Немой. Фотограф Турель

ЧЕЛОВЕК — СУЩЕСТВО ОБЩЕСТВЕННОЕ… Вступительная статья

Читатель, взявший в руки книгу иностранного автора, часто не склонен дотошно уяснять для себя особенности жизни в чужой стране. В литературе сегодня ищут прежде всего то, что созвучно собственным мыслям, сомнениям, догадкам, пусть даже она открывает горизонты, совершенно незнакомые не только в географическом, но и в интеллектуальном смысле. Интерес к деталям чужого жизненного уклада, неизменно пробуждающийся при чтении классики, теперь направлен к источникам более «документальным» — разного рода путевым заметкам, дневникам или даже специальной (экономической, политической, этнографической и т. д.) литературе. Не случайно и художественное произведение так часто стремится сегодня уподобиться объективности документа. Современный читатель недоверчив и полагается лишь на точные данные. Художественную литературу воспринимают больше чем когда-либо не как отражение «специфических условий» чужой страны, а сквозь призму собственных забот.

За последние годы советский читатель познакомился с переводами многих примечательных произведений современной швейцарской литературы. У нас вышли пьесы Фридриха Дюрренматта, его романы, переведены пьесы и два романа Макса Фриша. Так нам открылось творчество двух самых выдающихся писателей сегодняшней Швейцарии. Произведения швейцарцев были восприняты у нас в контексте мировых политических и нравственных проблем. Однако «швейцарская специфика» осталась в значительной степени затемненной и не привлекала к себе внимания.

Может быть, именно так, как «свои книги» и должны входить в чужую культуру все значительные произведения мировой литературы?

И все-таки нельзя полностью исчерпать то, что нам может дать швейцарская литература, не проникнув в мир собственно этой страны.

Имеет ли значение для швейцарской литературы тот факт, что в этой буржуазной республике почти не изменена конституция, принятая еще в 1848 году? Что нейтральная Швейцария избежала ужасов двух мировых войн? Что в стране при неоднократно менявшемся политическом курсе не было общественных потрясений, значительных социальных перемен и нет развитого рабочего движения?

А такая тоже специфически национальная проблема, как, например, пресловутая швейцарская патриархальность или как волнующий интеллигенцию страны вопрос о будущем Швейцарии?

В 1966 году на страницах швейцарской прессы прошла дискуссия, начатая по инициативе Макса Фриша. Фриш упрекал молодых литераторов в том, что они мало отражают в своих произведениях действительность Швейцарии, ее политические проблемы. Тот же упрек он адресовал и самому себе. Вопрос, поставленный Фришем, имеет глубокие корни. Ему не дают исчерпывающего объяснения доводы Фридриха Дюрренматта, говорившего как-то о невозможности для автора, живущего в маленьком государстве, писать о национальных проблемах без риска погубить всякий интерес к себе за его пределами.

Сами Фриш и Дюрренматт используют в большинстве своих произведений форму иносказания, параболы. Куда, к какой стране можно отнести все сказанное Дюрренматтом в хорошо известной у нас пьесе «Визит старой дамы» или все наблюдения Фриша, воплощенные в пьесе «Бидерман и поджигатели», поставленной Московским театром сатиры? Несомненно, оба автора имели в виду и действительность своей страны. Однако «местный колорит» едва намечен: неустойчивость сознания обывательской массы трактуется в обеих пьесах как одно из самых опасных явлений современной политической ситуации в мире. Молодые швейцарские прозаики во многом следуют творческой манере Фриша и Дюрренматта. В сегодняшней швейцарской литературе Швейцария частично «исчезла».

В числе других швейцарских авторов в дискуссии об отражении национальной действительности в швейцарской литературе принял участие и молодой прозаик Отто Вальтер. Он заявил тогда, что сознательно пишет не обо всей стране, а о ее маленьком, затерянном в отрогах Альп уголке. Сдержанно говорил он и о задаче прямого отклика литературы на политическую ситуацию в Швейцарии. Связь литературы с политикой и общенациональными проблемами, по его представлению, должна быть более опосредованной, но зато, возможно, и более глубинной. Ведь в центре внимания для писателя, каких бы предметов он ни касался, всегда остается, сказал тогда Вальтер, zoon politikon — человек как общественное существо.

До сих пор, помимо рассказов, Отто Фридрих Вальтер (таково его полное имя) написал две пьесы и три небольших романа. Последний из них вышел в свет в 1972 году, а первый — «Немой» — появился пятнадцать лет назад, в 1959 году, а «Фотограф Турель» в 1962 году. Отто Ф. Вальтер работает неспешно, да и начал писать он тоже не торопясь, сравнительно молодым человеком. После окончания школы он работал учеником в книжной торговле, а потом в издательствах ФРГ и на родине, в Швейцарии, в маленьком католическом издательстве своего отца. Этому издательству Вальтер сумел постепенно придать новое направление и размах. В провинциальном городе Ольтене, возле которого он родился в 1928 году и где живет до сих пор, при его содействии были изданы наряду с новинками немецкоязычной литературы первое Собрание сочинений крупнейшего немецкого романиста XX века А. Деблина и произведения советских авторов (И. Бабель и др.). В своей издательской деятельности Вальтер был, по-видимому, достаточно бескомпромиссен, что и привело его к «отлучению от дел»…

К этому времени его первый роман уже вышел не только в Швейцарии, но и был переведен на несколько иностранных языков, в том числе в социалистических странах, а автор был удостоен одной из самых значительных швейцарских литературных премий. Книга, рассказывающая о маленьком уголке Швейцарии, оказалась произведением многослойным, по-своему отражающим актуальные общешвейцарские проблемы. Для «возвращения» швейцарской действительности в литературу Вальтер нашел свои особые художественные средства, «свой способ».

Богом забытое место в лесистых горах кантона Золотурн. Правда, оно не так далеко от города: расстояние значительно лишь по масштабам страны. Тринадцать человек, строящих здесь дорогу, живут в наскоро сколоченном бараке, а вокруг сплошная сетка дождя, каменистые склоны, завывание ветра, развороченная земля, пахнет этой мокрой землей и палыми, жухлыми листьями. Может быть, это заброшенное место в горах и не совсем типичная Швейцария? Во всяком случае, в романе «Немой» совершенно отсутствует ее более привычный образ — прекрасные окультивированные ландшафты, в бесчисленном множестве запечатленные в фотоальбомах и видовых фильмах. Характерное общешвейцарское проявится в книге позже и иным способом. А природа у Вальтера такая, какова она именно в этой части страны, — неукрощенная, дикая. Ее жизнь не менее ощутима в романе, чем присутствие каждого из тринадцати героев. Шумят деревья, громко хлопает на ветру парусина, низко ползут тучи, и чувства людей так же естественны и так же напряжены.

Оба своих первых романа Вальтер начинает похоже. В горы к дорожным строителям (а во втором романе — «Фотограф Турель» — в маленький городок Мизер) приходит никому не знакомый человек. Уже это вносит напряжение. Каждый человек для Вальтера — это особый мир. И целый мир с его закрытым для всех прошлым вступает в соприкосновение со сложившейся жизнью других людей. Читатель легко заметит, что автор не собирается раскрывать ему этот мир последовательно. В настоящее постепенно вливается прошлое, осложняя представление о человеке. Повествование прерывается воспоминаниями героя о давно минувших событиях. Казалось бы, такое построение может привести к неоправданной сложности формы. Но, вдумавшись, нетрудно понять, что автор лишь следует за самой жизнью: ведь и в жизни знакомство с человеком начинается обычно «с середины», с какого-то случайного дня. Что мы знаем о его прошлом? Что понятно нам в нем самом?

Двенадцать рабочих, занятых тяжелым трудом в горах Юры, ничего не знают о тринадцатом, ставшем их новым товарищем. «Ферро Лотар, 1.2.1941, разнорабочий, холост», — сказано о нем в бумаге, выданной строительным управлением. Начальник строительной группы Кальман «кончил читать. Положил бумагу в карман. Судя по его виду, он теперь думает, что знает все». Но знает он не все. Как и другие, он не сразу замечает даже, что прибывший — немой.

Фабула первого романа Вальтера проста, хотя и начинается с загадки — с не совсем понятной связи между Немым и стариком Ферро. Возвраты к прошлому объяснят потом читателю эту связь и неизгладимую вину старого забулдыги перед сыном. Но если сложная форма романа на поверку оказывается ясной, то как будто бы ясное содержание далеко не так просто.

В самом деле, что открывает нам эта книга? О чем рассказано в ней — только ли об искалеченных судьбах отца и сына? Но в романе еще одиннадцать героев, одиннадцать человек с непростыми характерами, о прошлом которых известно так же мало, как и о будущем. Сама фрагментарность их судеб имеет в романе особый смысл: она связана с интересом автора к еще не раскрывшемуся в человеке, к еще не обнаружившим себя свойствам его характера, его общественного сознания. Люди занимают Вальтера не только такими, каковы они есть, но и такими, какими они могут показать себя в иной, критической ситуации.

Непроясненности прошлого и будущего соответствует непроявленность отношений между героями. В тесноте барака, в каждодневном совместном труде они как будто бы досконально изучили друг друга. Известно, как каждый расшнуровывает башмак и кто чем занимается после обеда. Но откуда тогда странное чувство одиночества, не отпускающее ни одного из тринадцати? «Ничто больше не связывает тебя с этой длинной комнатой и теми, кто в ней спит».

Отто Вальтер делит повествование на двенадцать глав по числу ночей, проведенных Немым в строительном бараке. В бессонные ночи Немой вспоминает прошлое и мучается жаждой понимания, любовью, обидой, ненавистью к не узнающему его отцу. Кроме ночей, в книге описаны и двенадцать рабочих дней строительной группы — описаны, надо сказать, с замечательным знанием дела, напоминающим «техническую» информативность романов американца Артура Хейли. (Потом в «Фотографе Туреле» Вальтером с той же профессиональной точностью будет описано ремесло фотографа.)

Но писатель добивается не просто достоверности. Если бы это было только так, произведение Отто Ф. Вальтера можно было бы, пожалуй, назвать словом, оставшимся нам от 20-х годов, — «производственный роман», роман об условиях труда швейцарских рабочих. Но такая характеристика этой книги и недостаточна, и бедна. Действительной темой и внутренним смыслом романа, а вместе с тем и всего творчества Вальтера является выяснение возможностей человека в его отношениях с окружающим миром — проблема человека как существа общественного.

Кроме разбивки на главы, в тексте есть еще один принцип деления. Рассказчик как будто становится за спиной у своих персонажей. Каждый из тринадцати героев оказывается попеременно втянутым в диалог с рассказчиком. И каждый раз перед читателем будто распахивается целый мир. Своим контактом с героями автор как бы демонстрирует меру возможного взаимопонимания между людьми. Он показывает, какая напряженная, сложная жизнь могла бы открыться в каждом человеке. Но между самими героями контакты поверхностны, а часто мнимы.

Какие мысли бродят в голове молчаливого Керера, когда угасает очаг в кухне? Как может проявить себя по отношению к окружающим «здоровенный бандюга» Брайтенштайн, никого особо не замечающий и желающий лишь получить свое удовольствие? А тихий Гайм, член методистской общины, читающий по вечерам, шевеля губами, свои обычные пять страниц из священных текстов? В самом ли деле полон он доброты и милосердия к людям? Что вообще скрыто за налаженным порядком этой тяжелой жизни, в которой теперь уже вряд ли может случиться что-нибудь неординарное? (Работы должны быть свернуты ввиду приближения зимы.)

Все течет с такой же размеренностью, как и в других не столь отдаленных от общей жизни уголках страны. Героям как будто бы предстоит расстаться полузнакомыми не только друг с другом — с самими собой.

Здесь необходимо сделать отступление, чтобы прояснить далеко не прямые, но вполне ощутимые связи нарисованной Вальтером картины с общешвейцарской ситуацией.

Существование маленькой Швейцарии как будто на редкость стабильно. До сих пор не преодолено отчуждение между четырьмя языковыми регионами — немецкой, французской, итальянской и ретороманской Швейцарией. (В романе Вальтера «Фотограф Турель» герой будет часто пересекать языковую границу, неожиданно оказываясь в зоне господства французского языка.) По традиции сохраняется автономия каждого из двадцати двух кантонов. Буржуазная демократия отмечена чертами патриархальности: местная кантональная власть еще не стала здесь анонимной, в ее решениях принимает участие значительная часть населения. Однако также не подлежат сомнению узость и консерватизм этой жизни. Большинство населения стремится, по свидетельству Макса Фриша, сохранить положение вещей таким, каково оно есть. Настоящее видится в качестве будущего. Жить в Швейцарии, несомненно, удобнее, чем во многих других беспокойных уголках мира. Правда, в годы войны фашистская идеология легко проникала через швейцарско-германскую границу, а многие крупные военные фирмы работали тогда на Гитлера.

И все же история не поставила население Швейцарии перед всеобщим испытанием, которое позволило бы каждому узнать свою настоящую цену. Социальные потенции народа остались невыявленными.

Швейцарская литература последних десятилетий занята своего рода рентгеноскопией. Выясняя возможности современника, она стремится проникнуть за покров ровного течения жизни.

Можно писать о некоторых внешне ощутимых противоречиях, например, о нищете (кстати, не столь уж характерной для Швейцарии). Можно задумываться о высоком уровне преступности. (Среди многих других произведений швейцарской литературы последних лет этой проблеме посвящен, например, переведенный у нас роман Фридриха Дюрренматта «Обещание».)

Однако можно устремляться и вглубь. К общественным следствиям «личных» поступков, пока не проявившимся в полной мере в самой жизни. К социальным потенциям «частного» человека.

Чтобы выполнить эту задачу, многие швейцарские писатели пользуются сегодня средствами условной художественной конструкции. В искусственно сконструированных обстоятельствах, в условиях «чистого опыта», яснее проявляются некоторые потаенные тенденции современной швейцарской действительности.

Отто Ф. Вальтер, несомненно, стремится к тем же целям, но избирает для этого свои особые художественные средства.

Тот, кто помнит новеллу Фр. Дюрренматта «Авария», заметит сходство описанной в ней ситуации с одной из последних сцен романа «Немой». И там и здесь перед нами импровизированный суд, неожиданно приводящий к трагическим результатам. «Камерное» и не совсем всерьез задуманное испытание приоткрывает в людях склонности, имеющие далеко не только сиюминутные следствия: на какой-то неизведанной глубине испытанию подвергается общественное сознание человека. Не случайно сцена суда в бараке выделена в общем ходе романа уже внезапно сменившимся ритмом, как будто спешащим теперь к важному итогу. Напряженный, отрывистый ритм не изменится вплоть до самого конца, ибо до конца главные герои будут действовать на пределе своих возможностей. Новоиспеченный судья водрузит на голову шляпу вверх дном — и люди вдруг начнут поступать тоже не совсем привычно. Все получит неожиданную значительность, и смех судьи прозвучит «как пулеметная очередь в спину».

И все же в отличие от Дюрренматта обобщение не доведено у Вальтера до степени гротеска. Чрезвычайно важными для него остаются конкретность быта и неповторимость каждого человека, как и неповторимость того уголка горной Швейцарии, который он избрал местом действия своих произведений. Да и роль этой сцены в романе не сводится, как у Дюрренматта, к сатирическому разоблачению (сатирическими по преимуществу будут два следующих романа Вальтера). Провоцирующая ситуация дознания выявляет не только безудержную и самодовольную жестокость (Брайтенштайн, Муральт); не только неожиданный фанатизм («Мы хотим справедливости. Мы хотим справедливости», — лихорадочно, с расширенными зрачками твердит обычно тихий, как мышь, Гайм). Она обнаруживает не одну лишь озлобленность, в результате которой на смертельный риск «в наказание» посылают ни в чем не повинного человека (в иных условиях — в кризисных политических обстоятельствах — жертв могло бы быть и гораздо больше). Та же ситуация показывает еще и способность людей к солидарности и героической самоотверженности.

Разные характеры, разные «миры» героев как будто погружены в романе в стихию особой душевной чистоты и всепонимающей строгости, исходящей от самого молодого среди них — Немого. Это в его мире так остро ощутимы запахи осеннего леса. Это он не принимает жестокости не только к человеку, но и к зверю. Ненавязчивый и работящий парень относится с глубоким пониманием к людям. Немой, он ни о чем не спрашивает и не говорит о себе — он слушает.

Во всех романах Отто Ф. Вальтера особое значение придано языку как средству общения между людьми, как способу взаимопонимания и объединения. Может быть, чтобы подчеркнуть это значение, героем романа и сделан немой — человек, обреченный на муку безъязыкости, лишенный естественного права быть услышанным и понятым. «Довольно одного-единственного слова, — вдруг чувствует Лотар Ферро, — и огромное расстояние между ним и этим человеком, его отцом, исчезнет…»

В первом романе О. Ф. Вальтера именно Немой пробуждает в людях в конечном счете способность выйти из скорлупы замкнутого эгоистического существования. Но как часто, констатирует писатель, слово разъединяет, а не объединяет людей; как часто оно, подобно ровному ходу обыденной жизни, прикрывает озлобленность и отчужденность; как часто люди пользуются словами, чтобы утвердить свою якобы единственно правомочную точку зрения, чтобы узурпировать правду.

Никогда больше, ни в одном из последующих своих произведений, Вальтер не возвратится к такому простому и сильному изображению высоты человека. Правда, и социальная среда будет в следующих его романах существенно иной.

В сонный, дремотный город Мизер потихоньку и крадучись приходит боязливый человек с защитным козырьком над глазами — Каспар Турель. Приходит в тот самый Мизер, куда однажды спускались, чтобы пополнить припасы, герои «Немого». Этот же самый город, как округ Йокнапатофа у Фолкнера, возникнет и в третьем романе Вальтера: писатель не устает показывать с разных сторон созданную его воображением провинцию — маленькую часть небольшой Швейцарии и большого западного мира. Позже, в романе «Первые беспорядки», изменится только предприятие, оказывающее мощное влияние на жизнь города. Там это будет часовой трест. А в «Фотографе Туреле» на холме над Мизером возвышается цементный завод. В карьере отваливают камень; в воронку над бункером с подвесных вагонеток сыплются куски известняка. Грохот похож на глухой шум поездов, проносящихся по туннелю. В воздухе постоянно белая пыль, прикрывающая сплошной пеленой всю жизнь города.

В отличие от первого романа Вальтер не изображает в «Фотографе Туреле» повседневного труда рабочих. Жизнь проходит за оградой завода. Из домика в домик, из пивной на улицу ползут и множатся слухи, сплетни, предположения.

Во втором романе Вальтера больше загадок, чем было в «Немом». Почти во всех происшествиях, о которых пойдет речь, есть что-то невыясненное. Умирает от родов в жилище полусумасшедшего Элизабет Ферро (сестра немого Лотара, что важно, впрочем, лишь как знак душевного родства этих двух симпатичных автору героев). Бет, Принцесса Бет — так называли ее в пивной, где она разносила кружки и вытирала мокрые столики. Кто виновник ее гибели — фотограф Турель (ведь она вспоминает его в своем бреде о женихе) или, может быть, ее дядя, старый Юлиан Яхеб, продержавший ее, беременную, семь месяцев взаперти? Кто фактический убийца итальянского рабочего Карло Педуцци, одного из тех, что, по распространенному мнению швейцарских обывателей, «тысячами понаехали в наши чистенькие швейцарские города… Они умеют притворяться усердными, производят ужасный шум, передвигаются по улицам только целым стадом, а ведут себя так, как будто они-то и есть истинные налогоплательщики в этой стране».

«Фотограф Турель» — не детективный роман, хотя мы перечислили далеко не все убийства, вымогательства, кражи и наговоры, упомянутые или описанные на его страницах. Второй роман Вальтера — это роман о сомнительной порядочности внешне благопристойной жизни.

Роман имеет форму записок, которые ведет Каспар Турель с целью ознакомить с ними общественность и оправдать себя. Он начинает писать их в свой второй приезд в Мизер, укрывшись в сарае на берегу реки Ааре под пристальным наблюдением потревоженных куниц. Блестят круглые глазки куниц, а на улицах Мизера, за притворенными створками ставен — другие глаза, прижатые к щелям: «Мне вдруг показалось, что я слышу дыхание тех, кто там притаился». Постоянная подозрительность, недоверие, слежка… Что это — миф, порожденный мнительным Турелем, или реальность маленького городка, этой, как говорится в тексте, «специфической комбинации запустения и прогресса»?

В своей сбивчивой, полной лжи и противоречий исповеди, написанной нетвердой рукой, Турель пытается узурпировать правду. В отличие от немого Лотара он неиссякаемо многоречив. Оправдательным оговоркам подвергается все, начиная от внешнего вида героя, якобы совсем не такого потрепанного, как могло показаться людям до его «неучастия», «непричастности», «незамешанности» в преступлениях, совершенных в Мизере.

Как и в «Немом», истина проясняется постепенно. Лишь прочтя несколько десятков страниц, читатель обретает несомненную уверенность, что именно Турель — совратитель девушки Бет. Его жалкие оправдания перекрываются иным речевым потоком — захлебывающимся бредом Бет, фантастическими мечтами умирающей о роскошной, невиданной жизни в большом городе с женихом, подносящим ей кофе на серебряном блюде. Козырек над глазами Туреля, блеск огней, фата невесты — все сливается в череде сияющих видений: «Я поспала немного… уснула под белым покрывалом, когда они понесли меня в голубой трамвай, и я поехала с моим женихом по всем этим улицам». В самобытном творчестве Вальтера здесь, пожалуй, вновь ощутимы связи с традицией Фолкнера, раскрывавшего мир своих героев в трепетной непосредственности не всегда слышного для других «внутреннего» слова. Разные речевые стихии — лепет Бет, несвязное бормотание полусумасшедшего Мака, силящегося поведать истину; цепляющийся за ничтожные детали рассказ Туреля — все это часто подается в романе без переходов: живая льющаяся речь замещает героя, представительствует за него.

Но ложь Туреля сталкивается не только с правдой, о которой знают другие. Она сталкивается еще с молчанием — с тупой молчаливостью обывателей, не желающих, как и Турель, чтобы что-нибудь выходило наружу. Чуть приоткрытые ставни, прижатые к щелям глаза — это не только выдумка Туреля. Из обрывков фраз, из отдельных оброненных слов читатель реконструирует то, что можно назвать общественным мнением Мизера. Постепенно вырисовываются контуры сознания, непримиримого ко всему чужому, хоть сколько-нибудь выбивающемуся из ряда, непривычному. Например, к старику Яхебу, побывавшему в тридцать шестом году на спортивных состязаниях в Испании и поэтому подозреваемому в сочувствии коммунизму. В романе Вальтера мизерцы вершат расправу над Яхебом, обвиненным ими в надругательстве над племянницей, с той же легкостью, с какой он мог быть обвинен ими в любом другом совершенном или не совершавшемся в городе преступлении.

А робкая забастовка на цементном заводе, быстро окончившаяся предательством, сговором выбранного комитета с хозяевами и удвоением выпуска продукции за то же рабочее время? Кроме подстрекательства Туреля, желавшего во всем принимать участие, и в то же время сохранить анонимность, эта история раскрывает еще и некоторые качества сограждан, боящихся всего нового и уважающих свободу лишь в рамках сложившегося порядка.

Каспар Турель в романе — главное, но не обязательное лицо. Многие трагические события, случившиеся в Мизере, могли бы произойти и без его участия. Во многих он мог бы найти себе заместителя. Присутствие Туреля играет роль катализатора медленного, сонного течения обывательской, мещанской жизни и вносит в общую панораму затянутого пыльной пеленой города ту конечную четкость, которой он добивался в своих фотографиях.

В недавно опубликованном новом романе Вальтера «Первые беспорядки» подобного героя нет. Слово предоставлено здесь монолитному «мы» — лишенному индивидуальностей сообществу — всем тем, кто молча прятался раньше за прикрытыми ставнями окон, выслеживая Каспара Туреля. Огромное значение по-прежнему придано языку: именно язык лепит собирательный образ агрессивной и неконтактной среды обывателей, жителей все того же Мизера, разросшегося до размеров крупного индустриального центра.

В творчестве Вальтера этот роман наиболее документален. Его жанр автор обозначил как «конспект». «Конспектируются» распространенные идеологические шаблоны — формулы усредненных мыслей и чувств, а вместе с ними статистические сведения, выдержки из букваря, законодательные параграфы. Но художественная точность имеет, как всегда у писателя, несколько целей. За внешними характеристиками жизни открываются ее потаенные слои. Вспомним, что герои, а в данном случае собирательное лицо — мизерцы — постоянно интересуют автора не только как устойчивая реальность, но и в проекции их сознания на непредвиденный кризис в будущем. Именно поэтому реальные противоречия швейцарской действительности на пороге 70-х годов — реакция консервативного большинства на борьбу иностранных рабочих и выступления оппозиционной молодежи — показаны Вальтером в романе укрупненно — как явление более значительное, чем это было на самом деле. Жители Мизера исполнены ненависти к рабочим-ретороманцам, представителям самой маленькой народности Швейцарии. Начавшиеся беспорядки и разжигаемая концерном национальная рознь могут привести к гражданской войне…

В своем творчестве Вальтер начинает с малого — с отдельного человека. Он не спешит подчеркнуть в нем характерное и типичное, как не торопится прояснить общешвейцарское в жизни провинциального Мизера. Но каждое частное существование имеет, по убеждению писателя, свои заметные — плодотворные или разрушительные — общественные следствия. Из частного складывается и то, что становится реальным участником общей жизни, — Мизер, действующее лицо современной швейцарской истории.

Своим творчеством Отто Ф. Вальтер не только раскрывает некоторые специфические особенности швейцарской действительности. Он заставляет внимательнее относиться к проблемам, выходящим за пределы маленькой страны. Далеко не прямолинейно и не навязчиво показывает он неизбежные связи частной жизни с действительностью — общей и исторической. А отсюда, из осознания этой связи, вытекает задача ответственного, «зрячего» существования, важная для человека, в какой бы части мира он ни жил.

В. Павлова