Нефритовая Гуаньинь

Проза Сунского Китая

«Произведения сунских сочинителей не только общедоступны, но и услаждают слух народный, — писал известный литератор XVII века Фэн Мэн-лун, составитель обширного свода повестей Сунской и Минской эпох. — Слушая их, мы то радуемся, то грустим, то смеемся, то плачем, то поем и пляшем, то гневно хватаемся за мечи; бывает, что нам хочется пожертвовать деньги на доброе дело, а бывает, что нас одолевает желание свернуть шею какому-нибудь негодяю. Робкие становятся смелыми, безнравственные — добродетельными, скупые — щедрыми».

В словах Фэн Мэн-луна, вероятно, есть доля преувеличения, и все же они правдиво отражают силу воздействия сунских повестей на слушателей. И сейчас, по прошествии многих веков, мы продолжаем восхищаться богатейшим литературным наследием Сунской эпохи.

Китай, сравнительно небольшой по территории в эпоху Сун (960—1279), отличался высоким по тому времени развитием. Здесь появилось уже мануфактурное производство, широко было распространено книгопечатание, ключом била городская жизнь. Многолюдные сунские города резко отличались от городов предшествующей — Танской — эпохи.

В Чанъани, столице Танского Китая (618—907), городские кварталы были изолированы друг от друга, с наступлением темноты ворота закрывались, жизнь замирала. Не то было в сунских столицах (Бяньляне, а затем — Линьани). Процветали места торговли и увеселений — вашэ, или вацзы, где горожан развлекали сказители, скоморохи, певички, фокусники и гадатели. Сказители, в частности, были в таком почете, что императоры даже приглашали их в свои дворцы.

Вацзы разделялись перилами или барьерами на гоулани, отдельные площадки. На каждой площадке шло какое-нибудь одно представление или выступал один исполнитель. Например, в северном вацзы имелось тринадцать гоуланей, где могли одновременно происходить тринадцать различных выступлений.

Но не только в больших городах — сказители выступали по всему Китаю, повествуя о событиях прошлого, рассказывая предания и легенды, а то и просто бытовые истории. В повести «Ли Цин входит в заоблачные ворота» сохранилось описание живой уличной сценки, изображающей выступление сказителя в захолустном городке:

«…Ли Цин услышал невдалеке негромкий барабанный бой и щелканье четок. Подгоняемый любопытством, он направился в ту сторону, откуда доносились эти звуки. Перед Храмом восточного пика слепой старец, распевая моления, выпрашивал у прохожих подаяние. Слепец насбирал десять связок монет, но больше никто не хотел подавать милостыню. Тогда из храма послышался чей-то голос:

— Начинай свой рассказ, и ты будешь щедро вознагражден.

— Как бы не так, — возразил слепой старец. — А вдруг все разбегутся, прежде чем я доскажу до конца?

Но собравшиеся дружно сказали:

— Позор тому, кто обманет увечного!

Рассказчик забил в свой барабанчик, обтянутый рыбьей кожей, пощелкал четками и прочитал такие стихи:

Река на восток устремляется, солнце — на запад,

Уходит весна, а за ней надвигается осень.

Был доблестный рыцарь на верном коне боевом —

И вот уж над ними печальные травы сомкнулись[1].

После этого вступления он стал рассказывать историю «Чжуан-цзы[2] вздыхает над черепом», созвучную настроению Ли Цина.

Весь обратившись в слух, Ли Цин протолкался вперед. Слепец перемежал свой рассказ пением. И казалось, все видели воочию, как череп оброс плотью, обтянулся кожей и, окончательно ожив, покатился по земле…

Оборвав свой рассказ на половине, слепец начал просить подаяние… Таков обычай сказителей…»

В начале XI столетия в Китае завершилось составление сводов, вобравших в себя все культурное наследие прошлого. Даже народные сказители, не говоря уже о литераторах из высшего сословия, превосходно знали творчество своих предшественников. Этим знанием они были, в первую очередь, обязаны своду «Обширные записи годов Великого Спокойствия», куда вошла лучшая часть китайской новеллистики, созданной с I по X век.

Важное место в литературе Сунской эпохи занимала эссеистическая проза. Ее считали «высокой прозой», собственно литературой, а на повествовательную прозу смотрели как на нечто второсортное. Присущий эссеистической прозе стиль гувэнь (букв.: древний стиль) переживал тогда пору расцвета. Эссеисты в своем творчестве уделяли большое внимание важнейшим государственным вопросам.

Образцом для сунских литераторов был Хань Юй (762—824), убежденный конфуцианец, страстный полемист и публицист тайского времени. Особенности его стиля наложили свой отпечаток на всю литературу Сунской эпохи.

Общепризнанным корифеем сунской литературы стал Оуян Сю (1001—1060). Он был и историком и литератором — прозаиком, поэтом, создателем нового жанра — шихуа — «рассуждений о поэзии», которые представляли собой заметки о поэтике, о различных стихах и их авторах. Но более всего Оуян Сю прославился своей прозой в древнем стиле, сочетавшей простоту изложения с глубоким лиризмом.

В Сунскую эпоху зародился новый жанр литературы — бицзи, собрание заметок на самые различные темы. Тут можно было найти мнение автора о прочитанных им книгах, рассказы о случаях из жизни родных, знакомых или его собственной, анекдоты.

Особенно любопытны тематические бицзи, в которых описываются столицы сунского Китая с упоминанием улиц, башен, дворцов, храмов, перечисляются национальные блюда, рассказывается об искусстве сказителей и о вашэ, где они выступали, повествуется о народных обычаях и нравах. В этих бицзи содержатся также сведения о литературе сунского времени.

Наряду с прозой эссеистической продолжала жить и проза новеллистическая. Сунские рассказчики развивали традиции танских новеллистов: героями сунских новелл, как и танских, обычно были ученые-конфуцианцы, служившие при императорском дворе. Они считали себя хранителями образованности, культуры. Им повиновался народ, подавленный традицией и авторитетом. Никакой император, даже если он становился приверженцем иной, даосской, религии и посвящал себя, как сунский император Хуэй-цзун, поискам эликсира бессмертия и приготовлению различных снадобий, не мог управлять Китаем без чиновников-конфуцианцев.

Сунский император сосредоточивал в своих руках огромную власть, без его ведома не могло быть принято решение ни по одному сколько-нибудь важному государственному делу, а выразить несогласие с его мнением было немыслимо. Естественно, что сунские авторы проявляли особый интерес к царствующим особам — и не только своего времени, но и к императорам прошлых династий. Именно этот интерес заставляет скупого на слова автора новеллы «Благородная Ли» снова и снова подробно описывать дары, которые посылал красавице император Хуэй-цзун.

Поскольку многие авторы новелл были придворными историками, в их произведениях содержится немало подлинных исторических фактов. Традиция отрицала за новеллами право на вымысел; считалось, что подобного рода литература отличается от династийной истории лишь тем, что повествует о незначительных, с точки зрения государства, мелочах. Она была как бы призвана дополнить официальную историю любопытными подробностями.

Однако достаточно сравнить между собой новеллы «Ян гуйфэй» и «Порхающая ласточка», где изображены тайский император Сюань-цзун и его знаменитая наложница Ян гуйфэй, — новеллы, построенные на бесспорной исторической основе, но излагающие события по-разному, — чтобы убедиться в том, что перед нами произведения не исторические, а художественные.

Любопытно, что в тех случаях, когда рассказ идет о далеком прошлом, автор не упускает случая заверить своих читателей в подлинности излагаемых событий. В новелле о Чжао Фай-янь сообщается, например, такая подробность:

«В числе моих земляков был некий ученый Ли; изучение конфуцианства было наследственным в его роду занятием. Случилось так, что дела его семьи пришли в упадок. Однажды я заглянул к нему. В углу, у стены, в поломанной бамбуковой корзине лежало несколько старых книг. Среди них было «Частное жизнеописание императрицы Чжао». Некоторые страницы были вырваны или потеряны, но читать было еще можно. Я попросил у Ли эту книгу и, вернувшись к себе, несколько дополнил ее, исправил ошибки. И вот получился связный рассказ для всех любознательных».

Возможно, что чтение древнего повествования и в самом деле подсказало сюжет новеллы, но, памятуя о том, что художественный вымысел не в чести, автор вынужден скромно сводить свою роль к некоторому «дополнению».

Новеллисты сунского времени черпали темы не только из древних книг, но также из более близкой им Танской эпохи. «Красный лист» написан в подражание танской новелле Сюэ Тяо «Чудесное снадобье»[3]. Автор отнюдь не стесняется своей зависимости от столь достойного образца, напротив, он намеренно об этом пишет.

«Я слыхал о том, — говорит его герой, — как Ван Сянь-кэ, увидев однажды У-шуан, добился своего с помощью хитроумного замысла почтенного Гу».

Для сунской новеллы, как и для танской, обязательна необычность происходящего. В рассказе «Братья Бай и фехтовальщик» приводится такое рассуждение:

«Исстари повелось, что отпрыски знатных родов больше всего на свете ценят людей необычайных и удивительных».

Героем своих произведений сунские новеллисты избирают, как правило, человека незаурядного — даже если это и ловкий пройдоха, надувающий чиновника, который ведает усмирением разбойников.

Новелла о фехтовальщике похожа по теме и сюжету на многие танские новеллы, в которых рассказывается о необычайных людях и их деяниях, однако ее героичность мнимая — фехтовальщик оборачивается лишь удачливым проходимцем. В этом уже ощущается веяние сунского времени.

От Сунской эпохи сохранились «Записки охмелевшего старца» Ло Е, жившего, вероятно, в конце XIII века. Его книга посвящена искусству сказителей, которое породило новый для китайской литературы жанр — городскую повесть. Мастерство сказителей Ло Е образно назвал «пахотой языком» и воспел его в таких стихах:

Вся необъятность неба в земли,

День нынешний, минувший и преданья,

Каноны мудрых, факты бытия

Запечатлелись в сказе достоверном.

Ему известны помыслы бессмертных,

Он вам расскажет о волшбе и чарах,

Ночные тайны красочно изложит

В стихах и песнях, коим несть числа;

И ловкий вор, и всадник в крепких латах,

И сладострастья нежные утехи —

Все сказу ведомо, и нет пределов

Повествованьям ясным и подробным…[4]

В отличие от новелл, предназначавшихся для привилегированных сословий, городская повесть, излагавшаяся простым общепонятным языком, была рассчитана на самые различные слои населения большого города и отвечала вкусам ремесленников и купцов, приказчиков и лавочников, разносчиков, челяди и солдат. Именно этот люд, у которого было достаточно праздного времени, чтобы слушать сказителей, посещал вашэ и был главным ценителем искусства народных рассказчиков.

Сунские повести большей частью анонимны, лишь случайно сохранились имена нескольких авторов. Так, известно, что повесть «Ловкий парень» написана Лу Сянь-чжи в начале XIV века. Однако повесть эта упоминается и в более ранних источниках, из чего можно сделать заключение, что Лу Сянь-чжи всего лишь автор обработки.

Для кого бы ни предназначалась городская повесть — для читателей или чтецов, — авторы тщательно придерживались выработанного веками привычного стереотипа, скрывая свою индивидуальность; это делает установление авторства повестей трудной задачей.

Рассчитанная на городские низы, повесть сохранила и особенности их мировоззрения. Важное место в ней занимает проповедь умеренности, бережливости, трудолюбия. Общество рассматривается как нечто застывшее, неизменное. Богатство и высокий чин вызывают к себе уважение. Однако упование на милость государя — источника всяческих благ — не мешает призывам добиваться благополучия собственными руками.

Несмотря на отсутствие резкого общественного протеста, в некоторых повестях с достаточной прямотой обличается жестокость власть имущих. Лучший тому пример — широкоизвестная в Китае повесть «Нефритовая Гуаньинь».

Сюжет повести несложен. Любовь к мастеру-камнерезу побуждает девушку-служанку, проданную князю, бежать от своего «законного» владельца. Налицо явное нарушение требований, выдвигаемых моралью феодального общества, согласно которым бесправная рабыня должна считать себя осчастливленной тем, что служит знатному господину. Автор проявляет глубокое понимание самой человеческой природы, он признает за героиней право на любовь, и когда она гибнет, осуждает деспотического князя, повинного в смерти девушки-служанки.

Особенностью сунских повестей, как, впрочем, и многих других произведений средневековой литературы, является дуалистичность, раздвоение реального мира. Китайская литература была замкнута в узкие географические рамки, в отличие, например, от арабской. В сказках «Тысячи и одной ночи» изображен Китай, который, однако, не имеет ничего общего с подлинным Китаем: это все тот же халифат, преображенный авторской фантазией. В китайской же литературе уход в далекие страны, которого упорно требовало воображение читателей (или слушателей), редко покидавших пределы родных селений и городов, подменялся уходом в мир иной, потусторонний.

Было бы неправильно считать, что сюжеты сунских городских повестей целиком заимствованы из предшествующей литературы. В некоторых из них появляются и новые темы. Такова, например, повесть «Самоотверженный Ван Гэ», о человеке, который разбогател не благодаря даяниям императора и не с помощью поборов с крестьян, а на железоплавильном деле. Его власть — власть денежного мешка. Однако такая власть в деспотическом феодальном государстве ненадежна. Неприязнь чиновников-конфуцианцев к «выскочке» навлекла на него опасность.

Быть может, впервые в китайской литературе мишенью прямых насмешек становятся императорские чиновники, которых водит за нос простой парень Чжао Чжэн («Ловкий парень»). Проделки Чжао Чжэна не могли не доставлять удовольствия городским низам, которые видели в нем человека из своей среды, своего героя. В повести нашла отражение мечта народа о справедливом судье, который покарает злодеев-насильников и оправдает невинных.

В произведениях Сунской эпохи перед нами предстают живые люди со всеми их взглядами и понятиями, окруженные многочисленными опасностями, страдающие от произвола правителей. Эти люди живут, любят, ненавидят, умирают. Они отделены, но не отдалены от нас многими прошедшими столетиями. И в этом несомненная заслуга сунских мастеров слова, продолжающих восхищать нас своими творениями.

Почти все включенные в книгу новеллы заимствованы из пекинского издания 1956 года сборника «Танские и сунские новеллы», составленного в 1927—1928 годах великим китайским писателем Лу Синем; новелла «Братья Бай и фехтовальщик» взята из шанхайского издания 1957 года сборника «Старинные истории», составленного У Цзэн-ци в 1910 году. Повести переведены из свода Фэн Мэн-луна, составленного в первой половине XVII века (Пекин, 1957—1958).

А. Желоховцев