Небо не решит за нас

Пепел скрипел на зубах. Доминика Мария де Вега сглотнула всухую и еще раз измерила темницу шагами. Десять футов, как и в прошлый раз, как и день — месяц, год? — назад.

Темница походила на простенок: бугристые каменные стены высотой в добрых двадцать футов разделяет расстояние немногим больше ширины плеч Доминики. Мужчина и вовсе вынужден был бы передвигаться по камере боком. Дверей нет; лишь окошко, похожее на узкую горизонтальную бойницу под потолком. Не приходилось даже предполагать, что Доминика могла попасть сюда через окно — в него можно было просунуть разве что кулак. Она уже проверяла, вскарабкиваясь по стенам. Это обстоятельство дало ей повод занять себя на долгое время, отыскивая ловко спрятанный люк или дверь. И она десятки раз обшарила каждый квадратный дюйм темницы — и стены, и пол, и потолок — но камера оказалась высеченной в цельной скале: никаких стыков, которые можно было бы расковырять. Здесь вообще не было ничего, кроме слоя тончайшего пепла да пятен черной плесени в углах.

Воздух был абсолютно сух; ни капли влаги вокруг. Пепел забил каждую пору обнаженной шелушащейся кожи. Лишь кисточки на побегах плесени влажно, жирно поблескивали. Первое время Доминика надеялась, что тюремщики принесут ей воды — должны ведь, если не хотят, чтобы пленница умерла до срока! — но по всему выходило, что о ней просто забыли. Что же до смерти от жажды… Доминика почесала незарастающий разрез под солнечным сплетением. Возможно, ей больше и не нужна вода. Иногда Доминике казалось, что и дышит она только по привычке.

Она обратила взор к окошку. Вновь не смогла понять, частицы пепла то играют в слабом багровом свете или просто «мушки» плавают в утомленных многодневной бессонницей глазах. Покричать, что ли? Чьи-то голоса и стоны постоянно слышались снаружи, когда их не заглушал вой порывистого ветра. Но распознать ей удавалось лишь голос юродивого Рогатого. Он был совсем близко, справа и сверху, возможно, в такой же камере. Но добиться от проклятого еретика ей пока ничего не удалось. Он лишь монотонно бубнил молитвы и литании, причудливо перемежая строфы.

Едва она подумала о других пленниках, как находиться в темнице стало совсем невыносимо. С силой уперевшись ногами и руками в стены, Доминика поднялась к окну, глотнула горького пепла, прислушалась. Рогатого было не слыхать.

— Эй! Эй! Меня кто-нибудь слышит? — багровая мгла снаружи глотала слова, будто толстый слой ваты. — Отзовитесь!

От крика звенело в ушах. Доминика прислушалась: будто бы вновь забормотал Рогатый. Вой ветра утих. Секунду спустя она услышала новый голос. Кто-то хрипло смеялся.

— Уж никак сеньора инквизитор собственной персоной! — различила она. — Ну и где же ваше Царствие Небесное, госпожа святоша? Нашла коса на камень!

Глумливый тон, пришепетывание сквозь прорехи в зубных рядах не оставляли сомнений: то был Энрике, бандит и мародер. Господь милостивый, наказание то или шутка, жалкой смертной непонятная, раз такой человек оказался рядом с нею в Преисподней?! Одну секунду — лишь одну секунду! — она испытывала искушение умолкнуть, сделать вид, будто ее нет. Но, наверное, и такой собеседник лучше, чем никакого?

— Энрике? Рядом с тобой кто-нибудь есть? Довелось тебе слышать кого-то, кроме меня?

Поднявшийся ветер заглушил ее. Долгие минуты она дожидалась затишья, чтобы повторить свои вопросы вновь.

— Зачем нам с тобою кто-то еще, дорогуша? — наконец различила она. — Мы с тобою проведем вместе прекрасную вечность, уж только дай добраться до тебя!

— Мне не до шуток, бес бы тебя побрал!

— Какие шутки, ма шери? Бес нас всех уже побрал! Разве ты не поняла, где мы оказались?

— А, проклятый, уши бы мои тебя не слыхали! Рогатый! Рога-а-ты-ый! — звала она под смех бандита.

И Рогатый отозвался:

— Сеньора? Чего вам угодно, сеньора?

Это была первая осмысленная фраза от него за целую вечность.

— Ты слышал кого-нибудь, кроме этого козла безрогого, Энрике?

— Я многое слышу, госпожа. И каждую душу в преддверии Ада, и тварей адских, и мелодию Сфер Небесных. Это так прекрасно! Как же это хорошо — быть!

— Лучше бы мы были где-нибудь еще, — процедила Доминика. — Ты слышал кого-нибудь из отряда? Брата Хуана, брата Фернандо — хоть кого-нибудь?

Рогатый что-то отвечал, но его вновь заглушил мерзкий Энрике:

— Зачем вам кто-то еще, госпожа? Сейчас я спущусь к вам, и мы славно развлечемся!

— Заткнись, проклятый еретик! Черта лысого ты доберешься до меня!

— Это более, чем реально, дорогуша, — возразил Энрике. — Вы еще не пробовали черную плесень на вкус? Рекомендую, рекомендую. Или дайте ей попробовать себя.

— Энрике, заклинаю тебя всеми христианскими добродетелями, помолчи, — взмолилась она, пытаясь разобрать бормотание Рогатого.

Но бандит лишь разразился похабной песней, поминутно захлебываясь и хохоча над своей придумкой:

— У, проклятый! — ярилась Доминика. — Нужно было сразу тебя удавить, пропади ты пропадом.

Она надеялась, что бандит рано или поздно устанет, но он продолжал распевать корявые куплеты, лишая ее надежд докричаться до кого-нибудь еще.

В ярости саданув кулаком по стене, Доминика потеряла равновесие и сверзилась на пол темницы, по пути пересчитав затылком каждую неровность каменной стены.

Глухой гул наполнил ее голову, в глазах потемнело, начали неметь руки и ноги. Доминика нащупала жуткую рану на груди, погрузила в нее пальцы. Глубже… Нащупала сердце. Ни единого толчка… Господь всемогущий, избави от юдоли сей… Разве можно человеку быть так: ни живым, ни мертвым?

— И это все, что вы нашли? — раздался под сводами церкви надменный голос Доминики Марии де Вега, главы боевого отряда Инквизиции.

— Покорнейше прошу прощения, сеньора, — рослый монах, брат Хуан, склонился в поклоне. — Мы сбились с ног, прочесывая окрестности, но кругом находили лишь мертвецов да безумцев.

— Кто это? Как пережил катастрофу?

— Бандит, мародер. Назвался Энрике, — отвечал монах. — Пришел в сей несчастный край с шайкой поживиться, едва заслышав о катастрофе.

— Почему вы оставили его в живых? Или вы нетвердо помните приказы? — голос сеньоры-инквизитора посуровел.

— Мы помним приказы, госпожа. Мы перебили всю шайку, — поспешил оправдаться брат Хуан. — Но этот человек, Энрике — из местных. Он сказал, что знает того выжившего по прозвищу Рогатый, что вы, госпожа, нашли и арестовали.

— О! Прекрасно, — потерла руки Доминика. — Немедленно отведите арестованного в подвал да поднимите на дыбу.

Стоящий на коленях пленник поднял голову:

— О, милостивая сеньора, я и так вам все расс…

Один из монахов, стоявших по обе стороны от него, с силой ударил Энрике кулаком в лицо. Пленник прикусил язык и втянул голову в плечи.

— Ну-ну, полегче, — осадила Доминика подчиненного и обратилась к Энрике. — Не бойся, добрый человек. Если грехи твои не велики, то ты не будешь страдать… долго. Но мы хотим быть уверены, что ты говоришь правду. А человек никогда не бывает так правдив и словоохотлив, как на дыбе.

Предоставив пленника заботам подчиненных, весьма умелых в делах заплечных, Доминика отправилась в контору. Тощая пачка протоколов, кажется, уже была заучена наизусть, но инквизитор вновь и вновь перебирала листы пергамента в тщетной надежде, что вот-вот наткнется на какую-нибудь зацепку.

Расследование продвигалось туго. К тому времени, как посланный Святой Инквизицией отряд достиг Северной Наварры, здесь все было кончено. Как и сказал брат Хуан: одни мертвецы да беспомощные идиоты. Едва преодолев солончаковые болота, обогнув Врата Ада и миновав жуткие леса, через которые сотню лет назад прошли демонические воинства на пути к Армагеддону, инквизиторы занялись поиском выживших. Но нашли лишь безымянного Рогатого. Строго говоря, он не был единственным выжившим, но в отличие от других, не барахтался на земле, пуская слюни, а бродил по обезлюдевшим весям, умел о себе позаботиться. Самое главное — он один владел членораздельной речью, хотя инквизиторам пока ничего не удалось добиться от него, кроме еретических сентенций.

Он не назвал ни своего имени, ни занятия, но сказал — точнее, так можно было понять его бормотание, — что катастрофа была не демоническим прорывом, но напротив, Нисхождением. Это были в высшей степени сомнительные показания, ведь разверстый Кратер, в котором располагались адские врата, бурно рокотал и извергал дым, как никогда за последнюю сотню лет.

Остальные документы были всего лишь отчетами поисковых групп — неутешительными отчетами.

Через некоторое время брат Хуан поднес ей новый протокол — показания Энрике. Доминика быстро, но внимательно пробежала его глазами. По словам бандита, арестованный по прозвищу Рогатый (имени его бандит не знал) был послушником при монастыре в предместьях Памплоны — заброшенной еще во время Армагеддона бывшей столицы Наварры. Он-де, Энрике, находясь в бегах, скрывался у друзей в Тьерра-Эстелья, мало затронутом катастрофой районе. Прознав о беде, постигшей Северную Наварру, отправился на разведку. Он повстречался с Рогатым (тогда еще вполне безрогим и находящимся более или менее в своем уме), который утверждал, что видел некое небесное явление, каковое принял за Нисхождение ангела. Рогатый-де отправился к предполагаемому месту падения ангела, и Энрике не стал ему препятствовать, так как торопился оповестить коллег-бандитов о возможной богатой добыче. Впоследствии, попав в руки слуг Святой Инквизиции, Энрике, будучи верным католиком, поспешил сообщить инквизиторам о послушнике-еретике — единственном человеке, пережившем катастрофу.

Доминика положила листок на верх пачки. Собственно, она собиралась казнить бандита, как только получит протокол. Но его показания удивительно гармонировали с обрывочными показаниями Рогатого. По крайней мере, каждый из арестованных независимо назвал редкое слово, «нисхождение». Лишать жизни одного из свидетелей при том, что других и взять-то неоткуда, было бы в высшей степени неразумно. Придется забрать его с собой, решила инквизитор. Но сначала следовало еще раз допросить Рогатого.

Она спустилась в подвал. Сдавленные всхлипывания и стоны донеслись до нее. То приходил в себя Энрике. Другой арестованный никогда не кричал и не жаловался, будто не чувствовал боли и не знал своего положения. Вот и сейчас она нашла его нараспев читающим молитвы и блаженно улыбающимся. Братья инквизиторы допрашивали его в три смены уже несколько дней, но, кажется, Рогатому вообще не было разницы, висеть ли на дыбе с выбитыми из своих мест суставами, либо валяться на загаженной соломенной подстилке.

Будто морская волна выбросила Доминику из муторного полубеспамятства на неприветливый берег реальности. Голова раскалывалась, во рту и груди горьким пеплом Преисподней клубилась пустынная сухость. Левую руку покалывали иголки, а ладонь она и вовсе не чувствовала. Доминика распахнула глаза (будто песка насыпали!) и с гадливостью выдернула руку из зарослей черной плесени. Клочок мерзкой растительности остался на ее ладони, и, поднявшись на ноги, она поспешно вытерла ладонь о стену. Показалось ли ей, или камень подался под ее рукой, будто размягченный воск? На секунду Доминике почудилось, что не камень то, а лишь морок; что висит она в черной бездне. Ноги ее подкосились, каменный пол спружинил, приняв ее тело. И сразу все прошло. Убедившись, что под нею есть твердая опора, сеньора-инквизитор рискнула разжмурить веки. Перед ее лицом хищно поблескивала черными бусинками-побегами плесень. И вновь накрыло ее ужасное чувство: будто то не побеги ядовитой поросли, а прорехи в ткани реальности, будто она видит сквозь них то, что снаружи. Пустую, но полную бездну; безвидную, но осязаемую тьму. Чужие хищные взгляды…

Отшатнувшись, Доминика ударилась затылком о стену, как благословение приняла минутное помрачение рассудка, вновь пришла в себя…

Добрый час ее мучили приступы потустороннего ужаса. Вновь и вновь разверзалась бездна, и твари, что не имели ничего общего с людскими представлениями о демонах, голодно смотрели на нее с изнанки реальности.

Наконец Доминике полегчало. Она рискнула пройтись по темнице, избегая ступать в пятна плесени. Тут сеньора-инквизитор заметила странное явление: хотя бездна больше не грозила поглотить ее, но камень продолжал упруго подаваться под ней. Голые ступни давно онемели, икры кололи мириады иголок. Доминика поковыряла пальцем стену и сделала в ней лунку. Продолжив работу, она отделила кусок камня — и тот упал на пол, будто обычный каменный осколок. Твердый, но под ее руками — мягкий!

Только вот палец тоже онемел.

Через некоторое время странное явление прошло, будто ничего и не было — камень вновь стал неприступной твердью. Но остались на нем отпечатки ног, лунки, вмятины.

Доминика тщательно отскребла черную плесень каменным осколком, сгребла в дальний угол темницы. Несомненно, плесень и была причиной всех странных явлений. Зловещий смысл самой тюрьмы стал проясняться. Официальная доктрина Церкви утверждала, что главное оружие диавола — взращивание греха, искушение, позволяющее Тьме получать души умерших. Но ведь после Армагеддона демоны стали являться в смертный мир во плоти из вмещающих адские врата Кратеров, разверзшихся по всей земле, — и охотиться на живых. Значит, в такие вот тюрьмы исчадия Тьмы помещают свою добычу, на поживу черной плесени. Которая не то, чем кажется.

Раньше сеньора-инквизитор запытала бы любого за подобные еретические гипотезы, но теперь ей самой не оставалось ничего иного, как предположить, что законы природы в мире демонов так отличаются от законов смертного мира, что диавол вынужден самым богомерзким образом переиначивать тела и души людей, чтобы они смогли существовать в Бездне.

Брат Алонсо лишь на час пережил последний допрос Рогатого.

Доминике показалось, что на этот раз юродивый еретик чуть более в своем уме, чем ранее; и что он стал более адекватно отвечать на «форсирующие действия» дознавателей. Во всяком случае, он делал явные попытки отстраниться от раскаленного железа, а выбитые суставы причиняли ему явный дискомфорт. Сквозь блаженную пелену в его глазах начали проступать искры беспокойства.

Это воодушевило инквизиторов. Они принялись за дело с удвоенным усердием. Доминике поминутно приходилось напоминать им об осторожности. В конце концов брат Алонсо ткнул горячим прутом в роговой вырост на лбу арестованного. Мгновенно будто грянул над головой гигантский колокол; оглушенные инквизиторы упали на пол подвала. Доминика пришла в себя одной из первых. Что она чувствовала — не запомнила. Или не хотела вспоминать. Все плыло перед глазами, как после удара по голове. Другие чувствовали себя еще хуже. Брат же Алонсо, обгадившись, пускал пузыри, бессмысленно уставившись в потолок. Пришедшие в себя инквизиторы долго пытались его растормошить, но дух бедного Алонсо будто бы уже покинул тело, оставив умирающую оболочку.

Удивила Доминику реакция Рогатого. Взгляд его прояснился, вид же арестованный имел самый удрученный, будто он был искренне опечален произошедшим с Алонсо. Приказав подчиненным снять его с дыбы и привести в порядок, сеньора-инквизитор попробовала — пока горячо! — расспросить Рогатого. Но тот бормотал нечто бессвязное, и Доминика различила лишь «не хочу убивать», «безжалостная благодать», «никто не выдержит».

Делать было нечего. На следующее утро отряд собрался в дорогу, унося с собой двух арестованных и завернутое в саван тело брата Алонсо. Пересекающиеся рассказы допрошенных да свидетельства необычной смертоубийственной силы Рогатого — уже неплохой материал, повод не считать миссию провальной. Дома в дело вступят дознаватели поопытнее.

Но этим планам не суждено было сбыться. Путь отряда пролегал мимо Кратера — по-другому здесь не пройдешь. Страшный лес — бывшая дорога дьявольских армий — сам по себе был крайне неприятным местом. Сейчас же его заволокли тучи пепла и эманации адских врат. Отряд был вынужден продвигаться медленно, дабы не пропустить во мгле вехи и не сбиться с пути. Возможно, это промедление и стало роковым. Или им просто не повезло под покровом пепла попасться вышедшей из Кратера Охоте.

Никакого боя не было. Просто в какой-то момент земля задрожала, а туча пепла поблизости вдруг облеклась плотью — широким боком Бегемота, из разверстых щелей в каковом неуловимыми тенями выскакивали и мгновенно растворялись во мгле крылатые абиссали. Инквизиторы едва успели сомкнуть строй и обнажить оружие — и тут же тело Доминики стало легким-легким, а из груди вырос зазубренный коготь летающей твари.

Так закончилось земное бытие сеньоры-инквизитора.

Доминика вскарабкалась к окошку и позвала Рогатого. Она готовилась звать долго, но сразу же получила ответ.

— Сеньора? Я слушаю, — донесся негромкий, но ясный голос.

— Ты понимаешь меня? Я хочу спросить, — сказала она, с беспокойством прислушиваясь: как бы в разговор не влез бандит Энрике.

— Спрашивайте, — так долго Рогатый еще никогда не поддерживал осмысленный разговор.

Похоже, подумала Доминика, чем больше времени проходит после катастрофы, тем больше проясняется его ум.

— Ты нашел ангела? Откуда у тебя рог?

— Да. Да. Рог? Разве я не говорил? — ответил Рогатый. — Благодать страшнее Тьмы, в каком-то смысле. Ни одна душа не вынесет ее испепеляющий свет без урона. Спутанность мышления, горькая тоска по всему хорошему и стыд за себя. Но одновременно — и радостное чувство, будто у меня есть возможность очиститься от зла. Вот что я почувствовал, пока все вокруг умирали или превращались в дураков.

— Это и было Нисхождение? Ты нашел ангела или нет?

— …ужасное и прекрасное создание, бесконечно опечаленное своим бессилием помочь людям, — говорил Рогатый. — Я коснулся его.

— И что было дальше? — спросила Доминика.

— Не знаю.

— А рог?

— Это не рог. Это перо с Его крыла, — отвечал Рогатый. — Не спрашивайте. Я просто знаю.

— Так значит… — кошмарное подозрение появилось у Доминики. — Брат Алонсо умер, потому что его озарила… благодать?

— Я не хотел.

Только теперь Доминика поняла, что все это время слышит и Энрике. У того «репертуар» не изменился, но голос его стал тих, сух, бессилен — на его фоне она хорошо различала даже негромкий голос Рогатого. Вот и славненько.

Она слезла вниз. Все, что рассказал ей Рогатый было непростительной ересью. Но ведь и все, что она увидела и почувствовала с тех пор, как попала в Кратер, было ересью. Святая Инквизиция обрекла бы ее на смерть за сам рассказ о ее пребывании в Кратере! За пределами Доктрины нет истины — вот и весь сказ. Но если Доктрина вступает в противоречие с ее, Доминики, опытом — то и рассказ Рогатого может быть правдой?

Некоторое время она колебалась. Не стоит ли ей отказаться от собственного опыта, смежить веки, закрыться и предаться истовым молитвам, в надежде на то, что Господь увидит ее непоколебимую веру и спасет?

А плесень тем временем будет подбираться все ближе к ней…

В конце концов, она никогда не была теологом. Она была солдатом. А солдат имеет дело с тем, что видит — и действует сообразно. Если здесь — в преддверии Ада! — есть святое оружие, то ей надлежит пойти на любые жертвы, дабы обрести его. Подумать только, ангельское перо, впечатанное в лоб глупого послушника — прямо здесь, под носом у тварей тьмы!

Единожды решив, она принялась за дело без промедления.

У нее ушли целые дни на то, чтобы определить порцию плесени, не слишком угрожающую приступами кошмаров, но имеющую полезное ей последействие. Она втирала в десны небольшой клочок, пережидала кошмар, а потом принималась за работу. Со временем она научилась угадывать порцию все лучше и лучше.

Мизинцем на левой руке она решила пожертвовать. Именно им она резала камень во время последействия плесени. Вскоре палец усох, окостенел, окаменел. К тому времени она вырезала из камня нож — увесистый четырехфунтовый тесак. Заточить его о каменные стены оказалось невероятно сложно — просто не было достаточно ровного участка стены, чтобы шлифовать лезвие. Но многие времена спустя Доминика получила достаточно острое лезвие, некоторые части которого могли резать, а не только лишь рвать.

Первым делом она отделила окаменевший мизинец — так будет работать сподручнее. Затем вылепила из камня сосуд для плесени, с кое-как пригнанной крышкой и проушиной для веревки.

На веревку пошли волосы Доминики. Слава богу, монахиням давно разрешили отращивать волосы, особенно служащим в боевых отрядах! Волос хватило на юбку-пояс и несколько коротких веревок — подвешивать к поясу нехитрый скарб инквизитора.

За время работы пол камеры промялся под ее ногами; ноги же отмерли, как ранее мизинец, и окаменели по колено. И это было даже кстати! Предстояло прорубиться сквозь фронтальную стену, а затем как-то подниматься по ней снаружи.

Ноги она отсекла после того, как собрала всю плесень в свой сосуд. Было не больно, лишь немного жалко.

Десяток тщательно отмеренных порций плесени потребовался, чтобы расширить окно-бойницу в стене пятифутовой толщины. Вбив ноги в стену снаружи, она выбралась и впервые увидела Кратер во всей красе — насколько позволили тучи пепла, конечно. Изнутри Кратер не выглядел кратером — скорее, колодцем. Где-то в невероятной вышине виднелся кружок дневного света. Завиваясь спиралью, столп пепла подымался из безвидной глубины. Стены Кратера, насколько хватало глаз, были испещрены мириадами окошек темниц. Показалось ли ей, или из некоторых что-то торчало? Вероятно, она не первая, кто догадался пройти сквозь стену.

Она сидела на собственных отрезанных и вбитых в стену ногах — и ей пришлось повиснуть на них, как на брусьях, ведь ей надо было как-то подниматься. Темное колдовство плесени придавало ей сил. Действуя методично, как машина, Доминика выдергивала кошмарный костяной клин из стены, вбивала повыше, подтягивалась, выдергивала, вбивала…

Путь ее лежал к одной из ближайших бойниц. Оттуда доносился слабый хриплый клекот — голос Энрике. Она нашла бандита в плачевном состоянии, наполовину вплавленным в камень. Несчастный дурак не догадался запастись плесенью, прежде чем лезть наружу. Видать, так дурно на него подействовала близость девы-монахини. Все тело его окаменело, лишь глаза бешено вращались в глазницах, да челюсть подергивалась, извергая пошлости.

— Сама пришла? Ох, какая ты страшная… — различила она. — Ну ничего, мне и так сойдет.

Только теперь Доминика поняла, что кое-чего не учла. В темнице-то она сидела нагая, а ее жалкий пояс ничего не скрывает! Ну, ничего, она уже, возможно, совершила самый страшный грех, поверив Рогатому. А вынужденная нагота — это, если подумать, не грех, а просто срам.

Она откупорила сосуд, каменной щепочкой взяла толику черной субстанции, показала Энрике. Судя по его глазам, они подумали об одном и том же: о том, что Энрике — тупоголовый болван!

Укрепив силы богомерзким зельем, Доминика стала прорубаться к бандиту. Было очень неудобно: на одной ноге она сидела, другой резала камень.

— Ну, иди же, иди сюда! Вот молодец, — подзуживал Энрике, безумно ухмыляясь.

Но сеньора-инквизитор, лишь освободив одну его руку, сразу отсекла ее от плеча. Испробовала. Да! Чужие кости работают в точности как свои!

— Ты что творишь, стерва?! — протестовал бандит.

Но Доминика не слушала его, лишь методично вырезала камень. Вскоре ее инвентарь пополнился четырьмя новыми клиньями. Тело Энрике она сбросила на пол темницы, в хищные заросли плесени. Дьяволово — дьяволу.

Будучи увешанной таким количеством костей, она стала подниматься медленнее. Но все равно смогла достичь темницы Рогатого. Тот явно удивился, когда она спустилась к нему, будто гигантский паук. Рогатый почти полностью был оплетен черной порослью, но в глазах его не было ни капли потустороннего ужаса, который терзал ее, стоило ей только немного переборщить с зельем.

«Видимо, сияние благодати хранит его душу, — предположила Доминика с удовлетворением. — Это — лучшее доказательство правдивости его рассказа».

— Как ты, друг? — она склонилась над ним.

— Все хорошо, — едва слышно прошептал Рогатый.

— Кажется, ты решил совсем здесь остаться?

— Здесь я никому не наврежу, — отвечал он.

— Почему бы тебе не пустить в ход перо, раз ты это можешь? — спросила Доминика.

От ответа зависело очень многое.

— Я не хочу убивать других пленников, я же говорил, — устало отвечал Рогатый.

— А зачем убивать? Ты мог бы избыть поганую тьму, осенить грешников истинным светом, проложить нам путь отсюда! — увещевала сеньора-инквизитор.

Рогатый смотрел на нее будто бы с жалостью.

— Мне придется развеять некоторые ваши иллюзии, госпожа, — ответил он. — Если вам будет угодно.

— Валяй!

— Во-первый, никакого абстрактного зла, как и абстрактной чистоты, не существует! — начал он. — Души — настолько же материальны, как и тела. И духовная тьма — это буквально гниль душ!

— Ты хочешь сказать…

— Буквально! Свет мгновенно уничтожает тьму, а благода-а-ать… — протянул он, требуя, чтобы она сама сказала ответ.

— Э… уничтожает зло? — предположила инквизитор.

— Дура! Благодать уничтожает пораженную Тьмой плоть души! — сказал Рогатый. — Сами подумайте, без лицемерия этого вашего надменного, без иллюзий, без… Что останется от вашей души, если ее испорченные части мгновенно исчезнут?!

— Я не… Но это то, чего всегда хотела Церковь…

— Ваша душа обратится в нежизнеспособные ошметки! — ответил Рогатый. — Вы либо станете идиоткой и вскоре умрете, либо сразу умрете. Как было с тем бедным монахом, что ткнул меня прутом в лоб.

— О, Господи…

— То-то и оно. Из тысяч осененных благодатью уцелел лишь я один — и мне потребовались недели, если не месяцы, чтобы прийти в себя и обрести более или менее ясный ум.

— Вот, почему небесные воинства проиграли битву, — догадалась Доминика. — Они не могли использовать свое главное оружие…

— Возможно, возможно.

— Но не все потерянно, — сказала инквизитор. — Ты хороший человек, Рогатый, но ты глуп. Ты не видишь возможностей.

— Например?

— Мы можем выбраться наружу, найти ближайшего демона и заставить его вернуть нас в смертный мир. Мы будем угрожать ему полным уничтожением. Твое перо ведь это может?

— Наверное, может. Но что мы будем делать потом? — вопросил Рогатый. — Поглядите на нас — мы же ходячие мертвецы! Нам даже воздух нужен лишь затем, чтобы колебать голосовые связки!

— О том, что будет дальше, будут думать те, кто умнее нас, — обманула его Доминика. — Мы принесем важные сведения. Важнейшие сведения в истории человечества!

Еще битый час они пререкались, пока Рогатый не решил, что ему все равно, где быть: в темнице или с Доминикой. Сеньора-инквизитор отделила его голову от бесполезного куска камня, некогда бывшего телом, повесила на пояс. Теперь Рогатый мог лишь едва уловимо шептать. Это к лучшему! Хотя бы не ляпнет чего-то не того при посторонних. «Важнейшие сведения в истории» она твердо решила держать при себе.

— Почему мы еще здесь? Вы передумали, сеньора? — прочитала она по губам.

— Хочу еще кое-что попробовать.

Она приняла усиленную порцию плесени, и, когда реальность стала плавиться вокруг нее, причудливо сплетаясь с Бездной, Доминика прирастила свои мертвые ноги к культям. Она не была уверена, что это сработает, но хотя ноги получились разной длины и торчали из колен под разными углами, по крайне мере, не отваливались.

— Пойдем же! Нам пора, — улыбнулась она Рогатому. — У нас так много дел… Ты не представляешь!

О, да, бедный дурачок не представлял. То, что для одного погибель — для другого возможность. Долго ли люди будут ютиться меж молотом и наковальней? Под бессильным Небом. Над голодной Бездной. Небо ничего не смогло решить; ни на что не смогло решиться. Небо просто недостойно веры. Бессильным богам не служат. Лживые Церкви — низвергают. Теперь Доминика — сама за себя. Если ей достанет пороха выбраться из Преисподней, то у нее есть право на все.

Она карабкалась по почти отвесной каменной стене Кратера все быстрее и быстрее. Что ей придавало сил? Адское зелье? Или злая радость освобожденного ума?

Где-то высоко-высоко в облаках пепла реяли абиссали. Еще выше в стене проступало что-то вроде колоссального уступа — Цитадель Демонов? Не страшно. Ад ее не удержит.

Один из тысяч может выдержать очищение. Она вряд ли сможет, но ей и не понадобится. Ей достаточно найти еще благодушных дурачков, вроде Рогатого. Мало ли, что убивать не хотят… Нужно просто контролировать информацию. Они не обязаны знать, что делают. Они добудут еще перьев, они применят их, где она им прикажет. Кто сможет встать на ее пути? Не демоны. И не люди. Ведь у нее оружие, которое очищает ото зла и его носителей огромные территории, оставляя лишь Чистых.

«Мир нельзя очистить совсем. Частице зла придется остаться. Мне придется остаться».

Но сперва ей предстоит еще много работы.

Кошмарной паучихой ползла она все выше и выше. Темная сила плескалась в ее жилах. Бездна смотрела на нее сквозь мириады прорех.

И над всем — над адским пеплом, над Бездной, над скорчившимися в ужасе грешниками — кнутом хлестал сильный, властный голос:

— Брат Хуан! Брат Фернандо! Инквизитор Доминика Мария де Вега призывает вас! Брат Кристобаль! Брат Даниэль! Отзовитесь или пеняйте на себя!