Невеста тирана

Глава 5

Все подернулось дремотным маревом, будто в дурном сне. Джулия все еще не верила в происходящее, лишь растерянно смотрела по сторонам. О Марене будто все разом забыли и теперь хлопотали лишь вокруг нее самой. Это на нее теперь нянька Теофила смотрела покрасневшими от затаенных слез глазами, ей упорно всучивала платок, смоченный в уксусе. К чему платок? Джулия совсем не намеревалась лишаться чувств. Рыдать тоже не собиралась — в отличие от сестры, она редко плакала. Лишь хотелось закрыть глаза, потрясти головой, чтобы обнаружить, что все исчезло. Гости, праздничный стол. Фацио Соврано… Но он сидел по правую руку и не обращал на новоиспеченную невесту ни малейшего внимания. Он все время говорил с Амато. О чем? Да какая разница, о чем говорят мужчины — дело сделано. Все голоса в большом зале сливались в неумолчное гудение пчелиного роя. А Джулия не отрывала взгляда от серебряной тарелки и думала только об одрном: год… Почти год. У нее есть девять месяцев, чтобы что-то придумать… или смириться. Все обещания, которые она совсем недавно воодушевленно давала сестре, для нее самой рассыпались в прах. Они были слишком опрометчивыми, слишком наивными. Они годились лишь на то, чтобы немного приободрить. Но она их сдержала. Хоть и по немыслимому стечению обстоятельств. Марену теперь вернут Теоро Марки, сестре опасаться больше нечего. А она сама… И нянька, и Паола теперь все это время будут твердить лишь о том, что нужно смириться. Смириться… Для всеобщего блага.

Джулия украдкой взглянула на ненавистного жениха. В дрожащем свете свечей выделялся его чеканный профиль, будто позолоченный. Высокий лоб, прямой нос, жесткие губы, волевой подбородок. В ухе покачивалась жемчужина, оправленная в золото. Золото… Правду ли говорят, что в Альфи у домов золотые крыши? Врут люди, наверняка врут. Кто станет покрывать крыши золотом?

Джулия резко отвернулась: какие глупости лезут в голову! Золото… Много ли радости от золота, когда ее выдают за чудовище? Права нянька Теофила: хороша личина, но лишь бог ведает, что под ней. Красивое лицо может скрывать самую черную душу. Не даром говорят, что Фацио Соврано — копия своего отца. Копия во всем. И дипломатический жест — лишь очередная фикция, которая непременно обернется подлостью. И все это понимают… Джулию отдают, как заклад, как заложника. Как откуп. В уплату недоказанного прегрешения. В довесок к земле. И всем плевать, что она будет несчастна.

Все началось с земель Тарбана, пролегающих между герцогством Альфи на юге и Лимозом на востоке. Узкой холмистой полоски. Вечная спорная территория, не закрепленная магией ни за одним из правителей. Ромазо претендовали на нее точно так же, как и Соврано, но требований никто не выдвигал. Много лет это всех устраивало и помогало сохранять мир. Почти двадцать лет мира… Но старый Тиран Альфи, отец Фацио, намерился присоединить Тарбан к своему герцогству. Амато Ромазо и его вассалам не оставалось ничего, кроме как готовиться к войне, в которой они окажутся заведомо проигравшими. Темный дар Альдо Соврано был слишком силен, а сам тиран не терзался сомнениями. Он готов был испепелить все, что ему не покорится. Но отдать спорный клок земли без боя — для Амато это было равносильно потери чести.

Однако, старый тиран Альфи умер, так и не выступив на Тарбан. Очень вовремя… И скоропостижно. Дастрелла наполнилась слухами, и из уст в уста повторяли лишь одно имя — Амато Ромазо. Была учреждена независимая коллегия, но она не сумела доказать причастность брата к смерти Альдо Соврано. Невиновен — так гласил официальный вердикт. Но слухи… Слухи не давали покоя, и исход теперь зависел лишь от одного человека — наследника тирана. Но Фацио Соврано сумел удивить всех. Там, где отец предпочитал действовать силой, сын неожиданно признал решение коллеги и выбрал дипломатический путь. Брак. И спорная территория отойдет к Альфи, как приданное невесты. Вместе с невестой…

Амато не слишком успокоили такие намерения — он не верил Соврано. Но пожертвовать всего лишь одной из сестер во имя возможного мира казалось разумным. И не волновало, кто именно это будет. Фацио Соврано были отправлены два портрета. И он выбрал Марену. Тогда почему теперь вдруг переменил решение? Это было неожиданно даже для Амато — лицо так не солжет.

Джулия посмотрела на сестру, сидящую по левую руку, и не верила глазам. Марена переменилась, ожила, расцвела. Щеки раскраснелись, с губ не сходила улыбка, а ясные глаза отбрасывали хмельные искры. Она была совершенно счастлива и весела.

Марена поймала на себе взгляд, повернулась, сверкая ровным рядом жемчужных зубов:

— Ну! Как ты и говорила, сестра! Все уладилось, как нельзя лучше! Какая же ты у меня умница!

Джулия лишь растерянно посмотрела на нее, кивнула и уставилась в тарелку. Ее будто обдало холодом. В Марене не нашлось ни крупицы сочувствия. Или она так обезумела от счастья, что была не в себе?

Джулия украдкой оглядела гостей из-под опущенных ресниц, и в ушах усиливался звон, будто нервно метались сотни крошечных колокольчиков. Все были счастливы, пьяны. Старый граф Марки раскраснелся от возлияний и что-то голосил, задрав голову. Дамы непрестанно поднимали бокалы и все так же бросали взгляды на Соврано, только теперь уже смелее. Жених по-прежнему не обращал на нее ни малейшего внимания. Как и Амато. Как и Паола. Даже Марена… Никто не обращал внимания, будто она стала невидимкой. Остался лишь странный праздник, не имеющий к самой Джулии никакого отношения. А она словно стояла на высоком утесе, обдуваемом ветрами, а вокруг не было ни единой живой души. И больше всего сейчас хотелось взять на руки Лапу. Прижать, зарыться пальцами в густую мягкую шерстку и слушать, как он сопит. Лапушка… сердце замерло: что же он натворил? Зря Альба отговаривала, зря не верила. Но, к счастью, впрямь, никто не умер…

Джулия повернулась, отыскивая взглядом няньку Теофилу. Увидела теплые влажные глаза на красном от духоты лице. Лишь она одна смотрела. Лишь ей одной было не все равно. Но Теофила ничего не могла. Ничего…

Гости, наконец, разошлись. Танцев не было — в связи с трауром жениха их сочли неуместными. Но Марена порхала и без танцев. По дороге в покои она непрестанно что-то напевала, кружилась, смеялась. Словно шустрая легкая птичка взбиралась на лестницу. Совсем не такой она была всего несколько часов назад. Теперь ее не требовалось подбадривать, поддерживать, оберегать. Джулия просто бездумно шагала следом. Теперь хотелось надеяться, что все произошедшее в большом зале было каким-то дурным представлением, но здравый смысл не позволял обмануться. Все изменилось. И сердце грела лишь мысль о том, что еще хотя бы несколько месяцев она пробудет в родном доме, с теми, кого любит. Будто ничего не случилось.

У дверей в покои сестры Джулия поймала ее руку:

— Марена, побудь со мной немного.

Та улыбнулась, мечтательно закатила глаза:

— Сестрица, милая, я так устала. Вот сейчас упаду на кровать и тотчас усну. Наконец-то спокойно! Ты не представляешь, как же легко задышалось! Завтра. Ладно, милая? — она чмокнула в щеку. — Завтра поутру поговорим. Куда нам торопиться… — Марена толкнула дверь: — Доброй ночи, сестрица. Доброй ночи, нянюшка!

Джулия онемело стояла, глядя на захлопнувшуюся перед самым носом резную дверь. Она был растеряна. Больше всего сейчас она мечтала поговорить с сестрой, обнять, услышать ласковое слово, но…

— Пойдем-ка, деточка… — нянька Теофила уцепила ее под руку и повлекла по балкону к противоположной двери. — Хмельная она, неужто не видно? Об чем с ней теперь говорить? А вот наутро проспится, там и разговор пойдет, и участие… Идем, милая.

Джулия смотрела в знакомое красное лицо и отчетливо понимала, что нянька врет. Ее саму поразило поведение Марены. И виной тому вовсе не хмель, не так сестра и хмельна. Но им обеим сейчас не хотелось об этом говорить. Теофила проводила Джулию в покои, обняла, давясь слезами:

— Может, не так все и плохо, горлинка моя? Может, не такой уж зверь, раз с добрыми людьми рука об руку сидел, да никого не сожрал?

Джулия не сдержала улыбки:

— Может статься, и не зверь, нянюшка. — Она обняла старуху: — Ты иди, родная, с раннего утра на ногах. Марена права — всем надо отдохнуть. Никуда я до завтра не денусь. Там и наговоримся.

— Да как я тебя одну оставлю?

— Со мной девушки. И Альба. И Лапа. Иди, нянюшка, не то прикажу силком тащить. Доброй ночи.

Джулия дотолкала Теофилу до двери, закрыла створку и прислонилась спиной, чувствуя, как слезы потекли по щекам. Она не хотела плакать при няньке. При девушках тоже не хотела, но это уже было выше ее сил. Столько часов это все копилось внутри. Просватана… Подумать только, просватана!

Джулия вошла в комнату, кое-как уняв слезы, сделала Альбе знак молчать и велела выпустить Лапу. Зверек с рычанием вырвался из заточения и в мгновения ока уже сидел на руках, прикусывал рукав в знак того, что злился на хозяйку. Джулия, наконец, смогла прижать к себе любимца, и стало чуть-чуть легче, будто Лапушка все понимал и разделял ее отчаяние. Она поцеловала зверька в лоб:

— Не все так плохо, Лапушка. Ведь, правда? По крайней мере, у нас с тобой есть время…

Касания к мягкой шерстке успокаивали, будто лисенок обладал какой-то своей неведомой магией. Магией хитрых глаз, чутких ушей, биения маленького сердечка. Глупости. Просто Джулия безмерно его любила, и оттого все в Лапе казалось чудесным.

Девушки раздели ее, распутали прическу и тщательно расчесали волосы. Джулия с облегчением вздохнула, ощутив, какой тяжестью было шитое золотом платье. Несчастливое платье — Лапа был прав, не желая отпускать ее.

В дверь постучали. Одна из служанок поспешила на стук, но тут же возвратилась:

— Сеньора, сеньор Амато велит вам немедля явиться в его кабинет.

Джулия похолодела. В кабинет? В такой час? Зачем? Но упрямиться не стала. Она бы тоже хотела задать брату один вопрос. Она накинула распашное домашнее платье и выскользнула за дверь.

Во дворце, несмотря на поздний час, было шумно — слуги разгребали последствия праздника. Единственное, о чем она молилась — не столкнуться где-нибудь ненароком с Фацио Соврано. Джулия перешла в другое крыло дворца, свернула в угловую башенку и велела слуге, стоящему у двери, доложить.

Амато ждал. Он сидел за резным столом в свете тусклых свечей и цедил вино, будто за ужином оказалось мало. Джулия подошла к столу:

— Ты хотел меня видеть, брат?

Он улыбнулся:

— Итак, я полагаю, ты счастлива?

Джулия оставила глупый вопрос без ответа:

— Почему я, Амато?

— А почему бы не ты? У меня две сестры.

— Он выбрал Марену. Почему я?

Амато повел бровями:

— Эти вопросы надо задавать не мне. Помолвка состоялась, это видели все.

Джулия сглотнула, стараясь держать себя в руках:

— Тогда зачем ты позвал меня?

Амато барабанил пальцами по столу:

— Завтра к рассвету ты должна быть готова в дорогу. Минимум вещей, одна служанка. Позже обозом пришлют то, что Паола сочтет нужным. Можешь идти к себе.

Джулия остолбенела. Стояла, понимая, что ее попросту знобит. Она собралась с духом и открыто посмотрела на Амато:

— В какую дорогу?

Брат небрежно махнул рукой:

— Ты уезжаешь в Альфи. Со своим женихом.

Внутри все обмерло, сердце перестало биться:

— Почему это? Кто это сказал?

Что-то шевельнулось в самом темном углу:

— Я сказал.

Джулия невольно попятилась, когда в неверном свете свечей высветилось лицо Фацио Соврано, дрогнула жемчужная серьга. Он пристально смотрел, и под этим взглядом хотелось сжаться. Джулия сильнее запахнула домашнее платье на груди, вдруг осознав, что не одета. Покачала головой:

— Я не поеду… Я не поеду! У меня есть полгода со дня помолвки. Я должна оставаться дома.

Соврано смотрел на нее, потирал подбородок, а его глаза, в которых отражалось пламя свечей, будто жгли насквозь.

— Вы поедете, сеньора, потому что я так хочу. Скорее, требую. И если вы не изволите к рассвету быть готовой, вас повезут в том, в чем достанут из постели.