Нежданный диалог

В начале было Слово, и оно

У Бога было с самого начала.

Бог на троих сообразил, и стало

Все хорошо. И было решено:

— Да будет Свет! И солнце засияло.

— Да будет Тьма! И сделалось темно.

Был Словом Бог. У Бога было Слово,

В нем жизнь была, и человеков свет

Во тьме зажегся. Бесконечных лет

Вершиться начал в дивном мире новом

Круговорот. За сотвореньем вслед —

Грехопаденье. Мы всегда готовы.

Но свет во тьме иссяк. В заботах праздных

Мы заблудились в суетных веках.

Утраченного времени строка

Оборвана. И поиски напрасны.

«Жизнь тяжела, но к счастью коротка».

«Жизнь коротка, а музыка прекрасна».

В обезличенном свете

Фонарей и реклам

Оживает рассветом

Снег с мечтой пополам…

Достоверной неправдой,

Нереальностью фактов

Мир менялся не ради

Ни фанфар, ни инфарктов.

Мир не стал ни опасным,

Ни чужим, ни заветным,

Мир менялся прекрасно

И почти незаметно.

В бесконечном паденье

Снег ложился на плечи…

С каждым новым мгновеньем

Мир менялся навечно.

Каждым добрым поступком,

Каждой новой любовью

Становился доступней,

Оставаясь собою —

Мудрым и чуть наивным,

В ритмах любого века —

Просто гостеприимным

Миром для человека…

А бутерброд все падал маслом вниз!

Крутясь, как белка в колесе фортуны,

Вращался и кружился. Шибко умным

Себя не числя вовсе. Это жизнь —

Сбивала с ног на каждом рубеже,

Несла по кочкам, гнула и косила…

Так было ранее — и будет впредь, как было

Я в курсе. Мне доложено уже,

Что всякий Лев заведомо неправ,

Что если ветер, то уж во все щели…

Большому кораблю — большие мели.

Плыви, мой челн, ветрила вверх задрав!

Гляди — маячит нечто впереди,

О чем не вредно помечтать, ей-богу…

Ну, вывози, кривая, на дорогу!

Эй, там, ко мне! Постой, не уходи…

Белое поле снега.

Небо — белесым комом

Домов отвесные склоны

Ласкает зябкою негой.

Стекла блестят щитами

В серых доспехах камня…

Кто в этом мире главный,

К чему стремиться мечтами?

Зачем пустота всюду —

Всюду, где есть кто-то?..

Нету ни за, ни против,

Просто живут люди.

И незачем лезть в чащу,

Плевать, что это не ново.

Первым ли было слово,

Но было гораздо чаще…

Пора бы оставить, что ли,

Груды различных теорий,

Но вновь пытаются в споре

Истин зачать поболе.

Нехватки нет в одержимых,

И поиск их бесконечен.

Вот только похвастаться нечем,

Кроме находок мнимых.

Не виден финиш у бега,

И трудно в него поверить.

Не требует вовсе проверок

Лишь белое поле снега.

Тепло и сыро, как тому ужу.

Усталый Танаис (никак не ТанаИс,

Тем паче не ТанАис), обмелев,

Все ж катит воду в Меотиду. Понт

Осилил жар степей. Настала осень.

На Борисфене скифы бьют сарматов.

Итиль в Хазар впадает. В ИзраИль

Хазары умотали. На Кавказе —

Хасиды и хиджабы. И Рамзан.

Кругом коран и пьянь… Такое время.

Эх, кабы Митридат VI Евпатор

Понты свои раскинул бы пошире

И одолел и Рим, и Степь, и горы,

У нас столицей был бы Севастополь,

А за Уралом правил хан… Не вышло.

Миллениум туда или сюда —

Не так уж много, поколений двести.

Ну может быть четыреста. Всего!

Царапина на Солнечной системе.

А мы-то мним, что постигаем вечность…

Забьемся в щель поглубже. Глупый сокол

Пускай об скалы расшибает яйца.

Пускай сажает печень Прометей.

Пустое. Все случится по-другому.

Покуда можем — просто будем жить…

Снова жадными глазами по толпе

Я бессмысленно вожу и невпопад —

Не ответит мне ничей знакомый взгляд,

За мечтою мне никак не поспеть.

Не впервые в полной мере заплачу

За красивый и пустой самообман.

Здравый смысл и веселый балаган…

Слишком многого, как видно, я хочу.

И в больших и в малых городах

Этим мучились и смерды и знать —

Все на свете ни за что не узнать,

Даже в каторжных великих трудах.

Сколько лиц мы не увидим, сколько глаз,

Сколько судеб не дано нам прожить…

Даже если лишних лет одолжить,

Все равно почти все — мимо нас.

На бессмертие не нам уповать,

Жизнь бывает то мечтой, то бедой.

Но действительно страшно лишь одно —

Если не за что ее отдавать.

Как бы тело не коптело,

все равно душа летела!

Тело ело, пило, пело,

тосковало и фигело…

А душа? А что — душа?

Не имела ни шиша.

«Отблеск медного гроша»

стоила. И что? И ша!

Между тел и между дел

ты, приятель, прилетел.

Что не пропил, то пропел —

Радуйся тому, что цел.

Кто сказал «души отрада»?

Мне не нужно, вам не надо.

Пращуры ушли из сада

райского — а там засада!

То ли нечет, то ли чёт…

Черт не выдаст — Бог спасет.

Или всё наоборот?

Кто не выйдет — не дойдет.

Супермен — это даже не сказка.

Человеком нельзя быть чрезмерно.

Ведь какая красивая маска,

А порою бывает скверно…

Как любая роль — не без фальши,

Как реклама — ярко и броско,

Ореол супермена, чем дальше,

Тем заметней, а это не просто.

Значит, нужно скрывать обиды,

Значит, слабость сильна порою,

А успех, неизменный с виду,

Был искусной, но все же игрою.

Значит нужно владеть улыбкой —

Снисходительной и с презреньем,

Быть лишенным прав на ошибки

И обманывать с редким рвеньем.

Нужно скрыть от любого иска

И отчаянье и паденье,

И усталость ненужного риска,

И покорность коварству везенья.

Нужно быть и «героем», и «богом»,

Не по собственному желанью

Забывать и помнить о многом,

Соответствуя рьяно названью.

«Победителю» и «покровителю»

Нужно быть во главе парада,

Покоряя восторженных зрителей,

И еще — бездна всяческих «надо»…

И идут по Земле «загадки» —

Сплошь покрытые громкой славой.

И вздыхают по ним украдкой,

И кричат им неистово «Браво!»

Да и кто же оспаривать станет

Их особенное величье?

Разве только они же сами —

Да и то, лишь ради приличья.

Ведь не к ним так строга удача,

Не над ними злорадствует случай…

К черту выдумки — просто значит,

Никому не известно, как лучше.

Знаменитым терзаясь вопросом,

Чушь — завидовать чьей-то роли.

Чьи-то счастье, успех… или просто —

Суперменов заезжих гастроли…

И актеров вряд ли осудят —

Непреступно и неподсудно.

Неизвестно, что в зале будет —

Исполнителям будет трудно…

Когда мы стали взрослыми и толстыми,

Ряды пополнив «состоявшихся мужчин»,

У нас не стало более причин

Душой болеть, страдать собой, кидаться кольцами

И прочее. Стареть и не пиздеть.

Дождись, покуда над тобой сыграет медь.

А мы (ну хорошо, не мы, а я)

Напрасно суетясь, бьем попой в потолок.

И ведь не дураки же, видит Бог!

Да, знаю, что опять не выйдет ни хуя,

Но не могу иначе. Почему?

Не зря Герасим утопил свою Муму…

Не тороплюсь и не спешу. Однако

Аз, извините, есмь. И show must go on.

Нет, залезать не буду на рожон.

Авось перепадет чего от Зодиака!

И по хую все то, что мне не по плечу.

Ну не могу — и что? Ведь главное: хочу!

Не безнадежно деловит,

И не в конец «опоэтичен»,

К богемной жизни непривычен

И невзлюбив за скуку быт.

Меж здравомыслящих людей

И в полной мере сумасбродных,

Меж «генератором идей»

И автором куплетов модных…

Меж жизнью праведной и грешной,

Между регламентом для чувств

И увлеченностью поспешной,

Меж миром дела и искусств…

Гадаю только об одном —

Что за удел мне дан в утеху?

Служить связующим звеном

Или досадною помехой?..

Глаза открою — и взгляну вперед.

Послушно льдинки словом «вечность» лягут.

Спектакль не обойдется без аншлага?

Все не пройдет — совсем наоборот.

Жалеть не надо, люди, бедолагу!

По моему не быть — но будет как-то?

Есть аргументы, что упрямей фактов.

Есть монитор, чтоб не марать бумагу.

По строчкам без помех гуляй, редактор!

Читатель не поймет ни рифм, ни роз.

Ученых — в топку, а ослов — в обоз.

Танцуйте вальс на все четыре такта!

В процессе жизни места нет для слез.

Куда ты снова роешь, старый крот?

Пусть рухнет мост — а мы проложим брод.

Все сбудется. Почти воскрес Христос…

«Героев рождает эпоха»…

Чем формула не хороша —

потянет дороже гроша,

и ложью ничуть не греша,

событья опишет неплохо.

Примеры? Пожалуйста — вдосталь —

в кровавые смутные дни

легендами стали одни,

другие — господь сохрани —

добро, коли выжили просто.

А если не просто — ценой,

довольно противной и страшненькой?

Шли — кто в палачи, а кто в стражники,

в лакеи, в доносчики, в стряпчие…

А в силе кто был — шли войной.

И тогда-то нужны становились

все те, чьи храним имена,

кто помнил во все времена,

что жизнь человеку дана не за тем,

чтобы над нею глумились.

И случись — за других умирая,

обещали вернуться, когда

другая нагрянет беда,

чтоб новых невзгод череда

вновь их умирать выбирала…

Так рождались нехитрые сказки —

то ли вымысел, то ли быль.

Вековая не скрыла их пыль —

Дон Кихот, Робин, Жанна и Тиль —

рядом с вами жилось без опаски.

Шли за помощью к вам люди, за советом.

Разве сирых прочь прогонишь? Никогда.

Даже если благодарность им чужда.

И вас лично не затронула беда.

Даже если головой платить за это.

Что ж, была эпоха такова,

заставляя делать выбор ежечасно.

Только вы всегда были согласны —

быть, где нужно, а не там, где безопасно —

не за деньги и не за хвалебные слова.

Вас любили, чтили, предавали…

С вами вместе шли, не устрашась пути.

А когда случалось вам «уйти» —

головы понуро опустив,

плакали и фанатично ждали.

Ждали, чтобы снова вам вручить

боль свою и поиски решенья,

все свои дела для завершенья.

Словно бы чужого прегрешенья

вам недуг — раз плюнуть — излечить.

Будто бы вам нравится страдать,

хлебом не корми — к лишеньям рветесь.

Только жить спокойно соберетесь,

но взглянув вокруг, опять вернетесь

к неизбежности жестокой — выбирать.

Ах, эпоха… Череда бурлящих дней.

Только рядом с вами был не каждый.

Может, дело вовсе и не в ней —

нет на подвиги особой жажды,

просто выбор человеческий видней.

Штрафные батальоны не прошли

В прорыв — огонь был встречный слишком плотным.

Мы полегли. Фуражки и пилотки,

Погоны, ордена… Родной земли

Ни пяди мы сегодня не отбили.

А ведь вчера мы ели, пили, были…

Есть разница, в какой погибнуть пыли?

Окопной или лагерной? Для нас

Уже неважно. Выполнив приказ,

Мы умерли. И вы про нас забыли.

Хотя теперь нам, в общем, все равно,

Что наши внуки-правнуки — говно…

Мы знали, что за нас все решено,

Но нам на это было наплевать.

Мы понимали: Родина нам мать,

И прожили, что было нам дано.

Служили и грешили. Полегли.

Лежим в своей пыли.

Летим в чужой дали…

Наш тренер — профессионал…

Он — дока в постановке всей игры,

и мы терпели до поры,

когда себе разрядку он давал,

когда про деликатность забывал.

Когда был тренер зол и груб,

когда он, хлопнув дверью, уходил,

мы говорили, что он тратит много сил,

что спорт он любит и игру —

и надо бы простить его хандру.

Любил наш тренер повторять,

что тоже всех готов простить,

лишь стоит нам про все забыть

и преданность команде сохранять —

чтоб ни на что ее не променять.

А если кто решал уйти,

наш тренер заявлял на этот счет:

«Тщеславие, неблагодарность, лень, расчет…

Боятся трудностей, сбиваются с пути…»

«Покойники» — так он о них шутил.

Да, из того, что я узнал,

люблю игру, люблю азарт,

но почему нельзя назад,

в команду ту, в которой начинал —

неясно мне — я тренеру сказал.

В ответ — все в рамках тех же схем:

«Там вмиг лишишься формы ты

и не достигнешь высоты.

Тебя заело честолюбие совсем…» —

образчик логики. И так примерно всем.

Кто знает, чем когда влеком,

команду не одну он сам сменил.

Но проповедовал всегда и свято чтил —

команде преданность — свой основной закон.

Единственной — в которой тренер он.

Вот календарь сезона полистав,

рвать волосы вновь тренер наш готов —

для гола верного необходим комплект голов.

Но все ушли, от крика вечного устав.

И нужно снова набирать состав…

Ах, как хочется громко вскричать «Банзай!»

Ах, как верится в то, что не съест свинья…

Ах, оставьте: какие же мы графья!

Ах ты, ебтыть… Такие дела. Слезай.

Ох, как просто! Не формула бытия.

Ох, не надо! Не можешь — не выбирай!

Ох, не верю ни в чох, ни в вороний грай.

Ох, «внутре» вся изгрызла меня змея…

Эх, да что там: ведь даже Хамид — Карзай.

Эх, семит все хамит, хоть курить бросай…

Эх, ни гостей, ни костей опосля воронья!

Эх, ну и что теперь? Ничего. Это я.

Огни привокзальных улиц

Впадают в озера света…

А кто-то остался где-то,

И грустно ему, наверно.

И там же осталось лето,

И расставанье — скверно,

А вспоминать — не стоит…

Но вновь в суете и шуме,

Становясь просторней и площе,

Смеется огнями площадь

Весело и безумно….

То ли тропы, то ли тропики…

Не морально, но реально.

Не учи меня ты строфике —

Помоги материально.

Остры зубки, сладки губки:

Раз дают, то как не взять…

«Хоть любовь короче юбки,

Я — не сволочь, ты — не блядь».

То ли дело, там ли тело —

Ни к чему душе сутулиться.

Что болело, прогорело…

Ночь. Фонарь. Аптека. Улица.

Продолжаем разговоры мы.

Женихаемся-невестимся.

Зря орлами взвились вороны —

Перебьются. Перебесимся…

Такое иногда бывает —

Когда в толпе ничей не встречен взгляд,

И безысходность навевает

Неясный гул, и надевает

Привычный улица наряд из суеты,

И в длинный ряд

Машины строятся проворно,

Я улыбаюсь непритворно,

И одиночеству, бесспорно,

И благодарен я, и рад…

Когда затихнут отзвуки и звуки,

Замолкнут голоса и отголоски,

Погаснет свет и отсветы померкнут,

Не разобрать — оттенки или тени,

Не различить — где тон, где обертон,

Тогда поймешь, что беспредметны муки,

Страдания — тупы, глупы и плоски,

И все равно, что бред, что брют, что вермут,

И не списать судьбу на невезенье…

Что было раньше — будет и потом.

Распростившийся с негой,

Лес пронизан лучами…

Конь стремителен в беге

Бесшабашно-отчайном.

И в прическе — корона

У всадницы юной.

Ветром тронуты кроны

Как гигантские струны…

Исторические романы —

Вам, читающим их романтикам,

Слишком часто взоры туманят

Воплощенья особой семантики.

И живут неизменно,

В снах и прочих виденьях —

Благородство, измены,

Поцелуи, дуэли, дуэньи…

Это сказка, красивый вымысел,

Из истории выжимка скудная,

Та, в которой автор выместил

Грусть и боль, недовольство буднями.

Чем влекут вас полузабытые

Времена, безнадежно отставшие,

Девочки, не успевшие стать Маргаритами,

Мальчики, в рыцари опоздавшие?

Это мужество, глупость, бегство —

Верить комиксам Ренесанса?

Сирано восторгаться по-детски

И Миледи всерьез опасаться?

Не задумываясь над иронией,

Не прислушиваясь к издевкам,

Едут в Геную из Вероны

Не по «Спутниковским» путевкам.

Путешествуют всласть мальчишки,

Ищут дружбу, удачу, любимых

На страницах книжек зачитанных

Дюма, Стивенсона и Грина…

Дон-Кихоты, Гамлеты современности

В детстве часто болеют насморком.

Но воюют не только с мельницами,

И порою случается — насмерть.

Парадокс разрешается просто:

Мир реальный — для большей гарантии —

Ощущает нехватку острую

В непрактичных, наивных романтиках…

Париж увидеть — и не умирать.

Стремиться ввысь — и не бояться неба.

Себе не врать — и знать, где быль, где небыль.

Не похваляться, едучи на рать…

Возможно, ты еще на небе не был.

Быть может, ты уже видал Париж.

Теперь устал — и больше не шалишь.

Кому-то — не тебе — читают требы…

Тебя ничем никак не удивишь,

Но — хочется свободы и любви.

А коли так — иди, терпи, живи.

Учись молиться: «Господи, услышь…»

Мы не любим смешными казаться,

старомодными и неуместными.

Опасаемся неизвестного.

Скользких тем избегаем касаться.

Уступить — упаси нас боже.

Не успеть — не имеем права.

И проклятия — влево и вправо,

и плевки, и пощечины тоже.

Нам бы только успеха в деле.

Остальное — не так уж важно.

Где потонет кораблик бумажный,

там линкор доберется до цели.

Слабость нами не может быть признана —

ну еще бы — «венцы мироздания».

Прагматизма высотные здания

заслоняют сомнений призраки.

Мы боимся сказать что-то лишнее.

Даже друга вниманьем не жалуем.

Вдруг — обманемся? Вдруг — избалуем?

Куда лучше — спокойствие личное.

Вдруг улыбку поймут превратно,

и смешны наши чувства и тщетны?

И уже сторонимся заметно

откровений простых, но невнятных.

Мы боимся несоответствия,

и страшимся не угадать,

не умеем терпеть и ждать —

и истерики, нервы как следствие.

Следствие нашего же неумения

быть умнее, добрее и проще.

Неизменно на случай ропщем,

непреклонны в своем самомнении.

Избегаем мечтать — вдруг не сбудется?

Так надежней — все точно прикидывать.

На удачу надеяться — видано ль?

И отступит что-то, забудется…

Что-то, может быть, главное самое,

затеряется в дебрях жизненных.

Так заносит обломки лыжные

снег на трассе гигантского слалома…

На самом деле было все не так.

Джеймс Бонд свое с избытком отслужил,

Состарился, да и пошел в отставку —

Почтенным адмиралом, кавалером

Британских орденов. Конечно, сэром.

Он коротает старость на Багамах,

Женившись на (конечно!) Манипенни

И быстро настрогав пяток питомцев…

Он очень стар, уже не хочет баб,

Не пьет мартини с водкой, ест пюре.

Вот только шрамы иногда саднят,

Но он привык. Восьмой десяток минул,

Девятый скоро кончится. Увы?

Да что там: если удалось житьё,

Случилось дважды жить, вином и кровью

Перемежая службу столько лет,

То все не зря. Ну а по вечерам

Сэр Джеймс садится в кресло у экрана

И смотрит, что сваяли Брокколи.

И даже верит в то, что это было…

Все хорошо. Ведь правда? Все не зря?..

Это были дни в начале лета,

был июнь — вакансии на пляжах,

поздний сумрак, ранние рассветы,

популярные курортные пейзажи…

Мир вокруг рекламною картинкой

зажигал огни своих отелей.

Водяная пыль фонтанов паутинкой

штриховала фон тропических пастелей…

Был прибой ленивый бесконечен.

Жаждал пляж загара и озона…

И входили в эту жизнь беспечно

«королевы летнего сезона».

Чинно дефилировали в парках,

торопились с кем-то на свиданья…

И в банальных романических ремарках

величались «милые созданья».

Взгляды все невольно обращались

то к прическе вашей, то в походке…

Многие напрасно обольщались

красотой и легкостью находки.

Ваша прелесть — в мимолетных встречах,

а в знакомстве с вами нет резона.

Щедрость королевская — ваш вечер,

«королевы летнего сезона».

Кто-то говорит о вас с презреньем,

кто-то утверждает — нет на свете

девушек, дарящих нам везенье,

промелькнувших и пропавших где-то.

Не об идолах на глянцевых обложках

я вздыхаю в романтическом угаре —

так, скорее ностальгирую немножко,

отдаю иллюзию задаром.

Вы и снов и грез — прекрасный слепок.

Иллюстрацией к цитате из Назона

посчитать вас было бы нелепо,

«королевы летнего сезона».

Оживленно обсуждали что-то,

равнодушно проходили мимо…

Вспоминали о своих заботах,

возвращались в чьи-то весны, зимы.

Разбредались по своим державам,

становясь кто фрейлиной, кто прачкой.

Королевами иные оставались,

в экономки шли другие и в батрачки…

Вы своею жизнью жили, чаще,

может быть, обыденной и пресной,

сами не догадываясь, нашу

делая немного интересней.

Шороха прилива все слышней

зовы труб дворцовых гарнизонов.

Долгих лет вам в памяти моей,

«королевы летнего сезона»!

Провинция не справит Рождество:

Омела в наших не растет широтах,

А ели порубили на гробы.

Наместнику совсем не до того,

Эдилы обожрались до икоты,

Префекты пьют… Короче, все жлобы.

Не видим даже носа своего,

Зря грязнем в зряшно нажитых заботах,

Не молимся, но расшибаем лбы.

Прости, Иосиф, будет все не так.

Померкнет Август, победит Зима;

Тебя увидит Сцинтия в могиле,

Патриции отпляшут на костях.

Поди, пойми: где Тибр, где Колыма!

И деньги лишь пребудут вечно в силе…

Конечно, в мире счастлив лишь дурак.

Как водится — лишь горе от ума.

Ну да и ладно. Мало, что ли, били?

Гуляя по граблям, на синяки

Нелепо обижаться. Голова

Нужна, чтобы шишки набивать. За этим,

А больше ни к чему и не с руки.

Дела? Ай, бросьте: жесты и слова.

Мы ловим день, а больше нам не светит:

Не дотянуться до конца строки…

И хрен с ней: деньги есть и плоть жива!

Но Рождество провинция не встретит.

Провинция… Что-то из прошлого —

романы французского стиля,

где детство наше гостило,

пикантные водевили

и что-то еще — хорошее…

Провинция… Что-то далекое.

Повсюду — грязь и распутица.

Колеса автобуса крутятся,

и в кресле соседнем попутчица

случайная — в джинсах и локонах…

Провинция… Окна светятся,

прохожих почти не видно.

Все — чинно, достойно, солидно…

И даже слегка обидно —

так хочется с кем-нибудь встретиться.

Провинция… Сумерек месиво.

Кругом незнакомые лица.

Скучая, дорога пылится.

И куча поводов злиться,

но мне почему-то весело.

Провинция… Просто слово,

известное каждому издавна,

уютное, грустное изредка…

Порой появляется издали —

и все повторяется снова…

Провинция… Что-то знакомое…

Жизнь тяжела, особенно с утра —

И легче не становится к обеду.

Не помню точно, где я был вчера,

Но точно знаю: завтра я уеду.

Куда-нибудь на дальний океан,

Где всяческих кораллов пруд-пруди,

Где очень много диких обезьян,

Где никогда я не был… Заводи —

И тронулись. Ну что ты так шумишь?

Ты мне всю рыбу распугал (почти).

Опять зачем-то хочется в Париж

Под шербурские зонтики… Свисти

Мотив знакомый. Не вернусь. Хотя,

Кто знает — где здесь «да» и где там «нет»?

Когда-нибудь увидим шум дождя.

Когда-нибудь услышим звездный свет…

Друзья мои, у нас идет игра —

Роскошный бал французского двора…

Интриги, шпаги, кружева,

и скорая на суд молва

о поединках и свиданьях…

и наших ученических страданьях…

Все это было будто бы вчера.

А вот игра уже не та —

улыбки, слезы, суета

другого бала, бала выпускного.

Его нам, как и тот, не повторить.

Никто не знал, когда мы сможем снова

собраться вместе и поговорить.

Друзья мои, у нас идет игра —

Все ближе старт, и нам уже пора.

Ведь наш патрульный звездолет

скучает и, конечно, ждет

свой бесшабашный экипаж…

Ну до чего же скучен лектор наш!..

Все это было будто бы вчера.

А вот игра уже не та.

И вроде цель достигнута.

Распределение плохое — не беда.

Диплом в кармане — красота,

но неужели навсегда

для нас вакансия на сказку занята?..

Друзья мои, все было лишь вчера…

Что за нелепая серьезная игра?

Зачем привыкли мы скучать

и ничего не замечать,

помимо собственной усталости от дел?

Где нашей глупой взрослости предел?

Забыта юности пора,

и каждый день у нас с утра —

в солидность бесконечная игра.

И долгие пустые вечера…

Так неужели — только этот путь?

И ничего на свете лучше нет?

Я не наивен — юность не вернуть,

но просто не хочу «душой стареть».

Друзья мои, ведь нам не много лет…

Ведь нам еще не так уж много лет?..

Много ездил и много летал,

Много пробовал, многого ждал,

Много парился (даже страдал)

И на вшивость себя проверял,

Кем хотел быть? Не помню. Не стал.

С кем-то жил, с кем-то пил, с кем-то спал.

То проигрывал, то побеждал.

Не играл — только все проиграл.

Беден был, но в тюрьме не бывал.

Сомневался во всем, что узнал…

Если спросят, отвечу «устал».

Не пойму — Бог ли дал, черт ли взял…

Так чего же мне надо еще?

Хорошо ли? Ну да. Хорошо, б…

Я в отъезде, скучаю малость.

Не то, чтоб даль какая-нибудь несусветная,

но что — то все же и там осталось,

о чем говорят «родное», «заветное».

Эта тема, может, старомодна,

только мне ее не избежать.

Стало уважаемо и модно

ну хоть ненадолго уезжать.

Так и будет в жизни продолжаться —

рай поездок, новых впечатлений,

только где-то сиротливо будет жаться

маленькая стопка сожалений.

Да в углу вагона примостится

грусти еле видимый комочек.

И, возможно, не успев проститься,

возвратиться кто-нибудь захочет.

И раскрыть уже не сложно тему —

выражаясь, не вполне научно… —

даже в самом лучшем из Эдемов

тоже иногда бывает скучно…

Аватара

и сансара,

святый Будда — боже ж мой!

Карма, дхарма,

Ботхитхарма…

а я маленький такой!

Ом ли мани —

шиш в кармане.

В ботхисатвы не берут!

Хоть архаты

не горбаты,

но с акрид, бывает, мрут…

Писалась пуля преферансова

под перестуки поездов…

Пуста попытка препирательством

поднять престиж первооснов.

Пустословие.

«Президиум под председательством…»

Пузатые перекати-поле пугаются паводка,

параллелями поводка

поголовье праведников, палачей, проституток,

писателей, пустозвонов, падали —

путали, погоняли, пороли…

Под пулями и поклепами падали

Пушкины, Пифагоры, простолюдины…

Плахи помогали поневоле.

Попугаи панихиду противно пели.

Поднимая пуды пыли,

полки по пескам плыли.

Печальная проза…

Потакать — пытка, превозмочь — поздно.

Но публика на потасовки падка,

поэтому прозренье — поза,

поза просто, перегрузка пульса…

Поп паству проникновенно просит

панегирики петь пупсу поднебесному.

Пессимисты правы попросту —

пусто, пусто, пусто…

Такая вот хреновая зима…

Кому-то, блин, и Дания — тюрьма!

Уж если горе, лучше — от ума:

Мне посох всяко лучше, чем сума.

Но лучше — сумма прописью.

Весьма

Уже достала жизни кутерьма:

Уж климакс близок — койтуса нема…

Каков пророк — такая Фатима;

Каков жених — такая Ханума;

Коль дан вам пир, то будет и чума;

Коль Родина, нужны ей закрома;

Раз карма есть, то будут и корма;

Раз есть баран, то будет шаурма…

Какой дурак уйдет из-под ярма?

Мудак обыкновенный. Зокрема…

Какая вдохновенная корма!

Чего ж ты ждешь? Сама-сама-сама…

Спасибо, что нынче вспомнился

один из тех вечеров,

морозным туманом наполненный,

эхом притихших дворов,

светом реклам бесчисленных,

предпраздничной суетой

и самою из немыслимых —

несбыточною мечтой…

А может, безмолвием просто,

и грустным нелепым сном,

и непогодой, грозно

шныряющей за окном…

Улица опустела,

и за стеклом — лишь тень.

Не вспомнить в тумане белом

ту ночь и следующий день.

Я, верно, шутил между делом,

беспечен во всем до конца.

Ведь за стеклом запотелым

не видно ее лица.

Снова огни рекламные

тревожат тень на стене…

А может быть что-то главное

в тот вечер не встретилось мне?

Прошло стороною и скрылось,

а я равнодушно глядел,

как улица снегом искрилась,

приветствуя этот удел.

И был я согласен, не скрою,

с яркой игрой огней,

и зимней морозной порою

стараюсь не думать о ней…

И все ж хорошо, что вспомнился,

среди других вечеров,

тот самый, туманом наполненный,

эхом несказанных слов…

Вернется ветер.

Жди или не жди,

А все равно: врасплох и впопыхах.

Ты думаешь — готов? Увы и ах.

Враз — до костей.

Замочат нас дожди.

Жара просушит.

Выморозит лед.

Мы двинемся куда-нибудь вперед,

Вот только перед повиляет задом,

Да скроется…

Не больно-то и надо

Прохладу утра летнего

прорезали лучи,

а мы и не заметили —

усиленно молчим.

Стараемся не выглядеть

иначе, чем всегда.

И в этой ложной выгоде

теряются года.

Нам недоступна разница

фантазии и лжи…

Все незаметней праздники,

и все привычней жить.

В заботах вновь растаяли

рассветные лучи.

Все проще нам выстраивать

слова, но мы молчим.

Пианист играет, как умеет.

Не по нраву — можете стрелять.

Все ему до лампочки — злодеи,

Гении, лжецы… Природа-мать

Удружила: не играть — не может.

Хлопайте и ахайте «талант!»

Или раздраженно плюйте в рожу —

Не заметит вовсе. Музыкант

Впал в святую ересь простоты.

Даже не пытайтесь понимать!

Что ему восторги и цветы —

Он играет… Можете стрелять.

Небо внезапно рухнуло в город —

прямо в улицы, в потоки машин…

И вдруг оказалось, что город молод

и даже ловок и неустрашим.

И близкое небо вскоре заметили

жители города, прохожих толпы.

И стали люди друг к другу приветливей,

хоть что случилось не поняли толком.

А город почувствовал радость света,

умылся неба голубизной,

возможно, представил, что вся планета

и даже звезда далекая где-то

сейчас любуются его новизной.

Жизнь из улыбок настроение строит —

и город улыбался уличным движением,

а это, поверьте, дорогого стоит.

И все прониклись к нему уважением —

он ведь и был уваженья достоин.

Город забыл, что истоптан подошвами,

что носит домов безобразный горб,

что эхо его анекдотами пошлыми

пропитано густо, огульно, беспошлинно.

Город помнил только хорошее

и этим был чрезвычайно горд.

— Рефлекс важней рефлексии, мой друг.

Не сомневайся — просто реагируй.

Плати, не напрягаясь миру виру.

Разбор грехов и перебор заслуг

Оставь толпе, врагам, попам и Богу —

Он все решит, как надо, но не вдруг:

Ему сейчас возиться недосуг

Со всеми нами. Выйдя на дорогу,

Не размышляй о правоте пути.

Неважно, кто за что осудит строго,

Неважно, как, и с кем шагаешь в ногу,

Неважно, прав ли. Не грузись, иди,

Куда идется. Даром не вибирируй.

Свою, пиита, выкинь на фиг лиру.

И никогда не говори «прости»…

— Все правильно.

Все верно.

Только так.

Но — не сумею.

Извини.

Дурак.

В этом мире, слишком изменчивом,

постоянства скупа награда —

ничего не поделать и нечего

обижаться и духом падать.

Не включиться стоп-кадру вечности

для банальной житейской мелочи.

Потеряются в бесконечности

повороты секундной стрелочки.

Вот, казалось бы, только-только

здесь стоял, улыбаясь утру,

но подернулось небо жестокостью,

а улыбку и вымучить трудно.

Здесь была в глазах ее сказка,

только мне было важно не это.

И крошится закат тусклой краской,

на повтор налагая вето.

Все — по-прежнему, те же травы

мне под ноги ложатся послушно,

только вот не имею права —

не узнать мне, что я прослушал…

Просто вдруг понимаешь отчетливо —

это было и больше не будет.

И опять словно кто-то расчетливо

нас толкает в сумятицу буден.

И опять мы, делами заняты,

обрываем листки календарные,

отмечая вехами памяти

слишком часто что-то бездарное…

Впрочем, вряд ли уместна патетика —

громких слов, в нашу память ввинченных,

сожалений напрасных, поверьте мне,

ни к чему число увеличивать…

Последний ли день Помпеи,

Последняя ль ночь Поппеи,

Гораций, Вергилий, Овидий ли —

Но Ромула сильно обидели.

Разжалован Павел в Савлы.

Пожалован Савел в Павлы.

Христос на кресте — без ордена?

Прибейте ему «георгия»!

Не выживет Юлий до августа.

Нет счастья в июле Августу.

Не ловят аквилы мушек…

Зачем Карфаген разрушен?

Оттуда придут вандалы,

Страшнее, чем готы и галлы,

И выгорит вечный Рим…

Однажды и мы погорим.

Амфитеатром ввысь трибуны.

Собрались, чтоб посмотреть на гладиаторов

здесь патриции, трибуны

и, конечно, же почтенные сенаторы.

Вопль толпы еще не замер,

и кто кровью, кто слезами

обливался на арене до последнего…

А из публики «Ату!» кричали, «Смерть ему!»

Колья крепкие в ограде —

чтоб сдержать любой напор.

Самый крупный бык из стада

и напротив — матадор.

Одинаково упрямы,

и в глаза друг другу прямо

смотрят бык и человек…

Чей короче будет век?

Над ареной дробь повисла —

барабанный четкий град.

Даже если были мысли,

занял их «allez»-парад.

А потом под звуки туша

мускулистые две туши

ухватились друг за друга просто намертво,

и почтеннейшая публика вся замерла…

В огороженном пространстве —

всё канаты за спиной.

И с завидным постоянством

двое входят в ближний бой.

Убедитесь, гляньте сами —

это спорт отважных самых.

Чтобы зал увлечь собою,

прибегают к мордобою…

Почему же так привычка,

так традиция сильна?

Потасовка, драка, стычка

и дуэль или война…

А без них обойтись очень нам

то ли не можется, толи не хочется.

Вероятно, просто жить так… проще нам.

А еще говорят — «таково общество».

Гей, славяне, по местам!

Вырубайте свет.

Если я не капитан,

значит — Бога нет?

Получается, Завет

нам никем не дан?

Ох, наделаем мы бед

для прекрасных дам…

Некому хранить от бед —

управляйся сам.

Радуйся — ни здесь, ни там

не держать ответ…

«Таракан попал в стакан».

Кончился обед.

Время зим и время лет?

По фиг. Не воздам…

Гей, славяне, не пора бы

обновить приоритеты?

Посещая гей-парады,

подавая Христа ради —

добиваясь паритета

неофита с раритетом…

Гей, славяне, только лохи

могут обойтись без Прады.

Не шуты, а скоморохи!

И не только шутки ради

мы, конечно, только рады —

взять измором, дать на лапу…

Даром что ли мы — Европа.

Настоящему сатрапу

не прожить без агитпропа.

Душем в души благотворность

лей, елей — в глаза и в уши.

План простой. Спасай соборность,

бей же да и бей баклуши.

Душ бессмертных во спасенье —

совершенствуем духовность, добываем апатиты

и текилу пьем под зразы…

Но внушает опасенье

и лишает аппетита

забугорная зараза.

Мы вторженья в суверенность и диктата

не простим — и не просите

Вмиг открутим супостату

весь субстрат для простатита.

Эх, в очередной кипучей

боевой российской буче —

обойтись без топора бы…

Снова все смешалось в кучу —

тяжелый рок, счастливый случай,

«гей славяне», гей — парады…

У пророков скверные манеры.

Если даже хочется, не надо

Верить им, коль встать не хочешь в стадо.

Ну а коли вдруг нехватка веры,

Сотню раз прочтите «Отче наш» —

Снимет, как рукою. Баш на баш.

У святых нехватка оптимизма,

Но зато серьезности избыток.

Кто сказал «амброзия — напиток»?

Злой сорняк. И вреден он для жизни.

Плюс — не минус. Водка — не нектар.

Тьма — не свет. Успех — не Божий дар.

У Творца неповторимый юмор:

Черти в корчах, ангелы хохочут,

Кто-то снова истину пророчит…

Ну а ты чего? Пожил — да умер.

И Господня воля тут не в счет:

Ежели захочет, то спасет.

Когда уходят люди насовсем,

на «навсегда» уходят от живущих,

когда не важно, был ли грех отпущен,

и в чистом ли во всем он в грунт опущен…

Быть может, только то, что думал перед тем,

имеет смысл. Тем более — в бессилье,

в каком-то страшном вязком полусне —

не помешать, не отодвинуть смерть —

ни силой, ни заклятьем не суметь…

Откуда же такое изобилье

тех, кто охотно помогает ей

распоряжаться судьбами людей,

их обрывать, мешая слепо с пылью?

Пособники насильственных смертей —

и эксперт опытный, и робкий подмастерье —

все полноправные участники мистерий,

которым имя — войны и террор.

Веками погребальный жгли костер,

подогревающий идейные химеры.

Во имя призраков очередной их веры

вещали оговор и приговор.

И в них всегда в итоге — к высшей мере…

На рудники, в окопы, под топор,

без права переписки, на галеры…

Какая разница — конец жесток и скор.

Забыты поводы и не оспорен вздор,

и не возвещено еще крушение империй…

В машине тесно, тишина повисла,

в колени острым краем давит гроб,

и нервный утомительный озноб

все не проходит и мешает мысли.

Мне друг ушедшего мужчины дочь,

и происходит все по ритуалу.

Наверно, правильно, но так чертовски мало…

А что могу я сделать, чем помочь?

И чем помогут мне, а после — тем,

кому и мой уход небезразличен?

Вопрос пустой, и все же он приличен,

когда уходят люди насовсем…

Время идет в никуда, время людей лишь калечит.

Люди в смешной суете гонятся мудрости вслед.

Мудрости цену постичь может одна только вера.

Вере, чтоб смысл обрести, сила безумства нужна.

Сила проложит нам путь в светлое царство свободы!

Путь — пусть жесток и убог; цель оправдает его.

Цель затерялась во мгле, тени оставив в наследство,

Тени былых миражей. Имя им — слава и власть.

Слава, растаяв в ночи, место оставила власти.

Власть переполнила мир волей бездумной своей.

Воля к всевластью жива в несправедливости жизни.

Жизнь убивает в борьбе

время, спеша в никуда…

Как легко в детстве сказке поверить —

Так и манит нехитрый сюжет,

Где на все очевиден ответ,

И сомнений в готовности нет

Роль героя к себе примерить…

Эта роль нам по нраву вполне —

В гуще битвы, на белом коне.

Сказка детская до поры

Нам диктует условья игры…

А злодей отвратителен в сказке.

От него отвернутся люди,

И молва «заклеймит» и осудит.

Он сурово наказан будет

В справедливой, но доброй развязке.

Роль злодея нам не с руки,

Даже выгоде вопреки.

Но незыблем лишь до поры

Этот детский принцип игры…

Мы взрослеем, и в новой жизни

Прагматизм нам пишет роли.

Мы уже не рвемся в герои,

Но сужденья по-прежнему строим

На основе зазубренных истин.

Каждой сказке нужна мораль,

А иначе рассказчик — враль…

Он рискует прослыть с той поры

Нарушителем правил игры

Нерешительность начисто посрамив —

Чтобы все сомнения устранить,

Кого миловать, кого казнить —

Так удобно по жизни хранить

Сформированный в детстве миф…

А взглянуть по иному — слабо ль?

С непривычки пронзает боль…

Наступает иная пора —

Жизни взрослой без правил игра…

Солнце всходит и заходит,

Время жить и умирать.

Люди ходят на свободе,

В мире — мир и благодать.

В мире суета повсюду.

Люди, в суете сует,

В быте бытие забудут.

Уходя, гасите свет.

У матросов нет вопросов

Над седой равниной моря.

Вот тебе — сума и посох.

Вот тебе — покой и воля.

Все пройдет, и все вернется

На круги своя.

Льются реки. Всходит солнце.

Мудрость забытья…

Не просьба даже, а заклятье

звучало над землей веками —

Послушайте! Послушайте! — проклятьем

всем тем, кто глухотой своей

на гибель ближних обрекали.

Кто добросовестно, кто походя — пинками

презренья, равнодушия толкали

в небытие непониманья — кто как мог…

Убей! Но прежде выслушай… —

и прозой, и стихами

летело палачам навстречу —

надеждой слабой на иной итог,

пустой попыткой отодвинуть вечер,

канун последней из земных дорог

«… в безвестный край, откуда нет возврата

земным скитальцам…» — горькая цитата.

И приговор вновь — непосильно строг…

Пустыня толп людских, озлобленность и страх,

палат больничных войлочные стены,

и ставшие привычными измены…

Аутодафе книг на площадях,

когда огонь танцует на листах

и языками слизывает строчки —

на чьих не разбирая языках,

желанной не даря отсрочки

для объяснения хотя бы в двух словах…

«Послушайте…» Напрасное старанье —

«…что может мне поведать этот сноб,

уродец, хам, изгой, ханжа, холоп,

яйцеголовый, иноверец, поп,

блаженный, извращенец, остолоп…»

и прочие достойные названья —

надежнейшее средство оправданья

доносов, тюрем, гетто, линчеванья,

этапных верст — печальных вех изгнанья,

и клеветы, бросающей в озноб,

оружия, нацеленного в лоб,

скрывающий поэмы и преданья,

разгадки тайн заветных мирозданья,

но никогда — ни подлость, ни поклеп…

Как много их — ревнителей идей,

о коих чистоте единственно радея,

они на жертвы не были скупы —

кумиры обезумевшей толпы,

ретивые донельзя лицедеи…

И принципы, в витийстве деклараций,

теряли мысль, достоинство и вес.

Но можно, если что, всегда сослаться

на нежеланье ими поступаться,

на долг, на всенародный интерес,

которые позволят де подняться

до всеобъемлющих надличностных небес…

И в результате всякий мелкий бес

в своем приходе мнит себя всевышним —

ему ли слово человека слышать.

Он знает истину, он — судия и бог…

Нелепое и злое заблужденье,

любой ничтожной власти наважденье.

Тупое и вульгарное «Не сметь!»

Смешное, если издали смотреть,

но страшное, жестокое как смерть,

ей-ей, уже при первом приближеньи…

Примеров горьких — больше, чем в избытке,

и все же — новые, и новые попытки —

«Послушайте…»

Послушайте, небесполезно знать —

род человеческий прославлен может стать,

не меньше чем прогресса пестротой,

полетом мысли, творческим дерзаньем —

поистине вселенской глухотой

На ровном месте самолюбованья

и глупости — кичливой и пустой…

Творец нам преподнес волшебный дивный мир —

Двух мнений быть не может.

Итак, не будет век людской напрасно прожит —

Мы призваны на пир.

На всеблагом пиру досталось нам похмелье

Грехов и бурь чужих.

Затих борений шум. Победный гром затих.

Стихии отгремели.

В архив, в музей, в отвал — и нет обид и боли.

Жизнь прожита без нас.

Билет счастливый сдан. Пропущен звездный час.

Что спрашивать: «Доколе»?

До той поры, пока не хлынет дождь в четверг,

Покуда весят гири,

Пока не свистнет рак, доколь в подлунном мире

Не счесть случайных черт.

Мы опоздали — факт. Давно ушел автобус.

Кто мы, и кто же с нами?

Ответа не сыскать. Мы хлопаем ушами.

Хитро заверчен глобус.

Мы пишем, мы поем; глядим в глаза любимых,

Не зная, что сказать им.

Привычкою живем, долги устало платим

Для мира и для Рима.

Сумеем ли постичь, в чем суть и цель игры?

Азарт давно увял.

Без нас отыгран матч? Без нас окончен бал?

Помедлим — до поры.

Пусть хлопоты пусты — все на круги вернется

(Еще все будет, то есть),

И не завершена доселе наша повесть,

И ветер обернется.

Пока горит свеча, сдаваться нет резона.

Поборемся, пожалуй!

Неправедность судьбы сильна, но все ж не стала

Законченным законом.

Еще горит свеча. Еще не каждый друг

Спешит покинуть нас.

Еще нам дарит свет сиянье милых глаз.

Еще далек каюк.

От зим, от вьюг, от мук уносит нас в поля

Невиданных чудес.

Попробуем не ныть, и жить сейчас и здесь —

Раскрутится Земля!

О замысле игры не раз всплывет вопрос,

И мы замедлим шаг…

Но вспомним: дивный мир, волшебный сей бардак

Творец нам преподнес.

Мне так хочется сказать mes amis…

Хорошо бы поболтать vis-à-vis …

или просто посидеть en plain air

где-нибудь на Rue Sherbrooke, например.

Я бы мог вам показать Place des Arts

и ночного Монреаля огни.

Вы б узнали, что такое азарт

в биллиардной на углу Saint Denis.

Можно будет заглянуть в cabaret,

в Casino, что на Ile Sainte Helene.

Или время провести на горе,

побродив и поглазев на chalets.

А любители прилавков и витрин,

если времени и денег не жаль,

прогулялись бы по Rue Sainte Catherine

и променаду de la Cathedrale.

Этот город так похож на Ростов.

Только чище и просторней слегка.

Тот же воздух, та же зелень par tout,

Так же плещется у пирсов река…

Я не рвусь назад билет покупать.

Я почувствовал, откуда — Бог весть —

ностальгия по березкам глупа.

Вот уж этого добра здесь не счесть.

Дым отечества, а то его чад,

мест названия — не повод страдать.

Здесь не хуже названья звучат,

а вот вас всех мне б хотелось повидать.

Приезжайте, mes amis, погостить

или, лучше, оставайтесь насовсем.

Нам ведь есть о чем друг друга расспросить,

вспомнить юность и друзей, а затем —

ждут озера нас и Fleuve Saint-Laurent,

летом — джазовый и кино-фестиваль,

кофе в уличных кафе dans tasses les grandes,

Ниагара, Лорантиды и Laval.

Будем в теннис мы играть на Jeanne-Mance,

ездить с лыжами в соседний Tremblant.

По-французски постараемся хоть раз

прочитать знакомый с детства роман,

где любовь, интриги, войны, короли,

мушкетеры, шпаги, дружба навек…

Мы во Францию играли детьми,

как играет в нее нынче Quebec.

Королевских белых лилий carré

на лазури флага — дань тем годам.

Здесь есть тоже Champs-de-Marse l’honoré

и даже собственный собор Notre Dame.

В детстве больше привлекает Dumas,

после будут и Villon, и Rabelais.

День за днем — дожди рассветы, зима…

Все — как в детстве, только больше проблем.

Ностальгия, кто не знаю виноват,

но в привычном смысле явно не права.

Нет пространственных у ней координат,

только — время, встречи, лица и слова…

Приезжайте, mes amis, bienvenue!

Ждут вас парки, ждут бульвары, avenues.

Я вас жду на rendez-vous vis-à-vis.

Pas des problèmes, parce que — c'est la vie…

Все перепуталось. Прости, но это так.

Вслед за Вийоном тупо повторяю:

«Я знаю все — я ничего не знаю».

Неоспорим лишь факт: весь мир — бардак.

Ни жертвы, ни труда, ни постоянства

Не надобно от нас ослепшим небесам.

Им дела нет до нас — ты знаешь сам,

А нам… Нам остаются блуд и пьянство.

Еще, конечно, остается опыт —

Ошибок сын, родитель заблуждений,

Сомнительных побед, бесспорных поражений.

Он памятником будет нам, должно быть.

Оставь надежду славы и добра.

Абсурд судьбы трагичен и нелеп,

Теория суха, обычай слеп…

Пока, мой друг, пока. Увидимся вчера.

Возможно, не находишь слов,

когда друзья с тобою рядом.

А может, их совсем не надо —

высоких и красивых слов.

А можно ль объяснить без слов,

как бесконечно благодарен

своим друзьям и как бездарен

в своей ты дружбе вновь и вновь?..

И как рассказывать без слов

нам о любви своим любимым,

чтобы не стать для них любыми,

и чтобы сохранить любовь?..

Мы не находим нужных слов

и слишком щедры на пустышки.

И все труднее нас услышать —

стыдимся чувств, страшимся слов.

Как много есть прекрасных слов —

любимым и друзьям в подарок,

чтоб жизнь, полную помарок,

вдруг сделать лучше лучших слов.

— В этом мире все нелепо.

Разве зрячие не слепы?

Разве умные мудры?

Разве только до поры…

— В этом мире все прекрасно.

Солнце в небе светит ясно,

Да его не вижу я.

Только хвост и чешуя…

— В этом мире все проходит.

Мы как будто на свободе,

Но кому она нужна?

За зимой придет весна…

— В этом мире все несложно.

Наслаждайся, если можно!

Если только бабки есть —

Будут честь, и лесть, и спесь.

— В этом мире все убого.

И куда ведет дорога —

Каждый знает. Что же теперь?

Не открыть иную дверь…

Как должно быть до зависти беззаботно

для всего на свете иметь дежурное объяснение,

чтоб с задорным азартом, без тени сомнения

вескими «потому что…» манипулировать свободно.

Списку того, что зачтется в вину или же в оправдание,

быть пространным — только вредить идее…

Ведь не так уж важно гения отличить от злодея…

Главное — предельно упростить восприятие мироздания.

«Во всем виноваты…» — здесь подставить совсем несложно

категорию тех, кого активно не любить приучены.

Ведь даже святые со стажем по прихоти случая

повод дадут себя уличить в безбожии.

На другом полюсе — универсальные добродетели из набора

тех, что, как принято верить, любой грех искупить помогут.

Типа: «Даром, что людоед, зато чтит правильного бога,

патриот, эрудит и устоев моральных опора…»

«Не судите, да не судимы…» — не об этом, поймите, речь,

мнение поиметь да и выразить — отнюдь не зазорно.

Только ведь если оно совершенно бесспорно,

никакая игра не окупит свеч…

Проходит все,

и жизнь почти прошла.

Еще чуть-чуть —

и оборвется нить…

Почти никто тебе не хочет зла.

Проходит все, и некого винить.

«All and all,

the rain will fall,

like tears from the star.

like tears from the star»…

Ты уйдешь,

и будет дождь —

Ты этого ждал?

А я вот не ждал…

Чего жалеть?

Хотя, конечно, жаль,

что реже «буду»,

и все чаще «был».

Как быстро все ушло куда-то вдаль…

Чего хотел? Кого любил?

Забыл…

Валит снег

который век…

Пора, брат, пора!

Почти совсем пора.

Слышно сквозь привычный бег:

«How fragile we are»…

«In God we trust…»

Наличных, все одно, на всех не хватит.

Кто по счетам, а кто авансом платит

сполна — здесь legal bankruptcy не катит.

А как иначе? Бог за все воздаст.

Играя в игры — кто во что горазд —

от Дон Жуана и до Дон Кихота,

согласны видеть в Нем лишь доброхота —

такая у Всевышнего работа…

Конечно же, bullshit, but what a blast!

In God we trust —

в надежде, что взаимно.

Ну что ж — good luck. Оно хоть и наивно,

но чем не шутит черт? Декларативно —

God’s kind to us all — не Alcatraz.

In God we trust —

как менеджер планиды

Бог — вездесущ, все знает и все видит,

он, как солдат, ребенка не обидит.

Ведь Бог — не фраер, свиньям в корм не сдаст,

коль любит всех равно и без изъятья…

«Peace, bro!..» Indeed, все люди — братья…

Бог судит по делам — не по понятьям,

и не по вере — Воланд врал, alas…

Судьба груба, история строга…

Останусь, как обычно, в дураках.

Пускай себе года грохочут мимо —

Так и дождусь последнего звонка.

Перенести дай, Боже, здешний климат!

Не надо мне ни Крыма, и ни Рима —

Мне бабу бы, да накатить сто грамм…

Такая, вот, банальная скотина.

Своим друзьям, знакомым и врагам

Давать не стоит поводов для драм.

Как жить на этой сумрачной планете?

Спать по утрам и пить по вечерам.

По счастью, мне не светит долголетье.

Чужие мне давно и те, и эти.

Плевать. Забить. Забыть. За сим — пока!

Что смел — то поимел. Готов ответить.

Утро и скорость —

белою пеной

снег, за окном проносящийся мимо…

Легкая робость,

быстрые тени.

Искренность белого зимнего грима.

Ненужная спешка,

нечаянная встреча.

Лица знакомые в раме оконной.

Чья-то усмешка,

незлая, конечно.

И вновь — полусонность тряски вагонной.

Яркие лампы.

Машинная нежить.

Пульсирует день суетой и движеньем.

Сосновые лапы.

Морозная свежесть.

В окнах — снежинок и снов отраженья.

В мире строений,

громоздком и сложном,

есть аритмии сердец и конвейеров,

и настроений,

чем-то похожие

на письма, упавшие карточным веером.

Меняются мысли,

симпатии, роли —

бессчетны круги карусели вселенной.

Поиски смысла —

фантомные боли

потребности в чем-нибудь неизменном…

Мне некуда больше — а меньше не надо.

Не надо оваций — отдайте деньгами.

Отдайте деньгами — пускай вам зачтется.

Пускай вам зачтется — а я вам прощаю.

Прощаю — и вы меня тоже простите.

Простите — и может быть будет вам счастье.

Вам счастье — а мне хоть немного покоя.

Покоя, которого вовсе не жажду.

Не жажду, поскольку уже не умею.

Уже не умею ни быть, ни казаться.

Казаться приходится кем-то, однако.

Однако, отнюдь — ибо, что характерно…

А что характерно, то вовсе не стыдно.

Не стыдно, а значит, возможно проехать.

Проехать, а значит — ты гонишь, ямщик!

Ямщик, не гони. Мне ведь некуда больше…

За окном — калейдоскоп,

да колеса-кастаньеты…

Вряд ли, вряд ли внове это

пассажирам. Снова — стоп.

Станция? Разъезд? Платформа?

Лица новые, проформа

встреч, приветствий и бесед,

Новый по купе сосед…

В поездной уютной тряске

сон приснится наяву

о краях неброских красок,

где фантазии живут.

Там удача встречи каждой

повторяется однажды,

и опередив молву,

друг от друга не устанут

люди. Новый полустанок

бросил свет в окно — и вот

сон растаял — никого…

То ли душу наизнанку,

То ли Анку спозаранку,

То ли барышню-крестьянку,

То ли скатерть-самобранку,

То ли даже лесбиянку,

То ли мать его ети…

Извините, я не знаю,

Как оно еще бывает.

Нет, не строчки убивают!

Дребезжит душа живая…

Эй, постой, не уходи!

То ли память душу гложет,

То ли Бог нам всем поможет,

То ли сбудется, что может…

Осень, ветер и дожди.

На фига? Признаюсь честно:

Мне сие, брат, неизвестно.

К черту! Господи, прости…

В тщете пустого самомненья —

я чаще вымыслом богат.

Всяк романтичный суррогат

легко принять за вдохновенье.

Воображенье чуть вспугнул —

и сразу декорация смена…

И поезд метрополитена

вновь глушит разговоров гул.

И вот уже спешу к двери

мне чуть знакомого подъезда,

так, словно ждет меня невеста,

а нас обоих — алтари.

Как-будто ждут и в самом деле

венцы, и свечи, и слова.

И долг, и право целовать.

И тела нежные пастели.

Все — лишь затем, чтоб бросить взгляд

на дом, невольно улыбнуться,

вновь в метрополитен вернуться

и битый час трястись назад,

благословляя вновь дорогу.

И только взкользь мечтать о ней

среди бегущих в ночь огней.

И думать — повезло, ей-богу…

Восходит Вифлеемская звезда.

Еще в покоях Ирода привольно.

Еще волхвы не мчатся никуда.

Мария стонет: «Господи, как больно»!..

Восходит Вифлеемская звезда.

Восходит Вифлеемская звезда.

Спокойно дремлют иудей и эллин,

Не ведая, что дождались Христа,

И новой эры путь уже отмерен —

Ведь всходит Вифлеемская звезда…

Восходит Вифлеемская звезда,

А мир не ждет добра из Назарета.

Селенья, племена и города

Не чают Воскресения и Света —

Но всходит Вифлеемская звезда!

Восходит Вифлеемская звезда.

Волхвы, по коням! Радуйся, Мария!

Мир изменился — раз и навсегда,

Отныне Божьи твари все — другие,

Коль всходит Вифлеемская звезда.

…Сияет Вифлеемская звезда.

Спаситель дремлет на руках у Девы.

Священного семейства красота

Сокрыта от людей во мраке хлева.

Спит Вифлеем. Во тьме горит звезда…

Это чушь и неправда просто —

говорят славословья ради,

что «друг с другом беседуют звезды»

и что «ночи солнцу не в радость»…

Совершенно нелепо,

что тучи «ухмыляются» или «хмурятся»,

и что ветер «злится» при случае,

осуждая беспечность улицы…

Безысходность закатам не свойственна.

Издеваться луна не может.

Просто всех — люди мы беспокойные —

что-то радует, что-то тревожит.

Да, мы люди, и нам простительно

настроеньям искать созвучья —

слышать смех в урагане стремительном,

наделять летний зной злополучьем.

Дождь отчаянье не накапливал —

непогоде капризничать незачем.

Просто грустно кому-то под каплями

и обидно — по-человечески.

У костра безутешно расплакавшись —

не от дыма, от одиночества,

на траву повалившись навзничь,

со звездой откровенничать хочется.

Беззаботен кто-то, и вот —

«улыбается небо приветливо»,

и «надежда в шуме листвы живет»,

и «доверчиво ластится ветер»…

Нет у мира своих настроений —

каждый лик его, каждый миг:

радость, грусть, любовь, откровенность —

все зависит от нас самих…

Живем не то что зря, но как-то мимо —

Нам все до Карфагена и до Рима,

Мы обитаем век второй подряд,

Свои томленья духа упромыслив,

В дискУрсе недовымученных истин

И в дИскурсе перевранных цитат…

Вокруг пусто и холодно,

вдали — множество звёзд.

И выглядит очень молодо

встречной кометы хвост.

Космос — вполне сносный.

Здесь есть всего понемногу —

от пыли до россыпи звёздной,

вот только, пожалуй, Бога

здесь до сих пор не встретили

наши патрульные «призраки».

Лишь дважды приборы отметили

отдельные смутные признаки…

В полете на дальнем секторе

скучно бывает редко.

Здесь новых полей векторы

чем-то похожи на ветки

какого-то странного тополя

с планеты еще не достигнутой,

где гуманоиды топают

по траекториям выгнутым.

Завидуем группе поиска,

но не прячем жетоны нагрудные —

на внешнем контрольном поясе

тоже бывает трудно…

Внезапно — пространство свернуто,

и звезд не видно вокруг…

Просто окно задернуто,

а сон оборвался вдруг.

Мне говорят, что чушь

на ночь читать не стоит.

А я все равно хочу —

я тоже фантазий достоин.

Дождь идет и солнце светит —

вот такая красота!

Что кряхтеть «судьба не та»?

Веселитесь, Божьи дети!

Это видно неспроста:

Тот, кто должен — тот ответит.

Так оно и есть на свете…

«Улыбайтесь, господа!»