Неповиновение

Еще вчера они были составной частью одной из наиболее боеспособных советских стрелковых дивизий. Сегодня же их все называли военнопленными. Двигаясь по пыльной дороге на запад, эти люди, находящиеся кто в растерянности, кто в бессильной злобе и ярости, кто в ожидании скорой своей гибели, задавались одними и теми же вопросами о том, куда их ведут и как долго им еще предстоит идти по этим пыльным степным дорогам, все более углубляясь в тыл противника.

Где-то вдали, на востоке, в небо поднимался густой черный дым. С той стороны еще в полдень звучала артиллерийская канонада. Сейчас теплый ветер приносил оттуда только запах гари и пепел, зловещие вестники пожарища, разгорающегося в населенном пункте, одном из многих, которым суждено обратиться в пепелища, на оккупированных немцами территориях Советского Союза. О том, где сейчас проходила линия фронта, шедшие в колонне военнопленных люди не знали, но могли предполагать с большой долей вероятности, что под давлением немецких танковых клиньев, рвущихся к Сталинграду, переместилась она ближе к Волге.

Мысли о том, что оборона советских войск оказалась прорвана на глубину нескольких десятков километров, практически сразу же после начала крупномасштабного наступления южной группировки вермахта, приводили Федора Львовича в отчаяние. Даже дышать ему, находившемуся в неведении тех событий, которые происходили сейчас на рубежах обороны советских войск, было невероятно трудно. Изредка он оступался, но каким-то чудом оставался на ногах, и медленно продолжал шагать вперед. Для того, чтобы продолжать двигаться по дороге, в колонне военнопленных, ему, немолодому уже человеку, получившему в недавних боях ранения различной степени тяжести, приходилось прилагать неимоверные усилия. В глазах у него стояла кровавая пелена, а сердце готово было остановиться в любой момент. Пройти же под иссушающим, казалось, саму человеческую душу, солнцем, колонне военнопленных, возможно, предстояло еще не одну версту. Федор Львович твердо знал, что если ему доведется упасть в этом людском потоке, то подняться будет уже не суждено. Значит, следовало любой ценой оставаться на ногах. И идти вперед...

Но как же сложно бывает идти вперед!

Как страшно бывает идти туда, где тебя не ждет ничего, кроме многочисленных унижений, постоянного чувства голода и скорой смерти. Однако и выйти из подчинения конвойным едва ли представлялось сейчас кому-то из военнопленных возможным. Неповиновение им обозначало бы немедленную гибель в условиях, когда жизнь твоя не стоит практически ничего. Так не страх ли самой смерти заставляет людей уподобляться скоту, которого ведут на убой? Задавшись этим, казалось бы, простым, вопросом, ответ на который знает, наверное, каждый школьник, Федор Львович неожиданно пошатнулся, и на мгновение потеряв пространственную ориентацию, остановился. В ту же минуту кто-то безжалостно ткнул ладонью его в спину, тем самым понуждая идти вперед. Удар этот был не сильным, но и его хватило Федору Львовичу, чтобы потерять равновесие и упасть на землю. Мимо него, обессилевшего и задыхающегося в дорожной пыли, продолжали шагать люди. Истощенные, израненные и завшивленные, в грязных, рванных гимнастерках, они двигались молча, не глядя по сторонам, большей частью безразличные к собственной участи. Но вот, один из них, приостановившись возле упавшего, протянул ему руку, однако подоспевший конвойный, оттолкнул красноармейца в сторону.

- Steh auf! - произнёс немец, - Schnell!

На его слова Федор Львович не обратил никакого внимания. Немец, размахивавший карабином перед его лицом, казался ему смешным и неуклюжим. Кричит, суетится, наверное, грозит убить... Нелепый человек. Глупый. Ну и черт с ним!

- Вставай, браток, - тихо произнес тот из военнопленных, который только что протягивал к Федору Львовичу руку, - Убьет ведь фриц.

Нет, не скоты они. Люди. Пока еще люди. Со своими страхами, надеждами и желаниями. Думают, что все обойдется. Думают, что выживут там, за колючей проволокой. Разве можно винить их за эти надежды?

Федор Львович попытался приподняться на руках, но силы, казалось, совершенно покинули его. Утеряв всякую способность пошевелиться, он услышал, как передергивает затвор свого карабина немецкий конвоир, и с сожалением подумал о том, что здесь, в степи, ему суждено остаться навсегда. Хребет нацистскому зверю ломать будут другие. Это они, дойдя до самого сердца Германии, призовут к ответу тех, кто развязал эту страшную войну, заставят нацистов ответить за разрушенные в советских республиках города, за сожженные деревни, за миллионы убитых ими людей. Тогда настанет время, когда принужденные к ответу за свои зверства на землях славян, сотни тысяч немецких военнопленных потянутся на восток. Это произойдет обязательно. Ибо есть где-то на небе Бог. Он все видит. И воздаст каждому! Не на десятки метров, но на версты растянутся эти двигающиеся на восток колонны побежденных, из обращенной в одно большое пепелище Германии. И, если такое случится, то приведи Господь узнать стоящему ныне в дорожной пыли сытому, самоуверенному немецкому конвоиру, и всем ему подобным, как трудно иногда бывает пройти по дороге, впитавшей в себя ни единожды людскую кровь, эти несколько верст...