Нежданный подарок осени

Осень ворвалась в город, смывая дождями зелёную краску с деревьев и тут же создавая разноцветными мазками яркую, цветную палитру сказочной красоты. Только почему-то всё это безумное буйство красок не радовало, а нагоняло на него муторную тоску и вселяло в душу горькую грусть. Ещё по-летнему голубое небо вело неравную борьбу с набрякшими от воды тучами, пытаясь расталкивать их редкими лучами осеннего солнца. Оно явно проигрывало битву, и вскоре моросящий, непрекращающийся дождь стал властелином этого мира. Природа, казалось, жила в унисон с его настроением, так же хандрила и грустила. Роман капризничал, не желая выползать по утрам из-под тёплого одеяла, валялся почти до обеда, пока голод не выгонял его на кухню. Наскоро перекусив, он перебирался в гостиную и, уперевшись ладонями в подоконник, надолго замирал у окна. Глядя сквозь испещрённое мелкими каплями дождя стекло, он чувствовал, что угасает под этот грустный аккомпанемент минорных аккордов осени.

От тоскливых мыслей его оторвал настойчивый звонок в дверь.

– Ромаха! Привет! – рявкнул с порога громила, затянутый в байкерский кожаный прикид. – Пожрать есть что?!

Рома скривил недовольную мину, хотел обматерить его, но решил не связываться, просто махнул рукой и медленно побрёл назад в гостиную. Гость запустил пальцы в рыжую лопатистую бороду, закрывавшую половину массивного лица, и совершенно не озаботившись тем, что нужно разуться и закрыть за собой входную дверь, ринулся на кухню, едва не сбив хозяина квартиры с ног. Роман вернулся в прихожую и со злостью шарахнул дверью, так что даже оконные рамы в гостиной отозвались тяжёлым вздохом.

– Так есть или нет?! – продолжил реветь бородатый, обшаривая холодильник и шкафы.

– Ты можешь не орать, Миха? – устало протянул Рома, появляясь на кухне.

Он открыл холодильник, с некоторым удивлением обнаружил, что там, как говорится, мышь повесилась, с минуту потупил, продолжая пялиться в пустое чрево белого ящика, и, разочарованно скривившись, аккуратно закрыл его. Затем блуждающим взглядом обвёл пространство вокруг, остановился на госте и задумчиво пробормотал:

– Яйца и хлеб вчера покупал. Будешь?

Миха радостно кивнул.

– Тогда ищи, – равнодушно бросил ему Роман.

– Где искать? – гаркнул гость, но Рома только неопределённо пожал плечами и, не оборачиваясь, отправился прочь.

Бородач, словно не веря себе, ещё раз пробежался по шкафам, вновь заглянул в холодильник и озадаченно замер посередине кухни. Неожиданно глаза его вспыхнули радостным огнём. Тяжело ступая высокими ботинками на толстой подошве, он потопал в прихожую, открыл шкаф и обнаружил на вешалке, рядом с длинным плащом, белый пакет с продуктами.

– Наше-ё-ёл! – радостно завопил он во всю мощь своего лужённого горла, сдёрнул пакет с крюка и двинул обратно.

Яйца, не меньше десятка, уютно шкворчали на сковороде, нарубленный огромными кусками чёрный хлеб покоился на разделочной доске, а гость, словно дирижёр размахивая деревянной лопаткой, громко, так что наверняка было слышно соседям, проводил психотерапевтический сеанс с хозяином квартиры.

– Ты, Рома, закачивал бы с этим. Того и гляди запьёшь с горя. А я?! Как я твоему брату в глаза смотреть буду?

Роман громко выругался при этих словах, но его возмущение утонуло в громовом рокоте Михиного голоса. Он продолжал свой, как ему казалось, умный и душеспасительный монолог, совершенно не обращая внимания на то, как реагирует на его тирады «пациент».

Старший брат Романа Терехова, Игорь, разбился на байке два года назад, такой же дождливой осенью. Разбился не насмерть, повредил позвоночник и у него отказала нижняя часть тела. Молодой парень, такой же шумный и здоровый, как его друг Миша, оказался прикованным к инвалидному креслу. Когда врачи сообщили ему, что это навсегда и шансов на восстановление нет, он приказал своей подруге принести в больницу его дробовик. Расписанная татуировками Томка, недалёкая, и, по мнению Романа, туповатая, даже на секунду не задумалась, зачем её парню в больнице оружие. Она потом так и говорила его друзьям:

– А чё? Я чё, экстрасенс, что ли? Догадываться должна? Сказал принеси, я принесла.

Да, она принесла, а Игорь без долгих раздумий снёс себе пол башки, как только Томка покинула палату. Его хоронили в закрытом гробу. За катафалком всю дорогу до кладбища ехала длинная кавалькада мотоциклов разных цветов и марок и не смолкая гудели сигналы клаксонов. Так же, как сегодня, моросил мелкий холодный дождь, дул промозглый ветер, но никто из пришедших проводить Игоря в последний путь не обращал внимания ни на холод, ни на остальные неприятные выверты погоды. Тогда Роману казалось, что и его жизнь закончилась вместе с жизнью брата, настолько гнусно и тоскливо было на душе.

В детстве он не сильно был привязан к нему. Разные по характеру и по фактуре, братья не тянули даже на дальних родственников. Старше Романа на семь лет, Игорь и нравом, и внешне походил на отца, этакая цыганистая порода – кареглазый, с черными волнистыми волосами, такой же мордатый, скуластый, с уверенным твердым взглядом. Он с детства напоминал танк – так же, как эта тяжёлая многотонная машина пёр только вперёд, и какие бы преграды не возникали на пути, сносил их, давил и крушил. Его тело бугрилось мышцами от постоянных упражнений с железом, которыми он увлёкся с ранней юности и не оставлял вплоть до самой аварии, поэтому на его фоне младший брат казался просто тенью человека. Старшего всегда куда-то несло, он ни минуты не мог усидеть на месте, любил драйв, любил, чтобы адреналин бурлил в крови и туманил мозг. Близкие друзья Игоря были под стать ему, как на подбор. Тот же Миха, который в одиночку мог перевернуть небольшой автомобиль, а уж если они собирались в стаю, то могли перевернуть что угодно.

Младший брат был полной противоположностью старшему. Не писанный красавец, хотя прямой нос с узкой переносицей, красиво очерченный рот и узкие скулы придавали его лицу утончённый вид. Образ завершали серо-голубые глаза, которые притягивали и манили, делая его весьма привлекательным. Если старший был точной копией отца, то младший не только лицом, но и романтичным, покладистым характером пошел в мать.

Их семья жила в трёхкомнатной квартире, где и сейчас обитал Роман. Пока мама была жива, он спал в гостиной, зато Игорь имел отдельную комнату, куда Рома мог входить только с его позволения. Впрочем, младший и не стремился к близкому общению с братом, не разделяя его интересов. Рома любил покой, увлекался игрой на гитаре, писал стихи, неплохо рисовал и мечтал прославиться как музыкант. Ему не исполнилось и пятнадцати, когда умерла мама. Он ничего не знал о её болезни, и никакого предчувствия не было, его просто не посвящали – берегли. Для Ромы ничего не менялось, пока мама не оказалась в больнице. Месяц, всего один месяц – и она просто сгорела, растаяла как свеча. Он навсегда запомнил их последнюю встречу. Мама, ужасно исхудавшая, слабым, словно чужим голосом расспрашивала его про школу, про брата, про отца; он читал ей свои последние стихи, а она касалась его лица, гладила по голове, ерошила волосы и грустно улыбалась. Наутро её не стало.

Отец спустя год встретил женщину – немолодую, но обеспеченную, с собственной квартирой. Впрочем, он и сам недурно зарабатывал мотористом в автосервисе, имел славу кудесника и довольно приличную клиентуру. Старший сын пошёл по его стопам, правда, специализировался в основном на мотоциклах, но несмотря на молодость, вскоре приобрёл среди байкеров такую же славу, как и отец. Он начал помогать отцу лет с шестнадцати, ещё учась в школе, и старший Терехов всячески поощрял стремление сына овладеть его профессией. Отца мало волновали школьные успехи Игоря, которые оставляли желать лучшего, однако он очень гордился, когда отпрыск собрал из старья свой первый мотоцикл. Можно было купить новый, средств в семье хватало, но отец намеренно отказался дать деньги, и Игорю пришлось изрядно потрудиться, чтобы заполучить средство передвижения. Зато это был собранный собственными руками его личный агрегат с форсированным движком – предмет зависти всех друзей, среди которых тут же началось повальное увлечение мотоциклами. Только одного мотоцикла Игорю было мало, он загорелся мечтой иметь крутой американский байк, на каких гоняли байкеры в голливудских блокбастерах. Он работал как одержимый, копил деньги на дорогостоящую мечту, но когда до намеченной цели оставался практически маленький шажок, вдруг изменил намерения и приобрёл гараж неподалёку от своего дома. Там он оборудовал мастерскую, свой первый автосервис. Спустя пару лет парень уже владел несколькими гаражами по соседству, в которых работали его друзья и просто наёмные ребята. Крутой байк ещё долго оставался мечтой, пока Игорь налаживал и расширял свой бизнес, вкладывая в него все заработанные средства. Зато потом он уже смог позволить себе всё: воплотить мечту, создать байкерский клуб, построить бар и ещё много чего, о чём даже не помышлял в юности.

Отец и старший сын всегда считали, что младший немного не от мира сего, но никогда не осуждали и не пытались навязать ему свои взгляды на жизнь. Отец полностью отдал его воспитание на откуп матери, которая поощряла и поддерживала Ромкино увлечение музыкой, ну а Игорь – просто не замечал его.

Отношения братьев резко изменились только после смерти мамы. Рома с удивлением обнаружил, что Игорь, оказывается, может быть и участливым, и заботливым, может поддержать и ободрить в трудную минуту, и защитить. В отличие от младшего брата, Игорь в штыки встретил новое увлечение отца. В один из вечеров они серьёзно поругались и отец ушёл, на прощание громко хлопнув дверью. Он собирался забрать Романа с собой, но Игорь просто встал на дыбы и не позволил. Тогда Рома не мог понять причину поведения брата, в его возрасте всё это было слишком сложно. Только спустя некоторое время он осознал, что Игорь принимал это близко к сердцу из-за матери: не мог простить отцу, что тот быстро забыл её и прельстился другой женщиной. Он предвзято относился к новой жене отца и практически прекратил с ним общаться.

Родители прожили вместе более двадцати лет, и за все годы, которые мог помнить Рома, они никогда не скандалили, не ругались и даже не спорили. Казалось бы, идеальная пара. Но чем больше он вспоминал и размышлял на эту тему, тем больше убеждался, что они просто жили параллельно. Сейчас, спустя много лет, Рома вообще пришёл к выводу, что в их квартире проживали две разные семьи, просто объединённые ведением общего хозяйства. Разные интересы, разное восприятие жизни, разная ментальность. Как ни старался, он так и не смог себе объяснить, что, кроме общих детей, могло объединять этих абсолютно разных людей? Были ли они счастливы? Может и были, только по отдельности, каждый по-своему. Может, их общее счастье и заключалось в том, что они не досаждали друг другу никакими требованиями, попытками навязать своё мнение, заставить другого жить по его правилам? А может, мама умерла оттого, что просто устала? Устала отбывать номер и играть в эту игру под названием «благополучный брак». Да нет же – чепуха! А как же он, как же Игорь! Она ведь так любила их, и они любили её…

Чем больше он думал над этим, тем больше запутывался, и в конце концов решил обсудить это с братом, но тут случилось несчастье, и все накопившиеся вопросы так и остались без ответа. Впрочем, после смерти Игоря и самих вопросов не осталось. Они почему-то ушли вместе с ним, зачёркнутые свалившимся на него горем.

Примерно через год после ссоры отношения Игоря с отцом наладились, хотя прежней любви и близости уже не было. Но с его новой женой брат так и не общался, не бывал у них дома. Зато Рома каждые выходные проводил у отца. Его новую жену он называл по имени – Нина. Она оказалась вполне нормальной и очень гостеприимной, чувствовался её искренний и неподдельный интерес к его жизни, увлечениям, творчеству. Именно Нина мягко, но настойчиво советовала не замыкаться в рамках музыкально—поэтического направления, первой обратила внимание на то, что он отлично рисует, и посоветовала поступить в архитектурный. Рома внял её совету, поступил, даже закончил, и, хотя ни дня не работал по специальности, однако полученное образование и годы, проведённые в институте, считал отнюдь не напрасно потраченным временем. Но не только за это он был благодарен Нине. Эта женщина, несмотря на своеобразные отношения с Игорем, не дала разрушиться их семье, смогла решить трудную проблему сохранения добрых отношений между сыновьями и отцом. Правда, поступив в институт, Роман стал бывать у них всё реже и реже, а после смерти брата ему вообще стало тяжело видеть убитого горем отца, и он перешёл на общение по телефону.

Дежурное Мишкино: «как я буду твоему брату в глаза смотреть?» не просто бесило Романа, оно взрывало мозг, и в эти минуты ему хотелось взять что-нибудь тяжёлое и отправить Миху прямиком туда, где он на самом деле мог бы взглянуть в глаза его брату.

– Всё! Готово, пошли жрать! – объявил Миша, появляясь в гостиной.

Рома оторвался от созерцания мерзости, которую творила за окном поздняя подмосковная осень, и медленно, словно приговорённый к казни, побрёл вслед за другом. Он уже сегодня завтракал кефиром с остатками сушек и ему совсем не хотелось есть, но ещё меньше хотелось спорить с Михой, который не терпел ни от кого отказов и всё равно бы настоял на своём.

– Ну что, как настроение? Вестей от Алки нет? – начал Миха, когда они устроились за столом.

После смерти Игоря весь байкерский клуб, предводителем которого тот был последние пять лет – впрочем, он и организовал его – решил как бы взять Романа на поруки, и иногда он чувствовал себя сыном полка, хотя многие из членов клуба были его ровесниками, а некоторые и много младше. Миха вообще считал бесцеремонное вторжение в Ромину личную жизнь делом обыденным и даже своей святой обязанностью. Сам он в свои тридцать пять был, как он выражался, дважды удачно женат, но последние несколько лет довольствовался короткими интрижками с размалёванными, затянутыми в кожу девицами – они в достаточном количестве толклись в баре, где проводили все вечера и выходные члены клуба. Лёгкий перепихон для поддержания тонуса, нередко на скорую руку, прямо в подсобке бара, вполне устраивал Миху и ни о каких серьёзных отношениях он не помышлял. При этом он втирал всем окружающим про высокие семейные ценности, призывал не забывать про обязанность гражданина заботиться о демографии и генофонде нации, в общем – любил нести всякую демагогическую чушь от штатных пропагандистов. Вот и сейчас Миха пытался выяснить, нет ли вестей от девушки Романа, Аллы, которая умотала в Москву пару месяцев назад и не подавала вестей уже почти месяц. Её телефон был вне зоны доступа, и если бы не довольно частые посты в Инстаграм, по которым можно было судить, что у неё всё хорошо, Роман уже бросился бы на розыски. А так – он просто замкнулся в себе, да ещё осень накатила на город со своими занудными прибамбасами. В общем, всё один к одному, «депрессуха» правила бал. Рома уже месяц прозябал, выходя из дома только за продуктами и то не дальше придомового магазинчика с довольно скромным ассортиментом.

– С какой целью интересуешься? – вяло ответил вопросом на вопрос Рома, лениво ковыряя вилкой яичницу на сковороде.

– Исключительно исходя из моей крайней озабоченности твоим нынешним, весьма угнетённым состоянием, – не переставая запихивать в свою пасть содержимое сковороды, изрёк Миха, и завершил цитатой из «Декамерона»: «Соболезновать удрученным – человеческое свойство, и хотя оно пристало всякому, мы особенно ожидаем его от тех, которые сами нуждались в утешении и находили его в других».

Рома грустно посмотрел на сидящего перед ним монстра с руками, напоминающими лопаты, пальцами, в которых обычная вилка казалась зубочисткой, и которого с большим трудом можно было представить нуждающимся в утешении. Однако он знал, что это именно так. В этой могучей груди билось сердце, способное воспринимать чужую боль почти как свою. Последний развод Михи сопровождался мучительной ломкой отвыкания от любимой женщины, периодом самокопания и даже пьянством в самом неприглядном виде. Друзья, решившие помочь ему преодолеть стресс сообразно своим представлениям об утешении и соболезновании, просто заперли его на месяц в подвале какой-то дачи, и, к удивлению Романа, это в конечном счёте возымело эффект. Миха вернулся в исходное состояние, но напрочь потерял интерес к серьёзным отношениям с женским полом, хотя очень любил пофилософствовать на эту тему. Впрочем, не только на эту. Его голова необычайным образом, словно поролоновая губка впитывала в себя всё, что Миха когда-либо читал или слышал. Однако при этом никакой каши в его мозгу не образовывалось. Свои, а также чужие перлы он выдавал всегда по делу и в чётком соответствии с темой разговора. Не имея никакого образования, кроме среднего, он мог часами вести диспуты практически на любую тему и даже иногда удивлял специалистов глубиной познаний в той или иной области.

– Ты свою озабоченность можешь засунуть… сам знаешь куда, – бросил ему Рома и отвернулся.

Он прекрасно понимал, откуда растут ноги озабоченности друга, поскольку несколько дней назад обнаружил исчезновение из квартиры охотничьего ружья отца. Тот не стал забирать его при переезде – то ли не вспомнил, то ли охладел ко всему этому. Впрочем, он и не был никогда заядлым охотником, а ружьё купил, скорее всего повинуясь мужскому инстинкту обладания оружием. Рома ни разу – по крайней мере за осознанный период своей жизни – не слышал, чтобы отец даже заикался об охоте. Вот у брата дробовик был вещью если не необходимой, то как минимум, используемой. Он всегда находился под стойкой бара для защиты от грабителей – хотя кому в здравом уме и твёрдой памяти пришло бы в голову грабить заведение, набитое пьяными байкерами. Правда, когда Игорь только открыл пивную – а именно это определение больше всего подходило небольшому заведению, – случались попытки наездов со стороны рэкетиров, но им быстро объяснили, кто есть кто, и эта тема канула в лету. Уже потом, когда клуб начал расти как на дрожжах за счёт притока новых членов и они не помещались в довольно тесном зале, на месте пивной появилось двухэтажное здание, где на первом этаже разместился огромный зал со множеством столиков, длинной барной стойкой и полукруглым, приподнятым танцполом. Второй этаж отвели под бильярдную на пять столов, сауну с ВИП-зоной и три спальных номера для заезжих гостей.

Сейчас всё это практически принадлежало Роману, как и автосервис, и квартира брата в престижном районе, но занимался хозяйством Миша и пара их близких друзей. Единственное, что сделал Роман – это выделил ребятам долю в бизнесе. Каждый получил по десять процентов, таким образом у Ромы осталось семьдесят. Он хотел разделить всё поровну, но Миха решительно отмёл эту идею. Он заявил, что нельзя превращать их компанию в подобие Новгородского вече, потому что это, как правило, бардак и «анархия – мать порядка». Главные, ответственные, окончательные решения всегда должен принимать один человек. Миша настойчиво пытался вовлечь Романа в управление бизнесом, но не преуспел в этом и до поры до времени оставил его в покое. Каждый квартал он приносил финансовые отчёты о деятельности, которая планомерно расширялась, давая уже довольно приличный доход, но Рома даже не просматривал их, а просто складывал в ящик комода.

Ему вполне хватало того, что на банковской карточке всегда имелись необходимые для жизни деньги, а всё остальное было где-то за гранью его интересов. Только когда он решил приобрести новую аппаратуру для своих выступлений в ночном клубе, то с удивлением обнаружил на своём счету внушительную сумму, которая привела его в шок. Получалось, что за два года, палец о палец не ударив, он накопил более пятидесяти миллионов рублей. Что делать с такими деньгами, он не знал, впрочем, и не задумывался над этим.

Образ жизни ресторанного лабуха Романа вполне устраивал и ничего менять он не собирался, пока не встретил Аллу. Девушку его состояние не то чтобы не впечатлило, но и не привело в дикий восторг. Для Аллы это было немало, однако недостаточно, чтобы осуществить свою мечту: она жаждала стать популярной певицей. Именно популярной, потому что певицей она уже была, и с точки зрения Романа, довольно неплохой. Они познакомились, когда Алла пришла устраиваться в ресторан, где изредка выступал Рома. Его приглашали туда примерно раз в полгода, когда требовалось подменить постоянных музыкантов. Его не интересовала оплата, он ставил единственное условие: исполнять наравне с известными шлягерами и свои песни, которых у него накопилось за последние годы в достатке. Он не пытался прорваться на большую сцену, довольствуясь возможностью выступать с авторским репертуаром в этом ресторане и местном рок-клубе, который по совместительству был и ночным клубом в их городе. Хозяин заведения, его давний товарищ, любил периодически устраивать вечера «местной самодеятельности», как он их называл. Вначале это было бесплатное шоу местных рокеров, но вскоре оно набрало популярность, и когда ребята выступали, цены на входные билеты стали превышать цену в обычные дни, так как «самодеятельность» почти всегда собирала аншлаги. Роман среди местных уже слыл звездой, многие завсегдатаи знали его «шедевры» и требовали исполнять именно их.

Еще на прослушиваниях в ресторане Алла приятно удивила Рому прекрасно поставленным голосом и профессиональным исполнением, к тому же девушка была довольно симпатичной. Мягкие слегка полноватые губы, выразительные, подчеркнутые густыми ресницами карие глаза, длинные темные волосы, собранные в пучок на затылке, и стройное, идеально пропорциональное тело. Рома «поплыл» в первый же вечер, но не хотел признаваться в этом даже себе, однако уже через неделю стало понятно, что он просто болен Аллой. Когда примерно месяц спустя она переехала в его квартиру, Роман был на седьмом небе от счастья, считая, что судьба не просто улыбнулась, а сделала царский подарок. Девушка, которую он любил, любила его, и при этом у них были общие интересы и увлечения – о таком можно только мечтать! Но Алла не разделяла его восторгов, она хотела, жаждала много большего, чем мог ей дать Роман. Правда, она с удовольствием исполняла его песни, которые на волне сильных чувств лились из него буквально нескончаемым потоком. Не все они были достойны большой сцены, но если бы некоторые попали к раскрученным исполнителям, то могли стать шлягерами. Увлечённый своим счастьем Рома просто дарил их любимой и был безмерно рад, когда она исполняла их в ночном клубе. Он писал песни, он договаривался о выступлениях, он же аккомпанировал ей, но люди приходили, чтобы посмотреть только на Аллу.

Именно там, в ночном клубе её заметил гость из Москвы – он представился музыкальным продюсером и предложил Алле попробовать себя на большой сцене. Роман не понимал желания любимой бросить всё, в том числе и его, ради непонятных перспектив. Он пытался объяснить ей, что её устремления – это даже не журавль в небе, а утопия. Что эпоха ярких индивидуальностей давно закончилась: есть у тебя голос или нет – никого это не интересует в современном шоу-бизнесе, который, по большому счёту, не имеет никакого отношения к искусству. Там, куда она стремилась, за людей поёт компьютер, а на сцене в основном такие персонажи, которым не только петь, но и приближаться к миру музыки строго противопоказано. Он пытался объяснить, что ей долгие годы предстоит влачить жалкое существование марионетки, а если и придёт финансовый успех, то не раньше, чем через пять-семь лет. А здесь и сейчас они вместе, и разве им нужно что-либо ещё для того, чтобы быть счастливыми? Но Алла, заворожённая сладкими посулами московского гостя, просто не слышала его. Миха предлагал решить вопрос радикально – отправить продюсера домой в машине реанимации, но Роман решил: пусть Алла едет.

Это случилось более двух месяцев назад, и всё время после её отъезда в Москву Рома находился в состоянии некой прострации: скучал и хандрил, не желая мириться с потерей любимой. Казалось бы – вот она Москва, совсем рядом, стоит только сесть в машину и через полчаса он увидится с Аллой. Однако навязываться и просить Рома считал ниже своего достоинства. Ну а предложенный друзьями кавказский метод её возвращения – завёрнутой в ковер – отмёл сразу, обругав их последними словами.

Сейчас он не стал обсуждать с Михой тему исчезновения отцовского ружья, но про себя отметил, что вообще-то друг должен был бы забрать и все режуще-колющие предметы, а также верёвки, шнурки, пояса и другие приспособления, с помощью которых можно свести счёты с жизнью. А лучше всего – запереть его в том же подвале, где сам отбывал психотерапевтическое заключение.

– Ты, Ромчик, должен прежде всего ориентироваться на свои амбиции, своё неуёмное желание. Доказывать, убеждать, объяснять ей. Как говорил великий Джозеф Ренан: «Мечтать хорошо и полезно, давайте не будем забывать, что это сон».

– Это ещё кто такой? – поинтересовался Рома. – Чем знаменит?

– А хрен его знает… – пожал могучими плечами Мишка. – Француз. Может философ, или писатель.

– Где ты только эту мутату выкапываешь?

– Почему сразу мутату? Ведь правильно сказал человек, а главное – в тему.

– Правильно-то правильно, только, думаешь, я это ей не объяснял? По полочкам всё разложил, не то что твой, этот, как его…

– Ренан.

– Ренан, банан, один хрен! В общем – упёрлась и всё. Так что не начинай по новой. Мы с тобой эту тему уже в сотый раз мусолим, а толку ноль.

– Ладно, проехали. Я вообще не за этим прикатил. Погнали в бар. Там сегодня народ собирается, день рождения справлять. Посидим, побренчишь, бухнём.

Рома кивнул, затем слегка напрягся и, немного подумав, с удивлением спросил:

– Если ты на день рождения собирался, так какого ты мне со жратвой мозг выносил?

– Ну, собирался. А жрать-то хочется. Тебе что, жалко?

– Не жалко, – буркнул Рома. – А кто именинник?

– Гога.

– Так я его в понедельник поздравлял, а сегодня суббота.

– Правильно. Всех в понедельник не собрать, а заранее не отмечают. И не один ли хрен – понедельник, суббота. Главное – тусняк, только свои будут.

– Хрен-то один, а что дарить будем?

– Ещё и дарить?! – возмутился Миха. – Мы ради этого кабак закрыли, так что именинник нам ещё должен останется.

Гога, здоровенный красавец-грузин, руководил автосервисом. Ну, как руководил – был смотрящим, считал деньги, следил, чтобы никто не крысил и не делал «левака». Правда, ни в машинах, ни в мотоциклах он ни черта не разбирался, как и в бухгалтерии – зато был надёжным и умел держать людей в кулаке. Впрочем, Гога и байкером был липовым. Конечно, ежели сходка, то все атрибуты при нём: кожаный прикид, высокие ботинки, цепи, заклёпки… Однако мотоциклы он обходил стороной и ездил исключительно на своём «Мерседесе». Но, как говорил Игорь, который дружил с ним ещё со школы: «Главное, в нём живёт дух свободы, а гонять по городу на байке – это уже на любителя».

Было в клубе ещё несколько таких любителей покрасоваться в наряде байкера – владельцы крутых дорогих мотоциклов, которые ездили на них только на тусовки. Один – крупная шишка из местной мэрии, другой – бизнесмен, имевший огромный офис в Москва-Сити, ну и ещё несколько мелких чиновников из администрации и сотрудников полиции разных рангов. Впрочем, немало членов клуба, собиравшихся в баре, в миру были вполне респектабельными и уважаемыми людьми: врачами, учителями, инженерами, руководителями компаний. Они имели семьи, воспитывали детей, стараясь оградить их от влияния подобных, как принято считать, маргинальных группировок, но при этом на протяжении всей жизни хранили верность субкультуре людей, для которых мотоцикл является неотъемлемой частью жизни. Для них членство в клубе было возможностью хотя бы на время спрятаться от негатива социальной реальности, сделать глоток свободы, почувствовать себя неформалом.

Роман не принимал философию жизни своих друзей, но и не порицал. Он вообще не порицал ничего, что не наносит вреда другим людям, и считал, что сходить с ума каждый волен по собственному усмотрению. Так же он относился и к рокерам, считавшими себя отдельной, высшей кастой в современной музыке. Своё же творчество он вообще никак не классифицировал. Писал сообразно настроению: и рок, и бардовские песни, и откровенную попсу. Только в своём заведении, перед байкерами, он исполнял исключительно рок-н-ролл. Рок они считали своей музыкой и даже если в обыденной жизни кто-то из них мог слушать что угодно, то сбившись в стаю, все придерживались строгих правил сообщества. Даже если не рок-н-ролл, то уж, наверняка это должна быть неординарно энергичная музыка. У Ромы был довольно обширный репертуар для таких выступлений. Несколько своих композиций и масса всемирно известных хитов популярных рок-групп. Он прекрасно владел инструментом и давил не по-детски, чем приводил в восторг свою аудиторию. Впрочем, в подпитии парни и девушки готовы были слушать и менее виртуозное исполнение, лишь бы было мощно, громко, драйвово.

– На мотоцикле не поеду, доберусь на своей машине, – бросил Роман, встал с табурета и пошёл из кухни.

– А то я тебя не знаю! Я на «крузаке» приехал, – крикнул ему вслед Миха.

Рома притормозил и не оборачиваясь кивнул головой. У себя он натянул джинсы, толстый свитер болотного цвета, высокие ботинки на тракторной подошве, надел плащ, на голову вязанную шапку.

Они выбрались из дома, когда уже почти стемнело. Холодный ветер продолжал дуть, бросая в лицо капли мелкого дождя, и Рома, поёжившись, поднял воротник утеплённого плаща. Зато в просторном зале бара-ресторана «Харлей» было уютно и светло. Играла тихая музыка, официанты суетились у составленных буквой «п» столов. Человек тридцать гостей сгрудились у барной стойки, оттуда слышался громкий голос Гоги, периодически прерываемый дружным хохотом. Почти всех присутствующих Роман знал, кроме стоящих особняком троих кавказцев и двух женщин рядом с ними – единственных дам на этом банкете, если не считать супругу самого именинника, которая, как и положено грузинской жене, контролировала правильное приготовление национальных блюд на кухне. Большинство гостей были просто приятелями и знакомыми, а не друзьями Гоги, но он рад был видеть всех собравшихся.

– Бичо, брат! – заорал Гога, распихал сгрудившись вокруг него гостей и двинулся навстречу Роману с Михой.

Он схватил Рому в охапку, слегка встряхнул и заглянул в лицо:

– Как дела, брат? Совсем нас забыл. Месяц не появлялся.

– Всё нормально, – ответил Роман, пытаясь высвободиться из медвежьих объятий. – А ты у нас именинник?

– Да! Юбилей у меня! Малость припозднился, – развел руками Гога, – но мои братья только вчера приехали, так что лучше поздно… Пойдём, познакомлю.

Не отпуская плечи Романа, он повёл его к группе кавказцев. Это оказались его двоюродные братья, двое из них с женами. Приехавшие мужчины были в строгих костюмах, дорогих туфлях из крокодиловой кожи и выглядели несколько чопорными и напряжёнными на фоне байкерской братии. Роман заметил, с каким удивлением и недоверием они рассматривали хозяина ресторанного комплекса, одетого в джинсы и старый плащ. Впрочем, сегодня и некоторые другие гости изменили своим традициям, в чисто байкерском прикиде явились чуть больше половины собравшихся. Роме же было глубоко наплевать, кто и что про него думает, главное, чтобы ему было комфортно, подстраиваться под кого-либо он не собирался.

Он поочерёдно пожал руки братьям Гоги, затем сбросил плащ и шапку на руки одному из официантов, поставил футляр с гитарой на танцпол и подошёл к остальным гостям. Едва он успел их поприветствовать, как Гога позвал за стол. Наконец все расселись и начались тосты. Звучали длинные, высокопарные речи, с воспоминаниями о былых годах и заслугах именинника, каждый желал ему здоровья, счастья, жить вечно и безбедно. Рома не любил тосты, не терпел повторяющийся смысл речей тостующих – возможно потому что сам никогда не мог придумать ничего оригинального, а банальности говорить стеснялся и считал для себя неприемлемым. Сколько раз он слышал всё это, играя в ресторане, на бесконечных банкетах и корпоративных вечеринках. Одно и то же, одно и то же – тонны бесчувственных, лицемерных фраз, словно урок, вызубренный по одному и тому же учебнику. Только здесь и сейчас это не выглядело притянутым за уши. Он знал всех этих людей, знал, чем они живут, чем дышат, понимал, что никто из них не отбывает обязаловку, и если чего-то желают имениннику, то от души, от всего сердца. Никто из собравшихся не зависел друг от друга, никто не хотел получить выгоду, не пришёл пообщаться с нужными людьми. Они просто хотели сделать приятное своему другу и разделить с ним его радость. Рома знал, что ему тоже придётся что-нибудь сказать и когда очередь дошла до него, поднял бокал с вином и коротко бросил:

– Здоровья, друг! Долгих лет!

Он махом осушил бокал, встал из-за стола, прошёл к танцполу и стал расчехлять установленную там аппаратуру. Через несколько минут, устроившись на табурете перед микрофоном, он тронул струны, затем резко ударил по ним и почувствовал, как в душе поднимается некая могучая сила, выдавливая из него хандру и мрачные мысли. Он вновь обретал уверенность и желание творить. Компьютер выдавал минусовку, а он терзал струны гитары и не замечал ничего вокруг. Он играл и пел прежде всего для себя, наслаждаясь состоянием творца. Его глаза были закрыты, словно он пытался заглянуть внутрь себя, увидеть, откуда рождаются слова, которые затем складываются в рифмы. Он завершил очередную композицию и тяжело выдохнул, а когда разлепил веки, увидел перед собой одного из братьев Гоги. Парень стоял неподвижно, словно статуя, и казалось, весь превратился в слух.

– Брат сказал, что это твоя музыка, – уточнил гость, когда Рома взглянул на него.

– Моя.

– Я тоже музыкант. На фоно играю.

– Где? – машинально спросил Рома, хотя продолжать разговор особого желания не испытывал.

Он ещё не отошёл от погружения в музыкальный транс, но отшивать парня ему не хотелось.

– У нас группа в Питере, но мы больше джаз по клубам исполняем. Ты меня, честно говоря, удивил. Почему я раньше тебя не слышал? Ты в интернете есть?

Рома отрицательно помотал головой, грустно улыбнулся и развёл руками.

– Не вижу смысла. Не думаю, что мой уровень…

– Зря не думаешь! – резко прервал его грузин. – Твой уровень… кайфовый твой уровень! Тебе кто минусовки пишет?

– Никто. То есть, я сам: клавишные, барабаны, а труба и саксофон – товарищ помогает.

– Понятно. Минусовку подтянуть бы, но гитарное соло просто блеск! Можно на большую сцену!

– Ты думаешь? – вяло протянул Рома, которого начинал напрягать этот разговор. – Прости, как тебя…

– Анзор, – напомнил парень, слегка улыбнувшись.

– Прости, Анзор, но мне хватает местной аудитории. Мой уровень – это мой уровень, и наверх я не стремлюсь.

– Жаль. Мне вот бог не дал такого таланта. Я бы на твоём месте всем показал, так, чтобы аж бóшки поотлетали.

Он рубанул воздух ребром ладони, демонстрируя, как бы он показал всем, и Рома мысленно усмехнулся, живо представив, как в переполненном концертном зале падают на пол головы восхищённых зрителей.

– Ну, может, ещё и покажешь, – тихо пробормотал он, аккуратно пристраивая гитару на подставку.

Рома прошёл к столу, устроился на своём месте, навалил в тарелку различных закусок и принялся за еду. Он был рад, что никто не обращает на него внимания. Все сгрудились в конце стола, где Миха, пока безуспешно, пытался завалить на бок руку Гоги. Подобное зрелище можно было наблюдать почти каждые выходные, за редким исключением. Как только градус ударял этим ребятам в головы, они тут же принимались меряться силой, и самым безобидным соревнованием был пауэрлифтинг. Боролись все, поочередно, и обычно это развлечение собирало вокруг себя массу народа. По мере того, как алкоголь завоевывал мозги, отключая сознание, развлечения становились более жёсткими, иногда даже кровавыми. Для таких мероприятий на заднем дворе оборудовали специальную площадку, засыпанную толстым слоем песка. Если был слышен призыв: «Пойдём в песочницу», это означало, что парочка друзей решила выяснить отношения при помощи рукопашной. В основном парни боролись, хотя никто не запрещал и удары по корпусу, но чаще щадили друг друга, а если и травмировались, то только в результате неудачных падений. Сегодня обошлось без похода на задний двор. Гога, выдержав натиск, с грохотом приложил Михину лапищу об стол так, что посуда на нем подпрыгнула и жалобно звякнула. После чего противники крепко обнялись и, упершись лбами, долго что-то говорили друг другу.

Со стороны танцпола послышались звуки пианино. Рома слегка повернул голову и прислушался. Анзор, сидя за клавишами электронной «Ямахи», лабал джаз, одну из блюзовых композиций Глена Миллера. Играл не в классической аранжировке, но в его исполнении этот блюз понравился Роману даже больше, чем оригинал. Отодвинув тарелку и хлебнув пива из бокала, он поднялся на танцпол, взял со стойки гитару и начал подыгрывать Анзору. Неожиданно их дуэт прервал один из гостей, который был уже в приличном подпитии и неуверенно держался на ногах. Он приблизился и, умоляюще сложив руки на груди, запинаясь попросил:

– Рома, друг, а можешь для меня эту, как её… «Блюз опадающих листьев».

– Чего?! Каких листьев?.. – недоуменно протянул Рома, плохо разобравший его несвязную речь.

Он пытался сообразить о чём речь, но кроме названия старого фильма про маньяка в голове не возникало никаких ассоциаций.

– По-моему, это фильм такой, – осторожно предположил он. – Ты ничего не путаешь, Саня?

– Я никогда, ничего не путаю, – отрезал тот и громко икнул.

Это было правдой. Александр Егорович Раков, довольно известный в городе адвокат, действительно никогда ничего не путал ни в пьяном, ни в трезвом виде. Его памяти завидовал даже Миха.

– Точно? Опадающих листьев? – ещё раз переспросил Роман.

– Точно! Вчера дочка в интернете слушала. Так и объявили. Алла твоя пела. А я помню, как ты её исполнял. Я всё помню, – погрозил адвокат ему пальцем и хитро прищурился. – Молодец, что в интернет выложил.

Рома недоумевающе пялился на Саню и ничего не понимал, затем начал наигрывать мелодию и негромко напевать слова.

– Вот! Вот! – вскинулся адвокат. – Оно!

Он стал двигаться в такт мелодии и шевелить губами. Рома подвинул микрофон, устроился поудобней и запел. Через несколько тактов включился Анзор, и они продолжили уже вдвоём. Саня дослушал до конца, низко поклонился в знак благодарности и нетвёрдой походкой поковылял прочь.

– Ну вот, – усмехнулся Анзор. – Ты не выкладываешь, а кто-то за тебя подсуетился. Алла – это кто?

– Так, никто, – отмахнулся Рома, размышляя над словами Ракова.

Незаметно вечер прикатил к концу. На столе царил форменный разгром: грязные салфетки, тарелки с остатками еды, опрокинутые рюмки. Уставшие от беготни официанты собирали посуду, осторожно обходя занятых беседой гостей, сидевших по двое, трое. Рома поискал глазами Миху и нашёл его у входа на кухню. Тот что-то живо втолковывал администратору. Судя по жестам, он был абсолютно трезв или по крайней мере не сильно пьян. Рома помахал рукой, Миха хлопнул по плечу администратора и направился к нему.

– Думаю, пора закругляться, – негромко произнёс Рома.

– Уже. Сейчас машины подъедут, и будем расходиться.

– Ты такси заказал?

– Гога, – коротко пояснил Миша и потянулся к микрофону. – Дорогие гости! Вас ожидают такси у входа. Всё оплачено!

Гости встретили сообщение жаркими аплодисментами, дружно поднялись с мест и потянулись к выходу. Все были изрядно подшофе и, казалось, не собирались расходиться. Они столпились на площадке перед баром и принялись обниматься, хлопать друг дружку по спинам и плечам. Самыми трезвыми оказались грузины, их жёны и Миха, который принялся чуть ли не силком рассаживать гостей по машинам. При этом он формировал группы, едущие в одном направлении, строго-настрого приказывал водителям высаживать пассажиров прямо у подъездов и совал им дополнительные купюры. Роме пришлось ждать, пока он не закончит с кажущейся бесконечной процедурой, но он стоял спокойно, погружённый в раздумья.

То, что Алла выложила клип на его песню, не то чтобы взволновало его, но вызвало некоторое раздражение. В конечном счёте он бы не возражал, но она могла поставить его в известность. И ещё это дебильное, с его точки зрения, название: «Блюз опадающих листьев». Неужели она не видела этот фильм – жутковатый триллер про маньяка, убивавшего молодых девушек. Короче, кошмар! Сегодня же он найдёт эту запись в интернете.

Из всех женщин, которые у него были, эта – самая романтичная, нежная, беззащитная. Рома заворожённо смотрел на экран ноутбука, где Алла шла под зонтом по осеннему парку, и жёлтые листья кружились в воздухе, тихо ложась у её ног. Знакомая мелодия, голос любимой навевали воспоминания и дурманили разум. Изображение стало нерезким, затем совсем расплылось и пошли титры. Он скользил глазами по бегущим строкам и неожиданно для себя прочитал: «…композитор и автор текста Юрий Гурин».

– Кто-о-о?! – заорал Рома на всю квартиру. – Какой Гурин?!

На его вопль из ванной выскочил голый Мишка. Он был весь мокрый, с бороды на паркет гостиной стекала вода, а глаза, что называется, по пять копеек.

– Что случилось?! – рявкнул он, оглядываясь по сторонам.

– У меня песню украли, – мрачно объявил Роман.

– Кто? – уже спокойным тоном поинтересовался Миха, выжимая воду из бороды прямо на пол.

– Не знаю. Гурин какой-то. Ты бы воду не лил здесь. Иди вытрись.

– Ты бы не орал как резанный, я бы и не лил. Подотрём.

Миша прошлёпал назад в ванную и через пару минут вернулся уже одетый в белые трикотажные боксеры. Он бросил на пол тряпку, которую держал в руке, и ногой начал таскать её по мокрому полу. Неожиданно он замер, нахмурил брови и задумчиво произнёс:

– Так Гурин – это же тот козёл московский, продюсер, к которому Алка сдрыснула.

Последнее слово Мишкиной тирады слегка покоробило Рому, но он не стал акцентировать на этом внимание. Сейчас его голова была заполнена уже не мыслями о девушке, а наглым покушением на его творчество, и это было для него куда важнее. Он не мог понять, почему Алла это допустила? Наверняка она ничего не знала, и это самодеятельность Гурина, решил он после недолгих раздумий. А если знала? Но тогда это даже не предательство, а мерзкая подлость! Гадливое, тошнотворное чувство вызревало в глубине души Романа, словно он держал в руке что-то покрытое слизью и источающее смрад. Нет, оставлять это просто так нельзя. Да он и не будет.

– Гурин, говоришь? – злобно выдавил он из себя.

– А я предлагал ему ноги узлом завязать. А ты – нет, пусть Алла попробует! Ну что, попробовала?!

– Миха, ты можешь фигню не нести?! Ну завязал бы ты узлом, и что?! Не он, так другой! Главное, что она туда сама рвалась!

– Так всем бы и завязали.

– Всем?!

– Ну, не всем, да всем и не надо. Когда бы пару-тройку в ремонт отправили, остальные бы сразу задумались.

– А с ней – что?!

– Да ничего! Ребёнка заделал бы, и пусть им занимается.

– Я смотрю, ты прямо семейный психолог. Что же ты своей не заделал?

– Не успел, – нарочито грустно вздохнул Миха и лукаво подмигнул Роме. – А вообще, ну их, баб! Один головняк. Одним словом, чемодан без ручки.

– Это как?

– И нести тяжело, и бросить жалко.

– Тупая логика, быдловская, – отрубил Рома.

– Может быть, – задумчиво протянул Миха, поднял с пола тряпку и удалился в ванную.

Рома завалился на диван, заложил руки за голову и уставился в потолок. Он пытался сообразить, что со всем этим делать, и не находил выхода. С одной стороны, можно попытаться устроить скандал, с другой – Гурин продюсер Аллы и всё это прямо отразится на ней. Но ведь это она начала, её вина! Рома окончательно убедил себя в этом, нашёл виновника, и теперь Алла представала для него несколько в другом свете. Наверное, она всё-таки запуталась, решил он наконец. Но он вызволит её из этой паутины.

В гостиной появился Миша, уже одетый в джинсы и толстовку.

– Ты, может, свалишь с моего дивана? А то у меня уже ноги гудят.

Мишка частенько задерживался здесь допоздна и оставался на ночь. У него была своя однушка, доставшаяся от бабули, но Рома не возражал против его нахождения в квартире и нередко Миха тусил у него по нескольку дней. Это было давней традицией, ещё со времён, когда они остались вдвоём с братом, и прерывалось только на те месяцы, пока здесь жила Алла, поэтому диван в гостиной, на котором сейчас лежал Рома, Миха считал по праву своим. Тяжело вздохнув, Рома поднялся и переполз в глубокое кресло рядом с журнальным столиком. Друг моментально рухнул на освободившееся место, закинул руки за голову и с удовольствием потянулся.

– Эх, помню, как мы всей шоблой пёрли этот диван в квартиру. Вот были времена!

Рома на секунду отвлёкся от своих мыслей и подозрительно уставился на своего друга.

– Ты гонишь. Как вы, сопляки, его могли переть? Вам тогда было по…

– По четырнадцать, – подсказал Миха. – Ты малолетка был, а нам твой батя по пузырю пива пообещал. Так мы его в момент до третьего этажа допёрли.

– Батя… вам… салабонам… пиво? Не чеши!

– А чё? Мы тогда уже потихоньку квасили. Он не одобрял, но пиво иногда разрешал, а вот за курево… Помню, Игорька прихватил с пачкой «Мальборо», так всю ему в рот и затолкал. У Игоря на морде неделю синяки не сходили – там, где батя пальцами за челюсть держал, и жрать было больно.

– А тебя не гоняли, что ли? – возмущённо спросил Роман, которому почему-то стало обидно за брата.

– Почему, гоняли. Меня отец тоже воспитывал. Правда, у него возможностей было меньше, он же, помнишь, у меня с протезом. Дома, правда, без протеза, на костыле ходил, так он меня этим костылём, куда попадёт… Догнать только не мог. А больше всех Гога своего боялся, или уважал. Сейчас уж не разберёшь, но слова против никогда не говорил. Да он и сейчас его слушает.

Миха впервые пустился в подобные откровения, и Рома удивлялся, почему они раньше никогда об этом не говорили. Он представил своего отца, запихивающего в глотку Игоря пачку сигарет, и зябко передернул плечами. Он тоже, по детству, и покуривал со школьными друганами, и пиво в кафешке попивал, но его никогда и пальцем никто не трогал. Конечно, наказывали, отбирали гитару, мама огорчалась, вела с ним профилактические беседы, а он обещал – но потом его снова тянуло вкусить взрослой жизни. Это стало походить на замкнутый круг, но вдруг мамы не стало, и когда они остались вдвоём с братом, Роман понял, что вот уже и наступила взрослая жизнь. За ним никто не следил и все атрибуты взрослости – выпивка, курение – стали вдруг доступны, но не так интересны. Игорь, видимо усвоив урок родителя, а может увлёкшись спортом, так и не стал курить, а он сам… тоже как-то не втянулся. Не было примера, а скорее всего – не хотел огорчать маму. Он очень скучал по ней, и ещё долго после ее смерти мама незримо оставалась рядом.

Рома смотрел на растянувшегося перед ним громилу и не мог представить его пацаном, которого отец дубасит костылём. Он, конечно, помнил ватагу друзей брата, их было семь или восемь, но только трое задержались в этом городе и сохранили верность мальчишеской дружбе. В его памяти они остались именно ватагой, дружной толпой, без лиц и отличительных особенностей. Да они и были одинаковые, как на подбор: крепкие, шумные, огромные. А может, это ему тогда так представлялось, и они были обыкновенными мальчишками, только старше его, сильнее, и потому казались великанами?

Рома вновь перевёл взгляд на мощное тело, которое с трудом умещалось на довольно широком диване, и мысленно усмехнулся. Он помнил, что соседи за глаза называли их «инкубаторские». Ребята знали об этом, но не обижались. Да, инкубаторские, и что! Из одного района, из одной школы, из одной «качалки». Они даже гордились этим прозвищем. Впрочем, если Миху с Гогой сегодня нарядить в одинаковые шмотки и посмотреть со спины, то они запросто сойдут за братьев – двое из ларца. Только теперь «инкубаторских» остались только трое, и они стали его друзьями, опекунами, а впрочем… скорее братьями. Да, именно братьями – но почему он никогда об этом не задумывался? Рома подтянул колени к груди, обхватил их руками и почувствовал себя неловко за то, что постоянно ругал Миху, отвязывался на него. А ведь получается, он для него сейчас едва ли не самый близкий человек. У отца своя жизнь, они редко видятся, и с ним вряд ли получится разговор по душам, а вот Мишка… Мишке можно доверить всё.

Звонок в дверь прозвучал так неожиданно, что Рома, дёрнувшись всем телом, едва не свалился с кресла. Миша тяжело перевернулся на бок и вопросительно посмотрел на него, затем перевёл взгляд на часы, висящие над телевизором, и скорчил недовольную мину.

– Кого там, интересно, принесло? Что за полуночники?

Рома тоже автоматически взглянул на стену – первый час ночи – и жестом остановил друга, который начал приподниматься с дивана.

– Лежи, я открою. Наверное, соседям опять что-то приспичило.

В подъезде жило несколько одиноких стариков, которые помнили Рому еще мальчишкой. Когда нужна была помощь или услуги водителя, они нередко будили его и в более позднее время. Он никогда не бурчал, не выказывал недовольства, если нужно было сгонять в дежурную аптеку, отвезти кого-нибудь в больницу или встретить «скорую».

Выбравшись из кресла, Рома сунул ноги в тапки и побрёл к двери. Миша вздохнул, тяжело поднялся с дивана и потащился следом.

– Кто там?

– Мне Игоря Терехова, – услышал он из-за двери мужской бас, и его рука, потянувшаяся было к замку, зависла в воздухе.

– Игоря нет, – коротко ответил он.

– А где мне его найти?

Роме стало не по себе, он не желал и не собирался ничего объяснять незнакомому человеку, но хамить тоже не хотелось.

– Зачем он вам?

– Я его друг.

Рома повернул голову и вопросительно посмотрел на Миху, стоящего на выходе из гостиной. Тот недоуменно пожал плечами, но не тронулся с места. Повернув ручку замка, Роман приоткрыл дверь. На лестничной площадке стоял крепкий рослый парень в полевом камуфляже и высоких армейских берцах. В подъезде горела одна тусклая лампочка, и сколько он ни всматривался в обветренное, с тяжёлой челюстью лицо незнакомца, в голове ничего не всплыло, ни одного знакомого образа.

– Здравствуй, Рома. Я Гена…

Он не успел договорить, а Роман едва успел отскочить к стенке и благоразумно прижаться к ней, когда мимо пронеслись сто двадцать килограммов живой массы его друга. Тот босиком выскочил на площадку лестницы, обхватил военного за талию и приподнял его.

– Ге-е-еша, друг! – заорал Миха.

Рома прикинул, что этот вопль может перепугать насмерть всех старушек в подъезде, поэтому он схватил Миху за пояс штанов и попытался затащить в квартиру, но даже пошатнуть эту тушу ему не удалось.

– Миха, блин! – зашипел Рома. – Ночь на дворе, ты чё орешь?

– Рома! Это же Геша! Генка Симонов, помнишь? – не унимался Миша.

Рома протиснулся мимо них на площадку, подцепил за ручку огромный чемодан, стоящий позади военного, и покатил его прямо на друзей. Тем не оставалось ничего, кроме как ввалиться в прихожую. Рома уже хотел закрыть за собой дверь, но притормозил, заметив на площадке между этажами женскую фигуру в чёрном пуховике, вязанной шапке и тёмных солнцезащитных очках. Возможно, он и не заострил бы на ней своё внимание, но тёмные очки… Ночью, в такой дождь – более чем странный аксессуар.

– Стой, Рома, подожди, – очнулся Гена. – Я не один. Даша, поднимайся, – позвал он девушку.

Она повернула лицо на его голос, взяла стоящую у ног небольшую спортивную сумку и осторожно начала подниматься по ступеням. Рома оставил чемодан, сбежал вниз, принял сумку из её рук и помог добраться до двери квартиры.

– Спасибо, – нежным голосом поблагодарила девушка.

– Спасибо, – эхом повторил Гена. – Только она, как бы, и сама могла. Ну да ладно.

– Чего стоим? Раздеваемся, проходим, – радушно зарокотал Миша.

Гена стянул военный бушлат, нацепил его на крюк вешалки, скинул берцы и прошёл вслед за Михой в гостиную. Рома остался в прихожей, помог девушке снять пуховик, нарыл тапочки в глубине шкафа, поставил перед ней и отступил на шаг, любопытно рассматривая. Высокий рост, точёная фигурка в узких джинсах и тонком чёрном свитере, аппетитно обтягивающем высокую девичью грудь, русые волнистые волосы собраны в тугой хвост на затылке, по-детски слегка припухшие губы, аккуратный прямой носик. Её правильное, юное лицо можно было бы счесть безумно красивым, но вот очки… Грубоватой оправой и очень тёмными стёклами они напоминали очки для слепых, а может таковыми и являлись, и портили всё впечатление. Роме захотелось убрать их и увидеть глаза девушки. Он машинально поднял руку и качнул ладонью на уровне её глаз. Она мило, но с оттенком грусти, улыбнулась и мелодично, слегка растягивая слова, произнесла:

– Не бойтесь, я не слепая. Мне нельзя яркий свет, поэтому очки. Извините.

Её голос прозвучал для него так, словно, произнося слова, она играла на каком-то неизвестном инструменте. Роман смутился, отдёрнул руку и почувствовал себя полным идиотом.

– Я – Рома, – представился он, желая продолжить разговор, чтобы слышать этот голос.

– Даша.

– А вы с Геной…

– Мы брат и сестра.

– Хорошо, проходи. И прошу, перестань выкать и извиняться. У нас так не принято.

– Поняла, не буду.

Он проводил её и усадил в кресло, где до этого сидел сам. Ребята уже перекинулись новостями и, судя по тому, что Гена сидел с настороженно-огорчённым видом, Миха успел сообщить ему о смерти Игоря,

– Мои соболезнования. Не знал. Не общались после четырнадцатого года, – глухим голосом произнёс Гена, когда Роман появился в гостиной.

– Спасибо.

Рома стоял в дверях и, по правде, не понимал, о чём говорить с гостями. Он с трудом вспомнил Гену, вспомнил его папу, с которым был знаком его отец, припомнил, что их семья давным-давно уехала куда-то к родственникам. А оказалось, Игорь не терял с Геной связь. После четырнадцатого года, четырнадцатого…

– Вы что, с Украины? – наконец дошло до Ромы.

– Ну ты даёшь… – удивлённо развёл руками Миша. – Конечно. Они же в двухтысячном в Донецк перебрались. Там их отцу большой дом в наследство достался, и работа нашлась. Дашка мелкая была, она нас не помнит, а ты-то Генку – должен.

– Гену смутно помню, и отца его. Он, кажется, в «Метрострое» работал, заходил к нам. Но мне восемь было. Я бы и тебя, Миха, не помнил, если бы ты практически не жил у нас.

Миша пропустил мимо ушей его шутку, повернулся к Гене, хлопнул его по плечу и спросил с грубоватой прямотой, на которую способен был только он:

– Ну, и чего вас сюда занесло? Надоело в Хохляндии?

– И это тоже, – Гена вздохнул и после небольшой паузы продолжил: – У Даши проблемы с глазами. Мы приехали на консультацию. Только с жильём накладка получилась: я квартиру снял через интернет, но, похоже, нас кинули.

– Разберемся! – заверил его Миха. – С жильём решим. Хотите – в мою хату заселяйтесь, а я у Ромки пока перекантуюсь. Помнишь, Генчик, где бабуля моя жила?

– Нет! – резко воскликнул Рома, так что все невольно вздрогнули от неожиданности.

Он не понимал, почему, но ему вдруг очень захотелось, чтобы ребята остались здесь, в его квартире.

– Нет, – повторил он уже спокойнее. У тебя там тесно, по-спартански, а Даша должна жить в нормальных условиях.

Миха лукаво посмотрел на него, но спорить не стал, хотя и не был согласен насчёт спартанских условий. В его квартире имелось всё, что нужно для жизни: кухонная техника и телевизор последней модели, и интернет, и сантехника на уровне, и даже приличный ремонт. Площади маловато и кухня тесная – это да, но для него одного вполне достаточно. Он ещё раз взглянул на Рому, затем перевёл глаза на девушку, хитро скривился и согласно кивнул.

– Ну да, согласен. Да и район у меня не того.

– А что не так с районом? – удивился Гена. – Я помню…

– Забудь всё, что помнил, – усмехнулся Миха. – Здесь всё поменялось. Сейчас мой район чуть не самый шебутной в городе. Пацаны дурные стали, не то что мы в своё время.

Рома зыркнул на друга, но решил не открывать диспут по поводу того, какими были они, и какая за ними катилась слава в своё время.

– Всё, решили, – подвел он итог. – Будете спать в моей комнате. Там кровать большая, думаю, нормально разместитесь. А я в комнату брата переберусь. У меня там небольшая музыкальная студия, но места навалом.

– Спасибо, мы ненадолго. Как только снимем квартиру в Москве, сразу съедем. День, два.

– А чем тебя у нас не устраивает? – набычился Миха.

– Мы в институт Фёдорова приехали. Хотелось где-то поближе к нему квартиру снять.

– А мы, типа, не рядом. Полчаса на машине, – заявил Миха.

– Если на машине или такси, то да. Но, честно говоря, у меня денег впритык, – почесал затылок Гена.

Рома вначале удивился, что Мишка знает, где находится центр Федорова, но тут же вспомнил, что у него в своё время были проблемы с глазом и он лечился, по-видимому, в этом самом институте. Решив положить конец спорам, Рома безапелляционно заявил:

– Остаётесь у меня. С машиной решим, с деньгами тоже. Давайте располагаться. Кстати, есть хотите? Правда, у нас не густо. Кто-то сожрал почти все припасы.

Он недовольно покосился на Мишу, тот мгновенно подскочил с дивана.

– Так это я сейчас. Мигом сгоняю в дежурный. Он тут за углом.

– Да у нас еды навалом, – остановил его Геша. Мы на пару дней затарились, чтобы по приезду в магазин не бегать.

– А накатить за встречу?

– И накатить есть, – заверил гость.

– Тогда накрываем! – потёр ладони Миша, который, похоже, успел проголодаться после званого ужина.

Рома посмотрел на девушку и понял, что она засыпает, или уже заснула под монотонную речь мужчин. Её неподвижная поза и опущенная голова явно говорили именно об этом. Он приложил палец к губам и кивнул в её сторону. Ребята дружно обернулись, и Гена жалостливо поморщился.

– Мы трое суток добирались. С поезда на поезд. Вымоталась.

– Самолеты не летают от вас?

– Не летают. Да ей и нельзя летать. Контузия глаз.

– Контузия?! – удивился Миха. – Это где её?

– У нас война идёт, Миша, если ты не в курсе, – серьезно напомнил Гена.

– Она воевала, что ли? – не унимался Михаил.

– Давайте её уложим, потом расскажу.

Рома прошел в свою комнату, содрал бельё с кровати, быстро застелил чистое, а когда вернулся в гостиную, там оставалась только Даша, мирно спящая в глубоком кресле, свернувшись калачиком. С кухни доносилось позвякивание посуды и негромкая речь друзей. Через минуту в дверях появился Гена. Он вопросительно посмотрел на хозяина квартиры, тот утвердительно кивнул. Парень поднял спящую сестру на руки и понёс в спальню. Рома, словно заворожённый, затаив дыхание наблюдал за этой процедурой – ему вдруг захотелось быть на месте брата этой девушки и держать на своих руках её тонкое, воздушное тело. Очнувшись, он резко выдохнул, тряхнул головой и двинул на кухню, где уже ждал накрытый стол. Сало, яйца вкрутую, солёные огурцы, несколько видов домашней копчёной колбасы, и в центре всего этого великолепия – бутылка водки.

– Прошу, – пригласил Миша, театральным жестом указывая на стол. – Жалко, водку некогда морозить, но она с улицы, значит, и так сойдёт!

Он уселся на стул, который жалобно скрипнул, принимая на себя его килограммы, ухватил бутылку и свернул пробку. Рома пристроился рядом. Гена вернулся минут через пять, присел за стол и доложил:

– Всё. Даже не проснулась.

Миха разлил по рюмкам водку, все подняли, и Гена предложил:

– За Игоря, пусть земля ему будет пухом.

Они выпили, не чокаясь, и набросились на домашнюю еду. Все оказалось безумно вкусным, оживляющим детские воспоминания о семейных путешествиях на поезде. Рома неожиданно ощутил зверский голод, что случалось с ним крайне редко. Он с самого детства ел мало, привередничал, перебирал едой, за что всегда удостаивался упрёков от матери и насмешек от отца и брата, которые любили поесть вкусно и много. «Жрут, аж кухня трещит!» – шутила мама по этому поводу. Вероятно, это нервное, подумал Рома, запихивая в рот очередной кусок сала – нежнейшего, просто таявшего во рту. Они ещё пару раз выпили, и Миша предложил вернуться к прошлому разговору.

– Ну, теперь рассказывай. Кстати, как родители?

– Они погибли, – мрачно объявил Гена. – Два месяца назад в наш дом попал снаряд. Родителей убило, а Дашку контузило. На неё шкаф упал, может, поэтому осколки и не достали. Откопали из-под завала, а на ней практически ни царапины. Голова только болела, но через пару дней прошла. А вот глазам от ударной волны больше досталось, кровоизлияния появились. Её в госпиталь определили, там доктор из Москвы работает, вроде вылечил, вроде всё прошло. А две недели назад опять начались. Ну, я окончательно дембельнулся, доктор направление дал и договорился, что нас здесь примут. Вот и приехали… а тут кидалово.

– Погибли, значит, – грустно промычал Миша. – Так там у вас реально война?

– А ты думал, что по телеку брешут? Постановочные кадры? – у Гены за щеками заходили желваки.

– Ничего я не думал, – смущённо отмахнулся Миха. – Я и телек последний раз не помню когда смотрел. А если и смотрел, то уж явно не новости.

– Понятно. Не заморачивайся. Это не ваша война.

– Не наша? Сомневаюсь. Люди-то наши. Ты сам как в армии оказался?

– Да как-то всё само собой получилось! Когда вокруг заполыхало, решил, что нужно. Я в Харькове работал в четырнадцатом году. Вдруг майдан, новое правительство, новые порядки. Когда Россия Крым отжала, мы тоже поднялись. Митинговали, пока нас не разогнали в апреле. СБУ начала отлавливать и сажать активистов. Я прикинул, что к чему, забрал семью – и в Донецк к родителям. А там тоже митингуют, народную республику провозгласили. Референдум провели и ждут, когда Россия по крымскому сценарию их себе заберёт. Только никто не торопился. Потом пошли захватывать города. Обе стороны были слабыми и всё это было вялотекущим, без намёков, что может начаться полномасштабная война. Ну, а потом, когда реально стрелять начали, в Славянске, Мариуполе, других городах появились первые убитые – и понеслось. Я свою семью в Ростов к тёще отправил, а сам остался. Ну не бросать же родителей? А они рогом упёрлись и ни в какую уезжать не захотели. А после всё уже по-взрослому завертелось, и я записался в ополчение. Из Россия силы подтянулись, бронетехника. Короче, дали мы им просраться. Под Иловайском вначале, осенью под Дебальцево столько хохлов положили – ужас! Потом соглашения эти долбаные минские подписали. Ну, думаем, всё – мир. Куда там, закатай губу! Как долбили по Донецку, так и долбят до сих пор. Вот и нам прилетело. Теперь я уже туда не вернусь, надоело. Слишком много смертей и горя, да и сестру лечить нужно.

– В Ростове осядешь?

– Не знаю. У тёщи места маловато, двушка всего. А со мной ещё и сеструха. Посмотрим. Жена тоже с мамой жить задолбалась, ноет всё время.

– А дети у вас есть?

– Дочка, пять лет. Хорошо хоть она войну не видела. Там, на Донбассе, пацаны уже выросли, которые без войны ни дня не жили. Так-то.

– Ладно… – протянул Миша. – А ты кто у нас по специальности?

– Инженер-строитель. Я в Харькове дома строил.

– Ну тогда в тему. Переезжай к нам. Мы тут стройку затеяли, так что будешь надзирателем от нашей конторы. С зарплатой разберёмся, не обидим. Ну а с жильём… Пока на съёмной хате пожить придётся – а там видно будет.

Рома, немного полусонный ввиду позднего часа, а также от количества выпитого за вечер, при последних словах Михи встрепенулся и озабоченно нахмурился. Когда Гена вышел в туалет, он прищурился и поинтересовался у друга:

– Это какую мы стройку затеяли? Что ты там нёс?

Миша выпучил на него глаза и тихо выругался.

– Ром, ты вообще-то отчёты хоть иногда читай и слушай меня, когда я тебе о делах рассказываю. Тогда бы ты был в курсе, что мы в августе фундамент залили.

– Какой на хрен фундамент? Что мы вообще строим?

– Автосалон, – коротко бросил Миха и прикрыл глаза, словно потерял интерес к этому разговору.

– Какой автосалон?!

– Автомобильный!

Миша тяжело поднялся со своего места и принёс из комода в гостиной документы.

– Вот, смотри!

Он вытащил из огромной стопки несколько папок, шлёпнул на стол перед Романом и снова скрипнул своим стулом. Рома приоткрыл одну из папок, прочитал первую страницу, перелистнул, воззрился на вторую, но, видимо, передумал читать, захлопнул папку и отложил в сторону.

– Так расскажи.

– Да что рассказывать. Рассказывал уже. Я тебе попугай, что ли, одно и тоже повторять? – надулся Миша.

– Давай-давай!

– Хорошо. Наш друг, чиновничек из мэрии, предложил хороший вариант с участком провернуть. Там денег нужно было мизер занести, а участок прямо за нашим сервисом находится. В принципе, они его и пихнуть никому не могли. К нему подъехать неоткуда, кроме как наши два бокса сломать. Они хотели сервитут установить и обязать нас самих помещения демонтировать, но сперва решили по мирному перетереть. Тогда мы с Гогой прикинули и купили его.

– А я где был?

– Как всегда, в облаках витал. Я тебя в известность поставил, ты башкой мотнул. Зуб даю! Кстати, на тебя оформили. Помнишь, бумаги подписывал у нотариуса?

– Подожди. Ты говорил, подъезда к участку нет, и как мы к нему подберёмся? И откуда деньги на стройку?

– Боксы снесли. Это складские боксы, они нам погоды не делали. Деньги… – Миша запустил пальцы в бороду, подёргал её и смущённо пояснил: – Мы кредит взяли.

– Понятно. Кредит, значит. Ну, надеюсь, вы всё продумали.

– Продумали. Не сами, конечно, экономистов подтянули. Так вот они считают, тема выгодная. Не потянем – стройку в любой момент продать можно вместе с кредитом, притом с хорошей прибылью. Только мы всё по деньгам рассчитали. Кое-где своими прибылями подвинемся, зато к весне охрененное здание получим. Не захотим автосалон, в аренду под офисы сдадим. Это же, считай, рядом с администрацией.

– Хорошо, – зевнул Рома, на которого разговоры про бизнес всегда нагоняли жуткую скуку, и решил поменять тему: – Ну, а Гена чем заниматься будет?

– Технадзорить. Слышал про такую должность?

Рома неопределенно повертел в воздухе ладонью, скорчил умную мину и согласно качнул головой.

– Короче, решили, – подытожил Миша.

– Что решили? – поинтересовался Гена, возвращаясь за стол.

– Решили, что ты у нас работать будешь.

– А подробнее можно, про куда меня сосватали?

– Будешь у нас технадзором.

– Ты это на ходу придумал? – подозрительно уточнил Гена. – Я на шею никому садиться не буду.

– Это не ты на шею садишься, – криво усмехнулся Миша. – Это мы на тебя ярмо норовим одеть. Ну, не совсем ярмо, так – хомут ослиный.

– Чего-о-о? – не понял Гена, приподнимаясь из-за стола. – Ослиный?!

– Ну а какой ещё подойдёт такому упёртому мерину? Тебе дело предлагают, а ты выёживаешься, как малолетка. Буду, не буду…

– Сам ты мерин, – обиженно буркнул Гена. – Я и так себя неловко чувствую. Вломился ночью со своими проблемами…

– Ну, это ты, конечно, нехорошо поступил. Ночью к чужим, незнакомым людям вломился, наверное, поживиться чем-то хотел. Нехорошо добрых людей беспокоить, – продолжил стебаться Миша, войдя в раж. – Мы же великими делами занимались, а тут здрасьте-приехали. Ты, Гена, не тупи, мы тебе не за Христа ради. Нам действительно свой, грамотный человек для дела нужен, чтоб строители нас не обобрали. Мы же в этой стройке как слепые котята.

– Ладно, извини.

– Извиняю. Ты лучше скажи, чего сразу не позвонил?

– Да у меня ещё в Харькове полицейские телефон отобрали. А номер Игоря наизусть не помню. Когда выпустили из тюрьмы, не до того было – семью в охапку, и ходу.

– Из тюрьмы-ы-ы? В смысле? – удивился Миха.

– В коромысле! Забрали меня. Пять дней рихтовали, но я дурачком прикинулся, мол, случайно на митинг попал – и отпустили. Ссал потом кровью неделю. Думал, отбили на хрен всё, но обошлось.

***

Первые минуты пробуждения дались сознанию Даши с большим трудом. Было очень жарко, мысли путались, и она не сразу сообразила, где находится. Если судить по тому, что спала в одежде – они ещё в дороге. Взмокшее, трое суток немытое тело начинало неприятно зудеть и очень хотелось в туалет. Через неплотно задёрнутые шторы в окно пробивался желтый свет уличных фонарей, пол не подрагивал, не качался, и она наконец начала что-то соображать. Пару минут пыталась освежить воспоминания о вчерашнем вечере, отделить явь ото сна. Даша чётко помнила, как вошла в квартиру, разделась, прошла в гостиную и… Дальше следовал абсолютный провал. Нет, нет! Ещё парень, хозяин квартиры – любезный, галантный, с таким бархатистым взглядом красивых глаз. В какой-то момент она даже физически ощутила, будто этот взгляд коснулся её. Парень точно ей не приснился, и еще был второй – Генкин друг, похожий на шкаф. Она в жизни не видела таких огромных людей, а ещё он показался ей очень добрым и весёлым. Весёлые люди редко бывают злыми. Даша была на сто процентов в этом уверена, хотя весёлые редко попадались ей в последнее время. Это раньше, до войны, когда они жили обычной жизнью, было пропорционально, всех понемногу: грустных и весёлых, терпеливых и не очень, смелых, трусливых, общительных, замкнутых. Война изменила горожан. Нет, они не стали злыми – но людей, которые просто радуются жизни, стало намного меньше. По крайней мере, так ей казалось, а Гена не разделял её пессимизма – пока были живы родители. Живы… Туманное, ушедшее в небытие понятие. После их гибели они с братом больше не спорили, вернее, он не спорил, не хотел говорить ни о чём, кроме её здоровья. Всё время, пока Даша находилась в госпитале, Гена жутко переживал, хотя никак не выказывал этого в её присутствии, был заботлив и спокоен. Однако за пределами палаты доводил персонал госпиталя до белого каления своими вопросами и подозрениями в неправильном лечении сестры. Зато, когда ей стало лучше, отношения брата с врачами кардинально изменились. Гена умел располагать к себе людей, умел быть благодарным, и уже к моменту выписки был на короткой ноге с главврачом. Когда случился рецидив болезни, он без лишних формальностей обратился к нему.

Даша прислушалась к равномерному дыханию брата, откинула тёплое одеяло, осторожно сползла с кровати и выскользнула в коридор. Добравшись до открытой двери в гостиную, она заглянула туда. Маленький ночник, вставленный в розетку на стене, позволил рассмотреть похрапывающего на диване Мишу, их чемодан сбоку от двери и спортивную сумку рядом. Стараясь не шуметь, девушка открыла её, достала кулёк с бельём, халатик, полотенце и косметичку.

Стоя под горячими струями душа, с удовольствием смывая с себя дорожные запахи, Даша вдруг поняла, что за всё время путешествия ни разу не подумала об Андрее. Как ни странно, но сейчас мысль о нём не доставила ей боли.

Они познакомились в Донецком волонтёрском центре, где раздавали еду, теплые вещи, медикаменты, помогали восстанавливать разрушенное жилье и делали еще кучу всего полезного. Там было много школьников, студентов, просто молодых ребят, чьи интересы выходили за пределы собственной квартиры. С самого первого дня появления Даши в центре Андрей оказывал ей всяческие знаки внимания. Андрей не тянул на сказочного принца: обычные глаза, круглое лицо, нос с лёгкой горбинкой, но при этом парень обладал невероятным обаянием и, как казалось Даше, открытой душой. Она сама не заметила, как влюбилась. Однажды после вечерней смены, проводив до подъезда, Андрей поцеловал её. По-настоящему. По-взрослому. Это был первый такой поцелуй за всю короткую Дашину жизнь.

Андрей – ласковый, романтичный, нежный – стал для неё идеалом. Она просыпалась с мыслью о нём, засыпала с этой же мыслью, и искренне думала, что иначе жить уже не сможет, что если Андрей исчезнет – всё потеряет смысл. Она любила беззаветно и трепетно, радуясь, что судьба подарила ей такое счастье. Спустя пару месяцев после их первого поцелуя Андрей вначале осторожно, а затем уже настойчивее стал намекать на более близкие отношения, но она была не готова, и до постели так и не дошло. Казалось, в их отношениях ничего не изменилось, но однажды вечером, когда Андрей, как всегда, проводил её до дома, и она замерла в предвкушении обычного ритуала прощания с жаркими объятиями и поцелуями, он неожиданно выдал:

– Прости, но я полюбил другую. Мы должны расстаться

Он произнёс это буднично, словно бесстрастный судья, зачитывающий приговор, приговор их любви. Сухим, деловитым тоном, без жалости и сомнений подвёл итог их отношений и поставил точку. Его слова, как острые иглы впивались в мозг, не давая сосредоточиться и трезво осознать происходящее. Полгода безумного полёта, волшебной эйфории – и вдруг падение, страшное падение в пропасть. Даша испытывала боль, стыд, разочарование, и не могла понять, за что ей всё это, что она сделала не так? Она слегка коснулась руки Андрея, но он резко отдёрнул её, словно от удара током. Изображение вдруг стало мутным, Даша почувствовала влагу на глазах и поняла, что ещё секунда, и слёзы ручьём покатятся из глаз. Захотелось отключиться, чтобы не чувствовать ничего. Однако ей хватило сил и гордости не умолять его, не выяснять подробности, ни о чём не просить. Она просто повернулась и пошла прочь. Только дома, запершись в своей комнате, Даша дала волю слезам. Плакала взахлёб, тихо подвывая, чувствуя, как её душит противный, жёсткий комок в горле. Тело стало непослушным, словно оцепенело от ужаса. Ей казалось, что опять, как много лет назад, она провалилась под лед и тонет в жгучей холодной бездне.

Тогда Даше было четырнадцать. Неподалёку от их посёлка имелся старый карьер, его давным-давно затопило водой из подземных источников и образовалось небольшое, но довольно глубокое озеро. Летом дети тайком от родителей бегали туда купаться, зимой катались на коньках. Была середина декабря, и мальчишки уже несколько дней гоняли по застывшему озеру. В это время молодой лёд, как правило, набирал достаточную прочность, хотя местами ещё прогибался и тихонько потрескивал, но бесшабашные ребята не обращали на это внимания. Даша появилась на спускавшемся к озеру пологом склоне поздним утром, когда на импровизированном катке уже пестрели разноцветные куртки местных пацанов. Взрослые на работе, а детвора на озере. Девочка сняла с шеи связанные за шнурки коньки, уселась на торчащий из земли огромный камень и быстро переобулась. Она каталась не очень хорошо и поэтому на лёд вступила с опаской, оттолкнулась левой ногой и плавно заскользила по гладкой поверхности. Ещё один осторожный толчок, затем ещё: правой, левой, правой, левой. Неожиданно она почувствовала на своей талии чужие руки и скорость скольжения резко увеличилась – кто-то из мальчишек толкал её вперёд. Это было их любимым развлечением на катке: пристроиться к кому-нибудь сзади, разогнаться, а затем резко вытолкнуть его перед собой. Те, кто умел хорошо кататься, лихо тормозили перед берегом, поднимая в воздух тучу ледяной крошки, другие просто падали на бок – и то и другое всегда сопровождалось громкими криками и смехом. Только в этот раз Даша не успела завалиться на лёд: пулей пролетев два десятка метров, она угодила прямо в полынью. В этом месте били ключи, лёд появлялся только в самые лютые морозы и то очень тонкий. Глубина была небольшая, Даше примерно по грудь, но от неожиданности она с головой погрузилась в воду, которая ледяными тисками мгновенно сдавила тело и отключила дыхание. Казалось, что в кожу впились сотни острых иголок, набрякшая одежда не давала двинуться, встать на ноги и тянула ко дну. Даша попыталась закричать, не понимая, что, когда вода ворвётся в открытый рот, наступит конец… И тут что-то огромное бухнулось в воду рядом, сильные руки подхватили её, приподняли над поверхностью воды и выбросили на берег. Девочка шлёпнулась на каменистую осыпь, глубоко вдохнула морозный воздух и потеряла сознание. Её спас случайно оказавшийся рядом с озером мужчина, который не раздумывая прыгнул в ледяную воду.

Тогда Даша отделалась довольно легко: кашель, насморк, упрёки родителей – вот и все неприятности. Осталось только воспоминание о пережитом страхе, но и оно со временем стёрлось, стало зыбким и далёким. Теперь же она вновь ощутила нечто подобное: мертвящий ледяной холод, страх тонущего человека и отчаянное желание вынырнуть из этого омута. Потянулись томительные дни, наполненные тоской и надеждой на возвращение любимого. Она практически не выходила из дома. И вдруг, спустя неделю – новый кошмар, который окончательно перевернул всю её жизнь.

Даша очнулась в больничной палате, не понимая и не помня, что произошло. Только через день Гена, срочно вызванный с передовой, рассказал о трагедии, постигшей их семью. По сути, ей очень повезло: взрывная волна, ворвавшаяся в открытое окно, сбила Дашу с ног и отбросила в угол комнаты за платяной шкаф, который и спас её от обломков дома. Гене пришлось заниматься похоронами и поминками родителей, но всё остальное время, пока сестра лежала в стационаре, он не отходил от её постели. Две трагедии, случившиеся за столь короткий срок, слились в одну большую беду и практически парализовали у Даши волю к жизни. Она перестала есть – не отказывалась от пищи, еда просто не лезла в неё. Через десять дней доктор разрешил забрать девушку из больницы при условии соблюдения постельного режима. Впрочем, Даша была так слаба, что об ином не могло быть и речи. Гена перевёз сестру к своим друзьям, семейной паре хорошо за сорок, единственный сын которых погиб два года назад – они жили в собственном доме довольно далеко от линии фронта. Супруги радушно приняли Дашу, а она была безмерно рада, что наконец вырвалась из пропахшей лекарствами больницы и вновь оказалась в домашней обстановке. Забота и терпение хозяев её нового пристанища постепенно возвращали девушку к жизни. По выходным Гена привозил врача, который осматривал её глаза и корректировал лечение. К середине сентября физически Даша уже чувствовала себя отлично, но в душе царил полный мрак. Однако она старалась не показывать этого, чтобы никому не докучать своими проблемами. Её и так тяготило иждивенческое положение, и несмотря на протесты со стороны хозяйки, она начала помогать ей по дому. Именно это и стало роковой ошибкой. Врач категорически запретил напрягаться, а она таскала вёдра с водой и поливала грядки с овощами. Болезнь вернулась. На глазах вновь появились кровоизлияния, зрение ухудшилось. Доктор предложил пройти повторный курс в местной больнице, но Гена уговорил его дать направление в Москву.

Они добирались до места три долгих дня. Две ночи в поездах Даша практически не спала и к концу путешествия была абсолютно измотана, но не жаловалась, старалась держаться из последних сил, мечтая, что выспится в квартире, которую Гена снял через интернет. Однако их ждал неприятный сюрприз: в квартире жили люди, не собиравшиеся ее сдавать и понятия не имевшие ни о каком агентстве по найму.

Тщательно растеревшись махровым полотенцем, Даша прошла на кухню, устроилась на маленьком диванчике, поджав под себя ноги, и принялась полой халата протирать тёмные очки, в которых принимала душ. Освобожденное от грязи и пота тело дышало каждой клеточкой, медленно остывая после горячего душа. Через несколько минут Даша ощутила, что в квартире довольно прохладно. Чистый свитер лежал в чемодане в гостиной, но она решила не соваться туда второй раз, чтобы не разбудить Мишу, поэтому тихо прошмыгнула в прихожую, сняла с вешалки пуховик, накинула его на плечи и вернулась на место. Она не стала включать свет и сидела в темноте, разбавленной только падающим из окна светом уличных фонарей.

В тиши спящей квартиры она вспоминала о том, как была счастлива еще совсем недавно. Счастлива несмотря ни на что: ни на прилетающие снаряды, ни на экономические неурядицы, ни на круто изменившийся после четырнадцатого года город. Они все давно привыкли к этим неудобствам, привыкли не замечать их или просто игнорировать. Однако для Даши судьба уготовила еще более страшные испытания. Но почему именно для неё, почему её мечты были стёрты, как стирают мокрой тряпкой надписи со школьной доски? Ей казалось, что она даже ощущает этот неприятный, тошнотворный запах – смесь мела и гниющей материи.

Как же нелегко забывать свою любовь… Только недавно она начала понимать, что эти отношения с самого начала были лживыми. По крайней мере со стороны Андрея. Он хотел от неё только одного – и отнюдь не любви и романтики. Подруга рассказала Даше, что он променял её на местную потаскушку, за которой тянулся широкий шлейф грязных сплетен, и от этого стало ещё больнее и обиднее. Она чувствовала себя униженной и никак не могла избавиться от мерзкого чувства, как будто об неё вытерли ноги и втоптали в грязь. Но здесь, в данную минуту она осознала, что переезд практически освободил её от чёрных мыслей о парне – словно они застряли там, в городе, где произошли самые страшные события в её жизни. Осталась только боль от утраты родных.

Будто что-то вспомнив, Даша встрепенулась, похлопала по карманам пуховика и извлекла из правого мобильный телефон. Она надела очки, нажала кнопку и экран засветился. Медленно пролистала контакты, нахмурилась и положила гаджет на кухонный стол. Решила, что не будет никому звонить, не нужно звонить в прошлое. Может быть, потом, когда-нибудь… Неожиданно она поняла, что вообще не хочет возвращаться назад. Девушка подняла лицо вверх, пошевелила губами и перекрестилась.

Роман проснулся словно от толчка в бок. Несмотря на то, что они засиделись далеко за полночь, сна и след простыл, оставалось только некоторое отупление и тяжесть сознания. За окном ещё царила непроглядная темень. Он ткнул пальцем в экран смартфона и тяжело выдохнул. Получалось, что он спал не более пяти часов. Мало. Рома покрутился на смятой простыне, поправил подушку и нашёл, как ему казалось, идеально удобную позу для продолжения сна. Но тут в голове предательски зашевелились мысли о видеоклипе с его песней, поднимая со дна души досаду и раздражение. Эти два чувства разбудили адреналин и всплеск гормона окончательно выдернул его из объятий Морфея. После вчерашнего позднего ужина под водочку во рту ощущалась непереносимая сухость. Еле ворочая языком, Рома с трудом добыл слюну, немного погонял влагу между зубов и нервно сглотнул. Наверное, надо вставать.

Из глубины квартиры слышался еле различимый шум в водопроводных трубах. Вскоре он стих, спустя несколько минут скрипнула дверь, раздались осторожные, крадущиеся шаги, шуршание, и вновь наступила тишина. Рома выполз из-под одеяла, натянул штаны от спортивного костюма, домашний свитер, нашарил ногами комнатные тапки и потащился к выходу. В коридоре царил полумрак, подсвеченный мягким и тусклым светом бра. Он прошлёпал в туалет, справил малую нужду, сполоснул руки и направился на кухню. Войдя, потянулся к выключателю, но опустил руку, разглядев в полумраке, как сидящая на диванчике Даша быстро схватила со стола очки и водрузила их на переносицу.

– Доброе утро, – поздоровался он. – Не спится на новом месте?

– Доброе утро, – ответила она почти шёпотом. – Я просто выспалась. Ты включай свет, я очки надела.

– Можешь их снять. Я и без света обойдусь.

На своей кухне Рома и в темноте прекрасно ориентировался, что было естественно, ведь он жил в этой квартире с самого рождения. Тем более, света от висящего в коридоре бра вполне хватало, чтобы не натыкаться на мебель и даже рассмотреть лицо девушки. Достав из холодильника литровую пластиковую бутылку с водой, он наполнил стакан и стал пить медленными глотками, испытывая блаженство оттого что холодная влага смягчает пересохшую глотку. Только вернув бутылку в холодильник он обратил внимание, что девушка сидит, завернувшись в пуховик, и поинтересовался:

– Замерзла?

– Немного. Мои чистые вещи в чемодане, в гостиной, а там спит твой друг. Не хочется лишний раз беспокоить человека.

– Во-первых, это теперь и твой друг, – нарочито назидательно заметил Рома, – а во-вторых, его очень трудно побеспокоить. Миша спит так, что его и рота барабанщиков не разбудит. Однажды я задержался на работе в ресторане, а этот гад забыл ключ в замке и заснул перед телевизором. Так я весь подъезд перебудил, а ему хоть бы хны! Зато утром ни свет ни заря начал названивать мне. Разволновался, куда это я подевался среди ночи.

– А ты под дверью ночевал?

– Ещё чего! Мне есть куда пойти, – гордо заявил он.

Рома вдруг захотел похвастать перед этой девчонкой, какой он зажиточный парень, но сдержался и просто пояснил:

– У нас тут имеется пара номеров в гостинице. Там и переночевал.

Он несколько секунд постоял в раздумье, затем пошёл к себе в комнату и вернулся с тёплым свитером в руках.

– Это мой. Не переживай, он чистый. Будет удобнее, чем в пуховике.

Даша и не думала возражать: скинула пуховик, сняла очки и натянула через голову свитер. Она не стала возвращать очки на место и Рома наконец смог полностью оценить её хорошенькое личико. Красивая – мысленно констатировал он. Накрученный на мокрые волосы тюрбан из полотенца и широкий свитер с засученными до локтей рукавами придавали девушке дополнительный шарм, и она выглядела очень эффектно. Сегодня утром Рома воспринимал Дашу несколько иначе, спокойно, без романтического восторга. Очарование вчерашнего вечера улетучилось вместе с алкоголем, развеянное мыслями о том, что ему предстоит сегодня.

Как мучительно тянется время, как долго не наступает рассвет… Ему нужно срочно увидеть Аллу и расставить всё по местам. Услышать правду, открыть глаза любимой на истинную сущность человека, который украл у них не только частицу его творчества, он украл их совместное будущее…

Вырвавшись из плена путающихся мыслей, он ещё раз внимательно всмотрелся в Дашино лицо и не смог удержаться от вопроса:

– Тебе сколько лет?

– Через два месяца будет двадцать, а тебе?

– Я уже старый. Мне двадцать семь, – усмехнулся он. – А давай чаю выпьем, или кофе. Ты что по утрам пьёшь?

– Я всё люблю, но мне доктор советовал воздержаться от кофеина.

– А как насчёт травяного чая? – спросил Роман, вспомнив, что озабоченная сохранением цвета лица Алла пила только травяные чаи и покупала в огромном количестве.

– Пожалуй. Скажи, где что лежит, я заварю, – предложила Даша.

– Сиди. Ты гостья, позволь мне поухаживать за тобой.

Рома заметил, как её губы тронула благодарная улыбка, поднялся, долил воды из-под крана в никелированный чайник, поставил его на плиту и чиркнул спичкой. Даша с интересом наблюдала за его манипуляциями. Он перехватил этот взгляд, расценил его по-своему, и извиняющимся тоном пробормотал:

– Да, у меня всё по старинке. Всё хотел заменить плиту, да руки не доходят.

Его немного коробило, что приходится оправдываться за свою бесхозяйственность. Он не раз отказывался от настойчивых предложений Михи сделать евроремонт и поменять технику в квартире. «Хорошо хоть стиралка последней модели», – думал он, копаясь в шкафу и пытаясь разглядеть в полумраке надписи на коробках с травяным чаем.

Поменять стиральную машину пришлось на второй день после появления в его квартире Аллы. Её требования были сродни ультиматуму, каковыми, впрочем, и являлись. Тогда и появились в квартире: современная стиральная машина с сушкой, модерновый утюг, мультиварка, микроволновка, электрочайник и прочая кухонная утварь. Но до замены плиты руки так и не дошли. Впрочем, плита не интересовала его возлюбленную. Она на ней ничего не собиралась готовить. Ей вполне хватило мультиварки, где без особых изысков и заморочек можно приготовить практически всё что угодно. Мультиварка и чайник были разбиты во время одного из приступов бешенства, с завидным постоянством накрывавших Рому в первые дни после отъезда Аллы в Москву. Он собирался продолжить погром, но Миха вовремя остановил его, затолкал в спальню и заблокировал дверную ручку спинкой стула. Буяну пришлось просидеть там без малого три часа, пока не успокоился.

Когда свисток чайника затянул свою нудную мелодию, Рома выключил газ и разлил кипяток по кружкам, в которые предварительно положил пакетики с чаем. Кухня мгновенно наполнилась приятным ароматом горных трав. Он полез в холодильник, словно не знал, что к чаю там ничего нет, постоял в задумчивости, наконец взял круг копчёной колбасы и показал его гостье. Девушка согласно кивнула. Он достал полбуханки вчерашнего хлеба и через несколько минут на тарелке красовались бутерброды с колбасой, а парень, вполне довольный собой, уселся напротив Даши. Девушка принялась жадно уплетать их, прихлёбывая из кружки ароматный сладкий чай. «Чёрт, она же голодная спать легла», – мысленно прикинул Рома и тут же предложил:

– Может, тебе яичницу пожарить?

Даша отрицательно помотала головой, доела очередной бутерброд и сосредоточилась на чае.