Неуважительные основания

Природа, почему дала ты форму львам?

Помимо льва, кто съел бы дорогую,

Что есть, нет! Нет: была прекраснейшей из дам,

Чьи ласки, ловкость, лик, любовь – лелеял векую?

Тут умер, тут, тут, тут! (Закалывается)

    Вот я – убит

    Душа летит

  К небесному шатру

    Язык – погас

    Луна – отпалась (Уходит Луна)

    Ну, мру, мру, мру (Умирает)

Прощенью общих мест – луной

Подчеркнутые насажденья

И отнесенные за зной

Влюбленные предубежденья.

Напрасно! – Буйственный уход

Сомнет придуманные клумбы

И только поминальный код

Облыжно истолкует румбы.

Неперевоплотимых снов

Для неосуществимой тризны

О потрясении основ

Безотносительной отчизны.

По несмятой скатерти

Раскатывались

Мятные ликеры месяца:

Было так сладко, что хотелось повеситься.

Разверчивая путь коленчатый,

Дважды или вшестеро

Ad libitum перекрещивала

Лыжи

Разговор искренно-лживый –

От роду ему лет восемь с перерывами…

Вашими молитвами!

От прошлой истерики стеклярус льдинок

Схоронил временно жестянки сардинок

И прочие памятники летние,

Вот отчего перевелись лешие.

Слева – пня тень,

Справа – трещит наст,

Слева – сейчас мель.

Счастье?

Переменим координаты:

Уходи ухабами, сухняк зубчатый.

Не надо бы радоваться

Подобранной раковине

Подобные шалости

Кому диковина;

Да и бросаться оттуда мокрым нечего –

Не осталось ума человеческого –

И мост отупел,

И товар убрел,

И остановил

Город нагорный сорных миганий улей

«Пищит ребеночек:

Косточки хрустят».

Можно и поговорить

Во всю однолета прыть

В воздухе пяти вечера мая…

Только даром почему столько добра пропадает? –

Ежедневно включают на куполе непонятные рекламы,

Не глядят на них ни мужья, ни дамы,

Ни обоюдные их поклонники

Воробьи окончательно занялись колокольнями,

А энтропия то, можно сказать, возрастает.

К чему такая трата мира?

Я ведь не скаред

Но всему есть мера –

Есть она и нашему терпению:

Это ведь не проволочное терние –

То по всем садам

(Виноват Адам)

Произрастает

В изобилии…

Косая птиц стая

Как шприц прямая

Через верхнюю яму.

Не довольно ли одной рекламы –

. . . . . . . . –

Ведь мог бы открыть со своей высоты,

Отчего это собственно

Фоксам рубят хвосты,

А у нас курносится прошлое?

И только антракты полиочные

Смолоду маки балкончатые…

И паки и паки

Нотные следы

Уводи…

Ешьте меня – собаки.

До последней запятой не брошу

И ни скобки!

Сохни,

Единственный стенной урожай –

Гуттаперчивый

Боб обойного огорода!

Наверстывай, моя отрада,

Смертоносное благо,

Трансформированных i

Клинки,

Верниссируя восклицательными блоками.

А за всем – железное клепанье

Двуопора;

Уничтожение невылазного семишопота,

Плавнем светового сифона,

Пронзительные

Тюльпаны

Парным

Клэр дел гонщикам

Бензовыми,

Расплющенными

Выхлестами…

Еще и еще страниц бы мне!

   Алло?

   Участье?

   В обиде?

  Он распался на четыре части –

  Добился конечного вида!

  Все равно не услышу выстрела.

 Предупредительность, ничем не вызванная,

 Со стороны гаража.

Чище первой пороши,

Ход по халве

Меховой голове

К страху, магнитами выкроенному…

Над домами, над домами, над домами

Телефона нити сини, иней

Сити, сети,

Цимбальный

Склон.

Сом

(Скользкий, коричневый).

Сон (лиловый, безлиственный)

Стой!

  Не дадут лифта мне!..

Вертикально вырастающая игра в кубики

Светит во тьме:

Хижины Дяди Тома…

Отцвела кабинка,

На подушку из мрака.

Родной верещит безысходней

Семидесятипятилетнего франта;

Горизонталятся мои надежнейшие

Посмертные сувениры:

Промежутки – тошные

Телеграммы из Балтиморы.

Полупомолвленные,

Колокола каленые.

Колючие, скорлупные,

Коломенскими скрупулами,

Колами закулемканы,

Отточено катучие,

Ракетами рогатые,

На молоко богатые,

Забодаю но –…

Готово – дверь не заперта.

Глубина.

Окна не удавлены шелковыми,

Да, на улице электричество отморозило себе головы.

Брысь, стук стула! Выплюнь, лампы, расцветку, гаже

Горе то горе –

Чем самого непозволительного Якулова

Обложка.

Всуе Вы

Отстаивали право на безвкусье…

Туфель то, туфель. Точно Вы вовсе сороконожка…

А под веками визитная карточка

Ваша – легендарный шахматист.

Злая! Вы не узнаете знакомого галстуха?

Мученица мистики

Кокетливой веры,

В роды и роды назидательно:

Стали Вы натюрмортом

(Что, впрочем, весьма сомнительно)

Примимирясь с небом и миром

В священодействии педикюра

Пьета.

Совершенно извращенного всеобщим вниманием каучука

№

№

№

Так что 31 = 81.

Случайно ли дополнение чека?

Или это ответ?

  Надо бы.

    Только

Что же,

  Когда каждому шагу ответ – бетон

  И откажет родник – фонтан

  Может ли,

  Согнутый

  На своем, на своем поле

  Отмахнуть семикожный

  Чернофигурный щит?

Еще один свисток и смеркнется

  Ноль –

    Разведи еще перекресток в заострении

    (Давний, давний спектр многоафишных щитов:

    Падайте, падайте, росказни лоскута)

НЕИЗБЕЖЕН

Коленом

Притиснутый к пальмету,

Растерянный,

Ощеренный,

Разверенный

Эриманфийский страх.

  И ЭТИ АПОТРОПИЧЕСКИЕ РУКИ

ТАЙ!

Безграалие на горе,

  Что до двойной провинциальности

Безграалие на горе,

  Ci-devant столицы

Безграалие на горе,

  Все это лопающаяся пластика

  Хлюпающего зонтика –

Сверлит смрад систематики

  Селезенчатых готиков

  Где это сердятся турники?

  Сколько морщин в этой улыбке!

  А башенные науки

  Шевелят робко

  Меловой милый лунь для луны

Проявлять ли теперь этот негатив?

НЕИЗБЕЖНО!

Потому что только воздух была песня

  (Несмотря на совершенно невыносимую манеру отельной

  прислуги отворять в отсутствии, окна на улицу)

Нет! Нет! Нет! Не поздно

И весть еще дрожит

И не будет тебе никакого сахара

Пока не уберут, не утолкут трут

Растоптанные войной над землей озими

Жалооконное

  О горестной доле,

  О канифоле,

  О каприфоле

    Безграалие на горе

И не видно ни краю, ни отдыха

Ах! Не хватило краски вина

   Кто, г‑спода, видел многоуважаемого архитриклина?

   Ясно разваливается голова на апельсинные доли;

То говорун дал отбой:

 Под тучей ключ перевинчен

 И когда падают деньги –

        звонок

 Когда падает палка –

        стук

 Когда падает…

        НЕТ!

Пегая поляна

   Палево бела

   Плакала былая

   Плавная пила.

     Кириллицей укрыть

     Кукуя видел?

НЕИЗБЕЖНО

И перебросился день

  День?

Так!

  Угарали коралловые сумерки

Вспомните меня

  Сумерки умерли

В многоледяной бридж

  И

   PAL MAL BAL

  Увял

  Платок

  Плакат

  На ток

  Окол –

  до –

  вавший УНОСИМЫЙ газ.

  Со скоростью

  Превосходящей все последние изобретения в этой области.

Благодетели! Зовите пожарных:

Начинается мировая скорбь.

Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?

Ветер очень долго рулил по озеру, и умер. –

Оттого оно осеннего листа,

Над стерней берега

И разсеменилось много, много корешкой.

Раковина ли, купавка ли, туча или, прости Господи, земская камера

Никак не прибьется от севера;

Может быть, исходя будущим огнем хвороста –

Хвойно вершинит фитиль огарка,

Сквозь прозрачный рюш обведенных золотом облаков.

От воды к небу, от неба к воде не мерно.

Ветер долго ломал песок, холмик над останками третичного перламутра;

Озеро выросло в лодку и, обгоняя стрекозиные отражения, ищет знакомые причальные места

Много борозд по песку строчено, мерено;

Отвори мне двери, ради всех богов.

В тяжести вся опора

В скорости – высота:

Города погода

Дернулась, перевернулась – была.

Расчеркивайтесь же, прокалыванья –

Все переплелось в лицо;

Пришло; стало; поняли: притворяешься,

Пристальное колесо!

Только ровнее

Томный рему:

Тростники залетные,

Проволочная корма,

Милости не по адресу –

Перемешали, верно, в трубе.

Мольбища огненные, безследные, пасочные.

Восковые…

Сколько жалости

В этом больном кулаке.

«Радовался же

Горизонту над тополем?»

Непереубедимая моль.

Соображай, расклинивайся,

Свертывающийся толь.

Запомни: ветер нашлет надежду на траур

Дождь – бисер

И некчему заставлять себя завтракать,

Мыши, – кот на крыше.

Папирус очень сомнительной пустыни Египта

Обручения (два) – оазисы ли?

Одно видимое желание золотого слитка,

Другое на молнию претензии.

Не найти лощеней базальта на Ниле

И где полагается кварцевый обелиск.

Замкнутые медленно, но верно, сблизятся,

Одно ни причем – нет никаких улик,

За другим – только видимость,

Как заведено – мертвая и очень непрочная.

Мало ли ее такой славили?

И над этим полночным отчаяньем

В бескорыстии недосягаемом

Жертвенник Авеля.

Неизменно поворачивается вопрос «очень умный».

«Каин, где твой брат?»

Но и ответ, так же давно зазубрен,

Как и весь исторический шеколад.

Происходящее в том отдаленном лаке

Ноет о потопе,

Кое чьем гневе

И т. д., попался и света не видать тебе,

Если не сделаешь ничтожного движенья.

Предрассудки брошены, ими не пугаюсь:

Подчиниться им возможна стала роскошь.

Через улицу, стаканы, стайкой

Перебегают зайчики, –

Не застрянут, не застынут, в джин –

Это ли охота?

Где обещан сбор?

Только около стального сота

Пара, как один,

Горят и говорят о том, что день был сыт –

Вовсе выжат

Вовсе выжить

И –

Если бы не заставлять, то не взошел бы на востоке в кровь

Опять. – Опять

И не найти конца

Глазастой гусенице злой вокруг сосны.

А удержи дыханье – перестанешь быть

И это все почти что на вине.

Но не про это жук

Жует из Жьювизи:

«Можно удержать и без ужимки нить:

Жарко жаловаться».

Все равно – рассчитываться

Или еще налить,

Пренебрегая возрастанием за салфетками бархата

И полтора пера.

Заклеиваться марками

До другого дня.

Не надо ни боксировать, ни фехтовать, ни плавать.

(Ах! Если бы можно было и думать и думать, и радоваться и плакать!)

Надо смотреть на доску, на рамочника, на пламя,

Проводя на бумаге мягкие буквы, уводящие память.

Снова славится вечер властный

Неукоснительный амулет

На разочарованный и атласный

Небу индукционный след.

А и непредусмотрительными видами

Те, воображающие, не осуществя, вину. –

Пыльно водам,

Пробежавшему огню в саду

Через пепельницу.

Уходящие ко взрывам птицы.

На застывшем

Устарелый знак последних откровений –

Голова готова спрятаться под снег – крыло,

Да еще она видна от брызог.

Перепряжа.

О увядшем шуме и вольтаже ламп.

Умершем до жизни

И неизлечимом дне:

Коротко замкнулся и прославился книжно,

Совместно

Заплетенный, замоленный свет.

Причина неизвестна.

Засыпая в трухлом такси я думаю о небе перерезанном прожектором;

Этот сходящийся рельс повторялся колеями осенних дорог.

С тех пор я навсегда ушел от любви-геометрии.

Знаю только: ничего не имею против своей смерти.

Однако, я несомненно живу, потому что ношу монокль.

В бумагу высох, на тебя шуршу.

Я целый день словами порошу,

Что далее, то чаще да сырей

И злей, чем разстригаемый ерей,

Зрачков оберегу колючий лак

И страх, играющий скулою, как…

– Упрека ли боишься по весне?

А если бы и да? – он вовсе не

Острей, чем твой незаменимый шприц. –

Под вечер остывает щекот птиц,

А только расседаются в ночи

Противные сороки да грачи.

Скрипя, что не даешь себя обуть

И отложить презлющий «добрый путь». –

– Хоть ихний храп и не совсем неправ,

Не говорю: перемените нрав,

Но… – Этот камень унеси с собой:

В нем трещина, а все он голубой.

И что внизу я нацарапал вам

И не на память, и не по глазам,

Которым не навязываю спор. –

– Кармин и пудра невеликий сбор

А времени то много у тебя. –

– Цените выдержку, не теребя

Прошу: не поцелуете на чай?

– А оглянуться то же некогда, поди, –

Прощай!

В Женеву малоезжий путь

  Светлей пути в Дамаск

Его огней не отпугнуть

  Многолеорду каск.

Мне, будто, восемнадцать лет,

  Меня не проведут:

Я вижу полосатый плед,

  И надоконный прут.

Через пятьдесят пять минут,

  Не изменяя курс,

Пересекать не преминут

  Нагорный город Курск.

Но (не определю) разъезд

  Или, размыв пути,

На выключенье ранних звезд

  Настаивал идти.

Там непомерною звездой

  Горела медь свистка,

Над отуманенной водой

  Светающе легка.

Так больше не цвела сирень

  А золотой жасмин

С тех пор не обращал плетень

  В глазурный каолин,

Всего же волшебства острей

  Был чуткий паровоз,

Сквознейший балерин кисеи

  И тени от стрекоз;

От рельса золотой росы

  За облака ввинтясь.

Святые осенял часы

  Земленебесный князь.

Им кто то, видимый едва,

  Кому то говорил,

Я и не разбирал слова,

  Но голос звонкий был.

Припомню паровик,

  Пожалуй потому –

Что с этого в любви привык

  Не верить ничему.

Всеосияиней луч косой

  Застраховал меня

Неслышней поступи босой

  Прозрачнее огня.

Из благоустроенной пасеки трут навсегда изгоняется,

И не надо, подруги, никакой идеализации…

Такси было расхлябанное,

Карбид вонючий:

Векрнулся усталый, но не раскаянный;

Залюбовался ее ключицей –

Освешение? – Закат за спиной колдовал. Тишина

За стеной промышляла охрипших ступенек…

А необходимо сказать, что она целый день была чрезвычайно нежна:

Подготавливалась экстракция денег.

И подкатывался щитовидный вопрос,

Конфузом: догадался – не догадался?

Притаился в ней от каблука до плачевно сожженных волос,

До гусиной улыбки, неоценимей семнадцатилетних признаний,

Что, что?.. Король собирался на подвиги –

Снарядился он на беду:

В поход трубили о вторнике

В среду объявился в плену.

На щуплой бумажной ленте спешили слова от Мальты, Оттавы, Посьета,

Уржумки, Дублина, Стокгольма, Тимбукту, Уайна, Сингапура.

Повторились правильно, только, сразу, предел 2 сантиметра –

Два города стали: это солнце весны расцвело во Владивостоке

И разорвался закат, ионизуя осенний прилив Сен Луи Патози.

На улице муниципальная машина

Вертится и размешивает грязь –

Свет не разведет своего клина:

Солнечный свет не газ.

Ну! Как эта канава раскапывалась –

Не упоминаем мы –

Где то многоэтажными шляпами

Direction Etoile-Italie.

На улице проблески обыкновенного бензина

Муниципальный велосипедист;

Машина всяческого значения и смысла,

Вертится день между крыш.

Размешивает, но не рассмешит

Необутые ветки лип

Необузданный ветер липкий:

Неопознанная вещей лепкой

Статуя просто грязь.

Нами же создан свет.

Не нам только мост разведет

Лай своего пролета.

Что убедительней рычага и клина?

Что смелей, чем стремительный солнечный кран?

Свет! Свет! Свет! – бесконечно делимый –

Не газ, не фонтан,

А вот эта вот, необгоняемая улица

За огнем фонари и ацетилен

Окно, пол, лимонный соус, курица –

Маклореновский ряд дилемм.

Сколько бы я не крестил зулусов,

На пари – они меня съедят

В утверждение трансцендентальных вкусов

Той страны, где зреет кокотаж.

Право! – Отслужившего билета

Легче, отвалился день

Не подставили ему корзины,

Полируя регулярный стаж.

Прочерчиваюсь без перспективы.

Даже свистать – загадится

Корней угольного отложения –

Оттого – стыжусь, забыв ея заглавьице,

Не могу еще простить – оглавления

И немногочисленных листов икры.

Напрасны усилья белой печати:

Далек зеленоптичий край,

Не переставая громоздили дни,

Выкормленных, выпоенных считая

По неокаемляемому говоруну, свет, мигни.

Ты погас, мокрый звон

Не окликай меня

В этом неперпендикулярном воздухе

Где, обеззолотя тополя ЭКЛИПСЪ –

Зияющий подсолнух ветра,

Заглядываю на него мельком,

Да не надо и ответа мне –

За трамвайными тэтами

Расплетаются возможности всех цветов –

Электричество погушено,

Тучи густы

И еще не зажигали газ.

Милые мои друзья! – Облака, облака в улице:

Мало ли дразнить обломками состояний?

Обмылкамти поезда (кто его видел?) обдало.

Молимся радостью ропота в дали, дали, дали…

Отваля волненье разъезжее.

Радость разбежится еще кромешнее –

Волноломы ли у нас не мощные?

Устоять!

   Или он опять завертится,

Уравнитель, стачивающий свой эксцентрицитет

И, не уберегаясь от мерзости

Обезоруживающих цитат,

Подкошусь в ореол лазоревый –

Широкоувеличивающий окуляр

В метаэротическом лепрозории

Безапелляционных карт?

Наплевать!

   Мы давно повенчаны.

Я и этот распыляющий распев гудков

В затухании беспыльно ветренном

Просыхающих прощай – платков.

Не превозмозгла свое сиянье,

Дня полуотцвеченный разлив

Все еще ежеминутным садом

Завивая вялый перегиб.

Вот оно и все – Но только

Сколько, сколько звонкого просыпалось

Град ли? Велосипедные шарики? Вряд ли все-таки смех;

Но переключенье вспыхнуло

Безоглядным, неприятной, предотлетных стай

Раскатистою выходкой –

В опрокинутом стакане,

В белизне перил,

В окончательном расколе

Обещанья. Прям

Был еще последний вызов

И не отведен заход:

Свейся ея ветрило –

Турбина, эссенция, Нот.

Кто меня «любит не любит»,

Кого разлюбил – равно

Замерзнут и ресницы и слюни

На М (m – n + 2) оборот!

Смейтесь же над неудачей,

Сморкаясь по мере сил:

Только тогда заплатим

За перерыв пути

Если… «Берегитесь молодого»

«А старик Ваш никого не устрашит»

«Ожидайте, но не дольше года»

Уноси Ты, мое горе, уноси.

Я хочу задремать на том,

Что заклепано высотою

Покрываемые и дол и дом.

Отбуксовывают холостою,

Что до слабых вершин Монсо

Котелков распустили четки,

Что ловлю на лету серсо

Радиотелеграфной трещетки,

Что, холодный обведя валер

Обозначающий помост

Я на тебя накину флер –

Чужих и собственная подлость.

Неотменимый поворот

Извечно тянущая хорда –

Вот он, параллелизма и проблеск:

Изоляторы в звании непреходящих ioт,

Напрасная гордость!

Порхая крыльями рваного зонтика

Осень капелью осмеет

Периодический, лампа за лампой

На зеркальных асфальтах

Лакированный хоровод,

А зима в карнавальной заутрени,

Голубея в глубину, голубей

Благословя на Верленовой лысине,

Разведет метель конфетти.

И зашелестит бумажной радугой

На амвон, где застыли парные

Рубины туманов,

Где прессуется ожидание

Среди фарфоровых труб и слов,

Где сервируют научно препарированный поезд

На операционный стол,

Юркнула крыса в граммофонный рупор.

Звезды подземные.

Молчание караульных шагов.

Задумчивая грубость.

Но ведь это, все же, не та

Окончательная бесполезность –

Сна расклепанная высота

Иль‑де Франсовая окрестность.