Некто Монтеро

С ним, с господином по фамилии Монтеро,

я познакомился в сумятице войны,

в которой мы участвовали оба.

Он был влюблён в политику настолько,

насколько гусеница влюблена в листву;

к тому же, от природы краснощёкий,

он был таким раскрасным, что казалось

невольно, будто этой краснотой

обязан он отменной селезёнке,

функционировавшей безупречно

в связи с его народным чистокровьем.

И вдруг он лопнул, как пузырь, и мы узнали,

что весь он целиком — сплошная липа.

Как оказалось, он совсем не тот.

Он не был капитаном общей воли

и даже не был честным рядовым;

все убеждения его с него свалились,

как старое тряпьё, и вот он — голый:

глашатай самого себя и рупор

болотной жижи… Ну его к свиньям!

Но что меня задело за живое,

так это подлость этого подлога,

которая была облачена

в такую безупречную личину,

что даже мы, доподлинные мы,

разинув рты и хлопая ушами,

работали на этот маскарад,

не отличивши шутовства от жизни.

Но полноте, какой же он предатель —

он, проповедовавший громко правду

и живший с ней, покуда не припёрло,

пока не стал ей ворогом заклятым,

возненавидев с этих пор всё то,

чем был он сам, и то, чем мы остались.

Бедняга ренегат в бега подался,

и нищенствует в роскоши отельной,

и откровенничает в пустоте всё горше,

и окончательно себя разоблачает,

с пупком своим оставшись тет-а-тет.

Какой же он предатель, если просто

в конце концов излил мертвящий холод,

гнездившийся всегда в его груди?