Недотепа Кэрол

Если вы найдете на карте Оклахомы наш маленький Редстоун, вы сразу поймете, что это не место для рохлей и недотеп. Здесь живут настоящие ковбои, и даже самая сопливая девчонка вам на ходу заарканит двухлетнего мустанга. Здесь каждый умеет в минуту остричь овцу так, что она выскакивает из рук голенькая, как девица из финской сауны. А на фермерской ярмарке стоят очереди к силовым аттракционам, и нет у нас парня, который не смог бы одним ударом топора расколоть дубовый пень или влет сбить из «винчестера» американский квотер.

Поэтому рыжий Кэрол Виндстон был просто посмешищем наших мест. Рохля или Недотепа – вот и все, что можно сказать об этом неудачнике. Дожить до 25 лет и падать с семилетней кобылы, как мешок овса, мог, конечно, только такой простак, как наш Кэрол. Перевернуться на тракторе, тонуть в Зеленом ручье, испугаться выскочившего из загона быка и позорно бежать от него, тряся своим толстым животом, – это все, конечно, Кэрол, кто же еще? Да что тут говорить! А получить при рождении женское имя Кэрол только потому, что родители уже имели четырех пацанов и хотели девочку – это, по-вашему, что? Везение? В нашем баре «Игл нэст», орлиное гнездо, каждый вечер можно было услышать: «Слыхали, что вчера случилось с рыжим Кэролом?»

И тут в бар входил Кэрол.

Все замолкали и пялились на него, ожидая, что еще выкинет наш Недотепа, и от этого у бедняги даже простое пиво застревало в горле. Правда, и у вас бы застряло, если бы в вашу кружку незаметно подсыпали унцию перца, но ведь вам-то не подсыпают, правда? И другим тоже. А вот Кэролу…

Короче, теперь вы понимаете, что толстяк Кэрол был действительно посмешищем Редстоуна. Даже пятилетние мальчишки издевались над ним – скажем, привяжут длинной леской его велосипед у почты и ждут, когда Кэрол взгромоздится на него со своей почтарской сумкой. И Кэрол – он у нас почтальоном работал – только разгонится на своем велике вниз по дороге, а тут – бац, натянутая леска дергает велик, и Кэрол летит через руль на дорогу, а сумка – на него.

Недотепа, Пугало, Поросячья задница – как только не дразнили у нас Кэрола, как только не потешались над ним! Из-за этих насмешек Кэрол, конечно, еще с детства стал сторониться людей и все свободное время проводил в лесу у Гремучего ручья. Там над ним никто не смеялся. Там он бродил один, без ружья, иногда – целыми днями, там у него была своя жизнь, в которой он был главный! И там он научился так подражать птицам, что на тетеревином токовище глупые тетерки летели не на голос своих хохлатых ухажеров, а на токование Кэрола. И жужжать пчелой, и хрюкать по-кабаньи, и петь иволгой, и стрекотать сверчком, и квакать по-лягушачьи, и трубить лосем – все у него получалось там замечательно. И Кэрол был счастлив в своем лесу, в этой глухой чащобе у Гремучего ручья.

Но счастье не бывает долгосрочным – вы это знаете.

Однажды кто-то подсмотрел Кэрола в лесу, как он хрюкал там у кабаньей норы, развлекая диких поросят и кабаниху. Подсмотрел и рассказал об этом в «Игл нэст», и вся компания молодежи ринулась на своих «форд-мустангах», джипах и вэнах в лес поразвлечься над Кэролом. С тех пор и пошло! Лучшее развлечение – выследить Кэрола в лесу или поймать его на улице и заставить хрюкать по-кабаньи и квакать лягушкой. Наша сельская шпана, подростки просто гонялись за ним на мотоциклах, окружали, наезжали на него и ревели ему в лицо моторами своих «байков» до тех пор, пока он не сдавался и не начинал изображать какую-нибудь тетерку, индюшку, лося или жабу.

И надо же такому случиться, чтобы именно наш Недотепа, Посмешище, Рохля, Мешок с овсом, Поросячья задница влюбился ни больше ни меньше как в первую красавицу Редстоуна Сюзанн Лампак! Это какой-то недосмотр Всевышнего, я вам скажу, это какой-то непорядок в природе. Почему Всевышний позволяет всяким уродам влюбляться в наипервых красавиц и наоборот?! И люди мучаются потом всю жизнь, честное слово! Нет чтобы уроды влюблялись в уродок, а красотки в красавцев, и был бы полный порядок, справедливость и – никаких проблем! Так ведь нате – Кэрол Виндстон влюбляется не в кого-нибудь, а в саму Сюзанн Лампак! Видали?! Ну какие у него, бедняги, шансы, как вы думаете? Конечно, у него только один шанс – стать еще большим посмешищем.

И вот они выдумывают такую штуку. Они – это Сюзанн Лампак и ее компания нашей редстоунской золотой молодежи. Они собираются как-то в баре и пишут письмо на телевидение в программу «Инкредибл», «Невероятное», что у нас в Редстоуне тоже есть уникальный талант – Кэрол Виндстон. Он, мол, и хрюкает по-кабаньи так, что дикие кабаны ластятся к нему, как котята, и иволгой так свищет, что птицы со всего леса к нему на плечи слетаются. Ну и так далее, уж они расписали! И Сюзанн Лампак сама отвезла это письмо на почту и проследила, чтобы Кэрол – весь красный от любви, он как увидел эту Сюзанн, просто дар речи потерял, – чтобы Кэрол все печати на письме правильно поставил и отправил письмо с первой же почтой.

И что вы думаете?

Не прошло и двух недель, как из Нью-Йорка прилетает к нам целая киногруппа – патлатый кинооператор, два ассистента и тощая баба-редактор в темных очках. И вот они гоняются за Кэролом, чтобы он им весь свой репертуар показал. И не как-нибудь, а в лесу, среди кабанов и прочей дичи. А Кэрол, конечно, ни в какую – стесняется и боится вообще на всю страну стать посмешищем. Да и как звери будут с ним в кино сниматься – разбегутся, и всё, и он своих единственных друзей лишится. Короче, бегает Кэрол от этих киношников, прячется от них в лесной чащобе. А всему Редстоуну это новая потеха, и в баре «Игл нэст» кто как может этих киношников накручивает – какой, мол, Кэрол уникальный талант. Только застенчивый, скромный, нужно к нему ключ подобрать. А ключ, конечно, единственный и всем известный – Сюзанн Лампак.

Киношники, конечно, к Сюзанн – ты, мол, такая красавица, помоги нам достать этого Кэрола, мы тебя тоже в кино снимем. И Сюзанн на своем жеребце Уисл-Свист скачет в лес, находит там Кэрола и разговаривает с ним так, будто влюблена в него по уши, и просит ради нее показать этим киношникам, на что он способен. Ну мог ли Кэрол ей отказать? Уж если Сюзанн Лампак чего захотела – ей никто не отказывал, и вы бы не отказали.

На следующий день ведет Кэрол этих киношников в лес (и Сюзанн с ними), прячет их там в каком-то шалаше, чтоб они своей кинокамерой зверей не распугали, а потом на полянке перед шалашом устраивает целый спектакль – токует, как тетерев, так, что все тетерки своих мужей побросали и, хлопая крыльями, на эту поляну слетелись. Иволгой свищет – иволги со всего леса поприлетали. Лосем трубит – лоси из чащи повыходили и из рук у Кэрола морковку едят.

А киношники, знай, снимают и только пришептывают: «Бьютифул! Икредибл! Фантастик!» А Кэрол уже и забыл про них. Так своими зверьми увлекся – на него просто как вдохновение нашло. Лосей отпустил и вдруг лягушкой заквакал: «Куа-куа-ква-а! Куа-куа-ква-а-а!» И – представляете? – от воды, от ручья сотни лягушек прыснули на поляну. А напоследок Кэрол еще и кабаном захрюкал, да так натурально, что из чащи кабаниха с поросятами-кабанчиками пришла, повалилась у ног Кэрола на землю и захрюкала с ним в унисон.

Но тут Сюзанн Лампак не выдержала, рассмеялась в шалаше. А смех у нее, сами понимаете, какой звонкий. Кабаниха озверела, и ринулась на шалаш, и снесла бы его к чертям вместе с киношниками, если бы не Кэрол. Уж какой он ни трус, какой ни рохля, но когда на его любимую Сюзанн кабаниха бросилась, он ринулся за ней, завизжал поросенком недорезанным и шарах – в кусты. Ну, кабаниха, конечно, за ним – спасать детеныша. Короче, отвлек Кэрол кабаниху от шалаша, и пока она за Кэролом по кустам гонялась, киношники и Сюзанн смылись из леса.

Вечером весь истерзанный и помятый приплелся Кэрол в Редстоун. А киношники его ждут, обнимают и поздравляют, и говорят ему, что он гениальный артист, что ему нужно в шоу выступать, в кино сниматься, что зря он свой талант в Редстоуне хоронит, ну и всякие такие слова, которые для нормального человека ничего не значат, потому что это стандартное киношное вранье. Они так каждому говорят, кого для своей программы снимают. Но тем не менее выписывают ему за эту съемку чек на 200 баксов, и сама Сюзанн Лампак целует его в губы, и еще этот патлатый кинооператор дает Кэролу свою визитную карточку.

А наутро они уезжают, эти киношники, и, конечно, прихватывают с собой Сюзанн Лампак. Никто и не заметил, когда она успела с тем патлатым спутаться и что он ей наобещал – наверняка наобещал сделать из нее кинозвезду. Вы не знаете, почему все бабы хотят стать кинозвездами и готовы ради этого бог знает на что? Почему им так обязательно крутить на киноэкранах своими попками перед всем миром?

Короче, факт остается фактом – смылась Сюзанн Лампак в Нью-Йорк вместе с этими киношниками. И если все только покачали головами и повздыхали, то для Кэрола Виндстона это стало настоящей трагедией. Он порвал киношный чек, ушел в лес и ревел там, как раненый лось, и волком выл – все зверье поразбежалось от страха.

Целую неделю не было Кэрола в Редстоуне, и никто не знал, идти его искать или нет, может, он там, в лесу, так озверел, что сунешься, а он на тебя волков или кабанов напустит. А сезон-то не охотничий, и отстреливаться не сможешь…

А через неделю Кэрол, небритый, хмурый и исхудавший, снял в банке все свои деньги – четыреста с чем-то долларов, – побрился у Сэма-парикмахера, надел свой выходной костюм, сказал своей матери «Гуд бай!» и с небольшим чемоданчиком в руке сел в проходящий через Редстоун автобус «Грейхаунд» – «Гончий пес». Мальчишки на автобусной остановке пробовали пристать к нему, чтобы он еще насмешил их как-нибудь, но Кэрол таким медведем рявкнул на них, что они разбежались.

Так и отчалил Кэрол Виндстон из Редстоуна. И куда бы вы думали? В Нью-Йорк! Да, представьте себе: Кэрол Виндстон, Простофиля, Рохля, Мешок с овсом, Поросячья задница, Пугало и Недотепа поехал в Нью-Йорк, чтобы стать знаменитым артистом и найти свою Сюзанн.

В четыре утра самолет из Оклахома-Сити прибыл в JFK, аэропорт имени Кеннеди. Кэрол Виндстон – в дешевом, но приличном костюме от «Биг бразерс», побритый и решительный – вышел из аэровокзала в новую жизнь. Пассажиры разъезжались на своих машинах и на такси, а на автобусной остановке висело объявление, что автобусы бастуют. Кэрол в нерешительности топтался на тротуаре – тратить деньги на такси было для него непривычно, да он и не знал, сколько это стоит, после автобуса «Грейхаунд» и самолета компании «Юнайтэн» у него в кармане оставалось всего 18 долларов.

И тут его подобрала Линда.

Линда, проститутка-мулатка, медленно катила в стареньком красном кабриолете вдоль тротуара, миновала знакомых копов в полицейской машине, увидела Кэрола, опытным взглядом опознала в нем реднека и сельского простачка и, вопросительно улыбаясь, сбавила ход.

– В Нью-Йорк? – спросила она, поравнявшись с Кэролом.

– Да, – сказал он.

Кивком Линда пригласила его в машину.

И Кэрол, привыкший в нашей сельской местности к тому, что подвезти попутчика – дело бесплатное, простая вежливость, обрадованно забросил к ней в машину свой чемоданчик и сел рядом с Линдой.

Линда лихо вырулила на хайвей и повезла в Нью-Йорк очередного клиента. Уже начинался рассвет, и впереди солнце высветило небоскребы Манхэттена. Нижняя, грязная часть города была еще укрыта предрассветным туманом, и только панорама сияющих стеклянных небоскребов парила над этим облаком, как мираж. Кэрол, как зачарованный, смотрел на это видение.

– Первый раз в Нью-Йорке? – спросила Линда.

– Да… – тихо сказал Кэрол.

При въезде в Манхэттен был туннель под Ист-Ривер, а перед туннелем – будки кассиров, которые брали деньги за проезд.

– Дай мне десятку, – сказала Линда Кэролу, хотя на табло было написано, что проезд стоит три бакса.

Кэрол не спорил, отдал ей десять долларов. В конце концов, она же тратится на бензин, а бензин из-за инфляции, кризиса и президента Картера стал очень дорогой – 95 центов за галлон!

В Манхэттене Кэрол вертел головой налево и направо, поражаясь небоскребам, гигантской неоновой рекламе, потокам машин в такую рань – и вообще всему. А Линда привезла его к себе, в крохотную студию в старом доме без лифта на 43-й улице.

– Раз уж я должна тебе десятку, выпей чашку кофе, – сказала Линда, как говорила всегда этим простодушным провинциальным реднекам, завлекая их к себе.

И Кэрол доверчиво поднялся к ней с чемоданом, а она тут же отправила его принять душ с дороги, и Кэрол вообще повеселел – он кричал ей через дверь, что, вот, он боялся ехать в Нью-Йорк, а оказывается, это прекрасный город, и люди тут прекрасные – не успел он приехать, а его уже и в машине до города подвезли, и кофе предлагают, и…

Тут он вышел из душа и увидел Линду в таком коротеньком и просвечивающем пеньюаре, что у него дыхание остановилось.

В постели, в самом начале их страстных объятий, Линда мельком спросила, есть ли у него деньги, и Кэрол сказал, что, конечно, есть – целых восемь долларов!

Линда выгнала его в ту же минуту – он даже не успел одеться. Швыряя ему брюки и туфли, она кричала, что она профессиональная проститутка, а не какая-нибудь шлюха, и что ее еще никто так не обманывал, как этот красошеий идиот. Нет денег – нечего приезжать в Нью-Йорк, сидел бы в своей Оклахоме и курам зады ощипывал, а то приезжают тут нашармачка! Думаешь, тут легко? Деньги на Парк-авеню валяются? Она из-за него рабочий день потеряла! Линда даже заплакала от злости, и Кэрол хотел утешить ее, сказать, что он обязательно принесет ей деньги, пусть не плачет, но она и слушать не стала, спихнула его с лестницы, а чемодан оставила у себя в залог. Вот принесет он ей сорок долларов, тогда и получит свой чемодан, Нью-Йорк дураков учит!

А утро было уже в разгаре, люди потоком шли на работу, и Кэрола понесло этим потоком в центр, к Таймс-сквер. Но через пару шагов он почувствовал, что не может идти – Линда прервала их любовь в самый острый момент прелюдии. И теперь у Кэрола так болело в паху, что ноги не передвигались. Наклонившись вперед, держа руки в карманах и успокаивая там боль, Кэрол с трудом добрел до Таймс-сквер и сел на скамейку.

А Нью-Йорк начинал свою обычную летнюю жизнь, и эта жизнь вокруг Кэрола была удивительна. Сначала он услышал черного саксофониста, который всегда играет у Таймс-сквер на своем бронзово-золотом саксофоне. Потом возле входа в паблик лайбрери, публичную библиотеку, зазвучал диковинный круглый ксилофон, а на эстраде Таймс-сквер, собирая прохожих, заиграл джаз-оркестр. Потом какие-то черные ребята стали что-то танцевать прямо на тротуаре 42-й улицы.

А вокруг никто этому не удивлялся, все шли праздным потоком, гуляли, завихряясь у магазинов и уличных музыкантов и фокусников, катили на роликовых коньках и ехали на велосипедах, в такси, в кабриолетах и даже в конных пролетках. Они ели хот-доги и бананы, несли на плечах громыхающие джазом транзисторы, целовались посреди улицы – Кэрол до того обалдел от этой увертюры своей нью-йоркской жизни, что забыл о боли в паху, купил себе хот-дог и ел, шагая по Манхэттену и глазея по сторонам. На Парк-авеню бастующие водители автобусов раздавали прохожим листовки и кричали что-то в мегафоны, а по 42-й улице шла красочная детская демонстрация во главе с католическим священником. Дети скандировали, что они требуют закрыть на 42-й порнокинотеатры и открыть здесь Диснейленд.

Кэрол пошел за ними и увидел впереди, на углу 42-й и Десятой авеню, толпу. Там был не то митинг, не то скандал – высоченный Эдвард Коч, мэр Нью-Йорка, приехал закрывать какой-то публичный дом, но его окружили проститутки и кричали ему, что Америка – это страна свободного предпринимательства, и никто не имеет права запретить им делать свой бизнес.

Кэрол совершенно ошалел от этих впечатлений. Но тут он вспомнил, что ему пора идти на телевидение искать патлатого кинооператора и пропавшую Сюзанн Лампак. Он достал из кармана визитную карточку этого оператора, и кто-то из прохожих объяснил Кэролу, что ему нужно ехать в Даунтаун, сабвеем, поездом № 1 до Четвертой стрит. Кэрол пошел обратно по 42-й искать вход в сабвей, а по дороге его на каждом шагу стали осаждать черные, желтые и белые продавцы наркотиков и зазывалы в порнокинотеатры. Его простодушное лицо выдавало в нем провинциала, и продавцы наркотиков – страшные полуголые парни в рваных джинсах – просто липли к нему: «Смок! Герлс! Смок!»

На углу Восьмой авеню Кэрол спустился в сабвей. Здесь было грязно и душно, как на дне ада. Пассажиры, изнемогая от духоты, стояли на платформах, уткнувшись в газеты. Газеты огромными буквами и фотографиями сообщали о преступности в сабвее, грабежах банков, уличных перестрелках и очередной забастовке мусорщиков. Сжимаясь в комок от страха, Кэрол смотрел, как на соседних путях грохотали поезда, размалеванные граффити. Рядом с Кэролом несколько черных парней курили марихуану и слушали громыхающий музыкой транзистор величиной с посылочный ящик. Стоявшие вокруг пассажиры делали вид, что ничего не видят и не слышат, а увлеченно читают газеты.

Наконец пришел поезд. В вагоне было невыносимо душно, рубашка и брюки на Кэроле стали мокрыми. Рядом с ним трое парней грязно ругались и хохотали, а все пассажиры, уцепившись в свои портфели и сумочки, делали вид, что ничего не происходит, и только изредка выглядывали из-за газетных страниц, чтобы не пропустить свою остановку, потому что машинист объявлял их по радио с таким жутким ямайским акцентом, что никто его не понимал. На остановках некоторые пассажиры мгновенно выскакивали из вагона и перебегали в другой, где, по их мнению, было безопаснее. Кэрол никуда не перебегал, он только считал остановки до Четвертой стрит.

На Фултон-стрит в вагон вошел огромный черный нищий с могучим голым торсом, в рваных джинсовых шортах, вместо левой ноги у него был ярко-красный деревянный протез, а в руке он держал консервную банку. С этой банкой он подходил к каждому пассажиру и пассажирке, наклонялся низко-низко к их лицам, страшно улыбался и требовательно звенел мелочью в консервной банке. Перепуганные пассажиры торопливо ссыпали ему в банку даймы и квотеры, и Кэрол тоже отдал всю свою мелочь – почти доллар.

Затем пришли два высоких индуса-миссионера в белых сутанах, стали проповедовать всемирное братство и собирать деньги для голодающих непальцев.

Потом толстый полицейский, увешанный всевозможным снаряжением – от пистолета и дубинки до рации и наручников, – медленно прошел через вагон и исчез в следующем.

Вдруг поезд остановился – не на станции, а в туннеле.

Кэрол испуганно посмотрел по сторонам.

Но пассажиры по-прежнему молча сидели, стояли и потели – пять минут, десять…

Наконец пожилая соседка Кэрола взглянула из-за своей «Дейли ньюс» и, ища сочувствия, поглядела на Кэрола.

– Это Нью-Йорк. Вот так мы тут живем! – сказала она. – Совсем не то, что в вашей кантри-сайд, правда?

– Да, конечно… – ответил Кэрол, удивляясь, что и она распознала в нем провинциала.

Тут голос по радио сказал:

– Черт возьми, куда мы заехали? Это трэйн «Ди» или «И»?

– Джим, это Ван-трэйн! Ты что, спятил? – ответил ему другой голос – возможно, того самого полицейского.

– О, шит! – выругался первый голос. – Так я ж не туда заехал!

И поезд дернулся и поехал обратно, задним ходом.

А соседка Кэрола не то в обмороке от жары, не то от сердечного приступа стала медленно сползать с сиденья на пол. Кэрол поддержал ее и стал обмахивать газетой «Дейли ньюс», а по радио сказали:

– Братья, донт ворри, всё о’кей! Сейчас мы вернемся на нашу линию, спасибо за консолидацию!

На остановке, когда часть пассажиров вышла и дверь должна была закрыться, какой-то черный парень вдруг рванул сумку из рук соседки Кэрола и ринулся с ней к выходу. Но женщина даже после обморока не выпустила сумку из рук, и парень потащил ее к двери вместе с сумкой. А все вокруг молча наблюдали, как грабитель тащит на ремне сумки эту женщину, а женщина тащит Кэрола. Но едва грабитель выскочил из вагона, как дверь закрылась, зажав женщину и Кэрола, женщина от удара двери опять потеряла сознание, и теперь грабитель с той стороны, с платформы пытался вырвать у нее эту сумку.

– Черт возьми! Дайте мне закрыть дверь! – закричал голос по радио.

Тут в вагоне появился полицейский. Увидев его с платформы, грабитель выпустил сумку и убежал. А полицейский, пройдя, как бурав, через молчаливую толпу пассажиров, увидел зажатых в двери Кэрола и повисшую на нем пожилую женщину без сознания и решил что это Кэрол пытался ее ограбить. Не долго думая, он долбанул Кэрола дубинкой по голове и пинком вытолкнул на платформу прямо в руки еще трех прибежавших копов. Те врезали Кэролу по-новой и, бездыханного, потащили в полицейский участок. Следом за ним санитары из «скорой помощи» понесли пострадавшую женщину, она даже в обмороке смертельной хваткой сжимала свою сумочку…

Кэрол очнулся в госпитале только под вечер. Смущенный толстяк-полицейский сказал ему, что полиция к нему претензий не имеет, поскольку женщина, придя в себя, заявила, что грабитель был вовсе не он. Так что Кэрол свободен и может идти на все четыре стороны.

Кэрол, шатаясь, вышел на улицу. Его знакомство с Нью-Йорком состоялось, и он был действительно свободен – ему некуда было идти.

Стояла душная летняя ночь. Кэрол побрел по ночному Нью-Йорку, страшась каждой тени. Вокруг было пусто, темно, стеклянно и ужасно вонюче – из-за многодневной забастовки мусорщиков черные полиэтиленовые мешки с мусором громоздились вдоль тротуаров до уровня второго этажа, и от них тошнотворно пахло. Темные каменные коробки нью-йоркского Даунтауна высились над Кэролом, он шел по самому дну их мрачных колодцев. Мимо проехала полицейская машина, подозрительно притормозила, но копы узнали Кэрола, махнули ему, как приятелю, рукой и укатили.

В просвете улиц Кэрол увидел Гудзон и пошел к воде, к прохладе. На набережной Баттери Парк было пусто, если не считать каких-то больших картонных коробок в кустах. Кэрол сел на скамью у воды. Гудзон был тих и темен, на том берегу светились огни Нью-Джерси, а рядом, у причалов, неподалеку от Кэрола стояли над водой темные силуэты кораблей, яхт и лодок.

Неожиданно в кустах за спиной у Кэрола что-то зашевелилось, грубый голос сказал Кэролу на сленге: «Вали отсюда!» – но Кэрол от страха уже не мог двинуться с места. Тогда какая-то голая фигура выбралась из ближайшего картонного ящика-шалаша и, хромая, пошла на Кэрола. Это был тот самый верзила-нищий с деревянной ногой. В одной руке он держал огромный кухонный нож, а другой рукой поддерживал свой не менее огромный возбужденный член и нес его к обомлевшему от ужаса Кэролу.

– Открой рот! Рот открой! А то зарежу! – орал он, тыча свой член Кэролу в лицо.

Но тут за спиной этого негра выросла высокая фигура в ковбойской шляпе, с каким-то ведром в руке и спиннингом. Фигура аккуратно поставила ведро и спиннинг на землю, а затем сильный удар кулаком отбросил черного инвалида от Кэрола. Падая, он слетел со своего деревянного протеза и в поисках его стал шарить руками по земле, крича, что сейчас прирежет этих fucking белых уродов. Но спаситель Кэрола пинком ковбойского сапога так поддал ему под зад, что тот уже молча уполз в свой картонный шалаш. Затем ковбой достал из ведра початую бутылку джина, откупорил и стал поливать Кэролу на лицо, смывая следы позора.

– Ничего, бой, ничего, – приговаривал он над рыдающим Кэролом. – Пошли отсюда. Тэйк ит изи. Пошли.

Он допил остатки джина, подобрал с земли спиннинг и ведро и повел Кэрола вниз, к причалу. Тут у него стоял не то моторный катер, не то небольшая яхта, Кэрол в этом не разбирался. Ковбой зажег фонарь, включил двигатель, и они отплыли от берега. Вскоре они были вдали от Нью-Йорка, от его призрачных небоскребов и дрожащих в Гудзоне огней. Спаситель Кэрола заглушил мотор и лег на палубе.

– Смотри, – сказал он Кэролу. – Смотри на небо. Видишь звезды? Когда мне становится хреново в этом сраном Нью-Йорке и тоска берет по родному ранчо в Небраско, я выпиваю кварту джина, заплываю ночью сюда и смотрю на звезды. Потому что в Нью-Йорке звезды не видны, да и кто в Нью-Йорке смотрит на звезды? Кому они там нужны? В Нью-Йорке всем нужны деньги, все только и говорят о деньгах. Мани, мани, мани – через каждое слово. Если бы я стал на каком-нибудь углу и за каждое «мани» брал с прохожих по дайму, я бы за один день стал миллионером. Но тут даже за звезды никто не даст и цента, не то что за слово. Зачем ты сюда приехал, бой? Посмотри на себя – этот город не для таких простаков, как мы с тобой. Тут нужно или дело делать, бизнесом ворочать, или сматываться отсюда, пока ноги целы. Давай выпьем, братан, я вижу, что ты свой, реднек, как и я, но я тут не по своей воле, меня отец послал учиться в Нью-Йоркский университет, сказал, что если я привезу ему диплом Нью-Йоркского университета, он мне половину капитала отвалит. Вот я мучаюсь тут, зубрю учебники по бизнесу, только – ой, не выдержу, кажется, плюну на все. Давай еще выпьем. А вот ты зачем сюда приехал?

Кэрол коротко рассказал о себе – и о том, что его для телевидения сняли, и о том, что кинооператор увез в Нью-Йорк его любимую Сюзанн Лампак. Джек, спаситель Кэрола, попросил Кэрола изобразить ему что-нибудь из того, что он умеет, – тетерева или лягушку, иволгу или кабана. И Кэрол – добрая душа – запел иволгой для своего друга так, что тот прослезился, вспоминая свое ранчо в Небраске с такими вот точно трелями иволги по утрам. Они еще выпили за кантри-сайд, и Кэрол, разойдясь, так захрюкал по-кабаньи, что Джек с перепугу чуть за борт не свалился.

Рассвет вставал над Гудзоном, Джек и Кэрол хохотали и веселились на палубе катера. Кэрол изображал Джеку и тетерева, и лягушек, и лосем трубил, и Джек то хохотал, то плакал от удовольствия и кричал Кэролу:

– Талант! Талант! Что тебе делать в этом факинг Нью-Йорке?! Поехали со мной в Небраску! Купим лес и откроем заповедник – никаких людей вокруг, только звери! Звери лучше людей, ей-богу!

– Но я должен найти Сюзанн Лампак!

– О’кей! Найдем твою Сюзанн и уедем все вместе, договорились?

В десять утра на машине Джона они прикатили в Челси по адресу, который был на визитной карточке кинооператора. Но оказалось, что здесь не телестудия, а всего-навсего офис компании «Блу Скрин Лтд» – две секретарши, и никого больше. Одна из них сказала, что кинооператор Макс Финделл, которого они ищут, постоянно в разъездах, он и сейчас где-то на Аляске снимает новый сюжет, а потом он весь материал отправляет в Голливуд, потому что там – главная редакция программы «Инкредибл».

– А Сюзанн Лампак с ним? – спросил Кэрол.

– Какая Сюзанн Лампак?

– Из Редстоуна, штат Оклахома. Она с ним уехала…

– Да у него таких сюзанн! Из каждой командировки за ним тащатся, думают, что здесь кинозвездами станут, а кончают в ночных кабаках. Но если она свеженькая, то наверняка где-нибудь в Гринич-Виллидж, куда ей еще деться? Они туда все слетаются, как мухи на сладкую липучку. Сначала – веселая жизнь, а потом марихуана, ЛСД и какой-нибудь притон для черных мазохистов…

Секретарша говорила об этом так уверенно, будто сама через это прошла.

– О’кей, Кэрол! – сказал Джек, когда они вышли на улицу. – Плюнь на эту Сюзанн и езжай домой. Нечего тебе делать в этом городе. Посмотри на этих сумасшедших! – И он показал на поток прохожих на Бродвее. – Ты знаешь, куда они бегут? Они бегут за деньгами. Одни бегут в эту сторону – думают, что деньги там. А другие уже бегут оттуда. И так всю жизнь. Послушай меня, пошли их всех и езжай домой, пока тебя не затянула эта карусель. Бай! Мне пора в университет. – Он фыркнул мотором «корвета» и укатил, заломив на голове ковбойскую шляпу.

А Кэрол опять остался один в Нью-Йорке.

Он стоял на Бродвее в Даунтауне, пестрая толпа текла мимо него в обе стороны. Прямо на тротуаре спал грязный, в лохмотьях бездомный, и никто не обращал на него внимания – шли себе мимо. Кэрол спросил у мороженщика, где Гринич, и побрел в ту сторону. Чем ближе к Гриничу, тем толпа становилась беспечнее, моложе, ярче и пестрее. На каком-то углу играла молоденькая скрипачка, прохожие бросали мелочь в футляр ее скрипки, лежавший на тротуаре. На следующем углу слепой черный парень играл на картонных коробках, как на барабанах, – ему тоже подавали. Дальше уличные художники торговали своими картинами и рисовали портреты прохожих – они получали три доллара за портрет.

Кэрол шел по этой ярмарке нищих талантов. У всех тут были веселые и немножко голодные лица. Кэролу тоже хотелось есть, но карманы были пусты. Он бродил по Гринич-Виллидж среди музыки переносных магнитофонов и транзисторов, вдоль магазинчиков и кафе, бродил в пестрой толпе, но Сюзанн нигде не было.

А есть хотелось все больше и больше, и Кэрол все чаще останавливался у окон и витрин ресторанов и пиццерий. Но сколько ни шарь по карманам, уж если там пусто, то пусто, не так ли? И вот к вечеру – робея, стесняясь – Кэрол остановился на углу Вашингтон-сквера и – будто бы сам для себя – засвистел иволгой. Свистнул и оглянулся трусливо. И опять посвистел чуть громче.

И тут какая-то черная пятилетняя девочка с пачкой мороженого в руке остановилась напротив него. Кэрол умолк.

– Еще! – требовательно сказала девочка. – Это какая птица?

– Это иволга, – ответил Кэрол.

– Давай еще! – сказала девочка. – Я тебе половину мороженого дам, хочешь?

И Кэрол засвистел для девочки иволгой, засвистел уже в полную силу. Возле них стали останавливаться прохожие, но Кэрол поначалу не видел их, он свистел только для девочки, токовал тетеревом и даже приседал, изображая тетерева и наклоняя голову по-тетеревинному. А когда, обессилев, устало закрыл глаза – услышал аплодисменты. Оказывается, вокруг уже собралась толпа, люди аплодировали и щедро бросали деньги к его ногам, а черная девочка собирала эти деньги, она собрала две полные пригоршни и подала Кэролу.

– Еще! – сказала она. – Давай!

Так Кэрол стал зарабатывать на жизнь. Днем он бродил по Гриничу в поисках своей Сюзанн и названивал в «Блу Скрин Лтд», где ему отвечали, что Макс Финделл все еще в отъезде. А по вечерам Кэрол забавлял публику Вашингтон-сквера – теперь это стало его постоянным местом, причем особенно щедро ему подавали дети и туристы из провинции. И за вечер Кэрол зарабатывал пятнадцать, а то и двадцать долларов, а ночи он проводил в дешевом отеле «Ройял-Гарден». В этом «саду» не было не только ни одного дерева, но даже горшка с каким-нибудь цветком, а крохотная, величиной со школьный пенал, комната Кэрола была на чердаке, под самой крышей, и толпы одуревших от жары тараканов бесцеремонно бродили по стенам этого «королевского» номера. От одиночества и тоски Кэрол кормил их крошками хлеба и сыра и безразлично смотрел старенький телевизор, который подобрал на улице среди выброшенной кем-то мебели.

Наконец секретарша «Блу Скрин Лтд» сказала Кэролу по телефону, что Макс Финделл вернулся из командировки. Кэрол помчался в Челси. Но Финделл отшил его вчистую – он понятия не имеет об этой Сюзанн Лампак. Да, какая-то девчонка прилетела с ним из Оклахомы, но он уже не помнил, как ее звали и куда она подевалась в этом Нью-Йорке.

Кэрол в отчаянии вернулся в «Ройял-Гарден». В его крошечной, как гроб, комнатушке разморенные духотой тараканы по-прежнему беззастенчиво ползали по стенам, потолку и полу. Кэрол в истерике стал бить их грязным полотенцем. Потом, обессилев, упал на кровать и заплакал. Наплакавшись, тупо уставился в пол, где валялись трупы тараканов. Тут из-под кровати выполз какой-то уцелевший таракан, пошевелил усиками и укоризненно уставился на Кэрола. За ним – второй, третий…

Кэрол встал и через распахнутое в жару окно вышел на крышу. Внизу была грязная и пустая вечерняя улица, по ней лишь изредка проезжали машины. Где-то вдали поднимались небоскребы Манхэттена. Измятый и опустошенный, Кэрол пусто смотрел сверху на мостовую и уже наклонился вперед, чтобы сделать последний шаг в бесконечность.

И тут в его комнате зазвонил телефон. Кэрол недоверчиво оглянулся – кто может ему звонить? Ему никто никогда не звонил. Досадуя, что его оторвали от важного дела, Кэрол сомнамбулой вернулся в свою комнату, взял трубку. Портье сказал, чтобы он спустился вниз, к городскому телефону, – ему звонят с телевидения. Кэрол ринулся вниз по лестнице. Звонил Макс Финделл. Он вспомнил, что оставил эту Сюзанн на попечение своего друга фотографа и теперь навел о ней справки. Она работает в Атлантик-Сити, в ночном шоу «Розовый фонарь». Он, Макс Финделл, желает Кэролу удачи, и вообще его, Кэрола, скоро покажут по телевизору – в Голливуде, в редакции «Инкредибл» очень понравился материал, и ему отвели в передаче целых 12 минут – небывалый случай!..

В Атлантик-Сити царили роскошь, дорогие женские духи, звонкие «однорукие бандиты» и голые женские плечи, чуть прикрытые китайскими шелками и соболиными мехами. Рулетки, карты, хрустальные люстры. Через анфиладу игорных залов Кэрол прошел к варьете «Розовый фонарь». Но за вход нужно было заплатить пятьдесят баксов, у Кэрола не было таких денег. Тогда Кэрол сказал охраннику, что ему нужно поговорить с менеджером варьете, что он артист, «человек-птица» и его скоро покажут по телевизору в программе «Инкредибл». Охранник провел его в кабинет начальства, однако менеджер варьете с ходу сказал Кэролу, что шоу у них уже готово, никакие артисты ему не нужны, а Сюзанн Лампак сейчас занята и выйти к нему не может. Но Кэрол уже пообтерся в Нью-Йорке и потому вдруг так затоковал по-тетеревиному и так смешно забегал огорченным тетеревом по кабинету, что менеджер рассмеялся и махнул рукой – ладно, он выпустит Кэрола сверх программы, но бесплатно – посмотрим, что скажет публика.

И вот Кэрол стоит за кулисами, высматривает среди танцующих на сцене девочек свою Сюзанн, но Сюзанн среди них все нет и нет. Дурашливый конферансье веселит публику плоскими шутками – одна из самых «удачных», что пора закрывать это шоу с голыми девочками, потому что девочкам рано утром нужно идти в школу. А потом, когда программа закончилась мужским стриптизом, конферансье объявил «человека-птицу». Кэрол вышел на сцену и тут увидел свою Сюзанн. Она – полуголая, в коротенькой юбочке с заячьим хвостиком и с заячьими ушками на голове – работала в зале официанткой и стояла сейчас у столика рядом со сценой, подавая какому-то мужику кофе-гляссе. А мужик держал свою руку у нее на ляжке.

– Эй, убери руку! – сказал со сцены Кэрол, позабыв о своей роли «человека-птицы». – Да, я тебе говорю! Убери свои грязные руки! Сюзанн, что ты ему позволяешь?!

Мужик встал. Он оказался двухметрового роста и пошел на сцену бить Кэрола. А Кэрол с перепугу вдруг рявкнул на него медведем, да так натурально, что какая-то дама упала в зале в обморок. И теперь уже все мужики, которые сидели с этой дамой, бросились на сцену бить Кэрола.

Скандал кончился тем, что Кэрола – избитого и растерзанного – секьюрити, охрана варьете, выбросила на задний двор казино, а когда он на минуту пришел там в себя – над ним сидела рыдающая Сюзанн, брызгала ему в лицо водой из ресторанного графина. Потом она волоком подтащила его к своему «плимуту» девятьсот шестидесятого, наверное, года, кое-как погрузила на заднее сиденье и повезла в Нью-Йорк.

Да, она привезла его в свою крохотную съемную квартиру в Бронксе. В ее доме жили в основном русские эмигранты – шумные и заискивающие перед несколькими соседями-американцами. Они помогли Сюзанн втащить избитого Кэрола на четвертый этаж, в ее квартиру. Здесь Сюзанн и ее русские соседки стали отмывать Кэрола под душем, и когда Кэрол приходил в себя, он восторженно бормотал, как он счастлив, что нашел Сюзанн. И то ли от счастья, то ли от боли снова терял сознание. Тут русские принесли свое испытанное средство – бутылку русской водки – и влили Кэролу в рот целый стакан. Кэрол очумело затряс головой, вскочил и обалдело уставился на незнакомых ему людей и на Сюзанн. А русские уже сидели за столом, сами допивали принесенную водку и просили Кэрола и Сюзанн выпить с ними за Америку. А потом запели красивую русскую песню про «темно-зеленую шаль». Кэрол стал подсвистывать им иволгой и соловьем и так увлекся, что русские замолчали. Смотрели на него зачарованно и слушали. Слушали и плакали, вспоминая свою Россию, а потом аплодировали горячо и громко. И целовали Кэрола. И кто-то притащил аккордеон и гитару, и Кэрол уже под музыкальный аккомпанемент пел соловьем на мотив «Соловей мой, соловей» и видел, что Сюзанн смотрит на него новыми, удивленными и задумчивыми глазами.

Назавтра, с утра, пока Сюзанн еще спала, Кэрол укатил в Гринич на свое место в Вашингтон-сквере зарабатывать деньги. Он трудился весь день, он был в ударе – изображал и птиц, и зверей, пел соловьем и трубил лосем, квакал лягушкой и хрюкал поросенком – и смешил всех детей и прохожих так, что к вечеру заработал кучу бумажных денег и целый мешок квотеров – такой тяжелый, что еле дотащил его до супермаркета. В супермаркете он вывалил эти деньги перед кассиршей, накупил всякой дорогой еды, конфет и цветов и помчался в Бронкс, к своей Сюзанн.

Но Сюзанн уже не было дома, она уехала в Атлантик-Сити, а Кэролу она оставила на двери записку, что ключ у русских соседей. Кэрол лихорадочно вымыл всю квартиру, приготовил ужин, поставил на стол цветы. И тут приехала Сюзанн – злая и вся в слезах. Из-за вчерашнего скандала ее выгнали с работы – это раз. А второе… Второе – пусть он не строит себе никаких планов, пусть он оставил ее в покое и забудет – она беременна и идет завтра делать аборт, дальше откладывать нельзя, так ей сказал сегодня врач.

Кэрол не стал спрашивать, от кого она беременна, – какая разница? Он тихо вышел на вечернюю улицу и побрел куда глаза глядят. Мир снова обрушился. Проклятый Нью-Йорк отнял у него Сюзанн. Кэрол брел по улице и жалел, что не прыгнул вчера с крыши «Ройял-Гарден» на каменную мостовую. Потом он услышал, что кто-то скулит неподалеку за глухим каменным забором. Скулит и воет, как от нестерпимой боли. Кэрол уже понял, кто это скулит и по какой причине, и пошел на эти звуки, перелез, не думая, через забор и оказался в «Бронкс-зуу», зоопарке. В вольере, обнесенном высокой решеткой, в углу скулила и выла медведица. Она рожала и выла от боли. Кэрол подошел к решетке и стал ласково и тихо подскуливать и подвывать медведице. Медведица с благодарностью смотрела на него мокрыми и покорными судьбе глазами. Кэрол просунул руку через решетку и стал гладить ее по загривку. Наконец медведица родила трех медвежат, вылизала их языком и стала хлопотать вокруг них, а они слепо тыкались ей в живот черными пуговичками своих носов. Медведице было уже не до Кэрола.

Кэрол пошел по зоопарку. В клетках и вольерах спали звери и птицы, согревая своим теплом детенышей.

Возле сабвея Кэрола пробовала закадрить какая-то черная проститутка, и тут Кэрол вспомнил про Линду. Ведь он должен ей сорок долларов, и у нее его чемодан. Он поехал на 43-ю улицу. Линда очень удивилась его приходу – она уже забыла про эти сорок долларов и выбросила его чемодан. Тем не менее Кэрол отдал ей деньги. Он сказал, что уезжает из Нью-Йорка и не хочет ни у кого оставаться тут в долгу. И он уже собрался уходить, но Линда запротестовала. Она тоже никому не хочет быть должна. Если он заплатил, то он должен получить то, за что он заплатил. И она таки уложила его в постель – она была настоящей профессионалкой и знала, как обращаться даже с самыми застенчивыми клиентами. И тут выяснилось, что наш Кэрол – девственник! Бедняжке Линде пришлось учить его элементарным вещам…

То, за что Кэрол заплатил сорок долларов, не принесло ему радости в этот вечер. Через час он приехал в «Ройял-Гарден». Поднялся в свою комнату и стал собирать вещи в дорожную сумку. Потом сел на кровать и задумался. Из-под кровати опять выполз давешний таракан, настороженно посмотрел на Кэрола.

– Ну? Что мне делать? – спросил у него Кэрол.

Но таракан не ответил, пополз дальше по своим делам. Следом за ним из-под кровати выползла вся тараканья семья. Кэрол сидел и тупо смотрел на их тараканью жизнь. Чердачное окно на крышу было открыто всего в двух шагах от него…

Неожиданно в комнату без всякого стука ворвался портье.

– Включи телевизор! – кричал он. – Включи телевизор! Тебя показывают по Эн-би-си!!!

Кэрол включил свой старенький телевизор. По каналу Эн-би-си шла программа «Инкредибл» и показывали, как Кэрол в нашем лесу под Редстоуном сзывал своим свистом птиц. Как он трубил там лосем и кормил лосей морковкой. И как кабаниха привела к нему своих кабанят, а потом ринулась на шалаш, где прятались киногруппа и Сюзанн, и Кэрол спас их, уведя разъяренную кабаниху в лесную чащу…

Кэрол смотрел на это безразличными глазами. Снизу из вестибюля опять позвонил портье. Он сказал, что Кэрола вызывают к городскому телефону. Кэрол выключил телевизор и спустился вниз. Звонила Сюзанн.

– Поздравляю тебя, – сказала она. – Тебя показывали по телику на всю страну. Знаешь, я смотрела и плакала. Ты слышишь меня? Я хочу тебе сказать… Я хочу тебе сказать: давай я сделаю аборт, а потом мы уедем с тобой куда-нибудь из этого Нью-Йорка. Уедем в кантри-сайд, вдвоем, насовсем. Ты слышишь?

– Хорошо, – спокойно сказал ей Кэрол. – Но сначала… Сначала мы с тобой сходим в одно место в Бронксе, рядом с твоим домом.

И утром он отвел ее в зоопарк. Они стояли у вольера с медведицей, и медведица в зубах притащила Кэролу своих медвежат – одного за другим, всех троих. А вокруг Кэрола уже собралась толпа детей и взрослых – вчера они видели его по телевизору и узнали теперь, аплодировали, фотографировали, совали в руки открытки для автографов и просили показать, как он поет птицей или трубит лосем. Кэрол стеснялся, отказывался, они с Сюзанн пошли по зоопарку к выходу, но огромная толпа детей шла за ним, скандировала «Кэрол! Кэрол!», а Сюзанн плакала и смеялась, обнимая Кэрола. Тут к Кэролу подскочил менеджер зоопарка, он тоже видел вчера Кэрола по телевизору и теперь предлагал ему контракт на 27 тысяч в год, если Кэрол согласится по уик-эндам выступать тут в детском шоу. По полштуки за уик-энд!

Но Кэрол отказался. Они с Сюзанн уезжают из Нью-Йорка, сказал он.

– Подожди! – закричал менеджер. – Это не всё! Я подпишу с тобой второй контракт, еще на сорок тысяч, если ты будешь выступать в моем цирке!

– Нет, – сказал Кэрол, садясь в старенький «плимут» Сюзанн. – Гуд бай!

И они уехали – Кэрол Виндстон и Сюзанн Лампак. Они выехали из Нью-Йорка через мост Джорджа Вашингтона, и «плимут» 1962 года унес их по хайвею на запад, в зеленые горы и лесные чащи – туда, где птицы поют, как Кэрол Виндстон.

А вы говорите – Недотепа, Мешок с овсом, Пугало и Поросячья задница. А он таки своего добился – наш Кэрол Виндстон, «Человек-Птица».