Неопытное привидение

Обстановка, при которой Клейтон рассказал свою последнюю историю, очень ярко встает у меня в памяти. Большую часть вечера он сидел в углу возле большого камина, а Сандерсон сидел рядом и покуривал свою брослейскую глиняную трубку, которая так и называлась «трубка Сандерсона». Был тут еще Ивенс, а также Уиш — это чудо среди актеров и в то же время скромный человек. В эту субботу утром мы все собрались в клубе «Сирена», за исключением Клейтона, который провел там ночь, что, в сущности, и послужило началом его истории. Мы играли в гольф, пока не стемнело, обедали и были в настроении молчаливого благодушия, при котором люди терпеливо слушают рассказы. Когда Клейтон начал рассказывать, мы, по обыкновению, подумали, что он врет. Быть может, он и действительно врал, в этом читатель скоро и сам будет в состоянии разобраться настолько же, насколько и я. Правда, начал он свой рассказ в манере весьма прозаической, но мы подумали, что тут сказывается только неискоренимое искусство этого человека.

— Так вот, — начал он после долгого созерцания взвивающегося дождя искр от полена, которое Сандерсон разбивал в камине. — Вы знаете, что я провел здесь ночь в одиночестве.

— Не считая слуг, — заметил Уиш.

— Которые спали в другом флигеле, — возразил Клейтон. — Да! Ну, и… — На несколько секунд он занялся своей сигарой, как будто все еще боясь открыть тайну. А затем произнес совсем тихо: — Я поймал привидение!

— Поймал привидение, говорите вы? — воскликнул Сандерсон. — Где же оно?

А Ивенс, который безмерно восхищался Клейтоном и пробыл две недели в Америке, крикнул:

— Поймали привидение, говорите вы, Клейтон? Как я рад! Расскажите нам сейчас про это.

Клейтон заявил, что сию минуту начнет, только попросил закрыть дверь.

Он взглянул на меня, как бы ища оправдания…

— Здесь, конечно, никто не подслушивает. Только бы нам не напугать здешней прислуги. Ведь если пойдет слух о привидениях в этих местах… Здесь слишком много теней и дубовой обшивки, чтобы шутить с этим. А это, видите ли, было не совсем обыкновенное привидение, и я думаю, что едва ли оно снова явится когда-либо.

— Значит, вы не удержали его? — сказал Сандерсон.

— У меня не хватило духу, — ответил Клейтон.

Тогда Сандерсон заметил, что это его удивляет.

Мы засмеялись, а Клейтон как будто огорчился.

— Я знаю, — продолжал он с некоторым проблеском улыбки, — но факт тот, что это в самом деле было привидение, и я уверен в этом так же, как в том, что я сейчас говорю с вами. Я не шучу. Я знаю, что говорю.

Сандерсон глубоко затянулся трубкой, поглядывая красноватым глазом на Клейтона, и затем выпустил тонкую струйку дыма, более красноречивую, чем иные слова.

Клейтон не обратил на это внимания.

— Это самый странный случай в моей жизни. Вы знаете, что я никогда до этого не верил в привидения и ни во что подобное, а тут, понимаете, загнал его в угол; теперь весь материал у меня в руках.

Он погрузился в еще более глубокое раздумье, достал и начал обрезать вторую сигару своей маленькой, странного вида сигарной гильотинкой.

— Говорили вы с ним? — спросил Уиш.

— Приблизительно около часа.

— Болтливое оказалось? — заметил я, присоединяясь к группе скептиков.

— Очень смущен был, бедняга, — продолжал Клейтон, наклоняя голову к сигаре, и в словах его слышался легкий оттенок порицания.

— Что ж, оно рыдало? — спросил кто-то. Вспомнив все, Клейтон искренно вздохнул.

— Боже мой, — воскликнул он, — конечно! — И прибавил: — Бедняга!.. Конечно.

— Где же вы наткнулись на него? — спросил Ивенс со своим самым лучшим американским акцентом.

— Я никогда и не воображал, — продолжал Клейтон, игнорируя его, — какими жалкими созданиями могут быть эти привидения! — И на некоторое время он отвернулся от нас, пока искал спички в кармане, чтобы чиркнуть и разжечь сигару. — Я имел случай убедиться в этом, — наконец задумчиво произнес он.

Мы не торопили его.

— Характер, — продолжал он, — остается тем же самым, если существо стало и бестелесным. Об этом мы слишком часто забываем. Люди, с известной силой и настойчивостью ставящие себе какую-нибудь цель, могут иметь призраки, с силой и настойчивостью стремящиеся к той же цели; большинство привидений, видите ли, так же может быть предано одной идее, как маниаки, и может так же упрямо, как мулы, постоянно возвращаться все к одному и тому же. Но это бедное создание было не из таких. — Он вдруг как-то странно поглядел вверх и обвел глазами комнату. — Я говорю это, — продолжал он, — с самыми лучшими чувствами, но что же делать, если такова правда. Даже при первом взгляде он поразил меня своею хилостью.

Сигарой своей Клейтон как будто ставил знаки препинания.

— Я, знаете, наткнулся на него там, в длинном коридоре. Он был спиной ко мне, и я первый его увидел. Я сразу признал его за привидение. Он был прозрачен и беловат. Сквозь его грудь я мог ясно видеть тусклый свет оконца в конце коридора. И не только его облик, даже самая его поза говорили о том, что предо мной хилое существо. Он, понимаете, имел такой вид, как будто совершенно не знал, что, собственно, он хочет делать. Одна рука его лежала на дубовой панели, а другая дрожала около рта. Вот так!

— Каков же он был физически? — спросил Сандерсон.

— Тощий. Знаете, такие бывают шеи у юношей — с двумя ямками тут и тут вот! Маленькая низкая голова с жалкими волосами и довольно безобразными ушами. Узкие плечи, уже бедер, смятый воротник, короткий пиджак из магазина готового платья, штаны мешком и с бахромой над каблуками. В таком виде он предстал предо мной. Я спокойно поднимался по лестнице. Света я с собой не прихватил, — свечи и лампа стоят на столике, на площадке лестницы, — и был я в своих мягких туфлях. И вот когда я поднялся наверх, я увидел его… Я остановился сзади очень близко и явно привел его в ужас. А сам я ни крошечки не был испуган. Я думаю, что в таких случаях человек уж вовсе не бывает так испуган или возбужден, как воображают. Я был удивлен и заинтересован. Я думал: «Боже мой! Наконец-то привидение! А я-то еще не верил в призраки ни минуты в течение последних двадцати пяти лет».

— Гм! — произнес Уиш.

— По-моему, когда я поднялся на площадку, он в тот же миг почувствовал меня. Вот почему он тотчас же повернулся: предо мной было лицо какого-то незрелого молодого человека, слабый нос, маленькие, жалкие усики, слабо развитый подбородок. На мгновение мы остановились, — он глядел на меня через плечо, — и смотрели друг на друга. Затем он как будто вспомнил о своем высоком призвании. Повернулся кругом, приосанился, откинул голову, поднял руки, распростер ладони по установленному для привидений образцу и пошел ко мне навстречу. А в то же время жалкая его челюсть отвисла, и он слабо, сдавленно крикнул;

— Бу-у!

Нет, это было ни капли не страшно. Я недавно пообедал и выпил бутылку шампанского, — я чувствовал себя совсем одиноким, — и выпил, может быть, две или три, а может быть, даже четыре или пять рюмок виски. Поэтому я был тверд, как утес, и не более испуган, чем если бы лягушка прыгнула на меня.

— Бу-у! — сказал я. — Пустяки. Вы чужой этому месту. Что вы делаете здесь?

Я заметил, как он нахмурился.

— Бу-у, — произнес он еще раз.

— Бу-у, чорт бы вас взял! Вы член клуба? — продолжал я, и именно, чтобы показать, что мне нет никакого дела до него, я шагнул сквозь него и зажег свечу. — Так вы не член, — повторил я, глядя на него искоса.

Он немного шевельнулся, чтобы выпутаться из меня, и его облик стал унылым.

— Нет, — произнес он в ответ настойчивому вопросу моих глаз, — я не член клуба, я — призрак.

— Хорошо, но это не дает вам права расхаживать по клубу. Разве тут есть кто-нибудь, кого вы желаете видеть, или что-нибудь в этом роде? — И я зажег свечу, делая это насколько возможно тверже, чтобы он по ошибке не принял некоторую мою неуверенность(причиной ее было виски) за признаки страха. Я повернулся к нему со свечой. — Что вы здесь делаете? — повторил я.

Он опустил руки, перестал повторять свое «бу-у» и стоял смущенный и неуклюжий, дух хилого, глуповатого, болтающегося без цели молодого человека.

— Я преследую, — произнес он.

— Вам совершенно незачем это делать, — заметил я спокойным тоном.

— Я — призрак, — возразил он как бы в оправдание.

— Весьма возможно, но здесь вам совершенно незачем заниматься своими преследованиями. Это почтенный частный клуб, здесь часто останавливаются с няньками и детьми, и при подобного рода бесцельных прогулках, какими вы занимаетесь, какая-нибудь бедная крошка легко может наткнуться на вас и испугаться. Мне кажется, вы об этом не подумали.

— Нет, сэр, — ответил он, — не думал.

— А следовало бы. У вас ведь нет никаких прав на этот дом, не правда ли? Разве вы были здесь убиты, или что-нибудь в этом роде?

— Нет, сударь, но я полагал, что это старое и обшитое дубом…

— Это не оправдание. — Я строго посмотрел на него. — Ваше появление здесь — ошибка, — продолжал я тоном дружеского превосходства. Я сделал вид, будто разыскиваю спички, а потом откровенно поглядел на него. — Будь я на вашем месте, я не ждал бы, пока закричит петух, — сейчас же исчез.

Он, казалось, смутился.

— Дело в том, сэр… — начал он.

— Я бы исчез, — перебил я, направляя его домой.

— Дело в том, сэр, что так или иначе — я не могу.

— Не можете?

— Нет, сэр, я что-то позабыл. Я блуждал здесь со вчерашней полуночи, все прятался в шкафах по пустым спальням и в разных других местах. Я волнуюсь, Я еще никогда до сих пор не преследовал никого, и это, кажется, губит меня.

— Губит?

— Да, сэр. Я пробовал делать это несколько раз, и все не выходит. Я позабыл что-то такое, какой-то пустяк, и вот не могу вернуться.

Ну, уж это, знаете, было слишком для меня. Он посмотрел на меня таким жалким взглядом, что уж потом всю свою жизнь я не смогу вернуться к обычному своему обращению с людьми — довольно-таки высокомерному.

— Странно, — проговорил я, и в то время, как я говорил, мне определенно послышалось, как будто кто-то ходит внизу. — Пойдемте в мою комнату и расскажите мне об этом подробно, — продолжал я, — я, конечно, не могу понять этого.

И тут я попробовал взять его за руку. Хотя, конечно, с таким же успехом вы могли бы попытаться схватить клуб дыма! Кажется, я тогда забыл свой номер; во всяком случае, помню, что я заходил в несколько спален, — к счастью, я был единственной живой душой в этом флигеле, — пока я не нашел своего логовища.

— Вот мы и дома, — сказал я и сел в кресло, — садитесь и расскажите мне все. Мне кажется, старина, что вы поставили себя в довольно неловкое положение.

Ну, и он сказал, что не сядет, что он предпочитает порхать туда и сюда по комнате, если это все равно для меня. Он так и сделал, и скоро мы погрузились в длинный и серьезный разговор. Тут, знаете, часть этого виски с содовой уже испарилась, и я начал понемногу понимать, в какую странную и очаровательную историю я попал. Он стоял предо мной, полупрозрачный, настоящий, по всем правилам, фантом. Он был беззвучен, за исключением его призрачного голоса, он мелькал взад и вперед в этой милой, чистенькой, с ситцевыми занавесями старинной спальне. Можно было видеть сквозь него отблеск медных подсвечников и огни на каминной решетке из желтой меди, углы вставленных в рамы гравюр на стене; и вот здесь-то он мне поведал историю всей своей злополучной маленькой жизни, которую недавно закончил на земле. Нельзя сказать, чтобы у него было особо искреннее лицо, но, конечно, будучи прозрачным, он не мог говорить ничего иного, кроме правды.

— Как? — сказал Уиш, внезапно выпрямляясь в кресле.

— Что? — спросил Клейтон.

— Будучи прозрачным, он не мог говорить ничего иного, кроме правды, я этого не понимаю, — сказал Уиш.

— И я этого не понимаю, — повторил Клейтон с неподражаемой уверенностью. — Но, уверяю вас, это тем не менее так. Я не могу допустить, чтобы он уклонился от святой правды вот хоть настолько. Он рассказал мне, как он был убит: спустился в подвал со свечкой, чтобы осмотреть газовые трубы, — откуда-то шел газ, — и он сказал, что был старшим мастером в одной лондонской частной школе, когда случилось это освобождение от плоти.

— Бедняга! — произнес я.

— Так и я подумал, и чем больше он говорил, тем больше я его жалел. Он был бесцелен в жизни и бесцелен вне ее. Он говорил об отце, о матери, о школьном учителе и обо всех, кто был хотя бы чем-нибудь для него в мире, отзывался дурно. Он был слишком обидчивым, слишком нервным, он говорил, что никто из них не оценил его как следует и никто не понимал его. По-моему, у него никогда в мире не было настоящего друга, у него никогда не было и успеха. Его избегали в играх и проваливали на экзаменах.

— Это бывает с некоторыми людьми, — продолжал он. — Всякий раз как я входил в экзаменационную комнату, мне казалось, что все идет кругом. — Между прочим, был он помолвлен и, конечно, я думаю с такой же, как он, чрезмерно обидчивой особой; только неосторожное обращение с газом кончило это дело.

— А где вы теперь? — спросил я. — Не в..?

Но этого он себе вполне еще не уяснил. Судя по впечатлению, которое он произвел на меня, это было что-то вроде смутно-переходного состояния, специально предназначенного для душ, для которых по-настоящему ничто не существует, — ни одно из таких вполне определенных явлений, как грех или добродетель. Я не понял. Он был слишком самоуверен и ненаблюдателен, чтобы дать мне ясное представление о характере места или страны по Ту Сторону Вещей. Но кто бы он ни был, попал он, кажется, все-таки в среду родственных ему призраков — в среду молодых лондонских ротозеев с христианскими именами, и между ними, конечно, было много разговоров о том, что надо бы «пойти явиться кому-нибудь», и о других подобных вещах. Да, «явиться»! Это казалось им невероятным приключением, и большая часть их все время трусила и уклонялась от этого. Так вот он, понимаете, и «явился».

— Но все-таки! — бросил Уиш в сторону огня.

— По крайней мере, такое впечатление он произвел на меня, — скромно ответил Клейтон. — Возможно, конечно, что я был в состоянии, не очень благоприятствующем критической работе мысли, однако именно так в основном сложилось впечатление после его рассказа. Он продолжал порхать взад и вперед и своим тоненьким голоском болтать, болтать о своем несчастном «я», но ни одного ясного слова, точного с самого начала и до конца. Если бы он был реален и жизнен, тогда он не был бы так тощ, простоват и туп. Только тогда, знаете, он не был бы и здесь, в моей комнате, если бы он был живой. Я бы его выпроводил.

— Да, — сказал Ивенс, — бывают такие жалкие смертные, вроде него.

— И для них как раз столько же случаев стать привидениями, сколько и для всех нас, — добавил я.

— Некоторую остроту ему придавало то, что он уже как будто почти понял свою сущность. Переделка, в которую он попал, пожелав «явиться», подействовала на него чрезвычайно угнетающе. Ему сказали, что это будет только «развлечением», ну, он и явился, не ожидая ничего иного, кроме «развлечения», а вышло, что к его биографии только прибавилась еще одна неудача. Он показал себя бесподобным воплощением неудачника. Он говорил, — и я вполне верю, — что он никогда во всю жизнь не сделал ничего такого, что не кончилось бы полным провалом, и в течение бесконечных веков иного он не сделает. Если бы еще нашелся кто-нибудь, кто отнесся бы к нему сочувственно… Тут он остановился, сосредоточенно поглядел на меня и сказал, как это ни было странно, что ни от кого и никогда не видел он такого сочувствия, как от меня. Я понял, чего недостает ему, и решил поставить его на место. Быть может, это было грубо, но, знаете, быть «единственным настоящим другом» и наперсником одного из этих хилых себялюбцев, человека или призрака, все равно — это свыше моих сил. Я быстро поднялся и сказал:

— Не кажется ли вам, что вы с этим возитесь, как наседка с яйцами? Если вам что и надо сделать, так это поскорей выбраться из всего этого. Соберитесь с силами и попытайтесь.

— Не могу, — промолвил он.

— А вы попытайтесь, — повторил я, и он попробовал,

— Попробовал! — воскликнул Сандерсон. — Каким же образом?

— При помощи пассов, — ответил Клейтон

— Пассов?

— Да. Он проделывал целый ряд сложных движений руками. При помощи этих пассов он явился и при помощи их исчез. Боже! Сколько мне было возни с ним!

— Но как же с помощью каких-то пассов… — начал я.

— Дорогой мой, — прервал меня Клейтон, поворачиваясь ко мне и с особым ударением произнося некоторые слова. — Вы желаете, чтобы все было ясно. Я не знаю как. Все, что я знаю, это то, что вы делаете или, по крайней мере, что он делал, вот и все. Прошло несколько ужасных минут, он продолжал свои пассы и сразу же исчез.

— Следили ли вы за его пассами? — медленно спросил Сандерсон.

— Да, — ответил Клейтон и как будто задумался. — Было чрезвычайно странно, — продолжал он, — нас было двое — я и оно, это неуловимо-прозрачное привидение, в этом молчании комнаты, в этой тишине пустой гостиницы, в маленьком городишке в ночь на пятницу. Ни единого звука, если не считать наших голосов и слабого шороха, который слышался, когда призрак парил в воздухе. Были две зажженные свечи на туалетном столике, вот и все. Порою то одна, то другая вытягивалась длинным, тонким пламенем. И вот тут случилось нечто странное.

— Я не могу, — сказал призрак, — я никогда… — И, вижу я, садится он в маленькое кресло в ногах постели и начинает рыдать и рыдать. Боже! Какое это было жалкое, всхлипывающее существо!

— Ну возьмите себя в руки, вы! — сказал я и хотел слегка похлопать его по спине, но… моя рука прошла сквозь него! А к этому времени, надо заметить, я уже был не тот, каким вошел на площадку лестницы. Я уже освоился со странностью происходящего. Помню, я с легким содроганием отдернул руку и отошел к туалетному столику. — Возьмите же себя в руки, — повторил я, — попробуйте. — И чтобы придать ему духу и помочь ему, я начал и сам проделывать это.

— Что! — воскликнул Сандерсон. — Пассы?

— Да, пассы.

— Но ведь… — сказал я, почувствовав, что мне пришла в голову одна идея.

— Это интересно, — перебил Сандерсон, сунув палец в свою трубку. — Вы хотите сказать, что это ваше привидение…

— Сделало все, что могло, чтобы переступить назначенный ему предел бытия? Да?

— Нет, — сказал Уиш, — он был не в состоянии, он не мог. Или и вы тоже отправились бы туда вместе с ним.

— Именно так, — сказал я. Теперь найдены были слова для той мелькнувшей на миг идеи.

— Именно так, — повторил Клейтон, сосредоточенно глядя на огонь.

На короткое время наступило молчание.

— И все же в конце концов он сделал это? — спросил Сандерсон.

— В конце концов да, сделал. Мне пришлось помогать ему, и в конце концов он это сделал — это вышло как-то внезапно. Он уже совсем был в отчаянии. У нас была сцена с ним. А потом он вдруг поднялся и попросил меня медленно повторить перед ним все его пассы.

— Мне кажется, — сказал он, — если я увижу, то сразу пойму, в чем была в моих пассах ошибка.

Так я и сделал.

— Я знаю, — вдруг говорит он.

— Что вы знаете? — спрашиваю я.

— Я знаю, — повторил он и с раздражением продолжал: — я не могу этого сделать, когда вы глядите на меня, уверяю вас, не могу: отчасти это и было причиной всей неудачи. Я человек настолько нервный, что вы можете мне помешать.

Ну, у нас вышел тут спор. Вполне естественно, что я хотел посмотреть, а он был упрям, как мул, но тут я вдруг чувствую, что устал, как собака; он надоел мне.

— Ладно, — говорю я, — не буду смотреть на вас. — И отвернулся к зеркалу на платяном шкафу у кровати.

И он быстро принялся за дело. Я пробовал следить за ним в зеркале, чтобы увидеть, в чем именно секрет. Его руки и кисти рук вертелись вот так, и так, и так, и затем быстро последний из пассов — когда вы стоите выпрямившись, широко распростерши руки. И вот когда дело дошло до этого решительного момента, он вдруг исчез. Исчез! Его не было! Я повернулся к тому месту, где он стоял, — там ничего не было. Я был один, потрясенный, на столике мигали свечи. Что произошло? Да и было ли вообще что-нибудь? Может быть, это был сон?.. И вот в виде финала в это мгновение раздался нелепый звон — это часы над площадкой нашли момент как раз подходящим для того, чтобы ударить: раз. Дзинь! А я был серьезен и хладнокровен, как судья, несмотря на все выпитое шампанское и виски. Странное это, знаете, чувство, чертовски странное! Господи, до чего странно!

Он взглянул на сигарный пепел и сказал:

— Вот и все, что случилось.

— А потом вы отправились спать? — спросил Ивенс.

— А что же мне еще оставалось!

Я взглянул в глаза Уишу. И мне и ему хотелось позубоскалить немного, но было что-то, может быть, в голосе и в облике Клейтона, что сковало это наше желание.

— А как же насчет этих пассов? — спросил Сандерсон.

— Я думаю, что я мог бы показать вам их сейчас.

— О! — воскликнул Сандерсон и, вынув перочинный ножик, принялся вычищать свою глиняную трубку.

— Ну, чего же вы не показываете? — спросил Сандерсон, закрывая с треском перочинный ножик.

— Это я сейчас сделаю, — ответил Клейтон.

— Они не подействуют, — заметил Ивенс.

— Если они подействуют… — намекнул я предостерегающе.

— А знаете, лучше бы вы этого не делали, — заметил Уиш, вытягивая ноги.

— Почему? — спросил Ивенс.

— Лучше не делать, — повторил Уиш.

— Но ведь все равно он делает их неправильно, — сказал Сандерсон, набивая в трубку слишком много табаку.

— Тем не менее я считаю, что лучше, если бы он не делал, — настаивал Уиш.

Мы стали разубеждать Уиша. Он говорил, что для Клейтона пройти вновь через эти жесты значило бы издеваться над серьезными вещами.

— Но ведь вы-то сами не верите?.. — возразил я. Уиш взглянул на Клейтона, который пристально смотрел на огонь, что-то обдумывая.

— Я верю, во всяком случае больше чем на половину верю, — сказал Уиш.

— Клейтон, — сказал я, — мы хорошо знаем, как вы умеете приврать. Большая часть вашего рассказа правдоподобна. Но вот это исчезновение… это требует доказательства. Сознайтесь, что все это сказка.

Он поднялся с кресла, оставив без ответа мои слова, стал посередине коврика перед камином и посмотрел мне в лицо. Потом взглянул задумчиво на свои ноги, а дальше все время глаза его оставались прикованными к стене напротив. Он медленно поднял обе руки на уровне своих глаз и начал…

А надо заметить, Сандерсон — член масонской ложи Четырех Королей, которая посвятила себя изучению и истолкованию всех тайн масонства в его прошлом и настоящем, и среди последователей этой ложи Сандерсон, во всяком случае, не из последних. Он следил за движениями Клейтона с особенным интересом.

— Неплохо, — заметил он, когда все было сделано. — Вы, знаете, все это проделали, Клейтон, прямо с удивительным искусством. Однако упущена одна маленькая подробность.

— Я знаю, — возразил Клейтон, — и могу даже сказать вам какая.

— А именно?

— Вот это, — сказал Клейтон и сделал едва заметное странное движение руками, сгибая их и выбрасывая вперед.

— Да.

— Это, видите ли, именно то, что ему никак не удавалось, — заметил Клейтон. — Но каким же образом вы?..

— Большую часть этих пассов, особенно тех, которые вами придуманы, я вообще не понимаю, — ответил Сандерсон, — но как раз вот эту часть их я знаю. — Он задумался: — Случайно эта часть пассов имеет связь с некоторыми обрядами в одной из ветвей эзотерического масонства, вероятно, вы знаете. — Затем он добавил: — Я не думаю, чтобы мог повредить вам тем, что скажу, в чем у вас ошибка. Кроме того, раз уж вы знаете, так, значит, знаете.

— Я ничего не знаю, — заметил Клейтон, — за исключением того, что узнал от бедняги в прошлую ночь.

— Ну, да это все равно, — сказал Сандерсон и очень заботливо положил свою трубку на каминную полку. Затем он быстро принялся делать пассы.

— Так? — сказал Клейтон, повторяя его движения.

— Так, — ответил Сандерсон и снова взял трубку.

— Значит, теперь, — сказал Клейтон, — я могу все проделать правильно.

Он стал перед потухающим камином и улыбнулся всем нам. Но мне кажется, что в его улыбке была некоторая неуверенность.

— Если я начну сначала… — сказал он.

— Лучше бы не начинать, — заметил Уиш.

— Ладно, ладно! — крикнул Ивенс. — Материя неразрушима. Не думайте, что какое-нибудь вот такое дурацкое привидение может утащить Клейтона в мир призраков. Нет! По-моему, Клейтон, вы можете проделывать эти пассы, пока у вас руки не заболят.

— Я так не думаю, — сказал Уиш, встал и положил руки на плечи Клейтона. — Вы уже заставили меня наполовину поверить в ваш рассказ, и мне не надо, чтобы вы проделывали эти штуки.

— Каково! — воскликнул я. — Уиш испугался!

— Да, — согласился Уиш с неподдельной, или великолепно подделанной, твердостью. — Я верю, что если он правильно выполнит эти движения, он уйдет.

— Ничего подобного с ним не будет, — крикнул я. — Для людей нашего мира только один путь, чтобы уйти из жизни, и Клейтон в тридцати годах от него. И кроме того… этакое-то привидение!.. Неужели вы думаете…

Уиш прервал меня жестом. Он прошел мимо наших стульев и остановился около стола.

— Клейтон, — сказал он, — вы глупец.

Клейтон с огоньком юмора в глазах улыбнулся ему в ответ.

— Уиш, — сказал он, — прав, а вы все не правы. Я уйду. Я доведу до конца эти пассы, и как только последние взмахи прошелестят в воздухе, этот каминный коврик опустеет, вся комната превратится в одно сплошное изумление, и прилично одетый джентльмен изрядного веса бухнется в мир теней. Я в этом уверен. Убедитесь и вы. Я не хочу больше никаких споров. Позвольте мне начать опыт.

— Нет, — возразил Уиш, шагнул и остановился, а Клейтон поднял руки еще раз, чтобы повторить пассы привидения.

В это время, знаете, мы все были в напряженном состоянии, больше всего на нас подействовало поведение Уиша. Мы сидели и глядели на Клейтона, и, по крайней мере, у меня было чувство какой-то тяжести, скованности, как будто мое тело от затылка до середины бедер стало стальным. С невозмутимым спокойствием Клейтон наклонился, поднял руки, взмахнул ими. Чем дальше шло к концу этих пассов, тем больше чувствовалось что-то вроде зубной боли. Заключительный пасс, как я уже говорил, состоял в том, что широко распростирались руки, а лицо в это время было поднято кверху. И когда, наконец, он приступил к этому последнему пассу, у меня даже дыхание захватило. Конечно, это было смешно, но вы знаете, что чувствуешь, когда рассказывают всякие такие истории о привидениях. Время было к ночи, дело происходило в странном, старинном, мрачном доме…

И вот он остановился на одно мгновение, широко распростирая руки и запрокинув вверх лицо. Ярко светила висячая лампа. Для нас этот один момент был целой вечностью, а затем у всех вырвалось нечто вроде полувздоха безмерного облегчения и успокоения. «Нет»! Ибо явно он не исчезал. Все это была чепуха. Он рассказал небылицу, и ему почти удалось убедить нас в том, что все это на самом деле было!.. Но тут вдруг мгновенно лицо у Клейтона изменилось.

Оно изменилось. Изменилось, как освещенный дом меняет свой вид, когда огни в нем неожиданно погаснут. Глаза как будто остановились, улыбка застыла на губах, он стоял безмолвно — стоял, едва заметно покачиваясь.

И этот миг тоже показался вечностью. А потом, знаете, загромыхали стулья, падали какие-то вещи, мы все вскочили. Колени у него как будто подогнулись, и он упал лицом вперед. Ивенс вскочил и подхватил его под руки…

Мы были ошеломлены. С минуту, по-моему, никто не мог сказать ничего связного. Мы поверили — и в то же время не могли поверить… Я вышел из оцепенения и понял, что стою на коленях около него: жилет и рубашка у него были разодраны, рука Сандерсона лежала на его сердце…

Да… Пред нами был простой факт, и можно было уже особенно не торопиться с тем, чтобы осмыслить его. Мы стояли перед этим фактом целый час. Он гнетет меня в воспоминаниях, и доныне все еще мрачный и поражающий. Клейтон действительно ушел в мир, который лежит близко и в то же время так далеко от нашего, перешел туда единственным путем, который доступен смертному. Но перешел ли он туда при помощи чар того жалкого призрака, или он был случайно поражен ударом в то время, как рассказывал нам разные небылицы, в чем позже хотело нас убедить судебное следствие, это не имеет значения для меня; это одна из тех необъяснимых загадок, которая должна остаться неразрешимой, пока не наступит окончательное разрешение всего. Достоверно я знаю только то, что в тот самый момент, в то именно мгновение этих заключительных пассов он изменился, зашатался и упал перед нами мертвый!

1902