Неожиданное происшествие

От нагого тела Юкико не пахло ничем, но, тесно прижимаясь к моему, оно увлажнялось потом, и тогда можно было различить слабый, едва заметный запах. Этот запах озадачивал меня – кисло-сладкий, мучнистый. «Мучнистый запах» – это трудно объяснить, как будто прикасаешься к пыльце на крыльях большого оранжевого мотылька. Будь я в спокойном состоянии, может быть, этот запах казался бы мне неприятным, но я был возбужден и он только еще больше раздражал мою чувственность. В конце концов я уловил в нем какую-то странную привлекательность. Он был совсем непохож на обычный запах человеческого тела. Может быть, к нему примешивался запах одеколона? От грудей Юкико, от ложбинки между ними, от боков пахло совершенно так же, и я спросил:

– Ты все тело душишь одеколоном?

– Еще чего! Что я, богачка кинозвезда?

Я невольно оглядел комнату. Это было мое жилье, комнатушка размером в четыре татами в деревянном многоквартирном доме. В окно заглядывало закатное солнце, и циновки на полу золотисто поблескивали.

– Чем же от тебя пахнет? – недоумевал я.

– Что? От меня пахнет? – Юкико повернула голову, лежавшую на простыне, и приблизила нос к своему круглому плечу. Крылья носа зашевелились, она сильно втянула в себя воздух.

– Правда, что это?

– Не знаю.

Я взглянул на ее обнаженный живот. Кожа была молодая, туго натянутая, кожа женщины в двадцать один год.

– Не болтай чепуху. – Юкико положила руки по обе стороны пупка. – Вроде все в порядке, – сказала она успокоенно, – все в порядке.

Должно быть, мы с Юкико в эту минуту представили себе одно и то же – лицо ее сожителя, тридцатилетнего хулигана. Я-то его никогда не видел, век бы мне его не видеть, и мужское лицо, возникшее в моем воображении, было неясным. Только шрам на левой щеке представлялся мне отчетливо, о нем я знал от Юкико. Лицо потухло, и вслед за ним в моем воображении всплыла извилистая линия.

Работая репортером третьеразрядного журнальчика, я как-то забрел за материалом в нюдистскую студию, одну из экстремистских хулиганских организаций. Там я увидел совершенно голую девицу, сидевшую, раздвинув ноги. В глаза бросалась тонкая линия зеленого цвета на животе девушки. Только что нарисованная, она начиналась между ног обнаженной, которой, видимо, не было и двадцати. Линия блестела, словно была написана светящейся краской.

– Чем же это пахнет? – Глаза Юкико сделались задумчивыми и стали еще темнее. Эти ее глаза мне ужасно нравились.

– А это не твой запах? От меня ничем не должно пахнуть…

– Значит…

– Стой! Вспомнила…

Но она снова потеряла нить и с раздражением куснула собственное плечо. Вдруг глаза ее расширились и сверкнули.

– Знаю! Этот запах иногда заполняет мою комнату… Неподалеку находится институтская лаборатория. Из моего окна видно, как студенты в белых халатах возятся с пробирками. Запах, должно быть, идет оттуда.

– Что же там исследуют?

– Не знаю. – И она уверенно добавила: – Это не запах, а тончайшая пыль. Она въелась в поры моего тела.

Однажды, томимый жаждой близости с Юкико, я бродил возле ее дома. Прежде, еще не зная про ее сожителя, я часто провожал ее. Дом стоял на обрыве рядом с железобетонным зданием института. Оно было построено под обрывом, но значительно возвышалось над домом Юкико. дом был деревянный, многоквартирный, дешевый, вроде моего. Юкико утверждала, что живет одна, но сейчас у нее, кажется, был тот, со шрамом на щеке. Я не пытался ее позвать, а просто бродил вокруг дома, проводя пальцами по его дощатой обшивке. Сердце мое колотилось от страха, тоски и напряжения.

Я постоял на краю обрыва. Мысль об институтской лаборатории к тому времени вылетела у меня из головы, но неожиданно прямо перед собой я увидел сквозь оконное стекло столы, уставленные пробирками и колбами, и молодых людей в белых халатах. Резкого запаха пока не чувствовалось, потому что, как говорила Юкико, тончайшая пыль только начала оседать в носу. Наконец ее накопилось достаточно, и я явственно ощутил тот самый запах. Когда он исходил от тела Юкико, меня тревожило, что он какой-то необычный, здесь же, у белой цементной стены, он казался настоящим зловонием. Вглядываясь в мертвенный блеск пробирки, которую потряхивал, держа кончиками пальцев, один из юношей, я пробормотал:

– Что же все-таки они исследуют?

Сейчас ее тело ничем не пахло. Не пахло, потому что не становилось влажным.

– В чем дело?

– Он все знает. – Юкико ответила сразу же, словно ждала моего вопроса.

– Что знает?

– Он вывел меня на чистую воду. Я отодвинулся от нее.

– Что ты говоришь? Он тебя выследил?

– Нет, просто он пришел, а я только что вернулась от тебя…

– Ну и что же? Что он мог понять? Ведь не следы же на тебе остаются!

– Именно остаются. Я тоже не заметила.

Когда Юкико прижималась ко мне, лицо ее становилось ласковым, на губах блуждала улыбка. Но потом она в изнеможении закрывала глаза, на лице появлялось выражение страдания, между бровей обозначалась глубокая складка. След от нее не изглаживался в течение нескольких часов. Именно это и послужило уликой, объяснила она.

Но сегодня тело ее не становилось влажным, не появлялось и страдальческое выражение на лице.

– Сейчас-то на тебе никаких улик, – заметил я не без досады.

– Как ты не понимаешь, я беспокоюсь, ведь он хотел увидеться с тобой…

– Ты ему все про меня разболтала?!

– А что мне оставалось делать? – И она показала мне ступни ног – на них были отчетливо видны несколько небольших круглых шрамов. Старые, потемневшие, и свежие – красноватые от запекшейся крови. Я понял, что это следы прижигания сигаретой.

Юкико работала в одном из дешевых кабаре на окраине. Там я с ней и познакомился. В кабаре она носила платье, сильно открытое на плечах и спине. Он выбрал для истязания такую часть тела Юкико, что это не помешало бы ее работе. Это было страшно. Я увидел в этом не благоразумную предусмотрительность, а холодный, наглый расчет.

– Он сейчас явится сюда? – Я взглянул на створки двери. Юкико лежала голая на футоне и не пошевельнулась. У меня вдруг мелькнуло подозрение, уж не заговор ли это? Хотя с меня и силой взять нечего…

– Сюда он не придет. Я сказала, что не знаю твоего адреса, и объяснила, где ты работаешь.

– Он собирается намять мне бока?

– Бить он не будет. Он не из тех, кто прибегает к физической силе.

– Что же ему от меня надо?

– Деньги, и больше ничего.

– Но у меня нет денег.

– Ну и успокойся. Где нет, там и взять нечего. – Интонация была небрежной, я понял, что она хочет меня ободрить.

Поглаживая выцветшие фиолетовые следы ожогов на ее ногах, я приговаривал:

– Бедная моя, как же тебе из-за меня досталось… – Я словно пытался измерить глубину, опуская гирю на нитке.

– Ради тебя страдать было приятно. Запомни эти гербы, – сказала она. Однако сомнения мои еще более усугубились.

Вне сомнений было одно: приятель Юкико намерен встретиться со мной. Я ждал его, стараясь как можно чаще бывать в редакции.

Ни на завтра, ни на следующий день он не появился. Я ждал его, а тем временем воображение мое разбухало, и в результате у меня сложился образ этого человека, которого я никогда не видел.

Слова «он не из тех, кто применяет физическую силу» меня впечатлили. Рукоприкладством по всякому поводу занимаются мальчишки… Приятель Юкико – тридцатилетний мужчина с холодным взглядом. Он превосходно владеет собой. Под черным костюмом худощавое, гибкое, как сталь, тело. Это тело всегда способно заставить Юкико страдальчески сдвинуть брови. Юкико не могла уйти от него. Она только делала вид, что хочет от него избавиться, в действительности что-то прочно связывало ее с этим человеком, оба они были замкнуты одним кольцом, куда никому не было доступа. И разве сам я не был лишь средством, придающим кольцу прочность? Приправой, придающей их отношениям остроту?

Я мучился тревогой ожидания.

Возвращаясь домой и желая отвлечься, я извлекал из книг, сваленных грудой в стенном шкафу, детские стишки и, наобум открыв страницу, скользил взглядом по вертикальным строчкам иероглифов. Читая эти книжки, купленные у букиниста, я часто пытался укрыться от гнусной действительности. Репортер бульварного журнальчика – сам смысл моих занятий составляла эта гнусная действительность. Сначала я выбрал вовсе не эту работу. Когда я поступал на службу, компания выпускала вполне добропорядочные книги, но покупателей на такую литературу почти не было, и издательство переменило курс. Стал издаваться журнал, в котором скандальная хроника перемежалась с сомнительными статейками эротического содержания. Издание еженедельника давало возможность кое-как существовать сотрудникам. Отказаться от работы – значило голодать, это меня и вынуждало не бросать ее. Я не имел сил сделать рывок, чтобы начать новую жизнь. Мирясь со своей работой, я вечерами забывался с женщиной или с детскими книжками.

Глаза мои пробегали по строчкам:

Я перевернул страницу и задержался взглядом на заголовке: «Неожиданное происшествие». Дальше следовали стишки про журавля, который:

Я продолжал читать:

Бездумная шутливая интонация стихов успокаивала. Но шутка тотчас обратилась насмешкой: я увидел блеск глаз приятеля Юкико, его холодный взгляд был устремлен на меня…

…Вот он, касаясь выпяченным животом кончика собственного носа, большими шагами приближается ко мне…

Что ж, все это и в самом деле свалилось на меня как неожиданное происшествие, подумал я. В глубине души я всегда испытывал беспокойство с тех пор, как узнал, что у Юкико есть сожитель-хулиган. Так что нельзя сказать, что все это было для меня «неожиданным происшествием». И уж во всяком случае, я не был журавлем, который «проглотил пробку», и «серым котенком» я тоже не был.

Тело Юкико, не соответствуя ее имени,[1] было смуглым. Под двумя высоко поднятыми Сосками простирался живот, а в центре его ясно сформированной впадинкой вырисовывался маленький пупок. Великолепное ложе, думал я, оглядывая все это сверху, и вдруг это ложе стало превращаться в черную софу: мне померещилась мощная рука человека в черном, держащая черную шляпу.

Фантастические видения, сменяя друг друга, будоражили и пугали меня. Сидя за редакционным столом, я ждал его.

У моего стола стоял маленький сутулый человечек в клетчатом кричащем пиджаке – уж не взят ли он напрокат? Человек не был похож на «того» мужчину. Он робел, смущался. «Начинающий художник или продавец карикатур», – решил я.

Я опешил, когда с его губ слетело: «Юкико»… Вот так «неожиданное происшествие»!

– Минуточку! – скомандовал я. Он обвел взглядом комнату и нерешительно произнес:

– Может, поговорим где-нибудь в приемной?

Издательство арендовало небольшой двухэтажный деревянный дом. На первом этаже размещался производственный отдел, на втором – редакционный. Для приемной места не оставалось. Я пригласил его в ближайшую чайную.

– Как это: в издательстве – и нет приемной? – удивлялся он.

Я все еще пребывал в шоке.

Растительность на лице этого тридцатилетнего парня была скудной, а форма черепа непонятным образом выдавала его слабосилие.

– Разве не все издательства расположены в железобетонных билдингах? – продолжал он. Видно было, что он разочарован.

– Не все.

– Да-а, здесь денежками не пахнет, – уныло протянул он.

Едва я разглядел его, как мое длительное напряжение сменилось бесшабашностью. Я разозлился на этого человечишку, которого иначе как жалким и назвать-то было нельзя.

– Слушай, друг, стоит ли так легко отступаться? – заметил я и тут же почувствовал весь юмор своих слов.

– Меня зовут Масуда, – отрекомендовался он. Затем извлек из внутреннего кармана и положил на стол сложенный пополам номер журнала. Это был наш еженедельник.

– По дороге купил и просмотрел. Кошмарное содержание, а? Я и решил, что рассчитывать не на что. Я-то думал, что у тебя хоть деньжонки водятся… Ну и шваль же подцепила Юкико!

– Сам-то ты кто?

– И я шваль. Но мы с Юкико связаны одной веревочкой, рви – не разорвешь. Ну ладно, чего уж тут, повидались мы с тобой, товарищи по мусорной яме…

Масуда приподнялся, но я поспешил его остановить:

– Постой-ка, ты ведь явился меня шантажировать? Теперь ты решил, что у меня нет денег, но шел-то ты вымогать? Это называется шантаж.

Мой собеседник настороженно ждал. Чувство безопасности – уж очень жалок был этот тип, – негодование оттого, что этот человечишка с таким пренебрежением сбрасывал меня со счета, придали мне красноречие.

– Ты подонок, швалью ты был, швалью и останешься. Знаешь, как надо шантажировать? Знаешь, как бывает, когда рыбку с голубой спинкой колотят об асфальт? Брюхо у нее лопается, и потроха наружу. А солнышко знай играет на них! Кишки становятся скользкими от жира, жир плавает на поверхности лужи и отливает радугой, потому что в нем отражается солнышко. Вот это шантаж! – Собственные слова пьянили меня. Я был оскорблен, мною владела злоба, она подстрекала меня: – Хорошо же, шантаж так шантаж. Я раздобуду денег, и ты их получишь. Сколько надо – сто, двести тысяч?

Масуда выглядел заинтересованным. Глазки его хитро сверкнули:

– Чем больше, тем лучше…

– Ладно, приходи через неделю.

У меня в руках был материал для шантажа. Я владел им уже давно, но не собирался воспользоваться. Тайна касалась прошлого киноактрисы Хосикава Хосико. Несомненно, что, если бы эта тайна была предана гласности, это сильно повредило бы популярности Хосикава.

Я позвонил ей из автомата. Намерение отдать Масуде деньги, добытые с помощью шантажа, подогревало меня. Я набрал номер не колеблясь.

– По важному делу, – твердил я до тех пор, пока ее не позвали к аппарату.

– Что вам угодно? – зазвучал в трубке голос, знакомый по кинофильмам.

– Мне необходимо повидаться с вами по делу… – Я произнес слова, которые были ключом к тайне.

Некоторое время трубка молчала. Наконец Хосикава Хосико заговорила. Она старалась казаться спокойной, но в голосе ее слышалась тревога.

– Что вы намерены делать?

– Об этом я хотел бы поговорить с глазу на глаз…

– В таком случае сегодня вечером в холле отеля «Т». Помню, однажды мне пришлось брать у нее интервью.

Тогда она тоже выбрала местом встречи этот отель. Неужели она всегда назначает свидания только там? Но одно дело ради рекламы продемонстрировать публике журналиста, берущего у тебя интервью… Сейчас она из начинающих стала почти «звездой»… Нет, в данном случае она явно оплошала, место неподходящее.

«Не торопись», – мысленно произнес я и тут же услышал голос, спешивший исправить ошибку:

– Нет, приходите-ка лучше ко мне домой. В семь вечера.

Сойдя с пригородного трамвая на указанной мне остановке, я заметил, что волнуюсь. «Так не годится», – сказал я себе. Мне вспомнилась притча про вора, который, пробираясь в намеченный дом, наложил большую кучу перед воротами, и волнение мое улеглось.

Очень хотелось есть. Прямо у остановки я приметил китайскую закусочную.

Я заказал рамэн.[2]

– Луку побольше, пожалуйста. – В миске поверх рамэна горкой лежал лук. Я наклонился над едой, пар защекотал мне ноздри, из носа потекло. Мне стало жаль себя, но я бодрился: «Хосикава Хосико раньше жила не лучше моего. Куда там – хуже!»

Я помнил свою первую встречу с Хосикава Хосико в отеле «Т». Холл снова и снова поглощал входивших. Мне остро припомнилось чувство отчужденности, я был не того поля ягода.

Но она в то время выглядела парящей на гребне успеха. Массивное кресло, в котором она сидела, казалось, прислуживало ей.

Я робел и втайне ненавидел ее за то, что она избрала местом встречи этот холл. Но тут мне надоело вспоминать неприятное. Мое негодование постепенно угасало.

Поев, я воспрянул духом и, выйдя из харчевни, зашагал, бормоча под нос переиначенный стишок:

Облик Хосикава Хосико соответствовал ее роскошной гостиной. Я глубоко погрузился в массивное кресло. Сначала я пытался соединить ноги, но потом решил принять вызывающую позу и скрестил их.

– Слушаю вас, – произнесла она ровным голосом. Я заговорил и, чтобы подчеркнуть достоверность моих сведений, местами был излишне подробен. Мне хотелось причинить ей боль. Но ее лицо оставалось безмятежным. Казалось, она уже давно подготовилась к тому, что такой день настанет. Это застывшее лицо меня раздражало. Я подвинулся на край кресла и наклонился к ней. Я живописал мельчайшие подробности, чтобы расшевелить ее.

В какой-то момент лицо ее исказилось, но тут же обрело прежнее выражение. И изменилось-то не все лицо, она лишь сдвинула брови и чуть заметно шевельнула ноздрями. В ту же секунду я ощутил во рту сильный запах лука. Никогда раньше я не чувствовал запаха съеденного, возможно, это, как контактный взрыв, было вызвано движением ее носа и бровей. Как бы там ни было, совершенно очевидно, что не мой рассказ заставил дрогнуть ее лицо, и я снова вжался в кресло: «Ну да, я ел рамэн, что в этом ужасного, ты разве прежде не едала рамэна?» – Я бросил проницательный взгляд на ее ноздри.

Красивой формы тонкий носик казался прелестным изделием ручной работы. И в него-то проникло мое тепловатое дыхание с луковым ароматом! Ситуация вопиющая.

– Что же вы собираетесь делать? – спросила она, когда я кончил.

– Мы хотим опубликовать это в нашем журнале.

– Очень некстати.

– Что поделаешь.

– Очевидно, ничего не поделаешь, над слабой женщиной можно издеваться… – В ее словах не было мольбы.

– Вы сильная женщина.

– Вам не кажется постыдным то, что вы делаете? – Она смотрела на меня изучающе.

– Если бы я считал это постыдным, я бы не мог иметь такую профессию. – Я пытался придать этой реплике вызывающую интонацию, но и это не оказало должного действия. Я обессилел, мое бойкое настроение: «вываляю-ка я тебя в грязи» – было безнадежно утрачено.

Весь последующий разговор шел как бы по инерции.

– Вы хотите напечатать это во что бы то ни стало?

– Да.

– И нет никакой возможности избежать публикации?

– Ну, я бы не сказал, что нет, но…

– Деньги?

– Пожалуй…

– Я бы хотела купить материал, которым вы располагаете. Но ведь сколько бы я его ни покупала, раз он у вас в голове, значит, впоследствии может всплыть снова и снова. Обещайте мне: после того, как я его куплю, этот вопрос не должен никоим образом мне досаждать.

– Обещаю.

– И это правда?

– Правда.

Вдруг она отделилась от кресла, низко наклонилась и вытащила из-под стола небольшой магнитофон. Тонким изящным пальцем она нажала кнопку обратной перемотки. Катушки энергично прокрутились назад, замерли. Теперь они медленно вращались в противоположную сторону. Из аппарата раздался мой голос, он звучал вульгарно, точно каждое слово пропиталось запахом лука.

– Обещаю.

– И это правда?

– Правда.

Аппарат повторил мои слова и выключился.

– Ну вот, если вам вздумается нарушить обещание, я подам в суд за шантаж. И эта пленка будет уликой. – На ее лице появилась насмешка.

– Да-да, но ведь еще не решен вопрос о сумме.

У нее было самообладание человека, перехватившего инициативу. Она была начеку и наблюдала за мной. Лицо ее вновь обрело подвижность, она настороженно ждала требования о деньгах, которое должно было слететь с моего языка. Волнение проступило на ее лице.

– Двести тысяч иен. – Я, очевидно, назвал сумму меньшую, чем она ожидала, но это было все, на что я мог рассчитывать в моем теперешнем положении. Мой расчет основывался на наблюдении за ее реакцией, и я угадал.

– Двести тысяч? Хорошо. – Она явно обрадовалась, в голосе чувствовалось презрение, лицо стало вульгарным. Тайное прошлое Хосикава Хосико проступало на нем, как симпатические чернила!

– Хорошо же.

Нет, солнышко не играло на рыбьих потрохах, это я сам угрюмо копошился на серой поверхности лужи. И на той же поверхности копошились и Хосикава Хосико, и Юкико, и этот жалкий Масуда.

Меня посетила Юкико.

– Ко мне приходил некто по имени Масуда.

– Вот как…

– Тебе это известно.

– Да.

– Вопреки ожиданию он не страшен. – Я пытался выражаться выспренне. Юкико пристально поглядела на меня и сказала:

– Неужели?

– Денег я ему не дал.

– Да. Он сказал, что от тебя и брать не стоит.

Мне показалось, что я сунул ногу в капкан, но отчего возникло это ощущение, я не понял. Я сделал вид, будто размышляю, и некоторое время молчал. «Котенок, который устроил себе постель в шляпе», – подумал я о себе.

Юкико начала медленно раздеваться. Когда она стягивала чулки, я заметил, что на ступнях у нее алеют новые припухшие шрамы. «А ведь больше нет необходимости выведывать обо мне», – подумал я и прикусил язык. Я понял, что эти шрамы – необходимость в отношениях Масуды и Юкико.

– Тебя послал Масуда?

– Ну! – ответила она, как всегда, туманно. – А ты достал деньги? – Она знала, что я собираюсь кого-то шантажировать.

– Масуда подослал тебя за этим?

– Ошибаешься, ты же не достал денег?

– Не достал, – солгал я. Собственно, не совсем солгал, просто были обстоятельства, которые позволяли считать, что я их все равно что не получил.

– Масуда так и сказал, что с тобой ничего не получится.

Я вспомнил огонек, вспыхнувший в глазах Масуды тогда. Я-то решил, что он хитрюга, а он, оказывается, просто раскусил меня, понял, с кем имеет дело.

– Зачем ты пришла ко мне?

– Не все ли равно! – Юкико протянула ко мне обнаженные руки. Между бровей у нее прорезалась глубокая складка. Но от нее ничем не пахло, хотя тело было мокрым от пота.

– Что, в той лаборатории закончились исследования?

– Почему?

– Не стало запаха.

По лицу Юкико скользнула усмешка, и вдруг до меня дошло.

– Ты переехала?

– Да, я перебралась к Масуде. Мы решили жить вместе.

Итак, след от вертикальной морщинки меж бровей она отныне будет приносить в дом Масуды. След – улику, что она была с другим. Может, и это им необходимо? Где уж тут знать наверняка, но похоже, что так оно и есть.

Она ушла, пообещав прийти еще.

Двести тысяч я израсходовал на себя. На вкусную еду, какой давно не доводилось пробовать, и на дешевых проституток.

Тратил я эти деньги расчетливо.