

Кругом шёл уже не бой — лишь кое-где отбивались в основном латники. Ополченцы десятками вязали бросающих оружие врагов, женщин, детей, тащили со счастливо-обалделыми лицами из домов серебро и золото, бежали дальше, к центру города…

Юргул, вспомнил Вадим. И побежал туда же. Навстречу выскочил откуда-то латник — мальчишка развалил ему голову вместе со шлемом почти не глядя, отмахиваясь, как от комара, перескочил через косо рушащееся тело…

На дворцовой площади всё ещё шёл бой. Двое данвэ рубились, стоя спина к спине, с восемью мешающими друг другу ратэстами. Ещё четверо данвэ, в том числе — двое мальчишек — лежали мёртвые рядом с пятью ратэстами и одиннадцатью ополченцами. Сражались ещё и хангарские латники, но, судя по всему, бой шёл уже внутри самого дворца. На широких ступенях тут и там валялись тела, текла, капала, собиралась в лужицы кровь.

— Юргул где?! — закричал кому-то Вадим. Ратэст, к которому он обращался — не понять было за шлемом, кто — отозвался:

— Не знаю! Это ты, Славянин?!

— Я!

— У тебя из-под шлема кровь течёт!

— А… — Вадим понял, почему так неудобно смотреть левым глазом. Наверное, бровь рассекло.

Он вбежал внутрь, скользя подошвами сапог по крови, прыгая через трупы. Тут ещё везде шли схватки.

Знакомый пиршественный зал. Откуда она тогда пришла?.. Ах да, вон с той лестницы! Вадим вогнал меч в живот бросившемуся навстречу евнуху, толкнул его ногой, с рыком отправляя вниз по ступенькам. У поворота в коридор лежали мертвые — ратэст, трое латников… Неужели кто-то добрался до суки раньше?!

Нет!

В коридоре в напряжённых позах замерли двое латников. Обострённым, звериным уже чутьём Вадим понял — она где-то здесь.

Оба хангара разом бросились на него. Один, прикрываясь щитом, наступал прямо, а второй, пользуясь узостью коридора, готовился ударить парня в бок, когда он отвлечётся. Вадим не остановился.

— Эй, Сын Грома! — крикнул он, рубящим ударом разваливая выставленный щит. Латник отшатнулся; сабля второго ударилась о щит Вадима. — Вот так мы бьём! — и меч, пробив латы, вышел из спины воина. — Вот так бьём! — Вадим не успел выдернуть завязший в грудине клинок, но кольчужный кулак треснул второго латника у виска. Удар был не легче удара палицы — заливаясь кровью из ушей, носа и рта, хангар повалился на пол.

Вырвав наконец из тела, лежащего у стены, меч, Вадим закинул щит за спину и ударил в дверь кулаком — доски разъехались до низа, закричали противно и рухнули внутрь, выдирая бронзовые петли из пазов. Вадим молча шагнул внутрь.

Должно быть, он выглядел страшно — молчащий, в помятом шлеме, с окровавленным мечом, в залитых кровью доспехах. Женщина, стоявшая в углу, с тихим воем сползла на пол, прижимая к себе расшитую бисером подушку. Её лицо было перекошено, слёзы смыли густой слой косметики, превратив черты в пародийную маску.

Вадим сделал шаг. На пути стоял столик из малахита. Мальчишка опрокинул его ударом ноги. Женщина поползла навстречу, захлёбываясь мольбой:

— Не убивай меня… я не виновата… мне приказали… я сделала только то, что мне приказали… не я убила ваших людей, а данвэ… я молю тебя, сделай меня своей рабыней, но не убивай… пощади…

Вадим молча смотрел на неё. С острия Сына Грома срывались алые капли, разбивались на полу.

Йохалла умер. Его убила эта женщина. Она заслужила смерть — и не одну смерть — за побоище на речных берегах… Но ударить её мечом Вадим не мог. Он представлял себе свою месть тысячу раз. И сейчас не мог убить эту змею.

— Пошла ты, — сказал Вадим по-русски, и на лице Юргул отразилась угодливая тупость — желание понять, страх того, что пришелец рассердится на непонимание… — Курва потная.

Круто повернувшись, Вадим пошёл к выходу. Лицо Юргул мгновенно изменилось. Радость и злобная жестокость смешались на нём. Лёгким движением поднявшись на ноги, сюууджи выхватила из подушки длинный тонкий кинжал…

…Треск позади заставил Вадима обернуться. Юргул оседала на пол. Стеклянные глаза заливала кровь — в черепе правительницы, раскроив его надвое, торчал топор. С лёгким звоном выпал из руки Юргул кинжал…

Без удивления Вадим увидел, как из теней коридора вышел Ротбирт, на ходу поправляя согнутый набедренник и неловко держа левую руку — с неё капало красное.

— Опоздал я, — сказал анлас. — На лестнице стояли трое, теперь они там лежат…

— Ты меня спас, похоже, — кивнул Вадим на труп сюууджи. — А я не смог её убить.

Ротбирт снял шлем — его лицо было мокрым и серым от усталости.

— Был у меня вождь, которому я хранил верность, — сказал он почти равнодушно. — Пойдём отсюда, брат. Тут пахнет страхом и предательством… Пойдём.

Он пошатнулся и пошёл к трупу — забрать топор.

Поля ещё не остыли от битвы. Слышался многоголосый стон. То тут, то там кто-нибудь, сбитый и оглушённый в бою, поднимался, не в силах поверить, что жив; обводил всё вокруг безумными глазами…

Над уже остывшим телом ан Лэри йорд Дрэмэ сидел данванский мальчишка — без шлема, раненый, он пришёл к телу капитана инстинктивно, как тянет железо к магниту, и теперь был неподвижен, как камень. На него никто не обращал особого внимания, да и жалость постепенно занимала место ярости в сердцах вышедших из боя людей. А Вадим, который мог заинтересоваться лежавшим рядом с мальчишкой разбитым коммуникатором, этого не видел…

…С головы Синкэ сняли раскроенный шлем. Опытные воины, переглядываясь, качали головами. Волосы кэйвинга превратились в кровавую массу, лоб был разрублен наискось, рубец шёл через левую бровь, закрывшийся глаз, раскроенную скулу, вспоротую щёку… Нижняя челюсть была перерублена. Девы Ветра ещё не посадили мальчишку в седло, он дышал еле слышно, с хрипом, чистая половина лица была синей, как у Астовидату Расчленителя. Временами Синкэ открывал уцелевший глаз, но смотрел бессмысленно, в никуда, ничего не видя и никого не узнавая. Никто не сказал «умрёт» — но подумали так все.

Пати и ратэсты — все, кто мог стоять на своих ногах — собрались к месту, где лежал кэйвинг. Почти на всех — а осталась их едва половина он прежнего числа — ало-белым светились свежие повязки, а кое-кто, спеша к вождю, перевязаться и не позаботился. Все стояли молча. Видно было, как прошлась по людям битва — смятые шлемы, клочья кольчуг, расщепленные щиты… Но они был и живы. А их вождь умирал. И ни мечи, ни кулаки, ни верность не могли его спасти, хоть каждый не задумываясь схватился бы за Синкэ с любыми демонами…

Вадим и Ротбирт стояли вместе со всеми, в первом ряду. Оба были ранены и избиты — теперь это чувствовалось, раны болели, всё тело мозжило так, словно выворачивали суставы и отдирали мышцы от костей. В бою этого не замечаешь, а после вылезаешь из доспеха — и бледнеешь сам: да как же мог сражаться-то?!

Внезапно среди воинов прошло короткое движение — они расступались, давая дорогу слепому атрапану, которого вёл худенький мальчик. Старик, подойдя к умирающему, протянул над ним руку и застыл. А потом все услышали его голос — дрожащий, надтреснутый, но полный странной внутренней силы и уверенности:

— Несите его в город. Я скажу — куда.

Зинд втянулся за стены так быстро, как только смог. С поля уносили убитых и раненых, тщательно осматривая каждый клочок земли. Бросать нельзя было даже мёртвых. Многие, кто понеугомонней, ещё рыскали в поле, когда со стен тревожно закричали. Вбежать в город, за ворота, поспешно затвориться успели как раз последние — на дальних холмах появилась ширящаяся чёрная полоса. Это шли латники из столицы — наказать наглых пришельцев, посягнувших на земли великого Хана Гаар.

Но — и такие совпадения бывают — стена леса за бродами словно бы ожила. Сперва никто не мог понять, что именно там происходит… а потом вдруг разом все увидели конные сотни, на рысях переходящие реку. Их было не меньше трёх тысяч, конных анласов в броне, и над ними грозно качались баннорты: золотой с алым волком Нарайна, белый с чёрным вороном Ортэнлунда, белый с голубым и золотым единорогом Эндойна, чёрный с алым змеем Дэлана…

И хангары остановились, не спустившись с холмов. И анласы стояли на берегу — молча и неподвижно, и пики стояли в алом вечернем небе, пронзая тучу, похожую на корчащегося кракена… Потом подул ветер, и туча уползла за горизонт.

И хангары ушли.

Вот куда Синкэ посылал людей — уже давно! Понятие «чужая страна» ещё не вошло в жизнь анласов, и зов крови находил пока отклик даже у самых чёрствых или расчётливых. Кэйвинг Фэрна сын Дагана, анлас из анла-атта, властитель Нарайна, кэйвинг Оэл сын Йиннэ, анлас из анла-сангай, властитель Ортэнлунда, кэйвинг Рэнэхид сын Витивалье, анлас из анла-даннэй, властитель Эндойна и кэйвинг Рийонэ сын Эльстэ, анлас из анла-фаран, властитель Дэлана — привели свои дружины на помощь и открыто выражали недовольство тем, что обошлось без боя. Вскоре ушли назад большинство их воинов… а сами кэйвинги с небольшими отрядами — остались…

…Синкэ — на диво — не умер. Правда, он всё ещё лежал в покоях и не вставал. Говорить он тоже не мог, и левый глаз больше не открывался. Кроме того, по ночам его мучили боли — такие, что он разрывал меховые одеяла, чтобы не кричать. Но слепой атрапан Уиттэ говорил, что это пройдёт. Что до шрама через всё лицо — то воин не девушка…

…А вот Вадима рана в бок уложила мало не насмерть. Вечером того же победного дня горячка затуманила ему голову и… очнулся он лишь на пятые сутки после этого.

Долго он не мог понять, где лежит. Высокий потолок расписывали парящие птицы. До подбородка закрывало мальчишку лёгкое тёплое одеяло.

Он повернул голову. Эрна спала рядом, сидя в кресле и подложив под щёку кожаную подушку. Босые ноги девушки были закрыты пледом, но он сполз, и Эрна поставила одну ногу на другую, чтобы согреться.

Вадим вздохнул. За окном слышались обычные звуки — шаги, голоса, кто-то засмеялся, ржали в отдалении кони, взвизгивала женщина. Звуки были понятными и знакомыми — это самое странное.

«Это теперь их дом — и они его завоевали, — думал Вадим, и странно было уже отделять себя от анласов, настолько он сжился с этим народом. — Сюда придут их боги, их обычаи, их язык… Но что это для меня?»

Он улыбнулся и прикрыл глаза. «А если остаться тут? Насовсем остаться тут? Что стоит-то?.». Но вспомнился — речной берег, залитый кровью, и длинные стрелы, летящие в беззащитные спины плывущих людей… Кому он отомстил? Рабам? Какую тайну раскрыл? Нет уж, брать за глотку надо хозяев…

Кажется, он сказал это вслух — и довольно громко, потому что Эрна подняла голову — подушка мягко шлёпнулась на пол.

— Проснулся! — сказала она — и Вадим по голосу понял: девушка улыбается. Не глядя, протянул руку — ладони Эрны сомкнулись на его пальцах, сильные ладони много работающей девушки.

— Я боялась, что ты умрёшь. Но атрапан сказал, что ты будешь жить, и я… — она смешалась и прижала руку Вадима к щеке, улыбнулась.

— Буду жить, — согласился Вадим. — Я пока ещё не потерял интерес к этому занятию, хоть оно и хлопотное…

Эрна, глядя на мальчишку влюблёнными глазами, засмеялась тихо. Вадим осторожно сел, отбросил одеяло. Коснулся бока — там виднелся свежий шрам в виде буквы «Г».

— Тут можно умыться, кстати? — спросил он. Эрна кивнула, выскочила наружу — мгновенно. А вместо неё вошёл Ротбирт. В коже, с мечом у пояса… а на виске — седая прядь. Проследив удивлённый взгляд Вадима, анлас засмеялся и пояснил:

— Шлем пробили. Рана вроде пустяковая, а волосы поседели… — и с этими словами обхватил Вадима за плечи.

— Раздавишь! — вскрикнула, входя, Эрна. За нею мальчишка, тихо ступая босыми ногами, нёс тазик с водой. Во взгляде мальчишки был восторг, и Вадим, кое-как отбившись от объятий Ротбирта, сердито спросил:

— Не пойму, какого чёрта все так ликуют по поводу того, что я жив! Ну ты-то чего смотришь?! — это он спросил у мальчишки.

— Ну как же… — тот смутился, осторожно ставя тазик на пол и опускаясь рядом на колено. — Ведь не будь тебя — кто знает, как повернулся бы бой! — глаза мальчишки вспыхнули, он заговорил, сбиваясь: — Я был там, во второй сотне, у отца… видим — и кэйвинг упал, а эти мордатые скачут и воют, как стая духов… И многим… и мне… ну, мне тоже… показалось, что не иначе как удача покинула нас. И вдруг… ты поскакал вперёд с боевым кличем… и все за тобой… а над тобою мчался сам Вайу и поражал одной стрелой сразу по десятку врагов! Я сам это видел, — убеждённо закончил мальчишка, — и готов в том присягнуть. Да и не только я. Если бы кэйвинг — да не допустят боги! — умер, все закричали бы кэйвингом тебя, Вадомайр Славянин, и ничего, что ты не из анласов!

— Хорошие слова ты про меня говоришь, и я рад, если это правда, — улыбнулся Вадим, пряча за улыбкой смущение и удивление. — Но я мало что помню. Спасибо за воду, воин.

Мальчишка поднялся, чуть поклонился и вышел. Вадим хмыкнул, посмотрел на Эрну, на Ротбирта. Протянул:

— М-даааа…

— И что ты теперь скажешь о предсказании Сийбэрэ? — Ротбирт явно еле удерживался от того, чтобы рассмеяться. — Слава бежит за тобой и не поспевает, брат. Подумать только — сколько потерял бы наш мир, не отыщи ты меня в степи, когда я умирал от раны…

А Эрна, сев рядом на кровать, обняла Вадима за плечи.

— Мне дадут умыться, или нет? — проворчал он.

Больше всего анласов поразило то, как спокойно отнеслись хангары к смене власти. Уже через два дня после штурма города на площадях торговали многочисленные лавки, и жители соседних айалов приезжали, везли налоги и удивлялись, когда чуть ли не половину привезённого возвращали: к чему бы это? Судя по всему, такое положение дел жителей устраивало.

Анласы начали строиться. И вскоре уже среди айалов высились варды — за частоколами, с общим внутренним двором, где место повозок заняли сложенные из серого камня с моховой конопаткой и крытые дёрном дома. И могучие быки потянули по здешней — зимней только на словах — земле тяжёлые плуги…

…На тот вечер приходился пир: Синкэ поднялся, и следовало отметить возникновение нового княжества. В коридоре Вадим и Ротбирт, уже шедшие на пир, столкнулись с группой воинов в белых плащах с голубыми и золотыми единорогами Эндойна. Среди них шагал рослый красавец немногим старше мальчишек. Он-то и окликнул их:

— Задержитесь, отважные воины. Не откажите мне в разговоре.

Мальчишки учтиво поклонились. Лицо эндойнца было им незнакомо, и Вадим сказал:

— Прости нас, но — мы, кажется, не знаем тебя.

— Меня называют кэйвинг Рэнэхид сын Витивалье, анлас из анла-даннэй, анлас из анла-даннэй, властитель Эндойна и носитель Рогатого Венца, — представился юноша, чуть щуря бледно-серые глаза. — Я знаю, что ты — Вадомайр Славянин, а ты — Ротбирт Стрелок сын Норма. Знаю я так же, что ни тебя, ни тебя ничто тут не держит — ни клятва, ни родство, ни месть, ни серебро. И ещё я знаю, что вы отважны и разумны — первое для нашего народа обычно, а вот второго нам изрядно не хватает… — он качнул головой. — Что скажете вы, если я предложу вам сменить Орла на Единорога, седло на палубу, пику на весло?

Сохраняя спокойные лица, мальчишки переглянулись. И хорошо вспомнили разговор на речном берегу — про то, что у Эндойна двадцать пять скид. Потом Ротбирт ответил:

— Не торопится с решением тот, кто на самом деле воин. Позволь и нам не спешить. Мы подумаем и ответим, кэйвинг Рэнэхид сын Витивалье, анлас из анла-даннэй, властитель Эндойна.

Кэйвинг, как видно, ждал именно такого ответа — и наклонил голову:

— Конечно. И знайте, отважные воины — отказ ваш меня огорчит… но не обидит. В тот я клянусь морем, несущим на своих ладонях мои скиды.

Он пошёл дальше в сопровождении своих воинов. А мальчишки остались стоять в коридоре… и каждый задумчиво смотрел в пол.

Зал вместил бы и больше людей, чем в нём собралось. Кому, как не Вадиму, было помнить, сколько когда-то тут сидело воинов — в гостях у хангаров… А Ротбирт ощутил, как по спине прошёл холодок — когда он сел и прямо перед собой увидел на столе зарубку — там, где он ударил саксой по дереву, крича, куда дели кэйвинга Йохаллу?!

Но теперь в зале сидели лишь свои. И все дружно поднялись, крича и протягивая вперёд чаши и рога, когда вошёл Синкэ. Пати и ратэсты — свои и чужие — приветствовали храброго вождя…

Синкэ оправился от раны полностью — шёл упругим, ровным шагом, держался прямо, смотрел по сторонам гордо и уверенно. Но от его красоты — нежной, почти девичьей красоты анласского мальчишки — не осталось почти ничего. Грубый красный шрам навеки изуродовал лицо. А вот рёв воинов ему, судя по всему, нравился — садясь в кресло с высокой резной спинкой, он широко, по-мальчишески, улыбнулся.

— Тише! — голос юного кэйвинга перекрыл шум зала и погасил его, как волну гасит встречная, ещё более мощная, волна. — Что ж, воины. Наши боги и наша отвага помогли нам добыть себе землю. Я приказал украсить свой шлем короной — он и будет знаком власти для меня и моих детей! А теперь я стану награждать верность тех, без кого не видать мне этой короны, а нашему зинду — этой земли.

Четверо дюжих ратэстов внесли большой дубовый сундук. Ногой кэйвинг откинул массивную крышку — и оттуда полилось медовое сияние не серебра — золота.

— Это жёнам, детям и родителям тех, кто сложил свои головы за зинд. И пусть меня поразит стрела Вайу, а потомки мои будут прокляты до конца всех времён, если я или они забудем о своём долге перед памятью павших — и оставим их ближних своей помощью.

Внесли второй сундук — тоже с золотом. Кэйвинг начал одаривать всех, не глядя, просто черпая из сундука монеты, броши, кольца, пекторали, браслеты своей чашей или руками, рассыпая золото, как песок. Принимали почти равнодушно, а вот добрые слова, которые находил Синкэ для каждого, судя по взглядам, ценили куда выше. Великая слава — иметь такого вождя и идти за ним! Золото уплывёт из рук. А слава — останется дольше не только непрочного красивого металла — слава переживёт и верную сталь меча!

Подошёл черёд и Ротбирта. Он вернулся на место, неся в шлеме целое состояние. Сел и какое-то время перебирал металл. Потом с непонятной улыбкой сказал Вадиму:

— Хорошая вещь — золото. Только мне что-то не очень радостно…

И тут выкликнули самого Вадима.

Мальчишка понял — что-то произойдёт, едва подошёл к кэйвингу. Потому что тот встал ему навстречу… и смотрел почти так же непонятно, как Ротбирт. Вадим тоже смотрел. И не оторвал взгляда от лица Синкэ даже чтобы взглянуть — что там насыпалось ему в шлем? Неважно…

И с облегчением перевёл дух, когда Синкэ заговорил:

— Не думаю я, что достаточно наградил тебя. В мире мало настоящих вещей, цену которых можно измерить золотом. Возьми-ка вот это… пати Вадомайр Славянин, мой брат по крови.

Мальчишка услышал изумлённый и радостный шум, который поднялся в зале — постепенно превратившийся в слитный лязг, перемежавшийся выкриками, похожими на боевой клич:

— Ва! До! Майр! Ва! До! Майр! Ва! До! Майр!

С почти суеверным ужасом смотрел Вадим на тяжёлую цепь пати, которую протягивал ему на руках кэйвинг. Вот сейчас согласиться — и… что знал старый атрапан Сийбэрэ, когда назвал прибившегося к зинду славянина кэйвингом? Вот он уже и пати… почти… и… И всё-таки… всё-таки…

— Подожди, кэйвинг Синкэ сын Радды, анлас из анла-тэзар, властитель Галада, — произнёс Вадим негромко. — Подожди дарить меня цепью и родством, что крепче любой цепи… Выслушай и реши.

Синкэ расширил глаз удивлённо — но кивнул: «Говори». Вадим набрал в грудь воздуху…

— Недаром я не клялся тебе в верности, кэйвинг. Ты был хорошим вождём, а я старался быть тебе хорошим ратэстом. Думаю, нам не в чем упрекнуть друг друга. Я помог тебе добыть эту землю. Ты помог мне отомстить за моего вождя. Твоя мечта исполнилась, и теперь будут тебя называть не только Алый Клинок, но и Даритель, потому что в самом деле ты подарил своему зинуд жизнь. А я? Моя месть не завершена и клятва найти друга не исполнена — и что я был бы за мужчина, если бы променял месть и клятву даже на великую честь из рук лучшего вождя, виденного мною? Лучшего… но не первого, — Вадим перевёл дух. — А теперь я уйду о тебя, кэйвинг. Не все долги заплачены… а моя корона, как знать, может ещё меня ждёт!

Ой и тихо было в зале… На такую тишину, как на стальную цепь, можно подвешивать крепостные ворота — не лопнет, не порвётся… А в единственном глазу Синкэ медленно начал разгораться страшный гнев… Вот с таким взглядом и совершаются поступки, которых потом стыдятся великие и справедливые вожди. И ещё Вадим подумал: а не зарубили бы под горячую руку и Ротбирта… и Эрна — как она будет?

Впрочем, Ротбирт уже сидел верхом на скамье. И лицо у него было такое, что становилось ясно: долго, не долго думай, а он ляжет там же, где Вадим…

…Если бы Вадим хоть движением брови, хоть ноткой в голосе, хоть намёком в позе выдал какое-нибудь волнение — он бы не сошёл с места. Но он говорил спокойно и вроде даже с сожалением. И смотрел прямо.

Во взгляде Синкэ погас гнев. Уже совсем тихо, с обидой, он сказал:

— Я думал, что будет у меня снова брат. Вижу — ошибся.

— Ошибся, кэйвинг, — подтвердил Вадим.

Винкэ вздохнул:

— Что же… ты мне не клялся, верно. Жаль, что уходишь теперь, когда так мало осталось у меня людей. Но держать тебя я не хочу.

— На эти земли придут к тебе ещё многие, — сказал Вадим.

Синкэ сердито фыркнул:

— Что мне твои утешения, я не твоя жена! А это — держи, что стоишь? — он кивнул на полный золотом шлем. — Чтобы не говорили, будто я меняю свои решения так же легко, как треплется на ветру лист на дереве! И это держи! — и он надел цепь на шею Вадима. — Нет ли кого из славных пати, кто был бы против? — спросил он зал, и оттуда не донеслось ни единого «есть такой!»

— Благодарю за честь, властитель Галада, — Вадим поклонился. — Ты и вправду не только храбр и щедр — ты справедлив. И если бы не звала меня моя клятва — не отказался бы я тебе служить и не худшим твоим пати я бы стал. Прости, если можешь.

— Иди ты… куда подальше, — чисто мальчишески ответил Синкэ. — А как уйдёшь — так запомни: все мечи Галада твои в день, когда тебе понадобится сталь.

— Щедрый дар, — искренне сказал Вадим.

Уже через его голову Синкэ спросил:

— Ну а ты, Ротбирт Стрелок? Ты останешься?

Ротбирт встал. Вздохнул так, что кожаная куртка обтянула мускулистый торс. И покачал головой:

— Прости, кэйвинг, но…

— Довольно! — возвысил голос Синкэ. — И меня в глаза называют достойным вождём — да что ж это за вождь, от которого бегут его лучшие люди?!

Тогда Вадим обернулся. Медленно достал из ножен свой длинный меч. И, глядя в лицо юному кэйвингу, ударил клинком о браслет на запястье, выкрикнув:

— Син-кэ!

— Син-кэ! — поддержал Ротбирт.

И воины, вскакивая один за другим, умножали хор голосов и стали:

— Син! Кэ! Син! Кэ Син! Кэ!

И юный кэйвинг склонил голову. В знак признательности. И — чтобы никто не увидел блеска в его глазу.

ИНТЕРЛЮДИЯ: Новогодняя оптимистическая

Сорок длинных вёсел, сделанных из крепчайшей, крученой ветрами сосны, в дружных взмахах взбивали воду. Шипящие, протяжные выкрики гонга задавали такт. На корме, навалившись на рулевое весло, широко расставив ноги, покачивался кормчий. Нос узкого корабля украшала высоко взметённая на длинной резной шее оскаленная пёсья голова — казалось, гигантский пёс ныряет в волнах, мчится на юг, расталкивая воду широкой, мощной грудью.

«Гармайр», одна из скид молодого кэйвинга Рэнэхида сын Витивалье, анласа из анла-даннэй, властителя Эндойна и носителя Рогатого Венца — плыла на юг, к таинственным дальним берегам, где солнце ходит по небу наоборот и кипит вода.

Эндойн крепко вцепился в море — своей суши у княжества было не так уж и много, но узкие скиды под флагом с единорогом, уже побывали у многих берегов, которых прежде не видели анласы. Они видели неприступные скалы юга континента, вознесённые на высоту, на которой спали седые облака. Они бились с золотыми чудищами данвэ — и нередко не возвращались… но и не все золотые корабли пришли обратно в уютные бухты! Скиды шли и шли — через бури и штили, холод и зной, дождь и туман, вражеские копья и морских чудищ… Шли упорно и отважно, и люди на палубах мечтали не о золоте — они грезили славой и только славой, грезили об островах за туманными горизонтами…

И, верно, потом — через много десятилетий! — новые мореплаватели, идущие уже проторёнными путями, нет-нет, да и будут встречать странный призрак: скиду, на которой скелеты, обтянутые кожей, всё так же сжимают вёсла, и стормен выклеванными глазами, не сгибаясь, смотрел вперёд — туда, где лежит вечный путь мертвецов… и станет ясно — эти гребли до конца! Или найдут на дальнем берегу, рядом с рассохшимся остовом, скелеты в проржавевших доспехах, с источенным временем оружием в костяных руках — и поймут: эти не струсили, когда пришёл последний час…

…Нет, не только Эндойн отправлял свои скиды в неизведанное. Но так уж получилось, что именно на него легла едва ли не половина морских путешествий времён Расселения.

Далеко над водой летела, рвалась клочьями песня, которую — вдохновенно и отчаянно! — орали почти сто здоровых глоток:

Высокий широкоплечий парень стоял на носу, прочно расставив ноги и придерживаясь рукой за выступающую «шерсть» на «шее пса». Парень был, как и все на корабле, без доспеха, в одних кожаных штанах, заправленных в высокие мягкие сапоги — но на поясе висел длинный меч.

Пати Вадомайр Славянин, стормен властителя Эндойна, вёл скид в дальний поход.

Вадим изменился мало. Разве что ещё подрос, да раздался в плечах — и черты лица начали заметно твердеть, отказываясь от возраста. Да ещё в глазах тлел опасный огонёк. Каких-то две недели назад во время боя с данвэ отряд воинов из Остан Эрдэ вышел из схватки. Тогда Вадомайр со своим другом и побратимом Ротбиртом нагнал их и в бешеной сшибке — по пять останэрдцев на каждого из парней — перебил всех, а их головы отослал кэйвингу Остан Эрдэ, заклеймив лбы знаком «байэ» — «трус». Многие тогда порицали его — мол, мальчишка поступил недостойно, ведь это были свои! Обычно Вадомайр очень мало внимания обращал на то, что про него говорят. Но на те разговоры ухмыльнулся нехорошей улыбкой и ответил спокойно: «Лучше чужие, чем такие свои». И хотя кэйвинг Остан Эрдэ в гневе хотел двинуть конные сотни на Эндойн, но кэйвинг Инго сын Хайнэ, анлас из анла-готтэ, правитель острова Эргай и кэйвинг Синкэ сын Радды, анлас из анла-тэзар, властитель Галада тут же забряцали оружием… а драться сразу против трёх княжеств не смог бы даже сильный конницей Остан Эрдэ. Да и не время было. На суше правитель хангаров, потерявший уже немало своих владений, клялся Чинги-Мэнгу уничтожить пришельцев до последнего семени. На море всё чаще и чаще появлялись золотые барки… и всё чаще пропадали загадочно и безвестно корабли анласов. Поэтому они и старались не обнажать друг на друга оружия без крайней нужды…

…А скиды Эндойна летели — летели в разные концы света.

— Эй, Вадомайр! — заорали со скамей. — Мы тут подумали — а ведь не иначе как ты торчишь на носу с таким важным видом, чтобы поберечь свои нежные ладошки!

Взрыв не обидного весёлого смеха прокатился по палубе. Вадим, прежде чем повернуться, тоже довольно улыбнулся. Они уже пять суток не видели берегов — и радостно было отмечать, что люди сохранили желание шутить. Повернувшись, Вадим сел на борт, опасно отклонившись назад — чуть ещё — и он полетит под дубовый штевень, который рассечёт человека не хуже меча.

— Кто там каркнул? — спросил он. — Не иначе как ты, Галридэ — с твоим-то носом оно в самый раз — каркать…

Галридэ — молодой ратэст с носом и в самом деле выдающимся даже по анласским меркам — оскалился в улыбке:

— Давай-давай! — подзадорил он. — Уж мы-то знаем, что ты жил там, где грести приходилось только коровий навоз!

— Эй! — Вадомайр махнул рукой. — Дайте-ка нам два места на носу — будем грести каждый одним веслом, и тогда все увидят, кто из нас годится только сгребать навоз… а кто и на это не годен!

На скидах гребли одним веслом по двое, как на драккарах викингов или варяжских снекках Земли. Можно грести одному — но это получится не у каждого. Ну а тот, кто, сев посреди скамьи, возьмётся грести один парой вёсел, словно на лодке — тот на морях славен не менее, чем на суше — всадник, нажатием колен заставляющий хрипеть и шататься самого строптивого коня! Вадомайр как-то раз попробовал так грести — не получилось даже провернуть вёсла, и никто не засмеялся. На скиде всего двое могли так — огненно-рыжий гигант Уилри сын Белеви, добродушный, но туповатый молодой ратэст — и уже пожилой, невысокий (для анласа) Осбар сын Мата — этот, казалось, состоит из одних мускулов, даже в расслабленном состоянии похожих на морёный дуб по твёрдости. Как-то раз в схватке с данвэ на морском берегу Осбар поднырнул под коня, вскинул его на плечи — вместе с всадником, вместе со всей бронёй! — и кинул с обрыва…

Ротбирт, который грёб на носу, поспешно вскочил, чем вызвал целую лавину насмешек по поводу нежелания грести. Но тут с кормы зычно закричали:

— Суши вёсла, волки! Ставь парус! Ветер идёт, клянусь Вайу! Ветер!

Все разом обернулись, одновременно выхватывая из воды вёсла. И увидели то, что уже давно заметил опытный рулевой — позади, на севере, ровная гладь моря дыбилась лёгкой частой рябью. Там уже был ветер. И он шёл сюда.

С дружным выкриком подняли и закрепили парус — белый с голубым и золотым единорогом и знаками четырёх ветров по краям — Ювайу, Сэвайу, Эсвайу, Норвайу. Гребцы, разминая руки, спины и ноги, заходили по палубе. Теперь наступало время безделья — ветер понесёт их на юг. Пока они не достигнут земли. Или пока пати не скажет повернуть.

Вадомайр вернулся на нос. Сейчас его лица никто не видел, и он хмурился. Думал о воде. Её оставалось на столько же дней, сколько уже прошло. Повернуть сейчас — уже поздно, даже если и захочешь. Против ветра грести вдвое дольше. Значит — должна была найтись земля. Конечно, можно было повернуть на восток или на запад, но что там? На западе — мёртвый Анлас. На востоке — берега Хана Гаар, да к тому же похожее в этих местах на сплошную отвесную стену.

Ветер — не сильный, но ровный — настиг и повёл корабль вперёд. Люди начали укладываться на скамьи и под ними. Кое-кто занялся оружием, в руках у других появились кости.

Шагая по скамьям, Вадомайр подошёл к кормчему. Негромко спросил, глядя в бегущую за кормой воду:

— Нет ли впереди берега?

Кормчий какое-то время молчал. Ветер шевелил его прошитые серебром волосы. Потом — ответил словно бы нехотя:

— Пока — нет. Не волнуйся, пати. До земли не больше недели, я вижу.

— Не врут, наверное, когда говорят, что ещё на севере, в ледяных водах, ты поймал девку из Морского Народа, и она в обмен на свободу подарила тебе зрение, которым ты видишь следы ветров и течений? — вдруг спросил Вадомайр.

Кормчий поднял угол рта:

— Правда это или нет — гадай сам, а меня не спрашивай. Ты же не расскажешь, кто ворожил тебе на такую удачу, как твоя, а?

— Расскажу, — пожал плечами Вадомайр. — Никто.

— То-то и оно, — многозначительно сказал кормчий и засвистел.

— Тебе что, ветра мало? — засмеялся Вадомайр и вернулся на нос, где Ротбирт уже растянулся на небольшой палубе, явно собираясь поспать. При виде друга он закрыл глаза и лениво сказал:

— Когда я вижу у тебя такое лицо — мне сводит живот. Это значит, что ты что-то придумал.

— Не смешно, — буркнул Вадомайр по-русски и, присев рядом, начал разуваться. Бросил сапоги, с наслаждением вытянулся на досках. — Воды осталось на пять суток.

— Дует Норвайу, он может нанести дождь, — спокойно ответил Ротбирт. — Странно, что ты этого не помнишь.

— Мне не нравится надеяться на «может», — вздохнул Вадомайр, — хоть у моего народа любимое слово «авось». Но сейчас, похоже, и правда ничего другого не осталось…

— А может, зайдём за водой на юг этой земли? — предложил Ротбирт. — Говорят, там хватает разных чудес… Или боишься нападения?

— Я ничего не боюсь, — медленно ответил Вадомайр. — Но у меня скид. А восемь десятков людей, которые мне верят.

— И которые пойдут за тобой хоть на ту сторону, — дополнил Ротбирт.

Вадомайр дёрнул щекой:

— Вот как раз туда мне не очень-то хочется. Поэтому приходится думать, а я поотвык это делать, пока скакал верхом и махал мечом.

— У-уу… — тихонько провыл Ротбирт. — Дуууумать… — и лукаво подмигнул.

— Сбросить бы тебя в воду, — мечтательно сказал Вадомайр, — да ведь не утонешь.

— Верно, я хорошо плаваю, — согласился Ротбирт. Вадомайр покосился на него:

— Да нет, не в этом дело… У моего народа ещё говорят — ОНО не тонет.

Они довольно долго созерцали выгибающийся под ровным ветром парус — казалось, единорог бьёт копытом и откидывает голову. Потом Ротбирт приподнялся на локтях, явно придумав реплику в ответ на «ОНО» — и вдруг выпучил глаза в таком изумлении, какого на его лице никто и никогда не видел. Вадомайр поднял голову.

В трёх сотнях шагов за кормой шёл корабль.

Это был скид, на парусе которого бежал золотой с алым волк Нарайна.

— Откуда его вынесло?! — изумлённо крикнул кормчий, налегая на весло для поворота. Вадомайр откликнулся:

— К бою!

Ударил гонг. На палубе началась быстрая, но несуетливая возня. Было видно, что и нарайнцы вооружаются.

— Подождём затевать драку, — глухо приказал Вадомайр — уже из-под шипастой маски.

— Узнать бы, что они тут делают, — отозвался Ротбирт.

Но с нарайнского корабля уже кричали:

— Эй, кто вы, куда плывёте?! Кто старшим у вас?!

Вопросы были наглыми, и на скиде началось тихое рычание. На такое следовало отвечать мечом! Но Вадомайр прокричал в ответ:

— Это «Гармайр», скид кэйвинга Рэнэхида сын Витивалье, анласа из анла-даннэй, властителя Эндойна и носителя Рогатого Венца! Куда мы путь держим — дело наше, а говорю с вами я, Вадомайр Славянин, стормен кэйвинга и пати!

Какое-то время нарайнцы медлили. Потом послышался тот же голос:

— А это «Аруна», скид кэйвинга Фэрна сын Дагана, анласа из анла-атта, властителя Нарайна! А говорит с тобой стормен кэйвинга и пати Свидда сын Вальда, анлас ил анла-атта! Хочешь боя, эндойнец?!

— Ни к чему нам биться и воду не поделишь мечом! — ответил Вадомайр.

Скиды, убирая выдвинутые было вёсла, встали борт о борт. Обе палубы шевелились воронёной и светлой сталью, медью и бронзой. Вадомайр, сняв шлем, смотрел на Свидду, стоявшего на борту скиды — он придерживался за нос и до нарайнца можно было дотянуться рукой.

Свидда был неожиданно молод — едва ли старше Вадомайра и Ротбирта. Длинные волосы заплетены в косы, загорелое открытое лицо, большие серые глаза, а ресницы — как у девчонки, длинные, пушистые… Но у девчонок не бывает шрамов, а правую щёку нарайнца — от виска до угла губ — пересекал шрам от удара мечом. В кольчатом панцире, перетянутом поясом из медных нитей, на котором висели сакса и ножны меча — а сам меч в свободной руке — в кольчужных штанах, без шлема и щита, Свидда смотрел на Вадомайра через узкую полоску воды.

— Куда путь держите? — спросил он уже спокойно.

— А куда лежит ваша дорога? — прищурился Вадомайр.

Парни какое-то время помалкивали, а ветер нёс их корабли на юг. И на палубах молчали. Наконец Вадомайр пожал плечами:

— Мы идём на юг из наших земель, ищем нового.

— А мы из наших — туда же и за тем же, — отозвался Свидда. — И я тебя знаю, Вадомайр Славянин. Не видел, но слышал немало, и это были не худые слухи.

Они снова умолкли. И корабли за их спинами молчали. И каждый на палубах, должно быть, думал, кого же встретили в море — врага из-за не открытых пока земель… или всё же друга по старой памяти?

Кэйвинга Инго сына Хайнэ, анласа из анла-готтэ, правителя острова Эргай принесли в его замок на плаще, промокшем кровью — и сапоги идущих рядом ратэстов со щёлкающим звуком наступали на тёмные пятна, разбрызгивали их по камню. Данвэсское копьё с гранёным тяжёлым наконечником из серого металла было брошено с такой силой, что не спас двойной кольчатый панцирь с нагрудником. Древко срезали, но кэйвинг всё равно умирал. Ртом шла кровь, в зале, где стояли вдоль стен пати, было так тихо, что слышалось, как она булькает в горле, как тихо хрипит умирающий.

И было слышно, как в городе трещат пожары и на пристанях бешено звенят клинки сражающихся.

— По… дой… ди… те… — послышался одышливый голос. Кто-то поспешно сорвал со стены факел, люди придвинулись. Губы Инго — под слипшимися от крови рыжими сосульками усов — двигались липко и медленно. — Дай… те… меч…

Щитоносец — плачущий — принёс двуручный меч кэйвинга, знаменитую Молнию. Инго стиснул рукоять обеими руками и закашлялся.

— Зовите… на… помощ… Мы… не высто… им… — Инго вдруг напрягся и, вскидывая меч, поднялся на ноги. — Дьяус, я иду к тебе! — выкрикнул он. Голос оборвался хрипом — и кэйвинг рухнул на руки успевших его подхватить пати.

— Умер, — сипло сказал кто-то. Ему ответил угрюмый голос:

— И мы не надолго переживём его, сдаётся мне, братья…

…С башни замка было видно, как горит город. На склонах холмов вокруг, до самого горизонта, вдоль побережья рвалось в ночь ослепительное пламя пожаров — горели варды и виноградники. Порт, озарённый пламенем пылающего города, был страшен. Над водой тут и там возвышались обугленные или всё ещё горящие корпуса пущенных на дно судов (боевой флот Эргая погиб почти полностью в бою в открытом море). На улицах, площадях и причалах вповалку лежали трупы. Уцелевшие либо бежали в холмы, либо затворились в городе — единственном месте, куда данвэ не могли попасть.

Пока не могли.

Словно жуткие видения, на широкой воде борт о борт высились восемь золотых кораблей. Иногда с борта какого-нибудь из них взлетал высоко в небо радужный шар, замирал в выси мерцающей жуткой звездой — и по дуге падал вниз, разрываясь ручьями странного голубого пламени. Там, где оно оно текло, пузырился и плавился камень, и люди умирали в муках от удушья, потому что и воздух горел тоже…

Не наигравшись, ан Эйтэн йорд Виардта привёл флот добровольцев под стены Эргая — мстить. И похоже было, что месть ему удаётся. Отряды панцирных данвэ, похожие на жутких бездушных кукол, оживлённых злым волшебством, шли по улицам — поджигали, методично добивали раненых и прячущихся.

Оставшиеся воины заперлись в крепости. Для хангаров — прежних владельцев — её построили сами же данвэ, и в ней оставалась надежда… на что? Женщин, детей, раненых, стариков укрыли в цитадели, а сами вышли на стены — умереть раньше, чем увидеть смерть своих близких — тех, кого не смогли защитить.

Высокий мальчишка, одетый в лёгкий, ещё детский, доспех, стоял на одной из башен, держа под мышкой крылатый шлем. Если бы его увидел Вадомайр — он бы узнал Увальда сына Йохаллы.

Зубы мальчика были плотно стиснуты и оскалены, как у молодого волка. Кое-где повреждённые доспехи ясно говорили о том, что он уже сражался с врагами.

В двух перестрелах от стены, на одной из площадей, в кровавом свете пожаров несколько данвэ сажали на кол обнажённую молодую женщину. Крики несчастной доносились на стену даже сквозь треск пожаров.

Ещё один шар рухнул во двор и выжег в камнях кипящую дыру.

— Ты здесь, Уви? — послышался приглушённый женский голос, и Ринд, вдова кэйвинга Йохаллы, вышла на башню. Мальчик повернулся — со спокойным лицом.

— Зачем ты вышла? — укорил он мать. — Женщинам нечего делать в бою!

Ринд молча погладила Увальда по кольчужному рукаву. Он помедлил, тихо вздохнул… и осторожно обнял мать — так они и застыли.

— Как похож ты на отца! — тихо сказала Ринд. — Я впервые увидела его, когда он был тебе ровесником, мальчик мой… Что будет с нами?

— Мы выстоим против синего огня и против любого штурма! — сказал мальчишка. И уже тише добавил: — Не бойся, мать, я не отдам ни тебя, ни Увольва им в руки.

И был за этим словами второй смысл, ужасный и обрекающий.

— Неужели нас оставили боги и неоткуда больше ждать помощи… — горько прошептала женщина.

— Помощи… — задумчиво сказал мальчик. — Иди, мать, к брату. Иди к брату.

Он отвернулся и стоял так, пока не понял, что женщина ушла.

— Помощи, — повторил он тогда. Густые брови мальчишки — с искрами пожара в них — сошлись в упрямую чёрточку над переносьем.

Лёжа за рухнувшим причалом, закусив губу, Увальд всматривался в чёрно-алую воду, плещущую у берегов. Он был одет в кожаный жилет, шерстяные штаны и сапоги, а вооружён только саксой.

Сперва он хотел найти лодку и, переплыв пролив отделяющий Эргай от болот, добраться по берегу до Эндойна или Галада. Если повезёт, это можно было успеть за два дня. Эндойнский флот мог если не отогнать врага — то прорваться к Эргаю и вывезти людей.

Но, пробравшись в порт, мальчишка увидел, что его план невыполним. То ли предвидя подобное, то ли от злости данвэ перетопили, сожгли и порубили всё, что могло держаться на воде. Да если бы даже что и нашлось — теперь Увальд отчётливо видел, что проскользнуть на лодке не удалось бы.

Мальчишка с тоской смотрел туда, где лежал берег. Пятнадцать миль. Море спокойное, он бы догрёб ещё до света!

«Боги, что мне делать?! — с отчаяньем подумал он, кусая кулак, чтобы не разреветься. — Отец там, у Дьяуса — я знаю, так подай мне знак, как поступить?!»

И вдруг вспомнилось страшное… и прекрасное. Вадомайр Славянин в доспехах, раненый в плечо, с данвэсской стрелой в боку плывёт через реку.

Мальчишка почувствовал, как напряглись все мускулы. Да, пролив — не река, а зима, пусть и здешняя, тёплая — не лето. Но зато он не ранен и бездоспешен. И Вадомайр спасал свою жизнь. А он — он будет спасать большее: людей, с которыми жил бок о бок и которые ни разу не напомнили ему, что он — не их зинда.

«Поплыву! — решил мальчишка, и сразу легко стало на душе, словно свежего воздуха вдохнул. — А и погибну — так не зря!» — с отчаянной решимостью заключил он, ни на секунду не веря в свою смерть — кто поверит в такое небывалое, если от роду тринадцать зим?!

Короткую молитву он произнёс, уже раздеваясь — и покрепче пригрозил богам, что, если сгинет, то на той стороне не миновать им его кулаков! А вот взять с собой саксу было нельзя — между тем отсутствие оружия переносилось тяжелей, чем отсутствие одежды.

Холодная вода обожгла сердце. Увальд невольно подался назад, задохнулся — а следом за ожогом впилась в сердце клещами тоска. Нет, ему не доплыть! Вода холодна, путь далёк, и как стражи судьбы стоят золотые чудища. Или стрелы найдут его в этой чёрно-алой стыни, или далеко от земли отяжелеют руки, и он захлебнётся водой, тяжкой и густой, как кровь или смола…

И тут он услышал песню.

Звонкий девичий голос летел с высоты крепостных стен — над горящими улицами, над разорённым портом, над трупами, над воинами-данвэ и их золотыми кораблями, над всем островом Эргай, онемевшим от боли и ужаса…

Подняв голову, слушал мальчик песню. И почти не удивился, когда со стены раздалось — словно бы к нему:

Не было ещё у Увальда девчонки, которая могла бы ему так спеть. Эта, на стене, пела кому-то другому, своему воину. Но не всё ли равно?! Яростным и отважным светом вспыхнули глаза мальчишки, и он не заметил, как, присев, толкнулся — и поплыл прочь от причала, лишь голову оставив над водой…

А вслед ему — к кораблям данвэ — неслось уже грозное:

Молча слушали эту песню анласы на стенах. И крепче сжимали оружие, и клялись, что, пока живы они, враг не войдёт в цитадель.

Слушали и молчали данвэ.

Слушая песни, Увальд много раз пытался представить себе, что ощущали их герои, приближаясь, скажем, к пещере дракона. Теперь он понял — что. И подумал, что они в самом деле были героями. Ведь они шли драться с чудищем. А ему-то предстояло лишь проскользнуть мимо…

Корабли, казалось, спят, устало опустив лапы-вёсла. Мальчишка ужаснулся, поняв, что вёсла эти — не короче скиды, и расположены в три ряда друг над другом! Так близко он никогда ещё не видел золотой корабль. Так может, таков и Нала Скид, корабль Астовидату, что перед концом всех концов и началом новых начал повезёт в бой рати клятвопреступников из ледяных царств?

Вода еле слышно плескалась — он и сам-то почти не слышал этот звук, но лёгкая волна, поднятая им, с шипением лизнула борт золотого корабля. И тут же наверху на высоте хорошего холма, показались несколько голов — ещё более чёрных на фоне чёрного неба.

С отчаянной решимостью Увальд продолжал плыть, ожидая стрелы в спину, готовый, если вздумают выловить, нырнуть и уйти так глубоко, чтобы не вынырнуть, даже если отчаянно захочет жить глупое тело. При мысли о том, что можно попасться живым в руки данвэ, мальчишку затошнило.

Но, очевидно, боги хранили его. Высоко вверху перекликнулись коротко два голоса… и этим дело кончилось.

Охватившее Увальда ликование даже заставило его позабыть, до чего холодна вода и сколько ещё плыть вперёд. Теперь он верил в себя… и верил в море — оно не выдаст!..

…Мальчик плыл всё дальше и дальше на восток — туда, где должно было взойти солнце.

Когда оно поднялось — Увальд всё ещё плыл, хотя в плечах и ногах свинцовыми шарами перекатывалась усталость. Холода и своих губ он уже давно не ощущал и не мог представить, какими замедленными кажутся его движения со стороны.

Дважды он останавливался и отдыхал — качался на воде, лёжа на спине и глядя в постепенно начинающее светлеть небо. Но во второй раз усталость сморила его — и уснувший мальчишка едва не захлебнулся.

Восходу солнца он не радовался. Во-первых, оно осветило мир и стало ясно, как же далека ещё его цель. Во-вторых, вместе с ним пришёл северный ветер, поднявший волны, на которые часто и бездушно посыпалась снежная крупка из рваных полосок туч. Она секла руки и плечи пловца, когда он приподнимался над водой. Мир виделся чужим, враждебным — и казалось, что мальчишка потерялся в море, как в лесу, и будет плыть бесконечно. Одиночество становилось невыносимым — и — как итог! — пришла спасительная и соблазнительная в своей жути мысль: просто перестать двигать руками и уйти в воду, пошире открыть рот… Это будет не так уж долго и почти не больно. Во всяком случае — быстрей и безболезненней, чем вот так вот плыть и плыть в никуда, когда тебя то обнимает холодная вода, то секут ледяные ветер и снег. А там будут ворота Дьяуса…

Остановила его не боязнь смерти. И не страх, что Дьяус прикажет гнать за порог того, кто упал под тяжестью взятой на себя заботы. Помешала уйти мысль о тех, кто остался на острове Эргай, там, за спиной. И, стиснув зубы, он продолжал плыть, вспахивая воду так, как плуг вспахивает землю — тяжко, медленно… Только вот железный плуг не устаёт.

А море, как большой зверь, сам не осознающий своей силы, то подбрасывало, то опускало его, накрывало волной — и каждый раз становилось всё трудней выгребать к бледному утреннему солнцу… Сил оставалось лишь на то, чтобы держаться на воде, а море само несло его… куда? Он не знал и не хотел знать. Он выгребал из-под норовивших прихлопнуть его волн, хотя и разум и тело кричали ему, что это бессмысленно. Почему он плыл? Увальд не знал и этого. Он не знал даже, как его зовут…

…Ударившись ногами о дно, мальчишка едва не утонул на глубине по колено себе. Плыть тут было слишком мелко, а встать и идти — уже не было сил. Ценой чудовищного издевательства над собой он заставил тело встать на четвереньки и, по-собачьи высоко держа голову, выбрался на берег.

Да. Это были дюны по краю болот. Увальд помнил их по тому страшному походу.

И только теперь мальчишка понял, что он умрёт. Ветер сёк его, как сотня стальных прутьев, выбивал из окоченевшего, не могущего согреться тела последние искры жизни.

Обнимая себя руками за плечи, чтобы сохранить хоть чуточку тепла, Увальд поднялся на ноги. Он обязан идти. И он пойдёт. А когда не сможет идти — поползёт. А потом умрёт.

Пошёл настоящий снег, и его слой быстро покрывал дюны. Почти как тогда — они умирали, но не от холода… Увальд посмотрел на море, надеясь — вновь как тогда! — увидеть скиды.

Нет. Морскую даль затянул буран. Да и очистись она — скиды Эргая лежат на дне. И самого Эргая, считай, нет.

И всё-таки он делал шаг за шагом. Только холод, снег и эти шаги остались в окружающем мире. И он не поверил, увидев на следующей дюне, в каком-то полёте стрелы, шестерых закутанных в плащи всадников на высоких рыжих конях.

Он вскинул руку в небо и закричал изо всех сил — и схватил песок, и песок заглушил слабый сип, выдавленный мальчишкой из сожжённой морем глотки. Но Увальд всё-таки успел заметить, как разом метнулись к нему эти шестеро, и их плащи распахнул, словно крылья, встречный ветер…

Скиды шли рядом, борт о борт. Сперва Вадомайр приказал своим людям не слишком распускать языки — и, похоже, Свидда велел своим то же самое. Но много ли наплаваешь рядом, видя, как живут другие люди — и при этом молча? Да и потом — похоже, ни те ни другие не таили никаких злых замыслов друг против друга. И уже на вторые сутки Свидда поделился водой, а на третьи, любопытствуя, анласы ходили друг к другу в гости, рассказывая о своём и слушая чужие рассказы. И странно было бы, не сойдись ровесники — Вадомайр, Ротбирт и Свидда — друг с другом ближе…

Скука — опасный спутник плаваний под парусами — отступила. Много нужно времени, чтобы полторы сотни анласов из двух разных зиндов перепели, рассказали и расспросили всё, что знают и что им интересно… Между тем, с каждым днём становилось жарче, и в какой-то момент люди с ужасом заметили, что солнце начало ходить по небу с запада — на восток!!! Едва не началось на палубах побоища, прежде чем убедились все, что ничего худого не произошло. Что же случилось на самом деле — из всех понимал лишь Вадо… Вадим, и он не спешил просвещать людей про экватор и круглую землю. В другой раз всех перепугали крылатые рыбы, дождём рухнувшие на палубу — тут испугался уже и Вадомайр; он спал и одна такая рыба треснула его, спящего, в лоб, оставив крепкую шишку. Но в остальном рыбы были как рыбы — да ещё и вкусные, поэтому в следующий раз зрелище вызвало уже практический интерес, и обе скиды дружно махали щитами, сшибая летунов в воздухе и хвастаясь — у кого улов больше на этой странной рыбалке. А как-то раз, проснувшись ночью, Вадим увидел странный призрак — он бы поклялся, что вдали прошёл ночным морем сияющий огнями круизный лайнер, если бы это не было окончательно невозможно…

По ночам вода горела огнём, как небеса на родном севере. Из её глубины поднимались светящиеся шары, оставляя за собой в глубину пылающий след. Слышались странные звуки — будто дышал кто-то огромный, и ночные вахты превращались то в прекрасное видение, то в сущий кошмар. Как-то ночью двое вахтенных перебудили всех, гоняясь с мечами за синеватыми дрожкими огнями — словно в насмешку перелетали они с борта на ванты, с вант на реи, оттуда — на вёсла… Парни едва не свалились в воду — и, как ворчал кое-кто из старших: лучше бы и свалились, все же знают, что нельзя бегать за ночными огоньками! А на следующий день на мир обрушился такой ливень, что Вадим всерьёз испугался — не залило бы корабль! Но ливень был очень короткий — и тёплый…

…Со времени встречи шли двенадцатые сутки — и семнадцатые с начала пути — когда постоянно дувший ветер утих. «Лёг», как говорили тут — словно об уставшем человеке. Не успели люди сесть за вёсла, как кто-то заорал — весело и звонко:

— Земля по носу! Земля, хэй!

Все бросились на нос и к бортам. Остроглазый не обманулся — у самого горизонта маячила серо-белая полоска. От края и до края, сколько хватало глаз.

— Не остров, — проворчал кормчий «Гармайра». — Южная земля из легенд.

— На вёсла! — закричал Вадомайр, первым бросаясь к своему месту. Следом за сторменом повалили и остальные — и скид словно бы прыгнул вперёд, обогнав соседа. Дружба дружбой, а вот на этот берег Вадомайр хотел ступить первым…

На «Аруне» тоже гребли вовсю и гребцы были не хуже. Но вырвать у «Гармайра» те несколько мгновений промедления уже не могли.

Никогда в жизни Вадомайр не мог себе представить, что может быть так жарко. А вот Вадим — мог, и уверенно подумал, что на Земле эта местность соответствовала бы по широте где-то Сейшелам. Остальные с испугом косились на краснеющую открытую кожу, и кто-то уже бормотал «а что как почернеет, да и останется — как у хангара?!» Но терпеть в одежде из кожи и сукна не было никакой возможности — под кожаной курткой по телу лились ручьи пота, и анласы сбросили всё, что было можно. Вадомайр — тоже, да и ходить по тёплому прибрежному песку и почти такой же тёплой воде босиком было приятней некуда.

— Какое ласковое море. Как любящая девушка, — сказал, нагоняя Вадомайра, Ротбирт.

Вадомайр кивнул. Море — лазурное, залитое солнечным светом, покрытое мелкой рябью спокойных волн — ничуть не напоминало воды северных мест, хмуроватые даже в хорошую погоду.

Анласы разбрелись по берегу, перекликаясь и разглядывая всё вокруг. Кое-кто разжигал костёр, прилаживал над огнём котёл. Другие просто валялись на песке или плескались в море. Когда со скид снесли и начали разделывать нескольких огромных рыбин, похожих на земных тунцов, местные жители — а до этого они жались к своим хижинам, с ужасом наблюдая, как огненноволосые гиганты на руках вынесли на сушу свои страшные корабли! — приблизились, знаками умоляя поменять рыбу на любое количество плодов — невиданных, ярких, привлекательных, многие из которых не знал и Вадим (в остальных он опознал апельсины, бананы, кокосы, манго…) Местные не походили на хангаров — были выше, стройней, но какие-то тонкие, черноглазые, черноволосые, смуглые, мужчины все — с густыми не по-хангарски бородами. У анласов на судах было немало рыбы и вяленого мяса, а жесты местных были настолько умоляющими, что Вадомайр махнул рукой, и Свидда разрешил своим мену. Гомоня и жестикулируя, рыб тут же унесли, а взамен натащили гору фруктов — анласы их тут же разобрали, и Вадомайр, посмеиваясь, стал показывать, как и что есть. Апельсины понравились всем без исключения, а вот бананы — мало кому, но Ротбирт от них оказался без ума. Свидда налегал на финики. Видя, как нравятся рыжеволосым их мена, местные с улыбками натащили ещё — уже просто так. И высокий седой старик в белой шапочке, ткнув рукой в подарки, что-то сказал с улыбкой.

— Вкусно, — ответил Вадомайр и повторил то же на русском, английском и французском — но старик явно не понимал ни одного из этих языков. Другая планета оставалась другой планетой… — Спасибо, отец, — и поклонился.

— Добрый народ, — заметил Ротбирт. — Но почему они не ходят в море сами? Неужели не умеют её ловить?

— За мысом — сети на берегу, — ответил Вадомайр. — Я видел с воды. И лодки. Большие, в пол-скиды… Может, они поймут хангарский?

Он не ошибся. В ответ на кое-как слепленные вопросы на хангарском старик оживился и, кивнув, ответил полупонятно, но смысл улавливался:

— Да, мы рыбаки. Селение наше живёт от моря уже почти три сотни лет. Но духи моря, как видно, разозлились на наших молодых — и то сказать, непочтительны они стали, вот в моё время… — старик покачал головой. — Духи послали страшное чудище в наши воды. Оно не даёт никому отойти от берега, рвёт сети, пожирает людей… Потому мы сперва испугались вас — с моря раньше приходили похожие на вас люди на сверкающих кораблях…

— Данвэ! — вскрикнул Ротбирт, а Свидда хрипло прорычал божбу и обещания.

Старик кивнул:

— Да, они себя называют похоже… А раз вы не похожи на них и всё-таки пришли с моря, мы приняли вас за посланцев злого чудища из глубин.

— Спроси его, Вадомайр, какого обличья чудище? — предложил Свидда.

Вадомайр задал вопрос, и старик глубоко вздохнул:

— Если ты говоришь на языке людей Хангири, то, верно, знаешь их бога?

— Знаю, — подтвердил Вадомайр.

И вспомнил раскинувшего щупальца кракена на потолке зала…

— Ты веришь в него, юноша?

— Нет, — твёрдо ответил Вадомайр. — Мои боги сильнее, — он и сам не заметил, что говорит. — Они — боги грома, ветра и света, поражавшие чудищ более страшных, чем поганый Чинги-Мэнгу.

— Может и так, если вы проплыли невредимыми мимо стража злых духов, — кивнул старик. — Страж похож на бога страны Хангири. У него много длинных рук и тело, похожее вот на эту косточку, — он показал косточку финика. — И большие злые глаза. Не как у рыбы. У него умные глаза… Он длиной с оба ваших корабля, если их поставить нос к носу.

— Кракен, — сказал Ротбирт.

Вадомайр кивнул. Свидда тоже:

— С два наших корабля, — пробормотал он и высыпал сухой песок из кулака на босую ногу. — Это много. Мой отец убил ледового кракена, но тот был меньше.

— Скажи, старик, а почему хозяин ваших земель не защитит вас? — спросил Ротбирт. — У него нет кораблей? Или его воины трусливы?

Старик вздохнул:

— У хантари Клухоша есть большие корабли. И много храбрых воинов. Но он не станет выходить в море, чтобы защитить простых рыбаков.

— У нас такого вождя назвали бы не только трусом, но и глупцом, — сказал Ротбирт. — Разорив своих людей, чего он станет ждать от них?

Старик вздохнул вновь:

— Хантари возьмёт своё, даже если мы будем умирать с голоду… Мы хотели позвать воина из других земель. Но таким нужно много платить, а мы бедны…

— Платить?! — поразился Свидда. — Что это за воин, говорящий о золоте до боя и идущий на бой за серебро?! Слава — вот награда! Серебро утечёт через пальцы, постареют красавицы, падут кони, кушанья будут съедены, а слава останется и достигнет с воином ворот в доме Дьяуса!

— Говорят, был кэйвинг Арта на старой земле, — сказал Ротбирт. — И повадился к нему на двор змей Гриста, посланный Астовидату, и таскал воинов, пока не пришёл сын Вайу Верасена и голыми руками не оторвал чудищу голову…

Вадомайр поднял бровь и сказал медленно:

— Это ты хорошо вспомнил вашу историю… Если пойду я на рыбалку, то…

— …то и я буду рядом с тобой, — просто ответил Ротбирт.

Улыбнувшись друг другу, парни посмотрели на Свидду. Тот улыбался тоже:

— Может, и для третьего найдётся место на той рыбалке?

Анласы засмеялись. Вадомайр увесисто ткнул Свидду в плечо — земного мальчишку такой тычок усадил бы в песок, но нарайнец даже не качнулся.

— Старик, — Вадомайр обратился к собеседнику, внимательно вслушивавшемуся в речь чужеземцев, — если вы дадите нам лодку и скажете, где чаще всего видели чудище, мы поплывём и убьём его.

Старик недоверчиво качнулся назад, оглядел парней и покачал головой:

— Нет. Посланец духов убьёт вас, наших гостей, и мы покроем себя позором, как не сумевшие их защитить и ли хотя бы остеречь…

— Старик, — прервал его Вадомайр. — Я не видал ещё своей шестнадцатой зимы. Но когда я иду в бой — пусть с моей дороги убираются боги. Когда я чего-то хочу — я беру. Я вгоню копьё в ваше чудище и приволоку его к этому берегу, чтобы каждый из вас мог на него плюнуть.

Старик заглянул в глаза морского пришельца — и ощутил страх. Они были серые, словно сквозь череп просвечивало предштормовое небо. И в них читались упорство и пренебрежение к мелочам вроде судьбы. Таких глаз старик не видел ни разу — за всю свою долгую жизнь… кроме того раза, когда он, ещё молодой, с семью такими же молодыми парнями, чая мести, напал на одинокого данвэ, купавшегося за южным мысом… видел — за миг до того, как голыми руками данвэ убил четверых из восьми напавших, заставив бежать остальных… И старик испугался — а уж не злого ли духа залучит он в помощники против злого духа?! И чем придётся платить за ту помощь?

Но отказываться старик не хотел тоже. Без рыбалки деревня просто вымрет… если раньше не спалит её хантари Клухош — за неуплату налогов.

— У нас нет денег… — медленно сказал он. — Но вы возьмёте самых красивых девушек и мальчиков…

Вадим сделал нетерпеливый жест рукой:

— Нам нужна только лодка, старик.

Он уже начал презирать этих людей — добрых, гостеприимных, но каких-то жалких и забитых.

ИНТЕРЛЮДИЯ: Дорога

Лодку они выбрали сами — что-то вроде куттера с латинским вооружением. Тут, конечно, не знали таких слов, но выглядел кораблик именно так, Вадим в этом разбирался. В своё время он вслед за Олегом прочитал немало книг Крапивина — и все эти паруса-реи-ноки, которые Олега раздражали, Вадиму неожиданно прочно врезались в память. Сейчас он, оседлав борт, сильно рванул за брас, поворачивая рею — она ходила легко, бесшумно. Ротбирт прохаживался вокруг, как кот около сметаны — простукивал, оглядывал борта. Свидда, забравшись на нос, растягивал шкаторины бом-кливера и кливера, проверяя их на прочность.

— Борта на гвоздях, — чуточку брезгливо сообщил Ротбирт. — Лучше бы на честном слове анласа — оно, право, намного крепче.

— Да, тот, кто сбивает корабль гвоздями, строит себе лестницу на ту сторону куда раньше положенного срока, — согласился Свидда. — Еловые корни — вот дело!.. Может, нам пойти на одной из наших скид?

Вадомайр соскочил на песок:

— Нет, — буркнул он. И пояснил с улыбкой: — Ни к чему делить славу больше, чем на троих.

Ротбирт прищурился и щёлкнул языком. Он готов был прозакладывать руку, что его друг просто не хочет рисковать людьми и скидами. Вслух же сказал только одно:

— Самое малое — три дня будет штиль. Пусть все отдохнут и почистят днища, пока мы будем охотиться, а то досок уже не видно за этим отродьем, — он имел в виду ракушки.

— Вот мы со Свиддой сейчас и распорядимся, — Вадомайр с удовольствием потянулся, повыл немного, — а ты давай грузись!

Обе команды были не слишком-то довольны, что их оставляют. Все обступили сторменов, особенно орали те, кто помоложе. Вадомайр и Свидда были непоколебимы и явно переорали своих людей, а к лодке возвращались уже в обнимку, пересмеиваясь. Вадомайр опять начал тянуться, и Свидда заметил:

— Здоров ты.

Вадомайр улыбнулся широко, выбросил вперёд ладонь с растопыренными пальцами:

— А?

— Давай! — сверкнул глазами Свидда, с размаху впечатывая свою ладонь в ладонь славянина. — Рррраз…

Оба побагровели от натуги. Сжатые в живых тисках пальцы наоборот — стали белыми. На руках под тонкой покрасневшей кожей вздулись мускулы. Ноги, расставленные для упора, начали уходить в песок… Наконец Свидда выдавил вдруг с рыком:

— Арррр… держите меня! — и Вадомайр упал на колено.

Смеясь, потряс в воздухе рукой:

— Ого! Вот кто здоров!

Зайдя с бортов, они налегли плечами и, упираясь ладонями, буквально перенесли лодку — вместе с хохочущим Ротбиртом — на воду.

На лодку погрузили два бочонка пресной воды, вяленое мясо, свежие фрукты… Доспехов никто, конечно, не взял — но с мечами и саксами расстаться анласы не собирались, а со скид принесли три кавалерийских пики и столько же копий для охоты.

Ветра опять не было, и Вадомайр закрепил в уключинах две пары вёсел — на взгляд анласа не только слишком коротких, но её и нелепо сделанных. За первой парой устроился Ротбирт, за второй — Вадомайр, Свидда сел за кормовое весло. С берега неслись добрые пожелания и напутствия, в которых отчётливо проскакивали завистливые нотки.

Трое мальчишек на рыбачьей скорлупе отправлялись убивать существо, которое учёные люди однозначно опознали бы как архитойтиса — кальмара, способного уволочь на дно немаленький корабль. Отправлялись, имея только холодное оружие — просто потому, что им так захотелось. И потому, что в давние времена герои так уже делали — а чем хуже они?!

Наверное, во все времена юным казалось, кажется и будет казаться, что всё самое героическое и интересное уже сделано теми, кто жил до них — а на их долю уже ничего не достанется. И они спешат, торопятся, чтобы хоть в чём-то сравниться с теми, прошлыми… и зачастую превосходят их, чтобы потом новые молодые вздыхали о героических временах предков…

…Две пары вёсел, к которым анласы быстро приноровились, несли куттер в направлении, указанном рыбаками. Вадомайр и Ротбирт гребли с удовольствием, шелестела за бортами вода, разваливаясь на два стеклянно-зелёных с белой каймой гребня. Вёсла входили в неё плавно, быстро, не утомляя. Свидда, сидя на корме, щурился на солнце, посвистывал, напевал, выправляя курс. Берег почти скрылся из глаз, когда он весело крикнул:

— Аой! Ветер!

— Суши вёсла, ставь парус — ха! — ответил Вадомайр.

— Ха! — Ротбирт налёг на брас.

Шурша по рее кольцами, парус, до той поры льнувший к мачте, развернулся в тугой треугольник и натянулся под ударом подоспевшего ветра. Ротбирт захлестнул брас, фиксируя курс. Вадомайр, повиснув спиной над водой за кормой, крепил брамселя, отворачивая от волн мокрое смеющееся лицо.

— Ух! — куттер с громовым ударом зарылся в волну, и Вадомайр в следующий миг взлетел верх — мокрый насквозь, но весёлый, хохочущий, в ореоле брызг, перескочил на палубу между лавок и схватился за плечо Ротбирта: — Мы как ветер летим, взгляните же!

Вода запела веселей. Куттер нёсся вовсю. Ротбирт оттеснил Свидду от руля, и тот вместе с Вадомайром уселся на борт, держась за ванты, чтобы уравновесить крен.

— К повороту! — проорал Ротбирт, упираясь ногами в днище. — Живей, именем Вайу! Поворот!

Вадомайр прыгнул на борт, дёрнул брас и конец реи треснул по спине Свидду, зарывшегося носом в бочонок.

— Ну ладно, — усмехнулся тот, плеснув в лицо забортной водой, — потом сквитаемся…

— Я не нарочно, — тут же отреагировал Вадомайр.

— Неплох был поворот, — сообщил Ротбирт со своего места, — а потому — смиримся с мелкими потерями.

— Смиримся, — согласился Свидда, потирая ушибленную спину, — на время.

Три небольших островка, указанные в деревне, отыскались почти сразу — Ротбирт с его чутьём не промазал в океане, как не мазал из лука. Покрытые зеленью, пышные, они удивительным образом смешно напоминали плавающие в похлёбке зёрна пророщенного овса.

Парни утомились от приторной тропической роскоши и сейчас, разлёгшись в лодке, лениво созерцали высокое вечернее небо, горящее закатными красками море, солнце, садящееся за острова — и саму их тёмную, почти чёрную на фоне заката зелень. Вадомайр, лёжа на планшире, опустил в воду руку и ногу. Свидда валялся, положив ногу на ногу и закинув руки под голову, на высоком носу. Ротбирт устроился на второй скамье, свесив ноги за борт, что-то напевал. Потом сказал:

— Не очень-то спешит здешний кракен. Я думаю — может, его позвать? — он приподнялся, и над водой полетело: — О-хой, о-хоооой!

— Наверное, ночи дожидается, — предположил Вадомайр, булькая рукой в воде. — Ну, я никого не неволю, а сам выкупаюсь!

Он стащил штаны, встал на качающемся борту и, оттолкнувшись, бухнулся в воду. Куттер закачало.

— Да чтоб тебя!.. — завопил Ротбирт. В ответ донёсся смех — Вадомайр, наполовину выскакивая из воды, обеими руками вмах грёб к острову.

— Догони-и-и! — послышалось задорное.

— Догонишь тебя… — проворчал Ротбирт, укладываясь. — Камень тебе на шею, да и то вывернешься.

Свидда зевнул, и мальчишки больше не произнесли ни слова, пока Вадомайр не вдёрнул себя в лодку.

— Вода тёплая, как подогретая, — сообщил он, отжимая волосы. — Будете плавать?

— Нет, — Ротбирт устроился удобнее.

Свидда покачал головой.

— Ну тогда спать давайте, что ли… Уж если кракен не клюнет на такую наглую приманку… — Вадомайр пожал плечами.

Ещё до того, как стемнело полностью, все трое уже спали. И не видели, как в полёте стрелы от них поднялась из глубин океана светящаяся масса…

Свидда проснулся первым. Проснулся от холода — остывшая за ночь вода студила воздух над океаном.

Рассвет был потрясающе красив. Свидда, не сводя глаз с поднимающегося из вод огненного крылатого шара, оседлал нос — словно коня — и, держась руками за брус, звонко, протяжно и задумчиво, пропел:

— но тут взгляд его упал на спящих эндойнцев. И задумчивость сменилась коварной усмешкой. Ротбирт спал на животе — стоя коленями по обе стороны скамьи и уложив голову на руки. Вадомайр устроился сидя у него в головах и уложив запрокинутую голову на плечо друга.

Зачерпнув обеими ладонями воды из-за борта, Свидда тихо перешагнул через скамью и очень аккуратно вылил воду на лицо Вадомайра.

— Дождь… — пробормотал тот по-русски, причмокнув губами. — Воронки растягивайте, собирайте воду… — добавил он на анласском. И даже не проснулся толком.

— Вооот как?! — обиделся Свидда. — Ну… — он зачерпнул воды теперь уже рубахой и, помедлив секунду, вывернул её над спящими.

— ЯаааААА!!! — завопил Ротбирт, вскакивая. Вадомайр шатнулся с его плеча, впечатался лбом в скамью. — Тонем!!! Ой, что это?!

— Месть — вещь, угодная богам, — наставительно сказал Свидда.

— А сейчас мы проверим, угодна ли богам твоя жизнь, — пообещал Вадомайр. — И ещё — как ты плаваешь!

Он прыгнул на нарайнца, и оба, сцепившись, грохнулись за борт. Ротбирт, смеясь, нагнулся через борт. Его друзья позабыли о схватке — плавали кругами у лодки. Вода тут, у берега, была прозрачной до самого дна, где таинственно шевелились, тянулись вверх от зелёных камней, плети водорослей, алели и чернели веточки драгоценных кораллов и мелькали стаи разноцветных рыб. Ротбирт начал стягивать штаны, собираясь прыгнуть за борт, туда, где уже у самого дна вертелись два гибких тела — Вадомайр и Свидда самозабвенно гонялись друг за другом…

Рыбьи стаи исчезли разом. Ротбирту почудилось какое-то движение — дальше, где солнечные подводные склоны всё круче и круче скатывались в холодные океанские глубины, чернеющие жутью. И вот эта чёрная жуть… она двигалась.

Больше того.

Она… она выбрасывала щупальца.

Да. Огромный сгусток тьмы словно бы наползал на солнечное дно. И шевелил пучком толстых, гибких тяжей.

В первую секунду Ротбирт захлебнулся страхом. Но уже через миг заорал:

— Вадомайр! Свидда! Скорей в лодку — кракен! Кракен!! Кракен!!!

Два человека продолжали мелькать над дном в то время, как к ним приближалось чудовищное порождение мрака океанских глубин. «Не слышат! — понял Ротбирт. — Под водой не слышат!» — и он махнул в воду, не снимая штанов.

Под водой кракен сразу сделался вдвое больше, чем был. Ротбирт видел его глаза — два беспощадных жёлто-чёрных круга. Но это была разумная беспощадность, как у врага, с которым сходишься грудь с грудью… только перед врагом твоя грудь не голая, ты не безоружен — а сам враг не до такой степени превосходит тебя силой…

Заметили! Оба плыли навстречу, наверх. Мелькнуло перекошенное напряжением лицо Вадомайра, изо рта — цепочка пузырьков… Ротбирт заработал руками, несколько мучительно долгих мгновений, обмирая от ужаса, оставался на месте, но потом выскочил из воды, словно пробка.

— Скхо… ркхххеееей… — хрипел Вадомайр, качаясь на волне и помогая влезть Свидде — тот, дрыгнув ногами, перевалился в лодку.

— Лезь! — завопил Ротбирт, выплывая чуть в стороне и в два гребка оказываясь у борта. Его сводило, скручивало нестерпимой жутью — какой он, отважно сражавшийся на суше и воде с малолетства, никогда ещё не испытывал. Что-то коснулось его ноги, соскользнуло — и Ротбирт, рассекая лоб о борт, упал на дно.

Вадомайр — одним богам ведомо, когда и как он влез! — уже хватал копьё. Второе держал Свидда. Ротбирт ухватился за пику. Все трое застыли по бортам — в напряжении, ожидая появления врага.

Кракен мог раздавить куттер щупальцами, не всплывая. Но ему захотелось посмотреть на людей вблизи…

Подлодка, подумал Вадим. Это как подлодка всплывает. В полусотне шагов в плеске и грохоте поднялось веретенообразное, расширенное к хвосту туловище длиной не менее пятидесяти шагов. Щупальца такой же длины и толщиной с хорошую мачтовую сосну были обманчиво-бессильно простёрты по воде. И там, откуда они расходились, холодно и зло смотрели огромные глаза. Воздух наполнило нестерпимое зловоние.

— Да это же… из камнемёта убивать… — пробормотал Ротбирт, облизнув губы. Вадомайр повёл плечом, посмотрел странно и пробормотал:

— А вот и порождение мрака — так чего стоят боги и кто мы сами? — казалось, он и не слышал друга.

Взметнулись два щупальца — покрытые с внутренней стороны розовыми пульсирующими, словно мерзкие рты, присосками. Кракен разом надвинулся… Вадомайр — в развороте всего тела — послал вперёд копьё, утонувшее в основании щупальца. Брызнула бурая кровь. Второе щупальце отдёрнулось — Ротбирт сделал выпад пикой.

— О-хой! — выкрикнул Вадомайр. — Вот так бьём!

— Вайу и сталь! — вторым уколом Ротбирт снова заставил щупальце отдёрнуться, но веретено пики, словно живое, выскочило из его рук и переломилось.

— Брат! — Вадомайр кинул ему вторую пику. Над спиной его взвилось щупальце… Свидда, коротко выдохнув, загнал в жуткий тяж своё копьё.

Кракен исчез так же быстро, как появился. Парни переглядывались. Все трое были бледны, но страха никто из них больше не ощущал…

…Щупальца взметнулись лесом со всех сторон. Рухнули на куттер, дробя его в щепу…

— В воду! — закричал Вадомайр. Свидда почему-то задержался… Лопнувший брус ударил Вадомайра в грудь, и тот, захлебнувшись криком, молча канул в глубину.

Свидда увидел мелькнувшие пятки Ротбирта — тот мгновенно набрал воздуха и нырнул. Вадомайр опускался в глубину боком, от груди тянулись нити крови. Ротбирт уходил следом за ним отвесно, держа в левой руке саксу.

Кракен надвинулся сбоку — метнулись щупальца. Ротбирт извернулся в воде, мелькнуло тяжёлое лезвие… Одно щупальце отдёрнулось, заливая всё вокруг облаками крови. Вадомайр лёг на камни на дне. Ротбирт подхватил его под руку, с усилием погрёб вверх, отмахиваясь саксой от щупалец.

Свидда задержался, потому что надо было схватить третье копьё. Набрав столько воздуха, сколько было возможно, он кувыркнулся в воде и пошёл вниз…

…Ротбирт вынырнул на поверхность. Голова Вадомайра моталась, из угла рта текла кровь.

— Очнись! — Ротбирт ударил друга по щеке. Тот кашлянул. — Цепляйся, держись! — он подгрёб к обломку куттера. — Цепляйся!

Вадомайр машинально вцепился в дерево. Ротбирт подтолкнул его, укладывая на доске, а потом ринулся вниз.

Свидда сражался. Он колол и рубил копьём, ловко ускользая из-под щупалец, и в стороне уже судорожно дёргался обрубок, а второе щупальце было рассечено надвое. Но Ротбрит понимал, что гигантская тварь даже, так сказать, не запыхалась… а человек под водой не выдержит даже просто темпа схватки. Свидда непременно допустит ошибку — и щупальца превратят его в мокрое место. В прямом смысле слова.

«Дьяус, помоги мне! — взмолился Ротбирт. — Ничего мне не надо, и место моё за своим столом отдай другому — но сейчас дай мне спасти друга и брата!»

Свидда выронил копьё, задёргался, словно муха в паутине, беспорядочно молотя руками и ногами, потом погрёб вверх — начал задыхаться. Щупальца жадно ринулись следом…

…Ротбирт опустился на лоб кракена — мощный, покатый — поразившись тому, какой он упругий. Молча, давя в себе привычный боевой клич, он обеими руками всадил саксу между жутких глаз и рванул её вниз, распахивая длинную рану. Хлынула кровь — ничего не видя, Ротбирт колющим ударом, погрузив руки в рану по плечи, вогнал лезвие в мозг кракена.

Он ожидал агонии, подобной агонии раненого смертельно кита. Но кракен лишь судорожно распростёр щупальца… и замер. Окаменел. Он в самом деле имел мощнейший мозг. И, подобно человеку, умер сразу же, как только этот мозг перестал функционировать. Сила кракена, позволявшая ему столетиями одолевать всех своих врагов в глубинах океана, оказалась его слабостью перед человеком со стальным клинком.

Чувствуя, что лёгкие замирают, цепенеют, Ротбирт мощным толчком послал себя вверх. Ему казалось, что он поднимается столетия. И он уже толком ничего не хотел, когда Свидда, схватив его за волосы, буквально причалил к обломку, в который Ротбирт вцепился, ничего не понимая.

— Где… кра… кен?.. — выдохнул Свидда.

Ротбирт, опустив гудящую голову на доску, ткнул вниз рукой. Ему казалось, что тело — очень лёгкое, и его просто отрывает от деревяшки и куда-то несёт.

— О боги… — выдохнул Свидда. Кракен лежал внизу, на камнях. Казалось, что он шевелится… но это перемещалась вода, и кровь плыла вместе с движением струй. «Акулы! — тряхнуло Свидду. — Они приплывут на кровь!»

Ротбирт уже отдышался. Вадомайр тоже пришёл в себя, но всё ещё задыхался и отплёвывался кровью, на груди его растёкся багровый синяк с глубокими порезами. Свидда и Ротбирт, плывя за доской, толкали её к берегу, пока не выползли на прибрежный песок сами и не вытянули друга.

Вадомайр проснулся от боли. Странно, но болела голова, рот пересох. Не открывая глаз, он подвигал плечом, вздохнул. Ничего… больно, конечно, а всё-таки терпимо.

Хотелось пить. Он открыл глаза и сел.

Вокруг был прибрежный песок — сухой и горячий. Штаны, волосы, всё тело покрывала белая корочка соли. Проверяя, на месте ли сакса, Вадомайр оглянулся.

Друзей нигде не было видно, но по сыпучему песку тянулись в разные стороны две цепочки следов. Одна — вдоль берега, другая — к зелёной роще пальм. Настоящих пальм, точно как на Земле.

До Вадомайра постепенно начал доходить идиотский комизм положения. Они сидят без лодки на каком-то островке и, как видно, просидят ещё долгонько. В целом он не так уж и беспокоился — их воины не трусливые местные, они отправятся искать вождей, даже если будут думать, что их сожрал кракен.

Кракен! Вадомайр сплюнул сухой слюной. Да, чудище убито. Но что можно предъявить в доказательство? «Посланца духов моря», наверное, уже дожирают акулы… Однако, раздражение почти тут же сменилось восхищением. Он пообещал себе, что непременно закажет кому-нибудь из сэпов песню об этом бое.

Вадомайр поморщился. Боль то и дело огненной строчкой проскакивала от виска к виску. Странно, по голове вроде бы не били, а болит так, как будто с маху прилетело боевым молотом. Солнце напекло…

Поднявшись и кое-как переждав тошноту с закрытыми глазами, Вадомайр посмотрел в сторону рощи и двинулся туда.

Внутри почти не было тени, а сама роща оказалась всего лишь язычком зелёного покрова, занимавшего, кажется, весь остров кроме узкой полосы побережья. Из-под корней одного дерева выбегал ледяной ручей с очень вкусной водой — мальчишка напился так, что булькало в животе, вымылся и помотал в воде волосами. Стало намного легче, и он с некоторой долей симпатии посмотрел вокруг. Конечно, тропики — не лес, а загородка из метёлок. Вокруг было полно пёстрых птиц — они перелетали с дерева на дерево, дрались и вопили так беспрестанно, что шум и гам почти не замечались.

Надо было позвать друзей, но Вадомайр в силу уже ставшей привычкой воинской осторожности не торопился — смолчал и прислушался. И почти тут же, замерев, тихо потянул руку за саксой. Кажется, роща оказалась ловушкой. В её глубине звучали несколько голосов, говоривших на языке, похожем на язык анласов — но не на нём.

Вадомайр ни за что и ни с чем не спутал бы эти интонации — металлически-звонкие и резкие. Не меньше трёх данвэ! Он и с мечом и в доспехах не справился бы сразу с тремя. А тут…

Воин может быть сколь угодно храбр. Но очертя голову и не считая врагов в бой бросаются лишь охваченные безумием сражения. Очень медленно и плавно Вадомайр шагнул за дерево, уже кляня эту светящуюся насквозь рощу — и лёг на песок.

Так. Если друзья пошли туда — они без сомнения уже убиты. А данвэ на острове — не исключено — больше, чем пальм в этой роще. На победу надежды нет, бегать по острову и прятаться — противно, так хоть уложить нескольких напоследок… но как?

Голоса вроде бы умолкли — нет, остался один. Сам с собой разговаривает, что ли? Или командует? А данвэ вдруг… запел. Причём, насколько Вадомайр мог судить, без конца тянул одну и ту же строчку. «Сумасшедший! — вдруг подумал мальчишка. — Говорит сам с собой на разные голоса, поёт… А, ладно. Если так — в случае чего отобьюсь… Но как он сюда попал-то?»

Страх исчез. А вот неуёмное любопытство осталось и гордо вышло на первый план. И Вадомайр уже совсем было решил взглянуть на ненормального, когда до его слуха донесся вполне человеческий смех, а потом — звонкий голос Ротбирта:

— Э, да ты просто на хангмоте выступаешь, так говоришь!

Уже совсем ничего не понимая, Вадомайр встал и почти побежал на голоса — неизвестного данвэ и Ротбирта, невесть почему весело подначивавшего того говорить, да побольше. И…

— Блин, попугай! — вырвалось у Вадима по-русски.

Да, Ротбирт болтал с попугаем — здоровенной ало-синей птицей, длиннохвостой и кривоклювой, которая сидела на ветке и трепалась на языке данвэ. У ног Ротбирта лежала куча кокосов — наверное, парень сбивал их с дерева, когда появился этот болтун. При виде второго человека попугай покачал хвостом — но не улетел, а Ротбирт резко обернулся и с улыбкой одновременно весёлой и напуганной сказал:

— Куда же мы заплыли? Рыбы летают, как птицы, птицы говорят, как люди…

— Это попугай, — пояснил Вадомайр. Попугай что-то завопил — на этот раз по-птичьи. — Он понимает не больше, чем эхо. Просто повторяет то, что ей сказали.

Ротбирт с сомнением посмотрел на птицу через плечо, потом поднял орех, снёс ему верхушку и подал Вадомайру:

— Вкусно.

— Кокос, — пробормотал Вадомайр и начал пить. Какая-то мысль не давала ему покоя. Он уже отпил половину… как вдруг поперхнулся. — Птица…

— …повторяет то, что ей сказали! — закончил Ротбирт; его глаза стали слегка испуганными, он огляделся, сжимая саксу. — Мы читаем мысли друг друга, брат. Тут…

— …есть данвэ. Или были, — заключил Вадомайр. — Надо скорей найти Свидду.

— Он пошёл вдоль берега, — сказал Ротбирт. — Дорого я бы дал за лук!..

…К той оконечности, куда ушёл Свидда, остров поднимался от пляжа песчаным гребнем. Поэтому-то мальчишки увидели Свидду раньше, чем он их.

— Он что-то нашёл, — сказал Ротбирт. — Не пойму, что?

Вадим промолчал.

Свидда прохаживался возле лежащего на борту — полувыброшенного на берег — небольшого бело-золотого катера. Катера с подвесным мотором.

Рыбаки ни на секунду не усомнились, когда Вадомайр сказал им, что Ротбирт убил кракена. Их шумное ликование и искренние, но навязчивые знаки внимания скоро здорово надоели анласам, и почти все они, забравшись на корабли, завалились спать, выставив охрану.

А Ротбирт долго не мог уснуть. Он обходил посты, поднимался на скиду, бродил по берегу. Беспокойство мешало даже просто прилечь. Даже то, что Вадомайр вроде бы спит, не вернуло Ротбирту равновесия.

С раннего детства в полусказочных песнях, перед исполнением которых скопы честно предупреждали: не мы складывали, не нам отвечать за неправду, перед Ротбиртом жили образы самодвижущихся лодок, летящих в небе людей, повозок, бегущих без лошади или быка… Он твёрдо знал, что всё это — сказки. Но тогда — в их первую встречу — Вадомайр метнул из руки гром, и это не показалось Ротбирту, как он сам себя убеждал. И сейчас… Ротбирт мог поклясться — на странный самоходный кораблик, который с таким воем и свистом доставил их к своим, перепугав заодно всех вокруг, Вадомайр смотрел, как… нет, не испуганно… как… так смотрят на давно потерянную вещь, в существовании которой и сам уже разуверился… а она вдруг выкатывается под ноги. И как уверенно управлял он этим корабликом…

Устав от бесплодных размышлений, Ротбирт вернулся в лагерь и со вздохом улёгся рядом с другом на разостланный плащ. Над головой сияло чужое небо с крупными, непривычными звёздами — мальчишка не мог найти привычной Лосихи, Глаз Великана, Небесного Гвоздя… Вадомайр вздохнул во сне, нашарил край плаща, укрыл им ноги — от воды начало тянуть холодком — и что-то сказал на своём родном языке. Ротбирт посмотрел искоса на спокойное, расслабленное лицо друга. Вздохнул снова. И закрыл глаза…

…Выползшая из леса или моря злая мора уселась Вадомайру на грудь и начала плести липкие, тягучие нити кошмарного сна. Горел багровый огонь в чёрных и золотых чашах. Каменные истуканы, смыкаясь в боевой строй, шагали на Вадомайра — и с хрустом валились, словно фигурки для игры, открывая морду грифона… нет, нарисованную морду грифона на носу угловатого серебристого аппарата. Вадомайр… нет, Вадим бежал изо всех сил, но два алых пучка света из глаз грифона настигали его, ловили и больше не выпускали. Сотни боевых кораблей летели над выжженной землёй, над морем, покрытым обломками судов, извергали серебряный металлический ливень и лимонное призрачное пламя — летели в неправдоподобно чётком строю, красивом и грозном. Люди прятались в пещерах, в лесных чащах, где их разрывали невиданные, вошедшие в кошмар из ещё большего кошмара, чудища. Потом спустилась ночь — и осталась только ночь. В этой ночи стоял Вадим, держа в руке свой меч — перед собой, словно в ожидании нападения. А из мрака двигалось что-то, чему не было ни названия, ни облика…

…Ужас, приближавшийся из тьмы, заставил Вадомайра проснуться.

Этот же ужас спас ему жизнь.

Он успел заметить высверк ножа, вскинутого над ним — через всё звёздное небо. И ударил под этот высверк левой, а ниже — правой.

Кто-то, охнув, отлетел в сторону. Вадомайр вскочил. В темноте метались огни, звенела сталь, кричали люди. Чёрная фигура поднималась на ноги, и Вадомайр, словно падая вперёд, нанёс быстрый свинг — в левую скулу ночного гостя правой. На этот раз нападавший даже не вскрикнул. Вадомайр цапнул с песка меч, заорал во всю силу лёгких:

— Рот-биииирт!!!

Ответа не было, только звенела сталь и слышались крики. Из темноты возник ещё один нападающий, и теперь Вадомайр рассмотрел его. Обтянутый чёрным так, что не осталось ничего открытого, даже глаза — словно у насекомого — закрыты чёрными линзами. Мальчишка не успел отреагировать — чёрный вдруг словно пропал куда-то, правый локоть сломала боль, и Вадомайр полетел на песок, а нападающий оказался на нём — придавил шею коленом и ловко скручивал руки ремнём.

Парень начал рваться — молча, бешено выкручиваясь. От нападавшего пахло человеком — потом, злобой, напряжением, азартом — хорошо знакомо пахло, пахло боем. Этот странно успокоило… Вадомайр не давал заломить руки одну к одной, уперся ногами и сильным рывком всего тела — словно вскидываясь в седле — швырнул врага с себя в песок. Тот упал ловко, не выпустив руки Вадомайра, но мальчишка развёл их рывком — и сам навалился сверху… однако нога противника оказалась на шее подколенным сгибом, и Вадомайр кувыркнулся в сторону, не успев даже дёрнуться; последовал точный пинок в пах, и сверху на мальчишку снова навалились.

Точнее — попытались. Вадомайр успел развернуться боком и обрушил сцепленные кулаки на удобно пришедшийся затылок врага.

От такого удара спастись было нереально. Раздался короткий хруст, ноги и руки врага дёрнулись, и он ткнулся в песок.

— Вадомайр! Стормен! — из темноты разом возникли воины, как по волшебству — словно спали злые чары. Вадомайр поднимался на ноги, ощущая мерзкую дрожь внутри.

— Где Ротбирт? — спросил он.

Деревню вырезали. При виде этого зрелища Вадомайра охватил не испуг — он ощутил изумление. Почти сто человек — мужчин, женщин и детей — и весь скот зарезали в сотне шагов от лагеря опытных воинов — и никто ничего не услышал. Удары наносились по горлу — вроде бы даже не мечом, а чем-то тончайшим и острым, просто-напросто отделявшим голову от тела. Видимо, никто и проснуться-то не успел. Потом кто-то из воинов принёс сверкающий, отточенный до бритвенной остроты диск с отверстием посередине. Такими штуками, брошенными из темноты, были убиты все четверо караульных — им диски попали тоже точно в горло.

— Чакра, — вспомнил Вадим, сказал это вслух. Слово походило на анласское «чаккир» — «звезда». — Чёрт, да что же происходит?!

Никто не мог ему этого объяснить.

Тревогу — чудом — поднял проснувшийся по нужде воин. Нападавшие разделились на две группы — одна пошла к кораблям, а вторая — в лагерь. Вот её и засекли. Сколько было нападавших — выяснить не удалось, они оставили всего четверых убитых, а анласы потеряли одиннадцать человек.

Ротбирт пропал. Вадомайр метался по берегу, потом — по лесу, звал, в конце уже хрипел, сорвав глотку начисто, чуть не убил прискакавших людей хантари, растерянно и испуганно взиравших на побоище, потом — бросился с мечом на деревья и только тут был связан ратэстами, которые начали отливать парня водой.

Только после этого, качаясь на подгибающихся ногах, он осмотрел одного из убитых врагов.

Это был парень ненамного старше самого Вадомайра. Светлокожий, сероглазый, русый (и коротко стриженый). Между оскаленных зубов стыла кровь.

Его снаряжение — одежда, маска со стёклами, гибкий пояс, обувь, несколько клинков — были сделаны из различной синтетики и карбида бора.

Вадомайр долго стоял над телом. Потом поднял голову и, обведя воинов долгим взглядом, приказал:

— За мной не ходить. Убью…

…За чёрной лакированной панелью оказалось то, что Вадим ожидал увидеть ещё вчера — но захлопотался и не посмотрел, а теперь клял себя. Экран довольно большого телеприёмника в окружении кнопок и динамиков.

Мальчишка протянул руку. Помедлил. Коснулся вызывающей, бросающейся в глаза, кнопки — и отдёрнул руку, хотя и тут всё произошло так, как он ожидал: послышался мягкий шорох, еле слышный свист — потом экран растаял, превратившись в окно — в него, казалось, можно просунуть руку. Послышалась музыка — бодрая, зовущая, даже чуточку весёлая, хотя больше грозная. И слова — мужские голоса пели:

— Фор он! Фор он!

Данвэ кёнхайт эрон, эрон!

Данвэ санс хайт эрон!

Данвэ санс эйар зэйт!

Фор вэйт, фор вэйт унс вэйт!

В окне медленно всплыл и завращался глобус. Очертания материков и океанов были непривычны, и Вадим понял, что видит Эрд.

На фоне планеты ярко алел маленький крестик, похожий на крестик прицела.

Как во сне, Вадим коснулся крестика — и тот послушно поплыл за пальцем…

…Хана Гаар шевелился, как жуткий червятник. Конные тысячи латников текли к границам Остан Эрдэ и Галада, а за ними валили толпы простых воинов. Между тем латные сотни Остан Эрдэ — словно обезумев! — шли к границам Эндойна и Галада, будто там и вправду сошли с ума и не видели настоящей опасности! Флоты Эндойна, Пенры, Галада, Орилана вышли в море и спешили к Эргаю… Эргай горел!!! Золотые чудища качались на мёртвой воде у его берегов. А откуда-то с юга спешил ещё один флот врага. Северные княжества анласов вооружались… а это что?!!! Вадим поспешно зашевелил рукой — что это?! Не может быть!!!

Экран погас с тихим звоном. В темноте всплыли угловатые алые буквы, и Вадим поспешно захлопнул панель.

Но зрелище городских улиц, запруженных машинами — надвинувшееся после неловкого поворота пальца, увёдшего крестик на юго-восток от Хребта Змея — по-прежнему стояло перед глазами.

— Мы будем спешить, — Вадомайр указал на север. — Мы будем очень спешить. Местные говорят, что прямо на север отсюда проливы с водоворотами, но там и есть самая короткая дорога к нашим берегам. Короче, чем мы шли сюда… Ты идёшь, Свидда?

— Я иду, — ответил тот, затягивая ремень. — Но я не понимаю — ты не будешь искать Ротбирта? Кто напал на нас? Что вообще происходит?

Вадомайр рывком затянул ремень и, не отвечая, повернулся к «Гармайру»:

— На борт! Ставьте парус! Мы плывём домой — воевать!

Издалека чёрный корабль казался откованным из старой бронзы. Беспарусный, узкий, как лезвие меча, он двигался почти бесшумно и с невероятной скоростью, параллельно пересекая курс ушедших за горизонт скид.

Людей на палубе было немного — взрослые и подростки, как две капли воды похожие на напавших ночью на лагерь анласов. Видимо, жара им досаждала сильно, потому что почти все поснимали чёрные куртки и вели себя совершенно обычно — смеялись, шутили, кто-то оттачивал клинок, двое играли в шахматы… Рослые, атлетически сложенные, они двигались с ленивой грацией страшных хищных животных. Над палубой звучала речь данвэ, хотя по внешности почти никто из людей на данвэ не походил — скорей это были славяне и анласы.

В скошенной назад открытой рубке у маленького штурвала стоял желтоволосый молодой мужчина в полной форме; рядом с ним — данвэ в полувоенной одежде. Они молчали — желтоволосый рассматривал горизонт, данвэ наконец пошевелился и сказал тихо, но очень чётко:

— Я пойду займусь нашей ошибкой. Держите прежний курс.

Желтоволосый кивнул…

…Ротбирт лежал распятый на широком пластиковом столе. Вошедшего он встретил взглядом, в котором не было ничего, кроме ненависти… хотя ещё секунду назад мальчишка рассматривал окружающие его предметы и обстановку маленькой каюты с оторопелым страхом.

— Ротбирт сын Норма, — сказал данвэ на анласском, останавливаясь возле стола, и его голос изменился, став неживым и очень правильным. — Пятнадцать лет, анлас из анла-тэзар… Ну что, Ротбирт сын Норма, я хочу предложить тебе службу. Хорошо оплачиваемую, почётную, полную достойных мужчины приключений… а главное — несущую в мир добро и порядок.

— У тебя странный язык, — ответил Ротбирт, — иначе ты не называл бы смерть добром, а разорение — порядком. Я воин, а не ночной убийца.

— Зачем играть словами? — данвэ прошёлся возле стола. — Разве вы, анласы, не считаете достойным убивать врагов, брать добычу, отнимать землю у тех, кто слабей вас? Так почему ты решил, что ты лучше нас?

Лицо Ротбирта на миг стало растерянным. То, что он услышал, звучало точно и правильно. Нет, мальчишка не усомнился в том, чем жил… но он не мог найти слов, чтобы опровергнуть сказанное врагом. А что данвэ враг — Ротбирт не сомневался тоже.

Данвэ улыбнулся — узкие губы широкого рта раздвинулись, открыли безупречные зубы. Улыбка была дружелюбной:

— Тебе достаточно дать слово, — предложил он. — Конечно, ты уже не маленький ребёнок, тебя не воспитать по… нашим методикам, но ты умеешь сражаться и ещё можешь научиться гораздо большему… Слово — и всё. Я знаю, что вы никогда его не нарушаете.

— Нет, — тихо сказал мальчишка. Движение мышц показало, что он хотел съёжиться — в невольном страхе перед тем, что может сделать с ним демон… но «нет» прозвучало непреклонно и однозначно.

— Почему? — поинтересовался данвэ как ни в чём не бывало. — Ты никому не обязан словом. А среди наших людей ты встретишь и своих соплеменников.

— Ты лжец, демон, — презрительно скривил губы Ротбирт. — Ни один анлас не станет служить тому, что считает несправедливым.

— Верно. Но кто сказал, что мы несправедливы?

Ротбирт облизнул губы. Ему снова нечего было возразить — и мысли разбегались, как мыши-полёвки из разорённого гнезда.

— Где Вадомайр? — спросил он. Взгляд данвэ стал тяжёлым.

— Наши люди ошиблись, и ты был взят вместо него, — ответил он. — Ты, кстати, знаешь, откуда родом твой приятель?

— Он славянин, — ответил Ротбирт. — Не знаю, откуда.

Данвэ несколько секунд изучал лицо Ротбирта — и этот взгляд был болезненным, как будто по коже катался шипастый валик. Потом зелёные глаза скользнули куда-то в сторону, и данвэ спросил, как ни в чём не бывало:

— Так как с моим предложением?

— У меня есть побратим, — сказал Ротбирт. Он понимал, что близится что-то очень страшное и торопился как можно больше сказать, потому что, может статься, больше этот мир и не услышит его голоса… а ещё — ещё ему было просто очень страшно. — И есть место в строю и вождь. И я не думаю, что достойной их бросить — правы они или нет. Больше я не буду с тобой говорить, демон. Но ты мне скажи — если так уж велика ваша правота — что за радость твоим собратьям во имя её мучить беззащитных? Я видел это, данвэ. Видел сам.

Данвэ резко покраснел. Его пальцы вцепились в плечи Ротбирта так, что хрустнули кости.

— Ублюдок… — прошипел он. — Ах ты маленькая тварь! Посмотрим, как ты запоёшь, когда я сломаю тебя… вот так…

И Ротбирт нарушил своё слово. Глядя прямо в зелёный бешеный огонь вражеских глаз, он тихо сказал:

— Я ничего не могу поставить против твоей силы. Может, ты и в самом деле сломаешь меня. Может, мне в радость будет служить тебе и восхищаться тобой. Но ты всё равно будешь знать — на самом деле я думаю о тебе то, что скажу сейчас, а не то, что стану говорить потом. А думаю я, что дурным будет твой конец — дурным, как гноящаяся язва. И ещё — что я тебя презираю, демон. Ненависти моей ты не дождёшься — не достоин. И не пугай меня — до того всё тяжко и страшно, что уже и не страшно.

И Ротбирт умолк.

ИНТЕРЛЮДИЯ: Старьёвщик

— Кипящее море — вот как назовём! — прокричал Свидда с носа своего корабля. Вадомайр поднял руку в знак того, что слышит.

По этим водам не плавали корабли, хотя путь через водовороты среди голых скалистых островов сокращал дорогу к берегам анласов втрое. Но корабль, входивший в это кипение, назад уже не приходил.

— Вот он — котел морских духов, — сказал кто-то позади Вадомайра.

— Кто боится — пусть прыгает за борт, — не оборачиваясь, бросил мальчишка, — без трусов скида пойдёт легче. А кто пойдёт со мной — будет рассказывать, как плюнул в пиво хозяину моря.

По кораблю прокатился хохот. Вадомайр прыжком поднялся на нос и закричал, перекрывая клокотание волн:

— Боги моря, ветра и неба! Вы все, слышите меня — так слушайте! Вы знаете, что любим мы славу и нередко ради неё бьёмся с людьми, зверями и волнами! Но сейчас не славы мы ищем в этих водах! Мы идём спасать наш народ! Дайте же крепость нашим вёслам, нашим кораблям и нам, вашим братьям! И никто из нас не попросит лучше награды! — он соскочил на палубу и сел на своё место, положил ладони на веретено весла. Бросил взгляд вперёд — скида Свидды уже входила в бурлящую воду.

— Кормчий! — крикнул Вадомайр, напрягаясь перед рывком. — Давай!

Закричал гонг. Вёсла, поднявшись разом, взбили воду в белую лёгкую пену. И «Гармайр» ринулся в водовороты под загремевшую песню:

Вадомайр больше не был сторменом. Он стал просто одним из гребцов, а судьба — их и скиды — зависела от уже немолодого человека у рулевого весла.

Недаром кэйвинг дал стормену лучшего из кормчих…

…Скид извивался в волнах, словно морской змей. Любой корабль, построенный на гвоздях, давно уже размололо бы волнами — но не его, сшитый корнями сосны.

— Поворт!

Орущая яма рта.

— Левый — суши! Правый — рывок!

Клочья пены, летящие по воздуху. И крик вёсел, сгибающихся в дугу в ладонях. Только бы они выдержали, только бы выдержал корабль — а люди выдержат, выдержат…

— Греби! Греби! Оба — греби!

Скид бежал сквозь волны на могучих сосновых лапах.

— Левый — суши! Правый — табань! Левый — греби! Оба — греби!

Ряды сгибающихся и разгибающихся спин мощно, однотонно ухали. Навстречу, точно мечи и щиты врага в бою, выпрыгивали то лезвия скал, то предательские мели. Возле кормчего встали ещё двое — одному было не провернуть весла.

Об этом ещё споют. Споют, как они гребли — на битву, словно на долгожданный праздник. Гребли через кипящие воды — и если бы не выдержала хоть одна доска… хоть одно весло…

— Оба — греби! Левое — табань! Правое — суши! Оба — назад! Левое — греби! Правое — суши! Оба — греби!

Они пели. Вернее — ревели, заглушая грохот водяных струй, и казалось, что голоса Дев Ветра, кружащих над мачтой, вторят мужским голосам в песне победы. В том, что победа придёт, не усомнился ни один…

…Когда рукоять заскользила в руках Вадомайра, он не понял, почему это происходит — и перехватился удобней, не сломав ритма гребли.

— У тебя кровь, пати! — закричал сосед-гребец. Вадомайр бросил взгляд на веретено весла — густые, тяжёлые капли падали то на палубу, то на колени.

— Я вижу, Ротбирт, — спокойно ответил он. Коротко, чтобы не сбить дыхания.

И явно не поняв, что на весле рядом с ним сидит не Ротбрит.

Эргай всё ещё держался. Сама крепость давно превратилась в руины — её защитники дрались на баррикадах, наваленных из груд дроблёного кирпича и оплавленных глыб. Чёрный едкий дым застилал небо и был виден далеко окрест, до самых берегов континента и до острова Саркрэст, где в тот день собрались флоты анласских княжеств, шедших к Эргаю.

Самым крупным был флот Эндойна — двадцать скид.

Флоты Пенры и Орилана насчитывали по двенадцать скид.

Баннорн — десять скид.

Галад — пять скид.

Брионнэ Ойка — четыре скиды.

Три скиды привёл вольный кэйвинг Синбэр сын Эотты, анлас, вожак отчаянных головорезов, уже давно нападавший на морях на всё, что плавало.

И наконец — к флоту прибились две уцелевших скиды Эргая.

Шестьдесят восемь скид. Пять с половиной тысяч ратэстов.

Шесть золотых кораблей стояли у Эргая. И ещё четыре шли с юга, огибая кипение водоворотов в проливах. Две тысячи и полторы… правда — пока они порознь. Но и две тысячи данвэ на барках были не по силам анласам.

Но «Мольнирре», флагмане Эндойна и всего объединённого флота, собрался совет кэйвингов. Их принимал кэйвинг Рэнэхид сын Витивалье, анлас из анла-даннэй, властитель Эндойна. Были тут же кэйвинги: Эгберт сын Вильберта, анлас из анла-коммир, властитель Орилана, Эльхере Бычья Голова сын Колги, анлас из анла-атайнэ, властитель Пенры, Озви сын Куннбэло, анлас из анла-инвиш, властитель Баннорна, Кенфирд Костедробитель сын Эохминто, анлас из анла-аттэт, властитель Брионнэ Ойка, кэйвинг Синкэ Алый Клинок сын Радды, анлас из анла-тэзар, властитель Галада — и вольный кэйвинг Синбэр сын Эотты, анлас. И юный пати Увальд сын Йохаллы, под чьё начало отдались оба уцелевших скида Эргая.

Анласские вожди смотрели на дым над Эргаем. Никто из них не задавался вопросом: будет сражение — или нет? Никто так же не надеялся разгромить врага. Но его можно было отвлечь — чтобы население Эргая — то, что от него осталось — могло переправиться через пролив под защиту конницы прибрежных княжеств. Горько уходить с земли, где только-только обустроился. Но что делать?..

— … Если ударим разом, — гулко, как в бочку, говорил Эльхере Бычья Голова, — то сомнём, может, пару их кораблей, а в толчее, боги дадут, ускользнут те, кого мы пришли спасать!

— Не слишком ли много «может» и «если»? — спросил Синкэ Алый Клинок. К нему на совете прислушивались — эхо его побед давно прокатилось по всем землям.

— Предлагай, — спокойно сказал Рэнэхид.

Синкэ повернулся к нему. Между этим двумя — героем моря и героем суши — сейчас лежала тень Вадомайра Славянина, которого Рэнэхид сманил со службы Синкэ — и который плавал сейчас где-то в южных морях.

— Я не слишком много понимаю в сражениях на море, — осторожно сказал Синкэ. — Но мне думается, не даст свалка ничего, кроме проигрыша. Напомню так же, кэйвинги, что наше поражение расколет тот щит, что закрывает сейчас берега княжеств… — среди вождей прошёл тревожный шёпот. — Враг силён. Слишком силён, чтобы вступить в открытую схватку.

— С каких пор дети Вайу и Дьяуса страшатся открытого боя? — спросил Озви, ровесник Рэнэхида.

Синкэ наклонил голову:

— Никто не боится схватки и смерти. Но бесполезная гибель мне претит. Я не умаляю ничьей отваги, храбрый кэйвинг, но… спроси у отважного Синбэра, каковы данва в морском бою. Ты-то ведь ещё не встречался с ними?

— Нет, — проворчал владыка Баннорна. — Но слышал много, и слухи были устрашающими. Однако же, и Синбэр, и Рэнэхид — да и ты, отважный Синкэ! — били их.

— У нас всегда был перевес. Всегда — и как минимум тройной, — сказал Синбэр. — Я не нападаю на этих демонов, если не уверен в превосходстве. И пусть тот, кто считает меня трусом, скажет мне это в глаза.

— Видят боги, — послышался голос Рэнэхида, — я ненавижу данвэ не меньше вас и имею для этого больше причин, чем многие из вас. Все вы знаете, что от их рук погибли мои отец и брат.

— И мой брат, — подал голос Синкэ.

— И мой отец, — послышался голос до сих пор молчавшего Кенфирда Костедробителя.

— Да, — подытожил кивком Рэнэхид. — Больше всего на свете я хочу своими руками переломать кости стольким из них, скольким смогу, в бою лицом к лицу, но… но нам придётся прибегнуть к хитрости. Я знаю — сердце каждого анласа противится при мысли, что врага надо победить не честным оружием, а хитростью. Но мы встретились не с честным врагом. Наш враг — нечистые силы. Идёт ли в бой воин, не взяв меча? — Рэнэхид обвёл всех взглядом и сам себе ответил: — Нет. Так пусть же в этом бою нашим мечом станет наша хитрость! Думайте. И помните, что от наших мыслей зависит, может быть, жизнь всего нашего народа.

Воцарилось молчание. А Эргай горел — казалось, в муке тянет остров к нему обугленные руки…

— Если бы мы могли заманить их корабли к берегам, — поморщился Эгберт, — и посадить на мели…

— Да, тогда не худо было бы наброситься на них сразу! — оживился Эльхере Бычья Голова.

— Мели лишь у берега, — напомнил Синкэ. — У самого берега, и они не пойдут туда за нами, даже если мы побежим у них на глазах.

— Мели! — вскинулся Увальд. Лицо мальчика вспыхнуло. — Мели! Смотрите! — его рука в кольчужной перчатке вытянулась к северной оконечности острова. — Когда приходит Норвайу, там открывается отмель. Мы собирали на ней… — мальчишка смутился. — Устрицы… собирали… Скиды и тогда ходят свободно, но золотые корабли сядут на брюхо…

Кэйвинги долго молчали. Наконец Рэнэхид встал.

— Норвайу с нами уже вторую неделю, — негромко сказал он, обводя всех внимательными глазами. — Это он принёс сюда наши скиды. И это — знак богов, братья.

С железным шелестом меч его пополз из ножен.

— Мы будем драться, — по-прежнему тихо говорил Рэнэхид, но в голосе его дрожала давно сдерживаемая ярость. — За наши очаги и наших богов, наши обиды и наших детей, наших предков и наших жён. Вайу и сталь!

— Они двинулись! — глаза офицера в прорези маски горели азартом.

Ан Эйтэн йорд Виардта кивнул, сохраняя внешнее спокойствие. В душе он ликовал. Он видел и так, что узкие кораблики анласов, убрав паруса и мачты, разом ударили воду вёслами, выходя из мелких бухт Саркрэста и выстраиваясь в клин. Больше шести десятков! Ему хотелось завыть от счастья. Ан Эйтэн йорд Виардта оглянулся на развалины города. Это подождёт! А пока он расправится с наглыми безумцами. Развеет их по волнам, накормив акул и чаек — и тогда можно будет со смехом сказать отцу: ты со славянами в горах не справился, а я анласов разделал, как рыбу на доске.

— Что ж, благодарю вас, Вотан, Донар, Циу за то, что отдали врагов в мои руки, — пробормотал он.

Мало кто из данванов до сих пор верил в богов древности. Но обстановка располагала к надлежащему поведению.

— Ждать не будем, идём навстречу! — уже в голос скомандовал он…

…Не было на флоте данванов ни одного из тех наблюдателей, кто спасся при разгроме хангарского гарнизона Эргая.

И некому было рассказать ан Эйтэну йорд Виардте о мели у северной оконечности острова. А на карту он не посмотрел, чтобы не разрушать охватившего его ощущения переноса — в те времена, когда всё это было всерьёз…

Один человек не может победить тьму. Но он может не отдать ей себя — а это великая победа.

«Гармайр» был готов к бою. Ратэсты сидели по одному на весло, щиты вывешены на борта, лучники расположились на корме, а большинство воинов — на носу.

Не было среди лучников Ротбирта Стрелка.

За последние дни Вадомайр спал с лица. Оружия из руки он не выпускал даже во сне. И сейчас, держа шлем на локте, он стоял на носу. И улыбался. Страшноватой улыбкой…

Бой шёл вовсю. Дым — чёрный, жирный дым — стлался над водой, как дикий туман. До скида доносило страшный звук сражения — треск дерева, лязг стали, дикий рёв бойцов.

Один золотой корабль лежал на борту, затонув до середины палубы. Ещё один ушёл носом в воду. Два сцепились в смертельной хватке, протаранив друг друга. Пятый просто сидел на мели. На всех шёл яростный, беспощадный бой, бешеная резня, в которой исход схватки был один — сталь в плоть — в воду, за борт. Оставшийся корабль бешено выгребал прочь, но анласы расчалили его за севших на мель собратьев десятками тросов с «кошками» на длинных стержнях и осыпали градом стрел.

Видно было, что и анласы несут потери. Несколько скид горели, исходя странным жидким огнём — или просто обычным пламенем. Ещё несколько тонули… Но данвэ потеряли немалую часть преимущества — высокие борта их плавучих крепостей больше не были неприступны. Сейчас они сражались просто за то, чтобы убраться прочь от Эргая — на соединение с четырьмя кораблями, идущими на помощь с юга.

Вадомайр протянул руку:

— Трампет! — и в пальцы лёг прямой рог, увенчанный конской головой. Парень-щитоносец, подавший рог, резко вздрагивал — в предвкушении боя, в горячке. Но сейчас он замер — глаза славянина, который был ненамного младше его и щитоносцем которого он считал за честь быть, горели пламенем — как у человека, который наконец-то смог вцепиться в горло своему давнему обидчику и не намерен разжимать пальцев…

Резкий, пронзительный рёв — боевой сигнал — пронёсся над волнами, и рог в руке Вадомайра лопнул. Со смехом швырнув его остатки в море, парень вытянул руку в сторону сражения и закричал:

— Вперёд! Вайу и сталь, вперёд, вашу мать! — это он кричал уже по-русски…

…Конечно, «Гармайр» и «Аруна» не могли оказать на бой заметного влияния. Но Рэнэхид всё-таки заметил корабль своего стормена — и закричал радостно, взмахивая мечом. Но Вадомайр не нуждался в указаниях — древний звериный инстинкт помог ему выбрать врага. «Гармайр» ринулся на «Доннертаг» — флагман, на котором держал флаг ан Эйтэн йорд Виардта. Скид летел на врага, разгоняемый ударами вёсел — как копьё. Никто из ратэстов не закрыл глаз и не согнулся, когда навстречу — сверху, с палубы — ударил стальной ливень.

И такой же взмыл в ответ…

Сверху неудобно было бить в скиду, летящую на врага носом. Анласы стреляли навесом — и это тоже было не слишком хорошо. Но рядом с Вадомайром свалился ратэст — стрела прошибла лоб шлема и вышла из затылка, разодрав сетку шарфа. Щитоносец, стуча зубами, тянул из плеча ушедшую насквозь стрелу. Ещё один ратэст молча выпал за борт — мелькнуло над нагрудником алое оперение, и это был пластик…

Вадомайр не испытывал никаких чувств. Мир превратился для него в узкую, как солнечный луч, полоску — дорогу вверх, на вражеский корабль, выше — на Ту Сторону. И на этой дороге его уже было не остановить…

…Словно драконьи лапы, впились в борта золотого чудища «кошки». И с воем лезли по ним воины — щит за спиной, меч в зубах.

Данвэ умели драться. Они рубили канаты под стрелами, они, падая, хватали своих врагов и тонули вместе — всаживая окровавленные пальцы в глазные щели, в ненавистные светлые глаза, под кольчужные сетки. Тратя последние вдохи не на спасение — чтобы найти кинжалу место в сочленениях стали… Гаснет, гаснет в густеющей зелени глубин солнце… Так они и лягут на дно — как братья…

…Анласы лезли на корабль с нескольких сторон, а с носа, осыпая врага стрелами, подходили «Аруна» и какой-то галадский скид. Но данвэ ещё рассчитывали отбиться.

Первого, кто влез на палубу, встретили в два копья, бросили обратно — а он, корчась на серых лезвиях, махал мечом и рычал, тянулся к врагам. Лопнул канат — и люди посыпались вниз, молча, только с хрустом мялись доски палубы — если, падая, человек, попадал на них — и оставался лежать с размолотыми костями, заливаясь кровью изо рта…

В Вадомайра тоже нацелили копьё. Но он успел перехватить древко обеими руками и с воплем прыгнул, упираясь им, через головы данвэ — чуть ли не на середину корабля. Приземлился на широко расставленные ноги, выхватывая меч.

— Хэй-о, Сын Грома! — закричал он в лица врагов — надвигающихся под грифоньими крыльями сразу со всех сторон. — Все! На меня! И пусть хвастают те, кто останется жив!

Данвэ бросились на него сразу со всех сторон. И, пожалуй, пришёл бы Вадомайру быстрый и страшный конец, но…

— Пати, продержись! Мы идём, близко мы!

Ратэсты лезли через борт. Многие тут же валились на доски (чёрт, это пластик под дерево!) палубы, ставшие тёмными и скользкими от крови. Но остальные бросались в схватку.

Данвэ встретили их в клинки. Вадомайр оставил щит за спиной, выдернул из петли топор и с хохотом обрушил его на плечо противника, растерянно повернувшегося в сторону анласов — тот тяжело рухнул на палубу.

— Вайу и сталь! — закричал Вадомайр, взмахивая мечом — не подбадривая своих, нет, в этом не было нужды. Его переполняло ликование. Вот оно! Вот они! Они — настоящие враги! И горят их непобедимые золотые корабли! Свершилось!..

…Соседний с «Доннертагом» корабль вдруг разом вспыхнул, как дикий костёр — синеватое пламя поднялось до небес, охватило мачты, взметнулось по ним лёгкими призрачными стеблями. На скидах радостно кричали, колотя оружием по щитам. Наверное, взорвалось почему-то оружие, которым плавили камень при штурме городов. Давэ бросались с высоты бортов и обугливались, ещё не долетев до воды. На мостике корабля, скрестив на груди руки, с суровым лицом застыл капитан — пламя лизало его ноги, вырываясь из-под палубы. Золотая обшивка бортов потекла искрящимися струями — доходя до воды, они застывали феерическими наплывами, и свист пара мешался с диким воем из глубин корабля — сгорали заживо прикованные к вёслам гребцы… Возле бортов стало невозможно дышать, и на скидах сами рубили канаты, гребли прочь, спасаясь от потоков воздуха, которые с рёвом устремлялись в полыхающие глубины погибающего корабля…

На судах, севших на мель, продолжалась резня. А на обоих полузатопленных кораблях уже бились на северном ветру баннорты — единорог Эндойна и кровавая ладонь вольного кэйвинга; анласы оттуда спешили на помощь товарищам.

И над всем «полем» битвы нёсся радостный рёв Бычьей Головы:

— Наша берёт! Наша берёт, боги с нами! Наша берёт, братья!

И анласы вопили в ответ, и лезли на палубы, и били врага, и гибли сами…

Атаку на последний корабль, на палубе которого ещё не было анласов, возглавили Озви и Увальд. И Озви погиб почти сразу. Синий шар лопнул посреди палубы его скида — и корабля не стало — поплыл на ту сторону погребальный костёр для семи десятков отважных воинов — уже старых, и зрелых, и юных ещё, и совсем мальчишек…

А Увальда смерть обходила стороной. Может, забыла про него, трижды умершего — в горящем Эргае, в ледяном море и на вьюжном побережье… А может — боялась его? Невозможно было и поверить, что под глухим шлемом, украшенным волчьей головой, обычный мальчишка. Забросив «кошку» на борт, он взлетел вверх — будто выросли за спиной крылья. И рухнул, булькая кровью, недоумённо выкатив глаза, первый же бросившийся на него данвэ… А следом лезли на борт воины Эргая — всё потерявшие, чьи семьи были вырезаны данвэ или скрывались в холодных горах, чей кэйвинг был убит в битве за город. Они лезли — и кричали: «Кэйвинг, хэйя, кэйвинг!»

А Увальд и не понимал, что они кричат это… ему.

Вражеского вождя Вадомайр увидел издалека. Тот дрался длинным мечом-полуторником в самой гуще боя, из-под шлема падали рыжие кудри, слипшиеся от чужой крови. Данвэ был залит ею от поножей до крыльев шлема. Слышно было, как он хохочет… и этот хохот летел над палубой, пока не перекрыл его безумный вой-визг — с которым Вадомайр бросился на данвэ.

Никогда в жизни ан Эйтэн йорд Виардта не видел мальчишку с Земли — хоть и отдавал приказ о его похищении. А если бы и видел — едва ли узнал бы в воине, одетом в воронёную броню и крылатый шлем с шипастой маской, который рвался к нему, раскручивая и перехватывая данвэсский меч обеими руками. Вадомайр сшибал своих, рубил и колол данвэ — раньше чем те и другие успевали посторониться.

Но ан Эйтэн йорд Виардта ощутил, как окатила его волна ненависти, катившаяся от этого человека.

Юный игрок-командир не испугался. Ни на миг. С холодным криком — может быть, и сам не понимая, что кричит древнее «хэйл!» своих предков — он прыгнул с мостика в гущу анласов. Длинный меч взвыл, отбрасывая изломанные, скорченные, брызжущие кровью тела ратэстов. Данвэ дружно закричали, приветствуя командира, усилили натиск, тесня врага… но на корму корабля начали прыгать всё новые и новые анласы с подошедших скид…

…Узкий коридор — Путь на Ту Сторону — упирался прямо в данвэ с длинным мечом. Он перегораживал этот коридор. И только он сейчас был нужен Вадомайру. Другие враги, попавшие в этот коридор, умирали просто и быстро, как беспомощные жуки под ногой — и мальчишка тут же стирал из памяти их перекошенные лица, хлещущие кровью рты, хруст рвущейся стали и мокрый треск уступающих клинку тел. Всё это не имело значения, и Вадомайр даже не замечал, как свои опекают его с боков и тыла.

Ан Эйтэн йорд Виардта не шёл навстречу. Не из страха — он расправлялся с двумя ратэстами и, прикончив их, увидел, что анлас в чёрной броне уже рядом. Казалось, шипастая маска смеётся — на самом деле она просто была смята на уровне рта чьим-то отчаянным предсмертным ударом.

— Броды у города Юргул! — закричала маска. — Броды у города Юргул! Зинд Йохаллы, ты, убийца детей и женщин!

Топор, низко загудев, понёсся в голову данвэ, а следом, выхватывая левой саксу, прыгнул сам Вадомайр.

Ан Эйтэн йорд Виардта пригнулся, одновременно бросаясь вперёд, сакс снёс грифонье крыло с шлема, словно оно было сделано из картона. Отпрянув, Вадомайр с выкриком «айа!» отбил в сторону полуторник врага, летевший ему в живот. Ан Эйтэн йорд Виардта схватился рукой за перила, чтобы не упасть — и Вадомайр с рыком ударил его ногой по кисти руки с мечом.

Полуторник полетел вниз, на палубу. Данвэ проводил его изумлённым поворотом головы.

— Обычно я не убиваю безоружных, — Вадомайр отводил руку для удара, — но не худо сделать для тебя исключение…

Ан Эйтэн йорд Виардта стремительным движением перехватил запястья врага. Вадомайр ощутил, какая страшная сила живёт в пальцах данвэ — даже сквозь брассарды, которые начали сминаться. «Жаль, что они медные… не стальные…» — мельком подумал мальчишка, скрипя зубами и стараясь оттолкнуть данвэ. Они боролись у самых перил мостика, и Вадомайр вдруг понял — а ведь данвэ не так чтобы намного старше…

… Ан Эйтэн йорд Виардта подсёк ногу Вадомайра и перебросил его через перила. Оглушённый падением на спину, на щит, тот не выпустил оружия и, когда данвэ прыгнул следом, рванулся к мечу — метнул саксу лёжа.

Чиркнув по наплечной пластине, тяжёлый клинок вонзился в борт. Данвэ задержался на миг… и Вадомайр вскочил.

Кто-то перебросил ан Эйтэн йорд Виардте копьё — данвэсское копьё. Данвэ повернулся к Вадомайру — слышно было, как он смеётся:

— Вот на этом копье, — услышал Вадомайр мёртвый голос, не соответствующий смеху, — я тебя отправлю за борт, как кусок мяса на вертеле — акулам на потеху!

— А такую тухлятину, как ты, — Вадомайр перекинул из-за спины щит, — не станут жрать и акулы.

Ан Эйтэн йорд Виардта нанёс таранный удар — и тут же отскочил. Вадомайр отбил копьё и почти достал бедро данвэ концом Сына Грома. Но следующий удар копьём был такой силы, что щит сорвало с руки Вадомайра — едва не вывихнув тому сразу и плечо и запястье.

Ан Эйтэн йорд Виардта ударил копьём о палубу, сбрасывая щит. И, отскочив, метнул копьё в Вадомайра — а сам рванулся к мечу.

Вадомайр, пригибаясь, метнулся вперёд — и изо всех сил влепил данвэ «в корму» футбольный пендель.

Корабль потряс хохот. Ан Эйтэн йорд Виардта пробежал мимо меча, нелепо хватая воздух руками, ударился всем телом о борт, оглушено помотал головой — и получил ещё один удар. Оказавшись рядом, Вадомайр с левой дал противнику отличный хук.

В шлеме гулко ухнуло, как в бочке. Данвэ подбросило в воздух, и он шлёпнулся на доски палубы.

— Вот так оно бывает, — пояснил Вадомайр, — с теми, кто горазд болтать. Я раздумал резать тебя безоружного, данвэ. Вставай, бери меч и дерись со мной. Я подожду.

Он выдернул из борта саксу и замер.

— Ва! До!! Майр!!! Ва! До!! Майр!!! Ва! До!! Майр!!! — гремело вокруг.

Ан Эйтэн йорд Виардта поднялся на ноги неожиданно быстро — и, сорвав шлем, бросил его в сторону. Из углов рта данвэ текла кровь, он был бледен, и на белизне кожи неожиданно ярко рисовался тонкий проводок телесного цвета — к углу рта. Зелёные большие глаза сверлили Вадомайра.

— Ты труп, — тихо сказал ан Эйтэн йорд Виардта, выдернув из палубы свой меч.

— Мы все умрём, — откликнулся Вадомайр, — но ты — раньше. Таким, как ты, жить нельзя.

Данвэ молча бросился вперёд, занося меч. И… полетел на палубу. Из пробитого насквозь коротким точным ударом нагрудника била кровь. Вадомайр бросился вперёд — добивать врага уже безо всякой жалости — но данвэ подняли страшный крик, металлическая стена отгородила от упавшего и Вадомайра, и ратэстов…

— Не упустиииить! — заревел Вадомайр…

…Битва на «Доннертаге» не утихала, хотя с каждым мгновением данвэ становилось всё меньше и меньше. Тела противников заваливали палубу и лестницы.

Вадомайр искал ан Эйтэн йорд Виардту. Он не знал, что с кормы уже спущена шлюпка, что раненого уже увозят в открытое море, откуда идут четыре новых корабля.

Одна из последних групп данвэ защищалась у входа в каюты. Им не кричали, чтобы они сдавались. Навалив вокруг себя анласских трупов, данвэ падали — один за другим. Молча. И только мёртвыми. Когда же пал последний — дверь за спинами убитых распахнулась.

Вадомайр шевельнул рукой и тихо спросил:

— Не подведёшь меня, Сын Грома?

И, услышав изумлённые выкрики вокруг, поднял голову.

В дверях стоял Ротбирт.

Ротбирт — в обычном своём доспехе, по которому Вадомайр и узнал его, с мечом в опущенной руке. Вадомайр задохнулся от облегчения, шагнул вперёд… и наткнулся на спокойный, пристальный взгляд из Т-образной прорези шлема. Так не смотрит друг — даже если вас разделила смертельная обида. Смотреть так может только абсолютно чужой человек.

— Ротбирт, — тихо позвал Вадомайр.

Повинуясь какому-то внутреннему толчку, с трудом снял помятый шлем, отбросил.

Ротбирт сделал то же. Да — он, точно он. Только глаза смотрели не по-его.

— Ротбирт, что с тобой? — спросил Вадомайр. — Что с тобой сделали? Ты помнишь, кто я?

— Я помню, — отозвался анлас спокойно. И улыбнулся. — Но это всё равно. Я пришёл драться с тобой и убить тебя. Мне так велели, Вадомайр. Я не могу ослушаться.

— Ты же знаешь, — Вадомайр покачал головой. — Я лучше тебя сражаюсь мечом. Ты не сможешь меня убить.

— Да, — легко согласился Ротбирт. — Тогда ты убьёшь меня. Это тоже всё равно.

Вадомайр покачнулся. Это была не ловушка. Это была двойная ловушка (как коридор, обшитый листами пластика — под морёный дуб…) Он проиграет в любом случае. Или свою жизнь — или жизнь друга.

Ротбирт улыбался, опустив меч к ноге.

— Убей его, пати Вадомайр, — сказал кто-то негромко и безнадёжно. — Им овладели злые духи…

— Нет, — ответил Вадомайр. — Как я убью своего друга и брата?

— Это уже не Стрелок, — сказал ещё кто-то. — У него вынули душу.

— Мне не нужна такая победа, — сказал Вадомайр. — К чёрту такую победу, за которую надо убивать друзей.

Он посмотрел в глаза Ротбирта.

«Ты совсем ничего не помнишь?»

…«За спину!»…

…Ротбирт — готовый умереть за него — за пиршественными столами Йохаллы и Синкэ…

…Костёр и улыбка друга, ставшего братом — его рука, поднимающая Вадима из огня…

…Эрна, от которой Ротбирт отступился — ради любви Вадомайра…

…Путь через дюны…

…«Очнись! Цепляйся, держись» — и мокрое, искажённое лицо…

…Вадомайр вздрогнул. Ротбирт не нападал. И тогда мальчишка, набрав в грудь побольше воздуха, заговорил:

— Помнишь, ты мне обещал как-то, что всегда будешь со мной? Щит к щиту, и нас только смерть разлучит? — Ротбирт склонил голову. — Побратимство — оно ведь навсегда. Даже если один из побратимов умирает… или предаёт. По своей воле, не по своей… — голос Вадомайра сорвался. Он передохнул и продолжал просто: — Я тебя подожду у дороги на ту сторону. А там мы пойдём вместе, брат. Ты не спеши особо.

Он вонзил в пол Сына Грома. Погладил пальцами рукоять: «Прости, но я не хочу победы такой ценой… есть такая песня. Была такая песня… Ты верно мне служил, теперь ищи другого хозяина». Положил рядом саксу. И спокойно шагнул навстречу Ротбирту.

Тот поднял меч.

— Бей, — грустно сказал Вадомайр. — Мне уже не будет больней, чем есть. Я думал, что больней всего было, когда я понял, что тебя украли вместо меня. Но теперь — больнее.

— Убей меня, — предложил Ротбирт. Меч в его руке дрожал, лицо покрылось крупным потом. — Ты же можешь.

— Не могу.

— Тогда я убью тебя… — кончик поднятого меча вибрировал.

— Не ты. То, что поселилось в тебе. А с тобой мы встретимся на той стороне и поедем дальше вместе, как ехали тут. Давай, — добавил Вадомайр по-русски. — Не медли.

— Нет, — спокойно сказал Ротбирт.

То, что произошло дальше, никто не успел осознать. Отшагнув назад, Ротбирт перевернул меч и, далеко отведя руки, ударил себя под челюсть.

Но Вадомайр, прыгнув вперёд, перехватил клинок рукой в кольчужной перчатке…

…с вырезом на ладони.

Алая горячая кровь хлынула на лезвие. И на лицо Ротбирта.

Меч упал. Вадомайр согнулся — молча вжимая раненую ладонь в живот. Ротбирт вскрикнул, подхватывая друга. Мимо мальчишек в каюту бросились воины, послышались странные звуки — щелчки, хлопки, два, три — и наружу выпал изрубленный труп данвэ в странной одежде, не в латах…

— Я не убил тебя? Я тебя не убил? — шептал Ротбирт, сам еле держась на ногах. — Я… они… но я не мог!

— Я живой, — Вадомайр улыбнулся. — Я живой, ты живой, Ротбирт, мы живы! — поддерживая друг друга, они выбрались его на палубу, что-то бормоча — что — не запоминалось.

И остановились у фальшборта.

Остатки загоревшегося корабля едва выступали над водой. Баннорты анласов вились над пятью остальными. Воины ликовали на их палубах. Поспешно, быстро уходили на пенных крыльях прочь несколько лодок. А на берегу Эргая ликовали люди — спасённые люди.

Это была победа.

И тогда над одним из кораблей появилась фигура кэйвинга Рэнэхида. Взмахивая мечом, он кричал вслед бегущим:

— Уплывайте! Живите! Скажите всем в своей земле, что над этим берегом — наш щит, и над этим морем — наш стяг, и есть у нас мечи на вашу силу! Молитесь своим богам и благодарите их!..

…Катера уходили быстро. Туда, где уже виднелись на горизонте смутные силуэты четырёх золотых кораблей — остановленных пришедшим приказом о том, что игра прекращается до выяснения полной обстановки на континенте.

Великая радость как и великая боль ощущается не сразу. И не сразу удаётся осознать, что ты выжил в бою — что ты победил.

А вот скорбь — скорбь ощущаешь тут же.

Сорок три скида и больше четырёх тысяч анласов — такова была цена этой победы. И мало кто не оплакивал друга, сына, брата, отца — лежащего на окровавленной палубе, сгоревшего в огне, ушедшего на дно…

Не вернулся в свой Орилан Эгберт сын Вильберта. И кэйвинг Кенфирд Костедробитель сын Эохминто не увидит больше своего Брионнэ Ойка. Опоздали отомстить за своего вождя ратэсты Озви сына Куннбэло. Не носить больше морским волнам отважного разбойника Синбэра сына Эотты…

Шли — за чужих? Нет — на зов крови. Что останется после них в шумном и широком мире?

Слава.

Добрая память.

Не это ли награда воину?

Кэйвинг Рэнэхид сын Витивалье, анлас из анла-даннэй, властитель Эндойна и носитель Рогатого Венца встретил пати Вадомайра Славянина на набережной Эргая. Кэйвинг шёл с трудом — уже в конце боя тяжёлое копьё, пробив набедренник, ранило его в левое бедро. Но он не опирался ни на чьи плечи…

Они долго стояли, держа друг друга за локти ржавых от крови брассард.

— Уж я и не знаю, как называть тебя теперь, пати Вадомайр Славянин, — тихо сказал Рэнэхид.

— Может быть, что-то изменилось? — спросил Вадомайр.

— Я потерял почти все корабли. А как ты сразил вражеского вождя — видели все.

— Ты отстроишь свой флот, кэйвинг. Единорог вновь побежит над волнами… но думается — без меня.

— Уходишь, — спокойно сказал Рэнэхид. — Что же, ты недолго служил мне — но служил хорошо. Может, скажешь, где ты остановишься?

— Там, где кончится мой обет найти друга, — улыбнулся Вадомайр. — Трём вождям я служил и исполнял свои клятвы. Прощай, кэйвинг.

— Прощай, Славянин, — негромко сказал Рэнэхид — уже в спину своему бывшему стормену. И махнул рукой шедшим за ним пати. — За мной! У нас тоже хватает дел!

Вадомайр появился в крепостном дворе Эргая в сопровождении людей с «Гармайра» и остатков дружины кэйвинга Синберэ, прибившихся к Вадомайру Славянину и Ротбирту Стрелку. Появился как раз когда собравшиеся тут жители Эргая — те, кто уцелел — решали, кому занять место не оставившего сыновей кэйвинга Инго сына Хайнэ.

Желающих-то было несколько. Но у самых дверей цитадели стоял пати Увальд сын Йохаллы. Стоял в засохшей крови, держа под мышкой разбитый шлем, а в правой руке — длинный меч. Молнию кэйвинга Инго… Свой меч сломал он в бою. А вокруг мальчишки стояли все, кто был с ним в том бою. Стояли, как стоит дружина вокруг своего кэйвинга. И угрюмо говорили любому:

— Не знаем тебя и не видели на палубах с нами.

А потом во двор шагнул Вадомайр Славянин. И Ротибирт Стрелок с ним. И ратэсты их встали плечом к плечу с людьми Увальда. Вадомайр же положил ладонь на плечо Увальда — младший мальчишка ответил спокойным, прямым взглядом.

— Я клялся в верности лишь твоему отцу, — сказал Вадомайр, — и обещал помощь твоей матери. Но я видел тебя в бою… — он повысил голос: — Вот ваш кэйвинг — кэйвинг Увальд сын Йохаллы, анлас и властелин Эргая! И кто этого не признает — умрёт.

— Останешься? — спросил Увальд. — Будь моим пати и сторменом.

— Утром меня тут не будет, кэйвинг, — ответил Вадомайр. — Я отдал и этот долг. Прощай же.

Мальчишка, сидевший внутри повозки, поднял на вошедшего глаза — измученные, тоскливые. Он не был ни истощён, ни избит, неплохо одет, в выгородке стояла низкая кровать, столик с кувшином воды… Но от правой щиколотки к стене тянулась прочная цепь, расклёпанная снаружи толстой доски.

Вадим присел на край ложа и внимательно осмотрел данвэ. Пленный не опускал взгляд зелёных глаз. Но в них — на самом дне — дрожала капелька молящей покорности. Раньше её не было. Когда били — не было. Когда почти забили — не было. И когда он кидался на выкупившего его Вадомайра с камнем. И когда пытался бежать — раз, другой, третий… восьмой. Недавно, уже когда Вадомайр был в море.

Теперь появилась. Всего лишь капелька. Но Вадим был уверен, что со временем там только это и останется — дожать можно. Дожать теперь только вопрос времени. А потом спрашивать. Он ответит.

Вадим вздохнул (зелёные глаза изумлённо дрогнули). Выложил на колено принесённую с собой вещь и спросил:

— Что это такое? Откуда это у ваших?

Данвэ быстро посмотрел на вещь и снова поднял глаза. Покривил губы. Промолчал.

Вадим вздохнул снова и достал ключ:

— Я дам тебе коня и еду, уезжай. Я не хочу тебя ломать. Когда ты настолько сильней — это просто нечестно… А до разгадок доберусь сам.

Он переложил пистолет на кровать и встал. И услышал сипловатый ломающийся голос данвэсского мальчишки, говорившего по-анласски почти чисто, хотя некоторые слова приходилось угадывать по смыслу:

— Это гражданский пистолет. У моего отца такой. Откуда ты его взял, анлас?

ИНТЕРЛЮДИЯ: Карлссоны

В высокое окно замка постучалась пышная зелёная ветка. Кэйвинг Синкэ Алый Клинок сын Радды, анлас из анла-тэзар, властитель Галада, подойдя, распахнул окно и, впустив весенний воздух, вдохнул его полной грудью.

— Люблю это время, — сказал он и, повернувшись, сел на подоконник. Некогда красивое мальчишеское лицо обезображивал длинный шрам, закрывший навеки левый глаз. — Вдохнёшь этого воздуха — и не надо пить вино, — он поднял в левой руке золотой кубок с чеканкой, наполненный молодым виноградным вином, подарком кэйвинга Увальда сына Йохаллы, властелина Эргая.

— Не пей, — откликнулся человек, сидевший у тяжёлого малахитового стола в мягком кресле. В отличие от Синкэ, одетого в синюю с золотом тунику, короткие штаны и сандалии, его собеседник был затянут в тугую кожу и обут в высокие мягкие сапоги, а на поясе висела не только сакса, но и длинный меч.

Кэйвинг Вадомайр Славянин, властелин Йэни Асма, приехал в гости к своему другу. Они не виделись не слишком долго — но за это время в жизни произошли немалые перемены.

— А ты всё так же не пьёшь вино, — весело заметил Синкэ. — Такой же, клянусь топором Дьяуса! — Вадомайр усмехнулся углом рта, и Синкэ поспешил сменить тему разговора. — Ну, рассказывай, как ты переманивал людей у всех соседей подряд? Говорят, что Ротбирт Стрелок у тебя сидит во главе стола, а в подвалах ты держишь кучу гномов и они варят тебе золото из свинца? И что твой щитоносец — вообще данвэ?

— Говорят разное… — неопределённо протянул Вадомайр. — Так рассказать, как я жил и что делал?..

…В конце зимы, после разгрома флота данвэ у Эргая, властитель хангаров поутих, перестал грозиться выжечь и вырезать всех «рыжеволосых демонов» — и анласы упоённо занялись сразу двумя междоусобицами: на севере Бёрн неуклонно расширял свои границы, а на юге соседи дружно отколотили Остан Эрдэ, напавший на Галад и Эндойн. Метельной ледяной горной ночью, когда горные великаны трясли скалы на побережье, швыряя с них лавины вниз, три сотни храбрецов из Эндойна, Эргая и Галада, объединившись под рукой Вадомайра Славянина с его небольшой дружиной, ушедшей с ним после Эргайского Сражения, прошли с лошадьми по горным тропам — ледяными карнизами — и налётом взяли три хангарских крепости, защищавших проходы в хребтах, а потом обрушились в плодородные долины и на город-порт Балны Хун. Вадомайр собственноручно срубил голову сююджи Балны Хуна и в кожаном мешке с мочой и калом отослал правителю Ханна Гаар. Дружина подняла парня на скрещённых мечах и крикнула кэйвингом нового княжества — Йэни Асма, «Молодых Гор». Дважды за два месяца хангары многими тысячами подходили к горным крепостям — и откатывались, оставляя трупьё, под градом насмешек, улюлюканья и свиста со стен — анласы только что не мочились им на головы и всячески поносили Чинги-Мэнгу, крича, что их вождь давно убил хангарского бога. Хангары из окрестных урханов тайком убегали к анласам — целыми айалами; под властью страшных рыжих северян жилось куда легче, чем под властью своих сюууджи и датханов. Приходили и анласы — из разных мест, крестьяне и ратэсты, искавшие кто чего, но готовые служить молодому вождю… Однако, сказать правду, Вадомайр никого не переманивал под стяг с Зимородком специально.

Своего хлеба явно не хватало, но были золото, медь, железо, свинец, соль. Был порт — крупнейший на юго-западе континента. И Вадомайр заводил боевые скиды, и торговые корабли. А кроме того — нередко из ворот то одной то другой крепости выплёскивалась стальная гремящая змея — конная сотня уходила в поход аж до самых стен Ырганды, и пригоняла скот, и лэти, и привозила золото, серебро и медь, и красивые камни, и знаменитый ыргандский жемчуг… и — да — своих павших, так что?

Хангары терпели. А данвэ и вовсе не появлялись…

— … И сколько же у тебя сейчас скид? — немного завистливо спросил Синкэ.

— Уезжал — заложили «Фиорсу», десятый, — не стал скрывать Вадомайр. — Дерева хорошего не хватает, выдержанного. А кормчие мои и стормены хороши — не хуже, чем у Рэнэхида в Эндойне!

— Не скажи это ему, — посоветовал Синкэ.

— Не скажу, — пообещал Вадомайр. И погрустнел.

Кэйвинга Рэнэхида он видел месяц назад в море. И совсем неласково смотрел бывший вождь на бывшего стормена, хоть и улыбался широко. С палубы — на палубу. Один скид — под золотом с голубым единорогом. А другой — под золотым зимородком на густо-синем… Если и не враги — то и не друзья. Соперники…

Вадомайр встряхнулся, как промокший пёс, чтобы прогнать грустные мысли. Но Синкэ, кажется, понял, что к чему. Он был умён и опытен, юный правитель Галада. И умел подмечать скрытые движения людской души.

— Не следует горевать, что судьба разводит вождей, — сказал он непривычно мягко. — Это не лишает нас чести. Мы ближе к богам, чем обычные люди… и не важно, что и как вознесло нас на высоты — мы менее свободны в привязанностях и выборе, чем последний лэти…

— Это так, — наклонил голову Вадомайр.

— Ты и без того счастлив, Славянин. У тебя жена и ты находишь друзей везде, где живёшь. А многие всю жизнь ищут хоть одного.

— Я тоже ищу, — пробормотал Вадомайр. — И не нахожу…

— А! — Синкэ прищёлкнул пальцами, вскочил, быстро подошёл к стене между двух окон и откинул плотную ткань с какого-то предмета, висящего на стене. — Твоё?!

Вадомайр заулыбался. На стене висела картина. Липовая простая доска превратилась в окно в море. Под надвигающейся тучей, среди вздыбленных ветром белоголовых волн летел на вёслах скид. Казалось, можно услышать рёв гребцов.

— Моя. Как попала к тебе? Я её подарил одной девч… О?!

— Наоно моя жена, — усмехнулся Синкэ. — Эта картина — половина её приданого. Лучшая, хотя в другой половине немало золота и оружия.

— Поздравляю, — сказал Вадомайр искренне. И показал руками, как держат ребёнка. Синкэ нарисовал рукой живот и спросил:

— А у тебя?

— Нет пока, — коротко сказал Вадомайр. И вспомнил тот удар копьём, едва не убивший Эрну на бродах… Будут ли они — дети? Не могли сказать даже атрапаны…

— А правда, что твой старший атрапан — тоже славянин? — спросил, будто подслушав мысли, Синкэ. — Из-за гор?

— Правда, — кивнул Вадомайр. — Необычный человек… Пришёл и попросился жить. Он и не атрапан, это про него так — говорят разное. Он и меня-то старше не намного…

Они ещё поговорили о разных вещах. Вадомайр со смехом рассказал, как его люди охотились на шумного злого духа, поселившегося в пещере на склоне холма над одним вардом, а вместо духа убили здоровенного медведя, который колупал себе стену — там дикие пчёлы устроили гнёзда. Синкэ порадовал друга вестью о том, что Остан Эрдэ наконец-то успокоили… Вадомайр гостил у Синкэ третий день и сейчас пошёл поговорить перед обратной дорогой — в дальнем дворе уже брякал металл, фыркали кони и переговаривались ратэсты, готовые в путь.

— Приезжай ко мне, если будет время и достанет желания, — Вадомайр пожал локоть кэйвинга-соседа. — Посмотришь, каково в наших долинах.

— Может, и соберусь, — кивнул Синкэ. — Только скоро — вряд ли. Мы редко ездим друг к другу в спокойные дни. Если приеду — так с бедой…

Весна была и в горах. Кое-где ещё лежал снег, но по всем склонам проснулись уже давно ручьи, цвели среди камней эдельвейсы — бледные звёздочки. Солнце пригревало, над горами тянулись караваны птиц. А внизу, в долинах, убирали второй урожай…

Тут, в горах, жилища людей были редки. Хангары тут и вовсе не селились, из анласов прижились лишь те, кто жил охотой. Их каменные дома, обтянутые изнутри шкурами, лепились к скалам и казались их продолжением. Обитатели выходили навстречу семьями, приветствовали кэйвинга с оружием в руках, спрашивая, не нужны ли защита, помощь, проводники и нет ли какой войны, на которую можно пойти прямо сейчас? Вадомайр со своими людьми ночевал в этих домах и вечерами, сидя на шкурах у очага, в котором горели куски угля, расспрашивал неспешно об охоте и горных духах.

Ничто не предвещало никаких неприятностей. Да и каких — на своей уже земле?..

…Всё началось, когда впереди оставалось полдня пути — а там спуск в долину. Слева, высоко на перевале, будто парила в облаках башня одной из сторожевых крепостей. Вадомайр, задрав голову, с удовольствием рассматривал выстроенные данвэ (нет, правильно — данваны!) серые форты и мощный центральный тур. С гор потягивало льдом, ратэсты сейчас, наверное, сидят у огня, а те, кто дежурит на стенах, кутаются в тёплые меховые плащи…

Он оторвался от отряда. Под Вадомайром был не его боевой конь, а снежно-белый с чёрными «чулками» иноходец откуда-то с юга, подарок купцов. Нервный, тонконогий и быстрый, как ветер, конь не мог нести анласа в доспехе. На коротких расстояниях он оставлял далеко позади рыжих анласских жеребцов, но быстро утомлялся. Тёплый, подбитый мехом плащ Вадомайра лежал на конском крупе — именно этот плащ и зацепился за ветку багульника, густо росшего вдоль дороги.

Ругнувшись по-русски, парень склонился с седла… и что-то звонко цокнуло по камню — на той линии, где только что была голова кэйвинга. Вадомайр выпрямился в седле, схватив дротик у седла. Конь вдруг взвился и с хрипом начал падать — Вадомайр быстро соскочил и пригнулся, оглядывая скалы. Появившиеся из-за поворота ратэсты перешли на галоп, тревожно крича. Но Вадомайр их не замечал.

Шагов за двадцать справа на склоне поднялись и побежали прочь, к ведущей вниз осыпи, два человека в чёрном. Вадомайр размахнулся, посылая дротик в цель. Передний из бежавших взмахнул руками и упал — убит, Вадомайр был уверен в этом. Второй проскочил мимо товарища… вернулся, наклонился над ним. Мимо кэйвинга проскакали ратэсты, а трое, соскочив с коней, сдвинули вокруг щиты.

— Прочь, — Вадомайр оттолкнул их. — Второго берите живым! — крикнул он в спины остальным. Сам, метя плащом по камням, подошёл к коню. Между глаз у того торчало короткое древко арбалетного болта. Конечно, пластиковое…

Ратэсты вернулись — весьма смущённые. Двое тащили труп, третий — сам арбалет. Остальные ехали позади, растерянно переговариваясь.

— Прости, кэйвинг, — склонился с седла один из них. — Он прыгнул вниз, а там обрыв и камни внизу… вокруг аж брызнуло…

— Что это, Дан? — Вадомайр, взяв арбалет, протянул его своему щитоносцу.

Зеленоглазый мальчишка усмехнулся почти вызывающе. Подбросил в руке тяжёлую машину — утилитарную, как ложка, мощную, с рычагом взвода и круто изогнутым стальным луком.

— Такие делают для охотников, — ответил он. — Раньше из них стреляли кочевники Великой Степи. Я в кино видел. Правда, они были из дерева и рога… Наши с такими не воевали, но сейчас многие охотятся с ними, особенно на Асвайге.

— Планета-лес? — вспомнил Вадомайр рассказы Дана.

Тот кивнул, возвращая оружие. Говорили они на языке данванов — хотя и похожий на анласский, он всё-таки сильно отличался. Примерно как русский от чешского, оценил для себя Вадим ещё в начале знакомства с дэм Гато й'Харья, откликавшимся на «Дан».

Убитого положили к ногам кэйвинга — дротик Вадомайра попал ему под левую лопатку и прошёл почти насквозь. Под маской оказалось славянское лицо, коротко стриженые светлые волосы…

— Завалите его камнями, — приказал Вадомайр. — И едем дальше! Коня мне — моего боевого!

Обычно, возвращаясь из поездок или походов, Вадомайр мылся в небольшом душе и спал в тишине большой, светлой комнаты на втором этаже своего дворца — высокие не застеклённые окна выходили на галерею, с которой была видна вся долина и горы вокруг. По галерее ходили ратэсты — в такие часы они старались лишний раз не звякнуть металлом, видя откинутую на кожаную подушку голову кэйвинга и заброшенные за неё руки — сильные, но с тонкими запястьями — покрытые навсегда въевшимся загаром. В такие моменты его не беспокоил ни Ротбирт, ни даже Эрна.

Но в этот раз он изменил своей привычке. Едва бросив поводья подбежавшему младшему конюху, Вадомайр подхватил арбалет и быстро пошёл по крутым лестницам наверх, на плоскую крышу дворца.

Тут, в углу крыши, над самым обрывом, на дне которого бежала с гор холодная вода, мерно вращавшая лопасти трёх поставленных каскадом колёс, прилепился, как игрушечный кубик (домик Карлсона, всегда думал Вадим) небольшой мезонинчик с окнами на все стороны света — под ровной черепицей. Тут жил тот, кого называли «славянский годи». Хотя этот человек не был ни славянином (хотя Вадомайр так сказал Синкэ), ни атрапаном.

Одноногий Ганс Дидрихс, в прошлом — капитан медицинской службы вермахта, потом — интербригадовец времён Смятения, потом — просто беглец — предпочитал, чтобы его называли просто: «мастер». Хотя анласы считали его не просто атрапаном, но, пожалуй, немного богом. В руках Дидрихса самые обычные вещи становились волшебными. Он брал горсть песка, смешивал его с содой, грел на огне и… получалось стекло. Или выпуклый диск, проходя через который, лучи солнца поджигали бересту и мох. Он брал гнутые стальные лопатки, соединял их свастикой, ставил в ручей, протягивал ремни и… вода вращала ручную мельницу. Он брал широкое колёсико с желобком, закреплял его над воротами сеновала, пускал по жёлобу верёвку и… один человек поднимал такие тюки, что впору пятерым. И никогда никому не отказывал в просьбах. А больше всего любил говорить с Даном.

Данванский мальчишка был смел, горд и любопытен. Мог часами слушать сэпов. Разговаривал о священных знаках. Расспрашивал охотников о повадках зверей. И записывал то, что было интересно, в блокнот — вещь, знакомую тут одному только Вадиму. И то, что странный атрапан и данвэсский мальчик служит их кэйвингу, ещё более поднимало Вадомайра в глазах окружающих…

— …Вы дома, Ганс? — Вадомайр приоткрыл дверь. В нос ударил резкий запах. На большом столе что-то кипело и пенилось. Все окна были открыты настежь. В углу на тумбочке тихо бурчал небольшой радиоприёмник. Дидрихс сидел у дальнего конца стола и читал книгу.

Быстрым, не старческим движением подняв голову, старик улыбнулся Вадиму. Отложил книгу. Сухолицый, с ёжиком седых волос, клювастым носом и прозрачными глазами, Дидрихс походил на какую-то хищную птицу — усталую, но опасную. Чёрная рубашка, светлые штаны и сапоги тонкой кожи (на протезе — такой же, как на «живой» ноге) составляли его одежду — странно выглядевшую, как бы вне времени.

— Проходи, конунг, — сказал старик без усмешки.

Вадим вошёл. Старый немец-офицер вызывал у него интерес не меньший, чем Дан. Дико и интересно было сидеть напротив человека, который участвовал в Великой Отечественной Войне (пусть и не на той стороне, что нужно) — встретившись с ним на иной планете.

— Садись… Нефть привёз?

Вадим выставил на стол склянку с почти прозрачной жидкостью. Дидрихс только что не сунул в неё свой нос, удовлетворённо кивнул:

— Как ваша каспийская, до которой мы не дошли в своё время.

— Вы в это своё время уже были тут, — напомнил Вадим и выложил на стол арбалет. — Хотели убить. Но как-то… — он поморщился. — Нелепо как-то. Ладно, зимой — на юге, я понимаю, спешка, всё такое… Но тут-то?

— Чья-то милая самодеятельность, — оценил Дидрихс, рассматривая оружие. — Игрушки в игрушки. Не бомбу же на тебя сбрасывать, мой юный конунг. Хоть ты и самонадеян… и небезопасен. Но не так чтобы очень. Интересно же посмотреть, что будет делать человек, ранивший сына самого йорд Виардты.

Вадим поморщился, вспомнив, что с ним было, когда некоторое время назад он во всём разобрался и понял: всё вокруг — это игра. Игра могущественных, безжалостных и насмешливых существ. Завоевателей, подобных которым не было на Земле. Вадим только что не онемел от ярости — не фигурально выражаясь, на самом деле. А Дидрихс продолжал, глядя на Вадима своими прозрачными глазами:

— Они безумны. И не подвержены болезни завоевателей — пресыщенному старению. Они воют ради войны и власти. Если бы не твоя страна, мальчик, моя Германия стала бы такой. И может быть, сумела бы дать отпор данванам и не пустить их на Землю… вот только остальным народам тогда уже было бы всё равно, кто победит — мы или данваны.

Вадомайр налил себе эля. Вадим слушал. Дидрихс продолжал, кривя губы:

— Я не рассказывал тебе… Я был офицером тотальной группы. Когда мы поняли, что проигрываем, то создали такой небольшой отряд… Там были и местные — анласы, славяне — но большинство — земляне-добровольцы. Мы решили идти ва-банк: ворваться в одну из Крепостей, захватить фрегаты и атаковать Невзгляд. Это было начало семидесятых годов. Я был ещё не так стар и у меня было две ноги… — он каркнул — засмеялся.

— Дед Олега был там? — спросил Вадим тихо.

— Нет, — покачал головой немец. — Он не верил, что получится. И потом — он тогда командовал 2-й ИБР, они отступали на северо-запад, всё дальше в леса, прикрывали массу беженцев… тотальную группу организовал английский майор по прозвищу Фрост. Как его звали на самом деле — я не знаю и сейчас. Мы купили новейшее по тем временам оружие и отличное снаряжение у одной американской компании. Отработали всё до мелочей. Просчитали по секундам, заучили план нужной Крепости, собранный по крупицам… Угнали мы не фрегат, а вельбот. Просто чтобы спастись. Почти все наши погибли. Нас кто-то выдал. И нас уже ждали. Потом мы, правда, провели ещё несколько операций, захватывали технику, но она выходила из строя, разрушалась, как только мы пытались её вскрыть или запустить. Мы тогда ничего не знали о настройке на биотоки. Во время одного из таких «вскрытий» я лишился ноги. А когда пришёл в норму — с организованным сопротивлением было покончено.

Вадим поднялся на ноги. Прошёлся туда-сюда — быстрый, прямой, решительный, юный. Немец следил за ним жёсткими глазами, в которых не было ничего, кроме тусклой серости.

— Что было в той моей жизни? — вдруг спросил мальчишка, останавливаясь у окна и глядя в долину. — Ну, прожил пятнадцать лет. Как моська на балконе — смотрел на происходящее и гавкал иногда. Ну, прожил бы ещё четыре раза по столько, и что дальше? А тут… А тут я что-то сделал. Или не что-то? Может быть, я сделал всё, что должен был сделать в этом мире — и во всей жизни. Не каждому удаётся спасти целое племя… Жаль только, Олега так и не нашёл…

— Ищи, — пожал плечами Дидрихс. — Ищи, а не покупай это.

Вадим быстро посмотрел на немца. Подошёл к столу, присел, вытянул из-под него ящик — тяжёлый, он скрипел по доскам пола, ровным, гладким. Открыл крышку, почти нежно погладил ствол одного из четырёх лежащих внутри «миними-пара». Закрыл крышку, задвинул ящик, встал:

— Люди потом отнесут вниз. Не имеющий меча своего падёт от меча чужого — так тут говорят, ты ведь знаешь. И правильно говорят.

— Ты хочешь, чтобы они снова начали войну? — спросил Дидрихс. — Анласы, славяне… которых только что разбили в городах? Восстание подавлено… А ты знаешь, мальчик, что такое война — настоящая война? Та война, что была тут, у нас — тогда? Ты выносил из дома то, что осталось от матери и отца? Не тела, нет — головни… Ты когда-нибудь хоронил своих братьев? Сперва — младшего. Потом — старшего. Потом — ещё одного младшего. Ты хоронил своих друзей, которые тебе были те же братья, которых ты знал, сколько себя? Ты хоронил своих подруг? Ты хоронил девушку, которая через два месяца должна была родить — родить твоего ребёнка? А самое страшное — ты хоронил надежду? Каждый день — всё глубже и глубже? Ты знаешь, что такое — сражаться, понимая, что не победишь? Понимая, что враг просто играет с тобой — настолько он сильнее тебя… Ты знаешь, что такое — ежедневное отчаянье, такое же привычное, как рука или нога? Путь длиной в годы, бой длиной в годы — и каждый день смерти, и каждый день отчаянье, которое убивает, как пуля! Как можешь ты требовать от них снова встать на этот путь? Да и с кем воевать? Тех, кто умел бороться и выжил, можно пересчитать по пальцам одной руки. Левой, правой — как хочешь…

Дидрихс стоял в рост, упершись в стол расставленными длинными руками. Его пальцы подрагивали.

— Я не люблю, когда играют в людей, — сказал Вадим спокойно. — Я бы простил им всё то, что ты говоришь, Ганс, — он говорил по-русски, но Дидрихс не перебивал — понимал. — Весь этот ужас простил бы, потому что… да потому, что это просто война. Но я не желаю прощать ужас, сотворённый ради игры, герр капитан.

— Те, кто пытался бороться раньше, были многократно сильней тебя во всех отношениях, — сказал немец устало, опускаясь в кресло. — Живи, как живётся, конунг. Или найди своего друга, бери под мышку свою жену… и возвращайтесь на Землю, пока ещё можно найти пути.

Вадим осклабился, как молодой волк. И показал свою правую руку:

— Восемь данванов.

— Не считал, — вытянул перед собой длинные руки старик. — Но, думаю, больше. И не в игре в войну, а на войне. Что с того?

— Если ты не веришь в то, что у нас может получиться — почему ты мне помогаешь? — спросил Вадим. Дидрихс пожал плечами и откинулся на спинку:

— Привычка, — равнодушно ответил он…

…Эрна ждала Вадомайра на лестнице — и первым делом больно укусила за шею.

— Ау! — вырвалось у него. Мальчишка обнял талию своей жены и крепко стиснул. — Попалась, кусака?

— О чём ты с ним говорил? — сердито сверкнула глазами Эрна, отстраняясь, но не вырываясь. — Он угрюмый, как каменная статуя. Только приехал — и бегом к нему! — она нацелилась кусаться снова, но Вадомайр перехватил её рот губами и притиснул к каменной кладке.

Отталкивающие руки превратились — в обнимающие…

Балны Хун — или Йэни Асма, «Сверкающий Камень», как переименовал этот город Вадомайр — был одним из крупнейших портов западного побережья. Город строили не хангары и даже не данваны. Он стоял тут всегда. С незапамятных времён — таких, о которых даже легенд не сохранилось.

Город напоминал колесо со спицами — такие недавно начали делать анласы. Центральная площадь — и восемь главных проспектов, разбегающихся от неё, вымощенных белым камнем. Северный проспект вёл в порт. Остальные семь — к семи воротам в старой стене; каждые из ворот венчали две надвратных башни. Сама стена, впрочем, давно уже никого ни от чего не защищала — город разросся далеко за её пределы. Новый Город — тот, что лежал за её пределами, прорезали те же семь проспектов. А вот стены вокруг него не было, и Вадомайр и не собирался её строить. Но вот порт превращали в крепость поспешно — и две длинные стены от него тянулись к Старому Городу. Вадомайр хорошо помнил урок, который дали данвэ кэйвингу Инго на Эргае, взяв порт. А Вадим — не менее хорошо помнил историю Афин.

Население Йэни Асма удивительно индифферентно отнеслось к появлению новых хозяев. Купцам, давно забывшим, какой они нации, было всё равно, чей стяг над городом — лишь бы не мешали торговать и не грабили. Хангары просто сидели тихо. Данвэ, которые жили в городе, кажется, приготовились драться… но ничего не произошло. То, что анласы посадили на склонах холма за городом священную рощу, тоже никого не обеспокоило. Грабежи — естественные для портового города — с приходом анласов подувяли. Первоначально местные «ночные короли», облагавшие данью купцов и финансировавшие городскую стражу, попытались установить такой же порядок и с анласами. Тогда ратэсты Вадомайра просто-напросто устроили облаву и примитивно зарезали всех попавших к ним в руки «работников ножа и топора». Оставшиеся в живых пришли в шоковое состояние — раньше стража максимум наказывала особо нерасторопных рядовых исполнителей, попавших к ней в руки, а уж на глав «синдиката» руки поднять не смела. Анласы же считали, что вождь, людям которого не стало удачи, должен отвечать за их несчастья — поэтому главари, в отличие от не очень мучившихся «шестёрок», прожили ещё довольно долго — повешенные в порту за ноги… Основная же масса населения власть почти благословляла. Анласы могли разорить по пьяни какое-нибудь заведение (за разор позже заплатив) или ударом кулака проломить череп кому-нибудь, кто давно на это напрашивался или сам этого хотел. И всё!..

…Боевая гавань Йэни Асма, закрытая с суши стенами, с моря тоже была отсечена стеной, поднимавшейся прямо со дна залива. В стене было пять раздвижных створов.

— Кому отдашь «Фиорсу»? — спросил Ротбирт. Его конь нервно рыл землю копытом, стоя голова в голову с Вихрем, который застыл, словно вкопанный.

Вадомайр смотрел, как «Аврору», его личный скид, спускают на воду. В ответ на вопрос друга он перевёл взгляд на новый корабль. Там оставалось обшить верхний ряд и водрузить на штевень резную голову. Скид обещал стать достойным дополнением к флоту.

— Не знаю пока, — сказал он наконец. — Слушай, проследи, чтобы на «Авроре» заменили шнуры между досками. Я поеду в торговый порт.

Ротбирт кивнул. Вадомайр плавно выгнулся назад в седле, движением колен разворачивая коня, хлопнул его по крупу ладонью — и понес по мощёной дороге. Следом скакал Дан.

Утром в порт пришли три небольших парусных корабля откуда-то из залива Ис (или по-славянски Ос-губы). Белокорпусные, быстрые, они легко нашли место у причалов — и с них сошли несколько человек в одежде, которая к северо-западу отсюда показалась бы странной. Но в порту давно привыкли к любым пришельцам. Люди в лёгких рубашках, штанах и туфлях, со светло-русыми бородами, степенно шагали по вымощенной белым камнем дороге. Один из них временами поднимал к глазам серебристую коробочку, в которой Вадим легко опознал бы цифровой фотоаппарат. Именно он и нарушил молчание, сказав после очередного снимка:

— Красивый город.

— Да, не то, что наши, — проворчал старший из троих.

— Где их старшего-то искать? — вмешался третий — со шрамом, уходившим в густые усы. — Спросить бы кого-нибудь, а то так и прошляемся без пользы.

Вокруг было людно. Сновали уличные разносчики, мелкие торговцы, шли грузчики и рыбаки, кричали зазывалы у богатых лавок. Бывает так, что в людном-то месте и не сразу поймёшь, к кому подойти с вопросом… Все трое остановились.

Откуда-то из улочки между лавок рысью вышел огромный рыжий конь — под богатым седлом, в узде с золотыми бляхами. Всадник был одет совсем обычно — кожаная куртка и штаны под доспех, высокие мягкие сапоги, голова непокрыта, на широком поясе — длинный тонкий меч и сакса. Старший из приезжих поднял руку, вежливо сказал:

— Посоветуйте пожалуйста… — на анласском языке.

Конь встал, как вкопанный, повинуясь нажатию колен хозяина. Всадник чуть наклонился с седла — высокий плечистый мальчишка, не рыжий, как большинство остальных анласов, а практически белобрысый.

— Слушаю вас, — сказал он на безукоризненном городском диалекте славянского.

— Пошлину несём, — пояснил старший из славян. — Кэйвингу.

— А что привезли? — анлас положил ногу на седло, уперся локтем в колено. Глаза у него были весёлые и любопытные.

Приезжие переглянулись.

— А тебе что? — мирно спросил старший. — Разложимся — заезжай, ты такого не видел. Хочешь — ожерелье стеклянное девчонке, хочешь — меч… хотя у тебя и свой неплох.

— Мечи привезли? — сузил глаза анлас. Старший из славян уже ощущал, что перед ним не ратэст… пати, что ли? Молодой совсем…

Из того же проулка вылетел ещё один конный мальчишка, при виде которого славяне замерли, даже сдвинулись ближе: рыжие волосы, широко поставленные большие зелёные глаза, прямой нос — ни с кем не спутаешь данвана! Но зеленоглазый только склонил голову:

— Прости, Вадомайр, я отстал…

Славяне запереглядывались, перешептались — и старший развёл руками:

— Мы тебя в лицо не знаем… Ты же тут кэйвинг? Ты же тот Вадомайр, не другой?

— Я здешний кэйвинг, это верно. Вадомайр Славянин, властелин Йэни Асма, — Вадомайр соскочил наземь, бросил поводья Дану. — За нами поезжай… но не рядом.

Дан усмехнулся, коленями подбодрил коня — но не ослушался.

Славяне назвались. Своего заказчика они себе не так представляли. Впрочем, он и не о заказах сейчас говорил.

— Кораблей сколько у вас?

— Три.

— По десять скеллигов серебра. Или по два золота. С каждого корабля, — он уловил переглядку и засмеялся: — Что, дорого?

— Недёшево, — сердито сказал старший. — У нас на такие деньги машину можно купить.

— Зато к товарам охрану можете не ставить. И платить больше никому не надо. Так как, дорого всё ещё?

— Может, тогда и в самый раз, — с улыбкой ответил младший. — А твой заказ куда?

— Потом поговорим, — отрезал Вадомайр…

…На борт кэйвинг запрыгнул с причала — ловким, точным движением бывалого морехода. Щитоносец остался с конями на причале и внимательно рассматривал белые корабли.

— Платить тебе? — спросил старший из славян.

— В городе хозяин пати Орнай сын Мэхона. Он явится — ему заплатите, и бирку он же вам даст, — ответил Вадомайр. — А мне покажите, что привезли.

Все трое переглянулись. И расступились, давая Вадомайру дорогу внутрь корабля — в трюм…

…Ротбирт ждал друга на центральной площади.

— У меня две новости, — начал он. — В порту стоит эндойнская скида. Знаешь, кто там кормчим? — Вадомайр поднял бровь, кладя ногу на седло. — Рэнэхид.

— Кто?! — Вадомайр опустил ногу, ткнул коня под рёбра. — Кэйвинг?!

Ротбирт кивнул, потом пожал плечами:

— Правят на юг. Нашим путём. Как раз отплыли.

Вадомайр покусал губу. Коротко ответил:

— Пусть. Вторая новость?

— Тебя человек с гор ждёт. Страшно смотреть, кожаные штаны стёр, стоя засыпает, лицо и руки поморозил дочерна. Конь посреди двора свалился — и издох.

Вадомайр ощутил внутри дурнотную сосущую тяжесть. И уже по-настоящему пришпорил коня.

Человек с чёрным лицом, запрокинув голову, пил горячее вино — его вливали ему в рот. Руки с сошедшей кожей обматывали клочь плаща, пальцы распухли. Сапоги напополам растёрло стременами.

Вадомайр не помнил этого человека. Войдя в зал, резко спросил:

— Кто, откуда?

Отстранив запястьем кубок, человек спросил сипло, клокоча горлом:

— Ты не узнал меня, кэйвинг? Я Тринге сын Винфоллы.

— Тринге?! — Вадомайр помнил Тринге — и сейчас старался отыскать хоть одну знакомую чёрточку в чёрном лице.

— В горах ещё метели. Я скакал трое суток, загнал двух коней и себя… Пальцев у меня больше нет… — он покосился на служанку, вливавшую ему в рот вино, и Вадомайр отослал девушку движением руки. — Кэйвинг… верные люди сказали, что правитель Хана Гаар потерял рассудок. К нему приезжали данвэ. Говорят, он заперся у себя в покоях и три дня выл, как зверь. А потом приказал — и вся Хана Гаар садится в седло. К исходу месяца они выступят на север. На нас и наших соседей.

Вадомайр отошёл к окну. Потом свистнул — вбежали несколько человек.

— К Дидрихсу, — кивнул он на гонца, который спал сидя. — Он должен жить и сохранить руки… — Вадомайр повернулся к Ротбирту. — Я еду на север, в Бёрн. Попробую уговорить кэйвинга Бёрна — его слово закон на севере. А ты посылай людей в Галад, в Эндойн, на Эргай, в Остан Эрдэ тоже посылай — и пусть скажут: беда идёт! На всех разом одна. Если будем поднимать мечи порознь — ляжем каждый на своей земле и не сохраним ничего. Скажи — пусть приходят все, кто помнит Вадомайра Славянина. Пусть идут мои друзья. И мои враги пусть идут, пусть забудут про долги и месть — платить станем потом — те, кто выживет — тем, кто выживет. Собирай дружину. И ополчение собирай. Ждите меня. Я приду. Неважно — один или с помощью. Приду к вам. И мы посмотрим, как лопаются эти бурдюки с салом — от макушки до жопы!

Вадомайр вздрогнул — комнату вдруг наполнил слитный шорох. Вошедшие в комнату — один за другим — пати, человек десять, поднимали в потолок обнажённые клинки. А Ротбирт сказал:

— Я всё сделаю, брат. Всё сделаю.

Вадомайр спешил. Но на скид он всё-таки отобрал восемь десятков лучших ратэстов. У него были не очень хорошие предчувствия… и, пока «Аврора» готовилась к выходу, он решил наведаться за город. В священную рощу.

Он шёл сюда в доспехах, при мече, со щитом, неся на руке крылатый шлем. Мальчишка раньше не обращался к богам — Вадим нашёптывал, что это всё чушь, а Вадомайр напоминал, что боги глухи к мольбам и равнодушны к жертвам — и помогают лишь тем, кого сами сочтут достойным. Их помощь можно заслужить — как почётное место при отважном вожде — отвагой, умом, силой. Но её нельзя купить или выпросить.

И всё-таки он шёл. Слишком уж высоки были ставки в начинающейся игре в кости… в кости — Вадомайр усмехнулся двусмысленности сказанного. Шёл не просить, а просто известить богов о том, что затеял он — «чужеземец в чужой стране», если так можно сказать, пятнадцатилетний властитель Йэни Асма…

…Одни боги знают, как атрапаны, жившие в роще, обходились с ясенями, растущими тут — но за месяц саженцы вымахали в десятилетние деревья. Вадомайр на ходу достал Сына Грома, поднял его остриём к небу, светившемуся в проёмах густой листвы. И посмотрел туда же — в синеву.

— Что я могу вам сказать, чего вы бы не знали сами? — спросил он. — Нечасто вы снисходите до своих детей, но худо — совсем не вспоминать, что жители земли — ваша кровь. Если ты возьмёшь и меня на свой двор, Дьяус — я тебе это и в глаза скажу. Не слишком-то много нам помощи от тебя — да мы и не жалуемся, обходимся и сами. Но большие силы сегодня воздвигаются на нас. И большие силы, чем просто большие… Жертв я вам не предлагаю. Когда мы поднимем наши мечи, вы и так получите немало воинов не из самых плохих, говорю я тебе. Так взгляните на нас, на своих детей…

— Дромон! — закричал Дан. Он сидел на форштевне, обхватив босыми ногами шею конской головы, украшавшей нос. — Дромон, Вадомайр!

Передав весло сменщику, Вадомайр пробежал на нос и перегнулся через борт. В паре перестрелов от идущего скида ворочал двумя ярусами вёсел дромон — завитые нос и корма, выступающий таран, раззолоченные борта говорили о том, что это корабль южан. Он мог быть и военным и торговым.

Мальчишка плюнул за борт и лениво потянулся, без слов показывая, что ему нет никакого дела до гостей порта. Он уже возвращался на своё место, когда до скида донёсся размытый расстоянием истошный крик:

— На помооооо…

Голос был девичий и оборвался так, словно кричавшей заткнули рот. Но главное — кричали по-анласски.

Вадомайр насторожился. Помедлил секунду. И махнул кормчему:

— Подходим! Вооружайся посменно, давай!

Вскоре на скиде, подошедшем напересечку к дромону, все уже были вооружены. Вадомайр, затягивая шнуровку кольчужного шарфа, уже неотрывно смотрел на южный корабль. Там не ускоряли движения вёсел, но вдоль борта, по которому шёл скид, встали воины в чалмах поверх островерхих шлемов, кольчугах, со щитами… Если судно и не было военным, то воинов на нём всё-таки хватало.

— Сто-ой! — прокричал Вадомайр, поднимая руку. — Суши вёсла!

— Ты кто такой, чтобы останавливать нас? — спросил по-анласски молодой воин с высокомерным лицом и бородкой, покрашенной алым.

— Ты возле наших берегов, и спрашиваю тут я! — лязгнул перчаткой о меч Вадомайр. — А я слышал с вашего корабля крик о помощи на нашем языке. И я не глухой. На вашем дромоне — анласская девушка!

— Это так, — согласился хантари. — Но мы её честно купили на рынке в твоём благословенном городе, да процветёт он на тысячу тысяч лет и ещё три года! Да поразит меня гневом Великая Мать — ведь я не узнал тебя сперва, о великий воин, могучий вождь Вадомайр, достойный своей грозной славы…

— Много слов, — резко оборвал его Вадомайр. — Вы купили девушку? Где? У кого?

— Разве я посмел бы лгать тебе, о доблестный…

Крик, оборвавшийся мычанием, нарушил новую длинную цветистую тираду в самом начале — на этот раз мальчишеский крик:

— Не верь ему, кэй…

Вадомайр, сощурясь, посмотрел в лицо хантари. Следовало ожидать — поймать его взгляд было не легче, чем удержать в ладонях клочок тумана.

— Торговые бирки, — Вадомайр выбросил вперёд ладонь. — У тебя там, как я слышу, не одна девчонка. Не худо будет убедиться, что ты в самом деле обзавёлся лэти из анласов, как говоришь, а не…

Хантари склонился — и вдруг что-то гортанно взвизгнул. Над бортом выросли лучники — и стрелы со свистом посыпались на палубу скида, ударяя по броне, скамьям, борту и вскинутым навстречу щитам.

— Ложь и измена! — сипло заорал кто-то. — Убьём их всех!

Вадомайр был вполне согласен с кричавшим. Дан прикрыл кэйвинга щитом; сам Вадомайр схватил дротик — и кормчий дромона рухнул на палубу с пробитым горлом. Анласы ответили на стрелы стрелами, и южан смело с борта, словно частым веником — кого на палубу, кого между замерших вёсел. Второй залп пошёл в небо — и оттуда стрелы обрушились на палубу дромона, как град.

Ратэсты уже лезли на палубу корабля. Вадомайр прыгнул вперёд и вверх, подтянулся на руках и, подставив налокотник под саблю, ударом стального кулака отшвырнул бросившегося на него воина. Спрыгнул на палубу, выхватывая меч и перебрасывая на руку щит.

Ратэсты почти молниеносно смяли тех, кто ещё пытался сопротивляться. Вадомайра интересовал лишь хантари — кэйвинг очень надеялся, что крашеный лжец не угодил под стрелу.

Не угодил. И стоял у лестницы на мостик, закрывшись круглым медным щитом и отведя руку с саблей. Вадомайр подошёл к нему, щитом отстраняя своих воинов и расшвыривая пинками из-под ног чужие шлемы и оружие. Хантари посерел. Он хорошо умел владеть оружием… вот только применяя своё умение он лишь на восставших с отчаянья селянах, не имевших ничего, серьёзней мотыг. Кроме того, похоже, шедший на него северный мясник ничего не знал да и знать не хотел о красивом искусстве клинкового боя, о благородной игре клинком…

— Какое тебе до них дело? — облизнув губы, спросил хантари. — Ты им чужой… они тебе тоже… Зачем ты рискуешь ради них жизнью, брат?

— Не брат я тебе, сука черножопая, — сказал Вадим. А Вадомайр добавил: — И ничем я не рискую, крашеная шлюха.

Взвизгнув, хантари бросился вперёд. Пригнувшись, Вадомайр пропустил его мимо и, коротким точным ударом начисто снеся ему голову, щитом отбил её за борт. Ратэсты восторженно взвыли. Обезглавленное тело, поливая палубу кровью и размахивая саблей, пробежало шагов десять, ударилось о мачту и повалилось на доски.

— Вайу! — заорал Вадомайр.

Оставшиеся в живых и побросавшие оружие южане подняли вой и скулёж — им подумалось, что победители немедленно истребят всех, как они сами поступили бы в случае победы. Но анласы смотрели с презрением. Вот окажись на их месте данвэ… но только никто из этого жуткого народа не стал бы ползать на коленях и выть, как баба. Скорей бросился бы за борт…

— Где анласы? — спросил Вадомайр, вытирая меч. Он спрашивал на своём языке — но несколько рук сразу же вытянулись, дрожа, в сторону люка, на котором висел замок. Один из ратэстов, подойдя ближе, обрушил на запор удар топора — замок разлетелся на части, петли вырвало, доски расселись. Вопли и стоны на палубе сменились тонким писком ужаса — южане стали пластаться ниц…

— Тут сукно, кэйвинг! — заорали снизу. — Золота нет совсем!

— Ищите людей, гнев Дьяуса на вас! — рявкнул Вадомайр.

В трюме аукались и свистели, что-то обрушивали азартно, гремели и при этом ругались. Наконец раздался крик:

— Нашли!!!

Первым появился ратэст, разваливший запор. Он нёс на руках мальчишку лет двенадцати, одетого в простенькие штаны и куртку.

— Горло перерезали, когда закричал, — хмуро сказал воин, кладя мальчика на палубу. Глаза мальчишки были распахнуты удивлённо, по горлу, залитому кровью, шёл тонкий разрез. — Воин был. Даром, что молод.

— Воин, — откликнулся Вадомайр, протягивая меч наискось над телом мальчика. — Иди, вот ворота открыты, вот Дьяус ждёт… Он умер без оружия в руке, но душа — тоже оружие… Кто ещё?

Другой ратэст осторожно усадил к борту девушку лет шестнадцати — в остатках рваного платья, с распухшим ртом, обведёнными синяками глазами.

— Вот что в рот ей сунули, — ратэст показал деревянный кляп на ремнях. — Жива, очухается.

— На скид, — Вадомайр поднял не запачканный плащ и набросил его на девушку.

Внезапно та широко распахнула большие серые глаза и сжалась. Густые рыжеватые волосы упали ей на лицо, она быстро обежала взглядом из-под прядей ратсэтов и спросил дрожащим голосом:

— Норми где?

Вадомайр жестом показал, чтобы закрыли мальчика. Но девушка уже увидела его.

— Брат… — тихо сказала она. Поднялась, придерживаясь за борт. Кто-то снова накинул на неё соскользнувший плащ — уже на плечи, придержал.

— Освободите гребцов, — сказал Вадомайр. — И уходим. Не наше дело, куда они поведут дромон и что сделают с этими…

Онлид дочь Квито была из анла-даннэй с Эндойна. Они с младшим братом рыбачили в море и попались в руки южанам с дромона, решившим, что далеко от земли они могут ничего не опасаться. «Аврора» случайно оказался на пути, и случайностью было то, что в это именно время пленников привязали на палубе к мачте, чтобы они могли отдохнуть от затхлого трюма.

В первый же вечер, когда скид шёл под парусом, она всё это рассказывала, сидя рядом с Вадомайром — и он сказал ей:

— Я плыву в Бёрн, и дело у меня важное. Домой я тебя смогу доставить лишь на обратном пути.

— Пусть, — тихо ответила она. — Хорошо и то, что со своими…

— Ладно, — зевнул мальчишка. Он подумал, что девчонке на маленьком скиде среди мужиков будет тяжеловато. Но тут уж ничего не сделаешь.

Проснулся Вадомайр позже, чем рассчитывал. Он думал, что его разбудит утренний холодок — но обнаружил, что кто-то накинул на него шерстяной плащ.

Парень сбросил с себя тяжёлую тёплую ткань и сел, потянувшись. Дан, конечно… а где он сам?

Данван спал, сидя у борта и прикрыв босые ноги краем другого плаща. А большая часть плаща досталась Онлид, свернувшейся под плащом калачиком. Поймав взгляд помощника кормчего, Вадомайр пригрозил:

— Будешь скалиться — дальше поплывёшь своим ходом, — поднялся и, подойдя к борту, зачерпнул забортной воды — умыться. Вода была солёной без примеси — далеко остались берега. Приглаживая руками волосы, Вадомайр пошёл к запасным вещам, сложенным под кожаной покрышкой на корме, под маленькой палубой, но обнаружил, что возле девчонки уже лежат тёплый плащ, штаны, куртка, пояс, сандалии и даже нож. Кто позаботился о девчонке — сомнений не вызывало.

Вадомайр присел на борт и всмотрелся в лицо Дана. Странно. Он родился так далеко отсюда, что, наверное, Земля ближе. И год назад — год назад! — Эрд видел только в записи. И мечтал, как поучаствует в Игре. И стремился к этому. Стремился, живя в мире, где могучие деревья вдоль мощёных серым камнем улиц, и можно из окна — с выгнутого балкона — сорвать плод, который называется атрон, и вкус которого Дан тщетно пытался объяснить Вадиму. Мир, где люди — данваны — равны перед простыми и немногочисленными законами, где нет преступников, где любят и почитают жён и воспитывают в любящей строгости детей, где Императрица, перед которой Дан — дэм Гато й'Харья, мечтающий поскорей доказать, что он — ан Гато йорд Харья — благоговел… но как такое может быть?! Как это сопоставить с…

Вадомайр помотал головой, крепко прижмурился — до кругов в глазах. А когда открыл их — Онлид проснулась и смотрела на него смущённо.

— Переоденься, — приказал Вадомайр. И отвернулся, показав кулак помощнику кормчего. — Хорошо стреляешь из лука?

Он не спросил — «умеешь ли?» Анласка — и не умеет — так не бывает.

— Неплохо умею, — сказала девушка, шнуруя сандалии. Рыжеватые волосы рассыпались по спине и плечам, обтянутым кожей. Она выпрямилась, положила руки на пояс, и Вадомайр невольно залюбовался ею. Красавица… Впрочем, среди анласок мало некрасивых. И нет никого лучше Эрны…

— Подбери себе лук, — распорядился он. — И стрелы. Десяток.

Вечером, когда далеко-далеко на востоке у самого горизонта тенями заскользили острова Эндойна, ратэсты уселись на скамьях. Из рук в руки переходила арфа. И наконец её попросила Онлид — арфу охотно отдали, чтобы послушать девичий голос. Это ведь совсем не то, что слушать певцов-мужчин — даже настоящего сэпа. Девичий голос — это дом. Мир. Покой…

Ратэсты слушали, как девчонка допела. Молча, неподвижно. И, лишь когда пришла пора укладываться спать, Вадомайр тихо сказал:

— Ты неплохо поёшь. Я служил кэйвингу Рэнэхиду сыну Витивалье, анласу из анла-даннэй, властителю Эндойна и носителю Рогатого Венца. Странно, что я никогда не слышал тебя.

— Наш вард стоит на морском берегу, кэйвинг, — тихо ответила девушка, расстилая на досках плащ. — Он маленький.

— Ты скучаешь по дому? — спросил Вадомайр. И краем глаза отметил, что рядом стоит Дан. Онлид качнула головой:

— У нас с братом никого не было.

— Ты хочешь сказать, что у тебя нет жениха или хотя бы любимого?

— К брату за меня сватался один ратэст… но я его даже не видела. Он не вернулся с Эргая.

— Вот как… — Вадомайр вздохнул. — Такова жизнь воина. Конечно, за простолюдина выйти спокойней.

— Я не думала об этом, — девушка села на плащ. — А ты женат, кэйвинг?

— Ты смело спрашиваешь, — усмехнулся Вадомайр. — Я женат.

И, перешагнув через скамью, отошёл к борту. И увидел, как Дан, помедлив, сел рядом с девушкой — неловко, словно у него болели суставы.

Утром Вадомайра разбудила неистовая ругань кормчего. Половина скида была на ногах и сейчас угрюмо рассматривала бочонки с водой.

— Тому, кто воду в них лил, нужно руки вывернуть! — неистовствовал кормчий. — У вас что — глаза бельмами позарастали — месяц стоял скид на сухом пути, трудно было бочонки снять?! Они ж рассохлись!!! Воды на день осталось!

Вадомайр чертыхнулся. Ведь просил Ротбирта посмотреть! Хотя… винить надо себя, скид свой. Личный. И… стоп!

— Не кричи, — махнул он рукой кормчему. — Размачивали бочонки. Я сам смотрел.

Кормчий фыркнул и щёлкнул по одному из бочонков ногтем. Сухой звук. И щели — широкие щели, словно бочонок весь этот месяц валялся на солнцепёке!

— Чушь какая-то… — Вадомайр наклонился к бочонку, прикоснулся к щелям, словно они могли пропасть от прикосновения. — Так… Где можно набрать воды?

Кормчий прищурился, окинул задумчивым взглядом горизонт.

— На побережье — в любом месте, пожалуй. Но день потеряем.

— Без воды всё равно не плыть, — усмехнулся Вадомайр и махнул рукой на восток: — Вперёд! — а сам подошёл к Дану. Спросил тихо и прямо: — Понравилась девчонка?

Щёки данвана вспыхнули алым. Он опустил глаза.

— У меня раньше не было девчонки, — сказал Дан. — Они глупые и визгучие… ну, я так думал. Пока не увидел Онлид, — и он поднял голову. — И что мне делать? — с вызовом спросил он.

— Не знаю, — ответил Вадомайр. — Может быть, пристрелить её? Как думаешь?

Зелёные глаза вспыхнули гневом, мальчишка схватился за рукоять меча. И отпустил её явно с трудом:

— Если бы ты не спас меня… — с трудом выговорил он. — Анта кэй'рд свикма йост…

— Фрианд фартта окка анванс, — ответил Вадомайр. — Я не убивал данванских девчонок. А вот твои собратья анласских убивали, так за чем же дело, чем она лучше? Тем, что оказалось — тут живут люди, с которыми можно дружить и которых можно любить, а, дэм Гато й'Харья, окка Данвэ, окка рагром фюльк?

Дан отпустил рукоять и, резко отвернувшись к борту, ударил в него кулаками и гортанно коротко выругался.

«Аврора» вошла в устье речушки одновременно с настигшим скид ураганом. Кто-то полушутя-полусерьёзно предположил, что бочонки рассушил вуйпер^{14}, чтобы спасти скид и людей. Но шутки шутками, вот ураган был чудовищный, и кормчий отвёл скид глубоко в реку.

— Мы на землях Вилеты, — определил Вадомайр. — Наберём воды, отстоимся и пойдём дальше. По берегу особо не шляйтесь.

Сказать по правде, Вадомайр был бы не прочь, раз уж занесло сюда, перекинуться парой слов с кэйвингом Вилеты. Но искать — долго, а людей вокруг не было видно. Очевидно, шторм позагонял всех в тихие места — волнение ощущалось даже в реке, а над берегами гуляли ветер с дождём. Скид затянули кожей, чтобы получить палатку.

— Воды несколько больше, чем надо, — пробурчал один из тех, кто ходил с бочонком к ручью. — А в двух перестрелах от берега болтается какая-то скорлупка — похоже, морским духам захотелось позабавиться. Ух валяет её!

Камней у берега тут не было — а значит, всё зависит от искусства неведомых мореходов. Если и опрокинет — не спасёшь никак… Так что никто не изъявил желания пойти посмотреть. Никто — кроме Вадомайра.

— Взгляну, — коротко сказал он, отстраняя полотнище, прикрывавшее вход.

— Не ходил бы, кэйвинг, — лениво посоветовали с кормы. Кто-то зашевелился — идти тоже, но Вадомайр отмахнулся:

— Я скоро…

…Над морским берегом, куда Вадомайр добирался довольно долго, ветер бил так, что, дуй в спину — наверняка затащил бы в воду. Высокие волны, украшенные белыми гребнями — как боевые шлемы — с громом ударяли в берег, и мальчишка ощутил, как содрогается земля. Солнце еле пробивалось сквозь тучи, перемешавшиеся с морем. Не иначе как доплёскивали до неба… Вадим подумал вдруг, что, если когда-нибудь вернётся домой, то будет знать, что писать. Ему стало смешно, когда он вспомнил о «поисках», «концепциях», «интерпретациях» и прочей лабуде, которую он не понимал и не принимал и раньше… но теперь неприятие, как щитом, закрылось презрением к тухлым внутримозговым поискам «художников от слова худо». Малевичи-Кандинские-Шагалы, ха! Нарисуйте вот эти волны, это свирепое солнце, эти содрогания тверди под ногами… А он — он нарисует. Во всяком случае — попробует.

Корабль мотало уже гораздо ближе к берегу. Похоже, судно было с востока, «из другого мира» — узкий корпус, две высокие мачты, чуть закинутые к корме, без парусов (сорвало или убрали?) Уж не один ли из «купцов», приплывавших в порт, попал в шторм? Разобьет ведь. Вадомару стало жаль красивый корабль и людей на нём. Им надо грести на запад изо всех сил, а у них даже вёсел нет — вот что значит не иметь вёсел! Вышвырнет на берег — и размолотит даже на пляже. Без скал.

Корабль ворочало между валами, как щепку. Молния вдруг залила всё вокруг разноцветным сиянием и, падая, мальчишка успел ощутить боль в затылке и удивиться, что не услышал грома.

Буря кончилась.

Это было первое, что подумал Вадомайр, открыв глаза, потому что над ним было летнее безоблачное небо, с которого лилось солнечное тепло. Он попытался встать…

…и обнаружил, что связан. Весёлый смех, прозвучавший неподалёку, ударил его, как плеть.

— Да не дёргайся ты, — сказал кто-то по-русски.

Вадим извернулся…

Он лежал на опушке небольшой дубравы, в глубине которой всё тонуло в тени. На торфяниках, расстилавшихся ниже, стояла хижина, до неё было шагов сто. А совсем рядом горел костёр, и двое людей в чёрном (вот блин!), повернувшись, смотрели на связанного парня. Над огнём жарился большой кролик, а люди улыбались.

Вадиму улыбаться совсем не хотелось. Его подкараулили и огрели по затылку, как… как этого кролика, жарящегося над костром!

Одному из сидящих было лет двадцать — смуглый красавец с неожиданно серыми глазами, орлиным носом и тонкими губами. Другой был лет на пять младше — плечистый, рослый, светлокожий и белобрысый. У обоих на коленях лежали парные ножны — длинные, слегка изогнутые сабли, длинные прямые кинжалы.

— Очнулся, Вадик? — белобрысый встал и подошёл ближе. — Хорошо. Я уж решил, что огрел тебя сильней, чем нужно.

— Вы кто? — коротко спросил Вадим.

— А то ты не знаешь, — белобрысый отвернулся и отошёл к костру, заговорил с товарищем по-данвански! Вадим напряг слух. Речь шла о корабле и грузе — ни то ни другое ему не понравилось. Смуглый между тем свистнул в два пальца — резко, коротко.

Дверь в хижине распахнулась. Послышались смех, какие-то переговоры; появились ещё пятеро, так же одетые и вооружённые. Загорелый блондин лет восемнадцати, его ровесник — огненно-рыжий, веснушчатый, тёмно-русый мальчишка на пару лет младше и две девчонки, его ровесницы: гибкая, стройная смуглая черноглазка и желтоволосая крепкая девица с широким жёстким ртом. Очевидно, все семеро были голодны, потому что поспешно расселись у огня — перешучиваясь и толкаясь — и начали делить кролика. Столь же очевидно было и другое — они кого-то ждут. Все семеро посматривали на рощу. И кого-то опасаются — они принесли с собой ещё и пистолеты — длинные, с ортопедическими рукоятками — которые положили каждый рядом.

— Когда мои ребята вас разыщут — они здорово повеселятся, — процедил Вадим, зная, что говорит пустые слова. От костра повернулись все разом. Старший красавец сказал:

— А до этого повеселимся мы. Скоро мы все вместе тёплой компанией отправимся на наш корабль — и тебя ждёт настоящая ухохатка.

— Мы такой удачи и не ждали, — добавил рыжий, — чтобы ты сам припёрся поглядеть на корабль. Думали, придётся караулить или нападать ночью. Что, с бочонками хороша была идея?

Вадим хотел спросить, как они это сделали. А Вадомайр прорычал:

— Дайте мне меч!

В ответ послышался смех — громкий и оскорбительный.

— Едут, — рыжий встал и показал в рощу.

Все разом обернулись.

— Где? — спросил смуглый, вставая.

— А вот.

Узкий клинок сверкнул в воздухе — в руке рыжего — как ночная молния. Ртом смуглого хлынула кровь, он зажал рану рукой, выхватил свою саблю, но потом зашатался и рухнул в костёр лицом.

— Гришка! — удивлённо и громко закричал загорелый блондин. Смуглая девчонка даже и кричать не стала — прыгнула через костёр, оскалившись и выдёргивая саблю, на рыжего, стоявшего, широко расставив ноги, с саблей перед грудью.

Три выстрела — широкоротая стреляла сразу с двух рук, из своего пистолета и пистолета смуглой, который та оставила на земле. Загорелый кашлянул и, рухнув ничком, трудно выгнулся, застыл. Смуглая, получив пулю между лопаток, свалилась в огонь поверх лежащего там зарубленного парня. Плечистый белобрысый, который хвалился, как ударил Вадима, умело прячась за рыжим от девчонки, обходил костёр — скалясь, достал саблю.

— Гришка, Хильда… — прошептал тёмно-русый мальчишка. Девчонка что-то ему сказала — умоляюще и быстро, Вадим не понял. Тот медленно покачал головой и неожиданно рванулся за пистолетом.

Девчонка выстрелила. Мальчишка, успевший схватить пистолет, скривился, выстрелил в сторону леса и осел на бок; покачал головой и лёг, выпустив оружие. Не обращая внимания на схватившихся парней, девчонка опустилась на колено рядом с убитым, прикоснулась ладонью к его лбу и осталась сидеть.

Между тем белобрысый изловчился ранить рыжего кинжалом в левый бок. Но это был его единственный успех. Левая рука рыжего Гришки словно бы выстрелила из-за его спины. Белобрысый качнулся, лицо его оставалось осатанелым… но вот жизнь — жизнь сбегала с него, как сбегает со стального шлема вода. Кинжал рыжего торчал у него в горле. Шагнув вперёд, он попытался взмахнуть саблей — но не смог и свалился — ничком, выбросив руки к убившему его врагу.

Надо сказать, произошедшее оглушило Вадима и совершенно обескуражило его. На его глазах свои бились со своими совершенно безо всяких причин! А события продолжали развиваться. Гришка, подойдя к Хильде, тронул её за плечо и сказал по-данвански: «Что ты, ну?» Та огрызнулась, гладя волосы застреленного пацана. Гришка ещё что-то добавил, и девчонка поднялась, убирая клинок, подобрала пистолеты и застыла лицом к дубраве. Гришка подошёл к связанному Вадиму и кинжалом рассёк тонкие ремни.

— Давай вали через торфяники — так, чтобы воооон тот холм, — Гришка вытянул руку, — был между хижиной и краем болот. Тебя там ищут уже давно, только прохода через болота не знают. Сразу отплывайте, иначе… — он провёл рукой по горлу.

— Ты кто? — срывая остатки ремней, спросил Вадим.

Гришка хмыкнул:

— Да никто. Нас и нет, если подумать. А вообще я в Перми родился, Хильда — в Тромсё. Давай вали, нам тоже дохнуть не очень охота.

Вадим дёрнул парня за плечо:

— Вы мне почему помогли?

Гришка вздохнул, хлопнул Вадима по локтю:

— А так. Знаешь, как раньше говорили — свет и во тьме светит. Дерьма-то… давай, не торчи тут, я ж говорю… зёма.

Он махнул Хильде рукой и уверенной побежкой направился в рощу. Девчонка — за ним, не оглядываясь.

— Удачи! — крикнул вслед Вадим, всё ещё ничего не понимая.

Они не оглянулись.

Своих людей Вадомайр встретил сразу за болотом. Не зная пути через него, ратэсты в отчаянье и гневе рыскали у кромки, снося кусты и перекликаясь. Судя по тому, что они хором говорили Вадомайру, сообщя отряд решил, будто их юного вождя украли гномы. Вадомайр ничего не стал объяснять. Его подмывало повести людей обратно через болото — помочь Гришке и Хильде, куда бы те не отправились… но он помнил о своей цели и приказал спускать скид на воду и выгребать под ветер.

— Ты неосторожен, — буркнул кормчий. — Живёшь так, словно простой ратэст и уверен, что после твоей гибели нас не бросятся делить Галад и Остан Эрдэ. А мне не очень-то хочется этого. Да и мало кому хочется.

Вадомайр усмехнулся:

— Я не умру. Один мудрый человек сказал мне, что я совершу нечто великое. До сих пор я ничего великого не совершил.

Он ждал, что ответит кормчий, но тот удобней устроил под мышкой рукоять весла и прикрыл глаза.

Вторые сутки «Аврора» поднимался по реке через земли Гатара. Первые сутки всадники с Молотом на щитах скакали за скидом по берегу, но, убедившись, что Вадомайр не солгал, говоря, что они идут с миром в Бёрн, повернули и исчезли среди лесистых холмов на берегах, среди которых дымили варды.

Вадомайр с изумлением отмечал, что отвык от прохлады здешних земель и вида далёких гор — тех самых, где нашла могилу мать Ротбирта. Отвык от здешних лесов… До Шилеборды, столицы Бёрна, было ещё три дня пути, и мальчишка удерживал себя в руках лишь отчаянным напряжением воли. Время шло — и ему снились собирающиеся в Хана Гаар орды… Поэтому-то он шумно — слишком откровенно — перевёл дух, увидев этим вечером, как к реке по склону холма скачут два десятка всадников…

Это были несомненно анласы — в воронёной стали, на рыжих бронированных конях — и над ними летел чёрный с белым драконом баннорт. На скакавшем впереди был плащ из шкуры белого медведя, череп которого разом служил и капюшоном и короной… и Вадомайр понял, что ему, верней всего, не понадобится добираться до Шилеборды.

— Куда гребёшь, Йэни Асма?! — крикнул всадник в шкуре, осаживая коня над самым берегом. Звонко, отчётливо. И Вадомайр, поднявшись на ноги, вскинул ладонь в перчатке:

— К тебе в гости, Бёрн!

Всадник откинул череп, обнажив лицо с тонкими, но мужественными юными чертами и гриву волнистых солнечно-рыжих волос. Кэйвинг Вольхеда сын Аларди Бура, анлас из анла-анлай, властелин Бёрна, был на пару лет старше Вадомайра.

— Причаливай, Йэни Асма, — Вольхеда спрыгнул наземь, бросив повод щитоносцу. — Поговорим, если уж тебе так не терпится, что ты ради этого пошёл в такую даль.

— Моя земля далеко, — Вольхеда, кутаясь в шкуру, протянул Вадомайру рог с пивом.

— Твоё слово — закон на севере. На тебе слава твоего отца, — сказал Вадомайр. — Ко мне прислушиваются многие на юге. Кэйвинг Нарайна сможет уговорить тех, кто владеет землёй между нами. Вместе мы разгромим врага…

— Ты умный, Славянин, — Вольхеда отхлебнул пива. — Ты год здесь. А уже взлетел туда, куда люди идут десятилетиями… Что получу я, если поведу свои сотни воевать? Землю? Слишком далеко, чтобы её удержать. А вот ты…

Вадоймар с отчаяньем смотрел в рог. Ну как объяснить этому парню — храброму, умному, честному, но ни разу не видевшему простого скутера! — что на самом деле кроется за всеми этими местными дрязгами?! Как, где найти слова?!

— Клянусь богами, — он поднял голову, — что я ничего не хочу для себя. Неужели ты веришь, что, сметя наши княжества, хангары остановятся?!

— Как раз я-то не верю, — Вольхеда на треть подвытянул из алых ножен меч. Меч был не анласский, не данванский — короче, но шире, с массивным «яблоком» в причудливом узоре и маленьким «огнивом». Славянский… — Кто будет пати кэйвинг? — меч вернулся в ножны.

— Если хочешь — Йэни Асма, Галад, Эргай и, может быть, Эндойн — поддержат тебя.

Вот тут, кажется, кэйвинг Бёрна заволновался. Вадомайр попал в точку… как всегда. Ведь, если будет победа, то все запомнят кэйвинга кэйвингов Вольхеду, разгромившего хангаров. Как помнят кэйвинга кэйвингов Рэнэхида, победившего данвэ у Эргая…

— Ты знаешь, на что ловить, — хрипло сказал Вольхеда.

— А ты знаешь, чего хочешь, — ответил Вадомайр. — Вот только моего юга ты не получишь, пати кэйвинг Вольхеда сын Аларди Бура, анлас из анла-анлай, властелин Бёрна.

Вольхеда встал.

— Тех, кто встанет на моём пути, я смету. Но сейчас ты прав. У нас — общий враг. И пусть пати кэйвингом будет достойнейший.

Вадомайр поднялся тоже.

— Мудрое решение. Мы будем ждать Север к исходу месяца на границе Галада и моих земель. Удачи, кэйвинг.

— Удачи, кэйвинг, — кивнул Вольхеда.

Полпути домой уже было пройдено, когда курсом напересечку мелькнул силуэт нарайнской скиды. Вскочив на нос, Вадомайр узнал «Аруну» и приветственно заорал:

— Свидда! — прыгая на приближающуюся палубу скиды. И тут же оказался в объятьях нарайнца. Какое-то время они стискивали друг друга до кольчужного скрипа. Отстранившись, Вадомайр спросил:

— Ну как живёшь?

— В море живу! — засмеялся Свидда. — Да вот у тебя попирую — не прогонишь?

— И прогнал бы, — Вадомайр помрачнел. — Ты что, ничего не слышал? Хана Гаар воздвиг войну на наш народ. Скоро битва… и в ней решится, жить нам, или нет.

Свидда свёл брови.

— Расскажи, — попросил он. И подал знак сушить вёсла.

Вадомайр повторил его для «Авроры».

В эту долину — небольшую, заросшую лесом до волосяной густоты и рассечённую бурной речкой — вела всего одна дорога. Не дорога — тропка. Пахать землю тут было невозможно, а охота не стоила того, чтобы ломать ноги. Склоны гор были изъедены пещерами, но ни серебра, ни угля, ни самоцветов тут не водилось. А вот слухи о каком-то древнем колдовстве — были с ещё хангарских пор, а в последнее время как бы не усилились.

Ротбирт остался на перевале с конями.

— Ну их в лёд, — хмуро буркнул он. — Я буду ждать тебя тут. Нечестные это штуки. И как хочешь.

И он пошёл к небольшой хижинке, всей спиной выражая крайнее неодобрение.

Вадим постоял. Покачал головой. Вздохнул. И начал спускаться по тропинке между камней, испещрённых древними знаками, смысла которых никто не знал…

…Эта пещера была не самой большой, но очень удобной — сухой без подогрева, не холодной, не жаркой. Вадим даже подозревал, что её когда-то использовали под жильё и жалел временами, что вокруг столько повседневных дел — он бы непременно постарался раскопать, что за народ обитал тут — и почему в скалах над рекой есть место, ужасно похожее на искусственную взлётную полосу под лёгкие самолёты?

Но сейчас было не до этого.

Полковник Спалайкович повернул выключатель и негромко доложил:

— Последнее поступление было совсем недавно, — голос серба гортанным акцентом раскатился под сводом.

— Знаю, — усмехнулся Вадим, окидывая взглядом пещеру, залитую холодным «дневным» светом трубчатых ламп. Он помнил ассортимент наизусть…

— Пистолеты «Брентен» (10 мм), 11-зарядные — 240 шт.

— Пулемёты BHI-PKM (7,62х54) со стозарядными барабанами — 25 шт.

— Автоматы АКМ (7,62х39) с семидесятизарядными барабанами и подствольниками ГП-30 — 120 шт.

— Автоматы АКМС (7,62х39) с тридцатизарядными магазинами — 30 шт.

— Самозарядные карабины SKS-USA (7,62х39) с тридцатизарядными магазинами и оптическими прицелами — 40 шт.

— Снайперские винтовки «Супер магнум» (.338 лапуа магнум), четырёхзарядные — 10 шт.

— Снайперские винтовки «баррет» М82А2 (12,7х99), десятизарядные — 4 шт.

— Дробовики «страйкер» (12-й охотничий), 12-зарядные — 20 шт.

— Ручные гранаты РГН — 2250 шт.

— Противотанковые гранаты РКГ-3 — 150 шт.

— РПГ-7 — 20 шт.

— РПГ-22 «Нетто» — 350 шт.

— РПО «Шмель» — 60 шт.

— АГС-30 на конных вьюках — 6 шт.

— ПЗРК «стрела» на конных вьюках — 8 шт.

— ПТРК 9К133 «Корнет-Э» на конных вьюках — 5 шт.

— РСЗО С-5 на конной тяге — 3 шт.

— 4х14,5-мм ЗПУ на конной тяге — 6 шт.

— 2х23-мм ЗСУ конной тяге — 4 шт.

— 2 вертолёта MD-500 — 1х3 30-мм пушка, 4 подвески (ПТР, ЗР, блоки НУР).

— 4 мотопланера — 1х3 7,62-мм пулемёт, 2 подвески (блоки НУР), противотанковые гранаты.

Комплексы снаряжения — немецкие камуфляжи с экранирующей пропиткой, «лифчики» нескольких моделей, перчатки-налокотники-наколенники, шлемы, обувь, маски… Аптечки. Запасные магазины. Фляжки. ПНВ. Фонари. Тросы, холодное оружие…

Хорошо быть кэйвингом, который ни перед кем не отчитывается, куда идут деньги.

И для всего этого были люди, умеющие с этим обращаться. И «хоть залейся» боеприпасов — можно было не жалеть на тренировки и знать, что останется и для боёв.

На данный момент тренировками в этих горах занимались ровно двести человек, набранных Вадимом везде, где только можно. Семьдесят три анласа, в основном — мальчишки младше 16 лет. Восемьдесят славян разного возраста, многие из которых недавно участвовали в восстании в городах. И сорок семь землян из дюжины стран — половина из них была высококлассными инструкторами.

В каком-то мальчишеском порыве Вадим долго думал об эмблеме (справедливости ради надо заметить, что всё-таки эта мысль его посетила когда он понял, что в его руках реально сколачивается отряд для современной войны). Он исчеркал эскизами кучу листов и все их спалил в камине. На изыскания убил ночь и кучу нервов. И вот, под утро, возя карандашом по бумаге и тихо чертыхаясь, вдруг понял, что изобразил — кажется, задумавшись о Тамбове — чёрный варяжский щит, а посреди него — стилизованный профиль головы волка: белого цвета, оскаленную, со вздыбленной шерстью. Вадим довольно долго глядел на неё, а потом решительно написал по верхнему краю щита жёлтым карандашом — по-русски:

БОЙТЕСЬ, ВРАГИ, ОСКАЛЕННОЙ ПАСТИ

ГРОЗНОГО ПЛЕМЕНИ НОВЫХ ВОЛКОВ!

Эмблема пришлась по душе всем. Несмотря на то, что большинство бойцов не могли прочесть надпись…

— … Что на обед? — весело спросил Вадим, глядя на рослого атлета снизу вверх.

Серб ответил с доброй усмешкой:

— Суп-пюре с грибами и мясом, пшёнка с фрикадельками, салат из свежей зелени, кофе, хлеб, выпечка. Будете есть с нами? Через полчаса.

— Буду, — засмеялся Вадим и взял со стеллажа АК-103. — А пока побабахаю. Отведите, ага?..

…Я не знаю, что не сложилось у тех, кто пытался победить до меня, до нас — у суровых и гордых людей, непоколебимых, как эти скалы. Я не знаю их ошибок. Может быть, они и не совершили никаких ошибок, а просто сила данванов непобедима. Но я не могу простить своего бессилия и мук тех, кто погиб даже не в бою — как оказалось — в игре. Других обоснований мне не нужно и я ничего не желаю знать. Я ненавижу тебя, Данвэ. За твои жестокие игры в людей. В людей, которые стали мне тут близки.

Да, что-то не сложилось у тех, кто воевал до нас. Что ж. В этом искажённом мире свой призрачный шанс попытаются использовать новые мальчики. Tempora nostrum, господа данваны, tempora nostrum, вашу мать.

Готовьтесь.

Вадим отложил ручку, закрыл блокнот и устало потёр рукой глаза. За окном наступал рассвет, и Ротбирт, наверное, уже седлал коней на перевале, поглядывая вниз. «Нечестно»… Дружище мой, мой брат… нечестно — это то, что делают они. Я лишь внесу в эти дела маленький элемент честности. Покушайте неблагородного свинца, для славной стали вы недостаточно… люди.

За плотной дверью послышалось отдалённое стаккато пулемёта — начиналась утренняя тренировка отряда.

К исходу месяца первые конные сотни северных княжеств начали обтекать озеро Сентер и двигаться на территорию Галада. Одновременно в портах Эндойна отшвартовывались скиды, вёдшие за собой на буксирах вместительные баржи с ополченцами. Весь этот месяц Вадомайр не находил себе места и почти не находил времени на какие-то дела, не связанные с предстоящей войной.

Поздно вечером он в сопровождении Ротбирта рысил по приграничным полям, выискивая место, где можно будет встретить хангаров. Конвой из полусотни ратэстов следовал в отдалении, и можно было спокойно поговорить. Разговор начал Ротбирт — и начал странно.

— Не надо, — сказал он.

Вадомайр покосился на друга и уточнил:

— Что не надо?

— Пускать в ход твоё оружие, — хмуро пояснил Ротбирт. — Ты ведь об этом думал? Нечестно. Совсем.

Вадомайр опустил голову. Он и правда думал обо всех тех стволах, которые… вот только мысли его текли совсем в другом направлении. Для Ротбирта всё предельно ясно — честно или нечестно, по-воински или нет. А он, Вадомайр, решил — не применять… но вовсе не из-за бесчестности. А просто потому, чтобы раньше времени не раскрывать этот свой козырь. Всё остальное — неважно. Те, кто мог спастись под огнём стволов, который сметёт хангаров, погибнут, потому что Вадиму нужен козырь на будущее против данванов.

О боги, мерзко-то как.

— Тут негде развернуть конницу, что нам, что хангарам, — сказал он вслух, подгоняя коня лёгкими хлопками узды. — Места красивые, посмотреть бы именно тут, кто сильней… Ну да завтра большой хангмот, там и посмотрим, что к чему, а у меня, — признался он неожиданно, — уже давно голова болит, столько я переделал за последний месяц.

Ротбирт сидел в седле, подбоченясь. Слушая ворчание Вадомайра, он вдруг спросил:

— А ты видел, как твой данвэ обхаживает Онлид? Как человек прямо.

— Он и есть человек, — ответил Вадомайр. — А ты когда перестанешь брюхатить девок по вардам направо и налево?

Вместо ответа Вадомайр гикнул и огрел коня уздой по бокам, пускаясь в галоп…

…Вернувшись домой уже далеко заполночь, Вадомайр буквально рухнул в кресло в кабинете, нога об ногу содрал сапоги, выдохнул и долго сидел, глядя в темноту. Люди — десятки людей — проходили перед его мысленным взором, и юный кэйвинг из иного мира то хмурился, то улыбался, то замирал, то начинал шевелить губами… Издалека доносился шум города, его перекрывали мужские голоса, ревевшие боевые песни.

Эрна вошла с лёгким шорохом. На ковры, устилавшие пол, легли отсветы лампы в её руке — высоко подняв её, девушка повесила изящный сосуд на специальный крюк, подошла вплотную.

— Ты уезжаешь завтра, — выдохнула она. — Я подумала, что ты можешь и не вернуться. Если ты не вернёшься, я брошусь на нож, мой кэйвинг.

— Почему ты говоришь так? — хмуро спросил Вадомайр, вставая.

— Потому что это правда. Обещай мне вернуться.

— Воин не даёт таких обещаний, — ответил мальчишка. Притронулся рукой к горячему лбу. Сказал по-русски: — Я слишком долго отнимал жизнь.

Эрна поняла — она немного выучила русский, хотя и говорила с сильным акцентом.

— Прахом может стать даже слава, — сказала она. — Если вы проиграете этот бой — некому будет петь о вашей славной гибели.

Вадомайр медленно опустился на колено, и девушка положила ладонь на голову кэйвинга, склонённую перед нею…

…Небо за окнами сделалось алым, как раскалённое железо. Привстав на локте, Эрна рассматривала спящего рядом мужа — тугие мускулы, линии шрамов на коже, плотно сжатые даже во сне губы, откинутая на подушку голова и подрагивающие ресницы… Потом Вадомайр открыл глаза и сел — как будто не спал. Посмотрел на девушку.

— Если я не вернусь, то Дидрихс отвезёт тебя в безопасное место… Там люди, которые мне верны. Ты их не знаешь, но они тебя не оставят. Если… когда у тебя родится сын — ты знаешь, как его вырастить.

Девушка молча склонилась на грудь Вадомайра, положив руки ему на плечи. Вадомайр оттолкнул её:

— Мне пора…

…Уже застёгивая панцирь, кэйвинг вышел на балкон. Толкнул в плечо Дана, стоявшего у перил и смотревшего вниз. Тот встрепенулся:

— Едем?

— Еду, — ответил Вадомайр. — Слушай меня, данван. Там, в комнате, женщина, которую я люблю. Если боги проспят всю битву, и рабы твоих братьев одолеют — ты поможешь Дидрихсу спасти её. Забирай свою Онлид и все вместе… в общем, он знает — куда, но он старик… а у тебя всё ещё лежит тот пистолет, который я тебе отдал. Если ты не сделаешь этого — я встречу тебя на той стороне и сброшу в лёд.

— Не веришь мне? — Дан покривил губы.

Вадомайр взял его за плечи и тряхнул:

— Доверяю тебе самое ценное, идиот.

Уезжая в горы во главе дружины, Вадомайр не оглянулся ни разу.

ИНТЕРЛЮДИЯ: Сказочные деньки

Двенадцать кэйвингов привели свои войска на равнину у истоков реки Огон — почти ровный квадрат, зажатый с трёх сторон лесом, а с четвёртой — южной — рекой. Эту равнину хангары называли Улдабиш Батук, а анласы уже успели поименовать просто Ранд — «квадрат». И вот сюда пришли двадцать тысяч ратэстов и больше ста тысяч ополченцев, из которых восемь тысяч — конные.

А с юга уже ползла четырёхсоттысячная орда, в которой было девяносто тысяч латников.

Кэйвинги собрались на берегу реки — с глазу на глаз, под развевающимися баннортами. Дул Норвайу — ветер, несущий анласам победу.

Они стояли без шлемов, в тяжёлых плащах, приставив каждый к ноге обнажённый меч. Почти все молодые. Почти все — уже оставившие в мире грозную славу.

Вадомайр, Синкэ и Увальд держались вместе. Помедлив, к ним подошёл Рэнэхид. Он прибыл чуть ли не позже всех прочих — похудевший, какой-то засыпающий, но по-прежнему весёлый и готовый к бою. Вадомайра так и подмывало спросить — зачем плавал он на юг? Но было не до этого.

Северяне группировались вокруг Вольхеды. Остальные — вокруг властителя Нарайна Фэрны. И каждый из присутствующих имел на счету немало побед.

— Походу нужен пати кэйвинг, — нарушил молчание Фэрна. Его красное от загара и ветра лицо, обычно добродушное, сейчас было серьёзным. — Говорите, братья. И помните — нам нужен достойный.

— Достойнейший, — поправил Вадомайр. — И я предложу кэйвинга Вольхеду сына Аларди Бура, анласа из анла-анлай, властелина Бёрна.

Рэнэхид медленно посмотрел на Вадомайра, и тот ощутил толчок горечи. Вот и всё. Конечна эта дружба, нет дороги назад.

Южные кэйвинги и северяне согласно подняли мечи за слова Вадомайра. И Рэнэхид поднял. Криво улыбнулся и — поднял. Пятеро, стоявшие вокруг Фэрны, ждали. Они были соседями Бёрна и его союзников. И знали, чего ещё хочет Вольхеда. Они уже остались в меньшинстве, но они медлили… и Вадомайр затаил дыхание. Невозможно навязать им решение… и невозможно запретить им увести своих людей, если решение их не устроит.

Фэрна поднял меч. И четверо остальных подняли оружие следом.

— Вольхеда — пати кэйвинг! — крикнул властитель Гатара.

— Вольхеда — пати кэйвинг!

— Вольхеда — пати кэйвинг!

И наконец — уже общее:

— Вольхеда — пати кэйвинг!!!

Они ещё что-то кричали. Но Вадомайр смотрел в глаза Вольхеде. Кэйвинг Бёрна открыто улыбался, скалил крепкие волчьи зубы. Но серые большие глаза оставались холоднее льда на севере. Вольхеда сделал шаг — ещё один шаг к своей мечте.

Вольхеда поймал взгляд Вадомайра.

И не отвёл глаз. Не перестал улыбаться.

— Поставим конных за рощами.

— А если заметят, что в строю одна пехота?

— Не заметят. Поставим за ополченцами их конных, издалека глиномордые не разберут, что к чему. А сами встанем с дружинами.

— Нет, — сказал вдруг кэйвинг Оэл сын Йиннэ, анлас из анла-сангай, властитель Ортэнлунда. И поднял ладонь. — Пошлём людей под вражескую сталь, а сами встанем за их спинами, чтоб сказать потом их жёнам, детям и старикам, что победили их силой и спаслись их спинами? Бери наши дружины, пати кэйвинг. А мы со щитоносцами встанем в первый ряд ополчения. Я сказал. Боги слышали.

Одобрительный гул и выкрики были ему ответом. Лицо Вольхеды медленно залила краска гнева, но голос его был тихим, лишь дрожал от сдерживаемой ярости:

— Так что ж — вы будете спасать свою честь, а я сзади встану?

— Никто не сомневается в твоём мужестве, пати кэйвинг, — откликнулся Вадомайр. — Но вот твоё-то место именно с дружинами. Ты и поведёшь их в бой. Кому это делать, как не тебе? — и он чуть наклонил голову.

Впервые в жизни здесь Вадомайр стоял в поле плечо в плечо с ополченцами. И он, и два десятка его охраны и щитоносцев, стояли пока пеши, кони — за спинами.

Плотный прямоугольник гигантского строя, закрыты большими щитами, перегораживал поле от рощи до рощи. Ощутимо вздрагивала земля, и впереди, за рекой, переливалась, словно ведьмино зелье в котле, масса хангарской конницы. И, если бы можно было взглянуть на строй вражеского войска сверху — удивились бы все анласы — до того напоминал он кракена Чинги-Мэнгу, выбросившего вперёд толстые жгуты щупалец…

Анласы ждали. Ополчение было одето исправно — в броне и шлемах из дублёной кожи, укреплённых сталью. В передних рядах, наклонив копья, стояли могучие зрелые мужчины — им сдержать первый натиск.

Шипение гонгов, визг труб, грохот бубнов неслись от вражеского строя, смешиваясь с визгом и хорканьем. Щупальца подползали ближе и ближе…

— Отсюда небось и не добьёшь, Стрелок? — спросил ополченец с вроде бы знакомым лицом. Ротбирт не глядя вытянул из тула длинную стрелу. Мальчишки в задних рядах, разинув рты, тянулись ближе. Для них Ротбирт Стрелок был уже легендой.

Ротбирт растянул лук так, что тот скрипнул. И спустил тетиву.

Он уже знал, что попал. Восхищённый гул раскатился по строю — опытные глаза лучников определили, как покатился с седла пышный всадник первого ряда. Гул перекрыл рёв трампет и крики круммхорнов, а их — слитный шорох, вроде бы тихий, но вездесущий. Тысячи рук тянули из тулов тысячи стрел.

— А вот и пришли, — сказал Вадомайр, перехватывая дротик. Ротбирт кивнул, снова растягивая лук. Вадомайр услышал, как он шепчет — из «Слова Однорукого»:

— Я не хочу, чтобы передо мной падали на колени. Пусть верящие в меня тянутся ко мне — ввысь… Тьма не имеет своей сущности. Она есть лишь отсутствие Света… И я говорю: нет невиновных. И кто хочет жить — пусть докажет мне своё право на жизнь. И кто не сможет доказать — пусть умрёт…

Три сотни шагов.

Анласские стрелы ударили градом и били всё то время, пока хангарская конница шла эти три сотни шагов. Ратэсты, стоявшие среди ополченцев, перестали стрелять раньше прочих — они вскакивали в сёдла, сбивались плотнее вокруг кэйвингов.

— Ваааа…й… уууу… стаааа… — катилось по рядам. И затихало — по мере того, как хангарские конные волны накатывались на ополчение…

…Непривычно было это — встречать конную атаку, стоя на месте, но верхом! Вадомайра так и подмывало — послать коня вперёд, сшибая пикой полулюдей в вонючей кожаной броне и стальных чешуйчатых панцирях. Но он остался на месте. И ударил пикой в злое лицо под сальной шапкой, выбив первого хангара из седла! Вырвал пику, ударил снова — в чей-то бок… Рядом мелькнула пика Ротбирта с памятным трёхгранным наконечником, легко утонула в чьём-то животе и вырвалась обратно. Конь храпел, чуя кровь. Ударом пики Вадомайр расколол щит и вогнал её в живот хангару. Копьё-сабля рухнуло на веретено, с треском раскололо его. Щитоносец слева отбил вражеское оружие мечом, сшиб латника наземь. Вадомайр выдернул меч из ножен:

— Хэй! Сын Грома!..

…Ополчение медленно подавало назад левый фланг, примыкавший к роще. Так медленно, что казалось, будто фланг подаётся сам, под невыносимой тяжестью удара. Когда Вадомайр на совете предложил этот план, ему сперва не поверили. Не мог же он рассказать о Куликовской битве? Что эти слова для анласов и для этого мира? Но там — получилось. А здесь? Вадомайр не видел. Он мог сейчас только драться — драться как воин…

Хангары бросали на фланг всё новые и новые тысячи. Казалось, ещё час, ну — два, и рыжие уйаны полягут под сталью, а потом можно будет ринуться на север, возвращая себе — своё, арканя крепких мальчишек, красивых девушек, убивая старых и непригодных… вечная мечта завистливой твари, одинаковая во всех мирах. Твари, не умеющей работать своими руками…

…и головой…

…Бой не разлучил Вадомайра с его людьми. Они по-прежнему отбивались, как единое целое, валя вокруг труп на труп. Первый щит Вадомайра давно разлетелся вдребезги, один из щитоносцев был убит в тот момент, когда подавал кэйвингу второй щит — но Вадоймар забросил его за спину и рубил обеими руками — мечом в правой, топором — в левой, и сталь ходила над ним круговертью. А баннорт с Зимородком летел над ним.

— Auf Deck, Kameraden, all auf Deck! — орал Вадомайр (или Вадим?) выученную когда-то песню, оригинала которой, пожалуй, и не помнил почти никто. — Heraus zur letzten Parade! — с перекошенным разрубленным ртом, теряя расколотый шлем, косо свалился под копыта коня богато одетый латник-хангар…

Ополченцы рубились не хуже. Нельзя было назвать ни одного, кто вёл бы себя пугливо или просто колебался…

…И река и леса стали свидетелями того, как надломился левый фланг ополчения, и хангары огромной тяжкой массой стали вваливаться в тыл анласам. А потом из леса — из зелёных ножен — вылетел воронёный клинок двадцатитысячного конного строя…

…Хангары бежали. Бежали кто куда мог, избиваемые беспощадно — уйти от свежих коней ратэстов не смог почти никто. Своей рукой зарубил Вольхеда правителя Хана Гаар и взял Золотой Туг — знамя врагов.

Никто не считал убитых врагов. Груды их лежали везде, насколько хватало глаз. Но треть ополчения легла на поле, а с нею — почти шесть тысяч ратэстов, сто пятьдесят пати, пятеро кэйвингов…

…Вадомайр тяжело слез с коня и, стащив шлем, выплюнул кусок кровавой слюны. Кто-то подал ему кожаную флягу, и он, не глядя, выхлебал половину тёплой воды. А когда проморгался — увидел, что рядом спешивается Рэнэхид.

— Победа, — сказал Вадомайр.

Рэнэхид кивнул. И вдруг сказал:

— На юге я купил… купил несколько интересных вещей. Ты не научил бы меня обращаться с ними, мой бывший стормен?

— Каких вещей? — прищурился Вадомайр.

Рэнэхид взял у него флягу, долго полоскал рот. Выплюнул воду, покривился. А потом медленно сказал по-русски:

— Пу-лье-миот «Хехлехох».

ИСТОРИЯ IV. Дружба, любовь и честь

Вадомайр проснулся от щекотки.

Сперва он несколько раз вяло провёл рукой над виском, который щекотало. Потом, бормоча, перекатился на живот, махнул локтем. И только услышав смех Эрны, вздохнул и, открыв один глаз, глянул избочь. Со стоном вздохнул, потёр плечо — в мягкой перине водились клопы, мать их так, не иначе.

Эрна сидела рядом, поджав ноги, и лукаво крутила прядью волос. Сквозь прикрытые ставни пробивались острые лучи утреннего солнца — уже жаркие. В роскошной комнате — лучше на постоялом дворе — пахло неистребимыми благовониями. А снаружи нет-нет, да и слышался шум — охрана, конечно, уже проснулась. А кэйвинг спит. Позор.

— Сколько можно спать? — с шутливым упрёком спросила девушка, словно прочтя его мысли. — Мой храбрый вождь пролежал кровать.

Вадомайр перевернулся на спину, и Эрна немедленно уселась ему на живот. Сначала — когда они только-только «завели отношения» — подобное — оказаться сверху мужчины — девушку пугало почти до дрожи, и Вадим потратил немало сил, чтобы приучить её к мысли, что в этом нет ничего страшного.

— Я имею право спать сегодня, — Вадомайр нежно положил ладони на бёдра Эрны. — Я не спал почти неделю. Теперь дело закончено, а ты будишь меня с утра пораньше…

…Дело и правда было закончено. Да так, как Вадомайр и не ожидал. Когда три недели назад в Йэни Асма прибыли послы нового правителя Ханна Гаар и смиренно просили кэйвинга Вадомайра Славянина прибыть в Хатгул, где… и далее лавины и водопады славословий и обещаний — так вот, тогда Вадомайр насторожился. И разослал людей ко всем, кому мог — предупредить, что примет приглашение от лица всего народа анласов. Большинство кэйвингов ответили одобрением — все помнили, что именно Вадомайр предложил тот план, который позволил уничтожить армию Ханна Гаар на Ранде.

Но поездка оказалась простой, хотя и очень утомительной — за Огоном степи перешли в субтропические леса, жаркие и влажные (правда, рассечённые неплохими дорогами). Чтобы показать отсутствие страха, анласский конвой взял с собой немало женщин (а вот Онлид с Данном не поехала, он запретил ей и вообще не очень одобрял эту поездку), и о них тоже нужно было думать. Утомителен был и навязчивый любопытный страх толп — тут жили и хангары, и ещё какой-то народ, похожий на людей с южного континента. Отвратительно было хангарское гостеприимство — приторное и показное, омерзительны — речи многочисленных встречающих и сопровождающих. И даже столица Ханна Гаар — Хатгул, огромный и многолюдный город на плоскогорье над лесным морем и полями — вызвал у Вадомайра только брезгливость. Город был окаймлён, как грязью под нечищеными ногтями, кошмарной массой бедняцких кварталов и переполнен рабами — и то, что некоторые из них носили роскошные одежды, свободными их не делало. Вадомайр цепко присматривался к поведению сопровождавших его людей. Но, похоже, никто из анласов не купился на роскошь — они тоже смотрели брезгливо. Про Дана и говорить не стоило — данван глядел на хангаров как на червей или мокриц, с таким высокомерием, что даже Вадомайру становилось неприятно.

Новый правитель Ханна Гаар был молод, фактически ещё мальчишка. Сидящий на высоком троне из резного дерева, золота, драгоценностей, он источал тот же страх, что и его подданные, хотя и прятал его за любезной маской. Ещё бы, думал Вадомайр, отдавая салют — над согнутыми спинами множества сановников, набившихся в зал — где твоя армия? Лежит в полях на моих границах. Что тебе остаётся, как не улыбаться мне и не называть «о, брат!»? Называй, мальчик, называй. И говори, мальчик, говори — говори, что признаёшь все наши завоевания, ведь ты признаёшь, правда?

Подарками правителя забили сорок возов — тоже дарёных. Но куда важней было признание завоеваний анласов и обещание мира на пятьдесят лет. Враньё. Но интересен сам факт.

Данванов при дворе не было. Вообще. Вадомайр отклонил предложение погостить в Хатгуле «ещё немного» и, как только услышал ясный ответ на ясный вопрос — признаёшь ли? — тут же засобирался в обратный путь, оставив свои подарки: меч. Длинный прямой меч, владеть которым вряд ли сможет кто-то из воинов Ханна Гаар. Ему было душно и тошно во дворце и в этой стране. И тошнота превратилась в отвращение, когда он увидел маленьких евнухов — белых мальчишек, видимо, славян из-за гор. К счастью, это произошло не в первый день — иначе вряд ли состоялись бы какие-то переговоры.

Ырганда была последним хангарским городом, в котором конвой остановился — в двух днях пути уже начинались земли Вадомайра…

— …Хватит миловаться, — Ротбирт просунулся внутрь. Его лицо было серьёзным, даже встревоженным — несмотря на насмешку в словах. Эрна со смехом прикрыла рукой грудь и махнула другой рукой:

— Вот ведь!

— Вадомайр, — Ротбирт качнул головой. — Вставай скорее. Там… к тебе.

Их было двое. Молодые атлеты в красно-белых с черно-золотыми обшлагами и воротами мундирах, с длинными палашами на серебряных витых поясах, без любого другого оружия, сидели на низких стульях, принесённых хозяином — с вытаращенными от ужаса глазами он попался Вадомайру в коридоре, шарахнулся от страшного анласа, уже и без того напуганный жуткими данванами. Когда Вадомайр вошёл, они поднялись, щёлкая каблуками коричневых сапог и снимая белые с золотистой кисеёй шлемы.

— Ан Вилэм йорд Форга, полномочный представитель протектора Её Императорского Величества по Эрду, — представился бледный даже для данвана офицер с короткими ровными усиками.

— Ан Акси йорд Тайом, Капитан Крепости Вальфорд, — следом отрекомендовался его товарищ — не по-данвански голубоглазый.

— Кэйвинг Вадомайр Славянин, властелин Йэни Асма, — Вадомайр сел к столу, на котором отпотевал высокий серебряный кувшин с вином и горкой лежали на золотом блюде покрытые капельками воды фрукты. Данваны переглянулись.

— Вадим Гриднев, землянин, 16 лет, — сказал ан Акси йорд Тайом. Они сели — так же синхронно, как переглядывались. Но от роботов в них было немного… и Вадим только теперь неожиданно сообразил, что они говорят по-русски. Его охватило ощущение нервного напряжения, делавшее всё вокруг почти нереальным, как в бою.

— Допустим, — коротко сказал он и сорвал кисточку винограда — крупного, почти алого, без косточек. Данваны опять переглянулись. Что-то они часто переглядываются. Неужели они знают про склад в горах и про полигон?

— Позавчера в столицу Протектората прибыл 4-й фоорд Имперской Штурмовой Пехоты, — сказал ан Вилэм йорд Форга. — Я понимаю, что те… вам это ничего не говорит.

Вадим промолчал, с беспечным видом раздавил за щекой виноградину. Ан Вилэм йорд Форга ошибался. Дидрихс рассказывал о Штурмовой Пехоте очень многое. Ну, пусть думают, что — ничего… Ан Вилэм йорд Форга продолжал:

— Тем не менее, плановые учения могут остаться плановыми учениями.

— Вы говорите загадками, — ответил Вадим и стремительно бросил данванам по груше — большой, жёлтой. Они — снова одинаковым движением — поймали груши. Ан Вилэм йорд Форга аккуратно положил её рядом со шлемом. Ан Акси йорд Тайом начал спокойно есть, ухитряясь не капать соком, хотя груша была мягчайшей. Ну, сволочи, развеселился Вадим, ощущая нежданное уважение — приходилось напоминать себе, что это убийцы. — Я раньше не замечал этого за людьми вашего народа, они всегда были предельно конкретны в своих желаниях убивать.

— Мы тоже конкретны, — спокойно сказал ан Вилэм йорд Форга. — Пройдёт ещё год, максимум — три и правитель Бёрна пойдёт на юг. Создавать Анласскую Империю.

— А вы категорически против, — заключил Вадим.

Ан Акси йорд Тайом бросил хвостик груши на стол, тщательно обтёр два пальца и промакнул губы вытащенным из-за тяжёлого обшлага платочком. Ан Вилэм йорд Форга засмеялся — беззвучно. Потом покачал головой:

— Да нет. Почему мы должны быть против? Как вы думаете, зачем нам понадобилось поливать Анлас недешёвой химией?

Вот суки, подумал Вадим. И взял себе персик. Посмотрел его на просвет, потом всем видом изобразил внимание к словам. Его трясло внутри. Он желания выхватить из-под мышки «брен тен» и пристрелить обоих.

— Но мы подумали, — продолжал ан Вилэм йорд Форга, и в этом безличном мы было столько мощи, что Вадима замутило, — что Вольхеда не лучший кандидат на должность будущего императора. Он дикарь и плоть от плоти этого мира. Его империя будет существовать, пока жив он сам. А он проживёт недолго. Поэтому я уполномочен предложить помощь в создании своей империи на тех территориях, которые сейчас заняты анласами… а в перспективе — на землях, где ещё живут хангары… вам, Вадим Гриднев.

У персика был вкус мокрого картона. И горечь возле косточки. Вадим слушал. Ан Вилэм йорд Форга говорил, глядя прямо в глаза землянина:

— Помощь не только военную — желающих сражаться в новом витке этой Игры будет много. В перспективе после победы так же помощь и техническую — с целью скачкообразного повышения уровня жизни ваших новых подданных. Вы очень неплохо справились с попытками покушений на вас… хотя и есть некоторые странности. И вы целеустремлённый юноша. Этого пока достаточно.

— Так, — сказал Вадим, потому что больше сказать было нечего. Но это секундное «так» дало время — пришёл новый вопрос: — А вам — вам что до этого? И что в этом пользы?

Снова быстрая переглядка.

— Кем вы нас считаете? — вопросом ответил ан Вилэм йорд Форга. И сам же ответил на свой вопрос: — Игра игрой, но игра — для острых ощущений. Мы люди государства, а не люди игры. Нам выгодно, чтобы во главе анласской империи — а она возникнет неизбежно, и это очень хорошо — стоял цивилизованный человек.

— Ваш слуга, — уточнил Вадим.

— Наш слуга, — преспокойно согласился ан Вилэм йорд Форга. — Но и я слуга протектора. А протектор — слуга Её Величества. И даже Её Величество — слуга. Слуга Миссии.

Вадим вгляделся в зелёные глаза. И понял, что данван не врёт — он говорит то, во что верит, и это как раз было самым страшным. А поняв — промолчал. Потому что это было заманчиво. На миг он представил себя — императором половины континента. Ну да, данваны. Но ведь это всё равно огромная власть. Такая, какой, наверное, не имеет ни один правитель Земли (голова слегка закружилась). И сколько можно будет сделать!!! Не для себя — что себе-то желать при таком могуществе?! Для людей. Нет, реально — для людей. И, может быть, удастся накопить силы и выступить против данванов. Не сейчас. Лет через двадцать, тридцать… Пацану из Тамбова — такое! Обманут? Нет, зачем им это? Вольхедой руководить легче, значит — им и правда нужен такой правитель… Скольких придётся «убрать» — убрать на пути к империи тех самых кэйвингов, с которыми он вместе… но ведь и Вольхеда никого не пожалеет, это было видно в его глазах там, на Ранде… Космос — он увидит космос, должен увидеть…

Он очнулся, с трудом сдержав дрожь. Видимо, все размышления заняли несколько секунд — данваны молчали без нетерпения. Вадим понял, что он смешон. В тунике, с мечом на поясе… всё та же игра. А реальность сидела напротив и ждала. Спокойно, почти безразлично. Если сейчас ответить нет — как это будет красиво, как благородно… а фоорд ждёт. Вспомнилась книга, читанная у Дидрихса — здешняя книга, какой-то Гордятич — «Друзья и враги Лёна Ставратича».

Разве можно предавать на время?

У меня двести человек, подумал Вадим. Понял, что боится. Не этих двоих лощёных и хладнокровных офицеров, а — того, что стоит за их плечами, вот за этими белыми эполетами. Страх был вязкий и противный, как болотная жижа. И вспомнил слова Дидрихса — про то, что такое война. У меня двести человек, а у них двести фоордов. Если не больше. Наверняка больше. Каждый фоорд — это два фрегата, это четыре тысячи бойцов и штук пятьсот разной техники, от вельботов до танков. Я сейчас смешон со своим отказом, который ещё не произнёс.

Впрочем… для них я даже ещё смешней, чем мне самому кажется. Потому что они ничего не знают про двести человек. Про гранатомёты, про ракеты. Они не знают, что Рэнэхид купил тридцать пулемётов, и что лейтенант Роттенберг учит у него пацанов. Не знают про купцов из Крентаны. Это почти чудо, но они не знают ничего этого. Они знают, что я пацан, заигравшийся в кэйвинга.

Пусть знают именно это.

ИНТЕРЛЮДИЯ: Мы пока не верим в смерть!

Вадим встал. Он уже знал, что сейчас скажет, а данваны — они не знали, и даже не ждали такого ответа — было видно по их лицам. И от этого превосходства и в этом знании тоже, и от сумасшествия того, что он сейчас сделает, скажет — Вадиму стало легко и спокойно. Офицеры смотрели на него сидя.

— Встаньте, — сказал Вадим тихо. Офицеры снова переглянулись — на этот раз с искренним недоумением. — Встаньте, встаньте, господа… вы всё-таки в гостях — и тут конкретно, и на этой планете в целом, а гостям не стоит класть ноги на хозяйский стол, это свинство… — они поднялись — неуверенно, и от этой их неуверенности мальчишке стало смешно и приятно. — Так вот, — он тщательно, с наслаждением выговаривал слова, — я обдумал ваше предложение и решил послать вас на хуй. И вас. И вашу императрицу. И ваш фоорд. Местоположение хуя, на который я вас посылаю, отыщете сами. Вы достаточно хорошо знаете русский, чтобы понять сказанное мной сейчас? На анласском, данванском, хангарском, французском или английском это звучит недостаточно энергично — идите на хуй, господа.

Ан Акси йорд Тайом вышел сразу, повернувшись, как на параде. Молча, так, словно Вадим для него перестал существовать мгновенно. Ан Вилэм йорд Форга задержался, какое-то время изучал Вадима поскучневшими глазами. Потом поднял грушу, сжал её в кулаке — сквозь пальцы с чваком смачно брызнуло. Усмехнулся, подняв усики. Бросил остатки груши на пол, кинул сверху перчатки и тоже вышел. Вадим ощутил дикое желание заорать ему вслед что-то вроде «а ну иди сюда, ты, трусло, слышь, сюда, понял?!» — но не заорал, потому что это было ребячеством и потому, что ан Вилэм йорд Форга не был трусом.

Подойдя к столу, Вадим поднял холодный кувшин. Прижал ко лбу. Его заколотило так, что из кувшина начало плескать. Постоял, тяжело дыша — и пробормотал:

— И всё-таки они не знают. Не знают.

На базаре хватало всего. Впрочем, благодаря щедрости правителя уезжающее посольство ни в чём не нуждалось, и Вадомайр решил проехать через базар просто из озорства — чтобы ещё раз посмотреть, как шарахаются хангары. Кроме того, ему хотелось немного унять не отпускающую нервную дрожь.

Кавалькада из трёх десятков всадников ехала прямо через толпу перед обозом. Вадомайр и Ротбирт возглавляли её. Дан ехал в середине — после приезда данванов он был молчалив и как-то заторможен. Вадомайр не мог сказать, что не понимает его… Кстати, и эти мысли тоже беспокоили — поэтому Вадомайр перемигнулся с Ротбиртом, и парни, не долго думая, затянули на два голоса:

— а воины подхватывали:

— Аой! Аой!

Хангары порскали в стороны. Около помоста, с которого продавали рабов, Вадомайр не отказал себе в удовольствии пустить Урагана задом на купчишек и стражу. На помосте — среди немногих хангаров, как видно, пик торговли прошёл — сидел забитый в колодку ногами белый парень. Лицо верхового Вадомайра оказалось вровень с ним — глядящим зло и упрямо, совсем не по-рабски. Парень был одних с Вадомайром лет, худощавый, в шрамах, на груди — татуировка: оскаленная морда рыси и славянская свастика, не такая, как у анласов. Именно на эту татуировку Вадомайр и глядел в первые мгновения — не на лицо славянина, поэтому и опоздал сообразить, что к чему. Просто услышал изумлённое:

— Ва… дим?!.

И всмотрелся в лицо продаваемого — молча, потому что такого не могло быть.

Рыжеволосая девчонка, которая ухаживала за Олегом, была разительно похожа на дочь данванского Капитана Крепости. Олег даже сморгнул, когда она вошла в повозку, неся кувшин с водой, таз и льняное полотенце. Девчонке же, как видно, показалось смешным удивление славянина, потому что она откровенно засмеялась и, сильно, повелительно нажав на грудь мальчишки, заставила его откинуться на шкуры и занялась ногами, промывая и смазывая побитости. Олег смутился и попытался привстать, но встретил удивлённый взгляд девчонки и, пробормотав:

— Хорошо, хорошо… — и улёгся спокойно. В конце концов это было здорово, приятно. Но тут же — впервые он мог себе это позволить — вспомнилась Бранка. Наверное, что-то такое отразилось на лице Олега, потому что девчонка встревоженно спросила что-то. — Нет, всё нормально, — Олег улыбнулся и покачал головой.

Девчонка уважительно-легко коснулась нескольких шрамов на теле Олега и снова что-то произнесла нараспев. Мальчишка даже хотел спросить, как её зовут, но полог откинулся — и внутрь шагнул Вадим. Коротко буркнул, качнул головой с тугими косами в золотых спиральных стяжках — девчонка поднялась и молча, тихо исчезла.

Олег мгновенно сел, обхватив коленки руками. Вадим так же быстро и плавно опустился напротив — скрестив ноги, Олег вспомнил знакомца-анласа с ярмарки — это было даже не жизнь, три жизни назад… Вадим был голый по пояс, длинный нож словно прилип к широкому ремню с большой пряжкой. И раньше мускулистый, сейчас он словно бы немного подсох, шрамы не уступали Олеговым, татуировка на руке будто жила — а глаза, которые всегда были задумчивыми, стали теперь ещё и жестокими — странное сочетание.

Неизвестно, кого видел перед собой Вадим, но в молчании ребят стали проскальзывать смущение и неловкость. Они даже не глядели друг на друга, блуждали взглядами по сторонам, как будто старались наизусть запомнить обстановку повозки.

Это же Вадим, напомнил себе Олег. Но мысль не помогла. Сама эта встреча казалась сказочной и странной… но что ещё хуже — Олег отчётливо понимал: в сидящем напротив парне от Вадима осталось не больше, чем в самом Олеге — от Олега.

— Я… — начал он.

И осекся, услышав голос Вадима:

— Я…

Мальчишки удивлённо посмотрели друга на друга, поймали взгляды — и одновременно рассмеялись.

— Горец, — подавшись вперёд, ткнул Вадим в грудь Олега. — Анлас, — повторил он тычок себе в грудь.

— Угу, — кивнул Олег. И неожиданно понял, что глупая стенка рухнула. Вадим подался вперёд, обнял друга за шею и тихо сказал:

— Прости. Я тебя плохо искал… Как сюда попал — сразу всё закрутило — ну и…

— Ну и в конце концов ты меня нашёл, — ответил Олег. — Очень вовремя нашёл.

— Вовремя, — Вадим отстранился. — Потому что я не знаю, что мне делать. Будешь слушать?

— Ты что, верхом ездить разучился? — засмеялся Вадим. Олег посмотрел на него пустым взглядом, качнулся в седле, встрепенулся и с короткой кривоватой улыбкой ответил:

— Да нет… Просто я думаю про Бранку. Она уверена, что я мёртв. И мне даже страшно думать дальше. Мне скорей надо на север.

— В Йэни Асма получишь самого быстрого коня, — Вадим пришпорил жеребца. — И моё письмо. И эскорт. И… — он вздохнул и махнул рукой. — А, чёрт, я не могу поехать с тобой, пойми!

— Ты не хочешь возвращаться? — прямо спросил Олег…

…Они ехали впереди всего отряда. До Йэни Асма оставалось около суток пути.

За прошедшее время в отряде Олег стал почти своим. Одетый как анласы, хорошо держащийся в седле… Эрна сперва его дичилась — женским чутьём она поняла, что этот мальчишка — посланец далёкого мира, о котором ей рассказывал Вадомайр, но в который она по большому счёту не очень верила. А теперь опасалась, что Олег уведёт Вадомайра обратно… При виде Дана Олег белел, как стенка, а глаза становились безумными, как у больного, и следящими, как у снайпера. Но с остальными отношения оказались вполне ровными, и даже Ротбирт не обижался, что друг и кэйвинг проводит почти всё свободное время с землянином-русским…

— … Мои ключи, — Вадим крутнул на пальце звенящую связку. — Вот… я помню, от чего каждый. Можно будет просто войти домой — и всё.

Без размаха он бросил — нет, просто уронил — связку в обрыв слева от своего колена.

Олег проводил ключи взглядом — они сразу куда-то канули. Посмотрел на Вадима и тихо сказал:

— Мы прогнали данванов из гор. Но мы не выиграли. Они сжигают наши города. А ведь горцы куда сильней анласов… нет, погоди, я не про численность, — он заторопился, видя, как Вадим свёл брови. — Там своя культура, Вад. Понимаешь, особый мир. Не первобытный, а вполне современный. Только настоящий, в таком хочется жить. Я бы, пожалуй, и своих сюда перетащил. Но… там скоро ничего не будет. А может, уже ничего и нет, и даже Бранка меня не дождалась — зачем ждать мёртвого?

— Я не отступлю, — сказал Вадим. — Я теперь не могу отступить, я попробую. В конце концов, всё начиналось с чего-то, с какой-то малости. Так почему бы не с меня?.. А ты… — он помедлил. — Ты вернёшься?

Олег не успел ответить. Он закрутил головой, пригнулся в седле. Остальные в отряде ничего не понимали, хотя… хотя какое-то странное ощущение, от которого по всей коже шевелились волоски и начинали зудеть корни зубов, испытал каждый. Только ещё Дан выпрямился, развёл ноги и смотрел в небо с неясным ожиданием и восторгом.

— Фре… хат! — коротко задохнулся Олег, соскакивая наземь и прячась за конский бок.

И они увидели выплывающее из-за скал справа чудовище.

Фрегат был огромен — не меньше трёхсот метров в длину, странным казалось, что он вообще может как-то держаться в воздухе. Прятаться вряд ли имело смысл, да никто кроме Олега и не подумал — спрятаться хоть как-то, всё удивлённо провожали взглядами серо-голубую рыбину — всю в жёстких углах, блестящих выпуклостях и каких-то штырях. Бесшумный, неспешный, он насыщал пространство вокруг вибрацией и энергией.

Фрегат плыл туда, где лежал Йэни Асма. До отряда внизу ему явно не было дела.

Анласы долго провожали фрегат взглядами. Пока он не превратился в точку на горизонте. Только тогда Вадим, очнувшийся от гипноза — Эрна подъехала к нему вплотную и прижалась — отстранил девчонку и скомандовал:

— Галопом вперёд! С повозками остаются…

— Не спеши, — Олег стоял возле своего коня, глядя чёрными глазами на туманный горизонт. — Ты опоздал, кэйвинг. Скажи, ведь он опоздал, а, Дан?! — повысил Олег голос.

Мимо замерших людей бешеным карьером проскакал данванский мальчишка.

Йэни Асма больше не было.

Не было совсем. От цитадели до порта. Казалось, кто-то взял огромный циркуль, провёл идеально ровный круг, и внутри этого круга всё тщательно вычистил, а потом посыпал ровным слоем серого блестящего пепла. Вокруг — на скалах, среди дико выглядящей зелени садов и полей — бегали, двигались, копошились сотни или даже тысячи людей. Но столицы княжества больше не существовало, и эта мысль с трудом начала доходить до всадников на взмыленных, хрипящих конях, пробиваться сквозь гипноз яркого сверкания пепла в ужасающе ровном круге…

Вадим поймал себя на мысли, что не ощущает ничего. Вообще ничего — ни боли, ни горечи, ни злости. Только какую-то тупую растерянность. В голове просто не умещалась мысль об одновременной гибели такого количества людей. Их смерть была нестрашной именно потому, что была непредставимо огромной, и когда Вадим пытался себе её представить — просто ничего не получалось, не складывалась картинка. Он почему-то думал, что сгорела его мастерская, а в ней — столько картин и набросков… И ещё — хорошо, что он не жалел их дарить. Непонимающе, изумлённо глядела Эрна. Олег спешился, подошёл к тому месту, где дорога начинала спускаться в долину, внимательно смотрел вперёд. Его лицо было непроницаемо.

— Помнишь, я говорил тебе, брат, что твоё новое оружие — это подлое оружие? — хрипло спросил Ротбирт, подъезжая сбоку. — То, которое ты привозил? Так вот я скажу теперь… дай его мне. И нам всем дай. Всем, кто жив. С ними нельзя… честно. Их надо просто убивать. Как угодно, где угодно, чем угодно. Просто убивать. Дай и научи — как. И тут — тут закричал Дан. Закричал так, что затанцевали, храпя, кони — сперва просто страшным воем, а потом — полуразборчиво, дико:

— Онлид, Онлиииид! Онлид, инка, инкааааа… аххх, май линду, маааай фритта!!! — он вскинул руки к небу и голосом, в котором не было ничего человеческого, выкрикнул: — Таки алл'с рэллен, таки алл'с! — и, пошатнувшись, упал на конскую гриву. Плечи юного данвана затряслись от слёз, он разорвал конскую узду, и её плети свисали из белых кулаков, как убитые змеи…

…Спасшихся они начали встречать недалеко от границы странного пожарища. И первым, кого отряд встретил, был Дидрихс — в вермахтовском мундирчике, седой и ловко крутящий педали велосипеда даже протезом. Неясно было, как и почему он уцелел, да это было и не важно, потому что следом шла Онлид.

Она шла, поддерживая двух стариков и посадив на шею маленькую девочку.

— У меня был не такой, — Олег коротко щёлкнул откинутым прикладом АКМС, приложился. — Был АК-103. Остался в наших горах.

В принципе, погиб только город. Большинство населения княжества в нём не жило, и данваны это, конечно, отлично знали. Судя по всему, они и не стремились уничтожить всех людей. Это была просто демонстрация. Наглядная, как раздавленная в кулаке груша.

Вадим только что вернулся из объезда владений. Ясно было, что княжества больше нет. Он уже послал людей к Синкэ, прося «забрать всё, что осталось и всех, кто захочет». И теперь сидел на патронных ящиках, хмуро глядя на то, как работают офицеры его штаба, и Эрна варит кашу в котелке на спиртовке. В тайную долину кэйвинг не пустил почти никого, людям было объявлено, что Вадомайр Славянин, чувствуя вину перед народом на гнев злых демонов, уходит сражаться с ними, а все, кто его любит, пусть примут руку отважного Синкэ. Впрочем, ходил потихоньку и другой призыв — кто ради мести демонам готов отказаться от своего прошлого — пусть идёт в горы, и люди Вадомайра найдут его сами…

— Дашь? — Олег лязгнул затвором.

Вадим нехотя посмотрел на него, спросил:

— Зачем? Мне теперь каждый нужен…

— Ну, я же не баловаться прошу… — пожал Олег плечами.

В глазах Вадима что-то дрогнуло и оборвалось — натянутое и больное.

— Ты… — начал он.

Олег поморщился:

— Ну вот не надо. Я. Ты. Целая куча народу, о котором ты не знаешь, целая куча народу, о котором не знаю я… Бла-бла-бла. Дом, милый дом… — он опять сморщился, как от боли. — Снайперку взять бы ещё… — он с сомнением посмотрел на английские изделия. — Не привык к таким. Но только на север мне всё равно надо. Родители меня давно похоронили. А Бранка — недавно. Может, я ещё успею… я ещё успею… — его лицо исказилось уже настоящей судорогой.

Вадим встал, подошёл к другу. Вздохнул, покачал головой.

— Мы бессердечные твари, — сказал он тихо.

— Мы просто выросли, если ты не заметил, — со смешком ответил Олег. — Пошли пройдёмся до стрельбища, а то твои новички сожгут весь запас патрон. Ротбирта вообще надо держать за руки, и где ты такого нашёл?

— Это они нас нашли, — Вадим резко затянул расслабленный ремень, на котором тяжело висела кобура «брен тена». — Нашли, отмыли от дерьма, сделали людьми… Ладно. Пошли и правда посмотрим, что там и как.

— Всё-таки прихвачу с собой, — Олег легко подбросил на плечо «супер магнум».

ИНТЕРЛЮДИЯ: Вила сида

В лесах у северо-восточного окончания озера Сентер, где берёт начало из ледяных ручьёв река Райас и где ещё не простёр свою властную руку ни один из кэйвингов, начиналась осень. Ранняя, тёплая и светлая — но осень.

Большой конный отряд двигался еле заметными тропами. Не меньше тысячи человек — верхами, с запряжками — шли мерным шагом на рыжих конях, прикрывшись с боков, спереди и сзади дозорами. Во главе двигался плотный строй всадников, обмундированных и снаряженных по стандартам, сделавшим бы честь любой отличной земной армии — они немного нелепо смотрелись верхами. Основная масса носила анласскую одежду, даже с частями доспехов — но и у этих у каждого был «огнестрел», причём неплохой.

1-й полк Повстанческой Армии имени Йэни Асма двигался вдоль Змеевых Гор на север, намереваясь перейти через них по тропам до начала зимы и переждать её на берегах реки Прямицы.

Олег покачивался в седле рядом с Вадимом — во главе строя. Он не претендовал на место командира и не занимал его. Уже было оговорено, что перед поворотом в горы Олег поскачет дальше на север и постарается пробраться на земли Рысей в обход линии хротов, которая после осеннего поражения стала ещё плотней. О том, что в Рысьем Логове может просто никого не оказаться — Олег старался не думать.

От головного дозора подскакали, не по-анласски держась в сёдлах, мальчишка и девчонка — с саблями за спинами, длинными пистолетами на поясах.

— Люди впереди, — коротко сказал парень. — Много.

Вадим кивнул:

— Спасибо, Гриш… — и поднял руку. Отряд быстро и почти бесшумно стал спешиваться, разворачиваясь в боевой порядок. Дан поймал брошенные ему поводья коней — Вадимова и Олегова — и успокаивающе кивнул подскакавшей Онлид, которая тоже спешилась, кинув в руку снайперский «маузер».

Пробежав мимо залёгших между деревьев передовых дозорных, парни распластались у корней огромного ясеня и выглянули — туда, где из леса выходила ещё одна тропка, пониже, берегом ручья. Между деревьев двигалось множество людей — они явно тоже что-то не увидели, так почуяли, потому что начали останавливаться.

Это были славяне-горцы. Много, не меньше трёхсот, на своих маленьких крепких конях. Странно одетые — можно было видеть и кольчуги, и мечи, и маскировочную форму, и родовые повязки не меньше чем десятка родов… Но главное — у всех было огнестрельное оружие, и в основном — более-менее новое, хотя виднелись и старые пистолет-пулемёты. На вьюках тут и там качались миномёты, ракетные и противотанковые комплексы, катились ЗУшки и лёгкие полевые орудия… В середине отряда двигалось около полусотни женщин и детей, причём не горских и даже не лесовиков, а горожан — тоже верхами.

Впереди и слева — рядом с седым плечистым стариком — скакал не по-славянски рыжий высокий парень, поперёк седла которого лежал старый ДП-27 с «танковым» диском. Вадим только успел это отметить — рыжий, как анлас, странно… как его отвлёк от наблюдения крик-выдох Олега. А в следующую секунду его друг уже мчался вниз к ручью и орал, не обращая внимания на вскинутые в его сторону стволы:

— Эрик! Эрииииииии… — и даже захлёбывался криком.

Рыжий вскинулся. Застыл на миг. Зачем-то соскочил с седла — и побежал навстречу Олегу, который на бегу раскинул руки. Они сшиблись и полетели в траву, покатились, тиская и мотая друг друга, как два молодых пса.

Вадим поднялся, машинально отряхиваясь, помахал рукой дозорным, которые явно ничего не понимали. А сам смотрел, как к поднявшимся на ноги — не расцепляя объятий — Олегу и рыжему подъехал шагом… нет, подъехала. Девушка — статная, сидевшая в седле боком, но с оружием. Вадим увидел, как Олег буквально оттолкнул рыжего и замер, вскинув голову. А потом — несмотря на растущий общий гул — отчётливо расслышал слова девушки:

— Вот так-то… Я одно тебе меч, револьвер и камас привезла. Мне они тем часом без дела, а тебе… возвратом надо… чтоб ты… ооооййй… — Бранка закрыла лицо руками и стала валиться из седла — прямо в руки опрометью подскочившего вплотную Олега.

Сейчас было хорошо видно, что она беременна. Куда дольше, чем Эрна.

Лагерь на лесных полянах и берегу ручья был почти незаметен. Возле горящих в ямах костров двигались тени людей и коней. Среди деревьев таял говор на нескольких языках.

При свете двух мощных фонарей, дававших белёсый свет, около большого валуна, вросшего в землю мохнатым ото мха боком сидели несколько человек — парни, две девушки (они присели отдельно и тихонько переговаривались друг с другом, часто кидая взгляды на Олега и Вадима). Йерикка, жуя веточку, иронично посматривал по сторонам, и Олег чуть не засмеялся от радостного, шипучего чувства, что — вот он, Йерикка, живой и неистребимо рыжий, и веточку жуёт так же, как всегда, и… и… и… дальше лучше было не думать, потому что слёзы забивали горло, а это было бы совсем уж…

— Так вы не уходите? — откашлявшись спросил он.

— Мы? Уходим. И мы остаёмся, Олег! Там, — Йерикка вскинул руку, — сотни миров, и мы увидим их все. Но сначала мы отвоюем наш мир. И путь поберегутся те, кто встанет у нас на пути — ни звёзд над нашими головами, ни нашей земли у нас больше никому не отнять! — он опустил руку и щёлкнул пальцами: — А кстати, помнишь Аркашку? Того, который наших тогда…

— Помню, — кивнул Олег и покусал губу.

Йерикка вздохнул:

— Так вот его сынок — которому тогда Гоймир камас подарил, ну? — Гоймира выследил и бахнул в упор. Разворотил бедро.

— Жив? Так он что, тоже тут?! — Олег огляделся. — А…

— Гоймир не велел его убивать. Сказал, что поговорит с ним ещё, как поднимается. Пацан сейчас за ним ухаживает… Они не здесь, они за горами, недалеко от тех мест, где ты на наши головы свалился. И ещё кое-кто там тоже.

— Не пугай, — махнул рукой Олег. — Мне и встречи с Гоймиром хватит… Кстати, с нами едет очень хороший врач, так что Гоймира он на ноги поставит точно… А, да. Так кто там у вас ещё?

— Жена и сын полковника Чубатова, — тихо сказал Олег, и Вадим, молча слушавший, увидел в свете фонарей, как лицо Олега словно бы растворилось — так тот побледнел.

— Они-то как…

— Да так. Как я понял, полковника в измене обвинили, ну и пришлось им бежать. А куда? К нам… Вот такие пироги с брусничкой. Они не знают, кто полковника убил.

— Я сам скажу, — тихо ответил Олег. Бранка тревожно смотрела в его сторону, он улыбнулся. — Сам скажу.

— Это всё интересно, — вмешался Вадим, и на него посмотрели все. — Но, как я понимаю, тут собрались не последние люди…

— Нашим отрядом командует князь Крук, — сказал Йерикка.

Вадим кивнул.

— Конечно. Ну так вот… Тут собрались не последние люди. И мне хотелось бы знать, в каком рассуждении находятся наши горские друзья.

Йерикка зевнул, плюнул травинку, потянулся. И подался вперёд:

— В рассуждении того, что три дня назад, когда мы только-только перевалили хребет, один надёжный человек — немного старых связей — сообщил мне вот что…

ИНТЕРЛЮДИЯ: Славословие

Плоские машины — не очень похожие на земные танки или бронемашины, но всем своим внешним видом не оставлявшие никаких сомнений в своём предназначении — шли по две в ряд, шесть штук. Из-за того, что они были плоские — они казались невысокими, и только когда на броне передней показался данван, стало ясно, что высота машин не меньше трёх метров и что они — огромны.

Данван стоял на носу правой передней машины, раскачиваясь на широко расставленных ногах — статуя из непроницаемой брони. Его угловатые руки поднесли к матовому забралу шлема какой-то прибор, он стал медленно поворачивать голову туда-сюда. Картина была полуреальной, как из фантастического фильма. И уж совсем фантастической делал её плывущий над группой машин фрегат — фрегат, по сравнению с которыми машины-гиганты в ущелье, ведущем в горы, казались крошками.

Олег пошевелил край изолирующей накидки. Его не оставляло ощущение того, что данван видит. Видит их всех. Невозможно не увидеть полторы тысячи человек, пусть и сколь угодно хорошо замаскированных. Невозможно. Так же невозможно, чтобы этот фрегат и был тем, который сжёг Йени Асма. Хотя Йерикка говорил, что это так и есть.

Машины двинулись дальше. И над скалами — скрещивая в небе белые следы и завывая — разорвались алыми огнями две сигнальных ракеты. Начало атаки.

Олег отбросил накидку…

…Фрегат тут же окутался радужным сиянием — непроницаемым и… страшным. Зашевелились — не вразнобой, слаженно и жутко — многочисленные стволы, безошибочно выцеливая обнаружившихся себя врагов. Жалкие твари, как они посмели?! Отражая ливень высокоскоростного металла, несущийся с земли, перехватывая ракеты, защитные экраны были готовы поглотить и любую форму чистой боевой энергии — мало ли что?

Гранаты «мух» и «семёрок» — и капсулы «шмелей» не были энергией. У них не было сложных наводящих систем. И их скорость была слишком мала, чтобы защитный экран воспринял их как угрозу.

Конечно, у фрегата была и обычная броня. Мощная, танковая. Но, как видно, она не модифицировалась довольно давно. Во всяком случае, ещё до появления тандемных ПГ-7ВН…

…Не веря своим глазам, Вадим увидел то, на что уже не надеялся с того момента, когда вспыхнула чёртова «радуга».

Фрегат вдруг дёрнулся. Покачнулся. Послышался, перекрывая звуки боя, мощный рёв сирены. Мощный — и… и… нет, не может быть… беспомощный! Фрегат звал на помощь.

Помогать было некому. Сразу несколько «тандемов», выпущенных с разных концов, пробили броню. А потом одна из «шмелиных» капсул развалила нос чудища — то самое место, где холодно сверкали гранёные «глаза грифона» — панорамные иллюминаторы пилотского отсека.

— Ааааа!!! — бессмысленно-радостно закричал Вадим.

Защитное поле замигало и… исчезло. Фрегат оказался под огнём со всех сторон — по нему стреляли изо всего, что могло стрелять. Чудовище подалось вбок. Назад. Вбок. Оно было всё-таки слишком огромно, оно не желало умирать от муравьиных укусов… и Вадим увидел, как внизу — на земле — одна за другой появляются кипящие ямы.

Поздно.

Трёхсотметровый убийца городов страшным движением перевернулся вокруг себя. И — рухнул вниз, в ущелье.

— Ложись! — крикнул Олег, падая.

Огненный вихрь рванулся из ущелья в небо расширяющейся воронкой — истаивая. Начали рушиться скалы. Взрывы — уже более слабые — следовали один за другим.

На узости некуда было деться даже тем, кто спасся при падении. Среди пламени и вывихнутого металла двигались, стреляя во все стороны, чёрные фигуры. Поднимали руки почти нечеловеческими, механическими жестами — и падали, таяли среди огня.

Вадим услышал, как поднявшийся на ноги и стреляющий от живота Олег смеётся — металлически, высоко, почти безумно. Сам он, не издавая ни звука, глядел неотрывно, как горит колонна. Нет, горит всё ущелье, заваленное металлом. А видел только одно — пепельный круг на месте своего города.

И — не ощущал ничего, кроме удовлетворения. Странного и дикого чувства высшей справедливости, которая пришла, как приходит утро…

…Данванский офицер лежал чуть в стороне от пламени. Он был без шлема, и бледное мокрое от пота лицо смотрело в небо. Ног ниже колен у данвана не было, и по камням из пламени тянулся спёкшийся от жара след. На подходивших к нему мальчишек данван поглядел удивлённо и внимательно. Рядом были разбросаны куски упаковки универсальных бинтов — он обрабатывал раны, а вот за оружием — кобурой на поясе — не потянулся, продолжая разглядывать ребят. Олег мог бы поклясться, что данван старается понять, как же получилось то, что получилось? Потом данван зашарил рукой по челюсти — поправлял лингвист. И сказал:

— Добейте меня.

— И так подохнешь, — тихо ответил Олег.

Данван силился улыбнуться, но губы у него дрожали, а в глазах росло недоверие и…

— Он боится, — тихо сказал Вадим. — Он не может поверить, что это случилось и боится.

Тогда подошедший Дан молча выстрелил офицеру в голову. Потом швырнул «брен тен» в сторону и пошёл прочь, шатаясь и закрыв лицо руками.

ИНТЕРЛЮДИЯ: Чёрные хроники арды

Отец!

Пишу тебе с Эрда. Пишу коротко, потому что много слов — много дорог, а моя дорога одна.

Я жив. Я не в плену. Наше дело неправое, отец, и мысли наши злые. Дела наши я видел сам и не верю, что они справедливы и оправданны. Я предал Корону, отец. Я предатель всего, чему нас учили служить. Я вызываю тебя, ан Отмар йорд Харья, мой отец, на гессадрер до смерти — одного за весь наш народ. Если ты согласен — приезжай туда, где был город Балны Хун, который наш народ сжёг. Я буду ждать тебя три месяца по счёту Эрда с дня Первого Снега — ты помнишь этот праздник и снежную крепость у нашего дома, отец?

Не говори матери и братьям. До встречи в бою.

Прощенья не прошу — знаю, что его нет и ты не простишь.

Дан, офицер 1-й полка Повстанческой Армии имени Йэни Асма.

— Что случилось, Дан? — в темноте землянки завозилась Онлид.

— Ничего, — он закрыл блокнот. — Спи, маленькая моя. Утро ещё не скоро.

Дан отложил блокнот и придвинул ноутбук. Щёлкнул крышкой. Пора было закончить отчёт по контрразведке.

Солдат в пятнистом мешковатом маскхалате и глубокой каске, с фаустпатроном на плече и мужественным лицом целился в Олега. За плечом солдата стоял рабочий — усатый, в спецовке, с винтовкой в руках. На винтовке был примкнут кинжальный штык, хорошо знакомый по фильмам о Великой Отечественной.

Олег подошёл к машине и провёл рукой по надписи:

СЕСТРОРЕЦКIЙ ИМПЕРАТОРСКIЙ ОРУЖЕЙНЫЙ ЗАВОДЪ

Выпрямился. Вадим стоял возле скелета. Посмотрел через плечо и грустно сказал:

— А ведь так и не узнаем, кто он был.

— Надо похоронить… — начал Олег, но не договорил — отшагнул. Йериика, сидевший на корточках у арки, увитой проводами, поставил ноутбук на пол и указал на ожившие огни.

— Связь установлена, товарищи офицеры, — с обычной своей усмешкой сказал он. Но — серьёзно. — Через полминуты переброска, если с той стороны не обманули.

Олег и Вадим подняли автоматы. В арке заклубился синий туман, его прорезала серебряная молния (вот как это выглядит, подумал Олег) и послышался голос:

— Марычев, Олег, убери пушку, ты чего? Подарки принимайте!

— Славян, — широко улыбнулся Олег, опуская оружие. — Получилось.

— Получилось, — кивнул Вадим.

— Поехали? — подмигнул Йерикка.

ИНТЕРЛЮДИЯ: Беловежская пуща

Открытым текстом, всем, всем, всем.

Лорд Протектор Эрдэ ан Вальден йорд Торренс сообщает.

…сопротивление более не представляется возможным. Только что радный воевода Вольг Марыч предложил сдачу остаткам гарнизона Крентаны. Я разрешил туземным частям сложить оружие. Помощь от частей, находившихся на территории Юг, Юго-Запад, не придёт — они уничтожены 3-й, 11-й повстанческими армиями. Вчера 2-я повстанческая армия пати кэйвинга Вадомайра Славянина уничтожила космодром в устье р. Огон.

На территории терминала идёт бой. Это десантники повстанцев, мы не смогли обнаружить их катера вовремя. Ими командует Дмитрий Марычев, слухи о его гибели ложны. Стреляют у дверей моего шта…

КОНЕЦ