Небо в кармане 2!

Глава 20

— Он и впрямь летает! — не сдерживает своего восторга Тринклер. А то всё сомневался, что у нас с первого раза что-то толковое получится.

Рассказывал мне как-то в порыве откровенности в самом начале нашей совместной с ним работы, что он и на Комендантскую дачу не ездил, авиашоу на ипподроме не смотрел. Над своим изобретением всё работал и, как оказалось, впустую. А вот самолёт в небе над городом видел. Но это всё далеко было, и подробности он не рассмотрел. Силуэт необычный, и всё. И даже тарахтения мотора не слышал. Потом самолёт упал, и смотреть оказалось уже не на что…

— Летает, летает, — вылезаю из самолёта, спрыгиваю на землю, стягиваю шлем с головы и тут же откидываюсь назад, опираюсь спиной на прохладный борт фюзеляжа.

«А хорошо, что у нас рядный мотор стоит, не ротативный, а то была бы сейчас вся спина в масле», — успел ещё подумать.

Это у нас охлаждение принудительное, водяное, а там мотор вокруг колена вращается, из-за центробежной силы масло на стенках цилиндров не задерживается, стекает. Потому и ресурс у них такой небольшой. Для улучшения смазки и повышения этого самого ресурса масло в бензин добавляют, так оно эффективнее получается. Вот только масло касторовое, а оно не горит, выбрасывается наружу вместе с выхлопом. И весь борт в масле…

А дальше, пока ещё есть возможность, и не набежали помощники с расспросами, просто на мгновение расслабился, постарался ни о чём не думать. Шутка ли, первый взлёт и первый полёт на только что построенном аппарате. Бодрит необычайно, по нервам до сих пор как будто слабые электрические разряды бегают…

Недолго длилось моё спокойствие, даже отдышаться не успел. Набежали не только мои помощники, но и персонал парка, не обращая никакого внимания на мои возмущённые вопли, тут же подхватили на руки и подбрасывать в воздух принялись. Восторг свой проявляют. Но зачем на мне-то?

— Господа, господа, только не уроните!' — ору в притворном ужасе. Подыгрываю этим энтузиастам-воздухоплавателям.

Но, честно скажу, приятного в этом подбрасывании мало и, что самое поганое, от меня лично в этом действе ничего не зависит. Только что с неба спустился, а они меня туда обратно норовят закинуть. И без парашюта! До чего же высоко подлетаю. И опасение некоторое присутствует, а ну как не поймают? Или не удержат и уронят? А мне в последнее время, да что там в последнее, мне вообще не нравится о землю шмякаться.

— Да он высоты боится! — под общий смех резюмировал кто-то из толпы этих фанатов-любителей аэронавтики.

И меня тут же поставили на ноги. Правда, постарались сделать это по возможности осторожно. В общем, те, кто не испытывал на себе ничего подобного, сказали бы, что я отделался лёгким внутренним испугом. Побывали бы на моём месте, так посмотрел бы я на них…

— Разойдитесь, разойдитесь, — монотонно-привычно бормочет Изотов. Нарезает вокруг меня расширяющиеся круги вместе с несколькими своими подчинёнными, отодвигает восторженную толпу дальше и дальше от нашего аппарата. Спаситель! Золотой человек!

— Самолёт в сарай закатываем, — первым делом озаботился о сохранности нашей техники. А то сердце кровью обливается, когда вижу перед собой любопытных, тянущих свои хваткие ручонки к нашей новой технике. — Пусть лучше идут шары свои лапают.

— Уф, Николай Дмитриевич, как-то это у вас двусмысленно прозвучало, не находите? — хмыкнул Изотов.

Я что, вслух это сказал? И офицеры из местной школы, то есть учебного парка вон как на меня уставились. Пока ещё не поняли, что именно я сказал, но уже что-то почувствовали, какое-то несоответствие.

— Руки! — стараюсь, чтобы голос у меня звучал, как командный, а сам давлюсь от смеха. — Руки от самолёта прочь, а то залапаете, и он летать не будет. Вон шары свои воздухоплавательные трогайте сколько хотите!

На руках закатили самолёт в сарай, ангаром у меня язык не поворачивается его называть, ворота оставили открытыми и приступили к послеполётному осмотру и обслуживанию.

— На сегодня полётов больше не будет, — проинформировал свою команду. — Продолжим испытания завтра с утра. Если погода будет подходящей.

Жандармы остались охранять сарай, мы же вернулись на завод. Составили коротенький отчёт и вручили его Изотову. Полковник сразу же уехал в Гатчину на доклад, причём для поездки воспользовался нашим легковым автомобилем. А мы, каждый своим ходом, разошлись по домам до завтра.

На извозчике добрался до Невского, остановились прямо напротив парадной. Рассчитался за проезд, вылез из коляски на брусчатку мостовой. Поднялся на этаж и был сходу атакован Лизонькой. Здравствуйте, соскучилась мелкая по общению! Приехали! Мне бы сейчас на кровать завалиться и до утра глаз не открывать, а теперь хочешь не хочешь, а придётся развлекать сестричку.

Кстати, мачеха в талии заметно округлилась. Похоже, в семействе намечается пополнение. Отец вокруг молодой супруги круги нарезает, буквально на руках носит и в рот заглядывает, любые её желания, словно рыбка золотая, тут же исполняет. Со мной поздоровался, мимоходом о здоровье поинтересовался и снова всё своё внимание жене уделяет. О делах ни слова, как будто бы его ничего не интересует. Понятно всё с ним…

Кстати, а ведь с мачехой у меня сейчас вполне нормальные отношения. Не могу сказать, что душевные, но прежней видимой неприязни в них нет и в помине. Всё изменилось после моего выздоровления. Думаю, это наша авария на неё так повлияла.

Похоже, уверилась женщина, что ей отныне можно жить спокойно. С таким образом жизни я рано или поздно сам угроблюсь. Ну и зачем тогда себе, любимой, нервы трепать?

— Братик, а можно мне с картинками поиграть? — Лизонька сидит у меня на коленях и задирает головку вверх, старается заглянуть в глаза.

— Конечно, можно, — улыбаюсь девочке и спохватываюсь, — А какие картинки?

— Сейчас покажу, — сестрёнка спрыгивает с колен и уносится прочь из моей комнаты. Ненадолго, впрочем. Очень скоро возвращается и приносит в руках небольшую картонную коробку. — Вот, смотри!

Подхватываю Лизу, придерживаю рукой. Второй коробку ставлю на стол.

— Смотри, какие красивые картинки! — тянет ручонки внутрь коробки девочка.

— Да, красивые, — тихо соглашаюсь и перебираю картонки вместе с девочкой.

Это приглашения. И в коробке их очень много. Приглашения на бал, на ужин, на обед. Вижу даже приглашение на свидание от какой-то поклонницы. Наверняка в коробке ещё подобные имеются. А вот и открытка от Катанаевой. А я-то надеялся, что она от меня отстала…

И у меня проявляется вопрос — а почему мне никто не соизволил эти приглашения передать? Согласился бы я куда-то идти или нет, это другой вопрос. Нужно обязательно поговорить с… Кем? С мачехой? Только не с ней. Значит, с отцом!

На улицу вышел ранним утром, когда солнце ещё спало за горизонтом, когда полусонные дворники только-только начинали выползать из своих каморок, а вездесущие кошаки успешно прятались в тёмных тенях арок проходных дворов. Ни ветерка, воздух отсыревший и оттого густой и тягучий, им не дышать, его хлебать нужно.

Автомобиль меня уже поджидал у парадной. Первым делом открыл переднюю дверцу, приветственно кивнул шофёру. Именно что шофёру, а не шоффэру, мне его так привычнее называть. В угоду высшему столичному обществу подражать иностранцам и коверкать свой язык подобным образом никак не хочу.

На сиденье поставил тяжёлую корзину с перекусом. Кухарка по моей просьбе нарезала горку бутербродов с мясом и колбасами, пока завтракал. И большую литровую бутыль утреннего парного молока выделила.

— Смотри, чтобы не опрокинулась, — настрожил нашего полусонного водителя. Тем самым заставил его зашевелиться и даже проявить инициативу, пододвинуть корзину поплотнее к спинке сиденья. — Аккуратно рули, резко не тормози.

Сам залез на заднее сиденье, потревожил там дремлющего Изотова и поздоровался:

— Утро доброе, Константин Романович! А Паньшин где?

— Доброе, — проснулся и выпрямился полковник, провёл ладонью по лицу, окончательно прогоняя дрёму. — Паньшин и сегодня не поедет. Говорит, дел очень много. Вы же новыми изобретениями его совсем загоняли. С его слов, он скоро жить в патентном бюро будет!

— Ну не поедет и не поедет, — не расстроился.

Скорее всего, не дела тому причиной, а нежелание напарника летать вообще. После падения самолёта интерес Александра Карловича к небу значительно поубавился. Уверен, не обошлось тут без влияния Симы. Заметно было, что не по душе пришлись ей мужнины полёты. Да и ладно, не осуждаю, ведь бумажную работу тоже кому-то нужно делать. А небо явно не для нашего юриста…

— Завидую я вашей молодости, Николай Дмитриевич, — улыбается крем губ Изотов. — Уже успели отдохнуть и выспаться?

— Не завидуйте, ваше высокоблагородие, — улыбнулся в ответ. — Молодость быстро проходит. А отдохнуть и позавтракать успел.

— Вы правы. Только, к сожалению, проходит очень быстро, — посетовал полковник и деловито поинтересовался. — Какие на сегодня у нас планы?

— Летать, какие же ещё? — удивился вопросу, но, тем не менее, ответил подробно. — Осмотрим аппарат, проверим его на рулении, потом сделаем первый вылет. По его результатам будем думать о дальнейшей работе. Если всё пройдёт хорошо, а по-другому у нас и быть не может, то сегодня ещё нужно будет обязательно отметки на шкале указателя скорости поставить после пролёта контрольной дистанции. Я потому и поинтересовался насчёт Александра Карловича, это же он должен был сделать, риски наносить!

— Да это простое дело можно любому поручить, — легкомысленно посоветовал жандарм и тут же предложил своё решение проблемы. — Сам не возьмусь, не моё это дело, а вот кому-то из своих подчинённых приказать полететь с вами могу.

— Благодарю, сам справлюсь, — отказался от предложения и кивнул головой водителю. — Поехали.

Шофёр оглянулся на полковника, получил от него утвердительный кивок и только тогда запустил мотор. А я себе в уме пометочку сделал — обязательно сегодня же поговорить с водителем на эту тему. Не Изотов его нанимал, а мы с Паньшиным и подчиняться он должен не ему, а нам! Моя молодость в этом случае ни на что не влияет.

— Доложили вчера государю? — поинтересовался у Изотова.

— Доложил, — подобрался офицер. — Его Императорским Величеством настоятельно рекомендовано не спешить с испытаниями, но и не медлить. Господа Вревский и Ионов нас уже давно с нетерпением ожидают.

— Так мы и не медлим, — внимательно слежу за дорогой. А то ещё выскочит сейчас откуда-нибудь из переулка экипаж с сонным извозчиком, и закончится наша поездка. — От техники всё будет зависеть и от погоды.

— Ну погода пока радует, — поднял голову вверх Изотов и осмотрел небо над нами. — Ни единого облачка.

— Я бы не радовался преждевременно, осень всё-таки. А дождей давно не было.

— Тем более нужно торопиться.

— Поспешишь, людей насмешишь, — отмахнулся от собеседника. — Поверьте, тянуть не станем, можете не переживать. Сегодня отлетаем, если всё хорошо будет, то уже завтра можно пробовать практическое бомбометание. Надеюсь, площадка, которую мы с вами подобрали, охраняется всё это время?

— Да, конечно, — подтвердил полковник. — Вы уверены, что тем самым мы не привлечём к ней внимание? Может, всё-таки, использовать для этого Лужский полигон?

— Константин Романович, вы опять за своё? Сколько раз спорили с вами на эту тему, вроде бы как пришли к согласию, не по одному разу все тонкости обговорили, и снова-здорово?

— Ну как два жандарма могут привлечь внимание к участку земли? И потом, мы ведь решили ссылаться на то, что место выделено под постройку небольшой фабрички, потому и огорожено заранее. Кому это может быть интересно? Да и нет там ни одной живой души в радиусе десяти вёрст. А в Луге, вы же и сами об этом прекрасно знаете, от иностранцев не протолкнуться. Они первым делом и самолёт новый срисуют, и бомбометание отметят. И тут же донесут эту новость своим хозяевам. Удержать в секрете не удастся, не надейтесь. Всё же лучше сделать так, как мы и решили.

— Да я и не надеюсь, — отмахнулся полковник. — Сам всё понимаю. Только это как-то необычно. Понимаете?

— Понимаю, — согласился. — Новое всегда необычно…

Почему сегодняшний день начинаем настолько рано? А чтобы на поле никто не мешал! Не понравилось мне вчерашнее столпотворение. Приходилось всё время за полем следить, чтобы вовремя среагировать на то и дело перебегающих туда-сюда воздухоплавателей. Вчера после позднего ужина поговорил с отцом, попросил его всё-таки разузнать насчёт возможности покупки земли под Пулковскими высотами. Если срастётся, будем оттуда летать.

Вот и Парк. На поле тихо, лёгкая дымка над утоптанной травой дрожит, капли росы посверкивают, и ни одной живой души. Лишь вдалеке, у нашего сарая, наблюдаю какое-то шевеление. Подъезжаем ближе, и с удивлением различаю долговязую фигуру Тринклера. Ранняя пташка!

Заспанные жандармы докладывают Изотову о благополучном ночном дежурстве, слушаю их краем уха, а сам с Густавом здороваюсь:

— Доброе утро. И как это вы умудрились так рано приехать? Даже раньше меня.

— Так я никуда и не уезжал, — смущается инженер. — Я здесь ночевал, в этом сарае прямо под крылом самолёта.

— Не замёрзли? Ночи уже холодные?

— Ничего, я в углу чехлы старые нашёл, подстелил их. Знаете, давно так хорошо не спал, — проговорил Густав Васильевич. Повёл носом, принюхался, и покосился на корзину в моих руках. — А это у вас что там?

— Это? — приподнял корзину. — Это мне кухарка перекус собрала. Чтобы было чем днём подкрепиться.

— А там не найдётся, чем мне сейчас подкрепиться? — с детской непосредственностью поинтересовался Тринклер.

— Найдётся, — улыбнулся и протянул ему корзину. — Разбирайтесь сами…

Пока инженер шуршал обёрточной бумагой и торопливо подъедал мои запасы, я распахнул створки дверей и обошёл вокруг самолёта, осматривая его со всех сторон. Мало ли что доложили ночные караульные? Лучше самому убедиться, что всё нормально. А то понадеялся уже один раз, так потом пришлось на вынужденную садиться.

— Да я уже всё осмотрел, Николай Дмитриевич, — порадовал меня Тринклер. — И масло проверил, и воду. И даже долил бензин в бак!

Густав Васильевич торопливо дожевал бутерброд, упаковал остатки и накрыл салфеткой. Осмотрел сарай, повертел в руках корзину:

— А куда её поставить? Боюсь, на полу её мыши погрызут.

— Тогда в машину на сиденье? — предложил.

Это хорошо, что инженер уже все технические предполётные процедуры провёл, но всё же… Опять же контровку необходимо проверить. А то мало ли где резьбовые соединения отошли от вибрации? Всё-таки сделал я то, что давно задумывал, «придумал» гайки с ушками. Ну и параллельно с этим пришлось ещё и медные трубки для топливной системы начать вальцевать. От резиновых шлангов отказался, бывали случаи, когда при работающем моторе бензин в них начинал от тряски пениться, и появлялись перебои. И в тормозной системе медные трубки мне чуть позже пригодятся.

Закончил с осмотром, переоделся в лётное обмундирование, приказал выкатывать самолёт наружу. Сам слежу, чтобы обшивку крыльев при буксировке не повредили. Утро же раннее, солнце ещё не взошло, люди окончательно не проснулись.

Тишина стоит на поле, птички вдалеке еле слышно чирикают, городской шум не долетает, и даже паровозных гудков на железной дороге не слышно по раннему времени.

Залез в кабину, пристегнулся, уже привычно посетовал, что парашюта нет, и тут же забыл об этом. Пробежался взглядом по арматуре кабины, осмотрел скудную пока ещё приборную панель. Всё нормально!

Запустились. Была тишина и сплыла. Прогрел движок, погонял его на разных оборотах, на слух проверил работу. Поработал рулями, дал отмашку Тринклеру.

Убрали колодки из-под колёс, можно выруливать. Палец автоматически поискал на ручке управления кнопку переговорного устройства и закономерно её не нашёл. Что-то воспоминания накатили, захотелось в этот момент зажать тангенту и связаться с руководителем полётов, запросить разрешение на выруливание, послушать переговоры в эфире. М-да, нескоро мы ещё до этого дойдём. Но дойдём точно!

Перед тем, как поддать газку, огляделся по сторонам. Нужно же перед выруливанием убедиться, что никто не собирается мне под колёса прыгнуть?

Поле пустое, никого, можно в любом направлении взлетать. Ну, почти в любом. Налево нельзя, не успею высоту набрать, здание помешает. В общем, налево везде плохо…

Двинул вперёд рычаг управления оборотами, мотор басовито рыкнул, самолёт завибрировал всем корпусом, вздрогнул, подпрыгнул на месте, показалось даже, что от удовольствия махнул по собачьи хвостом и радостно рванулся вперёд. И даже как-то неожиданно быстро покатился, так что пришлось тут же торопливо прибирать обороты, чтобы особо не разгоняться.

Сходу, со стоянки, взлетать не хочу, сначала немного по земле прокачусь, проверю технику на исправность после ночи. Одно дело визуальный осмотр, и совсем другое вот такая проверка на практике. Раз на молоке ожёгся, теперь на воду дуть буду.

Поле хоть и утоптанное, но до ровной поверхности искусственного покрытия ему ой как далеко. Пневматики, конечно, гасят какие-то неровности, но не все. Тряска через стойки передаётся на корпус, катимся, крыльями покачиваем и то подпрыгиваем, то в какую-нибудь впадину проваливаемся. Для воздухоплавателей это некритично, а для нас весьма неприятно, я вам скажу. Вчера день был сложный, на подобные мелочи внимания не обратил, а вот сегодня состояние лётного поля мне не нравится. Да ещё то и дело на пути попадаются глубокие колеи от колёс. То ли они тут на колясках разъезжали, то ли на телегах, очень уж следы узкие. Словно по шпалам скачем…

Прокатились недалеко, не захотелось больше зубами клацать на каждой кочке. Метров через сорок убрал обороты до малого газа, дождался, пока упадёт скорость и плавно развернулся на девяносто градусов. Как раз на длинной оси поля и оказался. Ничего критичного в работе матчасти не заметил, буду взлетать!

Быстрый взгляд вперёд, на поле — чисто. Останавливаться не стал, сразу же плавным движением руки толкаю вперёд РУД, ручку управления от себя, и теперь всё внимание разбегу. Ох, как шустро запрыгали! Обороты максимальные, мотор ревёт, быстрый взгляд на приборную доску, дальше работу мотора контролирую на слух. Некогда отвлекаться, разбег короткий, самолёт поднимает хвост буквально через пятнадцать-двадцать метров. Ему сегодня легко, утро прохладное, воздух плотный, и в пассажирской кабине пусто. Мешок с песком остался в ангаре.

Ручка уже в нейтральном положении, просто придерживаю её легонечко пальцами. Скорость растёт, и самолёт перестаёт переваливаться с колеса на колесо, обретает устойчивость, идёт ровненько. И крыльями уже не машет, подобно подбитой чайке.

Подпрыгиваем упруго на очередной неровности, зависаем на мгновение в воздухе, валко покачиваем крыльями, и тут же опускаемся, колёса цепляют грунт — тук! Затрясло сильно, тут же от тряски под правой рукой внизу тоненько забренчал рычаг сброса бомб с внешних подвесок. Как будто крепления разболтались или тросовая проводка по борту шкрябнула.

А ведь вчера ничего похожего не было. Натяжка ослабла? После посадки нужно будет обязательно глянуть, что там с проводкой такое. И снова подпрыгиваем. И на этот раз уж точно летим! Басовитый рокот мотора сменяется на торжествующий, пропеллер весело тянет вперёд, под крыльями проносится истоптанная, изрезанная колёсами земля с кочковатыми пятнами пожухлой осенней травы, и плавно уходит вниз. Ручка управления становится тугой и перестаёт свободно болтаться. Тяну её на себя, даже не тяну, а слегка расслабляю мышцы руки, и самолёт тут же отзывается, вспухает, уходит вверх. Вертикальную скорость держу в пределах трёх метров, не больше. Но и этого на сегодняшний день больше чем достаточно. Насколько я знаю, за границей сейчас набирают высоту в основном за счёт кривизны земли. Нет пока нигде нормальных моторов, даже до авиационного «Гнома» ещё далеко. Летают на том, что есть, а есть лишь слёзы…

Метрах на тридцати ударило бы по глазам восходящее солнце, если бы не предусмотрел заранее такой момент. Прищурился, отвернулся в сторону. Кстати, а ведь наверняка можно в очки заказать затемнённые стёкла! И ещё одно — а почему бы в кабине не поставить козырьки от солнца? Или можно на боковые окна шторки повесить. Государь меня на юг отправляет, а там солнышко будет гораздо жарче…

Вот и граница поля. Промелькнула внизу редкая цепочка выставленного из жандармов оцепления, проплыло огромное величавое здание эллинга, ушла под капот ленточка железной дороги. Можно разворачиваться!

Метров сто высоты как раз и набрал к этому моменту. Выше пока не стал карабкаться, пошёл в горизонте по коробочке. Полёт нормальный, аппарат идёт ровно, ручку туда-сюда таскать не нужно. Второй разворот, третий…

Выполнил заход на посадку со снижением по визуальной глиссаде, но приземляться не стал, перед касанием толкнул вперёд РУД и ушёл на второй круг. Ещё успел засуетившемуся Тринклеру большой палец в боковое окошко показать. Надеюсь, если не он, то кто-нибудь ещё успел заметить мой успокаивающий жест. Нечего бегать и суетиться, у меня всё нормально! Поправил блокнот, в который я все режимы записывал, отмечал высоты и приблизительные скорости с оборотами мотора. Зачем? Так уже пора первую «Инструкцию по лётной эксплуатации самолёта» составлять!

Набрал ту же высоту, выше позже полезу, заложил левый вираж с небольшим креном. Визуально градусов десять-пятнадцать, если по горизонту смотреть. Потом вывод, и сразу же вираж вправо. Скорость небольшая, это да, но оттого и радиус разворота тоже невеликий. Поэтому времени это много не заняло. Раз, два и уже крутнулся на триста шестьдесят, как говорят, «на пятке». Сделал необходимые записи в блокнот. Дальше можно и увеличить крены, что и проделал. И снова потянулся за карандашом.

Потом пошли обязательные змейка, горка, снижение и набор с разной скороподъёмностью. На этих простейших фигурах пилотажа решил пока остановиться, остальное буду делать там, где любопытных глаз нет. Да и, пожалуй, на сегодня достаточно. Всё, что мне было нужно, я выполнил. Конструкция планера известная, проверена временем и войнами. Мотор вот только свой, ну да это ещё одна причина беречь ресурс. Сейчас заберусь повыше, посмотрю, как он себя на высоте поведёт.

Так называемую высотность проверю и мотора, и топливной системы. Про охлаждение промолчу, про это или чуть позже, или вообще зимой говорить нужно. А пока за бортом тепло, осень радует погодой и солнечными деньками, воздух днём прогревается до плюс двадцати. Так что, на сколько бы я вверх не забрался, а минусовых температур мне не видать. Почему? Каждый километр высоты «съедает» шесть с половиной градусов тепла. Вот и считайте, сколько километров высоты по сегодняшним условиям набрать нужно, чтобы за бортом минус поймать?

Встал в круг над Парком, пошёл с набором высоты по коробочке. Залез на километр, полёт нормальный. Самолёт ведёт себя отлично, рулей слушается хорошо, управляемости не теряет ни на процент. И мотор поёт свою монотонную песню уверенно. Можно и повыше вскарабкаться…

Есть два километра! Поле подо мной на салфетку похоже, ангары и эллинг на кубики, узкой тонюсенькой ниткой железка вьётся. На востоке город во всей своей утренней красе раскинулся. Купола церквей на солнце золотом отсверкивают, печные трубы, словно паровозы, повсеместно чёрным дымом исходят. Даже вроде бы как Неву с заливом сумел в утреннем тумане разглядеть! Но тут не уверен, сливается земля с небом на краю видимости. Туман же, говорю. Вот чуть позже земля прогреется, и туман разойдётся, исчезнет, словно его и не было. И видимость наладится. Хотя, вряд ли. Вместо тумана от прогрева дымка появится, и видимость лишь ненамного лучше станет…

Выше не полез, ни к чему пока. Мотор на этой высоте работает ровно и устойчиво, поведение и управляемость самолёта никаких нареканий не вызывает. О чём я в блокнотик и записал. Можно снижаться…