Некоторые подробности из жизни драконов

Посвящаю одному юному поклоннику

драконов,который, конечно, себя узнает.

«Как тесен этот мир», – подумал Эол. Это была его первая в жизни мысль. Момент пробуждения сознания. Люди обычно не помнят свои первые мысли. А Эол помнил, причём отчётливо и ярко. Потому что он не был человеком. Он ещё не знал, кто он такой и откуда взялся, но сознание уже работало, рождая мысли, причём, весьма неутешительные.

Мир, в котором обрёл себя Эол, был совершенно безвиден. Он не имел формы и протяжённости, здесь не было ни света, ни цвета. Он был очень маленьким и тесным, этот мир. И Эол был здесь совершенно один. «С этим надо что-то делать», – подумал он и упёрся лапками в границы мира. Ничего не произошло. Тогда он упёрся, что было сил и… результат не замедлил сказаться. Его лапки куда-то провалились. Наверное, в другой мир. И тут же в его мире появилось немного света. «Всё не так уж плохо», – подумал он и продолжил свою активность, изо всех сил работая и лапками, и головой, и… что это у него за спиной? Неужели крылышки? Эта мысль очень развеселила Эола, хотя он ещё не знал, что такое крылышки и зачем они могут ему понадобиться.

И вот наконец от скорлупы того яйца, в котором он находился, почти ничего не осталось. Эол встал на лапы и осмотрелся. Перед ним стояли два удивительных существа – огромные, сверкающие, словно облитые жидким серебром. Они были такие красивые и добрые, что у Эола просто дух перехватило. Их глаза, смотревшие на него, переливались всеми цветами радуги. Это было море любви. И тогда Эол понял, кто они такие.

– Вы мои папа и мама? – нисколько не смущаясь, спросил он.

– Да, дорогой сыночек, мы твои папа и мама, – хором ответили его родители. Папин голос был низким и глубоким, а мамин звонким и высоким, но оба они были исполнены удивительной нежности. И Эол почувствовал к ним такую же нежность.

Некоторое время они любовались друг другом, а потом папа и мама, чуть приоткрыв рты, выпустили на него прекрасное золотое пламя, так что Эол оказался в самом центре двух скрестившихся потоков пламени. Было немного щёкотно и непривычно, но за несколько бесконечно долгих секунд внутри пламени Эол ощутил такую полноту счастья, к которой потом стремился всю жизнь.

– Дорогой сыночек, мы поздравляем тебя с первым причастием, – так же хором сказали папа и мама.

Так Эол, едва появившись на свет, узнал, что такое Любовь.

***

Эврар очень любил драконов. Когда он был ещё совсем маленьким и едва научился читать, в руки ему попала неизвестно откуда взявшаяся потрёпанная детская книжка про драконов. Он прочитал эту книжку и драконы сразу же очаровали его. Это были красивые, могучие и мудрые создания, подобных которым не было нигде в царстве пресвитера Иоанна. Откровенно говоря, в той книжке про драконов было мало дельного, так что трудно было понять, с чего Эврар сделал вывод о могуществе и мудрости драконов, и картинки там были довольно дурацкие, вряд ли способные вызвать восхищение драконьей красотой.Но почему-то Эврар увиделв этой книжке больше, чем в ней было, словно она послужила толчком, стронувшем некие пласты его души и, не дав почти никаких знаний, разбудила в нём те знания, которые он уже имел, с которыми он родился.

Эврар хотел узнать о драконах побольше. Он что-то слышал краем уха, что где-то на окраине их царства есть драконьи горы, а там в пещерах живут самые настоящие драконы, и будто бы они – воплощённое зло, но пресвитер Иоанн удерживает их в пещерах своей силой. Слухи эти были очень смутными, Эврар в них просто не поверил, но испытал такое чувство, как будто кто-то оклеветал любимого человека.

Спросив о драконах отца, он натолкнулся на полное равнодушие:

– Что тебе до тех драконов? Пресвитер никогда не позволит им нам вредить.

– Но, может быть, драконы – не такие уж плохие, с этим надо разобраться.

– «Не такого уж плохого» в нашем царстве полно, и даже очень хорошего предостаточно. За жизнь не перепробуешь. Какое мне дело до драконов?

– Но, может быть, ты хоть что-нибудь слышал о них?

– Слышал, что драконьи горы патрулируют рыцари. Больше так вроде ничего.

Отец Эврара был человеком очень простым, но дело было даже не вэтом, а в том, что подданные пресвитера Иоанна вообще не отличались любопытством. Они жили в царстве сбывшейся мечты, они имели всё, что могли захотеть, им больше ничего было не надо. Их невозможно было увлечь рассказами о том, что «где-то там всё по-другому», потому что «по-другому» для них означало «хуже». Их не волновали рассказы о каких-нибудь фантастических существах, потому что эти существа ничего не могли им предложить, и в том, чтобы увидеть их не могло быть ничего интересного, потому что и так всё вокруг было красиво. Подданные пресвитера не умели мечтать и, как правило, были не способны фантазировать. В их душах не было радостного ожидания Встречи с большой буквы. Они даже о встрече с Богом не мечтали, потому что Бог руками пресвитера и так уже дал им всё, тем исполнив свою главную функцию – давать.

Эврар всё чаще чувствовал себя в этом мире выродком. Он никого не осуждал и ни на кого не злился, эти чувства вообще не были известны в их царстве, исполненном доброты, но чувство одиночества становилось порой мучительным. Он не столько понимал, сколько ощущал, что без драконов их мир остаётся неполным, незавершённым, а значит и несовершенным. Почему-то это было для него проблемой, хотя он жил, как все, ходил в школу, помогал родителям и ник кому не приставал с разговорами о драконах, зная, что не встретит понимания.

Но успокаиваться он не собирался. С большим трудом ему удалось найти рыцаря,про которого говорили, что он некоторое время патрулировал драконью границу. Эврар уже собирался завалить рыцаря вопросами, но тот просто сказал: «Сынок, я для того и служил на драконьей границе, чтобы тебе никогда в жизни не приходилось думать о драконах». Эврар уже открыл рот для того, чтобы сказать: «Да, но…», однако рыцарь похлопал его по плечу, доброжелательно и покровительственно улыбнулся и пошёл прочь.

С тех пор Эврар уже и сам понемногу начал терять интерес к драконам. Любой огонь потухнет, если в него не подбрасывать дров. Любая любовь рано или поздно растает, если не будет питаться новыми впечатлениями, особенно если и старых впечатлений было не лишка. В мире, в котором жил Эврар, драконов не было. И интереса к ним не было. Драконы отсутствовали в сознании людей, а значит, не существовали. То, что драконы присутствовали в сознании одного-единственного маленького мальчика, делало его очень одиноким, а никто ведь не хочет одиночества. Наверное, Эврар, повзрослев, вспоминал бы о драконах, как о своём наивном детском увлечении. Если бы не произошло одно необъяснимое событие.

Однажды Эврар гулял в лесу недалеко от дома. Он любил гулять здесь один, этот лес его завораживал. Здесь было множество огромных, очень старых деревьев неизвестных ему пород. Он очень любил эти толстые корявые стволы, каждый из которых, казалось, свидетельствовал о долгой и сложной жизни. Ветви деревьев смыкались где-то над головой, так что здесь всегда было сумрачно, и травы под ногами почти не было, только пожухлая прошлогодняя листва. Здесь было легко гулять, несмотря на запущенность леса, ни сколько не напоминавшего ухоженные парки. Этот лес словно таил в себе некую жизнь, не известную в царстве пресвитера и никому в общем-то не интересную. Эврар не раз удивлялся тому, что никогда не встречал здесь ни одного человека. Потом он перестал удивляться.

Он шёл по лесу и думал, ну почему он такой? Почему ему так интересны эти никому не нужные старые деревья? Почему ему так хотелось бы поиграть с драконами, хотя его сверстникам вполне достаточно для этого щенков и котят? Почему у него нет друзей, хотя многие замечательные мальчишки хотели бы с ним дружить, и сам он ничего против этого не имел, да всё как-то не складывалось. Он ещё не научился упиваться собственной исключительностью, ему просто было грустно.

И вдруг деревья перед ним начали расступаться, он вышел на поляну, хотя здесь никогда не было никакой поляны, он хорошо знал этот лес. А на поляне он увидел руины древней башни. Это было просто невозможно. Мало того, что ещё на днях здесь не было никакой башни, но и сам вид руин в царстве пресвитера казался чем-то нереальным. У них каждая постройка имела такой вид, какбудто строители только вчера закончили отделку. Любые руины или отреставрировали бы так, что они стали бы выглядеть лучше новых, или снесли бы и построили на их месте что-нибудь сверкающее полированным камнем. А эта башня выглядела полуразрушенной. С её верхнего этажа камни уже обвалились, там выросли молодые деревца. Нижний этаж весь пошёл кривыми трещинами, камни поросли мхом. В эту башню опасно было заходить, да только вариантов он не видел. Ему не пришлось даже раздумывать о том, надо ли попасть внутрь башни. Понятно, что надо.

И тут он обратил внимание на небольшую дубовую дверь. Эта дверь выглядела на удивление крепкой, пожалуй, даже новой, что плохо вязалось со всем обликом руин. Эврар толкнул дверь. Она едва подалась на сантиметр. Тогда он навалился на дверь плечом, что было сил. Дверь медленно, плавно, без малейшего скрипа отошла. Эврар шагнул внутрь и был удивлён, как тут всё чисто, аккуратно и благоустроено. Как будто он зашёл не в руины, а в жилой замок, где старательные слуги только что сделали уборку.

Первое, на что он обратил внимание – оружие, развешенное на стенах. Эврар снял со стены небольшой добротный меч, блеснувший тусклой сталью. Странно, но меч был как раз по его руке и по его силам. Он даже сделал несколько взмахов и почувствовал, как меч поёт. Кому, интересно, понадобилось вешать на стену меч, явно рассчитанный на десятилетнего ребёнка? Потом он скользнул глазами по кольчуге и шлему, тоже его размера, но не успел взять их в руки, как заметил на стене картину, на ней был изображён серебристый дракон на фоне гор лазурного цвета. Сердце ёкнуло. Дракон был настоящий. Не такой, как в детской книжке, а такой, каким должен быть.

Эврар не мог объяснить, откуда ему известно, как выглядит настоящий дракон, но он всегда это знал. Он мог бы безошибочно отличить изображение фальшивого, игрушечного дракона от подлинного драконьего облика, хотя изображение настоящего дракона увидел впервые в жизни. Он смотрел на картину, и в его сердце сразу вспыхнула первая детская любовь, уже почти погасшая, но всё же тлевшая, как маленький уголёк. Онвсё ещё был ребёнком, но ему казалось, что он полюбил драконов когда-то очень давно, в другой жизни, и вот теперь драконы к нему вернулись.

Потом он увидел посреди помещения крепкий дубовый стол, скоторого, казалось, только вытерли пыль. На столе ничего не было, кроме странного предмета, отдалённо напоминавшего лампу. Только было не понятно, как эта лампа может гореть, если в ней нет масла. Он повертел в руках лампообразный предмет и заметил у его основания маленький выступ, который так и просил, чтобы на него нажали. Нажал, лампа засветилась, от неожиданности он чуть не выронил её из рук. Эврар не стал гадать, что там в этой лампе горит, а просто поставил её на стол.

Только сейчас он понял, что раньше в башне было довольно сумрачно, а теперь всё её внутреннее пространство озарилось ровным мягким светом. Дракон на картине словно ожил, а недалеко от картины он заметил шкаф с книгами. Эврар любил читать, так что сразу достал из шкафа книгу, чтобы посмотреть, о чем она. Книга была о драконах. Он сел за стол на подвернувшийся стул и начал читать. Казалось, пространство и время исчезли. Он пришёл в себя, только перевернув последнюю страницу книги, и сразу же подумал о том, что дома его потеряли. Чтобы прочитать книгу такого объёма, ему нужно было не меньше, чем полдня. Наверное, уже ночь. Родители с ума сходят. Ох и попадёт же ему. Выключив лампу, он стрелой вылетел на улицу и сразу же заметил, что солнце на небе стоит там же, где он его оставил. Неужели он провёл в башне сутки? Тогда всё совсем плохо.

Осторожно зайдя в дом, он увидел, что отец пьёт кофе, сидя за столом. Лицо отца было спокойным. Если бы сын отсутствовал дома целые сутки, у отца было бы совсем другое лицо.

– Где был? – довольно равнодушно спросил родитель.

– В лесу гулял, – ответил Эврар как можно более непринуждённо.

Отец кивнул. Конфликта не было. И тогда Эврар понял, что пока он находился в башне, время остановилось. Значит, он может сидеть в этой башне сколько угодно, в его мире не пройдёт и минуты. А ведь там – целый шкаф книг. Он сможет все до единой прочитать, вообще не потеряв времени.

Теперь он ходил в башню каждый день. Здесь его никто ни разу не побеспокоил. Видимо, башня пребывала не только вне времени, но и вне пространства, никто, кроме него о ней не знал. Теперь у него был свой мир. Мир на одного. Читал он уже не взахлёб, не торопясь, спокойно уделяя каждой книге неделю. А книг тут была не одна сотня. Постепенно он стал таким квалифицированным драконоведом, какого вряд ли можно было отыскать во всех мирах.

***

Царство пресвитера Иоанна давало возможность усомнится в реальном существовании драконов, но у Эврара такой возможности больше не было. Во все эпохи у всех народов существовали легенды и мифы о драконах или, вовсяким случае, о существах, очень на них похожих. Это не могло быть выдумкой. Разные народы, которые сильно отличались и по культуре, и по уровню развития, и по религии, не могли выдумать почти одно и тоже. То, что, например, китайские и европейские драконы сильно отличались друг от друга, скорее доказывало реальность и тех, и других. Ведь и китайцы с европейцами сильно отличаются, и у драконов, очевидно, есть свои народы и расы, но они остаются драконами, так же как люди разных рас остаются людьми.

Итак, драконы существуют или, во всяком случае, существовали. Что же они такое? Уж, конечно, не животные. Все легенды приписывают драконам разум и, чаще всего, речь. Не только люди могут быть разумны, есть и другие, нечеловеческие цивилизации. Эврар подумал о том, что священник его за эти мысли не похвалил бы, но у него было, что ответить. А как же ангелы? Это тоже нечеловеческая цивилизация разумных существ.

В одной книге Эврар встретил интересную мысль: «Число два не имеет смысла». Если что-то не единично, не абсолютно уникально, если есть две разновидности чего-то, то обязательно есть и больше, множественность никогда не остановится на двух. И если есть две цивилизации разумных существ, люди и ангелы, то почему бы не быть третьей – драконам? И эльфам, и гномам тоже ничто не мешает существовать. Эти цивилизации могут не совпадать во времени и пространстве, они вообще могут существовать в разных мирах, в каких-нибудь параллельных вселенных. Но ведь известно, что параллельные прямые пересекаются. Иногда. При определённых условиях. Вот почему драконы не живут просто так рядом с людьми. Они живут в своём драконьем мире. Но иногда миры драконов и людей пересекаются, вступают в контакт. То есть с драконами при определённых условиях возможно встретиться. Если это будет угодно Господу, сотворившему все миры.

Сначала Эврара настораживало то, какие взрослые мысли его посещают. А потом он привык. Книги в башне были такими, что от них поневоле начнёшь взрослеть. Не все эти книги были хорошими, во многих были плохие мысли, и Эврар прекрасно чувствовал, что они плохие. Его интерес к драконам от книги к книге не ослабевал, а наоборот усиливался, но чистую детскую любовь к этим необычным существам, как ветром сдуло. Теперь драконы очень часто пугали Эврара. И даже более того: его пугала собственная привязанность к ним.

Драконы чуть ли не во всех книгах олицетворяли зло. Эврар уже знал, что в книге можно написать какую угодно ерунду, бумага вытерпит. Но и в очень хороших книгах, полных большой мудрости, драконы всегда олицетворяли зло. И даже в Библии, в Откровении Иоанна Богослова, дракон так же символизировал зло. Это уже не могло быть случайным. Это было явное Божие предостережение: держитесь от драконов подальше. Драконы любезны антихристу, и если вы любите Бога, вам не о чем с ними говорить.

Первая мысль по этому поводу, которая пришла Эврару в голову, была ещё совершенно детской: «Бывают драконы плохие, бывают хорошие». Вот только образ хорошего дракона из тех книг, которые читал Эврар, никак не прорисовывался. А в башне явно было собрано всё, что люди когда-либо написали о драконах. Здесь он нашёл и серьёзные научные исследования, хотя часть из них была совершенно антинаучными, но даже эти творения псевдоучёных содержали крупицы информации, заслуживающей внимания. Здесь были и художественные книги, часть из которых строилась на заурядных выдумках, но в некоторых романах работы мысли было больше, чем в иных «исследованиях». Здесь были сборники легенд, мифов, сказок. Они представляли наибольший интерес, потому что содержали информацию о реальных контактах драконов и людей, хотя порою в сильно искажённом виде, но Эврар постепенно учился фильтровать информацию. Так вот ни в одной из очень разных книг Эврару ни разу не встретился «хороший дракон».

Все драконы были или тупыми и злобными чудовищами, помешанными на сокровищах и убивающими всех подряд, или велеречивыми изощрёнными демагогами, которые обводят простачков вокруг пальца, склоняя ко злу, или великими магами, а магия опять же зло.

Почему же Эврара так тянуло к драконам? Его-то они как и когда смогли очаровать, если ни с одним живым драконом он никогда не встречался? Почему картина с драконом так завораживала его, как будто на ней он видел счастье всей своей жизни? Почему ему было больно смотреть на иконы Георгия Победоносца, словно святой Георгий пронзал копьём не дракона, а его сердце, хотя он понимал, что святой Георгий совершил великий подвиг, и сам Эврар мог бы сказать тому пронзённому дракону: «Не фиг людей жрать». Почему узнав о драконах так много плохого и ничего хорошего, он по-прежнему тянулся к ним, как к существам для себя очень важным? Неужели потому, что в его, Эврара, сердце живёт тяга ко злу?

Все книги, которые читал Эврар, были написаны во внешнем мире, так что из них он узнал не только о драконах, но и о самом внешнем мире. Его шокировало то, сколько там зла, как часто люди ненавидят людей, как они склонны друг друга обижать. Во внешнем мире существовало даже такое зло, какого и представить себе было невозможно в царстве пресвитера – безбожие. И зло безбожия там, судя по всему, всё разрасталось и ширилось.

И вот Эврар добрался до книг, в которых драконы не только оправдывались, но и изображались существами во всех отношениях прекрасными. Но эти книги были написаны безбожниками. Яд безбожия буквально сочился с каждой страницы книг, прославлявших драконов. Эврар пришёл в ужас. Но не от этих книг, они не составляли проблемы, их можно было просто не читать. Он пришёл в ужас от самого себя, от того, в каком состоянии находилась его душа, если он столь явно и очевидно оказался в одной компании с безбожниками.

И он побежал в храм. В буквальном смысле – побежал. Но не в тот приходской храм, куда обычно ходил. Он почему-то был уверен, что ему надо на апостольскую гору. Время паломничества давно прошло, проход к горе был скрыт под водой. Он бросился в воду, переплыл канал и устремился вверх по лестнице.

Должно быть, это было удивительное зрелище: в храм буквально ворвался запыхавшийся мальчишка в насквозь промокшей одежде. Его встретил седобородый священник с добрыми и немного ироничными глазами.

– На исповедь? – тихо спросил священник.

– Да, – хрипящим голосом ответил Эврар.

Он рассказал священнику о своём увлечении драконами и о своём опасении, что душа его склонна ко злу, а то и уже находится во власти зла. Не упомянул, впрочем, о башне, решив, что её чудесное появление в лесу не относится к состоянию его души. Священник выслушал его, не перебивая, а потом спокойно спросил:

– Там, где ты читаешь книги о драконах, висит икона?

– Нет.

– Так повесь. Сама по себе икона тебя, конечно, не защитит, но она будет напоминать тебе о том, что необходимо молиться. Молись перед чтением этих книг, молись во время чтения. Проси Господа просветить твой разум. Господь тебя не оставит. Может быть, ты почувствуешь отвращение к драконам. А, может быть, и нет. Откровенно говоря, я не знаю, что означает твоё увлечение драконами. С таким ко мне ещё не прибегали. Ко мне вообще не прибегали. Особенно в таком виде, – священник, улыбнувшись, кивнул на сырую одежду Эврара. – Но если ты столь стремительно побежал в храм, а не в обратном направлении, так думаю, что с твоей душой всё не так уж плохо. Твоё отношение к драконам очень похоже на любовь, а любовь всегда права, даже если направлена на недостойный объект. Но не поручусь, что это настоящая христианская любовь. Твоя обеспокоенность, возможно, вполне оправдана. Ты плаваешь в опасных водах. Не имею ввиду наш канал, – священник опять улыбнулся, очень тихо и немного грустно. – Постарайся почаще бывать в храме, почаще исповедоваться и причащаться. Если ты будешь с Богом… если ты на самом деле будешь с Богом, – священник сделал неожиданно жесткий акцент на словах «на самом деле», – Господь тебя вразумит, подаст тебе знак, и ты поймёшь про драконов то, что тебе необходимо понять.

Эврар покинул апостольскую гору успокоенный и умиротворённый. Он удивлялся, почему раньше не обращал внимания на то, что в башне нет иконы. И кто же подсунул ему эту башню? Не сама же она из-под земли выросла. Может быть, это проделки дьявола, который решил использовать его детское увлечение для того, чтобы погубить его душу? Он твёрдо решил повесить в башне икону и почаще там молиться, а книги о драконах он уже все прочитал и в ближайшее время не собирался к ним обращаться.

Эврар побродил по лавкам изографов, но почему-то ни одна икона не легла ему на душу, а он хотел приобрести именно такую икону, перед которой ему хотелось бы молиться. Накоторой он увидел бы Господа, а не чьи-то чужие о нём представления. Решив подождать с иконой, он пошёл в башню, и не сильно даже удивился, когда увидел, что на восточной стене висят сразу три иконы – Господа, Богородицы и Георгия Победоносца. Лик Господа был удивительным, он казался не просто живым, но совершенным. Взгляд Богородицы, казалось, проникал в душу, её великая скорбь и великая любовь заставляли трепетать. Георгий Победоносец выглядел не просто суровым воином, в его взгляде словно читалось сожаление о том, что приходится убивать дракона. А глаза дракона были пусты. Они не просто ничего не выражали, напротив, очень красноречиво выражали пустоту.

Эврар долго молился перед чудесными иконами, он не знал, сколько времени прошло, да ведь здесь и не было времени. Потом он решил осмотреться в башне, чтобы увидеть её новыми глазами. Книги про драконов теперь составляли только одну полку из шести. Эврар пробежал глазами по корешкам и убедился, что это именно те книги, которые он считал наиболее ценными, которые когда-нибудь, может быть, взялся бы перечитать. Остальные полки были наполнены книгами по христианству. Эврар улыбнулся уже без грусти, счастливой улыбкой, теперь он знал, чем в ближайшее время займётся.

Он снял со стены меч, который и раньше иногда брал в руки, с удовольствием делая несколько взмахов. Только сейчас он обратил внимание на то, что меч вырос вместе с ним. Ему было 10 лет, когда он впервые переступил порог башни, сейчас ему уже исполнилось 13. Тогда это был в общем-то детский меч, но Эврар сильно вырос, и меч вновь был ему по руке и по росту. И тут он вдруг заметил картину с серебристым драконом, ставшую для него такой привычной и любимой. Оказывается, картина не исчезла, но теперь она висела на западной стене, хотя и совершенно не изменилась. И взгляд дракона на этой картине вовсе не был пустым. Он был очень глубоким, мудрым. Суровым и добрым одновременно. Взгляд воина-философа. Скорее даже воина-богослова. Если такие бывают. Во всяком случае дракон выглядел… Божьим. Точнее Эврар пока не мог сказать.

Он сел в кресло и задумался. Что-то не сходилось в его голове, не стыковалось. Драконы олицетворяют зло. Это следовало из всех книг, которые он о них прочитал, а других источников информации у него не было. Так что надо было либо полагаться на книги, либо признать, что драконов вообще не существует. Но он не чувствовал в своей душе склонности ко злу, он любил молится и молитва дарила ему радость. Он любил Христа. И ему очень нравились драконы. Всё ещё нравились, хотя он узнал о них мало хорошего. Как это можно совместить с тем, что он смотрел на мир глазами христианина? И чем же всё-таки так привлекли его драконы?

Они были очень красивы. Их соразмерность, пропорциональность, грациозность не могли остаться незамеченными любым, кто чувствовал красоту. Несмотря на огромный вес, они были такими изящными, такими легкокрылыми, что ими нельзя было не любоваться. Дракон – в общем-то ящер, а ящеры для человека мало привлекательны, между тем дракон очень привлекателен. И крылья дракона легче всего сравнить с крыльями летучей мыши, существа не особо для человека симпатичного. Почему же драконьи крылья так пленяют? Дракон словно воплотил в себе некий секрет, который делал его эстетически привлекательным вопреки всему и не смотря ни на что. А красота ведь всегда от Бога, верно? Нет и не может быть красоты, которая не от Бога.

Но дело не только в красоте. Драконы были, вне всякого сомнения, очень мудры. Причём мудрость их была особой, драконьей. В чем же притягательная сила драконьей мудрости? В её сверхчеловечности. В её древности. Да, без сомнения от драконов веяло древней мудростью. Драконов окутывала особая аура, которая завораживала и влекла к ним. Но была ли это Божья аура? А варианты?

Если драконы существовали, значит они были творениями Божьми, потому что всё в этом мире и во всех возможных мирах создано Богом. А каждое Божье творение наделено способностью любить Бога и стремиться к Нему. Значит, драконы никак не могли быть изначально воплощениями зла, и даже если есть такие драконы, которые служат злу, то должны быть и другие, которые служат Добру и Богу. Итак, либо драконов вовсе не существует, либо, кроме плохих драконов должны существовать так же и хорошие.

Так в сознании Эврара появились те драконы, про которых ничего не было написано в книжках. Не те драконы, которые для христианина олицетворяют зло. И не те драконы, которые для безбожника олицетворяют добро ровно потому, что он перепутал добро и зло. А те драконы, которые олицетворяют добро именно для христианина. Драконы Божии.

Эврар пытался представить себе этих драконов и у него в общем-то получилось. Разве трудно представить, как сила, мудрость и красота служат Богу? К тому же, у него было изображение такого дракона – на картине. С этой картиной он не согласился бы расстаться никогда в жизни.

***

Отец Эврара был гончаром, он имел свою мастерскую и делал довольно неплохие горшки. У него давно уже не было иллюзий на счет того, что его сын наследует мастерскую и продолжит его дело. Он понимал, что его мальчонка немного не от мира сего, то есть не от мира горшков, и он пойдёт либо в университет, либо в Орден.

Эврар и сам так думал, выбирая между наукой и рыцарством, но потом понял, что ни ученым, ни рыцарем он быть не хочет. Конечно, факультет теологии манил его к себе. Вдоволь начитавшись христианской, в том числе и очень серьёзной, литературы, Эврар открыл для себя огромный сияющий мир ортодоксального богословия. Жить в этом мире было так радостно, открывать для себя всё новые территории этого мира было так волнующе, что погрузиться в ортодоксию на всю жизнь было бы, конечно, здорово. Но что-то его остерегало от того, чтобы превратить свою любовь к Истине в лекции, семинары и зачеты. Это казалось ему формализацией любви. Он хотел быть просто христианином, он не хотел быть богословом. И он уже знал, что книги, которые ему потребуются, сами по себе появятся в башне.

Рыцарство тоже манило его к себе, меч в его руке пел. Но рыцари должны убивать драконов. А он не хотел. Даже если бы ему встретился самый скверный на свете дракон, он не хотел бы его убивать. Но он должен был бы убить дракона во исполнение долга и из любви к людям. И он убил бы его. И это стало бы его трагедией. Нет, воистину, рыцарем лучше быть тому, кто не видит в драконах ничего, кроме воплощённого зла. Потом он узнал, что с того дня, когда он передумал стать рыцарем, его меч в башне перестал расти. А вот богословские книги появлялись всё новые и новые.

Тут бы ему и задуматься об отцовской мастерской, но он отверг и этот вариант. Он не хотел работать вместе с отцом. Эврар уважал отца и по-своему любил. И отец его уважал, насколько мог, и тоже любил, как умел. Но между ними была пропасть, они на всё смотрели очень по-разному, они почти не могли общаться и постепенно оставили эти попытки. Но ведь это всё же был отец, его невозможно было совсем игнорировать, а игнорировать пришлось бы, и это причиняло бы боль им обоим.

Эврар понимал, что его жизненный путь на взгляд большинства людей выглядит довольно странно. Он никому ничего не хотел объяснять. Не из гордости, а потому что боялся быть непонятым. Ему было гораздо легче работать с чужими людьми, которым не было до него никакого дела, и которые на его странности и внимания не обратят, а если и обратят, то отказ от объяснений вряд ли их обидит.

Он решил пойти учеником к сапожнику. Ремесло сапожника нравилось ему своей безусловной нужностью. Чья-то вера совершенно не нуждается в богословии. Кто-то никогда в жизни не захочет брать в руки меч. А вот обувь нужна всем. Старый гончар уже видел сына в своей мастерской, когда тот сказал ему о своём решении. Отец пожал плечами и ничего не сказал. Обиделся. Эврар подумал, что пусть лучше он обидится один раз, чем будет обижаться каждый день.

***

Эврару было 14 лет, когда жители Бибрика впервые увидели в небе большую стаю драконов. Красные, зелёные, черные драконы куда-то стройно летели. Взмахи их крыльев были так грациозны, неторопливые движения хвостов столь изящны, что Эврар невольно ими залюбовался. Драконы были прекрасны. Эврар смотрел на них, и его душа сжималась от тоскливого страха. Всю жизнь он мечтал увидеть драконов и вот – пожалуйста, а ему стало не по себе. Когда мечта сбывается, это пугает. Вдруг всё будет не так, как себе представлял? Мечту можно иметь какую угодно, а реальность такова, какова есть, и кто её знает, какова она. С большого расстояния Эврар не чувствовал ауру драконов, не видел их глаз. Что если это были прекрасные и великолепные негодяи?

Через некоторое время несколько драконов приземлились в Бибрике. Эврар вместе со всеми пошёл на них посмотреть. Он ещё не успел до них дойти, как услышал глубокий низкий голос: «Не бойтесь добрых драконов!». Эти слова прозвучали столь фальшиво, что Эврар сразу всё понял. Нормальный дракон никогда не стал бы оглашать окрестности столь дурацкой фразой. Люди вокруг Эврара были радостно возбуждены, миролюбивые заявления драконов их успокоили, но Эврар так долго и давно думал о драконах, что уже кое-что понимал в драконьей природе, так что фальшь хорошо почувствовал.

Подойдя поближе и увидев глаза драконов, он всё понял окончательно. У черных драконов глаза были полны пустоты, как на иконе у той рептилии, которую убивал Георгий Победоносец. Глаза зелёных светились псевдомудростью, но подлинной мудрости в них не было. У красных в глазах читалась как бы жажда справедливости и готовность за неё бороться, но этот пафос борьбы был так же на удивление фальшивым,отдающим довольно тупой злобой. Это были те драконы, которые действительно олицетворяли зло.

Потом Эврар увидел драконолюдей. Это были очень сложные существа. В них сохранялась природа человека, но явственно чувствовалась и драконья природа. Что-то во взгляде, в жестах, в голосе выдавало в них бывших драконов. Эврар никогда не слышал драконьего голоса, но почему-то знал, каким он должен быть. И речь драконолюдей была построена так, как если бы для них было привычно говорить на каком-то нечеловеческом языке, которого никто из людей никогда не слышал. Ещё в них было нечто такое, что не было присуще ни людям, ни драконам. Это было некая третья природа, неизвестная и непонятная Эврару. Он предположил, что такими могли быть падшие ангелы. Эврар усиленно штудировал ортодоксальное богословие, так что некоторые знания по демонологии у него были. Постепенно он окончательно убедился, что это человеко-драконо-бесы. Жуткая комбинация. Изощрённый интеллект духовно мертвых падших ангелов помноженный на уникальную драконью природу с остатками древней драконьей мудрости, да ещё в сочетании с гибкостью и пластичностью человеческой души, давали на входе весьма необычный результат.

Эврар всеми способами избегал даже мимолётных контактов с комиссарами, как стали называть эти невообразимые существа. Он не раз поблагодарил Бога за то, что выбрал мирную и нейтральную профессию сапожника, которая не могла вызвать никаких вопросов ни у какой власти. Под драконью мобилизацию он не подпадал по возрасту, так что шил себе обувь, и никто не обращал на него никакого внимания.

В Бибрике воцарилась тяжёлая и гнетущая атмосфера драконьей власти, и нельзя сказать, что Эврара это совсем не касалось. Если здоровый человек попадает в дом сумасшедших, ему там будет очень плохо, даже если его никто не будет обижать. А Бибрик стал похож на дом сумасшедших. Люди радовались тому, от чего было впору приходить в ужас, рвали на себе волосы из-за всякой ерунды, на которую и внимания не стоило обращать. Никому и ничего невозможно было объяснить в происходящем, всем казалось, что они всё прекрасно понимают, хотя никто не понимал ровным счётом ничего. Люди всё больше озлоблялись, становились подозрительны, непрерывно строчили друг на друга доносы, считая, что нет другого способа выжить, но этим только губили себя и окружающих.

Эврара Бог миловал, он оставался незаметен не только потому, что был довольно замкнут, но и потому что не пытался выжить, то есть ничего для этого не делал и вообще ни на что не претендовал, кроме скудного продовольственного пайка, который ему выдавали без разговоров.

Отдушиной для него оставалась башня, вход в которую был по-прежнему для него открыт, но сокрыт для всех окружающих. В башне он молился, читал, размышлял, отдыхал душой от невыносимой атмосферы новой власти. Книги о драконах он теперь, конечно, в руки не брал, но картину с серебристым драконом не снял со стены, и сама по себе она тоже не исчезла. Иногда он смотрел в глаза нарисованного дракона, и ему казалось, что он видит в них скорбь. А иногда ему казалось, что серебристый дракон словно подбадривает его, пытается внушить надежду на лучшее будущее.

Эврар долго думал и понял, что драконья власть неизбежно рухнет. Какой бы сильной она ни казалась, но она была слишком деструктивной, чтобы создать устойчивые государственные формы. Это было по сути прямое бесоправление, а бесы, лишённые поддержки от Бога, ни к какому творчеству, в том числе и государственному, не способны. Сама природа беса деструктивна, а он вынужден следовать своей природе, и этим он разрушает результаты собственных трудов, действуя себе же во вред. Бесократия с драконьими масками, конечно, рухнет, надо просто набраться терпения, вот только в башне эту власть было не пересидеть, время здесь не шло, можно было провести в башне хоть неделю, а выходил отсюда всё равно в тот самый момент, когда и зашёл.

Когда началась драконья война, Эврар подумал о том, что можно отправится в Белый Орден добровольцем. Наверное, приняли бы, несмотря на юный возраст. Но он понял, что не сможет воевать против драконидов. Тут был какой-то психологический барьер, который он сам считал лишённым смысла, но всё-таки не мог переступить. Почувствовав в глазах драконида некий отблеск драконьего начала, увидев, как он поворачивает голову в свойственной одним только драконам манере, он не сможет ударить его мечем, даже прекрасно зная, что перед ним лютый враг, тысячу раз заслуживающий смерть, даже вполне осознавая, что это в общем-то не дракон, а демон. Он не сможет его убить. Это было очень глупо, но это было так. Впрочем, почему глупо? Не трудно представить себе, что у человека есть брат, которого он очень любит, с которым его связывает множество драгоценных воспоминаний детства, и вот этот брат начинает творить такое зло, страшнее которого и представить себе невозможно. Но возможно ли осудить человека за то, что он всё-таки не может убить брата? Хотя, если брата приговорят к смерти, он не будет за него просить, потому что сочтёт приговор справедливым, но ведь не своей же рукой приводить приговор в исполнение. Такого нельзя у человека просить. А Эврар любил даже не самих драконов, а вечное драконье начало, больше, чем можно любить родного брата. Он не мог участвовать в этой войне, и его юный возраст позволял ему надеяться, что никто его за это не осудит. Эврар искренне симпатизировал белым, и всей душой желал им победы, но так уж была устроена его душа, что он вынужден был держать нейтралитет.

Война закончилась, в столицу вошёл Белый Орден во главе с императором. Рассказывали, что в самом конце сражения за столицу, когда белые уже фактически победили, в небе появились три серых дракона, вполне способные испепелить всё белое воинство, но их уничтожил серебристый дракон, с которым потом беседовал император. Рассказы на эту тему сильно отличались друг от друга, содержали множество фантастических подробностей и вообще звучали недостоверно. И хотя сердце Эврара дрогнуло при словах «серебристый дракон», он не стал ничего уточнять и даже не попытался очистить от вымыслов сей факт, на глазах превращавшийся в легенду. От этого ничего не зависело. Драконов больше не было в их мире. Это радовало, потому что больше не было злых драконов. И это огорчало, потому что больше не было никаких драконов. А серебристый как появился, так и исчез, то есть его тоже больше не было.

Однажды в башне Эврар посмотрел на любимую картину и мысленно спросил изображённого на ней дракона: «Это ты что ли там проказничал?». Ему показалось, что дракон на картине улыбнулся и подмигнул ему, но он решил, что ему это, как всегда, показалось.

Избежав ужасов красного террора, Эврар столь же благополучно миновал ужасы белого террора, который был, конечно, не таким лютым, как красный, но впечатление оставил тоже очень сильное. Его невозможно было упрекнуть в сотрудничестве с драконами, но некоторым «белым героям» никакие доказательства не требовались, они могли расплющить любого, кто случайно попал под их железную пяту. Но у Эврара уже сформировался самый настоящий талант быть незаметным, и это его в очередной раз спасло.

Шли годы, Эврар стал очень хорошим сапожником, его обувь пользовалась большим спросом, так что он не бедствовал, и его всё устраивало. Никто и представить себе не мог, что за обликом неразговорчивого и невзрачного сапожника скрывается едва ли не единственный в империи специалист по драконам и очень тонкий знаток ортодоксального богословия. И эта безвестность тоже вполне устраивала Эврара.

Ему исполнилось уже 28 лет, когда один коллега по мастерской предложил ему отправится на поиски драконьих сокровищ. Сердце Эврара дрогнуло. Он сразу согласился. Зачем? Богатство его совершенно не интересовало, но он хотел ещё раз, может быть – в последний раз в жизни, прикоснуться к драконьей легенде.

Они отправились к драконьим горам в составе довольно приличной группы. Его новые товарищи всю дорогу рассуждали о том, на что потратят драконье золото, которое обязательно найдут. Эврар всю дорогу молчал, он не был даже уверен, что возьмёт свою долю.

Потом они долбили скалу в пещере. Потом пришли рыцари и положили всех мордами в землю. Эврар сопротивления не оказывал, так что не получил ни одной царапины. Рыцари оказались весьма великодушны и всех отпустили с миром, даже лошадей подарили, а сами полезли в пробитый тоннель, за золотом драконов. Никого из кладоискателей даже мысль не посетила лезть вслед за ними. Не смотря на великодушие, рыцари сентиментальными не выглядели, так что было очевидно, чем закончится попытка разделить с ними золото.

Незадачливые кладоискатели ограничились разделом лошадей и наспех попрощались у входа в пещеру, не глядя друг другу в глаза. На Эврара, как всегда, никто внимания не обратил, так что ему даже объяснять не пришлось, почему он пока остаётся здесь. А он и самому себе не мог бы это объяснить. Хотел просто побродить по драконьим пещерам, хотя вполне понимал, что ничего тут не найдёт, кроме окаменевших драконьих какашек.

Не успел он приступить к осмотру окрестностей, как вдруг почувствовал непреодолимую сонливость. Успел лишь присесть на землю и тут же отключился. Ещё до того, как потерять сознание, он понял, что это вовсе не сон, а кто-то извне оказал мощное воздействие на его психику. И то, что он увидел, ни сколько не походило на сновидение.

Он как бы оказался в тех самых лазурных горах, которые столько лет были перед его глазами на картине. И увидел двух великолепных серебристых драконов. Перед ними лежало большое драконье яйцо, из которого вскоре вылупился маленький дракончик. Малыш и два больших дракона, видимо, его родители, обменялись несколькими фразами на непонятном и очень странно звучащем для человеческого уха языке, а потом драконы выпустили на малыша две мощных струи пламени. Сердце Эврара содрогнулось. Они решили сжечь своего ребёнка! Но, когда через несколько секунд огонь исчез, малыш, судя по всему, чувствовал себя великолепно. Родители что-то ему сказали, и их огромные глаза излучали такую любовь, какой Эврар никогда не видел между людьми.

Тут он очнулся. Всё вокруг было обычным, и это больше всего удивило Эврара. Он был потрясён до самых глубин души. Он даже не подумал о том, откуда взялось это видение, кто и как его послал, он вообще ничего не думал, лишь попытался прийти в себя от потрясения. Когда ему это в основном удалось, он услышал в своём сознании глубокий низкий голос: «Заходи, поговорим». Он сразу понял, что это голос дракона, и это его уже не удивило. Он лишь уточнил:

– Куда идти?

– Лезь в тоннель.

– Но…

– Ничего не бойся.

Он вскоре вылез через ту дыру, в которой исчезли рыцари, но их здесь не было. А перед ним на груде золота сидел серебристый дракон.

– Куда они исчезли? – спросил Эврар.

– Они не исчезли, – улыбнулся дракон. – Я немного искривил пространство, отправил рыцарей попутешествовать, им это будет полезно. Раньше, чем через неделю они не вернутся, а то и месяц пробродят. Так что у нас будет время обо всём поговорить. Я умираю. У меня осталось только два дела: поговорить с тобой и передать золото принцу.

– Но почему именно со мной? – спросил Эврар, явно напрашиваясь на комплименты.

Дракон решил не отказывать ему в комплиментах:

– Из всех живущих в этом мире людей никто не любил и не любит драконов как ты, Эврар. И никто не понял о драконах так много, вообще не располагая почти никакой достоверной информацией. Твоя любовь к нашей породе сделала твои интуиции провидческими. Честно скажу, что для меня это не менее важно, чем для тебя.

– А башня? Это ты мне её подсунул?

– «Подсунул» – интересное слово, образное, но не совсем точное. Я сделал небольшой пробой между двумя мирами. Эта башня действительно существует, но в другом мире, и там она имеет другое наполнение, а в этом мире башня доступна только тебе, что уж совсем не сложно было организовать. А вот над библиотекой мне пришлось потрудиться. Что-то материализовал, что-то переместил, что-то восстановил буквально из пепла. Впрочем, мне нравилось эти заниматься. Я был очень рад тому, что есть человек, для которого это важно. А картина – автопортрет. Ты не представляешь, как трудно укладывать краски на холст при помощи телекинеза, но я очень старался. А как тебе понравился растущий меч?

– Меч великолепный. Только не потребовался.

– Так я же будущее не вижу. То есть вижу, конечно, но не всегда и не всё. Своим решением стать сапожником ты меня очень удивил. Впрочем, это было хорошее решение.

– Ты меня совсем захвалил. Мне казалось, что драконы говорят с людьми очень высокомерно.

– Высокомерны с людьми только скверные драконы и лишь потому, что совершенно не понимают людей, да и не пытаются понимать. А я всю жизнь пытался понять людей. При этом ты всю жизнь пытался понять драконов. Поэтому мы сейчас и разговариваем.

– Как мне к тебе обращаться?

– Зови меня Эол. Полное моё имя очень длинное, и для человека оно фактически непроизносимо, а «Эол» – один из слогов моего имени. Любимый слог.

– Ветер… Хорошо. А как в моём сознании оказалось это видение?

– Точнее было бы сказать, что твоё сознание оказалось внутри моего. Я впустил тебя в своё сознание и показал то моё воспоминание, которое особенно для меня дорого – как я впервые увидел папу и маму.

– Почему же твои родители первым делом ввергли тебя в огонь и почему ты в нём не сгорел? Мы у себя насмотрелись, как действует драконье пламя.

– Ты знаешь, что такое благодатный огонь?

– Конечно. Он сходит на Пасху в Гробе Господнем. Он совершенно не жжёт, во всяком случае в начале.

– Так вот древние, то есть настоящие драконы испускали благодатный огонь. Это энергии Бога, которые драконы аккумулировали в себе, а потом могли делиться ими с теми, кто ещё далек от способности самостоятельно вбирать в себя энергию Бога. Для маленького дракона, каким я был тогда, это своего рода причастие. Так я впервые стал причастен Богу. Связавшись с бесами, драконы стали изрыгать обычное пламя, поэтому вечно ходят с опалёнными мордами. Приспособились, конечно, на мордах у них стал выделяться кремний, но всё-таки драконобесы каждый раз испытывают боль, изрыгая огонь. Они уже и к боли этой привыкли. Ничего не поделаешь, к адскому огню приходиться привыкать уже на земле.

– А, говорят, ты под Бибриком спалил трёх серых драконов. Если это на самом деле было, то, как это могло быть? Ведь ты не изрыгаешь обычный огонь.

– Это было, – грустно сказал Эол, опустив голову. – Своих последних заблудших братьев я спалил именно благодатным огнём. За несколько столетий симбиоза с бесами их драконья природа уже настолько исказилась, что это были скорее демоны во плоти, чем драконы. Они уже не могли переносить малейшего соприкосновения с энергиями Бога. Благодатный огонь испепелил их быстрее, чем могло бы это сделать обычное пламя.

– Эол… Может быть моя просьба прозвучит очень по-детски… Но не мог бы ты дохнуть на меня благодатным огнём?

– Действительно, очень детская просьба, – с удивительной нежностью сказал Эол. – Когда я был малышом, часто просил об этом папу и маму. И они с радостью купали меня в благодатном огне. Как счастливы мы были тогда втроём. Но иногда они отказывали мне, говорили, что я сейчас не готов, что причастие – не детская игрушка, к нему надо относиться очень серьёзно. Я сразу это понял и принял. А ты, дорогой Эврар, никогда не будешь готов к драконьему причастию просто потому, что твоя природа другая, человеческая. Поэтому ты получишь причастие без подготовки. К тому же это необходимо. Ты здесь проведёшь дней десять, а человеческой еды у меня нет, так что подкрепить тебя всё равно придётся. Хотя я уже настолько слаб, что энергии во мне осталось всего чуть-чуть, но тебе, полагаю, хватит. Помолись коротенько, скажешь, когда будешь готов.

Эврар закрыл глаза и постарался помолиться как можно более прочувствованно. Потом открыл глаза и просто кивнул. И тут же оказался внутри золотого пламени. Его душа наполнилась удивительной радостной тишиной. Раньше он не мог бы сказать, что такое счастье, не смог бы, наверное, и теперь, но теперь у него был реальный опыт счастья. Это было похоже на человеческое причастие, только ощущения были неизмеримо сильнее. Потом Эврар не раз думал о том, насколько незаслуженно он получилэтот великий драконий дар, то есть Божий дар, полученный через великого Божьего слугу. Но ведь и всё хорошее мы всегда получаем от Бога незаслуженно. Не по грехам нашим Господь милостив.

Он купался в золотом пламени, наверное, всего несколько секунд, но ему показалось, что целую вечность. Пламя исчезло. Дракон смотрел на него, как любящий отец. Или дед. Разница в возрасте между ними была такова, что дракон годился ему в дедушки не с одним десятком приставок «пра». Эврар чувствовал, как Эол любит его. Это существо высшего порядка дарило любовь вполне заурядному человеку. И это тоже было счастьем. И это тоже был дар Божий.

Эврар только сейчас заметил, какие прекрасные у дракона глаза, какие они бездонные, как там много всего происходит, в этих драконьих глазах. У драконов нет мимики, они не могут выражать своё настроение, работая мускулами лица. Дракон выражает своё отношение к происходящему только глазами, но так он может передать тончайшие оттенки чувств. В глазах дракона то плясали золотые искорки, то проливался фиолетовый дождь, то переливались нежнейшие оттенки зелёного и красного, то словно вспыхивало северное сияние. И всегда было интуитивно понятно, что хочет этим сказать дракон. Эврар теперь знал, какого цвета любовь, хотя и не смог бы передать это словами. Какого цвета опал? Опалового. Точнее ещё никто не смог сказать.

– С чего начнём? – спросил дракон.

– Даже не знаю. Столько вопросов накопилось, что не могу решить, в каком порядке спрашивать.

– Вечная человеческая проблема. С чего бы не начал, а всё равно потом кажется, что начал не с начала.

– У драконов нет такой проблемы?

– Нет. Ты сколько языков знаешь?

– Кроме лингва франка, ещё латынь и верхнегерманский.

– Ты достаточно хорошо знаешь эти языки?

Услышав этот вопрос Эврар долго не мог оправиться от шока. Сам по себе вопрос был риторическим и не требовал ответа, но дело в том, что он был задан одновременно на лингва-франка, латыни и верхнегерманском. Фраза содержала смысловые оттенки сразу трёх языков. Эврар не сразу даже понял, что вопрос был задан телепатически, но потом это до него дошло. Всё-таки произнести фразу сразу на трёх языках невозможно, но думать, формулировать мысль оказалось возможным.