Невиданные чудеса Дивнозёрья

По ту сторону вязового дупла

Он вылупился из яйца в канун летнего солнцестояния, в самую светлую ночь года, и шерсть его казалась рыжей, как пламя, поэтому родители прозвали его Солнышком. Это было всего лишь детское имя, а настоящее, взрослое, он должен был получить немного позднее.

Его мама — маленькая белоснежная коловерша с аккуратными чёрными лапками — каждый день таскала в гнездо самые вкусные и сочные ягоды, а папа — серо-полосатый и очень пушистый — вскоре стал брать сына с собой в лес на охоту.

— Смотри и учись! — он выпускал длинные острые когти и расправлял могучие крылья. — Скоро ты станешь таким же сильным, как я, и сможешь сам добывать себе пропитание.

Но Солнышко так и не полюбил охотиться. В то время как другие маленькие коловерши весело выслеживали мышей и гонялись за птицами в небесах (летать они начинали уже через месяц после появления на свет), он тайком лазал в заповедный царский сад в Светелграде.

Мать ругалась, мол, схватят тебя стражники, ощиплют перья — будешь знать.

— Но я же ничего не трогаю, просто смотрю, — удивлялся Солнышко и тут же просил: — Мам, а расскажи сказку! Ну, пожалуйста!

И та рассказывала сыну о чудесах, которые встречались только по ту сторону вязового дупла.

Там, на другой стороне, жили люди — не обычные дивьи, а таинственные «смертные». Их жизнь была короткой, зато яркой, как падающая звезда в августовском небе. А ещё в человечьем краю, по слухам, росли самые вкусные ягоды на свете — земляника, малина и вишня. Солнышко, немея от восторга, повторял за матерью эти слова, словно пытаясь представить, каковы они на вкус. Наверное, очень сладкие?

Вскоре он и сам начал сочинять сказки о людях. В его историях большие рогатые животные приходили, чтобы отдать детям своё молоко, а капли, проливавшиеся из их чашек, становились молочной рекой в ночном небе (таким Солнышку представлялся Млечный путь), из вишнёвых косточек он планировал построить себе просторный дом, чтобы жить в нём на той стороне, и вдобавок собирался каждый день с утра ходить в булочную (тоже очень «вкусное» слово), чтобы купить (интересно, как это делается?) имбирных пряников и рогаликов в масле.

Молодые коловерши смеялись над ним. А Тучка — грациозная дымчатая забияка из старших — больше всех потешалась над Солнышком:

— Дурачок! Земляничная поляна — пф, придумаешь тоже! Не бывает никакой земляники — это всё глупые выдумки!

— Но царство людей существует! И я туда непременно попаду! — Солнышко чуть не плакал всякий раз, когда Тучка смеялась над его заветной мечтой.

— Ага, так тебя мамка и пустила!

— Я из дома убегу!

— А я твоему папке всё расскажу!

— Тучка-вонючка!

Их перепалки часто заканчивались дракой. Тучка была сильнее, но Солнышко всё равно лез на рожон первым и всякий раз бывал бит.

Дома он зализывал царапины и тихонечко поскуливал, слушая увлекательные рассказы матери о совах и кошках. Говорили, эти странные существа появились на свет после эксперимента одного неудачливого волшебника: стайку пролетавших мимо коловершей разделило надвое. Одни потеряли крылья, зато обзавелись длинным вертлявым хвостом, вторые совсем лишились шерсти и так этому удивились, что их глаза стали круглыми, как плошки. Но и те, и другие продолжили охотиться на мышей. В дивьем царстве совы и кошки совсем не прижились, а вот у людей, наоборот, задержались надолго. И Солнышку хотелось хоть одним глазком взглянуть на этих диковинных созданий — ух, и страшные они, наверное?!

Увы, мечты оставались лишь мечтами до поры, пока однажды на их гнездовье не напали жар-птицы.

Это только в сказках они добрые, а на деле — худших тварей не сыскать на всём белом свете: прожорливые, наглые, орущие дурным голосом и… ненавидящие коловершей.

Впрочем, коловерши отвечали им взаимностью. Поэтому, когда стало известно, что к гнездовью приближается огненная стая, все ужасно переполошились.

— Нам конец! — Тучка запричитала первой.

В детстве она была самой крупной и сильной, а теперь даже Солнышко (а он ведь был на целых полтора года младше) давно её перерос. Впрочем, Тучка беспокоилась не зря: в последнее время даже ходили слухи, что сам Кощей Бессмертный ходил к ним на поклон, о чём-то договаривался и в конце концов заключил тайный союз. Поэтому старейшина — мудрый коловерша по имени Каштан — молвил так:

— Мы вместе встретим врага и дадим ему достойный отпор! А стариков и детей уведём подальше. Чую, эта битва будет не из лёгких.

И напрасно Солнышко кричал, что он уже не ребёнок, ему приказали немедленно вести остальных в укрытие. Ещё и Тучка подпустила яду, фыркнув на ухо:

— Мал ещё со взрослыми летать. Нос не дорос!

Это было очень обидно. Ведь Тучку-вонючку они с собой взяли!

Далеко уйти им не удалось. Вдруг откуда ни возьмись поднялся сильный ветер, затрещали сучья и — фр-р-р! — отовсюду налетели проклятые жар-птицы. От их огненного оперения лес вспыхнул, и долину заволокло густым дымом.

Солнышко в испуге заметался, натыкаясь на деревья. Пару раз его отбрасывали в сторону, крича: «Смотри, куда прёшь!» Он сам толком не знал, как выбрался, — только и запомнил боевой клёкот, хлопанье крыльев, запах гари, выдранные перья, горячий обжигающий грудь воздух и чёрный-чёрный дым… Он летел наугад — лишь бы оказаться где-нибудь подальше от этого ужаса. Потом обо что-то ударился, упал и провалился в забытье.

Очнулся Солнышко, когда его тёзка — небесное светило — уже клонилось к закату. Над ним склонилась синеглазая девушка в голубом сарафане, и Солнышко на всякий случай сделался невидимым. Однако девушка не перестала на него пялиться.

— Бедняжка, — она погладила коловершу пальцем по крылу, и прикосновение отозвалось болью. — Досталось же тебе… Ничего, мы тебя выходим, малыш. Бабка Ведана поможет.

— Я уже не малыш! — возмутился Солнышко. — Ты кто такая? Где я вообще?

Девушка ничего не ответила, только руками всплеснула:

— Ну не плачь! Больно, да? Потерпи немного, сладкий.

Она сняла передник, завернула в него раненого коловершу, взяла на руки, будто спелёнутого младенца, и прижала к груди. С глубоким вздохом она поправила прядку волос, выбившуюся из косы возле самого уха, и только теперь Солнышко увидел: а уши-то не острые. Эта девушка — человек! Смертная!!!

Ему вдруг стало дурно, и юный коловерша попытался сомлеть. Ох, совсем не так он представлял себе своё увлекательное путешествие в волшебный край людей…

— Как же тебя назвать, рыженький? — девушка призадумалась, закусив кончик тощей косицы.

— Я — Сол-ныш-ко! — как можно чётче произнёс коловерша, но его опять не поняли.

— Надо придумать хорошее имя… Хм… Ты такой пушистый, значит, будешь Пушком! Привет, Пушок, — она почесала его под подбородком, и коловерша неожиданно для себя заурчал.

В душе он ликовал: кажется, ему только что дали взрослое имя. Настоящее! Значит, он теперь совсем большой, как папа!

Чудесный край людей оказался вовсе не таким, каким Пушок его представлял в детстве, а даже ещё лучше! Сколько здесь было всякий вкусностей: пирожки, грибы, куриные яйца, мочёные яблоки и, конечно, ягоды. Больше всего ему полюбилась вишня, но малинники он тоже разорял с завидным упорством. А вот земляничных полян так ни разу и не встретил. Может, правда, не бывает их?

В волшебном человечьем царстве жили и другие коловерши, но те отчего-то сторонились чужака:

— С человеками водится, — ворчали они, презрительно воротя морды. — Явился — не запылился, свалился невесть откуда на нашу голову, да ещё и у бабки Веданы живёт. Ишь, прохвост…

И сколько ни носил им Пушок гостинцев, сколько ни пытался подружиться, а своим среди чужих так и не стал. Только получил презрительную кличку «Домашний».

Самое странное, что обижался он недолго. Жить у бабки Веданы — местной ведьмы-хранительницы — ему нравилось. Ну сами посудите: кормят, поят, за ушком чешут, а даже если и журят за всякие проказы, то ласково — чего ещё желать? И девица эта, которая его нашла, — Василисушка — души в нём не чаяла, хоть по-прежнему не понимала по-коловершьи (впрочем, никто из людей не понимал). Зато она и вылечить его помогла, и перья от гари все аккуратно очистила мокрой тряпочкой, а потом таскала ему из дома что-нибудь вкусненькое, отчего Пушок заметно округлился и повеселел.

Юный коловерша быстро сообразил, что Василисушка эта при бабке Ведане кем-то вроде ученицы была, и стал летать за ней то в лес собирать травы, то на Жуть-реку купаться, то ещё куда — надо же было получше всё тут разузнать.

Волшебный мир людей назывался Дивнозёрье. Пушок не сразу запомнил это мудрёное слово, но, выучив, понял, что не забудет уже никогда. Как же много здесь было чудес! Не то что дома!

Однажды он таки нашёл настоящую земляничную поляну (ага, значит, бывает!), наелся до отвала сладких ягод и вдруг, вспомнив маму, папу, старейшину Каштана и даже несносную серую Тучку, затосковал.

Интересно, как там поживают сородичи? Надо бы их навестить, рассказать о своих приключениях! То-то все удивятся!

Пушок немедленно принялся воплощать планы в жизнь: утащил у бабки Веданы полотняную суму, набил её доверху спелой земляникой и, кряхтя от натуги, полетел в сторону вязового дупла. Он ничуть не сомневался, что найдёт родное гнездовье целым и невредимым: ведь во всех историях, которые Пушок слышал раньше, добро всегда побеждало зло. Коловерши были хорошими ребятами, а жар-птицы — плохими. Нетрудно угадать, кто выиграл!

На той стороне его ждало горькое разочарование. Не то что родного гнездовья — вокруг даже леса-то толком не было. Так, три чахлые берёзки… В лицо дохнуло небывалым холодом, а внизу вместо мягкой зелёной травы показалось что-то белое и скользкое. Нежные подушечки лап вмиг заныли на ветру, и Пушок от неожиданности выронил суму. Алые ягоды раскатились по белому, будто капли крови испачкали чистую простынь.

Пушок камнем упал в сугроб, задрал голову и тихонечко заплакал, сетуя на жизнь. Серое безжизненное небо не ответило. Казалось, из мира начисто исчезли все краски и теперь так будет всегда. Это было довольно жутко!

Напрасно он летал кругами, плакал и звал сородичей — никто так и не откликнулся. Пушок подумал, что, наверное, это конец: мир, где он родился, превратился в безжизненную белую пустыню. Враги сперва выжгли его дотла, а затем заморозили…

Оставался лишь один путь: снова нырнуть в вязовое дупло, а там — будь что будет!

Поникший и промокший до костей, он вернулся к бабке Ведане, волоча за собой подранную сумку с мороженой земляникой на дне.

— Ох ты ж! — старая колдунья всплеснула руками. — Где ж тебя черти носили, окаянного!

Она завернула продрогшего Пушка в полотенце, насухо вытерла и усадила на печку. К счастью, коловерша быстро отогрелся и даже умудрился не заболеть — разве что чихнул пару раз. Вот только внутри у него как будто что-то замёрзло — и не отогрелось, несмотря на очень жаркое лето.

В следующий раз Пушок увидел белые хлопья, падающие с серого неба, уже зимой и ужасно испугался, подумав, что Дивнозёрье теперь тоже превратится в белую пустыню.

Хорошо, что бабка Ведана, разглядев в его глазах страх, поспешила успокоить взволнованного коловершу:

— Это всего лишь снег, дурачок! Зимушка-зима настала. Можно на санях кататься, в проруби купаться да песни петь. Вот только самой главной запевалы у нас нынче не будет… Эх, выдали Василисушку замуж. Осиротела бабка.

Пушок сперва ничего не понял. Он, разумеется, знал, что люди тоже женятся, как и коловерши. Заводят гнёзда, деток. Но старая ведьма говорила о свадьбе так, будто в этом было что-то плохое…

Позже он догадался: бабка жила на свете одна-одинёшенька, ни сыновей, ни дочерей, ни внуков с внучками — никого у неё не было. А Василисушка хоть и не родня ей была, любила её Ведана, как свою кровиночку. Вот только родители, видать, не захотели, чтобы их доченька любимая ведьмой стала, потому и просватали её куда-то в дальние края.

Тогда Пушок решил, что обязательно отыщет бабке другую ученицу, чтобы было, кому колдовское ремесло передать. А то негоже чудесному миру дивнозёрскому остаться без ведьмы-хранительницы.

Этим он решил заняться по весне, когда девки весну закликать начнут. Можно будет присмотреться, выбрать кого-нибудь посмышлёнее да поголосистее.

Пока же он каждый вечер сворачивался калачиком на коленях у старой ведьмы и мурлыкал себе под нос песенку, которую в детстве слышал от матери:

«Те, что были прежде врозь, встанут заодно — может, повстречаться нам было суждено? С давних пор на том стоит наше волшебство: друг спасёт тебя, а ты выручишь его».

Старая ведьма не понимала ни слова, но всё равно обнимала коловершу обеими руками; иногда плакала, зарываясь морщинистой щекой в густую рыжую шерсть, и всё приговаривала:

— Главное — дождаться весны, Пушочек. Доживём до тёплого солнышка — а дальше полегче будет. Может, даст бог, ещё свидимся с Василисушкой.

Пушок мурлыкал песню так громко, как только мог. Он не знал иного способа сказать, что им с бабкой Веданой больше никогда не будет одиноко, потому что теперь они есть друг у друга. Ведь правда?

Ясинкин Ясень

Когда твоя старшая сестра — злая ведьма, — это самое худшее, что может случиться в жизни. Так думал юный царевич Радосвет из Светелграда. Он даже змеев горынычей меньше боялся: те прилетали, пыхали огнём, поджигая пару крыш, и улетали обратно в Навьи земли. А сестра всегда была тут, рядышком…

Ух и натерпелся от неё Радосвет! Ясинка возненавидела младшего брата в день, когда тот появился на свет. Весь двор радовался, мол, наследник родился! А сестрица ушла к себе, заперлась в покоях девичьих и цельную седмицу потом не выходила. Озлилась, что батюшкино да матушкино внимание теперь не ей одной доставаться будет.

А как подрос царевич, начала сестрица его изводить. Особливо пугать любила — тенями страшными под окном, воем лютым, темнотой в неурочный час, пауками да кикиморами.

— Ты на сестру не серчай, — говорила мать, утешая плачущего сына после очередной выходки Ясинки. — Пугает тебя, а ты не бойся. Царевичу надлежит быть смелым.

Радосвет, вытирая зарёванные глаза, отвечал:

— Пускай она уже поскорее замуж выйдет и уедет от нас. Не хочу её видеть!

Мать, конечно, вздыхала. Не нравилось ей, что дети меж собой не ладят. Но что тут поделаешь, когда дочка всякий раз обещает, что больше не будет, а потом всё равно делает?

После Ясинка таиться научилась. Нашлёт видение, от которого у Радосвета сердце в пятки, тот — бегом к отцу и матери жаловаться. Пока туда-обратно обернётся, всё уж давно рассеется, и только Ясинка чистыми глазами хлопает:

— Не виноватая я! Батюшка, матушка, чего он на меня наговаривает?

А сама потом шипит на ухо:

— Ещё раз пожалуешься, щенок, я тебя так напугаю, что имя своё забудешь.

И однажды Радосвет даже жаловаться перестал. По-прежнему боялся — от каждого шороха вздрагивал, — но теперь уж молчал. Ведь если расскажешь — только хуже будет!

Он немного воспрянул духом, когда к сестрице потянулись женихи — сперва из ближних земель, а потом и заморские принцы. Ясинка ведь, несмотря на дурной нрав, была на диво хороша собой: глаза как яхонты, волосы — чистый лён, идёт — как лебедь белая плывёт.

Вот только надеждам на скорое замужество сестры не суждено было сбыться: ни один из женихов не пришёлся взбалмошной царевне по душе. Приходили они с дарами богатыми, с песнями любовными, а в ответ получали лишь насмешки да обидные прозвища. Дескать, этот некрасивый — значит, Принц-страшила. Тот ростом не вышел — Король-с-ноготок, а третий глуп как бревно — стало быть, Чурбан-царевич будет. Начали тогда и саму Ясинку Переборчивой Невестой величать, а ей только в радость. Знай, ходит, нос задирает. А однажды сказала так:

— Растёт у царя-батюшки во дворе старый ясень — ствол в три обхвата, листвой солнце закрывает. На нём живёт птица дивная: поёт так сладко — заслушаешься. Только никто эту птицу не видал, ибо прячется она в густых ветвях. Кто сделает так, чтобы солнышко в мои покои проникало, да птицу чудную споймает и принесёт — за того замуж и пойду.

Уж что только царевичи и королевичи не делали: и рубить Ясинкин ясень пытались, и залезть по гладкому стволу пробовали, и колдовские ветры буйные насылали, чтобы тот сам упал. А ясень стоит — и хоть бы хны.

Царь Ратибор уже не знал, что и делать. Ведь всякий, у кого сегодня не получилось, говорил: мол, завтра попробую, — а сам во дворец пировать. Цельный год пришлось гостей потчевать, никто так и не уехал. А казна даже у Дивьего царя не бесконечная!

Зато Ясинка радовалась пуще прежнего — и внимание ей, и почести, и ласковые слова в уши. Царевич Радосвет сам видел, как она ночами свой ясень настоями из трав поливает да чарами укрепляет, чтобы ещё выше и крепче рос. Пытался женихам правду сказать, но ему, как всегда, не поверили. Лишь отец, сурово сдвинув брови, молвил:

— А коли и так, что в том дурного? Истинному испытанию надлежит быть сложным.

Радосвет спорить не стал, хоть и знал, что по ночам отец и сам к этому проклятому ясеню лучших колдунов водит, чтобы доченьку-кровиночку поскорее замуж выдать.

Однажды терпение отца лопнуло, накричал он на Ясинку рыком своим царским:

— Ты нешто ополоумела совсем? Невозможные задания женихам даёшь. Вот увидишь, уйдут они, так и останешься как дура в девках.

— А коли останусь, невелика беда, — фыркнула строптивая царевна. — Буду с вами жить-поживать. А когда придёт срок, возведёшь меня на престол вместе с Радосветом. Он у нас хилый да болезный, даже собственной тени боится. Ему нужна будет подмога в правлении.

Тут-то и понял Радосвет, для чего всё было затеяно. Только поделать ничего не мог — боязно стало идти супротив Ясинки. Это прежде, когда он совсем крохой был, сестра ему пауков в люльку подкладывала да зловредных кикимор подсылала, а теперь стала учинять пакости и похуже: то упыря натравит, то духа какого неупокоенного. Всё сильней становились страхи и мороки — видать, задумала сестра, чтобы он и вовсе рассудка лишился.

Однажды Радосвет не выдержал. Улучил момент, когда вечером женихи пировать сели, сам взял топор серебряный да пошёл к Ясинкиному ясеню. Авось повезёт не срубить, так хотя б ослабить упрямое дерево. Так, чтобы потом любой из женихов пнул — и оно само завалилось.

Ударил топором раз, другой — ничего. Ни щепочки малой из-под лезвия не вылетело, ни листочка наземь не упало. Сел он тогда, закручинился, головушку повесил. И тут вдруг потемнело небо, сверкнула молния, налетели злые ветры, прямо посередь двора вихрь закружился. Испугался царевич, спрятался за ясеневый ствол. Видит — вышагивает по тропинке конь невиданный: сам чёрный, а глаза синим огнём горят. Ух, и жутко! И всадник тоже весь в чёрном, тощий как жердь и одет не по-нашенскому. Сперва Радосвет подумал: наваждение. Ан нет.

Остановился всадник, снял капюшон, открывая бледное лицо, и, задрав голову, молвил:

— Доброе выросло древо.

На челе незнакомца блистал серебряный венец, и Радосвет догадался — это же наверняка новый заморский принц его сестрицу сватать едет. Превозмогая ужас, он вышел из-за дерева, чтобы поприветствовать гостя.

— Мир тебе, гость заморский!

— И тебе мир, коли не шутишь, — улыбнулся тот. — Топор-то тебе зачем? Для разбойника ты, парень, хиловат, уж прости. Да и взять с меня нечего.

— Обознался ты, — царевич, смутившись, сунул топор за пояс. — Я не тать ночной, а Радосвет, царский сын. Хочу, понимаешь, это проклятое дерево убрать с глаз долой.

Незнакомец рассмеялся:

— Да как же ты его уберёшь, коли оно до самых мировых основ проросло?

— А ты откуда знаешь? — Радосвет недоверчиво прищурился.

Всадник соскочил с коня и протянул ему руку:

— Моё имя Ри Онэн, я прибыл из далёких земель. На нашем языке моё имя означает «король Ясень» — мне ли не знать про это дерево?

— А зачем ты приехал? К сестре моей свататься, что ль? — царевич пожал руку и охнул: ладонь под перчаткой гостя ощущалась так, будто из одних костей состояла, а плоти на ней и вовсе не было.

— Может, и посватаюсь, — усмехнулся тот. — Какова она? Хороша ли собой?

— Хороша лицом и статью, — буркнул Радосвет, — но не нравом.

— М-м-м? Строптива?

И тут царевич — откуда только слова нашлись — выложил заморскому гостю всё как на духу. И как его Ясинка с самого детства чёрной ворожбой изводила, чтобы с ума свести да самой править, и как над женихами потешалась, и как дерево чарами укрепляла.

Тот же слушал, улыбаясь всё шире и шире, а дослушав, молвил:

— Такую девицу я и искал. Заключим сделку, царевич? Я тебе помогу, а ты — мне.

— И что я должен буду сделать? — Радосвет сглотнул. Не понравился ему тон гостя, ох как не понравился.

— Ничего такого, сущие пустяки. По нашим обычаям брат имеет право за сестру говорить, а сестра — за брата. Скажи, мол, я, Радосвет, отдаю свою сестру королю Ясеню из Страны-Где-Не-Спят.

— И всё? — царевич не поверил своим ушам. Неужели так просто?

— И всё.

— А если она не захочет за тебя пойти?

— Подумаешь, — пожал плечами король Ясень, — её судьба хочешь — не хочешь, а ко мне рано или поздно приведёт. Никуда она не денется.

Сердце Радосвета забилось часто-часто, и он, зажмурившись, выпалил:

— Коли так, быть посему! Я, Радосвет, отдаю тебе, король Ясень из Страны-Где-Не-Спят, свою сестрицу Ясинку в жёны. Забирай, и чтобы мои глаза её не видали! Кстати, а почему в твоей стране не спят-то?

— Потому что заснуть боятся, — хохотнул гость, снимая перчатки.

Конь взвился на дыбы и заржал, а Радосвет обомлел, глядючи: руки у короля Ясеня и впрямь оказались костяными. Кого же он встретил? Уж не Кощея ли? Или, может быть, саму Смерть?

Царевич хотел броситься прочь, но ноги словно приросли к земле. Спину покрыл холодный пот, поджилки затряслись — много он за свою жизнь боялся, но такого ужаса никогда прежде не чувствовал.

А король Ясень спешился, приложил ладонь к стволу и что-то шепнул на незнакомом языке. И дерево покорилось. Нет, не упало, а раздвинуло ветви, открывая небо. Лунный свет затопил двор, проникая прямо в окно царевны.

— Что ж, первое условие выполнено. Теперь второе, — улыбнулся заморский гость и вдруг засвистел по-птичьи.

«Фр-р-р», — послышался шелест крыльев, и на его зов прилетела синяя птичка размером не больше воробья. Клюв у неё был будто посеребрённый, а глаз… глаз вообще не было! Пичужка была слепа как крот. Радосвет никогда такой прежде не видел.

— Что это за диковинка? — ахнул он.

— О, это редкая птица, — король Ясень погладил пичужку по встрёпанному хохолку. — Её зовут Птица-Справедливость. И хоть справедливость слепа, но слух у неё острый. Каждое невыполненное обещание слышит. А услышав, откладывает яйцо. Вот, взгляни сам.

Он снова что-то сказал дереву на своём языке, и то спустило вниз ветку с гнездом.

Царевич не успел пересчитать яйца, как король Ясень накрыл их платком и убрал в седельную сумку.

— Из каждого такого яйца может вылупиться Птица-Месть, — пояснил он, скаля зубы. — И поверь мне: нет в мире силы сильнее этой. За ней я приехал, а вовсе не за твоей сестрой. Но, коль подвернулась удача, заполучу и её в придачу.

— Откуда же ты узнал, что у нас завелась такая птица? — Радосвета терзало дурное предчувствие.

— Как не знать, когда я сам посадил это дерево, — ухмыльнулся король Ясень. — Все королевства, все царства объехал, когда и дед твой ещё на этой земле не жил. Да только не везде взошли семена, а лишь там, где издавна обещаний не выполняли.

— Но Дивьи люди не врут! все мои предки были очень честными, — запротестовал Радосвет. — Я знаю, я в книжках читал.

— Не всё, что в книжках написано, — правда. Зависит от того, кто их написал, — гость отстегнул от седла клетку и поместил туда слепую птаху. Видать, и впрямь готовился. — Знаешь, а ведь царевна Ясинка — достойная продолжательница традиций вашей семьи. Это ты, похоже, не уродился. Слишком честный. Таких легко провести.

Ох, как царевичу от его слов обидно стало! Вроде за честность похвалили, но всё равно дурачком выставили.

— И что же теперь будет? — вскричал он, яростно глядя прямо в глаза гостю.

Король Ясень вспрыгнул на коня и натянул поводья:

— Вручу царевне в дар птичку. Сыграем свадебку, и увезу я её. Радуйся, Радосвет. Скоро кончатся твои муки. В свой срок взойдёшь на трон, если получится. Отец твой однажды деда сместил, а дед — прадеда. Может, и ты сдюжишь.

— Этого я уж точно делать не стану! — Радосвета трясло. Он хотел верить, что пришлый чужак врёт, но сердце подсказывало — нет, такие лгать не умеют.

— А коли не станешь, то не видать тебе трона, как своих острых ушей без зеркала. Такие сволочи, как твой отец, живут долго, — пожал плечами всадник. — Он пришпорил коня, тот заржал — и вдруг исчез с глаз долой.

Не помня себя, Радосвет бросился к Ясинке, заколотил в дверь и закричал что есть мочи:

— Спасайся, сестра! Скоро приедет страшный заморский король и заберёт тебя в Страну-Где-Не-Спят! Споймал он твою птицу и попросил ясень развести ветви в стороны. Выполнены оба твоих условия.

Но сестра ему не открыла, только рассмеялась из-за двери:

— Так я тебе и поверила! Небось, придумал каверзу и хочешь меня выманить.

Радосвет никогда так не делал, но Ясинка, конечно, судила по себе.

Наутро, когда всё случилось именно так, как говорил Радосвет, она не изменилась в лице, лишь слегка побледнела, когда гость предъявил клетку с птицей. А после молвила:

— Батюшка, за этого не пойду! Слишком уж он тощий. Если муж на жердь похож, то детишки народятся — ну чисто хворостинки будут.

— Смеёшься надо мной, царевна? — нахмурился король Ясень. — Смотри, как бы потом не пришлось горько плакать.

— Уж лучше поплачу, чем за Короля-Жердяя замуж пойду, — Ясинка показала жемчужные зубы.

— Что ж, будь по-твоему, — гость накрыл Птицу-Справедливость платком, сунул клетку под мышку и направился к выходу.

Проходя мимо царевича Радосвета, он наклонился и прошептал:

— Теперь яиц в гнезде на одно больше стало. Вот увидишь: все птенцы вылупятся в свой срок.

А Ясинка с тех пор больше не смеялась. Уж и шутками её развлекали, и скоморохов приглашали — ни в какую. Уехал король Ясень и увёз с собой царевнину радость.

Прочие женихи тоже домой засобирались — надоело им смотреть на вечно постную рожу Ясинки, других невест себе нашли — весёлых, добрых, таких, что данное слово держат.

Радосвет думал, что теперь ему ещё хуже будет Пуще прежнего станет сестра его изводить. Но нет, Ясинке стало не до того. Ей самой такие кошмары начали по ночам сниться, что и лютому ворогу не пожелаешь. С криком вскакивала, тряслась, засыпать боялась и только твердила, едва шевеля бледными губами:

— Батюшка, матушка, найдите короля Ясеня, скажите ему, что одумалась я. Пойду за него замуж. Пущай только мучить меня перестанет.

Заморского гостя, конечно, искали, но не нашли — тот словно в воду канул. Пришлось царевне надевать дорожное платье, седлать коня и самой отправляться на поиски.

Уезжая, Ясинка велела себя не провожать. Но Радосвет всё равно смотрел ей вслед из окна и думал: если это и есть справедливость, то почему же от неё на душе так горько, будто полынной настойки хлебнул? И неужели нельзя жить так, чтобы в царской семье были лад да любовь? Тогда-то он и дал себе слово, что у него — когда он вырастет и однажды решит жениться, — всё будет иначе. Жаль, нельзя было заглянуть в то гнездо и убедиться, что пташка не отложила нового яйца, когда он произнёс это обещание вслух.

А старый ясень задумчиво шелестел листвой, как будто был тут совершенно ни при чём…

Тот самый день

Радосвет понял, что заклятие опять подействовало как-то не так, когда земля с небом несколько раз поменялись местами, к горлу подступила тошнота, а потом — бах! — из груди будто бы выбили весь воздух…

Эх, ну почему учебные чары всегда получались нормально, а в настоящих все опять пошло наперекосяк?

Царевич сел, потер свеженабитую шишку на затылке и огляделся. Над его головой шелестели листья вяза, сплошь увитого диким виноградом. Сочные длинные лозы переползали и дальше — на большие, выше человеческого роста, коробки, сделанные из металла. Кажется, кто-то из путешественников между мирами, описывая это место, упоминал про некие «гаражи»? Интересно, что это вообще такое?

Радосвет встал, расправил плечи и поморщился от боли — ох, кажется, он здорово приложился спиной о раздвоенный ствол. Ладно, по крайней мере, ему удалось миновать Границу и оказаться в таинственной стране смертных — а значит, все уже было не зря. Его давняя заветная мечта сбылась! Оставалось надеяться, что новое приключение не окажется столь же разочаровывающим, как то, детское, когда он решил полюбоваться зимой в Навьем царстве. В тот день заклятие перемещения тоже сработало не слишком точно, и маленький Радосвет едва не угодил в плен к самому Кощею… впрочем, об этом он вспоминать не любил.

Ныне Кощей был мертв, война закончилась, но ходили слухи, что следующая уже не за горами. Радосвет видел, как его отец, царь Ратибор, становился все мрачнее с каждым днем. А матушка, царица Голуба, так и вовсе каждое утро просыпалась в слезах. Родители привыкли оберегать юного царевича от дурных вестей, однажды ему пришлось даже повысить голос, чтобы добиться от них правды:

— Я уже не ребенок, мне скоро сотня! — В сердцах он ударил кулаком по столу, заставив подпрыгнуть глиняные кружки. — И наследник престола к тому же! Я должен знать, что нас ждет впереди.

Царица Голуба, опустив глаза, пробормотала что-то вроде «как же быстро дети становятся взрослыми» и тронула мужа за рукав расшитого златом и серебром кафтана. А царь Ратибор вдруг кивнул:

— Твоя правда, Волчонок. Я и не заметил, как ты вырос. Пора тебе научиться быть правителем. Потому что если со мной что-то случится…

Мать бросила на него тревожный взгляд, и он осекся.

— Значит, мир долго не продлится? — Радосвет горестно вздохнул.

Он родился во время войны, можно сказать, даже привык к ней и почти не знал другой жизни. С детства видел слезы вдов, слышал стоны раненых и прятался с другими дворцовыми мальчишками и девчонками в подземельях, когда над столицей пролетали старые Кощеевы приятели змеи горынычи, плюющиеся огнем. Потом прятаться перестал и начал помогать взрослым тушить деревянные терема, которые вспыхивали, как трут, от огненного дыхания чудища…

Когда же Кощея победили, Радосвет еще несколько лет подряд просыпался ночью в холодном поту: ему снилось, что царские палаты охвачены яростным огнем.

Но потом кошмары оставили его, и новая — спокойная — жизнь пошла своим чередом. Царевич всей душой полюбил это время, когда больше не нужно было прятаться и дрожать от страха, слыша над головой свист кожистых крыльев. Но самое главное — никто больше не умирал: дивьи люди не ведали ни болезней, ни старости — в мирные дни они могли жить почти вечно…

— Новая война лишь дело времени. — Царь Ратибор сдвинул кустистые брови к переносице. — Наши соглядатаи донесли, что Кощеев сын Лютогор собирается продолжить дело своего отца, но пока копит силы. Значит, нам тоже следует готовиться…

— В следующий раз я буду биться рядом с тобой!

Радосвет не спрашивал, а утверждал.

Он же наследник! А наследник престола не может быть трусом, отсиживающимся в теремах за чужими спинами, пока остальные сражаются не на жизнь, а на смерть.

Заслышав эти слова, мать побледнела как полотно, но перечить не стала. Лишь молвила тихим голосом:

— Только прошу тебя, сынок, — мечом, а не колдовством…

Царевич вздохнул. Чародей из него и впрямь был не шибко умелый. Многие его сверстники ушли далеко вперед в познании магических искусств, а он все топтался на месте, то и дело ошибаясь в словах заклятий. Но как же ему хотелось преуспеть именно в том, что никак не давалось…

— Ладно, мам, — буркнул он, ковыряя ложкой кашу.

Радосвет легко мог спорить с отцом — даже ссориться, — но расстраивать кроткую мать не смел. Голуба всегда была ранимой, хрупкой, тоненькой, как тростинка, и очень беззащитной. Она до сих пор выглядела девчонкой, так и не скажешь, что двоих детей царю выносила: Радосвета и его старшую сестрицу Ясинку…

Порой царевичу хотелось совершать глупости: убегать в поля и валяться в высокой траве, уставившись в бездонное небо, или скакать галопом на белом жеребце, не разбирая дороги, — без седла и уздечки, далеко за самый окоем. Но еще больше хотелось хоть одним глазком увидеть волшебный мир смертных. В старых книгах говорилось, что в Дивьем царстве можно найти вязовые дупла, которые открываются по Ту Сторону, в Дивнозёрье, где живут люди-искры, чья жизнь сияет ярче, чем пламя костра, но быстротечна, как падающие звезды. Поэтому смертные торопятся жить и за год успевают совершить столько славных деяний, сколько дивий человек не успеет и за десяток лет. Взрослели они тоже быстро. Вот, например, Радосвету скоро исполнялась сотня, а по меркам смертных это было бы лет шестнадцать, не больше. Время в их мире тоже текло иначе…

Когда царевич размышлял о грядущей войне, прежние страхи возвращались с лихвой. Ночные кошмары снова начали терзать его. Порой он спрашивал себя, что будет делать, если Лютогор победит. И не находил ответа…

Однажды Радосвету приснилось, что столица пала. Отец погиб в бою, а несчастная мать, обезумев от горя, бросилась с Сияющей башни — той, что с зеркальной черепицей, самой высокой в их белокаменном дворце. Подданные же, рыдая, пришли к нему, пали на колени и молвили:

— Теперь ты царь. Спаси нас от неминучей гибели!

Если бы не этот сон, царевич, может, и не стал бы искать дорогу в волшебный мир смертных. Но хорошему правителю следовало предусмотреть, куда вести людей, если (ему было страшно произнести это даже мысленно) они проиграют войну.

Из сказок каждому дивьему ребенку было известно, что вязовые дупла не только приводят на Ту Сторону, но и позволяют в случае чего вернуться обратно. Но если придется уходить быстро, сколько человек успеют туда протиснуться? Несколько десятков? Может быть, сотня. Но никак не тысячи…

Радосвет не мог ни есть, ни спать, пока вновь не вспомнил заклятие мгновенного перемещения — то самое, что использовал в детстве, когда сдуру отправился в Навь. Ему показалось, что это отличный выход — послать в новый чудный мир всех разом. Но сперва стоило довести заклятие до ума, чтобы не вышло как в прошлый раз.

Он провел несколько опытов перемещения между комнатами дворца, которые счел удачными, и лишь тогда решил — пора!

Написал записку для родителей, запалил нужные травы, сказал заветные слова — и сияющий проход распахнулся перед ним во всей красе, осыпав юного чародея колючими золотыми искрами.

Радосвет с замиранием сердца шагнул вперед — так он и оказался на пустыре возле старого вяза, увитого диким виноградом. Вот только проход за его спиной тут же захлопнулся, а новый не открывался, сколько ни заклинай. Опя-я-ять!

Выходит, пройти сюда толпой не получится: один человек — одна дорога… царевич чуть не плакал: его гениальная затея провалилась с треском. Ох, видать, права была матушка — надо прекращать занятия чародейством, пускай колдуют те, у кого хоть какой-то талант имеется. Не дано — значит, не дано.

Царевич поднял руки (под лопаткой больно хрустнуло — аж до слез) и принялся обрывать лозы дикого винограда в поисках вязового дупла. Не то чтобы он собирался отправиться домой прямо сейчас: ведь, если уж занесла судьба в чудесный край, стоило хотя бы осмотреться. Но делать это было бы намного спокойнее, зная, что он может в любой момент оказаться дома.

— Эй, ты что, потерялся?

За его спиной вдруг раздался звонкий девичий голос, и Радосвет вздрогнул от неожиданности. Кого еще там принесло?

Он обернулся и увидел высокую стройную девицу с темными косами. Та была одета очень странно, и царевич слегка покраснел, разглядев ее голые ноги под слишком короткой — всего лишь до колен — юбкой.

— Нет, конечно! — Радосвет поспешно вытер глаза: пускай смертная не думает, что он какой-нибудь плакса. — Я ищу вязовое дупло. Ты не видела?

Девица шагнула ближе, беззастенчиво разглядывая Радосвета и тем самым смущая его еще больше. Интересно, ей не говорили, что неприлично вот так пялиться на незнакомых парней? Он едва поборол желание закрыть руками лицо: щеки Радосвета с рождения были усеяны частыми веснушками, из-за этого его дразнили «конопатым». Эх, ну почему он не пошел в мать? У той кожа всегда была чистая, будто фарфоровая…

Он шмыгнул носом и разозлился сам на себя за эти дурацкие мысли. Ну и где же его хваленая уверенность? Еще царевич, называется! Нет уж, он не будет стесняться какой-то там странной девицы, пусть даже из другого мира.

Радосвет расправил плечи, тоже сделал шаг вперед, заглянул в ее полные удивленного любопытства зеленые глаза, — и его вдруг словно ледяной водой окатило.

Девица что-то спросила, он ответил, не слыша собственных слов из-за громкого стука сердца. Кажется, нес какую-то чушь — но лишь потому, что не мог вспомнить, как дышать.

Мать всегда предупреждала — однажды это случится. Мол, всему волчьему племени на роду написано любить лишь раз и навсегда, а дивья царская семья не зря считалась побратимами белых волков. Еще мать говорила: когда встретишь ту самую — сразу узнаешь. И впору было посмеяться над своим злосчастьем: ну почему его суженая оказалась смертной девицей с Той Стороны? Разве могут быть вместе те, кого разделяет Граница?

Мысли лихорадочно метались в голове, а щеки полыхали огнем. К союзам со смертными в краях, где Радосвет родился и вырос, всегда относились настороженно, если не сказать враждебно. Считалось, что дети, рожденные от такой связи, могут стать великими чародеями, но также несут в себе семена зла. Вот Лютогор, Кощеев сын, как раз был таким полукровкой, и в его случае зло уже дало мощные всходы…

Царевич ущипнул себя за руку. Так, о чем он думает вообще?! Он даже имени этой девицы еще не знает!

А незнакомка все говорила и говорила, но до ушей Радосвета доносились лишь обрывки фраз:

— Знаешь, сколько у нас всего интересного?! Можно пойти в лес за орехами. Или искупаться. Или развести костер и испечь картошку. А Федька нам на гитаре сыграет, если попросим. Про желтую подлодку.

Признаться, царевич, не понял, что такое «гитара» и эта загадочная «подлодка», но на всякий случай изобразил живой интерес (ведь наверняка это было что-то очень волшебное!), а потом, набравшись смелости, выпалил:

— А подаришь мне что-нибудь на память?

Матушка наставляла: в тот самый день, когда встретишь свою нареченную, — сразу же попроси у нее что-нибудь в дар — лучше еще до того, как вы назовете друг другу свои имена. Ежели не откажет — это добрая примета. Значит, быть вам вместе рано или поздно.

Девица, покопавшись в кармане, достала монету с дырочкой, дыхнула на нее и протерла рукавом.

— Вот, держи. Счастливый! Я с ним алгебру на пять написала.

Монета была немного теплой на ощупь, и Радосвет крепко сжал ее в ладони. Хм… значит, это был оберег от какой-то ужасной «алгебры». В Дивьем царстве о подобных чудовищах и не слыхивали…

— Зачем же ты тогда такую важную вещь мне отдаешь? — настороженно спросил он и просиял, услышав ответ:

— Не беспокойся, у меня второй есть. Точно такой же. Кстати, я Таисья, — она протянула руку. — Но ты можешь звать меня Тайка, если хочешь.

— Радосвет. — Он осторожно коснулся пальцами ее ладони, не совсем понимая, чего от него хочет эта… Тайка.

Девица хихикнула:

— Странное у тебя имя! Никогда такого раньше не встречала. И уши такие забавные — острые! Ладно, идем… — Она схватила его руку и потащила за собой — прочь от пустыря.

Они провели вместе целый день, и Радосвет едва не сошел с ума от восторга — никогда прежде он не видел столько чудес! Запах невиданных цветов кружил голову, а в синей вышине пели птицы, имен которых он не знал. Еще Тайка показала ему волшебных животных: собаку и корову. Про коров царевич даже читал: в сказках говорилось, что они дают молоко. Однажды в детстве отец принес ему попробовать этот загадочный напиток с Той Стороны, и Радосвет до сих пор помнил его чарующий вкус.

Позже к ним присоединился Тайкин приятель Федор с гитарой (это оказался такой музыкальный инструмент, наподобие гуслей), и они до самой темноты пели хором. Спустя пару часов царевич так осмелел, что принялся подпевать громче — в удивительном мире смертных музыка тоже была необычной («Это ж классика «Битлз»», — так сказал Федор, и Радосвет сделал вид, что все понял).

А загадочные иномирные яства! Чего стоила одна печеная картошка. Пальчики оближешь… А черный хлеб! А шоколад! Словами не передать, какая вкуснотища.

Однако, если бы пришлось выбирать, Радосвет легко отказался бы от всех этих лакомств ради одного взгляда прекрасной Таисьи — суженой, что была предназначена ему самой судьбой.

Глядя на нее, он забывал о тревогах, о грядущей войне и даже о долге царского сына — в Дивнозёрье он мог быть обычным мальчишкой: петь, смеяться, делать любые глупости и ни о чем не сожалеть. Жаль, что все это не могло длиться вечно…

Федор хоть и был искусным игрецом и скоморохом, но все же мешал. Как говорится, третий лишний. Похоже, музыкант и сам все понял, потому что ушел вскоре после наступления темноты, а Тайка осталась.

Они вместе разглядывали незнакомые чужие звезды на небе, и девица-красавица указывала пальцем на созвездия, называя их по именам, но Радосвету больше нравилось смотреть в ее глаза, потому что те были ярче любых звезд всех миров…

Царевич сжимал в кулаке заветную монету («пятак», так вроде сказала Тайка?) и думал: а что будет, если прямо сейчас обнять нареченную и поцеловать? Обрадуется она или, может, отпрянет, негодуя? Чувства не всегда оказывались взаимны даже у волков. Была ли в ее сердце хотя бы толика той нежности, что расцветала в груди царевича? Порой ему казалось, что да. Но пока не попробуешь — наверняка не узнаешь, так ведь? А потом еще до конца жизни не простишь себе, коли струсишь. Хватит сомнений: он уже не волчонок, а юный волк, достойный сын своего рода. Волки не должны бояться отказов…

Набравшись смелости, Радосвет привлек ее ближе. Сперва коснулся губами прохладного виска — там, где из косы выбивалась тонкая смешная прядка, потом, осмелев, взял за подбородок и развернул лицом к себе.

— Мне кажется, я знал тебя всегда… — шепнул он прежде, чем прижать уста к устам и почувствовать ее ладони на своей спине.

Определенно, этот день стал лучшим в его пока недолгой — всего-то столетней — жизни. Кто бы мог подумать, что одно неудачное заклятие обернется таким безумным, почти невозможным счастьем? Радосвет знал, что спустя долгие годы будет помнить эту ночь — одну на двоих — так же ясно, как будто все случилось вчера.

И ему всей душой хотелось верить, что это только начало пути…

А потом их сморил сон — прямо там, в полях.

На заре Радосвет проснулся первым. Он немного полюбовался спящей Тайкой, поправил сползший с ее плеча плед, потом натянул рубаху, нащупал в росной траве свои сапоги и, обувшись, зашагал к лесу.

Всего пару часов назад он был до одури счастлив, но теперь с глаз будто спала пелена и в его голове, словно злые пчелы, роились тревожные мысли. Царевич по-прежнему был готов хоть сейчас идти с любимой под венец. Он знал, что ни отец, ни мать возражать не станут — уж они-то понимали, что такое любить раз и навсегда. Вот только это означало, что ему придется привести невесту в край, где скоро грянет война. Сможет ли она прижиться в самом обычном Дивьем царстве после безмятежного волшебного края? Может, лучше будет ему остаться тут? Тем более, что вязовое дупло он пока не нашел…

Но колдовской лес, похоже, решил посмеяться над чужаком. Стоило только вспомнить про вязовое дупло — как оно и появилось, легкое на помине.

Радосвет сполз спиной по стволу дерева, обхватив голову руками. Может, притвориться, что он ничего не видел? Нет, так поступать нельзя. Он же царевич, наследник, у него тоже есть долг перед страной… Да и разве станет прекрасная Таисья любить труса? Нет, решено — они должны вернуться вместе!

Чудесный пятак в кулаке потеплел, будто бы соглашаясь с его решением. Со всех ног Радосвет бросился обратно: туда, где еще не остыла зола их вечернего костра и где тихим безмятежным сном спала его единственная любовь.

Царевич волновался зря: на предложение руки и сердца Таисья согласилась с радостью — наверное, тоже почувствовала их связь. Но Радосвет так и не смог ей признаться, что по ту сторону вязового дупла их ждет не только супружеское счастье, но и горести долгих военных лет. Просто язык не повернулся сказать всю правду…

Наверное, за это он и поплатился. Проклятое дупло легко открылось для Радосвета, а вот Таисью не выпустило. Она осталась с Той Стороны одна: обиженная, брошенная… Царевич обернулся, но сильный порыв ветра толкнул его в спину, и он, на свою беду, не успел ухватиться за Тайкину ладонь. Все было напрасно: судьба свела их и, словно смеясь, опять развела в стороны. Уж он и кричал, и звал, а потом по-волчьи выл, разбивая кулаки о кору старого дерева.

Оставалось последнее средство: с трудом вспомнив слова заклятия, Радосвет попытался снова открыть сияющий проход — пусть даже без верных трав, — но тут его схватили за руки. Царевич яростно дернулся, силясь стряхнуть обидчиков, те охнули, но удержали.

— Тише-тише, родной мой, — над ухом раздался встревоженный голос мамы, и лишь тогда царевич поднял воспаленные глаза.

Царица Голуба порывисто обняла его, уткнувшись лицом в плечо. Ее руки тряслись, а рубаха Радосвета вмиг намокла от материнских слез.

— Уже и не чаяла… — всхлипнула она. — Мы с ног сбились, тебя разыскивая. А ты… был в Дивнозёрье, да?

Отпираться было бессмысленно, и Радосвет кивнул:

— Мам, я там кое-кого встретил. Она чудесная, просто самая лучшая на свете! Знаешь, мы…

Но мать, не дослушав, приложила палец к его губам:

— Прости, дорогой, сейчас не время для свадеб. Сегодня ночью Лютогор перешел границу. Твой отец уже созывает войска.

Царевич, как ни старался, все-таки не смог сдержать разочарованного возгласа.

Неужели это к лучшему, что Таисья осталась на Той Стороне? Пожалуй, да… Судьба решила, что лучше быть в вечной разлуке с любимой, чем привести ее прямо в объятия войны. Нет, лучше пусть живет в своем безмятежном мире. А место Радосвета, конечно, было здесь, плечом к плечу с отцом и его дружиной, с мечом в руках.

— Век смертных так недолог… — Эти слова дались царевичу с трудом: казалось, будто каждое из них было пропитано полынной отравой. — Увидимся ли мы еще когда-нибудь? Я не знаю, смогу ли жить, когда оставил сердце по ту сторону вязового дупла…

— В Дивнозёрье время идет быстрее, — мать взъерошила его светлые волосы, утешая. — Может статься, что здесь пройдет всего несколько месяцев, а она уже состарится. Но не кручинься, я попробую помочь твоему горю. Вы сможете видеться во снах — это лучше, чем ничего. Надо будет только добыть одну редкую вещицу — навье зеркало. У нас, увы, таких не делают…

— Я добуду! Даже если ради этого потребуется выпотрошить самого Лютогора! — Радосвет до хруста сжал кулаки.

Царица Голуба поцеловала сына сначала в одну щеку, потом в другую:

— Вот тебе мое материнское благословение. И запомни: если любящим сердцам суждено быть вместе, никто не разлучит их — даже сама судьба. Просто верь, что счастье еще ждет вас впереди. Только уберегись на войне, не геройствуй почем зря.

— Дай мне прядь своих волос на добрую удачу. — Радосвет украдкой вытер уголки глаз.

Время слез миновало. Ему нужно было научиться быть сильным.

Уже будучи в своих покоях, он сплел из золотистых волос царицы Голубы крепкий шнурок, продернул его сквозь дырочку и повесил на грудь счастливый Таисьин пятак. Потом надел кольчугу, опоясался мечом и вышел во двор — туда, где громко ржали ретивые кони, а молодые воины бряцали оружием, — навстречу своей судьбе.

Юному белому волчонку настало время превратиться в матерого волка.

Заклинание от страха

К ночи разыгралась буря. Дождь лил как из ведра, ветки стучали в окно. Таисья долго не могла заснуть этой ночью: всё прислушивалась к вою ветра и скрипу половиц. С каждым раскатом грома её сердце сжималось от дурного предчувствия. Казалось, что вот-вот случится что-то очень плохое…

Вдруг тёмная тень отделилась от стены и медленно направилась к её кровати. Таисья вцепилась в одеяло до боли в костяшках. Хотела закричать, но из горла не вырвалось ни звука. Она не могла вспомнить ни одного заклинания, чтобы противостоять страху. Руки и ноги налились свинцовой тяжестью, её будто бы придавило каменной плитой.

— Должно быть, я сплю, — решила Таисья. — Это очередной кошмарный сон…

Мысль оказалась спасительной. Наваждение вмиг развеялось, тёмная фигура обрела знакомые черты.

— Ох, Радосвет, это ты? — она с облегчением выдохнула.

Хотела добавить ещё «Нельзя же так пугать», но прикусила язык. Её жених наверняка не имел такого намерения. Это просто гроза. И глупое сердце, которое от любого шороха дрожит, как мышиный хвост.

— Ну а кто же ещё? — удивился Радосвет. — Обещал тебе присниться — вот, снюсь. Прости, что давно не появлялся, но государственные дела сами себя не сделают.

— Понимаю. У вас ведь война… тут не до свиданий, — Таисья наконец смогла разжать руки и выпустить одеяло.

Радосвет присел на край кровати и нахмурился.

— Что-то ты грустная какая-то. Али не рада меня видеть?

— Нет, что ты! Я очень соскучилась. Просто… мне неловко признаваться, но…

— Тебе опять снились кошмары, — догадался Радосвет.

И тут Таисью словно прорвало. Всё, что она долгое время держала в себе, выплеснулось:

— Я так боюсь за тебя, родной мой! Всё время жду дурных вестей, уже не понимаю, где сон, а где явь. Страшно, что однажды ты перестанешь приходить, а я даже не узнаю, что с тобой случилось. Когда от тебя долго нет вестей, я начинаю гадать: а вдруг мой любимый уже пал в бою? А вдруг его взяли в плен? Думаю об этом днём, а ночами такие сны снятся — врагу не пожелаешь. То не успеваю тебя спасти. То иду по полю брани, ищу тебя среди мёртвых тел. И нахожу… Может, это твоя злая сестра опять над нами потешается?

Радосвет с сомнением покачал головой.

— Нет, Ясинка обычно не возвращается туда, откуда её однажды прогнали. Но я понимаю, о чём ты говоришь. Когда я был отроком, меня она тоже донимала — пугала ночными шорохами, шумом ветра, грозой и страшными тенями за окном. Сколько раз я просыпался в холодном поту, прятался в одеяло, чтобы даже пятка наружу не высунулась, — не счесть. И даже пожаловаться никому не мог: ведь царевич должен быть смелым, чтобы другим пример подавать. Потом Ясинка ушла из дворца, а кошмары остались. Потому что, когда страхи крепко поселились в душе, их больше не нужно насылать. Они уже знают дорожку и приходят сами.

За окном сверкнуло и почти одновременно бахнуло так, что задрожали стёкла. Таисья невольно вскрикнула. Радосвет привлёк её к себе и обнял.

— Тише-тише, родная. Это просто буря.

— Ты такой смелый, — всхлипнула Таисья. — Как тебе удалось избавиться от наваждений?

— Я от них не избавился.

— Хочешь сказать, ты до сих пор боишься?

— Конечно, все чего-то боятся. Даже самые смелые. И это вовсе не стыдно. — Радосвет гладил её по спине и говорил тихим ласковым голосом, успокаивая: — Прежде я думал, что вырасту, и кошмары сами собой исчезнут. Но потом понял, что они растут вместе со мной… Тот, кто говорит, что ничего не боится, либо лжёт себе и другим, либо глуп. Но это не значит, что со страхом нельзя бороться.

— Эх, хотела бы я стать посмелее, — Таисья закусила губу.

— Я тебя научу. Когда страшно — пой. В полный голос или тихонечко — не важно. Ночные кошмары боятся песен.

— Колдовских или самых обычных?

— Любая песня сама по себе заклинание, посильнее многих. Думаешь, почему во все времена поэтов и сказителей так уважали?

Надежда вспыхнула ярким огоньком, но тут же погасла.

— Но я и петь-то не умею… — Таисья опустила голову.

В комнате как будто бы стало темнее. Особенно в дальнем углу.

— А ты нешто немая? — усмехнулся Радосвет.

— Ну что ты глупые вопросы задаёшь? Нет, конечно!

— Коли голос есть — значит, сможешь. Пой так, будто никто не слышит, главное — искренне, от всей души. Вот увидишь: тьма отступит, и на сердце станет светлее.

Такое простое объяснение не приходило Таисье в голову. Ей-то всегда говорили: «Не умеешь — не берись». Или: «Не можешь сделать хорошо — лучше не делай вовсе». И повторяли это так часто, что она поверила.

— Знаешь, порой для того, чтобы запеть, тоже надо набраться немалой смелости, — вздохнула она. — Но я справлюсь, обещаю. А пока… может быть, ты мне что-нибудь споёшь? Что ты пел, когда разгонял свои страхи?

— Ладно… есть одна песня. Её принесли сказители из дальних земель. Моя любимая. Слушай.

Радосвет прикрыл глаза и тихонько завёл мелодию. Голос у него был не сильный, но приятный. А для Таисьи так и вообще самый лучший на свете. Потому что никто не споёт лучше любимого.

Песня закончилась, но Таисья ещё некоторое время молчала, боясь нарушить тишину. Впервые за многие дни на душе стало светло и спокойно. Теперь она знала, что в тёмном углу никто не прячется, а буря — это просто буря. Пусть себе громыхает.

— Мне кажется, я слышала эту песню прежде, — наконец прошептала она. — Вот только слова подзабыла, а теперь вдруг вспомнила. Разве может так быть, чтобы одни и те же песни в разных мирах пелись?

— Конечно, может. Песни — они как птицы, летают везде, и никакие границы им неведомы. Запомни, родная: смел не тот, кто ничего не боится, а тот, кто сражается со страхами и побеждает их. Когда-нибудь в час невзгод и ты для меня споёшь, чтобы подбодрить и утешить.

— Обязательно. И дочке нашей теперь тоже петь буду. Ты только береги себя, Радосвет. И пусть эта война поскорее закончится.

Таисья подтянула одеяло так, чтобы накрыть их обоих. Ей казалось, что в этом коконе её любимый будет под защитой. И ничего с ним не случится. Она не позволит! Ведьма она или кто?

Радосвет сплёл её пальцы со своими.

— Ни одна война не может длиться вечно, кроме той, что внутри нас самих. Но знай: что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой, даже когда далеко.

Таисья обняла его в ответ крепко-крепко:

— Знаю, родной. И я тоже. Ведь мы с тобой друг другу не просто жених и невеста, но ещё и самое верное заклинание от страха.

Не для тебя цветочек рос

Каждый год на Ивана Купалу Таисья ходила в лес искать цветок папоротника — тот, что по поверью, исполняет самые заветные желания. Вся деревня над ней смеялась: мол, глупая баба, самой за тридцать уже — а ума как у малолетки! Ну кто же в таком возрасте в сказки верит? Ладно еще, когда девчонкой была, в короткой юбчонке по лесам скакала, как коза, — в юности-то всем чудес подавай. Но теперь-то чего? Пора бы уже оставить эти глупости!

Так ей мать говорила, но Таисья ее не слушала, отмахивалась. Вот отцу, может, не посмела бы перечить, но тот рано умер, поэтому не увидел ее «позора». Таисья ведь девчоночку родила без мужа — ох, тогда все Дивнозёрье перемывало ей косточки. Все гадали: кто ж папка-то? Может, Федька, соседский шалопай? Или заезжий парень из города?

Таисья на все вопросы только отмалчивалась, а когда начинали слишком доставать — огрызалась и убегала в лес — успокоиться, травки пособирать. За то и прослыла ведьмой.

— Ох, Тасенька, в кого же ты у меня такая непутевая? — Мать повторяла это каждый день. — И доньку такую же непутевую родила. Отмахивается от бабки, в город убежать хочет, будто бы там ей медом намазано. Ты-то у меня в город не собираешься, а?

— Что ты, мам, — отзывалась Таисья. — Мне и тут хорошо.

— Хорошо ей, как же! — ворчала мать, помешивая так и норовящую убежать овсяную кашу. — Соседи вслед плюются, за глаза вертихвосткой кличут гулящей.

— За спиной пускай что угодно болтают, а в лицо меня больше оскорблять не посмеют. Испугаются. Я же ведьма, помнишь?

— Да какая ты ведьма, смех один! Эх, была бы я построже, так бы и огрела тебя половником! Да поздно, раньше надо было воспитывать…

Таисья подошла к матери и обняла ее сзади за плечи:

— Не волнуйся, мам. Все будет хорошо. Вот увидишь, найду папоротников цвет — и заживем тогда как в сказке…

— Вот то-то и оно, сказки сплошные у тебя в голове. А Анька твоя совсем от рук отбилась, дерзит мне, грядки полоть не хочет. Поговорила бы ты с ней, а?

— Угу… — Таисья ее уже не слушала. Ну не могла она думать о делах в такое время!

Сегодня наступала вершина лета — самая короткая ночь и самый длинный день. А это значило, что волшебный папоротник где-то в лесу уже выпустил бутон, который раскроется с наступлением темноты, засияет огненными лепестками, запылает жаром, суля настоящее счастье…

Это все неправда, что после тридцати нужно позабыть о чудесах и жить обычной жизнью. Нет такого закона! Настоящее волшебство никуда не уходит — люди сами себя обделяют зачем-то, становятся скучными взрослыми, не способными замечать то, что радовало в детстве. А вот Таисья ничего не забыла. Когда ей было всего шестнадцать, она встретила на пустыре у оврага Дивьего мальчика по имени Радосвет — примерно своего ровесника. Они полюбили друг друга с первого взгляда так сильно, как бывает только в сказках. Ну ладно, может, не с первого, а со второго, но эта любовь была самая настоящая, от которой в душе расцветают цветы, голова кружится, а дыхание перехватывает от восторга. Знаете такое чувство? Вот то-то!

Так что деревенские могли сколько угодно гадать, кто же настоящий отец маленькой Аннушки, но ни за что бы не поверили, что он — из Волшебной станы. Один Федька поверил. Он вообще был хорошим другом, всегда помогал Таисье, даже малую нянчил, пока работать в город не уехал. Но они все равно часто созванивались, рассказывали друг другу о жизни, а Федька все повторял:

— Да плюнь ты на своего кавалера ушастого, Тайка-зайка, дивья невеста! Не вернется он. Знаешь, как у нас говорят: поматросил — и бросил. А Аньке отец нужен…

— Да кто ж на мне такой женится? — шутя, отмахивалась Таисья. — С чужим ребенком-то.

— Ну вот я бы, между прочим, женился, — однажды сказал Федька и надолго замолчал.

Таисья не нашлась, что ответить. Затаив дыхание, она слушала шорохи и потрескивание в трубке, пока телефон-автомат не подал сигнал, что время разговора на исходе. Но она не стала докладывать новую монетку. Что-то щелкнуло, и их разъединили. Послышались короткие гудки. Эх, Федька, Федька…

Таисья, конечно, подозревала, что друг детства неровно к ней дышит. Поэтому никогда и не рассказывала, что Радосвет на самом деле ее не бросал. Просто нельзя ему было теперь в мире людей показываться. Ведь там, у себя в Дивьем царстве, он правителем стал. Но влюбленные все равно виделись — во снах. Почти каждую ночь они вдвоем гуляли по дорогам сновидений, любовались туманами в вечнозеленых низинах и многочисленными радугами в небе, кормили с рук чудесных птиц, целовались под цветущими яблонями и горько плакали, когда с рассветом наступала пора расстаться. Еще Радосвет учил Таисью колдовству — ведь сам был колдуном хоть куда! Жаль только, что Аннушке он почему-то присниться не мог: хотя пытался и так и сяк — очень уж хотел дочку увидеть! Теперь понимаете, зачем Таисья каждый год искала цветок папоротника, исполняющий любые желания? Это был ее единственный шанс на воссоединение с любимым…

А Федька, кстати, все и сам понял. Отчаялся ждать. Нашел себе вскоре городскую красотку Валю да и женился на ней. Таисья на свадьбу не приехала — решила, нечего жениха с невестой смущать, но открытку отправила. И подарочек не забыла — прислала оберегов на счастье и крепкое супружество. Те сработали на ура: уже следующим летом у Федьки с Валей девочки-близняшки родились и зажили они вчетвером душа в душу.

Папоротников цвет же Таисье никак не давался. В иные годы он будто и вовсе не расцветал — то от засухи, то, наоборот, от затяжных дождей. А пару раз его успевали сорвать еще до того, как запыхавшаяся Таисья — босиком и в разодранной о кусты дикого шиповника юбке — прибегала на заветную полянку. Не в силах унять обиду, она падала ничком в траву и рыдала, обняв жалкий обломок волшебного стебелька. Но — честное слово — никогда не желала зла тем, кто раньше нее успел найти свое счастье. Потому что знала: папоротников цвет дается в руки лишь тому, кому был предназначен судьбой. А если она не успела, что ж — значит, не для нее этот цветочек рос…

Сегодняшней ночью она подготовилась получше: изготовила новые обереги от лесной нечисти, которая любит водить путников за нос, умыла глаза вечерней росой с заговором, чтобы лучше видеть незримое, распустила густые черные косы.

До поля Таисья дошла в старых разношенных кедах, но сняла их на опушке, чтобы ступить под сень леса уже босыми ногами. Войдя, она поздоровалась с лесными духами и оставила под старой елью угощение: немного молока и хлеб, который утром испекла сама. Оставалось надеяться, что в этот раз ей наконец-то повезет…

Самая светлая ночь в году неожиданно оказалась темной. Последние сполохи заката уже отгорели, небо подзатянуло, и луна совсем не спешила показываться сквозь пелену облаков. Таисья сочла это хорошим знаком: ведь в прошлые — неудачные — ночи в лесу было светло почти как днем. Глазам понадобилось время, чтобы привыкнуть к темноте, но вскоре она начала различать и силуэты деревьев, и кусты, и даже исхоженные грибниками тропинки. Впрочем, вскоре ей пришлось свернуть и углубиться в чащу — ведь на дорожках, куда ступала нога человека, папоротников цвет ни за что не вырастет — он тишину и уединение любит.

Лес, казалось, жил собственной жизнью. Ветер скрипел старыми деревьями, в траве мерцали светлячки, неподалеку что-то ухало, посвистывало, чавкало, трещало сучьями, а порой и завывало так, что сердце заходилось от ужаса, а на висках выступал холодный пот. Таисье не раз хотелось закричать в голос и опрометью броситься назад, в деревню, но она, стиснув зубы, шла дальше, потому что знала, на что идет. Да, колдовская ночь в лесу была полна таких опасностей, которые обычным людям и не снились. Но любовь к Радосвету придавала ей силы духа — и непрошеный страх отступал прочь…

Вдалеке между стволами деревьев вдруг блеснул огонек, и Таисье пришлось приложить руку к сердцу, чтобы то не выпрыгнуло из груди. Казалось, его частый стук отдавался в ушах тысячей барабанов. Того и гляди, вся нечисть в округе услышит и сбежится на звук…

Таисья бросилась за огоньком. Несколько раз она спотыкалась и падала, сбивая ступни о древесные корни. Снова порвала юбку, когда перелезала через бурелом, вся перемазалась в глине, понацепляла в волосы репьев. Когда же над головой громко ухнула сова — она невольно вскрикнула. От небывалого душевного напряжения слезы градом покатились по ее щекам, но рыдала Таисья беззвучно и все думала: только бы успеть! Пожалуйста, пусть в этот раз повезет ей, а не кому-нибудь еще! Может, все-таки для них с Радосветом этот цветочек рос?

Прихрамывая, Таисья выбежала на поляну, сплошь поросшую папоротником, и обомлела — ведьминское чутье не подвело: лесной огонек не был обманкой, ведущей к верной гибели. Она нашла то, что искала! Удивительной красоты цветок переливался так, будто был сделан из чистого золота и света, а еще будто бы немного из меда. Его чудесные лепестки искрили, порой выбрасывая в ночь пламенные протуберанцы. От яркого волшебного сияния Таисья в первый миг ослепла, а когда проморгалась, испустила возглас, полный отчаяния: рядом с цветком виднелся чей-то темный силуэт. Вроде бы девичий.

— Эй! — Таисья скрипнула зубами. — Не смей его рвать, слышишь! Он — мой!

Девица обернулась. Сияние папоротникова цвета высветило в ночи ее белозубую улыбку, толстые золотистые с отливом в рыжину косы и ясные глаза — такие же ярко-зеленые, как и у самой Таисьи. Но удивительнее всего выглядело платье незнакомки: тяжелое, длинное, оно было словно сплетено из стебельков полевых трав и невянущих цветов. Поясом служил крепкий побег вьюнка, голову украшал венок из ромашек, васильков и маков, а в ушах покачивались серьги из желудей и дубовых листьев. Кончиков ушей видно не было, но Таисья ничуть не удивилась бы, если бы те оказались острыми, как и у ее любимого Радосвета. Незнакомка была не слишком-то похожа на человека.

— А что ты мне сделаешь, ежели сорву? — Вредная девица расхохоталась, уперев руки в бока.

Впрочем, наклоняться к цветку она не спешила, и Таисья, подумав, что, может быть, еще не все потеряно, рванула вперед. Когда она была уже почти у цели, таинственная насмешница заступила ей путь.

— Не торопись. Мне этот цветок и даром не сдался. А вот нужен ли он тебе, сама решай…

— Конечно, нужен! — Таисья выпрямила спину. В ее душе затеплилась надежда. — Заклинаю тебя, умоляю, прошу — кем бы ты ни была, отойди с пути. Я столько лет искала свое счастье! Теперь уж ему от меня не ускользнуть.

Девица пожала плечами:

— Твоя правда, Таисья, — этот цветок действительно вырос для тебя. Ведь папоротник расцветает раз в году не просто так, а только когда человек с душой сильной и доброй отчаянно желает счастья. Но у каждой красивой мечты имеется изнанка, и то, что одному — счастье, другому оборачивается злой бедой. Хочешь, покажу, что будет, ежели ты сегодня сорвешь его?

Она уперла свой палец Таисье прямо в ямку между ключиц и ласково попросила:

— Закрой глаза, ведьма.

И Таисья послушалась. Перед внутренним взором замелькали картинки — словно обрывки старой киноленты, зазвучали знакомые голоса… Вот, хватаясь за сердце, сползла по стене старая мать, узнав о пропаже дочери. Аннушка не уехала в город поступать в училище после девятого класса, как всегда мечтала, а осталась ухаживать за парализованной бабушкой. Ни образования, ни семьи, ни друзей — какое уж тут счастье? Не спиться бы…

Зато в Дивьем царстве поначалу все было радужно: царь Радосвет не чаял души в своей милой невесте, они сыграли свадьбу — но не пышную, о какой всегда мечтала Таисья, а очень-очень скромную. Потому что во время войны с Навью — царством Кощеевым — всем было не до веселья. Но бог с ней, со свадьбой — хуже было другое: обретя молодую жену, царь Радосвет сделался уязвимым. За нее стал бояться пуще, чем за себя. О своей безопасности и думать забыл и однажды закрыл царицу собой, спасая от вражеского заклятия, и упал ей под ноги, заливая кровью белую рубаху. Погиб ли, нет — этого Таисья разглядеть не успела, потому что вскрикнула в ужасе — и картинка померкла.

— Насмотрелась?

Девица участливо наклонилась к ней, но Таисья грубо оттолкнула незнакомку:

— Да кто ты вообще такая? — Голос предательски дрогнул, от горечи во рту перехватило дыхание. — И почему я должна тебе верить? Вдруг это все — ложь?

— Меня зовут Мара Моревна. Можешь верить, можешь нет, а только я читаю судьбу, как иные листают книги. И не только твою — судьбы всех людей. Особенно тех, кто приходит за цветком папоротника. Можешь сорвать его прямо сейчас — я препятствовать не стану. Просто подумай — готова ли ты заплатить за свое счастье такую цену?

Таисья решительно отодвинула девицу в сторону, присела на корточки перед цветком, развела руками широкие листья папоротника, потянулась к стеблю, обхватила его пальцами и… не осмелилась надломить. А вдруг все правда?

Конечно, она хотела бы стать царицей. Но не ценой счастья своей матери и дочери. И не ценой жизни любимого Радосвета. Тем более, что с его смертью ей и жить-то дальше будет незачем… Со вздохом — почти что стоном — Таисья выпустила упругий стебель, встала и отвернулась. Ее плечи тряслись, ноги подкашивались, но она все-таки нашла в себе силы не упасть в траву. Много невзгод выпало на ее долю — все она стерпела. Значит, и эту стерпит.

На плечо Таисьи вдруг легла легкая рука, и она вздрогнула, потому что, поглощенная своим горем, уже успела забыть о Маре Моревне.

— Поплачь, если хочется, — разрешила ей та великодушно. — Все лучше, чем в себе боль держать. А там, глядишь, и полегчает. Светает уже, облака рассеиваются. Смотри, это там, на небе, переписывают твою судьбу. Прямо сейчас плетутся новые нити, затягиваются крепкие узелки… Не кручинься, Таисья. Знаешь, что дальше будет? Увидитесь вы еще со своим Радосветом. Не сейчас. Но ниточки ваших судеб уже никому расплести не под силу. Ваша встреча случится не рано, не поздно — а когда придёт время.

— Значит, беды не случится? — Таисья, не оборачиваясь, всхлипнула и принялась тайком вытирать слезы. — Мама не заболеет? Аннушка не останется одинокой? Теперь все будет хорошо?

Мара Моревна цокнула языком, что, должно быть, означало сомнение.

— Все хорошо быть не может. Жизнь прожить — не поле перейти. Случатся радости — будут и невзгоды. Главное, чтобы совесть была чиста.

Таисья вскинула подбородок, резко развернулась и… позабыла, что хотела сказать. На поляне уже никого не было. Цветок папоротника угас на ее глазах, словно уголек, брошенный в воду. А над просыпающимся, шумящим, чирикающим и поющим лесом вставало солнце нового дня. И от его золотого, будто подернутого дымкой света ее душа исполнилась новой надеждой — что все еще будет! Не хорошо, не плохо, а правильно — так, как надо.

Дом для домового

Говорят, когда ты окажешься в действительно своём доме, то непременно это почувствуешь и захочешь там остаться. У всех приятелей Никифора всё именно так и вышло — они уже остепенились, осели, многие даже завели семьи, и только он — непутёвый — всё мотался из одних гостей в другие с балалайкой под мышкой и твёрдым калачом за пазухой. Ни кола, ни двора — никому не нужен, зато и терять нечего. Чем не жизнь?

Другие домовые говорили ему, снисходительно улыбаясь в усы:

— Не спеши, дружок, ещё успеешь хозяйством обзавестись. Гуляй, паря, пока гуляется.

Но шли годы, а родной дом всё не находился. И вскоре бывшие друзья стали ему пенять, мол, пора бы уже и за ум браться — смотри-ка, вон борода-то уже седая!

Никифор даже пробовал устроиться уже хоть где-нибудь: присмотрелся к хозяевам одной избушки, сделал себе лежанку в самом тёплом месте за печкой, даже с царапучим котом подружился — только всё это было без толку. Если дом не твой родненький, всё будет из рук валиться, а дело на лад не пойдёт.

В общем, годик-другой он так пожил, а потом у той избушки настоящий домовой сыскался: тот, кому там судьбой было назначено жить, — пришлось собирать вещички, прощаться с котом и уходить восвояси.

После нескольких таких попыток Никифор окончательно уверился, что места, где он бы чувствовал себя хозяином, не существует вовсе. Такое с домовыми изредка, но случалось. Может, не построили ещё тот самый, родной уголок?

Тогда он решил, что уж лучше жить одному, чем где попало и с кем попало, задружился с лесовиками и каждое лето проводил в берёзовой роще, а на зиму переезжал к баннику Серафиму — тот всегда был рад весёлой компании. Так и жил, словно перекати-поле, пока однажды не встретил… впрочем, давайте обо всём по порядку!

В погожий летний день Никифор сидел на своей любимой полянке в рощице. С утра он собирал грибы, чтобы насушить запасов на зиму, и к обеду сильно притомился, поэтому решил присесть на поваленную сосну — отдохнуть.

Бездомный домовой снял лапти, размотал портянки и поставил на мягкую травку усталые пятки. Повсюду, куда хватало глаз, буйно цвёл иван-чай, над поляной жужжали пчёлы, на небе не было ни облачка, и вскоре Никифора так разморило на солнце, что он не сразу заметил, когда на поляне появилась женщина лет тридцати пяти-сорока с толстыми чёрными косами.

«Тоже, небось, по грибы пошла», — подумал Никифор. Но, присмотревшись, понял, что ошибся: при ней даже корзинки не было. Впрочем, какое его дело, кто и зачем в лес шастает? Не его это вотчина. А его люди всё равно не видят, ежели сам не захочет показаться — на этот счёт можно было не беспокоиться.

— Здравствуй, дедушко, — женщина наклонила голову в приветствии, и домовой заозирался по сторонам.

Кроме них двоих на поляне никого не было. Ну дела!

— Это ты… мне? — с опаской уточнил он (спокойствие, только спокойствие, если она его не видит, то и не услышит).

— А кому же ещё, — незнакомка улыбнулась. — Слыхала я, будто в лесу живёт бездомный домовой. Это ты и есть?

— Допустим, — Никифор на всякий случай надел лапти — мало ли, вдруг придётся ноги уносить. — А ты сама-то чьих будешь? Ведьма, что ль?

— Допустим, — передразнила его женщина. — Таисьей меня кличут.

— А, так я слыхал о тебе, — домовой с облегчением выдохнул. О Таисье ему рассказывали и лесовики, и домовые, и даже банник Серафим. Все сходились во мнении, что местная хранительница баба хоть и добрая, но строгая — у такой не забалуешь: следит, чтобы в Дивнозёрье всё было честь по чести. — Что тебе надобно, хранительница? Неужто и ты пришла уговаривать меня остепениться?

— Больно надо, — хмыкнула Таисья, перекидывая за спину тяжёлые косы. — Со своей жизнью ты уж как-нибудь сам справляйся, а будет нужна помощь — приходи, подсоблю, чем смогу, но, куда не просили, не полезу. Есть у меня просьба одна. Выслушаешь?

— Отчего ж не выслушать! — Никифор, улыбаясь, огладил бороду. Внимание самой ведьмы-хранительницы ему льстило. — Чем могу служить?

— Да как бы это сказать… по основному твоему роду занятий есть задачка. В моём доме нынче домового нет.

— А куда же Берендей делся? — Никифор удивлённо крякнул.

— Вместе с Аннушкой, дочкой моей, в город подался счастья пытать, — Таисья вздохнула, между её бровей залегла складка — верный признак тревоги.

Домовой поскрёб в затылке. Берендея он знал давно и был уверен, что просто так тот бы в город не потащился. Небось, ведьма его сама туда сплавила — за доченькой присмотреть.

— А когда они вернутся?

— Может, никогда, — Таисья покачала головой. — Плохо мы с Аннушкой расстались, повздорили на прощанье. А Берендей за ней присмотреть обещал.

Никифор усмехнулся в бороду, довольный, что его догадка подтвердилась, а ведьма, утерев пот со лба, продолжила:

— И, понимаешь, стоило им уехать, мне, как назло, тут же домовой понадобился. Может, поживёшь у меня месяц-другой? Если потом захочешь уйти — неволить не стану, а то смотри, оставайся насовсем.

— Тебе одной, что ли, скучно? Али случилось чего? — Никифор нахмурился. — Ты это, не томи, выкладывай всё как на духу!

Он задумался: что же такого может сделать домовой, что ведьме не по силам? Отгадка оказалась проста:

— Кошмарица у меня завелась, — призналась Таисья, поджав губы. — Приходит ночами, на грудь садится и давит, а сбросить её не могу. Снится мне, что просыпаюсь, а на самом деле всё ещё сплю, и только невнятное чёрное марево у горла колышется, душит. Никак не могу прогнать негодяйку.

— Ишь, — Никифор потёр ладони (между пальцев у него росла шерсть, похожая на волчью). — Не кручинься, ведьма, подсоблю я твоему горю. Поймать кошмарицу за хвост — эт я запросто! Ну, веди, что ли. Буду сегодня твой сон охранять.

Дома у Таисьи было уютно, ничего не скажешь. Никифор первым делом проверил за печкой — ни соринки, ни паутинки! Ух, хорошая хозяюшка!

Ведьма потчевала его пирогами, соленьями и молодой картошечкой. Домовой отказываться не стал — а то когда ещё удастся отведать домашнюю стряпню — ел так, что аж за ушами трещало.

— Какие же страхи эта кошмарица насылает? — он отхлебнул квасу из кружки и вытер пену с усов.

— Да всё про дочку Аннушку. Боюсь я за неё, Никифор. Как она там одна-одинёшенька в городе устроится? А ну как обидит её кто-нибудь?

— Ты это брось, Таисья, — домовой откусил огромный кусок пирога и продолжил с набитым ртом: — Тфоя дофька сама кого хофь обидит. Дифья крофь — это же ух, сила!

— Да знаю я. Но материнскому сердцу не прикажешь: оно всё равно болит. И чего ей в Дивнозёрье не сиделось? Нет, понимаешь, упёрлась — хочу в город. А вы мне тут все надоели, говорит. Никакой, понимаешь, карьерной перспективы.

— Эт возраст такой, — вздохнул Никифор. — Сколько ей? Семнадцать? От то-то же — самое время родителям перечить да собственную дорогу в жизни искать. Станешь запрещать — только хуже будет. Сама, небось, такая же была!

— Такая-не такая, а Дивнозёрье никогда бы не бросила! Плохо я её воспитала, Никифор. Так ведь рано родила — сама ещё, считай, дитём была.

— Хорошо или плохо — только время покажет, — пожал плечами домовой. — Ты ещё баба молодая, проживёшь долго. Не спорь, я знаю. А твоя Аннушка, может, в городе замуж выйдет, внуков тебе народит. Кому-нибудь из них и передашь тайное знание.

— Да она, небось, со мной теперь знаться не захочет, — Таисья всхлипнула, а Никифор, наставительно подняв палец вверх, пророкотал басом:

— Мать есть мать! Ты события не торопи: успеется. Помиритесь ещё.

От этих слов Таисья даже повеселела и сама потянулась за пирожком.

— Вот и правильно, поешь, — обрадовался домовой. — А то отощала совсем: кожа да кости.

Ему вдруг подумалось, что жизнь несправедлива: вот Таисья одна о целом Дивнозёрье хлопочет, а о ней самой и позаботиться-то некому. Как-то это не по совести…

После заката Никифор велел ведьме не зажигать свечей, а сразу ложиться спать. Кошмарицы никогда не появлялись при свете дня, потому что боялись солнца, но с наступлением темноты наступало их время.

— Ложись и спи, — напутствовал он ведьму. — Я рядышком побуду.

Таисья послушно забралась под одеяло, свернулась калачиком и закрыла глаза. Около получаса они просидели в тишине, но заснуть ведьме так и не удалось.

— Не могу, — пожаловалась она, комкая подушку. — Не привыкла так рано ложиться.

— Ща подсоблю, — Никифор сложил ладони особым образом, состряпав сонное заклинание.

Это было первое колдовство, которое он сотворил в доме Таисьи. Оно отозвалось теплом в ладонях. С пальцев сорвались искры, пробежали по одеялу, мягко осветили ведьмино лицо и тут же погасли. Дыхание Таисьи вдруг стало размеренным — миг, и она уже спала.

А Никифор хлопал глазами, глядя на свои руки: он ещё ни разу не видел таких ярких искр. Сердце вдруг забилось часто-часто: а вдруг?… Нет, не может быть. Это не его дом, а Берендея. К тому же, уже решено, что никакого «его дома» не существует. Значит, неча губу раскатывать. Он тут просто дело сделает, а потом уйдёт.

Кошмарица не заставила себя ждать: ставни распахнулись, за окном замаячил силуэт бледной девицы с косматыми чёрными волосами и тёмными провалами вместо глаз. Она вспрыгнула на подоконник, потирая руки; проплыла по воздуху до кровати и устроилась на груди у Таисьи. Длинные паучьи пальцы легли на виски ведьмы, изо рта высунулся чёрный, раздвоенный на самом кончике язык.

— Отдай мне свои сны-ы-ы, — вкрадчиво прошептала кошмарица.

Таисья, нахмурившись, заворочалась и открыла глаза, но так и не проснулась. Никифор слыхал, что люди называли это состояние «сонный паралич» — когда ты вроде бы и осознаёшь происходящее, а сделать ничего не можешь, потому что руки-ноги не слушаются.

Он вскочил и рявкнул на кошмарицу:

— А ну пошла прочь!

Та вздрогнула и обернулась:

— Домовой? Но откуда?

— Оттуда! — Никифор распрямил спину. Ладони аж саднило и покалывало от волшебства, сплетающегося в нити заклятий. Так вот что, оказывается, чувствовали другие домовые, когда попадали в свой родной дом! Да, ради этого чувства стоило и по чужим дворам помыкаться. Его переполняла небывалая сила. — У-у-у, гадюка, получи!

Никифор схватил негодяйку за плечи и сбросил с груди Таисьи. Клацнув зубами, кошмарица брякнулась на карачки и задом принялась отползать к окну. Эти существа были трусливы: пугали, душили и тянули силы только во сне, а наяву сами боялись любого, кто достаточно смел, чтобы дать отпор.

— И больше никогда сюда не возвращайся! — Никифор топнул ногой, придав ей ускорения. — А то я тебя сам задавлю!

— Простите, дедушка домовой. Я не знала, что туточки ужо занято! — простонала кошмарица, а после выпрыгнула в окно и захлопнула за собой ставни.

От их стука Таисья и проснулась.

— Ох, — она приподняла голову, вглядываясь в темноту. — Чую, приходила душегубица. Прогнал?

— А то ж! — Никифор задрал нос. — А ты спи, хозяюшка, спи. Умаялась, моя бедная. Пусть тебе наконец-то приснятся хорошие сны.

— А ты не уйдёшь? — закрывая глаза, пробормотала Таисья.

— Куда ж я теперь денусь? Ведь это мой родной дом. Настоящий! — Никифор улыбался до ушей. — Да и вообще, должен же кто-то о тебе заботиться, ведьмушка-хозяюшка! Не всё ж тебе с нами возиться. Мы тоже кой-чего могём! Кстати, а кот у тебя имеется? Надо бы мне с ним потолковать.

— Нет кота, — помотала головой ведьма. — Только коловерша. Это почти что кот, но ещё и немного сова.

Никифор, немного подумав, махнул рукой:

— А и ладно, коловерша тоже сойдёт!

Впервые за долгие-долгие годы он был по-настоящему счастлив.

Живин день

Аннушка не хотела возвращаться в Дивнозёрье. Больше никогда! Не для того она убежала в город — казалось, будто с мясом и корнями оторвалась, аж сердцу больно… Ей, конечно, было жалко оставлять мать одну-одинешеньку, но что поделаешь? Свою жизнь хотелось прожить, не чужую. Да и они никогда друг друга толком не понимали. Ну, может, только в самом раннем детстве, когда Аннушка еще под стол пешком ходила…

Ее, малую, в деревне шпыняли все кому не лень. Все потому, что мамка дочку без мужа родила и никогда не говорила, кто отец. Жили они обособленно, всех сторонились, мать травы собирала да заговоры нашептывала — вот и прозвали ее ведьмой, а Аннушку — ведьминым выкормышем. Еще и за уши вечно дергали — угораздило же с заостренными родиться!

Конечно, она уехала при первой возможности: а кто бы не уехал? Поступила в техникум, потом в институт, выбила себе общежитие, нашла работу… Поначалу ей тоже непросто было — ну а кому сейчас легко? Везде голодно. Только в городе какие-никакие перспективы есть, а в деревне — только тоска и уныние. Одноклассники сразу после школы спиваться начали, одноклассницы за этих алкашей замуж повыскакивали, нарожали детей и превратились в толстых неопрятных теток. Не такой судьбы Аннушка себе хотела.

Мать не отпускала ее, грудью вставала, плакала. Пришлось уехать без родительского благословения. Года два они потом не разговаривали, только с днем рождения друг друга поздравляли. Но однажды мама вдруг позвонила и попросила срочно приехать. Конечно, Аннушка не смогла отказать: по тону почуяла, что дело серьезное.

В Дивнозёрье, казалось, время вообще остановилось. Город рос и ширился, манил огнями дискотек, современной музыкой и шорохом шин, а родная деревня какой была, такой и осталась — маленькой, грязной, с обшарпанными заборами и покосившимися домишками. Все это производило на Аннушку тягостное впечатление. Едва спрыгнув со ступеньки автобуса на старенькой кирпичной остановке, она сразу же поняла, что мечтает поскорее уехать домой, в столицу. А место, где она когда-то родилась и выросла, больше не было ее домом…

Но мать приболела, ей нужны были лекарства, и Аннушка, сжав зубы, потащилась сначала в аптеку, потом за продуктами.

Войдя в избу, она первым делом выложила из сумки торт, привезенный из города. Ну, то есть как «торт» — покупные вафли, пропитанные сгущенкой. Хотя в деревне и того не было — магазин сверкал пустыми полками.

Встреча с матерью после стольких лет вышла какой-то скомканной. Они неловко обнялись, Аннушка чмокнула ее в щеку — не потому, что сильно соскучилась, а просто знала, что от нее этого ждут. Потом сели за стол, начались расспросы: как работа (нормально), как личная жизнь (все окей), как учеба (да сказала же уже, ма, нормально)…

Мать поджала губы, будто бы не веря.

— Скажи, дочк, ты не замечала, что в последнее время тебе… ну, как будто бы не везет?

Аннушка пожала плечами. Она не привыкла жаловаться, но вообще-то мать была права: в последний месяц напасти на неё сваливались одна за другой. На работе зачастили проверки, и ей ни за что ни про что влепили штраф. В институте один из преподов невзлюбил старательную студентку и уже не раз выставлял ее на посмешище перед всей группой, а на днях даже сказал, что экзамен она не сдаст. Наверное, взятку вымогал, гад. С Генкой — так звали Аннушкиного парня — отношения тоже разладились…

— Можешь не отвечать, сама все вижу. Я же ведьма. — Мать размешивала в чашке растворимый аспирин, звеня ложечкой.

— Не говори ерунды, — усмехнулась Аннушка. — Какая еще ведьма? Смех один! И вообще, сейчас модно говорить «экстрасенс».

— Послушай меня, Анна. — Голос матери вдруг стал очень серьезным. — Только не подумай, что я из ума выжила. Мне давно стоило тебе напомнить… Дивнозёрье — необычное место. Пожалуй, другого такого на свете и нет. Эта земля хранит много тайн, и мы с тобой с нею крепко-накрепко повязаны.

— Ой, вот только не начинай опять, — Аннушка, скривив рот, отмахнулась. — Слышала уже: «Где родился, там и пригодился». Я не вернусь, и точка!

— Ох, не отпустит тебя Дивнозёрье. — Мать вздохнула, промокнув потрескавшиеся губы салфеткой. — Хочешь уехать — неволить не стану. Но знай, что удачи тебе в жизни не будет.

— Не каркай. — Аннушка хоть и не верила во всю эту потустороннюю чушь, а все-таки постучала по дереву — так, на всякий случай.

— Эх, а в детстве ты все видела и понимала. — На потемневшие материнские глаза навернулись слезы. — Жаль, потом вдруг как отрезало…

— Не понимаю, о чем ты!

— Позволь мне напомнить.

Мать взяла ее руки в свои ладони, поднесла их к губам, будто бы собиралась поцеловать, и что-то тихонько зашептала.

Аннушка закатила глаза: «Ну, началось сим-салабим-абракадабра…» Только в этот раз что-то действительно произошло. В лицо вдруг дохнул ветер, взметнув ее смоляные волосы… а ведь они просто в доме сидели, чаевничали — откуда бы тут взяться сквозняку? Аннушке показалось, что на кухне запахло свежескошенным сеном — прямо как в детстве на чердаке, где она так любила играть (Сеном. В конце апреля, ага! Да на улице еще трава толком не вылезла!), и знакомый аромат всколыхнул все то, что она так яростно старалась забыть…

Когда Аннушка была совсем маленькой, по утрам ее будил старичок домовой. Приходил и щекотал нос колоском так, что она, смеясь, чихала, а потом садилась на кровати, протирая кулачками заспанные глаза.

— Берендей! Ну, перестань!

— Пора вставать, маленькая хозяйка. Молоко уже на столе стынет, блинцы готовы, а ты все спишь, соня-засоня! Раздвинь шторы, впусти солнышко.

И Аннушка вставала, распахивала окно, вылезала на подоконник, щурясь от яркого света.

Садовые кикиморы таскали ей яблоки — специально выбирали самые сладкие и сочные. Лесавки угощали орешками (Аннушка часть съедала сама, а другую скармливала смешным рыжим белкам). Она бегала купаться на Жуть-речку и играла с водяницами то в салочки, то в прятки под корягами или в водяного: смысл игры заключался в том, чтобы обрызгать соседа, а самому остаться сухим…

Куда же все это ушло?

Аннушке пришлось приложить руку к груди, чтобы унять сердце, вдруг застучавшее часто-часто. Она вспомнила, как в школе ее впервые подняли на смех. Мол, выдумываешь ты все, Анька! Никакой нечисти не бывает, сказки это! И ладно бы только одноклассники ржали, но учительница их тоже поддержала. А потом строго сказала:

— Врать — это очень плохо, Анна. Хорошие девочки так себя не ведут.

А ей хотелось быть хорошей и чтобы любили. Это позже Аннушка поняла: что бы она ни делала, а всем на свете мил не будешь. Прозвище «Анка-врушка» пристало к ней да так и не отлипло до последнего класса, хотя она больше никогда не рассказывала о своих волшебных друзьях. Да и рассказывать было толком нечего: она перестала болтать с домовым, не брала больше дары кикимор и лесавок, отмалчивалась, когда мавки брызгались водой… а однажды просто перестала их видеть.

Только теперь она вспомнила, как мать обещала передать ей свой колдовской дар (мол, подрастешь — станешь ведьмой-хранительницей Дивнозёрья) — и свой дерзкий ответ:

— Ты чего несешь, мать? Хватит с меня этих глупых суеверий. Нас в пионеры на следующей неделе принимать будут. А настоящие пионеры не верят ни в бога, ни в черта. Эх, что ж ты у меня такая необразованная…

С тех пор все — как отрезало. Настоящее волшебство — штука тонкая: не хочешь его замечать, настаивать не будет. Потом, правда, уже и захочешь — не увидишь. Поэтому часто бывает так, что дети замечают волшебные вещи, а взрослые — нет. Аннушка просто рано повзрослела…

— Ну чего ты сейчас-то хочешь, мам? — Она в сердцах звякнула чашкой о щербатое блюдечко. — У меня уже давно другая жизнь. Не нужно мне твое волшебство, одна морока с ним. Меня люди и так всю жизнь за дурочку и врушку держали, остроухой кикиморой дразнили. Я с первой же зарплаты в городе пластику ушей сделала, чтобы от нормальных людей не отличаться. Тебе, может, и привычно всю жизнь одной куковать, а я замуж хочу выйти, бизнес свой открыть, деньги зарабатывать хорошие, за границу съездить, на море…

— Анют, ну тогда скажи это не мне, — вздохнула мать. — Пускай уже Дивнозёрье тебя отпустит раз и навсегда. В нашем роду с давних пор рождались девочки со способностью видеть незримое. А в тебе еще и дивья кровь. Твой отец не человеком был, понимаешь?

Аннушка, конечно, знала это, но тоже вытеснила из памяти. Эх, ну почему ей нельзя быть самой обычной девчонкой, безо всей этой волшебной ерунды?

— Ладно. — Она поправила челку (перед поездкой постриглась по последней моде, а мама даже не заметила, обидно!). — Как мне отказаться от дара? В поле выйти покричать?

— А хоть бы и в поле. Сегодня же Живин день. Те, кому надо, — услышат. Только захвати с собой даров, чтобы не разгневались добрые соседушки. Ты же вроде как их милость отвергать собираешься.

— А я их ни о какой милости не просила, между прочим! — вскинулась Аннушка.

Но все-таки послушалась: завернула в пакет кусок вафельного торта, пару бананов (с таким трудом достала, а мама даже не попробовала, обидно!), колбаски в нарезке (на работе к майским праздникам выдали), по совету матери взяла еще крашеные яйца и семечки для птиц и, как только выпала ночная роса, потащилась со всей этой снедью в поля — оберег на шею надевать не стала, хотя мать настойчиво совала в руки какую-то деревяшку. Ей уже хотелось разделаться со всем этим как можно скорее…

В воздухе пахло дождем и влажной землей. Казалось, моргнешь — лопнут почки, зазеленеют деревья, пойдут в рост побеги… Природа уже пробудилась и готовилась выстрелить зеленью. Аннушка всегда любила весну, но сейчас особой радости не испытывала. Ей было немного не по себе: все казалось, будто бы за ней кто-то наблюдает из тьмы…

Выйдя в поле, она рассыпала угощение для птиц, выложила дары на бязевую скатерку и уселась прямо на землю, скрестив ноги по-турецки.

— Какой же ерундой я собираюсь заняться! — сказала она с нервным смешком и прикрыла глаза.

Деревенская ночь не была тихой. Повсюду что-то скрипело, пересвистывалось, ухало. В овражке звенел ручеек, где-то неподалеку квохтали куры, мычала корова в чужом хлеву…

Аннушка коснулась пальцами влажной распаханной земли и прошептала:

— Не знаю, кто меня слышит и слышит ли вообще, но я пришла сказать, что отказываюсь от всего, что положено мне по праву рождения. Не желаю быть ведьмой-хранительницей. Не моя это судьба. Отпустите, прошу. Дайте прожить свою собственную жизнь, не отнимайте удачу и маму тоже не наказывайте. Она ни в чем не виновата, пусть не болеет и не страдает из-за меня.

— А много ли ты знаешь о судьбе, ведьма? — раздался над ухом тихий насмешливый голос, и Аннушка, вздрогнув, открыла глаза.

Перед ней стояла совсем молодая девчонка — тощая, угловатая, от силы лет четырнадцати на вид. Ее куцые светлые косички смешно торчали вверх, все лицо было покрыто конопушками, из-под короткого платьица виднелись сбитые коленки и босые ступни.

— Ты кто такая? — Аннушка захлопала глазами. — Что ты вообще делаешь ночью в поле? Тебе баиньки не пора, а?

— Мое время только наступает, — фыркнула девчонка. — Ты позвала, и я услышала. А кто я — не суть важно.

— Ну, надо же мне тебя как-то называть. — Аннушка широким жестом указала на дары: — Ты это… угощайся, что ли.

Девушка взяла банан и с некоторым недоумением покрутила его в руках.

— У меня много имен. Хочешь, зови Судьбопряхой. Хочешь — сестрицей Весной. Или любым именем, какое тебе по нраву. Все равно мы видимся в первый и последний раз.

У Аннушки аж дыхание перехватило.

— Значит, ты меня отпустишь?

— Неволить не стану. — Судьбопряха улыбнулась, но ее синие глаза так и остались серьезными. — Но плату потребую. Негоже от предназначения за здорово живешь отказываться.

— Какую плату?

Внутри все похолодело: а ну как девица дорого запросит?

— Поторгуемся? — Судьбопряха очистила банан и осторожно откусила кусочек: ее зубы напоминали мелкий речной жемчуг. — Предложи мне что-нибудь, ведьма. Во сколько ты оценишь свою свободу?

Аннушка закусила губу.

— Я так понимаю, деньги тебе не нужны?

— Не-а!

— Хм… а что тогда? Годы моей жизни? Пару лет удачи? Какие-нибудь весенние чары? Отрез ткани на юбку?

Судьбопряха глянула на нее с сожалением, и Аннушка осеклась. Ей показалось, что девица ждала совсем другого ответа.

— Годы твои мне ни к чему — я вечна, как мир под молодой луной. Удачи мне и своей хватает, спасибо. А песни, закликающие весну, в Дивнозёрье и без того поют и стар и млад. Знаешь что… отдай-ка мне то, что у тебя уже есть, но ты сама об этом не знаешь.

Аннушка нахмурилась. Не, ну правда, бред какой-то! О чем она не знает? Опять Генка коробку импортного печенья домой приволок? Или, может, французского вина? Ему коллеги по работе из загранки вечно что-то привозят. Ой, да даже если это шуба норковая или щенок йоркширского терьера, пускай забирает, не жалко! Все лучше, чем оставаться привязанной к земле, которую своей не считаешь.

— Я согласна!

Аннушка протянула Судьбопряхе руку, но та, улыбаясь, коснулась пальцем ее губ, будто припечатала:

— Да будет слово твое крепко!

Не понимала тогда Аннушка, от чего отказывалась, и сказки все, как назло, подзабыла, а то непременно бы почуяла неладное. Когда осознала свою ошибку, было уж поздно каяться.

Только вернувшись в город она узнала, что ждет ребенка. А Генка, подлец такой, жениться отказался. Сказал, мол, настоящая любовь во всяких там штампах в паспорте не нуждается. Стал появляться все реже и реже, а потом и вовсе пропал… в общем, зря Аннушка на него надеялась, пришлось, как всегда, самой выкручиваться.

Спасибо маме — та все поняла, ни словечком не попрекнула, на первом же автобусе в город примчалась. Именно она держала за руку неразумную дочь, когда та рожала, гладила по голове, убирала прилипшие ко лбу волоски и все твердила:

— Ничего, Анют, прорвемся. Тебя я на ноги подняла, и внучку тоже поднимем.

Она почему-то не сомневалась, что родится девочка. Так и вышло…

— Мам, а может, ты ко мне переедешь? В тесноте да не в обиде, — предложила Аннушка сразу после выписки.

Тогда ей это казалось отличной идеей, но мать лишь головой покачала:

— Нельзя мне, доченька. Тебя-то Дивнозёрье отпустило, а меня крепче прежнего держит. Да я и сама не хочу: там мое место и моя судьба. И судьба твоей девочки теперь тоже. Или не помнишь ты, как ее Судьбопряхе взамен себя пообещала?

— И… как же теперь быть? — Аннушка вконец растерялась.

— А разве что-то изменилось? Работай, устраивай свою жизнь, а мы с Таюшкой в Дивнозёрье вдвоем отправимся. Научу ее всему, что сама знаю. Я ведь уже не молода: скоро нашему краю потребуется новая ведьма.

И Аннушка отпустила их. Не могла не отпустить, не имела права.

Позже она приезжала к дочке в гости, но всякий раз чувствовала: не рада ей земля. Будто бы едва терпит отступницу: то и дело норовит то камень под ногу подсунуть, то веткой хлестнуть, а то и ливнем намочить с чистого неба. Зато маленькой Таюшке каждая травинка в лесу улыбалась, ручейки сами под ноги стелились, каждая птичка для нее пела. И Аннушка смирилась, что нет ей больше места рядом с дочерью. Что ж, в конце концов, она сама выбрала город — чего уж теперь жалеть и плакаться?

Она знала: настанет срок, и Таюшке тоже придется сделать выбор. Каким он будет? Только время покажет…

Навья седмица

— Ба, а расскажи сказку.

— Какую, внученька?

— Страшную! Про Дивье царство.

— Так уж и страшную? Ты же потом спать не будешь.

— Буду, честно-пречестно!

Таисия Семёновна вздохнула. Ну как тут откажешь? Внучка-то вся в неё пошла — любознательная, бойкая. Такую не напугаешь историями про домовых или кикимор — Тайка с детства могла видеть нечисть и ничуть её не боялась. Маленькая ведьма растёт! Эх, что бы сказала её мама…

— Ладно, тогда закрывай глаза и слушай, — Таисия Семёновна поправила подушку и укрыла внучку одеялом. — В некотором царстве, в некотором государстве жила-была царевна по имени Ясинка. Слава о её красоте разнеслась по всем дивьим землям, и начали к ней женихи свататься — все царевичи да королевичи. Только ни один из них не был люб Ясинке, в каждом она находила изъяны да высмеивала. А больше всех досталось заморскому принцу. Тот затаил обиду великую и молвил: коли так, пусть же никому не достанется гордая царевна. И пускай забудет она, что такое смех и радость. С тех самых пор Ясинке по ночам стали сниться кошмары.

— Это какие же, ба?

— Разные. То будто бы вода захлёстывает её с головой, не давая вдохнуть, то будто бы забирается она на самую высокую башню, оступается и падает… Но чаще всего виделось царевне, как сердце её уносит в зубах чёрная кобылица, у которой из ноздрей пламя пышет. А перед сном тихий голос того самого заморского принца нашёптывал ей дурные мысли. Будто бы уродлива она, глупа и ни на что не годится. Батюшка-царь, мол, доченьку родную еле терпит, матушка младшего братика любит больше, а всем женихам только и нужно, что полцарства, а не она сама. Так Ясинка не то что смеяться — даже улыбаться перестала, и потому прозвали её люди Несмеяной.

— Ага, знаю я эту сказку, — уже сквозь сон произнесла Тайка. — Потом пришёл Иван-царевич, рассмешил её, и все жили долго и счастливо.

Бабушка погладила её по густым чёрным волосам.

— Так то в сказке, Таюшка. А я знаю, как на самом деле было. Во всем Дивьем царстве не нашлось никого, кто сумел бы рассмешить царевну Несмеяну и избавить её от страшных снов. Отчаявшись дождаться героя, она сама отправилась в путь. Три пары железных сапог износила, три железных посоха изломала, три железных хлеба изглодала, пока не дошла до неприметной избушки в лесу. Никто не знает, что там с нею сталось, а только пришла домой Ясинка совсем другой. Кошмары больше ей не докучали, но прежний весёлый нрав так и не вернулся: горьким стал её смех, а глаза превратились в осколки льда. С тех пор многим во дворце стали видеться недобрые сны, а ночами уже голос самой царевны Ясинки нашёптывал им мысли, доводящие до отчаяния.

Тайка с опаской выглянула из-под одеяла.

— Откуда ты всё это знаешь, ба?

— Как не знать, когда я сама однажды её повстречала.

— Где? — У Тайки округлились глаза.

— Знамо где: во сне. Помнишь, сказывала я тебе, как встретила Дивьего мальчика и как он меня в гости зазывал, да вязовое дупло не пустило? После той неудачи я потеряла покой и с ужасом ждала наступления каждой ночи. Голос, что звучал в ушах, твердил, что вовек не попасть мне в чудесный край, потому что тропка открывается только достойным. Ещё снилось мне, как смеётся надо мной дивий мальчик, довольный своей шуткой, а его друзья показывают на меня пальцами. Видела и водоворот, захлестывающий меня с головой, и пустыню, в которую превращается родное Дивнозёрье…

— И как же ты справилась? — У Тайки аж весь сон как рукой сняло от таких новостей.

— Не сама справилась. Помогли мне.

— Кто?

Бабушка улыбнулась, вспоминая. Несмотря на почтенный возраст, она никогда не чувствовала себя старой, поэтому не любила смотреться в зеркало. В душе ей было до сих пор шестнадцать — как в день, когда она встретила своего любимого Радосвета, и как в ту ночь, когда она впервые увидела его во сне…

Она не ответила на вопрос, но Тайка и без того знала — конечно, бабуле помог её жених из иного мира, кто же ещё! О, как часто она представляла себя на месте бабушки — вот и сейчас закрыла глаза и будто бы перенеслась в чужое прошлое…

В одну из ночей октября Таисии Семёновне (а тогда ещё простой девочке Тайке) приснилось, что она встретила в лесу волка — да не обычного, а самого что ни на есть оборотня: огромного, белого, с человечьими глазами. Она бросилась бежать со всех ног, но диковинный зверь не отставал. Тайка слышала его горячее дыхание за спиной, она падала, разбивая колени в кровь, вставала и мчалась дальше. Воздух обжигал лёгкие, в глазах стояли слёзы. Запнувшись о корень дерева, она упала. Волк бросился к ней, Тайка вскрикнула — и проснулась.

Вот только почему-то её ладони всё ещё были выпачканы в грязи и подол платья оказался порван в трёх местах (а ведь она точно помнила, что ложилась спать в ночной рубашке).

— Наверное, я всё ещё сплю, — Тайка ущипнула себя за щёку, но боли не почувствовала.

Она знала, что так бывает: тебе снится кошмар, ты вроде просыпаешься, но на самом деле проваливаешься в новый, более глубокий сон, и так может длиться до бесконечности. По спине пробежали колючие мурашки: а вдруг однажды она не сумеет проснуться?

С улицы вдруг донёсся конский топот, и Тайка, накинув пуховый платок, выбежала во двор. Ворота распахнулись сами собой, пропуская статную всадницу на чёрной кобылице. Глаза лошади горели голубым огнём, а из ноздрей шёл густой пар, цокот подков эхом отдавался в ушах. Тайка знала: нужно бежать! Но ноги вдруг сделались ватными.

— Кто ты? — выкрикнула она. — И что тебе надо?

Всадница скинула с головы капюшон. Её светло-русые волосы свободно струились по плечам, а чело украшал венок, сплетённый из голых ветвей боярышника. От висков к шее спускались грозди ягод, и алые губы — точно такого же цвета, как эти грозди, — выглядели яркими и пугающими на бледном лице. Нечеловеческие, почти прозрачные глаза казались похожими на два осколка голубоватого льда.

— Я владычица кошмарных снов и ночного шёпота. Пришла, чтобы забрать твоё сердце, — всадница щёлкнула хлыстом, и кобылица, заржав, поднялась на дыбы.

— Зачем оно тебе? — Тайка, сглотнув, попятилась.

Её колени дрожали от страха, но она старалась не подавать виду и беспрестанно щипала себя за щёки, чтобы проснуться.

— Оно же живое, в отличие от моего, — усмехнулась владычица кошмаров. — Я снова хочу почувствовать радость, любовь, надежду… да хоть что-нибудь! С твоим сердцем у меня точно получится.

— Не отдам! — Тайка невольно приложила руку к груди.

Ответом ей стал заливистый смех:

— Было ваше — станет наше! На исходе октября наступают особенные колдовские дни — навья седмица. И я могу творить всё, что захочу, до самого Мариного дня.

Тайка отступила ещё на шаг и упёрлась спиной в жёсткую сетку рабицы.

«Вот и всё. Конец», — вся жизнь пронеслась у неё перед глазами.

Но тут за спиной раздался треск кустов, и через забор перемахнул тот самый белый волк, что гнался за ней по лесу. Встав между Тайкой и всадницей, он зарычал на владычицу кошмаров:

— Пошла прочь, сестрица Ясинка!

— Ты?! — ахнула всадница, и её кобылица высекла копытом искру из камня садовой дорожки. — Но как?

— Проследил за тобой, — волк фыркнул, стряхивая с лап жёлтые листья. — Не только ты умеешь пользоваться навьим зеркалом. Кстати, откуда оно у тебя?

— Из Навьего царства, откуда же ещё! — владычица кошмарных снов спрыгнула с кобылицы и шагнула к оборотню (тот, рыкнув, отпрянул). — Ни к чему нам ссориться, братец. Мне нужно только сердце этой девчонки, всё остальное ты можешь забрать себе.

— Она моя! — волк прыгнул на Ясинку, но та выхватила из ножен костяной меч с черепом на рукояти.

И начался бой.

Расширившимися от ужаса глазами Тайка смотрела на их сражение. Она не могла сдвинуться с места, как ни старалась, и даже дышала с трудом — наверное, её сковало каким-то заклятием. Ей казалось, что прошла уже вечность, хотя полная луна над головой не сдвинулась с места, ветер затих, и кучевые облака застыли в ночном небе. Два страшных чудовища бились за её жизнь, но никто не мог одержать верх, пока громадная чёрная кобылица не ударила волка копытом. Тот, заскулив, отлетел в сторону. Ясинка бросилась к противнику, занося меч, но тот в последний миг извернулся, сбил её с ног и навис сверху, упираясь обеими лапами в грудь. Владычица кошмаров всхлипнула, костяной меч выпал из её ослабевшей руки.

— Эта девица — моя, — повторил оборотень, щёлкнув зубами у самого уха сестры. — Не смей больше приближаться к ней! Слышишь?

— А то что? Убьёшь меня? — Ясинка тяжело дышала.

Белый волк покачал головой, убирая лапы с её груди:

— Не сегодня. Уходи, и чтобы больше я тебя не видел. В следующий раз точно загрызу.

Владычица кошмаров, не медля, вскочила на кобылицу, пришпорила её и свистнула так, что аж уши заложило. Лошадь ударила копытом оземь, раскинула чёрные крылья и взмыла в воздух, превратившись в большое чёрное облако, в котором едва угадывались очертания всадницы.

А оборотень повернул морду к Тайке и облизнулся.

— Не ешь меня, волчик! — взмолилась та.

Нет, ну а вдруг поможет? Он только что пощадил Ясинку, может, и её тоже пощадит?

— Да я и не собирался, — фыркнул зверь. — Ты что, меня не узнала? А ну-ка присмотрись получше.

Тайка пожала плечами. Конечно, во сне возможно всякое, но никаких знакомых волков у неё прежде не было.

Оборотень улыбнулся, видя её замешательство.

— Закрой глаза.

Тайка послушно прикрыла веки. До её ушей донёсся странный звук: будто бы взорвали хлопушку с конфетти.

— А теперь открой, — голос действительно был очень знакомым…

Она распахнула глаза и обомлела — перед ней стоял Радосвет.

Надо же, всего три месяца не виделись, а он уже стал выше Тайки. Видать, правду говорят, что в Дивьем краю время течёт иначе, чем в мире смертных.

Но сомнения всё же оставались: а вдруг не он? Мог же оборотень принять облик её друга?

— А ну, докажи, что это ты, — Тайка подняла с земли суковатую палку.

Глупо, конечно, идти с палкой против такого зверя. Его вон и костяным мечом порубить не смогли. Но так ей почему-то было спокойнее.

Радосвет сунул руку за ворот рубахи и показал медный пятак на шнурке.

— Вот. Помнишь, ты мне подарила?

— Так ты, выходит, и правда оборотень? — ахнула Тайка.

— Не, — Радосвет мотнул головой. — Наш род с белыми волками побратимствует. Поэтому я могу превращаться, когда захочу, а не только в полнолуние. И уж, конечно, мне не нужно есть людей.

Он раскрыл объятья, и Тайка, выронив палку, бросилась к нему навстречу, уткнулась лбом в плечо. Стыдно было признаваться, но она ужасно соскучилась.

Радосвет гладил её по спине, приговаривая:

— Не бойся, родная, теперь всё будет хорошо. Моя сестра, сама того не желая, сослужила нам хорошую службу. Навье зеркало, которое она привезла из странствий, открыло мне путь в твои сны.

— Значит, будем теперь видеться? — Тайкино сердце забилось от радости.

— Да. В ваш мир мне больше приходить нельзя, а вот в твои сны — можно.

— А если эта Ясинка ещё заявится, что мне делать?

— Она не посмеет.

— Ну, не она, так ещё кто-нибудь, — Тайка поёжилась. — Разве не опасно оставлять сны открытыми? Это же не садовая калитка…

— Твоя правда, — Радосвет нахмурился. — Значит, придётся научить тебя кой-чему. Станешь чародейкой, ежели не забоишься. А взамен будешь рассказывать мне о вашем волшебном Дивнозёрье?

Она кивнула и вцепилась в его рукав, словно всё ещё не могла поверить в реальность встречи.

Радосвет взял Тайкину руку в свою и вложил ей в ладонь маленький огонёк.

— Что это? — она затаила дыхание. — Светлячок?

— Не совсем, — Радосвет заставил Тайку сжать кулак. — Храни это, как зеницу ока, и ночной шёпот больше не будет тебе страшен… Нам пора прощаться, светает. До встречи следующей ночью.

Тайка хотела обнять его напоследок, но уже проснулась.

За окном разгоралось хмурое октябрьское утро, а ладонь еще долго зудела там, где её коснулась волшебная искорка.

— И что же, царевна Ясинка больше не приходила?

— Нет. Владычица кошмаров покинула Дивье царство. Никто не знает, где она бродит теперь. Но всякий раз, когда люди видят страшные сны или маются ночными мыслями, — это точно её рук дело.

— Ба, а что делать, если она вдруг придёт и захочет взять моё сердце? — Тайка натянула одеяло до ушей. — Где добыть спасительный огонёк?

— Он у тебя уже есть, — Таисия Семёновна улыбнулась. — Я лишь потом поняла, что это был вовсе не светлячок. От плохих мыслей и снов нас спасает любовь. Если будешь держать это в голове, ты не поверишь словам владычицы кошмаров и не поддашься её чарам.

— Хорошо тебе говорить, — надула губы Тайка, — у тебя вон какой дивий мальчик был. А у меня…

Она шмыгнула носом.

— Глупенькая, — рассмеялась бабушка, — у тебя же есть я. И мама. А ещё верные друзья. Любовь близких хранит нас от злых чар владычицы. Не забывай об этом, и огонёк в твоей душе будет разгораться всё ярче день ото дня. А когда-нибудь в тебе хватит света, чтобы зажечь и другие огоньки.

— Я так люблю тебя, ба, — Тайка обвила руками её шею. — И всё Дивнозёрье тоже люблю. Пускай эта вредная царевна даже не думает сюда заглядывать.

— Теперь она точно не осмелится. Спи, Таюшка, спи…

То ли усталость взяла своё, то ли бабушка-ведьма шепнула какое-то тайное слово, но глаза вдруг сами стали слипаться.

Едва коснувшись головой подушки, Тайка заснула, поэтому не увидела, как за окном вдруг загорелось множество огоньков. Они освещали садовые дорожки, мерцали в ветвях деревьев, клубились в воздухе, сияя и переливаясь осенним золотом.

Бабушка наклонилась и поцеловала внучку в лоб:

— Набирайся сил, маленькая ведьма-хранительница. Уже совсем скоро Дивнозёрье станет твоим. А нынче, на навьей неделе, в волшебную Марину ночь, никто не увидит кошмаров. Всем будут сниться чудесные сны…

Волшебное слово

Про Мокшу-то все, небось, слыхали? Это наш царь болот. Когда-то простым болотником был, а теперь — вишь ты — всем тут заправляет, никого не боится. Ну ладно, почти никого. Тайку — нашу ведьму-хранительницу Дивнозёрья — всё же опасается. А всё потому, что однажды она его напугала. Ещё в детстве, представляете? Годков шесть ей от силы было, пошла Тайка в лес по грибы да и заплутала. Наступила сандаликом на тропку, которая кружит да водит, так сама не заметила, как оказалась на болотах. Глянула туда-сюда — ходу нет. Села на кочку, закручинилась, И тут откуда ни возьмись вынырнуло из воды чудище лупоглазое: чешуя рыбья, зубы — щучьи, глаза навыкате. Не простой болотник, а сам Мокша пожаловал — над ведьминой внучкой поглумиться.

— Бу! — он плеснул по воде перепончатыми ладонями, подняв тучу брызг.

Но Тайка ничуточки его не испугалась. Ну не знала она, что болотников бояться надо.

— Ой, привет, дядь. А ты кто?

— Ишь ты хитрая! — рассмеялся Мокша. — Нет уж, сперва ты мне скажи, кто такая, откуда и зачем пожаловала? А там уж я решу, съесть тебя или отпустить восвояси.

— Я — Тайка, — девочка улыбнулась, будто бы болотник ей что-то забавное сказал. — Ведьмы Таисьи внучка. Знаешь мою ба?

Конечно, Мокша знал. А ещё помнил, что у бабки Таисьи кочерга есть тяжёлая, чугунная. Когда-то он ещё дочку Таисьину — Аннушку — думал из люльки своровать да болотной корягой подменить, но заметила его ведьма и так по бокам кочергой отходила, что Мокша потом ни сесть, ни встать неделю не мог, только охал да кряхтел. Хорошо хоть подданные не видели, а то стыд один.

— Знать никого не знаю, ведать не ведаю. Мне до чужих бабулек дела нет. Сижу в своём болоте зелёном, берегу его от гостей незваных. А ты тут ходишь, воду мне баламутишь, болотнят шугаешь, глупая девчонка! За это ждёт тебя суровая кара!

Он сдвинул брови и завращал рыбьими глазами, но Тайка опять не испугалась — рассмеялась ему в лицо, захлопала в ладоши.

— Ой, дядь, а ты смешной! Сделай так ещё, пожалуйста!

— А ну цыц! Неча на царя тут квакать, лягуха малолетняя!

— А если ты царь, то где твоя корона? Врёшь ты всё! Царями-то всем хочется быть. Я тоже, когда маленькая была, в принцессу играла.

А вот это уже было обидно. Мокша надулся и, щёлкнув зубами, прошипел:

— Вот теперь я тебя точно съем!

— Лучше отведи меня домой, дядь. А то поздно уже, смеркается.

— Ещё чего!

— Да ладно тебе, не вредничай. Я слово волшебное знаю!

— Какое? — Тут Мокша насторожился. Хоть и малая девчонка, а всё ж таки ведьмина внучка. Ох, не заколдует ли?

— Самое главное! Бабушка говорила: скажешь его — и любой для тебя что угодно сделает.

— Вот прямо-таки любой?

— Ага.

— Прямо что угодно сделает?

— Ну да. Я уже не раз проверяла — работает.

Ох, дело принимало серьёзный оборот. Слово-то колдовское — оно посильнее кочерги будет.

— Нет, молчи! Молчи! — взмолился Мокша, когда Тайка снова открыла рот.

Знавал он прежде одного такого колдуна, которому тоже перечить не смей — сразу заклятием припечатает. А потом скажет сплясать — спляшешь. Велит в костёр прыгнуть — прыгнешь. Кощеем его звали. Мокша в былые времена как к нему в услужение попал, так сотню лет не знал, как от гада избавиться. И в ссылку его милостью угодил. Ещё не хватало теперь во второй раз в ту же лужу вляпаться!

— Молчать — это скучно. Хочешь, я песенку спою? Тебе понравится.

— К-колдовскую? — на Мокшу было жалко смотреть: его коленки тряслись, ноги подкашивались, жабры ходили ходуном. Кощей-то уж мёртв давно был, а память о нём — жива-живёхонька.

— Могу и колдовскую, — Тайка набрала побольше воздуха в лёгкие и тоненьким голоском затянула:

— Я всё понял! Не надо дальше! Не пой! — завопил Мокша. — Вот же послали черти болотные девчонку на мою голову! Ладно, выведу я тебя к деревне, только не губи во цвете лет!

— Ладно, — Тайка пожала плечами. — Да я и не собиралась вообще-то…

Мокша развёл перепончатые лапы в стороны, разгоняя болотный морок и туманы. Тут-то и затерянная в траве тропка показалась.

— Вот. Сделаешь три шага, перепрыгнешь ручеёк — а там до деревни дорожка доведёт. Ты только эта… ты больше не возвращайся.

— Да не очень-то и хотелось, — фыркнула Тайка. — Ты какой-то скучный.

Она разбежалась, прыгнула — и вмиг оказалась на той стороне ручья. Мокша с облегчением булькнул, по мутной болотной воде пошли частые пузыри.

Он никак не ожидал, что маленькая ведьма обернётся с той стороны ручья и весело крикнет:

— Спасибо, дядь! Это моё второе волшебное слово.

Тут в чешуйчатую голову болотника закралось сомнение, и он осторожно всквакнул:

— А первое какое было?

— По-жалуй-ста! — Тайка помахала ему рукой и, весело насвистывая, зашагала назад к деревне.

Болотный царь в сердцах вырвал из воды пучок рогоза и отшвырнул прочь. Ах, дрянная девчонка, обвела его вокруг пальца!

Но поделать он ничего не мог — Тайка уже была не на его земле, не в его власти. Наклонившись к самой воде, он зашептал заклятие (надо же было сохранить остатки царского достоинства):

Пускай девчонка не вспомнит об этой встрече. А потом, когда они снова встретятся (а они встретятся — в этом Мокша не сомневался), царь болот будет во всеоружии. Больше он не позволит себя перехитрить!

Ведьмина внучка

— Ведьмина внучка!

— Кикимора!

— Врушка-Таюшка!

Тайка шла по школьному коридору, сжимая кулаки. Ох, хоть бы не зареветь. Они ведь только этого и ждут. Как же плохо быть самой младшей в классе…

Сперва её дёргали за косички, дразнили «конопатой» и «жердью» — в начальной школе она и правда была выше всех. Сейчас остальные девочки её переросли, пришлось обидчикам изобретать новые прозвища. Например, «швабра» — потому что тощая. Это всё Илюха Серов придумывал, главный зачинщик.

Одна Юлька её понимала — потому что ей самой от Серова доставалось то за пухлые щёки, то за те же веснушки. Но когда Тайка предложила ей: давай, мол, объединимся и всем покажем, — соседка по парте втянула голову в плечи и отсела.

А на следующей перемене из толпы насмешников раздался и её тоненький голосок:

— Дурилка конопатая, мухами засиженная!

— За что ты со мной так? — Тайка догнала её на обратном пути из школы, но Юлька буркнула что-то невнятное и ускорила шаг. Предательница!

Тайка не помнила, как дошла до дома, и там уж дала волю слезам — тайком, в курятнике, чтобы бабушка не видела. А то пойдёт разбираться в школу, учительница потом отругает ребят, а те начнут ещё пуще издеваться. У Юльки так и вышло…

Но страшнее было, если не пойдёт. Пожмёт плечами, скажет, мол, пустяки, дело житейское. Ей ведь и самой от односельчан доставалось. Тайка не раз видела, как люди в лицо говорят: мол, помоги, Семёновна, ключ от сарая найти, или поколдуй, чтобы корова легко отелилась, — а сами потом через плечо сплёвывают и фигу складывают — типа от сглаза. Больно надо бабушке их сглазивать… сглаживать? Заколдовывать, в общем.

— Не обращай внимания, — говорила ей ба. — Покричат и отстанут. Дети от взрослых наслушаются, потом повторяют, как попугаи, сами не понимают что. Попробуй с кем-нибудь подружиться — глядишь, и остальные успокоятся.

Тайка только потом поняла, что это плохой совет был. Даже хотела сказать: «Что ж ты, ба, сама-то ни с кем не подружилась? Соседский дед Фёдор не в счёт — вы в одной песочнице играли». Бабушка об этом не раз упоминала, а Тайка фыркала. Ей очень смешно было представлять старичков, лепящих куличики…

А однажды учительница Марьиванна ей сказала:

— Ты сама виновата, Григорьева. Врёшь ребятам, вот они тебя и не любят.

— Я не вру! — обиделась Тайка.

— Ну, значит, фантазируешь, — отмахнулась Марьиванна. — Ты бы лучше изложения так писала, как сказки сочиняешь.

Тайка хотела сказать, что в изложении как раз никакой отсебятины не надо, но осеклась на полуслове. Поняла, что учительница не услышит. У неё же, случись что, сразу Григорьева виновата. Зато когда билеты на ёлку распределять — как будто и нет никакой Григорьевой…

Наверное, и впрямь не стоит больше никому рассказывать, как они с кикиморами играли в прятки в саду, как домовой Никифор помогал ей строить шалаш на участке, как они жарили шашлыки и как бабушка лечила коловершу, когда тот этими шашлыками объелся…

Не хотят видеть чудеса — не надо! Можно вообще не разговаривать с одноклассниками. И на заднюю парту пересесть, чтобы не лепили на спину глупые записки. И портфель всегда носить с собой, чтобы не утаскивали и не потрошили. Очень смешно было — спустить блокнот в туалет! Обхохочешься.

Самое обидное, что в том блокноте был рисунок — Тайка нарисовала Пушка, того коловершу, который объелся шашлыками. Впервые так хорошо вышло: и кошачья умильная мордочка, и совиные лапки, и крылья… эх!

В тот день Тайка от обиды ушла из школы ещё до окончания уроков. Просто собралась на перемене, натянула шапку на нос и выбежала, не обращая внимания на крики завхоза дяди Андрея:

— Куда пошла? А ну стой!

Завхоз догнал её у ворот, загородил путь:

— Эй, коза прыгучая, с уроков удрать решила?

— Плохо мне, — буркнула Тайка. И это, между прочим, было чистой правдой.

— И как ты одна до Дивнозёрья потопаешь, если плохо? Давай фельдшера вызовем, а я пока чайку крепкого тебе заварю.

— Не надо фельдшера, — Тайка мотнула головой. — Мне не в том смысле плохо.

Дядя Андрей понимающе кивнул:

— Тогда чай тоже не повредит. Хочешь булочку?

Булочку Тайка хоть и с некоторой опаской, но взяла, а от чая отказалась. Это же дяде Андрею всё рассказывать бы пришлось: почему сбежала да кто виноват, — а ей не хотелось.

— Да ты не коза, а зверь дикий лесной, — завхоз усмехнулся в бороду. — Девочка-волчонок. Ну ладно, беги. Если что, я тебя не видел.

Это прозвище было совсем не обидным, Тайке даже понравилось. И плакать сразу расхотелось.

Всю дорогу до дома она размышляла: а здорово, наверное, быть волком? Ночами не спишь, воешь на луну, и никто тебе и слова не скажет. А можно, кстати, и не просто волком стать. Тайка прекрасно знала, что оборотни существуют, даже искала их следы вместе с Шуриком — соседом-дачником. Ей нравилось думать, что нашла, хотя, возможно, это были следы большой собаки. А что если поехать в город, найти настоящего оборотня и попросить, чтобы покусал?… Нет, глупая затея — это ж каждое полнолуние надо будет превращаться. Но как стать настоящим волчонком, Тайка не знала…

— А зачем это тебе? — бабушка в ответ только усмехнулась. — По лесу не набегалась за лето?

Тайка, вздохнув, пожала плечами. Не рассказывать же, как она пришла бы в школу и перекусала там всех: и Серова, и его друга Димона, и даже Марьиванну. Бабушка такое поведение точно не одобрит. Это, конечно, не порча (а добрые ведьмы порчу не наводят, чтобы вы знали), но тоже не очень хорошо.

Вечером, вместо того чтобы делать домашку по математике, Тайка рисовала волчицу. Серого фломастера не было, и она решила — а пускай шерсть будет белой как снег. Как раз зима на дворе, а с такой шкуркой будет удобнее прятаться в лесу, чтобы никто не нашёл. Так и задремала за столом, уронив голову на руки, и приснился ей дивный сон…

Тайка стояла на пригорке в заснеженном лесу. Не в дивнозёрском, а в каком-то другом, незнакомом. А навстречу ей вышла… вы не поверите — та самая белая волчица, только не нарисованная, а живая, с глазами зелёными, как бутылочное стекло. Тайке стало страшновато — дикий зверь всё-таки. Она собиралась было попятиться, но ноги словно приросли к месту. Мелькнула мысль: а вдруг съест? В следующее мгновение Тайка решила: а ну и пусть! Всё лучше, чем терпеть тычки, подножки и обзывательства!

— Что тебе нужно, человечье дитя? — произнесла волчица низким грудным голосом.

— Забери меня, — Тайка молитвенно сложила руки.

— Куда?

— В лес, к волчатам. У тебя же есть волчата?

— Хочешь стать одной из нас? — хмыкнула волчица.

— А что, нельзя?

— Вообще-то можно. Но хорошо ли ты подумала? Стать волком и убежать в лес может только тот, кому нечего терять в человечьем мире. Ты готова навсегда проститься с Дивнозёрьем?

И тут Тайка задумалась. Нет, она совсем не против была бы расстаться со школой, ненавистной математикой, вечно придирающейся Марьиванной и вредными одноклассниками. Но как бросить бабушку? Останется она одна-одинёшенька на старости лет. Мамка-то в городе живёт, в деревню ни за что не вернётся…

Видя её замешательство, волчица щёлкнула зубами:

— А думаешь, волчатам легко живётся? Они тоже ссорятся, мирятся, дерутся за лучший кусок мяса.

— Хочешь сказать, везде плохо?

— Хочу сказать, что жизнь — разная. Сегодня дёготь, завтра — мёд. Ты поймёшь это рано или поздно: я чую в тебе силу, волчий дух.

— Ага, значит, я из ваших! — Тайка запрыгала от радости.

— Да, и я с удовольствием увела бы тебя в лес. Но неужели никто не будет скучать по тебе?

— Бабушка будет, — Тайка шмыгнула носом. — И Никифор ещё. И Шурик, когда приедет летом и увидит, что меня нет. Кикиморы тоже проснутся по весне — расстроятся. И Пушок… мне кажется, он хоть и коловерша, но всё понимает и любит меня не только за то, что я угощаю его печеньем.

— А теперь представь, скольких хороших людей и нелюдей ты ещё не встретила? У них не будет возможности полюбить тебя, если вы не познакомитесь, — волчица заглянула ей в глаза, и Тайка поёжилась от этого пронзительного взгляда. Брр, как будто в душу смотрит.

— Тогда дай мне острые зубы! И я покусаю всех обидчиков.

Волчица ощерилась, но, вопреки ожиданиям, не рыкнула, а рассмеялась:

— Ишь, какая забияка! Даже у волчат зубы не сразу отрастают и шкурка сперва мягонькая, щенячья. Не спеши, всё придёт в срок.

— А в срок — это когда? — Слёзы опять подступили к горлу. Ну почему, чтобы в жизни случилось что-то хорошее, сперва надо вдоволь нахлебаться плохого?

То ли волчица могла подслушивать мысли, то ли у Тайки всё так ясно читалось на лице, но ответила она на второй, не заданный вслух вопрос:

— А ты сказки-то читала, ведьмина внучка? Не бывает так, чтобы счастье сразу на блюдечке с голубой каёмочкой. Сперва испытания пройти надобно.

— Так давай пройду! — закивала Тайка. — Скажи, что нужно сделать? Яблоко молодильное добыть? Так оно у бабушки в серванте лежит. Я мигом!

— Не нужно мне яблоко, — поморщилась волчица. — Тем более, не твоё.

— Тогда, может, Змея Горыныча победить? Я могу… только, наверное, не очень большого.

— Все твои «Горынычи» — из шестого бэ. Ты ещё не поняла? Это и есть испытание.

— Да ну, — Тайка повесила нос. — Какое-то оно не сказочное.

Волчица толкнула её лапой, опрокидывая в снег.

— Ишь, привередина! «Это испытание не то, дайте мне другое» — ты представляешь себе, чтобы Иван-Царевич такое сказал? Или Василиса Премудрая?

— Да, что-то я глупость ляпнула, — Тайка встала, отряхнулась и поклонилась волчице. — Спасибо за науку… ой, я даже имени твоего не спросила. Вот балда!

— Меня зовут Люта, и я мать всех волков, а вы — мои любимые дети, — волчица лизнула её в нос. — Однажды ты соберёшь свою стаю, где все будут друг за дружку горой, и вы вместе будете защищать тех, кто слаб и не может за себя постоять. Это станет возможно, потому что ты на своей шкуре знаешь, каково это — когда тебя обижают ни за что.

— Ох, поскорей бы… — Тайка улыбнулась. Волчица озвучила её заветную мечту — завести настоящих друзей. Таких, чтобы всегда были рядом, а не только на лето приезжали. Радостно было узнать, что это все-таки может сбыться.

— Ну что, готова проснуться, ведьмина внучка? — Люта в нетерпении взрыла лапой пушистый снег.

— Погоди! Я одного не понимаю… а сейчас-то мне как быть? Я плачу — меня дразнят. Я молчу — меня снова дразнят, пока не заплачу. Блокнот с рисунком испортили, юбку мелом пачкают, у портфеля лямку оторвали…

— Знаешь, что… — волчица заговорщически прищурилась.

— Что?

— Иногда укусить обидчика — не грех. Разрешаю! А теперь просыпайся на счёт три: раз, два…

— Ой, а можно ещё один вопрос? Мы увидимся снова? — Тайка на всякий случай скрестила за спиной пальцы — на удачу. Очень уж ей не хотелось расставаться с мудрой Лютой. Вот было бы здорово, если бы они могли видеться во снах?

— Увидимся, когда подрастёшь, девочка-волчонок. Три!

И Тайка проснулась.

Она совсем не помнила, что ей снилось, но явно что-то очень хорошее. После этого сна осталось сладкое послевкусие, какое бывает от коричного печенья с карамелью.

За окном уже светало. Нужно было собираться в школу, но даже это не испортило ей настроения. Почему-то Тайке казалось, что сегодня всё будет иначе.

Она быстро переплела косы, завернула несколько бутербродов на обед, выпила чаю — и помчалась. Обычно всегда опаздывала, а в этот раз даже пораньше пришла. Её обидчики, конечно, были уже здесь.

— О, ведьмина внучка! — хохотнул Илюха Серов. — Привет, дурилка!

Вместо того чтобы пробежать мимо, Тайка подошла к нему почти вплотную:

— Ага, ведьмина, чья же ещё. И горжусь этим. А ты не устал повторять то, что и так все знают?

— Оборзела, швабра? — Илюха возвышался над ней на голову, и Тайке захотелось зажмуриться, как обычно. Но она не отвела взгляда, яростно выпалив в ответ:

— А не боишься, что заколдую? — и потянулась, будто волос хотела вырвать.

Илюха в ужасе шарахнулся, в этот момент прозвенел звонок, и обидчик, обрадовавшись подвернувшейся возможности, удрал.

Тайка ликовала. Она понимала, что выиграла пока одну маленькую битву, а не всю войну, но начало было положено.

В тот же день после второго урока к ней за парту подсела Юлька:

— Тай, а знаешь, чего про тебя Серов говорит?

— Наверняка какие-нибудь гадости, — Тайка дёрнула плечом.

— Не… он тебя боится, прикинь! Говорит, когда ты на него посмотрела, у тебя глаза полыхнули, будто волчьи, — Юлька понизила голос до шёпота. — Тай, а можно я опять с тобой сяду? Прости, что обзывалась. Я просто струсила.

Сперва Тайка хотела сказать ей «катись колбаской», но, в последний момент передумав, кивнула:

— Ага, давай.

— Значит, мы снова подруги? — обрадовалась Юлька.

Тут Тайка не стала лукавить, пожала плечами:

— Посмотрим. Пока — просто союзницы.

— Понимаю… — Юлька принялась выкладывать на парту свои пожитки: учебник, тетрадки, пенал. — Ой, Тай, Серов мне кулаком погрозил. И с Димоном шепчется. У нас физра следующим уроком. Будут нас в снегу валять, непременно будут!

— Не паникуй! — Тайка протянула ей бутерброд. — Ничего они нам не сделают. А если попробуют — получат лыжной палкой!..

Девочка-волчонок уже начала собирать свою стаю.

В некотором царстве

«В некотором царстве, в некотором государстве…» — так обычно говорится в сказках. Но сказка царицы Таисьи началась иначе: в самом обычном мире, в самый обычный день она повстречала Дивьего мальчика из волшебной страны — и с тех пор всю жизнь до самой старости грезила иными краями.

Сперва её дразнили «дивьей невестой», потом стали величать ведьмой — Таисья не обижалась. Ей, в сущности, было всё равно, что подумают люди: особенно после того, как она, нарушив все мыслимые и немыслимые приличия, родила девочку-полукровку с острыми ушами, а замуж так и не вышла, потому что ждала своего Дивьего возлюбленного. И — вы не поверите — дождалась…

Говорят, мечты сбываются, если очень сильно хотеть. И, спустя полвека после той встречи, Таисья наконец-то сумела попасть в Дивье царство. Было ли ей страшно? Да, конечно… Хотя она точно знала, что Радосвет её ждёт, но всё же, как ни крути, это был билет в один конец. Таисья решилась пожертвовать всем, что у неё было, — ради чего ещё, если не во имя настоящей любви?

На заре она прошла сквозь вязовое дупло и оказалась в рассветном саду, где хрустальные яблони одновременно и цвели, и плодоносили, а их прозрачные листья мелодично позвякивали на ветру. Всё было точно так, как Таисье запомнилось в её неполные семнадцать — когда ей одним глазком удалось заглянуть за грань, разделяющую миры. Вот только в этот раз её ждала не смутная иллюзия, а самая настоящая сказка. И, конечно, царь Радосвет, который пришёл встретить свою вновь помолодевшую невесту, чтобы отвести её в белокаменный дворец с зеркальной черепицей.

Таисья знала — в Дивьем царстве сокрыто множество чудес, но вскоре убедилась: даже самого живого воображения не хватило бы, чтобы представить их все.

Здесь птицы говорили человечьими голосами (некоторые даже умели ругаться), в столице с запада на восток протекала самая настоящая молочная река с кисельными берегами, на которых по приказу царя построили специальные мостки, чтобы жители могли гулять по набережной, не рискуя утонуть. А по ночам на улицах зажигались многочисленные фонарики из цветного стекла, в которых вместо пламени роились живые светлячки (Таисья удивилась, узнав, что за свою работу маленькие насекомые даже получали жалованье). Окрест полнолуния у светлячков бывали выходные, потому что света луны вполне хватало, чтобы не сбиться с дороги. Говорили, что в это время лицо лунного человека улыбается и подмигивает прохожим, но сама Таисья пока ни разу не видела этого чуда.

В её покоях во дворце тоже было много всяких диковин: салфетка-самобранка (на случай, если царской невесте вдруг захочется перекусить в неурочный час), гусли-самогуды (Радосвет долго бился, но всё-таки научил их играть по нотам «Битлз» и «Пинк Флойд», чтобы порадовать будущую жену), сундучок, который был внутри больше, чем снаружи, поэтому места почти не занимал, а парчовых сарафанов и шелковых рубашек в него помещалась уйма, а ещё — удивительной красоты малахитовый гребень, благодаря которому волосы не трепались и не путались. Волшебные веники и мётлы убирались в горницах, испачканная одёжа сама ходила на речку стираться — и сперва Таисье показалось, что она попала в рай.

К ней в помощь царь приставил двух придворных девиц — красавицу-хохотушку Белолюбу и высокую, как жердь, хмурую Дружану.

Белолюба была бойкой и острой на язык, умела укладывать косы в чудные причёски, развлекала Таисью шутками да прибаутками и со вкусом пересказывала свежие дворцовые сплетни. Белолюба знала всех придворных, а те, конечно же, знали её. Таисья наверняка запуталась бы во всех этих чинах и званиях и в том, кто кому кем приходится, если бы у неё не было такой смышлёной помощницы. А вот с Дружаной оказалось нелегко поладить: та, словно наперекор своему имени, была суровой и нелюдимой, говорила рублеными односложными фразами и чаще всего открывала рот, когда что-то было не так. Она учила будущую царицу этикету и обычаям, при этом так часто хмуря высокий лоб, что у Таисьи даже начал развиваться комплекс неполноценности.

Но самое худшее случилось после, когда Радосвет решил познакомить невесту со своим лучшим другом и соратником, предводителем царской дружины — Яромиром. Сердитый дивий воин едва удостоил Таисью взглядом, едва наметил поклон и пробормотал себе под нос:

— Ох уж эти смертные… Помяни моё слово, Радосвет, всё это добром не кончится.

— Типун тебе на язык! — обиделся царь. — Я сто раз говорил, что не хочу никакой другой жены, кроме моей Таисии. Закон не запрещает жениться на смертных!

— Не запрещает, — нехотя согласился Яромир. — Но моё мнение тебе давно известно: нашему миру не нужны полукровки, от них всегда сплошные беды. Вот, например, Лютогор…

— Да что ты заладил: Лютогор да Лютогор! — вспылил Радосвет. — Ты ещё давай меня с Кощеем сравни!

А побледневшая Таисья холодно добавила:

— Вообще-то, у нас уже есть дочь, которая живёт среди людей и в Дивье царство наведываться не собирается. Её калачом сюда не заманишь.

— Тем лучше для всех нас, — сказал Яромир и, не прощаясь, быстрым шагом вышел из горницы.

Только после того, как за ним закрылась дверь, непрошеные слёзы градом покатились из глаз Таисьи, и она уткнулась лбом в плечо Радосвета.

— Почему твой лучший друг меня ненавидит?

Царь нежно погладил её по смоляным косам и шепнул:

— Не тебя, душа моя. Он ненавидит не тебя.

На следующий день, когда Таисья прогуливалась по саду, откуда ни возьмись вдруг прилетела стрела и воткнулась в дерево рядом с её головой. Ещё бы шаг — и древко торчало бы у неё из горла. Со всех ног Таисья бросилась обратно во дворец и до самого вечера отказывалась выходить из своих покоев, потому что у неё тряслись руки.

— Кто может хотеть меня убить? — она в отчаянии терзала платок и до крови кусала губы.

Дружана пожала острыми плечами и принесла будущей царице стакан воды, а Белолюба, наклонившись ближе, зашептала:

— В народе говорят, что это дело рук Яромира или кого-то из его вояк. Они в своём воеводе души не чают, всё мечтают выслужиться. А его отношение к вам каждому известно — ох, не любит он нашу царицу-красавицу…

— Я ещё не царица, — Таисья слизнула с губы капельку крови.

— Ну, это же вопрос времени, — махнула рукой Белолюба. — Хотя вот я не верю, что Яромир к этому причастен. Может, это был лазутчик из Навьего царства. Оперение-то у стрелы, небось, чёрное?

— Чёрное, — Таисья вздохнула.

В тот день она впервые поняла, что волшебная страна не такая уж чудесная и дружелюбная, как ей казалось поначалу.

Радосвет тоже утешал её, как мог. А заодно нарисовал на её спине колдовской краской какие-то символы и велел не смывать — мол, нет лучшей защиты от стрел и заклятий. Как бы ни был силён лучник, метатель ножей или чародей, а всё равно первым ударом промахнётся. А второго не будет, потому что к Таисье приставят охрану из верных людей.

Она пыталась поговорить с Радосветом о возможной причастности Яромира к нападению, но царь, насупившись, сказал, как отрезал:

— Этого не может быть!

А наутро, когда царица ещё спала, её покои вдруг наполнились душным ядовитым дымом. Хорошо, что Дружану очень кстати одолела бессонница и та всю ночь глаз не сомкнула, вышивая рушник. Почуяв дым, тощая девица первым делом распахнула настежь окно, а потом, грубо растолкав Таисью, выволокла её из комнаты чуть ли не за косу.

Царская невеста спросонья сперва стала кричать и отбиваться, но потом, разобравшись, поблагодарила свою спасительницу. А злоумышленника, напустившего ядовитый дым в спальню, конечно же, так и не нашли, хотя Яромир очень старался — даже на подчинённых наорал при всех. Но Таисья ему уже не верила…

— Подари мне арбалет!

Царь Радосвет, признаться, опешил от такой просьбы из уст своей милой невесты.

— Но зачем?

— Я сама буду защищаться, раз другие не могут.

— Но ты же не умеешь стрелять!

— Из ружья стреляла, значит, и с арбалетом справлюсь, — она уже всё решила и не собиралась сдаваться. — А ещё я хочу надеть под сарафан кольчугу.

— Ладно, — Радосвет взял её руки в свои. — Я скажу Яромиру, чтобы принёс.

— Нет, только не ему!

— Душа моя, неужели ты до сих пор думаешь, что это он хочет тебя убить? Я же говорил, Яромир мне как брат. Он может быть нечутким и говорить резкие слова, но он — не подлец. — Царь попытался её обнять, но Таисья отстранилась, вырвав ладони из его рук.

— Я его видела. Он был прошлой ночью под моим окном.

— Конечно, был. Я его туда отправил следить, кабы чего дурного не вышло.

— Больше так не делай! Я не хочу, чтобы этот тип ко мне приближался, — Таисья в сердцах вытолкала жениха и захлопнула дверь у него перед носом.

Кажется, одна Белолюба понимала, что ей сейчас нужно. Сидела рядышком, гладила по плечу, приносила засахаренные фрукты, заваривала успокаивающий травяной настой и всё приговаривала:

— Ох уж эти мужчины! Ничего-то они не понимают! На месте нашего царя я бы давно выгнала этого Яромира взашей. Говорят, он для своей сестрицы старается, хочет с батюшкой Радосветом породниться.

— А я слышала, будто бы он герой войны, — Таисья задумчиво укусила кончик косы и мысленно себя упрекнула — вон же дурная привычка, её даже внучка Тайка переняла…

— Это правда, герой, — кивнула Белолюба, ближе придвигая подруге тарелку с печеньем в форме солнышек. — Ты его прости, царица. Не в себе он. Отца и мать в той войне потерял, вот и взъелся на Лютогора и на всех полукровок заодно. Знаешь, так бывает: втемяшится мысль, засядет в голову, как гвоздь, и избавиться от неё не выходит, как ни старайся. И ладно, когда это просто маленькая глупая мыслишка, — и то бывает мучительно. А Яромира ненависть обуяла. Жаль, что царь этого не понимает и видит в нём своего прежнего верного друга.

Таисья покивала, соглашаясь. Похоже, Белолюба не ошибалась (впрочем, неудивительно — она всё про всех знала), что ж поделаешь: люди меняются, и не всегда в лучшую сторону.

— А эта… ну, про которую ты говорила… Радмила? Она что, правда хотела замуж за царя перед тем, как пропала?

— Ага. Чуть было не захомутала его. При помощи Яромира, конечно. Она ведь его сестра.

— Ну и семейка! — ахнула Таисья.

А Белолюба, широко улыбнувшись, протянула ей румяное сладкое яблоко.

— Вот, скушайте. И все заботы исчезнут, как не бывало.

Таисья послушно вонзила зубы в алый бок, по её подбородку потёк медовый сок, а в глазах вдруг потемнело, и все мысли будто улетучились из головы. Маленький кусочек яблока встал поперёк горла, дыхание перехватило, и она надсадно закашлялась. Коварный плод выпал из слабеющей руки под звон разбивающегося стекла и истошный визг Белолюбы. Отяжелевшие веки закрылись сами собой, и Таисья погрузилась в мутное беспамятство.

Открыв глаза, она первым делом увидела обеспокоенное лицо Радосвета, склонившегося над ней.

— Слава богам, ты жива, — выдохнул он, заключив Таисью в объятья.

Та снова закашлялась, и взволнованный царь ослабил хватку.

— Прикажи схватить Яромира и заточить его в темницу, — попросила она хриплым от натуги голосом; в горле саднило, очень хотелось пить. — Твой друг предатель. Я всё знаю. Он хотел женить тебя на своей сестре, а теперь, когда она исчезла, вмещает злобу на мне.

Радосвет убрал с её лба налипшую прядку волос.

— Вообще-то, Яромир только что спас тебе жизнь.

— Как это? — Таисья захлопала глазами.

— Я передал ему твою просьбу и велел убираться из-под твоего окна, но он меня не послушал: сперва будто бы ушёл, а потом вернулся — как чувствовал, что нельзя оставлять тебя одну. И вовремя: как раз когда эта негодяйка Белолюба всучила тебе отравленное яблоко. Если бы не Яромир, ты бы сейчас спала вечным сном, душа моя…

Только теперь Таисья заметила, что в её покоях по всему полу валялись осколки, а оконная рама зияла пустотой.

— Но зачем Белолюбе меня травить? — сердце сжалось от обиды: она доверяла этой девушке, считала своей подругой и — надо же — так жестоко обманулась. Вдобавок ещё и обвинила невинного.

— Заговорщица приписала свои истинные мотивы Яромиру. Это её младшая сестрица Всемила захотела стать царицей и собиралась утешить меня после твоей кончины. Но у них ничего не вышло, заговор был раскрыт, обе девицы сознались в содеянном.

— Что же их теперь ждёт?

— Смерть или изгнание, я ещё не решил, — нахмурился царь.

— Изгнание, — Таисья слабо улыбнулась. — Не хочу, чтобы люди запомнили меня как царицу, чьё правление началось с казни.

— Но тебя же чуть убили!

— Я думаю, она права, — Таисье пришлось повернуть голову, чтобы увидеть Яромира, входящего в комнату. — Негоже начинать царствование на крови. Позволь мне решить это дело, царь. Я позабочусь, чтобы эти негодяйки никогда больше не возвращались в Дивье царство.

— Ладно, уговорили, — Радосвет, сияя, хлопнул себя по колену. — Не думал, что вы когда-нибудь будете заодно.

— Я погорячился, — Яромир опустил голову. — Прости меня, царица Таисья. Я не должен был говорить тех обидных слов.

— Тогда и ты меня прости, — она виновато улыбнулась. — Я подозревала, что это ты хочешь избавиться от меня, а ты спас мне жизнь.

— Я представил, что будет с нашим царём, если тебя не станет. И решил — не бывать этому. Поверь, я многое о тебе узнал за последние дни. Думаю, ты станешь достойной царицей, — дивий воин поклонился Таисье — на этот раз низко и вполне искренне.

— Ну, коли так, то быть тебе дружкой на нашей свадьбе, — решил Радосвет. — Родного брата у меня нет, а ты мой побратим и лучший друг.

— Почту за честь.

Они пожали друг другу руки.

— А подружкой невесты тогда пусть будет Дружана, — добавила Таисья.

— Ладно, если ты так хочешь, — казалось, царь удивился. — А я думал, вы не ладите…

— Уже ладим.

Таисья прислонилась щекой к ладони Радосвета и подумала, что вот как оно бывает: наслушавшись льстивых речей, можно принять врага за друга, а друга — за врага. Что ж, на будущее будет ей наука: не судить по первому впечатлению.

За прошедшие годы Таисья успела побывать много кем: ведьмой, матерью, бабушкой, доброй соседкой, наставницей… теперь придётся научиться быть царицей. Но она обязательно справится — ведь рядом будет любимый муж и друзья — ведь можно же назвать друзьями тех, кто уже дважды спасал ей жизнь, правда?

Заветные мечты Яромира

Помнится, в те годы, когда Яромир еще под стол пешком ходил, отец однажды усадил его к себе на колени и спросил:

— А какая у тебя, сынок, самая заветная мечта?

Яромир обрадовался и, недолго думая, выпалил:

— Хочу собаку!

Отец же рассмеялся, потрепав рукой взъерошенные светлые волосы сына:

— Небось, волшебную? Из мира смертных?

— Ну да!

Яромир затаил дыхание. В те годы он еще верил, что родители могут все. А уж его сильному и смелому папе наверняка не составит труда добыть волшебного пса. Но отец, вдруг нахмурившись, покачал головой:

— Нельзя.

— Но почему?

Как ни крепился маленький Яромир, а губы все равно задрожали от обиды. И зачем тогда было спрашивать?

— Царь строго-настрого запретил приводить животных из мира людей к нам в Дивье царство. Мудрецы говорят, равновесие от этого нарушается. Ты же не хочешь, чтобы случилась беда?

Конечно, Яромир ничего такого не хотел, поэтому вытер нос рукавом и горько вздохнул:

— Ну ладно… Тогда хочу хотя бы приручить симаргла!

Это смелое заявление вызвало у отца новый приступ хохота.

— Мир, ну почему ты не можешь мечтать, как другие дети, — о чем-нибудь более доступном?… Например, о скатерти-самобранке, гуслях-самогудах или пере жар-птицы? Я бы даже понял, если бы ты пожелал богатырский меч или коня.

Глаза Яромира загорелись.

— А что, можно?

— Мал еще, — сурово отрезал отец, ссаживая его с колен. — Но в свой срок я подарю тебе и меч, и лук с колчаном, и доброго скакуна, а пока…

— Тогда хочу симаргла! — Яромир насупился и отвернулся, не дослушав.

Неудивительно, что отец рассердился:

— Глупости все это! Те, кто постарше и поопытнее тебя, и то терпели неудачу! Забудь о симаргле. Ничего у тебя не выйдет!

Но Яромир уже загорелся этой идеей так сильно, что напрочь потерял покой и сон.

Приручить симаргла было не так-то просто даже взрослому, не то что ребенку. Белоснежные крылатые псы в Дивьем мире встречались нечасто, жили они высоко в горах и считались свободным народом. Да, именно так: один из древних царей когда-то счел песье племя разумным, даровал им земли (а скорее — камни, которые все равно не подходили для земледелия) и запретил охоту на симарглов, потому что, дескать, те — не животные.

Свободолюбивые псы нечасто снисходили до общения с дивьими людьми, считая себя выше этого. В общем, завести такого друга (да, именно друга, а не питомца) было нелегко. Зато если симаргл выбирал своего человека, это была связь на всю жизнь.

Сперва Яромир решил, что нужно подготовить приманку. В книгах говорилось, что больше всего на свете симарглы любят мясо, вымоченное в меду и молоке. Родители на его приготовления смотрели со снисходительной улыбкой, сестрица Радмила и вовсе потешалась вслух, но он лишь сжимал крепче зубы, полный решимости не отступать. Посмотрим, что они скажут, когда Яромир приручит симаргла! Завидовать будут, ух!

В урочный день он вышел еще затемно и как раз к рассвету добрался до подножия гор. Яромир снял притороченный к спине горшок с широким горлышком, открыл крышку (медом одуряюще пахнуло на всю поляну), а сам притаился за камнем.

Ожидание казалось бесконечным, но никто не прилетал.

Солнце вышло из-за гор, потом поднялось высоко к зениту так, что даже в его укрытии не осталось тени, и через какое-то время неизбежно начало клониться к закату. Яромир сам не заметил, как задремал, а когда проснулся, небо уже полыхало алым огнем, вокруг сгущались синие сумерки, а горшок был пуст — пока он спал, кто-то прилетел и вылизал угощение до капли. В сердцах Яромир пнул проклятую посудину (бамс — и в осколки), а потом поплелся домой, где ему еще и от матери влетело. Потому что нечего хорошие горшки ногами бить!

На следующий день все повторилось — с той лишь разницей, что на закате ему удалось увидеть в небе стайку из пяти взрослых симарглов, улетающую вдаль, а один из воришек оставил у опустевшего горшка белое перо из своего крыла. Интересно, нарочно или просто выпало?

Яромир подобрал его и со вздохом пристроил за ухо. Все-таки даже перо — это лучше, чем ничего.

— Эй, Мир, а ты знаешь, что с помощью пера можно призвать симаргла, который его обронил? — Радмила сунула ему под нос толстенную книгу по чарам. — Вот, смотри, тут написано, что надо бросить перышко на ветер, а потом позвать симаргла по имени, и он придет.

— Ух ты! — Яромир сперва так обрадовался, что чуть не запрыгал от радости, но потом призадумался. — Э-э-э… Но откуда же я узнаю, как его зовут?

— Понятия не имею, — развела руками сестра. — Ты же у нас укротитель симарглов, не я!

Яромир и в этот раз проглотил насмешку. Никто не верил, что у него получится, — ну и пусть! Главное было — самому не терять веры.

На третий раз он не стал сразу выкладывать приманку, а подбросил перо в воздух. Может, если назвать сразу несколько имен, то хотя бы одно из них окажется верным? Вот бы угадать!

Пока перо не коснулось земли, он успел прокричать:

— Ветерок! Буян! Крылатко!

Так называли своих симарглов богатыри из сказок, но Яромир не был уверен, что между собой псы используют такие же имена. Может, их вообще зовут Гау-гаф или что-то вроде этого…

Он почти отчаялся дождаться результата своего неумелого колдовства, когда вдруг в вышине послышалось шумное хлопанье мощных крыльев. Миг — и на камне прямо перед Яромиром возник взрослый симаргл с голубыми как небо глазами. Здоровенный! Если бы мальчик поднял руки и встал на цыпочки, то, пожалуй, все равно не дотянулся бы до холки.

— Так. А мясо где?

Яромир не сразу понял, что слова крылатого пса (а, может, псицы?) звучат у него прямо в голове, а когда понял, попятился, еле выдавив:

— 3-здравствуйте! Вот, берите, угощайтесь…

Во рту вмиг пересохло, язык прилипал к небу и не слушался. Дрожащими руками он выложил свою приманку перед великолепным псом. Тот очень по-человечески зевнул, показав длинный розовый язык.

— А где твоя рыбацкая сеть? Или чем ты там собрался меня ловить?

— Нет никакой сети, — пожал плечами Яромир.

— Врешь! — Симаргл оскалился и зарычал, демонстрируя острые клыки. Весьма внушительные, надо сказать.

У мальчика похолодели ладони, а сердце забилось так, будто решило выпрыгнуть из груди. Ух, сейчас как порвет его пес этими зубищами, и клочков не останется!

Позднее Яромир думал, что не отступил в тот миг лишь потому, что у него со страху отнялись ноги и он просто не смог убежать.

— Я не вру, — дрогнувшим голосом молвил он. — И пришел не ловить тебя, а договориться. Дело есть!

Громадный пес в удивлении склонил голову набок:

— Какое дело ко мне может быть у глупого Дивьего детеныша?

— Я не глупый! — надулся Яромир. — Я пришел, чтобы предложить тебе или кому-то из твоего племени свою дружбу.

— Что? — Симаргл дернул ушами. — Ты не хочешь, чтобы я служил тебе верой и правдой? Не хочешь, чтобы я порвал в клочья твоих врагов? Ты хочешь… дружить?

Яромир захлопал глазами.

— Ну да. А что не так?

— Ты не такой, как другие дивьи люди, — задумчиво произнес пес. — Я был неправ, ты вовсе не глуп. Скорее безрассуден. Но это обычно с возрастом проходит. Хорошо, а что ты будешь делать, если я скажу, что не хочу дружить с тобой? В дружбе с людьми нет никакой пользы!

Яромиру было обидно слышать эти насмешливые слова в своей голове — тем более, что сказаны они были голосом, похожим на Радмилин (странно, почему? может, перед ним был не пес, а псица?), — но он все равно ответил вежливо:

— Тогда передайте мое предложение вашим соплеменникам. Вдруг кто-то считает иначе? Я буду приходить сюда каждое утро и ждать.

— Надолго ли хватит твоего терпения? — фыркнул симаргл.

— Испытай меня! — Яромир сжал кулаки.

— Ну что ж, посмотрим!

Пес улетел, а мальчик вернулся домой окрыленный. Теперь, помимо веры, у него была еще и надежда, которая не угасла ни спустя неделю, ни спустя месяц, ни спустя даже полгода бесплодного ожидания…

В один из дней белоснежная псица (теперь Яромир был уверен в этом) снова прилетела. По морде было видно, что та очень расстроена.

— Что-то случилось? — Мальчик выложил перед ней угощение, но гостья даже не взглянула на мясо.

— Мой младший сын сломал крыло, — нехотя призналась она. — Теперь он никогда не сможет летать. Ах, какая жалкая судьба его ждет!

— Но дивьи люди рождаются и живут бескрылыми и все равно проживают долгие, полные приключений жизни. — Яромир попытался ее утешить, но, кажется, сделал только хуже.

Псица, опустив голову, горестно заскулила:

— Его жизнь не будет долгой. По закону нашего племени симарглов, потерявших крылья, убивают. Это считается лучшей долей, чем больше никогда не увидеть неба.

— Ну и глупцы! — Яромир так разозлился, что даже невольно повысил голос. — А вдруг его можно вылечить? Я однажды нашел птичку-зоревку со сломанным крылом. Немного зелий, немного магии — и она снова смогла летать.

— Неужели дивьи люди такое умеют? — восхитилась псица. — Эй, а ты не обманываешь меня?

— Зачем бы мне? — удивился Яромир. — Думаешь, я хочу заполучить себе симаргла всеми правдами и неправдами? Я скажу так: это и впрямь моя заветная мечта. Но могу поклясться, что, если мне удастся выходить твоего сына, я верну его тебе. Если, конечно, он сам не захочет остаться.

И белая псица, шумно втянув воздух розовым носом, молвила:

— Что ж, да будет так. От судьбы все равно не уйдешь, но и отказываться от ее подарков не следует. Жди, я принесу его.

Маленький угрюмый щен со сломанным крылом разговаривать с Яромиром не хотел. А может, еще не умел, кто знает? Пушистый, толстолапый, с черным носом — он был бы похож на медвежонка, если бы не белоснежный мех.

До дома Яромир донес его на руках. А когда попытался подвязать крыло, щенок недовольно заворчал. Пришлось отвлечь его лакомством.

— Плохо дело, — сказал отец, увидев рану маленького симаргла, а мать добавила:

— Все бесполезно. Он никогда не сможет летать.

Но Яромир не сдавался.

А спустя три дня к нему пришла Радмила со склянкой в руке.

— Смотри, — ее голубые с прозеленью глаза светились гордостью, — я сварила целебное зелье. Оно обязательно поможет!

Всего спустя неделю мать с отцом тоже присоединились к ним. Они таскали домой всякие разносолы, от которых, по словам мудрых людей, быстрее срастались кости, обустроили для маленького симаргла удобную лежанку с пуховыми одеялами. Отец даже привел лекаря из царских палат, чтобы тот осмотрел малыша.

А Яромир в те дни понял, что веру и надежду можно не только хранить в своем сердце, но и дарить окружающим. Сначала, например, в тебя никто не верит, но ты все равно делаешь, что должно, и не сдаешься. А потом проходит время — глядишь, а ты уже не один, потому что твоя вера передалась окружающим и они понесли ее дальше. Наверное, именно так и происходят настоящие чудеса?

Шли дни. Щенок рос, его лапы вытянулись, мягкий пушок сменился на взрослую шерсть, а ребра раздались вширь. Он по-прежнему не разговаривал ни с кем из дивьих и вообще в основном ел и спал, лишь иногда (очень неохотно) позволял Яромиру почесать его за ухом и все с тоской глядел на носящиеся в небе стайки рогохвостых ласточек, а ночами порой выл на луну.

— Скучаешь? — говорил ему Яромир, присаживаясь рядом. — Ничего, ты обязательно полетишь. И однажды вернешься к своим сородичам. Главное — не сдавайся!

Тогда щенок переставал выть и тыкался черным носом в его ладонь, будто бы благодарил за поддержку.

А крыло, как ни странно, и впрямь срослось. Только маленький симаргл почему-то не полетел…

Яромир едва не плакал: ну как же так! Лекарь же сказал, что все в порядке!

— Почему ты не взлетаешь? Ну?! Маши вот так!

Он пытался помочь щенку расправить крылья, но тот лишь жался к его ногам и смотрел таким затравленным взглядом, что сердце обливалось кровью.

— Я думаю, он забыл, как летать, — вздохнул отец, глядя на бесплодные усилия сына. — Говорят, такое случается. Сперва не мог, а потом не захотел.

Но Яромир не собирался отступать, когда победа была так близка. Он затащил симаргла на крышу дома, собираясь столкнуть вниз, — но не решился. Уже наверху, стоя на неровной черепице и вцепившись пальцами в песий загривок, он отчетливо понял: симаргл не раскроет крыльев. Просто упадет и разобьется. Потому что его страх сильнее, чем желание летать.

Так и пришлось ему слезать с крыши, глотая горькие слезы.

— По-моему, он у нас прижился, — Радмила чесала симаргла за ухом, и тот блаженно щурился. — Давай уже назовем его как-нибудь? Негоже такому пушистику без имени ходить.

— Мне нравится Буян! Пускай будет Буяном, а?

Сестра посмотрела на брата с сомнением:

— Не-а, не похож. Характер совсем не тот. Пусть будет… — она на мгновение задумалась. — О! Вьюжка!

— Да ну, несерьезное имя, — фыркнул Яромир.

«Хорошее. Мне нравится», — вдруг прозвучало у него в голове.

Он не сразу понял, что маленький симаргл впервые заговорил с ним. А поняв, конечно же, принялся спорить:

— Но Буян звучит намного солиднее.

«Я — Вьюжка! — отрезал симаргл. — И точка!»

Он лизнул Радмилу в руку, будто благодаря за имя.

— Ну и пожалуйста.

Яромир встал и вышел из горницы. Эх, видимо, не суждено ему было подружиться с симарглом. Мечта мечтой, но Вьюжка принял имя от Радмилы — значит, и человека своего выбрал. И хоть отец всегда учил его: мол, негоже роптать на судьбу, — но Яромиру было до чертиков обидно: это же была его мечта, а не Радмилина! Вот вечно ей везет…

Сперва он хотел найти уединение под раскидистым кустом ракитника, но передумал и полез на крышу — можно было надеяться, что там его найдут не сразу. Наверху, прислонившись спиной к печной трубе, Яромир притянул колени к подбородку и закрыл глаза. Может, если бы он сумел заплакать, ему бы стало легче, но, как назло, он не смог выдавить из себя ни слезинки. Ох, не зря, видать, старики говорили, что горе без слез — самое горькое.

Вскоре он услышал стук собачьих когтей по глиняной черепице, а потом на его колено легла пушистая лапа.

— Эй, ты чего? — Развесивший уши Вьюжка выглядел на редкость озадаченно.

— Ничего, — буркнул Яромир, открывая глаза. — Как ты меня нашел?

— По запаху, конечно. И по отзвукам грусти в голове. Ты знаешь, что грусть хрустит, тонкий ледок под лапами на мелководье?

— Н-нет, — Яромир мотнул головой. — Я вообще не думал, что чувства могут звучать.

— Поэтому мы и воем на луну, — Вьюжка присел рядом, прислонившись к нему теплым боком. — Вижу, ты к этому близок. Что случилось? Уж мне-то ты можешь сказать!

Яромир воззрился на симаргла в немом удивлении, а тот без запинки продолжил:

— Мы же друзья, разве нет?

— Э-э-э… а ты так считаешь? Мы ведь раньше даже не разговаривали!

— Друзьям не обязательно все время разговаривать, чтобы понимать друг друга. — Вьюжка фыркнул так, будто бы его слова были чем-то само собой разумеющимся.

— Погоди! — Яромир резко вскочил. — Ты хочешь сказать, что…

Он хотел продолжить: «Что ты выбрал своим человеком меня, а не Радмилу?» — но вместо этого вскрикнул — нога поехала вниз по скользкой черепице, он неловко взмахнул руками, но ухватить удалось только воздух. Ох, не зря мама запрещала лазить на крышу! В одно мгновение перед его глазами промелькнула вся жизнь.

Яромир съехал по крутому скату и наверняка бы рухнул вниз, если бы не Вьюжка.

Белоснежный симаргл, напрочь забыв о своем страхе, широко распахнул крылья и ринулся на помощь. Он успел подхватить Яромира прежде, чем тот свалился с крыши, и, закинув мальчишку себе на спину так легко, будто тот ничего не весил, взмыл в небо.

— Вот это да! — завопил от восторга Яромир. — Мы летим! В смысле, ты летишь! У тебя получилось!

Вьюжка от этого крика сперва перепугался и начал было крениться набок, но уже через мгновение выровнял полет.

Ветер тонко свистел в ушах и обдувал разгоряченное лицо. От парочки орущих от счастья друзей шарахались пролетавшие мимо птицы, а сердце пело в груди. Наверное, так звучала радость… От былой грусти не осталось и следа, а обида лопнула, словно недолговечный мыльный пузырь.

— Ты о чем-то хотел спросить меня там, на крыше? — Симаргл повернул к нему морду, его умные карие глаза сияли от восторга.

— Ай, пустяки, — отмахнулся Яромир. — Я уже сам все понял.

Чтобы спасти его, Вьюжка преодолел свой самый сильный страх, и — какие тут еще нужны доказательства? Вне всякий сомнений, так мог поступить только настоящий друг.

— Наверное, ты теперь вернешься к своему племени? — спросил Яромир, подставляя лицо теплому летнему ветру.

Они летели прямо к горам, в закат, и он был готов к тому, что Вьюжка оставит его там, у камня, где они впервые встретились. Если бы так случилось, Яромир бы даже не расстроился, потому как знал: важно не только уметь заводить добрых друзей, но и отпускать их туда, где им будет хорошо. Настоящая дружба пройдет испытание и расстоянием, и разлукой.

Но Вьюжка, сделав круг над самой высокой горой, ответил:

— Нет, я остаюсь! Мне с тобой весело! — и, заложив крутой вираж, развернулся к своему новому дому.

Всегда делать по-своему

— Мир! Ми-ир!!! Где ты, бесёнок этакий?

Сестрица Радмила искала его по всему дому, а Яромир, затаив дыхание, прятался в чулане. Он знал, что ему непременно влетит за то, что опять взял без спроса отцовский меч. Но посудите сами: не всё сестре его защищать! Вообще-то, он уже не маленький.

Этой весной (которая так и не настала) Яромиру стукнуло двадцать пять. Говорят, по человечьим меркам он бы уже давно считался взрослым. (Разумеется, он предпочитал не думать, что по тем же человечьим меркам ему от силы исполнилось лет десять. Смертные в своей волшебной стране росли быстро, как хлеб на дрожжах, а дивьим людям оставалось только вздыхать и завидовать. Эх, вот бы поскорее стать большим, он бы тогда всем показал!)

Говорят, сложно оставаться ребёнком, когда в стране идёт война. И Яромир определённо стал старше в ту ночь, когда они с Радмилой лишились родителей. Нет, те вовсе не погибли, а были заколдованы — превратились в ледяные статуи вместе с другими взрослыми. Многие дети тогда осиротели. Чёрное колдовство оказалось делом рук Лютогора, Кощеева сына, и за это Яромир возненавидел злобного чародея всей душой.

Радмила из кожи вон лезла, чтобы заменить брату и отца, и мать, но куда там! Она сама была лишь немногим старше, и ей, увы, не хватало ни маминых тепла и заботы, ни степенной рассудительности главы семьи.

Яромир готов был биться об заклад, что папа наверняка разрешил бы ему взять фамильный меч!

— Ах, вот ты где, негодник! — Сестра наконец-то отыскала непослушного братца и вытащила его из пыльного чулана на белый свет прямо за острое ухо (больно, между прочим!). — Сколько раз мне нужно повторять одно и то же, чтобы ты услышал?

Яромир сжал губы в тонкую линию — о, да, он тоже умел быть упрямым — и проворчал:

— Да слышу я…

— Но всё равно сделаешь по-своему?

— Всегда!

Их взгляды скрестились, подобно острым клинкам, — чистая небесная лазурь и молодая зелень листвы. Они оба знали: для поединка воли не нужны ни оружие, ни слова.

«Я просто хочу защитить тебя», — говорили глаза Радмилы.

«Я не нуждаюсь в твоей защите!» — силился донести Яромир.

И однажды она сдалась:

— Ладно. Поступай, как знаешь. Но если что-то пойдёт не так, пеняй на себя!

— Ух! Ты ведь знаешь, как я тебя люблю, сестрица!

Его радости не было предела, но детство закончилось навсегда. Тогда Яромир не знал, сколько раз он ещё пожалеет об этом.

Сегодня, спустя годы, они снова смотрели друг на друга так же искренне и яростно, нипочём не желая уступать в жарком споре.

Теперь брат с сестрой могли говорить на равных: оба стали искусными воителями и заслужили уважение самого царя Радосвета. Оба уже не раз бывали в бою, теряли друзей и проливали кровь — свою и чужую. Некоторое время назад Яромира назначили предводителем царской дружины, и это была большая честь. Но, по правде говоря, Радмила ничуть не уступала брату в воинских умениях, а по части колдовских чар даже превосходила его.

Враги прозвали её Северницей, ибо на поле брани она была подобна снежному ветру, дующему с полуночи на полдень.

Одному лишь Яромиру было ведомо, что великая дивья воительница частенько скрипела зубами во сне и беззвучно плакала в подушку — всё потому, что не могла спасти всех на свете. И кому же, как не родному брату, пристало её защищать? Вы спросите, от кого? Да хотя бы от самой себя…

— Куда это ты собралась? — он подстерёг сестру у входа в подземелье и решительно заступил ей путь.

— Да так, гуляю…

— Я всё знаю, не отпирайся!

— А коли знаешь, зачем тогда спрашиваешь? — Радмила глянула на брата с вызовом.

— Потому что хочу услышать, что ты скажешь!

— Просто верь мне, — сестра улыбнулась. — Разве я хоть раз подводила нас? Разве давала повод усомниться? Мне правда очень нужно поговорить с пленником. Это всё ради нашей победы!

— Но мы ведь уже и так почти одержали верх! Лютогор томится в застенках, и цепи его прочны. Навьи войска бегут, трусливо поджав хвосты. Неужели тебе мало?

— И это говоришь мне ты?! — Радмила, побледнев, сжала кулаки. — Нет, братец, наша самая главная битва ещё впереди. Ты, может, и смирился, но я — нет. Мы должны узнать, как расколдовать родителей, и ради этого я пойду куда угодно: хоть в самое пекло, хоть к змею в пасть, хоть к чёрту на рога!

— Ха! Думаешь, Лютогор возьмёт да и откроет тебе все свои тайны? Просто так, за красивые глаза? — Яромир едва не задохнулся от гнева: ну почему она не понимает?!

— Я справлюсь. У меня есть верный план. Он непременно скажет мне правду, вот увидишь. И сам не будет знать, почему так вышло.

Вот упрямица! Ну что ты будешь делать?

— Но Лютогор хитёр и очень опасен. Он запросто обведёт тебя вокруг пальца. Не надо к нему ходить!

— А вот царь Радосвет, между прочим, не против. Даже наоборот! Он считает, что лучше меня никто не справится.

— Это потому, что царь Радосвет тебе не брат! Свою сестру пусть хоть каждый день посылает на верную погибель, а тебя я обижать не позволю, — Яромир с силой тряхнул её за плечи. — Эй, ты что, вообще меня не слышишь?

— Слышу.

— Но всё равно сделаешь по-своему?

— Всегда.

Всё повторилось точь-в-точь как в далёком детстве, но теперь они словно поменялись местами.

«Я просто хочу защитить тебя», — говорили глаза брата.

«Я не нуждаюсь в твоей защите», — силилась донести сестра.

И Яромир сдался:

— Ладно. Поступай, как знаешь. Но если что-то пойдёт не так, пеняй на себя!

Просияв, как солнышко посреди зимнего ненастья, Радмила приподнялась на цыпочки и чмокнула брата в нос:

— Люблю тебя.

Каблуки её лёгких сапожек застучали по каменным ступеням — вперёд и вниз, навстречу назначенной судьбе.

Тогда Яромир не знал, сколько раз он ещё пожалеет об этом…

Так не бывает!

Кому-то хорошо спится под шум осеннего дождя, а вот Тайке — наоборот. Перестук капель по крыше всегда казался ей тревожным. Поэтому уже вторую ночь подряд она не могла заснуть и ворочалась с боку на бок, комкая простынь, а потом на уроках клевала носом. Опять схватила двойку по алгебре. Куда это годится?

Никифор с Пушком очень разволновались. Настолько, что кто-то из них проболтался о Тайкиной бессоннице Яромиру. А ведь она просила никому не говорить. Ещё не хватало, чтобы дивий воин переживал. Ему и без того забот хватает. Но друзья рассудили иначе.

Яромир явился под вечер и напросился на чай. Когда стемнело, Тайка попыталась вежливо выпроводить гостя, но тот не ушёл. Сказал, мол, иди ложись спать, а я буду охранять твой сон. Чтобы, значит, ни упырь в дом не влез, ни кошмарица ни прошмыгнула.

Тайка нечисти сроду не боялась, но дивий воин был так решительно настроен её защищать, что спровадить его язык не повернулся. По правде говоря, Тайке было даже приятно, что Яромир решил о ней позаботиться. Так и быть, пусть остаётся. Диванчик на кухне к его услугам. А станет холодно, бабулин тёплый плед в помощь.

Она переоделась в пижаму, включила ночник и юркнула под одеяло. Дверь тихонько скрипнула: Яромир вошёл в комнату. Может, решил пожелать спокойной ночи?

Но гость просто сел на кресло и уставился на неё. Тайка чувствовала его взгляд даже спиной. Ну как тут заснёшь?

— Ты что, так и будешь тут сидеть и смотреть?! — она резко села.

— Разумеется.

Надо же, какой нахал?

— Я, между прочим, спать хочу, — Тайка зевнула.

— Так и спи, кто тебе мешает?

Нет, он точно издевается!

— Ты! Я не могу спать, когда на меня смотрят!

Дивий воин глянул на неё с усмешкой.

— Значит, не очень-то и хочешь — иначе бы давно заснула. А я всё равно никуда не уйду. Обещал твоему деду — царю Радосвету, — что буду тебя охранять, значит, слово своё сдержу.

Вот упрямец! Тайка откинулась на подушки. Дождь всё ещё стучал за окном, но сейчас это было меньшим из зол.

— Ой, ну что со мной может случиться? — Тайка откинулась на подушки.

Ситуация была в высшей степени неловкой. Их в Дивьем царстве разве не учат, что вламываться в чужие спальни неприлично?

— Всё, что угодно, — очень серьёзно ответил Яромир. — Наш враг могуществен и очень силён — ты даже не представляешь себе насколько. Не фыркай, дивья царевна. Ну что ты как маленькая в самом деле? Может, тебе ещё сказку на ночь рассказать или колыбельную спеть?

— Спасибочки, не надо. Ты мне не бабушка, — Тайка, не удержавшись, хихикнула. — Лучше расскажи что-нибудь про Дивье царство. Ты же знаешь, я всегда мечтала там побывать.

— Что, например? Ты спрашивай, а я отвечу.

Тайка задумалась. Сон всё равно не шёл. Не лучше ли будет скрасить ночь за беседой? Утром она обязательно об этом пожалеет, но сейчас… а, была не была!

— Мне всегда было интересно — вот бывают коловерши — крылатые коты. И симарглы — крылатые псы. А у кого из волшебных существ ещё есть крылья? Ну, кроме птиц, конечно. У лошадей там? Или, может, у сусликов?

Яромир сперва вытаращился на неё, а затем рассмеялся:

— Крылатые суслики — скажешь тоже! Выдумщица ты, дивья царевна. Нет, таких не бывает. Это сказка.

— А вдруг не сказка? — Тайка подтянула одеяло к подбородку. — Ты, можно подумать, в каждом уголке волшебной страны побывал, все чудеса видел?

Её слова заставили Дивьего воина крепко задуматься.

— Я бывал не везде, конечно… Но, знаешь, как говорится: «слухами земля полнится». Если бы крылатые лошади существовали, я бы непременно об этом знал.

— А у нас говорят иначе: если ты чего-то не видел или о чём-то не слышал, это совсем не значит, что так не бывает!

— Я бы поспорил…

— Ты и так всё время споришь. Лучше меня послушай: вот у людей есть легенда о коне с крыльями. Пегас называется. Он такой сильный, что, говорят, может долететь до самого солнца вместе со всадником — если тот, конечно, решится на полёт. А когда этот конь скачет по горам, то копытом выбивает из камней родники, воды которых потом вдохновляют людей писать стихи и песни, ну или рисовать что-нибудь.

Яромир слушал её и качал головой, не веря.

— Смеёшься, дивья царевна? Вода живая и мёртвая — это я ещё понимаю. А вот чтобы источник вдохновения из камня забил — о таком впервые слышу.

— Не слышал, значит, не было, да? — Не удержалась Тайка. — Какой же ты всё-таки упрямый! Сам говорил, что у нас тут в Дивнозёрье край волшебный, чудеса невиданные. А вот если бы тебе прежде телефон не показали или тостер — ты тоже считал бы, что так не бывает?

Она ждала, что Яромир по обыкновению возразит, но тот неожиданно согласился.

— Скорее всего…

Некоторое время они молчали, глядя друг на друга. Когда молчание слишком затянулось, Яромир вдруг спросил:

— А ты этого крылатого коня когда-нибудь видела?

— Нет, — Тайка мотнула головой. — Но уверена, что он существует. Откуда-то же берётся вдохновение?… А когда имеешь дело с чудесами, самое главное — верить в них. Иначе они обидятся и больше не будут с тобой случаться.

Зевнув, она закрыла глаза. Со сном всегда так: когда его ждёшь — не приходит, а когда хочется поболтать подольше — он тут как тут.

— Может, ты и права, — задумчиво произнёс Яромир. — По крайней мере, насчёт крылатых коней. Лошадь — благородное животное. Не то, что суслик. Доброму коню крылья будут к лицу. То есть, к морде. Знаешь, я бы не отказался когда-нибудь встретить этого твоего Пегаса, оседлать его и долететь до самого солнца. Скажи, а ты бы полетела со мной?…

Ответом ему была тишина.

— Эй? Чего молчишь? Спишь, что ли? — Яромир вздохнул. — Тогда хороших снов, дивья царевна. Уверен, в них ты и сама летаешь, и никто не сумеет убедить тебя, что так не бывает.

Все боятся перемен

— Ох, Таюшка-хозяюшка, слыхала? Тут такое приключилось! Харитошку помнишь? Энто бабы Лиды домовой. В общем, сбрендил он!

Никифор выглядел таким взволнованным, Тайка даже испугалась, как бы его удар не хватил.

— В каком смысле сбрендил?

— В самом что ни на есть прямом. Грит, не хочу больше быть домовым. Вы, мол, за свои дома цепляетесь, а энто предрассудки. Кругозор расширять надобно.

— Ничего себе! — ахнула Тайка.

Все домовые, с которыми она была знакома, жили по принципу «мой дом — моя крепость». Того же Никифора, бывало, на улицу калачом не выманишь. Сидит на печке, и хорошо ему, тепло. Да что там Никифор! Даже непутёвый Сенька-алкаш за своё хозяйство радел, как умел. А тут на тебе!

Признаться, она едва вспомнила этого Харитошку. На посиделки, которые Марьянка-вытьянка устраивала в заброшенном доме, он хоть и приходил, но обычно сидел в сторонке. Не пел, не плясал, даже угощение брал с оглядкой, будто всего стеснялся. А если к нему подсаживался кто-нибудь из кикимор или домових — краснел как помидор. В общем, как сказал бы Пушок, домовой-интроверт.

Стоило вспомнить коловершу, как он тут же появился. Вылез из-под стола, словно чёртик из табакерки, и заявил:

— А может, у него кризис среднего возраста? Я в интернете читал. Это когда вдруг задумываешься: а чего же я достиг в свои годы? Понимаешь: ни-че-го. И ка-ак нахлынет грусть-кручина.

— Кручина без причины — признак дурачины, — проворчал Никифор. — Пушок, ты Харитошку помнишь? Ну какие там годы? Он же молодой совсем. Даже борода ыщо не выросла — токмо бакенбарды.

— Значит, подростковый кризис, — не сдавался коловерша. — Все талдычат: ты должен быть домовым, потому что папка и мамка твои были домовыми. Семейная династия, все дела, А он, может, космонавтом быть мечтает? Или мороженое продавать?

— Действительно, а кто-нибудь спрашивал, чего он сам хочет? — Тайка почесала Пушка за ушком, и тот немедленно заурчал, как трактор.

— На вот, полюбуйся, — Никифор достал из-за пазухи кусочек бересты. — Энто Харитошка оставил, прежде чем удрать.

Тайка вчиталась в угловатые каракули:

«УХАЖУ ИСКАТЬ ЩАСТЬЯ!

ДОМ ОТДАЙТЕ КАМУ ХАТИТЕ.

КАК УСТРОЮСЬ В ГОРОДЕ ПРИШЛЮ ВАМ ПИСМО И ГАСТИНЦЕВ.

ХАРИТОН»

— Хм, значит, в город подался… — Тайка вернула записку Никифору. — Знаешь, а вообще там много возможностей. Можно, например, подъездным стать. Или автобусным.

Никифор неодобрительно покачал седой головой:

— Бери выше! Харитошка в музейные решил податься.

— Экспонаты? — не удержался Пушок. — А что, отличная карьера! Стоишь красивый, на тебя все смотрят, восхищаются… Хотя я бы на его месте лучше в домкультурные подался. Тогда на концерты можно хоть каждый день ходить!

— Тебе бы только куролесить, — Никифор с досадой отмахнулся. — Таюшка-хозяюшка, дай совет, шо делать-то?

Тайка пожала плечами.

— Ждать. А что ещё остаётся? Он же сказал, что напишет. Харитон — взрослый домовой, это его жизнь.

— А с домом? Как думаешь, ничего, если мы к бабе Лиде Анфиску поселим? А то она так намаялась, погорелица.

— Разве вы такие вопросы не на домовишниках решаете?

— Обычно да, но… в общем, у нас голоса разделились поровну. Одни говорят, что Харитошка одумается и вернётся, надо бы место придержать. А то где он потом дом по сердцу найдёт? Другие бушуют, мол, шиш ему. Кто, грят, хозяйство бросил, тот отступник и негодяй. Мой голос получается решающий. А я, ты ж знаешь, за Анфиской ухаживаю. Сталбыть, лицо пристрастное. О-хо-хо, за что мне это всё? — Никифор принялся обмахиваться салфеткой.

— Водички попей, успокойся, — Пушок придвинул ему стакан. — Не то тоже сбрендишь, а мы к тебе уже привыкли.

— Типун тебе на язык! — возмутился Никифор, но воды всё-таки выпил.

— А у Анфисы спросили? Помнится, после пожара она говорила, что боится снова не уследить и хозяев подвести, — Тайка припомнила, как рыженькая домовиха делилась с ней своими печалями. — Может, она ещё не готова?

— Да она никогда не будет готова, — насупился Никифор. — Но избыть страх можно только встретившись с ним лицом к лицу, и никак иначе… Ладненько, спасибо вам за советы, пойду я спать. Утро вечера мудренее. А завтречка на домовишнике всё и порешаем.

Осушив стакан до дна, он нырнул за печку, и вскоре оттуда раздался раскатистый храп.

Тайка с Пушком переглянулись.

— Тебе тоже кажется, что Никифор как-то быстро свернул тему? — спросила она, и коловерша кивнул.

— Готов спорить на целый противень пирожков — он что-то недоговаривает!

Всю следующую неделю Никифор отмахивался от расспросов. Мол, не бери в голову, сами разберёмся. Тайка не настаивала, хотя и было любопытно, чем же дело кончилось? Ну да ладно, не пытать же его? Захочет — расскажет.

А в воскресенье, зайдя в гости к Марьянке-вытьянке, она встретила там зарёванную Анфиску. Перед домовихой стояла чашка с чаем и непочатый кусок пирога, но та на угощение даже не смотрела, а знай размазывала слёзы по щекам. И даже её рыжие косички выглядели поникшими.

— Ох, беда-беда! Не справляюся я. Всё из рук валится, будто я не беречь дом пришла, а портить. Представляешь, вечор разбила любимую баб-Лидину чашку. Ух она и ругалась!

— А по-моему, ты слишком паришься, — Марьяна сунула ей в руки салфетку, и Анфиска принялась вытирать покрасневшие глаза. — Расслабься. Подумаешь, чашка! Знаешь, сколько у нас Сенька посуды побил.

— Ну побил, — фыркнули из-за печки. — Подумаешь! Нельзя же быть во всём идеальным.

Тайке тоже захотелось как-то утешить Анфиску, она достала баночку вишнёвого варенья, которую принесла к чаю, и поставила прямо перед домовихой.

— Угощайся. Знаешь, устраиваться на новом месте всегда непросто. Но во всём стоит искать хорошее. Зато у тебя опять есть свой дом — разве это не здорово?

— Да он вроде как не совсем мой, — всхлипнула Анфиска. — Всё незнакомое. Мне там не нравится.

— Так обустрой так, чтобы понравилось. Или боишься, что Харитон вернётся и выгонит тебя?

Вместо ответа Анфиска пожала плечами и протянула Тайке новую берестяную записку, написанную тем же угловатым почерком:

«У МИНЯ ВСЁ ХАРАШО. ГОРОД ОЧИНЬ КРАСИВЫЙ. УЖЕ КАТАЛСЯ НА МЕТРО.

ХАРИТОН»

— Похоже, он там отлично проводит время, улыбнулась Тайка. — Менять свою жизнь к лучшему — это здорово, правда?

— Нет, это очень страшно, — Анфиска закрыла веснушчатое лицо ладонями.

— Знаешь, иногда жизнь просто сама берёт и меняется. А тебе приходится подстраиваться под обстоятельства. Но по своему опыту могу сказать: всё, что ни делается, — к лучшему.

— Я не о том, — Анфиска понизила голос до шёпота. — Дом энтот страшный. Мне кажется, будто за мной всё время кто-то наблюдает. Аж мороз по коже! Может, Харитоша потому и удрал? Там что-то завелось. Не знаю что.

А вот это уже было интересно… Домовые обычно не только чувствовали, но и легко распознавали всякое зло. Тайка с Марьяной переглянулись. Пока они думали, как успокоить дрожащую Анфиску, в форточку влетел Пушок — неразгаданные тайны манили его сильнее, чем осу — варенье.

— Так-так-так, что я слышу! Да тут не обойтись без известного дивнозёрского детектива! Я имею в виду себя, конечно. А это, как я понимаю, улика? — он подцепил когтем записку.

— Какая же это улика? Обычное письмо, — Анфиска поджала губы.

— Допустим. А как ты его получила? Что-то я ни конверта, ни марки не вижу. Где штемпель, я спрашиваю?

Пушок был настолько грозен, что домовиха наморщила нос и плаксивым голосом принялась оправдываться:

— А мне почём знать? Оно на столе в кухне лежало. Я понятия не имею, кто таков этот Штемпель. Думаешь, он за мной следит? А он злой?

Марьяна, сдерживая улыбку, протянула Пушку ложку:

— Лучше подкрепитесь, детектив. И не пугайте потерпевшую.

Это сработало. От угощения коловерша никогда не отказывался, а варенье — особенно вишнёвое — готов был потреблять в любых количествах. Пока Пушок ел — да так, что за ушами трещало, — Тайка тихонечко объяснила Анфиске про штемпель и почту и добавила уже в полный голос:

— Откуда у домового деньги на конверт и марки? Наверняка Харитон передал письмо с оказией. Может, встречную птичку попросил.

— Допустим, ты права, — Пушок облизнул измазанные в сиропе усы. — Но кто тогда скрывается в доме и пугает Анфиску?

— Бабай? — пискнула домовиха, вжимаясь в кресло.

— Кикимора-раздорка завелась? — с сомнением предположила Марьяна.

Тайка тоже выдвинула версию:

— Может, призрак? У бабы Лиды дом старый. Мало ли…

— Кошколак! — Сенька высунулся из-за печки. — Это как волколак, только кошколак. Ну чё вы уставились. Не вру я! И такое бывает.

— Кто бы это ни был, мы его выведем на чистую воду! — Пушок воинственно стукнул по столу ложкой. — Будем ночевать в доме бабы Лиды по очереди. Только, чур, не я первый!

Этой ночью с Анфиской осталась Тайка. Ей пришлось влезть в окно, потому что домовиха не сумела отпереть дверь. М-да, похоже, она и правда пока не освоилась на новом месте, если даже замки её не слушались.

— А баба Лида точно не проснётся? — Тайка сняла кроссовки, чтобы ступать бесшумно и не оставлять следов. Она беспокоилась, а вдруг её обнаружат в чужом доме? Рассказывай потом полиции, что кошколаков ловила…

— Не проснётся, уж за это я ручаюсь, — Анфиска при виде Тайки приободрилась. Всё-таки вдвоём было не так страшно. А если залезть под стол да взять с собой пакетик баранок да бутылку кваса — почти что посиделки получаются.

Сначала они болтали о природе да о погоде, а потом Анфиска разоткровенничалась.

— Знаешь, ведь это Никифор настоял, чтобы я переехала.

— Ага, я так и думала. Он за тебя очень переживает. Говорит, если ты не поборешь страх, никогда не сможешь обрести новый дом. Так и будешь цепляться за прошлое.

— Прошлое всегда с нами, но смотреть надо в будущее, — Анфиска шмыгнула носом. — Эх, а я-то думала, что я ему нравлюсь…

— Конечно, нравишься! Даже не сомневайся, — закивала Тайка.

— Если бы нравилась, он бы мне давно предложение сделал да в ваш дом за ручку ввёл. Али, может, ты против?

— Нет, что ты! Я бы только рада была.

— Во-о-от, — домовиха сокрушённо цокнула языком. — А вместо энтого ты да я сидим в доме, в котором обе не хотим быть.

От такого признания Тайка чуть квасом не подавилась.

— Так что же ты на домовишнике сразу не сказала, что не хочешь?

— Побоялась, — Анфиска дёрнула плечом. — Думала, смеяться надо мной будут. Скажут, мол, трусиха. Или того хуже — отступница, как Харитоша. А я от обязанностей своих не отлыниваю, не подумай. Просто хочу их с кем-нибудь разделить. Разве энто плохо?

— Что ты, вовсе даже не плохо! — воскликнула Тайка. — У каждого свои понятия о счастье, и даже для домовых оно не одинаковое.

А сама задумалась: сколько раз она отказывалась от поздних прогулок с подругами, чтобы не расстраивать бабушку? Сколько раз участвовала в ненавистных школьных концертах, прежде чем поняла: ну не лежит душа. А люди не станут к тебе лучше относиться, если будешь поступать так, как они хотят. Наоборот. Решат, что тобой можно вертеть так и сяк. Как бы только это объяснить Анфиске?

Она решительно тряхнула головой:

— Знаешь, я бы сказала всё как есть. Может, Никифору и не понравится твой отказ, но он мужик умный. Поворчит-поворчит да потом поймёт. И других домовых убедит, что так будет лучше.

— Ой, не могу. Страшно, — Анфиска подтянула повыше плед, которым они с Тайкой укрывали ноги.

— А в чужом доме нежеланную жизнь жить не страшно? Может, здесь и нет никаких кошколаков и призраков. Просто дом чувствует, что у тебя к нему душа не лежит, и не принимает. — Стоило Тайке это сказать, как в дальнем углу кухни послышался подозрительный шорох. Там определённо кто-то был и наблюдал за ними исподтишка.

Анфиска закрыла себе рот ладошкой, чтобы не вскрикнуть, и они с Тайкой замерли, тревожно вглядываясь в темноту.

Некоторое время было тихо. Половицы заскрипели, как будто кто-то осторожно крался к столу — прямо в их сторону. Кр-рак. Кр-рак…

— М-мамочки, — Анфиска нырнула под плед с головой, а Тайка, опомнившись, выставила перед собой оберег. А другой рукой выхватила мобильник и включила фонарик. Ведь яркого света любая ночная нечисть боится.

Она успела увидеть, как в сторону метнулась тень. Небольшая — ростом с домового или кикимору. Ага, драпает! Тайка вскочила, размахивая оберегом, и грозно крикнула:

— Кто там? А ну, покажись! — но ночного гостя уже и след простыл.

Зато на столе красовалась новая записка:

«УСТРОИЛСЯ МУЗЕЙНЫМ. РАБАТЁНКА НЕПЫЛЬНАЯ. ВОТ ОНО ЩАСТЬЕ.

ДОМОЙ НИВИРНУСЬ. ПАЗАБОТЬТЕСЬ О БАБЕ ЛИДЕ.

ХАРИТОН»

— Знаешь что? — сказала Тайка трясущемуся пледу. — Я думаю, это сам Харитон пишет. Никуда он не уехал. Поэтому дом его до сих пор хозяином считает, а тебя не слушается.

— Не может быть! — Анфиска с опаской высунулась наружу. — А пошто же он тогда прячется?

— О, это проще простого! Допустим, он решил уехать, но по дороге — передумал. А вернуться — это признать поражение. Смеяться будут, скажут: трус. Или того хуже — не примут назад, потому что отступник. Никого не напоминает? — Тайка гордо вздёрнула нос. Вот так-то! И без Пушка обошлись, сами раскрыли дело. А он всё проспал, детектив пернатый.

— А в письмах пошто врёт? — недоумевала домовиха.

— Чтобы не признаваться, что не сдюжил. Как говорится, делает хорошую мину при плохой игре.

— Охохонюшки, — Анфиска всплеснула руками. — Получается, что и я зря страдаю, и Харитоша. Вот мы дурачки! Не должно так быть. Нужно скорее его найти и уговорить вернуться.

Легко сказать… Тайка ещё не придумала, как выманить стеснительного домового из укрытия. Ему же в своём доме даже стены помогают.

Пока она соображала, что же делать дальше, с улицы послышался воинственный голос — кого бы вы думали? — Пушка.

— А ну, ни с места! Оба! Вы арестованы! Имеете право хранить молчание, но имейте в виду: чистосердечное признание облегчает участь!

Дело принимало неожиданный оборот. Тайка подхватила кроссовки в руки и скорей вскарабкалась на подоконник. Через мгновение рядом с ней появилась Анфиска.

Луч фонарика выхватил из темноты Пушка, который удерживал когтями за меховые кацавейки не одного, а сразу двух домовых. Одним был пропавший Харитон, а другим… Никифор. Вот так сюрприз! Похоже, Тайка поторопилась приписать себе успех в раскрытии этого дела. Теперь она ничегошеньки не понимала.

Спрыгнув в траву, она подошла ближе.

— Ну, рассказывайте, что тут происходит?

— Смотри, Тая, я их поймал, — затараторил коловерша, раздуваясь от гордости, как мяч. — Я сразу понял, что Харитон никуда не уехал. Не веришь? Ну ладно, не сразу. Мне кикиморы рассказали, как он на автобус сначала сел, а в последний момент выкатился оттуда — и нырк в кусты. Видишь, как важно опрашивать свидетелей.

— Ну, не уехал, и что? Это запрещено, что ли? — буркнул Харитон.

— Тебе страшно стало? — догадалась Тайка.

Домовой ничего не ответил, потупился. Но тут и без слов было ясно, что она угадала.

— А ты каким боком тут замешан? — она повернулась к Никифору.

— Дык, Таюшка-хозяюшка, я энтим непутёвым помочь хотел… Чтоб, значит, каждый нашёл своё счастьице. Молодому домовому на мир посмотреть надобно, а Анфиске — веру в себя вернуть.

— Расскажи ей, кто записки писал, — Пушок, поняв, что подозреваемые больше не думают улизнуть, втянул когти.

— Ну, я… — Никифор опустил голову. — Думал, ежели Харитошке обратного ходу не будет, он всё-таки осмелится уехать и исполнить свою мечту.

— Да я про предрассудки ляпнул, не подумавши! — взвыл Харитон. — Не хочу уезжать. Тут всё моё, родное. Но погорелицу выгнать тоже не могу. Вот и мыкаюсь, аки тать, в собственном доме.

— И я не хочу одна на хозяйстве быть, — осмелела Анфиска. — За меня всё решили, я сдуру согласилась, но теперь передумала, как и Харитоша. Ведь нет ничего плохого в том, чтобы передумать?

— Нет, конечно, — успокоила домовиху Тайка. — Ты попробовала и поняла, что тебе это не подходит. Значит, твоё счастье в другом.

И тут ей в голову закралась одна мысль. Она отвела Никифора в сторонку и шёпотом, чтобы никто не слышал, спросила:

— Ты чего творишь, а? Анфиска плачет, мол, ухаживал, соловьём заливался, а предложение не делаешь. Ты её в чужой дом выселить пытаешься, чтобы не жениться, или что?

Никифор, заслышав эти слова, аж поперхнулся:

— Да как… да ой… да нет же! Ох и накуролесил я, словно бес какой попутал. Ты ж знаешь, жил я бобыль бобылём, о женитьбе и не помышлял. Страшно мне было руки Анфисушки просить. А вдруг откажет? Ещё и Фантик — ейный брат — разговор завёл, что в Берёзкино за станцией дом освободился. А это ж страсть как далеко… Ну я и нашёл поближе. К Харитошкиным неосторожным словам прицепился, стал Анфиску торопить… И вон оно как по-дурацки вышло.

Тайка присела на корточки, чтобы оказаться с домовым на одном уровне:

— Не вини себя. Все боятся перемен. Главное — вовремя понять, чего ты на самом деле хочешь, и тогда уж не отступаться. А если уж напортачил — исправляй.

— Угу… — Никифор снял шапку, постоял, помолчал, а потом крякнул. — Эх, была не была!

Он подбежал к Анфисе и брякнулся на одно колено:

— Прости меня, дурака. Я ж правда хотел как лучше… и, если сможешь простить, выходи за меня! Вместе жить будем, вместе хозяйство вести.

— И-и-и-и! — домовиха завизжала, запрыгала. Её щёки раскраснелись, а глаза лучились счастьем. — Наконец-то!

Пушок, глядя на них, расплылся в умилении:

— Мр-р, должно быть, это означает «да». Чур, я шафером буду! И тамадой! И диджеем! Ух, повеселимся!

— Значит, я могу вернуться в дом? — Харитоша неуверенно улыбнулся.

— Конечно, — кивнула Тайка. — Он не переставал быть твоим.

Она тоже улыбалась. Хорошо, когда всё хорошо заканчивается. А перемены всё равно будут — куда же без них. Главное, чтобы добрые да желанные.

Тут у вас упырь!

— Ох, Таюша, помоги! Опять ко мне в погреб упырина пожаловал, — дед Фёдор вертел в трясущихся руках погасшую трубку.

— Неужели Иваныч объявился? — удивилась Тайка. — Вроде в прошлый раз ему ясно дали понять, что с нами лучше не связываться.

— Нет, то другой упырь. Незнакомый. Хохочет, пальцем грозит и это… слова нехорошие говорит, в общем. Я уж, прости, повторять не буду, — От смущения у деда Фёдора покраснели уши. Видать, слова были и впрямь неприличные. — С Иванычем я уж почти сроднился. Сколько лет, почитай, он у меня выкапывался? Тебя ещё на свете не было. Бабка твоя мне тогда помогала. А новых упырей мне не надоть!

Тайка невольно улыбнулась. Раньше она недоумевала, почему Иваныча ещё тогда не упокоили, а потом поняла: дед Фёдор хотел, чтобы повод оставался к её бабушке в гости захаживать.

— Деда, ты только не волнуйся. Упырь, может, и новый, а схема — старая. Чесночок, водичка заговорённая. Для особо наглых — кол осиновый.

Пушок, всё это время сидевший под столом и притворявшийся котом, вдруг тронул её лапкой за штанину.

— Тая, тут что-то не сходится.

Тайка наклонилась — вроде как чтобы погладить котика — и сделала страшные глаза, мол, не лезь сейчас, не могу я с тобой разговаривать.

Но коловерша не унимался:

— Сама посуди: ну какой упырь? Сейчас же зима.

Тайка кивнула. Ну да, зима. Странные какие-то у Пушка доводы. Известное же дело, что заложные покойники с холодами только злее становятся.

— Разве вы с Алёнкой по осени Дивнозёрье колдовским кругом не обошли, чтобы всякая нечисть вредная не лезла? Упырю ваше заклятие нипочём не одолеть.

— Значит, кто-то нарушил круг.

— Ась? Что говоришь, Таюша? — дед подставил ладонь к уху. Пушка он, разумеется, слышать не мог.

— Ничего, дедушка. Это я просто вслух рассуждаю, А упырь этот не сказал, как его зовут, откуда взялся?

— Не. Иваныч, помнится, поболтать любил, а этот только глумиться горазд. Маячит в углу чёрной тенью, ругается и дулю мне кажет. Мол, накося выкуси, дед. Был твой погреб, стал упыриный. Ещё и картошкой в меня кинул, кровосос невежливый!

— По поведению — самый настоящий упырь, ты же знаешь, какие они наглые, — Тайка вроде как это деду Фёдору сказала, но на самом деле для Пушка.

— Я вот чего боюсь, Таюша, — дед Фёдор понизил голос до шёпота. — А вдруг он меня заест? Иваныч-то свой в доску был, угрожать угрожал, но не кусался. А энтот…кто знает, чего у него на уме?

— Всяко может быть, — вздохнула Тайка.

Дед, конечно, ещё больше испугался, аж лицом посерел. Но в таких делах ради успокоения врать не след. Чужой упырь определённо был опаснее знакомого.

— Значит, гришь, кол ему всадить? — дед размял кулаки, щёлкнув костяшками пальцев. — Ну с этим я справлюсь, коли подсобишь немного.

— Подсоблю, конечно. Я же ведьма. Безопасность жителей Дивнозёрья — моя главная забота, — Тайка принялась собирать рюкзак. Так, чеснока лучше взять побольше, а то в последнее время у кровососов привыкание к нему развилось — от частого употребления. — Всё, я готова! Идём.

Пушок, конечно же, увязался за ними. Смелый такой стал, аж завидно! А вот Тайка, спускаясь в погреб, на мгновение ощутила дрожь в коленках, но быстро взяла себя в руки. Уверенней надо быть, она уже не маленькая ведьма. И не с такими злодеями справлялась, что ей какой-то там упырина?

Но без неожиданностей всё же не обошлось.

— Деда! — Тайка обернулась. — Ты пошутить решил? Нет тут никакого упыря.

— Как это нет? — ахнул дед Фёдор. — Вон в том углу только что стоял. Ты проверь, может, закопался куда? Или за бочки с капустой спрятался?

— Нет. И не было. Я бы почувствовала. Может, тебе почудилось?

— Ничего мне не почудилось, — ворчливо отозвался дед. — У меня упыриный опыт — о-го-го! Поболе твоего будет.

Тайка глянула на Пушка. Тот повёл носом туда-сюда, принюхался.

— Ты права, тленом совсем не пахнет. Если кто и был, то его уже след простыл.

Дед, конечно, остался недоволен. Сказал, что всю ночь будет вражину караулить, а если кого увидит, сразу же напишет в ватсап. То есть теперь ещё и звук на ночь не отключать? Ну, блин…

К счастью, ночь прошла спокойно и по упыриной тревоге поднимать никого не пришлось. После завтрака Тайка села почитать книжку, но вскоре поняла, что уже давно не перелистывает страницы. В голове роились мысли, а поделиться было не с кем: домовой Никифор ушёл за водой, да, видать, с кем-то заболтался по дороге. Пушок — и тот умотал с утра пораньше.

Коловерша ни за что не признался бы, но неудача с упырём его расстроила. Значит, полетел не балбесничать по лесам, а опрашивать свою агентуру — диких коловершей. Они ведь по всему Дивнозёрью снуют. Любопытные, аж жуть — ничего от них не скроешь.

Тайка со вздохом отодвинула книгу и принялась рассуждать вслух:

— Не может быть, чтобы новый упырь объявился, когда колдовской круг целёхонек. Значит, это какой-то поддельный упырь. Ну-ка, посмотрим…

Она открыла старый бабушкин дневник, где та описывала все свои встречи с волшебным миром (эх, найти бы время да перенабить все на компе), полистала, но ничего про поддельных упырей не нашла.

По привычке Тайка подёргала себя за кончик косы — так лучше думалось. Но сегодня даже этот проверенный способ не сработал.

— Глюки какие-то… — ворчала Тайка себе под нос. — Упыри шляются, как у себя дома. Не деревня, а проходной двор! Для полного счастья не хватает только Кощеевых злыдней и танцующих скелетиков.

Стоило ей это сказать, как — бум-бабах — дверь хлопнула и в дом ворвался бледный как смерть Никифор:

— Таюшка-хозяюшка, там злыдень у колодца! Здоровенный! Хохотал, рожи мне корчил, сквернословил, а потом раз — и пропал. Идём скорей, ужо ему…

Домовой ещё не успел договорить, как в форточку ввалился полуобморочный Пушок и простонал:

— Беда-а-а!

— Только не говори, что тоже видел злыдня. Или это были танцующие скелетики? — нервно хихикнула Тайка.

Пушок глянул на неё как на чокнутую.

— Ка-ка-какие ещё скелетики, Тая? Там — са-са-собака!

— Чья?

— Ба-ба-баскервилей, — простонал Пушок и, закатив глаза, бухнулся в обморок. Похоже, это была не шутка.

Когда одного страдальца откачали, другого — успокоили и всех напоили чаем, Тайка наконец поделилась догадкой:

— Я думаю, кто-то насылает морок. Все эти упыри-злыдни-собаки — ненастоящие. А теперь давайте подумаем, кто это на такое способен? Кто-то относительно безвредный, чтобы защитный круг пропустил…

— Бабая отметаем сразу, — укутанный в одеяло Пушок высунул нос и тут же нырнул обратно. — Он злобный, гад.

— Аука по той же причине не подходит, — вздохнул с печки Никифор. — Да и дрыхнет зимой.

— Может, полтергейст, беспокойный дух?… Нет, он только дома бузит, не на улице, — Тайка почесала в затылке.

— И не кошмарица, — донеслось из одеяльного кокона. — Те во снах пугают, а не наяву.

— О-хо-хо, вот задачка из задачек, — Никифор заворочался и уронил плед. — Ой, Таюшка-хозяюшка, а ты…

— Кикимора! — вдруг выпалил Пушок.

Тайка рассмеялась:

— Так меня ещё не величали, — она подняла плед и вернула его домовому.

— Тая, не придирайся к словам, я не то имел в виду. У меня супер-новость: лучший сыщик Дивнозёрья отогрелся и уже почти раскрыл преступление. Смотри: не все кикиморы зимой спят — это раз. Любят прикалываться — это два. Ещё и разновидностей не счесть — это три. Предлагаю ловить преступницу на живца. Кто из нас выглядит самым безобидным?

Тайка с Никифором переглянулись и, уставившись на Пушка, хором выпалили:

— Ты.

— Вы это серьёзно?!

— Ну а кто? Я — ведьма, и все знают, что со мной лучше не связываться. У Никифора на лице написано, что он мужик суровый. А ты — котик.

— Ох, ладно, — Пушок скорбно пошевелил усами. — На что только не пойдёшь ради торжества правосудия. Значит, я делаю вид, что прогуливаюсь, вы тайно крадётесь следом. Собака Баскервилей, — ну, то есть кикимора в её обличье — появляется, вы её хватаете. И дело в шляпе!

Но злодейка точно подслушала их планы. Друзья дважды дошли до леса и обратно, потом кружили по деревне, пока совсем не стемнело, но так никого и не встретили. Пришлось ложиться спать несолоно хлебавши.

— Ничаво знать не знаю, ведать не ведаю, отпусти, ирод ушастый! — верещал до боли знакомый голосок.

Тайка подскочила на кровати как ошпаренная. С добрым утречком, называется… Солнце только встало, а главный детектив Дивнозёрья уже кого-то допрашивает на кухне.

— Нехорошо обзываться, гражданочка. Это, между прочим, подсудное дело — я же при исполнении. Могу в погреб засадить или исправительные работы назначить.

Тайка всунула ноги в тапки и бросилась на помощь. То ли гостью от Пушка спасать, то ли Пушка от гостьи — по обстоятельствам.

— Ведьма! Наконец-то! — её встретил радостный визг кикиморы Киры. — Я уйти собиралась, а энтот дефектив меня не пущает. Ну скажи ему!

Коловерша и впрямь растопырился в дверях, преграждая кикиморе путь.

— Тая, не слушай её, у меня есть вещдоки! — он кивнул на придверный коврик.

— Кикиморин след, — ахнула Тайка. — Кира, мы же договаривались, что ты не будешь так делать!

— Он меня хитростью в избу заманил и заставил в муку вступить, — наябедничала Кира. — А таперича шантажорит… фу, забыла слово такое вумное.

— Шантажирует, — Тайка вздохнула. — Пушок, это нечестно.

— Тая, она врёт. Ну, то есть про муку всё правда. А вот что ничего не знает — точнёхонько врёт!

— А ты бы по-хорошему спросил, тады, может, я бы и ответила, — кикимора вздёрнула острый нос. — А таперича — шиш тебе, морда рыжая-бесстыжая. Тьфу на тебя, тьфу-тьфу!

Тайка закатила глаза.

— Хватит ругаться! Пушок, неси тазик с тёплой водой. Кира, мой лапы. Потом вместе стираете коврик, а я ставлю чайник. Оладушки, надеюсь, все будут?

— Меня оладушками не купишь! — фыркнула кикимора.

— А если с яблочным джемом?

— Ой, ведьма, ну ты кого хошь уболтаешь. Согласная я. Нешто мы чужие, нешто не договоримся? Давай суда свой джем.

— Будет тебе целая банка за правдивый рассказ. Но сначала — лапы!

Когда водные процедуры были закончены, коврик выстиран, а оладушки готовы, все уселись за стол.

— Кума ко мне на праздники приехала, — Кира придвинула баночку с джемом к себе поближе. — Галкой зовут. Городская, панимаешь, фифа. Я думала, посидим, как родичи, покалякаем, а она над нами с Кларой смеяться стала. Дескать, деревенщины мы неотёсанные. Всё ей не так, не эдак. Уж и жалею, что пригласила.

— Поругались, значит? — Тайка участливо сунула кикиморе ложку, но та, мотнув головой, запустила в баночку палец.

— Хуже — поспорили. Я грю: может, Дивнозёрье и маленькое, зато люди у нас добрые да отважные — не то што в твоём городе. А она мне: смертные везде одинаковы, токмо о себе думают. Вот увидишь: начну пужать да глумиться, никто соседу на помощь не придёт.

— Выходит, это было испытание? — нахмурился Пушок. — А нам с Никифором за что досталось? Мы ведь не смертные.

— Да вишь, далеко зашли шуточки, — вздохнула Кира. — Галка увидела, што ведьма наша всем помогает, и сбежала. Не хочет проигрыш признавать, прячется. А пугать да глумиться продолжает, потому што такова уж ейная суть. Она же кикимора-глумница.

— Выходит, дело раскрыто! — Пушок на радостях затанцевал, перебирая лапами. — Осталось найти эту Галку и провести воспитательную беседу. Ума не приложу, где может прятаться глумница? Особенно расстроенная…

Вдруг у Тайки запиликал ватсап, и на экране высветилось новое сообщение от деда Фёдора. Вот это удача!

Она хлопнула в ладоши:

— Я знаю, где Галка. Идёмте, мсье детектив!

Из приоткрытого погреба деда Фёдора доносились сдавленные рыдания:

— Тут все друг дружке помога-а-ают. А мне никогда никто не помога-а-ал. Всё сама. Вот энтими лапками! Никто со мной не дру-у-ужит…

Пушок собрался было нырнуть в погреб, но Тайка ухватила его за шкирку.

— Погоди. Давай затаимся и послушаем, о чём они говорят.

— Ну-ну, Галчонок, не реви, — пробасил дед Фёдор. — Зачем же ты тогда над всеми глумишься, ежели на самом деле дружить хочешь?

— А шобы знали! Как они ко мне, так и я к ним!

— Месть, значит? Обидели тебя, бедолагу, и ты теперь тоже всех обижаешь?

— Нет! Я глумница, мне по натуре глумиться положено!

— Так ты глумись, но по-доброму. Промеж друзей хорошая шутка знаешь как ценится? На вес золота.

— Правда? — Галка перестала плакать.

— Чесслово!

— Но для этого надо сначала найти друзей… а как? Все только и знают, что гонять меня да за спиной шептаться. Даже кума!

— Для начала перестань притворяться упырём поганым, — дед Фёдор многозначительно кашлянул. — Жесты обидные не показывай, слова пакостные не говори. Вот увидишь, люди сами к тебе потянутся.

— Но если я буду вести себя по-доброму, все решат, что я слабая, — вздохнула Галка.

— Эка, подруга, тебя жизнь помотала. До чего ж надо было довести человека… то есть кикимору. — Что-то громко скрипнуло. Наверное, дед Фёдор уселся на бочку. — На других будешь оглядываться — себя потеряешь. Ну решат они, и что с того? Плюнь да разотри. Вот моя внучка Маришка такая же. Всё время беспокоится, что там другие скажут. Защищаться начинает раньше, чем напали. Эх, молодо-зелено…

— Слышь, дед, а какая она, твоя внучка? — Галка шмыгнула носом.

— Хорошая девочка. Порой глядит букой, но в душе — добрая. И кудрявая, как ты. Хочешь, фотокарточку покажу? Сейчас, только бумажник достану. Вот, смотри.

— Ух, красивая. С тобой живёт?

— Не, в городе.

— Как я, значит… Скучаешь по своей Маришке?

— Ещё бы!

— Что ж тогда сам в город жить не поедешь?

— А чего я там не видел? — усмехнулся дед. — Жил я там когда-то. По молодости уехал счастья искать, да вишь — вернулся. Кстати, ты не думала в Дивнозёрье поселиться, Галчонок? У Маришки там друзья, учёба, а у тебя что? Начни всё сначала.

— А так можно? — ахнула Галка.

— Конечно. Хочешь, вот в погребе живи. Иваныч съехал, место как раз освободилось. Только с условием: никого не пужать, глумиться по-доброму, по-соседски, с пользой. Смех, говорят, жизнь продлевает. И с кумой помирись. Подумаешь, спор проиграла! В другой раз выиграешь.

Тайка хорошо знала этот нравоучительный тон. Дед не только оседлал любимого конька, но и, кажется, наконец-то нашёл благодарную слушательницу.

— Я не понял, мы преступницу хватать будем или нет? — Пушок заёрзал у неё на плече.

— Не надо никого хватать, — улыбнулась Тайка. — Мне кажется, воспитательную беседу уже и без нас провели. Идём домой чай с плюшками пить.

— Ну, если с плюшками… Но я эту Галку всё-таки возьму на заметочку. Тем более, она теперь местная. Значит, находится под нашим надзором и ответственностью.

— Спокойно, детектив, — Тайка приложила палец к губам. — В некоторых делах лучше просто не мешать. Я уверена, что всё образуется.

До самой калитки их провожал дружный смех — тоненький Галкин и басовитый деда Фёдора, — такой заразительный, что так и хотелось рассмеяться за компанию.

Непрошеная помощь

— Алён, а этот ваш Семёнов тебя больше не задирает?

Тайка спросила не из праздного любопытства. Алёнка последнее время ходила какая-то смурная. А ну как её опять в классе обижают?

— Не-а, — подруга мотнула светлыми косичками. — Семёнов в школу не ходит, ногу сломал.

— Надеюсь, это не ты его сглазила? — Тайка хоть и шутливым тоном спросила, а всё-таки с намёком. Вроде ей в прошлый раз удалось объяснить Алёнке, что уважающая себя ведьма не должна опускаться до порчи, но уточнить лишний раз не помешает.

— Нет, конечно! — Возмущение подруги было вполне искренним.

— Тогда чего куксишься? С учёбой не ладится?

— Да что там учить-то во втором классе? Легкотня!

— Не отпирайся, я же вижу, что-то не так.

Алёнка быстренько отвела взгляд и закусила губу.

Не доверяет, значит? Тайка даже не обиделась, просто удивилась. Вроде раньше у них не было секретов друг от друга.

— Не хочешь, не говори, — она махнула рукой. — Допытываться не стану. Просто знай: если что, ты всегда можешь обратиться ко мне за помощью,

— Это все из-за Юли, — со вздохом призналась Алёнка. — Помнишь, может? Самая маленькая в нашем классе. Мальчишки от меня отстали, а на неё переключились. Семёнов, естественно, в первых рядах.

— И ты не вступилась?

— Попыталась. Но Юля сказала: не лезь. Мол, сама разберусь.

— Гордая, значит.

— Сложно сказать, — Алёнка пожала плечами. — Думаю, она не умеет помощь принимать. Друзей в классе у неё нет. Ни с кем не общается. На переменке читает в уголке. Мы с девочками пытались с ней заговаривать, она ответит односложно — и снова нос в книжку. Такое ощущение, что ей с нами не интересно.

— Что ж, насильно мил не будешь.

— Угу, я пыталась не навязываться. Вот только… может, совпадение, конечно… со всеми её обидчиками что-то нехорошее случается. Борька Семёнов с лестницы навернулся, Димона Федулина собака покусала, а Ваня Касаткин в лесу заблудился — еле нашли.

— И ты считаешь?…

— А какие ещё варианты, Тай? Все трое одновременно слегли. Похоже на порчу, — Алёнка по привычке потянула пальцы ко рту.

— Не грызи ногти, — одёрнула её Тайка. — Чего разнервничалась? Попроси Снежка, он тебе любую порчу вмиг унюхает. Симаргл всё-таки.

— Я уже просила. Он возле каждого дома покрутился, сказал, мол, у мальчишек ничем дурным не пахнет. А вот возле Юлиного дома пахнет. И пренеприятно. А Юля ещё заподозрила что-то. Посмотрела на меня как на врага и сказала, что у неё на собак аллергия. Выходит, заметила слежку.

Хм… а вот это уже было подозрительно. Симаргл наверняка приходил в невидимом обличии.

— Снежок не сказал, что именно он учуял?

— А он сам не знает. И я не знаю… что будем делать, Тай? Может, понаблюдать за домом втихую? Или пойти к Юле и поговорить начистоту. Может, у неё мать — ведьма. Или бабка.

— А где твоя Юля живёт? В Ольховке?

— Угу.

— Случайно не бабы Липы внучка? Хотя у той, кажись, родные в городе живут, не приезжают… Но это я к чему: в Ольховке, кроме бабы Липы, других ведьм нет, — Тайка усилием воли заставила себя расслабить плечи. Стоило вспомнить о старухе, уже напряглась. Их прошлая встреча, помнится, вышла не из приятных…

— Это та, что ль, которая на тебя упыря натравить хотела? — ахнула Алёнка.

— Она самая. — И Тайку вдруг осенило: — Слушай, а может, Юля к ней за советом пошла? Вот тебе и источник порчи.

— Вряд ли. Говорю же, дикая она.

— Зато у бабы Липы язык как помело. Кого угодно разговорит.

Алёнка почесала в затылке и с явной неохотой кивнула.

— Ты права, проверить стоит. Спросим всё как есть. В лицо. Юля знаешь какая? Прямая, как шпала. Всегда говорит, что думает.

— Вот потому мальчишки на неё и взъелись, — вздохнула Тайка. — Люди не любят слышать правду. Особенно неприглядную. Так что, идём? И лучше на этот раз без Снежка.

Когда они подошли к Юлиному дому, уже наступили сумерки. А что поделать, зимние дни коротки.

Алёнка тихонько постучалась.

— Чего стесняешься? — подбодрила Тайка. — Будешь скрестись, как котик лапкой, никто не услышит.

Но Юля услышала. Распахнула дверь и встала на пороге: ни Здрасьте, ни как дела. Взгляд у неё был тяжёлый, тёмный — даже Тайка слегка оробела.

— Привет, — Алёнка улыбнулась. — Ты сейчас не занята? Поговорить бы.

Юля даже не подумала пригласить их на чай, так и оставила на пороге. Сама же, ссутулившись, сплела руки на груди, словно хотела защититься от незваных гостей.

— О чём?

Алёнка облизала пересохшие губы.

— Ты случайно в последнее время не разговаривала с бабой Липой?

— Нет.

— А она к вам не заходила?

— Нет.

— И ты у неё ничего не брала?

— Нет.

От односложных ответов Юли Тайке стало не по себе. В них как будто не было эмоций. Чего она как робот отвечает? Может, её заколдовали? Тайка пригляделась, но никаких чар не обнаружила.

Тем временем Алёнка продолжила расспросы:

— Признайся честно, ты — ведьма?

— Нет, — впервые в голосе Юли послышалось удивление. — С чего ты взяла?

— А почему тогда с Семёновым, Федулиным и Касаткиным всякие несчастья случаются?

Юля пожала плечами и хотела закрыть дверь, но Алёнка не позволила — уже вошла в раж.

— Нет уж, погоди. Они ведь тебя бесят?

— Бесят. И ты тоже бесишь. Я же говорила: мне не нужна твоя помощь. И вообще ничья не нужна.

— А я уже и не предлагаю! — Алёнка гневно зыркнула из-под чёлки. — Может, ты их сглазила. Может, это им теперь помощь нужна!

— Они плохие люди. Зачем им помогать?

— Затем, что они ещё могут перевоспитаться. И не фыркай на меня. Я верю, что могут! А даже если и нет, не нужно им уподобляться. Колдовством такие проблемы не решаются!

— Ты. Несёшь. Чушь.

Голос Юли оставался спокойным, тогда как Алёнка распалялась всё больше. Тайке пришлось кашлянуть, чтобы напомнить подруге про необходимость держать себя в руках. Только это не помогло.

— Кто бы говорил! Сама-то в прошлом году всем уши прожужжала своим Тимошей! Вот где настоящая чушь!

Юля вдруг побледнела. Её губы превратились в тонкую линию. Прежде чем Тайка успела вмешаться, она выкрикнула:

— Заткнись! — и толкнула Алёнку в грудь обеими руками.

Та наверняка скатилась бы с крыльца кубарем, если бы Тайка не успела подхватить её под мышки.

Бам! У них перед носом резко захлопнулась дверь.

Алёнка встала, отряхнулась и наморщила нос: вот-вот заплачет.

— Больно? — Тайка поправила на ней шапку.

— Немного. Кажется, я ногу подвернула.

— Пойдём домой.

— Нет, я…

Тайка взяла подругу за руку и потащила прочь.

— Ты чего разоралась?

Алёнка, насупившись, молчала, но Тайка не отставала:

— И, кстати, кто такой Тимоша?

— Юлин воображаемый друг. Она в первом классе про него всем рассказывала. Мы не сразу поняли, что никакого Тимоши не существует, — Алёнка шла медленно, прихрамывая. — Ой, Тай, нога всё сильней болит.

— Дойдёшь до меня? Я тебе мазь дам. Или лучше сразу в травмпункт?

— Давай до тебя, — Алёнка вздохнула. — Я правда по-хорошему хотела. А потом слово за слово… сама не понимаю, что на меня нашло. Юля как сказала, что я её бешу, так и всё…

Тайка остановилась, покачала головой.

— Хочешь всем нравиться, да? Не получится. Какой бы ты хорошей-распрекрасной ни была, всегда найдётся кто-то, кому ты не по душе.

— И что тогда делать? — всхлипнула Алёнка.

Тайка задрала голову к небу. Снег, кружащийся в свете фонарей, сразу облепил её ресницы.

— А ничего, — ответила она после недолгого раздумья. — Ты ж не слиток золота. Главное, что есть друзья, которым ты дорога. И мама, которая в тебе души не чает.

Алёнка сперва хмуро глянула из-под шапки, потом кивнула.

— Наверное, ты права. Юля не обязана со мной дружить, если не хочет. А я почему-то решила, что обязана, если я к ней с добром пришла… И про Тимошу зря напомнила. Над ней из-за этого ребята смеялись. А может, она его от одиночества выдумала. Может, вернёмся? Я хочу извиниться.

— После каникул извинишься, — Тайка сомневалась, что Юля сейчас обрадуется гостям.

— Ладно.

Они продолжили путь по заметённой дороге. В другое время Тайка наслаждалась бы снегопадом и мягкой зимней тишиной, но сейчас сердце было не на месте. Порой ей казалось, что за ними кто-то следит. То тень какая-то мелькнёт, то снег скрипнет не в такт шагу…

Когда она обернулась уже в третий раз (опять никого!), Алёнка тоже забеспокоилась.

— Что-то не так, Тай?

— Сама не пойму…

Темнота казалась живой. Словно дышала им в затылок.

— Я Снежка кликну, — Алёнка закрыла глаза, чтобы сосредоточиться. Симаргл мог слышать зов своего человека даже на расстоянии.

А Тайкина тревога вдруг усилилась — и не зря. Потому что фонарь, мигнув, погас, а на дороге прямо перед ними появился силуэт огромного кота. Тот словно соткался из зимней темноты и снега. Вместо глаз на морде зверя сияли две яркие звезды, взгляд казался колючим и недобрым.

— М-мамочки! — пролепетала Алёнка.

Тайка решительным жестом задвинула её себе за спину. Несмотря на холод, лицо обдало жаром, на лбу выступил пот. Она понятия не имела, что это за существо. Но в голове мелькнула идея.

— Ты и есть Тимоша?

Зверь мигнул глазами-звёздами. Должно быть, это означало «да».

— Тебя Юля прислала? Она хочет, чтобы ты напал на нас?

— Меня нельзя пр-рислать, я сам пр-рихожу, когда хочу, — пророкотал кот. Или скорее даже рысь — Тайка заметила кисточки на ушах зверя.

Уф, ответил. Это добрый знак. С каждым, кто разговаривает, можно договориться.

— Зачем ты пришёл?

— Чтобы пр-роучить девочку, — Тимоша продемонстрировал острые как ножи когти. — Она обидела мою подр-ругу.

— Алёнка никого не хотела обидеть. Люди ругаются и мирятся — это часть человеческих отношений. Если ты крался за нами всё это время, то наверняка слышал, что она хочет извиниться перед Юлей. Так что не лезь не в своё дело, они сами разберутся!

Сердце билось часто-часто. Тайка чувствовала страх, но в то же время сгорала от любопытства. Они явно встретили Юлиного духа-хранителя. Но что это за дух? Откуда он взялся? Почему решил защищать диковатую девочку? Вопросов было больше, чем ответов.

— Очень даже моё, — фыркнул Тимоша. — Я защитник.

— Значит, несчастья с теми тремя мальчишками — твоя работа? — Тайка была в этом почти уверена.

Тимоша выпятил грудь. На его сумеречном теле замерцали мелкие звёздочки — словно пятнышки на рысьей шкуре.

— Чья же ещё!

— Нашёл чем гордиться. Они же дети!

— Если котёнок пакостит, его стоит пр-роучить.

— Не проучить, а научить себя вести, — голос Тайки стал твёрже. Пусть этот зверь большой и опасный, но явно не злой. — Тебе не кажется, что наказание было слишком суровым?

— А тебе не кажется, что ты слишком добр-ренькая? — парировал Тимоша. — Думаешь, я не пытался по-хор-рошему? Они не понимали. Пр-ришлось по-плохому. И заметь, я каждому сохр-ранил жизнь. Пр-росто напугал хор-рошенько, а дальше они сами.

Ох и тяжко было спорить с духом-защитником. Со своей стороны он был кругом прав.

— Раз так, можешь меня наказать, — Алёнка вышла из-за Тайкиной спины, раскинув руки. — Только знай: я правда не хотела зла и пыталась помочь.

А Тайка поддакнула:

— Кстати, твоя подопечная в курсе, что ты тут ради неё кого-то наказываешь?

— Нет, — Тимоша помрачнел, и звезды на его теле погасли. — Моя задача — защищать.

— Ох, влети-и-ит тебе, если Юля узнает, — протянула Алёнка.

— Почему?

— Я тоже хотела навязать помощь, и видишь, чем всё кончилось?

— И, кстати, именно из-за твоих действий мы подозревали Юлю в злом чародействе. Выходит, ты её подставил, — Тайка развела руками.

Тимоша крепко задумался. И тут на дороге появилось белое облако. Вздымая снег, маленький симаргл со всех лап спешил на помощь своей хозяйке. Он залаял ещё издалека:

— Прочь! Прочь! Гадкий! Кот!

Тимоша резко развернулся к противнику и зашипел, хлеща себя хвостом по бокам.

Ох, ну почему так не вовремя? Они же почти договорились!

Тайка, зажмурившись, выбежала и встала между ними. Теперь ей стало по-настоящему страшно. Снесут — не заметят, защитнички.

— Снежок, фу! — пискнула Алёнка.

— Ха! Это же тот пёс, что шпионил возле нашего дома, — прошипел Тимоша.

— Так. Вот. Кем. Там. Воняло. — Симаргл остановился в паре метров и зарычал совсем по-взрослому.

— Хочешь испр-робовать моих когтей?

— Только. Попробуй. Укушу!

— Перестаньте ругаться! — отчаянно крикнула Тайка. — Вы же оба хранители и делаете одно дело. Каждый пытается защитить свою подругу.

— Хм… если симар-ргл выбр-рал тебя, значит, ты не плохой человек, — Тимоша обернулся к Алёнке.

— Даже хорошие люди порой совершают дурные поступки. От обиды. Из страха. Из-за недопонимания. Или просто по глупости, — Алёнка встала рядом с Тайкой. — Обещаю, мы с Юлей сами разберёмся. Станем после этого подругами или нет — время покажет. В любом случае, я извинюсь. Но ты тоже поговори с ней начистоту. Возможно, разговор будет непростым. Но это намного лучше, чем действовать за спиной.

— Мы уже давно не разговариваем, — буркнул Тимоша. — Она решила, что меня не существует. Молчит — и я молчу. Пф!

— Слушать. Друзей. Надо, — тявкнул Снежок. — А ерунду. Не. Слушать!

Тимоша сперва вытаращился на него, а потом усмехнулся.

— Никогда не думал, что скажу такое, но псина дело говор-рит. Ладно. Больше я не стану никого наказывать. И с Юлей помур-рлычем. Нравится ей или нет, но я — не вообр-ражаемый, а настоящий.

— Кстати, а кто ты? Я таких прежде не видела, — Тайка сказала это быстро-быстро: побоялась, что рысь сейчас исчезнет и она так и не узнает правду.

— Это потому, что мы не любим показываться людям, — звёздные глаза сощурились. — Я — ведогонь.

Ого! Тайка аж раскрыла рот:

— Ой, вы же духи, которые не только защищают, но ещё и вдохновение дарят, да? Типа, если человек талантлив, значит, его ведогонь любит? Надо же! Я понятия не имела, что вы выглядите как рыси.

— Мы выглядим по-разному. Говорят, обличье ведогоня отражает характер его подопечного. Да-да, не удивляйся. Мы есть у каждого смертного. Потому что каждый в чём-то талантлив. Ладно, мне пора, — Тимоша подмигнул ей и исчез. Даже следов на снегу не осталось.

На обратном пути Снежок носился туда-сюда. То просил Алёнку бросить ему палку, то требовал поиграть с ним в снежки. Ведь это так весело — ловить пастью снег.

Тайка в их забавах не участвовала. Она шла чуть позади и размышляла над словами Тимоши: «Каждый в чём-то талантлив».

Интересно, а в чём тогда заключается её талант? Уж точно не в алгебре. Может, в колдовстве? Тоже вряд ли. Бывают ведьмы и посильнее. Сложный это вопрос, оказывается.

А ещё ей безумно хотелось увидеть своего ведогоня. Ну хоть одним глазком…

Вдруг — словно на заказ — по небу чиркнула звёздочка-мечта, и Тайка успела загадать желание. Значит, однажды сбудется!

Призрак из Ольховки

Тайка готовила обед, когда скрипнула калитка. Небось Алёнка на ведьмовское занятие? Что-то рановато.

Но нет, это оказалась не Алёнка, а (Тайка не без труда припомнила имена гостей) Николаевна из Ольховки с внучком Антохой — хмурым вихрастым парнишкой лет двенадцати. Под глазом у Антохи синел-наливался свежий фингал.

— Расскажи всё ведьме, — баба Ира подтолкнула его в спину. Антоха дёрнул плечом, мол, отстань, и оценивающе уставился на Тайку. Во взгляде читалось недоверие.

— Я тебя в прошлом году в школе видел, — буркнул он.

— А я — тебя, — кивнула Тайка.

— И какая ж ты тогда ведьма?

— Думаешь, ведьмы в школах не учатся? Тем более она тут одна на три деревни, а до Хогвартса, знаешь ли, лететь далековато.

— До Хогвартса надо не на метле лететь, а на поезде ехать, — Антоха усмехнулся, его взгляд подобрел. Но стоило бабке требовательно тронуть внука за плечо, как тот снова надулся.

— Она хочет, чтобы я про призрака рассказал. Рассказываю: призраков не существует. Спасибо, до свидания.

— А кто ж тогда тебе фингал поставил? — фыркнула Николаевна. — Я, милок, всё своими глазами видела.

— Вот тогда сама и рассказывай свой бред, а меня не впутывай, — фыркнул Антоха.

— А вот и расскажу, — голос у Николаевны вдруг стал противным, таким ябедничают обычно. — В снежки они играли, Таюш. С семиклашками. Каждую зиму воюют, негодяи.

— Знаю, — кивнула Тайка. — Это, можно сказать, традиция. Помнится, директору школы в окно залепили — крику было!

— Вот и этому обалдую попали каменюкой.

— Не каменюкой, а ледышкой, — поправил Антоха.

— Ага, а ты скажи, кто её кинул!

Антоха покусал губу и нехотя признался:

— Приглючилось, что батя.

— Только батя его помер года три назад, — прошептала Николаевна, вращая глазами.

— Вот потому и говорю: «приглючилось».

— Но я-то его тоже видела!

— Да кого ты там видела? Мужика в похожем пальто! — Антоха чуть ли не кричал.

Тайка покачала головой, взяла Николаевну под локоток и отвела к окну.

— Вы уверены?

Та кивнула.

— Вот те крест! На моих глазах всё произошло. Расхохотался препогано — и кинул снежок. А Тошик дуется, потому что перед дружками стыдно за бабку. Когда зятька покойного увидела, визжала я, Таюш, как резаная. Зато призрака спугнула. Ты уж подсоби, а? Пущай он больше не является, не пужает нас.

— Помогу, чем смогу. А вы идите домой, выпейте чаю с ромашкой. И Антоху лишний раз не дёргайте — ему о бате явно вспоминать не хочется.

— Да кому ж хочется? — закивала Николаевна. — Дуралей мягкотелый был его папаша. Пить начал — оттого и помер рано,

— Ох… В общем, идите, я разберусь. Только оберег возьмите. Пусть Антон его носит, пока я всё не выясню.

— Ещё чего! — фыркнул подошедший Антоха.

— Будет носить, — Николаевна сунула бусики в руку внука, погрозила ему пальцем и снова повернулась к Тайке: — Не подведи, ведьма. Я уж тебя не обижу, отдарюсь за услугу, как прежде Семёновне отдаривалась. А знаешь, я ведь как чувствовала. Давеча сердце сдавило, аж мороз по костям пошёл. А фельдшер сказал…

Тайка поняла, что выпроводить говорливую бабульку будет непросто. Спасибо, Антоха помог:

— А ты утюг выключила, бабуль?

— Ох, батюшки-светы! — Николаевна всплеснула руками. — Всё, Таюш, мы побежали. Будь здорова!

Когда они ушли, Пушок вылез из-под стола, вспорхнул на подоконник и проводил гостей задумчивым взглядом.

— Ваше мнение, детектив? — улыбнулась Тайка.

Коловерша от такого обращения распушил хвост и выпятил грудь.

— А что тут думать? На место происшествия надо лететь, семиклашек опрашивать. Если призрак в самом деле был, наверняка его ещё кто-то видел.

— Я тут вспомнила, мне ба рассказывала про эту Николаевну. Ей вечно что-то мерещится, — вздохнула Тайка. — Может статься, Антоха прав, и никакого призрака в Ольховке нет.

— Ну тогда сделаешь какое-нибудь колды-балды, скажешь, прогнала. А бабка нам продуктишек отсыпет.

— Пушок! Врать нехорошо.

— А думаешь, если призрака не окажется, она поверит? Скажет, ведьма молодая, неопытная, не нашла.

— Непременно скажет, — Тайка погрустнела. Лучше бы им найти этого призрака. Тогда врать не придётся. — Ладно. Сперва осмотримся, а там решим, что делать.

— Я так сразу и сказал. Пообедаем — и вперёд!

Уж что-что, а обед Пушок готов был пропустить только в самом крайнем случае.

К школе они подошли в удачное время — как раз к концу уроков. Одноклассники Антохи принялись наперебой рассказывать, как было дело:

— Подошёл мужик какой-то. Тоха его увидел — аж побелел.

— Ага, и как заорёт: ату его, ребзя!

— Значит, вы первые начали в него снежками кидаться? — нахмурились Тайка.

Ребята, почувствовав её напряжение, начали юлить.

— Это всё Тоха, он первый кинул.

— А я вообще не кидал. Рядом стоял.

— Да подумаешь, пару раз попали. Отряхнулся — и пошёл.

— Мы же в шутку.

— Тохе, между прочим, сильнее досталось. Кто ж знал, что этот хмырь ему в глаз залепит?

— А этот мужик… он был на кого-то похож? — Тайка осторожничала, конечно. Скажешь ребятам про призрака — те в лучшем случае у виска пальцем покрутят.

— Не… но Тоха его точно знал. Кричал ему: «Проваливай!» И кое-что ещё похлеще.

— А куда потом мужик делся?

— Да кто ж его знает… Там как раз Тохина бабка прилетела, визжать начала. Мы — врассыпную, чтоб под горячую руку не попасть.

Тайка вздохнула и уже собиралась было уйти ни с чем, как вдруг её тронула за рукав Машенька, Антохина одноклассница. И взглядом показала, мол, давай отойдём.

— А правду говорят, что ты ведьма?

Интересное начало. Тайка кивнула:

— Угу.

Машенька огляделась по сторонам и зашептала:

— Ты только не смейся. Мальчишки такую кучу-малу устроили, что ничего не разглядели. А я в сторонке стояла, всё видела. Это дядя Вова был. Антошин батя.

— Но он же умер?

— Я не придумщица! — Машенька наморщила нос.

— Тише-тише, никто тебя не обвиняет. Ты уверена, что видела именно дядю Вову, а не кого-то похожего? Может, это был брат или какой-то родственник?

— Нету у него родственников. Я точно знаю, потому что мы их соседи. Антоша отца любил. Но как увидит пьяным, всегда нахохлится — вот так, — Машенька втянула шею, подняла плечи и глянула исподлобья. — И сегодня точно так же сделал. То значит, дядя Вова восстал из мёртвых, да? Он вампир?

В глазах Машеньки одновременно вспыхнули страх и восхищение. Пришлось её разочаровать.

— Нет, не вампир.

— Жаль. А то я вампиров люблю. В смысле читать про них. И сериальчики.

— Настоящие тебе не понравятся. Может, где-то на Балканах и водятся томные красавцы, а наши упыри — страшные.

— Но они всё-таки существуют, — улыбнулась Машенька. — А дядя Вова тогда кто?

— Это ещё надо выяснить… Спасибо, Маш. Ты очень помогла. Кстати, не знаешь, где дядя Вова умер? Не возле школы, случайно?

— Не, — Машенька мотнула головой, — дома. Удар его хватил. Мама сказала: пить надо было меньше.

Что ж, сведения Тайка собрала. Теперь нужно было посоветоваться с Пушком.

— Ну и где искать этого дядю Вову-призрака? Обычно они к месту гибели привязаны или к дому, где жили. Почему этот возле школы вьётся? И почему появился только сейчас, а не три года назад? — У Тайки было так много вопросов и так мало ответов. — Пушок, ты меня слушаешь вообще?

— Сыщик думу думает, — коловерша почесал ухо задней лапой. Наверное, для ускорения мыслительного процесса.

— И? Какие идеи?

— Антоха точно узнал призрака.

— А чего тогда отпирался?

— Может, при бабке не хотел признаваться. Оберег-то твой надел как миленький. Думаешь, я зря в окно смотрел, когда они уходили?

— Какой ты внимательный! Молодец, — Тайка погладила коловершу по голове, и тот замурчал.

— Мр-р-р, пр-р-ризвание такое у меня. Можно сказать, пр-р-рофессия. Сыщик должен быть наблюдательным. Значит, после полдника — к Антохе. Я же заработал на печенье с молоком?

— Сказал же: я не верю в призраков!

— А я не верю, что ты не веришь, — Тайка подставила ногу, чтобы Антоха не закрыл дверь, и обличающе указала пальцем на его грудь. — Оберег мой носишь.

— Может, мне просто нравится. Клёвая цацка.

— Бусики — немного не твой стиль. Слушай, я же помочь хочу.

Антоха на мгновение задумался, потом кивнул:

— Ладно, заходи.

Тайка с Пушком (невидимым, конечно) вошли, огляделись. Дом как дом. Житьё бедное, но многие и хуже живут. С виду всё хорошо и чисто, но если присмотреться, то заметишь и прорехи на ковре, и щербинки на печке, и вешалку на одном гвозде…

Своей комнаты у Антохи не было, только закуток за занавеской с самодельной двухэтажной кроватью и письменным столом. На стенах — музыканты с гитарами, в уголке — своя гитара: старая «ленинградка».

— Я его ненавидел, понимаешь? — ни с того ни с сего начал Антоха. — Так прямо ему и сказал: лучше бы у меня вообще отца не было, чем такой, как ты.

Столько горечи было в этих словах, что Тайка невольно вздрогнула.

— А он что?

— А ничего. Упал и захрапел, потому что под мухой был. А на следующий день помер, — Антоха шмыгнул носом. — Одного не понимаю, чего ему теперь-то от меня надо?

— М-м-м, а никаких батиных вещей тебе в последнее время не отдавали? Может, часы? Или ботинки какие-нибудь?

— Не-а. Ну вот кровать он своими руками сделал. Плотником был хорошим, пока не запил. Так я на ней с первого класса сплю.

— А на втором этаже кто?

— Брательник. Он щас в армии.

— А гитара чья?

— Батина. Но я на ней не играю. Лёнчик обещал научить, когда дембельнётся. Вот жду.

Тайка осмотрела закуток, надеясь найти что-нибудь подозрительное. Да хоть волшебный предмет из Навьего края… Но всё было чисто.

— Тай, спроси его, а не случалось ли в последнее время ещё чего-нибудь необычного? — муркнул ей на ухо Пушок.

Тайка передала вопрос, и Антоха задумался.

— В последнее время — нет. Вот разве что летом…

— А что было летом? — Тайка навострила уши.

— Да пошли с ребятами купаться. Потом у костра сосиски жарили, страшилки рассказывали. Ну, знаешь, как оно бывает. И кто-то ляпнул, мол, сегодня самая что ни на есть колдовская ночь, когда цветок папоротника ищут. Ну, я поржал, конечно. Говорю: двойка вам по биологии. Дураку же известно, что папоротник цвести не может. А они мне: душнила ты, Тоха, это же легенда. В общем, поцапались немного, и я свалил.

По дороге домой смотрю, в кустах что-то светится. Ну, думаю, ребята нарочно диод в траву сунули, чтобы девчонок попугать, и решил его подобрать. Пока продирался сквозь бурелом, уже почти рассвело. Диода не нашёл, зато нашёл цветок прикольный. Никогда раньше такого не видел. Ну и сорвал для гербария.

Тайка слушала Антоху и не верила своим ушам. Неужели этим летом парнишке посчастливилось найти настоящий цветок папоротника, который цветёт только в купальскую ночь? И этот юный натуралист его реально в гербарий сунул?

— Чего же ты сразу не рассказал?

— Да я только сейчас вспомнил. Училка у нас так и не проверила эти гербарии дурацкие. Только время зря потратил, — Антоха вздохнул. — Погодь, ща покажу.

Он достал с книжной полки альбом, вытер рукавом пыль с обложки и раскрыл. Страница была пуста.

— Э-э-э… я ничего не вижу, — Тайке не удалось скрыть разочарование в голосе.

— Клянусь, он там был, — Антоха в таком изумлении таращился в альбом, что Тайка ему поверила.

— Вот чудик, — с неприкрытой завистью фыркнул Пушок. — Цветок папоротника засушил. Ну почему такая классная штука опять не мне досталась? Да я бы такого загадал, ух! Счастья всем, и чтобы никто не ушёл обиженным!

— Но куда же цветок делся?

Антоха, думая, что вопрос задали ему, пожал плечами, но Тайка спрашивала Пушка.

— Сорванный цветок исчезает, только если загадать желание. Обычно люди сразу загадывают, но возможно, что наш ботаник-любитель слишком долго думал. Он же не знал, что ему в руки попало. А цветок когда услышал — тогда и исполнил. Вернул ему батю.

Выслушав эту версию в пересказе Тайки, Тоха возмутился:

— Фигня! Не хотел я его возвращения!

— Иногда мы сами не знаем, чего хотим… — начала было Тайка, но осеклась под негодующим взглядом мальчишки.

— Хочешь знать моё сыщицкое мнение? Даёшь очную ставку! — шепнул Пушок, щекоча ей усами ухо.

— Окей, — Тайка с вызовом глянула на Антоху. — Остался последний способ всё прояснить. Призовём призрака!

Потрясённый Антоха некоторое время молчал. Потом, совладав со страхом, ухмыльнулся.

— Пф! Делай что хочешь.

— Нет, ты не понял. Призывать придётся тебе. Ты же с ним связан.

— И как? Я ж тебе не Гарри Поттер, — Антоха судорожно сглотнул. Он пытался храбриться, но Тайка заметила, что парнишка побледнел, и постаралась успокоить его.

— Сначала сними оберег, а потом просто позови. Не бойся, я подстрахую.

— Я ничего не боюсь! — Антоха сорвал бусики, сжал кулаки, а потом, зажмурившись, выдохнул: — Эй, батя. Если ты тут, отзовись!

По комнате пронесся лёгкий ветерок, пошелестел страницами альбома, взметнул занавеску — и всё стихло.

Антоха бросил на Тайку отчаянный взгляд, и та кивнула, подбадривая.

— Давай ещё раз.

— Па-ап?! — позвал он громче.

И тут из воздуха соткался полупрозрачный бородатый дядька с добродушным лицом.

— Здравствуй, сынок, — голос призрака звучал хрипло и глухо.

Пушок вцепился когтями в Тайкино плечо и зашипел. Тайка приготовилась метнуть заклятие, но призрак и не думал нападать.

Понуро наклонив голову, он произнёс:

— Прости за ледышку. Я случайно. Хотел, понимаешь, в снежки с вами поиграть…

— Неужели ты научился извиняться? — процедил Антоха сквозь зубы.

— И за всё остальное тоже прости. Я был никудышным отцом.

— Правильно тебе мамка говорила: пить меньше надо! — Антоха сорвался на крик.

— Да, она была права. И ты прав, что кричишь. Я заслужил.

— Мы могли бы столько всего успеть! На рыбалку! И в город! На мопеде кататься! Снежную крепость слепить. Гитару эту дурацкую освоить! — по щекам Антохи текли злые слёзы.

— Пойдём, — шепнул Пушок Тайке. — Им надо поговорить.

— Но… — она хотела возразить, что оставлять Антоху наедине с призраком — плохая идея, но Пушок мотнул головой.

— Разве не видишь? Это не всамделишный призрак. Да и как бы он мог появиться три года спустя? Это пробуждённое к жизни воспоминание.

— Как ты поживаешь, сынок? — полупрозрачный бородач спланировал на табурет, а Пушок уже тащил Тайку к выходу, приговаривая:

— Уж поверь, Тая, я-то в призраках разбираюсь. Парню выговориться нужно. Простить и отпустить, понимаешь?

Далеко отходить они не стали — остановились за забором. Доносившиеся из окна обвинения вскоре стихли. О чём дальше беседовали отец с сыном, Тайка разобрать не могла, но, может, и к лучшему. Эти слова явно не предназначались для чужих ушей.

Но больше всего её изумило, что где-то час спустя из печной трубы выпорхнула птичка — небольшая, размером с галку — и быстро полетела к лесу. Тайка всего лишь разок моргнула, а птичка сделалась размером с воробья. В следующий миг она стала уже не больше мухи — а потом и вовсе исчезла.

— Что это было? — шёпотом спросила она у Пушка, и тот с важным видом пояснил:

— Птица-обида, конечно. Я видал их прежде. Тяжко жить, когда впустил такую пташку в своё сердце. Ещё хуже, когда вынужден держать в себе всё, что наболело. Думаю, это и было невысказанное Антохино желание: перестать злиться на отца и избавиться от чувства вины. Как только оно в мысль оформилось — сразу сбылось. Потому и папоротников цвет пропал.

Тайка на цыпочках прокралась к дому и заглянула в раскрытое окно. Антоха мирно спал на своей кровати и улыбался во сне. Возможно, завтра он будет думать, что встреча с отцом ему приснилась, но на душе станет намного легче…

Бывают вещи, которые уже произошли, и их не починишь даже силой самого могучего волшебства, но в наших силах изменить своё отношение к ним — пережить, отгоревать, простить — и двигаться дальше,

Тайка сама не заметила, как сказала это вслух, и Пушок кивнул:

— Всё так, Тая, всё так. Надо же, ты говоришь как совсем взрослая ведьма.

Но Тайка вовсе не чувствовала себя повзрослевшей. Только задумалась: а сколько таких детских птиц-обид она несёт в своём сердце? И не пора ли выпустить их всех на волю?

Новогодний слон

— У меня гениальная идея! — Тайку разбудил восторженный голос Пушка. — Мы будем играть в «Новогоднего слона»! Я тебя уже записал!

— Мы — это кто? — Тайка зевнула, протирая глаза спросонья.

— Ты, я, домовые, дикие коловерши, Марьянка-вытьянка… — Пушок принялся загибать когтистые пальцы. — Да, в общем-то, все наши, кто зимой не спит. Я в интернете прочитал, что это очень весело. Только представь: собираем бумажки с именами, перемешиваем в шляпе — и каждому достаётся имя того, кому надо приготовить подарок. Отличная же идея!

— А разыгрывать кто будет? Ты?

— Не, Марьянка, — Пушок скорбно пошевелил усами. — Она сказала, что я непременно мухлевать буду. Не доверяет, представляешь? Ну и пожалуйста, мне же мороки меньше. Я вообще по натуре стратег: моё дело придумать, а ваше — осуществить.

Признаться, Тайка понимала опасения вытьянки. Пушок если не подтасует, то непременно что-нибудь напутает. А так-то идея была и впрямь замечательная.

— А вручать «слонов» где будем?

— Так у Марьянки же, в заброшенном доме. Нарядим ёлку, пирогов напечём. Ну, то есть Марьянка напечёт. А ты салатик приготовишь, м-м-м? Оливьешечку?

— Приготовлю, — Тайка сладко потянулась, — Ты вот ещё что скажи, где наши друзья подарки-то возьмут? Они, между прочим, недешёвые. А откуда у домовых да коловершей деньги?

— Я и об этом подумал, — Пушок от избытка чувств запрыгал на одеяле. — Сделаем все подарки своими руками. Ну, то есть лапками. Важно же внимание, а не цена, правда?

— Правда, — кивнула Тайка. — Ты молодец, что всё это затеял.

У неё прямо настроение поднялось и руки зачесались порукодельничать. Но нужно было сперва дождаться розыгрыша, а то пока непонятно, для кого стараться.

Пушок же продолжал её тормошить:

— В общем, готовься. Сегодня вечером будем тащить бумажки. Всё, я полетел. Дел много. Надо всех предупредить, чтобы пришли!

Пушок спрыгнул с кровати и с громким мявом умчался прочь. А Тайку уже охватило предвкушение вечерней жеребьёвки, аж щёки раскраснелись. С ней порой бывало: вроде хорошего события ждёшь, а отчего-то нервничаешь…

Чтобы не маяться ожиданием, она занялась домашними делами. И к закату — а они зимой ранние — изба сияла любо-дорого взглянуть. Даже домовой Никифор разохался:

— Ну, Таюшка-хозяюшка, сама себя превзошла. Не умаялась ли, моя хорошая? Может, чайку те сделать али какавушку?

Тайка кивнула: кто ж по доброй воле от какавушки отказывается.

— Давай! Только чтоб с зефирками. Как раз до выхода успеем.

Замечательный, в общем, день получился.

И вечер оказался под стать…

После наступления темноты в заброшенном доме на краю Дивнозёрья собралась вся местная нечисть: домовые и домовихи с домовятами (некоторые аж из Ольховки пожаловали), а серый бандюган Дымок привёл свою крылатую стаю. С некоторыми дикими коловершами Тайка была знакома. Вон та чёрно-белая — Ночка, за которой Пушок увивался, пока Тучку не встретил. Рядом с ней толстяк — это балбес Жорка, пожиратель чужих шоколадок. А возле тёплой печки свернулся калачиком лысый Веник. В смысле Вениамин. Почему лысый? Да потому, что коловерша-сфинкс. Да, и такие бывают. Небось, холодно ему, бедолаге. Зима в Дивнозёрье суровая…

— Опаздываете, — Марьяна мягко пожурила их с Никифором. — Даже Пушок уже здесь.

— Прости-прости, — скороговоркой ответила Тайка, плюхаясь в любимое кресло.

Из-под скатерти помахала рукой кикимора Кира. Значит, и её сестрица Клара где-то рядом. Действительно, все в сборе.

— Сенька, нашёл шапку? — крикнула Марьяна.

— Несу-несу, — домовой выкатился из-за печки. Лохматый, чумазый, но, на удивление, трезвый.

— Где бумажки? А, вот же они. Это кто писал как курица лапой?

— Я не курица, — фыркнул Пушок.

— Значит, как коловерша лапой, — усмехнулась Марьяна. — Если кто-то не сможет прочитать, будешь сам расшифровывать свои каракули.

— Ой, мы ж не все читать умеем, — смущённо пискнула домовиха Фёкла, а её рыжая подруга Анфиса задрала нос:

— За себя говори! В моём прежнем селе все домовые были учёные, — а сама на Никифора косит, улыбается, косицу на палец накручивает.

И тот — смотрите-ка — тоже лыбится, грудь колесом выпятил. Надо будет спросить, когда уже помолвка-то?

— Жеребьёвка начинается! — громко объявила Марьяна и зашуршала бумажками.

Все коловерши одновременно навострили уши. Домовые ринулись к столу, некоторые даже принялись отпихивать друг друга локтями и ворчать «куда прёшь», пока Никифор на них не шикнул:

— Всем достанется, неча тут кучу-малу устраивать!

И Марьянка всех уважила, никого не обделила. Тайка взяла свою бумажку, развернула, щёлкнула Пушка по любопытному носу, чтобы не подсматривал. Подумаешь, интересно ему! Тайну надо блюсти!

О, ей попался Вениамин! Отлично. Уж ему-то Тайка знала, что подарить. Придётся, правда, найти спицы и вспомнить бабушкину науку, но лысому коловерше непременно нужен свитерок на зиму.

— Только никому не рассказывайте, слышите! — напутствовал Пушок всех участников «Новогоднего слона». — Иначе сюрприза не будет. А двадцать девятого декабря всех ждём на вечеринку.

— А почему двадцать девятого? — удивилась кикимора Кира. — Новый год-то тридцать первого.

— Да потому что Новый год — домашний праздник. Ни одного домового из избы не вытащишь. А мы заранее отметим. Это у людей знаешь как называется? Кор-пора-тив! Такая новогодняя традиция. Я в интернете читал, там всё написано. Будем петь-плясать, подарками обмениваться, пироги лопать до отвала, а потом спать лицом в салате.

— Смертные такие странные, — кикимора поцокала языком то ли удивлённо, то ли осуждающе. — Зачем в салате спать? Его есть надо!

— Потом съедим, — успокоил Пушок. — Чего добру зря пропадать? Но традиции надо блюсти. Потом наутро ещё принято всем рассказывать, кто что делал накануне.

— Нешто они сами не помнят? — ахнула Фёкла и покраснела. Она из домових была самая юная, оттого и стеснялась всего подряд. Особенно — своего писклявого голоска и тонких льняных косичек, торчащих в разные стороны.

— У людей память плохая, — с важным видом пояснил ей Пушок. — Поэтому они всё записывают в свои смартфоны. У Таи есть один. Так что будем записывать!

— А на балалайке можно играть на энтом вашем корапативе? — задумчиво пробасил Никифор.

— Нужно! Будешь у нас приглашённой звездой!

Они ещё долго обсуждали, что будут делать на «корапативе». Сеньку назначили барменом (всё равно из-под полы наливать будет, а так хоть сразу всем), Марьянку — ведущей. Пушка назвали массовиком-затейником, но тот с обидой в голосе заявил:

— Эх, темнота! Вообще-то, я ивент-менеджер!

Все разом притихли, осознавая незнакомое и такое величественное слово. Как вдруг в тишине раздался скрипучий голос Жорки:

— А это едят?

Тайка тихонько прыснула в кулак, но смеяться в голос не стала, чтобы не подрывать авторитет Пушка. Сам умничает — сам пусть и объясняет.

У неё в голове уже крутились идеи, какие цвета Венику пойдут да какой узор выбрать — чтобы вязать было несложно. Приятные мысли, предпраздничные хлопоты. Всё-таки молодец Пушок, что такое дело затеял!

А вы замечали, что декабрь всегда пролетает незаметно? Вроде только начался, а — оп — уже двадцатые числа и праздник на носу. А перед праздниками, как водится, куча дел…

Но уж к Тайному Санте Тайка всё-таки подготовилась заранее. Свитерок для Вениамина удался на славу — она сама не ожидала, что так здорово получится. И тепло, и нарядно. Перед походом к Марьянке Тайка упаковала его в подарочную бумагу. А ещё взяла кастрюльку с салатом и коробку шоколадных пирожных.

Когда они с Пушком и Никифором — все румяные с мороза — ввалились в заброшенный дом, там от гостей уже яблоку было негде упасть. И все такие счастливые, с горящими глазами. А под ёлкой — куча подарков!

— Наконец-то! Только вас все и ждали! Опять какаву пили, что ли? — Не дожидаясь ответа, Марьяна хлопнула в ладоши, и раздача праздничных «слонов» началась.

Веник пришёл в восторг и сразу же надел свой подарок. Тайка не ошиблась: бордовый и серый были ему к лицу. Ну, то есть к морде.

Для Пушка кто-то сшил одеялко из заплат: рыжих, коричневых и жёлтых — под цвет его шёрстки. Никифору досталась резная кружка для кваса. Ночка крутилась у зеркала, рассматривая новенький кулон с её именем. Жорка ел пахучие фрикадельки, увлечённо шурша фольгой…

Тайка добралась до ёлки чуть ли не последней, с замиранием сердца распаковала свою коробочку, и… ничего, представляете? Пусто. Никакого подарка. Ну что за глупые шутки?!

Наверное, она всхлипнула слишком громко, потому что Пушок тут же подлетел.

— Что случилось?

— Ничего. — Тайка сглотнула комок в горле. — Мне подарили пустую коробку.

— Не может быть! — ахнул коловерша. — Наверное, твой подарок украли!

— Зачем бы? Тем более тут все свои…

— Спокойно! Детектив Пушок тебе поможет! Тем более у меня есть главный подозреваемый.

— Кто?

— Жорка! Он вечно жрёт что-нибудь не то. Пойдём, допросим его.

— Да не копался я под ёлкой! — скрипуче возмутился Жорка в ответ на Пушковы обвинения. — И подарков не ел. Ну, окромя своего собственного.

Но главный детектив Дивнозёрья был непреклонен:

— Чем докажешь?

— А ты понюхай, — Жорка подставил лоснящуюся морду. — Чуешь? Фрикадельками пахнет. А чужими подарками не пахнет.

— Но мы ведь не знаем, что было там внутри. Может быть, тоже фрикадельки?

— Тогда бы и коробка ими пахла, а не картонкой.

— Он прав. Да и зачем кому-то дарить мне фрикадельки? — покачала головой Тайка. — Я и сама их приготовить могу.

— А я знаю, кто виноват! — вдруг выпалил Жорка. — Это Сенька! Ему поручили подарки разложить. Нашли кому! Все ж знают, что он не-благо-надёжный.

— Сам такой! — домовой Арсений выбрался из-под ёлки. С его плеча игриво свисала ленточка серпантина, на голове красовалась новая валяная шапка, почему-то надетая цветочком назад. — Мне чужого не надоть! Своего добра хватает.

— Не верю, — Пушок погрозил ему когтем. — Не ты ли у нас однажды ложечки спёр? Было ведь дело, а?! А ну, покажь, что у тебя в карманах!

— Не покажу! — Сенька выпятил нижнюю губу. — Но не потому, что скрал, а потому, что поклёп твой зело обидный.

— Ага-а! Тая, вяжи преступника. Сейчас мы из него твой подарок вытрясать будем.

— Печным застенком клянусь, не брал! — Сенька ударил себя кулаком в грудь (говорят, для домовых нет клятвы серьёзней). — Ложечки — то дело прошлое. Тогда да, был виноват. Извинился. Исправился. А кто старое помянет, тому глаз вон!

— Тая, он нам ещё и угрожает! — Пушок всплеснул крыльями.

Тут уже и музыка стихла, остальные гости перестали веселиться, прислушались. В толпе послышались шепотки:

— Ох, всыпать бы энтому Сеньке.

— Да-да. Шоб знал!

— И как только рука поднялась нашу ведьмушку обокрасть?

— Что деется-то, люди-нелюди добрые! В родном доме оболгать норовят! — На глазах у Сеньки выступили злые слёзы. Смахнув их, он засучил рукава. — Щас я вам сам всыплю по первое! И по второе! И компот!

Дело наверняка дошло бы до драки, если бы Тайка не прикрикнула:

— Тихо все! Не трожьте Сеньку. О презумпции невиновности не слышали?

— Чаво-о? — отозвался нестройный хор голосов.

Не слышали, конечно. Откуда бы?

— Детектив, объясните. Уж вы-то должны знать.

Пушок глянул на Тайку и буркнул сердито:

— Это типа нельзя никого обвинять, пока вина не доказана.

— Но как же ложечки?… — почесала в затылке Анфиса.

— Ложечки не доказательство, а пятно на репутации, — вздохнула Тайка. — Бывает, оступишься однажды, а потом сложно отмыться. Сколько добрых дел ни совершай, а все твою ошибку припоминают. Несправедливо это. Сенька ведь не раз нам помогал. И когда упыри на Дивнозёрье напали, и когда у меня часоглоты завелись: ну, те, с которыми вжух — и времени ни на что не хватает… Так что прекращайте расследование. Немедленно! У нас пироги стынут, оливье греется.

— Но как же твой подарок? — ахнул Пушок.

— Для меня лучший подарок — это вы, мои друзья. Давайте все ссоры и взаимные обвинения оставим в уходящем году. Нечего их с собой в новый тащить.

Все одобрительно закивали, Сенька шмыгнул носом и улыбнулся Тайке, мол, спасибо. Никифор прошёлся по струнам балалайки, готовый продолжать веселье.

А Тайка тихонечко спросила у Марьяны:

— Не помнишь, кто мне должен был «слона» дарить? Хоть узнать бы, что там было…

Марьяна открыла рот, но ответить не успела: дверь вдруг распахнулась, и в дом влетела запыхавшаяся Фёкла.

— Простите-простите-простите, — запричитала она.

— Так ты же вроде с самого начала здесь была, — удивилась Марьяна. — Я и не заметила, что ты уходила.

— Да я тайком выскользнула, шоб никто не видел. Но теперь всё равно придётся признаться… ох я и растяпа! Коробочку запаковала, а подарок положить забыла. Ужо здесь будучи, поняла, что самое главное-то дома оставила, — аж сердце зашлось. Ух я и бежала… — Фёкла утёрла пот со лба и протянула Тайке прозрачный смоляной шарик с засушенным четырёхлистным клевером внутри. — Держи, ведьма, это тебе на удачу. С Новым годом!

— Ой, спасибо! — Тайка прижала подарок к груди, уже предвкушая, как повесит шарик на ёлку.

Хорошо, что всё выяснилось! Сеньку, конечно, хлопали по плечу, извинялись. Даже Пушок, и тот смущённо промурлыкал:

— Ты это… не серчай. Сам понимаешь — детективу положено строгим быть. Ну, перегнул, бывает. В общем, с меня бутылочка медового сбитня — и мыр? Ой, то есть мир.

— Лады. Дай пять! — Сенька, к счастью, был характером отходчив, и праздник продолжился.

Марьяна пела, Никифор подыгрывал, кикиморы отбивали босыми ступнями ритм, а коловерший хор дружно подмявкивал на каждом припеве.

За окном валил снег, но в хорошо протопленном доме было тепло, пахло ёлкой, мёдом, пирогами и любимым Марьяниным чабрецом. Все беды и невзгоды остались за порогом, сегодня им в Дивнозёрье ходу не было.

Тайка тоже пела вместе со всеми и, украдкой поглядывая на свой подарок, думала: пусть нам всем повезёт и наступающий год будет лучше уходящего. Слышишь, госпожа судьбопряха? Ну очень надо!

Чего хотят духи зимы?

Сказка для Макса Рязанова

— Тая, а ты знаешь, что в феврале духи зимы бродят среди людей? Ты думаешь, что деда Фёдора у колодца встретила, а это Студенец. Участковый избы обходит? Как бы не так — это Мороз-воевода дозором… ну дальше сама знаешь. Баба Лиза у калитки снег разгребает? А может статься, это сама Марена-смерть к нам пожаловала, — Пушок взахлёб делился новым знанием. — Но это и незнакомые люди могут быть. Вроде смотришь: турист приехал к нам в Дивнозёрье на лыжах покататься, а он не турист, а Карачун какой-нибудь… ух, страшно!

В голосе коловерши было больше восторга, чем страха. Но Тайку его слова, признаться, насторожили.

— Кто тебе такое рассказал? Я от бабушки ничего подобного не слышала.

— Марьянка-вытьянка. И я ей верю. Во-первых, она сама призрак — значит, ей видней. А во-вторых, она хоть и приколистка, но такими вещами шутить не будет — это ж тебе не какой-нибудь Сенька-алкаш! — Пушок подцепил из банки солёный огурец и радостно захрустел.

Тут он был прав: Марьяна зря болтать не станет. Но… что-то всё-таки не клеилось.

— А почему она раньше молчала? — Тайка задумалась с насаженной на вилку картофелиной.

— Говорит, мол, думала, вы знаете. — Пушок потянулся к картофелине и, получив по лапам, заныл: — Ну, Тая! Я думал, ты уже её есть не будешь. А чего добру зря пропадать?

— Нет, вы только на него посмотрите! Сначала новостями растревожил, а теперь ещё и на мою картошку зарится! Вот скажи, что нам теперь делать? Духи зимы, скрывающиеся среди людей, — звучит очень опасно. Я, как ведьма Дивнозёрья, должна этим заняться, тебе не кажется?

— Стопудово! — коловерша вспрыгнул на стол. Обычно Тайка ругалась, когда он так делал, но удержаться было сложно.

Впрочем, сейчас она была слишком погружена в раздумья, чтобы отреагировать сразу.

— Эх, хотела бы я знать, зачем им это нужно…

— Что?

— Ну, людьми притворяться.

— А, это я тебе скажу, — Пушок поправил воображаемые очки. — Слыхала, небось: на исходе зимы холода особенно злы. Это зимушка-зима бесится, что кончается её срок, и ищет, кого бы с собой прихватить. Лютует, в общем.

— Выходит, духи зимы хотят погубить кого-то из жителей деревни? — ахнула Тайка.

А Пушок продолжал рассуждать:

— Тая, я только сейчас понял: февраль самый невезучий месяц! Короткий, да — но, видать, неспроста ему дней недодали. Холодно, голодно, припасы заканчиваются — мне на днях снегири жаловались. Ещё и солнца мало, а на душе — чёрная грусть-тоска.

— С чего это у тебя грусть-тоска?

— Так вишнёвое варенье в погребе тю-тю.

— А кто его «тю-тю»? Сам же всё и слопал.

— Ну так то ещё в январе было! — отмахнулся Пушок, глядя за окно на потемневшее небо: похоже, надвигалась метель. — Вот ты блины на Масленицу печь собираешься?

— Конечно!

— А с чем мы их будем есть?

— С маслом да со сметанкой. А ещё — с яблочным джемом. Его у нас навалом.

— Но это же не совсем то! — Пушок шмякнулся на бок. Видимо, это должно было показать глубину его отчаяния, но Тайка почему-то не оценила, ещё и опомнилась!

— Кыш со стола, оглоед! Ещё и валяется! Тут духи зимы по деревне как у себя дома расхаживают, а он трагедию устраивает из-за вишнёвого варенья. Одолжу баночку у Алёнки, делов-то!

Пушок резво скатился вниз и склубочился на стуле — одни уши остались над скатертью торчать.

— Сходи-сходи, — он нетерпеливо дёрнул кисточками. — Заодно про духов зимы спросишь.

— У Алёнки? Ей-то откуда знать?

— Не, к ней в гости дядя Макс приехал. Ну помнишь, колдун из города? Может, он в курсе…

— Ой, здорово! Давненько мы с ним не виделись, — Тайка бросилась натягивать валенки.

Недоеденная картофелина осталась на тарелке. Пушок высунул нос, облизнулся и вздохнул, но не тронул.

— Доедай уж, — разрешила Тайка.

Обрадованный Пушок подцепил картофелину когтем и вдруг застыл.

— Ой, Тай… я тут подумал, а вдруг это вовсе не дядя Макс, а тоже притворюшка — дух зимы?

— Сейчас всё узнаем! — Тайка уже натягивала пуховик. — Догоняй.

И выбежала из дома. А коловерша сам дорогу найдёт, чай ему не впервой.

— Вы как раз к обеду, — просияла Алёнка, открыв дверь. — Заходите скорей, холодно. Дядя Макс такой плов приготовил — пальчики оближешь.

— Я уж чувствую… — Тайка хоть и поела только что, но поняла, что отказаться от такого угощения не сможет. Кухня пропахла специями, пропиталась ароматами мяса и овощей. Запыхавшийся Пушок тоже принюхался и расплылся в улыбке.

— Я считаю, все подозрения снимаются. Ни один дух зимы такой вкусноты не приготовит. У них вообще, небось, кухня не очень. Фрикадельки из снежков? Ледышки во фритюре? Мороженый минтай?

Дядя Макс гостям тоже обрадовался. А когда все наобнимались, уточнил:

— Вы просто так или по делу?

Заметил, видать, что у Тайки лицо озабоченное. Но говорить сразу о делах ей было как-то неловко.

— Давайте сначала поедим, а потом я всё расскажу.

Друзья сели за стол, и дядя Макс сам разложил еду по тарелкам. Плов и впрямь оказался замечательным — Тайка подумала, что надо будет узнать рецепт, если это, конечно, не какая-нибудь семейная магия. Не зря же некоторые рецепты только из поколения в поколение передаются. Чужак может и пропорции соблюсти, и выверить всё до мелочей, а вкус всё равно будет не тот.

— Ну, как успехи? — как бы между делом спросил дядя Макс. — К поступлению готовишься?

— Угу, — промычала Тайка с набитым ртом. — Спасибо за подсказку. Фольклористика — это прям моё. Мама ворчит, конечно. Мол, сказками денег не заработаешь. А по мне, так главное, чтобы душа к делу лежала. Правда?

— Правда. Только не рассказывай педагогам, что на самом деле в сказке всё не так было, — усмехнулся городской колдун.

— Да уж, — рассмеялась Тайка. — Кощеевич да Мара Моревна — такие себе научные источники. А уж если я ляпну, что сама в Дивьем царстве была и всё своими глазами видела, меня вообще в дурку упекут.

Она положила в чай ложечку мёда, отхлебнула. Ух и горячий! Пока стынет, как раз можно с дядей Максом своими тревогами поделиться.

Колдун очень внимательно её выслушал, а потом спросил:

— А я-то тут чем могу помочь?

— Ну, может, вы слышали какие-нибудь истории… — Тайка на всякий случай достала блокнот. Теперь у неё был свой — не всё же бабушкиной тетрадкой пользоваться.

— Слышал, конечно. Духи зимы правда бродят среди людей — с начала февраля и до самой Масленицы.

— Это опасно?

— Когда как. У вас же круг защитный вокруг деревни есть? Это хорошо. Значит, заложных покойников можно не опасаться. А от остальных — если не обижать их и вести себя уважительно — никакой беды не случится, — дядя Макс подмигнул Пушку.

Хоть он и не понимал язык коловершей, а всё-таки догадался, кто тут главный паникёр.

— А зачем они вообще подходят так близко к человеческому жилью? — Тайка задумчиво размешивала мёд в чашке.

— Это ты у них спроси, — улыбнулся колдун.

— А разве так можно?

— Ты же ведьма, кто тебе запретит? Ещё и ведьма с непростым именем. Ты хоть знаешь, что оно означает?

Вопрос был с подвохом, Тайка сразу это поняла.

— Э-э-э… что-то вроде «мудрая». Но я себя, признаться, мудрой пока не чувствую. В семнадцать рановато, наверное.

— Не просто «мудрая», а Та Исис — посвящённая Исиде. А знаешь, кто такая Исида?

— Это уже экзамен? — Тайка скомкала в руках край скатерти и призналась: — Блин, я забыла…

— Значит, почитаешь на досуге.

— А я знаю! — с Тайкиных коленей подал голос Пушок. — Я книжку про Египет читал. Она там много чего богиня: и женщин, и плодородия, и целительства. А ещё — хозяйка волшебства, как Мара Моревна!

— Я тебя в институт возьму, будешь мне подсказывать, — Тайка погладила Пушка. — Значит, как наша Мара Моревна, говоришь? Надо будет спросить, а вдруг они родственницы?

— Или у Мары Моревны много имён и ипостасей, — дядя Макс загадочно улыбнулся.

— А мне кажется, что Тайка — это от слова «тайна», — выдвинула версию Алёнка. — Рождённая для того, чтобы всякие тайны раскрывать. Всё сходится же!

— Вот мне сейчас завидно стало, — надулся Пушок. — Я же великий дивнозёрский детектив, мы столько дел вместе раскрыли, а имя у меня какое-то несолидное. Может, переименоваться?

— Отличное у тебя имя. Эй! Стой! Куда мой телефон потащил? — Тайка махнула рукой. Всё равно не отдаст, пока не нагуглит, что ему надо.

А из-под стола уже доносился бухтёж:

— Может, Пух? Не, надо что-то посерьёзнее. Винни-Пух? Старо. Или вот: Апух — божество древних майя. Ну-ка, ну-ка…

Тайка по-быстренькому допила чай и стала собираться. Внутри всё аж зудело от любопытства.

— Спасибо за гостеприимство и за добрый совет. Пойду, пока не стемнело, найду какого-нибудь духа и прямо спрошу, что он здесь забыл. Дядь Макс, я ещё завтра забегу, ладно? Поболтать о том о сём? — Дождавшись утвердительного ответа, она запахнула пуховик и выскользнула из дома в снежную круговерть.

На улице не было ни души — ещё бы, в такую метель! Тайка натянула на нос шарф и надвинула на глаза шапку. Стало немного теплее, вот только почти ничего не видно. И как этих духов искать прикажете?

— Ау! Есть тут кто-нибудь из зимних? — крикнула она наугад в белую мглу.

И тут прямо перед её носом закружился маленький снежный вихрь.

— Ну, допустим, есть. А чё надо?

— Я вопрос задать хочу.

— А взамен чё дашь? — хохотнул звонкий мальчишеский голос.

Ну да, дядя Макс сказал: уважительно. А это значит — с дарами. Только у Тайки с собой ничего толкового не было. Зимний дух — это же не мавка, чтобы ему бисерный браслетик дарить…

Тогда она решила немного схитрить:

— А чего ты хочешь?

— А чё у тебя есть? — дух явно над ней потешался.

Ветер тоненько засвистел — наверное, тоже смеялся. Ещё и шапку попытался стянуть, хулиган. Но Тайка не позволила: придержала рукой. И тут же получила снегом в лицо.

— Бесишь ты меня, ведьма.

Вжух — и Тайка оказалась внутри ледяного вихря, пришлось повысить голос, чтобы перекричать шум непогоды:

— Погоди! Я же тебя совсем не знаю. Были бы мы друзьями, я могла бы придумать подарок, который придётся тебе по душе. А так — хоть вишлист пиши.

— Что писать? — удивился дух.

— Вишлист. Список желаний. Его пишут перед праздниками, чтобы другие люди знали, что тебе дарить. Ты же не хочешь получить какую-нибудь фигню? Ещё и разгневаешься, небось.

— Конечно, разгневаюсь. — Ветер внезапно стих, а из снежной пелены показался очень серьёзный парнишка. Сероглазый, лохматый, с едва пробивающимся пушком над губой. На вид — Тайкин ровесник, только совсем седой.

— А тебе что, нравится злиться?

— Ващет, не очень… Говорят, я вспыльчивый. Но я не виноват. Просто все бесят, понимаешь? Особенно братья. Хотя мне и люди в целом не нравятся, — он почесал в затылке, — вишь, чёт меня опять не в ту сторону унесло. Я же, наоборот, должен сказать, чё мне нравится. Ох, ну и задачка…

Дух зимы погрузился в раздумья. Тайка ждала, не перебивала. Будь тут Пушок, наверняка предположил бы, что у парнишки какая-нибудь сложносочинённая депрессия, раз он ничего не хочет. А может, его просто никто раньше не спрашивал о желаниях?

— Я вспомнил! — дух зимы просиял. — Какаву хочу! Только смотри, чтоб погорячее.

— А ты не растаешь?

Получив в ответ презрительное «пфе», Тайка кивнула:

— Ладно-ладно, сейчас принесу. Ты только не уходи никуда.

Сварить какао и перелить его в термос заняло около четверти часа. Когда она вернулась, дух зимы всё ещё стоял у калитки, сложив руки на груди. Отхлебнув глоток, он расплылся в улыбке:

— Вот это да! Мне брат про какаву рассказал. Надо же, не обманул рыжий стервец — и правда вкусно. Так чего ты хотела узнать, ведьма? Спрашивай быстрее, пока я добрый.

— Почему духи зимы в феврале ближе к человеческому жилью держатся и людьми притворяются? Зачем им это нужно?

— Ха! Так это они прячутся, потому что меня боятся. Я как разгневаюсь — всем наваляю! — парнишка задрал нос.

— Так уж и всем? — не поверила Тайка.

— Ну почти.

— Да кто же ты такой?

Она уже понимала, что повстречала непростого духа. И не ошиблась.

— Не узнала? Я и есть Февраль. Говорят, самый вредный месяц в году!

— А тебе не обидно, что так говорят? По-моему, ты милый. Какао вон любишь, — Тайка улыбнулась. — Не наговаривай на себя.

— Я уже привык, — Февраль пожал плечами. — Теперь и ты мне ответь: сама догадалась спросить, чё я желаю, али надоумил кто?

— Дядя Макс научил, — призналась Тайка.

— А, знаю его. В моё время хорошие люди рождаются. На вид суровые, но хорошие. И к чарам часто склонность имеют. Это мой им подарочек. — Февраль вернул опустевший термос и добавил: — Но ты хоть и январская, но тоже ничего, ведьма. Больше не бесишь.

В его устах, наверное, это была наивысшая похвала.

Осмелев, Тайка решила ещё спросить:

— Слушай, а почему у тебя дней меньше, чем у других месяцев?

— Это личное, — помрачнел Февраль. — Может, как-нибудь потом расскажу… Кстати, тот шельмец, что наблюдает за нами из-за сугроба, — он твой? На моего братца Октября похож — такой же рыжий.

Тайка обернулась.

— Пушок? Что ты тут делаешь?

— Т-тебя ищу, — коловерша стучал зубами от холода. — П-полетел след-дом, г-гляжу — п-пропала. В-вихрь зак-кружил. А п-потом эт-тот т-тип п-появился. Я сид-дел, д-думал, к-как т-тебя сп-пасать.

— Не надо меня спасать, всё хорошо.

Тайке было очень приятно, что верный друг был готов защитить её от страшных зимних духов.

— Аг-га, а у сам-мой г-губы уже синие.

— А ведь он прав, — погрустнел Февраль. — Нельзя мне долго со смертными болтать. Не заметишь, как замёрзнешь, а виноватым я окажусь. Так что бывай, ведьма. Может, ещё свидимся когда-нибудь…

Тайка ещё рот открыть не успела, чтобы попрощаться, а братец месяц уже пропал из виду.

— Спасибо, мой хороший, — Тайка подняла Пушка на руки и прижала к себе. — Если бы не ты, мы бы с ним точно до смерти заболтались. Ох, я пальцев уже не чувствую. И нос онемел. Пошли скорей домой отогреваться.

Коловерша, зарывшись мордочкой в Тайкин шарф, согласно мурлыкнул.

— Да, я молодец. Детектив Пушок всегда приходит вовремя!

С приходом сумерек метель наконец-то улеглась, и небо очистилось. Дом, укрытый пушистой снежной шапкой, манил ласковым светом из окон, суля тёплый уютный вечер в семейном кругу. Пахло печным дымком — наверное, домовой Никифор уже поставил разогревать ужин…

Тайка шагала по запорошенной тропинке и улыбалась. Отличный выдался денёк! Встречи со старыми друзьями, неожиданные новые знакомства… К тому же теперь она знала, чего на самом деле хотят духи зимы. Того же, что и мы все: простого человеческого тепла и немного какао.

За одним зайцем погонишься…

— Тая, как думаешь, а саблезубые зайцы бывают?

Вот умеет же Пушок огорошить! Тайка аж половник уронила…

— К-какие ещё саблезубые зайцы?

— Ну, доисторические.

— Ты что, опять всю ночь ролики на «Ютьюбе» смотрел? То у тебя пришельцы из космоса, то собаки-мутанты, теперь ещё зайцы доисторические, — Тайка закатила глаза.

Любознательность Пушка уже стала притчей во языцех. Он потреблял информацию с той же скоростью, что и пирожки с повидлом, порой не отличая правду от небылиц.

— Какая разница, что я смотрел? Я твоим мнением интересуюсь, а заодно — развлекаю беседой, а то ты какая-то скучная.

— Не бывает никаких саблезубых зайцев. И вовсе я не скучная, просто сосредоточенная. Контрошка у меня завтра.

— А ты к ней готовилась? — всполошился Пушок.

— Угу, — Тайка, вздохнув, опустилась на табурет и помассировала виски. — Уж лучше саблезубые зайцы, чем эта проклятая алгебра! Вот я — ведьма. Упыря могу побороть, злыдня заклясть, даже кикимор построить, чтоб не баловали. А логарифмы не даются, хоть тресни. Жаль, нет таких чар, чтобы всё само порешалось. Скорей бы уже школу закончить. Я так устала, Пушочек…

Коловерша выждал скорбную паузу, потом прочистил горло и завёл старую песню:

— И всё-таки о зайцах… Я о них не на «Ютьюбе» услышал, а от тётки Дарьи, когда та соседке жаловалась, мол, обглодали всю кору в саду. Да так сильно, как будто сабли у них вместо зубов. И знаешь — меня прямо как молнией ударило. Чую, это новое дело для дивнозёрского детектива и его верной помощницы! Для меня и тебя то есть. Что скажешь?

— Не думаю, что в этой истории есть хоть что-то волшебное, — покачала головой Тайка. — Зайцы часто портят деревья зимой. Неужели тётка Дарья стволы не защитила? Не может быть, она же опытный садовод.

— В том-то и дело! И стволы были обмотаны, и пугало стояло. Только всё без толку — прогрызли.

— Серьёзно? Может, это не зайцы вовсе?

— Ну а кто? Таинственная зимняя плодожорка?

— Плодожорка — это ты, — усмехнулась Тайка.

Она-то знала, что Пушок беспокоился о саде тётки Дарьи вовсе не бескорыстно. Он ведь сам частенько воровал оттуда яблоки и вишню, когда поспеют.

— Ладно, пусть будет таинственная зимняя корожорка. Что это за выражение лица, Тая? Ты что, не одобряешь?

— Да тебя хоть одобряй, хоть нет — бесполезно. Тырил, тыришь и будешь тырить.

— А чё, птичкам можно, а мне нельзя? — Пушок от возмущения раздулся, став похожим на рыжий мохнатый шар. — Потому что они дикие, а я — домашний? Так-так-так, дискриминация по месту проживания! По-твоему, если я уйду в лес, я получу право на эти яблоки?!

— Тише-тише, ну чего ты раскричался? И без тебя голова трещит…

— Потому что ты отчитываешь меня прямо как домовой Никифор, — буркнул коловерша и отвернулся.

Ну вот как ему объяснить, что чужое брать нехорошо?! Он же наполовину сова, наполовину кот, у него если что плохо лежит, значит — добыча. Тайка уже готова была опустить руки, но, к счастью, Пушок оказался не только отходчив, но и находчив:

— Тая, я всё придумал! — он воодушевлённо замахал крыльями. — Давай поможем тётке Дарье поймать этого зайца, или кто он там? А взамен ты попросишь для меня вишен и яблочек с нового урожая.

Вот это совсем другое дело! Тайка даже повеселела.

— Ладно, попробуем подстеречь вредителя.

Она всё ещё не верила, что в деле замешано волшебство. Но сходить проветриться всяко не помешает. Может, хоть голова болеть перестанет?

Эх, как же сложно сидеть под кустом, не шелохнувшись! Особенно на холоде, когда даже чаёк в термосе едва помогает. Шло время, тянулись минуты, и Пушок, по обыкновению, начал причитать:

— Какая-то у нас неправильная весна, Тая. Дубак, а не весна! У меня уже зуб на зуб не попадает.

— А чего ты хотел? Пришёл марток — надевай сто порток. Не на календарь надо смотреть, а на градусник за окном.

— Так-то оно так, но всё равно тепла хочется. Как солнышко пригреет, сразу на душе радостнее становится, и небо уже не такое хмурое, и синички тенькают…

— Придётся потерпеть до настоящей весны. Всё-таки не в Дивьем царстве живём, где вечное лето, — Тайка одним глотком допила остывший чай и поёжилась. — Брр-р.

Нет, вы не подумайте, она зиму любила. Здорово ведь прокатиться на лыжах по опушке леса или на коньках по замёрзшему озеру! Да и просто в снегу поваляться, чтобы, помахав руками и ногами, сделать «снежного ангела». Но к марту белое покрывало полей уже приелось. Поскорее бы уже проклюнулись первоцветы, началось движение соков под корой и проснулись её друзья — духи лесные да водные. Так хотелось обнять их после зимней спячки, поделиться новостями. Они ведь столько всего интересного пропускают!

Тайка замечталась, но настойчивый шёпот Пушка заставил её вернуться к реальности:

— Смотри-смотри! Явился наш вредитель длинноухий.

Она глянула и не поверила своим глазам: заяц был огромный. И ладно бы только это! На голове, которая к весне уже начинала сереть, косой носил маленькую шляпу-цилиндр. Ишь ты, модник!

— Это что, мартовский заяц? — ахнула Тайка. — Как в «Алисе»?

— Главное — не нырять за ним в нору, — Пушок приник к земле и завилял задом, готовясь к прыжку.

— Ты что, его ловить собрался?

— А что ещё делать с преступником?

— Ничего, что он тебя в два раза больше?

Тайка забеспокоилась не на шутку. Заяц — это вам не маленький домашний кролик. А если у него цилиндр, то он вполне и саблезубым может оказаться. Волшебным существам на теорию эволюции начхать, у них свои правила.

Но Пушок уже впал в охотничий раж:

— Никому не позволю мои яблони обгладывать!

— Они не твои.

— Уже почти мои. И вообще — они в Дивнозёрье растут? В Дивнозёрье. А я за край родной во как душой болею! — коловерша ударил себя лапой в грудь.

Заяц вздрогнул и заозирался по сторонам. Наверное, услыхал, как Тайка с Пушком перешёптывались.

— Ты что, не наложила чары тишины? — зашипел коловерша.

— Так ты не сказал. Кто тут детектив?

— Я думал, сама догадаешься. А ещё ведьма!

И пока Тайка думала, то ли возмутиться, то ли начать оправдываться, Пушок взмахнул крыльями и с воинственным «мр-р-рияу» бросился на врага. Да так удачно спикировал, что плюхнулся косому прямо на загривок, вцепившись в шкуру всеми когтями.

Заяц заверещал и рванул прочь — только пятки засверкали.

— Я дефжу его! Дефжу-у-у! — Коловершу мотало, как ковбоя на родео, поэтому, кроме когтей, он решил помочь себе и зубами.

Миг — и они уже скрылись из виду.

— Подумаешь, про чары забыла… — пробурчала Тайка, вылезая из кустов и отряхиваясь от снега. — Хорошо, что я голову дома не забыла. Ещё и пуховик порвала… М-да, сегодня явно не мой день.

Она решила пойти по заячьему следу. Благо тот был чёткий. Так, шаг за шагом, Тайка вышла из сада на накатанную дорогу, потом, петляя, свернула в поля. Ух и сугробы тут!

Идти стало тяжело. Вроде не так много прошла, а ноги уже заныли и дыхание сбилось. Вдобавок на небо набежали тучи, посыпался мелкий снежок. Вот-вот спустятся синие сумерки и потеряется заячий след.

— Пушо-о-о-ок! — покричала Тайка, но никто не отозвался.

Чтобы унять тревогу, она стала рассуждать вслух:

— Ну и где теперь искать этого негодника? Может, он уже давно пьёт чай в компании Сони и Безумного Шляпника, а я тут мёрзну, как дура? — вырвавшийся смешок получился каким-то невесёлым.

Но Тайка продолжала себя успокаивать: всё будет в порядке. Пушок немного погоняет по окрестностям и вернётся, напугав косого, чтобы тот больше не осмелился лезть в сад к тётке Дарье. Но больше всего её удручало — она не сразу подобрала верные слова — чувство ускользнувшего из-под носа чуда. Пушок оказался прав: заяц-то был волшебный. Зря она не верила…

— Гуляешь, красна девица? Али потерялась?

От неожиданности Тайка вздрогнула: собеседник вырос словно из-под земли. Точнее сказать, из-под снега. Мальчишка, на вид — её ровесник. Белобрысый, волосы собраны в хвост, а по бокам висят прядки. Уши острые или нет? Не видно.

— А ты чего без куртки бегаешь? — ахнула она. — Давай я тебе хоть пуховый платок дам. Только потом верни. Это бабушка вязала, мне на память оставила.

Мальчишка удивлённо вскинул белёсые брови, но платок взял.

— Ты никак из Дивнозёрья, девица?

— Угу, — Тайка приподняла ворот пуховика. — Ты тут не видел… как бы тебе объяснить… В общем, кого-нибудь странного?

— Тебя, — хохотнул мальчишка. — Ты, случайно, не из тех, кто зимой по полянам подснежники ищет?

И тут Тайка догадалась, кто перед ней. Ну, почти.

— А у тебя, случайно, нет ещё одиннадцати братьев?

Мальчишка аж зааплодировал.

— Ишь ты, верный глаз! Ведьма, что ль?

— Ага, ведьма. А ты — братец Март?

— Не угадала — Январь я.

— Э-э-э, что-то не похож. И разве твоё время не миновало? — насторожилась Тайка.

— Ну а каким ты меня представляла? — мальчишка, лихо подбоченившись, подмигнул.

— Ты только не смейся. Думала, ты такой почтенный старец с бородой до пупа. На Деда Мороза похожий, только суровый.

Январь всё-таки рассмеялся: заливисто, не обидно.

— Многие таким меня и увидят, коли захочу показаться. Но только не ты.

— Это потому, что я — ведьма? — Тайка задрала нос. Ну а что? Приятно же, когда можешь видеть то, что другим не дано.

— Нет, дурёха! Это потому, что ты родилась в январе. Небось, говорили тебе в детстве, что ты слишком серьёзная и рассудительная? «Маленькая взрослая» — что-нибудь в этом роде.

— Говорили, — кивнула Тайка. — Раньше было приятно. А теперь… даже не знаю. Наверное, я и правда стала взрослой. Пушок сегодня сказал, что я ворчу, как Никифор.

— Вот и мне говорили. А как не быть серьёзным, когда с тебя год начинается? Большая ответственность, между прочим. Но порой я позволяю себе дурачиться. Это вообще всем полезно. Я бы на месте ваших человечьих докторов каждому такой рецепт выписывал: хорошенько дурачиться минимум раз в неделю. В качестве скукопрофилактики.

— Это ты здорово придумал, — улыбнулась Тайка. — Скукопрофилактика! Я запомню. Обещаю, что буду дурачиться иногда.

— Вот и умница, — вдруг Январь натянул ей на нос шапку. — Оп! Проверка на унылость!

И Тайка рассмеялась от души. Ей всё больше нравился этот проказник-Январь. С ним было весело и легко. Но кое-что всё же не давало ей покоя.

— Ты так и не ответил, что ты здесь делаешь? И где братец Март?

— Я бы и сам хотел знать, где он шляется, — насупился Январь. — От работы отлынивает, понимаешь? А я — подменяю… ну и заодно ищу этого бездельника.

— А почему именно ты?

— Ну а кто самый ответственный? — Январь развёл руками. — Так что прости, красна девица, но, пока братец не соизволит делом заняться, будет у вас морозно да снежно. Я по-другому не умею.

— Погоди-ка… а когда в январе оттепель случается, это что?

— А это братец прогулы отрабатывает. Но я такое редко дозволяю. Я ж этот… как у вас там говорят? Трудоголик, во! Работаю и за Марта, и за Апреля иногда… А вместо благодарности одни укоры от людей слышу.

Тайке стало его жаль. Она пообещала себе больше не сетовать на холодные весенние дни. По крайней мере, вслух.

— А я тут тоже кое-кого ищу, — решила поделиться она. — Ты, случайно, зайца не видел?

— Да много их, ушастых, в поле бегает. Хочешь, поймаю? Тебе какого? — Январь сделал щедрый жест рукой, словно предлагая выбрать подарок.

— Того, что в шляпе. С ним ещё мой друг должен быть. Рыжий такой коловерша.

— Так это же мартовский заяц! — ахнул Январь. — Где, говоришь, его видела?

— Я по следу шла. Вот он, ещё немного виднеется.

— Ой, спасибо, удружила! — Январь подхватил её, закружил. Тайка от неожиданности взвизгнула, но её уже поставили на землю. — Это же Март под заячьей личиной прячется. Ух, догоню — уши надеру.

Вокруг них взвился снежный вихрь, и Тайка, спохватившись, успела крикнуть:

— Скажи ему, чтобы больше кору на деревьях не порти-и-ил! — Но Январь уже исчез. Только бабушкин платок в руках остался. Тайка поплотнее в него укуталась и потопала домой. Уж лучше ждать Пушка в тепле, с горячим чаем и малиновым вареньем, чем среди снегов, правда?

Коловерша поспел домой как раз к ужину и с порога завопил:

— Тая, ты не поверишь, кого я встретил!

— Дай догадаюсь, — хитро улыбнулась Тайка. — Братцев-месяцев. Января да Марта. Так ведь?

— Да ну, ничем тебя не удивить, — немного разочарованный Пушок плюхнулся за стол. — Откуда знаешь?

— Сперва лапы помой. Кто с улицы — и сразу за стол?

Пока Пушок бегал к умывальнику, Тайка разложила по тарелкам пельмешки с бульоном да со сметанкой: себе, Пушку и, конечно, домовому Никифору.

— Чаво там у вас за приключения? Нешто я опять всё проспал? — Никифор повязал салфетку поверх бороды, чтобы не запачкаться. — Рассказывайте ужо. Я внимаю.

Тайка поведала, как они ловили зайца и как потом она встретила в полях братца Января. Пушок всё это время аж пританцовывал на стуле — так его распирало от желания вставить хоть слово. Наконец настала и его очередь:

— Ой, чё было! Скакали мы с этим зайцем, значит, скакали, пока вусмерть не умаялись. Он хлоп набок в снег да и молвит человечьим голосом: «Эй, ты вообще кто?» А я ему: «А ты кто?» Так и познакомились. Пожали друг дружке лапы, выпили берёзового сока на брудершафт. И он предложил мне — представляете! — подменить его. Так, на недельку, не больше.

— Ого! А ты чаво? — Никифор чуть ложку мимо рта не пронёс.

— Согласился, конечно. Но с условием: чтобы он кору больше у тётки Дарьи не драл.

— Зачем ему кора, кстати? Он же не настоящий заяц, — полюбопытствовала Тайка.

— Говорит, мол, заячья болезнь. Вроде как вредная привычка. Перекинешься — и всё, невозможно удержаться, — пояснил коловерша, гордо выпятив грудь. — Эй-эй, а правда я хорош? Дело раскрыл, ещё и подработку нашёл. Я даже название для своего месяца придумал. Послушайте, как круто звучит: первое пушкабря!

«Дзынь-плюх!» — Никифор всё-таки уронил ложку прямо в тарелку.

— Какое ещё пушкабря? А не пушкобрёх ли ты, часом, дружочек?

— Клянусь, так и было! — надулся коловерша. — Мы с Мартом уже обо всём сговорились, как вдруг явился Январь и начал нас обоих морозцем за уши щипать! Ну и наорал на брата, конечно. Так что с завтрашнего дня Март сам работать будет, а я — как-нибудь потом.

Пушок старался говорить беззаботно, но по голосу всё равно было слышно, что он расстроен.

Тайка передала ему добавку сметаны и, не зная, как ещё утешить друга, спросила:

— А расскажи, каким был бы твой месяц?

Пушок просиял:

— Самым лучшим, конечно. Солнечным, ярким! И чтоб на всех деревьях одновременно цвели цветы и зрели плоды. А с озёрами я так придумал: с одной стороны лёд, с другой — тёплая водичка. Хошь — купайся и загорай, хошь — на коньках катайся! И всюду костры, музыка и танцы! В лесу на тайной поляне будет бить источник молочного шоколада, а на ёлках вместо шишек вырастет пастила…

— Глупости! Так не бывает, — фыркнул Никифор.

Но Тайка — редкий случай — не согласилась с рассудительным домовым.

— А я, пожалуй, буду с нетерпением ждать, когда наступит первое пушкабря. Ведь в Дивнозёрье нет ничего невозможного.

Она прекрасно знала, что чудеса случаются. А сейчас припомнила ещё и наставление братца Января: никогда не забывай дурачиться, иначе жизнь станет очень скучной. А ведь именно скука убивает всё волшебство…

Впрочем, пока им это не грозило. Потому что с Пушком — точно не соскучишься!

Да будет праздник!

— Тая, просыпайся, у меня такая идея! — Пушок в нетерпении мял лапами одеяло. Тайка с трудом разлепила глаза.

— Семь утра! Твоя идея не может подождать хотя бы до полудня?

— Ты что! Нет, конечно! А вдруг она обидится и уйдёт к кому-нибудь другому? Да ты не вставай, просто послушай.

— Сначала когти спрячь. А то пододеяльников не напасёшься. Все подрал.

— Ох, Тая, ну что значит какой-то там пододеяльник, когда мы собираемся делать фестиваль!

Тут уже сон как рукой сняло. Тайка рывком села на постели.

— Погоди, какой ещё фестиваль? И кто это «мы»?

— Ну, я. И ты. Если хочешь, конечно. Весна на дворе, Тай. Солнышко вон как припекает. Скоро цветочки пойдут, красота. Проснутся наши друзья: леший, мавки, полевики. Давай устроим в честь них праздник? Представляешь, как они обрадуются!

Идея и впрямь была хороша, тут не поспоришь. Тайка очень соскучилась по друзьям за долгую зиму. Но соглашаться она не спешила. Знала, что Пушок — тот ещё хитрец. Придумает что-нибудь, а сам — в кусты.

— Имей в виду, я одна не потяну организовывать такой праздник. Знаешь пословицу: «Кто придумал, тот и водит». Так что не вздумай потом сказать, что у тебя «лапки».

— Когда это я такое говорил? — Пушок надулся, сразу став похожим на обиженный рыжий шарик. — Мы с дикими коловершами тебе поможем. Я уже даже название для фестиваля придумал: «Маур-р-рт»! Ну ты понимаешь? Это как март, только ещё «мяу» и «ур-ур-ур», потому что нужно показать ребятам, как сильно мы их любим.

— А ничего, что март уже почти закончился? — Тайка глянула на календарь. — Пушок, ты всё проспал. Апрель на носу. А друзья наши так и вообще ближе к маю просыпаются.

— Подумаешь! — отмахнулся коловерша. — «Апре-мр-мрль» совсем не звучит. В общем, так: с тебя — пироги, шашлыки и список гостей, с меня — культур-ур-урная программа. Песни там, пляски, кулинарный поединок.

— Смотр коловершьей самодеятельности, — хихикнула Тайка.

Она-то пошутила, а Пушок серьёзно закивал:

— Вот-вот, мы с тобой уже мыслим в одном направлении. Это же несправедливо, что в Дивнозёрье нет Дома культур-ур-уры. Поэтому устроим культур-ур-ную поляну. Сокращённо «пэ ка». Никифора с балалайкой в хедлайнеры позовём — это типа самый главный исполнитель, которого больше других ждут. Он же у нас известный частушечник.

— Ладно, — Тайка махнула рукой. — Делай свой фестиваль, а я уж помогу, чем могу.

Она ещё не понимала, на что подписалась…

Когда домовому Никифору объяснили значение мудрёного слова «хедлайнер», он немедля задрал нос. С тех пор в избе покоя не стало: домовой каждый день репетировал. Нельзя же ударить в грязь лицом перед почтеннейшей публикой! Он так увлёкся, что даже хозяйство подзабросил. И Тайка, в очередной раз гоняя веником расплодившихся пауков, поминала Пушка и его «Маур-р-рт» недобрым словом.

Чуть позже к Никифору присоединилась и Марьяна. Вытьянка, как все призраки, была ух голосистая. В иной опере так не поют! Но без аккомпанемента, по её мнению, получалось скучновато, и домовой взялся ей подыграть.

Ещё спустя пару дней в избе нарисовались Кира и Клара. Сёстры-кикиморы решили попробовать себя в разговорном жанре, а Пушок подписался опекать начинающих актрис. Его наставничество в основном заключалось в совместном просмотре с кикиморами лучших номеров КВН. Естественно, выкрутив звук на полную громкость.

Каждый день после ужина на чердаке репетировал коловерший хор под руководством лысого Веника. То есть, простите, маэстро Вениамина, единственного и неповторимого коловерши-сфинкса. На Тайкин взгляд, получалось у них не очень. Коловерши орали не в такт, не в лад, пытаясь перекричать друг дружку. Вдобавок Жорка-обжорка втихаря слопал две банки маринованных огурцов, за что был выставлен Пушком из хора «за профнепригодность».

— Хорошие артисты чужие огурцы не жрут! — таков был его вердикт.

Жорка, конечно, обиделся и в отместку пометил крыльцо. А отмывать всё опять пришлось Тайке.

Она как раз яростно отжимала тряпку в тот момент, когда запиликал телефон и на экране высветилось сообщение от мамы:

«Привет! Как дела?»

Только этого не хватало! Тайка закатила глаза. Нет, маму она любила, но вот со взаимопониманием у них не складывалось. Та всё хотела забрать дочку в город, а Тайка упиралась. Здесь же всё родное: дом, друзья. И вообще, она ведьма-хранительница Дивнозёрья.

Вытерев руки, Тайка набрала ответ:

«Нормально. А у тебя?»

Объяснять, что за катавасия у них творится, было бы слишком долго. Да и мама всё равно не поняла бы.

На экране всплыло строгое:

«А к ЕГЭ готовишься?»

И Тайка отложила телефон. Врать не хотелось. Но какое тут «готовишься», когда Пушок целыми днями фестивалит?

Она уже сто раз пожалела, что согласилась на эту авантюру. А самое обидное знаете что? Похоже, весело было всем, кроме неё.

В один погожий денёк она просто ушла из дома. Взяла бутерброды, термос с горячим чаем и отправилась бродить в поля по проталинам. Уже миновало время обеда, а возвращаться не хотелось. Может, и впрямь сесть на автобус и податься в город к маме, а вернуться, когда фестиваль пройдёт?

От этой мысли Тайке стало совсем грустно, и она сказала себе:

— Стоп! Что это за упаднические настроения? Друзья праздник делают, а ты…

Но самообвинения сделали только хуже. Эх, с кем бы поговорить, чтобы облегчить душу?

И тут её осенило: мавка Марфа! Та, которая бывшая болотница. Она же просыпается раньше всей прочей нечисти! Одним глотком допив из крышечки чай, Тайка поспешила к заветному озерцу.

Долго ждать не пришлось: стоило покликать Марфу, как та появилась. Вид у мавки был заспанный, но довольный.

— Привет, ведьма, — она зевнула и с наслаждением потянулась. — Подарочек принесла?

— Нет, извини, — покачала головой Тайка, — я ведь к тебе не собиралась, а потом подумала: дай зайду. Хочешь бутерброд с сыром?

— А давай! — кивнула Марфа. — После зимнего сна очень уж есть охота.

— Как спалось?

— Нефлофо, — мавка проглотила угощение и облизнулась. — А как зима прошла?

— Да тоже вроде неплохо.

Тайке очень хотелось пожаловаться на жизнь, но она не знала, с чего начать. К счастью, Марфа сама заметила:

— Что-то вид у тебя понурый. И голос грустный. Аль случилось чего?

Вздохнув, Тайка начала рассказывать про фестиваль. Закончить не успела — мавка вдруг хлопнула в ладоши.

— Ух ты! Тогда я тоже выступать пойду. Запишите в программу. С меня — соло на барабанах! Зря я, что ли, всю осень тренировалась? Эй-эй, ты чего, ведьма? Почему ревёшь?

«Я не реву», — хотела сказать Тайка, но слёзы уже градом катились по щекам, а плечи тряслись, и отрицать очевидное было бессмысленно.

Мавка вылезла из озера, встряхнулась и присела рядом на бережку. Некоторое время она ничего не говорила, просто гладила Тайку по спине, давая выплакаться. И только когда та немного успокоилась, велела:

— А ну, рассказывай!

— Не знаю я, что рассказывать, — буркнула Тайка. — Всем весело, а мне — нет. Хожу с постной миной, порчу всем праздник. Обидно.

— Если чувствуешь обиду, значит, на то есть причина, — Марфа приобняла её за плечи.

— Да вроде как и нет, — развела руками Тайка. — Сама не понимаю, что на меня нашло. Наверное, это я какая-то дурацкая…

— Не наговаривай на мою любимую ведьму, — улыбнулась Марфа. — В чувствах бывает сложно разобраться, уж это я по себе знаю. Может, ты не хочешь праздновать?

— Да нет же, хочу! Я по всем вам очень соскучилась.

— Может, устала всё время готовить да убираться, да ещё и шум постоянный терпеть? Это, знаешь ли, даже камень из себя выведет, а ты не каменная.

Марфа поболтала ногами в воде, и плеск подействовал на Тайку успокаивающе. В озере отражалось бездонное небо, в воздухе пахло весной, а на солнечном пригорке желтели огоньки мать-и-мачехи — Тайка только сейчас заметила, что они расцвели.

— Угу, наверное. Слишком много одновременно навалилось. И домашние дела, и учёба, и фестиваль ещё этот… Выходит, даже приятные дела могут быть в тягость, когда ты устала?

— Конечно, могут, — кивнула мавка. — Будешь смеяться, но я многому научилась у моллюсков. Их у нас на дне — тьма-тьмущая. В целом они ребята общительные, но порой захлопнут раковину — не достучишься. Посидят так, отдохнут маленько, и снова — здравствуйте, вот он я, душа компании. А ты передышки себе не даёшь. Светишься, всем помогаешь, никому не отказываешь.

— Да мне не сложно, — отмахнулась Тайка. — Я же только рада помочь, Правда! За это вы меня и любите, разве нет?

— Ох, ведьма… — Марфа набрала в ладонь песка и сжала в кулак так, чтобы потекла тоненькая струйка. — Смотри, вот так мы тратим силы и душевное тепло, помогая другим. Но потом песок заканчивается, и его нужно снова зачерпнуть. А ты ведёшь себя так, будто в твоём распоряжении есть неограниченный запас, понимаешь? И кстати, любим мы тебя не за что-то, а просто так.

Тайка следила за утекающей песочной струйкой, и на глаза опять наворачивались слёзы.

— Но я не могу сказать Пушку «нет». Он же на меня надеется!

— Помнишь, я тоже пыталась быть удобной для всех? А в итоге чуть не потеряла себя, заболотилась. И без твоей помощи ни за что не выкарабкалась бы, — Последние песчинки упали на землю, и Марфа отряхнула ладони. — Долг платежом красен. Говори, что нужно сделать? Я помогу. А ты — отдыхай. Придёшь потом на фестиваль, будешь смотреть на нас и гордиться.

— Я, вообще-то, выступать хочу! — неожиданно для самой себя выпалила Тайка. Она наконец нашла корень своей обиды. — Почему Пушок мне даже не предложил? Как пироги печь да гостей собирать, так сразу «Тайка», а как в хедлайнеры — так кто угодно, но только не я?! Сами репетируют, меня не зовут, будто я чужая…

— А ты говорила им о своём желании? — прищурилась Марфа.

— Ой… кажется, нет. Но могли бы и сами догадаться!

— Откуда бы? Мы хоть и волшебные существа, а мысли читать не обучены. К тому же ты столько раз ругалась на школьные вечеринки. Даже я запомнила, что тебе на них выступать в тягость.

— Ну это же совсем другое — спеть с друзьями, а не из-под палки, потому что учительница сказала, что надо… — Тайка подтянула колени под подбородок и обхватила их руками. — Но ты права. О своих желаниях надо говорить. Особенно друзьям. Иначе откуда вы узнаете, чего мне на самом деле хочется?

Они с Марфой проболтали до самого заката, делясь друг с другом мечтами и чаяниями. И Тайке заметно полегчало.

Домой она вернулась с улыбкой и лёгким сердцем. А по возвращении сразу же сказала Пушку:

— Знаешь, я тоже хочу спеть для наших друзей. Найдётся для меня местечко в программе твоего фестиваля?

Внутри в этот момент всё сжалось: а вдруг она опоздала?

Но Пушок от радости захлопал крыльями:

— Ну конечно найдётся!

Когда настал заветный день, Тайка, признаться, очень переживала. А вдруг что-то пойдёт не так?

От сердца отлегло, когда домовые вытащили на лесную поляну стол, полный всякой снеди. Марфа и Марьяна всю ночь накануне пекли пирожки, а Киру с Кларой подрядили резать салаты. Сенька прикатил бочку медовухи, а шашлыками занялся недавно проснувшийся леший Гриня. Он же развёл костёр и притащил гитару.

Завидев Тайку, Гриня сгрёб её в охапку и поднял высоко-высоко:

— Доброй весны, ведьмушка! Как же я по тебе соскучился!

Потом её обнимали лесавки, а полевики хлопали по плечу и гудели, как шершни:

— Ишь, как вытянулась да разрумянилась! Настоящей красавицей стала.

Тайка смущалась и от этого краснела ещё больше.

Дорогая подруженька Майя — речная мавка — принесла ей в подарок нитку жемчуга.

— Это тебе от дедушки Водяного. Сам, сказал, не придёт — холодно ещё. Боится, как бы ревматизм не разбил. Но ведьме, грит, привет передавай.

На закате началось веселье! Пушок, взявший на себя роль конферансье, представлял гостей, мавки да лесавки хлопали, а домовые ещё и стучали по столу деревянными ложками.

Когда басовито запел Никифор, все, включая Тайку, покатились со смеху:

Или вот ещё:

Когда отгремели аплодисменты, Пушок торжественно объявил:

— А сейчас гвоздь программы! Та, кого мы любим больше, чем пирожки с вишней, и ждём сильнее, чем наступления лета! Единственная и неповторимая — Та-а-а-айка!

На неё уставились десятки глаз, и сердце заколотилось от волнения. Нет, петь было не страшно. Тайка была уверена — даже если ошибётся, её не будут осуждать. Вон коловерши вообще в мелодию не попали, зато драли глотки так задорно, что сорвали овации. Особенно старался Жорка-обжорка, которому всё-таки разрешили вернуться.

Она встала, обвела всех взглядом и улыбнулась:

— А давайте вместе? Нашу, любимую!

Тайка кивнула Грине, и тот, взяв гитару, завёл знакомый перебор.

«Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…»

Искры от костра взлетали вверх, разогретый воздух дрожал, и казалось, что даже ветви деревьев покачиваются в такт музыке.

Тайка пела чисто и звонко, а друзья подтягивали рефрен. В этот миг она чувствовала себя не просто сильной, а почти всемогущей, потому что теперь знала: если в будущем что-то пойдёт не так, её поддержат даже в минуту слабости. Ведь друзья на то и существуют, чтобы поддерживать друг друга, делиться мечтами и чаяниями, быть вместе и в горе, и в радости. И попросить их о помощи, если чувствуешь, что не справляешься, — совсем не стыдно.

Пепел былых обид

— Тая, а ты помнишь, что завтра колдовская майская ночь? Наши кутить собираются, зовут через костёр прыгать. Говорят, сама Баба Яга прибыть собирается. Пойдёшь? — Пушок выглянул из-под скатерти, когда пылесос — их новое приобретение — закончил шуметь. Звук ему очень не нравился, но что же, не убираться теперь?

— Конечно, пойду. Сейчас только уборку закончу, и поставлю тесто. Возьмём с собой пирожков, будем всех угощать, — Тайка смахнула крошки со стола тряпкой и с наслаждением потянулась, разминая поясницу. И тут до неё дошло! — Погоди, ты сказал, Яга? Это как же её заманили? Она же раньше не прилетала.

— Это на твоём веку не прилетала, а в стародавние времена, бывало, заглядывала. — Пушок принял заговорщический вид и перешёл на шёпот. — А знаешь, почему перестала? С водяным поссорилась.

— А теперь, выходит, помирилась?

— Не-а. Но леший Гриня прознал, что водяной на праздник не собирается. Сказал, к Мокше на болота пойдёт в тавлеи играть. Мол, староват он уже для плясок всю ночь напролёт, ещё и жабры у костра сохнут.

— А, ну тогда ладно. Надеюсь, Васисуалий тоже с ней прилетит: будет тебе компания.

Тайка огляделась, не осталось ли где-нибудь ещё пыли или паутины, но дом сиял как новенький. Она даже окна помыла и занавески постирала. Так бабушка учила, мол, перед колдовской ночью всё должно быть вычищено, а всякий сор — из избы вон, А то заведётся какая-нибудь раздорка или тоскуша — они на грязь ой как липнут.

— Конечно, прилетит, куда он денется, — Пушок потёр лапы. — Мы с ним состязание устроим: кто больше сказок расскажет. Васисуалий хоть и не обычный кот, а баюн, но и я не лыком шит. А судить будут дикие коловерши: им всё равно через костёр прыгать не прикольно, с крыльями-то раз! — и перелетел.

— У вас, значит, своя поляна будет?

— Я называю это элитный клуб! — Пушок поднял коготь вверх, и Тайка прыснула.

— В каком сериале ты таких слов нахватался?

Коловерша в ответ фыркнул, но не признался. Вот выдумщик! Ладно, зато с ним не скучно.

— Пойдём, поможешь мне тесто замесить, а я за это дам тебе начинку попробовать.

— И пирожок? — Пушок состроил умильную мордочку. Ну как такому откажешь? Тайка кивнула:

— И пирожок.

Леший решил над ними подшутить — запутал тропки. Тайка, конечно, выбралась. Она же как-никак ведьма! Но праздник к тому времени уже начался.

По центру поляны горел большой костёр. Поленья трещали, то и дело выбрасывая в воздух тучи искр. Каждый такой залп лесавки встречали восторженным визгом.

Берёзки, что росли на опушке, украсили разноцветными лентами, и те красиво колыхались на ветру. Оркестр домовых в этот раз не собрался, поэтому за всех отдувалась мавка Марфа. Зря она, что ли, всю зиму училась играть на барабанах? Её пеньки да колотушки были звонкими, а гостям нравилось хлопать в такт. Одна из девиц-бродниц завела песню, и её товарки тут же подхватили:

«В ночь колдовскую майскую жизнь обернётся сказкою, пой и пляши неистово, будь осторожен с мыслями — и желанье загадай: всё исполнит месяц май!»

Леший встречал гостей в медвежьем обличье. Он сгрёб Тайку в объятия — аж косточки хрустнули, — поднял и закружил:

— Как же я рад встрече, ведьмушка!

— Ох, Гриня, напугал, — улыбнулась Тайка, когда её поставили обратно на землю. — Чего это ты так вырядился?

— Это он Ягу ждёт, — хихикнув, шепнул Пушок. — Они же прежде не встречались. Гринька у нас молодой совсем, вот и выпендривается.

Ответить леший не успел. Вдруг откуда ни возьмись налетел сильный ветер, в чистом небе сверкнула молния, и почти сразу же бахнул гром. Макушки елей склонились, приветствуя летящую ступу. Зависнув над поляной, Яга свистнула так звонко, что Соловей-разбойник позавидовал бы, — и спикировала вниз. Все наблюдали за ней, затаив дыхание, а когда ступа приземлилась, вспугнув из травы светлячков, раздались дружные аплодисменты. Что тут скажешь? Эффектно. Тайка тоже похлопала от души, а Пушок хохотнул:

— Вот это я понимаю, чудеса парковки.

Он подался вперёд, во все глаза высматривая Васисуалия, но кота-баюна нигде не было видно.

Яга лихо выпрыгнула из ступы и встала, опершись на помело и подбоченившись:

— Здравы будьте, дивнозёрские!

Она тоже принарядилась к праздничку и выглядела не бабкой, а молодухой: в цветастом сарафане с юбкой-клёш и чёрной шали с алыми розами. В ушах покачивались крупные золотые кольца, на головном платке поблёскивали стразы, начищенные медные зубы аж сияли — было в её облике что-то то ли пиратское, то ли цыганское.

— Здравствуй, Яга! — Гриня отвесил земной поклон. — От имени всей нашей нечисти: духов лесных, водных, полевых да домашних — добро пожаловать! Чувствуй себя как дома.

— Но не забывай, что ты в гостях, — усмехнулась Яга. — Да ты не тушуйся, хозяин леса, шуткую я. Настроение у меня озорное нынче. Не смотри, что нога костяная, я ваших мавок да лесавок враз перепляшу!

— Простите, а Васисуалий не приехал? — встрял обеспокоенный Пушок.

— А хто спрашивает? — Яга прищурилась. — А, энто ты, рыженький. Значит, и ведьма Дивнозёрья туточки.

— Доброй ночи, — Тайка никак не ожидала, что Яга заключит её в объятия.

— Ух, какой красотулечкой стала! Так бы и съела! — Яга оглушительно чмокнула её в ухо, а Пушку бросила через плечо: — Васисуалий за избой присматривать остался, шобы не сбежала, значится. Ох, она у меня своенравная!

— Ну во-от, — насупился коловерша. — Не будет, значит, поединка на сказках.

Тайка сунула ему в лапы пирожок, чтобы не расстраивался. А Яга хлопнула в ладоши.

— Ну, что стоим, кого ждём? Хоровод-то где, я вас спрашиваю?

Она затопала костяной ногой: «тынц, тынц, тынц». Марфа подхватила ритм своими колотушками, а гостья ухватила за лапу лешего и увлекла за собой.

— Ух, повеселимся!

— Надо же, какая она задорная, — раздалось у Тайки над ухом. А она и не заметила, как мавка Майя подкралась. — Мне дедушка про неё совсем другое сказывал.

— Немудрено, — кивнула Тайка. — Твой дед — водяной, а они с Ягой в ссоре. Кстати, не знаешь из-за чего?

Майя пожала плечами.

— Дедушка скрытный. Чуть что, воды в рот набрал — и молчок. Но стоит при нём упомянуть Ягу, ругаться начинает так, что даже рыбы краснеют. Мол, не упоминайте при мне эту вздорную бабку. А лет уж немало прошло: когда они последний раз виделись, я не родилась ещё. Наверное, здорово его Яга обидела. Но это всё дела минувших дней. Хорошо, что дедушка не любит большие празднования и сегодня не придёт.

Но стоило ей это сказать, как из темноты раздался густой бас:

— Небось, не ждали, а? Веселье-то, смотрю, в самом разгаре.

А другой голос — скрипучий и квакающий — поддержал:

— Сами вона как скачут, а нас даже не позвали. Стало быть не уважают.

— Ой, это дедушка, — в свете луны было видно, как побледнела Майя. — Да ещё и с Мокшей. Как бы не случилось беды…

Мавка Марфа, увидав хозяина болот, сбилась с ритма и выронила колотушку. Вспомнила, видать, как в плену трясин томилась. Прочие гости обернулись на зычные голоса, по толпе пошли гулять тревожные шепотки. А леший, улыбаясь, вышел вперёд.

— Сколько лет, сколько зим! Хозяин вод да хозяин болот, добро пожаловать к нашему очагу. Только вы напраслину-то не возводите. Звал я вас и в прошлом году, и в позапрошлом. Да вы прийти не соизволили.

— А в этом не позвал, не уважил… — начал было Мокша, но водяной вдруг рявкнул, увидев под елью ступу:

— Ба! Неужто Яга тут?!

От его возгласа с деревьев посыпались листья, а Пушок на всякий случай брякнулся под пень, притворившись мёртвым.

— Чавой-то ты разорался? Ну тута я, и чё? Заглянула на огонёк. Имею право! Дивнозёрье чай не твоя собственность, — Яга, уперев руки в боки, встала рядом с лешим.

Они с водяным сверлили друг друга взглядами, полными ненависти. Казалось, сейчас воздух начнёт искрить.

— Вы эта… может, не будете вспоминать былые ссоры в колдовскую ночь? — Гриня развёл лапы в примиряющем жесте. — Ведьмушка, ну хоть ты им скажи! Меня, вишь, не слушают, окаянные.

Тайка вздохнула: ну конечно, опять она крайняя. Можно подумать, её послушают! Ей же всего семнадцать, по меркам волшебного мира она — дитё неразумное. Но промолчать было нельзя.

— Гриня прав! Давайте не будем портить праздник…

— Он уже испорчен, — прошипела Яга. — Мне обещали, что энтого мокробрюха тут не будет!

— Ах, обещали! — водяной топнул ногой так, что в стороны полетели брызги. — Ах, значит, я мокробрюх?! Аты… а ты…

— Костеногая мымра, — услужливо подсказал Мокша.

— Цыц! Не то заколдую, — Яга погрозила болотнику пальцем. — Мало ты по Кощеевой воле жабой бородавчатой по кустам квакал? Ещё хочешь?

— Друга моего не трожь! — насупился водяной.

— Уже другом его величаешь? Этого хмыря плешивого бесстыжего? — Яга расхохоталась. — Нашёл себе компанию, неча сказать! Да, вы два сапога пара. Одна подленькая душонка к другой тянется.

Её облик менялся на глазах: кожа покрылась морщинами, ногти на руках заострились, а медные зубы превратились в настоящие клыки.

Мавки от такого зрелища, завизжав, шарахнулись в кусты, лесавки попрятались, домовые укрылись за кочками, а юная бродница упала в обморок рядом с Пушком.

У Тайки тоже мороз по коже пробежал. Было ясно, что Яга очень разозлилась. Да и водяной не отставал: пучил глаза и воинственно вздымал тритоновый гребень.

— Давайте жить дружно, — вырвалось у Тайки. Она чувствовала себя котом Леопольдом из мультика. Только вместо мышей перед ней стояла пара могущественных существ, готовых разнести весь лес в щепки. И ей не хотелось думать, что останется от Дивнозёрья, если эти двое всё-таки подерутся. — Эй! Все знают, что вы поссорились в незапамятные времена. Может, настало время поговорить?

— О да, у меня есть что сказать, — прогудел водяной. — Решай, ведьма, чью сторону ты примешь, и все прочие пусть решают! Только помните, что я свой, дивнозёрский. А эта колченогая — пришелица с пограничья. Так у кого больше прав быть на этом празднике?

— Да-да, решайте, — ухмыльнулась Яга. — Попрать ли закон гостеприимства али отправить восвояси рыбу и жабу, которых сюда ваще не звали?

— Зачем нам выбирать, если мы ни с кем из вас не ссорились? — возмутилась Тайка. — Это ни к чему хорошему не приводит. Вот у нас в классе были девочка с мальчиком, которые встречались, а потом поругались и начали общих друзей перетягивать туда-сюда. А потом помирились, но поздно: друзей уже между собой перессорили. Глупо это. Потому что дружат с кем-то, а не против кого-то!

И тут случилось невиданное: Яга покраснела. А водяной, смутившись, пробормотал:

— Это она тебе разболтала, ну, что мы… таво-этова…

— Ничегошеньки я не рассказывала!

— Ха, так я и поверил. У тебя же язык как помело.

Тайка всплеснула руками. Сама того не ожидая, она попала в точку. Ну дела!

— Так вы правда встречались, дедушка? — ахнула Майя. — И ты молчал?

— А он всегда молчит, — фыркнула Яга, на глазах превращаясь обратно в молодуху. — Словечка от него доброго не дождёшься. Я и наряжалась, и пироги готовила его любимые — с уклейками.

— А я подарки ей носил. Только она от них нос воротила, — буркнул водяной. — Прихожу как-то с полным кульком перловиц, а у неё, панимаешь, Кощей сидит, лыбится. Я и швырнул ему ракушек в рожу.

— Ну и дурак. Не было у меня ничё с Кощеем. И вообще, кто бы говорил! Сам с русалкой спутался, — Яга запахнулась в шаль. — Ух, палтус ты лукавый!

— А ты селёдка! Без шубы.

— Вот именно. Мог бы шубку-то и подарить. Хоть бы из рыбьей чешуи.

Невыговоренные взаимные обиды теперь лились, как из рога изобилия, перемежаясь оскорблениями и проклятиями.

— Вертихвостка!

— Сквалыга!

— Рыба-пила! Всю душу мне выпилила, плавники проконопатила.

— Ничё я не пила. Да шоб к тебе кажну ночь Рыбнадзор являлся!

— Пожалуйста, хватит, — взмолилась Тайка. Но её голос потонул в перебранке. И тут на помощь пришёл Пушок, которому надоело лежать в обмороке. Он вспорхнул на Тайкино плечо и взмявкнул:

— Стойте! Вы забыли о главной сути этой ночи!

— О чём энто ты, рыженький? — прищурилась Яга, а водяной перевёл на коловершу суровый взгляд.

Но Пушок не заробел:

— Чтобы будущее принесло радость и счастье, надо сперва избавиться от досадного прошлого. Представьте, что ваши былые обиды — это тухлый сыр. Есть его уже нельзя, и весь холодильник воняет, а выкинуть всё руки не доходят. Но не зря же перед праздником в доме принято чистоту и порядок наводить. Вот с сердцем своим надо так же сделать — очистить от пыли и плесени.

Он говорил так складно, что лесавки и мавки стали подтягиваться, прислушиваться и кивать. Только Мокша недоверчиво квакнул:

— Легко сказать, да нелегко сделать. Забыть всех, кто тебе гадил? Пф! Доброта и всепрощение до добра не доводят!

Но Тайка поняла, о чём толкует Пушок, и поддержала:

— Не надо ничего забывать. Память не обманешь. Но есть отличный способ всё уладить, — она полезла в рюкзак, достала блокнот и пачку карандашей. — Вот, возьмите. Пусть каждый напишет то, от чего хотел бы избавиться. А потом мы кинем бумажки в костёр. И пусть сгорит всё, что нас тяготит и мучает.

Все начали переглядываться и шушукаться.

— А я писать не умею, — шмыгнула носом маленькая бродница, но Майя погладила её по голове:

— Не реви. Всем кто не умеет, наша ведьма поможет, — и протянула Тайке бумагу и карандаш.

Стоило ей подать пример, как и остальные засуетились.

— А мне!

— И мне тоже дайте!

— Давайте по очереди. Да не толкайтесь вы, тут на всех хватит, — Тайка протянула по листочку Яге и водяному. — Пишите всё, что вздумается.

— Придумают же люди! — фыркнула Яга. Но листок взяла. Устроилась на пеньке, послюнявила карандаш и застрочила.

— Ишь, трактат пишет, — водяной поманил пальцем Майю. — Подсоби-ка дедушке. Плохо видеть стал на старости лет. Значится, пункт первый…

— А ты сама почему не пишешь? — спросил у Тайки Пушок.

— Не знаю… наверное, нечего писать.

Коловерша покачал головой.

— Это ты зря. Может, ещё подумаешь? Нет? Ну ладно, тогда я и за себя, и за тебя напишу.

Когда все закончили, Тайка собрала карандаши и скомандовала:

— Айда к костру! Бросаем вместе на счёт три. Раз, два… и три!

От бумаги пламя вспыхнуло ярче, осветив задумчивые серьёзные лица. Но мало-помалу чужие беды — большие и маленькие — прогорали, и в толпе становилось всё больше светлых улыбок и сияющих глаз.

Даже Мокша бочком-бочком подкрался и подбросил свой листочек. А Гриня положил лапу Тайке на плечо и притянул к себе:

— Здорово ты придумала, ведьмушка. Прям на душе посветлело!

Она зарылась носом в густую медвежью шерсть и вздохнула. Было радостно, что затея удалась и многим это принесло облегчение. Но немного грустно оттого, что сама Тайка так и не смогла последовать собственному совету. Ну точно сапожник без сапог. Помогать другим — здорово, но как помочь себе? Над этим стоило хорошенько поразмыслить. Потом, после праздника.

— А давайте танцевать! — воскликнула Майя.

Водяной чинно подошёл к Яге и подал руку:

— Спляшешь со мной, Ягуся? Как в старые добрые времена. Пущай были меж нами ссоры да дрязги, но ведь и хорошего хватало.

— Уболтал, сом усатый, — та улыбнулась во все тридцать два медных зуба.

Марфа забила в барабан, и веселье продолжилось. Пушок перебирал лапами у Тайки на плече и кивал головой в такт.

— Эх, жалко, Васисуалий этого не видит. Вот бы он обалдел!

А над залитой лунным светом поляной кружился пепел — всё, что осталось от былых обид и разочарований.

Пиковая дама, появись…

— Эй, а правду говорят, что ты ведьма, или это прикол такой?

Тайка обернулась на голос и глазам своим не поверила. Её окликнула Люба Малинкина из параллельного класса — та ещё задавака и негласная королева школы. Как сказал бы Пушок, фифа.

— Приворотов не делаю, — буркнула Тайка и шагнула к выходу.

Она ещё помнила, как Малинкина с подружками закидали её банановыми шкурками. И как дразнили глистой за то, что тощая. И как громко обсуждали с мальчишками, мол, могла бы эта лохушка хоть причесаться нормально, подкраситься, так нет — ходит растрёпой… В общем, неприятностей хватало.

— Постой! — Малинкина забежала вперёд и встала у нее на пути. — Я серьёзно. Ты — ведьма? Я не для приворота спрашиваю.

— А для чего? — Тайка ждала подвоха. Даже заозиралась по сторонам, не притаилась ли за углом «малина» — так называли Любкину свиту.

Странно, но, похоже, в этот раз Малинкина была одна.

— Кажется, у меня проблема… магического характера.

А вот это было уже интересно. Неужели с нечистью повстречалась? В Дивнозёрье такое запросто могло случиться. А уж если Малинкина кого-то из них обидела…

— И что ты от меня хочешь? — вздохнула Тайка.

— Только спросить: а пиковая дама существует? — Малинкина понизила голос до шёпота.

— Какая ещё пиковая дама?

— Ну, эта… которую вызывают: «Пиковая дама, появись!»

— Это детская страшилка. Ты вроде уже не маленькая, чтобы в сказки верить.

— Да, но… что-то я уже не уверена.

Было что-то такое в её голосе, что заставило Тайку прислушаться.

— Расскажи-ка поподробнее.

Они вышли из школы и уселись на ступеньках. Малинкина достала из рюкзака стакан-термос, отхлебнула, собираясь с мыслями.

— В общем, мы с девчонками у нас тусили, и я решила над ними приколоться. Говорю: давайте пиковую даму вызовем. Они сначала «хи-хи, ха-ха», а потом всё-таки пошли в сарай. Надо же, чтобы темно было. А у бати там как раз мутное зеркальце на стене. Короче, все условия. Начали хором повторять заклялку. Я думала, улучу момент и Настьку ущипну — то-то вою будет. А они вдруг как завизжат — и к двери. Я разозлилась, блин, такую шутку мне испортили. Крикнула им вслед: ну вы овцы! А потом в зеркало глянула… — Малинкина сглотнула и поёжилась. — А там какая-то бабка стрёмная. Я так орала! Горло до сих пор болит.

— А может, девчонки над тобой прикололись? Или тебе просто показалось? — фыркнула Тайка, а про себя подумала: а что, если нет? Кикиморы вполне могли так подшутить, с них станется. Или, скажем, блазница: большая часть ночных страхов — её рук дело. Например, когда в полумраке ветви деревьев предстают в облике фантастических чудовищ и в тенях всякое мерещится. Может, пятна на пыльном зеркале сложились причудливым образом?

Малинкина покачала головой.

— Я уже почти поверила, что приглючилось, пока сегодня эту бабку живьём не увидела. Даже у Настьки уточнила — и представляешь, она тоже её заметила. Только не испугалась, потому что в зеркале ничего рассмотреть не успела. Ну да, говорит, старуха в магазин топает, что такого?

— Ты уверена, что не обозналась?

— Угу.

На Малинкину было жалко смотреть: побелела как полотно. Подвеску на сумочке аж всю истерзала. Нет, она точно не шутила.

— А что-то ещё твоя бабка делала? Может, смотрела на тебя?

— Обернулась, когда я взвизгнула, и дальше пошла. Можешь мне какой-нибудь оберег сделать, а?

— Понять бы ещё от кого, — Тайка нахмурилась. Может, у них по соседству ведьма завелась, а она и не знает? Ну а кто ещё? Не пиковая же дама посреди бела дня отправилась за хлебушком? — Знаешь что: иди к Настьке. Или ещё к кому. Постарайся, в общем, одна пока не оставаться. Так спокойнее будет. А я пока кое-что выясню. Тебе позже наберу, окей?

Кажется, в этом деле ей было не обойтись без помощи одного пушистого дивнозёрского детектива…

— Всё это очень подозрительно, — промурчал Пушок. — Я бы даже сказал, очень-очень подозрительно.

— Согласна. А делать-то что будем?

— Надо найти эту бабку.

— Есть идеи как?

Пушок в задумчивости покогтил скатерть и вздохнул.

— Не хотел я этого говорить, но, боюсь, придётся пригласить эксперта.

— По бабкам?

— По запахам. Эй, не смотри на меня так. Я в своём уме. Но без этого вашего Снежка-дуралея нам не обойтись. Порой даже пёсье племя может быть полезным, хоть я их и не люблю.

В устах Пушка это, пожалуй, можно было считать наивысшей похвалой. Тайка, конечно, порадовалась, что коловерша готов был забыть о давней вражде с собаками и даже обратиться к ним за помощью, но от сомнений это не избавило.

— И как Снежок её искать будет? У нас же никакой вещи нет, чтобы дать ему понюхать.

— Придётся проверить все следы.

— Это нереально. Знаешь, сколько народу по той дороге ходит?

Но Пушок не сдавался:

— Все незнакомые, я хотел сказать. Снежок же наших, деревенских, по запаху отличает. И часть Ольховских жителей тоже знает.

— Всё равно их будет слишком много. Уже ведь и дачники приехали. Ой. — Тайку вдруг осенило. — Вот среди них-то и надо искать чужую бабку-ведьму!

— Именно, — Пушок перелетел ей на плечо. — Будь это кто-то из наших, Малинкина бы её узнала. Значит, наш след ведёт в Ольховский коттеджный посёлок. Будь эта бабка из дивнозёрских дачниц, она бы в наш магазин пошла, а не мимо школы. Ну что, достаточно мы сузили круг подозреваемых?

— Пожалуй. Пойдём позовём Алёнку со Снежком.

— Давай. Заодно молодёжь поучится. Не всё же нам с тобой преступления расследовать, надо растить смену. Кстати, сегодня вечером мне полагается молочко. За вредность. Потому что работа со всякими там снежками вредит моему здоровью.

Ну кто бы сомневался! Этому хитрецу только бы выпросить вкусненького. Тайка улыбнулась:

— Хорошо, будет тебе молочко. А если мы ведьму на чистую воду выведем — то ещё и плюшечная премия.

Наверное, если бы Снежок был обычным псом, поиски затянулись бы на многие дни. Но нюх маленького симаргла был значительно острее, поэтому он легко взял след и устремился к посёлку.

Алёнка, задыхаясь от быстрого шага, переводила Тайке и Пушку его мысли:

— Говорит, чует запах старости. Его ни с каким другим не спутаешь. По дороге сегодня прошли всего три пожилых человека. Один — с тележкой. Вон, следы от колёс ещё видны в пыли. Он пах свежескошенной травой. Другой был не один, а с ребёнком. И пах хлебным мякишем. Наверное, ходил с внуком или внучкой на озеро уток кормить.

— А третий чем пахнет? — поинтересовалась Тайка.

— Снежок говорит, тимьяном, душицей, розмарином…

— Это точно наша ведьма, — прошипел Пушок Тайке на ухо. — Вишь, даже травки ведьминские.

— …и свежей курочкой, — закончила Алёнка.

— Вроде всё сходится, — Тайка улыбнулась. — Наша бабка как раз в магазин ходила. Наверное, купила продукты на ужин.

— Или собирается вершить чёрный ритуал с чёрным петухом…

— В чёрной-чёрной комнате. Пушок, не нагнетай. И без того боязно. — Тайка легонько щёлкнула его по носу.

Забежавший вперёд Снежок тем временем остановился у зелёной калитки и навострил уши, а Алёнка ахнула:

— Я знаю этот дом. Там Леся живёт. Ты её, наверное, не видела. Это девочка из дачников, третьеклассница. На майских приходила к нам в «Монополию» играть. Звала к себе в гости. Говорит, у неё плейстейшн есть.

— Может, зайдём? — Тайка потёрла ладони.

— Так она в июне звала, на летних каникулах.

— Значит, можно постучаться и спросить, когда Леся приедет.

— Ой, неудобно, — Алёнка застеснялась. Пришлось Пушку брать дело в свои лапы.

— Давайте я слетаю на разведку.

— Но если бабка и впрямь ведьма, она может тебя увидеть, — забеспокоилась Тайка, но коловерша фыркнул:

— Подумаешь! Я быстрый. Чуть что, в форточку прыг — и был таков.

Алёнка отозвала Снежка, который уже начал рыть под калиткой землю, и они с Тайкой устроились на лавочке неподалёку.

Ждать пришлось недолго. Пушок вернулся спустя четверть часа и разочарованно доложил:

— Дом как дом. Ни травок, ни алтаря, ни даже пентаграммы завалящей… Вазочки-салфетки, плакаты с какими-то старыми актёрами на стенах. Курочка магазинная уже в духовке. Старуха газету читает.

— Неужели совсем ничего подозрительного?

Пушок почесал в затылке.

— Ну, разве что пианино. Не смейся, я серьезно. Не в каждом дачном доме такое увидишь.

— А в подвал летал?

— Конечно. Банки-склянки, коммуникации. Варенья мало. Это плохо, конечно. Но не можем же мы считать плохими людьми всех, кто варенье не варит?

— Снежок тоже говорит, что от дома дурными чарами не пахнет, — Алёнка почесала симаргла за ухом.

— А не дурными?

— Вообще никакими не пахнет.

Тайка, вздохнув, достала телефон.

— А кому ты пишешь? — Пушок заглянул ей через плечо.

— Малинкиной. Думаю, нужно выманить бабку из дома, и пусть Малинкина на неё посмотрит. А то вдруг это вообще не та бабка.

— А смысл? Говорю же: я всё проверил. Просто мы с самого начала пошли по ложному следу. Вот и верь после этого пёсьему племени.

Снежок недовольно гавкнул, но Пушок отмахнулся.

— Сам же сказал, что зла не чуешь. И чего тогда тут торчать? Полетели лучше домой ужинать.

— Что это вы, детектив, от дела отлыниваете? — Тайка возмутилась больше в шутку, но коловерша всё равно надулся.

— Может, и нет никакого дела. Чокнутая твоя Малинкина. Или прикололась, как обычно, а ты поверила. Это же надо было, пиковую даму выдумать! Пф!

— Она пишет, что уже дома и не придёт, — Тайка спрятала телефон в карман. — Знаешь, Пушок, может быть, ты и прав. Всё это больше похоже на розыгрыш.

На следующий день Малинкина в школу не пришла. Подружки сказали: заболела. Совпадение или, может быть, злые чары? После уроков Тайка на всякий случай решила зайти в гости.

Она проскользнула во двор сквозь незапертую калитку, огляделась и вдруг заметила под кустом смородины любопытную мордочку кикиморы. Они встречались прежде на дивнозёрских лесных праздниках, но её имени Тайка не запомнила, поэтому просто кивнула старой знакомой.

— Эй, привет! Чего прячешься?

— Приветик, — кикимора высунула нос, но целиком показываться не спешила. — Я не прячусь. Просто отдыхаю. Жду, пока ягодки поспеют.

— А следов в саду не оставляешь? — Тайка погрозила ей пальцем на всякий случай, и кикимора замотала головой.

— Обижаешь, ведьма. Я — ни-ни!

Все они, конечно, так говорят, а потом нашлёпают лапами по дорожкам, человек вступит в кикиморин след и удачу потеряет.

— Слушай, а ты давно тут сидишь? Может, видела что-нибудь необычное? Или подозрительное?

— Агась! Антоновка моя любимая захирела. Не будет, значится, урожая. А Барсик налакался валерьянки, хотя прежде был приличный кот, непьющий. Видать, расстроился очень.

Тайка вздохнула. Ну а чего она ожидала? Каков вопрос, таков и ответ.

— И почему же Барсик расстроился?

— Так мыши-то из курятника ушли. Ловить некого. Вот он от безделья и бражничает.

Вроде бы пустяк, но Тайка подумала: а вдруг это важно? И решила ещё порасспрашивать.

— С чего бы мышам уходить? Ведь где куры, там и зерно.

— Дык энто Кирюшка, домовой Малинкиных, чёй-та не то наколдовал. Курятник с сараем, понимаешь, запер. Я тоже войти не могу. А у меня там одеяльце лежало байковое. Холодно ночами без одеяльца-то.

— Так поговори с ним, пусть отдаст.

— Я уже говорила, — всхлипнула кикимора. — Да вон он, Кирюшка. В нашу сторону топает. Сама у него спроси, пошто он у честных кикимор одеяльца тырит.

По садовой дорожке и впрямь шёл уставший бородач в косоворотке. Помладше Тайкиного Никифора, но такой же деловитый. И, кажется, давно не спавший. Вон какие круги под глазами чернющие.

— Здравствуй, Кирюша, — Тайка помахала домовому рукой. — Неважно выглядишь. Что-то случилось?

— Неужто и до тебя слухи дошли? — всплеснул руками домовой. — Небось Лёлька разболтала?

Он строго посмотрел на кикимору, и та спряталась в куст. Кирюша сжал кулаки.

— Моё хозяйство — моя забота. Сам справлюсь. Ты уж будь добра, ведьмушка, не рассказывай никому. А то меня засмеют.

— Не засмеют. Помощь принимать — это не зазорно. Только как тебе помочь, если ты молчишь, ничего не рассказываешь?

— Потому что сам не пойму, что за напасть приключилась, — потупился домовой. — Токмо пахнет у нас духом навьим от курятника с сараем. Кому расскажи — не поверят.

— Я поверю, — Тайка приложила руку к груди. — Пусти меня посмотреть. Я с навьими чарами не раз дело имела.

Кирюша глянул на неё с уважением.

— Ишь! Такая малая, а уже ведьма с опытом. Ладно, иди смотри. Хуже не будет. Токмо ежели вляпаешься — с меня чтоб не спрашивали. Я предупреждал.

А Тайка уже догадывалась, что и где нужно искать. Не в курятнике, а в сарае, конечно же. Ведь именно там висело зеркальце, в котором Малинкина пиковую даму увидела.

Она вошла, подсвечивая путь фонариком, развернулась — а вот и оно. Навье зеркало. И как она сразу не догадалась!

— И давно это тут висит?

— Пару седмиц. Думаешь, в ём дело?

— Уверена. У меня похожее есть. Мне бабушка из Дивьего царства прислала. Только моё поменьше. А это откуда взялось?

— Да хозяин откуда-то приволок. Вечно тащит всякую рухлядь, — проворчал Кирюша. — Уж хозяйка его ругает, ругает… а он кажные выходные на блошиный рынок — и всё в дом. Подсвечники, керосинки, прочую утварь. Грит, энто… как его? О, антихвариат. Мол, ежели очистить, можно запродать потом втридорога. Токмо пока барахло больше копится, чем продаётся.

— Ну, эта вещица довольно редкая.

— И что ж нам с нею делать прикажешь? Может, о камень хватить — и дело с концом?

— Лучше я её заберу, если позволишь. И не будет у вас больше навьими чарами пахнуть, и Люба от своих видений избавится.

— Ты уверена, ведьма? — Прокравшаяся следом за ними кикимора Лёля сграбастала лапками своё байковое одеялко. — Вещица-то опасная. Даже мне энто ясно как день.

— Конечно.

Вообще, Тайка вовсе не была уверена, но ударить в грязь лицом тоже не хотела. Она же ведьма, на неё все надеются.

Кирюша, кряхтя и охая, полез на стремянку, взялся обеими руками за помутневшую оправу и вдруг — шмяк! Лестница под ним сложилась. Домовой полетел кубарем, сметая на своём пути пилы, молотки, коробки с гвоздями… Дзынь! Осколки брызнули в стороны. Спасибо, никого не задели. Только напугали всех изрядно.

— Ох, к несчастью… — обречённо пробасил домовой, потирая копчик.

— М-мамочки, — Лёля попятилась к выходу.

Самообладание сохранила только Тайка.

— А вот и нет. Это же было зеркало с дурными чарами, а теперь оно разбилось. Скажи, ты ещё чувствуешь навий дух?

Домовой втянул носом воздух.

— Вроде нет. Ох, спасибо тебе, ведьмушка, успокоила. Я энто… замету всё и выкину подальше. Со всеми чураньями да заговорами.

— Вот и лады, — Тайка улыбнулась, хотя зеркала было чертовски жаль. Уж наверняка оно было посильнее, чем бабушкино карманное.

А к Малинкиной её в итоге не пустили, чтобы не заразилась. Оказалось, у неё правда грипп — и никакой тебе магии.

— И все же я одного не понимаю, — Пушок, выслушав Тайкин рассказ, почесал в затылке. — Если ты говоришь, что всё дело было в навьем зеркальце, то при чём тут вообще пиковая дама? Зеркало же для связи служит. Это как навий мобильник и гугл в одном флаконе. Нет, что-то тут всё-таки не клеится…

Снежок загавкал, соглашаясь.

— Кажется, у меня есть ответ на ваш вопрос, — улыбнулась Алёнка.

Она подождала, пока все обернутся к ней, затаив дыхание, и продолжила:

— Вчера Леся звонила. Ну помните, моя городская подружка, внучка той бабули, которую мы за ведьму приняли? Так вот, её бабушка в прошлом — оперная певица. Отсюда и пианино в доме, и афиши на стенах. А угадайте, в какой опере она пела?

— «Пиковая дама»? — ахнула Тайка. — Теперь всё ясно. Зеркало показало ту, что больше всего подходила под условия Малинкиной. А она, увидев старуху, перепугалась. Нужно будет рассказать ей, что бояться больше нечего. Пушок, а ты чего надулся? Мы же раскрыли дело.

— Вот именно. И выяснили, что никакой пиковой дамы не существует. А я так надеялся её встретить, чтобы узнать карточный секрет. Эх, выходит, так и буду тебе и Никифору в «Дурака» и в «Акулину» проигрывать…

— Кому в карты не везёт, тому обязательно повезёт в любви, — Тайка ласково пригладила рыжие пёрышки на его макушке, а про себя подумала: надо будет как-нибудь ему поддаться, что ли? Ну, и молочка налить, конечно, И плюшечную премию выдать. Чтобы не расстраивался.

Вдруг это наобороборотень?

— Тая, ты только посмотри на себя: бледная, как моль! Тебе срочно нужно в отпуск!

В глубине души Тайка знала, что Пушок прав, но всё равно запротестовала:

— И вовсе я не бледная. Пару дней отдохну после экзаменов, приду в себя…

— Ты вчера полила герань сладким чаем вместо воды. А сегодня пыталась почистить зубы средством для умывания. Думаешь, я не видел?

— Да просто я ещё не проснулась.

— Отговорки, — Пушок взмахнул крылом. — Меня не слушаешь, так Никифора спроси. Он тебе то же самое скажет: нельзя человеку только работать и не отдыхать. Ты хоть и ведьма, но не робот же. Чего упираешься?

— Да потому что дел по горло. Надо бы окна помыть, тюль постирать, печку побелить. А то облупилась — без слёз не взглянешь… И вдруг, пока меня не будет, в Дивнозёрье что-нибудь плохое случится? — Тайка в рассеянности чуть не села мимо табуретки, но в последний момент спохватилась.

— Так, а ну-ка иди и ляг на диванчик. Молодец. Вот тебе водичка, вот пряничек. Ешь, пей и слушай, что тебе умные коловерши говорят: ничего не случится. В такую жару даже кикиморы не безобразничают, лежат себе под яблонями, раскинув лапки. Тебе мама что предлагала?

— Путёвку в «Сосновый бор». Но я уже отказалась.

— Перезвони и скажи, что передумала. — Пушок приблизил мордочку к Тайкиному носу и пустил в ход последнее средство: — А не то за нос укушу! Я не шучу. Тая, я о тебе забочусь.

— И поэтому укусишь? Хороша забота.

— Ну а как ещё тебя убедить?

— Ладно, уговорил, — Тайка потянулась к мобильнику. — Но только на неделю, не больше.

— Хоть так… — вздохнул коловерша. — Имей в виду: я полечу с тобой. Буду следить, чтобы ты хорошенько отдохнула. Трёхразовое питание, банька, лошадки, дискотека.

— Ой, только не дискотека, — Тайка закатила глаза.

— Ладно, без тебя пойду. Написала маме? Супер! А теперь бегом собирать чемодан.

Они добрались до места на закате. Домики турбазы располагались посреди живописного леса. Жара здесь совсем не чувствовалась, а воздух был таким свежим, что казалось, его можно было пить.

Номер на втором этаже Тайке сразу понравился: с балкона было видно, как над макушками деревьев встаёт молодой месяц. И чего она сопротивлялась? Отличное же место. И тихое такое, аж в ушах звенит.

Стоп! А вот это, кстати, было странно. Время ужина прошло, значит, сейчас гости «Соснового бора» должны были отрываться на дискотеке, досматривать вечерний фильм в местном кинотеатре или просто бродить по аллеям. Почему же не слышно ни музыки, ни разговоров, ни смеха?

Наклонившись через балконные перила, Тайка посмотрела налево, потом направо — никого. В соседних корпусах ещё и свет не горел, как будто бы они с Пушком были одни на всей турбазе.

— Мне кажется, тут что-то нечисто…

И словно в подтверждение её слов, на аллее, ведущей к столовой, показались два красных огонька — словно чьи-то глаза. И хуже всего было то, что они приближались…

— М-мамочки, — пролепетал Пушок, прижимаясь к её плечу. — Тая, ты тоже это видишь?

— Угу.

— Надеюсь, это не оборотень.

— Так вроде же не полнолуние.

— Тая, а вдруг это неправильный оборотень? Наобороборотень!

— Таких не бывает, — Тайка старалась говорить твёрдо и уверенно, хотя у самой поджилки тряслись.

Так, спокойно. Ведьма она или кто? Обереги все при ней. Память хоть и девичья, но заклинания вызубрены на отлично. К тому же у Тайки имелся маленький Кладенец на цепочке — лучшая защита от любой нечистой силы. С ним даже против Змея Горыныча можно выйти. И если подвеска до сих пор не превратилась в меч и даже не нагрелась, значит, серьёзной опасности нет.

— Если ты чего-то не видела или не читала об этом, это ещё не значит, что так не бывает. Мир большой, непознанный… Ой-ой, Тая, мне кажется, этот наобороборотень совсем близко. Пора прятаться.

Тайка услышала, как за спиной скрипнула дверца шкафа. Она отбросила малодушное желание присоединиться к коловерше. Любой, кто смотрел хоть один фильм ужасов, знает, что это не поможет.

— Эй! Кто там? А ну выходи, поговорим, — крикнула она в темноту.

Красные огоньки расширились — значит, наобороборотень услышал. До её ушей донеслось сдавленное шипение, Тайка сжала оберег до боли в пальцах и сглотнула. Неужели придётся драться?

И вдруг глаза, мигнув, пропали. Послышался удаляющийся шорох листьев. Хлоп — в мир вернулись звуки и свет. Тайку на мгновение даже оглушило весёлой танцевальной музыкой.

— Уф, — она вытерла выступивший на лбу пот. — Пушок, вылезай. Сбежал твой наобороборотень.

Коловерша бочком выбрался из шкафа.

— Выходит, он нас напугал, а мы — его?

— Похоже на то. Наверное, он думал, что его никто не видит и не слышит, — Тайка опустилась на пластмассовый стул и принялась обмахиваться. Несмотря на ночную прохладу, её вдруг бросило в жар. Видать, перенервничала.

— А может, он тоже отдохнуть приехал? — нервно хихикнул Пушок. — А музыку и свет вырубил, потому что не любит дискотеки, как и ты.

— Кто знает… Могу с уверенностью сказать, только что этот наобороборотень маленький. Не больше кошки.

— Волшебный кот? — Пушок закатил глаза. — Тая, это плохо.

— Почему? Уж всяко лучше, чем волчара.

— Потому что я тоже волшебный частично-кот. И не выношу конкуренции. Пф!

Коловерша, казалось, забыл о недавнем страхе и теперь знай надувался и презрительно пыхтел. Успокоился, лишь когда Тайка вскипятила чайник. Потому что чай с пряниками — лучшее средство, чтобы поправить нервы.

Месяц вскоре зашёл за тучки, музыка смолкла, любители поздних прогулок разбрелись по своим номерам. Но ночь не стала совсем уж тихой и непроглядной. Было слышно, как где-то неподалёку журчит родник, в траве стрекотали кузнечики, вокруг каждого фонаря роилась мошкара. Но этот кажущийся покой не обманул Тайку. Она была уверена, что загадочный наобороборотень ещё вернётся.

Наутро Пушок выпросил у Тайки мобильник. Она думала, в шарики играть будет, но коловерша углубился в исследования. Отвлёкся только на завтрак — и снова гуглить.

— В общем, есть версия, — выдал он, когда Тайка пришла с прогулки. — Думаю, это не кот и даже не наобороборотень, а кладенец.

— Меч? Пушок, ты перегрелся?

— Тьфу, да не меч. Существо такое. Кладенец от слова «клад». Они как раз маленькие, вёрткие, с красными глазками. Превращаются в маленьких зверьков и прячут сокровища в тихих безлюдных местах. Тая, это мы удачно приехали. Давай клад искать, а?

— Ага, турбаза с дискотекой — самое тихое место в мире… Где ты это вычитал?

— Есть тут кое-какие источники. — Пушок закрыл лапой экран телефона. — Не все люди в нечисть не верят. Некоторые, наоборот, увлекаются загадочными историями и даже описывают, что с ними случалось. Ты, кстати, не думала тетрадки Семёновны оцифровать и выложить? Ну хотя бы для себя. Удобнее же будет. Сделаем тайную энциклопедию нечисти. Нечипедию, во!

— Пушок, не надо. Мой долг ведьмы-хранительницы — не только защищать людей от коварной нечисти, но и ограждать заповедный край от любопытных глаз. А то приедут репортёры, по телику панику наведут — они это умеют. И начнётся на вас охота. Потому что непонятного боятся. А сломать легче, чем построить, понимаешь?

— Брр, — Пушок прижал увенчанные кисточками уши. — Не надо нам такого счастья. Но клад я бы всё-таки поискал. Тут пишут: как увидишь красные огоньки, кинь в кладенца шапкой. Тогда клад останется на поверхности. А вот если ботинком кинуть, наоборот, на глубину уйдет. Главное — не перепутать. Не хочешь сама идти — не надо, без тебя справлюсь. Только панамку одолжи, а? А то я — бедный коловерша, у меня ни сапог, ни шляпы…

— Ладно, схожу с тобой вечером на прогулку. Надо же разобраться, кого мы вчера видели.

— Ур-р-ра! Тая, ты лучшая ведьма на свете!

Пока обрадованный коловерша нарезал круги вокруг люстры, Тайка украдкой заглянула в телефон. Ну конечно! Как она и думала, Пушок читал крипипасту.

Под покровом сумерек они несколько раз прошлись по аллее туда-сюда, но не обнаружили ничего подозрительного. Отдыхающие сидели на лавочках, мимо промчалась пара вечерних бегунов, милые котята играли возле столовой…

В конце концов Тайке надоело бесцельное хождение.

— Наверное, мы вышли слишком рано. В прошлый раз кладенец появился около полуночи.

— Лучше давай свернём поглубже в рощицу. Если бы у меня был клад, я бы ни за что не стал бы его прятать в таком людном месте.

Пока они пробирались сквозь кусты, коловерша истоптал ей всё плечо и наконец возмутился:

— Твоя панама очень дурацкая! Всё время на нос сползает.

— Она просто тебе велика.

— И почему для котиков не шьют панамки? Это дискриминация! Разве сложно проделать дырочки для ушей? Тай, а можно я когтем проверчу? Вот тут и тут.

— А я потом в дырявой буду ходить?

— Тебе для меня панамки жалко? — надулся коловерша.

Он хотел добавить что-то ещё, но Тайка шикнула:

— Слышишь?

— Ничего я не слышу.

— Вот именно!

Наступила та самая звенящая тишина, а значит, наобороборотень или кладенец — кем бы он ни был — притаился где-то поблизости. Тайка с Пушком спрятались в высокой траве — и таинственное существо не заставило себя долго ждать. Спустя мгновение в зарослях папоротника мелькнули знакомые красные глаза. Листья зашевелились, будто кто-то кружился в них, вытаптывая пятачок поудобнее. Более того, этот кто-то тихо напевал песенку:

— Ага-а-а! — Пушок с победным кличем швырнул панамку — и попал. Вот так жажда сокровищ помогает проявлять чудеса меткости.

— Ш-ш-што это за хулиганство?! — из-под панамки раздалось шипение, и коловерша в недоумении застыл.

— Ой, Тай, поймать-то мы его поймали, но как теперь клад достать? Поднимешь — убежит. А не поднимешь — оно так и будет сидеть и шипеть.

— Вообщ-щ-ще-то, я не «оно», а Барсик, — обиженным голосом сообщила панамка.

— Кот, что ли? — Пока Пушок хлопал глазами, Тайка решила взять переговоры в свои руки.

— Можно и так сказать.

— Или всё-таки кладенец?

— Ш-ш-ш кем честь имею беседовать?

— Я ведьма Дивнозёрья, а это — мой друг Пушок, он коловерша.

— Меня поймал коловерш-ш-ша? — простонал Барсик. — Братец, как же так? Неуш-ш-што ты на стороне этих двуногих?

— Я на своей собственной стороне, — оскорбился Пушок. — Ты нам зубы-то не заговаривай. Говори, где клад!

— Туточки. Где же ему ещё быть?

— Так гони его сюда!

— Ха! Возьми, если сможеш-ш-шь.

— Пушок, мне кажется, наезды не сработают. Тут хитростью надо, — шепнула Тайка и, повысив голос, обратилась уже к Барсику: — Ты чего тут устроил? Люди отдыхать приехали, а ты чары наводишь, пугаешь. Прятал бы свои сокровища где-нибудь подальше в лесу, чтобы никого не беспокоить.

— Я и не беспокоил, — фыркнули из-под панамки. — Наоборот, соблюдал тишину. И всё было нормально, пока вы не приехали… Ладно, давайте уговоримся: один горшочек вам, другой — мне. И вы меня отпускаете. По рукам?

Тут Тайка вспомнила, что уже читала о чём-то похожем в сказке, и опять зашептала:

— Пушок, я, кажется поняла. Этот твой кладенец — что-то вроде лепрекона. Вон и горшочки у него. Наверняка один с золотом, а другой — с сухими листьями.

— Ага, я тоже про это подумал. Глядим в оба, Тая. Иначе обманет.

— Не доверяете мне? — Похоже, у Барсика был отличный слух. — Тогда позволю вам самим выбрать горшочек. А себе возьму оставшийся, идёт? Всё будет честно, а дальше — как судьба-удача рассудит.

— Идёт! — Пушок приподнял панамку, и Тайка расплылась в улыбке: кладенец действительно выглядел как чёрненький взъерошенный котёнок. Милота.

В лапках он держал два глиняных горшочка. На одном печатными буквами было нацарапано: «Вискас», на другом: «Злато».

— Выбирайте.

Пушок с Тайкой недоумевающе переглянулись.

— Это шутка какая-то? Зачем ты их подписал? — коловерша подозрительно прищурился.

— Чтобы не перепутать, конечно. Горшочки-то одинаковые.

— Нет уж, нас не проведёшь. Знаем мы эти приколы. У Таи в шкафу тоже есть банка с надписью «Соль», а в ней — сахар!

Тайка вздохнула: догадался всё-таки. А она-то думала, что хорошо спрятала запасы от прожорливого сладкоежки.

— Выбирайте, — повторил Барсик, и Пушок с криком «Эх, была не была!» цапнул горшочек с надписью «Вискас», дрожащими лапками открыл крышку и испустил разочарованный стон.

— Кошачий корм? Серьёзно?

— А для кого написано было? Приятного аппетита, рыженький.

— Да я тебя сейчас…

— А обещ-щ-щал отпустить, — Барсик выгнул спину дугой. — Неужто уговор нарушиш-ш-шь?

— Отпущу, куда деваться, — Пушок шмыгнул носом. — Проваливай давай! Смотреть на тебя тошно.

И Барсик пропал с глаз долой — вместе с золотом.

— Это всё из-за тебя. — Прошёл час, а коловерша всё никак не мог успокоиться. — Если бы не твой сахар в банке из-под соли, я бы выбрал правильно. Твои манипуляции подорвали моё доверие к миру, вот!

— Просто признай, что мы проиграли. Так порой случается. Жизнь — это череда сплошных побед. Но, во-первых, мы ничего не потеряли, просто остались при своих. А во-вторых… знаешь, я бы тоже выбрала «Вискас».

— Потому что у наобороборотня все должно быть наоборот? — Пушок потянулся за шестым пряником. Сегодня ему требовалось много утешительной еды.

— Типа того. А выходит, мы сами себя перехитрили. Не поверили в удачу, которая шла прямиком в руки, и сами от неё отказались.

— Ох, Тай, по ходу, это мы с тобой наобороборотни глупенькие. Хотели одного, выбрали другое, ещё и плачем теперь. Ну, ты не плачешь, я плачу.

Они повздыхали, потом выпили ещё чаю. А уже перед самым сном Пушок смущённо промурчал:

— Прости, что я на тебя взъелся. Просто я очень расстроился, когда упустил клад. Эх, это же столько всего можно было бы купить! И полезного, и просто здоровского. Только представь: печку побелили бы, оконные рамы поставили бы крепкие, непродуваемые. Никифору доху новую справили бы, тебе тож сарафан какой-нибудь модный, кроссовки, куртку зимнюю…

— А тебе самому что?

Пушок расплылся в мечтательной улыбке.

— А мне — мороженого. Сразу целый «КамАЗ»!

— «КамАЗ» не обещаю, но я в местном магазине видела лоток на полкило шоколадного. Хочешь, завтра купим?

— Тая, а ты знаешь, что я тебя люблю? — Коловерша обхватил её крыльями. Так они и заснули в обнимку.

Остаток недели прошёл спокойно. Ни Барсик, ни прочая нечисть на турбазе больше не появлялись и отдыхать не мешали, но Пушок все равно посматривал на местных котов с подозрением. Впрочем, свой «Вискас» они всё равно получили.

— На самом деле я не жадный, — объяснял им коловерша, деловито раскладывая корм по мисочкам. — У меня вон и пряники есть, и сосиски из столовки. А у вас — только то, что поймаете да чем туристы угостят. Не дело это…

Накануне отъезда Тайка обнаружила в номере на столе записку. Печатные, будто процарапанные на бересте буквы показались подозрительно знакомыми. Кажется, Барсик решил напоследок её утешить. Странно, почему именно сейчас?

А по возвращении в Дивнозёрье их ждал сюрприз.

— Таюшка-хозяюшка, ты только глянь, что деется! — взволнованный домовой Никифор встретил их на крыльце. — Всего одну ноченьку дома не ночевал: Фантик именины отмечал, засиделись. Поутру прихожу — ба! — а нам тут печку втихаря побелили. И главное, никто не признаётся. Ни Гриня, ни Марьянка, ни Сенька-алкаш, ни даже кикиморы вездесущие.

— Я думаю, это подарок от нашего нового друга из «Соснового бора», — Тайка улыбнулась, заметив на ступеньке отпечаток вымазанной в побелке кошачьей лапки.

На душе сразу стало теплей. А ещё подумалось: не надо искать во всём подвох. Лучше научиться доверять своей судьбе-удаче. Тогда и она будет рада сделать тебе подарок. Сперва — печку. Потом, глядишь, и доху с сарафаном. А там уже и до «КамАЗа» с мороженым недалече…

Гороскоп из Дивнозёрья

— Блин, я задолбалась. Хочу стиральную машинку, — Тайка в сердцах шлёпнула мокрой тряпкой по ребристой доске. — Вроде не в каменном веке живём.

— А вот бабушка твоя стирать любила, — домовой Никифор укоризненно поцокал языком. — И работала, и училась, и про ведьминские дела не забывала, и по дому порхала, аки ласточка. Везде порядок был, лепота. Изба сияла, как новенькая.

— Раньше и трава была зеленее, — буркнула Тайка. — Что плохого в том, чтобы облегчить себе домашнюю работу?

— Ничего, но… — домовой замялся. Пришлось Тайке немного на него нажать:

— Что там у тебя после «но»? Договаривай.

— Непривычно энто. Веками жили: стирали на речке, посуду мыли песочком, хлеб в печи пекли — и горя не знали. А теперь все энти стиралки, посудомойки, микроволновки, ынтернеты… не по-людски как-то.

— Консерватор, — припечатала Тайка, и Никифор вскинулся:

— Чавой-та словами нехорошими ругаешься?

— Это не ругательство. Просто ты — противник прогресса. А я тебе так скажу: уважать традиции — хорошо, но надо жить в ногу со временем. Когда-то люди и фотоаппаратов боялись, представляешь? Думали, что те душу крадут.

— Ну, не знаю… а вдруг и правда крадут?

— Всё он знает, просто упрямится, — только что проснувшийся Пушок сладко потянулся на диване. — Между прочим, кое-кто вчера на твоей мобилке в шарики играл. Пришёл ко мне, говорит: «Разблокируй энту штуковину окаянную».

— Ах ты рыжий ябеда! — домовой, смутившись, отвернулся к печке. — Ну и пожалуйста. Покупайте, что хотите. Хоть стиралку, хоть летающую тарелку.

— Я б купила, да только денег всё равно нет, — вздохнула Тайка. — Это я так, помечтать… Сейчас важнее новый пуховик к зиме добыть, а Никифору новые валенки справить. Старые совсем прохудились.

В мыслях она успела порадоваться, что хотя бы Пушку не нужна новая одёжа — ему и шерсти хватает, — как коловерша вдруг заклянчил:

— И мне, и мне! Хочу комбинезон, как у Веника. Ему баба Капа на днях связала. Ух и модный!

— Венику холодно, потому что он лысый сфинкс. А тебе зачем?

— А я что, хуже?

— Лучше! Даже без всякого комбинезона.

— Эх, слушала бы ты меня — давно бы горя не знала, — Пушок принялся вылизываться. — Мало ты берёшь за свои ведьминские услуги, давно пора повышать прайс. Тебе принесут десяток яиц или кило картохи — ты и рада. Не ценишь себя совсем. Коуча бы тебе хорошего.

— Прайс, коуч… тьфу, слова-то какие заморские, непонятные, — насупился домовой.

— Цену, говорю, повышать надо. И брать деньгами, а не продуктами. Тогда будут нам и стиралка, и обновки, и вкусняшки.

— Да ежели их повысить, неужто хто платить станет?

— А ты погугли, сколько стоит, скажем, погадать или составить натальную карту. Нужно уметь анализировать спрос и предложение, понимаешь! Рыночные отношения — это тебе не хухры-мухры.

— Хочешь, чтобы наша ведьма на рынке за прилавком стояла? — удивился Никифор.

Пушок закатил глаза.

— Да не тот это рынок! Хотя… допустим, тётка Дарья продаёт яблоки по сто, а баба Ира — по сто пятьдесят. У кого купишь?

— У тётки Дарьи, конечно.

— А если с краю стоит Людочка и по пятнадцать продаёт, возьмёшь?

Домовой почесал в затылке.

— Подозрительно энто. Наверно, гнилые. Не возьму.

— Во-о-от! — Пушок торжествующе глянул на Тайку. — Даже Никифор понимает!

— Эй, я тоже понимаю.

— А почему тогда продолжаешь фигнёй страдать?

— Ой, Пушок, отстань. И без тебя тошно. — Тайка подняла тряпку и плюхнула её в таз. — Идите, не мешайте мне стирать.

Пушок с Никифором переглянулись и вздохнули, но промолчали. А что тут скажешь?

— Ой, а я, выходит, Медведица-гололедица. Как интересно!

— А кто я, посмотри!

— М-м-м… Огнепёска. Смешное название, но милое… А Малинкина у нас Коловерша.

— А это ещё кто?

— Судя по описанию, наполовину кот, наполовину сова.

— О, клёво, я и тех, и других люблю.

Обычно Тайка не прислушивалась к разговорам одноклассниц на переменке, а тут навострила уши.

— Что это вы такое обсуждаете?

— Новый популярный гороскоп, — Малинкина помахала распечаткой перед носом у Тайки. — Говорят, наш особенный, дивнозёрский.

— А можно посмотреть?

— Пф! Вот ещё. Он, вообще-то, денег стоит. Хочешь заказать — могу скинуть ссылку. Только имей в виду — это удовольствие недешёвое. А на халяву могу только посмотреть твой знак. Напомни, когда у тебя день рождения?

— Восьмого января.

— Так-так-так… ага, получается, ты Ведогонь. Это такой дух-хранитель. Если встретишь его, считай, удача на твоей стороне и…

— Я знаю, кто такой ведогонь, — оборвала её Тайка, нахмурившись.

А вот откуда об этом знает неизвестный составитель гороскопа — это ещё предстояло выяснить.

— Там есть контакты, к кому обращаться за предсказаниями?

— Ну разумеется. Их ведьма Белослава составляет. Знаешь такую? Ты же у нас вроде тоже потомственная ведьма.

— Не знаю. Но теперь очень хочу узнать.

Поблагодарив Малинкину, Тайка принялась листать страничку ведьмы Белославы и не смогла заставить себя оторваться, даже когда прозвенел звонок на урок. Группа создана недавно, но подписчиков набежало уже под тысячу. Значит, ведьма Белослава, кем бы она ни была, неплохо разбиралась в рекламе. Но ещё лучше она разбиралась в волшебных существах. Да не абы каких! Тайка ни капельки не удивилась бы очередному сказочному гороскопу с Кощеем Бессмертным, Змеем Горынычем и Бабой Ягой, но тут было другое дело. Откуда, например, Белослава знает про мать-волчицу Люту? А про Щастну, царицу щук? В списке была и кобылица-заря, которую Тайке однажды посчастливилось оседлать, и даже Грёза — упавшая с неба звёздочка.

Имя таинственной ведьмы напоминало дивье, и Тайка задумалась: может, в Дивнозёрье пожаловала какая-то чародейка из Волшебного края? Эту версию она отмела достаточно быстро, потому что волшебных существ из гороскопа объединяло одно — всех их Тайка встречала лично. На случайное совпадение такое не спишешь. Значит, искать ведьму следовало среди своих. Либо среди тех, кому Тайка рассказывала о своих приключениях, либо среди тех, кто всегда был рядом. Кто при этом часто сидит в интернете, любит сочинять байки и мнит себя великим специалистом во всём. И — та-дам! — у нас есть первый подозреваемый — Пушок. Он же последний, потому что ну а кто ещё? Такие шуточки вполне в его стиле.

Ух, придётся с ним серьёзно поговорить.

Пушок вздымал дыбом шерсть, шипел и плевался.

— Тая, как ты могла такое подумать?! Ты помнишь, когда мой день рождения? Первого апреля. А это какой знак? Симаргл! Ты правда думаешь, что я бы составил гороскоп, по которому я — собака?! Фу, ненавижу пёсье племя.

— Ну не знаю, а вдруг ты это сделал для отвода глаз?

— Клянусь, это не я! Век плюшек не видать!

Довод с собакой был весомым, но клятва — ещё весомее. Такие страшные слова Пушок ни за что не стал бы бросать на воздух, потому что плюшки — это святое.

Значит, не он.

— Может, это Алёнка? — предположил коловерша. — А что, она же ведьма, хоть и маленькая. Ты сама её учила. И про приключения рассказывала. То, что имя другое, — так в интернете у всех никнеймы. Ну и с неё станется подложить мне собаку.

— Зачем бы ей?

— Ну, она со своим Снежком вон как носится. Небось, себя тоже симарглом назначила?

Тайка сверилась с гороскопом.

— Нет, Алёнка у нас выходит Кобылицей-Зарей. Знаешь что, а напишу-ка я этой ведьме Белославе. Может, так получится что-нибудь узнать.

— Погоди, ты только не со своего аккаунта пиши. У меня есть фейковый, давай с него, чтобы никто не догадался.

Они вместе открыли форму для обратной связи, и Тайка под диктовку Пушка набрала:

Здравствуйте, уважаемая Белослава!

Мне очень нравится ваш гороскоп. Хотелось бы заказать индивидуальное предсказание на грядущий месяц.

А ещё позвольте спросить, что это за система, откуда она берёт своё начало? К примеру, все мы знаем восточный гороскоп из Китая. Или древесный гороскоп друидов. А этот чей? Неужели славянский? Но источники говорят, что ничего подобного история не сохранила. Прошу направить меня туда, где можно подробнее ознакомиться с системой и почитать про Люту, Щастну и другие знаки.

А если вы всё-таки его придумали, убедительно прошу вас поменять местами знаки Коло вер ши и Си мар гл а, потому что это вопиющая несправедливость и…

— Пушок! Ты чего несёшь? — оторвавшись от телефона, Тайка строго посмотрела на коловершу.

— Думаешь, перебор? Ну ладно, последнее предложение можешь стереть. Пиши «с уважением, такая-то». Только имя поставь чужое, чтобы без палева.

— Угу, отправляю.

Ждать им пришлось недолго. Ответ пришёл спустя пару минут:

И вам доброго вечерочка!

За предсказание с вас тыща с полтиной, нажмите на нижнюю синюю кнопку, шоб перевести денежку. Обещаю, получите всё в лучшем виде.

Гороскоп энтот зело древний, проверенный, а большего не скажу, ибо то есть великая тайна.

Тайка с Пушком переглянулись, и коловерша задумчиво протянул:

— Этот стиль кажется мне подозрительно знакомым. Так только наши говорят. Духи и нечисть, я имею в виду.

— Я тоже об этом подумала. Не удивлюсь, если окажется, что это какая-нибудь кикимора Кира развлекается. Хотя… она же пишет с ошибками. Значит, кто-то более образованный.

— И разбирающийся в технологиях… О, я знаю! Это леший Гриня! Помнишь, у него и мобильник есть, и «Инстаграм». «Инстаграм» — это уже улика.

— Или Веселина. Помнишь, та водяница, что однажды у Гриньки телефон стащила?

— Хм… тоже рабочая версия. Значит, выведем водяницу на чистую воду, — хохотнул Пушок. — Есть идеи как?

— Кажется, да, — Тайка застрочила новое послание.

Уважаемая Белослава, спасибо за ответ!

К сожалению, у меня проблемы с онлайн-платежами. Скажите, нельзя ли передать вам денежку лично? Я нахожусь в Дивнозёрье, могу подойти, куда скажете.

— Хитро, — хмыкнул Пушок из-за Тайкиного плеча. — Думаешь, поведётся?

— Посмотрим. Глянь, уже что-то пишет.

Энто вовсе для нас не проблема, уважаемая. Опосля полуночи приносите денежку к оврагу и положите в нижнее дупло на кривой берёзе. В энтом же дупле найдёте и своё предсказание. Как всё исполните, напишите мне. Ваша Белослава.

— Ага, клюнуло! — коловерша захлопал крыльями. — Сегодня ночью нас ждёт приключение. Будем брать мошенницу с поличным, так сказать.

— Ну почему сразу «мошенницу»?

— Пф! Некто выдаёт себя за ведьму, выдумывает дурацкий гороскоп да ещё и деньги за это берёт. Если бы я такое устроил, ты бы мне что сказала, а? Что полотенце по моему хвосту плачет.

— Но девчонки говорят, что предсказания сбываются. Иначе этот гороскоп не стал бы таким популярным.

— Он на меня собакой ругается, — зашипел Пушок. — Одно это — уже преступление, которому нет оправданий.

— Тише-тише, — Тайка пригладила его вздыбленную шерсть. — Давай решать проблемы по мере их поступления. Выследим, припрём к берёзе, поговорим по душам, а там видно будет.

— Кстати, Тай, а если это реально кто-то из духов или нечисти, то зачем ему деньги? — вдруг задумался Пушок. — И ладно бы монетки-блестяшки, а тут вон даже на карточку перевести можно.

— Понятия не имею. Но скоро мы это узнаем, обещаю.

За пару часов до полуночи Тайка с Пушком устроились в кустах с видом на старую берёзу. Чтобы не скучать, захватили термос со сладким чаем, бутерброды и немного курабье. Пушок хотел взять ещё и сухарей с изюмом, но Тайка не позволила. Ещё не хватало хрумкать ими в засаде!

Время шло, никто не появлялся, и коловерша начал нервничать.

— А вдруг не придёт?

— Да придёт, куда денется. Не мы же это место встречи предложили.

Тут, словно в подтверждение её слов, трава зашуршала, послышались осторожные приближающиеся шаги.

Пушок вытаращил глаза и замер с печеньем во рту, а Тайка на всякий случай втянула голову в плечи. Ей казалось, что так она выглядит незаметнее.

Подозреваемый вышел на пятачок, залитый лунным светом, и непрожёванное печенье выпало из пасти Пушка.

— Божечки-кошечки… Ты видишь то же, что и я? — шепнул он.

— Угу.

Тайка смотрела и не верила своим глазам. К берёзе подошёл домовой Никифор и, воровато озираясь, вложил сложенный вчетверо листок прямо в дупло.

— Ага, попался! — завопил коловерша, взмывая в воздух. — Стоять! Ни с места! Руки вверх!

Никифор аж за сердце схватился.

— Фух, это ты, обормот. Чаво орёшь? О, и Таюшка-хозяюшка… чавой-то вы тут делаете?

— Вообще-то, мы тебя об этом хотели спросить, — Тайка достала из дупла листок с предсказанием. — Чародейка Белослава, значит. Ну-ну.

— Ох… — побледнел домовой.

— Давай, рассказывай всё с самого начала.

Никифор снова охнул, потом махнул рукой:

— Ладно. А можно хотя бы дома за чаем?

— Значит, Гриню не зря подозревали. Все-таки это он тебе мобильник одолжил, — торжествовал Пушок.

— С разрешения Катерины. Энто она мне помогла всё настроить и Белославу энту придумала. Грит, в домовых в ынтернетах никто не верит, а в ведьм со странными именами — верят, — Никифор смотрел в пол.

— А карточка у тебя откуда? На которую деньги шли. — Тайка, конечно, уже догадывалась. И не ошиблась:

— Дык Катеринина тож.

— И зачем вы устроили эту… как бы помягче выразиться… бизнес-схему?

Никифор поднял голову.

— Ради тебя, Таюшка-хозяюшка. Шоб, понимашь, стиралку энту грешную прикупить. И охламону рыжему комбинезончик справить на сдачу. А то чавой-то Веник модный, а наш без порток ходит? Срамота!

Пушок, услышав про комбинезончик, навострил уши.

— Благая цель — смягчающее обстоятельство, я считаю.

— Мы не можем оставить себе эти деньги, — вздохнула Тайка.

— Энто ыщо почему? — вскинулся домовой. И Пушок, уже забывший про то, что его записали в симарглы, поддакнул:

— Действительно, почему? — Кажется, мысленно он уже примерял свой комбинезончик.

— Получается, что гороскоп ненастоящий. Значит, и предсказания — тоже. Нельзя обманывать людей и наживаться на этом.

— Погодь, Таюшка-хозяюшка, кто тебе сказал такую ерунду? У энтих тёток из ынтернетов, может, и не настоящие, а у меня — всё взаправду. Неужто думаешь, я бы стал липу продавать? Всё верно говорю, потому люди и идут. А я рад стараться. Тут ведь надо не только направить али предупредить. Важно ещё надежду людям дать. Шоб знали: любые трудности можно одолеть, за чёрной полосой наступит рассвет и каждый найдёт своё счастьице. Такое уж у нас, у домовых, волшебство.

— Ого! — Такого Тайка, признаться, не ожидала. — А я думала, что ты только в своём доме можешь радость да уют создавать.

Никифор хитро улыбнулся.

— Есть у меня одна знакомая ведьма. Вроде маленькая, а всему Дивнозёрью помогает, для каждого доброе слово найдёт. Вот я и подумал: чем я хуже? Заради такого дела можно и энти штучки новомодные освоить. Буду, панимашь, идти в ногу со временем. Но коли тебе энто не по нраву, завтра же попрошу Катерину удалить группу.

— Эх, жалко… Девчонкам в школе твой гороскоп очень нравится.

— Правда? — просиял домовой. — Зело приятственно энто слышать.

— А я знаю, что делать! — Пушок вспрыгнул на стол. — Если гороскоп приносит людям радость, давайте его оставим. Будем время от времени проводить бесплатные акции, чтобы все могли получить своё предсказание и кусочек надежды. На всё прочее я сам готов разработать прейскурант. Но с одним условием!

— С каким энто?

— Собаку убери. Никаких симарглов в апреле, слышишь?

— Не уберу. Там всё по уму назначено. Да ты не переживай: те, кто под энтим знаком родился, сильные, яркие и преданные. Прям как ты.

— Тогда пусть это будет знак Пушка!

— Ах так? Ну тады выбирай: знак или комбинезончик?

— А-а-а, ты меня убиваешь…

Тайка слушала их и хихикала в кулак. А потом развернула листок из дупла и украдкой принялась читать своё предсказание.

Противоположности сходятся

— Тая, Тая, я такое видел! — Пушок ворвался в окно, всколыхнув тюль. — Там в лесу осень пришла!

— Ты ягод перебродивших объелся, что ли? Какая осень? Ещё только август на дворе, — Тайка приподняла голову с подушки. Только прилегла, и на тебе — новости.

— Золотая, — коловерша шлёпнулся на одеяло, растопырив крылья. — Причём, только на одной поляне, прикинь. Всюду зелено, а там — деревья жёлтые, трава сухая, кругом ни ни цветочка. Кажется, я открыл дивнозёрскую аномалию. Как думаешь, её назовут в честь меня? Пушкова опушка — по-моему, неплохо. Что скажешь?

Звучало действительно забавно, и Тайка улыбнулась.

— А леший Гриня что говорит? Всё-таки лес — его вотчина.

— Он тоже не знает. Мол, раньше такого не бывало. Хочешь, полетели, посмотрим? Только вдвоём, ладно? Чтобы никаких там Алёнок с дурацкими собаками!

Похоже, коловерша ещё переживал, что в прошлом приключении им пришлось позвать на помощь симаргла — это задело его гордость.

— Куда? — Тайка поймала его за хвост. — Ты время видел? Уже ночь на дворе. К тому же мне кажется, тут не глазами надо смотреть, а пойти на Дорогу Снов и спросить Мару Моревну, в чём дело.

— Ой, и правда, — Пушок запрыгал на одеяле. — И как я об этом не подумал? Она же у нас Матушка Осень! И, небось, в этом году опять тебя ждёт, чтобы нити судьбы распутывать… Тай, а возьми меня с собой на Дорогу Снов! Пожа-а-алуйста!

— Тогда тебе придётся лечь спать пораньше, а не досматривать сериальчик, — усмехнулась Тайка.

На мордочке коловерши отразилась напряжённая борьба.

— А, может, всего одну серию, а? Нет? Ну ладно. Чем только не пожертвуешь ради общего дела! Детектив Пушок отправляется спать, чтобы раскрыть секрет Осенней аномалии. Один. Без псов!

Он юркнул под одеяло и замурчал-затарахтел — да так убаюкивающе, что Тайка сама не заметила, как заснула. Вроде только разок моргнула — хлоп, — а они уже оказались в лесу, на той самой рыжей поляне.

Коловерша не обманул: деревья стояли одетые в золото, под ногами шуршал ковёр из листьев, а лужицы даже тронул ночной ледок. Они словно перенеслись из августа прямиком в октябрь.

— Что-то слишком легко, — Пушок настороженно огляделся. — Я думал, нам сюда долго идти придётся.

Тайка пожала плечами.

— Да, странновато. Но, может, это потому, что Мара Моревна нас уже ждёт?

— Жду-жду, — мягкий ласковый голос раздался прямо у неё за плечом, и Тайка аж подпрыгнула.

— Ой, Здрасьте!

Она была рада снова увидеть чародейку, властительницу времён года и человеческих судеб. Обычно своём осеннем облике та являлась статной седовласой дамой с косами ниже колен, в платье из листьев и рябиновом венце. Такой предстала и на этот раз, вот только…

— Ой, Мара Моревна, а почему вы рыжая?

— Так осень только-только вступает в свои права, деточка. Вот начнутся заморозки — поседею. А пока рано, — она обняла Тайку и звучно чмокнула в обе щёки. — Давненько не виделись. Поможешь мне с нитями, как в прошлом году?

— Конечно. А что это за поляна? Мы же не в Нитяном лесу, да?

— И да, и нет, — улыбнулась Мара Моревна. — В тот раз мы с тобой были в самом сердце леса, а сейчас с самого краешку стоим. Потерялась у меня одна ниточка, понимаешь. Наверное, анчутки заигрались и укатили клубочек. Надобно отыскать её да вернуть, пока я не начала ткать ковёр следующего года. У тебя глаз зоркий, так что надеюсь на тебя, деточка.

— Я понял! — Пушок на радостях взмахнул крыльями. — Клубочек где-то здесь затерялся, поэтому и возникла осенняя аномалия! Ничего, мы сейчас его быстренько найдём.

— Ищите-ищите, — закивала Мара Моревна. — Только имейте в виду — надобно успеть до утра. На рассвете встретимся, мои хорошие.

— А почему?… — Тайка не успела договорить, чародейка уже исчезла. — Эх, ничего не поделаешь, придётся прочёсывать поляну.

— Я сверху погляжу, — Пушок взмыл в воздух. — Зоркий глаз лучше, чем острый нюх, вот увидишь!

Они обошли каждое дерево, каждый кустик, заглянули под каждый листочек, но всё было тщетно.

Когда Тайка, притомившись, опустилась на пенёк, коловерша продолжил поиски один, но даже наверху в ветвях было пусто. Как тут было не пригорюниться?

— Проклятый клубочек! Словно в воду канул! — Пушок в сердцах тряхнул ветку, на которой сидел так сильно, что чуть не свалился.

Тайка подняла голову.

— А это идея! В лужах мы ещё не проверяли.

— Б-р-р, это в них лезть придётся. Они наверняка холодные.

— Не придётся, — Тайка подобрала с земли пару палок и натянула между ними носовой платок.

— О, круто-круто, я такую штуку в кино видел у золотоискателей. Тая, а вдруг мы тоже найдём золото?

— В лесной луже? Это маловероятно.

— Как и найти в луже чью-то судьбу. Кстати, интересно, а чью именно судьбу мы ищем?

— Я хотела спросить, но Мара Моревна слишком быстро исчезла, — Тайка опустилась на колени перед лужей, разломала тонкий ледок на поверхности и погрузила платок в воду. — Ух ты, а она глубже, чем я думала.

— Это означает, что мы на правильном пути! Давай, Тая, я в тебя верю!

От ледяной воды пальцы быстро заныли, а кожа покрылась мурашками, но Тайка не сдавалась, и вскоре её старания увенчались успехом.

— Попался! — она выудила маленький клубочек — весь в тине и грязи, даже цвет не разберёшь — и торжествующе подняла его над головой.

— Ура-а-а! — коловерша обсыпал её листьями, словно конфетти. — Как раз до рассвета управились. Мара Моревна будет довольна.

Стоило только упомянуть имя чародейки, как та появилась и зааплодировала за спиной.

— Умнички. Я в вас и не сомневалась. А теперь давайте его сюда.

Тайка обернулась, уже хотела отдать находку, но в последний момент одёрнула руку.

— Мара Моревна, а почему у вас волосы чёрные? Ещё недавно рыжие были.

— Ну так ночь на дворе, — та нетерпеливо дёрнула плечом. — Странные у тебя вопросы, ведьма. Будто бы ты не знаешь, как изменчив и непредсказуем мой облик.

Она улыбалась широко и открыто. И вроде бы всё было хорошо, но Тайка всё равно чуяла какой-то подвох.

— Нет. Сперва скажи, чья это судьба и почему она оказалась в грязной луже? Анчутки, конечно, хулиганьё, но не настолько же! Перепутать нитки — это я ещё понимаю. Но украсть целый клубочек и спрятать — совсем не в их духе. Тут что-то Другое.

— Всякое в жизни случается, — Мара Моревна развела руками. — Я расскажу тебе всё, что пожелаешь, но сперва — клубок.

— Не слушай её, она врёт! — донеслось из-за деревьев.

Тайка обернулась на голос и обомлела — с другого края поляны к ним приближалась вторая Мара Моревна. Прежняя, рыжеволосая.

Кроме цвета кос в остальном чародейки были похожи, как две капли воды. Одинаковые лица, одинаковые платья с рукавами из кленовых листьев, одинаковые гроздья рябины в венках…

— Отдай клубочек мне, деточка.

— Нет, мне!

— Она не настоящая Мара Моревна.

— Нет, это она не настоящая. Неужели ты не узнаешь меня, ведьма?

— Не слушай её, деточка. Слушай своё сердце. Оно подскажет тебе правильный выбор.

— Вот только если оно ошибётся, последствия будут самые пренеприятные. Не прогадай.

Тайка глядела то на одну Мару Моревну, то на другую и скрипела зубами. Их пререкания совсем не помогали! Только мешали сосредоточиться и прислушаться к себе. А тут ещё и Пушок подлил масла в огонь.

— Тая, ух что до меня только что дошло! — зашептал он, щекоча усами ухо. — Помнишь, небось, что у Мары Моревны есть сестра Марена? Думаю, это она. А если Мара Моревна — это судьбопряха, то её сестрица — сама смерть! Та, кто обрезает нити.

— Ох, мамочки…

— И если ты отдашь клубочек не той сестре…

— Не продолжай. Я уже поняла.

Внутри у Тайки всё похолодело. Это какая же ответственность: клубочек чужой судьбы отдать в руки жизни или смерти. Но почему этим должна заниматься она, ведьма Дивнозёрья? Если уж и впрямь прислушаться к сердцу, то в этой ситуации оно кричало: «не лезь не в своё дело».

Тайка присела на корточки и прополоскала клубочек в луже. Может, так удастся что-то понять? Теперь ей удалось разглядеть скрученную двухцветную нить — чёрнооранжевую.

— Чья это судьба? — твёрдо повторила она. — Пока не узнаю — не отдам.

— Моя! — слаженным хором ответили чародейки.

— Кто-то из них врёт, — прошипел Пушок. — Если узнаем, кто, то сразу поймём, кто тут настоящая Мара Моревна, а кто — китайская подделка.

— Хм… а, может, обе говорят правду. Смотри, как тесно две нитки переплелись, — Тайка сунула Клубочек коловерше под нос, и тот нервно хохотнул.

— Два-в-одном — почти как в рекламе.

Небо стремительно светлело, и чародейки заволновались.

— Поторопись, деточка. Солнце скоро встанет.

— Да-да, если не решишь до первого луча — придёт беда неминучая. Всего пара минут осталась. Не медли!

Они шагнули ближе, встали почти вплотную к Тайке и требовательно протянули руки.

— Предлагаю блиц-опрос, — заволновался Пушок. — Тая, что может знать Мара Моревна, но точно не знает Марена? Думай.

Но Тайка мотнула головой.

— Не нужно. Они сказали: слушай своё сердце. И оно мне подсказывает, что настоящая Мара Моревна никогда не стала бы запугивать меня и давить, мол, время заканчивается, ничего не объясняя. Значит, они обе поддельные.

Судя по тому, как исказились лица чародеек, она угадала.

— Умная ты слишком, — прошипела рыжая.

— Может, съесть тебя?

— Недурная идея, — согласилась темноволосая.

— На помощь! — заорал Пушок, взмывая в воздух. — Наших бьют!

Тайка с трудом поборола желание бросить клубочек и бежать без оглядки.

— Опять запугиваете? — она сверкнула глазами. — Если бы могли, давно бы съели. И вся эта история с «выбери меня» не понадобилась бы.

— Тогда, может, поторгуемся? — заворковала рыжая. — Чего ты хочешь, деточка? Любви? Славы? Я исполню любое твоё желание, только отдай клубочек мне.

— Слава преходяща, — поджала губы темноволосая. — А настоящую любовь нельзя получить при помощи чар. Уж ты, как ведьма, должна это понимать. Отдай клубочек мне, а я уж отдарюсь золотом. Мне известно, где лежат великие клады. Всё, что захочешь — купишь. А остальное само приложится.

— Не в деньгах счастье, — фыркнула рыжая.

— А в их количестве, — не сдавалась темноволосая.

— Перестаньте! — прикрикнула Тайка. — Я отдам клубочек только настоящей Маре Моревне!

И в этот миг поляну залил золотистый свет — солнце взошло.

Тайка невольно зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела третью Мару Моревну — на этот раз с привычной проседью в волосах. На душе потеплело от узнавания: вот же она, та самая. Сомнений не осталось, Тайка протянула клубочек ей и, не сдержавшись, укорила:

— Долго же вас пришлось ждать.

— Прости, Таюшка, — вздохнула чародейка. — Эти негодяйки усыпили меня до первого луча. Но я не в обиде: давно не высыпалась так сладко.

Она опустила клубочек в карман фартука, и фальшивые Моревны горько вздохнули.

— Может, теперь расскажете, кто вы такие? И что это вообще было? — Тайка сплела руки на груди.

Теперь, когда она наконец-то почувствовала себя в безопасности, проснулось её неуёмное любопытство. Тайке до чёртиков было интересно узнать, кого она встретила.

— Позволь представить тебе моих старых подруженек. Лисавета, мать всех лисиц, — Мара Моревна указала на свою рыжую копию. — А вторая — это Врана, мать всех ворон.

Стоило ей назвать истинные имена, как девицы преобразились. Лисавета покрылась пушистым мехом, Врана — чёрными перьями. Миг — и перед Тайкой явились ворона и лисица. Вполне обычные на вид, разве что только раза в два крупнее.

— И как я раньше не догадалась! — она хлопнула себя по лбу. — Я же знаю про Прародителей зверей. Мы даже встречались с Лютой, матерью всех волков.

— То-то от тебя волчьим духом тянет, деточка, — чихнула Лисавета. — Фу-фу!

— Ты на мою ведьму не фукай, — обиделся Пушок. — У-у-у, обманщицы!

— Это шутка была, — отмахнулась лисица.

А Врана добавила:

— Дур-рацкая! Как и все твои шутки.

— Ты просто скучная, — Лисавета вздёрнула нос.

— Это из-за тебя наши судьбы сплелись так кр-репко, что тепер-рь не р-разъединишь!

— Нет, из-за тебя!

— Они всегда такие? — спросила Тайка у Мары Моревны, и та кивнула.

— С изначальных времён. Лисавета — та, кто по осени помогает раскрашивать листья в рыже-золотые цвета. Ей нравится наблюдать за увяданием природы. А Врана, наоборот, терпеть не может осень. Вороны ведь из тех птиц, которые не улетают на зиму в теплые края, поэтому они первыми приветствуют весну и начинают вить гнёзда ещё до схода снега. Они рождены такими разными, но, говорят, противоположности сходятся.

— Значит, они не солгали, клубочек и впрямь принадлежит им обеим?

— Всё так.

— Могла бы уже р-разъединить нас, раз ты такая могучая чар-родейка, — недовольно прокаркала Врана.

— Да уж, подруженька, могла бы, — Лисавета умильно улыбнулась, но Мара Моревна только покачала головой.

— Сколько раз мне ещё повторять? Ваши уловки не помогут. То, что должно быть соединено, останется соединённым.

— Ну и пожалуйста! Не очень-то и хотелось, — тявкнула лисица.

Миг, и её рыжая шубка уже скрылась в кустах.

— Ещё встр-ретимся, Мар-рушка, — с этими словами Врана тоже улетела.

Мара Моревна проводила подруг взглядом, и Тайка скорее прочитала по губам, чем услышала её ответ:

— Непременно.

— Выходит, Лисавета и Врана — заклятые враги, которые делят одну судьбу на двоих? — она помассировала виски. — Как-то плохо в голове укладывается.

— Скорее, заклятые друзья, — усмехнулась Мара Моревна.

— А из-за чего началось их соперничество?

— Из-за сыра, конечно. Неужели не помнишь: «вороне где-то бог послал кусочек сыра…». Тогда Лисавета впервые подшутила над своей лучшей подруженькой Браной. А та не осталась в долгу — и пошло-поехало. Весь волшебный край в свои игры втянули, негодяйки. Даже в Дивнозёрье от них покоя нет!

— Мне кажется, они уже и сами не рады. Неужели нет никакого способа это прекратить?

Мара Моревна посмотрела на Тайку ласково, но как-то снисходительно, как на маленькую.

— Кажется, им всё-таки удалось тебя провести, деточка. Клубочек судьбы сам разъединится в тот момент, когда Лисавета и Врана захотят прекратить своё вечное состязание и пойти разными путями. Но пока им обеим это доставляет удовольствие, нити будут сплетаться только крепче. Понимаешь?

Немного подумав, Тайка кивнула.

— Кажется, да. Это как Пушок, который всё время говорит, что ненавидит пёсье племя и фырчит на собак. Но я сама видела, как он для соседского Снежка косточки откладывает.

— Ах ты! — коловерша раздулся, как шарик и возмущённо заклекотал — Это всего один раз было! Потому что псина помогла в расследовании и заслужила. А вообще я его терпеть не могу!

— Я больше тебе скажу, — Мара Моревна понизила голос до шёпота. — Если кто-то попробует обидеть Лисавету, Врана выклюет глаза негодяю. И Лисавета за Врану рожу расцарапает. Бывали случаи… а в остальном они, конечно, как ворона с лисицей.

— У нас говорят: как кошка с собакой, — улыбнулась Тайка.

— Что ж, мне пора возвращаться к работе. Ковёр судьбы сам себя не соткёт. Ещё увидимся, — Мара Моревна обняла её на прощанье и пропала.

А поляна вновь позеленела — ведь лето ещё не кончилось. Вот тебе и вся аномалия.

— Что ж, дело сделано. Нам пора просыпаться. — Тайка повернулась к Пушку. — Хорошо, что Врана и Лисавета не враждуют по настоящему, правда?

— Да-да, конечно, — коловерша отозвался не сразу отозвался, поэтому Тайка не могла не спросить.

— О чём задумался?

— Да так… о кошках и собаках, о соперничестве и о противоположностях, которые сходятся.

— Может, вы теперь со Снежком поладите? — Тайка попыталась погладить Пушка, но тот увернулся из-под руки.

— Пф! Придумаешь тоже! Никогда этому не бывать! Да как тебе такое вообще в голову пришло? Ненавижу пёсье племя!

Даже после пробуждения коловерша ещё некоторое время фырчал и возмущался. Тайка не спорила, только улыбалась тайком. Теперь-то она знала, что дружба и забота порой могут принимать самые причудливые формы. Но поступки говорят за нас лучше всяких слов — поэтому Врана с Лисаветой однажды непременно сплотятся против общего врага, и Пушок после обеда вновь отложит для Снежка немного сладких косточек. А мелкие разногласия — это ерунда. Со всеми бывает.

Там, где рождаются сказки

— Тая, я такое придумал! — Пушок вынырнул из-под стола, словно чёртик из табакерки. — Буду писать мемуары!

От этого заявления Тайка чуть чаем не подавилась.

— А не рано ли? Мемуары старички пишут, когда жизнь уже прожита.

— Неправда твоя! Мемуары хороши в любом возрасте. Вот скажи мне, кто ещё запишет наши с тобой приключения? Да так, чтобы всё верно-достоверно?

— Ну, хорошо, — Тайка знала, что, если коловерше что-то взбрело в голову, его не переубедишь. — А читать-то их кто будет?

— Как это кто? Наши друзья. Нечисть дивнозёрская, духи лесные да водные.

— Только большинство из них грамоте не обучены.

— М-да, это проблемка, — Пушок почесал в затылке. — О, я придумал! Можно устраивать совместные чтения. Все собираются, пьют чаёк и слушают меня.

— Звучит неплохо, — признала Тайка. — Мне кажется, нам давно не хватало чего-то такого объединяющего.

— Во-от! Тем более осень пришла — самое время книжки читать. Можно у нас на чердаке собираться. Оттуда давно пора выкинуть старый хлам.

— А почему не у Марьяны в заброшенном доме?

— Ты не понимаешь, Тая, — Пушок наставительно поднял коготь. — У Марьяны — это клуб. Вроде как дом культуры. А у нас будет изба-читальня.

— Ладно, тебе виднее.

— Ур-ур-ра! Тогда замётано. Скажи всем, пусть приходят на следующих выходных.

— А ты написать-то успеешь, писатель? — усмехнулась Тайка.

Коловерша гордо выпятил пушистую грудь.

— Обижаешь! У меня уже четыре главы и пятая на подходе.

Вот это было неожиданно. Пушок вечно всё делал в последний момент, а тут подготовился заранее. Вдохновение настигло, не иначе.

— Окей, я пошла разбирать чердак, — вздохнула Тайка.

Ей совсем не хотелось заниматься уборкой в свой законный выходной, но чего не сделаешь ради друга и его творческой реализации?

В следующую субботу вечером в Тайкину избу набилась толпа. Такого аншлага не бывало с тех пор, когда в Дивнозёрье закрылись вязовые дупла и все прибежали за помощью к ведьме. Тогда их лица выглядели растерянными и испуганными, зато сейчас — воодушевлёнными, с горящими глазами.

Кого только здесь не было: мавки-хохотушки, беспокойные лесавки, тихие сосредоточенные бродницы, озорные кикиморы, пара овинников. Даже полуденница — и та пришла.

Домовой Никифор, взглянув на это дело, крякнул:

— Да тут не чайник надо ставить, а цельное ведро, чтобы на всех хватило.

Гости всё прибывали и прибывали. Тайка только глазами хлопала:

— Откуда их столько?

— А это мр-р-реклама, — пояснил довольный Пушок. — Мы с дикими коловершами по лесу листовки расклеили.

— Так нечисть же читать не умеет!

— А мы с картинками. Типа и комикс, и афиша. Здорово я придумал?

— И сколько теперь бумажек в лесу валяется? Леший вам хвосты пообрывает.

— Пообрываю, — пробасил из-за Тайкиного плеча Гриня, лёгок на помине.

Но Пушок не испугался.

— Гринь, не сердись. Мы завтра всё уберём. Тебе самому разве не охота про свои приключения послушать?

— Охота, — признался леший.

— Во-о-от. А как бы ты узнал о совместных чтениях, если бы не наши афиши?

— Ладно. Коли уберёте…

— А ты нам на будущее выдели несколько деревьев, на которых можно новости вывешивать. Будет информационное дупло! То есть, я хотел сказать, табло,

— Ежели понравятся мне твои сказки, будет тебе дупло. А не понравятся — так можно и в табло, — хохотнул леший. — Чаю-то у вас наливают?

— Ох, где ж мы столько чашек возьмём, — всплеснула руками Тайка.

Но оказалось, Пушок предусмотрел и это.

— Доставка посуды! — с порога раздался звонкий голос Марьянки-вытьянки. — Сенька, ирод, не урони кастрюлю, в ней пончики.

— Я не виноват, это меня Дымок под руку толкнул. У-у-у, бандит.

Серый коловерша в ответ возмущённо фыркнул:

— Надо же проинспектировать.

— А ты кто такой, чтобы испек-ти-ро-вать? Испекарь, что ли? Ты эти пончики пёк? — вскинулся Сенька.

— Мы с пацанами — охрана, — важно заявил Дымок. — Пушок сказал, у всякой вечеринки должон быть фейс-контроль.

— Чаво?

— Проверка такая. Кто таков? Чё несёшь? А вдруг у тебя пончики отравленные?

— Ты сам-то чё несёшь? — обиделся Сенька. — Наши пончики самые лучшие!

— Дык не попробуешь — не узнаешь.

— А ну тихо все! — Пушок взлетел на спинку старого дивана. — Артист на сцене!

Никифор вынес тетрадь, исписанную крупными корявыми буквами, и положил перед коловершей. Тот прочистил горло и громко, с выражением начал читать:

— Это ещё в стародавние времена было — при прежней ведьме. Пропали у Таисьи Семёновны очки. Можно подумать, ерунда. Что такое очки? Предмет маленький, незначительный. Да только из-за этого всё Дивнозёрье оказалось в большой опасности. Ведь ведьма без них дальше своего носа не видит, а значит, и выполнять свои ведьминские обязанности не может. Но, к счастью, был у неё верный коловерша…

Тайка украдкой всхлипнула. Ох, как же она соскучилась по бабушке. И не она одна. Вон у Никифора тоже глаза заблестели.

— Складно пишет наш пострел, — шепнул он, утирая нос рукавом.

Гости, затаив дыхание, слушали, как сплетается история. После очков Пушок принялся рассказывать о том, как они искали в заброшенном доме призрака, а обнаружили щенка симаргла. Потом — как нашли Жар-цвет и спасли горлицу от упыря. Вот только… Тайка не сразу поняла, в какой момент начались расхождения. Вроде по событиям всё верно, не подкопаешься. Но все хорошие идеи Пушок приписывал себе. Именно он всегда первым оказывался на месте и щёлкал любые задачки как орешки.

Но, несмотря на эти литературные допущения, Тайка не стала прерывать рассказчика. В конце концов, это же его мемуары.

Тем временем Пушок заливался соловьём:

— И вот героический коловерша поймал Киру за шкирку и говорит: что ж ты делаешь, кикимора окаянная! Разве можно у полуденницы пояс воровать? За это у нас в Дивнозёрье положено суровое наказание.

— Ах вот кто это был! — полуденница Поля резко вскочила и — ой! — треснулась затылком о скошенный чердачный потолок.

— А чё сразу я? — заверещала Кира. — Не было такого! И вообще, это всё Клара!

Кикиморе повезло, что она сидела далеко от полуденницы и той пришлось бы долго продираться сквозь толпу, чтобы схватить воришку.

— Ужо найду потом! — Поля угрожающе потрясла серпом.

— Дурацкие у тебя сказки, — Кира показала Пушку язык. — Пойду-ка я отседа подобру-поздорову.

Вместе с ней ушли несколько кикимор — то ли из солидарности, то ли из-за страха перед Полей: вон она какая грозная! Прочие же слушатели стали подбадривать коловершу:

— Что там дальше было? Рассказывай, не томи!

И он, сияя, продолжил:

— А вот ещё было дело: завёл наш леший себе мобильник. Для отсталых поясняю: это такая штуковина из мира смертных, для передачи писем, фотографий…

— Как вязовые дупла? — деловито уточнил банник Серафим.

— Намного лучше! Но пришла беда — мобильник-то украли. Пригорюнился наш Гриня. Что же делать? Разумеется, обратиться к лучшему детективу Дивнозёрья и ведьме, его помощнице…

Где-то на задних рядах послышались всхлипывания. Потом — сдавленные рыдания.

— Что происходит? — насупился Пушок.

— Простите. — Водяница Веселина вскочила и, размазывая слёзы, принялась проталкиваться к выходу, бормоча: — Ох, позор, карасики-пескарики, какой позор!

— Зря ты про энто дело вспомнил, — пожурил коловершу Гриня. — Мы же всё выяснили тогда. Веселинка хорошая и мобильник взяла случайно. По дурости, так сказать.

— Ты мне только что всю интригу испортил! — Пушок захлопал крыльями. — Кому интересно слушать детектив, когда заранее известно, кто преступник? Знаешь, как это называется? Спойлер! Так нечестно!

— А Веселинку позорить честно? Знаешь, не хочу я больше твоих рассказов! Потому что сплетник ты. Головой сперва думать надо, а потом языком молоть, — Гриня в сердцах стукнул кулаком по стене так, что дрогнули брёвна. — Шиш тебе, а не афиши на моих деревьях. Понял?

Леший, шумно сопя, затопал вниз по лестнице. Когда его шаги стихли, Пушок выдохнул:

— Уф… Так я продолжу?

— Да поздно уже, спать пора, — подал голос Сенька. — Давайте по домам, ребятушки?

Другие домовые закивали. Все, кроме Никифора. Он ведь и так уже был дома.

— Неужели вам тоже не понравилось? — На Пушка было жалко смотреть: он прижал уши, опустил усы.

— А кому понравится, коли ты Сеньку при всех алкашом чихвостишь? А про его помощь не упомянул даже. Кто с вами заклинанием от часоглотов поделился, а? — Марьяна подхватила опустевшую кастрюлю и пошла к выходу. Напоследок ещё обернулась и припечатала: — Фу таким быть.

Гости начали вставать, прощаться. У лестницы образовалось небольшое столпотворение. Когда засобирались даже дикие коловерши, Пушок дрогнувшим голосом крикнул им вслед:

— И вы туда же? Только не говорите, что вам тоже пора спать. Мы же с вами ночные создания.

— Ты вроде умный, но порой дурак дураком, — скривила мордочку Ночка. — Мог бы и сам догадаться, что не так.

— А вот это знаешь как называется? Пассивная агрессия!

— Активную мы тоже могём, — Дымок махнул лапой, метя Пушку в ухо, но тот ловко увернулся.

— Ребят! Ну вы чего?

— Не понимаешь? У ведьмы своей спроси, почему ей за тебя стыдно. Вон она какая красная сидит.

— Ой, ну и валите! — Пушок отшвырнул свою тетрадку. — Ничего вы не понимаете в литературе! И вообще в искусстве!

— Да тут не в литературе дело… — начала было Тайка, но Пушок, презрительно фыркнув, вылетел в слуховое окно.

— Не переживай, Таюшка-хозяюшка, — домовой Никифор погладил её по плечу. — А то не знаешь нашего пострела. Одумается — вернётся.

— Надеюсь…

— А что, продолжения не будет? — пропищал кто-то из юных мавок. Остальные зашикали на неё и подтолкнули в спину.

— Идём-идём.

Когда на чердаке остался только Никифор (а также гора грязной посуды, крошки, фантики от конфет, сухая трава и болотная тина с отпечатками чьих-то пяток), Тайка со вздохом огляделась в поисках швабры и тряпки.

— Иди-ка лучше спать, хозяюшка, — домовой заслонил швабру широкой спиной. — Утро вечера мудренее. Я сам всё приберу.

Согласиться сразу Тайке не позволила совесть.

— Но тут так грязно. Ты же всю ночь провозишься.

Никифор в ответ лишь улыбнулся:

— Как там грится? Искусство требует жертв!

На следующий день Пушок не вернулся, Тайка начала было волноваться, но её успокоил Дымок:

— Жив-здоров наш писака. Сидит на дубочке за Жуть-рекой, то рыдает в три ручья, то синицам на жизнь жалуется.

— Тогда не будем его трогать, — решила Тайка.

Чтобы Пушок не оголодал, она каждый день приносила еду в коробочке и оставляла неподалёку. Коробочки исправно пустели. И вот наконец спустя три дня коловерша соизволил явиться. Его левый глаз выглядел припухшим, и Тайка ахнула:

— Тебя что, пчела укусила?

— Нет, Дымок. Но я его тоже в ответ цапнул.

— Подрались, значит… Может, помазать чем? Или давай пошепчу?

— Не надо. Будет мне наука.

Похоже, за эти дни от состояния оскорблённой невинности Пушок успел перейти к самобичеванию.

— Тебе бутерброд с колбасой сделать или с вареньем?

— У меня нет аппетита.

Ой, а вот это было уже серьёзно.

— Ты не заболел? — Тайка потянулась, чтобы потрогать его нос, но Пушок отпрянул.

— Я эта… ненадолго зашёл. Соберу вещи — и адью.

— И куда это ты собрался?

— Куда глаза глядят. Всё равно мне в Дивнозёрье больше жизни нет. Все меня ненавидят.

— Эй! Я вот не ненавижу.

— Ну, ты — это ты. А остальные? Никифор даже встречать не вышел.

— Так его дома нет. Он домовиху Анфису на свидание пригласил. К вечеру вернётся. И очень расстроится, если ты уйдёшь, не попрощавшись.

— На самом деле я не хочу уходить, — Пушок опустил виноватую мордочку. — Наворотил я дел, да?

Тут уж Тайка взяла его на ручки и крепко-крепко к себе прижала.

— Все совершают ошибки. Но ошибка — это ещё не конец света, понимаешь?

— Ага, как же! Ты сама слышала, что Гриня сказал. Сплетник я. Дымок говорит, что я — стукач. Ночка обозвала задавакой… Я сперва думал, что это они от зависти. Критикуют, потому что у меня есть литературный дар, а у них нет. Но потом посидел на дубке и многое понял.

— И что же ты понял? — Тайка гладила его, гладила. Вскоре Пушок разомлел и сам начал тыкаться мордочкой в её ладонь.

— Если довелось узнать чужой секрет, не разбалтывай. И не принижай друзей, чтобы казаться лучше на их фоне… Я не хотел никого обижать, Тай. Веришь? А чужие заслуги себе приписал потому, что просто увлёкся. Я больше не буду. И писать тоже не буду. Хлопотное это занятие. Вреда от него больше, чем пользы.

— Ты кое-где перегнул палку, но вообще-то у тебя здорово получается. Все слушали с раскрытыми ртами.

— Правда? — просиял Пушок. — Тая, а если вдруг… ну, гипотетически… я решу снова попробовать, ты будешь моим редактором?

— Конечно. Но сперва ты должен помириться с Веселиной, Сенькой, Кирой и остальными.

— Я завтра же слетаю к каждому и извинюсь, — Пушок ударил себя лапкой в грудь.

Так он и сделал. И, конечно, его простили. Потому что одна ошибка — это ещё не конец света. А народ в Дивнозёрье хоть вспыльчивый, но отходчивый. Да и красноречия Пушку было не занимать. Он даже полуденницу Полю уболтал не трогать кикимор. Мол, зачем ворошить прошлое, если пояс вернули?

— Ты молодец, — сказала ему Тайка за ужином. — Признавать ошибки — не стыдно. Гораздо хуже упорствовать, когда не прав. Или бежать от проблем.

— Ох, да. Хорош бы я был, если бы ушёл из Дивнозёрья, — Пушок наворачивал пироги с удвоенным аппетитом.

— Так что, устроим новые чтения?

— Нет-нет, и не уговаривай, — коловерша аж закашлялся, выплёвывая крошки.

— А шо так? Мавки вона уже интересовались, когда продолжение, — Никифор попытался его подбодрить, но тщетно. Пушок только мотал головой и твердил что-то похожее на «большеникагда».

Но Тайка не сдавалась. Отыскала на чердаке помятую тетрадку и взялась за редактуру. Разбирать почерк коловерши было непросто, но мало-помалу дело продвигалось.

А в конце месяца к ним без предупреждения нагрянул Леший со свёртком под мышкой и пробасил с порога:

— У меня тут это… плакатики, в общем. Попросил Катерину распечатать. Как вам? Может, развесим?

В свёртке оказались афиши. Цветные, краше прежних.

— Смерти моей хотите, — закатил глаза Пушок. — Если что-то пойдёт не так, второй раз я не переживу.

— Держись, Пушище! — на подоконнике нарисовался бандит Дымок. — Кстати, охрана-то нужна? Мы с ребятами могём, если чё.

— Да у меня редактура не готова!

— А вот и нет, — жестом фокусника Тайка достала тетрадку. — Но если ты не хочешь, мы не настаиваем.

— Вообще-то, хочу, — Пушок решительно тряхнул головой. — Страшно, да. Но нельзя же всю жизнь бояться из-за одной неудачи?

На исходе третьего дня избу снова наводнили гости. Конечно, были и такие, кто, памятуя прошлый раз, не хотел идти, но с ними поговорили Тайка с Гриней и убедили дать Пушку второй шанс.

Многие пришли с гостинцами, чтобы поддержать коловершу. Марьяна опять напекла пирогов и пончиков, лесавки притащили два туеска — с ягодами и орехами, кикиморы вывалили на стол спелые яблоки, а Сенька протянул Пушку запотевшую флягу.

— Энто я тебе компот удачи сварил. Чтобы ты, сталбыть, не боялся.

Коловерша чуть не прослезился:

— Спасибо, друзья!

Он подождал, пока все рассядутся, раскланялся и начал:

— Тайкину бабушку за глаза называли ведьмой. А в лицо, конечно, Таисьей Семеновной, Здоровались, улыбались, приносили гостинцы, но, выходя за калитку, все равно трижды сплевывали через левое плечо…

Весь чердак пропах медовыми пирогами и яблоками. В подсвечниках тихонько потрескивали свечи. Гости слушали, затаив дыхание. Мало-помалу голос Пушка окреп, волнение ушло. Он то рычал, как упырь, то квакал, как царь болот Мокша. Даже гавкнул, когда пришлось изображать симаргла. Артист!

Тайка смотрела на него и гордилась. Ишь, мурлычет-заливается — ну чисто Кот-Баюн! А ещё ей вдруг подумалось: как же им всем повезло встретиться здесь, в Дивнозёрье — в самом волшебном месте на земле, — там, где рождаются сказки.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.