Нереальная реальность

Книга первая СОКРОВИЩЕ ДЗУ

Солнце лениво валилось за серые глыбы многоэтажных домов. Лаврушин полюбовался на электрические часы, которые показывали ровное время: 21.00. Он испытывал иррациональную слабость к круглым цифрам. Они будто подталкивали его на какие-то действия с целью изменить, поломать это равновесие.

— В Москву, в Москву, в Москву, — процитировал он «Три сестры».

Он собирался домой. Оглядел критически творческий бардак, царящий в лаборатории, выпотрошенный компьютер, разобранные осциллографы, россыпь деталей на столе, сваленные в углу картонные коробки. Вздохнул, малодушно решив отложить наведение порядка ещё на денёк — этот извиняющийся вздох стал каким-то ритуалом. Каждый вечер Лаврушин обещал навести порядок… Завтра. И уходил, обесточив помещение.

Рука легла на рубильник. Всё — обесточено. Конец рабочего дня. Лаврушин забросил потёртую кожаную сумку на плечо и вышел из лаборатории, захлопнул дверь и нажал на кнопку замка. Всё, теперь замок — последнее из его изобретений, откроется только на его свист, а, как известно, свист у человека так же индивидуален, как отпечатки пальцев.

— Шатаются всякие. Тоже мне, кандидаты в доктора, — сам того не зная процитировал Высоцкого стороживший выход пожилой, с вислыми усами вохровец, который уже хотел отойти ко сну, застыв изваянием на спинке стула. Припозднившихся сотрудников он воспринимал как нарушение правильного порядка вещей. В отношении самого молодого, двадцати семи годков от роду, завлабораторией, кандидата наук Лаврушина он был прав на все сто процентов. Тот действительно по природе своей являлся воплощённым нарушением правильного порядка.

— До свиданья, — махнул рукой Лаврушин и толкнул крутящуюся стеклянную дверь.

— И вам того же в двойном размере, — развязно прокаркал охранник и потянулся к кнопке электрического замка.

Сразу за стеклянными дверьми в лицо Лаврушина дохнуло весной.

— Ляпота, — прошептал он и вздохнул полной грудью ароматный майский воздух.

Постояв немного, он направился по бетонной дорожке через зелёный и ухоженный институтский парк.

Институтские старожилы склонялись к точке зрения, что на Московскую окраину это странное научное учреждение загнали специально — чтобы не мозолило никому глаза и не смущало упорядоченные научные умы. Тогда, в начале шестидесятых, тут даже окраины не было, а был сплошной лес. Москва расширялась, жадно отвоёвывая всё новые площади и закатывая леса и лужайки асфальтом, прорастая рядами уродливых металлических и кирпичных гаражей. Что-то беспощадное было в этой бетонно-стеклянной поступи цивилизации. Вот и рядом с трёхэтажным старым институтским зданием несколько лет назад вознёсся новый десятиэтажный бетонный корпус с окнами от пола до потолка — какой идиот придумал в русском холодном климате делать такие окна?

Ветку метро, давно и напористо обещаемую отцами города, так до окрестностей института и не дотянули. А горбатый «Запорожец» — ветеран ещё вчера, простудно чихнув, замолк, похоже, давая понять, что уходит на законный больничный. Значит, надо ждать автобуса.

Лаврушин присел на скамейку у остановки. Когда подойдёт автобус? Ребята-математики как-то с помощью большого институтского компьютера пытались найти закономерность в интервалах его движения. Но эта задача современной науке оказалась не по зубам.

Сегодня автобус подошёл как по заказу — Лаврушин не успел даже настроится на ожидание. Через четверть часа кандидат наук был в метро, ещё через полчаса выходил на станции «Проспект Мира». А там до панельного дома на Большой Переяславской рукой подать.

Перед дверьми квартиры Лаврушин начал обшаривать карманы брюк и рубашки в поисках ключа — без видимого успеха. Тогда он покопался в многочисленных отделениях сумки и выудил бумажник. В нём лежал второй ключ — его приходилось постоянно носить с собой, поскольку первый всегда забывался в самых неподходящих местах.

Однокомнатная квартира была уменьшенной копией лаборатории. Тот же бардак, те же разбросанные запчасти неизвестно от чего, в углу — раскладушка и продавленный плюшевый диванчик. Вдоль стены шли стройными рядами стопки книг — на прошлой неделе полка под тяжестью фолиантов обрушилась, и всё недосуг было вбить новые гвозди.

— Ну что, явился? — простуженный сварливый голос исходил от стоявшего на тумбочке большого металлического ящика, который переливался разноцветными лампами и был утыкан как ёжик какими-то деталями.

— Угу, — буркнул Лаврушин.

— А ты задумался — нужен ли ты здесь, а? Может, без тебя спокойнее, а?

— Тебя что ли спрашивать? — Лаврушин бросил на диван сумку и начал стаскивать туфли.

— А хотя бы и меня.

— Совсем обнаглел, — незлобливо произнёс Лаврушин, обуваясь в пушистые тапочки.

— А ты… — голос запнулся. — Ты поглупел. Постарел. Отупел. И вообще, что ты ко мне пристал?!

Бесполезное изобретение, подумал Лаврушин. Кроме ругани ждать нечего. Да и вообще — что представляет из себя Мозг? Загадка, притом порой начинало казаться, что загадка эта из жутковатых.

Началось всё с простой идеи: создать мыслящую машину можно, привив ей эмоции и критическое отношение к окружающему миру. Так и появился Мозг, на создание которого Лаврушин убил несколько месяцев, соорудив голографический процессор, который так и не удалось повторить. Что-то не сконтачило — вместо мощного искусственного интеллекта получился неисправимый брюзга, поражающий своей чудовищной бестактностью и беспредельным нахальством. Он не мог решить простейшей задачки, считал с ошибками, но гонором тянул минимум на лауреата Нобелевской премии. Когда Лаврушин понял, что из Мозга ничего путного не выйдет, он вместо последовательного обучения просто заложил в него кучу книг и газет. После этого Мозг набрался категоричности суждений и стал учить хозяина жизни. И при этом его страшно бесило, когда с ним не соглашались.

В последнее время Мозг совершенно распоясался, стал ругаться и пугать гостей. Светка, девушка Лаврушина, однажды пообещала «врезать кувалдой по чугунной башке», и Мозг её зауважал.

Лаврушин схватил английский научный журнал по физике и упал на диван. Но Мозг упорно нарывался на дискуссию.

— Серый ты, Лаврушин, человек. Газет не читаешь. Телевизор не смотришь.

— Отстань.

— И грубый, — призматические линзы сфокусировались на хозяине квартиры.

— Отвали.

— И с таким я вынужден делить кров.

— Вот разберу на микросхемы…

Мозг возмущённо замигал лампами и умолк.

В принципе, Лаврушин понимал, что в мире нет ничего подобного, что возможности этого набора деталей, утащенных с работы или найденных на свалке — это нечто уникальное и неповторимое, ни в какое сравнение не идущее ни с одним образцом компьютерной техники. И это пугало. Лаврушин сам не понимал, что создал. Он вообще редко отдавал ясный отчёт тому, что же у него получалось. Увлекаясь новым проектом, он впадал в какое-то «иновиденье», выходил за пределы нашего измерения. Как он сам говорил интуичил, творил наугад вещи, которые никто не повторит никогда, в том числе и он сам. Порой ему казалось, что Мозг вовсе и не машина. Что в него вселилась чья-то неприкаянная душа. Но в подобные мысли ему углубляться не хотелось — становилось как то не по себе.

— А это ещё кто? — прервал обидчивое молчание Мозг. Его линзы сфокусировались на чём-то за спиной хозяина квартиры.

— Ну, Лаврушин, ты даёшь. Всегда гостей полон дом. Корми, пои их. А стабилизатор мне сменить не можешь. Денег нет!

Лаврушин повернул голову и замер.

Лаврушин имел ещё один талант — на грани гениальности. Он был историком. Но не в общепринятом, а в булгаковском понимании этого слова (см. роман Булгакова «Мастер и Маргарита»). Он постоянно вляпывался в невероятные, порой неприятные, изредка опасные истории. И сейчас, обернувшись, он понял, что опять вляпался во что-то.

В дверях комнаты стоял незнакомец. Рост — средний. Лицо — худое, усталое, печальное. Возраст — лет тридцать пять-сорок. Одет — в серый, из дорогих, костюм, синий, из версачевских, галстук, крокодиловые, из супердорогих, туфли. Запонки — с бриллиантами, ей Богу. В бриллиантах Лаврушин разбирался, приходилось иметь с ними дело при работе над одной темой, так что влёт отличал их от любого камня.

— Не привык к этой одежде, — виновато произнёс незнакомец, поправляя галстук и слегка ослабляя его.

— А что, дверь не закрыта? — спросил Лаврушин, у которого сердце от неожиданности сжалось в холодный комок, а потом бешено забарабанило.

— Закрыта. Но это разве проблема?

«Ясно, — с неожиданно свалившимся спокойствием подумал Лаврушин. — Грабить будет. А чего тут взять-то, кроме Мозга?»

Мысль о том, зачем человеку в бриллиантовых запонках и крокодильих ботинках грабить такие квартиры задержалась где-то у входа в сознание завлаба.

— Разрешите присесть? — спросил незванный гость.

«Мягко начинает. Рэкетир, что ли?»

— Вы скорее всего думаете, что я человек, нарушающий установленные нормы поведения и уголовное законодательство? — осведомился незнакомец. Фраза была длинная и вычурная. Он будто говорил на чужом языке, хотя и без малейшего акцента.

— Мошенник, как пить дать, — донёсся из угла хриплый голос Мозга. — Гони ты его, Лаврушин. Не то без штанов останешься.

— Это кто? — искренне удивился гость.

Все эмоции были написаны на его выразительном лице. Он был находкой для физиономиста.

— Так, груда запчастей, — небрежно кинул Лаврушин..

— Сам полудурок, — огрызнулся Мозг.

«Полудурок» было его любимейшим словом, которым он одаривал весьма щедро. Даже Светку обозвал «полудурой» — ещё до того, как она намекнула насчёт кувалды.

— А, подселенец, — кивнул гость, внимательно посмотрев на Мозг.

— Простите, что? — спросил Лаврушин.

— Симбиоз устойчивой энергоинформационной астральной сущности с механизмом, — махнул рукой гость. — Иногда это случается.

— Во загнул, — с уважением произнёс Мозг.

Гость уселся на стул и спросил печально:

— Как вы думаете, кто я такой?

Лаврушин смутился. Подобно Мозгу резать правду-матку в глаза он не мог. Не позволяла врождённая интеллигентность. Поэтому он только протянул:

— Ну-у… Не знаю.

— Я — инопланетянин.

— Ку-ку, я уехала, ваша крыша, — выдал Мозг услышанную им недавно по телевизору реплику.

«Псих, — подумал Лаврушин, теперь всё становилось на места — и манера гостя выражаться, и написанные на лице эмоции, и привычка шататься по чужим домам. — Лучше бы грабитель. Главное, не противоречить ему. Глядишь, всё и обойдётся».

— Вижу, вы в сомнениях, — огорчённо покачал головой гость.

— Ну что вы, — замахал руками Лаврушин. — Я вам верю. А вы из какого… — он запнулся, — …созвездия?

— А, — незнакомец небрежно махнул тонкой изящной рукой с длинными ухоженными пальцами. — Вот из того.

Что-то вспыхнуло, Лаврушин невольно зажмурился. А когда открыл, то увидел нечто поразительное.

Многоэтажные унылые дома Большой Переяславки за окном исчезли. Да и само окно куда-то делось. На его месте чернел бездонный провал, усеянный разноцветными немигающими звёздами. И как лёгкий шлейф по нему тянулся Млечный Путь.

— Двести двадцать пять световых лет, — гость указал в сторону запульсировавшей оранжевой звезды.

— Значит, инопланетянин, — кивнул Лаврушин. Сопоставив факты, он решил, что это действительно наилучшее объяснение. Ну и что особенного, инопланетянин? Чем удивительнее «Мозга-подселенца»? Или того НЛО, которое они с другом Степаном видели три месяца назад?

— Отпад, — проскрипел Мозг. — А по виду так и не скажешь.

— Простите, — произнёс Лаврушин. — А вы действительно принадлежите к гуманоидной расе, или просто кажетесь таким? А на самом деле, к примеру, у вас восемь ног и на затылке четвёртый глаз.

— А почему четвёртый? — искренне заинтересовался инопланетянин.

— Третий на лбу.

— Должен вас огорчить — это мой естественный облик. В нашей Галактике — за другие не ручаюсь — гуманоидных рас большинство.

— Умопомрачительно. — Лаврушин жадно вглядывался в звёздную пыль за окном московской квартиры. Космическая бездна магнитом притягивала взор, чернота её всасывала, как «Чёрный Квадрат» Малевича. — И чем обязан столь неожиданному визиту?

Лицо гостя стало ещё печальнее. Похоже, у него были какие-то неприятности.

— Мы… — начал он, но его опередил Мозг.

— Надуть они тебя хотят, Лаврушин.

— Выключу, — пригрозил кандидат наук.

— Давай-давай, — взвыл Мозг патетически. — А лучше сразу молотком! Чтоб лампы и транзисторы во все стороны! Давай! Тогда вообще растяпой помрёшь! Некому тебя будет уму-разуму учить!

Лаврушин, не обращая больше внимания на развоевавшийся механизм, повернулся к инопланетянину.

— Не буду вдаваться в подробности, хотя рассказ потребует некоторого времени, — начал тот. — Коротко — Галактика состоит из двух сотен миллиардов звёзд. Многие — с планетными системами. На некоторых появился разум. Жизнь в Галактике кипит. Идёт титаническая созидательная деятельность. Возникают и крепнут связи между цивилизациями.

— Как по писанному глаголет, — восхитился Мозг.

— И вместе с тем в ней множество неразрешённых проблем, — закончил инопланетянин тираду и замолчал. Его взор затуманился. Потом гость встряхнул головой и продолжил. — Семьдесят тысяч лет Галактика не знала войн. Но последняя война была ужасна. Представьте миллионы Хиросим.

От этих слов Лаврушин поёжился. Он будто заглянул в непостижимо глубокий колодец времени, на дне которого пылали в ядерном огне люди, города, целые планеты.

— Цивилизации Галактики достигли разных ступеней развития. Разные общественные устройства. Разные технологии. Есть миры несоответствия — там явные противоречия между общественным развитием и технологией. Особой опасности они не представляют — почти нигде разрыв не достигал катастрофического уровня. В Галактике, естественно, существуют противоречия. Для их преодоления и решения глобальных проблем существует система галактической безопасности. Звёздное Содружество.

— Что-то вроде нашей Организации Объединённый Наций? — спросил Лаврушин.

— Аналогия корректна. Хотя принципы построения и существования ЗС неизмеримо сложнее вашего международного права. Цивилизация, вошедшая в систему Галактической связи…

— Радиоконтакты? — перебил его Лаврушин.

— Ну что вы? Радиоволны — это всё равно что для вас заменить телефоны на сигналы кострами.

— Или на перестукивание, — хихикнул Мозг, увлёкшийся в последнее время бульварными детективами.

— Так вот, цивилизация, достигшая технического уровня вхождения в СЕТКУ — систему Галактической Связи, автоматически становится стороной в галактическом праве, а позже и членом Звёздного Содружества.

— Лапшу тебе вешают на уши, а ты и раскис, — продолжал хулиганить Мозг.

— А где у нас выключатель! — раздражённо кинул ему Лаврушин, которого увлёк в неизведанные дали рассказ инопланетянина.

— Последнюю войну, — не обращая внимания на выходки механического чуда продолжал инопланетянин, — развязал Великий Тёмный Союз Грандаггора. Это была единственная в известной нам истории Галактики цивилизация первого технологического класса — то есть осваивающая Галактику — попавшая в глухой круг.

— Глухой круг?

— Этот неофициальный термин означает, что цивилизация прочно движется по одному кругу, она замкнулась на отрицательных тенденциях, неспособна к позитивному общественному развитию. В таком состоянии она может находится долго, но рано или поздно настанет конец. Точка распада… Элита Грандаггора могла похвастаться презрением всех запретов, принятых в Галактике. Она установила тотальный контроль над своим населением и над населением многочисленных колоний. Она использовала все запрещённые технологии, включая тонкоэнергетические, духовные, которых касаться просто нельзя. Технологических высот Грандаггор достиг значительных. Некоторые вещи мы не можем повторить и сегодня. Гарандаггоры сокрушающим цунами катились по Галактике. А потом была война. И Великий Тёмный Союз проиграл.

Гость перевёл дыхание. А потом произнёс:

— Итак, мы подошли к главному. Одна из уцелевших переферийных планет Союза Грандаггора — Химендза. После многотысячелетнего периода крутых подъёмов и не менее крутых — до варварства и пещер, спадов она достигла достаточно высокого уровня технологического развития — вас обгоняет где-то на полсотни лет. У власти там стоит классический деструктивный диктатор.

— Деструктивный?

— Диктатура бывает деструктивная, нейтральная и созидательная. На Химендзе деструктивная и достаточно кровавая. Массовые уничтожения, пытки, тотальный страх — вещи там привычные. Естественно, всё это не может не вызывать у нас чувство протеста и возмущения, которое, впрочем, не даёт нам права на вмешательство.

— Почему?

— Звёздное Содружество может вмешиваться лишь в случае, когда над населением устанавливается технический психоконтроль и начинают использоваться запреттехнологии. И когда возникает угроза самоуничтожения их мира. Ничего подобного на Химендзе не наблюдается. В общем, это заштатный мир, который не стоит нашего внимания. Но…

Инопланетянин замолчал, и лицо его приняло страдальческое выражение.

— Но Химендза была для Грандаггора своеобразной планетой-лабораторией, — продолжил он тихо. — А так же заводом по производству новых видов вооружений. И что это было за оружие! Что оно делало с пространством! Какие энергии выплёскивало! И всё время мы считали — спасибо Создателю Вселенной, что это оружие не дошло до наших дней… Считали напрасно.

— Напрасно? — Лаврушин, увлечённый рассказом, подался вперёд.

— На Химендзе остался склад грандаггоров!

— И это опасно?

— Опасно? — инопланетянин горько усмехнулся. — Цивилизация Химендзы пронесла через семьдесят тысяч лет религию Грандаггора. Жрецы сумели сохранить священные «Книги дыхания птицы Дзу».

— Что за птичка такая?

— По этой религии мир и всё сущее в нём есть результат взмахов крыльев Птицы Дзу — от них из тьмы возникают свет, планеты, люди. Есть во Вселенной и сила зла, Хаоса — Великий Змей. Его дыхание в свою очередь образует из Света Тьму… Священные книги, прошедшие через семьдесят тысяч лет — в них был скрыт ключ.

— Ключ?

— Да, да, ключ. Книга «Седьмого взмаха Дзу» — там закодирована информация о местонахождении хранилища древнего оружия Грандаггора — «Сокровища Дзу». А это оружие взрывает планеты и гасит звёзды, — инопланетянин горестно вздохнул. — Тайное имеет свойство становиться явным. И, похоже, диктатор Химендзы Кунан нашёл путь к расшифровке.

— И теперь склад его?

— Не так быстро. Он знает ещё немного. Мы пошли дальше и расшифровали «Книгу седьмого взмаха». И теперь знаем многое.

— Тогда хранилище ваше?

— Вы опять торопитесь. Мы знаем, что «сокровище» находится на глубине нескольких километров под поверхностью планеты. Мы бы обнаружили его без труда. Для нашей техники подобная проблема не существует. Но…

— Вы его не обнаружили.

— Нет.

— По формальной логике, если вы его должны обнаружить, но не обнаружили, значит, его там нет.

— Есть. И грандаггоры сумели его срыть от наших поисковых средств. Хотя мы считали, такое им не под силу… И существует доступ к «сокровищу». Кунан найдёт его. Он до конца расшифрует книгу — дело нескольких месяцев. Ещё один шаг — и склад их. А потом Кунан — человек одержимый, рванёт в Галактику. Его не остановит ничто.

Лаврушин внимательно посмотрел на инопланетянина. Слишком многое не клеилось в его рассказе.

— Что мешает вам опередить его? Вы же почти расшифровали Книгу.

— Вот именно! Поэтому я и здесь.

Гость вытащил из кармана предмет, похожий на отвёртку. Направил его на Лаврушина. Кончик «отвёртки» засветился ярким синим светом. И в воздухе над рукой инопланетянина появились объёмные изображения иероглифов.

— Индикатор биополя, — пояснил пришелец. — Каждый тип биополя соответствует определённому цвету. Элита Великого Тёмного Союза Грандаггора, состоявшая из представителей одного лишь древнейшего рода материнской планеты, его представители обладали родовым индексом биополя. Этот индекс и является пропуском в склад. Вы понимаете?

— Ну, в целом…

— Прекрасно. Подобный тип биополя в Галактике очень редок. Ближе всего к грандаггорам вы — земляне! Индекс почти такой же, как необходим для прохода в склад… Но только почти. Однако мы нашли несколько человек с пригодным кодом.

— Ну? — напрягся Лаврушин.

— И представляете, один из этих людей — вы.

Лаврушину показалось, что пол качнулся под его ногами. Он только и смог выдавить своё любимое:

— Ляпота.

— Вы должны уничтожить хранилище. Иначе Галактику ждут бедствия. Невообразимые бедствия.

— Это опасно?

— Это как посмотреть, — помялся инопланетянин. — Вероятность успеха — двадцать процентов.

— А восемьдесят?

— Восемьдесят процентов, что вы погибните.

— Вам не кажется, что это многовато, — горько усмехнулся Лаврушин.

— Вы отказываетесь? — инопланетянин внимательно посмотрел на него спокойными, излучающими уверенность, мудрыми глазами.

— Конечно отка… — Лаврушин вдруг замолчал. Потом вздохнул: — Дайте подумать.

Он поглядел на звёздное небо вместо окна. Теперь звёздная даль казалась угрожающей, от неё веяло холодом и смертью. Первым побуждением было развести руками и вежливо так сказать: извините, рады бы помочь, да дела заели, индекс цитирования падает, докторскую диссертацию надо писать, так что не получится Галактику спасти, освободите-ка помещение. Двадцать процентов удачи — это восемьдесят неудачи. Верная смерть. Чего лезть в такую мясорубку? Но перед глазами стояла картинка — рушащиеся в ядерный ад миры, полные людей.

Минута шла за минутой. Инопланетянин не нарушал молчание. А Лаврушин не мог решиться ни на что. Как, спрашивается, ввязаться в подобную авантюру человеку, определённо не созданному для подвигов? На такое он не способен даже ради потрясающей возможности пройтись по мягкому пуху Млечного Пути.

Да ну их к чёрту со своими складами боеголовок, с их оружием, с войнами. Моя хата с краю — по-подлому, зато надёжно. Он набрал побольше воздуха, чтобы сказать «нет». Помолчал секунду… Ядерный пожар, жгущий детей на руках их матерей…

— Я согласен.

— Я знал, — инопланетянин расчувствовался и смахнул навернувшуюся на глаза слезу. Потом взял банку с «кока-колой», которую Лаврушин ещё вчера уронил на пол да так и забыл поднять, откупорил её и сделал несколько жадных глотков. — Я верил…

— Как мне хоть звать вас?

— Моё имя вам будет непривычно. Поэтому зовите меня просто — Инспектор. Это в какой-то мере соответствует роду моей деятельности.

Внезапно послышался дребезжащий звонок в дверь.

— Кого чёрт несёт? — раздражённо воскликнул Лаврушин.

Он уже понял, что сегодня вечер странных событий и встреч. И никуда от этого не деться.

Кто бы мог представить, как много значит для Галактики этот дребезжащий звонок, раздавшийся вечером в Московской квартире на Большой Переяславке.

— Вы ждёте гостей? — вопросительно посмотрел на Лаврушина инопланетянин.

— Нет. Могу открыть?

— Не хочу вас ни в чём ограничивать, — пожал плечами Инспектор. Но в глазах его проскользнула какая-то задорная искорка.

Конечно, Лаврушин не большой специалист в психологии инопланетян, но ему показалось, что в глазах гостя горел огонёк, как у шахматиста, разыгрывающего партию, когда эта самая партия идёт по плану.

На лестничной площадке возвышалась массивная неуклюжая фигура. В отличие от прошлого гостя, этот человек был хорошо знаком Лаврушину. Ещё бы не знать своего лучшего друга.

— Привет, — сказал Степан. Черты лица у него были грубые, глаза подозрительные, щёки толстые, нос картошкой — далеко не Ален Делон. При всём при этом лицо было не лишено обаяния.

— Здорово, — кивнул Лаврушин.

— С женой вот поругался. Ну так получилось, да… Так я зайду?

Видя, как Лаврушин замялся на проходе, Степан вопросительно посмотрел на него:

— Никак новая любовь всей жизни?

— Да нет, ты не так понял.

— Проходите, — неожиданно послышалось за спиной Лаврушина. — Мы как раз заканчиваем обсуждать одну весьма любопытную проблему.

— Это Степан — мой друг. Работаем вместе, — представил Лаврушин нового гостя. — А это… — он на миг запнулся, а потом с каким-то злорадством — бес попутал, произнёс, — товарищ из космоса.

— Из гостиницы «Космос»?

— Да нет. Он — инопланетянин.

Вечный скептик Степан после летающей тарелки, которую они видели с Лаврушиным, сломался и теперь был готов принять некоторые дикие идеи. Но сейчас он не был настроен на такой лад, поэтому кивнул:

— Шутки шутим.

— Как ты догадался, — пошёл на попятную Лаврушин.

Но тут неожиданно встрял гость:

— Ваш друг не шутит, — он сделал приглашающий жест.

Лаврушин удивлённо посмотрел на него. Его покоробило, что гость не имеет никаких понятий о конспирации. И вообще — зачем втягивать посторонних людей?

Степан шагнул в комнату и остановился, как вкопанный.

Только сейчас Лаврушин вспомнил, что картину звёздного неба пришелец так и не убрал.

— Да-а, — протянул Степан с видом человека, у которого оправдываются самые худшие опасения. — Инопланетянин, значит.

— Ну, я же говорил, — извиняющимся голосом сказал Лаврушин.

— Думаю, вам надо всё объяснить, — улыбнувшись во весь рот, как-то по-голливудовски развязно-заискивающе, обнажив ровные белые зубы произнёс пришелец.

И Лаврушин опять подумал, что Инспектор сейчас похож на шахматиста, сделавшего очередной удачный ход.

И черти дёрнули Степана именно сегодня поссориться с женой, прийти именно к Лаврушину и наткнуться именно на инопланетянина. Всё в руках провидения. Случайностей не бывает. А что бывает? Об этом даже на Тании знают очень приблизительно.

Итак, Степан, смирившись с визитом инопланетянина, выслушал его подробный рассказ о «Сокровище Дзу» кратко определил перспективу — «да-а, фигово всё кончится» и заявил, что одного друга никуда не отпустит.

— Так лучше будет, — кивнул Инспектор. Сдавил пальцами бриллиантовую запонку.

На миг в глазах Лаврушина всё померкло. А потом все трое очутились в самом заурядном летающем блюдце. Так началось большое космическое путешествие…

В космическом корабле было несколько кают, помещение, которое можно определить как кают-компанию. Земные фантасты как в воду глядели — внутри «тарелки» было полно стероэкранов, создающих полный эффект присутствия, светящихся индикаторов, панелей таинственных приборов. Стены были отделаны упругим, тёплым на ощупь пластиком, который время от времени начинал светиться, или шёл кругами, как вода, в которую угодил булыжник, а однажды на глазах землян вспузырился и начал растекаться зелёной жижей, но быстро вернул себе прежний вид. Рубка представляла из себя сплошной стереоэкран, казалось, оба пилота висят прямо в воздухе, хотя они полулежали в контактных креслах. На их головах были золотые обручи, благодаря которым их нервная система сливалась воедино с компьютерным мозгом корабля.

Помимо Инспектора на борту было ещё четверо рослых, сложенных, как Аполлоны, таниан. Они были отличными ребятами — находкой для любого следователя, для них не нужен был никакой детектор лжи. Инспектор был по сравнению с ними образцом непроницаемости, у его же соплеменников даже малейшие чувства отражались на лицах. Земляне были для них сущими чурбанами с замёрзшими чертами.

Тания принимала участие в последней межзвёздной войне. Её история насчитывала восемьдесят тысяч лет и тоже знала взлёты, падения. За это время гуманоиды не превратились в мыслящие сгустки материи и не стали суперами. Единственно, все без исключения были в отличной спортивной форме, но выглядели как обычные люди. По-русски члены экипажа не говорили, хотя, скорее всего, просто придуривались, зато понимали всё и даже под конец стали въезжать в анекдоты и шутки, заливаясь искренним смехом.

Инспектор почти всё время проводил в своей каюте, предаваясь каким-то сложным вычислениям. Он полулежал в просторном, похожем на расплывшийся кусок сгоревшей резины, кресле, предупредительно принимавшем формы тела и отвечавшим малейшим желаниям человека. Перед инопланетянином переливались в воздухе разноцветные объёмные фигуры и иероглифы. Они танцевали какой-то свой, понятный только посвящённым, танец, и Инспектор направлял его, дирижируя своими тонкими музыкальными пальцами. Земляне исправно пытались донимать его вопросами, а он неизменно уходил от конкретных ответов. Так что выяснить удалось немного. Стало только ясно, что тарелка является кораблём средней дальности — пятьсот светолет. В числе прочих она совершала рейсы на Землю, но нечасто.

— Те НЛО, которые мы видим — ваши? — спросил однажды Степан, дождавшись, когда Инспектор обратит на землян внимание.

— Вряд ли. Земля находится на задворках Галактики и по большому счёту Звёздное Содружество она не интересует. Таких миров миллионы. Но по ряду причин ваша планета является проходным двором для иных сил. И, возможно, полем эксперимента каких-то высоких цивилизаций.

— Каких таких сил? Каких таких цивилизаций? Какого эксперимента? — возмутился Степан.

— Мало ли, — пожал плечами Инспектор, и опять ужом выскользнул, ушёл от ответа.

Земляне оказались в ситуации, мягко говоря, стрессовой. И Лаврушина удивляло, насколько спокойно он воспринимает всё происходящее. Напрашивался вывод, что инопланетяне каким-то образом подавляют эмоции гостей. Иначе у тех давно перекосилась бы набок крыша, и друзья стряхивали бы с комбинезонов космических бегемотиков.

На десятые сутки (по земному исчислению, далее для удобства исчисление времени и расстояний приводится в земных единицах, а не в стандартных для Галактического Содружества, Тании и Химендзы) Инспектор объявил:

— Приготовиться. Посадка через три часа. Земляне могут провести это время в рубке.

Это был царский подарок. Друзья сразу поняли это. Но окончательно осознали, насколько он щедр через час, когда корабль вышел из сверхсветового режима, и по телу прокатилась упругая холодная волна — последствия перехода.

Земляне висели в рубке в сетях силовых полей рядом с Инспектором и заворожено глядели на разрастающуюся Звезду Шоинн.

Корабль быстро сбрасывал скорость — с почти световой до тысяч, а потом и сотен километров в секунду. Гравиблокираторы ломали пространственную структуру, гася гигантские перегрузки, которые в миг раскатали бы и экипаж, и сам корабль в блин толщиной в микрон.

— Тания, — инспектор кивнул на голубой шарик прямо по курсу.

Это был какой-то ювелирный салон! Планета была щедро опоясана жемчужными и изумрудными ожерельями космических станций, в небе сияли бриллианты четырёх лун.

— Две луны естественные, — предугадывая вопрос, произнёс Инспектор. — Две — естественные. Их соорудили четыре с половиной тысячи лет назад, когда увлекались гигантскими проектами. Большим станциям внутреннего кольца — семьдесят две тысячи лет. В послевоенный период регресса и смут космос был закрыт. Космическое строительство началось вновь восемь тысяч лет назад.

Лаврушин поёжился. Земные археологи за такую древность душу бы заложили. Он улыбнулся, вспомнив своего приятеля-археолога, который тряс какими-то жалкими браслетами и жёлтым черепом и кричал, что им двенадцать тысяч лет и этот факт невероятно расширяет границы познания.

Корабль, не снижая скорости, шёл прямо на планету. Та превратилась в гигантскую чашу, кипящую белыми облаками, синеющую морями и океанами, зеленеющую гигантскими лесными массивами.

Лаврушин сжал кулаки. Планета надвигалась слишком быстро. Ещё немного — и верхние слои атмосферы. Почему пилот не снижает скорость? Но, кроме землян это, похоже, никого не трогало.

Внезапно Тания ушла в сторону, и впереди вновь было звёздное небо. За три секунды скорость упала до орбитальной. Чудеса продолжались.

— Эквилибристика. Цирк, — произнёс с облегчением Лаврушин.

— Мы древняя цивилизация, — произнёс Инспектор свою любимую терапевтическую фразу. Ей он постоянно успокаивал землян, когда у тех начинал заходить ум за разум.

Теперь тарелка шла по орбите на высоте около пятисот километров. Лаврушин пытался рассмотреть города, но не видел ничего.

— Идём на посадку, — уведомил Инспектор.

И тотчас планета рванулась навстречу. Удивительно, но никакого свечения разогретых газов вокруг не было. У линии облаков корабль замер, а потом начал опускаться — неторопливо, покачиваясь из стороны в сторону.

Посадочные опоры упруго коснулись матово-белой поверхности космодрома. На гигантском плато без конца и края, ровном, как поверхность соляного озера, виднелись космические корабли — гигантские и крошечные, матово белые и чернильно-чёрные, но все до единого дискообразной формы.

Помимо них по плато были раскинуты золотистые и серебряные конструкции, похожие на горячечный бред инженера-маньяка. Многие возносились на сотни метров вверх в полном противоречии с логикой и физическими законами — перекошенные, на хлипких опорах, со смещённым незнамо куда центром тяжести они давно должны были рухнуть, но стояли. На горизонте, почти сливаясь с небом, маячила циклопическая, свёрнутая в трубку паутина.

— Главная система галактической связи, — Инспектор показал на паутину. — Она — часть СЕТКИ.

— Ляпота, — прошептал Лаврушин.

— Дела-а, — протянул Степан.

— Ну что, поехали? — спросил Инспектор.

— На чём? — осведомился Степан, как всегда подозрительно оглядывая планету, будто пытаясь отыскать какой-то подвох.

— Автобусов не держим. Обходимся, — Инспектор махнул рукой, и перед ним возник призрачный пульт. Он настучал такт на призрачных, но щёлкающих, как настоящие, клавишах. Землян захлестнула тьма…

Очнулся Лаврушин в мягком кресле, похожем на расплывшуюся тёплую кучу навоза — оно тут же начало мягко, но настойчиво массировать спину, безошибочно определив то место, где у него был слегка сдвинут позвонок.

Инспектор и земляне находились на крыше белоснежной виллы, которую обступали высокие слоящиеся скалы, поросшие кустарником и невысокими разлапистыми деревьями. Мраморные ступени спускались к узкой полоске песка, а дальше шло изумрудное, яркое, бьющее по глазам море. Сквозь воду были отлично видны камушки и небольшие рыбки, крабы. Вдалеке выпрыгивали из воды крупные рыбины.

— Рай, — буркнул Степан.

— Уже приехали, — разочарованно протянул Лаврушин, втайне надеявшийся полюбоваться планетой, её городами, людьми, машинами.

— Сожалею, но Танию вы сейчас не увидите, — сообщил Инспектор. — Равно как не могу ответить на большинство ваших вопросов.

— Почему? — возмутился Степан. — Имеем право. Между прочим, на такую аферу подписались.

— Вот именно. Избыток информации и ощущений, а они и так на пределе, притупит ощущение нового, предчувствие опасности.

— Ага, — недовольно буркнул Степан.

— После экспедиции, если всё будет хорошо, вы узнаете и увидите всё.

Это «если всё будет хорошо» Лаврушина покоробило.

Инспектор понял свою бестактность — не стоит лишний раз напоминать о злосчастных двадцати процентах удачи, так что теперь всем своим видом выражал смущение и готовность искупить вину.

— Пойдёмте, покажу вам дом, — он поднялся с кресла и жестом предложил последовать за собой землян. — Обстановка практически земная.

— А жаль, — сказал Лаврушин.

— Всё будет, Виктор Николаевич. И прекрасные города, и космические поселения. И благодарность миллионов людей. Но потом.

— После Химендзы.

— После, — кивнул инспектор.

— Если вытащим лотерейный билет, — вздохнул Лаврушин…

Над землянами измывались с утра до вечера. Занимались пытками Инспектор и его подручная по имени Бара — красивая женщина ростом за два метра, её роскошные огненно-красные волосы доходили до пояса, но она не стягивала их, и они развевались плащом. Больше таниан на вилле не водилось.

У таниан стояла задача — подготовить землян к выполнению задания, забить в их мозги в кратчайшие сроки (а их сократили до минимума — время не ждало) огромный массив информации. Какие использовались методы обучения — об этом можно было только гадать. Во всяком случае у друзей возникало ощущение, что им на мозг как на чистый лист бумаги записывают необходимые сведенья — язык Химендзы, историю, правила поведения и пользования вещами. А так же всякие премудрости, которые вполне годились в программу любой приличной шпионской школы.

В немногое свободное время Лаврушин, обдумывая в который раз ситуацию, вновь приходил к выводу, что более неподходящих для такой миссии людей, чем он со Степаном, ещё поискать надо. Они явно взялись не за своё дело. И назойливо крутились в голове слова песенки сталинских времён: «А конец у всех шпионов — кто провал, кто наповал». Провал тоже означало наповал. Но он уводил от себя тёмные мысли.

Химендза. Для двоих очутившихся вдали от дома землян все пути в будущее заслонила эта мрачная, обделённая милосердием планета. История её была полна крови, позора, предательств, её уделом было страдание. А есть ли во Вселенной милосердные миры, которые могут похвастаться, что у них было иначе?

Третья планета жёлтого карлика. Биосфера, период обращения вокруг оси и светила, состав атмосферы и множество других моментов — тут Химендза была почти двойником Земли. Вот только суша её представляла один огромный континент и разбросанные везде архипелаги островов. С древних времён образовалось три традиционных центра цивилизации — великие города Джизентар, Хороор и Раль-Сан-Кан. Столетиями эти государства вели между собой кровопролитные войны, но так и не смогли уничтожить друг друга. Когда драка между этими монстрами затихала, они принимались грабить маленькие полисы, раскиданные по всему Континенту, где по большей части проживали представители отсталых народов и родоплеменных образований.

Наступление ядерной эры ознаменовалось тем, что Джизентар, немного обогнавший в науке своих соседей, забросал их ядерными и термоядерными бомбами. После этого гусеницы джизентарских бронеходов начали утюжить территории великих городов. Это была уже не война, а геноцид. Жители Хоррора и Раль-Сан-Кана полностью испили горькую чашу и испытали, что такое ядерное заражение, эпидемии, разруха. Они видели, как гордо вознёсшиеся башни их крепостей, стены их прекрасных домов, пики величественных храмов превратились в почерневшие от копоти надгробья, на которых отпечатались чёрные силуэты испепелённых в миг людей. В результате Хоррор был полностью разрушен. Раль-Сан-Кан стал захудалой провинцией, где люди мёрли с голода. Население планеты сократилось в три раза и не восстановлено до сих пор — оно составляет чуть меньше ста тридцати миллионов. В Джизентаре — сорок миллионов жителей, в колониях — ещё пятьдесят, и двадцать пять насчитывает Лесная Федерация — раскиданные по материку полудикие воинственные племена, которые не признают завоевателей и имеют подобие своего правительства.

Наука Джизентара достигла многого, особенно в военной области. Сегодня на планете действуют безотходные, не загрязняющие природную среду технологии. Искусственная пища уничтожила сельское хозяйство. Урбанизация достигла предела, практически всё цивилизованное население проживает в городах.

Сто двадцать лет прошло с того момента, когда Джизентар осыпал соседей ядерными бомбами. Время было нелёгкое — и это ещё мягко сказано. Правительства сменяли одно другое. Кровавые перевороты возносили к власти очередную хунту. А когда кончалось время военных, на их место приходили сладкоголосые, трепливые, безвольные гражданские, при которых всё становилось только хуже. Вновь и вновь бунтовали колонии, и тогда опять ревели моторы бронемашин и заходили на боевой вираж бомбардировщики, неся свой смертельный груз городам и посёлкам. Несколько раз Империя распадалась, и тогда провинции погружались во мрак и хаос, люди становились добычей одуревших от крови бандитов. Измотанное бесконечной кровавой междусобной каруселью население много раз перешагивало грани отчаянья. Однако науки и технологии продолжали развиваться. Но ещё больший вес набирал мистицизм. Секты и церкви росли, как грибы после ласкового грибного дождя.

Постепенно всё начало утрясаться. Империя укреплялась, наводился порядок. И тут на планету обрушилась «липкая простуда» — смертельное заболевание, выкосившее каждого четвёртого в городах. Снова началась смута, и тогда к власти пришёл Кунан.

Когда-то он был мелким жрецом захудалого храма Птицы Дзу. Но авантюрная, деятельная часть его натуры восстала против размеренного и тоскливого храмового уклада. И молодой человек примкнул к клану «Сынов ночи» — одного их могущественных преступных синдикатов планеты.

Религия всегда играла в жизни горожан большую роль. Даже преступные сообщества предпочитали иметь у себя на службе лицо духовного сана, которое гарантировало удачу и списывало оптом и в розницу даже самые тяжкие грехи. Платить своему, на жаловании священнослужителю, было куда дешевле, чем расплачиваться за каждый грех в храме — а грехов у «Сынов ночи» было немало. «Хозяин ночи» Рамнур Тмуксс очень большое внимание уделял духовной жизни своих подданных, а также чистоте их помыслов и стремлений. Сам он был человеком весьма набожным, и новый духовник клана Кунан (старого сварили в кипящем масле за то, что тот слишком часто стал призывать не предаваться грехам и начал требовать за отпущение всё больше денег) пришёлся ему по душе. Слишком поздно Хозяин понял, что ошибался в нём, и на самом деле этот человек всегда был далёк от смирения. Но, к сожалению для планеты, понял он это только тогда, когда его живого заколачивали в гроб и опускали на дно свежевырытой могилы.

Силой убеждения Кунан обладал гипнотической, люди слушали его часами, он доводил их до исступления. И постепенно он стал приобретать власть над «сынами ночи». Пропал «Хозяин ночи», вскоре его примеру последовали первые помощники — кто-то упокоился в земле, кто-то, успев понять, что клан пригрел ядовитую змею, вовремя унёс ноги, но судьба настигла и беглецов.

Как-то естественно и заслуженно Кунан стал лидером «Сынов ночи». А сам клан превратился в религиозно-разбойничью секту. Вот так благочестивый бывший жрец Дзу взял очень большую власть. Но власть была теневая и далеко не абсолютная, ограниченная, а он метил куда выше. И тут повезло с «липкой простудой», начавшей свой поход с «сельвы», прошедшей по бедным районам Джизентара, затем ударившей по всем остальным жителям и перекинувшееся на провинции. Наставали отличные времена. Пахло новой смутой. А кланы особенно крепчали во время смут и потрясений.

В смуту Кунан не стал перекраивать сферы влияния, захватывать новые территории, гнобить конкурентов. Он пошёл в народ.

Те, кто принимали его за обычного разбойника и дешёвого трепача, сильно просчитались. Вёрткий, умный, умеющий заключать договора и компромиссы с такой же лёгкостью, как потом отказываться от них, он карабкался всё выше и выше. Тогдашний «Страж Джизентара» (по земному — президент) был маразматиком, окружённым свитой из проворовавшихся, не способных ни на что ничтожеств. Власть прогнила до основания и легко развалилась под напором всё крепчающего ветра перемен. Кунан стал светским главой государства после жалкого подобия выборов — у избирательных пунктов дежурили «сыны ночи», но их вмешательства не требовалось — народ был двумя руками за обещавшего свободу и волю жреца. А ещё через три года Кунан облачился в мантию духовного главы планеты и отныне звался Звездоликим. Его звезда взошла над Химендзой, озарив её мертвенным светом.

А дальше всё пошло по обкатанному не раз на многих мирах и во многие эпохи сценарию. Новый диктатор быстро разделался с теми, кто привёл его к власти, и от «сынов ночи» осталось одно воспоминание. За десять лет Звездоликий создал безжалостный, идеально отлаженный, с притёршимися друг к другу шестерёнками механизм.

Диктатуры бывают разные. Некоторые властители, правя железной рукой, заботятся о народном благе и преумножении богатств, о порядке и оставляют после смерти развитую, мощную державу. Другие, наоборот, вседозволенно и без оглядки грабят, сеют разор и разваливают всё до основания. Кунан правил, чтобы править. Вся мощь государственного аппарата была подчинена ей — власти над телами и душами подданных. Во власти он видел мистику, она доставляла ему неземное блаженство. Как шли дела в государстве его особо не интересовало — шли они ни шатко, ни валко, ни хорошо, ни плохо, могло быть куда хуже, но и лучше тоже могло быть. Кунан был апатичен, его не слишком интересовали дела на его землях — до той поры, пока он не ощущал обострённым чутьём угрозу своей власти.

Ох, он умел пользоваться властью ради власти. Он достиг многого. Огромные толпы людей грызли в экстазе землю и катались в пыли по мановению его руки. Принародные казни врагов Звездоликого собирали громадные воодушевлённые толпы. Он возродил древний вид казни, когда с приговорёнными «работали» несколько дней подряд — сперва обрубали руку, перетягивали жгутом, на следующий день — вторую руку, потом поочерёдно ноги, если человек выживал, и, наконец, голову. На этих мероприятиях от зрителей не было отбоя.

Созданная им система действовала, меняя общество, люднй, их устремления и цели. Постепенно многие жители Джизентара перестали воспринимать как тягость обязательные исповеди «птенцам Дзу» — обличённым жреческим саном сотрудникам тайной полиции. Религиозные фанатики, считавшие Кунана прямым воплощением дыхания птицы Дзу, готовы были резать горло хоть себе, хоть кому по мановению его руки.

«Человек, что ты дышишь — благодари Звездоликого», — гласили плакаты на улицах. «Что ты ешь — благодари Звездоликого». И за всё остальное тоже надо было благодарить именно его. И люди благодарили. Искренне благодарили его за всё. Он обрёл главную власть — власть над душой толпы.

Диктатора окружали хитрые умные негодяи, мечтавшие или забрать побольше власти, находясь поближе к престолу, или вскарабкаться на место хозяина. Время от времени разоблачалась очередная попытка государственного переворота, зачинателей, а заодно и ни в чём не повинных людей, предавали проклятию в храмах и пятидневным казням. На «супостатов» списывались все неурядицы и неудачи последних лет.

Экономическая система на Химендзе не укладывалась в простые рамки. В Это была хаотическая мешанина феодализма, капитализма, казарменного социализма. Благодаря высоким технологиям люди были сыты и одеты, за что обязаны были «благодарить Звездоликого». Будь ты хоть бродяга, хоть глава аэрокосмического концерна, перед Звездоликим ты — никто!

Но всё шло не так гладко у Кунана. Что на Химендзе, что на Земле где-то четверть населения способна адекватно воспринимать окружающий мир и не поддаваться всеобщей истерии и настырной пропаганде. Так что во многих умах тлела ненависть. Крепло сопротивление в Джизентаре и провинциях. Была Лесная Федерация — там находили приют жители разрушенных городов, беглые от гнева Кунана. Постепенно в бескрайних лесах, в горах появлялись базы, оружейные предприятия, использующие современные технологии. Кунан воевал с ними, бомбил посёлки и базы, выжигал джунгли и леса, поливал их ядовитыми веществами, но толку было мало. Противники осваивали все новые виды борьбы.

Звездоликий умел ненавидеть. Он ненавидел Лесную Федерацию. Ненавидел оппозицию. Ненавидел тех, кто не любил его. Но больше всего он ненавидел Звёздное Содружество. И так же сильно он боялся его. Он прекрасно помнил, как наглые пришельцы пришли на Химендзу. Четыре мезонные бомбы, сброшенные на территорию Лесной Федерации и призванные превратить часть материка в стеклянистую радиоактивную пустыню, плюхнулись бесполезными болванками. А потом на Химендзу высадилась делегация Содружества. Кунан встретил её в своём циклопическом дворце.

— Вы вошли в период вероятного самоуничтожения, — сообщил Инспектор, бывший главой этой делегации. — Галактическим законом ядерные взрывы отныне у вас запрещены. Ни одно ядерное устройство не взорвётся больше на поверхности планеты.

Кунан расплылся в вежливой улыбке, которой, как заслонкой печи, была закрыта великая сжигающая, безумная ярость.

— Подчиняюсь, — произнёс он, разведя руками.

Он понимал, что настали новые времена. И что придётся считаться с новыми правилами. Чтобы бороться с теми, кто сильнее, нужно знать их слабые места. Не бывает, чтобы слабые места отсутствовали. И Звездоликий, мастер искать болевые точки и не меньший мастер потом бить по ним, надеялся выведать их. А ещё он рассчитывал на везенье. Он знал, что ему повезёт. Но тогда он ещё не знал, что на планете скрывается склад древнего оружия невероятной разрушительной силы.

Нетрудно было предположить, что, заполучив Сокровище Дзу, Кунан походя посчитается с Лесной Федерацией, доделав то, что не доделали мезонные бомбы. А потом примется за Звёздное Содружество. При этом он найдёт немало союзников среди членов того же самого Содружества и наверняка втянет планеты в Галактическую войну. Конечно, можно было бы вторгнуться на Химендзу всеми силами звёздных армад, но Галактический Закон запрещал это, а нарушать его не позволялось никому — это поставило бы под угрозу само существование самой системы безопасности в Галактике.

Лаврушин и Степан, развалившиеся в невероятно удобных, согревающих, тонизирующих, успокаивающих креслах, любовались панорамой Джизентара. Возникало ощущение, что стена отсутствует и можно шагнуть вперёд, воспарить с гравитационным поясом над городом. Но это была мастерская иллюзия.

Гигантский город простирался далеко внизу. Фешенебельные кварталы серебряных и чёрных небоскрёбов соседствовали с кирпичными обшарпанными трущобами. Местами чернели проплешины развалин — результат объёмных бомбёжек времён переворотов и гражданских войн. Над городом нависала огромная, чем-то похожая на гору Арарат каменная масса трёхкилометровой высоты здания — это было легендарное Святилище Дзу, память о погибшем семьдесят тысяч лет назад Звёздном Союзе Грандаггора. Многие века строение использовали как неприступную крепость, потом как королевский дворец. После этого разместили главный Храм Дзу. Кунан, придя к власти, поселился там со всей свитой, охраной и гвардией. А где же жить Звездоликому, прямому воплощению дыхания Дзу, как не в главном храме?

В Святилище была обжита лишь небольшая часть. В бесчисленных лабиринтах, пронизывающих громаду, не мог разобраться никто. Они скрывали много опасностей. За тысячелетия там много чего произошло. Эти каменные стены были пропитаны флюидами страданий и боли. Там дремали тайны и скрывались ненайденные сокровища. Там шатались неприкаянные души.

— Как-то неуютно становится, когда я гляжу на это сооружение, — сказал Лаврушин.

— Угу, — буркнул Степан, разделявший чувства друга, хотя и был по природе своей достаточно толстокож.

По комнате прошелестел лёгкий ветерок. В кресле у стены появилась из пустоты фигура Инспектора.

— Как вы это делаете? — спросил Лаврушин, повернувшись к гостю. — Техника?

— Иногда. Но чаще — развитые психокинетические задатки. Человек могущественнее и сложнее любой техники.

— А нас этому нельзя научить? — спросил Степан. — Не на пироги же едем.

— У вас нет тридцати лет в запасе, чтобы развить свои задатки. Да и сможете ли?

— А что, не все могут?

— Скажем, на Тании одиннадцать человек могут делать что-то подобное.

— А мы считали, — сказал Лаврушин, — что человек будущего может всё. Телекинез и телепатия станут так же обычны, как речь и хождение на двух ногах.

— Есть видовой предел, — сказал Инспектор. — Вы его почти достигли.

— А дальше? Куда идёт эволюция?

— А дальше, — Инспектор задумался. — Дальше по-разному бывает, — голос при этом у него стал какой-то зловещий, взгляд застыл. И Лаврушину вдруг расхотелось развивать эту тему.

— К сожалению, — Инспектор очнулся и начал говорить нарочито бодро, — в отношении безопасности мы вам можем помочь немногим. Оружие и техника Звёздного Содружества могут оказаться немыми свидетелями вмешательства во внутренние дела Химендзы. А оно должно остаться в тайне.

— Вы что, бросаете нас на произвол судьбы? — прищурился Степан.

— Ну что вы. Вам под кожу будет имплантирован гиперпространственный маяк. По нему мы без труда определим ваше местоположение. При попытке извлечь его он распадается без следа.

— И всё?

— Всё.

— Хорошие дела, — покачал головой Степан.

— Жестокая игра. Вы будете совсем одни.

Лаврушин вздохнул. А Инспектор продолжил:

— В критической ситуации вы сможете опереться на «Союз Правдивых».

— Подпольная организация, основа сопротивления, — отчеканил Степан. — Глава — Комсус рен Таго.

— Вот именно. Комсус Рен Таго — фигура загадочная. Кто он такой? Его внешность? Мы не знаем. Да и вообще — существует ли он в действительности?

— Но «Союз Правдивых» существует, — перебил Степан.

— И действует, — произнёс Инспектор. — Притом весьма успешно. Сейчас он пропагандирует мысль, что Кунан — вовсе не прямое воплощение Дыхания Дзу.

— Это так важно? — хмыкнул Степан.

— Для обитателей Химендзы — да. Там слишком большое значение придаётся религии.

— Папуасы, — скривился Степан.

— Теперь главное, — Инспектор поднял руку, предупреждая развитие этой темы. — Вы узнали, что из себя представляет планета, на которой вам предстоит действовать. Вы овладели необходимыми знаниями. Время обучения заканчивается. Теперь я расскажу вам о нашем плане.

— Да, любопытно было бы узнать, — саркастически произнёс Степан. Он стал ворчать ещё больше, чем раньше, и был вечно всем недоволен.

— Мы высаживаем вас в окрестностях Джизентара. На вас — форма «тигров Кунана», офицеров пятой ступени, что соответствует вашему майору. Нам удалось ввести ваши данные в Большой компьютер социального контроля, так что при любой проверке, хоть по карточке, хоть по сетчатке глаза или дактоузору, вы будете распознаны, как свои. Достигаете города. Обустраиваетесь. Приступаете к поискам.

— Как мы найдём «Сокровище»? — спросил Лаврушин.

— Несколько дней вы, Виктор Николаевич, будете адаптироваться. А затем начнёте улавливать энергетические импульсы, исходящие от некоего носителя информации, в котором скрыты координаты и пути прохода в склад. Сначала вы найдёте этот источник, назовём его КЛЮЧ, возьмёте его под контроль. Он укажет дальнейший путь. Ваша аппаратура — это вы сами, ваш мозг, ваш биополевой код, благодаря которому компьютер грандаггоров примет вас как тех, кого он ждал семьдесят тысяч лет.

— Какого компьютера хватит на семьдесят тысяч лет?

— Его хватит и на миллион. И он находится в режиме ожидания. Вы сможете активизировать его.

— Как выглядит «ключ»?

— Не знаю. Вы поймёте.

— Как им пользоваться? — настойчиво спрашивал Лаврушин.

— Не знаю. Вы поймёте и это.

— А что вы знаете? — возмутился Степан.

— Мы знаем, что время адаптации вы проведёте у нашего агента — крупного чиновника администрации Диктатора.

— Он в курсе, зачем мы прибываем? — поинтересовался Лаврушин.

— Нет. Но он поможет вам добраться до «ключа», а потом и до места, где хранится оружие грандаггоров.

— И что нам делать с хранилищем?

— Вы проникаете внутрь. Там имеется механизм самоуничтожения. Взрыв будет достаточно мощный — около двадцати мегатонн, но мы его локализуем. Он закончится небольшим землетрясением.

— Как активизируется механизм самоуничтожения?

— Как встарь — нажатием кнопки. Кнопка с изображением стрелы, вокруг которой обернулась змея. Стрела у грандаггоров была символом смерти. Змея — символом времени. Знак означает, что взрыв произойдёт через четверть часа после нажатия кнопки. Вы успеете выбраться оттуда и подать сигнал. Наш катер подберёт вас. Если только, — Инспектор замолчал.

— Если что? — напрягся Лаврушин.

— Если только там будет изображение змеи. Устройство может быть запрограммировано на мгновенное действие.

— Дела-а, — затянул своё Степан.

— Вы все ещё можете отказаться.

— Не можем, — сказал Лаврушин.

— Втравили в историю, — заворчал Степан, — а теперь отказывайся.

Инспектор кивнул, на лице его отражалось плохо скрываемое удовлетворение.

— До вечера, — сказал он и исчез.

Вечером Лаврушин стоял на ступенях, любуясь закатом. Солнце тонуло в океане, щедро расплёскивая на неторопливо катящиеся волны красную краску.

— Вы действительно окончательно решили? — спросил возникший за его спиной Инспектор.

— Окончательно.

— Вы молодец, Виктор Николаевич. Нам повезло, что мы наткнулись на вас и Степана.

— А уж нам как повезло. Аж двадцать процентов на то, что выживем.

— Двадцать, — Инспектор горько вздохнул.

— А потом ещё кто-нибудь придёт на наше место. Не бойтесь, с пяти раз должно получится.

— С каждым разом шанс уменьшается. Боюсь, что для нас этот шанс — единственный.

— Единственный шанс предотвратить галактическую войну?

— Да. Но я уверен, всё обойдётся.

— Ваши аналитики не уверены, а вы уверены.

— Мы — древняя цивилизация. Но знаем далеко не всё. Мы так и не разобрались, что такое предчувствие. Но знаем, что между настоящим и будущим есть информационные связи. У меня дар предвиденья. И мне кажется — всё будет хорошо.

— Хотелось бы верить… Инспектор, со мной всё ясно — тип биополя нужен. А Степана зачем втравливать в эту историю?

— В природе есть иррациональные линии. Среди них линия удачи. Что она представляет из себя — мы тоже не знаем. И удача может зависеть от самых невероятных факторов.

— Например?

— Например, для вас такой фактор — Степан.

— Что?

— А как вы думали? Реальной помощи от него, конечно, ждать не приходится. Смотрите правде в глаза. При обострении обстановки ни вы, ни он ничего не сможете противопоставить тайной полиции Звездоликого. Я — мог бы. Вы не годитесь для этого, не обижайтесь.

— Я знаю это.

— Но Степан — своеобразный талисман для вас на Химендзе.

Лаврушина вдруг осенило.

— Так вы всё знали? — воскликнул он. — Знали, что он поссорится с женой…

— Ну, — потупился Инспектор, и уши его покраснели.

— Знали, что придёт ко мне. Может быть, сами всё и подстроили.

— Мы ничего не подстраивали, — возмутился Инспектор. — Просто предполагали подобное развитие событий.

— Ну да. Вы же — древняя цивилизация, — горько усмехнулся Лаврушин.

Ему стало грустно. Он смотрел на почти земное солнце, на почти земное небо, на почти земное море. Безлюдно и глухо было здесь. Ни паруса вдалеке, ни лодки, небо не прорежет инверсионный самолётный след. До Земли бесчисленные километры. А их, двух землян, несут вперёд вихри галактических интриг и иррациональных линий.

— Завтра отлёт, — сказал Инспектор.

— Завтра, — эхом отозвался Лаврушин.

Ёлочный шар Химендзы висел в космосе, будто прибитый гвоздями к чёрному бархату цирковой реквизит. Размерами он сейчас был с земной глобус. Можно было рассмотреть полярную шапку и наполовину скрытые в облаках очертания единственного континента.

Лаврушин до боли в глазах всматривался в очертания материка планеты. Ему никак не верилось, что вскоре он ступит на поверхность Химендзы и погрузится в пучину странных и опасных событий. И от его действий будет зависеть равновесие в Галактике, жизнь миллиардов и миллиардов разумных существ. Всё это выглядело полным абсурдом. И тем не менее всё это было фактом. А против фактов не попрёшь.

Раздался противный скрежещущий звук. Пилот прищёлкнул пальцами, и перед ним завис меняющий форму красный иероглиф. Он напоминал каббалистический знак, вспыхнувшей адским пламенем благодаря небрежному жесту чёрного колдуна.

— Химендза нас засекла, — взволнованно воскликнул пилот по-русски. Как и свои соотечественники, он бурно выражал свои эмоции.

— Быстро среагировали, — произнёс Инспектор.

— Видимо, развернули новую систему пространственного контроля, — предположил пилот. — Порог распознавания повышен минимум в полтора раза.

Планету окружала сеть спутников автоматов, призванных засечь и уничтожить любой неопознанный объект искусственного происхождения, не обозначивший свою принадлежность.

Пилот начал запрашивать службы контроля внешнего пространства Химендзы о посадке. Звездолёт вёз официального дипломатического представителя Галактического Содружества — Инспектора. Тот относился к категории людей, люто ненавидимых лично Звездоликим — а такой чести удостаивался далеко не каждый. Обычно окружающих диктатор воспринимал как муравьёв, которых походя не грех и раздавить. До его личной ненависти надо было дослужиться. Не раз просыпался Кунан ночью в холодном поту, услышав во сне знаменитую фразу, произнесённую Инспектором: «Галактическим законом ядерные взрывы отныне у вас запрещены».

Кунан с удовольствием растерзал бы Инспектора, спустил бы на него своих верных псов. Но где-то на уровне орбиты четвёртой планеты висят спутники-невидимки, которые погасят взрыв любого ядерного устройство. Где-то во многих световых годах отсюда расположены базы Сил Содружества, готовые послать боевой флот после нападения на официального посла — закон позволял это. Пока не найдено «Сокровище Дзу», пока чужакам не подготовлен достойный отпор, Кунан вынужден копить, лелеять свою ненависть, бережно собирать её, как росу в пустыне, чтобы потом выплеснуть разом, чтобы обрушиться на недругов всей своей мощью. Так что Инспектора он встретит, как старого друга.

— Пора. Через два часа пристыкуется корабль со встречающими, — произнёс Инспектор, когда с военной станции Химендзы пришло подтверждение об опознании дипломатического корабля и поступили инструкции о коридоре движения, координаты встречи со встречающим кораблём.

Он освободился из пут кресла и воспарил над ним на миг, потом прилип к полу.

Лаврушин последовал ему примеру. Он поправил на рукаве зелёного комбинезона голографическую эмблему, на которой был изображён оскалившийся белый тигр — символ «Службы спокойствия». Широкий золотистый пояс непривычно оттягивала кобура с электромагнитным пистолетом.

Катер представлял из себя диск диаметром около пяти метров. Он стоял в гнезде в стартовом блоке. Пилот забрался внутрь, и за прозрачным куполом было видно, как он нацепил на голову контактный обруч, откинулся в кресле, прикрыв глаза, его сознание синхронизировалось с системами катера.

— А если нас засекут радары? — с опасением спросил Степан.

— Это диверсионный катер, — отмахнулся Инспектор. — На Химендзе нет таких радаров, чтобы засечь эту машину.

Пилот за колпаком махнул рукой, показывая — пора.

— Ну что, — как-то неуверенно произнёс Лаврушин. — Мы поехали?

Инспектор совсем по-земному порывисто обнял землян, потом смахнул набежавшую слезу — не хватало только белого платочка, чтобы помахать вслед.

— Мы ещё увидимся, — заверил он.

Люк катера закрылся. Тяжёлые створки двери стартового блока скрыли Инспектора, отрезали землян от прошлого и открыли путь в зыбкое, неспокойное будущее.

Поползла в сторону плита, и в стартовый бункер ворвался космический холод, оставшийся кислород заклубился холодными хлопьями.

Катер сорвался в пустоту и, уходя по широкой дуге от корабля, через несколько мгновений набрал огромную скорость. Через три минуты семнадцать секунд, покрыв расстояние в миллион километров, он рывком сбросил скорость до орбитальной. А потом окунулся в атмосферу.

Происходило это в куда большем темпе, чем посадка летающей тарелки на Танию. Лаврушин знал, что манёвр опасен, требует от пилота полного единения с машиной и огромного мастерства. Катер-разведчик — как норовистый конь, он может многое, но терпит только сильного ездока.

Камнем падающий диск на миг замер над землёй, затем падающим листом спланировал на поляну. И завис в тридцати сантиметрах от поверхности.

Пилот, гордый отличной работой, подмигнул Лаврушину. Тот улыбнулся в ответ.

Земляне спрыгнули на мягкую землю. Пилот махнул рукой и на русском языке произнёс:

— Удачи.

— Двадцать процентов — наши, — кивнул Лаврушин. — Мы их не упустим.

— Твоими бы устами… — мрачно добавил Степан.

Серый катер неторопливо поднялся к верхушкам деревьев, замер на секунду, а затем исчез. Он с места набрал космическую скорость. И теперь — будто и не было его вовсе. А всегда было лишь низкое хмурое небо. Ниточка, связывающая землян с Танией, а через неё и с Землёй, оборвалась.

— Смотри, — присвистнув произнёс Лаврушин.

Только сейчас он обратил внимание на то, что поляну, на которой они высадились, окружает берёзовый лес. Это походило на какое-то наваждение. Казалось, пройди километр, и выйдешь к железнодорожной станции, к которой, стуча колёсами, подойдёт добрая зелёная московская электричка, в неё хлынут с корзинами и сумками на тележках дачники и огородники, и вскоре впереди замаячит Москва.

— Лаврушин, ты готов прослезиться от умиления, — ухмыльнулся Степан.

— Ну и готов. И что?

— Это не подмосковный лес. И мы не под Москвой.

— Спасибо, глаза открыл, — криво улыбнулся Лаврушин, встряхнул головой, отгоняя наваждение. Нет никакой железной дороги. Нет электрички. Нет Москвы. Есть Джизентар!

Он нагнулся и сорвал василёк, понюхал его. Тот пах, как и положено васильку.

— Нашёл время букетики собирать, — занудил в привычной манере Степан. — Надо шоссе искать.

Лаврушин на миг застыл. А потом прикрикнул:

— Прячься!

— Что?

— Быстрее!

Теперь и Степан слышал нарастающий низкий гул.

Друзья едва успели укрыться за деревьями. Над лесом неторопливо проплыл пузатый, жёлтый, похожий на жирного шмеля патрульный вертолёт с эмблемами «тигров Кунана» на боку и на плоском брюхе.

— Разлетался, — нахмурился Степан, провожая вертолёт недобрым взглядом.

— Патрульный… Ну что — двинули?

— Двинули.

Всё рассчитано. До шоссе — километр. А там любая машина обязана остановиться по требованию офицеров Службы спокойствия. В городе они находят охраняемый сектор, там есть магистраль Тубула Грозного, названная в честь безвременно ушедшего из жизни соратника Кунана. Злые языки говорили, что тот оставил сей мир не без участия хозяина. Там возвышается роскошный трёхэтажный особняк с хрустальным водопадом. В этом особняке земляне обретут убежище.

Идти было трудно. Лес был дикий и запущенный. Приходилось переступать через гнилые коряги, поросшие тонконогими поганками и мхом. Лаврушин бросал опытный взгляд — для него, заправского грибника, здесь был настоящий рай: грибов видимо-невидимо, а желающих их собирать нет.

— Мухомор, — ткнул носком Степан гриб, действительно походивший на мухомор.

— Ну да, полосатый, — едко заметил Лаврушин.

— Ну и полосатый.

— Вот чёрт, — Лаврушин едва не упал — споткнулся о ржавый, в форме коленвала, кусок металла. Похоже, след былых сражений.

Вскоре они забрели в колючие заросли. Лаврушин, медведь неуклюжий, опять споткнулся и оцарапал о колючки лицо.

Заросли вскоре закончились. Друзья преодолели овраг с радостно журчащим внизу прозрачным ручейком, в котором возился зверь, похожий на енота. Вышли на просёлочную дорогу. Она была ухабистая, размокшая, вся в лужах, разбитая траками.

— Чёртова чаща, — выругался Степан, почувствовавший облегчение, что они выбрались. Он испачкал колено в грязи. По щеке Лаврушина шла царапина.

— Помолчи, — поднял руку Лаврушин и огляделся. Что-то ему не нравилось здесь. Что?

А не нравился ему запах машинного масла.

Сбоку, из зарослей, раздался лязг, и на дорогу, разбрызгивая лужи и грязь, стремительно поползла боевая машина.

Неприятности — вещь мистическая. Они то ходят косяком, как селёдка в море. То забывают о тебе на время. Одних они преследуют с садистской настойчивостью всю жизнь. Других оставляют в покое, но в момент наибольшего расслабления вдруг обрушиваются паровым молотом и раздавливают беднягу.

Лаврушин сразу понял — неприятности начались. Он имел на них нюх. Теперь они пойдут одна за другой.

Броня боевой машины отливала синевой, на куполе щерились два ЭМ-пулемёта и скорострельная малокалиберная пушка. На броне сидело двое солдат.

— Стоять! — пронёсся усиленный мегафоном грубый голос. — Стоять или стреляем!

Желания стоять у землян не было. И его не могла пробудить даже недвусмысленная угроза.

— Бежим! — крикнул Лаврушин и, пригнувшись, сорвался с места.

Земляне неслись, не обращая внимания на колючие кусты, на свист ЭМ-пулемёта и срезающие кусты пули. Над лесом летели ругань и угрозы. Бронемашина поползла в кустарник, и вдруг забуксовала правой гусеницей, провалившись в подземную пустоту. Она начала вращаться на месте, ломая кусты. Когда выползла обратно на дорогу, беглецов и след простыл. Солдаты не горели желанием преследовать их пешком.

Земляне бежали, сколько могли. Наконец, Лаврушин упал на землю и часто задышал, как дворняга в жару. Степан обхватил ствол берёзы руками и тоже не мог отдышаться.

— Что творится, а? — наконец немножко восстановив дыхание воскликнул Степан.

— Наверное, «тигры» проводят какую-то операцию, — предположил Лаврушин. — Ищут кого-то?

— А почему палят по своим? Или на нас форма не та?

— Та форма, — Лаврушин задумался. Но в голову ничего не приходило. Он вынул небольшой планшет компьютера, нажал на кнопку, вывел на экран карту местности, ткнул в неё. — Мы сейчас здесь.

— И что?

— Надо уходить в Дикий Лес. Нам к шоссе теперь дорога закрыта.

Дикий Лес располагался в стороне противоположной от той, куда надо землянам. Когда-то там были сельхозугодья. После последней Большой Войны с ядерными бомбардировками люди стали оставлять посёлки, деревни, города. Лес наступал на пастбища и ржаные поля, поглощал их, отвоёвывал то, что люди забирали у него на протяжении веков. Окончательно он утвердился, когда появилась искусственная пища. На большей части территории планеты воспряла кишащая животными чащоба. Дикий Лес у Джизентара тянулся на сотни, если не тысячи, километров — розовая мечта земных экологов. В Химендзе была своя прелесть.

Дикий Лес являлся прибежищем отрядов «Союза Правдивых» и диверсионных групп Лесной Федерации, действовавших вблизи Джизентара. А ещё там скрывались беглые преступники и религиозные отшельники — места хватало всем. Вот только форма «тигров» там не лучшая рекомендация. По её хозяевам сначала стреляют, а потом спрашивают, какого лешего им в лесу понадобилось.

— Чего мы там делать будем? — спросил Степан. — Жить и рыбу ловить?

— Вот, — Лаврушин прочертил тонкой компручкой на экране маршрут, загоревшийся красной пульсирующей линией. — Выходим в этой точке к обитаемому рудному посёлку. Там берём машину, пользуясь служебным положением.

— Ха, — хмыкнул Степан.

— А там в город. И на явку, — закончил Лаврушин с нарочитой бодростью.

Он чувствовал себя участником дурного шпионского кино, когда произносил такие слова, но так уж судьба распорядилось, что вокруг такое кино, где всё по-настоящему. В том числе пули, бритвой срезающие ветки.

«Плохо всё», — подумал Лаврушин. Его переполняло ощущение какого-то диссонанса. Он всегда чувствовал, когда всё начинает идти не так — будь это хоть научный эксперимент, хоть отношения с женщинами. Вот сейчас как раз такой случай — всё не так.

— А если, — начал Степан, но договорить не успел.

Голос был каркающий, грубый, привыкший отдавать приказания и ругаться так, что уши вянут:

— Ну-ка, дерьмоглоты, ручонки поднимите!

Из кустов с треском, как дикие кабаны, вывалились двое здоровенных детин. Один высокий — больше двух метров, и кулаки, что глиняные горшки. Другой широченный, кривоногий, с тремя шрамами на выпуклом лбу. Одеты они были в форму «золотой роты тигров». Если «тигры» считались головорезами, то «золотая рота» — головорезы из головорезов. Безжалостные, отчаянные цепные псы с острыми зубами и мёртвой хваткой, они не имели ни родных, ни привязанностей. Их кидали в самое пекло. Особенно они прославились там, где не нужно забивать голову всякой ерундой типа жалости и милосердия.

Лаврушин усмехнулся про себя, подумав, что «руки вверх» наверное во всех Галактиках означает одно и то же.

Требование пришлось выполнять. А что возразишь людям, у которых в руках автоматы? Да таким не особенно возразишь, и когда они без автоматов — когтями в клочья порвут, вурдалаки проклятые.

Степан не пошевелился. Набычившись, он глядел на солдат, и глаза его наливались кровью. На него напал приступ его знаменитого упрямства. Весь институт знал — если Степан упрётся, его экскаватором не сдвинешь.

— Давай, дерьмоглот поганый! — как-то весело, беззлобно прикрикнул длинный, на его комбинезоне сияла голографическая эмблема, означавшая звание — солдат второго класса. — А то у меня давняя мечта — пристрелить офицера.

За этими словами, произнесёнными с лёгкостью, скрывалась тяжёлая, нешуточная угроза.

Лаврушин собрал волю в кулак, унял дрожь и надменно, как положено офицеру пятой ступени, кинул:

— Мы сотрудники седьмого сектора. Выполняем спецмероприятие разряда «Дельта». А за подобные шуточки вас сошлют в «мусорщики».

«Мусорщики» — дно армии. Они выполняют самую грязную работу. Их посылают туда, где солдат не жалеют, в самое пекло. Служба «мусорщиком» — это один из самых неприятных способов расстаться с жизнью.

— Глянь, седьмой сектор, — покачал головой широкоплечий. — А по виду — дерьмоглоты!

— И по сути… Вас нам и надо.

Только сейчас Лаврушин заметил на груди солдат идентификационные коробочки. Они служат во время проведения спецмероприятий для опознания по системе «свой-чужой». Что это значит? А значит, что проходит операция, при которых чужого, как бы он не был одет и что бы не говорил, чем бы не пугал — или расстреливают на месте, или берут в полон. И ещё значило, что ловили, скорее всего «тигров». И ещё закрадывалась мысль — а что, если искали не просто чужих, а именно их — гостей из Содружества?

— Может, пришибём их, — прищурился высокий. — Для удовольствия.

Он выразительно щёлкнул предохранителем автомата. Такого оружия на земле ещё не было. Шестьсот пуль в канале ствола приобретают скорость не благодаря пороховым газам, а посредством электрического мощного импульса. Так что рядом с магазином в автомате аккумулятор огромной ёмкости. Убойная сила у этой штуковины такова, что думать не хотелось, на что станет похоже человеческое тело, нажми сейчас длинный на спусковой крючок.

— Мне больше удовольствия доставит тысяча длингов и лишняя полоска на эмблеме, — возразил широкоплечий.

«Дорого за нас дают», — подумал Лаврушин. И эта высокая оценка не нравилась. Она заставляла задуматься. Просто так в Джизентаре такими деньгами не бросаются.

— Ты прав, — высокий разочарованно посмотрел на землян. Перекинул ремень автомата через плечо. Потянулся к красному шарику прикреплённой на груди рации, сдавил его и произнёс:

— Синий, приём. Говорит…

Только это он и успел произнести в микрофон…

Всё течёт, всё изменяется — истина старая и проверенная. Только для землян всё текло и начало менялось чересчур быстро. Неприлично быстро.

Высокий солдат неестественно изогнулся, всхрипнул и рухнул не землю. Широкоплечий резко обернулся, уходя в сторону и нажимая на спусковой крючок. Но очередь ушла вверх, а сам солдат упал, как подкошенный.

Ошарашенный Лаврушин стоял, как глубоко вкопанный телеграфный стол, и уши развесил, как провода. В голове была полная каша. Он увидел ещё одного человека в форме «тигров». У него была голографическая эмблема офицера седьмой ступени — что-то вроде старшего лейтенанта. Судя по тому, что он имел идентификационную коробочку, принадлежал он к той же компании, что и двое лежащих на траве солдат «золотой роты». Но тогда зачем ему было дырявить своих коллег?

Незнакомец был сухощавый, невысокий, с копной огненно-рыжих волос. В руке он сжимал большой электропистолет армейского образца — точно такие же были в кобурах у землян. Вот только пользовался он оружием куда лучше.

— Спасибо, — вежливо произнёс Степан, и это слово прозвучало совершенно неуместно и глупо. Так благодарят, когда пропускают вперёд в вагон метро. Рыжему оставалось только потупить взор, шаркнуть ножкой и ответить: «Не за что. Мне не трудно».

Но незнакомец расшаркаиваться не собирался. Он раздражённо прикрикнул:

— Вперёд, быстрее.

Месяц назад малой доли новых впечатлений и подобных переживаний хватило бы, чтобы научные сотрудники Московского НИИ попали в жёлтый дом, но психологи Тании знали своё дело. Психологическая обработка, которой подвергли землян, теперь берегла их от стрессов и нервных перегрузок, иначе на миссии пришлось бы с самого начала ставить крест. Теперь друзья эмоционально воспринимали происходящее отстранённо, будто наевшись транквилизаторов, зато осознавали всё предельно чётко.

— Простите, а вы кто такой? — с напором произнёс Степан, который не нашёл лучшего места потренировать своё занудное упрямство.

— Я сказал, быстрее! — прикрикнул рыжий и подтолкнул Лаврушина стволом пистолета.

Земляне повиновались.

Пробравшись через кустарник, обогнув зловонное, поросшее ряской болото, они вышли на просеку с километр длиной и метров пятидесяти в ширину. Лаврушин ловил ртом воздух, но его всё не хватало. Сердце колошматило в груди. Несмотря на то, что на Тании его прилично подлечили, убрав все застарелые болячки, к таким бегам он не был приспособлен. Степан, обладавший куда лучшей физической формой, тоже держался за грудь. Незнакомец же едва запыхался.

Рыжий направился к большой куче веток и начал их раскидывать. Блеснул синий металл. И вскоре перед глазами землян возник сигарообразный аппарат размером с легковой автомобиль.

— «Вихрь», — прошептал Лаврушин.

Так и было. Гравилет класса «Вихрь». На Химендзе гравилеты появились недавно, их и было то всего несколько на всю планету.

Рыжий щёлкнул пальцем по браслету на своём запястье, и прозрачный колпак гравилета с лёгким жужжанием откинулся.

— В кабину! Вперёд! Быстрее!

Похоже «вперёд» и «быстрее» было его любимыми словами. Сейчас в них ощущалась волнение. И для этого имелись веские причины.

Из-за туч разворачивался уже виденный землянами похожий на шмеля вертолёт. Кажется, они так и называются — «шмели», используются как десантные и боевые машины. Пилот наверняка заметил беглецов. Теперь счёт шёл на секунды.

Лаврушин неуклюже повалился на заднее сиденье. Степан последовал его примеру. Рыжий прыгнул на сиденье пилота.

Мелькнул огонёк — это от вертолёта отделились две ракеты. Прочерчивая дымную полосу, они рвались к цели.

— Ох, — вскрикнул Лаврушин, прикрыв глаза. По ушам ударил взрыв.

Когда Лаврушин открыл глаза, то увидел, что сосна, под которой стоял гравилет, заваливается, срезанная взрывом. Но до неё уже далеко. Сам «Вихрь» несётся вперёд.

— Великий Змей! — воскликнул рыжий. Что приравнивалось к «чёрт побери!»

Гравилет резко набирал скорость и высоту. Внизу остался вертолёт «тигров», а потом и белый ковёр облаков. Засветило солнце, так похожее на земное.

Вскоре облака пошли разрывами, а потом кончились. Внизу был необъятный лес. Он изредка рассекался прямыми линиями дорог и извилистыми голубыми лентами рек.

— Мы оттаскали Змея за уши, — торжествующе произнёс незнакомец.

Он набрал на клавишах пульта, напоминающих клавиатуру бытового компьютера, комбинацию, откинулся на спинку кресла, тоже похожего на автомобильное. Вообще, внутри кабина гравилета напоминала салон «Жигулей», которые обнаглели до такой степени, что оторвались от земли. Вот только не было рулевого колеса, педалей и рычагов.

— Вы везучие, — бросил незнакомец.

— Ну да, — саркастически хмыкнул Степан.

— Всё-таки вы везучие, — рыжий устало прикрыл глаза, скрестив руки на груди.

— Так кто вы всё-таки такой? — не отставал Степан от спасителя.

— Скоро узнаете, — даже не повернув головы, лениво бросил рыжий, всем своим видом демонстрируя, что дальнейшие расспросы по меньшей мере неуместны. — Приготовьтесь, начинаем плести кружева.

— Что пле… — договорить Степан не успел. Гравилет задрал нос вверх, а потом обрушился вниз. И пошли «американские горки».

Машина без участия пилота начала закладывать головокружительные виражи, от чего желудок то подступал к горлу землян, то ухал куда-то вниз.

— Нужно надёжно оторваться, — сказал рыжий, когда гравилет на несколько секунд выровнялся. — Запутать спутниковый контроль.

— А это возможно? — спросил Лаврушин.

— Увидите… Возьмите, — незнакомец протянул две зелёные таблетки. — Поможет.

А потом опять начались кружева. И длились они с полчаса. Таблетки действительно помогли землянам. Во всяком случае их желудки не вывернуло наизнанку.

Кончилось всё так же неожиданно, как и началось. Гравилет пробил облака и заскользил под их покровом. Лесные массивы оборвались, будто их ножом отрезало, и внизу пошла серая пустыня.

— Зона ядерной атаки, — не оборачиваясь, заученно, как заправский экскурсовод, произнёс рыжий. — Здесь был великий город Хоррор. На горизонте его развалины.

Из серого песка пустыни вырастали величественные развалины огромных зданий, шли зубцы крепостей и оборонительных сооружений. Там когда-то был богатый, прекрасный город.

— Когда жизнь начала нормализовываться, здесь проводилась дезактивация. Была принята программа восстановления плодородия почв. Хоррор должен был возродиться, ибо это место предназначено Птицей Дзу для Великого Города. Но пришёл к власти Звездоликий.

Вдали возникла горная гряда. Гордые снежные вершины подпирали небо и пробивали облака.

— За Хребтом Снов территории, подконтрольные Лесной Федерации, — пояснил рыжий в той же манере провинциального экскурсовода, и неожиданно зло добавил. — Там заканчивается власть Звездоликого. Ни одна его военная вылазка не привела к успеху. Там все против него. Для начала он должен перемолоть горы и выжечь леса.

— Он и хотел это сделать, — сказал Лаврушин.

— Да, — кивнул рыжий. — Мезонные бомбы. И ему опять не повезло. Взрыв мезонных бомб был предотвращён Звёздным Содружеством.

Пустыня и горы остались позади. Гравилет опять начал плести кружева. Потом заскользил в толще туч — вокруг была белая вата, изредка клочки её разлетались, открывая внизу лесные массивы.

Неожиданно «Вихрь» ухнул вниз.

Там не было ничего, даже отдалённо напоминающего посадочную площадку. А были лишь верхушки деревьев. И машина рушилась прямо на них.

«Приплыли», — мелькнуло в голове Лаврушина. Он сжался, готовясь к страшному удару, скрежету ломающегося металла, хрусту костей и боли. Он уже видел иголки на ветвях сосен, шершавые многовековые стволы, о которые разобьётся машина.

Как по волшебству гравилет прошёл через ветки. Внизу оказалась неизвестно откуда взявшаяся бетонная площадка.

«Вихрь» резко сбросил скорость и завис в метре над поверхностью, а потом мягко приземлился.

— Маскировка, — пояснил рыжий, с усмешкой посмотрев на вцепившегося в подлокотники кресла Лаврушина. — Иллюзия. Никаких деревьев нет.

Лес стеной окаймлял посадочную площадку с двумя вертолётами. Чуть в стороне стоял двухэтажный стеклянный дом-куб. На его крыше виднелись тарелки параболических антенн, стволы боевых разрядников и скорострельных пушек.

Рыжий приветственно кивнул опёршемуся о кабину вертолёта жгучему брюнету в сиреневом комбезе. Брюнет с интересом разглядывал прибывших. На его плече висел массивный штурмовой электрический автомат, способный тяжёлыми пулями пробить тонкую броню.

Брюнет взметнул кулак в приветственном жесте, чем-то напоминавшем жест испанцев-республиканцев «но пассаран», что значит «они не пройдут».

Двери дома разъехались в стороны перед гостями. Узкий коридор вёл в просторную залу. Две стены были настолько прозрачны, что казалось, будто их нет вообще, об их присутствии напоминал лишь светящийся пунктирный узор — чтобы никто не надумал выйти отсюда наружу и не разбил лоб. Половина третьей стены занимал телевизионный экран светло-зелёного цвета. А через всю четвёртую стену шла огромная карта континента со светящимися значками. В центре помещения на белом пластике пола ярко-синими пятнами выделялись три низких уютных кресла.

— Оружие, — рыжий протянул руку.

Лаврушин, расстегнув кабуру, с удовольствием отдал свой пистолет — он ненавидел оружие и боялся его. Степан, поморщившись, протянул свой пистолет с неохотой — ему эта железяка придавала уверенности.

— Ждите, — рыжий вышел из комнаты. Дверь за ним с шелестом закрылась. Закрылась намертво.

Степан критически огляделся. Упал в мягкое гостеприимное кресло. И осведомился:

— И что дальше?

— Подождём, — пожал плечами Лаврушин, усаживаясь в соседнее кресло.

— А что нам ещё остаётся?

Минут через пять двери распахнулись и на пороге в сопровождении рыжего появился немного полноватый, седой, немолодой мужчина. Два шрама крест на крест прочерчивали его щёку. Выражение лица незнакомца было жёстким и неуступчивым, движения — резкими. В глазах горел недобрый огонёк. Желания поболтать с таким человеком, пусть даже на отвлечённые темы, не возникало. От таких людей лучше держаться подальше.

Седой уселся в кресло и небрежным жестом пригласил последовать своему примеру вставших при его появлении землян.

— У меня нет времени на пространные вступления, — голос у него был низкий, хрипловатый, негромкий и вместе с тем напористый. — Я — Комсус рен Таго.

«Сам глава местного сопротивления. Сюрприз, — подумал Лаврушин. — Вот только приятный ли?»

— Ваших имён можете не называть — они не имеют значения. Я знаю, откуда вы.

— И откуда? — заносчиво произнёс Степан. Ему новый знакомый явно не нравился, а он не привык скрывать свои антипатии.

— С Тании.

«Что же творится? — подумал Лаврушин, которого охватило смятение. — О нашем прибытии что, известили по телевизору, и к месту посадки катера бросились толпы встречающих? Правда без букетов и оркестров, зато с пулемётами и ракетами».

— Ошибаетесь, — слабо запротестовал он.

— Хорошо, — согласился Комсус Рен Таго. — Тогда вы — офицеры Службы Спокойствия. И как враги моего Отечества подлежите уничтожению.

— Да, с Тании, — поспешно воскликнул Лаврушин.

— Цель прибытия?

— Да так, — неопределённо пожал плечами Лаврушин. — Ознакомиться с ситуацией на планете.

Инспектор дал землянам совет — не доверять на Химендзе никому. Уж чего-чего, а доверия лицо нового знакомого не вызывало.

— Мне нужно «Сокровище Дзу», — произнёс всё так же негромко Комсус рен Таго.

Лаврушин сглотнул. Мысли его беспорядочно заметались. Он не мог сообразить, чем ответить на эту лобовую атаку. Степан же решил валять дурака.

— Вы кладоискатель? — спросил он, глупо улыбнувшись. По части глупых улыбок ему тренироваться не приходилось, скорчить умную физиономию было для него куда труднее.

— Мне нужно «Сокровище Дзу», — повторил Комсус рен Таго, прищурившись разглядывая землян своими колючими глазами. — Я знаю, зачем вы здесь. С оружием грандаггоров я вырву планету из лап паука. Я раздавлю его! — Комсус побледнел. Теперь в его голосе была одержимость.

— Мы не знаем ничего, — развёл руками Лаврушин. — Мы просто исследователи.

— Вы отдадите мне сокровище, — Комсус рен Таго побледнел ещё больше, и вдруг как опал и, вздохнув, произнёс: — Поймите, мой народ исстрадался.

— Об этом не может быть и речи, — отчеканил Лаврушин. Он понял, что юлить смысла нет.

Недобрые огоньки в глазах Комсуса рен Таго теперь пылали кострами.

— А это мы посмотрим, — с угрозой произнёс он и поднялся с кресла легко, как мальчишка. — Вынужден вас оставить. Срочные дела. Но я думаю, мы ещё продолжим этот разговор.

Он быстро вышел из комнаты. Рыжий, простоявший всё время разговора у двери, подошёл к землянам.

— Не обижайтесь на старика, — сказал он. — С ним бывает.

Неожиданно он улыбнулся, протянул руку — на Химендзе этот знак означает то же, что и на Земле, и представился:

— Строн.

— Лаврушин Виктор, — Лаврушин пожал руку.

— Карпушкин Степан.

— Будем друзьями, — сказал он. — А сейчас мне надо идти.

У выхода Строн обернулся:

— И не обижайтесь на старика.

Остаток дня земляне зализывали душевные и физические раны. Им отвели комфортабельную спальную с двумя просторными кроватями. Вокруг них крутилось двое парней, один из которых представился доктором. Возможно, он действительно имел отношение к медицине. Во всяком случае смазанные им какой-то синей мазью ссадины и царапины, полученные пациентами в лесу, стали заживать на глазах, и через три часа от них не осталось и следа.

Хозяева дома были вещами в себе. На их лицах не отражалось никаких эмоций. Лаврушину даже показалось, что это роботы. Но роботов такого класса на Химендзе не производили, зато аборигены славились бесстрастностью.

Когда стемнело, Лаврушин устроился на кровати. Он думал, что предпримет Комсус рен Таго. Он же должен понимать, что склада оружия он от гостей не получит. За этими мыслями землянин сначала легонько задремал. Проснулся. И провалился в глубокий чёрный сон.

Утром его разбудили рано. Низкое солнце ещё не поднялось над деревьями.

— Ляпота, — глупо произнёс Лаврушин, глядя на людей у кровати.

Положив руки в перчатках на автоматы, с невозмутимым выражением на лицах перед ним стояли солдаты «золотой роты» Службы спокойствия…

Стены огромного зала уходили вверх и растворялись в небесной выси — во всяком случае возникало именно такое ощущение. Однако разум подсказывал, что это всего лишь умелая иллюзия. На самом деле высота потолка идеально круглого зала наверняка не выше тридцати-сорока метров.

Гостей принимали здесь, потому что на них хотели произвести впечатление. И это удалось.

В центре зала в неестественном изгибе вцепилась острыми когтями в постамент Птица Дзу. Точнее, её скульптурное изображение из жёлто-зелёного, мастерски обработанного великим художником камня. Если эта пташка когда-то и существовала, то была довольно неприятной тварью.

Рядом со скульптурой возвышался сложный аппарат в форме куба стороной метра три. В чудовищно сложных переплетениях трубок, ламп, тускло светящихся деталей глаз плутал, как в лесу с заколдованными тропинками. На пульте устройства было множество кнопок, веньеров и индикаторов. Лаврушин опытным взором человека, который сам создал немало не менее абсурдных механизмов, попытался определить, что это такое. Но тут же понял, что сей агрегат — это некое подобие абстрактной картины, в которой каждый зритель может увидеть, что хочет — под настроение.

Ещё в углу помещения стояла банка высотой метра четыре из непрозрачного матового стекла. Пол был зеркальный, от этого казалось, что не только над головой бесконечная голубая высь, но и под ногами бездонная голубая бездна.

Но самым интересным и самым главным в этом месте были не предметы, а люди. И какие люди! Не каждому дано увидеть воочино самого Звездоликого и его банду.

Кунан нисколько не походил на свои многочисленные портреты. Не было у него того знаменитого чеканного гордого профиля. Не было того знакомого каждому пылающего искреннего взора античного героя. И вообще мифического и страшного диктатора не было. А был низенький (как положено великому), вертлявый, с замашками дешёвого комика человечишка. Он по природе своей не мог вызвать страха и уважения, его стихией была роль растяпы, предмета насмешек и шуток. И в глазах его плясали весёлые искорки.

Земляне не прошли тех школ, которые прошли жители Химендзы прежде, чем научились всерьёз воспринимать этого человека. Друзья не гнили в «районах обновления личности». Не воспитывались в школах-казармах с развешанными в классах, коридорах, душевых — везде! — портретами Кунана. Не заучивали по ночам цитаты его мистических откровений. Не разбивали костяшки пальцев, в исступлении молотя руками об пол на массовых молитвах во славу Звездоликого. Чужие страхи кажутся не такими уж и страшными. А чужая боль не такой уж и болезненной.

Земляне не раз видели портреты основных политиканов планеты. Рядом с диктатором, засунув руки за спину и слегка согнувшись, стоял советник первого ранга Друвен. Его отличала болезненная худоба. Впалые щёки были выбриты до синевы. Глаза выражали полное безразличие — казалось, окружающий мир для него не существует, что этот человек самодостаточен и замкнут навсегда в заколдованном кругу своих сокровенных мыслей. Даже по сравнению с другими приближёнными Звездоликого, среди которых ягнят не было, этот человек отличался особыми изощрённостью, умом и подлостью. Он принадлежал к одному из семисот древнейших родов Джизентара, получил великолепное классическое образование, был автором нескольких глубоких философских трактатов, в числе которых труд об «Изменении изменений» и эссе «Падение падений». Даже Кунан его немного побаивался, близко к делам не подпускал, но не брезговал пользоваться его прозорливыми советами.

По другую руку Звездоликого возвышалась медведеобразная, расплывшаяся от жира фигура Кунджина. На его лице раз и навсегда застыло тупое солдафонское выражение. Впрочем сейчас он смотрел на гостей с детским непосредственным наивным интересом — так детсадовская кроха разглядывает ящерку перед тем, как оборвать ей хвост, лапки, а потом и голову. Диктатор ценил своего главнокомандующего за собачью верность, привычку не считаться с чужими жизнями, в каком бы исчислении они не выражались. И ещё было у «главвоена» одно бесценное качество — бескрайняя дремучесть. Звездоликий же натерпелся от умных помощников. От того же Сан рен Лаза, бывшего главнокомандующего, который вместе с шайкой заговорщиков гонял диктатора по дворцу, а тот прятался в закоулках, спасся только чудом и зарёкся впредь никогда не быть столь добрым к людям.

В стороне стоял высокий, не первой молодости, перепоясанный ремнями, подтянутый офицер «тигров» второй ступени — по званию он принадлежал к верхушке Службы Спокойствия. Лаврушин впервые увидел его в вертолёте, в котором пленных доставляли в Джизентар. Похоже, именно этот человек был руководителем операции. По сравнению с ним остальные, в том числе и Друвен, все, которых за невозмутимость можно было принять за биороботов, были просто истеричками. От офицера исходило какое-то мертвецкое спокойствие, которое не сдвинешь даже тяжёлым танком и не разобьёшь из корабельных орудий космического линкора. В своей невозмутимости он был само совершенство.

За спиной диктатора неподвижно, как мраморные изваяния, стояли три охранника, похожих на горилл. Этих людей (если, конечно, можно было их считать таковыми) с десяти лет подвергали специальной физической и психологической обработке. Из их сознания изгонялись ненужные эмоции и мысли, слова любовь, доброта становились для них ругательными. В них оставалась доведённая до рефлекса преданность Звездоликому. Ни жалости, ни трусости, ни колебаний, ни, по большому счёту мозгов у них не было. Зато они обладали огромной физической силой и молниеносной реакцией. Это были машины для убийства.

В общем, компания была ещё та.

— Ну, как дела на Тании? — жизнерадостно осведомился Кунан.

Лаврушин неопределённо пожал плечами. С таким собеседником лучше не трепать языком лишнего.

— Не знают, — хохотнул Кунан. И как-то по домашнему, мило погрозил пухленьким пальцем. — Ух вы, проказники. Так с чем пожаловали?

— Я не понимаю, о чём разговор, — виновато развёл руками Лаврушин.

— А-а, не понимает… Невежливо это, — продолжал ломать комедию Кунан. — Я же очень терпелив. Ох, как же я терпелив.

Он обошёл землян, разглядывая их, за ним неотрывно следовали телохранители.

— Нормальный человек из себя бы вышел, — продолжил он. — Ногами бы затопал. А я — само долготерпение.

— Мы — жители Джизентара и ваши подданные, Звездоликий, — Лаврушин поклонился низко, как положено по ритуалу. Больше всего он боялся за Степана — что тот из упрямства отчебучит что-то.

Положение землян было аховое. Надеяться, похоже, не на что. Но пока человек жив — может что-то измениться. Главное, не терять самообладания. Пока что это получалось. Психологи Тании ели хлеб не даром.

— Жители Джизентара, — кивнул Кунан.

— Точно так, Звездоликий, — Лаврушин не счёл за труд поклониться ещё глубже.

— Так вы же всё врёте, — обрадовано всплеснул руками Кунан.

Он ещё раз обошёл землян, и встал напротив, уперев руки в мясистые бока.

— Врёте, врёте, врёте… Я всегда вижу, когда врут.

— Звездоликий людей насквозь видит, — грозно гаркнул Кунджин, неумело пытаясь польстить диктатору. Так громогласно он орал в молодости, поднимая своих растерявших мужество солдат в атаку.

Кунан подошёл к невероятному аппарату и погладил пульт. Потом крикнул телохранителю:

— Ты, иди сюда!

Для своего двухсоткиллограммового веса охранник двигался неестественно легко и быстро. Кунан нажал кнопку, направил на своего подданного штуковину, напоминающую грамофонную трубу. Стеклянное кольцо, возвышающееся над аппаратом, засветилось синим светом.

— Индикатор биополя, — Кунан погладил пульт. — Тоже кое-что можем.

Аппарат совершенно не походил на изящную «отвёртку» Инспектора. Но всё равно это был индикатор биополя. Надежда на то, что Кунан не сумеет его создать, лопнула. Теперь Звездоликий расшифрует до конца «Книгу седьмого взмаха», потом его умники доведут аппарат до необходимой чувствительности — на это понадобится несколько месяцев. Потом Кунан отыщет человека с подходящим индексом биополя. Тот войдёт в резонанс с «ключом». И хранилище оружия у Кунана в руках. Инспектор может просто не успеть послать новую группу.

— Синий, — воскликнул Кунан, показывая пальцем на кольцо. — А вы засветитесь красным. А это будет означать одно — вы с Тании. Проверим?

— Проверим, — с азартом воскликнул Степан, делая шаг вперёд.

— А если красный — что делать будем? — спросил Кунан насмешливо.

Степан шагнул под «патефонную трубу», телохранитель подался вперёд, намереваясь растерзать того, кто приблизился к хозяину на непозволительно близкое расстояние, но Кунан жестом остановил его.

Кольцо засияло ровным синим светом. У диктатора округлились глаза. Он обернулся к подчинённым и возопил:

— Вы кого мне приволокли?!

— Звездоликий, это они, — почти не разжимая губ процедил Друвен. От этого голоса веяло преисподней.

— Почему синий свет? Повешу техников!

Друвен на миг задумался. А потом сказал:

— Вероятно, они не с Тании, а с другой планеты. Биополе тамошних жителей близко к нашему.

— Да-а? — озадаченно протянул диктатор, поглаживая своё брюшко.

— Тания могла заключить с этой планетой договор, — добавил Друвен.

«Догадался, змеюка, — горестно подумал Лаврушин. — Сколько им понадобится времени, чтобы допереть, почему Тания не послала на Химендзу своих людей, а заключила с кем-то договор? Интересно, что известно Кунану о цели нашего визита?»

— Это с какой ещё планеты? — осведомился требовательно диктатор.

— Мы только вышли в большой космос, Звездоликий, — Друвен почтительно склонил голову. — И мы слишком мало знаем о нём.

— А-а. Вот за это я его и люблю, — простодушная улыбка вновь засияла на лице Кунана. — Очень хитрый. Хотел его повесить, но слишком умные советы даёт… Так с чем вы всё-таки пожаловали?

— Да просто посмотреть, — Лаврушин понял, что отпираться смысла нет.

— А-а. Посмотреть. На что? — недоумённо осведомился Кунан, глядя на Лаврушина почти ласково.

— Ну, как живёте. Чем занимаетесь, — Степан начал развивать и без того глупую мысль Лаврушина. — Чем дышите.

— И называется это шпионаж. Было на нашей планете такое понятие. Давно, ещё в эпоху, предшествовавшую всеобщему счастью и единству.

— Да нет. Мы просто… — Степан замялся, он тянул время и плёл, что в голову придёт, — туристы.

— А-а. Туристы, — Кунан потёр руки. — А мы туристов не принимаем, — и неожиданно резко бросил: — Где ключ от Пещеры Дзу?

— Хоть обыщите, — стойко продолжал придуриваться Степан, хотя это было бесполезно — диктатор, так же как недавно мнимый или настоящий Комсус рен Таго, знал всё. — Нет никаких ключей.

— А-а. Нет, значит?

— Нет. И не любители мы по пещерам лазить.

— А-а. По пещерам, значит. Весёлые вы, — улыбка Кунана стала шире, а голос — мягче. — Юмор мы любим. Недавно так шутили с одним. Хороший был человек. Смешной. Жаль, пришлось его Малышке отдать. Вы не видели Малышку?

Кунан взял землян под локти и мягко увлёк их к цилиндру из матового стекла. Он ногой нажал на кнопку у его основания. И Лаврушин невольно присвистнул.

— Дела-а, — протянул Степан.

Внутри на полу распласталась огромная, метров двух длиной, отвратительная, с выпученными красноватыми глазами и склизской бугристой головой, зелёная, с красными полосками вдоль спины жаба. Рядом с ней чернели ошмётки мяса и… обкусанная, оторванная человеческая голова с разорванным ртом и жуткой улыбкой.

«Мутант, — подумал Лаврушин, подавляя подступившую тошноту. — Из зоны радиоактивного заражения».

Увидев людей, жаба ринулась вперёд и ткнулась с глухим стуком мордой о стенку банки, так что Лаврушин только взмолился, чтобы стекло выдержало. Оно было сработано на славу. Жаба начала клацать огромными клыками (Господи, у жабы!) о бронестекло.

— Привет, Малышка, — махнул рукой Кунан. — Ух ты, крохотулька, — он ласково погладил рукой стекло.

Тупая животина снова клацнула зубами.

— Красавица, — Кунан прищёлкнул языком, разглядывая животину. — Сегодня она что-то не в настроении. Но вообще-то меня любит. Как она вам?

— Само очарование, — Лаврушин почувствовал, как по его спине противно катится струйка холодного пота.

— Так вот. Притащили ко мне того стихоплёта-юмориста. Я ему говорю: спой, что ты там про меня насочинял. Вместе насладимся. А он отказался. Начал на коленях ползать. Малышка как раз голодная была. Ну что так осуждающе смотрите? Скормил я ей его. Скормил.

Лаврушин поморщился, представив, как эта дрянь догладывает «стихоплёта». Возможно, это его голова улыбалась разорванными губами.

— Вот так всегда — как на площади — так в полный рост вещают. А как у меня — так на колени плюхаются. Мелкий такой оказался, нестойкий, убеждениям его — грош цена… Это все люди такие, или только мне подобные попадаются.

— Все, — заверил его Друвен.

— Так где ключ-то?

— Трудно сказать, — ответил Лаврушин, понимая, что наступает момент, который так хотелось оттянуть.

— Трудно, но всё-таки можно.

— Думаю, что нельзя, — выпалил Лаврушин — как с головой в омут бросился.

— Вас когда-нибудь допрашивали? — оценивающе оглядел землян диктатор.

— Нет.

— Из самых строптивых мои орлы выдавливают всё за десять минут. Ну а если объект очень упирается — за пятнадцать. И заметьте — это только от боли. А есть ещё психохимические методы, психозондирование, — мечтательно протянул Кунан.

— Откровенно? — спросил Лаврушин.

— С превеликим удовольствием, — диктатор прищёлкнул пальцами, и из зеркального пола выросло три удобных кресла в виде раскрывшихся лепестков. Кунан занял одно из них, в других предложил расположиться землянам.

— Предположим, некая могущественная империя послала к вам шпионов с неким таинственным заданием, — начал Лаврушин. — Вы допускаете, чтобы вариант пленения и допроса был не предусмотрен?

— Это было бы недальновидно, — вынужден был согласиться Кунан.

— В мозгу агента ставятся блокировки.

— А-а. Плотины, — кивнул диктатор. — Ну а если боль?

— Есть способы усилием воли выключить её.

— А-а. Выключить. Психохимические средства?

— Блокада участков мозга.

— Гипноз?

— Бесполезно.

— Психозондирование?

— То же самое.

— А-А… Глубокий зондаж?

— И летальный исход. Запрограммированная смерть.

Кунан пару минут размышлял. Потом поднял глаза от пола.

— Хорошо, — кивнул он. Глумливое выражение исчезло с его лица, и теперь он походил не на комика, а на замотанного службой бухгалтера. — Но вы забыли одно.

— Что именно?

— Добрая воля. Договор — основа отношений благоразумных индивидуумов.

— И на какой основе?

— Вот что, — диктатор поднялся с кресла. — Вы пока подумайте. И к этому разговору мы ещё вернёмся. Есть предмет для торга. Есть желание торговаться у обоих сторон. Значит будет сделка. Вопрос в условиях.

Земляне тоже поднялись. Их вывели из зала.

Друзей сопровождали трое солдат-«тигров» и высокий, статный, с длинным породистым лицом и плавными кошачьими движениями офицер четвёртой ступени.

Пленников вели по бесконечным коридорам. Стены слабо мерцали, давая немного света. По потолку шли плоские плафоны, отбрасывающие то синий, то красный, то зелёный свет — цветомузыка а-ля ночной клуб. В коридорах через каждые тридцать метров стояли на посту «тигры» в бронекостюмах и с тяжёлыми ЭМ-автоматами.

Через пять минут процессия вышла на лифтовую площадку. Просторный металлический лифт ухнул вниз, и на несколько мгновений в нём воцарилась невесомость. Потом он начал резко тормозить, пассажиров вдавило в пол. Лифт замер, двери разошлись, открывая проход в огромное прохладное помещение.

Это был гараж. Там среди автомобилей, бронетранспортёров и лёгких танков стояла тяжёлая бронемашина «Медведь». Её использовали для перевозки особо-опасных преступников. В кабине за отливающем синью бронестеклом спал водитель. На сиденьях развалились двое солдат сопровождения.

— Сюда, — указал офицер четвёртой ступени землянам на распахнувшуюся тяжёлую бронированную дверь.

Земляне устроились в жестяной некрашеной коробке, располагавшейся за кабиной. Решётка отделила их от красавца-офицера. Массивная дверь закрылась, гася наружный свет, а вместе с ним и надежду. Стал со скрипом проворачиваться автоматический замок, активизированный вставленным в гнездо жетоном сопровождающего офицера. Зажглась тусклая лампочка, рассеяв кромешную тьму.

Лаврушин заёрзал на узкой холодной скамейке. В «Медведе» было глухо и безысходно, как, скорее всего, во всех конвойных машинах Галактики.

— Чтоб вам пусто стало, шакалы, — прошептал Степан.

Лаврушин прикрыл глаза и прислонился к металлической стенке. Корпус завибрировал. Донёсся приглушённый многотонной бронёй рокот двигателя. Бронемашина, покачиваясь, поползла вперёд.

Лаврушин пытался гнать прочь чёрные мысли, а они стояли в очередь, только дожидаясь приглашения, чтобы враз наброситься на сознание вместе с отчаяньем и страхом. Прочь, проклятые!

Он впал в оцепенение. Оно длилось с полчаса. Из такого состояния его вывел негромкий голос:

— Слушать сюда.

Голос принадлежал холёному офицеру четвёртой ступени.

— Главное, ничего не пытайтесь предпринять, — продолжил офицер. — Не наделайте глупостей.

— Что? — непонимающе спросил Лаврушин.

— Мы вас попробуем вытащить, — офицер подмигнул — ошибиться даже в полутьме было невозможно. На миг с лица офицера слетело неприступное надменное брезгливое выражение, и он превратился в обычного человека…

Бронемашина остановилась. С зубовным скрежетом дверь отползала в сторону, пропуская узенькую полоску света — та расширялась и превратилась в яркий поток, ударивший по глазам после темноты внутри «Мамонта».

Лаврушин нехотя сошёл на испещрённый следами гусениц бетон. Безрадостно оглядел мрачный двор-колодец метров тридцати в диаметре с уходящими высоко вверх серыми безнадёжно серыми стенами без единого окошка.

Пленников грубо толкнули в сторону металлической двери, которая при их приближении с лязгом провалилась вниз. За ней шли длинные, без окон и дверей коридоры с бугристыми, грубо отштукатуренными стенами.

«Ни окон, ни дверей, полна горница людей». Должны быть здесь люди, как в любой уважающей себя тюрьме. Что это тюрьма — было очевидно. А чтоб у Звездоликого, да тюрьма пустовала. Не может такого быть!

Охранники остановились перед распахнутой тяжёлой металлической дверью. Лаврушин получил удар прикладом в спину, пролетел несколько метров и упал. За ним последовал Степан — он тоже плюхнулся на пол, но с гораздо большим шумом, как мешок с мукой.

— Ну что за подлецы, — Лаврушин, простонав и потирая спину, присел на корточки.

Дверь закрылась, камера погрузилась в темноту.

Лаврушин поднялся на ноги, чувствуя, что стоит на чём-то мягком и упругом и, выставив перед собой руку, осторожно направился вперёд. Споткнулся обо что-то тоже мягкое и упал, почувствовав, что упал на какой-то предмет мебели типа кресла.

И зажмурился. Свет резанул по глазам. Он был ярок, как в операционной.

— Дела-а, — произнёс Степан.

— Ничего себе, — следом сказал Лаврушин, когда открыл глаза и огляделся.

Он ожидал увидеть что угодно — острые крючья, деревянные колья, ржавые от крови пыточные инструменты, разложенные на столе, или дыбу на худой счёт. Лежанка из хвороста, лужа на полу и склизские стены, усыпанный битыми бутылочными стёклами пол, крысиный писк и шорох — это было бы нормально для тюрьмы. Но…

— Это что, санаторий? — деловито осведомился Степан.

Видимо, диктатор не терял надежды договориться по-хорошему. Потому и предоставил подобные апартаменты, тянущие на пятизвёздочный отель. Овальная комната была площадью наверное в сорок квадратный метров. Потолок был куполообразный, стеклянный. В помещении было три мягких округлых — ни за что не уцепишься, кресла из красного пластика и два таких же дивана. Полы и стены были мягкие, как диванные подушки, в них утопали ноги. На стене было два больших телевизионных экрана.

— Тут какой-то подвох, — уверенно отметил Лаврушин.

— Думаешь? — с сожалением спросил Степан.

— Уверен.

И они в молчании начали ждать этого самого подвоха.

И дождались…

Человек кричал от ужаса и боли. Кричал так, что кровь стыла в жилах. Это был предсмертный вопль раненого, обречённого, раздираемого на части существа.

Лаврушин втянул голову в плечи. И заозирался, как затравленный зверь. Вопль повторился. Стало понятно, что доносится он из динамиков под потолком.

— Бисова сила, — прошептал Степан, затыкая уши. Но это не помогало.

Новый вопль был ещё страшнее первого. И от него невозможно было заслониться, спрятаться. Он продирал до косточек. Он выкликал из глубин сознания все страхи. Хотелось взвыть в такт этому крику.

А потом зажглись голографические экраны. И тут же стало понятно — у кричащего человека были все основания для такого бурного проявления чувств. Специалисты в белых комбинезонах пилили ему, привязанному к кушетке, ногу. Циркулярная пила взвыла и вновь погрузилась в живую плоть.

Это жизнеутверждающий рекламный ролик длился минут пять. Земляне закрывали уши и глаза. Но было в происходящем на экране что-то такое, что вновь и вновь приковывало взор.

Тишина обрушилась неожиданно. Она пришла как освобождение, пролилась бальзамом.

Час заключённых не беспокоили. Затем раздвинулись створки рядом с дверью, и в помещение вкатилась тележка — тоже как и всё здесь округлая, лишённая острых углов и деталей, которые можно отломать и использовать для нанесения телесных повреждений. Она была заполнена едой на тарелках из мягкой пластмассы.

— Заботятся, ироды, — сказал Степан, оглядывая тележку и потирая руки. Он заметно проголодался. А поесть со вкусом он любил.

На тарелках были аппетитные куски мяса, жареные овощи, фрукты. В пластмассовых фужерах пузырилась приятно пахнущая жидкость.

Степан подцепил резиновой ложкой мясо. Оно так и выпало из его рта. Из динамиков снова донёсся крик — по сравнению с ним предыдущие вопли были жалким бараньим блеяньем.

— Сволочи! — Степан застонал и бросил тарелку о стену. Мясо и овощи растеклись по зелёному пластику.

Так им пошло-поехало. Опять слышались вопли. Зажигались экраны. Картины, которые показывали, становились всё жутче и жутче. Наконец, Степан не выдержал и начал со всей дури барабанить кулаком по экрану. Однако тот был сработан на совесть и был рассчитан на такие случаи.

К концу дня Лаврушин понял, что полностью вымотан, опустошён. У Степана взгляд стал как у затравленного волка, которого вписывают в красную книгу.

На ночь их оставили в покое.

Спали земляне плохо, урывками. Утро ознаменовалось больной головой и ожиданием новых воплей и сцен пыток…

Шуршали набегающие на песок волны. Катились белые барашки. Маячил вдалеке треугольный парус и парил дельтаплан. Экраны давали полную иллюзию реальности, так что краба, ползущего по песку, хотелось потрогать рукой. Лаврушин и попытался это сделать, естественно пальцы ощутили холодную стеклянную поверхность экрана.

— Сволочи, — это слово Степан повторял всё последнее время.

Идиллия кончилась. Начался ужастик. Опять крики. Скрежет распиливаемых костей.

Пытка длилась много часов. Изощреннейшие световые и звуковые эффекты, возможно, инфразвук и электромагнитное воздействие — всё было направлено на одно — открыть двери в мозгу для кошмара.

И это удавалось. Кошмар всё глубже внедрялся в сознание. Он опутывал его мягкими щупальцами и сдавливал всё сильнее. Это был не резкий ужас, вызывающий выброс адреналина. Это был тягучий вялый страх, перемешанный с невероятным отвращением. Это походило на казнь, когда человеку не рубят голову, а неторопливо вытягивают все жилы. Настали минуты, когда Лаврушин ощутил, что психологическая защита таниан начинает ползти трещинами, и на пороге — безумие. От него могла избавить только смерть.

Лаврушин понимал — что избавления от кошмара нет. Но всё-таки в глубине души жила надежда, хотя в такой ситуации надеяться на что-то было смешно. Там, где нет места расчёту, появляются мечты. Лаврушин мечтал о том, что дверь распахнётся. На пороге окажется Инспектор с лучемётом. Он сделает широкий жест — путь свободен, я успел.

И дверь действительно распахнулась. Лаврушин вдруг поверил, что мечта сбудется.

Но это был вовсе не Инспектор. Пленников посетил советник диктатора.

— Здравствуйте, — сказал Друвен…

Есть старый земной анекдот. Беседуют оптимист и пессимист, Пессимист стонет: «Дальше всё будет хуже, хуже и хуже». Оптимист радостно восклицает: «Нет. Хуже некуда».

Сейчас, глядя на гостя, Лаврушин никак не мог решить, кем же ему быть — оптимистом или пессимистом? Несёт ли гость с собой мешок с новыми неприятностями, или хуже уже некуда?

Друвен был с ног до головы закутан в чёрный плащ, что придавало ему сходство с Мефистофилем.

— Ну как вам здесь? — осведомился он, обдав землян ледяным, пронизывающим, рентгеновским взором. Похоже, на Химендзе с детства тренировались и соперничали в том, у кого взгляд более противный. Аборигены достигли в этом искусстве больших высот.

— Отлично! — воскликнул налившийся кровью от злости Степан.

— Система обработки, которой вас подвергают — гордость нашей передовой науки, — сообщил Друвен.

— Есть, чем гордиться, — поморщился Лаврушин.

— Никаких физических страданий, — Друвен будто рекламировал свою знаменитую систему для продажи. — Чисто. Стерильно. Вся борьба перенесена на поле человеческого сознания. Там нет места грязи, крови, нечистотам.

— Это гуманно.

— Конечно. Кунан понял, что пытками от вас ничего не добиться. Остаётся единственный путь — пробудить в вас страх перед смертью и страданиями. Он надеется, что вы благоразумно выберете жизнь.

Друвен хитро прищурился. Земляне ждали продолжения его речи.

Помолчав, он продолжил:

— Жизнь же удивительна. Это игра света, тысячи радостей и наслаждений. Это власть. В конце концов — это просто жизнь.

— Бесполезно, — вдруг прорвало Лаврушина. — Что такое Звездоликий и его власть нам прекрасно известно. Никогда не мечтали стать соучастниками его злодеяний.

— Ах, совесть. Совесть… Это дорога в никуда.

— Нам со Звездоликим не по пути. Всё.

— А кто говорит о Звездоликом? — теперь у Друвена были не глаза, а щёлочки, в которых плясали черти.

Тут Лаврушин разом понял — и к чему этот визит и куда клонит Друвен. А главное — он понял, что визирь диктатора поставил на карту.

— Речь идёт обо мне, — торжественно объявил Друвен.

— Во даёт, — восхитился Степан. — Лаврушин, он шефа подсидеть хочет.

Друвен прикусил губу, но тут же овладел собой.

— С оружием Дзу, — сказал он, — мы вытрясем из Кунана душу. Мы будем владеть этим миром. Миллионы людей будут копошиться у наших ног. Они будут жить или умирать по мановению наших рук. Дышать будут по нашей воле, — теперь в его голосе проскальзывала одержимость. Безумие лёгкой кистью художника-визажиста тронуло его лицо.

— Мы не будем ввязываться в конфликт с Содружеством — ведь Тания боится именно этого. У меня холодный разум. Я знаю, что даже с оружием Предтечей шансов в этой войне у нас нет. Но Кунан уверен в обратном — и он страшен в своём неудержимом порыве. Кроме того, нам хватит дел и здесь.

Он замолчал, и лицо его приняло обычное холодно-неприступное выражение. Потом он презрительно изрёк:

— Я говорю — нам. Вы хоть понимаете, насколько это щедрое предложение?

Лаврушин кивнул.

— В противном случае вы сгниёте в этом каменном мешке. А Кунан тем временем найдёт сокровище. Сам. Он близок к цели.

— Насколько близок? — поинтересовался Лаврушин.

— А мы уже партнёры? — усмехнулся Друвен.

— Пока ещё нет.

— Откажитесь от моего предложение. Заупрямьтесь. И тогда Звёздное Содружество останется лицом к лицу с агрессором. А на Химендзе умеют воевать. Мы воевали всю историю.

— Умеете, — согласился Степан.

— Галактическая война, — с нажимом произнёс Друвен. — Или ваше согласие. Суть выбора.

Лаврушин напряжённо раздумывал, что делать. Отдать оружие Друвену — это исключено. Отказаться — верная погибель. Попробовать поводить за нос опытнейшего придворного хитреца? Насколько это возможно? Покажет время — но попытаться можно. Это значит немного оттянуть гибель. А время владеет судьбой. Судьба же порой мчится головокружительными и непредсказуемыми виражами.

— Как вы решились прийти сюда? — спросил Степан. — Камера наверняка прослушивается.

— И просматривается. Но на пульте — мои люди… Вы согласны отдать «Сокровище Дзу»? — в голосе Друвена прорвалось сдерживаемое нетерпение.

— Я не знаю, где оно, — ответил Лаврушин.

Он в двух словах объяснил ситуацию. Всё равно она скоро станет секретом полишинеля. Учёные Химендзы быстро продвигаются в расшифровке «Книги седьмого взмаха Дзу». Тем более диктатор уже знает о «ключе».

Похоже, Друвен был в курсе всех тонкостей проблемы, поэтому кивнул, решив, что землянин вполне откровенен с ним, и осведомился:

— Мы заключаем соглашение?

Ответь Лаврушин «нет» — им не прожить и пяти минут. В доводах Друвена было своё рациональное зерно. Он вёл торг умело и предлагал выгодные условия. Он был уверен, что гости ответят согласием. Поэтому не удивился, когда Лаврушин произнёс:

— Заключаем.

— Обсудим детали.

— К вашим услугам.

— Завтра завершится первый этап обработки. Вас снова повезут к Звездоликому. Если не договоритесь с ним, будет второй этап.

— Какой?

— На ваших глазах станут убивать людей.

— Что?!

— Химера совести. Самая опасная из химер, — сказал Друвен. — Особенно сильна она на Тании. И в этом её слабость.

— И сила.

— Нет, только слабость… Вы ответите диктатору отказом. Вас повезут обратно. По дороге я вас вызволю.

«Уже второй, кто обещает нас вызволить, — подумал кисло Лаврушин, вспоминая высокомерного офицера четвёртой ступени, провожавшего их в «Мамонте». — Это планете кишмя кишит доброжелателями».

Друвен напоследок оглядел землян с ног до головы с изучающей бесстрастностью врача, а скорее — паталогоанатома и предупредил:

— Не вздумайте играть со мной. Это не выгодно ни вам, ни Содружеству. До встречи.

— Пока, — прошептал Лаврушин по-русски.

Дверь за советником затворилась, и земляне оставались наедине с телеэкранами. И всё пошло своим чередом. Вновь накатывали мягкие морские волны. Идиллия прервалась очередным визгом — эту жертву со вкусом и смаком пытали электротоком.

— Когда это кончится? — через полчаса благим матом заорал Степан, затыкая уши.

И тут по спине Лаврушина побежали мурашки. Он почувствовал в камере чужое присутствие. Присутствие чего-то жуткого и ирреального. И понеслась телега по ухабам.

Может быть — хотя верится с трудом — чудес не бывает. Может быть, как утверждают некоторые наивные и самонадеянные полуразумные индивидуумы из рода обременённых научными званиями гомо саппиенсов, любое чудо всего лишь жалкое проявление каких-то жалких неизвестных законов. Только вот когда тебя касается нечто неведомое и зловещее, об этом как-то забывается. И чудо воспринимается именно так, как должно — как ЧУДО.

Послышался резкий щелчок, будто ударил хлыст.

Экраны и лампы выключились. Перестал шелестеть кондиционер. По комнате поползло зыбкое вязкое фиолетовое марево. Тишина после «стерильной обработки» вовсе не радовала. За ней скрывалось нечто куда более худшее.

В комнате несколько секунд царила фиолетовая полутьма. А потом все предметы засветились бледным сиреневым светом. Он был неустойчив, как огонёк зажигалки на ветру. Он мерцал. Постепенно становился сильнее. По стенам пошли полосы — бессистемные, будто развлекался пьяный светотехник. Они всё убыстрялись и убыстрялись. Запахло озоном. Послышался электрический треск.

Было жутко — не так, когда вечером в подворотне тебя поджидают угрожающие тени. Не так, как когда задерживают тебя головорезы-«тигры» с автоматами наперевес. Это была сверхъестественная жуть. Квинтэссенция, детский страх полуночных кладбищ и первобытный ужас ночных лесов. Это была Жуть, которую несёт лишь встреча с неведомым НЕЧТО.

Опять электрический треск. И от стены отделился чёрный силуэт человека.

Это был именно силуэт — в угольной черноте невозможно было различить ни одной детали. И единственный звук нарушал тишину — стук рвущихся из груди сердец.

Безмолвно, плавно, страшно, как Летучий Голландец — предвестник гибели в бездонных океанских пучинах, силуэт проследовал вдоль комнаты. Он шёл! Видно было, как он тяжело, шаркающе передвигает ноги! Он стремился к одной ему известной цели.

Лаврушин даже перестал дышать. Ему казалось, сделай он сейчас резкое движение, или потревожь тишину вздохом, словом, то она разобьётся, взорвётся, расколется острыми кусками, которые пронзят, искрошат двоих людей, ставших невольными свидетелями чуда.

Силуэт приблизился к противоположной стене и проник в неё без всяких усилий. Он будто шёл по дорожке, пронизывая предметы, здания, холмы, деревья, которые для него нематериальны. Он даже не замечал их.

Грохот ударил по ушам. Это пуленепробиваемые стёкла телевизоров разлетелись на куски, как если б в них заложили по заряду пластиковой взрывчатки. Зажёгся свет.

Степан перекрестился. Сработала память предков — сам он был воинствующим атеистом. Лаврушин тоже осенил себя крёстным знамением — он к религии относился куда более серьёзно.

— Дела-а, — прошептал Степан. — Чёрный человек.

— Угольщик, — добавил Лаврушин. Ему это название показалось более подходящим.

Отворилась дверь. В помещение ввалились двое солдат и офицер.

— Одно движение — стреляем! — визгливо вскрикнул офицер, пока солдаты опрокидывали пленников, топили их лица в мягком пластике пола.

Охранники были не просто перепуганы. Они были на грани паники, готовые стрелять без раздумий.

— Вы чего, сдурели? — возмутился Степан, пытаясь повернуть голову, в которую упирался ствол автомата.

— Лежать! Не говорить! — завизжал офицер.

Он обошёл камеру, остановился около разбитого экрана, потрогал острый край стекла.

Убедившись, что непосредственной опасности нет, он прищёлкнул пальцами. Солдаты подняли пленников.

— Что здесь было? — требовательно спросил офицер.

— Это вас надо спросить, — Лаврушин развёл руками, и солдаты отпрянули, вскинув оружие.

— Не заговаривайте мне зубы! — заорал офицер. — Как вы вывели из строя контрольную аппаратуру и разбили экраны? Это же бронированное стекло!

— Вы сначала в своём хозяйстве разберитесь, а потом псами на людей кидайтесь, — проворчал Степан.

— Молчать! У меня приказ стрелять при малейшей попытке к бегству! Прибью и не поморщусь!

— Служивый, ты бы сначала выслушал, а потом глотку рвал, — примирительно произнёс Лаврушин.

— Ну, — уставился на него офицер.

Землянин в двух словах описал, что тут произошло. По мере того, как он говорил, лицо офицера становилось всё бледнее и бледнее.

— Великий Змей. Что же это такое? — прошептал офицер и, махнув рукой своей своре, вышел из помещения.

— По-моему, у него трясутся поджилки, — сказал Лаврушин, глядя на затворяющуюся дверь.

— Тварь дрожащая, — кивнул Степан…

На аудиенцию к Звездоликому землян подняли с утра пораньше. В Джизентаре только встало солнце.

«Мамонт» полз по городу. Сопровождал пленников всё тот же статный офицер четвёртой ступени, который вёз их в тюрьму. Помнится, он обещал помочь и вызволить пленников, и Лаврушин надеялся, что он разовьёт эту мысль. Когда машина тронулась, он пододвинулся к решётке и прошептал:

— Знайте, вы нам очень нужны.

— Кому нам? — осведомился Степан.

— Всем здоровым силам Джизентара. Мы сделаем всё, чтобы освободить вас.

— И зачем мы вам всем сдались? — подозрительность Степана всё обострялась и обострялась. И для неё были все основания. Вообще, своим ворчанием он очень напоминал Мозг в квартире Лаврушина, поэтому они терпеть друг друга не могли — вечно находила коса на камень.

— Мы хотим привлечь внимание Звёздного Содружества к нашим проблемам, — быстро затараторил офицер, видимо, текст он продумал давно. — Вы выступите посредниками. Мы дадим такие сведения, что все цивилизованные миры Галактики, если в них есть хоть капля сострадания, содрогнутся.

— А дальше? — спросил Лаврушин.

— Звёздное Содружество положит конец ненавистной диктатуре.

— А невмешательство? А законы Галактики?

— Мы знаем законы Галактики… У нас есть данные о начале реализации программы глобального психологического контроля на Химендзе. А это — основания для вмешательства.

— Несомненно, — согласился Лаврушин.

— Мы освободим вас. Но нужно время. Тяните его. Всего несколько дней.

— Как мы можем тянуть время?

— Не знаю, — офицер нахмурился. — Пообещайте этой собаке Кунану что-нибудь.

— Что мы ему можем пообещать?

— Не знаю… В конце концов, сделайте то, что он просит. Когда Звёздное Содружество получит доказательства попыток глобального психоконтроля, Звездоликому долго не продержаться.

— Мы понимаем, но…

— Главное — время…

Потом опять был дворец. Тот же самый зал со статуей Птицы Дзу. То же гнусное ёрничанье диктатора. Но Кунан уже терял терпение. Земляне молчали, и Звездоликий сорвался.

— В камеру этих мокриц! — завизжал он, ударив Лаврушина пухлой ладошкой по щеке. — Посмотрим, чья возьмёт!

Запасу психологической прочности наступал предел. Последующие события Лаврушин и Степан воспринимали, как в полусне. Лёд на стекле, отделяющем их сознание от окружающего мира, всё нарастал. Он налегал всей тяжестью и грозил обрушиться и погрести под собой души землян.

Опять был «мамонт». Опять тесная кабина для перевозки арестованных. «Мамонт» заурчал мотором и выполз из гаража.

Офицера звали Тункан ин Кур. Это был необъятных размеров, пузатый служака. Он любил поесть, выпить, поухаживать за цветами в пригородном доме в посёлке «тигров», охраняемом по первому разряду. Он любил жену и детей. Он неуёмно предавался трешу — жвачки с лёгким наркотическим действием, от чего его дёсны почернели. Такие люди, не обременённые излишними комплексами, не отягощённые дурными переживаниями, не привыкшие трепетно всматриваться в звёздное небо и задумываться о сути сущего, готовы на любую работу. Лишь бы свободное время жить спокойно — с трешем, пивом, розами, в кругу семьи. Ну и что — «тигр»? Ну и что — тюремщик? За это платят хорошие деньги, и не Тункану ин Куру, сыну чернорабочего с оружейного завода, морщить нос при этих словах.

Он сидел в «мамонте» на жёстком сиденье. Его волосатые лапы лежали на рукоятке автомата, и мощное скорострельное оружие под этой лапой казалось несерьёзным, ненастоящим, игрушечным. Он развалился, приспустив молнию комбинезона, и сосредоточенно жевал треш.

Время от времени Тункан ин Кур брезгливо поглядывал на пленников. Они не вызывали у него ничего, кроме закономерного чувства омерзения. А как ещё можно относиться к врагам самого Звездоликого? Сколько он их видел, прошедших через застенки — жалких, избитых, раздавленных, потерявших человеческий облик. Но были и несломленные, до конца упрямые, гордые, с прямым взором встречающие муки и смерть. Они считали, что это хорошо — быть героями. Но они были просто дураками, ибо только дураки могут пытаться вычерпать сапогом море или доплюнуть с площади Равенства до верхушки Святилища Дзу.

Против кого идут, недоноски? Против самого Кунана — благодетеля Джизентара, возродителя имперской славы и святых основ древней религии! Нет, они не имеют права на жизнь. Смутьяны, враги великого вечного города, — всех их к ногтю. Он без жалости давил гусеницами бронеходов своей роты их убогие деревянные домишки в глубинах Дикого Леса. Он давил их самих, их жён, не щадил и их детей — змеиных отродий, с молоком матери впитывающих неправедные мысли. Они — враги. И нет ничего позорного в том, чтобы быть «тигром». Наоборот — почётно быть «тигром». Уютно быть «тигром». А ещё лучше — быть офицером «тигров»!

Тункан ин Кур усмехнулся, кинув из-за решётки взгляд на пленников, подпрыгивающих от тряски на узких металлических лавках. Они ещё не знают, что их ждёт. Ничего, узнают, когда захрустят их косточки, а кожа почернеет от справедливого пламени в немилосердных руках палача.

Задание для офицера было обыденным, скучным. Сколько раз он ездил по этой дороге. Сколько раз трясся за этой решёткой в чреве «мамонта». Безопасная благодатная работа — это вам не утюжить Лесную Федерацию, когда вокруг рвутся управляемые ракеты, а бронеходы проваливаются в ямы-ловушки.

Но сегодня на инструктаже дольше, чем когда бы то ни было, командиры полоскали мозги: «бдительность», «не упускать из виду», «отвечаешь своей жизнью». Какой-то молокосос, который по знакомству получил на одну полосу больше на эмблеме, учит службе старого волка Тункан ин Кура, кавалера Аквамаринового Ордена Верности!

— Дурная эта возня с арестованными, — сказал сидящий напротив Тункан ин Кура солдат первого класса. — Чего с этими хлюпиками цацкаться? У них тюремная камера, что моя квартира.

— Цацкаются, значит, надо, — офицер зевнул.

— Раз — и пятьдесят пуль в брюхе, — солдат погладил автомат. — И нет смуты. И мы бы, «тигры» не занимались такой ерундой.

— Ерундой? А тебе хочется снова в Лесную Федерацию?

— Я пойду, куда прикажет Звездоликий, — горячо воскликнул солдат первого класса, но в глазах появилась тоска. Ему вовсе не гляделось снова лезть в леса. Уж лучше возить хлюпиков и рассовывать их по камерам, которые пусть и больше, и комфортабельнее его квартиры.

— Пойдёшь, куда денешься, — кивнул Тункан ин Кур.

Он постучал пальцами по крышке автомата, потрогал предохранитель, приспустил ещё молнию на комбинезоне. Душно в этих жестяных коробках. В «мамонте» опять барахлила система кондиционирования. Эх, если бы…

Что «если бы» — этого додумать Тункан ин Кур не успел. Машину резко тряхнуло. Послышался приглушённый толстой бронёй взрыв. Офицер стукнулся головой о стену и на миг отключился.

В загоне для арестованных Лаврушин упал на пол, Степан повалился на скамейку. Но земляне не пострадали. Они не могли видеть, как болванка из реактивного противотанкового гранатомёта разнесла кабину «медведя», упокоив водителя и двоих «тигров». А за секунду до этого ветхое нежилое восьмиэтажное кирпичное здание, рухнув, похоронило две машины сопровождения.

В салон начал просачиваться едкий, с запахом машинного масла, дым. Где-то за кабиной трещал и искрил оборванный кабель. Свет погас. Потом зажёгся вновь. Потом погас окончательно. Зато где-то сбоку замерцал разгорающийся огонь, и дым повалил с новой силой.

Тункана ин Кура, опытного вояку, подвела иллюзия простоты поставленной задачи. От неожиданности позабыв все инструкции, кашляя, он дрожащей рукой втискивал свою карточку в гнездо и бил по рычагу открывания двери, запамятовав, что перед началом движения дверь закрыли снаружи. Солдат первого класса вжался в угол и затравленно озирался, вцепившись зубами в ворот комбенизона и стараясь дышать через него.

Дым ел глаза, заполнял лёгкие, тёр наждаком гортань. Лаврушин обхватил руками горло и пытался не дышать. Степан судорожно кашлял. Ещё пара минут — и конец. Четверо людей в салоне задохнутся.

У Лаврушина потемнело в глазах. На секунду он потерял сознание.

«Мамонт» снова тряхнуло. Импульс одноразового бронебойного плазменного разрядника разворотил замок. Рваная искорёженная дверь со скрежетом распахнулась, толкаемая не электроприводом, а сильными руками.

Тункан ин Кур, рвя комбинезон на груди, вывалился наружу. За ним последовал солдат первого класса. Земляне не могли поступить так же — от воли их отделала решётка. Но теперь снаружи поступал свежий воздух, пусть и наполненный дымом горящей машины.

В будку запрыгнул человек в чёрной приталенной одежде. Вместо лица у него был синий куб — пластиковая маска с прорезями для глаз. По этой маске невозможно было даже приблизительно представить черты лица, которое она скрывала.

Приток воздуха подхлестнул огонь, уже начавший лизать пластиковые сиденья. «Квадратноголовый» выстрелил из ручного плазморазрядника в замок решётки. Распахнул её. Рванул на себя Лаврушина, выкинул его наружу. Степан вывалился наружу сам.

Тут в «мамонте» что-то ухнуло — видимо, начинал рваться боезапас. Лаврушин вскочил и, спотыкаясь, кашляя, помчался вперёд. Краем глаза он увидел безжизненные тела офицера и солдата.

— Ложись! — крикнул незнакомец, мчавшийся следом за землянами.

Они повалились на холодный асфальт, по закону подлости Лаврушин свалился в лужу.

На этот раз рвануло куда сильнее. Взрывная волна прижала беглецов к земле. «Мамонт» раскололся на две части, из трещины вырвалось пламя. Похоже, кроме боезапаса внутри машины было ещё что-то взрывоопасное.

Одинаково одетые в чёрное «квадратноголовые» усадили землян в длинный лимузин золотистого цвета. Тот резко взял с места.

Человек, сидящий рядом с водителем, потянул руку к кубику, заменявшему ему голову, провёл по нему пальцами, там что-то щёлкнуло — маска свернулась в бесформенный комок с кулак размером. То же проделали ещё двое сопровождавших и шофёр.

Теперь земляне могли рассмотреть своих похитителей — или спасителей — это как посмотреть. За рулём сидел пожилой человек, лицо его бугрилось следами от страшных ожогов, от чего имело устрашающий вид. Двое парней, наоборот, внешность имели плэйбоистую, в чертах их лиц было что-то испанское, им на роду написано нравиться девочкам и жить лёгкой, шалопайской жизнью. Нетрудно было определить, что они близкие родственники, скорее всего — братья. Незнакомец, вытаскивавший землян из горящей машины, имел неприятное квадратное лицо — под стать маске, челюсть его выступала вперёд, как у питекантропа, глаза маленькие, цепкие, умные, всё замечающие.

Никто из новых друзей (или врагов) не проронил ни слова. Видимо эти люди не относились к любителям почесать языком на досуге.

Теперь сиди и гадай — кто они? Помощники Друвена, обещавшего выручить землян? Или друзья стройного офицера четвёртой ступени, обещавшего то же самое? Или те, кто ещё не успели что-то наобещать, но тоже имели на землян свои планы?

Машина крутилась по улицам, разъезжаясь по миллиметровке с другими машинами. Улицы шли всё более обшарпанные. И наконец началась «сельва» — обширные городские трущобы. Всем трущобам трущобы!

Лимузин, покачиваясь на мягких рессорах, замер. Землян бесцеремонно затолкали в фургон. Его крышу украшал пластиковый шмат сыра, обёрнутый алюминиевыми цепями сарделек — именно такая была эмблема, обозначавшая принадлежность машины к крупной фирме по производству и перевозке мясомолочных искусственных продуктов. Сопровождающие в чёрном тоже расположились в салоне.

Фургон взвыл электродвигателями и в несколько секунд набрал приличную скорость. Он понёсся через узкие улицы. Шли мрачные смрадные нагромождения домов, в которых чернели окна с выбитыми стёклами. На тротуарах ржавели остовы машин, валялись переполненные и давно не убираемые мусорные баки, около которых кипела какая-то осмысленная жизнь. Голые детишки играли в грязи. На тротуарах сидела шантрапа разных возрастов. Бродяги спали, зарывшись в груды мусора. Было достаточно многолюдно. Всё это походило на Латинскую Америку в самом убогом варианте.

За очередным поворотом улицу заполонил дерущийся бандитствующий молодняк. Была куча-мала. Каждый бил каждого, разобрать что-то в этой битве было невозможно.

Обожженый водитель бесстрастно направил фургон в самую гущу драки. Шпана выпрыгивала прямо из под колёс. Послышался стук — машина зацепила кого-то. Лаврушин обернулся и увидел мальчишку, голого по пояс, увешанного блёстками и железяками, татуированного. Он лежал на асфальте, одной рукой держась за ногу, а другой грозя вслед димузину кулачком. Из всего этого можно было сделать вывод — люди в чёрном церемониться не привыкли. Обожжённый не притормозил бы, пусть даже ему пришлось ехать по головам туземцев из «сельвы».

— Крысиный народ, — кинул «питекантроп».

Фургон начал замедлять скорость. Взвизгнули тормоза. Машину слегка занесло, она нырнула в арку и остановилась посреди запущенного двора.

Двор был окаймлён восьмиэтажными зданиями, в которых давно уже не было квартир, а были лишь берлоги потерянных и никчёмных людей, которые облюбовали себе эти места и жили, питаясь, чем Бог пошлёт, согреваясь холодными ночами у костров, в котором потрескивали остатки мебели и автомобильные покрышки.

— Выходите, — произнёс «питекантроп».

Земляне прошли в вонючий подъезд, для этого пришлось перешагивать через обрушившийся козырёк. Лаврушин наступил в кучу дерьма и зло выругался. Ничего не попишешь. Судьба такая. Ему давно говорили: «если в радиусе километра есть куча дерьма, ты в неё обязательно наступишь».

— За мной, — велел «питекантроп», вытаскивая из кармана и включая круглый, крошечный, казалось, состоящий из одной лампочки, но мощный фонарь.

Стёршиеся ступеньки вели в подвал. Вскоре процессия очутилась в небольшой, очищенной от мусора комнатёнке.

«Челюсть» пошарил в углу, чего-то повернул, чем-то щёлкнул, затем упёрся в стену, и она как турникет закрутилась вокруг оси, освобождая проход.

— За мной, — «питекантроп», похоже, привык выражаться односложно и гнал словами пленников вперёд, как хлыстом пастух гонит овец.

Проход был тесен даже для одного человека. Плечи касались стен, и крупному Степану немудрено было застрять и ждать, как Вини-Пух, пока не похудеет. Но через несколько метров коридор расширился. Зато сверху стала сочиться вода, стены поросли противным мхом. Ноги скользили, как на льду, стоило определённых усилий удерживать равновесие.

— Чёрт! — Лаврушин привычно неуклюже загремел на пол, рука его утонула в склизкой массе — ничуть не лучше кучи дерьма, в которую он окунул ногу на входе.

Коридор начал извиваться. Потом раздвоился. Потом сузился, расширился. Штукатуренные участки перемежались со стенами жёлтого кирпича. В луче фонаря метались маленькие тени.

— Уф, холера! — Степан наступил на какую-то мелкую шерстистую тварь, которая отреагировала тонким злобным визгом. Неудивительно, что в таких местах водятся грызуны — мелкие затворники этих лабиринтов нрава вороватого и дурного.

Процессия начала подъём по винтовой лестнице. Карабкаясь по ней, Лаврушин ударился коленом — куда ж без этого? Потом был смазан по лицу чьим-то пренеприятным хвостом — и надо же, крыса выбрала именно его!

Вскоре все стояли на площадке диаметром в пять метров. Сюда никогда не просачивался дневной свет.

— Кунан здесь не найдёт, — заверил «питекантроп». — Даже заручись он поддержкой самой Птицы Дзу.

— Или Великого Змея, — неожиданно встрял обожжённый.

Земляне затравленно огляделись. Их не прельщала жизнь в этом сыром холодном тёмном каменном мешке с уходящей вниз винтовой лестницей.

Но они рано отчаивались. «Питекантроп» повозился на полу, опять что-то оттянул, что-то звякнуло — и кусок стены ушёл в сторону. Этот человек был мастер двигать стены.

Проход вёл в комфортабельно обставленную просторную комнату. Там были кресла, диван из жёлтого пластика, телевизор — вид которого напомнил о стереоэкранах в камере и о специфических программах тюремТВ. На низком столике возвышалась кипа журналов и стопка книг. В углу был пульт и бар с хрустальными стёклами, за которыми скрывались бутылки самой различной формы — мечта алкоголика.

— Что происходит, друзья? — Степан с неутомимым занудством хотел расставить точки над «и».

— Потом, — буркнул «питекантроп» и вышел из комнаты.

Стена затворилась, и земляне остались одни.

— Вить, у меня ощущение, что нас хотят надуть, — сообщил Степан.

— А когда его у тебя не было?

— И ведь всегда к месту… Вообще, мы летаем, как шарики от пин-понга, по нас лупят ракетками.

— Но вот чья сейчас подача? — поднял палец Лаврушин. — Это вопрос вопросов.

Степан обошёл помещение. Обнаружил ванну, туалет, кухонный аппарат, выплёвывающий по заказу синтетические блюда. Потом упал на диван. На сей раз в его тоне проскользнули нотки оптимизма:

— Всё-таки здесь получше, чем в гостях у Кунана.

— Главное — живы.

— Пока живы, — уточнил Степан, по привычке капнув из пипетки дёгтя в бочку мёда.

Гость сразу произвёл впечатление серьёзного господина. Его волевое лицо было лицом человека напористого, привыкшего повелевать, проноситься метеором, оставляя позади себя одни осколки. Такие люди прекрасно знают, что хотят, и обычно достигают цели. Он нарушил уединение землян.

Сопровождали незнакомца двое крупногабаритных горилл, чем-то напоминавших телохранителей Звездоликого, только уступавших им по размерам раза в полтора — не так уж и много. Теперь гориллы расслабленно подпирали стену у выхода, а их босс по-хозяйски распластался в кресле. Имел на это право, поскольку, похоже, и был здесь хозяином.

Внешне он походил на преуспевающего бизнесмена, одет в рубашку из дорого голографического шёлка и в брюки из суперпластика, которые не рвутся и не снашиваются — одежда соответствовала местной моде. По земным понятиям он выглядел лет на тридцать пять. Но необходимо учитывать, что усилия местных геронтологов не пропадают зря, продолжительность жизни на Химендзе растягивается до ста двадцати лет без особого труда, при этом процесс дряхления замедляется, так что можно было предположить, что он уже преодолел рубеж, на котором праздничными цветочками выложена цифра пятьдесят. Лаврушину он сразу не понравился. При соприкосновении с подобными субъектами царапаешься, как о колючую проволоку. Впрочем, у Лаврушина не вызвал добрых чувств пока ещё не один человек на этой планете. Они все были колючие.

— Ну как вам Кунан? — спросил гость негромко. Улыбка его была приветливо-угрожающая. Лаврушин в очередной раз подумал, что на Химендзе любимое национальное искусство — это нагонять друг на друга страх — жестами, взглядами, словами.

— Не слишком, — скривился Степан.

— Правильно, не слишком, — гость поудобнее уселся на диване. — Он мой старый приятель.

— Дела-а, — протянул Степан.

«Из огня, да в полымя», — подумал Лаврушин и иронически осведомился:

— Вместе в школе учились?

— Скажем, вместе начинали. Святоша всегда был шустрым. Оглянуться не успеешь, а он уже режет подмётки на ходу. Как он лихо карабкался наверх — это было загляденье. А как он сбрасывал с хвоста старых друзей — без малейших сомнений и терзаний.

Гость замолчал, притворно горько вздохнул, и продолжил:

— Это ведь нехорошо забывать старых друзей, не правда ли?

— Друзья тоже бывают разные, — буркнул Степан.

— Добрых старых друзей. Он вспоминает теперь о них лишь тогда, когда решает их сожрать.

— Простите, а с кем мы всё-таки имеем честь? — осведомился настырный Степан.

— Я Стинкольн, — небрежно бросил мужчина, не считая нужным вдаваться в объяснения. Действительно, к чему объяснения, когда и так всё ясно?

«Этому кровососу что нужно?» — подумал Лаврушин, холодея.

Стинкольна знала вся планета. Слава его донеслась до последних пещер в диких Лесах. Это имя никого не оставляло равнодушным. Оно могло вызвать ненависть, злость, преклонение, но только не равнодушие.

Стинкольн был «слугой Буйволов». Краткое пояснение — при слове «буйволы» жители Химендзы сперва вспоминают вовсе не жвачных ленивых животных, и уж конечно — не команду американского футбола — что могут знать в такой дыре о великом американском футболе? При слове буйволы на ум местным обитателям приходит длинный список легендарных дерзких преступлений, обширная география сфер влияния этой организации, чем-то схожей с мафией на Земле, но куда более могущественной. «Буйволы» были, конечно, послабее почивших в бозе «Сынов ночи», из которых вышел сам Звездоликий, но при «сынах» и ночи были чернее, и времена куда более лихие, и ситуация куда более благоприятная для неприкрытого и наглого бандитизма… И ещё одно пояснение. «Слуга буйволов» — это вовсе не значит, что человек, носящий это звание, будет мыть полы на бандитских малинах, стирать галстуки лиходеям и чистить их финские (или какие там) ножи. Скорее всё будет наоборот, ибо «слуга» — это вовсе и не слуга, а самый что ни на есть настоящий хозяин, а точнее — пахан.

Истории известно, что на самом деле Стинкольн начинал с Кунаном в клане «Сынов ночи». Став первым человеком Джизентара, Звездоликий начал разделываться со своими бывшими врагами и друзьями, соратниками и конкурентами. Он не хотел больше не видеть их, не слышать о них. Ему не нужна была ничья власть рядом со своей. Он хотел быть хозяином везде — начиная от дворцов и офисов и кончая самыми глухими улицами.

Потом выяснилось, что и Звездоликому бандиты могут быть очень даже полезны. Главное — найти балланс различных общественных сил. В этом состоит искусство мудрого управления. Получалось, что править Джизентаром куда проще, имея под боком этих кровожадных диких хищников. Хотя бы потому, что кланы составляли противовес силам сопротивления, «Союзу Правдивых». Да и в народном сознании нетрудно было отождествить одних с другими и вызвать к ним одинаковую ненависть. Кроме того, держать в руках «сельву» — это сплошная головная боль, отвлечение сил и средств, которые нужны диктатору для другого. Необузданные стада оборванцев и бродяг из «сельвы» куда сподручнее пасти с помощью диких псов. Кунану удавалось манипулировать всеми этими силами. Он был мастером противовесов. Он умело ограничивал рамки деятельности кланов, направлял их в нужное русло.

Причина, почему Звездоликий не отправил к праотцам своего старого друга Стинкольна, была загадочна. Уж кто-кто, а старые друзья диктатора были несчастными людьми и на этом свете не заживались. Совсем их, бедолаг, не осталось. Вот только Стинкольн ещё коптил небо. Одни считали, что благодаря своей неуловимости. Другие — по причине каких-то тёмных связей с Кунаном. А ещё ходила легенда, что диктатору предрекли — его успех и жизнь Стинкольна есть вещи мистически взаимосвязанные и взаимообусловленные. Если «Слуга Буйволов» погибнет по милости диктатора, нить оборвётся. Свой же успех Звездоликий берег, относился к нему с почтением.

— На этот раз пришлось наступить старому приятелю на больную мозоль, — произнёс Стинкольн.

— Не боитесь, — осведомился Степан, — что перепадёт от друга?

— Нет, — Синкольн приветливо улыбнулся. — На меня он не подумает. Решит, что это проделка дурковатого Комсуса рен Таго.

— Ну а вам-то мы зачем? — устало осведомился Лаврушин, уже привыкший к тому, что их скромные персоны пользуются повышенным спросом.

— Вы хотите это знать?

— Ещё как.

— То, что я говорю вам, не выйдет из этих стен. Узнай о нашем разговоре Кунан — мне конец. Когда я расскажу вам всё, любая, даже слабая попытка выйти из игры, будет расценена как дезертирство. Ясно?

— Куда яснее, — проворчал Степан.

— Конечно, я не слуга, а король. У меня есть королевство. За мной — сила. Но кроме меня есть ещё короли. Пусть послабее, но всё-таки короли. Они могут объединиться, и тогда будут сильнее меня. А если их объединю я?

— То станете сильнее многократно, — кивнул Лаврушин.

— У моего друга Звездоликого не всё так гладко, как он хочет представить. И поход всех королей ночи, их согласованный мощный удар может выбить его из седла.

В глазах Стинкольна сейчас горела ненависть. Лютая, застарелая, не знавшая выхода долгие годы ненависть. Так можно ненавидеть только друга, который стал врагом и достиг того, о чём ты не можешь даже мечтать. Желание сместить диктатора у него было таким же всепоглощающим, как у Кунана мечта отомстить Содружеству. И таким же бесполезным. Подними Стинкольн хоть всех бандитов планеты, Звездоликий ему не по зубам.

«Умеют же они искренне ненавидеть», — подумал Лаврушин, вспоминая выражение на лице диктатора, когда тот говорил о Тании.

— Выбивайте, мы не против, — пожал плечами Степан.

— Для этого мне нужны вы.

— Зачем?

— У Кунана есть архив, где забита вся информация о «королях». А мне её так не хватает. Имея её, я приберу к рукам всех недругов, они станут слугами. У меня будет империя. Мощная. Непобедимая империя. И тогда ни один Звездоликий мне не страшен.

— Пожалуйста, мы не против, — произнёс Лаврушин.

— В архиве очень сложная система электронной защиты. Охрану мы можем взять на себя, но вывести из строя электронику не в состоянии. Вы, танинане, можете создавать вокруг себя биополя, парализующие электронные системы.

— Что? — Лаврушин изумлённо уставился на него.

— Не скромничайте, — бандит посмотрел на вовсе не горящие воодушевлением лица землян. — Вы сделаете это. Если хотите жить.

Степан хотел что-то возразить, но Лаврушин предостерегающе стиснул его руку.

— Через три дня в это же время я приду сюда. Постарайтесь быть готовыми. Мы идём на большое дело.

— Постараемся, — кивнул Лаврушин.

У выхода мафиози обернулся и произнёс сурово:

— Предупреждаю — двери блокированы. Если вам всё-таки удастся их открыть, у моих ребят приказ — стрелять без предупреждения.

— Мило.

— Они умеют стрелять. У вас не будет шансов.

— Мы верим, — кивнул Лаврушин, ставший в последнее время специалистом по шансам.

Дверь закрылась.

— Везёт нам на радушных хозяев, — пробормотал Степан.

— Уж куда больше.

— Один жабе скормить мечтает. Другой — «стреляем без предупреждения».

Лаврушин задумчиво начал скрести пальцем пластиковую обивку кресла. Потом заявил:

— Боюсь, мы не сможем выполнить его просьбу.

— Да что ты говоришь! — хмыкнул Степан. — Если честно, я знаю один безукоризненный способ выводить из строя электронику.

— Какой? — заинтересовался Лаврушин.

— С кувалдой в руках.

Время тянулось медленно — как запряжённая ленивым ослом арба тянется по бесконечной горной тропе. На душе у землян было так гнусно, будто туда крысы из окрестных переходов-проходов нагадили.

Ничто больше не способствует власти над человеком дурных мыслей и тёмных предчувствий, чем вынужденное безделье. С целью вынырнуть из глубоко колодца, где чёрной жижей плещется отчаяние, Лаврушин нашёл себе занятие. Он углубился в изучение сложенных стопкой газет и журналов — в них тут недостатка явно не ощущалось.

Интересного в периодике было мало. Обнажённые девицы в объятиях компьютзавров, фривольные рекламы, рассказы, которые от явной порнографии отделяла тонкая жёрдочка. Первые полосы всех без исключения печатных изданий — будь то хоть биржевой листок, хоть журнал для раскрасок, были заполнены бравурными передовицами. В них бойкие перья бодро и с подъёмом призывали крепить верность диктатору, закалять веру штудированием Книг Дзу. Путь к изобилию и стабильности, к счастью и благоденствию, к равенству и братству — в уничтожении врагов Звездоликого, а вместе с ним и его друзей, поскольку из старых изданий (беспорядочная подборка охватывала почти десятилетие, некоторые листы уже пожелтели) выходило, что сегодняшние враги — это часто вчерашние друзья. И со всех первых полос взирал ОН, Звездоликий. Звездоликий — на встрече с главами коропораций космического комплекса. Звездоликий — на конгрессе психиатров. Звездоликий — в солдатских казармах, с деятелями искусств, с малолетними преступниками. Звездоликий, Звездоликий, Звездоликий. Его сверхновая звезда затмевала слабый блеск других звёздочек. ОН излучает щедро отеческую любовь к подданным. ОН улыбается ласковым утренним солнышком. ОН высок. ОН красив. В конце концов, ОН — это просто ОН. Звездоликий — разве этого слова недостаточно, чтобы поблекли все иные слова.

Кроме того, почти везде присутствовали сводки с описанием боевых успехов на тайных и явных фронтах. Судя по ним, от сопротивления и Лесной Федерации уже не должно остаться ничего, кроме незначительных группок воинствующих и бандитствующих фанатиков. Но эти группки что-то зажились на свете — десять лет назад о них писали теми же словами и предрекали скорую гибель.

Научные новости, анекдоты, стишки, жуткие криминальные истории — тут уж местные газетчики изощрялись не хуже земных, — всё это тоже присутствовало. Одно стихотворение запало в пасмять. Оно удостоилось первой полосы детского журнала, сочинила его пятнадцатилетняя девочка, за что получила невиданную награду — письмо самого Звездоликого, написанное чернилами. Одна строчка расплылась — на неё капнула слеза расчувствовавшегося правителя, и фотография этой строчки обошла все газеты.

На русский Лаврушин перевёл стихотворение как подстрочник, без попытки сохранить стиль или позаботиться о рифме. Оставил только смысл:

«Разная любовь есть на свете.

Есть любовь матери к ребёнку, но она ограничена.

Она направлена на одного.

Нет выше любви той, которую озаряешь ты нас,

Звездоликий.

Ибо ей озарён каждый из нас».

— Отлично, — высказался Степан, выслушав перевод. — Из тебя переводчик, как из меня жар-птица.

Степан разглаживал на столе газету с большим, в пол-листа портретом Звездоликого, посетившего приют для бездомных кошек. Ткнув диктатору в лоб, он вздохнул:

— Ну и друзья у тебя, Лаврушин.

— Какие есть.

Степан взял карандаш и аккуратно пририсовал Звездоликому рога, затем пластырь крест-накрест на щеке. Решил, что изображение приобрело должный вид, удовлетворённо причмокнул, затем скомкал плод своего творчества и бросил в угол.

Покончив за сутки с газетами, Лаврушин принялся за книги. На их страницах царило то же уныние, что и в прессе. В детективах и боевиках доблестные «тигры», проявляя чудеса изобретательности, не щадя живота боролись со злобными, тщательно замаскированными и принявшими личины внешне добропорядочных граждан агентов Лесной Федерации или киллеров из «Союза Правдивых». Противники режима имели простые и ясные цели — устроить экологическую катастрофу, рвануть забытый склад ядерного топлива, или, надо же, покуситься на САМОГО! Встречались и исторические произведения — вся история разделялась на «ДО» и «ПОСЛЕ». До того, как на планету обрушилось благотворное правление Звездоликого все жили во мраке и озлобленности. А потом всё изменилось. Всё развитие планеты имело только один смысл — оно вело к появлению ЕГО. Лучше всего были изданы книги с мистическими откровениями и туманными предсказаниями Звездоликого и отлично изданные, в переплётах из кожи, разного формата сборники избранных цитат.

Эпопея с биографическим романом о жизни Кунана занимала восемь томов, из них пять описывали Большой Поход против Лесной Федерации — тогда сама Птица Дзу своим дыханием вдохновляла бронетанковые и мотопехотные дсоединения. Писатель, писавший первые два тома, усердно тянул дохлого осла бульдозером за уши. Получалось, что клан «Сынов ночи», из которого вышел диктатор, состоял из истинных патриотов, романтиков с большой дороги, мечтавших о светлом будущем.

— Как же они классно выворачивают мозги, — сказал Лаврушин, откладывая очередной том. Читал он по методике быстрочтения, проглатывая целые страницы и по привычке научного работника высокого класса выделяя самое главное. — Тебе это ничего не напоминает?

— А, везде, во всей Вселенной мозги затирают одинаково, — отмахнулся Степан. — Народ — дурак.

— Хор льстецов, — Лаврушин кивнул на книгу. — А Кунан сдохнет — они его так же добросовестно костерить будут.

— Ещё как будут, — согласился Степан. — Теми же языками, которыми зад лизали, труп до косточек сотрут.

— Мерзкая скотина. Возьми Землю. Сталин железной рукой строил сверхдержаву. Гитлер мечтал о том, чтобы его любимые арийцы владели всем миром, перекраивая его по заветам предков. Кунан не мечтает ни о чём. Плюёт на экономику. Презирает свой народ. Власть и только власть на уме. Власть ради власти.

— Поэтому его и снесут рано иди поздно, — хмыкнул Степан. — Сверхдиктаторы без искренних сверхидей обречены.

— Если только он не развернёт систему прямого психоконтроля за населением. А до этого рукой подать. И тогда вся эта идеологическая мишура окажется ненужной. Люди и так будут счастливы, даже если станут жить в ямах и питаться отбросами.

Телевизор принимал все восемьдесят четыре стереопрограммы. Треть времени занимали молитвы. Это было удивительное зрелище, режиссёры и мастера спецэффектов, художники-компьютерщики хлеб ели не зря. В центре великолепного буйства света и звуков царил он — Верховный Жрец, Звездоликий. Телепрограммы являлись повторением газетных статей. Фильмы — повторением книг.

Раз в час по телевизору показывали информацию Службы спокойствия. Тогда земляне могли полюбоваться своими лицами. Лаврушин узнал о себе, что он налётчик, террорист, подложил бомбу в рейсовый авиалайнер, связывавшей Джизентар с океанской базой «ЮГ», в результате чего самолёт рухнул в пучину с двумястами пассажирами. Дальше шёл длинный список преступлений — поджоги, убийства. Послужной список Степана отличался немногим, разве только в нём было два изнасилования малолетних.

Сюрприз землянам преподнёс именно телевизор. Степан сидел перед ним и, зевая, смотрел фильм о разоблачении диверсии на термоядерной станции. Неожиданно фильм оборвался. На экране возникли парящие в вышине птицы, похожие на птеродактилей — символ вечности.

— Кто-то из сподвижников Кунана в ящик сыграл, — отметил Степан, глубоко изучивший местную символику. — Интересно, кто?

Замогильный голос начал вещать о великой утрате, постигшей народ Джизентара.

— Кто-то близкий Звездоликому, — сказал Лаврушин.

— Наверное. Ты посмотри, как горестно соплями обливаются.

Лаврушин присвистнул. В глубине экрана возникло знакомое лицо. Когда смотришь на голову в стереоэкране, кажется, что это голова профессора Доуэля или кого-то из его клиентов — отсечённый главный орган человека, живущий и мыслящий вне зависимости от своего тела.

— Друвен, — кивнул Степан.

Друвен в телевизоре не отличался его коронным ледяным взором. Не было брезгливо сжатых губ. Были стандартные целеустремлённость и пыл — черты, которые научились мастерски придавать местные компьютерные ретушёры.

— А ведь раскрутил правитель с своего главного советника, — сказал Лаврушин.

— Силён Звездоликий, — с уважением произнёс Степан.

Диктор скорбно уведомил, что по предсмертной воле усопшего тело не будет, как положено по традиции, десять дней висеть в силовых полях в Храме Вечности, а подлежит немедленному сожжению.

— Видать здорово его изуродовали, если даже тело выставить не могут, — сказал Лаврушин.

— Знатные тут заплечных дел мастера, — Степан зябко поёжился, вспомнив фильмы, которыми из пичкали в тюрьме.

Итак, насмерть ужален ещё один скорпион в банке. Лаврушин неожиданно горько вздохнул. Он видел Друвена лишь два раза, и эти встречи вряд ли могли вызвать симпатию к соратнику диктатора. Но всё равно в глубине души невольно возникло неуместное в подобных случаях чувство — жалость. Ах эта жалость, как же ты любишь сжимать в своих мягких, но крепких объятиях податливые сердца.

Лаврушин раздражённо вдавил кнопку на коробочке с пультом домашнего компьютера, экран погас. Как же всё надоело! Но ничего. Скоро всё завершится. Завтра заявится в сопровождении человекообразных головорезов Стинкольн, и карьера землян в качестве супершпионов завершится так, как и должна была — бесславно и пусто.

— Заговоры, тюрьмы. Улыбчивые гангстеры! Надоело! — воскликнул Лаврушин.

— Угу, — буркнул Степан, тоже погружавшийся на глазах в меланхолию.

Лаврушин сел к столу, взял ручку и листок бумаги, Чтобы развлечься и отвлечься, он попытался вычислить, какая энергия понадобится, чтобы вывести из строя средних размеров электронную охранную систему — чего и хотел от них Стинкольн.

Неожиданно Лаврушин ощутил укол беспокойства. Пока ещё слабый, неопределённый. Какое-то напряжение повисло в воздухе. И оно росло. В нём было что-то знакомое.

Ну конечно, схожие чувства возникли тогда, в тюрьме, перед тем, как пришло ЧУДО и взорвались бронированные стёкла экранов. Опять начиналось НЕВЕРОЯТНОЕ!

Свет начал меркнуть — медленно и неторопливо. По комнате разливалось знакомое сиреневое марево. В центре помещения опять возникло свечение, и начал щекотать ноздри запах озона.

Лаврушин судорожно вздохнул и до боли сжал пальцы. И с изумлением увидел, что пальцы прошли сквозь авторучку. Потом ручка отекла на стол коричневым синей бугрящейся массой. И ножки пластмассового стола в это время тоже превращались в такую же синюю массу, стол будто врастали в пол.

Щёлк! Экран треснул. Трещина прошла по пульту в углу комнаты.

А потом марево исчезло.

Зажёгся свет. Всё было как и раньше. О происшедшем напоминали расплывшиеся ножки стола, да расколотый экран.

— Дела-а-а, — прошептал Степан…

В беге цифр на голографических часах в углу комнаты было что-то колдовское. Притом колдовство это было самого худшего пошиба. Ведь часы отсчитывали время до прихода Стинкольна, а значит и время окончания головоморочинья, лживого умолчания, неясных надежд, которыми тешились земляне.

Учитывая репутация Стинкольна, его одержимость и совершеннейшее отсутствие каких-либо добрых человеческих качеств, нетрудно было представить, чем закончится признание землян о невозможности выполнить его волю.

— Скоро упырь появится, — сказал Степан по-русски, он глядел на часы зло, тоже недовольный их быстрым бегом.

— Может, сумеем его в чём-то убедить.

— Ага!

— В конце концов мы можем стать его козырем в торге с Кунаном.

— Угу!

— Или он может нас за выкуп передать Содружеству.

— Эге… — Степан покачал головой, глядя на друга, как на дитё неразумное. — Лаврушин, ты что, не понял? Мы имеем дело с упрямой скотиной. Если сейчас выйдет не по его — он вызверится. А когда Стинкольн вызверивается, это…

— Можешь не уточнять.

— Угу…

Степан был прав. По части упрямства он мог быть экспертом, поэтому Лаврушин ему верил. Действительно, мафиози был именно таким — необузданным в гневе, готовым ради того, чтобы потешить свою злобу, отказаться даже от выгоды. Может, поэтому и жив до сих пор, пережил своих более расчётливых коллег. Где нужно было просчитывать и продумывать, он просто ломился вперёд тяжёлым танком. И побеждал.

А часы продолжали идти. Глядя на скачущие цифры, Лаврушин впал в оцепенение. Он думал, что, скорее всего, это истекают последние часы его жизни. Жизни где-то удавшейся, а где-то и не очень. Но если ещё недавно впереди было время, когда можно будет что-то исправить, что-то достичь, то теперь кто-то установил глухую стену, отсекающую его от этого самого будущего.

Ещё две минуты прошло.

Мысли плана «вот дурак, отказался бы от предложения Инспектора, сейчас лежал бы дома на диване и переругивался с Мозгом», он отогнал от себя. Он гордился тем моментом, когда, несмотря на мизерную возможность успеха, сказал всем чертям назло: «Согласен». Это была звёздная минута. Лаврушин почувствовал, что вечный неловкий недотёпа-очкарик, неизменный победитель математических и физических Олимпиад, звезда науки, он способен не только ломать голову над научными проблемами. Он способен на поступок. Притом на поступок благородный. И пускай трусы и циники станут утверждать, что такие поступки глупость. Лаврушин показал, что способен быть человеком!

Ещё три минуты побоку. Близится час расплаты.

Как обидно, что всё оказалось напрасным. И путь в сотни световых лет. И все благие порывы. И стремление предотвратить зло. И недели обучения. И опасности, которые пришлось преодолеть. Всё коту под хвост…

Ещё минута…

Степана жаль. Он, Лаврушин, понятно — избранный. Так получилось по закону бутерброда, так выпал один шанс из миллиарда, что его биополе в точности совпало с требуемым. Но Степан. Добрый, надёжный, хороший друг. Тебе-то за что такое?

Ещё две минуты позади… Их остаётся всё меньше и меньше.

А что дальше? Таниане пришлют следующую группу. Шансов у неё будет ещё меньше. А диктатор всё ближе к решению задачи.

Минута…

Самое обидное, что именно сегодня Лаврушин ощутил долгожданный сигнал. Он не мог окончательно поверить в него. Ему до последнего момента казалась история с кодами биополя притянутой за уши. Не верилось, что между творениями рук давно ушедшей цивилизации и его мозгом существует связь, что протянется незримая нить. Но сегодня он ощутил тревогу. И почуял кончик этой серебряной нити. Она звенела, как тонкая гитарная струна. Её звон был едва уловим. Он всё время терялся. Но он был! Он значил, что всё получилось так, как предсказывал Инспектор. Адаптация заканчивается. Нить будет всё крепче. И через день-два в сознании Лаврушина возникнет ясная картинка — где искать «ключ»… Точнее, не будет. За день-два Стинкольн успеет сварить землян в кипятке. Ещё две минуты…

Оставалось чуть меньше десяти минут до времени, назначенного Стинкольном. Как быстро летят эти минуты.

Время близится. Внутри у Лаврушина стало пусто. Мысли куда-то уходили. В сознание пыталось прорваться отчаянье. Господи, как хреново быть героем перед расстрелом. Героем быть хорошо, когда твой подвиг в прошлом, и ты раздаёшь интервью, а также автографы восторженным поклонницам…

Только бы не лишиться самообладания! Не потерять лицо. Сейчас это казалось почему-то очень важным.

Пять минут…

Раньше времени! Стена отошла в сторону. И на пороге появился человек.

— Дела-а-а, — протянул Степан…

Человек, стоящий на пороге, меньше всего походил на Стинкольна и его гориллл…

Тщетны пустые е надежды, владеющие загнанным в угол человеком, недостижимы. Но когда они оправдываются, то кажется — а как же могло быть иначе? Всё и должно было случиться именно так, и никак иначе.

Появившийся человек явно был не Стинкольном. И, скорее всего, не принадлежал к числу приближённых бандита. А был этот человек тем статным офицером четвёртой ступени, который сопровождал землян в «мамонте» и обещал скорое освобождение. В руке он сжимал автоматический ЭМ-пистолет.

— Крос умеет держать слово, — произнёс офицер. — Я же обещал, что вытащу вас.

— Весьма благодарны, — только и нашёлся что сказать Лаврушин.

Степан весьма точно выразился насчёт теннисного мяча, по которому лупят ракеткой. Вот прошла очередная подача. И самым обидным было ощущение полной беспомощности. Поток событий влёк землян вперёд, нисколько не считаясь с их настроениями и желаниями. И что впереди? Тихая заводь или водопад?

— Выходите быстрее, — велел офицер Крос. — Сейчас здесь будет Стинкольн.

Земляне не заставили себя долго упрашивать. Всё-таки есть особое удовольствие в том, чтобы быть спасённым именно в последние секунды. Оказывается, куда приятнее, если указ о помиловании приносят, когда голова твоя уже лежит на гильотине.

У лестницы на площадке валялось два трупа, в одном без труда можно было опознать мрачного водителя с обожжённым лицом.

Спускаясь по винтовой лестнице, Лаврушин умудрился вновь удариться коленом — в том же самом месте и тем же коленом, как и тогда, когда поднимался здесь. Прирождённый растяпа — что ещё тут скажешь.

Опять пошли тесные тоннели, освещаемые светом прикреплённого к лацкану на комбезе Кроса фонарика. Они шли какой-то другой дорогой, но она была ничуть не лучше, чем прошлая. Опять приходилось рвать паутину, вздрагивать от прикосновений крысиных хвостов. Большинство ходов, похоже, были заброшенными канализационными и тепловыми сетями. Сперва было очень душно, вскоре стало жарко.

Через полчаса путники выбрались в круглый каменный туннель. В его центре стоял световой столб — свет падал из колодца, в нём как в жерле пушки синел кусок неба.

Первым, ловко цепляясь за ржавые скобы, полез наверх Крос. За ним последовал Степан. Замыкал Лаврушин, чьи пальцы предательски соскальзывали с мокрого склизского металла, а высота через пару минут была такова, что шмякнешься — костей не соберёшь. Лаврушин чуть и не шмякнулся, когда скоба, за которую он схватился, обломилась вместе с куском кирпича.

Колодец вывел в захламлённый дворик. С одной стороны были кирпичные развалины. С другой — шестиэтажный нежилой дом, из чего явствовало, что путники всё ещё находились в «сельве». У невысокого бетонного забора с овальным проломом в центре росли два чахлых деревца и возвышалась мусорная гора. Асфальт, сквозь трещины в котором пробивалась жёсткая трава, был усеян битым кирпичом и истлевшим бумажным мусором.

— Брысь, проклятый, — Крос поднял камень и швырнул им в огромного полосатого кота, пробиравшегося куда-то с хищно прижатыми ушами. Кот сердито мявкнул, уклонился от камня и бросился за гору мусора.

Как раз у мусорного холма их ожидали. Загорелый массивный тип с пронзительными синими глазами сжимал в длинных волосатых руках тяжёлый автомат и заученно оглядывался — он был начеку.

— Всё в порядке, — кивнул он Кросу.

Процессия преодолела пролом в заборе. За ним открылась кривая горбатая улица с полуразрушенными зданиями. Там копошились представители местного крысиного народца, опасливо глядящие на стоящий у тротуара красный гоночный автомобиль — он выглядел здесь неуместно, как царский трон в лачуге нищего. За рулём сидел загорелый и тоже синеглазый тип, длинные волосатые руки которого обнимали рулевое колесо. Лаврушин удивлённо посмотрел на него, синеглазый номер один коротко пояснил:

— Брат.

Похоже, семейный подряд был на Химендзе в чести. Лаврушин вспомнил двух братьев-«испанцев», которые сопровождали землян на встречу с мафиози Стинкольном. Что-то было в этой традиции мило-домашнее. Вспоминались старые итальянские фильмы, где крёстный отец говорил заботливо: «Это наше семейное дело. Мы сами повяжем на горле предателей сицилийский галстук», что означало перерезание горла.

— Перережут горло, — прошептал Лаврушин под нос и глубоко вздохнул, будто изгоняя бесов дурных мыслей. Пока всё складывалось более-менее, впереди ждала свобода… Если, конечно, ждала.

Гоночная машина сорвалась как бешеный мустанг с места и понеслась по трущобам. Сегодня они казались Лаврушину ещё омерзительнее.

Длиннорукий шофёр не особенно обращал внимания на жителей «сельвы», в этом он был похож на прошлого водителя — обожжённого, который теперь холодел где-то в глубине подземного города. Местные бродяги только успевали отскакивать, чтобы не попасть под колёса автомобиля и не быть смятым его бронированным капотом. Несколько раз вслед машине летели железяки различной тяжести. Один раз послышался выстрел, шальная пуля царапнула по бронестеклу, выбив на нём искры.

— Крысиные выродки, — прокомментировал длиннорукий шофёр, выворачивая в правый переулок и ещё сильнее вдавливая педаль. Ездил он, как решившийся свести счёты с жизнью каскадёр.

Наконец, красный автомобиль остановился у очередных развалин. Здесь был когда-то блочный дом, но теперь он раскололся и обвалился внутрь себя. Землян снова повели подземными ходами, которых в городе было немеряно — мечта диверсанта. Неудивительно, что Звездоликий ничего не мог поделать с сопротивлением и с бандитами.

И снова перед глазами землян предстал подвал. Лаврушин усмехнулся, подумав — кто мог мечтать, что первые посланцы земли в дальнем космосе будут так проводить время — по тюрьмам да по бомжатским притонам. Впрочем, какие они посланцы? Так, неумелые наёмники-неудачники, не годные ни на что.

Этот подвал комфортом и размерами заметно уступал прошлому убежищу. Тесное помещение освещалось слабой лампой. В нём было четыре исцарапанных жёлтых пластмассовых стула — такие стоят в Москве в уличных кафешках, и пять двухяросных коек, навевавших Лаврушину полусладкие воспоминания о казарменных буднях во время институтских военных сборов. Ни книг, ни журналов, ни телевизора, ни кухонного комбайна. Похоже, это место использовалось как лежбище — в спрятанной в глубинах города в которые никто не сунется, берлоге можно отлежаться после горячего дельца.

— Не особенно шикарно, но надёжно, — заверил Крос.

— Хотелось бы верить в эти песни, — пробурчал Степан.

— А вы поверьте… Еду вам будет приносить Труст, — офицер указал на загорелого длиннорукого — нет, не с рулём, а с автоматом. — Развлечь вас тут нечем.

— Нам в тюрьме развлечений хватило.

— Значит вы сможете оценить целительную силу одиночества и тишины. Ну, вроде всё, — офицер поднялся со стула, намереваясь уходить.

— Как это всё? Почему всё?! — возмутился Степан, и завёл свою излюбленную пластинку. — Не объясните, что всё это народное творчество означает!

— Объяснить? — Крос недоумённо посмотрел на него. — Я думал вы устали и желаете отдохнуть.

«Издевается», — беззлобно подумал Лаврушин и потребовал:

— Выкладывайте всё.

— Ладно, — Крос сел обратно на стул и положил руки на колени. — «Союз правдивых» знаете?

— Знаем. Встречались уже, — зло процедил Степан, припоминая не очень любезного руководителя этой организации и невзгоды, которые он принёс с собой.

— Вы, наверное, Комсуса рен Таго имеете в виду? — спросил офицер, и вдруг улыбнулся открытой улыбкой. Моментально маска слетела с его лица. За ней скрывался искренний, обаятельный, хороший человек. Это лицо располагало к себе. Стало понятно, сколько трудов Кросу стоило носить эту тяжёлую маску брезгливого превосходства, которая по должности положена офицеру «тигров».

— Во-во, Комсуса, — кивнул Степан.

— Извините, друзья мои. Сразу видно, что вы не профессионалы.

— Так уж и видно, — заносчиво воскликнул Степан.

— Кем вы были на вашей планете?

— Учёные, — Лаврушин издал нервный смешок. Действительно, в такой ситуации это казалось смешным.

— Учёные. Великий Дзу, головастики! — Крос добродушно захохотал.

— Ну и что? — обиделся Степан.

— И вы решили обвести вокруг пальца Службу Спокойствия! Вас же с вашего шага по планете поймали на крючок. Ваше счастье, что в операции «Пришельцы» был задействован я. А не то бы…

Он замолчал. Лаврушин заёрзал на стуле. Он прекрасно понимал, что кроется за этим «а не то бы».

— Как Служба спокойствия узнала о нашем прибытии? — спросил Степан.

— Агент Тании был арестован. Под психозондированием он показал, что ждёт посланцев, которые будут искать какой-то оружейный склад.

— Что сейчас с этим человеком?

— А что может быть с человеком, подвергшимся глубокому психозондажу? Он погиб. Притом погиб раньше, чем рассчитывали специалисты Службы Спокойствия.

— Сказал он не всё.

— Верно. Остались неизвестны ваша система проверок, контролей. А, значит, возможность взять вас, когда вы сами явитесь на встречу, стала более чем сомнительной. Вас решили брать после высадки на планету.

— Но как сумели засечь разведкатер?

— Радары капсулу Тании не возьмут — это было ясно с самого начала. Но было примерно известно время высадки. Нетрудно было на глазок определить и район высадки. Очертили пять возможных квадратов, которые удовлетворяли бы задачам десантирования спецгруппы противника. «Тигры» рассредоточились по ним. И вышли на вас.

— А «Союз правдивых»? — нахмурился Степан, пристально глядя на рассказчика, пытаясь определить, на кого он больше похож — на сказочника или на исповедующегося.

— О, Птица Дзу, неужели непонятно? Кунан представлял, насколько трудно выбить что-то из таниан против их воли. А там, где не сработает сила, сработает обман… Кстати, чем выше уровень цивилизации, тем меньше она устойчива к простым вещам. Таким, как обман. Хитрость — это поле нашей игры. В ней мы можем дать танианам сто очков вперёд… Вам подсунули лже-повстанцев. В расчёте на то, что вы будете с ними откровенны. А лже-Комсус рен Таго на деле просто артист, лучший агент службы спокойствия. Офицер третьей ступени.

— Там ещё шельмец Рыжий был, — сказал Степан.

— Старый знакомый, — выражение лица Кросса стало недобрым. — Агент класса экстра. Не приведи Дзу вам попасться в его лапы.

— Так страшен?

— Его хобби — допросы высокой степени сложности.

Лаврушин поёжился, представив, как эта высокая степень сложности преодолевается.

— А кто вы?

— Я и есть «Союз правдивых». Один палец миллионопалого кулака.

Крос будто начитался Маяковского — тот любил писать о том, что партия рука миллионопалая, сжатая в один огромный кулак.

— Если вы член «Союза правдивых», то что вы делаете у «тигров»? — брякнул Степан.

— Учёные, — Крос снова рассмеялся, похоже, любил он это дело. Потом тоном, каким внушают первоклассникам прописные истины, произнёс: — Как, по вашему, можно бороться со Звездоликим, не имея своих людей в его аппарате? А главное — в Службе спокойствия.

Что тут возразишь?

— И что делать дальше? — спросил Степан.

— Дальше? — пожал плечами офицер. — Чем вы можете помочь — я уже говорил. Восстановить общественное мнение в Содружестве против диктатора. Призвать на Химендзу звёздные боевые корабли. Смести эту заразу. А вот чем «Союз правдивых» может быть полезен вам?

— А вы уверены, что мы нуждаемся в вашей помощи? — спросил Лаврушин.

— Нет? Тогда я могу предоставить вас самим себе. Начните прогулку с «сельвы». Занятное место, только не способствует продолжительности жизни… Кстати, за вами объявлена охота, и каждый гражданин не прочь получить мешок длингов за ваши шкуры.

Положение действительно складывалось пиковое. Надеяться землянам было не на кого. А сигнал контакта звучал в сознании Лаврушина всё сильнее. И всё яснее становилось, где именно находится ключ в «Сокровищницу Дзу». А находится он в змеином логове. Во дворце диктатора. В «Святилище Дзу»! Но как проникнуть туда без посторонней помощи? Никак. Придётся довериться Кроссу.

— Ну, тогда слушайте, — и Лаврушин рассказал всё — от начала до конца. Крос был весь внимание. Он выслушал рассказ, не проронив ни слова. Только иногда он вскидывал удивлённо бровь.

— Что вы сделаете, проникнув в хранилище грандаггоров? — спросил Крос, дослушав до конца.

— Уничтожу его.

Крос задумался. Потом кивнул, поднимаясь со стула:

— Я думаю, мы поможем вам проникнуть в «Святилище Дзу». До завтра.

Когда он ушёл, Лаврушин, обхватив голову руками, пытался поймать какую-то ускользающую неприятную мысль. Она никак не давалась.

— Как думаешь, Вить, выберемся? — спросил Степан, растячгиваясь блаженно на узкой сетчатой кровати.

— Надеюсь.

— А как думаешь, Ната вытурила бы меня из дома, если бы знала, куда меня занесёт?

— Сомневаюсь.

— А я не сомневаюсь, — грустно произнёс Степан. — Вытурила бы… Как она те духи, которыми от меня пахло, учуяла?

— Чьи духи?

— Да так… Есть одна.

— Лена из планово-экономического отдела?

— Ну, — Степан помялся.

— Всё ясно, — кивнул Лаврушин.

— Как там у Наташки? — нудил Степан, не давая Лаврушину сосредоточиться.

— Лучше, чем у нас. Ты о себе подумай.

— Так я о себе и думаю. Что она мне скажет, когда я вернусь?

— Спросит, где ты шлялся.

— Ага. А что я ей отвечу, когда я вернусь?

— Когда вернёмся, — произнёс Лаврушин. И вздохнул…

Крос появился, как обещал. На нём был новенький комбинезон и белый бронешлем. Бляха с изображением тигра сияла. На лице офицера играл румянец. Было заметно, что он волнуется.

— Ну как, крысы ночью не досаждали? — спросил он. Его пальцы побелели на рукоятке пистолета, находившегося в кобуре на поясе.

— Не досаждали, — ответил Лаврушин.

— Правильно, — Крос улыбнулся своей открытой улыбкой, ему незачем было сейчас, в кругу друзей нацеплять маску. — Крыс здесь нет. Вытравили. Крыс надо травить.

Было произнесено это со странной многозначительностью, но Лаврушин, будучи и сам, мягко говоря, человеком странноватым, снисходительно относился к чужим странностям. Особенно во время пребывания на Химендзе. Если быть совсем точным, то людей без странностей он тут пока не встречал.

— Вы готовы? — спросил Крос.

Лаврушин поднял руку, призывая подождать, расслабился, прикрыл глаза, прислушиваясь к отголоскам каких-то голосов, отблескам неясных картин, музыке внутри себя — всё это появилось в последний день. Теперь он твёрдо был уверен — контакт с аппаратурой грандаггоров достигнут. И сейчас землянин наверняка знал, где находится «ключ».

— Всё в порядке, — сказал он. — Нам в логово.

— Я проведу вас туда. Не будь я Крос!

Лаврушину хотелось верить, что этот симпатичный, пылкий человек, привыкший скрывать горячее сердце и добрые побуждения за холодной личиной офицера «тигров» и жить двойной жизнью — что он проведёт куда надо, и встанет горой в случае чего. Но какая-то неуловимая мысль продолжала тревожить, не давала покоя, как не даёт покоя ночью один единственный оставшийся в комнате комар.

Крос заметил, что землянин колеблется, и спросил:

— Вас что-то беспокоит?

У Лаврушиина возникло неприятное ощущение, что Крос видит его насквозь. Впрочем, удивительного в этом ничего не было. Профессионал и должен видеть насквозь дилетантов.

— Ничего, всё нормально, — отозвался Лаврушин.

В проходе стояло двое знакомых длинноруких голубоглазых близнецов. И был снова тот же путь наверх. Тот же замусоренный двор.

Они пролезли через пролом в заборе. На улочке, опершись о капот той же красной машины стоял двухметровый худой тип в длиной белой рубашке, напоминавшей косоворотку, руку он держал за пазухой и озирался на «крысиное племя». На улице было ещё несколько пацанов, которые жгли костёр из старых покрышек. От костра стелился чадящий чёрный дым.

Крос неуверенно замедлил шаг. Он оглянулся и рука его скользнула к пистолету.

Лаврушина как током ударило. Он понял — что-то сейчас произойдёт. В последнее время он безошибочно определял приближение опасности — очень удобно, знаешь заранее, когда тебя шарахнет. Если бы ещё и уметь противостоять опасности. Но это прерогатива других, более ловких, опытных и умелых.

— Здравствуй, Крос. Не ждал? — послышался откуда-то звонкий голос.

Лаврушин обернулся, и увидел, что из развалин в полный рост возникла фигура рыжего Строна — специалиста по допросам высокой степени сложности, помощника лже Комсуса рен Таго.

Дальше всё замелькало и смешалось. Разворачивавшийся с округлившимися глазами боец в белой косоворотке выкинул руку с пистолетом, но будто наткнулся на преграду и с двумя аккуратными дырками в шее рухнул на асфальт. Длиннорукие братья не успели и этого. Рыжий бил по ним из автомата от пояса в лучших традициях американских вестернов. Пуль он не жалел.

Крос показал, на что способен. В тех же вестерн-традициях. Он пришёл в движение, в невероятном прыжке сумел развернуться в воздухе, послать в сторону Строна очередь, но тут какая-то сила будто дёрнула его, отбросила назад. С любовью отутюженный новенький комбинезон офицера пошёл клочьями на груди. Его автоматический пистолет отлетел в сторону.

«Каюк», — решил Лаврушин.

Но Крос вскочил и ринулся к груде ржавых автомобильных кузовов, выровненных ковшом бульдозера. Он проскользнул ящерицей. И растворился в подворотне.

Лаврушин ожидал, что следующая очередь достанется ему. Но Строн вышел из укрытия. С тревогой спросил:

— Живы? Уходим отсюда!

В этот миг в сознании Лаврушина возникла как высвеченная прожектором картинка. Он понял всё.

— Ах ты стукач несчастный! — у Степана не выдержали нервы. Он напрочь забыл о хороших манерах и о собственной безопасности.

— Быстрее. У нас нет времени! — раздражённо прикрикнул Строн.

— Стреляй, гад! — Степан понёсся во все тяжкие. Ему оставалось только добавить «Всех не перестреляешь».

— Степан, — резко оборвал этот благородный порыв Лаврушин, не давая другу дойти до душещипательного разрыва тельняшки на груди. — Идём с ним.

— Ага! Щас!

— Я всё объясню.

— Большой Змей! — воскликнул Строн, бросив взгляд на часы. — Если через двенадцать минут Крос не выйдет на связь, то вся эта выгребная яма будет оцеплена войсками!

— А машина? — воскликул Лаврушин, кивая на красный автомобиль.

— Нельзя! — ответил Строн. — Вперёд!

Он схватил за локоть Степана, дёрнул его, толкая вперёд. Из того будто выпустили воздух. Перестав что-то понимать, он теперь был готов на всё.

Все трое побежали по переулку — всё «крысиное племя» как ветром сдуло. Местные обитатели знали, что пули летают не просто так, и что они имеют обыкновение убивать тех, то неловко подставился.

Трое пересекли открывшийся пустырь с огромным полуразвалившимся блоком теплоэлектростанции и идущими от него мачтами линий электропередач, две из которых были повалены. Дальше шла прямая улица, похожая на узкое ущелье — вдоль неё тянулись девятиэтажные здания из блеклого серого кирпича, с узкими окнами-бойницами без стёкол. Здесь шелестел ветер и гнал обрывки газет по разбитому, изъеденному временем и разбитому гусеницами бронемашин асфальту. Стены домов были исписаны нецензурными словами и украшены соответствующими изображениями — краски были на Химендзе хорошие, доступные, казалось, они горели в лучах солнца ярким пламенем. В центре «ущелья» у высокой бетонной тумбы приткнулся обгоревший проржавевший полицейский броневик.

— Малярийные кварталы, — сказал Строн, замедляя шаг.

— Эпидемия? — переведя сбившиеся от бега дыхание, спросил Лаврушин.

— В какой-то мере. Этот район контролирует банда «малярийщиков».

— Кто?

— Крысы и мразь… Вперёд!

Строн двигался вперёд уверенно. Он прекрасно знал дорогу. В редких сохранившихся стёклах мелькали блики, означавшие, что в домах теплится жизнь — ненормальная, болезненная, действительно, какая-то малярийная. Но на улице не было ни души. «Крысы» отлично чувствовали опасность. Они понимали, что власти затевают что-то. И попрятались в норы, откуда их не выкуришь. Откуда они будут отмахиваться когтями ножей, отплёвываться пулями из огнестрельного и электрического оружия.

— Идём сюда, — велел Строн.

Беглецы свернули в короткий — в пару десятков метров, и неширокий — метров пяти, переулок.

— Фу, вроде вышли, — облегчённо вздохнул Строн.

Рано радовался.

Послышался разбойничий, в лучших земных шпанских традициях, свист. Потом — победные вопли. И впереди возникло три массивные фигуры.

Невезенье — это вещь фатальная. Хорошо, когда оно идёт нога в ногу с везеньем. В жизни землян всё так перемешалось, что вообще стало непонятно — где для них удача, а где они с завидным упорством прыгают в выгребные ямы.

Впрочем сейчас ситуация была яснее ясного. Это было именно невезуха. Мощная, зубодробительная, скорее всего, погибельная. Потому как лапы тех хищников, которые вынырнули из крысиных ходов, не привыкли играть с добычей. Они сразу рвали её на части.

Лаврушин обернулся и увидел, что обратного хода тоже нет. Там стояло пятеро головорезов. А то, что это головорезы — подразумевалось само собой. Тут не ошибёшься.

— Малярийщики, — деловито отметил Строн.

Одеты малярищийки были кто как. Одни — в комбинезоны с оторванными рукавами, другие — в замызганную военную форму, с которой даже не удосужились сорвать шевроны. Третьи — в штаны из переливающегося суперпластика — вещь модная и дорогая, для таких владельцев явно не предназначенная. При передвижении бандиты звенели, как новогодние ёлки при землетрясении. Оно и неудивительно — с ног до головы эти люди были увешаны украшениями — браслетами, серьгами в ушах, носах и щеках, ожерельями, и всякой всячиной. Среди украшений были дорогие вещицы, вырванные из чьих-то ушей или содранные с холодеющих жертв. Был и просто металлолом. Они напоминали дикарей из земной настоящей сельвы. Впрочем, что удивляться — сельва она и есть сельва — что каменная, что природная. Нравы везде схожие — дикие и необузданные.

— Глянь, Лаврушин, «хэви мётел», — покачал головой Степан.

Малярийщики совершенно не напоминали детей Поволжья, жителей голодных краёв. Немытые морды были как на подбор отъевшиеся, толстые, лоснящиеся. И недобрые. Грязные лапы сжимали кинжалы, кастеты, метательные ножи. У одного был плазменный трёхтактный плазморазрядник, у другого — электрический автомат.

Лаврушин прикинул, что пистолет у Строна под мышкой. Рыжий и дёрнутся не успеет, как малярийщики порвут его на британский флаг.

Атлет ростом за два метра неторопливо и вальяжно направился к беглецам. Он был гол по пояс и больше других увешан железяками. Вокруг его шварцнигеровского бицепса обвилось бриллиантовое (Лаврушин знал толк в бриллиантах, и ещё знал, что здесь они так же дороги, как на Земле) колье. В руке он сжимал металлический прут с усеянным шипами набалдашником. Не иначе это был один из графов, князей или королей «сельвы». Ничего удивительного — главнее здесь считался тот, кто сильнее и наглее. И кровожаднее. Закон пещер во всей своей стерильной чистоте.

«Князь» остановился, не доходя до пришельцев метра два. Оглядел их внимательно, с ног до головы, ничего не пропуская, как оглядывает раздельщик мяса поступившие на склад туши.

Лаврушин криво усмехнулся. Щека его задёргалась в нервном тике. Свою порцию приключений он получил на пять жизней вперёд.

— Ну что, смердяки, в гости пожаловали? — осведомился «князь».

Банда заржала — невесело, для приличия. Ржать подобострастно над словами «князя» здесь было принято. Иначе неприятностей не оберёшься.

«Смердяками» жители «сельвы» называли горожан из чистых охраняемых районов.

— Мы гостей любим.

Банда заржала опять. На этот раз искреннее — в предчувствии доброго развлечения. В «сельве» развлекаться с пришельцами умели и любили.

— Рыжий, — «князь» ткнул пальцем в сторону Строна.

И опять — дружный ржач.

— Никогда не кромсал на куски рыжих.

Тут к ржанью прибавились одобрительные возгласы и пожелания на тарабарском блатном языке, понятном только «крысиному племени».

— Братья. Никогда такого не видел. В нашем районе горожанин. Да ещё рыжий! Я его голову себе на память… — «князь» шагнул Строну навстречу и потянулся немытой рукой к его волосам.

На какую память ему нужна была голова — он так и не договорил. Никто ничего не понял. Строн сделал какое-то неуловимое движение, и верзила зарылся мордой в асфальт.

И пошла гульба — закрывай ворота!

Лаврушин от толчка Строна отлетел в сторону и упал на землю. В кирпич, у которого только что находилась голова землянина, врезался тяжёлый метательный нож.

Когда Лаврушин из лежачего положения кинул взор на Строна, в руке того уже был пистолет. Первую пулю получил малярийщик с разрядником. Бандита развернуло. Он уже был мёртв, когда палец его дожал спусковую пластину, и плазменный импульс снёс стоящего рядом с ним товарища. Запахло палёным мясом.

Очередь из пистолета Строна достала владельца автомата и уложила на землю ещё двоих.

«Крысиное племя» потому и живо, что живёт на рефлексах. И главный рефлекс — при смертельной опасности моментом исчезнуть, нырнуть в свои норы. Малярийщики бросились врассыпную — и вот их уже нет.

— Этот готов, — Строн потрогал носком ботинка верзилу-главаря.

Сегодня у малярийщиков будет весёлый день. Ещё пару человек поднимут на ножи при процедуре демократических выборов нового главаря. И ещё кого-нибудь новый главарь просто обязан будет убить — не за дело, а только ради поддержания авторитета.

— Вперёд! — привычно велел Строн.

Вперёд так вперёд.

Переулок вёл на большую площадь.

— Время вышло, — покачал головой Строн, кинув взгляд на браслет. — Ну, сейчас начнётся!

Сердце Лаврушина, дико молотящее от бега и адреналина, казалось, сейчас готово разбить грудь, как глиняный кувшин, и выпрыгнуть наружу, запрыгать по бетону. Но оно заколотилось ещё быстрее, когда послышался отдалённый гул слетающихся к «сельве» десантных вертолётов.

— Началось, Великий Змей, — воскликнул Строн. — Быстрее!

На площадь выходило гигантское полуразвалившееся строение, сильно смахивающее на римский колизей, если тот увеличить раз в пять и отдать в аренду масульманам, которые пристроят по его бокам минареты. В коричневых стенах зияли пробоины, в них можно было заехать на туристическом автобусе, если бы они на Химендзе существовали. Широкая парадная лестница обвалилась. В нишах стояли мраморные статуи-инвалиды — безрукие, безносые. Жёсткий кустарник, символизирующий упадок и разрушение, доламывал перед «колизеем» асфальт. Несколько невысоких домов рядом пребывали примерно в таком же состоянии. Похоже, это место бомбилось в один из военных переворотов или в одну из гражданских войн.

— Сюда, — Строн махнул рукой и нырнул в чёрный пролом в «минарете».

Ажурная, чудом уцелевшая лесенка змеёй взбиралась вверх под обстрелом стрел солнечных лучей, пробивавшихся через пробоины в стене. Лаврушин, с которого и так катился пот градом, обречённо посмотрел, на какую высоту ему надо забраться. И понял, что не бывать этому! Сдохнет, а не поднимется!

— Вверх, — безжалостно приказал Строн.

Ноги у Лаврушина налились свинцом. С каждой ступенькой он ощущал, что вес его растёт. За что такие мучения? Степану легче — он какой-никакой спортсмен. А Лаврушин всегда был сморчком, грибом книжным. Не фиг было Гегеля читать. Надо было ему, задохлику, на беговые дрожки, в бассейн, в тренажёрные залы больше ходить.

Лаврушин поскользнулся. Поручней лестница не имела. Лететь вниз было метров двадцать.

— Ах, — вскрикнул он, рискуя камнем преодолеть эти несчастные двадцать метров, чтобы растечься красным мокрым пятном по полу.

Он уже совсем было собрался улетать, как чья-то стальная лапа сграбастала его за шиворот и вернула на лестницу.

— Убьётесь, — произнёс Строн, для которого усталость не существовала. И добавил своё привычное, несносное, осточертевшее: — Вперёд.

Лаврушину захотелось вцепиться в него зубами. Но он лишь секунду простоял, гладя ладонью камень стены и с содроганием представляя, как размазался бы сейчас по полу. А затем двинулся вверх.

«Сердце сорву, — подумал он, жадно глотая воздух. — Ничего. На Тании починят».

Всё-таки они добрались до верха. В рекордный срок. Лаврушин стоял, обняв мраморную скульптуру дискобола, у которого кто-то оттяпал половину диска, правую руку и голову. Землянин пытался напиться воздуха, которого так не хватало, и думал, что такой подвиг ему не повторить никогда. Ничто не заставит его теперь так носиться по городу и карабкаться на такие высоты.

Вершина минарета была плоская и круглая, диаметром метров пятнадцать. Кроме дискобола на ней возвышались статуи весьма неприглядной наружности, если не сказать больше — это были Дочери Великого Змея, известные демоны Тьмы.

С «минарета» открывался вид на чашу «колизея», в центре которой была арена размером не меньше Лужников. А дальше виднелся как на ладони Джизентар с гигантской громадой Дворца Дзу, с крошечными по сравнению с ним небоскрёбами, находящимися у его подножья.

Лаврушин вздрогнул, услышав ненавистное «Вперёд». Куда ещё вперёд? И так добрались почти до облаков, дальше пути нет. За каким чёртом, интересно, они здесь?

Строн оторвал Лаврушина от мраморной статуи. Землянин огляделся и остолбенел. Прямо за его спиной стояла «пчела».

— Это что? — прохрипел Лаврушин.

— Это то, на чём мы отсюда выберемся, — Строн подтолкнул его к винтокрылой машине. В кабине их ждал пилот.

— Это же вертолёт «тигров»! — заорал уже пришедший в себя Степан. — Нас опять продали!

— Не будь глупцом, — Строн встряхнул Степана за шиворот. — Мы теряем время.

— Степан, делай, что говорят.

Когда «пчела» начала набирать высоту, воздух уже кишел вертолётами, как лес в солнечный день стрекозами. А внизу цепочками тянулись бронемашины, казавшиеся отсюда красивыми зелёными жуками.

«Распознали», — подумал с ужасом Лаврушин, внутри всё оборвалось.

К их «пчеле» шли наперерез два боевых вертолёта «тигров». Но они лишь качнулись в приветствии и двинули дальше, к своим целям. Видно было даже, как в прозрачной кабине один из пилотов махнул приветственно рукой.

— Пронесло, — перевёл дыхание Лаврушин. — За своих приняли.

— Неудивительно, — сказал Строн. Он успокоился, и к нему вернулось былое равнодушие. Его железным нервам можно было позавидовать не меньше, чем потрясающей физической форме.

— К чему такие силы стягивать? — спросил Лаврушин. — Не лучше ли было подстраховать Кроса на месте?

— Нет. Кунан боится вас. Боится ваших сверхспособностей. Вы могли почувствовать присутствие посторонних.

Лаврушин на это лишь усмехнулся.

— Все силы были приведены в боевую готовность, — продолжил Строн. — Невыход на связь Кроса означал, что вы каким-то образом ушли. И тогда подключалась армия. Диктатор не хотел вас упускать.

— И всё-таки упустил.

— Пока — да.

«Пчела», набирая скорость, устремилась к горизонту, за который уходил гигантский, казалось, не имеющий ни конца, ни начала город.

Следующая подача — два пинпонговых шарика — Лаврушин и Степан, после очередного удара ракеткой очутились на другой стороне игрового поля.

— Да-а-а, — не обращаясь ни к кому, задумчиво и тоскливо протянул Степан.

Через полчаса вертолёт прошёл линии защиты, был идентифицирован как имеющий доступ в деловой район, и замер на посадочной площадке на крыше стопятидесятиэтажного, из стекла и пластика, бетона и меди небоскрёба.

В этом районе располагались правительственные здания, правления крупных компаний. Здесь же проживали в уюте и неге влиятельные люди — чиновники, бизнесмены, технари, учёные. Район прекрасно охранялся. Это был город в городе, куда бродяги, громилы из «диких углов», да и простые граждане не допускались. Это был оазис на фоне «сельвы», промышленных площадок и однообразных, скучных, хотя и достаточно комфортабельных, рабочих кварталов.

Стены лифта были покрыты не пластиком, а изумительно красивыми коврами ручной работы из Южной Провинции — страшно дорогими. В нём стояли мягкие кресла.

— Ляпота, — покачал головой Лаврушин, трогая пальцами ковёр, нитки которого вспыхнули от прикосновения яркими искрами.

— Богато, — кивнул Степан, будто прицениваясь, не стоит ли и дома сделать нечто подобное.

— Приехали, — сказал Строн, и двери лифта бесшумно разъехались, открывая проход в просторную комнату, заставленную такими ажурными креслицами, стульями и диванчиками, что, казалось, они в принципе не могут выдержать человеческого веса.

Строн провёл землян по квартире с экскурсией, давая по ходу разъяснения.

Судя по всему, здесь обитали люди, знающие толк в комфорте. Двухэтажная квартира, стеклянные, от пола до потолка, окна с мягкими и тёплыми на ощупь (чего только не придумают) стёклами, затемняющиеся по желанию жильцов. По балконам можно было кататься на мотороллере. На одном балконе был бассейн с разноцветными подсветками снизу и регулируемым уровнем дна. Комнаты беглому подсчёту не поддавались. Они были обставлены в самых различных стилях, начиная от замкового рыцарского и кончая суперсовременным. Среди вещей были и голографические скульптуры, и наполненные воздухом, парящие над полом кресла, но встречались и резные диванчики из местного средневековья, созданные для чего угодно, но только не для того, чтобы дарить отдых натруженной спине и другим частям тела.

Строн упал на наполненное жидкостью, в форме расплывшегося пузыря, кресло. Кинул в рот пластинку слабого треша.

— Поживёте здесь, пока страсти не утихомирятся, — сказал он.

— После подвалов здесь совсем недурно, — отметил Лаврушин.

— Мы люди гостеприимные, — кивнул Крос, задумался о чём-то своём, с раздражением выплюнул изжёванный треш, который тут же слопал бесшумно появившийся киберпаук-уборщик. — Как же я упустил Кроса… На нём была защита из супертитанита. Её не дырявят пули из ЭМ-пистолета.

— Супертитанинт, — лениво кивнул Лаврушин. — Бывает.

Он страшно устал. Больше всего ему хотелось повалиться сейчас на диван-пузырь, так и манящий своими колышущимися формами, обещающий неземное отдохновение. Хотелось лечь и заснуть. Но для начала неплохо бы во всём разобраться.

Лаврушин понял чётко несколько вещей: Строн — друг. Крос — враг. Строн врал. Крос говорил правду. И Лаврушин — лопух эдакий, сразу должен был это понять. Потому что Крос тоже лопух, хоть и профессионал, ибо лопухнулся он самым позорным образом. Он сообщил, что агент Тании под психозоднажем рассказал Службе Спокойствия о гостях, которые должны найти хранилище с оружием грандаггоров. А ведь о тайнике агент не знал ничего. О нём диктатор пронюхал из другого источника — из «Книги седьмого взмаха Дзу». И как ни крути, какой-то пешке в операции Службы Спокойствия, которой пытался изобразить себя Крос, о наиболее сокровенном плане диктатора не должно быть известно ровным счётом ничего. Не должен был он знать о сокровище Дзу. А знал! Но такова природа вещей — любой профессионал может допустить досадную и глупую ошибку. Особенно когда считает себя выше противника на три головы.

— Не хотите объясниться? — осведомился Лаврушин, подумав, что они только и требуют в последнее время объяснений, и им в ответ все честно выливают на голову ушаты вранья.

— Действительно, — согласился Строн.

Он уселся поудобнее в кресле, провёл пальцами по его низу, оно затвердело и теперь не располагало к расслабленности.

— Кто я такой — об этом сказал в прошлую встречу. «Союз правдивых».

— Это у вас что, клуб элитный такой? — взорвался Степан. — Все хотят представиться его членами!

— Не думаю, что членство в этом клубе так приятно… Теперь главное — о вашем прибытии знала Служба спокойствия. Она вычислила вашего агента, и тот не нашёл в себе силы сопротивляться. Агент умер под глубоким психозондированием. Он не сказал ничего о цели вашего прибытия, но Кунан, одержимый в последнее время поисками Сокровища Дзу, сразу понял, что к чему.

— Как понял?

— А зачем ещё Тании нарушать Галактические Законы и подсылать тайных агентов в такую дыру, как Химендза?

— Действительно.

— Служба Спокойствия перекрыла возможные места высадки. Нам казалось, что мы переиграли их и сумели выкрасть гостей у них из-под носа. И направили вас на нашу секретнейшую базу. Но переиграли нас они.

— Как они нашли вашу базу?

— Предательство… Но они просчитались, когда выбрасывали десант — на базе не оказалось ни Комсуса рен Таго, ни меня.

— Случайно?

— Да. Случайно. Они нанесли серьёзный вред нашему движению. Но нисколько не поколебали наши позиции в аппарате диктатора. Мы знали, что происходит у противника. Знали, что Кунан допрашивал вас. Знали, что он понял — силой из вас ничего не выбить.

— Но всё равно он решил проверить на нас свою пыточную психопрограмму.

— Для отвода глаз. Он сразу понял, что вы дилетанты. И подставил вам Кроса. Звездоликий был уверен, что вы поверите ему. Кросу много кто верил.

Выражение лица Строна стало жёстким, брови сдвинулись. Видимо, с именем Строна у него были связаны дурные воспоминания.

— По замыслу он должен был освободить вас при конвоировании по городу. Затем войти в доверие. И вынюхать всё о сокровище Дзу.

— Это ему почти удалось.

— Но лучше всего, если бы вы сами привели его к Сокровищу. Однако помешал Стинкольн.

— Но бандит тоже остался с носом.

— Стинкольн живёт иллюзиями. Он считает, что всё знает и всех водит за нос. На деле его окружение насквозь пронизано агентурой Службы Спокойствия. Кунан позволяет ему много. Но сейчас Стинкольн перегнул палку.

— И будет наказан?

— И изощрённо. Звездоликий мастер изощрённых наказаний… В общем, о том, где вас держали бандиты, «тиграм» стало известно моментально. Но Крос выждал, пока вы дозреете и придёте в удобное ему расположение духа.

— И это ему удалось, — поморщился как от зубной боли Лаврушин.

— Строн разделался с охраной. И явился вам в роли спасителя. Эдакий рубаха-парень с интеллигентным лицом, не особенно далёкий, отзывчивый, обаятельный, а главное — искренний. Преданный делу сопротивления беззаветно. На неподготовленных людей его артистический арсенал действует безотказно.

— Безотказно, — согласился Лаврушин.

— Теперь главное. Кунану нужно хранилище оружия грандаггоров. И рано или поздно он до него доберётся. Это будет катастрофа. Так что мы вынуждены вам помогать.

— Вы жалеете об этом? — спросил Лаврушин.

— Нет… Вы мне нарвитесь.

Строн улыбнулся. В этот миг между тремя людьми, на плечах которых лежал неподъёмный груз ответственности за миллионы и миллионы жизней, вдруг проскользнула искорка взаимной симпатии.

— Вы мне по душе, — Строн вновь стал серьёзным. — Но эта помощь может обойтись нашему движению слишком дорого.

— Мы же не виноваты, — виновато развёл руками Степан.

— Знаю. Но, чтобы помочь вам, мы должны располагать всей полнотой информации.

Лаврушин подумал, что может он опять ошибается, и главный враль всё-таки Строн. Но терять уже было нечего. Всё равно уже полпланеты знает о том, что прибыли гости с Тании, а так же о целях их визита. Лаврушин в очередной раз изложил всё. И ему стало немного легче — часть груза он переложил на чужие плечи.

— Хорошо, — Строн вытащил из кармана плоский пластмассовый прямоугольник, чуть толще кредитной карточки, провёл по ней пальцем. — Записывающее устройство, — кивнул он. — Я обо всём доложу соратникам. До завтра.

— До завтра, — кивнул Лаврушин.

Строн встал и направился к выходу.

— Извините, — вдруг воскликнул Степан. — Можно ещё один вопрос?

Строн обернулся:

— Конечно.

— Зачем там, в «сельве», вы окликнули Кроса? Вы рисковали.

— Рисковал.

— Проще было сразу открыть огонь.

— Нельзя стрелять человеку в спину. Это подло.

Строн оставил землян в одиночестве.

— Дела-а-а, — протянул Степан…

По обе стороны громадного стереоэкрана стояли голографические статуи девиц с такими пышными и аппетитными формами, что паралитика поднимут с постели. Но земляне смотрели не на статуи — к ним уже привыкли. А на экран. Впрочем, к тому, что показывали по стереовизору, они тоже привыкли. Те же лица они много лет могли наблюдать в зеркале.

Показывали их самих. Беглых преступников, террористов, маньяков и садистов. Цена за информацию об их местонахождении возросла в десять раз и достигла астрономической цифры.

— Степан, а Степан, — сказал Лаврушин.

— Двадцать семь лет как Степан, — буркнул тот.

— Ты когда-нибудь думал, что столько стоишь.

— Расщедрились, стервецы, — покачал Степан головой и зло щёлкнул на пульте переключателем.

Легче не стало. По другим программам — всё те же лица. Теперь информация Службы Спокойствия шла каждые пятнадцать минут, бесцеремонно прерывая телесериалы, рекламные ролики, музыкальные программы и даже, невиданное дело, молитвы с участием Звездоликого.

Лаврушин чувствовал себя более-менее прилично. После ухода Строна он залез в одну из шести ванн в квартире, представляющую из себя сложный комплекс с аппаратурой, призванной поставить на ноги измотанного, обалдевшего, издёрганного человека, каковым и являлся он. Размякший и довольный, он выполз из ванной и проспал на колышущемся диване три часа. Так что теперь перечисление по телевизору его злобных поступков, направленных исключительно во вред Химендзе и мирному населению, не могло вывести его из равновесия.

— Наслаждайся, — Лаврушин поднялся с кресла и оставил Степана одного.

Лаврушин попытался обойти квартиру, и едва не заблудился в залах и коридорах. Потом добрёл до комнаты, считавшейся библиотекой. Вдоль стен шли полки с различными хранителями информации, начиная от старых фолиантов, и заканчивая дискетами, лазерными дисками и силиконовыми зёрнами.

Лаврушин взялся, естественно, за книги и погрузился в чтение. Он глотал одну книгу за другой, пользуясь в совершенстве освоенной им методикой скорочтения. Половина из них носили явно антиправительственный характер.

«Лёд души» — книга, созданная в предчувствии прихода Кунана к власти писателем, так и не дожившим до воцарения Звездоликого. Написана сильно. Каждая строчка будто полита кровью автора, пронизана его страданиями, болью от хаоса настоящего, наполнена ожиданием упорядоченного, холодного рабства будущего.

— Недурственно, — Лаврушин отложил «Лёд души» и принялся за следующую.

Прочитал пару небольших сатирических новелл о Звездоликом — творчество последнего времени, вещи более злые, чем остроумные. Потом освоил достаточно неплохую повесть «За краем». И сборник стихов.

Книги, похоже, печатали в подпольных условиях, но для технологии Химендзы это не проблема. Произведения разнились по стилю, по мастерству, глубине. Но главное, Лаврушин убеждался, что живы доброта и вера в справедливость, живы свободный, не подвластный никаким властям дух, живы полёт той неведомой частицы человеческого Я, которая нетленна и стремиться в горние выси. И не сгорели в топках под дикие пляски демонов человеческая совесть, честь!

«Дверь в НЕГО» — так называлась книга, над которой Лаврушин заснул на диване, так и не поняв, в кого же в него была эта дверь.

Рано утром его растолкал посвежевший, отдохнувший Степан.

— Кушать подано, — перед ним стоял столик на колёсиках, заставленный тарелками с едой.

— Где взял? — Лаврушин протёр глаза.

— Сама приехала.

— Техника, — Лаврушин впился зубами в куриный бок — по вкусу и виду это была недавно бегавшая и жестоко зажаренная поваром хохлатка, но на деле пищесинтезатор просто собрал её из молекул. Фрукты походили чем-то на яблоки и, похоже, они были настоящими.

Поев, выспавшись, Лаврушин понял, что жизнь, в общем-то, неплохая штука. Он, потянувшись, подошёл к окну. С сотого этажа открывался вид на бесконечный Джизентар. Сейчас он не казался таким враждебным, как вчера. Да и вообще вчерашние проблемы померкли. Вчера всё казалось плохо. А сегодня вроде бы и ничего.

— Ляпота? — спросил Лаврушин.

— Ляпота, — согласился Степан, вставший рядом с ним.

Строн появился через три часа. Но не один.

Комсус рен Таго смерил землян приветственно-злобным оценивающим взором. Друзья привыкли, что их все в последнее время так рассматривали, примериваясь, прибить сразу или подождать.

Комсус рен Таго не стремился никому понравиться. Одержимые благородными идеями всегда вызывали у Лаврушина уважение, но вместе с тем и пугали.

С прошлой встречи Комсус рен Таго осунулся и как будто постарел. Его раздражало, что при великом множестве смертельно-опасных проблем, которые были у «Союза Правдивых», он вынужден возиться с незадачливыми инопланетянами.

— Итак, — неприветливо произнёс он. — Мы вынуждены оказать вам содействие.

— Вам это, похоже, не по душе, — произнёс Лаврушин.

— А почему это должно мне нравиться? — взорвался Комсус рен Таго, продемонстрировав, что нервишки его разболтались. — И почему вы, таниане, должны нравиться мне?.. Разве вы не понимаете, что такое повсеместный социоконтроль? И что такое «зоны социальной реабилитации» — вы не знаете?

— Знаем.

— Правильно. Как это хорошо всё знать. Читать об этом сводки в документах, смотреть по стереовизору. Можно даже печально вздохнуть в уютной обстановке на своей уютной стерильной Тании: мол, живут же люди, не повезло. Всё прекрасно. Все войны, диктаторы, невзгоды у вас в прошлом.

— В прошлом ли?

— В прошлом. Вы глядите на всё с высоты тысячелетий.

Лаврушин улыбнулся.

— Смеётесь? — нахмурился ещё больше Комсус рен Таго. — Вот когда Кунан установит над планетой психоконтроль…

— Который раз слышим об этом.

— Установит. Всё необходимое есть.

— Доказательства?

— Доказательства, да… Он обведёт вокруг пальца ваше Содружество! А для нас это конец, — он перешёл на зловещий тон. — Вы слышите — конец. А потом он бросит во вселенную миллионы биороботов. С оружием грандаггоров! Дайте нам «Сокровище Дзу».

— Вы уже требовали этого в прошлую встречу. Зачем оно вам?

— В «Книге седьмого взмаха Дзу» сказано — кто откроет врата тайны, обретёт силу избранника Дзу. Ему будет дано двигать планеты…

— И перемешивать звёздный свод, — закончил за него Лаврушин.

— Дайте мне сокровище. Я раздавлю паука! Верну людям радость. Верну свободу. Верну достоинство. А потом отдам Сокровище вам. Никто им больше не воспользуется.

Уж что-что, а говорить убедительно Комсус рен Таго умел. Его негромкие вкрадчивые слова гипнотизировали, они толкали пойти навстречу. Лаврушин встряхнулся, сбрасывая с себя власть чужих слов и идей:

— Невозможно.

— Почему?

— Потому что, как вы сказали, за нашими плечами тысячелетия.

— Ваши тысячелетия. Но не наши.

— Тания просчитывает всё. Просчитывался и такой вариант — оружие достаётся сопротивлению.

— И что вы высчитали? — саркастически осведомился Комсус рен Таго.

— В таком случае вероятность, что процесс выйдет из-под контроля — семьдесят процентов.

— Чепуха! Он не выйдет из под контроля, — Комсус рен Таго сжал до белизны кулак.

— Это факт.

— Факт, — кивнул Комсус рен Таго. И как-то поник.

Потом лицо его снова стало суровым. Он понял, что ничего у него не выйдет. «Сокровище Дзу» ему не видать.

— Будь по вашему, — он хлопнул в ладони. — Строн.

Строн вышел из помещения. Вернулся он через минуту.

Лаврушин вскочил. А Степан сделал инстинктивное движение в поисках чего-нибудь тяжёлого. И их можно было понять. В комнате появилось ещё одно действующее лицо. На нём была форма Службы Спокойствия, и на груди сияла эмблема, показывающая, что это офицер второй ступени — высшая элита «тигров». Генерал. Но даже не это худшее — к тому, что формой «тигров» пользуются кто не попадя — земляне привыкли. Но вот только на сей раз офицер был настоящий. Земляне хорошо запомнили его. Он присутствовал на первой их беседе с диктатором. Ещё тогда каменное выражение его лица потрясло землян. Выражение это не изменилось. Он стоял, чурбан чурбаном, и даже не смотрел на пленников.

— Спокойно, — прикрикнул Строн, видя реакцию землян.

— Ну что, Лаврушин, я тебе говорил! — воскликнул Степан со смешанным чувством отчаянья и торжества. Когда его пессимистические прогнозы (а других он не жаловал) сбывались, он испытывал какое-то сумрачное удовлетворение.

— Возьмите себя в руки, — спокойно сказал Строн. — Нам предстоит серьёзный разговор.

— С психозондированием? — скривился Лаврушин.

— Да сядьте вы, Змей вас забери! — раздражённо бросил Комсус рен Таго.

Лаврушин почти насильно усадил Степана в кресло и сам расположился в соседнем кресле.

— Никто вас не собирался предавать, — произнёс Комсус рен Таго с обидной насмешкой.

— Ну да. А это кто, Дед Мороз? — Степан кивнул на офицера второго класса, который никак не реагировал на обсуждение по поводу своего неожиданного появления. Аналогов словам «Дед Мороз» в местном языке не было, поэтому Степан, сам того не заметив, произнёс их по-русски.

— То, что вы узнаете сейчас, кроме присутствующих знают всего ещё два человека, — уведомил Строн. — Такая информация опасна для жизни.

«Начало обнадёживающее», — подумал Лаврушин.

— Берл рен Карт, — Строн кивнул на каменноликого офицера, — один из ценнейших наших соратников. Главный наш источник информации в окружении Звездоликого. Он стоит тысячи бойцов, но ситуация настолько угрожающая, что мы вынуждены им рисковать.

— Польщены, — хмыкнул Степан.

— В случае его провала, ущерб для нашего движения будет огромен.

«Сумасшедший дом, — со злостью подумал Лаврушин. — Какие-то агенты, «Союз Правдивых», «провалится», «засветится»… Мало у меня в лаборатории забот было. Угораздило межзвёздным шпионом наняться».

— Кстати, эта жилище — конспиративная квартира Службы Спокойствия. Поэтому вас здесь никто и не ищет, хотя мы весь город перевернули вверх дном, — произнёс офицер голосом, лишённым каких бы то ни было человеческих чувств. Лицо офицера так и не выражало ничего. На него можно было нацепить любую маску. Хоть Лаврушин и не профессионал, о чём ему колют у глаза уже не первый день, но профессионалов он уже научился отличать. Так вот — Берл рен Карт — профессионал. И профессионал высокого класса.

— Мы вас проведём в Лабиринт, — продолжил офицер второй ступени. — А потом, если вы найдёте Ключ, доставим к хранилищу грандаггоров.

— Лабиринт охраняется, — сказал Лаврушин.

— Только часть его под охраной, — пояснил Строн. — Там такие катакомбы, что перекрыть их все невозможно.

— Кроме того, вас поведёт Типинус, — многозначительно добавил Комсус рен Таго.

— Кто?

— Великий Отшельник, — пояснил Комсус рен Таго. — Хранитель лабиринта. Ему сто восемь лет, из них пятьдесят он провёл в Лабиринте. И никто не знает эти крысиные норы лучше, чем он. Кунан, избрав резиденцией Святилище Дзу, естественно, Отшельника оттуда погнал.

— Попёр конкурента, — усмехнулся Строн. — Звездоликий у нас пророк. А какие ещё пророки могут быть рядом с ним? В общем, настоящих пророков он не терпит. Мы старика приютили. И вот он пригодился. Ну что, завтра в Лабиринт?

— Договорились, — кивнул Лаврушин.

— Договорились, — скривился Комсус рен Таго. — Вы нас припёрли к стенке. И мы вынуждены идти у вас на поводу. До завтра, таниане.

«Завтра» — в этом слове была какая-то завершённость. Лаврушин поверил, что эта сумасшедшая карусель движется к завершению.

Офицер и Комсус рен Таго ушли.

— Постарайтесь не обижаться на Комсуса, — сказал Строн.

— Как можно обижаться на него? — произнёс Степан. — Он — сама любезность.

— Комсус ничего не хочет для себя. Он историк. Большой учёный. Он был моим учителем. Жил книжным червём, в мире призраков прошлого. А потом его мир разбили. И ему пришлось пережить столько, сколько не по силам человеку.

Строн задумался, его глаза затуманились.

— Сейчас «Союз правдивых» во многом держится на его непоколебимой убеждённости. На его несгибаемой воли. Вот только характер у него от такой роли испортился. Неудивительно. От такой жизни мы быстро учимся ненавидеть. И ещё быстрее забываем, что такое сострадание и прощение…

— Да, дела-а, — опять не к месту протянул Степан…

Строн остался с землянами. Остаток дня он был не слишком разговорчив. Расположившись за огромным столом, на котором можно было устроить небольшую дискотеку, он углубился в какую-то книгу, отчёркивая карандашом нужные ему места.

Вечером тележка, выкатившаяся из стены, привезла кувшин с отваром, напоминающим чай и кофе одновременно. Так же на ней было несколько изысканных блюд. Вся компания предалась трапезе. И за ней Строн разговорился.

Оказалось, что он может быть весёлым, интересным собеседником. Вот только все рассказы носили отвлечённый характер. О своих знакомых и о себе он не распространялся, по укоренившейся привычке не расспрашивал и о других. Неписанные правила по этому поводу грубо нарушил Лаврушин, задав лобовой вопрос:

— Строн, а откуда вы знаете Кроса?

— Это не имеет значения, — лицо Строна помрачнело, он уставился в чашку с дымящимся «кофе-чаем».

— Извините, — смутился Лаврушин. Он терпеть не мог топтаться на больных мозолях людей.

— К сожалению, — сказал, помолчав, Строн, — для меня это ещё имеет значение. Есть долги, которые мы должны заплатить. Или умереть.

Высокий стиль изложения сейчас не коробил Лаврушина. Было заметно, что речь идёт о наболевшем.

— Вам действительно интересна эта история? — спросил Строн, отхлебнув отвара и окинув землян печальным взором.

— Но если вы не хотите… — смутился Лаврушин.

— А, всё равно. Теперь мы идём по одному канату.

Строн задумчиво забарабанил пальцами по столу. Потом осведомился:

— Вы что-нибудь слышали о семьюстах семьях?

— Элита Джизентара, — кивнул Лаврушин.

— Была. Тысячу лет. До последних времён. Реальная власть — у семисот семей. Реальная собственность — у семисот семей. Но и ответственность за Джизентар — она тоже была у семисот семей.

— Что-то не слишком часто они вспоминали об ответственности, — буркнул Степан.

— Как выходило… Среди них были подвижники и подонки. Злодеи и святые. Но они были основой единства Великого Джизентара.

— И вы — из одной из семисот семей, так? — спросил Лаврушин.

— Вы догадливы. Мой род по семейным преданиям берёт начало от первоцивилизации.

— Грандаггоров?

— Да. Хотя, скорее всего, это сказка… Были семьсот семей. Была элита. Был Джизентар.

— И есть.

— Нет. Тот Джизентар — с немного анархистским, свободным духом, постоянно кидающейся в крайности, не жалеющий не себя, ни врагов — в нём кипела жизнь. В нём творились злодеяния, но были и высокие полёты духа. Кунан покрыл мой город льдом. Он — достойный сын своего отца.

— Отца?

— Великий Змей его отец… Придя к власти, укрепившись, конечно, Кунан уничтожил старую элиту и создал новую — из тупоголовых, преданных ему негодяев. Но во времена моей молодости семьсот семей были ещё в силе, образовывали замкнутую структуру. И Крос был моим другом.

— Он тоже из семисот семей?

— Совершенно верно. Наши дома стояли по соседству в оцепленном полицейскими районе, куда не проскользнула бы и блоха, не имей она соответствующего допуска. Мы ходили с Кросом в одну школу. Как положено, оттачивали свои умы и тела, занимались планеризмом и гонками на скоростных моторных лодках. Как водится, поступили в Высочайшую школу военного искусства. Мы были молоды. Мы были глупы. Мы привыкли, в силу своего положения, не замечать ничего вокруг — ни бесконечных переворотов и заварушек, которые мало затрагивали нас, ни даже обрушившейся смертельно эпидемии Липкой простуды. Мы знали, что вскоре мы окончательно повзрослеем, и тогда придётся участвовать в этих играх. Но когда это будет? Сначала надо получить офицерский чин, а затем… Как получится… Мы были защищены от всех невзгод.

— Под бронеколпаком.

— Точно. Мы не задумывались, что есть долг в высоком смысле этого слова. Мы считали, что мир вокруг нас неизменен. И что этот мир создан для нас.

Он перевёл дыхание, потянулся к дистанционному пульту, нажал на кнопку, через полминуты появилась тележка с ещё одним кувшином дымящегося отвара. Строн налил жидкость в чашку. Всё это время земляне молчали, будто боясь потревожить рассказчика, как боятся спугнуть неловким движением пугливую птицу. Отхлебнув глоток, он продолжил рассказ.

— Да, мы были легкомысленны, считали себя благородными, отлично воспитанными, истинными властителями города. Чтобы вывести нас из этого состояния самолюбования, показать, кто есть кто, нужна была хорошая взбучка. И она пришла.

— Кунан пришёл к власти?

— Точно. Двадцать пять лет назад Звездоликий прогрыз зубами дорогу к вершинам власти.

Лаврушин удивился. Судя по внешнему виду Строн никак не дотягивал до полтинника, который по его рассказу должен был ему стукнуть. Чудеса геронтологии.

— И оказалось, что мы не одинаково честны и чисты. Что мы разные. В одних живёт свет. Другие готовы отдаться без лишних терзаний в лапы Змея и принять участие в его тёмных играх. Звездоликий провёл грань. Он разделил нас на тех, кто не имеет иного стремления, как выжить в новых условиях. На тех, кто хочет отгрызть кусочек от пирога власти. И на тех, кто не привык жить на коленях.

Строн задумался. Отхлебнул ещё «кофе-чай».

— А ведь сперва мы все восприняли Звездоликого, как очередного политического клоуна — таких в то время было пруд-пруди. Они приходили и уходили, на короткое время они могли обмануть людей. Обмануть всех, но только не детей из семисот семей, которые с самых малых лет знали, что такое власть и с чем её едят. Мы заключали пари на то, сколько он продержится — назывались сроки от трёх суток до года. Но никто не отважился пророчить ему больше года…

— Просто уже пошёл другой счёт, — сказал Лаврушин.

— Он вцепился во власть. И в своих когтистых лапах всё сильнее стискивал Джизентар… И вдруг семьсот семей начали замечать, что их тысячелетняя власть не стоит ничего против власти Звездоликого. Что он завоёвывает всё новые позиции, тесня своих противников. Пока до открытой схватки не доходило, но в случае чего у семей шансов было немного… Мы были молоды. Двадцать три года — самое время, чтобы заняться играми в «заговоры»… Однажды нас и накрыли в комфортабельной обстановке за бокалом вина, когда мы лениво обсуждали вопросы будущего государственного устройства Джизентара. В особняк ввалилась толпа разъярённых «тигров». Потом бесконечные, изматывающие допросы.

— Да, Кунан тут специалист, — кивнул Лаврушин.

— То, что вы увидели в «театре кукол», так называют вашу тюрьму, это ерунда. Главного вы не узнали. Жажду. Желания спать. И боль.

Рыжий вытянул руку, растопырив пальцы.

— Все ногти были сорваны. Потом их восстановили в биорегенераторах, но тогда они походили на проверченный сквозь мясорубку фарш. А электроток… Пытали нас больше в назидание другим, да для удовольствия и тренировки палачей. Нашу примитивную, несерьёзную организацию взяли в полном составе, так что дознаваться было нечего. В то, что мы представляли какую-то опасность для Кунана, мог поверить только ребёнок.

— Я читал об этом, — сказал Лаврушин.

— Правильно. Дело аристократов — с него Кунан начал разгром семисот семей… Знаете, он ведь потрясающе умён. И хитёр. Такие действительно встречаются раз в триста лет. Я восхищён Звездоликим…

— Что? — удивился Степан.

— Да, восхищён. Возможно, Кунан именно тот, что нужен был нашему исстрадавшемуся Отечеству. Его единоличная воля, его ум и прозорливость, его умение подвигать массы. Наш мир нуждался в переформатировании… Да вот только он дитё Великого Змея. И все дела его — во благо хаоса. Поэтому он не надежда, а несчастье Джизентара…

— А что было потом?

— Новая жизнь. Застенки. Районы социального обновления. Всё это нужно пережить самому, чтобы понять. Слова слишком тусклы. Кошмар длился три года. И ещё девяносто восемь дней. Клянусь, я помню каждый из них. А затем я бежал.

— Из района социального обновления? — удивился Степан. Он ещё на Тании немало узнал о концентрационных лагерях, которые диктатор раскидал по самым глухим и безысходным местам планеты.

— Трупы в районах соцобновления сбрасывали во рвы. Когда рвы заполнялись, их засыпали песком. Меня выбросили в ров, как безжизненное тело.

Лаврушин поёжился, а Степан протянул:

— Дела-а.

— Я не задохнулся под грудой трупов. Я выбрался наружу. Кругом — радиоактивная пустыня. «Тигры», охраняющие район, пачками жрут антирадиационные таблетки, а социалобновляемые пачками мрут. Но я выжил. Человек может всё, даже невозможное. И он выживает там, где выжить нельзя. Главное, чтобы было стоящее чувство, которое гонит тебя вперёд. Которое не даёт упасть. Не даёт захлебнуться кашлем, когда выкашливаешь чёрные куски лёгких. Не даёт потерять сознание, когда в глазах темнеет, и видишь лишь блёстки — следы радиоактивного излучения. Ты слышишь зов долга и встаёшь, когда встать уже не должен. И идёшь. Встаёшь, опять падаешь. Идёшь.

— И какое чувство это было? Ненависть? — спросил Лаврушин.

— Она. Я хотел посчитаться. Я шёл и шёл. И я сделал невозможное. Добрался до границы лесов. Там меня подобрало кочевое племя Лесной Федерации. Затем я оказался на одной из баз «Союза правдивых». Он тогда входил в силу и готовился к великим победам над диктатором Кунаном.

— И продолжает готовиться два десятка лет.

— О, тогда мы были полны надежд. Я прошёл курс регенерации, реабилитации. Меня вылечили от лучевой болезни. Восстановили ткани. Набравшись сил, я вернулся в Джизентар. Я уже знал, что все мои друзья ушли на новое воплощение. В живых остался Трот рен Грон — Кунан простил его из-за каких-то тёмных связей с его отцом. И выжил Крос. Старый друг Крос. То, что он предатель, мы узнали, когда он вывел из строя несколько групп сопротивления. Тогда же мы считали, что он просто везунчик.

— Значит, главный долг вернёте ему?

— Ему. Когда меня арестовали, друзья спрятали мою жену и ребёнка. Дочку удалось спасти, а жену месяцем позже взяли «тигры». Что они делают с женщинами врагов Звездоликого хорошо известно.

— Где она сейчас?

— Затерялась в районах социального обновления. И виноват в этом опять он — Крос. Он — демон, присланный из зазеркального мира, чтобы ломать мою жизнь, убивать дорогих мне людей. Я ненавижу его. Ненависть эта всегда со мной.

— Но почему Крос продал вас? — спросил Степан.

— У него раньше кончилось детство. Он всегда был чертовски прозорлив. Пока мы заключали пари о скором падении Кунана, он усмехался, понимая, что Звездоликий пришёл надолго. И если хочешь жить, надо искать общий язык не со своими друзьями в Высочайшей военной школе, а с ним. И он продал душу Змею!

— Во, сволочь такая… Надо было пристрелить его в «сельве», — горячо воскликнул Степан.

— Я в спину не стреляю — я вам уже говорил, — покачал головой Строн, и с тоской посмотрел куда-то вдаль, в окно, мысленно пытаясь проникнуть в прошлое, сорвать с него замки времени и пережить всё снова. Он вспоминал свою нелёгкую жизнь, тюрьмы, побеги, нестерпимую боль чудовищных пыток и не меньшую боль в блоке регенерации. Он вспоминал всё то, что не расскажешь никакими словами.

Типинус стоял на вертолётной площадке небоскрёба, облокотившись рукой о кабину ярко-жёлтой винтокрылой машины. Он задумчиво разглядывал городской ландшафт.

Внешность Великого Отшельника слегка разочаровала Лаврушина. По своему роду занятий Хранитель Лабиринта должен был представлять из себя нечто среднее между Сергием Радонежским и Франциском Ассиизским. Огонь в глазах, развевающаяся благородная борода, величавая плавность движений, аскетическая худоба — что там ещё должен иметь отшельник. Во всяком случае он должен выглядеть необычно. А Типинус мало чем отличался от тысяч своих собратьев — странствующих жрецов, которые меряют шагами улицы Джизентара и провинций, искренне верят в свою избранность, в то, что они слышат шелест крыльев Дзу, а большинство просто умеют ловко трансформировать молитвы, в которые не верят, в звонкую монету, в которую верят все.

Его седая борода — она-то как раз соответствовала облику на все сто процентов — развевалась от резких порывов ветра. По осанке ему никак нельзя было дать сто два года. А фигура была полноватая, на боках нарос жир, плотно натягивающий длинное серое жреческое одеяние.

— Это те люди, о которых я тебе рассказывал, Типинус, — Строн склонил почтительно голову.

Отшельник обернулся. Лицо его вовсе не было иссечено временем, не было изломано глубокими шрамами морщин. Оно было круглое и какое-то довольное, румяное. И глаза без сумасшедшинки, без хитрецы — хорошие добрые глаза хорошего человека. Отшельник бесцеремонно осмотрел Степана, потом повернулся к Лаврушину. Землянин отпрянул. Ему показалось, что глаза обожгли его. Между ним и Отшельником в этот миг установилась какая-то связь, которая Лаврушина пугала.

— Они пришли с добром, — произнёс Отшельник негромко. Голос его был низок, тембр приятен.

— Мы надеемся на это, — кивнул Строн.

— Их сердца открыты. Верь им, Строн.

Тот приложил руку к сердцу и склонил голову.

— Давайте быстрее! — поторопил Берл рен Карт, уже расположившийся в кабине рядом с пилотом.

«Оса» взмыла в небо, заскользила под низкими тучами среди небоскрёбов, как стрекоза, затерявшаяся в лесу с высокими голыми деревьями. Через четверть часа она резко пошла на посадку. Пилот слишком сильно дёрнул ручку, посадка получилась жёсткой, у пассажиров лязгнули зубы.

В этом районе Джизентара землянам бывать ещё не приходилось. Кому то могло показаться здесь ещё тоскливее, чем в «сельве» — но это вопрос вкуса. На горизонте возвышались гигантские бледно-розовые стеклянные корпуса аэрокосмического предприятия. А вокруг раскинулась многокилометровая свалка. Заброшенная. Запущенная. Омерзительная. Когда-то здесь была окраина города. Коптили небо заводы, которые немилосердно травили окружающую среду. Почва пропиталась химикатами, как свежий хлеб вареньем. Добавились какие-то неизученные и непонятные факторы. В результате здесь прочно обосновалась свалка, поскольку ничто живое существовать просто не могло.

Район города площадью более ста квадратных километров оградили высоким забором. Первое время по проволоке был пропущен ток, дабы уберечь народ от желания проникнуть за ограду. Теперь тока не было. Самый последний бродяга в «сельве» знал, что на свалку ход только самоубийцам. Никому не удавалось протянуть тут более двух суток. Впрочем, смельчаки отыскивались. Время от времени какой-нибудь бедняга забредал сюда. В некоторых закоулках нога человека не ступала десятилетия.

Промышленность благодаря могучей поступи научно-технического прогресса стала безотходной. Вынашивались планы приведения этого места в божеский вид. Но к власти пришёл Кунан, а у него были совсем другие заботы. Его больше интересовал «человеческий мусор», как он сам выражался, и в утилизации последнего он весьма преуспел.

Вертолёт стоял на крепкой, как бетон, зеленоватой стеклянистой поверхности. Присмотревшись, Лаврушин поняло, что это не особый бетон, а обычный песок, сцементированный какой-то химией. У посадочных опор «Осы» неторопливо несла свои воды узкая речка. Она выходила из завалов мусора и уходила в другие завалы. Вдаль тянулись нагромождения ржавого металлолома, корпуса обгорелых бронемашин, метрах в ста на север торчала изломанная серебристая штуковина, напоминавшая прихлопнутый меж двух астероидов космический корабль.

— Сюда, — отшельник подошёл к истлевшему фюзеляжу тяжёлого бомбандировщика высотой с двухэтажный дом, на нём чудом уцелел герб Джизентара, указал по-хозяйски на утонувший в мусоре хвост самолёта, отступил в сторону.

Строн и Берл рен Карт начали расшвыривать завалы из мусора и пластамассовых изжёванных ящиков. Они управились минут за пять и освободили дырку в земле. Что-то в этом тёмном зеве было отталкивающее.

Строн вынул из кармана шарик-фонарь, остальным раздал такие же.

— Да поможет нам Дзу, — произнёс он, сжал три пальца — ритуальный жест, примерно то же, что и перекреститься. И шагнул на уходящие резко вниз ступени.

Лаврушин шёл третьим. Перво-наперво он едва не навернулся, поскользнувшись на скользком, как лёд, камне. Такова у него судьба — пытаться везде навернуться, и ни разу в жизни при этом не навернуться по-крупному.

— Далеко до главных галерей? — спросил он, восстановив равновесие.

— По прямой — восемь километров, — отозвался Берл рен Карт, придерживая его за локоть.

— Четыре часа ходьбы по Лабиринту, — уточнил Типинус.

— Вернёмся домой — к диггерам в консультанты пойдём, — сказал Степан. — Только и видим, что канализации да подземелья. Родные они теперь для нас.

— Вернись сначала, — ответил Лаврушин.

Он насчитал девяносто восемь ступеней. Дальше шёл квадратный, метра два шириной, коридор. Воздух затхлый. Шаги отдавались чётко, как пистолетные выстрелы. Лучи фонариков рассекали мрак, но тьма прямого, как стрела, коридора ослабляла, а потом и проглатывала свет. Иногда к стуку каблуков примешивались посторонние шорохи, от них становилась как-то неприятно. Не хотелось тревожить обитателей лабиринта. О них сложено много легенд, и все они носят характер страшилок. Хотя, скорее всего, шуршали всё те же вездесущие крысы, но богатое воображение подсовывало другие картины.

Все ощущали себя не в своей тарелке. Было здесь что-то помимо обычного знобливого и ирреального пыльного духа всех подземелий.

— Кто такой ход прокопал? — спросил Степан.

— Этот ход прорыт гораздо позднее Лабиринта, — сказал Типинус. — Каких-то тысячу лет назад.

— Годы правления Мадката Синего, — выдал Лаврушин, сведения об истории Джизентара вбили на Тании в его голову как гвоздями.

— Воистину так, — согласился Типинус. — Кто знает прошлое, тот знает будущее. Ты молодец, инопланетник… Семьсот лет назад войска Хоррора и связанные с ними узами договора лесные орды осадили город. Осада длилась несчётное количество дней. И пришли её спутники — болезни, голод. «Гнилая язва» унесла тысячи жизней. На улицах не осталось кошек и собак. Город задыхался. Он доживал последние дни, а хватка врагов не ослабевала. И тогда один мой предшественник вознёс молитву Дзу, прося у него прощения. И открыл правителю этот ход. И провёл по нему пятьсот отборных воинов. Они ударили в тыл осаждавшим. Город был спасён. Ценой жизни почти всех смельчаков. Хранитель Лабиринта был опозорен.

— Почему? — удивился Степан.

— Он нарушил запрет. Избранные не имеют права раскрывать тайны Лабиринта простым смертным. Они не могут участвовать в делах мира.

— Но… — начал Степан.

— Не могут, — настойчиво повторил Отшельник. — После той битвы о подземном ходе забыли.

Лаврушин ударился обо что-то носком ботинка. По полу будто покатилась пустая консервная банка. Лаврушин поймал этот предмет в круг фонаря. Бронзовый шлем.

— Из тех пятисот несколько оказались трусами, — Типинус обернулся и остановился, глядя на помятый шлем. — Через ход они бежали обратно, в Джизентар. Но город не принял их. Они погибли в лесах. Лес тоже не принял трусов.

Лаврушин нагнулся и поднял шлем. Он на миг представил, как семьсот лет назад по этому коридору, позвякивая металлом, шли на верную смерть храбрецы. Шли, чтобы спасти свою Родину. И отпущенный им шанс был куда меньше двадцати процентов.

— Прорвёмся, — прошептал он. На душе стало как-то светлее.

Прямой путь кончился. Коридор принялся раздваиваться, растраиваться, извиваться змеёй. Несть числа было боковым ходам, галереям залов, лестницам, ведущим во тьму — куда-то в недра планеты. Наконец коридор закрутился спиралью, на каждом витке которой было несколько ответвлений. Нужно было иметь не голову, а Дом Советов, чтобы ориентироваться здесь. Лаврушин ждал, когда Типинус, вежливо извинившись, скажет, подобно Сусанину: «Извините, сам заблудился». Но Отшельник уверенно двигался вперёд.

— Осторожно, — воскликнул Строн, когда Лаврушин привычно растяписто едва не налетел лбом на выступ. Землянин пригнулся и испуганно вскрикнул.

— Тьфу, окаянный.

Луч фонарика высветил лежащий на полу скелет, у его рёбер валялся нож со ржавым лезвием и золотой рукояткой, украшенной драгоценными камнями.

— Ну что за лабиринт без скелета? — хмыкнул Степан.

— Что за трагедия тут произошла? — задумчиво произнёс Лаврушин, нагибаясь. — Когда?

— Об этом известно только Дзу, — сказал Типинус.

— Вперёд, — привычно погонял Строн.

После минутной заминки процессия двинулась дальше.

Коридор продолжал петлять. Пару раз путники пробирались через водопады. Однажды камни с оглушительным стуком посыпались с потолка, почти перегородив проход. Пришлось полчаса разбирать завал. Наконец, вышли в огромный зал, в котором неподвижно чернела водная гладь.

— Что, плыть дальше? — недовольно осведомился Степан, прикидывая, что здесь не просто глубоко, а очень глубоко. И наверняка вода ледяная.

— Здесь, — Отшельник безошибочно указал путь, где вода едва достигала до колен.

И опять — дорога. Строну и Берл рен Карту, людям стальной закалки, всё нипочём. По Типинусу вообще ничего нельзя было сказать. А земляне прилично утомились.

Лаврушин хотел предложить передохнуть прямо в коридоре, но за поворотом возник сводчатый зал. Лучи фонарей едва добивали до противоположной стены.

— Сколько же тут понастроили, — уважительно произнёс Степан.

— Давайте на время прервём наш бег, — предложил Типинус. — Всё равно нам не обогнать время.

— Разумно, — кивнул Степан, плюхаясь на валун, как в кресло.

Пол был усеян мелкой каменной крошкой. Кроме валуна, на котором примостился Степан, в помещении было ещё несколько метровых кубиков. На одном из них был высечен орнамент или письмена.

После сырости и холода коридора, после купания в ледяном озере, в этом помещении было сухо и тепло. И пол, и камни были тёплыми. Тёплые волны шли откуда-то снизу, будто как в римских банях под полом была обогревательная система, и кочегары подбрасывали уголь в топку.

— Что там? — спросил Лаврушин, тыкая в пол. — Откуда жар?

— Не знаю, — ответил Отшельник. — Он был до меня. Он будет после меня. Он дружен со временем больше, чем я.

— А вам, Типинус, не одиноко было жить здесь? — брякнул Степан.

— Для того, кто отдал всего себя служению и духовному самопостижению нет одиночества, — в стандартной манере, свойственной всем отшельникам, торжественно изрёк Типинус. — Я прислушиваюсь к шелесту крыльев Птицы Дзу. Я чутко ловлю тонкие вибрации Абсолюта, и в этом моё счастье. Я вернусь когда-нибудь в Лабиринт, и мой прах будет здесь, как и прах тех, кто прошёл такой же путь до меня.

— Почему вы помогаете нам, если это запрещено, — спросил Лаврушин.

Типинус интересовал его всё больше и больше. Отшельник меньше всего напоминал религиозного фанатика. И в нём горел огонь, ничего общего не имеющий с обжигающим пламенем религиозной одержимости. Но не это главное. Главное — связь, установившаяся между землянином и Хранителем лабиринта. Что она из себя представляет? Откуда? Лаврушину казалось, что, ответив на этот вопрос, он найдёт ответ на многие другие вопросы.

— Кунан — сын Великого Змея, — сказал Типинус.

— Строн уже предлагал такую версию, — улыбнулся Лаврушин.

— Он — дитя ночи. Он пришёл из тьмы. Он уйдёт во тьму. На одной земле нет места ему и добродетели. Кунан не должен получить «Сокровище Дзу». Иначе мир потонет в крови.

Лаврушин вздрогнул. Интересно, кто сказал о складе грандаггоров Типинусу? Наверное, тот же Строн, когда уламывал на этот поход. А если нет? Лаврушину показалось, что старик знает куда больше, чем его приятели из «Союза».

Передохнув, путешественники углубились дальше в лабиринт.

Типинус замер у очередного коридора, стены которого были не из камней и кирпича, а из зеленоватого стеклянистого вещества.

— Я сделал своё дело, — сообщил он.

— А, — Лаврушин растерянно огляделся. Он себе несколько не так представлял цель путешествия.

— Мы перед главным Лабиринтом, — Отшельник положил ему руку на плечо. — Теперь веди ты.

Лаврушин коснулся зеленоватой стены — она была как новенькая. Какими свойствами должен обладать материал, которому ничего не сделалось за семьдесят тысяч годков!

Он отдёрнул руку, почувствовав, как по телу поползли мурашки. Поверхность была будто под слабым электрическим током. В глубине сознания заворочался мягкий комок. С новой силой посыпались какие-то картины, зазвучали отголоски звуков. Они складывались в единую светозвуковую симфонию. Приходило ПОНИМАНИЕ.

Лаврушин теперь и знал, что Типинус сделал всё, что мог. Дальше вести должен он, землянин с кровью строителей Лабиринта.

— Пошли, — властно произнёс Лаврушин, распрямляя плечи. Он наполнился уверенностью. Он знал, что до цели близко. Теперь его не остановит ничто!

— Дела-а, — протянул Степан, глядя на волшебным образом изменившегося друга.

Менее запутанным Лабиринт не стал. Скорее наоборот. Теперь он напоминал плод воображения ненормального строителя, задавшегося целью сделать предельно изощрённую головоломку, чтобы попавший сюда забыл о возвращении и тихо-мирно издох бы с голодухи.

Эти подземелья явно были сотворены не лопатой и кайлом. Их создала очень высокоразвитая цивилизация. Залы были причудливой, сумасшедшей формы. Пропасти с гладкими стеклянными стенами рушились вниз. Перекинутые через них ажурные мостики по всем законом науки о сопротивлении материалов должны были давно провалиться, ибо этого самого сопротивления силе тяжести они оказать никак не могли, но Лаврушину казалось, что они без труда выдержат проход танковой колонны. Нередко по стенам шли иероглифы канувшего в века, но всё ещё опасного, пытающегося из преисподней протянуть смертельные щупальца Грандаггора.

Сперва Лаврушин двигался по Лабиринту не слишком уверенно. Но с каждым шагом ему становилось всё легче. И вскоре он уже не замирал у каждого разветвления, а точно знал, куда идти. Вместе со знанием приходила лёгкость освобождения от тревог и сомнений. Он ощущал свою силу. Он знал, чего стоит кровь грандаггоров.

Постепенно процессия приближалась к цели. Лаврушин остановился и перевёл дух.

— Не заблудился случаем? — участливо спросил Степан.

— Первый поворот — направо. Второй налево. И…

— И? — напряжённо произнёс Строн.

— И ключ к Сокровищу Дзу наш!

Строн вдруг нервно потёр руки, и вздохнул. Его железная выдержка, оказывается, имела предел.

Лаврушин простоял минуту, а потом улыбнулся:

— Ну что, братцы. А теперь я говорю любимое строновское — вперёд!

Пройден первый поворот. Лаврушин ощущал себя как мальчишка перед первым свиданием. Сейчас должно случиться чудо.

У второго поворота к свету фонарей прибавился жёлтый свет. До последнего изгиба туннеля — десять шагов… Пять… Всё, финишная прямая. Ленточка. Крики радости, восторженные аплодисменты — до них совсем близко.

Лаврушин шёл первым. Он мысленно приник к тому НЕЧТО, что влекло его вперёд. Поэтому и навернулся…

Нет, не навернулся. Чуть-чуть не навернулся. Ещё шаг — и он полетел бы в пропасть, разверзшуюся за поворотом.

Он дёрнулся назад, и шедший за ним Строн подхватил его, не давая упасть.

— Осторожно, — сказал Строн.

— Всё под контролем, — вырвалась у Лаврушина слышанная незнамо за сколько светолет и неизвестно когда идиотская фраза.

Теперь до цели можно было доплюнуть, если, конечно, хорошо плюёшься. Вон она, ровная площадка, её матовая поверхность отражала свет фонарей. Стены там светились жёлтым светом, который неторопливо мерцал не один десяток тысяч лет и теперь бросал болезненные блики на лица людей.

— И чего? — спросил Степан.

— Там ключ, — сказал Лаврушин. — Мы дошли.

— Верно. Теперь можно и обратно. Нам туда не попасть.

До цели было метров одиннадцать. Но с таким же успехом могло быть и десять километров. Путь пересекала бездонная пропасть. Лаврушин прислушался — снизу доносилось слабое чавкающее клокотание. То ли там действительно нежились монстры, то ли был это незнакомый каприз природы, то ли давняя весёлая задумка строителей Лабиринта — но всё равно, в клокотанье слышалось нечто такое, от чего становилось не по себе и хотелось оказаться отсюда подальше.

— Интересно, чего там? — спросил Лаврушин.

— О Лабиринте ходит много легенд, — сказал Строн, глядя на далёко-близкую цель. — Говорят и о призраках невинно загубленных. О «Громе Великого Змея». О мёртвом свете, выжигающем внутренности людей. О фантастических страшилах. Да много чего говорят… Есть туда другой ход?

Лаврушин прикрыл глаза. Он сперва подумал, что всё впустую. На заветную площадку выходило ещё два хода. В мозгу землянина будто схема возникла, перед внутренним взором предстал весь Лабиринт. Теперь понятно, что эти ходы идут из Большой Галереи, а через неё не проберёшься. Там каждый метр охраняется электроникой и живыми «тиграми», стреляющими во всё, что движется, если это движущееся не излучает опознавательный код, меняющийся каждые два часа.

— Нет другого хода, — сказал Лаврушин.

— Тогда пойдём этим, — Строн показал на узенький карниз, ведущий слева над пропастью.

— Э, вы шутите, надеюсь? — насторожился Степан.

— Не шутим, — сказал Строн.

— Пойдём, — равнодушно произнёс Берл рен Карт. Его не колыхало вообще ничего. Он с таким же спокойным выражением напросился бы идти по канату между двумя небоскрёбами, да ещё под артобстрелом. Хорошо быть стальным, несгибаемым, непробиваемым, и вообще — супером. А как быть, если ты обычный человек, пусть у тебя мозги и подлечены танианами, и ты ощущаешь призыв загадочных творений грандаггоров? За «правдолюбов» Лаврушин не беспокоился — они пройдут где угодно. Его же пробирала мелкая дрожь что при взгляде в пропасть, что при виде узенькой каменной полоске. Степан ненамного ловчее его, да ещё панически боится высоты. А Типинус — хоть и бодрый, но всё-таки старичок.

Типинус будто заметил его сомнения и заявил:

— Я слишком стар. Моё тело уже не то. Дзу не угодно, чтобы я шёл этим путём. Я сделал, что было нужно.

— Да будет так, — кивнул Строн.

— Обратный путь вы найдёте. Мы теперь равны, — Отшельник указал рукой на Лаврушина.

— Мы найдём обратный путь, — кивнул тот.

— Пусть постелет вам Дзу лёгкую тропу, — слова эти Отшельник произнёс с грустью.

— Спасибо.

— И уничтожьте «Сокровище Дзу». Никто не должен владеть им! Только смиривший гордыню способен отказаться от него. А это нелегко. Вы не представляете, как нелегко.

Старик обернулся и сделал шаг за поворот. Лаврушин, осенённый неожиданной мыслью, кинулся за ним:

— Подождите!

Коридор был пуст. Отшельник как сквозь землю провалился.

Лаврушин прислонился к стене и перевёл дух. Ну конечно!

Инспектор же говорил — на Химендзе должны оставаться прямые потомки грандаггоров, которые обладают биокодом, открывающим ворота в «Сокровищницу Дзу». И этим человеком был Типинус. А заодно и вся плеяда Хранителей. Они были своими в Лабиринте. Они знали всё, в том числе и где взять «ключ» к хранилищу, а значит и к неограниченной власти над планетой. И ни один из них не пошёл на это. А Типинус вообще отдал сокровище пришельцу.

Лаврушин вернулся к спутникам.

— Мы с Берлом можем пройти по этой ниточке, — сказал Строн.

— А мы должны пройти, — сказал Лаврушин.

— Я, собственно, могу и здесь подождать, — Степан ощупывал узенький карниз с несчастным видом.

— Обратно мы пойдём другим путём, — сказал Лаврушин.

— Дела-а, — вздохнул горестно Степан. — Что поделаешь. Вступаю в ваш клуб самоубийц.

Первым легко преодолел препятствие Строн. Им можно было залюбоваться — он передвигался свободно, играче, движения были чёткие, ни одного лишнего вздоха. Берл рен Карт тоже прошёл без труда. Эти двое будто всю жизнь разгуливали по карнизам.

Лаврушин до последнего момента не верил, что заставит себя встать на эту «линейку» и двинуться вперёд. Но вот он уже делает первый шаг.

Он распластался по стене так, будто хотел сделать в ней вмятину по форме своего тела. Главное не думать, как легко сделать неверный шаг. И ещё не надо считать, сколько лететь вниз — в ту мерзко клокочущую бездну. Теперь в её клокотании были плотоядная жадность и ожидание.

Шаг. Ещё шаг. Главное равновесие. И нечего так давить на стену, она всё равно не прогнётся… Судорожный вздох — воздуха стало не хватать, потому что дышать он боялся.

Ещё раз вздохнул, сделал неловкое движение. Едва не ухнул в пропасть. Удержался. Шаг. Ещё шаг. Ну, не так далеко. Ещё парочка метров… Метр.

Нога соскользнула. Ненавистная сила тяжести впилась в землянина и повлекла вниз.

— Уф, — выдохнул он, когда сумел, присев, восстановить равновесие.

Когда Лаврушин оказался на площадке, то понял, что совершенно опустошён. Ни одной молекулы внутри. Стерильная чистота. Только в голове присутствует осознание — препятствие преодолено.

— Ну, я пошёл, — как-то виновато, будто прощаясь навсегда и заранее извиняясь, если чего было не так, произнёс Степан и ступил на карниз.

Ему было ещё тоскливее. Его фигура была куда объемнее, и держаться на узком карнизе ему было ох как тяжело. Пустота внутри Лаврушина куда-то делась. Теперь им овладело одно желание — помочь другу. Но это было невозможно. Степан должен был сам пройти свой путь, преодолеть свои бесконечные метры, сам победить влекущую вниз страшную бездну. Шаг. Ещё один…

«Всё», — с облегчением подумал Лаврушин, когда другу остался один метр.

Сглазил, будь оно неладно!

Степан на последнем шаге, вскрикнув, рухнул вниз. Лаврушин открыл рот, не веря своим глазам. То, что сейчас произошло — этого просто не должно было случиться. На его глазах погибал лучший друг.

Строн бросился вперёд. Он среагировал мгновенно и успел схватить летящего вниз Степана за руку. На секунду их связка зависла над бездной. Строн сделал нечеловеческой силы рывок. И вместе со Степаном распластался на полу.

Лаврушин прислонился к стене спиной. И захихикал — нервно так, гнусненько. Он хихикал, не в силах остановиться. Таниане могли много, но не были колдунами. Психологическая устойчивость, которой они наделили землян, подходила к концу.

Степан, не в силах встать, тоже нервно хрюкнул, воскликнул:

— Цирк, ёлки-палки! Акробатика!

Переведя дыхание, он протянул:

— Да, дела-а…

Лаврушин прикусил губу. Ударил ладонью по стене, выпрямился. Прочь истерику. Главное — они у цели.

— Ну, Лаврушин, где твой «ключ», Змей его возьми? — воскликнул Степан.

— Мы пришли. Он в тайнике.

— Где этот тайник?

— Здесь, — Лаврушин шагнул к стене и уставился в неё. Где-то мелькнула мысль, что он похож на сумасшедшего, пялящегося перед комиссией психиатров на железную болванку, которую собирается переместить усилием мысли. Но он не был сумасшедшим. Он знал — надо собрать волю в кулак, и гладкая, без малейшей щели, стенка, расступится…

Ничего не получилось! Лаврушин вытер со лба пот и перевёл дыхание.

— Ну, сим-сим открывайся, — он ударил кулаком по стене.

— Работай-работай, — понукал Степан.

— Работают лошади, — резонно заметил Лаврушин. И опять с видом провинциального артиста-гипнотизёра тупо упёрся глазами в стену.

— Добрый день, друзья, — послышался сзади хорошо знакомый голос.

Лаврушин обернулся. Из прохода появился офицер четвёртой степени Службы Спокойствия Крос. В руке он сжимал ЭМ-пистолет.

Есть на земле и такой анекдот. Суперальпинст карабкается вверх на пик, на которым гибли все, кто его штурмовал. На верхушке видит грустного скукоженного мужичка.

«Ты кто?» — спрашивает альпинист.

«Каюк», — говорит мужичок.

«А что грустный?».

Мужичок выкидывает альпиниста с горы и вздыхает горько:

«Работа такая».

Глядя на Кроса, Лаврушину и вспомнился этот анекдот. Крос был тем самым каюком для землян. Он подводил черту всем планам и расчётам. Он явился, как демон. Возник, как призрак Лабиринта, как потусторонний пришелец из Тьмы.

Берл рен Карт находился ближе всех к Кросу. Он рванулся вперёд, получил страшный удар рукояткой армейского тяжёлого пистолета по шее и растянулся бездыханный на полу.

— Не ждали? — поинтересовался Крос.

В голосе его были одновременно и ехидные, и победные нотки. И он имел полное право на триумф.

На Лаврушина вновь напал нервный смех. Мысль, что Крос, сам не подозревая, выдал название известной картины Репина, почему-то показалась ему весёлой. На ум пришла неостроумная и заезженная шутка. Лаврушин вдруг почувствовал, что не может сдержаться и просто обязан её озвучить. Он по-русски произнёс:

— Картина Репина «Приплыли».

— Если кто из вас, склизняков, ещё слово по-обезьяньи скажет, получит пулю в колено, — рявкнул Крос, потом обратился к Строну: — И ты меня не ждал? Я знаю, ты искал меня. Долго искал. Вот он я. Бери, если сможешь!

Строн побледнел от ненависти и бессилия. Это было заметно даже при слабом жёлтом свете, исходившим от стен.

— Пистолет — аккуратно так вынь. Двумя пальчиками за рукоятку.

Строн повиновался. У него было искушение попытаться нажать на спусковой крючок. Только вот никак не получалось. Противник — профессионал, и ему нужно было лишь одно лёгкое движение пальца. Строн же должен снять предохранитель, направить ствол, нажать на спуск. Нереально. Может, такое и бывает в боевиках. Но теперь здесь не кино. Перед ними человек с автоматическим ЭМ-пистолетом наизготовку. И никто не может ничего.

— Теперь все трое, эту падаль можно в расчёт не брать, — офицер наступил на спину лежащего без сознания Берла рен Карта, — к стенке.

Они встали к противоположной от пропасти стене в ряд. Лаврушину сцена напомнила чем-то кадры из патриотических фильмов. Так расстреливали героев фашисты, а расстреливаемые успевали гордо прокричать: «За Родину! За Сталина!» Фильмы были старые, «За Сталина» при Никите Хрущёве вырезали нещадно… Бог мой, чего в голову лезет!

Крос отшвырнул ногой пистолет Строна в пропасть.

— Теперь поговорим. Интересно небось, как в дураках остались?

— Ну давай, покрасуйся, — поморщился Строн. — Хорош.

— А что, рыжий склизняк. Заслужил я покрасоваться, а?

— Заслужил, — нехотя согласился Строн.

— А было это непросто. Очень непросто. Только у меня есть редакция «Книги седьмого взмаха Дзу» в исполнении святого Домига.

— Что? — встрепенулся Лаврушин.

— Знаешь, склизняк, о чём речь. Книга считалась утерянной. У диктатора нет. У Тании нет. А у меня есть. В единственном экземпляре.

— Хорошо иметь семейную библиотеку, — сказал Строн.

— Опять ты прав. Семейная реликвия. Когда вокруг этих книг началась суета, я немало времени провёл над пожелтевшими страницами и за компьютером. И нашёл алгоритм. Ты же знаешь, что мои успехи в математике и логике учителя всегда приводили в пример.

— Знаю, — кивнул Строн.

— Так я нашёл путь к этой вонючей пещере. Где-то тут хранится «ключ» к «Сокровищнице Дзу». Мне он недоступен. Я знал, что рано или поздно вы придёте сюда. За «ключом». Мне нужно было только терпение. А терпения мне не занимать.

— Ты само с совершенство, — объявил Строн.

— Что-то вроде. Два дня я ждал. И знаешь, Строн, я предполагал, что вы будете с этим болваном Берлом рен Картом. Я знал, что кто-то из верхушки службы Спокойствия работает на «Союз».

Крос любовался собой. Это была минута его торжества. Он хотел насладиться ей, испить её с наибольшим удовольствием. Но дело было не только в этом.

— Крос, — произнёс Лаврушин, — а почему вы без стаи? «Тигры» редко охотятся в одиночку.

— Вот мы и подошли к самому главному. Вы, вижу, держите меня за полоумного. Хотя поводов я не давал. Добыть силу Дзу и отдать её сумасшедшему Кунану? Такое возможно? Я найду «сокровищу» применение получше.

Лаврушину всё стало ясно. Крос хочет заполучить оружие, расправиться со своим шефом и самому встать во главе многострадального Джизентара.

— Думаете, я вас убью, таниане? Или отдам Кунану?

— Устали уже думать, — буркнул Степан.

— Я вам подарю жизнь. А вместе с ней всё, что пожелаете. Я даже дам вам процент акций в этом необычайно выгодном предприятии.

— Мило, — хмыкнул Строн.

— Я дам вам всё. За «ключ» к «Сокровищу»… Я рано или поздно получу «ключ» сам. Он здесь. До него рукой подать. Надо просто приложить усилия. И иметь время. Вот только времени у меня маловато.

Лаврушин лихорадочно прикидывал варианты. Можно отвергнуть предложение и героически погибнуть. Можно ввязаться в рукопашную — с тем же результатом. Можно пойти у него на поводу, взять «ключ». Всё равно Крос самостоятельно в хранилище не попадёт. Даже если попадёт, распорядиться им не сможет. Там всё только для грандаггоров. И обладателей уникального биокода.

Значит, есть шанс проникнуть в хранилище с Кросом, а там нажать на кнопку самоуничтожения — и опять-таки погибнуть сугубо героически. Только вряд ли Крос даст добраться до этой кнопки. Он шага не сделает, пока не обставит всё надёжно, непоколебимо.

— Ваше решение? — лицо Кроса в жёлтом свете выглядело зловещим ликом восставшего с тёмной стороны демона. — Даю две минуты. После этого перехожу к действиям. И гарантирую — легко вы не умрёте.

Крос сдержит слово. Через две минуты он примется за работу… Нет, уже через минуту. Тупик, опять тупик. Лаврушин так привык в последние дни упираться в тупики, что уже не представлял себе другой жизни. Но в тех тупиках оказывались дверцы. А в этом?

По подземелью пронёсся знакомый шелест. Лаврушин понял, что загадочная напасть продолжает преследовать его.

Жёлтое свечение стен стало сильнее. В центре зала возникло сияние. Лаврушин с ужасом увидел, что его руки и тело становятся прозрачными, и вот уже как на экране томографа видны сосуды, сердце, гонящее кровь. Голову сдавило как тисками, послышалось жужжание, как будто внутрь черепа кто-то поместил комара.

А потом появилась опять фигура незнакомца. Угольный Человек! Он отделился от одной стены. Но вдруг приостановился, и будто посмотрел на людей. И двинулся дальше.

Строн прыгнул вперёд. Взмахнул ногой. Выбитый из руки противника пистолет полетел в пропасть. В следующий миг Строн от встречного удара вскрикнул, отлетел на три метра и размазался по стене.

Между тем стены светились всё сильнее. Стало совсем светло. Потом сиянье начало краснеть, и теперь было оранжевое. Оно мерцало всё быстрее, будто в такт колотящимся в груди сердцам.

Строн оттолкнулся от стены. И двинулся к противнику.

Они закрутились друг вокруг друга. Движения их были плавными, кошачьими. Спор давних врагов решался в эту минуту.

— Строн, жалкий рыжий дурак, — шипяще произнёс Крос. — Тебе это не поможет.

— Скоро увидим, — Строн отошёл на два шага, почувствовав в движениях противника угрозу.

— Ты ни разу не одолел меня на соревнованиях по смерть-бою. Что изменилось? Ты стал моложе и ловчее?

— Не беспокойся за меня.

Их движения чем-то напоминали танец бойцов кунг-фу. Замысловатые траектории, точная выверенность каждого вздоха, расслабленность, готовая перейти в сокрушительный напор. Даже Лаврушин, ни чёрта не понимавший в единоборствах, заметил — бьются противники достойные.

Строн первым сделал выпад. Он стал разящей молнией… И распластался на земле. Крос — целый и невредимый — навис над ним. Ему оставалось немного — добить противника.

— Ах ты ушлепок! — с этим молодецким криком Степан ринулся в бой.

В уличном мордобое, где-нибудь в пивнухе, когда против него обычные люди, Степан с его медвежьей фигурой смотрелся неплохо. Он нудно ненавидел беспорядок, поэтому постоянно попадал в Москве в разные истории. Однажды без особого ущерба для здоровья отмахался от троих гопников. Но здесь счета были другие.

Крос нанёс какой-то презрительный, небрежный удар двумя пальцами, и Степан грохнулся мешком — без сознания.

Но доли секунды, которая понадобилась Кросу, чтобы отбить нападение, не хватило ему, чтобы разделаться с главным врагом. Строн акробатическим прыжком ушёл от удара ногой и вновь принял широкую стойку. Он тяжело дышал, по лицу его текла кровь, выглядел он куда хуже офицера-«тигра», но был жив. И мог драться.

— Ты ещё на что-то надеешься? Блаженный, — вкрадчиво воркуя, Крос вновь закружил вокруг своего врага, как кружит гриф, нацелившийся на добычу.

— Язык — твой самый сильный орган, — с вызовом кинул Строн.

— Да? — офицер молниеносно кинулся в атаку. Серия ударов отлично отбарабанила воздух. В ответ он получил контрудар по рёбрам — весьма ощутимый.

Противники разошлись, и опять закружили в странном зловещем танце смерти.

— Напрасно надеешься, — улыбка у Кроса вышла слегка кривая от боли.

Строн перестал отвечать. Офицер просто забалтывал его, обволакивал словами, что паук паутиной. Было видно, что рыжий нервничает.

Опять они сошлись. Строн ушёл от подсечки, но оказался в неудобной позиции — за два шага от пропасти.

— Эх, — занудил Крос. — А я думал… — удар пяткой предназначался в грудь Строну. Тот ушёл в сторону, уклонился от второго удара, и попался на третий.

Ребро ладони с хрустом угодило в плечо рядом с шеей. Такой удар мог укайдохать и быка. Строн рухнул на колени, попытался приподняться.

— А-а, — заорал Крос таким диким голосом, который не приснился бы и Брюсу Ли, и ринулся в атаку. Ему оставалось добить ненавистного врага. И в последний удар он намеревался вложить всю силу своей неутолённой ненависти. Не было силы, которая способна остановить его…

Строн изогнулся и сделал такое замысловатое движение, которое человек вообще не может сделать — позвоночник не позволит. Но ему позволил. Смертельный удар не настиг цели.

Крос пролетел вперёд, противник придал ему инерции. Офицер птицей воспарил над пропастью и тут же булыжником рухнул вниз.

«Видимо, искать свой пистолет!», — подумал Лаврушин, истерически хихикнув.

Послышался глухой удар, и землянин решил, что с офицером больше не встретится.

Приговор-отсрочка-помилование-новый приговор. По такой цепочке земляне привыкли жить последние дни. Опять известие о помиловании. Надолго её хватит? Или это отсрочка приговора?

Лаврушин с тоской оглядел поле боя. Степан без сознания. Берл рен Карт еле дышит — если ещё дышит. Строн сидит на полу и жадно глотает воздух — Крос сильно задел его перед отлётом, неизвестно ещё, чем кончится.

Лаврушин потряс Строна за плечо. Разукрасили «правдолюба» со знанием дела. Он, кряхтя, приподнялся, поддерживаемый землянином прошёл несколько шагов, постоял, опершись о стену.

Только теперь Лаврушин заметил, что аномальное явление прошло. Жужжание в голове исчезло без следа, оранжевое сияние кончилось, остался лишь мутный жёлтый свет от стен.

Строн сделал несколько глубоких вздохов, потом опустился на колени, спрятал лицо в ладони. Лаврушин было двинулся к нему, но был остановлен властным жестом.

В такой позе Строн просидел минуты три. Потом встал, выпрямился. Повёл плечами. И улыбнулся.

Теперь он был почти как новенький. Он нагнулся над Степаном, поводил ладонями около его лица, как заправский экстрасенс.

— Ну? — с замиранием сердца произнёс Лаврушин.

— Жив. Схлопотал удар в парализующую точку. Сейчас поднимется. И никаких последствий.

Затем Строн начал колдовать над Берлом рен Картом. Тот зашевелился.

— Тоже жив, — успокоил Строн. — Получил хорошенько по шее. Только шея его крепка. Выдержала.

Он помассировал точки на лице и шее Берла рен Карта. Через пару минут тот приоткрыл один глаз. Ещё через пять минут смог подняться.

— Вот дрянь. Как же он меня? — впервые лицо офицера второй ступени выражало какие-то чувства — злость, обиду и раздражение.

Через полчаса вся компания более-менее очухалась. Лаврушин вновь уловил контакт с «мозгом» лабиринта. Он собрал волю в кулак, сконцентрировал энергию и уставился всё с тем же глупым видом в стенку. Гладкий камень перед ним начал превращаться в зыбкое марево, которое истончалось, пока не открыло резко уходящий вверх коридор. Он светился всё тем же жёлтым светом, только куда ярче.

Лаврушин протянул руку, она не ощутила преграды. Стена действительно растворилась.

Он постоял нерешительно. И сделал шаг вперёд.

И ничего не случилось. Он, будто пробуя пол на прочность, напряг ногу, потом сделал ещё один шаг. И ещё один.

— Живём, братцы. Заходите, — кивнул он снисходительно.

Да, он не умел убивать одним ударом, не мог стрелять с двух рук в яблочко в кувырке, не знал, как просчитываются многоходовые оперативные комбинации. Но зато он открывал тайники и двигал стены. Есть чем гордиться!

Он уверенно пошёл по коридору. За ним плелись истерзанные верные соратники.

Коридор заканчивался круглой, с синим полом и белым сводом комнатой. В ней было совершенно пусто, если, конечно, не считать такой незначительной вещи, как каменная подставка в центре. И такой мелочи, как лежащий в её углублении чёрный непроницаемый шар размером с футбольный мяч.

— Это и есть ключ, — кивнул Лаврушин на шар.

Сзади послышались удивлённые возгласы. Лаврушин обернулся и увидел, что Степан, шедший за ним, не смог войти в помещение. Его остановила невидимая стена. Она стала непреодолимым барьером для всех, кроме Лаврушина.

— Хватай его быстрей и двигай обратно, — обеспокоенно произнёс Степан.

— Никаких проблем, — Лаврушин двинулся к «футбольному мячу». По мере приближения тот начинал светиться. Сперва сияние было слабым, но потом разгоралось всё сильнее, пока не начало резать глаза, как огонёк газовой горелки.

— Чертовщина, — прошептал едва слышно Лаврушин.

Зажмурившись, он положил руки на шар.

Шар теперь гас, и по мере этого неясные тени посторонних знаний, возникших в голове землянина при контаткте с «ключом» несколько дней назад, приобретали всё более чёткие и ясные очертания. Вскоре он твёрдо знал, где находится хранилище грндаггоров. Какие там скрываются грандиозные убийственные машины — они способны скручивать пространство и разносить в плазму космические флоты, двигать континенты. Он преисполнился ужасом и благоговением. Начал проникать в замыслы хозяев этих убийственных механизмов. Это были последние из грандаггоров — безумные, отчаявшиеся, понимавшие, что самим им не суждено использовать эту чудовищную мощь. Тёмный Союз Грандаггора скончался. Но те, последние, знали — через тысячи лет кто-нибудь из их потомков проникнет в хранилище и, не в силах удержаться, возжаждет власти. Упоённый сознанием собственного могущества, он развяжет новую войну. И это была месть «последних» новому, ненавидимому ими миру, возникающему на осколках Великой Звёздной Империи.

Лаврушин потряс головой, вытер ладонью покрывшийся испариной лоб. Шар погас. Он снова был чернильно-чёрный.

— Уф-ф, — выдохнул землянин, повернулся к своим спутникам, перешагнул невидимый барьер.

— Что? — взял его за локоть Строн.

— Порядок, — уверенно, как сантехник, прочистивший засор, махнул рукой Лаврушин.

— А «ключ»? — подозрительно осведомился Степан. — Ты ничего не взял.

— Здесь «ключ», — Лаврушин хлопнул себя по лбу. — Я знаю, где «Сокровище Дзу».

Он вслух отбарабанил координаты, притом они отпечатались в его мозгу в той системе, которая принята на Химендзе. В чём тут суть? Или неизвестный механизм считал необходимую информацию в его сознании и выдал соответствующий ответ. Или гигантский компьютер грандаггоров насасывался информацией о планете и знал о ней всё, в том числе и действующую систему координат.

За спиной Лаврушина марево стало сгущаться, и вскоре на его месте была уже стена, которую не взять и из плазменных орудий.

— Через пару дней мы подготовимся и вывезем вас туда, — сказал Берл рен Карт.

— Вот только как выбраться из Лабиринта? — спросил Степан. — По карнизу я не пойду. Не могу!

— Есть другой путь, — сказал Лаврушин.

Теперь он знал о Лабиринте куда больше себя самого несколькоминутной давности. И гораздо больше Типинуса. И вообще кого бы то ни было на Химендзе за последние тысячелетия. Он уверенно направился в правый коридор, ведущий от площадки.

Лучи фонарей вновь привычно, в такт шагам, прыгали по полу, потолку. Потом стены вновь начали мерцать жёлтым светом, освещение наконец стало настолько ярким, что можно было различить лица.

В эти места Лабиринта не забредали уже давно — Крос был первый за многие годы, кто отважился на подобную экскурсию, и кончил он плохо. Так что «тигров» из дворцовой охраны здесь не найдёшь. Лаврушин был уверен в этом, поэтому держался с недопустимой беспечностью. На чём и погорел. Сюрприз ждал за поворотом, как и все сюрпризы Лабиринта.

Встреча оказалась неожиданной для всех — и для путников, и для пятерых «тигров», стерегущих коридор. Стекловидное покрытие стен гасило звуки шагов, поэтому солдаты не среагировали на приближающихся врагов.

Долю секунды встретившиеся в каменных глубинах древнего сооружения люди безмолвно пялились друг на друга.

У Берла рен Карта единственного оставалось оружие, и он по привычке держал руку на его рукоятке. Он резко рванул стоящего перед ним Лаврушина за шиворот назад. Землянин упал, пребольно стукнувшись мягким местом о пол за спасительным изгибом коридора. Берл рен Карт нажал на спусковой крючок, одновременно уходя в сторону. Двое «тигров» рухнули.

Берл упал на пол, перекатился, дал из-за угла ещё одну очередь. И соратники бросились прочь.

На счастье тут оказалось много развилок, ходов и лестниц. Уйти удалось без труда. Впрочем, вряд ли «тигры» так уж хотели их настичь, законно опасаясь за собственную шкуру.

Берл рен Карт остановился. Он замысловато выругался, окончательно утратив хвалёное спокойствие и тем самым сравнявшись с простыми смертными. Несмотря на недавние травмы, выглядел он прилично — Строн действительно знал толк в лечении наложением рук.

— Откуда они там взялись? — отдышавшись, произнёс Лаврушин.

— Скорее всего Крос для страховки оставил, — предположил Строн. — На возможных путях нашего отхода.

— Всё очень плохо, — сказал Берл рен Карт.

— Почему? — спросил Лаврушин, уловив неприкрытую тревогу в этих словах. — Мы же ушли от них.

— «Тигры» узнали меня. Да и тебя, — Берл рен Карт обернулся к Строну.

— Это нанесёт большой вред нашему движению, — выдал Строн стандартную фразу.

— Кроме того, — продолжил офицер, — теперь наверняка все галереи будут оцеплены по варианту «чужой». Будет поднята по тревоге отдельный дивизион дворцовой стражи, а при необходимости и весь гарнизон столицы.

— Нам нужно добраться до вертолёта, — сказал Лаврушин.

— По плану «чужой» всё воздушное движение в городе блокируется, — «успокоил» Берл рен Карт. — Эх, пробраться бы на среднюю посадочную площадку Святилища.

— Что там?

— Мой гравилет. При его ходовых характеристиках мы бы оторвались в два счёта. Выбрались бы из города.

«Площадка», «средняя площадка», «гравилет» — в голове Лаврушина с какой-то машинной отстранённостью защёлкали эти слова. Возникло ощущение, будто его мозг подключился к компьютеру. Перед глазами замелькали картинки.

— Я вас проведу на среднюю посадочную площадку, — уверенно произнёс Лаврушин.

— Всё перекрыто! — воскликнул Берл рен Карт.

— Кроме этой системы ходов, — произнёс Лаврушин, — есть ещё одна.

— Здесь нет ничего, — сказал Берл рен Карт. — Освоенная часть Лабиринта исхожена вдоль и поперёк.

— Есть. О ней никому не известно.

Теперь Лаврушин понимал, как почти на глазах исчез Типинус. Он мог, хотя и не в полной мере, воспользоваться этой закрытой системой.

— Как туда попасть? — спросил Строн.

— Нет ничего проще, — Лаврушин прикоснулся к стене, и та привычно растворилась, открыв проход.

По запутанности скрытая система ходов могла бы дать сто очков вперёд основной части Лабиринта. Стены там были отделаны тем же материалом, который местами жёлто светился.

— Представляю гнусную физиономию Звездоликого, когда ему доложат обо всём, — сказал офицер второй ступени.

— Может, инфаркт хватит, — с надеждой произнёс Строн.

После получаса скитаний Лаврушин остановился.

— Здесь, — сказал он.

— Что здесь? — спросил непонимающе Строн.

— Здесь выход на площадку.

— Вы уверены?

— Я знаю. За этой стеной — средняя площадка. И там стоит гравилет Берла.

— На площадке минимум трое охранников, — сказал Берл рен Карт. — Так что всё просто — нейтрализовать их. Проникнуть в гравилет. Взлететь.

— У нас один пистолет, — сказал Строн. — Но что поделаешь?.. Эх, сориентироваться бы перед броском на местности.

— Попробуем, — Лаврушин напрягся. И стена стала исчезать, через неё просачивался, всё усиливаясь, солнечный свет.

— Рано! — воскликнул Строн.

— Они нас не видят, — Лаврушин ткнул кулаком в поверхность. — Стена пока не месте.

Квадратная площадка со стороной в сорок метров находилась на северном склоне «Святилища Дзу» на высоте около километра. С неё открывался прекрасный вид на город со шпилями башен, огромной антенной космической связи, с бороздами от прошлых бомбёжек, так и оставшимися на десятилетия, с пиками заводских труб, выбросы из которых локализовывались силовыми полями.

Лаврушин неожиданно ощутил странное чувство привязанности к этому городу. Оно пришло на место злости и неприятию. Он подумал, что будет скучать по Джизентару — ужасному, прекрасному. Он будет скучать и о новых друзьях. А происшедшее станет вспоминать за чашкой чая в творческом беспорядке своей московской квартиры. Только бы добраться до дома.

Со средней площадки в прошлые века сбрасывали вольнодумцев и уголовных преступников. Теперь она была приспособлена для стоянки вертолётов охраны дворца. Сейчас на ней стояло три «Осы» и два тяжёлых «Ящера», прозванных так за внешнее сходство с этими животными, водившимися на Северном Архипелаге.

— Справа, — Берл рен Карт показал пальцем на стоящий у самого обрыва на стартовой позиции красный, с жёлтыми полосами, гравилет, на боку которого гордо сияла голографическая эмблема «тигров».

— Добрая игрушка, — заметил Лаврушин.

— Ещё какая, — с прорвавшейся не к месту гордостью произнёс Берл рен Карт. — Скоростной «Вихрь». Способен выходить в верхние слои атмосферы. Штучная вещь. Таких на планете ещё четыре штуки.

Возле «Ящера» на ступеньках трое охранников играли в «джи-джис» — азартную игру, адскую смесь земных «очко», шашек и лапты. В кабине вертолёта дремал пилот. На среднюю площадку вёл единственный ход, строго охраняемый. Толку в охране самих машин не было никакого, так что этот наряд «тигры» воспринимали как возможность несколько часов предаться дуракавалянию и ничегонеделанью.

— Первым на площадку вырываюсь я, — изложил свой план Берл рен Карт. — Замок машины настроен на мои отпечатки пальцев. За мной — наши гости. Как самые незащищённые, неповоротливые…

— И бесполезные, — хмыкнул Лаврушин.

Не заметив колкости, офицер второй ступени продолжил:

— Строн прикрывает всех из пистолета. Единственного пистолета.

Строн кивнул:

— Думаю, годится.

— Ну, пошли, — сказал Берл рен Карт.

Лаврушин уставился в стену. И она исчезла теперь по-настоящему.

Строн прострочил из пистолета двоих из троих игроков в «джи-дждис». Но в «тигры» подбирались ребята не промах. Третий махнул за корпус вертолёта, одна его рука, пропоротая пулями, обвисла безжизненно, другая сжимала шарик рации.

— Тревога! Нападение — объект тридцать три! Тревога…

Он отбросил шарик, попытался высунуться, но по бронированному корпусу вертолёта рядом с ним забарабанили пули.

Берл рен Карт в несколько прыжков преодолел расстояние, отделявшее его от гравилета. Прижал ладонь к углублению «опознавателя». Внутри машины щёлкнуло, колпак распахнулся. Офицер провалился внутрь.

Строн пускал пулю за пулей, не давая охраннику и лётчику высунуться. Земляне бросились вперёд и неуклюже плюхнулись на сиденья в салоне гравилета.

Когда Строн рванулся к машине, из прохода появились охранники. Берл рен Карт схватил лежавший в гнезде рядом с сиденьем пилота автомат и дал длинную очередь. Воспользовавшись замешательством врагов, Строн преодолел последние метры смертельного открытого пространства, где он был отличной мишенью, и прыгнул в салон. Пули захлопали по бронированному пластику захлопнувшегося колпака.

Времени на разгон систем гравилета не было. Берл рен Карт пробежал пальцами по кнопкам. Машина с тонким комариным писком приподнялась на миг над площадкой, и по пологой кривой понеслась вниз. Лаврушин стиснул зубы, ожидая, что брюхо напорется на край средней площадки.

Уф, проехали!

Гравилет рушился вниз. Комариный писк перешёл в низкий гул. Машина дёрнулась, падение замедлилось, а потом опять убыстрилось.

Гравилет продолжал падать. Он набирал скорость, падая всё быстрее. Впереди замаячили громады небоскрёбов. Несколько секунд — и машина снарядом войдёт в один из них. И тогда в скрежете, звоне, грохоте будут слышны предсмертные человеческие стоны. Падение не могло, казалось, остановить ничто.

Лаврушин зажмурил глаза…

И ощутил, как властная сила вжимает его в спинку кресла. Ускорение! Когда он приоткрыл глаза, то увидел проносившуюся в нескольких сантиметрах зеркальную поверхность. Гравилет так и не воткнулся в небоскрёб компании «Барс» по производству синтезпродовольствия.

— Вырвались, — выдохнул Строн.

Гравилет устремился вверх, стрелой рассекая воздух.

Но радовался Строн рано. Слева на них заходили два треугольных истребителя.

Что чувствует мышь в лапах игручего котёнка? Котёнок никогда не прикончит её сразу. Грех так воспользоваться игрушкой. Он сначала приотпустит, создавая ложные надежды и иллюзию свободы, потом настигнет, опять отпустит. Это игра. Так же судьба забавлялась с землянами и их спутниками. Она то отпускала, то показывала острые свои клыки, и опять отпускала, даря людям ненужные иллюзии. Жестокая игра. И что у неё, судьбы, на уме — только ей и известно…

— Стрелы Кунана, — бросил Берл рен Карт.

— Самолёты? — спросил Степан.

— Подразделение. «Стрелы Кунана», — отряд сверхскоростных истребителей, — к Берлу рен Карту вернулось спокойствие биоробота.

— Догонят?

— Их скорость близка к нашей… Ну, готовьтесь… Начинаем.

Берл рен Карт кинул гравилет в сторону. Но истребители успели сесть на хвост. Над панелью в воздухе начали меняться разноцветные графики и диаграммы, стрелки с расчётными векторами движения гравилета и целей. Офицер второй ступени был опытным лётчиком. Ему не нужно было ломать голову, что обозначают эти значки. Он действовал автоматически, будто слившись воедино с машиной и бортовым компьютером.

Истребители озарились вспышками — от них отделились ракеты и устремились вдогон. Берл рен Карт кинул гравилет в смертельное пике. Ракеты рванули, долбанув по крыше небоскрёба Департамента Морских Колоний.

— Жарко там сейчас, — произнёс Строн.

— Как самолёты успели взлететь за это время? — спросил Лаврушин, затравленно озираясь и выискивая за небоскрёбами чёрные треугольники.

— Патрульные машины, — пояснил Строн. — Они всегда патрулируют над городом. И сейчас действуют по плану «чужой».

Берл рен Карт отключился от всего. Он вил кружева, бросал машину вверх-вниз, прятался за небоскрёбами.

Блеснуло — пошла ещё одна ракета.

— Мамочка, — прошептал Лаврушин, когда гравилет, уходя от неё, пролетел под мостом автострады.

Ракета разорвалась — угодила в антенну дальней космической связи.

— Так они весь город разнесут! — воскликнул Степан.

Небоскрёбы остались позади. Гравилет заложил вираж. По пологой заскользил вниз, рванул вверх, но сбросить истребители не смог. Они взяли его в крепкие клещи.

— Великий Змей, — ругнулся Строн.

Казалось, выхода нет. Но гравилет — не кукурузник. Земля и небо смешались и перепутались. Всё закувыркалось. Вираж был дикий — гравилет кувыркался и летел по траектории, как волейбольный мяч, который долбят со всех сторон. Ракеты опять прошли мимо и взорвались где-то в жилых рабочих районах.

— Вывернулись, — перевёл дух Строн.

Один истребитель виднелся далеко внизу. Второй куда-то провалился даже с экрана радара.

— Ух, — выдавил Берл рен Карт, кидая машину в сторону.

Оглушительный треск. Гравилет тряхнуло. Гудение гравиконцентратора пропало. Машина рухнула вниз, но потом выпрямилась. Движок заработал вновь.

Пропавший истребитель нашёлся. Он со срезанным будто саблей крылом кувыркался вниз. Гравилет и самолёт столкнулись.

Гравилет выполнил фигуру высшего пилотажа, напоминающую петлю Мёбиуса и оказался в хвосте второго истребителя.

— Напросился сам, — Берл прищурился и врубил систему управления огнём.

Заработали бортовые орудия гравилета. Истребитель тряхнуло, он клюнул носом, завалился и заскользил вниз. Взорвался он где-то в «сельве».

— Отлично, — Лаврушин слабо хлопнул в ладоши. Теперь он мог подумать о себе. А его мутило так, что того и гляди вывернет наизнанку.

Строн вытащил из «бардачка» на панели коробочку, выдавил на ладонь из неё две зелёные таблетки и протянул землянам. Те проглотили и вскоре почувствовали, что стало куда легче.

— По-моему, всё складывается не так плохо, — глубокомысленно произнёс Степан, глядя на Джизентар.

— По-моему, не очень, — Берл рен Карт постучал по мигающему синим индикатору на приборной панели. — Мы повредили генератор, когда столкнулись с истребителем.

— Дела-а, — протянул Степан и осведомился деловито: — Навернёмся?

— Пока идём с нормальной скоростью, но в любой момент машина может рассыпаться.

— Да, это повредит нашему… — начал Строн, но запнулся, поймав на себе косые взгляды.

— Не дотянем?

— Дотянем… Может быть. Хуже, что нет ресурсов для противоспутникового манёвра.

— Что это значит? — спросил Лаврушин.

— То, что нас могут засечь со спутника.

— Наверняка?

— Будем надеяться на помощь Дзу.

Гравилет шёл с огромной скоростью в шесть «махов» — это шесть скоростей звука. Внизу пошли снежные плата и острые пики облаков. В разрывах можно было с одиннадцатикилометровой высоты полюбоваться землёй.

— Мы делаем большой крюк, — пояснил Строн. — Обходим военно-воздушные базы на границах с Лесной Федерацией.

Слава те Господи, когда Империи — исконные противники Джизентара сошли на нет, отпала необходимость в сильных войсках противовоздушной обороны.

Гравилет затрясло мелкой дрожью. Вскоре вибрация прекратилась. Надолго ли?

— Может, доберёмся, — с сомнением в голосе произнёс Берл рен Карт.

— Сколько лететь? — спросил Степан.

— Час двадцать.

Через сорок минут началась такая вибрация, что зубы стали выбивать танец с саблями. Прошла она тоже неожиданно… И вернулась у самой цели, когда гравилет начал резкое снижение!

— Закон подлости, — вздохнул Степан обречённо.

На пульте замигали как сумасшедшие лампочки, и перед пилотом запереливался тревожный голографический узор, показывавший, как одна за другой выходят из строя системы гравилета.

Внизу простиралась бесконечная пустыня. Раньше здесь был цветущий край, но именно сюда обрушилась карающая ядерная рука Джизентара. Радиационный фон тут был великоват даже для «районов социального обновления».

Гравилет начало кидать из стороны в сторону. Скорость резко падала, и вскоре «Вихрь» тащился не быстрее биплана времён Первой Мировой. И, что хуже, он теперь не садился, а падал. Берл рен Карт щёлкал лихорадочно клавишами и гладил рычаги управления, отдавал приказы борткомпу, пытаясь замедлить падение. Ему это удавалось, но потом всё начиналось снова.

Внизу проплывал Гребень Тысячи Скал. Виден был скалистый острый шпиль — это и была цель долгого пути. Рукой подать.

И тут Берл рен Карт полностью утратил власть над машиной.

«Вихрь» полетел вниз подбитым орлом. Неожиданно машина замерла, неподвижно зависла над землёй — всего в нескольких метрах. И тяжело, обессиленно рухнула, подняв облака пыли.

— Дела-а, — ошарашенно вращая глазами, прошептал Степан, огляделся. — Местечко то ещё. Не хотел бы здесь провести уикенд.

Ничего тут хорошего на самом деле не было. Пустынный каменистый пейзаж, почти никакой растительности, цвета жёлтый, серый и голубой — последний относился к бесконечному яркому небу, единственной приятной и красивой вещи здесь.

Гравилет приземлился на дне ущелья. Оно было усеяно зубьями скал и каменных обломков, в которых затирался, терялся глаз. Каждый булыжник, каждая песчинка разбрасывали вокруг себя смерть в виде радиации.

— Мы больше не поднимемся, — произнёс Берл рен Карт, устало уронив голову на руки. Последние секунды отняли у него весь запас сил. Он сделал невозможное — сумел не расколотить машину о скалы. И они почти достигли цели. Почти…

Безмолвно просидели несколько минут. Выходить из гравилета не хотелось. Казалось, ступи наружу, и порвётся последняя связь с большой землёй, а путники окажутся в полной власти этих мёртвых гор, этой пустыни, на которую пришёлся десятимегатонный удар термоядерной бомбы.

Берл рен Карт очнулся, вытащил из под сиденья сумку из чёрного пластика, открыл её, вытряхнул из длинного футляра несколько капсул и раздал спутникам, сообщив:

— От радиационного заражения. Без них мы выдохнемся через несколько минут.

Итак, что они имели? Слева в десяти километрах — океан. Справа — сто восемьдесят километров пустыни. Самая совершенная машина Джизентара лежит металлоломом на выжженной земле. Впереди — склад грандаггоров с системой самоуничтожения. Будущее — неопределнно. Но прочь дурные мысли. Главное — они здесь. До цели — несколько шагов. А дальше как судьба-кошка распорядится. Сомкнёт зубы на шее или потрётся о ноги с мурлыканьем.

— Далеко «Сокровище Дзу»? — спросил Строн,

— Вон, — Лаврушин показал на иглу скалы. — Минут сорок ходьбы.

— Гора Бледного Смеха, — сказал Строн. — Священное место народа Хоррора.

— Почему её так назвали?

— Никто не знает.

Строн полез откинул спинку заднего сиденья. За ней был арсенал. Автомат он взял себе. Автоматические пистолеты раздал остальным. Одноразовый плазморазрядник, способный сбить в воздухе боевую машину, передал Берлу рен Карту.

— Вперёд, — не удержался он от своего любимого.

«Песок оставит отпечатки наших кед,

Загородит дорогу горная гряда».

Слюнявая туристская песня всплыла откуда-то из кладовых памяти Лаврушина, где хранился под грудами пыли разный ненужный мусор.

Песок был. И гряда была. Только кед не было. А были военные башмаки, оставлявшие ребристые следы.

Идти было трудно. За ноги цеплялись колючки — единственный вид растительности в этом забытом Богом краю. Пистолет за поясом мешал Лаврушину. Но больше всего его мучила навязчивая, будто наяву, картинка — кнопка на пульте в хранилище грандаггоров. Что на этой кнопке — укрывалось от его мысленного взора, расплывалось. Стрела? Змея? Жить или умереть?

Если змея, если уничтожение будет с отсрочкой — что дальше? По задумке танинан после активизации механизма отсроченного самоуничтожения невидимый для средств обнаружения Джизентара спутник на орбите погасит двадцатимегатонный взрыв. А за землянами спустится разведывательный катер. Таниане установят без труда местоположение своих агентов по имплантированным нуль-маякам. Расчёты выглядят убедительно. Только за последние дни Лаврушин убедился, какая бездна разделяет расчёты от их реализации. Есть такая вещь — случайность — она немилосердна, а чаще подла. Закон подлости — великий закон. Пока что он срабатывал исправно.

Гребень, поднимавшийся к Горе Бледного Смеха, оказался вовсе не так близок. А казалось, что до него рукой подать, но в горах глазомер часто обманывает.

— Отдохнём, не могу больше, — попросил Лаврушин через час.

Гребень уже был перед ними — рукой подать. Но сил уже не было.

Путники рассеклись в тени трёхметрового камня, похожего на мегалит. Берл рен Карт вытащил флягу, отхлебнул из неё, передал Степану со словами:

— Эх, приятели, сидели бы вы лучше на своей планете.

— Лучше бы не было «Сокровища Дзу», — отозвался Лаврушин. — Поскольку оно есть, то всё-таки лучше, что мы здесь.

— Верно, — Строн поднял камешек и бросил его в полуметровую красную ящерицу, выскользнувшую из-за камней и тупо глядящую на непрошенных гостей. — Мы всегда готовы к смерти. Вас жалко.

— Ложись! — крикнул Берл рен Карт и дёрнул Лаврушина за рукав.

Тот, ничего не поняв, распластался на горячей каменистой почве. Строн уложил Лаврушина и упал сам. И тут на солнце наползла тень.

Два огромных, похожих на сардельки десантных тяжёлых гравилета «Вол» описали широкую дугу и, на миг замерев в воздухе, плавно опустились на землю рядом с разбитым «Вихрем».

— Дела-а, — прошептал Степан. — Откуда эти пузыри?

— Нас всё-таки засекли спутники, — сказал Берл рен Карт. — Я думал, у нас больше времени.

Распахнулись боковые люки, из них потянулись похожие с этого расстояния на муравьёв солдаты.

— Поспешим, — произнёс Берл рен Карт. — У них газоанализаторы. Сейчас рванут по нашему следу.

Газоанализатор — прибор, заменяющий собаку, позволяет по запаху определить, куда направляется объект.

В подтверждение слов Берла рен Карта отряд солдат растянулся в цепь и двинулся в сторону хребта.

— Хорошо, что с «Волами» в горах не развернёшься, — сказал Строн. — Будь у них вертолёт или «Вихрь», нас бы тут же накрыли… Вперёд!

Опять в гору. Усталые, потные беглецы карабкались вверх по склону, к Горе Бледного Смеха. Камни и песок скользили из-под подошв, увлекая людей назад. Но люди упорно карабкались вверх, потому что назад им дороги не было.

Склон становился круче. До «Хранилища Дзу» оставалось не так далеко. Лаврушин теперь понял, что его смущало больше всего. Даже если на кнопке будет змея, и он выберется из склада — ждать катера Тании он будет долго. И виноваты в этом два «Вола» и цепочка «тигров». Они станут свидетелями вмешательства во внутренние дела Химендзы и причиной скандала в Содружестве, на который Тания не могла пойти. Отныне судьбы четверых беглецов в их собственных руках.

Склон перешёл в узкий гребень, и беглецы рисковали свалиться вниз, приходилось удерживать равновесие.

Цепные псы — «золотая рота тигров», — двигались быстрее, чем можно было предположить. Свежие силы, хорошая кормёжка, да ещё на их долю сегодня не выпали скитания по Лабиринту, смертельные схватки, после которых Строн хромал, а на шее Берла рен Карта расплылось красное пятно.

Можно было уже различить отблёскивающие на солнце шлемы и бронежилеты. «Золотые» приближались. И они, наконец, визуально засекли беглецов. И сразу прибавили шаг.

Однако «тигры» не успевали. Те, кого они преследовали, были у цели. Они достигли точки, где от гребня вздымается иглой тёмная громада — Гора Бледного Смеха.

И вот ладонь Лаврушина коснулась шершавого гранита. Вот он, вход в сокровищницу. И ещё он понял — внутрь пройти может лишь он один.

— Хранилище примет только меня, — сообщил он.

— Тогда мы тут пока немного повоюем, — сказал Строн.

Ровная каменная площадка у подножия горы была завалена камнями размером от теннисного мяча до междугороднего автобуса. В целом неплохое место для боя — есть за чем укрыться. Только состоится ли бой? «Тигры» могут просто оцепить место и ждать, когда врагов добьёт жара и радиация. А потом их возьмут тёпленькими и запустят по кругам ада в Службе Спокойствия.

— Несколько медноголовых прихвачу с собой, — с мрачной решимостью произнёс Строн, вглядываясь в приближающиеся фигуры солдат. Степан тоже неумело сжал рукоятку пистолета.

— Уничтожь это дерьмовое чудо, — произнёс Берл рен Карт. — Чтобы ни одни грязные руки не коснулись его.

— Взорви к Змею, — добавил Строн.

— Если выкарабкаешься, помни, что мы тоже постарались для победы, — улыбнулся Берл рен Карт. — И… Не забывай нас.

Лаврушина посмотрел на Степана, осунувшегося и погрустневшего. Эх, дорогой, лучший друг, тебя втянули в эту историю, в игру, в которой приходилось расплачиваться жизнью. Лаврушин смотрел на Строна, ставшего за несколько дней близким и дорогим человеком. Смотрел на Берла рен Карта, бесстрастного офицера второй ступени Службы Спокойствия и вместе с тем благородного человека, знающего, что такое долг чести. Джизентарцы — эти двое выросли в жестоком мире, они привыкли терять друзей, родных, привыкли убивать врагов, и всё-таки сохранили в себе нечто главное для человека — сберегли в чистоте свою душу.

И вдруг Лаврушин со всей ясностью понял — они расстаются навсегда. Он ничем не может помочь им. Не может спрятать в складе грандаггоров — тот не пропустит никого с иным кодом биополя. У его друзей нет ни одного шанса выжить. И у него самого с шансами ничуть не лучше.

У него перехватило горло. Хотелось сказать что-то обнадёживающее. Важное. Но он не знал — что сказать. Да и лишними будут эти слова.

— Ладно, Бог даст, свидимся, — он хлопнул по плечу Строна, потом Берла рен Карта, крепко обнял Степана, шепнув «извини». Шагнул к скале.

Цель. Когда глядишь на неё, она видится такой далёкой, что кажется недостижимой. Но вот поёт посланная тобой стрела, и наконечник впивается точно в десятку. И ты стоишь, не в силах поверить, что цель поражена.

Хребет Тысячи Скал, жёлтая земля, иззубренные скалы — всё разом исчезло, провалилось в синюшную тьму. Перед глазами закрутилась карусель. Лаврушин закрыл глаза, но в них всё равно плясали разноцветные блики.

Потом всё кончилось. Он стоял на твёрдой почве. Он открыл глаза и увидел… нет, ничего не увидел. Темнота была кромешная.

Потом со всех сторон начал просачиваться свет, как просачивается лунные лучи через постепенно редеющие облака. Знакомый сиреневый свет! И знакомое ощущение! Знакомый комариный писк в голове! И запах озона! Примерно так же Лаврушин ощущал себя, когда предметы теряли свои очертания, и из стены выступала тень — это шёл по своей тропе Угольный Человек.

Свет стал так ярок, что предметы выступили из темноты. Землянин стоял в гигантском зале кубической формы. Сторона куба была на прикидку метров двести. Пустота. Ни механизмов. Ни аппаратуры. Ни мебели. Ничего. Только метрах в пятидесяти впереди был небольшой пульт с креслом — лёгким и несерьёзным, очень похожим на стандартное офисное кресло.

Была тишина. И был страх — липкий, противный. Знакомый с детства каждому страх перед тайной и неизвестностью, перед темнотой, перед мрачными подвалами заброшенных домов.

Лаврушина вдруг ошпарила мысль: за последние семьдесят тысяч лет он здесь первое живое существо. Первый человек, которого ждало хранилище грандаггоров.

— Стоп. Возьми себя в руки, — подбадривая себя, громко произнёс Лаврушин. Его слова отдавались медленно затухающим эхом, звучали резко, как-то по другому, более тонко.

Воздух был какой-то вязкий. Будто и не воздух вовсе, а смесь для дыхания. Хотя дышалось легко.

Преодолевая сопротивление, будто двигаясь в воде, Лаврушин медленно пошёл вперёд. Он усилием воли отодвинул все посторонние мысли, отогнал, как назойливых мух, страхи, переживания. Нечего рефлексиям предаваться. Надо работать.

По мере его приближения пульт оживал, будто был вовсе не машиной, а живым существом. Аппаратура, дремавшая бесчисленное количество лет, восставала. Она дождалась хозяина и готова была отдаться его власти.

Замигали огоньки, послышались резкие щелчки. Перемигивание становилась всё более быстрым, каким-то нервным, щелчки напоминали стрёкот пишущей машинки. Лаврушин коснулся рукой кресла, по телу пробежала тёплая волна.

Землянин знал — пульт принял его. «Мозг» хранилища грандаггоров готов подчиниться ему.

Лаврушин сел в кресло. Оно было жёстким и неуютным. В голове замелькали неопределённые картины, какие-то символы, которых никто не помнит тысячи лет и которые не были нужны никому бесчисленные годы. Затем сквозь мелькание пробились слова: «Пульт к работе готов».

— Готов, — прошептал Лаврушин.

Открыл глаза. Деловито осмотрел тёмно-синюю панель со множеством клавиш, индикаторов. Нажал на клавишу справа, и пульт окончательно активизировался.

Землянин с трудом сдвинул пластинку, за которой скрывалось управление механизмом самоуничтожения. Точнее, скрывалась одна единственная кнопка.

Стрела или стрела со змеёй? Смерть или жизнь? Лаврушин отвёл взгляд. Потом посмотрел на пульт.

Он сразу понял, в чём дело.

Откинулся на неудобной спинке кресла, созданного для солдат, а не для сибаритов. Вздохнул судорожно. Провёл пальцами по подбородку.

На кнопке была изображена стрела. Змеи — символа времени, на ней не было. Никакой отсрочки. Мгновенная и верная смерть. Двадцать мегатонн. От тела не останется и молекул — лишь облачко плазмы.

Кошка-судьба выпустила когти и оскалила клыки. Она не оставила ни малейшей возможности выжить. Она заканчивала свою игру с человеком.

Замысел строителей склада был понятен. Власть нельзя уничтожить просто так. С ней должен оставить этот мир и властитель. Мгновенное самоуничтожение — это самоубийство. И меньше соблазнов разрушить «Сокровище Дзу»!

Мелькнула дурацкая мысль — а что будет с квартирой? Хорошая квартира. Почти в центре. Кооперативная. На премию от оборонки купленная… Тьфу, мысли дурацкие лезут.

Дрожащей рукой он потянулся к пульту. И отдёрнул её, будто пульт был раскалён.

— Черти вас дери, проклятые! Не, могу, не могу, не могу!

Он никогда не хотел покончить жизнь самоубийством. В самые тяжёлые моменты в нём жила жажда жизни. Ему нравилась жизнь. Нравилось то место, которое он занимает в ней. Всё нравилось. А смерть не нравилась. Он ненавидел смерть. Он не мог просто так отдать себя в её лапы…

Ну не мог он нажать на эту кнопку. Не мог — баста. Он же не герой. Не железный человек, вроде Берла рен Карта или Строна. Тем было бы легко — они запанибрата со смертью — они несли её сами и готовы были принять её в любой момент. А он, кандидат наук Лаврушин, завлабораторией, типичный «электронагреватель», профессиональный грибник и любитель журнала «Новый Мир», Окуджавы и прочей чепухи — он никогда не отличался непреклонной волей или безоглядным альтруизмом.

Кто мог представить, что последний шаг будет настолько труден? Он закусил до крови губу. Он всё понимал — звёздные войны, гибель миллиардов людей, взрывающиеся светила и дробящиеся на астероиды обитаемые планеты. Это возможный развал Звёздного Содружества. Но всё там, далеко. А он здесь, с верёвкой и мылом в руке. Он взвалил на себя слишком тяжёлую ношу и не в силах донести её до конца. Путь, который он прошёл, опасности, градины пуль — всё это было зря. Он — тряпка. Он думал, сможет нажать кнопку. А он не может. Самое главное жить. Лишний час. Лишние несколько минут. Хотя бы небольшая отсрочка, а там посмотрим. Там станет видно. Может он решится. Но потом. Через час. Через сутки…

Лаврушин рванулся к пульту и изо всей силы вжал кнопку. Последнее, что он увидел, был свет. Такого яркого света он не видел никогда.

По комнате разливалось весёлое весеннее солнце. Лаврушин с неохотой выныривал из тяжёлого сна.

Голова чугунная — никак после похмелья. Где он, кто он — понял не сразу. И вдруг…

Он вспомнил! Разом всё!

Ну и сон. Что-что, а ночные кошмары его давно не посещали. Виновата новая научная тема, которую он разрабатывал — там запросто крыша протечёт. Всё, никаких наук. Пара дней на отдых. Почитать детективы, «Швейка», «Золотого телёнка»…

Он покосился на часы. Уже восемь. Он прикрыл глаза. Так, решено, на работу сегодня не идём. А идём за пивом. Надо только звякнуть Степану, чтобы предупредил Семёнова — пусть знает, что у завлаба творческий кризис.

Он потянулся за телефоном, прижал трубку плечом и набрал номер. Его бил озноб. Надо же. Ну, приснилось. Звёздное Содружества, «Сокровище Дзу», «тигры».

— Алло, — донёсся из трубки Наташин голос.

— Привет.

— Это кто?

— Ты что, Наташ, не узнаёшь? Лаврушин.

— Здравствуй, Лаврушин, — приветливый женственный голос окончательно вернул его на грешную землю и придал уверенности в незыблемости этой действительности. — Как у тебя дела?

— Ничего. А у тебя.

— Нормально. Скажи-ка, Лаврушин, ты куда моего мужа дел?

— Как?

— Мне тебе, что ли, объяснять?

— Могла бы и объяснить.

— Ну тогда слушай, склеротик. Три месяца назад он поссорился со мной. Ушёл к тебе. Потом зам по науке позвонил и сказал, что направил вас в какую-то секретную командировку.

— В секретную командировку, — повторил Лаврушин.

— В секретную. В командировку. По заказу оборонки.

— Оборонки…

— Ты издеваешься?

— Нет, нет, Наташа. Продолжай.

— Три открытки от него получила с извинениями и изъявлениями добрых чувств. Всё. Теперь я тебя слушаю, Лаврушин.

У него что-то оборвалось внутри. Он вскочил, скинул одеяло, и только сейчас обнаружил, что на нём зелёный комбинезон с закатанными рукавами. А на рукаве — объёмное, как живое, изображение «тигра». А на боку — тяжёлый пистолет. Электрический.

Трубка со стуком упала на пол. Она что-то верещала, но Лаврушин не обращал на неё внимания. Он отодвинул аппарат, уселся обратно на диван, обхватил голову руками. Потом повернулся к компьютеру.

— Мозг, когда я пришёл и где был?

— Приличные люди здороваются, — заворчал Мозг. — И вообще — хорош. Не помнит уже, где шатался.

— Я тебя разнесу на куски! — заорал Лаврушин.

Мозг испуганно замигал лампами.

— Чего орёшь-то? Уехал ты с этим инопланетянцем. Три месяца тебя не было. А вчера прямо в квартире объявился, и сразу дрыхнуть.

Значит, не сон. Не кошмар. Всё правда. И Степан, Строн, Берл рен Карт лежат нашпигованные пулями на радиоактивной земле!

Но сам как он здесь очутился? Последнее, что помнит — вспышка. Значит, Сокровища Дзу — склада грандаггоров с самыми чудовищными видами вооружений, которое только можно представить, нет. И Степана нет. Лучшего друга, согласившегося сопровождать его в этой дикой авантюре, нет на этом свете.

Плохо, как же всё плохо!

Из прострации его вывел звонок в дверь. Но Лаврушин не шевельнулся. Входная дверь скрипнула. Послышались шаги.

— Я же говорил, что он шаромыжник, — проскрипел Мозг. — Ты глянь, как замки навострился вскрывать.

Лаврушин обернулся. И увидел Инспектора. Из-за его спины выглядывал Степан. Не мираж. Не голографическая скульптура. Живёхонький.

Всё хорошо, что хорошо кончается… Если, конечно, это не галлюцинация, а действительно, редкая, невозможная, невероятная удача.

— Да говорил же я — здесь он, — обрадованно воскликнул Инспектор.

— А я что, не верил, что ль? — возмутился в своей привычной манере Степан.

Лаврушин встряхнул головой. Ломило виски. Мысли не могли сложиться в единую цепочку.

Инспектор, видя его состояние, нагнулся над ним и начал делать пассы ладонями около висков. Через минуту Лаврушин почувствовал, что озноб, усталость, головная боль исчезли.

— Дурдом! Что происходит? — воскликнул Лаврушин.

— Ругается. Значит, в порядке, — кивнул Степан.

— Степан, — сказал Инспектор. — Я буду вам очень благодарен, если вы сделаете мне отвар. Как он называется?

— Чай.

— Именно чай.

Степан отправился на кухню и начал там греметь посудой. Он что-то уронил. Он обожал ронять посуду. В институте ходила поговорка: «как Степан в посудной лавке».

Пока он возился там, Лаврушин полулежал на диване, не решаясь начать разговор. Инспектор тоже не торопился.

Степан вернулся с подносом, заставленном чашками, чайником, розетками с вареньем, и сообщил:

— А одну чашку кокнул.

— Молодец, — кивнул Лаврушин. — Осталось ещё две от сервиза.

Он потянулся к чайнику, налил себе немного, пригубил. Инспектор последовал его примеру. Потом осведомился:

— Хотите знать всё?

— Нет. Мне это совершенно безразлично.

— Ага, шутите. Уже хорошо… Когда по вашим гипермаякам мы поняли, что вы движетесь по направлению к пустыне, напрашивался вывод — вы нашли путь к «Сокровищу Дзу». Потом поступила спутниковая информация — за вами следуют два десантных гравилета. Когда «тигры» прижали ваших друзей, мы вмешались. Обошлось без жертв. Мы просто усыпили солдат низкочастотным эфирным ударом. А Степана и его соратников подняли на борт.

— Это же явное вмешательство. Вы сами говорили, что оно может привести к непредсказуемым последствиям.

— У нас появились козыри. Мы нашли информацию, что на Джизентаре проводятся эксперименты по тотальному психоконтролю. Мы намекнули не это Кунану. Он страшно боится, что мы добудем доказательства, и тогда Содружество применит силу. Нет, теперь Кунан не будет скандалить.

— А что, на самом деле есть факты психоконтроля?

— Пока лишь намёки на них. Думаю, диктатор теперь свернёт эти программы. Надавили мы на него основательно.

— Что с этим «Сокровищем»?

— Хранилище разлетелось в плазму. Склад располагался на глубине восьми километров. Всё окончилось лёгким землетрясением. Основную энергию взрыва мы нейтрализовали.

— А почему я здесь?

— Есть у вас писатель Шекспир. Его слова — есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам. В общем, сработали те двадцать процентов успеха.

— Туман.

— Я тоже не всё понимаю, — успокоил его Инспектор. — Но имею ряд соображений. Я предупреждал — на Химендзе вы можете встретиться с неожиданностями. Чтобы не терзать вас неопределённостью и не подвергать ваше сознание угрозе нестабильности, подробно ничего не объяснил. Шанс, что вы встретитесь с этим НЕЧТО был невелик. Я ошибся.

— Мы встретились с чудом.

— Наш мир, как и ваш, полон загадок. Одна из них — легендарная предцивилизация. назовём её цивилизацией умматов.

— Почему?

— Есть основания… Многие мои соплеменники отрицают её существование, как ваши отрицают, между прочим совершенно напрасно, Атлантиду. Но многие верят в умматов. Это миф нашего времени. Камень преткновения. Кто были умматы, куда ушли? Тайна. Я верю в них. Верю, что они просто освободили дорогу идущим за ними, сейчас живут в каком-то измерении, о котором мы ничего не знаем. Мы наталкиваемся на грандиозные сооружения, астроинженерные объекты. А ещё — на непонятные явления, настолько фантастические и редкие, что в их реальность верится с трудом.

— Угольный человек? — кивнул Лаврушин.

— Пусть будет угольный человек. Таинственное свечение, деформации предметов — что это? Откуда берутся тёмные фантомы? Я уверен, что это детища умматов.

— Есть основания думать?

— У меня есть. Но такие, которые не убеждают никого.

— Что такое Угольные люди?

— Разведчики. Отходы деятельности умматов. Раз и навсегда заведённые механизмы… Не знаю. Знаю, что подобные явления встречаются на немногих планетах. И локализуются вокруг каких-то людей.

— Они прилипли к нам?

— К вам, Лаврушин. Лично к вам.

Лаврушин перевёл дыхание. Ну что же, просто прибавился ещё один удар дубиной по голове — теперь их и считать смысла нет.

— Ну а как я всё-таки сижу здесь?

— Если бы Сокровище располагалось в хранилище, сооружённом грандаггорами, мы бы обнаружили его давно. Я считал, что они приспособили под склад заброшенную базу умматов. А вот её засечь невозможно. Это техника, на сотни тысяч лет, если не на миллионы, обогнавшая нашу.

— Ничего себе.

— Естественно, уровень безопасности у неё куда выше нашего уровня. База умматов — это сложная информационная система. Когда взрыв в двадцать мегатонн превратил склад в плазму, то сработала система безопасности. Было спасено самое ценное на базе — человек.

— А как я оказался здесь?

— Вы оказались там, где мечтали оказаться.

— И сработало двадцать процентов удачи.

— Сработало. Вас перекинуло за десятки световых лет и на несколько дней вперёд.

Лаврушин издал смешок. Затем, не в силах больше сдерживаться, нервно расхохотался.

— А вообще вы отлично сработали, — сказал Инспектор.

— Мы? Сработали? — скривился Лаврушин. — Мы же ничего не сделали сами. Нас как щепки носило океанскими волнами. Против нашей воли.

— Именно. И в той ситуации такая позиция была самой лучшей.

Лаврушин встряхнул головой. Он на миг взглянул со стороны на происшедшее. На то, что им, обычным учёным, выстаивающим очереди за мясом и колбасой, выбивающим путёвки на юг, пришлось пережить. Как здорово быть снова дома.

— Господи, я дома.

— Дома, дома, — забормотал Мозг. — Лаврушин, а я рад, что ты вернулся.

Уж от кого, а от Мозга подобных нежностей он не ожидал. Он улыбнулся и подмигнул ему.