В последний день карнавала, накануне поста, решила молодёжь предместья как следует повеселиться: наняли они скрипачей, и, как сумерки наступили, так и пошёл у них пляс… Подошло время к полуночи; слышат вдруг только все — вроде бубенчики перед самым домом звенят, будто подъехал кто. Выбрался из саней гость нежданный, в дом вошёл, к танцорам подходит. Собою пригож, борода у него, глаза чёрные — да так огнём и сверкают… Снял он шапку, шубу снял, только перчатки на руках остались. И до того полыхал его взгляд — все девчонки про кавалеров своих забыли, с ним лишь одним танцевать хотят. Только он ни на кого и не взглянул, направился сразу к дочке хозяйской, пригласил её — а потом с ней весь вечер и танцевал, ни одной кадрили не пропустил… А парни, которым случалось меж танцами из дома выйти, всё не могли никак на лошадь его налюбоваться. Одно только было с конём этим неладно: вроде издалека прискакал, в пене весь, — а только ни овса не ест, что перед ним поставили, ни воды не пьёт… Ну вот, а в доме, значит, танцоры такой шум подняли, что ребёнка разбудили, малыша хозяйского. Тут-то и заметила бабушка, которая его в колыбели качала, что дело неладно: только гость непрошеный с младенцем рядом окажется, тот так и вздрогнет весь, и ну скорей лицо от него прятать, ручками закрываться. Да ещё углядела старая: поменял незваный красавчик крестик на шее девушки, с которой плясал весь вечер, на цепочку из золота.
Как увидела это бабушка — зашла она к себе в комнату, обмакнула в свячёную воду пальцы, подобралась потом потихоньку к незнакомцу — да его и перекрестила. Такое тут началось! По всему дому серой запахло страшно — а пришелец сгрёб в охапку девушку, с которой всё танцевал, и за дверь, к саням своим. Взмыли сани к облакам, понеслись над рекою — только и слышно было, как кричит в них от ужаса бедная; а искры так и летят из-под режущих воздух полозьев, да пламя выбивается из-под копыт коня, что мчит меж землёй и тучами сквозь снежную мглу…