Ненужная жена. Рецепт любви

Глава 1. Лишние рты

— Вы не можете так со мной поступить!

— Не могу?! А кто мне помешает?

Старуха у жарко пылающей печи смеется, уперев руки в боки.

Впрочем, какая старуха. Клотильда еще крепкая женщина. На ее лице совсем немного морщин, оно свежее и румяное. Волосы ее сплетены в косы и аккуратно уложены на голове веночком.

И одевается она как молодая. А сегодня даже принарядилась. Надела свежий льняной фартук с кружевами поверх темно-синего платья.

Празднует избавление.

Избавление от меня!

— Я, — как можно тверже говорю я, хотя от слабости меня шатает, — жена вашего сына и хозяйка этого дома. Вы не имеете права…

— Хозяйка? — Клотильда снова расхохоталась, перебив меня. — Что-то я не припомню, чтоб Жан велел мне тебя слушаться во всем. Наоборот. Уезжая, он все мне оставил. Так и сказал: «За всем ты присматривай, матушка. Все в твои руки вверяю!»

— Это потому, — шепчу я, качнувшись и уцепившись рукой за стол, чтоб не упасть, — что я была беременна…

Глаза старой злобной ведьмы вспыхивают недобрым торжеством.

— И где же ребенок? — елейным голоском спрашивает она.

Из глаз моих льются слезы. Сплошным непрерывным потоком. Невольно касаюсь плоского, пустого живота ладонью, и старуха клекочет, как стервятник:

— Недоглядела! Уморила сыночка моего Жана! Выносить не смогла! Негодная! Ни на что негодная!

— Вы заставляли меня работать, — шепчу я в отчаянии.

Почему она так жестока? Я потеряла ребенка, а она словно нарочно давит на самое больное. Тычет ножом в раскрытую рану!

Клотильда всплескивает руками.

— А как иначе?! — притворно негодует она. — Не хочешь работать, а лопать хочешь?! А кто тебя должен кормить? Я, что ли?

— Муж, — несмотря на голод и слабость, огрызаюсь я. — Это обязанность мужа, содержать свою жену!

— Муж твой уехал, — огрызается старуха. Теперь она похожа на злобную псину, защищающую от посягательств чужаков двор. — И ничего на твой счет не сказал! Ни гроша мне не оставил! А я что, из своих сбережений должна тебя содержать? Сама нуждаюсь!

Клотильда лжет.

Она уж точно ни в чем не нуждается.

У нее до омерзения сытое лицо.

Красное, с парой подбородков.

На печи кипит наваристая похлебка, а за столом сидят трое упитанных детей — ее детей, разумеется, — и, уписывая суп, похихикивают, глядя на меня хитрыми и злыми глазами.

— Я нуждаюсь больше вашего, — говорю я. Стараюсь, чтоб голос мой был строгим и суровым, но пищу еле слышно, как котенок. — Я больна и голодна. Я еле встала после болезни…

Клотильда фыркает и нервно дергает плечом.

— Ну, встала же, — бросила она небрежно. — Хоть бы спасибо сказала, что не дали тебе помереть. А могли бы вывалить тебя вон в снег, и все.

— Не могли, — теперь зло прорезалось в моем голосе. — Если так, то вас осудили б за убийство.

На это Клотильда смолчала.

— Не скаль мне тут зубы, — отвернувшись к печи и ловко снимая свой котел со вкусно пахнущим варевом, огрызнулась она. — Ишь, чем удумала пугать… Жива — уже хорошо. После тебя, заразной, придется всю постель сжечь, да комнату выбелить! Сплошные убытки…

— Я не заразна! Это была горячка после родов…

— Хватит болтовни! — снова огрызается Клотильда. — Сказано тебе — собирай свои манатки и топай отсюда, куда хочешь! Не нужна ты здесь больше.

— Что скажет Жан? — шепчу я в последней надежде.

Клотильда сурово сопит.

— Жан приедет к маю, —отвечает она зло. — Обещался как раз к рождению сына. Вот тогда и узнаем, что он скажет.

Это какой-то нескончаемый кошмар.

Я не знаю, что сказать, не знаю, что делать. Не знаю, куда идти.

— Я выйду к людям, — говорю я. — Пожалуюсь… они заставят вас принять меня обратно.

— Поленом тогда хребет тебе сломаю, — шипит мне в лицо эта злобная гарпия. — А всем скажу — упала. Все равно тебе не жить. Не с моими детьми под одной крышей!

Мысли от слабости путаются, и я не нахожу ничего умнее, чем упасть на лавку и вцепиться в стол.

— Есть дай, — рычу, стискивая худыми пальцами скатерть и люто, по-волчьи, глядя на Клотильду. — Если не дашь, сяду на твой порог и умру там. Отвечать тебе придется по закону. Не дожидаясь Жана. И совсем перед другими людьми.

Понимаю, что хочу жить.

До одури боюсь упасть снова в это черное небытие, где гулкая пустота трогает ледяными ладонями.

Я там была.

Я упала туда, когда подумала, что хуже уже не может быть.

В своем мире я была больна. Безнадежно. Смертельно. И когда мой час настал, я дико хотела только одного — жить. Как угодно, где угодно, но жить!

Дышать, ходить, работать, уставать… Да даже если и болеть — то бороться!

Я хотела, чтоб у меня был шанс. Я считала несправедливым, что болезнь настолько сильнее меня. Я клялась, что смогу победить что угодно, если у меня будет шанс!..

Вот он какой, значит, этот шанс…

На мои воспоминания теперь наслаивались чужие. Той девушки, что потеряла из-за тяжелой работы ребенка и не перенесла горячки.

Эта Клотильда, истинная ведьма, просто уморила бедняжку.

Нарочно. Безжалостно и планомерно. Словно котенка ненужного утопила.

Отряхнула руки и фартук поменяла, вот и все.

А девушка была слишком юна, слишком нежна и кротка, чтоб возражать и сражаться…

Сколько ей исполнилось? Еле-еле двадцать? Добрая невинная душа.

Кажется, она была сирота, дочь старого аптекаря. Жила себе в долине, работала в саду при аптеке, выращивала цветы и травы, пока не повстречала этого… Жана. На свою голову!

Жан был красивый. Да почему был, он и сейчас такой же. Высокий, черноволосый, холеный. Очаровать-то девчонку он сумел быстро. И еще быстрее — промотать ее небольшое приданое.

Все семейство Жана во главе с его ушлой маменькой жило припеваючи всю осень и зиму. А к весне, стало быть, молодя жена стала не нужна.

— Да подавись ты, зараза! — раздраженно выкрикнула Клотильда, грохнув передо мной миской с похлебкой. Немного, но после болезни больше я и не съем. А силы мне придаст и пара ложек горячего.

Словно волчонок, ухватила я кусок хлеба без спроси и принялась жадно есть горячий суп, чем вызвала еще больше смешков со стороны детей Клотильды.

Им было забавно, что я ем и давлюсь от жадности и спешки. Им было смешно, что еду мне приходится выпрашивать.

И им нравилась власть их матери надо мной.

А сама она была очень недовольна моим своеволием. Но отнять взятый без разрешения хлеб побоялась.

Наверное, ей показалось, что я в руку ей зубами вцеплюсь.

Да я и вцепилась бы. За свою новую жизнь, начатую так странно и неудачно, я вцепилась бы зубами в чью угодно руку!

***

— Раз жрешь тут бесплатно, — грубо произнесла Клотильда, — с собой эту заберешь. Хватит мне уже кормить тут всяких оборванцев…

Из темного угла она за руку вытащила упирающуюся девочку, грязную и худую, в ношеном старом платье коричневого цвета.

Малышка упрямо и враждебно молчала, глядя большими глазами на Клотильду, и та наподдала ей подзатыльник за этот взгляд.

— Змееныш! — злобно прошипела старая гарпия.

А я чуть куском не подавилась.

Этот ребенок, эта малютка лет пяти с тонкими золотистыми кудряшками — это была внебрачная дочь Жана. Так сказала ее мать, подкинувшая девочку на порог нашего дома. Оставила и ушла, худая и бледная нищенка.

Жива ли сейчас? Вряд ли. А если и да, то немногим лучше меня себя чувствует.

Жан еще никого не сделал счастливее и здоровее. Он, словно паразит, присасывается и высасывает все соки, всю жизнь выпивает.

— Но это же ваша внучка! — изумленно воскликнула я, глядя на девочку.

Та не заплакала от подзатыльника. Для бедняжки это было уже привычное дело.

Она все так же молча смотрела на меня, прижимая к себе странную игрушку, то ли черного медведя, то ли кота, кое-как сшитого из вытертого старого плюша.

Единственное, что осталось у нее на память от матери… Дети Клотильды не отняли игрушку у девочки только потому, что та была слишком уж грязная и протертая чуть не до дыр.

Ну, и сама владелица кота имела обыкновение кусаться. Отчаянно, несмотря на тумаки, которых доставалось ей предостаточно.

— Как бы не так! — рявкнула старуха. — Жан говорит, что знать не знал эту проходимку, подкинувшую нам этого звереныша!

— У нее ваши глаза, — пробормотала я, ошарашенно разглядывая девочку. — Это же ваша… как же вы можете!..

Но у старухи точно в груди камень.

— Обе убирайтесь, — прошипела она, — и точка!

— Вы за все ответите! — выдохнула я, потрясенная.

Клотильда осклабилась. В чертах ее неприятного лица засияло злое торжество.

— Доживете до мая — может, и отвечу, — мерзко проговорила она.

Скажем прямо, шансов дожить до мая, да и просто прожить хотя б несколько дней на улице, куда гнала старуха, у меня было маловато.

С ребенком на руках — еще меньше.

С чужим ребенком. С ребенком человека, назвавшегося моим мужем, и избавившегося от меня, как только взять стало нечего.

Я ведь не дурочка. Все я понимала.

Это юная тихая жена Жана могла бы верить в то, что старуха-свекровь распоясалась, пока сына нет дома. Я же, занявшая тело девушки нечаянно и самовольно, видела это семейство просто насквозь.

Жан еще раз намерен был жениться.

Развестись со мной он не мог. Тогда б суд обязал его отдать мне мое приданое, да еще и денег на новорожденного ребенка заставил бы приплатить. А Жан никому и ничего платить не собирался.

Поэтому они с матерью и удумали избавиться от молодой жены.

Да и от плода греха, от девочки-подкидыша, тоже.

Видно, Жан наконец-то очаровал не какую-нибудь деревенскую дурочку, а даму солидную, богатую. Значит, темное прошлое ему ни к чему.

Молодая жена умерла в родах? Что ж, так бывает. Никто б не придрался.

Но план старухи и мерзавца-мужа разрушила я. Свалившись в чужое, обессиленное тело, оживив его своей неистовой жаждой жить.

А за то, что такой хороший, выверенный план разрушился, Жан строго спросил бы со своей мамаши. Вот она и лютует, огрызается. На крайние меры пошла, гонит меня из дому.

— Что людям скажете, — глухо говорю я, цепляясь за последний шанс остаться здесь, под кровом, в тепле. — Как оправдаетесь.

Клотильда фыркнула.

— Скажу, что пошла за хворостом и не вернулась! — дерзко выкрикнула она. — Может, заплутала, а может, сбежала. Все же знают, что ты дурочка. Потаскушка деревенская.

Дети за столом так и покатились со смеху, показывая на меня пальцами.

— Шлюха, шлюха! — радостно вопили они.

Молодая жена Жана не была потаскушкой.

Это старуха злословила про нее, вымещала так свою ненависть и зависть.

У Клотильды четверо детей, и все от разных мужчин.

С ней и соседи-то здоровались через раз, потому что говорили, что Клотильда одно время жила в городе. И вот там она как будто бы продавала себя за деньги. И детей всех прижила от клиентов.

Так что стыд ей так наколол глаза, что она рада была обратить людскую молву против невинной девочки…

— Сама такая, — огрызнулась я.

Клотильда пошла пунцовыми пятнами, ринулась к столу.

— А ну, пошла! — закричала было она, замахнувшись.

Но я ухватила нож и ткнула в ее сторону. Малолетние засранцы тотчас испуганно смолкли и съежились на своих местах. Мать их застыла на месте, испуганно опустив руки.

— Стой, где стоишь, — рявкнула я. — Не то кишки выпущу. Терять мне нечего.

— Я слуг сейчас позову, — выдохнула Клотильда. — Они тебя взашей… Они тебя…

— Сама уйду, — огрызнулась я. — Просто рот закрой и дай поесть.

Я обернулась к девочке, которую старуха мне навязывала, и жестом подозвала ее к себе.

— Ну, иди ко мне. Есть хочешь?

Девочка не ответила. Темно-синие глаза ребенка метнулись к дымящейся чашке с остатками похлебки. Девочка сглотнула и сделала шаг вперед. Отчаянно и с мольбой глянула мне в лицо.

Все ясно. Ребенка старая стерва тоже не кормила сегодня.

— Иди, не бойся, — я протянула руку, коснулась ребенка. — Съешь мой суп.

Девочка была, конечно, дикарка.

В путаных воспоминаниях юной жены Жана, которые нахлынули на меня, словно морские волны, я не находила ни имени этой малышки, ни то, умела ли она говорить.

Да и сама девушка, вечно занятая работой, не находила свободной минутки, чтобы уделить внимание этому ребенку. Поэтому никаких теплых отношений между нами, такими одинокими и такими одинаковыми в своем несчастье людьми, не было. Девочка не любила меня, не доверяла.

Но сейчас голод пересилил ее страх передо мной.

И она проворно взобралась ко мне на колени, без уговоров схватила ложку и принялась есть с такой жадностью, что дети снова зафыркали, подавляя смешки. И Клотильда усмехнулась, морща тонкие злые губы.

— Всяких выродков кормишь, — процедила она надменно. — Самой нечего жрать, сама из милости выпросила тарелку супа, и переводишь добро на всякую подзаборную шваль! Сдохла бы, всем было б легче!

А у меня сердце защемило.

Как же нам быть с тобой, малышка?..

Я доела свой кусок хлеба, макая его в чашку, откуда ребенок торопливо вычерпывал суп. Слабость потихоньку отступала, голова не кружилась так сильно. Но этого было маловато, чтоб быть уверенной, что завтрашний день я встречу живой.

— Ну, нажрались? — грубо и нетерпеливо произнесла Клотильда, когда наша чашка опустела. — Все, убирайтесь! Некогда мне с вами возиться.

Я глянула на нее исподлобья.

— Куда, по-твоему, мы должны идти?

— Мне все равно, — грубо ответила она.

— Тогда, — проглатывая щекочущие нос слезы, произнесла через силу я, — я хотела бы… вернуться в отчий дом.

На красном толстом лице Клотильды появилось мерзкое, нехорошее выражение. Улыбочка эта нарисовалась… такая сальная, жестокая, торжествующая.

— Да ради бога! — воскликнула она насмешливо. — Это твой дом. Можешь жить там, если так сильно хочется!

Ясно.

Если она так легко соглашается, значит, от дома там мало что осталось. Скорее всего, Жан вывез оттуда все, что только было возможно. Всю мебель, посуду. Все, что представляло хоть какую-то ценность.

— Я даже велю слугам тебя отвезти! — усмехнулась она негромко, мне в лицо. Глаза ее так и сияли злым торжеством. — Люди ведь спрашивать будут, где ты. Куда делась. Так вот я честно скажу — захотела домой. Собралась и уехала. И слуги подтвердят! Ну, чего таращишься? Собирайся!

— Я тебе это припомню! — прошептала я, с ненавистью глядя в ее наглые, довольные глаза. — Если доживу до весны, тебе все это с рук не сойдет! Ты заплатишь за все, за каждую пролитую мной слезинку!

— Вы сдохнете обе! — люто рыкнула старая ведьма, глядя мне в глаза ненавидящим взглядом. — Через пару дней платить некому будет!