Нелюбимый

Время раскидывать камни

Девять лет назад

– Слышишь ты, уро-о-одина! Я к тебе обращаюсь! – Ярослав схватил подушку, бросил ее в девушку, но промахнулся.

Алевтина подняла ее с пола, положила рядом на свободный стул и продолжила смотреть в учебник.

– Уро-о-о-дина! Алевтина! Как там тебя по батюшке? Ах! – Ярослав громко рассмеялся. – У нас-то и батюшки нет, да? Как же я забыл. Надо срочно добавить тебе отчество. Только подходящее! Так-с… Скорей всего, его звали Дерьмо. А твою мать Параша. И ты, значит, Параша Алевтина Дерьмововна! – он опять засмеялся. – Как тебе твоя родословная? А, уро-о-одина?

Девушка не обращала на него внимания и водила пальцем по учебнику. Пять минут назад Ярослав зашел в комнату Алевтины, присел на кровать, где когда-то спала ее лучшая подруга, и не переставая оскорблял ее. Он был пьян. Последние пару лет он был пьян почти всегда.

Ярослав вскочил с дивана и сделал шаг в ее сторону. Алевтина быстро встала, схватила со стола ножницы и выставила их перед собой.

Мужчина остановился и брезгливо скривился:

– Серьезно? Ножницами меня пугаешь? Куда подевался твой острый язычок? Где он? Поняла, что милиция тебя не спасет, да? Решила острым оружием пугнуть? Ха-ха! Очень страшно!

Он сделал шаг ей навстречу, и ножницы уперлись в его раскрытую ладонь.

– Я не идиот, если ты еще не поняла. И трахать тебя до совершеннолетия не собираюсь. Но когда тебе исполнится восемнадцать… – Ярослав отобрал у нее ножницы и отшвырнул в угол, – ты все получишь сполна, поверь мне. За весь тот год, который ты меня изводила. Я тебе обещаю, что твой язык оближет каждый сантиметр моего тела. И, может, тогда я подумаю о том, чтобы сделать тебя своей комнатной собачкой.

Он подошел к ней вплотную, положил раскрытую ладонь на лицо и припечатал ее голову к шкафу:

– Тварь! Уродская тварь! Как ты живешь такая страшная?

Мужчина был на две головы выше Алевтины и в два раза здоровей. Она понимала, что нет смысла с ним бороться, он физически ее сильней и тут не помогут ножницы. Длинными бессонными ночами она искала путь избавления от этого жестокого человека, строила планы побега, но пока ничего путного не придумала. Ей нужно было закончить школу. Осталось совсем немного, всего два месяца, а ее совершеннолетие через неделю. Если бы не полиомиелит, которым она заболела в семь лет и пролежала в больнице почти полгода, она бы еще в прошлом году получила аттестат и сбежала из этого дома. Но без документа об среднем образовании она не сможет поступить в институт, а у девушки были большие планы на жизнь.

Алевтина боялась Ярослава. Но несмотря на этот страх, она все же рассчитывала его победить, хотя знала, что этот мужчина слов на ветер не бросает и может сделать с ней все, о чем грезит в своих мечтах и о чем ей рассказывает в мельчайших подробностях.

– Я тебя даже тебя раздевать не буду, чтобы не вы-ы-блевать на твое уродское тело. Я просто закрою твою рожу подушкой, как будто ты сдохла, и буду трахать тебя, пока ты не сдохнешь подо мной. Это будет мой подарок тебе на день рождения. Щедрый, правда? А вообще я бы тебя с удовольствием задушил! Такие, как ты, не должны плодиться. У тебя не должно быть детей. Ты должна сдохнуть!

Поначалу Алевтина молча терпела, но потом начала запугивать милицией. Наверняка именно милиции он и боялся, поэтому и придумал для себя, что тронет ее, только когда ей исполнится восемнадцать.

Она попала в эту семью, когда ей исполнилось двенадцать, и ей показалось, что она выиграла джек-пот. Над ней взяла опекунство вполне симпатичная семейная пара – Зарубины Ярослав и Тамара. По паспорту она была Тамилой, так ее иногда муж и называл, а она злилась, видимо, не любила свое родное имя. Они жили в поселке Поваровка, всего в пятидесяти километрах от центра Москвы. Дом был небольшой, но Алевтине выделили отдельную комнату с двумя кроватями.

– Очень скоро наша семья станет еще больше и тебе не будет скучно! – сообщила новая мама еще через неделю.

Але не было скучно. Ей было страшно. Всю свою жизнь Алевтина прожила в детском доме, у нее никогда не было родителей. Нет, где-то там, в документах, они, конечно, значились, но от нее отказались в роддоме, и после дома малютки она оказалась в детском интернате.

Все дети, проживающие в детских домах, мечтают о семье, и Але хотелось иметь семью больше всего на свете.

Она смотрела фильмы и сериалы, читала романы и придумывала, создавала свою: вот мама, у нее теплые руки, она гладит ее по щеке, берет расческу, ведет по непослушным волосам, а потом заплетает косички. А вот отец, он только зашел в дом, от него пахнет морозом и табаком, он щурится, треплет ее за щечку и говорит:

– Смотри, что я тебе принес!

И достает из-за пазухи еще теплый хлеб, отламывает и протягивает ей. Мама смеется, ругает мужа, что он перебьет аппетит дочке, а сама наливает чашку парного молока и протягивает Але.

Такие фантазии возникают в голове маленького человека и превращаются в мечту взрослой женщины.

Двенадцать лет Алевтина ждала, чтобы желание исполнилось. А до этого наблюдала как приходили незнакомые тети с дядями, рассматривали деток и выбирали себе самую красивую девочку или самого послушного мальчика. На нее почти не смотрели. Один раз она даже услышала, как нянечка уговаривала тетеньку присмотреться, приговаривая:

– Тихая, послушная. А какая умная, вы бы знали! Уже читает, в уме прибавляет и отнимает числа, учится на отлично, невероятно умная девочка!

Но та ей резко ответила:

– Страшненькая! Ей даже банты не помогут.

Алевтина не просто знала, что она страшненькая, она была уверена, что она уродина. Именно такую кличку она имела в интернате и так к ней привыкла, что даже откликалась на нее.

О том, что Але повезло с детским домом, она узнает потом, когда услышит от новых подруг об их интернате. У нее же и директриса хорошая была, и воспитатели добрые. В пять лет Алю даже отправили к логопеду, потому что она не выговаривала букву «р», ее учили, как надо себя правильно вести, подготовили к школе, несколько раз в год они выезжали в театры, музеи или цирк. Можно было выбрать себе различные секции, и выбор Али по на шахматы. Она даже один раз ездила на соревнования, но ничего не выиграла. Победа ей не досталась потому, что соперник перед началом мачта сказал:

– Выиграешь у меня – забью до смерти! Подкараулю у школы и убью! Поняла? Уродина!

Аля сначала испугалась, а потом решила назло этому напущенному индюку, который был старше ее на три года и на две головы выше, выиграть. Но не смогла совладать с собой: руки начали трястись, подбородок дрожал, зубы стучали от страха. Она крепко сжимала кулаки, сдерживая себя, и проиграла, потому что не смогла сосредоточиться на игре. Потом винила себя, месяца два рыдала и пообещала больше ничего не бояться. Но, наверное, душа у нее была трусливая, и при малейшей опасности она начинала трястись как осиновый листок.

Новая семья ей очень понравилась. Они определили Алю в школу, принесли новые вещи, вроде бы и ношеные, но вполне хорошие, современные. Аля все ждала, что будет как в фильмах, когда родители вместе с детьми садятся за большой стол и ужинают. А по утрам завтракают. Стол в доме был, но никто за ним не сидел. И еду никто не готовил. Ярослав с Тамарой уезжали рано, возвращались поздно. Из еды могли привезти вечером хлеб. Тамара сразу сообщила Але, что готовить она не любит и не будет.

– Вот там, в нижнем шкафчике, есть крупа и консервы. Ты девочка большая, сама себе и готовь. Я тебе не нянька.

В приюте Алю не учили готовить, и она совершенно ничего не умела. В школе ей были положены завтраки и обеды, а вот ужинать приходилось дома, и поэтому в первый вечер она решила отварить гречку. Интернета тогда не было, книг по кулинарии она не нашла, поэтому залила крупу водой и поставила на огонь. Каждую минуту проверяла готовность и, когда через десять минут крупу по-прежнему невозможно было есть, она ее выбросила. Потом испугалась, что новая мама будет ее ругать, и попыталась скрыть улики: все до крупинки убрала и плиту помыла.

Но Тамара все равно учуяла запах гречки и обрадовалась, что дочка приготовила ужин. Але пришлось во всем признаться, она даже разрыдалась от страха, что ее сейчас вернут в приют.

Но Тамара только посмеялась и объяснила, как варить различную крупу.

В приюте кормили замечательно – шестиразовое питание, которое Аля съедала подчистую. Больше всего девочка обожала полдники и второй ужин, где часто выдавали печенье, пряники или выпечку. Иногда, правда, было просто молоко или кефир, но и этому она была рада.

В школе, в которую она сейчас пошла, разнообразием блюд не баловали, но даже котлеты, где вместо мяса был хлебный мякиш, а вместо пюре – картошка из порошка, ее не расстраивали. Плохо было только одинокими вечерами дома, пока не приходили Ярослав и Тамара.

Но недолго. Через месяц, когда Аля вернулась из школы, ее ждало пополнение в семье: четыре новенькие девочки, которых так же удочерили, как и ее.

Самой бойкой была Галя – высокая, худая, с карими глазами и короткой стрижкой под мальчика. Ей исполнилось четырнадцать, она все умела и знала.

Оксане, которая впоследствии стала лучшей подругой Али, было тринадцать. Она была настоящей красавицей: голубые глаза, темные локоны, уже довольно большая грудь и крутые бедра.

Еще две девочки были ровесницами Али – Оля и Наташа: неприметные серые мышки, низенькие, худенькие.

Родители сразу сообщили, что дети должны будут помогать им «выжить».

– Сейчас очень трудное время. И мы от всего сердца хотим стать вам семьей и взяли из приюта столько детей, сколько нам позволили, но прокормить вас нам будет трудно, поэтому вы должны нам помогать.

Все это объясняла Тамара, Ярослав только хмуро смотрел на преемниц, разглядывая каждую внимательным взглядом. А новая мама разъяснила, что после школы девочки должны будут работать: в подвале установлены две швейные машинки и оверлок. Она всему обещала научить, уверяла, что у них будет свободное время и на учебу, и на отдых.

Тамара говорила нежным ласковым голосом, иногда гладила одну из дочек по голове. Эта новая мама очень нравилась Але: ее взгляд был добрым и нежным, губы мягкие, красивые, рот бантиком, совсем не такой, как у Али. Ее движения были плавными и изящными, хотя сама она была довольно плотной.

Ярослав представлялся Але сильным, волевым мужчиной, таким, каким и должен был быть отец в ее понимании.

В этот же вечер к Але в комнату подселили Оксану, а Оля, Наташа и Галя разместились в другой спальне, их пока положили на пол на матрасы, обещали купить кровати на неделе.

Все четверо прибывших были из одного приюта и хорошо знали друг друга.

Когда-то давно, лет пять назад, Аля получила очередной пинок в спину от мальчика, который был намного старше ее. И соседка по комнате тогда посоветовала Але:

– Что ты такая размазня? Ты не должна позволять другим себя обижать. Если ты себя не поставишь, то поставят тебя! Давай сдачи! Бей сразу в глаз!

Но Алевтина не умела и не хотела этого делать. Общение у девочек в детском доме специфическое. Обычно они дружат не с кем-то, а против кого-то.

Так вышло и сейчас. Оксана присела на кровать к Алевтине и сказала:

– Эта Галя – редкостная дрянь! Если будет заставлять тебя стирать ей вещи – сразу давай отпор. Она у нас многих эксплуатировала, дубасила, чем попадалось под руку, если они не соглашались. Она договаривалась убирать снег в соседних домах, а сама заставляла других и за это деньги получала. С мусором та же история. К воспитателям тоже имела подход, хитрая сучка. Бедные Оля с Наташей, я им не завидую, она их там эксплуатировала, а сейчас так вообще рабынями сделает.

Алевтина только испуганно смотрела на новую «сестру» и кивала.

– Как тебе новые мамашка с папашкой? Ты давно тут? – спросила Оксана.

– Почти месяц.

– Что мы хоть шить будем, знаешь?

– Нет. Но там в подвале машинки есть, я видела…

Следующим утром мама предложила девочкам пропустить школу:

– Я взяла выходной и вам дам, нам надо побыть вместе, получше узнать друг друга, – сказала она за завтраком, положив на стол пачку печенья и сахар, – чай в том шкафчике, делайте себе чай, завтракайте и спускайтесь в подвал, я буду учить вас шить.

Когда она вышла из кухни, девочки накинулись на печенье и разобрали его за несколько секунд. Але ничего не досталось, потому что она не участвовала в дележке и только испуганно смотрела, как девочки стали ссориться:

– Не жирно тебе будет? Три печенья? – грозно спросила Галя и отобрала у Ольги одно.

Потом все встали готовить себе чай, и каждая с полной чашкой вернулась за стол. Аля боялась пошевелиться, поэтому только исподлобья наблюдала.

– И откуда ты такая переляканная, как говорила наша воспиталка? – спросила Галя у Али, но та не ответила и только опустила голову.

– Значит так, слушаться все будете меня, я тут старшая.

– Не буду я тебя слушать! – сразу возразила Оксана.

– Куда ты денешься! – засмеялась Галя. – В детдоме не смогла, но тут ты не отвертишься и воспитателю не пожалуешься!

– Тамаре пожалуюсь! – возразила Оксана.

– Ха-ха! Тамаре надо, чтобы мы батрачили на нее, неужели не понятно? Она за нас у государства получает огромные деньжища, да еще и рабочую силу иметь будет. Уверена, что мы поможем ее бизнесу.

Она окунула печенье в чай, сразу отправила его в рот и продолжила:

– Нам реально повезло, девочки! Вы даже не представляете как! – Галя кинула взгляд на Алю. – Я не о тебе говорю. Тут у вас в Москве совсем другие детдома, видимо, рядом с президентом боятся беспредельничать. А у нас в Челябинске такой ад, что даже не верится, что мы вырвались оттуда.

Чуть позже Оксана расскажет Алевтине про их детский дом, и по ее рассказам девочка сделает вывод, что это был действительно ад, и что его совсем не сравнить с приютом, где она прожила девять лет.

Директором интерната у девочек был человек, который совершенно не беспокоился о своих подопечных: в детдоме процветала дедовщина, кормили их ужасно, а что такое секс, девочки узнавали еще до того, как у них появлялась грудь. Оказалось, что все четверо уже давно не девственницы.

– У вас были ваши мальчики? Вы любили их? – не поняла Аля, когда Оксана пыталась ей донести все «прелести» учреждения, в котором прожила пять лет.

– Любили? Ты сериалов насмотрелась? Тебя запирают в туалете или комнате, зажимают рот рукой, снимают штаны и трахают во все дыры. Иногда один, иногда двое, бывало, и трое. Одну девочку семеро в заброшенном здании изнасиловали, она еле выжила, еле до койки добралась, а утром исчезла. Типа сбежала. Думаю, убили, потому что она пугала всех милицией. Дура конченная. Менты тоже все подкупные, никому дела нет, что творится вокруг.

Аля сидела на кровати Оксаны, поджав под себя колени, и с ужасом в глазах слушала, как той пришлось три года терпеть такую жизнь.

– Вообще не было никаких шансов?

– Шанс был и есть только один – дать насильнику. Или найти нормального бойфренда, но таких у нас не было. Уроды одни!

Наша Галя уже три аборта сделала, а потом договорилась и ей спираль поставили. Меня пронесло. Один раз постинор пришлось выпить, а то была большая вероятность залететь. Как я мечтала, чтобы меня хоть кто-то взял! Рассказывали, что иногда брали в семьи, где тоже домогались. Но я вот что думаю. Этот наш папочка… Мне кажется, что он не очень порядочный человек.

– Ты что такое говоришь? – Аля побледнела.

Оксана засмеялась:

– Да не бойся ты. Когда один – это не страшно. Галка вот так вообще, мне кажется, любит это дело. Так что не боись! Прорвемся.

Оксану определили в детский дом, когда умерла ее бабушка. Девочке было всего три годика, она часто пыталась вспомнить лицо бабушки, но не могла. Потом она долго ждала, что за ней придет мама, но время шло и ничего не менялось. Тогда она стала мечтать о новых родителях, и однажды это случилось.

Мужчина и женщина предложили ей ближе познакомиться. Они втроем гуляли возле детского дома, женщина была так ласкова с ней, угостила печеньем и шоколадной конфетой в яркой упаковке. А мужчина все время молчал и рассматривал девочку.

Вскоре они ее удочерили, и Оксана вернулась к нормальной жизни: вкусная еда, новые, красивые вещи, они даже купили ей велосипед и ролики. А через год мама стала плакать: сначала тихо у себя в комнате, а потом навзрыд на кухне.

– У него другая! – рыдала она и рассказывала подруге про мужа. – Что мне делать?

Подруга что-то монотонным голосом советовала ей, мама на несколько секунд замирала, а потом опять продолжала рыдать:

– Говорит, что я во всем виновата. Что не могу родить ему родного ребенка. Не любит он Оксану. Не может даже в одной комнате с ней находиться! И что мне делать?

Через месяц Оксану вернули в детский дом. Никто ничего девочке не объяснял, мама ее просто привела и оставила воспитательнице.

– Я очень хорошо помню, как смотрела ей вслед, – у Оксаны на глазах появились слезы, – мне было чуть больше пяти, а эти воспоминания никогда не сотрешь из памяти. Я бы стерла, если смогла. Но не могу. Как так? Как так, Аль? Меня как картошку в магазине взяли, а потом вернули назад, как бракованную…

– Сами они бракованные!

– А потом через два года меня опять удочерили. Одна женщина. Мужика у нее не было, одиночка типа. Тоже накупила мне школьную форму, банты завязала, любовалась мной! Даже подружкам водила показывать, хвасталась. А я уже тогда поняла, что не буду им всем верить и привязываться. Как в воду глядела! Через полгода она меня отдала. Уехала в Америку работать, и красивая дочка с бантиками ей стала не нужна.

– А разве так можно? Почему государство позволяет это?

– Конечно, можно! Да и лучше так, чем они бы издевались надо мной. Неродного ребенка полюбить сложно. Так что я не собираюсь привязываться к нашей Тамаре. Знаю, что в любой момент она может нас всех вернуть. Поскорей бы мне шестнадцать стукнуло, я поступлю в техникум какой-нибудь и пойду в общагу жить.

В комнату забежала Наташа:

– Вы долго собираетесь лясы точить? Пошли работать! Галя уже все раскроила.

Подпольная швейная мастерская работала на полную мощность. О том, каким бизнесом занимаются их новоиспеченные родители, девочки узнают только через год, когда Тамара «заболеет» и три месяца будет лежать в спальне, скулить и посылать Галю за лекарством – дешевым вином из картонной коробки.

– Тамарочка, мне уже третий раз не дали. Сегодня там дежурит эта злая продавщица, караулит меня у входа и прогоняет.

– А ты включи мозги и попроси кого-то, не видишь, я умираю? Иди, сказала.

– Да кого я попрошу? – пожимала плечами Галина.

– Мужика какого-то, объясни, для мамки, давай, топай! – крикнула она.

Через пару дней Оксана в школе узнала, что их новых родителей поймали с поличным при воровстве и Ярослава посадили. Весь поселок гудел. Дело раздули и поговаривали, что Ярослав надолго сядет.

– Их почикали прям с рулонами ткани, когда они садились в машину, представляешь? – доложила одна из одноклассниц. – Моя мамка сказала, что их специально подставили, они совсем оборзели, чуть ли не машинами воровали.

Оказалось, что Тамара работала на швейной фабрике кладовщиком, а Ярослав сторожем или, как он сам себя называл, смотрителем. Воровали они различные ткани рулонами, деньгами делились с бухгалтерией, там половину списывали на брак.

Продавать готовую продукцию, которую шили девочки, было намного выгодней, чем торговать в Лужниках по метру, но именно постельного материала было мало, фабрика в основном занималась пошивом спецодежды для персонала промышленных предприятий.

Еще через год, когда чета Зарубиных была уволена, фабрика обанкротилась и прекратила свое существование.

Тамара проболела три месяца, но потом нашла силы, встала и вплотную занялась поиском адвокатов, чтобы вытащить мужа из тюрьмы. И вытащила. Через полгода Ярослав вернулся совсем другим человеком. Он и так был молчалив и хмур, а стал агрессивен, начал пить. Иногда они вместе с Тамарой месяцами не выходили из запоя.

– Где они только деньги берут на выпивку? – пожимала плечами Наташа.

– А ты не знаешь, сколько им платят за нас? Вот на эти бабки и гуляют, – Галя всегда знала, что ответить.

Гулять не гуляли, но Ярослав ходил в магазин и приносил продукты, из которых Оксана или Галя готовили еду.

Но это все случилось через год, а пока в доме все еще было хорошо: Тамара с Ярославом уезжали утром, приезжали вечером и пару раз в неделю привозили по рулону материала. В основном это была бязь или сатин. Очень редко – портьерные ткани.

Из бязи и сатина девочки шили комплекты постельного белья. В рулоне было шестьдесят метров и из него выходило семь комплектов постельного белья. Из портьерной материи шили занавески.

За неделю они обязаны были выполнить норму – четырнадцать комплектов. Первый месяц не справлялись, шили по ночам, потому что еще учились строчить, ошибались, распарывали и начинали заново. Но потом их работа превратилась в хорошо отлаженный конвейер, у них появилось свободное время.