Нетипичный атом общества

Замечателен май в средней полосе России, когда природа, очнувшись от зимней спячки и обсыхая от половодья и непролазной грязи, одевает цветным убранством сады, луга и поля. В первой половине месяца уже летят майские жуки, но комариный сезон ещё не начался. Густо покрывается белым цветом вишня. Днём воздух прогревается высоко стоящим солнцем и люди сплошь одеваются по-летнему. Девушки натягивают на себя легчайшие коротенькие платья или юбочки, демонстрируя свои стройные, гладкие ноги. Иные отчаянные головы пытаются начать купальный сезон. В мальчишеской среде всегда находятся толи бесстрашные, толи глупые натуры, которые лезут в ледяную воду с первого мая и отчаянно воя и синея от холода, держатся в ней несколько секунд. Но, наступает долгий поздневесенний вечер, температура резко падает, особенно в ясную погоду и начинается поголовное надевание свитеров и курток. Полулетнюю тишину пронзают неповторимые соловьиные трели, успокаивается грачиный гомон, а старшие братья Котелкины подсаживаются на красивую фигурную скамейку к Людмиле Королевой. Она, пятнадцатилетняя старшеклассница, невысокого роста и очень умеренной смазливости, принимает приход соседей за знаки внимания к себе. Отчасти, это правда, но главная задача визита Василия и Лёшки, в оценке будущего урожая вишен в огороде тёти Дуси, с которого они вскоре возьмут свою ночную десятину неформальной дани…

Мысленно, я возвращаюсь на пятьдесят лет назад, в весну 1970 года и отчетливо вижу эту картину. Ещё кипела жизнь на улице Перспективной, ещё жива была русская деревня, не добитая коммунистами, демократами и прочими либерал-реформаторами.

В конце апреля, в разгар великого разлива, уступающего, разве что половодью 1908 года, во время почти всероссийского потопа, с умеренным размахом и, даже, с излишней скромностью отметили столетний юбилей Ленина. Советские вожди ритуально поклялись в верности ленинизму, о котором имели весьма смутное представление и тут же о нём забыли.

Стареющий Ильич второй, говорил ещё внятно и не причмокивал на каждой фразе.

Алексей Исаев, совместно с Николаем Бабакиным реализовывал автоматическую лунную программу, а заодно консультировал фильм «Укрощение огня».

Советский Союз только-только отпраздновал 25 лет Победы, а многим ветеранам не было ещё и пятидесяти лет. Они, почти ничем, за исключением ран, или, отсутствием той или иной конечности, не выделялись среди прочих мужчин и никогда не произносили пафосных речей, в отличии от расплодившихся позднее псевдогероев.

Зажиточные аборигены почти бескрайней страны, а таковых набиралось немало, с нетерпением ждали массового выпуска автомобиля «Жигули». Собственно говоря, это была итальянская машина «Фиат», слегка переделанная под русские дорожные возможности…

Первоначально я хотел, даже, стремился написать юмористический рассказ, о реальной жизни Володи Котелкина, короткой, необычной, с полусмешной и полугрустной кончиной. Жизнь внесла коррективы – после десяти лет бесплодных попыток описать его историю, мне показалось более логичным, изложить на бумаге трагикомическую, с элементами драматизма судьбу всей семьи Котелкиных.

Экраны телевизоров и книжные полки заполонили герои и события, высосанные из пальца, а, возможно, навеянные алкогольным, или наркотическим опьянением. Лично мне, подозревая, что и многим другим, изрядно поднадоели эти мифические толпы суперменов и катастрофы вселенского масштаба, сочиненные, не иначе как с похмелья. Я решил, пусть в моих произведениях действуют настоящие, хотя и не мирового уровня герои, зато они не выдуманы и стоят того, чтобы о них знали. Буду рад, если, даже немногие читатели посмеются над их жизнью, посочувствуют им, или задумаются о бренности бытия и переменчивости судьбы.

К весне 1970 года семья Котелкиных пополнилась пятым и последним ребёнком – Вовкой. С его рождением, старшие братья Василий и Лёшка быстренько перебазировались в сенной сарай, ил «сушило», как называют его в подмосковной деревне. Они считались самыми работящими парнями не только на улице Перспективной, но и среди всех окрестных селений. С конца мая, до 31 августа, в течении трёх лет пасли деревенскую скотину, имея заработок 270 рублей в месяц – деньги, по тому времени, почти сумасшедшие (подавляющая масса населения тогда зарабатывала 70-110 рублей). Половину денег ребята забирали себе, а другую половину отдавали матери и считались наиболее зажиточными подростками. Оба, при возможности раздобыть бензин, раскатывали на двухскоростных мопедах «Верховина», а старший – Василий, уже не слишком гордился магнитофоном «Романтик», в мечтах претендуя на знаменитую «Спидолу».

Так почему-то получилось, что его с раннего детства величали Василием, сначала – со снисходительностью, а потом и всерьёз.

В отличии от него Лёшка, так и остался Лёшкой в глазах односельчан, не взирая на то, что после кончины Михаила Дмитриевича Королёва, стал исполнять обязанности директора подсобного хозяйства при огромном психоневрологическом интернате.

Среднего ребёнка (двое старше его, двое – младше) Юрку, рожденного в последний полный год правления Никиты Хрущева – 1963-й, когда повсюду славили Валентину Терешкову и Валерия Брумеля, а также, ввели талоны на продукты по всей стране, с раннего детства почтительно именовали «Иванычем». За что удостоился так5ой чести наиболее маловыразительный и серый из братьев Котелкиных не вполне понятно, но следует добавить, что он окажется впоследствии и самым хитрым в своей семье.

Что касается Татьяны, в описываемый период времени – пятилетней Таньки, можно зафиксировать лишь то, что даже во взрослом возрасте не достигла роста 150 см…

Кстати, пастушеский дефицит образовался благодаря реформе Косыгина, и он распространялся лишь на частную скотину – совхозных ковбоев хватало (колхозы к 1970 году в районе начисто исчезли). Люди стали дорожить официальной работой, пенсии приблизились к прожиточному минимуму, а прилавки магазинов изрядно наполнились. Широкие массы шабашников и полутунеядцев рванули на не слишком «хлебные», зато не обремененные трудом места…

Краткая предыстория семьи такова. Убоявшись почти рабского колхозного труда, особенно, после голода 1949 года, два брата Котелкины, в том числе кривой Иван, уроженцы деревни Молодинки, ныне Коломенского, а прежде Егорьевского района, всеми правдами и неправдами решили получить в сельсовете паспорта (которых, как известно, колхозники не имели) и податься на любую другую, более привлекательную и менее обременительную работу. Счастье подвалило к ним между арестом генерал-полковника Абакумова и последующим арестом его антагониста Рюмина.

Егорьевский леспромхоз набирал кадры для валки леса и выделки древесного угля металлургическим заводам Коломны. Металла для ЗТС и тепловозостроительного заводов требовалось много, а древесный уголь, как известно, имеет преимущество по теплоте сгорания, даже перед каменным. Старший брат одноглазого Ивана, поселился в селе Сергие – центре переработки древесины, а сам Иван, с менее удачливыми компаньонами попал в лесное поселение со странным названием Бараки, в шести километрах от Колычёва и пяти от Тимшина. От Бараков до Коломны ещё раньше была проведена узкоколейка, для доставки древесного угля. Подобные железные дороги из облегченных рельсов, пронизывали глубинку и даже центральные области страны в различных направлениях. К примеру, последняя узкоколейная дорога в Егорьевске, действовала до самого конца двадцатого века…

Настоящих бараков в одноименном лесном поселении как раз не было. Название, скорее всего, сохранилось с поздневоенного и первого послевоенного времени, когда немецкие военнопленные под командованием могучего сибиряка с берегов Енисея Константина Маковского валили лес в глубине массивов (вдоль дорог, в войну деревья начисто спиливались и отправлялись на нужды фронта), выжигали уголь и занимались лесопосадками. Константин, после ликвидации лагеря для военнопленных, демобилизовался и пошел в зятья к старому Тимофею Елину, женившись на его миниатюрной дочери Оленьке, а позднее отстроил добротный дом в деревне Колычёво, на улице Перспективной, напротив липового парка, и детского сада…

Котелкин Иван и двое братьев Бельдягиных возвели с помощью леспромхоза три пятистенных дома средней величины, без изысков, но из отменного леса и поселились в полуглухом месте без электричества, радио и при отсутствии прочих комфортов цивилизации, о которых советская деревня тех лет не имела почти никакого представления.

Братьям Бельдягиным – Анатолию и Ивану, часто прибегала помогать их юная и тонкая, как ивовый прутик сестра Тамарка. Она приносила еду, приглядывала, как дымится обложенный дёрном березняк и зубоскалила с кривым Иваном (после войны ценились любые мужики). Так они и поженились вскоре.

Тамарины ближайшие родственники, тоже не отстали и обзавелись женами – элитными непроходимыми дурами, Клавкой и Тонькой. Элитными в смысле редчайшей глупости. Вряд ли их можно назвать полуграмотными, они способны ещё были расписаться каракулями, а уже одолеть полстранички крупного печатного текста, являлось для новоявленных жён непосильным делом.

С началом правления Брежнева, поставки древесного угля стали стремительно сокращаться и три родственных семьи перебрались ближе к цивилизации. Младший Бельдягин – Анатолий и Котелкин Иван срубили дома напротив друг друга, а другой брат Тамары – Иван, слепил худенький, не в пример бараковскому домик, метрах в ста пятидесяти, на отшибе.

Деревенский балагур, местный изрекатель афоризмов, не всегда крылатых, но ехидных и насмешливых зачастую, Митька Ряжнов, могучий одноногий инвалид, с первого месяца знакомства с женами Бельдягиными, переставя вторую и третью буквы в фамилии местами, видоизменил её до неприличия. Чуть позднее, он, за партией домино с коллегами (тоже одноногими) Васькой Лохмачем и Борисом Максимовым, заявил, что Тонька с Клавкой впитали в себя и олицетворяют многовековую народную глупость…

Ночи укоротились до предела. Василий сдавал последний выпускной экзамен, за который рассчитывал получить отметку не ниже четвёрки. Лёшка выбивался из сил на пастьбе – в одиночку стало трудновато справляться с немалым деревенским стадом. Особо досаждали безмозглые овцы и шкодливые козы, так и норовившие ускользнуть из-под опеки. Он мысленно поругивал Василия и злорадно предвкушал свой единоличный заработок.

В девять часов утра, или несколькими минутами позднее, усталый Лёша, гордо неся на плече фигурно плетеный, с изящной бахромой кнут, хвост которого с конским волосом на кончике, волочился по песку далеко позади него, зорким пастушеским взглядом срисовал незнакомку. Она, с любопытством оглядывая улицу и остаток пылящего стада, шла с соседкой Котелкиных тётей Аней навстречу юному ковбою. Напротив дома Витьки Хитрова, по прозвищу Балон они сошлись на встречных курсах. Из-за калитки, чуть приоткрыв рот, высовывался изумлённый Балон. Лёшка приостановился, вроде как поздороваться с приятелем, на самом деле разглядывая новенькую. В ответ оба получили откровенно изучающе-оценивающий взгляд. Так на улице Перспективной появилась рослая юная красавица, племянница тёти Ани, Таня Иванова – Лёшкина ровесница.

При вечернем возвращении стада Василий уже катал Таню на своей «Верховине», а на скамейке у Королёвых, кроме Людмилы, восседали неестественно оживлённые кандидаты в кавалеры – Витька Балон и его одноклассник Валерка Сарычев, с женским прозвищем «Галка». Брат его Женька, также имел дамскую кличку «Клара», а их сестра обзывалась «Протезом». Странность прилепленных клейм, заключалась в злобных языках местных хохмачей и приколистов, во главе с Митькой Ряжновым.

Лёшка с неприличным равнодушием прошагал мимо лавочки и демонстративно отвернулся от брата, который отчаянно газуя промчался мимо него, обнимаемый сзади смеющейся утренней незнакомкой.

Через пару-тройку минут, Людмила, капризно скривив губки, потребовала покатать её. Василий безоговорочно принял ультиматум и совершил три челночных рейса с радостной соседкой, к которой если и испытывал симпатию, то в самой лёгкой форме.

Пока они катались, Таня, непостижимым умом женской барышной логики, оценила сидящих рядом с ней представителей сильного пола. Мнение её оказалось далеко не лестным. Приторная навязчивость Валерки «Галки», да ещё и с лёгкой наглинкой, вызывало отталкивающее чувство, которое она, будучи девушкой неглупой, внешне никак не проявила. Что касается Витьки Балона, то его плюсы перечёркивал невысокий рост, ниже юной москвички он оказался сантиметров на двадцать.

С утра, ближе к десяти часам, пошли «на дело», как выразился Котелкин-старший. Прелесть «дела» заключалась в грядке клубники на огороде тёти Шуры Зотовой, дочь которой добилась некоторых успехов в селекции. Званы были Таня с Людмилой и Лёшка, который в резкой форме отказался. Люда также отвергла предложение:

– Зачем лезть в чужой огород, когда полно клубники у отца на работе?

– Ну как ты не понимаешь? Топать в сад подсобного хозяйства дальше и никакой романтики, это любой дурак сможет. Ты попробуй проявить ловкость.

Василий принялся, изрядно горячась, доказывать прелесть кражи, но девица осталась при своём мнении. Таня же с легкостью согласилась на мелкую авантюру. В качестве стоящего «на стрёме» привлекли Балона, который идею оценил с энтузиазмом.

В парке, бывшем имении Оболенских, с давних пор свил гнездо пионерский лагерь «Чайка». Он был обнесён забором из штакетника и связан с прочим миром огромными выездными воротами и пятью входными калитками.

Тётя Шура – клубниковладелица проживала на Парковой улице, напротив лагерной столовой, с южной стороны которой примостился летний театр, со сценой, во всю ширину здания и длинными рядами деревянных скамеек.

Троица злоумышленников подошла к объекту «набега» со стороны кладбища, противоположной от парка. Сквозь широкие щели задней калитки, Тане показали знаменитую грядку элитной клубники, до которой насчитывалось шагов семь-восемь. Просунув руку, Василий легко справился со щеколдой:

– Витёк, ты стой тут, а как только тётя Шура появится поблизости – предупреди.

– Не-а, тут место открытое, спрятаться негде, я лучше со стороны лагеря зайду и сяду в сиреневый куст, а оттуда шумну.

– Во балбес! Я с той стороны зайду и создам вид, что лезу за цветами. Когда она побежит меня ловить, я рвану через дорогу к кустам. Там, за столовой три штакетины держатся только на верхних гвоздях. Стоит лишь нырнуть в ивняк, и я в парке.

Упрямый Балон, сопя, решительно заявил, доставая из ноздри козявку:

– Я с тобой пойду, а из сирени крикну в случае чего.

Василий досадливо махнул рукой на упёртое балбесие приятеля.

Операция протекала гладко. На весь парк и прилегающие улицы мощно и невнятно о чём-то вещали колокольчики пионерлагерных громкоговорителей, заглушая грай длинноклювых пернатых. Организатор шурудил палкой по цветнику перед окнами, сам оставаясь невидимым. Минут пять-шесть он причинял бессмысленный ущерб декоративным растениям, пока не спохватилась хозяйка.

Таня, спокойно и почти не заботясь о собственной безопасности собирала спелые ягоды в газетный кулёк, увлекаясь всё больше и больше.

Тётя Шура, надела рукавицу, сорвала крапиву в малиннике за домом и помчалась наказывать злодея. Васёк этого ещё не видел. Собственно говоря, ему ничего не грозило, но подгадил суетливый Балон. Он вдруг заорал из сиреневых зарослей:

– Ва-а, – осёкся тут же, поняв свою оплошность, исправился, как он думал – Володька! Атас! беги!

Изменив имя, он решил сбить тётю Шуру с толка. Однако, услышав его голос, полноватая, но подвижная женщина бросилась к сирени с криком:

– Попался негодник!

Василий давно уже пронырнул на территорию парка. Витька же заорал по дурному:

– Танька, беги скорее!

Та оглянулась, никого не высмотрела и продолжила шкодливое занятие. А дальше клубника казалась всё сочнее и краснее.

Тётя Шура узнала Витьку по голосу, встрепенулась, оглянулась и поняла коварный замысел. Она шустро промчалась по огороду и с криком: «Ах ты воровка!» бросилась на онемевшую девицу. Таня взвизгнула, вскакивая с грядки и, споткнувшись устремилась к калитке, на которую налетела всем телом и принялась отчаянно её толкать. Отведав 4 хлёстких удара крапивы, юная москвичка сообразила, что калитку следует тянуть на себя. Помятый кулёк, в красных клубничных разводах остался лежать у забора. Половина ягод выкатились на землю…

Как только участники бесславного похода собрались на известной скамейке, сразу началось «вече» с участием не только троицы героев, но и назидательной Людмилы. Страсти закипели, Балон получил полную обструкцию и подзатыльник в придачу.

Таня, почёсывая крапивные ожоги, не сдерживая чувств выпалила:

– Всех ты предал! Ты не Балон, а коротконогая камера без покрышки!

Покрасневший от бега, стыда и досады Витька, сердито ответил:

– А ты – девча – каланча.

И только было влезла Людмила со своим морализаторством, от которого за версту веяло фальшью, как из-за поворота с Парковой улицы на Перспективную показалась тётя Шура, спешащая совершить расправу.

Молодёжь дружно бросилась в малинник Васьки Лохмача и лишь виновник позора скрылся в своём доме, где и был застигнут негодующей пострадавшей. Разумеется, он сдал всех, даже свою одноклассницу Люду Королёву, которая имела крайне далёкое отношение к делу…

Три долгих дня гонимый и презираемый Балон проторчал дома, изнывая от стыда и желания реабилитироваться. Он не являлся полным кретином, как может показаться на первый взгляд. В его противоречивой натуре умещались и достоинства, и недостатки приблизительно в равной пропорции. Учитель биологии и химии, добрейший Валентин Иванович говорил, что острота Витькиного ума, равна тупизне его глупости.

На четвёртый вечер страдалец был прощён и принят в лоно коллектива. Двадцать пять метров от калитки до вожделенной скамьи, Балон преодолел вприпрыжку, хотя имел желание приблизится уверенной и ровной поступью. Негромкий, но пронзительный звук доильных аппаратов разносился по окрестностям. Тётя Аня, сидя возле двери дома, со стороны улицы, перебирала струны гитары, подпевая прокуренным голосом.

Таня, с насмешливым интересом взглянула на подельника-неудачника:

– Вить, ты меня каланчей обозвал. Ладно, я не обижаюсь. А вот Люду ты как бы назвал.

Тот, ни секунды не раздумывая, выдал:

– Девчушка – мальчушка – вредничушка.

Василий захохотал в полный голос. Люда вскочила:

– Ты! Балон паршивый! Тоже мне – сосед!

Слёзы закапали из её глаз, и она злобно хлопнула калиткой, скрываясь в своём огороде.

– А я тебе хотел накостылять – Василий вытащил из-за ремня молоток с резиновым накостыльником, которым пользуются слесари сборщики при подгонке точных деталей.

Витька стоял не шелохнувшись, боясь присесть на лавочку. Василий правильно истолковал его паническое смятение:

– Не боись, я кому-нибудь ещё накостыляю. Дело в том, что пару дней назад старший приятель Василия – Витька Сионов – деревенский одарённый технарь-самоделкин, привёз ему стащенный с ЗТС вышеописанный молоток. Юный владелец диковинного предмета необычно возгордился и в благодарность дал попользоваться своим мопедом Витьке целый день. Владелец необычного оружия грозился накостылять всем, кто встанет поперёк его пути, но по мягкости характера этого не сделал. К тому же, Василий, природный дипломат, сам в драку никогда не лез, думая о последствиях, в случае столкновения с такими одиозными личностями как Сашка Яснов, по прозвищу Богдан, умеющий изрядно боксировать, или гераклоподобный Мамонт – нагловатый и слегка трусоватый местный силач…

Из огорода послышался капризно-ябедный голос Людмилы:

– Па-ап, меня Витька вредной чушкой обзывает.

Михаил Дмитриевич – рослый деревенский агроном-интеллигент, едва оторвавшись от чтения газеты (его любимое занятие), не вникая глубоко в суть сказанного, ответил ей ровным голосом, без особых эмоций:

– Значит, сходи умойся. Что ж ты грязная на улицу выбегаешь?

Люда бросилась в террасу, доплакивать обиду.

Неделю спустя Василий подал документы об образовании, медицинскую справку по форме 286 и свои фотокарточки в медицинский техникум города Коломны. В Егорьевске, на улице лейтенанта Шмидта имелось своё медицинское училище с богатыми традициями и крепким образовательным коллективом, но с некоторых пор молодежь деревни Колычёва, с лёгкой руки Сашки «Черкеса», стала тяготеть к Коломне…

Лавочные посиделки не переросли пока в нечто серьёзное между Василием и Таней, но взаимная симпатия вполне проявилась. Люда ревниво следила, чтобы они не оставались вдвоём с глазу на глаз и особо старательно мешала при купании приблизится друг к другу своему соседу и смешливой москвичке. Зависть к фигуристой и симпатичной «сопернице» ещё не испепеляла её, однако уже подтачивала всерьёз.

Лёшка исходил желчью от братова «безделья» и, даже жаловался отцу, но легкомысленный Иван, нечасто бывая трезв и разумен, отмахивался от претензий сына, как от назойливого комара.

К окончанию первой смены пионерского лагеря, решили почистить самый большой из деревенских прудов. Злые языки сплетничали о кладе, который, якобы находится на дне означенного водоёма. На работе, или нескончаемо долгими, светлыми вечерами, только и разговоров было о пруде, монастырских сокровищах и рыбе. На кладе была помешана, без малого, пятая часть Колычёва.

В многодетной семье Котелкиных страдал этим недугом один Лёшка. Он заваливался днём на свежее, ароматизирующее луговым разнотравьем сено, закидывал руки за голову и мечтал… Из мира золотых грёз, его возвращал в реальность пискляво настойчивый визг Вовки и бубнёж матери, которая по распространённой среди женского пола хитрой глупости, подносила начинающего требовательно вопить младенца к сушилу с целью разбудить не выспавшегося сына и заставить его дополнительно работать – ворошить сено или окучивать картошку. Лёшка нехотя поднимался, брал тяпку в руки и брёл на картофельные грядки. Если же требовалось ворошить сено, он старался передоверить легкое занятие младшим – Юрке и Таньке, причём последняя больше вредила, чем сушила скошенную траву.

Василий несколько отошёл от домашних дел, заканчивая школу и занимаясь суетливыми хлопотами, связанными с поступлением в медтехникум. Нет, он не обленился и не влюбился безоглядно, однако, выбитый из привычно-размеренного ритма жизни полурассеянно и растерянно наблюдал себя как бы со стороны. Взрослеющий парень вдруг увидел, что мир не рухнул от того, что он уже месяц не пасёт деревенское стадо. Другими глазами и под другим углом, посмотрел он на своих ровесников-бездельников и, неожиданно для всех, в том числе и для себя, закурил. Возможно, он не хотел от них отличаться, как прежде, да ещё перед Таней захотелось выпендриться…

Народа собралось поглазеть на чистку пруда больше, чем на любое организованное мероприятие, типа субботника. Событие совпало с прощальным пионерским костром первой смены. Костёр, конечно, намечался на вечер, а техника прибыла к 9 часам утра последней пятницы июня.

Двое наименее сумасшедших больных осторожно тащили ящик водки из магазина в дом Сергея Петровича Фомина. Он, вместе со своим приятелем Леонидом Николиным организовал это серьёзное левое мероприятие (договорились с мастером «Автодора», который руководил прокладкой асфальтовой дороги, ведущей на юг, до деревни Троица). Вклад Леонида заключался в двух грядках зеленого лука на закуску, с чем вынуждена была смириться его строгая жена – школьная директриса.

Созревал жаркий летний день. Мастер с бригадиром уже опрокинули по сто пятьдесят граммов, под видом совещания. С верхотуры Перспективной улицы, параллельными дорогами спускались двое полных, но неполноценных представителя человечества – не имеющий комплекта ног, никогда не унывающий Митька Ряжнов и, колясочник дядя Саша Калинин, не ходячий, но с чудовищной силой рук, бывший водитель. Со стороны больницы, по крутой тропинке вверх карабкался хулиганистый футболист с музыкальным слухом невысокий, коренастый Витька Яснов, придерживая болтающуюся за спиной гитару.

Медлительный гусеничный экскаватор, изрыгая черные клубы выхлопных газов своим дизелем и натужно ревя, принялся перекапывать высокую перемычку. Народ столпился в голове пруда и напряженно ждал, когда хлынет поток воды. И тут, словно опомнясь, плотник-столяр-гробовщик Юрий Томский, благородными чертами лица смахивающий на дипломата или референта (кстати очень неглупый), звонко хлопнул себя ладонью по лбу:

– Мужики! Сеть, сеть надо поставить – рыба уйдёт.

Люди, суетливо бормоча, лихорадочно вспоминали, у кого из близ живущих имеется бредень.

Мастер, скрестив руки над головой, остановил землеройные работы. Василий и его одноклассник Валерка Калинин рванули за рыболовной сетью. Таня с Людмилой и её младшим братом Виталием стояли у самой кромки воды, метрах в семи-восьми от гусеничного монстра с ковшом. Рядом расположились Балон, Лёшка, Вовка Сова и пузатый учитель математики Петрович, которого колычёвские аборигены называли исключительно по отчеству.

Витька Яснов взял гитару в руки и пользуясь тем, что рычащая техника стихла, негромко пропел глуповатый куплет:

– Если дома горит свет,

Значит, мужа дома нет.

Значит, значит можно с Клавкой чап-чарапли…

Элитная Клавка к тому времени овдовела, брат Тамары Иван, замёрз по случаю и по пьяни под Бараками, там, где начал свою недолгую семейную жизнь. Она же привезла из Зарайского района до изумления тихого, доброго и робкого вдовца Василия Карташова с сыном Вовкой, которого прозвали Совой. Клавкина подруга Тонька, также не ужилась с другим братом – Анатолием, всеобщим любимцем и начинающим алкоголиком…

Примчалась запыхавшаяся пара, после стремительного кросса с бреднем. Выход рыбе перегородили.

Вода хлынула в траншею, с каждой секундой неистово углубляя русло и унося центнеры и тонны песка. Хорошо, что держать деревянные колья бредня доверили самым могучим – семипудовому Мамонту и здоровенному как медведь Константину Маковскому, весом поболее восьми пудов. Даже этих силачей вода едва не утащила с собой, когда мотня стала заполняться. Ближайшие мужики подбежали и совместными усилиями бредень был удержан. Когда напряжение потока спало, его не сумели вытащить назад из-за огромного количества рыбы, преимущественно карасей. Такую гору водной живности местные жители видели только по телевизору, когда показывали, как сейнеры тралят море.

Экскаватор ещё углубил траншею, неторопливо сползая в ложе водоёма, наполовину гусениц утопая в открывшуюся вонючую тину. Потревоженный ил, при помощи легкого ветерка, разносил амбре.

Таня по столичному, интеллигентски сморщилась:

– Фу, какой запах, почти как в свинарнике, куда вы с Людкой меня водили показывать трехсоткилограммовых чушек. Откуда он?

Деревянная нога Митьки скрипнула, означая его заинтересованность, он развернулся широкой мощной грудью к юной девице:

– Ты что же, выросла как страус, а не знаешь, что рыбки-то какают. Вон, посмотри сколько их, за сто лет навалили – мама не горюй.

Таня недоверчиво на него посмотрела:

– Вы шутите? В чём же мы купались? Шутки ваши злые.

–Юмор бывает добрый и здоровый, а также, злобный и больной. Чему тебя в школе учили?

Водяной живности надо регулярно есть. Вот ты, каждый день ешь и летаешь в уборную, а караси, где живут, там и гадят…

Три устаревших трактора С-100, с тросовым механизмом подъёма и опускания ножей, вибрируя корпусами в неудержимом натиске монстров двинулись вперёд, тараня донные отложения. В середине пруда обнажилась полузатянутая трясиной сломанная тракторная телега. Года за три до этого, молодой тракторист Верещагин провалился под лёд на гусеничном ДТ-54, пытаясь сократить путь. Трактор, как более ценный инвентарь вытащили, а телегу, с оторванным водилом так и оставили догнивать под водой.

Недовольные гуси и утки, которые увлеченно копались в оставшейся жиже, при виде серых грохочущих чудовищ, ползущих в их вотчину, с кряканьем и гоготом выбрались на берег.

Иные пацанята, стоя голыми ногами по колено в вонючем месиве, пытались схватить бьющуюся рыбу, точнее её остатки. Руководящая тройка в лице Фомина, Николина и мастера, с примкнувшим к ним бригадиром, важно взирала на открывшийся продолговатый кратер.

– Чистый Колизей – густым баритоном рокотнул Митька, – а Сашка (колясочник) как император.

– А остальные? – Весело спросил благородный гробовщик.

– Остальные колизеи, попросту глазеют на ползающих вонючих жуков.

Витька Балон, завидев огромные плавники и золотистые чешуйки килограммового карасищи, неумело балансируя, торопливо бросился к добыче. Он уже схватил рыбину, длиной не менее двух ладоней, когда увидел, что тащит, кроме неё, чью-то руку за пальцы. Он пронзительно вскрикнул и непроизвольно выпуская собственные газы, при помощи четырёх конечностей закарабкался на вершину кратера.

– Утопленник! – Ахнула Тамара Калинина, чернявая стапятидесятикилограммовая уроженка азовского побережья, с непреодолимым женским любопытством вглядываясь в торчащую человеческую принадлежность.

Бесшабашный Витька Яснов, сунув в руки Мамонта гитару, осторожно стал приближаться к устрашающему предмету. Он взял тоненький прутик ветлы и с опаской прикоснулся к неведомой жертве. Затем постучал веточкой по ладони, едва торчащей из месива и с улыбкой схватив руку, выдернул её наверх. Большинство собравшихся узнали остатки прокопчённой глиняной статуи, которую после пожара в клубе, долго таскал с собой уличный дурачок Сашка Щукин, который, видимо и выбросил глиняного пионера в пруд…

Василий заволновался и потянул за собой Таню:

– Пойдём, гляди какая рыбина.

Она с опасливой неохотой двинулась за парнем и, сделав три шага, съехала по скользкому илу, сбив с ног Василия. Попытка вскочить на ноги ни к чему не привела – под платье набилось с полцентнера грязи. Невольный виновник происшествия, сам весь перепачканный от ног до ушей, с трудом помог подняться девушке и под хохот и советы окружающих зрителей, принялся трясти платье и выдавливать из-под него ил…

Двадцать минут спустя, нечуткая, беспардонная тётка окатывала племянницу ледяной водой из шланга, не обращая внимания на её визги.

Через три дня заболевшую Таню увезли в Москву родители. Василий снова взял в руки рабочий инструмент – кнут и до осени отправился с братом чабанить…

К первому сентября в семье Котелкиных насчитывалось два ученика и один студент. Шустроватый Юрка пошел в первый класс. Одноглазый отец семейства, разрывался в поисках лучшей доли между леспромхозом и подсобным хозяйством при дурдоме. Везде были свои преимущества, и Иван никак не мог выбрать, где они весомее. И, если остальная деревня была заинтересована дармовой капустой подсобного хозяйства, то в сыром огороде Котелкиных, особенно в нижней его части, её урожаи были не просто хороши, а превосходны.

До зимы, серьёзных деревенских событий почти не произошло. Соседки Вера и Света, живущие в центре барака, по-быстрому сходили замуж, месяца на полтора-два, да ещё случился казус с вечно пьяным руководителем похоронной команды инвалидов Полежаевым.

У психоневрологического интерната имелось своё кладбище, лошадь с похоронными дрогами летом и санями зимой. Четверо невозмутимых больных, спокойно и равнодушно выполняли ритуальные, скорее не услуги, а обязанности. Гробы изготовляли под одно лекало, для быстроты сколачивания. И вот, однажды, когда покойник оказался бывшим психом более чем двухметрового роста, Полежаев, в просторечии «Полежай», не мудрствуя, топором оттяпал «лишнее» и аккуратно уложил вдоль тела.

Медсестры и сестра-хозяйка благоразумно «вильнув хвостами» исчезли, а начальству и докладывать никто не решился, зато деревня помнила об этом ещё лет двадцать- двадцать пять.

Холодные северные ветры вытеснили остатки лета из центральной России. На праздничные дни, посвященные 7 ноября, к Котелкиным приехала в гости из поселка Селятино Наро-Фоминского района троюродная сестра, возрастом года на два-три постарше Василия, столь броской красоты брюнетка, что ребята, постарше и молодые неженатые мужчины помертвели от одной возможности познакомиться со столь неземным созданием.

Со службы вернулся Сашка Корягин – старший сержант запаса, сын учительницы литературы и русского языка Анны Ивановны и деятеля среднего руководящего звена леспромхоза Сергея Федоровича. Он очень красочно описывал события годичной давности на острове Даманский, бродя по колычёвским улицам с другом детства, физиком-аспирантом Борисом Ксенофонтовым. Вести в деревне разносятся со скоростью звука, так, что они уже были в курсе пребывания феи или принцессы в деревенских пределах и решили взглянуть на неё. Для пущей важности зашли за подающим надежды художником Борей Марковым – их же одноклассником. Скромный Боря нехотя согласился, однако, к общей досаде, за ним увязался его сосед Сережка Михайлов, прозванный Мамонтом за внушительные габариты, ещё не служивший в армии балбес.

На лавочке, близ растущей рядом лиственницы, дерева, не типичного для Подмосковья, набралось человек тридцать. «Звезда» восседала в центре, между Василием и Валеркой Мартыновым, принимая знаки внимания к собственной персоне с равнодушной любезностью.

Спустилась темнота ноябрьского вечера. Позднеосенние ночи, когда ещё нет снежного покрова, а мрачные тучи закрывают луну и звёзды, наиболее черны и беспросветны. Редкие и слабые фонари освещения обозначали контуры петляющей Перспективной улицы.

Следствием несанкционированного сборища, явилось некое подобие конкурса талантливой молодёжи. Витька я снов с душой и не совсем бездарно исполнил популярные «Я еду за туманом» и «Голубая тайга». Бывшие армейцы раскачали деревенский турник с трубой, демонстрируя удалую силу. Мамонт косноязычно стал рассказывать похабный анекдот, но его моментально зашикали. Два Бориса, художник и физик развили небольшой диспут:

– Между прочим, в физике столько юмора и озорства, один Фейнман двух Райкиных стоит – горячился аспирант.

– В живописи побольше юмора, чем во всех науках вместе взятых.

– Докажи!

– Хорошо, – Боря Марков стал перечислять –

– Павла Федотова картины, Кукрыниксы, Борис Ефимов, да любая карикатура.

– Карикатуры не с счёт.

Люба, так звали родственницу Василия откровенно поскучнела.

– Вы ещё стишки почитайте – недовольно пробубнил Володька Варфоломеев, по прозвищу Тарзан, тунеядствующий хулиган, авторитет которого с каждым годом падал всё ниже.

Метрах в пятидесяти к востоку, где начиналась наиболее высокая и широкая часть улицы, из прогона между своим собственным огородом и огородом шеф повара интерната Анатолия Сергеева, показалась известная деревенская активистка Галя Безрукова. Она успела поруководить пионерами, потом комсомольцами, поддерживала, или клеймила позором, в зависимости от указаний и была не слишком любима учителями. Её крикливый командный голос идеально подходил к будущей профессии – она являлась студенткой торгового техникума. Жизнь обделила её ростом и подругами, но с Людой Королевой, девицей на два класса младше неё, они вполне находили общий язык.

Галя подошла деловито-руководящей походкой с интересом разглядывая неординарное сборище. Её появление никакого любопытства у мужского пола, за исключением Мамонта не вызвало. Сашка Корягин склонился к гитаристу Витьку и что-то шепнул на ухо. Тот резко вдарил по струнам и и хриплым голосом, в манере Владимира Высоцкого исполнил твистовую «Ладу»:

– Под железный звон кольчуги…

На третьем куплете, большинство хлопало, поддерживая ритм песни.

Зоркий взгляд будущей торговки моментально оценил далеко не среднестатистическую красоту новенькой. Галя сообразила, почему отсутствуют девчата – с такой соперницей шансы стремятся к нулю.

Она презрительно поджала губки, гордо, или, как ей казалось, гордо подняла голову и, торопливо зашагала в сторону Парковой улицы, где слышался девичий смех, на прощание вполоборота бросив:

– Собачья свадьба…

Тем временем Тамара Котелкина сварливо выталкивала одноглазого мужа из просторной избы:

– Иди, иди Иван, разгони этот шалман. Покоя нет ни днём, ни ночью, маленькому спать пора.

Спать то было ещё рано. В ней бушевала обычная бабья сварливость. Иван не спешил на «разгон митинга», он ленился и опасался – толпа была слишком многочисленна.

Жена всё-таки «допилила» и он нехотя тронулся по светло-серым, некрашеным полам в террасу и далее на улицу. Неуверенно и робковато подошедшего хозяина встретили приветливо. Соратник по несчастью (тоже не имеющий глаза, но с другой стороны) Генка Молоканов, прозванием Пират Степанович, предложил плеснуть Ивану граммов сто чистой как слеза крепчайшей самогонки, выделки Александра Матвеевича Сионова. Кривой согласился, не чинясь и, махнув стопочку, помчался за закуской. Когда он полез в подпол, Тамара всплеснула руками:

– Да ружьё то не там!

Снизу послышалось:

– Пошла ты со своим ружьём, не мешай отдыхать людям…

Один из самых высокорослых деревенских парней, Валерка Вихров, вспомнил, что вечером, по первой программе телевидения, станут показывать фильм «Белое солнце пустыни». Человек двенадцать-пятнадцать по-тихому слиняли, видя бессмысленность своего присутствия.

Из полутора десятков оставшихся, двое находились в довольно юном возрасте, едва старше Василия. Восемнадцатилетний Володька Елин и его дальний родственник Вадим Чайковский, хотя и считались условно своими, жителями Колычева не являлись. Семнадцатилетний Вадим из Воскресенска, частенько гостил у тётки – миниатюрной жены Константина Маковского и дружил со своим троюродным племянником, который был постарше его на год и обитал в соседней деревне Сазоново. Девица их мало интересовала, а затесались они в компанию так, подурачиться. И эти легкомысленные молодые люди затеяли придурковатый разговор о кладбищах, покойниках, фосфоре и потусторонней мистике.

Деревня среднебрежневского времени страдала не столько суевериями, сколько алкоголизмом. На улице Перспективной, один лишь Витька Балон верил в чертовщину, ведьм и прочую нечисть, да и то вполсилы.

Кому-то пришла мысль прогуляться по кладбищу, до которого насчитывалось 250 шагов. Почти все согласились. Остались на лавочке Тарзан и двое одноглазых. Любу уговаривать не пришлось, она подхватилась с нагретой собственным телом доски, деловито взяла под руки Василия (из вежливости) и Валерку Мартынова (из симпатии, которая оказалась взаимной).

Впереди вышагивал Мамонт, неся околесицу. За ним держались Володька с Вадимом, два Бориса и Сашка Корягин. В центре шла Люба, нескромно, пользуясь темнотой, прижимаясь к оробевшему от радости Валерке.

– Вы народу только мозги пудрите. – Подначивал физика Вовка Елин, – скрываете истинные чудеса, вон, сколько неизведанного под ногами, а любая неграмотная бабка вмиг объяснит, что к чему.

Аспирант, с нескрываемой иронией попытался прекратить Володькину болтовню:

– Бабка! Да ты представляешь, что такое квантово-статистическая картина мира?

– Закурить есть? – Из ближайшей могилы вынырнул едва различимый в темноте силуэт головы.

Мамонт оторопело сел и нехороший дух пошел из-под него.

– Чего воняешь? Руку дай.

Рядом с головой показалась ручища и потянулась к здоровяку. Тот заелозил задницей и стал торопливо и неуклюже отползать. Оцепенение охватило любителей приключений и лишь гитарист Витька, шедший позади, радостно воскликнул:

– Слышу голос Полежая!

– А вы кого думали услышать? Руку-то дайте, черти.

Сашка Корягин принял лопату из рук могильщика и помог ему выбраться наверх.

Борис Ксенофонтов, переведя дух, спросил:

– Ты нас что ли пугаешь?

– Не, куда там. Я малость кемарнул, а вы меня разбудили. Копали три могилы, а в «синем» корпусе ещё один жмурик нарисовался, да родня его приехала. Дали мне поллитра «зелёненькой», я и пошёл копать, чумакам моим некогда – на ужин пора.

Так и получилось: покопаю – выпью, потом ещё, а как заснул не помню…

У экспедиции оказалось четыре главных итога. Некоторое время спустя, в Колычёве образовалась идеальная семейная пара. Аспирант Боря защитит кандидатскую и докторскую диссертации, станет, наконец, известным физиком. Вадим Чайковский эмигрирует в Канаду, где сделает скромную карьеру. Четвертый, а, скорее, первый итог, заключался в том, что Мамонт, игнорируя окрики, помчался домой, костеря последними словами кого угодно, только не себя.

Он ворвался в комнату барака, пыхтя как перегруженный конь и зашарил в комоде.

– Что ты роешься, чего тебе там надо? – Вскинулась мать.

– Трусы ищу.

– А твои же где?

– Порвал.

– Говорила я тебе, не шляйся по кустам, когда туалет есть общественный…

С середины ноября посыпал снег. Зима, властно прибирая бразды правления, надолго, почти до начала апреля воцарилась на большей части России.

Василий неделями жил в Коломне на улице Зайцева, неподалёку от Бобреневского разводного моста через Москву-реку, на другой стороне которого одиноко ютилась конечная остановка автобуса на Егорьевск. Мост предназначался для пешеходов, в крайнем случае можно было протащить велосипед. Сашка Яснов, он же Богдан, сумел переправить по нему два краденых мопеда, при помощи добрых попутчиков, которые (не ведая, что творят) охотно перетаскивали легкую технику через ограждения в начале и конце моста.

Старший из братьев Котелкиных приезжал домой по субботам, а утром, в понедельник отправлялся на учёбу, которую немного недолюбливал из-за частых посещений морга.

Лёшка стал делать неожиданные успехи в учёбе, а в физике, даже соперничать с самим Славкой Быковым – лучшим в их классе. С сентября в школе появилась юная «физичка» Марина Сергеевна – идеальной красоты и такого же сложения брюнетка. Не стоит даже говорить, что большинство старшеклассников в неё влюбились, а остальные относились к ней с восхищённым обожанием. Педагогом она оказалась замечательным, из ее учеников выросло большое число талантливых технарей и не только…

Юрка старательно выводил в тетрадке уже не палочки и крючочки, а настоящие буквы.

Маленький Вовка собирал половики из разноцветных лоскутов ткани, шустро ползая на четвереньках в передней комнате.

Кривой отец семейства, склонился к работе на подсобном хозяйстве, в качестве пастуха летом и возчика зимой.

Главными зимними развлечениями ребят с перспективной улицы являлись постройка и штурм снежных крепостей, а также завистливое наблюдение за траекторией движения аэросаней Витьки Сионова.

Советская пропаганда всю зиму твердила об Анджеле Девис – негритянской коммунистке из США, неведомо за что упрятанную в тюрьму и о подготовке к историческому ХХIV съезду КПСС.

Великобритания готовилась переходить на десятичную систему мер. В Уганде захватил власть диктатор Амин, а пошатнувшийся доллар стал терять авторитет и незыблемые до того позиции.

На советские экраны готовился к выходу почти бесконечный сериал по сценарию Лавровых «Следствие ведут знатоки», лживый, но занимательный. Однако, подлинно культовой картиной, стал фильм «Офицеры» по сценарию Бориса Васильева, с Георгием Юматовым, Василием Лановым и Алиной Покровской в главных ролях.

Всего-то десять лет прошло со времени первого космического полёта Юрия Гагарина, а космонавтика достигла успехов, которые до сих пор кажутся невероятными…

Зима – время изготовления «петушков».

Забытый народный промысел, неведомо когда возникший, требовал снега для отливки сладких фигурных изделий и приносил 150-200% прибыли. Снегом набивали погреб под завязку и бережно сохраняли до середины и, даже, конца мая.

В Егорьевском районе этим бизнесом занимались две дружественно конкурирующие семьи, обе с улицы Перспективной.

Бездетная семья Орловых проживала в единственном, возможно даже во всей центральной России глинобитном домике, которых полно на Украине и в Средней Азии. Домик соорудил в пятидесятые годы одноногий Борис Максимов. Если учесть, что окрестности Колычёва изобилуют лесами, то можно сделать вывод об украинском, либо казахо-среднеазиатском происхождении архитектора-строителя.

Оба супруга изведали на собственной шкуре «прелести» ГУЛАГА», но обладали совершенно разными характерами. Мягкий, интеллигентный Владимир, высокий, худоватый и сутулящийся туберкулезник, являлся полной противоположностью своей жены – Анны, громадной могучей бабищи, нагловатой и беспардонной. Она отсидела три года за дезертирство с трудового фронта, а муж пять из двадцати пяти присужденных по делу КПМ (коммунистической партии молодёжи). Его освободили много раньше большинства «политических» в конце 1953 года.

Как-то, в начале «петушковой» карьеры, Анна заявила супругу:

– Раз нам Сталин детей не дал, надо привлекать помощь со стороны. Нельзя же, в конце концов, строить рай самим.

Володя удивлённо спросил:

– Ты что, на чужом горбу в рай собралась?

– Я согласна не только на горбу.

– Нюра, ты неисправима.

С тех пор они стали приманивать Лёшку и Балона дармовым угощением бракованной продукцией.

Знаменитый на всю улицу домик из глины имел две комнаты, скорее комнатушки. В так называемой большой, размером 3х3 метра, тёмной, скудно обставленной четырьмя предметами мебели – кровать., двумя стульями и комодом довоенного производства, Орловы собственно и жили. Сквозь крошечное оконце, размером 50х70 см, смотрящее на запад, то есть на бараковские сараи и хозпостройки, едва проникал свет, через сроду немытые стёкла. Анна, с восемнадцати лет приученная к казённому жилью, на уют и прочие условности плевала, а покладистый муж, проводящий месяца по четыре, а то и шесть в санаториях, особо на этом не зацикливался и не настаивал. Полы, однако, находящиеся почти на уровне земли, были покрашены в обеих комнатенках.

Второе помещеньице, расположенное с южной стороны дома, имело сплошной ряд окон во всю ширину и заливалось солнечным светом полностью, как оранжерея. Там стоял стол, на все случаи жизни, круглый, раздвижной, фанерно-деревянный, три табуретки, керосинка И две малюсенькие детские скамеечки. Именно в этой комнате и проходил процесс изготовления петушков.

Сахар следовало чуть недоваривать. Этим приёмом убивались сразу два зайца, – петушки получались немного вкуснее и становились менее ломкими, чем при полной доварке. Доморощенный сопромат играл огромную роль при транспортировке – в переполненном автобусе могли раздавить 30-40% продукции, а при данной технологии, в списание на убытки шло не более 5, максимум 10-ти процентов.

Просится аналогия с изготовлением ковкого и высокопрочного чугуна, и там и тут – литьё, но это так, к слову, техническое отступление.

Лёшка оказался помощником менее способным, чем Витька, но более нужным. Витёк сообразительный, но оправдывающий свою фамилию – Хитров, норовил выдать побольше брака, чем сильно раздражал грозную хозяйку.

В разъёмные формы из пищевого (!) алюминиевого сплава (на основе форм для выпечки хлеба) заливали сахарный сироп, тут же выливали его обратно и вставляли в отверстие еловую палочку 5х5 мм, сантиметров 12 длиной. На стенках холодных формочек, предварительно смазанных подсолнечным маслом, оставался слой вареного сахара толщиной не более полутора миллиметров, хотя внешне изделия казались полнотелыми. Витька же, когда хотел полакомится, смазывал поверхность плохо, и не выливал лишние остатки в кастрюльку. Сироп приклеивался к металлу и при разъёме форм всякие белочки, зайчики, а, особенно наган, ломались.

Глядя на Витькины липкие руки и рот, Анна Орлова нередко отпускала ему затрещины…

По убогой домашней обстановке можно было подумать, что семья жила бедно, однако такой вывод оказывался далёким от истины. В еде и одежде муж и жена никогда себе не отказывали. Только на их столе, да ещё на столах двух-трёх зажиточных деревенских семей, можно было увидеть коньяк и колбасно-рыбные деликатесы. Ещё Анна Орлова прилично играла на своей шестиструнной гитаре, вполне сносно владея нотной грамотой. Вспоминая московскую юность, говорила она супругу:

– Вольдемар, ну что ты ходишь всегда такой бритомордый? Посмотри вокруг, мужики ходят с естественной здоровой щетиной.

– Культурный человек должен следить за собой.

– У нас в деревне только два партийных прыща, да директор дурдома Сарычев гладковыбритые, да воняющие одеколоном, который иной раз употребляет наш сосед Сергей. Не хочешь же ты быть на них похожим?

– На кого?

–На руководящих и направляющих, не на соседа.

– Я сам по себе.

– У меня друг до войны был, жили в коммуналке на восемь семей на улице Мархлевского, их комната напротив нашей находилась. Третий этаж направо, как сейчас помню. Потолки – четыре метра девяносто сантиметров. Звали его Илюша Гринфельд. В нём сочетались ум, лёгкая небритость и очаровательная неухоженность. Он подавал большие надежды в литературе, дружил с Пашей Коганом.

– А это кто такой?

– Здрасьте-пожалуйста, не знает. Тот, который «Бригантину» написал.

Володя вздохнул с лёгкой укоризной:

– «Бригантина», это хорошо, но тухлой и вшивой неухоженности нам и в доме инвалидов хватило.

Анна попала в дом инвалидов в Колычёве в конце войны, а муж перед новым 1954-ым годом. После ХХ съезда, оглушительного, потрясшего страну, калечных и прочих больных, способных жить самостоятельно, стали массово выписывать, расселять в бараках и строящихся казённых домах, а заведение переименовали в психоневрологический интернат. У обоих был так называемый «сто первый километр». Они поселились изначально в бараке, близ парка, а когда он сгорел в 1959 году, переехали в чудненький глиняный домик…

Владимир страдал легкой формой антисемитизма и туберкулезом, чем отличался от прочих обитателей деревни. Его лицо скривила усмешка:

– У твоих приятелей подмоченные фамилии. Где ж они теперь?

– Погибли, оба на войне погибли, а то, в чинах и званиях ходили бы сейчас.

– Ой, сколько их в начальстве ходило, потом, правда, поредели их колонны. Помню знакомый по лагерю стишок сочинил:

Году, приблизительно, в тридцать втором

Начался умеренный жидопогром…

Оттепели и настырные февральские метели выстелили настом открытые пространства. Лёшка, с потаённой завистью поглядывая на пируэты аэросаней деревенского механика-технаря, додумался пристроить старое домашнее корыто на самодельные санки из древних охотничьих лыж. По ветру конструкция снежного парусника передвигалась с завидной быстротой, но вернуть аппарат в исходное место, приходилось потливо-утомительными усилиями. Измаявшийся парень взял себе в сообщники сластёну Витьку и тот догадался таскать сани на руках, разворачивая парус ребром к ветру. Даже важный Василий оценил самоделку и с увлечением на ней катался…

Земля, из-за годовой прецессии, стала уверенно проворачиваться, подставляя северное полушарие под согревающие лучи солнца, которые быстро съедали снежный покров. Зажурчали ручьи, разлилась речка, а поля, на время превратились в непроходимую топь. Потом, ближе к Пасхе, зацвела золотистая верба, вслед за ней развесила свои лохматые серёжки осина, а вскоре и берёза надела свои изящные серьги…

В Москве упивалась развлечениями и жаждала новых Галина Брежнева, скандальная дочь генерального секретаря КПСС. Муж её, Юрий Чурбанов, делал стремительную карьеру. Десять лет ему оставалось до присвоения звания генерал-полковника. Потом его снимут с должности заместителя министра внутренних дел, посадят. Средства массовой информации смешают с грязью зятя знаменитого на весь мир монстра советской политики, но, положа руку на сердце, этот Чурбанов, -не самый лучший представитель человечества, выглядит агнцем божьем в сравнении с последующими шакало-мерзавчиками, приближенными к власти.

Но это произойдёт потом, а пока вступила в свои права весна 1971 года.

Как перелётных птиц, необоримый инстинкт властно зовёт вернуться в родные края, так и Василия потянуло с конца апреля в деревню. Он стал ежедневно возвращаться из Коломны домой, затрачивая часа полтора на дорогу в одну сторону, полностью игнорируя причитания матери о потраченных впустую деньгах.

На майские праздники жители улицы занимались своими огородами и участками. С первого мая начинали копать землю, а с 9 мая сажать картошку. Лишь три семьи приступали к весенне-полевым работам позднее, по причине сырости земли. Огород Котелкиных, как и участок Митьки Ряжнова располагались в низинах и высыхали на неделю позднее прочих. Совсем другое местоположение – самое высокое в деревне, занимал надел Александра Матвеевича Сионова. Бывший потомственный лесовик-отшельник, в отличии от своих бойких детей, малообщительный, надеялся, что отведенные ему шесть соток на верху восточного деревенского холма, или бугра, по-местному, наиболее плодородны, судя по тёмному цвету гумусного слоя. Земля вправду оказалась не бедной, но сплошь в родниках. Из шести соток, только полторы от силы оказались не переувлажненными.

В выходные дни гвардейский дровокол Митька (он работал истопником и с наслаждением раскалывал с помощью своего знаменитого колуна и клиньев огромные поленья метровой длины), подобно хищнику усаживался или вставал в засаду на перекрестке Парковой и Перспективной улиц, языкасто и зубасто задевая прохожих. Стоило человеку, любому человеку попасть в поле его зрения, как властный полицейский окрик призывал жертву к одноногому и, следует признать, действовал с магической силой. Слегка поглумясь словесно над очередной личностью, которую он буквально заборматывал, Митька великодушно отпускал «добычу». Исключение делалось лишь для Анны Орловой, с которой колунный виртуоз старался не связываться, зная её задиристость и талант отбрехиваться звонкими, как пощёчина фразами.

В виде денщика, рядом с инвалидом-полугераклом пристроился маломозглый богатырь Мамонт, старательно перенимая повадки «маэстро».

Пока не было прохожих, Митька разминался на бездарном сообщнике:

– Тебе, дурню, двадцать лет, а ты ещё не в армии. Как это понять?

– Да я «ремеслуху» ещё не закончил, через месяц нас выпустят, а осенью – на службу.

–Сколько раз в школе на второй год оставляли?

Адъютант неохотно промямлил:

– Три, всего-то три раза.

– Братья твои Борис с Володькой, служить пошли, да что-то слишком скоро вернулись. Борька три месяца отслужил, в Вовка – полгода.

Мамонт стал оправдываться:

– Борис под облучение попал, а второго комиссовали.

Инвалид иронично бубнил:

– Вся семейка ваша облученная. Ладно, вон Василий из магазина идёт, как приблизится – к нам зови.

Через перекресток наискосок, от барака к детскому саду неровными зигзагами пропорхала крупная бабочка. Пышно цвела черемуха в огороде Молокановых, а единственный глаз Генки Пирата зорко вглядывался сквозь стекла на происходящее перекресточное действо.

– Ну, рассказывай, где коня потерял?

Растерянный Котелкин непонимающе глянул на великовозрастного озорника:

– Какого коня, дядя Митя?

– Ты же Василий Иванович, почти Чапаев, конь всегда должен быть при тебе, или ты при коне.

До Василия дошел юмор древоногого насмешника:

– Мой конь ещё не успел вырасти, он пока что жеребёнком в стойле. Как наберёт рост и стать, я сразу на нём прискочу, даже с саблей, а сейчас некогда, тороплюсь.

– Э-эй, куда пошел? – Неуверенно крикнул Мамонт, растерянно глядя на «шефа».

Чело деревенского баламута нахмурилось:

– Мой возмущенный разум ещё не кипит, но уже перегревается. Постой с нами, окажи уважение, расскажи про учёбу.

–Да учёба, как учёба, анатомичка надоела.

– Плохо преподаёт?

– Это морг, анатомический театр, как у нас говорят. Человек с тонким нюхом, там задохнется сразу, а потом не сможет отличить кофе от горчицы. Недавно похожего на тебя дядя Митя разделывали, тоже без ноги. Я подумал сначала, что это ты, даже замутило слегка – до того похож, но тот чуть поменьше будет.

– Так, всё, иди, не прививай дурное настроение.

Митька кочегар не любил покойников и относился к ним хоть без суеверия, но с предубеждением.

Василий задумчиво двинулся своей дорогой. С неделю, не меньше, его одолевали мысли создать сплоченную тайную организацию, сколотить коллектив единомышленников и заняться… а вот чем заняться, он никак не мог придумать. Последние вечера он игнорировал даже скамейку с Людмилой, которая ждала его с каждым закатом солнца, дрожа от нетерпения. С ним случился последний приступ детства, навеянный романтикой Твена, Гайдара и Сетон-Томпсона…

Тем временем два пиратствующих злодея отловили Витьку Хитрова, который ходил полюбоваться издалека предметом своего обожания – Иринкой Давыдовой, учительской дочкой. Она, вместе с родителями усиленно вкалывала на посадке картошки, раздетая до купальника. Замечтавшегося Балона остановил окрик:

– Стой, инфекция! Сюда иди!

– Почему инфекция? Я не болею.

Митька брезгливо указал на штанину:

– А это что за сопля на коленке висит?

– Я против ветра сморкнулся, не заметил, как она прилипла.

– К тебе любое дерьмо при липнет, ты не обратишь внимания. Рассказывай, народ – он указал на Серёжку – желает знать, как у тебя дела?

– Учусь, скоро экзамены.

– Кому нужны твои экзамены. Девку себе завёл?

– Нет ещё, рановато.

– Эх ты, лапоть, вон их сколько подросло, одна страшнее другой, выбирай – не хочу.

Ну ладно, зима прошла без потерь, одно огорчает – чехи стали чемпионами Европы по хоккею. Что ты на это скажешь?

Витька пожал плечами – в его доме телевизора не водилось, а спорт не интересовал в принципе.

В проёме калитки показался Пират и Балона тут же изгнали, уцепившись за нового собеседника…

Василий сколотил-таки шайку, с целями и задачами которой решил определиться потом. В организацию на первом этапе входили четыре человека – Василий и Лёшка в качестве главарей, Вовка и Пашка Карташовы, как рядовые бойцы банды. Пашка, на редкость туповатый парнишка, доводился Котелкиным двоюродным братом и носил изначально фамилию Бельдягин, по отцу – Ивану, родному брату Тамары, их матери. Вовка, по странноватому прозвищу Сова, неглупый, круглолицый блондин с редкими волосами на голове, был сыном Василия Карташова, скромного и незаметного нового мужа редкостной дурищи Клавки. Он унаследовал отцовский характер и в боевики не годился ни по каким параметрам.