Немойгик

Счастье – это когда тебя понимают, большое счастье – это когда тебя любят, настоящее счастье – это когда любишь ты.

Конфуций

Этап 0

До… История моего рождения

7 августа. 4 часа утра. Первые лучи солнца пытаются пробиться сквозь горизонт. А на небе пара больших белых облаков. В такой атмосфере родилась девочка с глубокими карими глазами и длинными каштановыми волосами. Диана. И это была я. И во время моего рождения пошел дождь.

Маленькое создание забрали и положили в палату к другим новорожденным. Я была единственной девочкой, родившейся в тот день и в день до.

Такое чувство иногда, что я всё это помню. Что я помню, как впервые дотронулась до груди матери, как женщина в розовом халате положила меня куда-то, как я впервые заплакала. Это странное ощущение…

Этап 1

Моё «весёлое» детство

Через пару дней мы уехали. И меня, маленькое создание со смуглой кожей и большими глазами, впервые взял на руки папа. Он боялся: я казалась ему хрупкой и нежной. Я была ангелом, который может раствориться в воздухе, исчезнуть и никогда не вернуться.

Мне было тепло в кругу этих людей. Мне казалось, что каждый из них меня любит, что каждому я дорога и важна и что для каждого я тот самый маленький ангел…

Но это было недолго.

В то время в семье не было денег. Единственная еда, которая была дома – бульон из кролика – просто вода с разваренными в ней кусочками мяса. Всё остальное продавали.

Родственники не помогали нам. Им было всё равно…

Появилось моё первое воспоминание…

Оно такое тёплое, я не знаю, почему мне запомнился этот свет и позитив в море горя и страданий.

В бабушкином дворе строили новый забор, из ракушки. А я сидела на коленях у папы. Начало или середина июня. Папина огромная рука дотрагивалась до моих пальчиков. А вторая держала за спинку, чтобы я не упала. Солнце светило. Я чувствовала, как лучи и папины руки ласкают меня.

А мама в то время была беременна моим братом.

Я сидела в коляске, пока мама отошла. И я скучала. Я не хотела сидеть. И облокотилась на край коляски. Моё внимание привлек сверкающий на солнце железный штырёк, который торчал из земли. Я больше наклонилась в его сторону. И коляска перевернулась. Маленькое создание ударилось об эту железку и потоки крови хлынули из пары глубоких порезов.

В крови был нос. У меня до сих пор на нём глубокий шрам. И на щеке была пара царапин, которые доходили до губ.

Прибежала мама. Меня умыли, а родители в очередной раз поссорились по странному и, по-моему, пустяковому поводу.

И в то время в моей голове начал появляться какой-то голос. Я умела говорить. И эти слова начинали перемещаться в мои мысли. Это был голос повествователя, он преследовал меня в любой момент моей жизни. Стоило замолчать сознательным, обдуманным рассуждениям, как он вырывался наружу. Он звучал как не мой голос. Глубокий, чёткий, манящий…

И казалось, что говорит это взрослый человек. Не мог сам так рассуждать. В голове рождались образы. И эти образы я видела вокруг себя.

Этот голос появлялся, когда происходил переломный момент или в моей голове рождалась ностальгия. И я знала, что ни у кого такого нет. Меня это пугало. Но мне нравилось это странное явление. Хотя я хотела от него избавиться.

Была середина лета. Мама мыла посуду на уличной скважине во дворе бабушки. Была особая атмосфера. Двадцатисантиметровое ограждение, украшенное морскими камушками, обносило скважину, а внутри ограждения дно устилала глиняная плитка, которая под действием воды истончилась и выглядела шикарно. По левую сторону рос плотный куст, на котором весели черные ягодки.

Левее росла верба. С этим божественным деревом связаны теплые воспоминания… Когда мне было восемь, я с братом решили облагородить двор. И соорудить домик на дереве. Мы раздумывали над этим и решились. И верба была идеальна для этого. Через неделю на её высоких ветвях стояла халабуда из квадратных досок, спинок от старых кроватей и другого барахла, которое мы смогли найти. Это выглядело странно, но мы гордились работой. Лето мы с друзьями проводили там. Прекрасно было вечером и ночью. Со сторону дома сквозь беседку проходили тонкие лучи света, мрак, а около скважины поют лягушки. И мы сидим и говорим о жизни, нашей маленькой и беззаботной, но серьёзно и по-взрослому.

По правую сторону росли цветочки и пара роз. Когда я была маленькой, мне нравилось срывать лепестки и проводить символические обряды. Я сидела и занималась этим. Подошла бабушка, я не придала этому значения. Она схватила меня за руку и за ухо. И начала кричать, что я испортила её розы. Я плакала – она отпустила. Но мне нравилось «портить её цветы» и я не собиралась отказываться. Когда я и брат были чуть-чуть постарше, в бабушкиной клумбе росли высокие желтые и красные цветы. И мы ползали среди них. Тоже, получали. Но было весело!

Итак. Мама мыла посуду. А мне нечего было делать. Я ходила по двору и услышала разговоры около летней кухни. Там сидела бабушка, дедушка, тётя и мой двоюродный брат. Они обедали. Я подошла к столу. Бабушка нагнулась. Дотронулась до моего плеча и сказала: «Иди мама тебя накормит». Но тогда в нашей семье было плохо с этим, и она это знала… Они кушали, а я сидела на скамейке и смотрела. Периодически кто-то оборачивался и смотрел с жалостью, что ли. Но это зрелище доставляло им больше удовольствия.

Летом родился брат. В доме бабушки к нам относились ужасно. И родители понимали, что нужно съехать. В паре сотен метров оттуда находился старый дом с треснувшей стеной, около него участок со множеством зацементированных дорожек с широкими трещинами, сквозь которые пробивалась трава.

Помню, как впервые вошла туда. По бокам от калитки росли высокие туи, их тень падала на дорожку, а пространство под ними было засыпано миниатюрными шишечками, от которых исходил запах, не сказать, что неприятный, но странный. Засохшая трава стояла всюду, а слева в метре от дома росло пару кустов винограда, который лозами и листьями создавал необычную тень. А дальше росли огромные деревья абрикоса с раскидистыми ветками, такие мощные, что взгляд на них вызывал глубокое уважение и специфическую гордость.

Я побежала и оглянулась влево, на соседнюю дорожку. Там сидел трёхцветный котёнок, с худой мордочкой и большими ушами.И я назвала её Бемби.

Ноябрь. Вечер. В доме темно и холодно. Мама не затопила печь. Она сидела на пороге зала и рубала свиную голову для супа. А я стояла около неё и что-то рассказывала. Братик спал в соседней комнате, дверь туда была закрыта.

Речь моя тогда соответствовала внутреннему голосу. Я переходила в разные стороны от мамы. Мне было скучно.

Дверь на улицу открылась. И наступила тишина. Раздались тяжелые шаги. В дом зашёл папа, и, судя по звуку, он был пьян. В такие моменты мы пытались вести себя аккуратнее, чтобы не спровоцировать его гнев. На кухне-веранде что-то звякнуло и открылась дверь в зал. Мама встала и повернулась в ту сторону. Он начал орать, а мама пыталась его успокоить. Я стояла в сторон и боялась. Но потом страх превратился в нечто иное. И я просто смотрела…

Он кричал сильнее и сильнее. В его правой руке появился нож. Он взмахнул им и женщина упала на колени. Она молила. По её худым щекам побежали соленые реки. Она поднимала сложенные руки к небу. И сотню раз истерическим тоном повторяла: «Прошу, пожалуйста, не надо». А он стоял над ней с поднятым ножом и унижал её, он матерился и даже не замечал, что это вижу я. Тон накалялся. Жесты стали экспрессивней. И нож то поднимался, то опускался, проносясь перед лицом жертвы. А она плакала…

Ещё пару секунд, и он бы сделал это. И я понимала. Мне не было страшно, но я знала, как не допустить трагедии.

Я заплакала. И начала лезть за стол около окна. Мои движения были беспорядочными, но до боли натуральными. Будто мне реально было страшно…

И я привлекла внимание. Он кинул нож на пол. И начал двигаться ко мне, медленно, со словами: «Маленькая моя, не бойся, Дианочка». Я не переставала паниковать. Он пытался дотронуться до меня, но я пыталась всеми силами избегать контакта. Но он начал гладить мою руку. К тому моменту я поверила в истинность своего страха, но вдруг страх пропал.

И в душе наступила тишина. Голос во мне замолчал, как и всё вокруг. Время будто остановилось. Моё дыхание будто остановилось, и всё вокруг обрело ауру спокойствия и теплоты… Ложной теплоты.

Брат стал старше. Мы часто занимались какой-то дичью. И много придумывали.

К тому времени папа не стал лучше. Ни капельки. И чтобы он не прошёл, мы обвязали дом нитками. От одного угла к другому, от одного к другому… Пол, дверные проемы, мебель – нитки были повсюду. И даже трезвый человек бы навернулся, если бы не заметил их.

Мы сидели в детской на кровати. Это была третья комната от входа. Двери были открыты. Мы смотрели в длинный коридор и ждали. Ждали, пока зайдёт папа и упадёт, или ждали, пока зайдёт мама, чтобы предупредить её.

Через некоторое время мы помогли маме пройти до наших кроватей. Она упала на мою кровать и начала плакать. Потом села, я гладила её руку. Но она не переставала плакать. Я обнимала её, но она не переставала плакать…

В детстве в доме была странная атмосфера. Когда мы были одни, только семья, там веяло теплом и уютом. Когда приходил кто-то из ближайших родственников, чувствовалась какая-то раскрепощенность в закрепощенности, по-другому это описать невозможно. Будто твоей душе свободно, а она в клетке, стены давили, а ей хотелось лететь.

Когда приходили друзья родителей, дом наполнялся пошлостью и весельем. В такие моменты родителям было всё равно на нас.

Чаще всего нас посещали папины школьные друзья и друзья по работе. С ними родители могли сидеть до утра. У костра с шашлыком, алкоголем и шутками. Но нас туда не пускали. Или нам становилось скучно и мы просились в дом. Кстати, дом мы называли «хата».

В это время мы были свободны. Но в такие моменты на телевизоре шли либо ужастики, либо порно фильмы, либо ещё что-то, что не предназначено для малолетней аудитории. А в шкафах была уйма порно журналов и книг. Когда родители были с нами, они контролировали, чтобы мы не брали их, но в противном случае…

Мы не понимали этого. Но это повлияло на дальнейшее развитие психики.

Мы смеялись над пошлыми картинками. Помню даже, как я подошла с журналом к маме и решила показать ей «смешную» картинку. И никак не реагировали на кровавые и противные сцены в ужастиках. Для нас это было прикольно. Особенно «прикольно» то, что сейчас, когда я достаточно взрослая, родители контролируют каждое моё действие, чтобы, не дай бог, не было в моих запросах в сети пошлятины или сомнительных фильмов. А тогда на это было всё равно… «Дети, они же не запомнят всего этого и это никак не повлияет», – думали они. Видимо, промахнулись…

Но всё стало лучше. Родители купили корову. И продажа молока оказалась прибыльным бизнесом. Только морочным. Мы жили в паре сотен метров от дома бабушки, а коров мы содержали там. И родителям приходилось очень рано вставать, чтобы выдоить их и управиться по хозяйству.

Папа начал работать. Он тарарил на рыбзаводе. Иногда он пропадал там целыми сутками, иногда не приезжал домой на обед, иногда проезжал поздно-поздно ночью. Когда его долго не было, я с мамой становились около ворот на участке, который родители приобрели, и ждали. Солнце садилось, на горизонте появлялся свет фар – должно быть, папа едет. Ждали. А нет, не он, это машина с другого предприятия. И опять ждали. И вот, едет его машина. Он вылазит из багажника, уставший, с мешком рыбы на спине. А мы радуемся, обнимаем его…

В то время родители взяли участок. Это был большой кусок земли, в три раза больше, чем среднестатистический участок в селе. Там была свалка. Но родители хотели превратить убожище в рай. И через год начали строить дом. У родителей были грандиозные планы. Папа рассказывал мне, совсем ребенку, как классно будет, когда у нас будет собственное жилище, когда у меня будет комната на втором этаже, как я смогу любоваться лучами заходящего за море солнца и оглядывать низенькие домики.

Денег не было – строительство не продвигалось. Но папа обещал, что на следующий год всё будет готово. Сколько раз… И каждый раз врал. Врал мне, и тем самым учил меня этому. Думал, что ничего плохого же не случится от того, что я буду жить в иллюзии его «завтра».

Чтобы обнести участок ограждением, папа ездил на свалки и выкапывал ржавую проволоку. Он ездил на скалы на бричке, чтобы привезти камни для строительства цоколя. Он находил места, где можно купить дешевый камень, оставшийся от строительных работ. Он просил друзей помочь строить за символическую плату…

И он же дал столько несбывшихся обещаний.

В нашем доме бывали родственники. А особенно мы любили, когда приезжали наши дядя и тётя – Женя и Ира. С ними всегда было весело. Мы делали забавные фотографии и снимали милые видео. Они привозили подарки и сладости. И родителям тоже это нравилось. Они могли долго разговаривать между собой, но, когда тётя с дядей были у нас дома, никто и никогда не терял нас из виду, мы были подконтрольны. Но это приносило радость.

В этой компании мне было тепло. И весело. На камеру я с братом вытворяли странные вещи. И когда я пересматриваю это, становится стыдно, но это вызывает умиление. Я не могу поверить, что когда-то я была такой милашечкой с крупными кудрями, пронзительными глазами, носиком-бусинкой и тоненьким телом.

Мои действия говорили обо мне как о лидере. Я всё время командовала братом. И, как я понимаю, не из-за принципа, а из-за моего врожденного желания доминировать (ну да, ну да, я же лев, что от меня ещё ожидать). Я руководила его действиями и проворачивала дела, которые могли бы пойти мне на пользу.

Однажды к нам приехали Ира и Женя. И привезли большой пакет ирисок. Я и брат должны были разделить их поровну. Мы так и сделали. Но я предложила сыграть в кое-что, что придумывала на ходу. На конфеты. Я выиграла у брата все конфеты. Он начал возмущаться, а я – объяснять ему. Но окончание истории не такое забавное… В общем, я ударила его мясорубкой по голове… Коротко о том, что бывает при неисполнении правил, ну, моих желаний в частности.

Порой в детстве меня оставляли с бабушкой или одной из тёть – либо с Таней, либо с Ирой. По факту я большую часть времени проводила с ними.

Родители всё время были на работе. Или я им мешала. И они отправляли меня к бабушке. В то время бабушка и Таня жили в одном доме. Помимо их там проживали ещё дедушка и мой двоюродный брат Егор.

Они меня наказывали. Просто. Потому, что я им надоела, или потому, что у путаюсь под ногами, или ещё по каким-то неведомым мне причинам. Помню, как бабушка просто из-за того, что я не там стояла, поставила в угол. Я стояла и не понимала, почему она так поступила. С того момента отсчитывается моя укоренившаяся привычка – спрашивать «почему». И если вдруг у кого-то не найдётся ответа на этот вопрос, моё внимание соскочит с данной персоны.

Ещё «помню один момент добрый». Была зима. За окном сыпался снег. Шёл спокойно и медленно. Снежинки будто во сне. Я открываю глаза. Эту ночь я спала в комнате бабушки, в её постели. Приятно трещит печь, тепло. В доме слегка пахнет доготовленным завтраком. Звуки телевизора. Но мне это не важно. Я смотрю в окно. И вижу сквозь ламповый тюль такой прекрасный мир. Белый… Где-то слышатся шаги. Это идёт Егор, чтобы сообщить бабушке, что он собирается гулять с друзьями. Бабушка сидит на низком стульчике, шьёт. Парень заходит, на него оборачиваются взрослые, дедушка тоже был в комнате, он не вставал и ждал, пока бабушка принесет завтрак. Все уходят. И мы, я и тишина, остаёмся наедине.

Мне не хотелось вставать. Это было прекрасно. Я была будто в другом мире. Было так мягко, тепло и приятно на душе и в теле.

А ещё время с Таней… Многие считали её ужасное женщиной, особенно родители. Они внушали, что она плохая. Но я это видела лишь в их словах. Может, я ищу во всех только добро, может, ещё что-то, но это факт.

Она увлекалась рукоделием, и, когда я оставалась с ней, мы занимались этим делом. Приятно, когда кто-то занимается с тобой каким-то интересным делом и не говорит, что ты делаешь что-то не так, что ты бездарность, что у тебя ничего не выйдет. А просто делает и помогает исправить ошибки, если они появляются. Да, и благодаря тёте у меня такое влечение к рукоделию.

Осенью мы ходили в старый сад, чтобы пособирать красивые листья, семена деревьев, ягоды шиповника, золотые колоски. Но в один раз произошло нечто странное. Мы шли по тропинке в рощу, там росли шиповник с продолговатыми красными ягодками, а эти ягодки бы пригодились в handmade-е. Мы свернули с дорожки. Это было мрачное место, и я боялась туда ходить, поэтому держалась поближе к тёте. Мы прошли вглубь, я оборачиваю голову, а в метре от меня веревка, а на ней повешанная собака. Я дотронулась до кофты Тани, она посмотрела в сторону собаки. Сказала: «А это твой дедушка сделал». Я не знаю, что она хотела вызвать у меня этими словами. Но мне не было страшно. Я будто смотрела на мир не своими глазами, а глазами, которые находились за мной. Поэтому ничего не чувствовала. И в этот момент я почему-то тоже была умиротворена.

В детстве у меня было ещё одно странное предпочтение – спать с папой. Да, этот человек делал мне много плохого. Но и здесь я пыталась видеть только хорошее.

Да, я любила спать с папой. В этом человеке я всегда видела пример, несмотря на его образ жизни, поступки и прочее. Я не видела что-то такое в маме, не пыталась быть похожей на неё.

Мне было обидно, когда я хотела быть с семьёй, а меня отправляли к бабушке, или когда папа не приходил домой или выгонял меня. Я чувствовала, что не так уж и важна для них, что эти люди не готовы жертвовать ради меня самым ценным своим ресурсом – временем. И у меня сформировалась частичка неполноценности. Мне кажется, что то, что человек со мной мил, – это либо лицемерие, либо правда, но правда временная, которая совсем скоро кончится и станет ложью. Хотя это не так в реальности. Просто ощущение.

У мамы была одна странность. Она кричала, могла ударить. И я понимаю её, у любого человека крыша съедет от такой жизни. Но после всех унижение она будто что-то осознавала, падала на колени и начинала целовать и просить прощения. Но я не верила, мне было противно от этого, потому что действия противоречили последующим действиям и нельзя было понять, в каком случае ты говорил правду.

Брат подрос. Я завидовала, потому что родители уделяли ему больше внимания. Они чаще покупали ему игрушки, не отправляли его к бабушке, относились нежнее. И если с ним что-то случалось, всегда была виновата я.

Он подрос и начал унижать меня. И да, уже тогда я ощущала себя лишней в их обществе, не такой… Он бил меня и издевался надо мною, когда родителей не было дома. Тогда я ещё не испытывала жестокость по отношению к нему. Я думала, что, если я буду к нему добра, он тоже рано или поздно изменит своё поведение. Но я ошибалась. Или просто неспособна была дождаться того момента. Он издевался всё сильнее.

Я не рассказывала об этом родителям. Ведь они либо бы не поверили мне, либо отругали брата. А мне не хотелось ни того, ни того.

Но меня всё достало. Я начала проявлять жестокость по отношению к нему. Но он рассказывал обо всём. И меня часто ругали. Но я не рассказывала ничего. И родители начали считать меня извергом…

Они ещё меньше верили мне. Но пытались не показывать своё реальное отношение. Может, потому, что я всё-таки была их ребенком, и они любили меня…

Я сознавала действительность. И я начала помогать маме по дому. Помогала убираться, стирать, готовить, зашивать.

Я начала учиться готовить лет в пять. Первое, что я приготовила был хворост.

На нашей улице жило много детей. И периодически все мы собирались в нашем дворе. Помню, как ворота во двор открываются и толпа ребятишек разных возрастов засыпается внутрь. Нас было человек двадцать. Там были и старшеклассники, и те, кто ещё не умел нормально разговаривать. Но было весело. За домом был подвал, примерно полтора метра высотой. И с него было очень классно съезжать на тапочках или на линолеуме.

Чтобы угостить этих детей, мама жарила хворост. И в этот раз у неё было какое-то очень срочное дело. И она позвала меня к себе. Я чувствовала гордость, ведь обычно, когда нужно было с чем-то помочь, мама звалась другую, старшую, девочку. Я держала в руках вилки и пыталась как можно аккуратнее переворачивать хрустики. Я была сосредоточена.

Я любила шить. И это было единственное, что, по мнению родителей, я хорошо делала. Я могла сесть перед горой старых папиных носков и по пару часов зашивать их.

И, кстати, шить меня научил папа, он тоже когда-то увлекался этим, только серьёзно. Он шил сбрую для лошади и сапоги, учился вычинять овчину и шить из кожи. А до этого ремеслом интересовался прадедушка по бабушкиной линии, он был начальником ОТК на швейной фабрике.

Мне нравилось перешивать старые вещи. Это меня расслабляло, я уходила в себя. И мне не хотелось оттуда возвращаться, как, впрочем, и всему современному обществу…

В детстве у меня были и другие увлечения.

С детства я была неутомимым инициатором. Я часто предлагала родителям свои идеи. И в кругу друзей я тоже занимала позицию именно лидера-инициатора.

Когда я с братом находили что-то необычное, я сразу предлагала, что из этого можно сделать. Помню, как мы пытались сделать летательный аппарат от бензобака от Минска. Регулярно в нашем дворе появлялись домики из разных, порой странных, материалов. А вершиной наших творений были двухэтажные домики из досок. Однажды мы даже сбили такой гвоздями.

Мы часто притворялись кем-то. Я с завидной регулярностью «перевоплощалась» в кошку. Мы играли в одноглазых пиратов, боящихся темноты монстров, каких-то внеземных тварей, черепашек-ниндзя… Но главное, что всё это наполняло энергией. И от подобного лучи моего внутреннего солнышка никак не могли погаснуть…

Я люблю актёрское мастерство. И с этим даже спорить не стоит. Когда я была очень маленькой, меня часто оставляли смотреть телевизор. Там шли либо мультики, либо художественные фильмы. И я начала замечать, что периодически начинаю проигрывать сцену из мультика или фильма, представляя себя за одного из героев.

У меня был любимый мультик. Про парня, который умел трансформироваться в разные механические штуки. Был вечер. Я стояла на папиной кровати и вслух с жестами проигрывала сцену из мультика. Папа проходил около меня, и я сказала: «Папа, смотри, я играю». Он не повернулся и сказал: «Ага». И пошёл дальше. Это один из самых бОльных моментов моего детства. Серьёзно. Тогда опровергли, не придали внимания тому, что для меня было важно. Для меня это было очень важно. В то время я ещё и не думала о перспективах стать актёром или о чём-то подобном. Мне нравилось играть, душа лежала. А это так злостно опровергли…

И мне, как и любому ребенку, нравилось рисовать. Бабушка говорила, у меня талант. Она настаивала на том, чтобы меня записали в художественную школу. Но родители были против

Помню, как я рисовала бабушкину вазу. Я погрузилось в это дело. И аккуратно выводила каждую линию, делала всё как можно плавнее и красивее. Бабушка посмотрела на рисунок и обняла меня. Это было великолепно для ребенка. И мне нравился этот рисунок.

И я пела. И танцевала. Без этого я тоже не могла жить.

И я представить не могу, где бы я была, если бы родители обратили внимание хотя бы на один мой талант (ненавижу это слово, я вообще отрицаю существование таланта, это просто дело, в котором у человека больше опыта и к которому человека тянет). Но, знаете, я рада, что никто не придал значения моим увлечениям. Так бы я была совсем другим человеком. А я обожаю себя такой, какая есть я.

У нас не было Интернета. И я особо не жаловалась на его отсутствие. Когда об этом говорили взрослые, из их уст это звучало как что-то магическое, что предначертано только самым богатым и на что нужно потратить уйму денег. Да и рассказы взрослых о том, что в Интернете можно найти всё, что угодно и когда угодно, с присущей им дурацкой интонацией вызывали у нас какое-то восхищение, что ли. И сейчас я вспоминаю это, и становится стыдно за взрослых. Серьёзно. Они же знали, что это, для чего это, как это работает. А нам несли чушь.

По-моему, это неправильно. Детям нужно говорить достоверную информацию, правду. И только так потом у родителей не будет никаких проблем с переучиванием ребенка новым законам жизни и правилам. Только так. Ведь ребенок – тоже человек. И когда-то он тоже будет вспоминать своё детство. И если тогда он не понял, о чём взрослый ему говорил, то в будущем он обязательно это поймёт. Конечно, информацию нужно облегчать для понимая ребенка. Но не нужно делать это до уровня дезинформации. Ведь потом ребенок просто запутается, что здесь правда.

Так было со мной. Да и со многими другими детьми, с абсолютным большинством.

Интернета не было. Зато мы жили в селе. И эта атмосфера тоже помогла мне стать той, кем я являюсь сейчас. Атмосфера вечного страха, с одной стороны, и атмосфера спокойствия, с другой. Может, поэтому я такая бесстрашная. Потому, что я поняла, что этот вечный страх есть спокойствие.

А ещё многие моменты имеют какую-то паркость. Просто чувство такое при их вспоминании. Хотя многие из них происходили на морозе.

Я ненавидела баню. Когда ты заходишь в наполненное паром помещение, становится сложно дышать и чувство, что вот-вот задохнёшься. Тебя намывают горячей водой и трут мочалкой настолько, что на теле чуть ли не появляются раны. А мама просто говорит сидеть молча и не двигаться без её повеления. Потом тебя еле вытирают. Ты ещё мокрый. И на тебя одевают колготы, кофту, куртку. И во всём этом ты сидишь в таком же жарком коридоре. Когда всё твоё тело чешется, а лёгкие, кажется, перестают дышать. А потом выходишь на свежий воздух. И вся одежда начинает прилипать к телу. Оно ещё сильнее чешется. А потом ещё двадцать минут идёшь домой и ощущаешь весь этот ужас…

И немного о том, почему вечный страх.

У нас были животные: кролики, свиньи, коровы, куры, утки, козы…

И в детстве я поняла лишь то, что они могут доставлять боль. Когда мне было два годика, я сидела около кроличьей клетки и смотрела на её обитателя. Я давала кролику что-то. И он ударил зубами по моим пальчикам. И до сих пор у меня большой шрам на мезинчике левой руки.

Родители управлялись и я стояла в базу и смотрела на них. Ко мне начала подходить корова. Она подбежала и её рог пронёсся в паре сантиметров от моего живота. Она прибила меня к стене. И, о, слава случаю: если бы корова ударила на несколько сантиметров в бок, меня бы здесь не было… Она пробила бы мне живот. Родители не сразу меня заметили. Я не кричала и не плакала, а просто взяла её за рога и смотрела. Папа подбежал и отвёл её. А с тех пор иллюзия бесстрашности начала рушиться…

У нас всегда были собаки. Папа очень любил их. Да и я к ним не была равнодушна.

Сначала у нас были грейхаунды. Это высокие стройные охотничьи собаки с тонкими фигурами. Когда-то папа хотел их разводить для охоты. Но время, точнее его отсутствие, не позволяло этим заниматься. Некогда у нас их было много, штук пять. Но потом часть собак умерла. И остались только Алмаз, Самира и ещё один пёс, сын Самиры, я забыла его имя.

Они жили у вольере. И, как я помню, на всех собак еды тогда не хватало, из-за чего они часто дрались. Когда мы переехали в хату, собак стали держать на цепи. Папа никогда не отпускал их и не гулял с ними. И я считала такое поведение безответственным. Мне было жалко животным. Потом их не стало…

Несколько раз родители покупали немецких овчарок. Лучше всего я помню черную овчарку по имени Грета. Это была самая позитивная и милая собака, которую я когда-либо видела. Она гуляла у нас по двору. Когда кто-то заходил к калитку, она прыгала на него и облизывала – вот так она была рада видеть хозяев.

Но однажды она не пришла. Мы начали искать её. Она лежала под заборчиком около скважины. Ей было плохо. На следующий день её повезли к ветеринару. Назначили капельницы. Но человек, которому поручено было их ставить, не поверил, что нужна такая маленькая доза. И в итоге собака просто задохнулась от человеческой глупости и нежелания верить.

Родители знали, почему она умерла. Но нам врали. Они говорили то ли то, что эту собаку отравили, то ли то, что она заразилась чем-то от дворняги. Но факт в том, что пытались внушить ненависть к чему-то. Вот и всё. А это низко. И как хорошо, что я это понимаю…

Потом появилась Кора. Мама привезла её на мопеде из другого города. Тогда это был маленький пузатый фокстерьер с пушистым телом и малюсенькими тёплыми лапками. Когда мама привезла её, мама сразу же уехала на работу. А малышка начала плакать. Я сидела около неё и успокаивала. Я прижалась к ней, чтобы она не замерзла. И ей стало комфортно. И она уснула возле моих колен…

Чуть позже появился Хан. Это был метис немецкой овчарки с какой-то дворнягой. Но от этого я не любила его меньше. Это был прекрасный пёс. Сейчас вспоминаю всё это и думаю, насколько же разные характеры у собак. Очень разные. И это удивительно круто.

Через месяц купили Суру. Тоже немецкую овчарку. Чистопородную, с хорошей родословной. Когда Сура была щенком, мы её не замечали. Она никогда не игралась с нами. Она всегда была в стороне, наблюдала. И она никогда не издевалась над кошками. Я вообще не помню её из детства. И родители тоже не обращали на неё особого внимания. Это была особенная собака. И я сравниваю её с собой, как бы странно это ни звучало. И это единственная собака, которая до сих пор жива. Может, есть что-то верное в её философии…

И у меня есть две вечные любви – хомяки и козы. Я серьёзно. Эти животные особенные для меня. И я сравниваю себя с хомяком.

В детстве у меня было несколько пушистых грызунов. Я не помню особого взаимодействия с ними. Помню, как мы их в спичечных коробках хоронили и всё…

Когда мне было года три, у нас впервые появились козы. Козу с двумя козлятами забрали с фермы. Они были коричневые, со светлыми полосками на спине и небольшими рогами. У нас было две Аси, Роза, Лилия, Раф… Но история начинается позже.

Из села, откуда родом мама, привезли беременную козу. Через месяц появились две девочки-козочки. И мы назвали их Анна и Эльза. У меня с самого детства Эльзы завязался с ней какой-то особый connect. Когда я уходила, она грустила. Я могла ей что-то рассказывать, а она меня внимательно слушала. Мы играли вместе. И скажу вам, она была самым верным и лучшим другом в моей жизни. Я часто думаю над этим. Но никогда я не встречала человека, который бы так же себя вел по отношению ко мне. А ей я была дорогА.

И когда она подросла, её отправили в стадо. А привезли в конце февраля. Всю зиму я ждала этого момента. Я думала, что она забыла меня, ведь козы – глупые животные. Но я была не права. Я зашла в сарай. И её взгляд тут же приковался ко мне. Ей не нужно было ничего тогда, кроме меня и моей персоны. Я подошла и постояла около загончика. Была почти ночь. Потом хотела уйти. Но Эльза начала мекать. И я вернулась. Я зашла в её сарай. Мы посидели ещё около часа. Она начала пытаться бодать меня. И один раз чуть не сломала мне руку. Я пошла к выходу. Но она мекала. Она была не специально. Так получилось. И я вернулась.

Я приходила к ней каждый день. И мы разговаривали. Никто нас не понимал. Никто из людей не хотел быть со мной рядом настолько сильно. Я никогда не чувствовала, что на кого-то могу полностью положиться, полностью доверять. А если и подумала однажды, то по крупному пожалела.

Но к концу лета я стала видеться с Эльзой реже. Не помню, почему. И к осени родители решили, что хватит с них коз. И убили Эльзу. Мне было грустно, я была опустошена. И мама спросила, жалко ли было её. А я не знала, что ответить…

В моей жизни был ещё один странный момент. Это произошло под Новый год.

В детстве мне было интересно, что будет, если поджечь себя. У меня было навязчивое желание сделать это. Тогда мне было три или четыре. А это желание у меня было с самого детства. Ума не приложу, с чем это могло быть связано.

И в один день коим-то образом в моих руках оказалась зажигалка. У меня получилось зажечь её с первого раза. И я подпалила свои пальцы на правой руке. Мне не было больно. Мне было интересно, что будет дальше. Горело легкое пламя. А пальцы и ногти покрывались черным пепельным налетом. Я наблюдала за этим. А голос в голове говорил всё громче и громче. Мне было интересно, что будет дальше.

Но я подумала о том, что это могут увидеть взрослые. И подумать, что я ненормальная. Мои действия не есть норма. Такого не должно быть.

Неделя до Нового года. Мама просит принести что-то с кухни и говорит, что эта вещь находится в каком-то ящичке. Я открыла один из них. Там лежала большая кукла. Я обрадовалась, а потом всё поняла: это подарок мне на Новый год. Мне стало не то, чтобы грустно. Просто это был удар для детского сознания. Тогда я верила в чудеса и всеми способами пыталась доказать их существование. Но это разрушило всю магию.

Та кукла лежала в сыром плесневом шкафу. И от этого становилось ещё грустнее…

В новогоднюю ночи приснился ужасный сон, как мне казалось. Я стояла на облаке. Везде пылал огонь. И из-за дыма навстречу мне появилась женщина в маске кошки. Она держала две катаны в руках. И направлялась ко мне. Я понимала, что не смогу сражаться с ней. Я сопротивлялась, ускользала, пыталась убежать. Но тут резко кошка сбросила меня с облака. Я дважды вскакивала при виде снов за свою жизнь. И этот раз был одним из тех разов. Я вскочила, а под ёлкой сидела мама с игрушками в руках и что-то делала. Мне стало ещё обиднее, я отвернулась, а она меня не заметила. Всё. Теперь точно всё волшебство, в которое я только могла верить, рухнуло…

Особенно всегда проходило лето.

Летом приезжал хозяин дома. И нам приходилось переезжать к бабушке. Мы собирали все свои вещи в бричку. И перевозили. Папа даже разрешал мне иногда рулить.

Мы собирали всё-всё. И должны были жить у бабушки до начала осень. Мы жили в старой комнате, которая не имела проход в дом, но соприкасалась с ним стеной. На всю стену там были фотообои со львёнком. Старое большое окно с множеством щелей и не пойми какая дверь. И там было много мух и комаров. Поэтому находится было практически невозможно, особенно ночью. Но нам приходилось терпеть…

Мне было четыре. Поздняя весна. Ещё не стало достаточно тепло. И поэтому мы, дети, ходили в куртках. А мама садила огород.

Она работала на грядках. А мне с братом нечего было делать. Мы просто ходили по бывшему мусорнику и искали всякие интересные штучки. Потом я подняла глаза и сквозь сетку в соседний двор увидела маленькую девочку, которая смотрела на нас. Я пыталась не обращать на неё внимание. Но потом мама сказала, чтобы я подошла к незнакомке. Мы заговорились. Девочка принесла две миниатюрные пластиковые пони и подарила мне и брату. И мы договорились встретиться завтра на том же месте. И поиграть у неё во дворе.

Так и случилось. Мы начали видеться каждый день. И в итоге стали подружками.

Её звали Вика. Она приезжала в село каждое лето с бабушкой и дедушкой или с родителями. Она была почти на год старше меня. Но это не мешало весело проводить время.

А ещё я помню, как я с бабушкой и с тётей ездили на пляж. Волны казались мне такими странными, океанскими. Я стаяла на берегу, а за ручки меня держали Таня и бабушка. На море была атмосфера особая. Такой запах, легкий ветер, не так уж и много отдыхающих. Это было прекрасно. И всё было наполнено каким-то счастьем.

Однажды я ездила на море с моей семьёй и семьёй дяди Миши. Вечер. Солнце село. Прохлада. Но мне было не комфортно. Дядины дети пугали и пытались вызвать негативные эмоции, а взрослые пили или вели себя совсем не любяще. Если бы я была одна, возможно, это было бы самое прекрасное воспоминание из тех, которые могут быть.

С родителями мы очень редко, раз или два за лето, ездили на море на велосипедах или на бричке. Но это было незабываемо. Знаешь, думаю, любой ребенок рад провести время с родителями, особенно когда большую часть времени они на работе, а потом говорят, что всё делают ради тебя. Но не в материальном благополучии же дело… И так было всегда, и будет всегда. Они не делают ничего, чтобы меняться. Они привыкли к этой раковине.

В детстве у меня болели почки. Очень болели. Нужна была интенсивная терапия, и поэтому мы ездили в Симферополь.

А потом из-за аденоидов семьдесят процентов слуха было потеряно. Мама говорила что-то, а я плакала и говорила, что ничего не слышу. Был большой шанс того, что я вовсе лишусь слуха. И почти через год мне удалили аденоиды. Сразу же я начала слышать всё отчетливей. Но нужно было пройти длительный курс терапии. Мне нельзя было нырять с головой и необходимо было по случаю купания надевать беруши. Это было очень неудобно. Потом каждое утро нужно было ходить в больницу на прогревание. К ушам прикладывали большие еле влажные диски, которые ужасно пахли и постепенно нагревались. Это мерзотное ощущение, будто в твои уши заливают горячий воск, и он попадает в мозг и начинает разъедать его, а ушные каналы в это время становятся всё шире и шире. Я ненавидела всё это.