Невозможная музыка

Глава 1

Темнота горячо дышала ей в спину. Раньше Лилька думала, что у страха ледяное дыхание, а теперь лопатками чувствовала, какое же оно обжигающее. Это было не постоянное ощущение, ведь бежала она пригнувшись. Но когда осторожно выпрямлялась, чтобы взглянуть назад поверх очередного серого заборчика, чувствовала, как спину обдает словно паром. Кожа под маечкой уже была мокрой, и это заставляло Лильку то и дело досадливо поеживаться, хотя уж сейчас-то не стоило обращать внимания на такие пустяки.

Но именно это раздражение то и дело выводило ее из состояния, которые взрослые называют "дежа вю". Так говорят, когда тебе кажется, что ты когда-то уже проживал то, что происходит в эту минуту. И все тогда было точь-в-точь так же, главное — ты чувствовал так же.

Лилька никак не могла отделаться от ощущения, будто однажды вот так же убегала среди ночи и, пытаясь скрыться, петляла между домиками с заросшими огородами. Ей даже помнилось, как болели отбитые ноги, и как противно было, что они в пыли уже до колен. Вот только одно ей не удавалось вспомнить: снилось ли это когда-то, или она заранее знала, что такое случится, но это бегство было в ее памяти.

Наверное, все-таки снилось, ведь еще не было такой ночи, чтоб ей не являлись какие-то видения. И всегда цветные. Лилька не могла понять тех людей, которые радовались тому, что сегодня им приснился цветной сон. Ей всегда хотелось спросить: "А разве другие бывают?" Но она побаивалась обидеть таким вопросом, ведь это же все равно что напрямик сказать человеку, что он не совсем нормальный!

А сегодняшней ночью Лильке снились пингвины, о которых вчера говорили по радио. Гигантский айсберг действительно сдвинулся с места, как и опасались ученые, и отрезал возвращавшихся домой пингвинов от их родного берега. У Лильки во сне замирало от жалости сердце, но она ничем не могла помочь им, так жалко сгрудившимся в ледяной воде и не понимающим, что происходит. Они суетливо толкались и щипали друг друга вместо того, чтобы искать другой путь, а Лилька изнывала от собственной бесполезности.

Даже во сне (где вообще-то все возможно!), она сразу же догадалась, что не стоит и пытаться крикнуть пингвинам, чтоб те отправлялись к другому берегу. Сами они не могли прийти к этому, и вовсе не потому, что были глупыми, нет! Просто они возвращались, а возвращаться можно только домой…

А потом ее разбудил шум, и Лилька так и не узнала, что же стало с пингвинами, из-за которых однажды и на всю жизнь обиделась на Максима Горького: зачем обзывать жирным того, кто не может тебе ответить? Да еще в книжке… Это же все прочитают!

Дедушка Ярослав тогда поддержал ее и задумчиво заключил:

— Неблагородно…

А после добавил:

— Он много сделал неблагородного.

Лилька попыталась вытянуть из дедушки то, что пряталось за этими словами, но тот лишь назидательно поднял длинный сухой палец, как делал всякий раз, когда она лезла не в свое дело:

— Это не для таких крошечных носиков.

— Не такая уж я и крошечная! — обиделась Лилька. — Всего-то через три месяца мне уже двенадцать будет. Забыл, что ли?

Конечно, он помнил. И что-то уже мастерил ночами ей в подарок. Дедушка всегда сам делал Лильке игрушки, и каждый раз они оказывались необыкновенными. Были у нее и "нормальные" куклы, даже Барби, правда, китайская. Была мебель для них, и школьные парты, в общем много чего. Но даже самых любимых из них девочка не могла назвать сказочными. А дедушкины игрушки были именно сказочными.

Например, деревянная лягушка, сидевшая на маленьком камешке. Она крепко держала обеими лапками золотую стрелу, переплавленную из дедушкиной зубной коронки, наконечник которой упирался прямо в камень. Соседки по дому, когда видели эту стрелу, ахали над дедушкиной расточительностью. "Золото все ж таки!" А дедушка только усмехался и отвечал, что оно оттягивало ему челюсть. Зато у лягушки вид был ужасно довольный! К тому же, она точно знала, чем дело кончится!

А оно непременно кончалось тем, что Лилька (почему-то каждый раз одинаково замирая от восторга) особым образом поворачивала подвижные лапки, а потом и вообще переворачивала всю игрушку, и та превращалась… Ну конечно, в красавицу! И камень оказывался вовсе не камнем, а мудрой головой Василисы. А стрела оборачивалась золотистой косой. Разве после этого Лилька могла поверить, что никаких чудес не бывает?! Что бы там не говорили в школе…

— Нашла о чем думать!

Она очнулась и сердито мотнула головой, но короткие волосы даже не взметнулись — они слиплись и отяжелели от страха. Вроде никто не гнался за ней, но ведь они тоже могли пригибаться и прятаться за серыми изгородями. Кем были эти "они", Лилька не успела понять. Она проснулась оттого, что в дедушкиной комнате разговаривали слишком громко, почти кричали, и все голоса были мужскими, незнакомыми. Лильку подбросило на постели, и сердце заколотилось так, будто она только что отмахала на лыжах километров десять.

Позднее Лильке так и не удалось припомнить, был ли подобный страх знаком ей раньше… Нет, похоже, не было такого! До этой ночи ей никого не приходилось бояться настолько, чтобы убегать от него, потому что и в школе, и в своем переулке ее все знали, со многими она даже дружила, а разве друзья нагоняют страх?

Те люди в дедушкиной комнате не были его друзьями, это сразу стало ясно. У них были такие злые, резкие голоса, какими до сих пор никто с ее дедушкой не разговаривал. Даже если соседи ссорились между собой, ни один из них почему-то никогда не кричал на ее дедушку. Вообще не повышал голоса…

То ли потому, что он был чехом, значит, уже не совсем таким, как остальные. То ли из-за того, что у него была такая необычная специальность — настройщик, и как он сам говорил абсолютный слух. Или из-за имени — Ярослав, каким тоже больше никто не мог похвастаться в их переулке. Как бы там ни было, Лилька считала, что по-другому и быть не может…

Этой ночью, услышав шум, она едва не бросилась в соседнюю комнату, чтобы вытолкать неприятных ночных гостей за порог. Но успела сообразить, что для этих взрослых, неизвестно откуда взявшихся, мужчин, которые позволяли себе так орать, она всего лишь Моська. Хотя сами они ничем не поминали добрых больших слонов. Другое дело — дедушка Ярослав…

— Где стоит этот чертов орган? — выкрикнул один голос, и Лильке почему-то представилась морда гиены. — Я ж так понимаю, он здоровенный, под него целый зал нужен. Так где ж этот зал?

— Его не существует, — спокойно отозвался дедушка. Так спокойно, что Лилька сразу угадала, до чего же он напуган!

Взвизгнул голос шакала:

— Брехня!

— Легенда, — поправил дедушка. — Посудите сами, взрослые же люди, разве в современной жизни еще встречаются чудеса?

— Встречаются. Конечно, — прошептала Лилька и нашла глазами сделанного дедушкой музыкального колобка, у которого из носа вываливались драже — ее любимый изюм в шоколаде.

Дедушка притворно ужасался и всплескивал руками:

— Фу! Ты ешь "козявки"?

Более низкий, чем остальные, почти рычащий голос заставил Лильку забыть о колобке:

— Сказки, дед, тоже не на пустом месте рождаются.

Дедушка согласился:

— Это верно. Только из чего они рождаются? Из мечты. Так? Разве было на свете говорящее зеркальце? Или скатерть-самобранка? А Емелина печка? Но сказки-то родились!

— Не морочь нам голову! — снова завизжал шакал. — Орган этот никакая не сказка, мне о нем верный человек рассказывал. Он говорил: послушаешь тот орган — и все! Самым уважаемым можешь стать, и никто тебя пальцем не тронет! Тот человек, что мне говорил, он как бы… ясновидящий… Или как?

Он издал хилый смешок:

— Так он, говорит, общался прям с одним из тех, что этот орган прошел. Ну, понятно, мысленно… Живьем он его не видел, его ж тут больше нет. А то мы бы лучше к нему наведались, чем к тебе. Но тот, говорит, мужик получил, что хотел. Как, говорит, мечтал зажить, в точности так и живет. А ты говоришь!

Дедушка Ярослав проговорил еще спокойнее:

— И по-вашему такое возможно? Вы бы себя послушали… Смех да и только. Это же все чистой воды фантазия!

"Значит, он и вправду существует!" — Лилька обмерла от этой мысли. Дедушка говорил "чистой воды фантазия" о тех вещах, которые вызывали у него восхищение, но объяснить красоту которых было невозможно. Например, закат солнца… Или запах весны… Или…

— Тебе когда-нибудь делали очень больно?

Едва не вскрикнув, Лилька изо всех сил вцепилась в пододеяльник. Он легонько треснул под ее руками — все в их доме было таким же стареньким, как дедушка. Разве он выдержит, если ему сделают очень больно?

Но дедушкин голос прозвучал очень ровно:

— Я имел дело с советским НКВД. Не думаю, что в пытках вы окажетесь изощренней их.

Они так дружно заржали, что Лильке представилась тройка коней, скаливших огромные желтые зубы. Это были злые кони.

— Хорошо, руки тебе тогда не покалечили! Ты нам на органе и сыграешь.

— Я — настройщик, — глухо отозвался дедушка. — Слух у меня отменный, но этого мало, чтобы…

— А кто в той комнате? — неожиданно спросил тот рычащий, которого Лилька еще не придумала, кем обозвать. Ей очень не хотелось сравнивать его ни с тигром, ни со львом, потому что те были такими симпатичными, хоть и хищниками.

Дедушкин голос вовсе лишился интонаций:

— Никого. Это мастерская.

Ее руки сами схватили со стула брошенные маечку и шорты. Через какие-то секунды Лилька уже залезла на подоконник и без опаски выпрыгнула в окно. Она проделывала это тысячи раз — первый этаж. Кто же летом выходит через дверь с первого этажа?!

Правда, на этот раз она здорово отшибла пятки, ведь прыгать босиком ей еще не доводилось. Приподнявшись на носочках и кривясь от боли, Лилька пробежала мимо второго подъезда и свернула за угол. Темные кусты вытянулись вдоль дороги спасительным укрытием. Низковатым, правда, но Лильке не слишком пришлось пригибаться, она вообще была маленькая.

Не давая боли в пятках справиться с собой, она побежала, прячась за кустами, к тем домикам, куда они с девчонками иногда лазили за малиной и ранетками, и где было целое множество коротких переулков, путаных, как коридоры лабиринта. В одном из тех домов Лилька однажды нечаянно отломила острую макушку доски в заборе и с тех пор старалась там не появляться. Хотя ее тогда и не поймали, ей все равно было стыдно.

Она металась от одного забора к другому, пугаясь собственного сердца, вытягивала шею и прислушивалась, присев на корточки. И нисколько не верила тишине, казавшейся подозрительно сонной — разве можно спать, когда такое творится? А шакалы и гиены умеют подкрадываться неслышно… И тот, третий, наверное, тоже… Кем бы он ни был…

Ее ни разу не потянуло заплакать: страх выжег слезы, но проступил на спине. Мокрая майка противно липла к телу, и Лилька попыталась отодрать ее, изогнувшись и сунув руку за спину. Но ткань, как заколдованная, тут же снова приклеилась к лопаткам. Лилька только рыкнула от злости и оставила майку в покое.

Правда, та ни в какую не давала забыть о себе: теперь, когда Лилька никуда не бежала, влажный материал стал остывать так стремительно, что у нее застучали зубы. Такого с ней еще не было, хотя в книжках она про это часто читала. Испуганно схватившись за нижнюю челюсть, девочка прижала ее покрепче и снова прислушалась. Теперь, если б сама Лилька не дышала так громко, тишина была бы почти неживой. Страшной.

Хорошо было бы прямо тут переодеться, как после тренировки — с лыжни Лилька тоже обычно возвращалась насквозь мокрая. Только сейчас ей, конечно, не пришло в голову захватить что-нибудь сухое. А кто бы до этого додумался? И потом, она же не подозревала, что страх такой липкий…

В щель деревянной ограды она посмотрела на дом, возле которого пряталась. Он отличался ото всех, и Лилька заприметила его давно, хотя сейчас рядом с ним присела, конечно, случайно. Просто силы как раз возле него и кончились.

Дом это походил на маленький такой, игрушечный замок. Не настолько маленький, чтобы в нем жили куклы, люди вполне могли тут уместиться, даже целой семьей. Но все же башенка была раз так в десять, а то и в двадцать меньше, чем в настоящем замке, каким Лилька его представляла, и флюгер казался совсем крошечным. Но у других домов вообще ведь не было ни башни, ни флюгера, одни только серые крыши… У этого черепица была морковного цвета. Девчонки смеялись над этой причудой, а ей нравилось, что этот дом такой, будто на нем вечером посидело солнце.

— Интересно, кто здесь живет? — пробормотала Лилька, вглядываясь в темные окна. — Может, колдун какой-нибудь? Они ведь не только в сказках бывают… Дедушка говорил, что даже ведьмы настоящие есть.

Как-то раз она лазила в этот огород за молодым горохом, но тогда, естественно, никого дома не было. Кто же ворует в присутствии хозяев? Тогда он вообще показался ей каким-то мертвым. Нежилым. Но сейчас, присмотревшись, Лилька увидела, что на веревке возле крыльца сушатся какие-то вещи. В темноте все они, как и кошки, казались серыми.

— Вот растяпы, — проворчала она и хихикнула. — Мне, что ли, оставили? Получается, мне!

Не раздумывая, Лилька неслышно сняла большой крючок на калитке и на цыпочках пошла по деревянному настилу прямо к дому. Цепной собаки здесь не было, это Лилька помнила еще с прошлого раза, хотя за год они вполне могли завести, и, на всякий пожарный, как говорил ее дедушка, она обвела взглядом постройки, сбившиеся в одну деревянную крепость. Ничего похожего на конуру не обнаружилось, но Лилька не позволила себе расслабиться. Она уже знала: собака — далеко не самое страшное, что может встретиться в жизни.

На веревке болтались какие-то ненужные Лильке полотенца и наволочки, но нашлась и футболка, которая оказалась подходящего размера. На этот раз и не подумав оглядеться, Лилька быстренько стянула свою маечку и надела сухую, от чего сразу стало спокойней и наконец получилось глубоко вдохнуть.

Повертев в руках влажный комок, она водрузила свою майку на место украденной: "Это же уже не воровство! Я же свою оставила".

От этой правильной мысли ей полегчало еще больше, и даже страх перестал дышать в спину, а отполз к черным не стриженым кустам крыжовника и там затаился.

Но на его место тут же втекла растерянность: "А теперь что делать?"

Надо было куда-то бежать, где-то прятаться, вот только Лилька представления не имела: куда и где? И ей никак не удавалось сосредоточиться, потому что это очень не просто сделать, когда стоишь посреди чужого огорода в чужой майке, а вокруг так темно, что от одного этого уже можно разреветься от страха.

Где-то внутри нее, как обычно, тихо прозвучал дедушкин голос: "Утро вечера мудренее".

— Я знаю, — шепнула она. — Только до утра ведь еще — ого-го!

Опасаясь занозить ногу, Лилька осторожно прошла к сарайчику, в который вглядывалась, отыскивая собачью будку. Ничего похожего на замок здесь не было, и она медленно потянула дверь на себя: "Скрипнет — не скрипнет?"

Тишина осталась не тронутой. Лилька заглянула внутрь, но ничего не разглядела и вошла, вытянув вперед руку. И сразу воткнулась коленом во что-то твердое.

— Топчан? И это для меня приготовили?

Ее неожиданно разобрал смех, с которым ей всегда трудно было справиться, особенно на уроках: "Ну, надо же! Меня тут прямо дождаться не могли!" Она горделиво прошлась вдоль топчана, уже чувствуя себя желанной гостьей. То, что это был всего лишь старый сарай, ее не смущало.

Вдруг невероятная догадка пронеслась то ли внутри головы, то ли перед глазами — Лилька не успела заметить: "Это же дедушкино волшебство!"

Если он хотел, что б она удрала через окно ("Еще бы! Конечно, хотел!"), то должен был и все остальное для нее подготовить. Как именно дедушка сделал это, Лилька не задумывалась. Разве он объяснял ей, как сделал ту лягушку или колобка? Но они ведь были. И как раз потому, что Лилька не понимала их устройства, они и становились волшебными.

Присев на краешек матраца, лежавшего на топчане, Лилька вздохнула и осмотрелась. Напротив стоял велосипед, который она сначала не заметила. Девочка подумала, что если придется удирать и отсюда, можно будет им воспользоваться. Вот только встать и проверить, накачаны ли шины, Лилька поленилась.

Воздух в сарае был теплым и полосатым оттого, что свет луны просачивался между щелями. "Днем полоски станут солнечными", — ей до того захотелось увидеть это, что Лилька вздохнула и подумала, что, может, в сараях тоже бывают свои привидения. Вдруг это они и есть такие длинные и прозрачные?

Нашарив рядом на полке большую, плотную тряпку, которая могла оказаться вполне приличным покрывалом, Лилька с удовольствием вытянулась на топчане и укрылась с головой. Не потому, что ей все еще было зябко, а чтобы всякие противные мысли не лезли раньше времени. Она же решила — утром.

Только один вопрос успел проскочить, пока девочка засыпала: "Где же этот орган? Дедушке в самый раз послушать его…"

Глава 2

И он ей приснился. Не дедушка, хотя его она с радостью повидала бы… Но Лилька увидела во сне орган — огромный, старый, темный и, вроде бы, пугающий, но никакого страха он не вызывал. Ее мучило только то, что орган молчит, только мрачно поблескивает рядами труб, но это было вполне понятно, не мог же он играть сам по себе! А Лилька не умела…

"Дура! — кричала она себе, не просыпаясь. — Учиться надо было! Дедушка же хотел…"

Неожиданно орган заиграл, хотя никто к нему и не приближался. Заиграл какую-то свою, очень подходящую ему музыку, переполненную звуками. Только вот они выходили немного странными… Лилька воображала совсем не такие.

— Да это же пианино!

Она подскочила и села на своем топчане, еще не проснувшись окончательно, но уже достаточно для того, чтобы сообразить, что сон кончился. А вот музыка и не думала кончаться. Наоборот, она набирала уверенности с каждым звуком, и Лильке показалось, что мелодия становится все красивее и насыщеннее.

"Это Бах, — решила она, припомнив, какие пластинки слушает дедушка. — Может, и нет, но очень похоже. Как это называется? Многоголосье… Да. А ведь Баха как раз на органе и играют! На конверте есть фотография…"

Ее так и сдуло с топчана, и, забыв об осторожности, Лилька вылетела из сарайчика. И первым делом увидела, что на веревке больше нет никакого белья. И ее майки, которая давно уже должна была высохнуть, тоже нет. Перед сном Лилька не загадывала совершить обратный обмен, эта мысль мелькнула у нее только что, но девочка растерялась так, будто лишь на это и рассчитывала.

Можно было, конечно, потихоньку ускользнуть через забор или даже прямо через калитку — попробуй еще догони ее, лыжницу-то! И она так и сделала бы, если б не музыка, заполнившая сад целым потоком звуков. Лилька чувствовала себя так, будто плыла против течения, уже чувствуя слабость, но ни на секунду не забывая о том, что добраться просто необходимо.

Тот человек, что играл… Почему-то ей представилась молодая, длинноволосая женщина с такими тонкими, почти прозрачными руками… Так вот, эта женщина могла что-нибудь слышать о том самом органе, раз уж она играет именно Баха.

Может, хоть одним ухом слышала, Лильке и этого хватит, чтобы додумать остальное! Она ведь только так щелкала всякие головоломки и решала кроссворды. Дедушка говорил, что у нее очень развито логическое мышление. И с сожалением добавлял: "Это не в меня".

Лильку его слова жутко обижали. Она предпочла бы обойтись вообще безо всякого мышления, только чтобы во всем походить на дедушку Ярослава.

"Сколько у них деревьев, — отвлекшись от мыслей о нем, она с удивлением огляделась. — Это уже не огород, а прямо сад какой-то! В мае, наверное, красотища такая! Ранетка вон… И на черемуху надо будет слазить. Не сейчас, конечно! Сейчас мне некогда…"

— Я только на минутку зайду. Просто отдам майку и как бы между делом спрошу про орган, — шепотом объяснила Лилька себе, не потрудившись уточнить, — между каким это делом?

Продышавшись, как перед стартом (она занималась лыжными гонками уже третий год), Лилька тихонько открыла дверь в дом — не отвлекать же стуком! И попала на небольшую веранду, всю кружевную и полную воздуха. Кружева были и деревянными и нитяными, Лильке это ужасно понравилось, тем более, что снаружи дом выглядел мрачноватым.

Но еще больше понравились плетеные из бежевого цвета нитей маленькие черепашки, стайкой сидевшие на узком белом подоконнике. Лилька взяла одну и пальцем погладила бугристый панцирь.

"Если я хорошенько попрошу, может, она мне подарит ее?" — Лилька посадила черепашку на место и также без стука приоткрыла дверь в комнату.

Сидевший за пианино мальчик стремительно повернулся на своем вращающемся стульчике. Лилька едва не вскрикнула от неожиданности и уставилась на него, не зная, что и сказать. Он прищурился:

— Откуда у тебя такая майка? Здесь таких ни у кого больше нет.

— Это твоя, — сразу призналась она и наспех соврала: — Я как раз и зашла ее отдать.

— Снимай. Это, между прочим, моя любимая. Твоя вон там, — он указал на соседнюю комнату. — Ищи в общей куче. Я все снял и никак понять не мог: чья это майка? Для мамы маловата. Теперь все ясно.

Осторожно продвигаясь к другой комнате, Лилька заискивающе улыбнулась:

— Ты не злишься? Я же ее возвращаю. Я и не думала воровать!

— Да ладно, он немного помолчал. — Только маме опять стирать придется.

Лилька обиделась:

— Можно подумать, я такая грязная!

— Ну, все равно… Ты же мне не сестра.

— А у тебя и сестра есть? — это ее обрадовало бы. Если у мальчишки имеется сестра, он уже научен общаться с девчонками. С такими легче иметь дело.

Но он сказал:

— Нет. И брата тоже нет. Я один.

"С чего это вдруг мне стало его жалко?" — удивилась Лилька, но уже произнесла:

— Я тоже одна. То есть с дедушкой…

— Ого! — его темные глаза сразу как-то потеплели. — С одним только дедушкой?

— Ну да. Это ничего, спрашивай! Мои родители так давно погибли, что я их даже не помню. Мне кажется, я всегда с дедушкой жила…

Ее вдруг с такой силой обдало жаром, что даже слезы выступили: "Как же я совсем не вспоминаю про дедушку?! Что я за дура такая! Про какую-то идиотскую майку думаю, про черемуху, про Баха… А вдруг они уже убили его? Ясно же, что бандиты…"

— Ты что? — мальчик начал сползать со своего стульчика, внимательно всматриваясь в ее лицо.

Лилька умоляюще улыбнулась:

— Ты… Слушай, тебя как зовут?

— Саша…

— А я — Лилька. Саш, а ты не мог бы…

"А чего — не мог бы? Я же еще не придумала?"

— …помочь мне.

— А что надо сделать? — он все еще смотрел на нее недоверчиво. А кто сразу поверил бы девчонке, стянувшей среди ночи любимую майку?

В свою очередь Лилька спросила с подозрением:

— А ты не болтун?

— А я из тебя секреты и не вытягиваю! — лицо у Сашки сразу сделалось надменным, как у какого-нибудь принца из фильма-сказки. Он снова уселся на свой стульчик, выпрямив спину и слегка задрав подбородок.

"Наверное, точно так сидят на троне", — подумалось Лильке.

Она поспешила загладить вину:

— Знаешь, а ты здорово играл!

— Знаю, — ответил он с тем же выражением.

— Это Бах, да?

Большие Сашкины глаза еще выросли:

— А ты откуда знаешь Баха?

Лилька небрежно бросила:

— Слышала… В жизни бы не подумала, что ты — пианист!

— Ну, я еще не настоящий пианист… А почему это ты не подумала бы?

— Да ты бритый такой, здоровый, — ее почему-то разобрал смех. — Ты больше на спортсмена похож. На хоккеиста какого-нибудь.

Сашку так и перекосило от досады:

— Как же… Я даже на коньках не умею кататься. Мама все боится, что я головой о лед шарахнусь. Кинга начиталась…

— "Мертвую зону"? — догадалась Лилька. — А я тоже читала!

— Ты? Читала?

"Вот за это уже и вмазать можно!" Она сердито спросила:

— А я похожа на малограмотную?

— Да нет…

У него оказалась такая улыбка, что Лилька сразу все ему простила.

— Нет, — повторил Саша. — Я, наверное, как-то привык уже, что у нас в классе никто ничего не читает, только телевизор смотрят. Но мама говорит, что всегда так было, а в газетах все врали про самую читающую страну. Когда она сама в школе училась, тоже человека три из класса любили читать, а остальные — нет.

— Это она вязала тех черепашек на веранде? Такие хорошенькие!

Сашка вдруг заметно покраснел и произнес как-то сердито:

— Это не мама. Это я делал. У нас в начале года трудовика в гимназии не было, и нас вместе с девчонками технике макраме учили.

— А нас не учили, — сказала Лилька с сожалением. — Может, покажешь потом? Мне бы тоже такую черепашку хотелось…

— Я тебе подарю.

— Правда?! Ой, я и не ожидала!

Про себя она лукаво подумала, что как раз на это и рассчитывала, заведя этот разговор, и ей стало приятно оттого, что Сашка оказался таким, как ей хотелось. По крайней мере, в этом…

Заглядевшись на золотистый пейзаж за его головой, Лилька легко вздохнула:

— Красиво как… Сосны такие ровные и море. Это где-то не у нас?

Он ловко повернулся, оттолкнувшись ногой, потом глянул на нее через плечо и хмыкнул:

— Да уж, конечно, не у нас. Не здесь. Это мой дядя Латвию рисовал. По памяти. У него много картин по памяти сделано.

— Хорошая память, — уважительно отозвалась Лилька. Ей всегда полдня приходилось заучивать стихи. Дедушка говорил, что совсем не обязательно знать их наизусть, главное — любить.

Осторожно опустив крышку инструмента, Саша опять повернулся к ней:

— Так тебе чем помочь надо?

Лильку даже затошнило от стыда: "Он вперед меня вспомнил! Что ж у меня — дырка в голове, что ли?!" И следом удивилась: "А почему это я ему так верю? Вот ведь расскажу сейчас все…"

— Саш, — неуверенно начала она, пристально вглядываясь в темные глаза, в которых ей так не хотелось обнаружить что-нибудь похожее на равнодушие, — вот ты ведь музыкант…

И заметив, как он протестующе дернулся, поспешно добавила:

— Ну, будущий! Какая разница? Ты, может, слышал? Где у нас в городе есть орган?

Он вздрогнул и отвел взгляд. Потом встал и начал складывать растрепанные ноты, слишком тщательно подравнивая края.

— В филармонии есть, — наконец ответил Саша, по-прежнему не глядя на нее. — А почему это ты про орган спрашиваешь?

С досадой охнув, Лилька в сердцах стукнула себя кулаком по бедру:

— Ну, точно! Я же знала. Только… Нет, это, наверное, не тот орган. О нем же всем известно.

— А тебе какой нужен? — У него насмешливо заблестели глаза. — На сто семнадцать регистров?

Не совсем поняв, о чем идет речь, Лилька уклончиво ответила:

— Не знаю.

Не скажешь ведь так напрямик: "Волшебный"! Может, если на сто семнадцать регистров, так это и есть волшебный? Еще бы знать, что такое регистры… Она с надеждой спросила:

— А другой есть?

— Здесь? Не слышал. А тебе зачем?

— Надо.

И решившись пока ограничиться возможной полуправдой, пояснила:

— К моему дедушке ночью заявились какие-то… Трое. Хотя, может, их и больше было, я же в другой комнате была. Наверняка бандиты! Они хотели из него вытрясти, где находится какой-то орган. Уж филармонию они и сами нашли бы, точно?

— Вытрясти? — Сашка выпрямился. — Хочешь сказать, что они его били?

Лильке захотелось немедленно сломать что-нибудь, ну хоть вот эту фигурку Будды, а может, и не Будды, но кинуть ее в стенку, что есть сил. Может, тогда эти проклятые слезы напугались бы и отступили…

Слегка отвернувшись от Сашки, она произнесла металлическим голосом, каким разговаривала с учителями, которые по незнанию или со злости требовали, чтобы в школу пришла ее мама:

— Я не знаю. Я убежала. В окно выпрыгнула… Они хотели мою комнату проверить.

— Померь мои кроссовки, — неожиданно предложил Сашка. — Вон те, белые. Они мне малые уже, тебе должны быть как раз. Только иди ноги помой во дворе… Полотенце я дам.

"Чистюля!" — она обозвала его только мысленно и совсем не сердито, потому что почувствовала, как полегчало от его слов. Непонятно почему…

Сашка вышел за ней следом с желтым полотенцем на плече и сурово схватил за локоть, чтобы Лилька не поскользнулась на промокшей насквозь, скользкой деревяшке. И отвернулся, чтобы не смущать ее, пока она возится со своими ногами, хотя Лилька нисколько и не смущалась.

Когда девочка наконец обулась, предварительно натянув его носки с вышитыми по бокам теннисными ракетками, Саша, глядя только на кроссовки, сказал:

— Ну вот. Я знал, что ты в них влезешь. Ноги у тебя совсем маленькие, — и добавил уже с насмешкой, поглядев на нее сверху: — Ты и сама-то… Метр с кепкой. Я, вроде, понял, чего ты от меня хочешь. Чтобы я заглянул к твоему дедушке? Проверил территорию?

— Точно, — Лилька посмотрела на него с уважением. — А ты как догадался?

— Ох, уж задача! Ты снимешь когда-нибудь мою майку? Кроссовки можешь потом себе оставить, мне они все равно не пригодятся.

Лилька метнулась к дому:

— Подожди здесь! Я сейчас.

Все белье, даже ее майка, пахло утренним ветром. Проскользнув в нее, Лилька с удовольствием прижала к ребрам ладони: "Родненькая…"

А следом почему-то подумала о Сашке: "Вот бы такого брата! У нас в школе таких нет. И во дворе тоже. Или нет… Даже лучше, что не брат".

Продолжая разглаживать ткань, она вскользь оглядела комнату. Здесь тоже все было не как у всех: какой-то совсем старинный диван с изогнутой спинкой и неяркой цветной обивкой (она от дедушки знала, что такие цвета называют пастельными), высокий сервант с округлыми боками, в стеклах которого были вытянуты острые блики солнца, а внутри — золотая посуда, и поставленные на ребро тарелочки с картинками.

Лильке стало жаль, что некогда рассмотреть каждую. Наверняка там нарисовано что-то необычное! Может быть, та самая Латвия, откуда был родом таинственный Сашкин дядя, рисующий по памяти. Ее взгляд опять вернулся к пейзажу над фортепиано…

А еще в комнате стоял большой круглый стол, и на нем лампа с абажуром, про какие она только читала. Ей представилось, как Сашка садится вечером с книжкой поближе к этой лампе, и захотелось увидеть это не в воображении, а на самом деле.

"А в башенке что?" — от любопытства Лильку так и распирало, но ей самой было противно, что сейчас думается о чем-то, кроме дедушки. Она и о нем думала, конечно, только почему-то, кроме этой, в ее голову просачивались и какие-то другие мысли. А это было совсем ни к чему.

Стараясь ни на что больше не смотреть, чтобы не застрять тут еще на час, она выскочила из дома и обнаружила Сашу уже возле калитки: "Надо же… Не подглядывал!" У него тоже могло родиться подозрение, что Лилька там рассматривает все, разинув рот, только спрашивать он не стал.

"Точно не болтун!" — ей сразу же захотелось рассказать ему главное об органе, чего, наверное, никто не должен был знать. Только разве человеку захочется искать "то, не знаю что"? Так ведь только в сказках бывает, да и там это делают не по своей воле. Лильке почему-то хотелось, чтобы Саша сам захотел помогать ей и дальше.

— Ты давно учишься? — спросила она, не потрудившись уточнить — чему?

Но Саша понял:

— Пять лет. Это с подготовительным классом считается. Я поздно пошел… Мама не очень хотела, чтоб я учился, у нас ведь все музыканты. Но я ее уговорил… А в обычной школе я уже в седьмой перешел.

— А я только в шестой, — огорчилась Лилька. Ее испугало, что он сейчас же задерет нос.

Только он этой разницы будто и не заметил:

— Я бы вообще не ходил в ту школу, если б можно было. Хоть она и гимназия… Мне одной только музыкой нравится заниматься.

— У тебя талант, — Лилька уважительно кивнула, подтвердив свои слова.

Саша рассмеялся, опустив глаза:

— Много ты в этом понимаешь!

— Я же узнала Баха, когда ты играл! А если б таланта не было, ты бы его так изуродовал, что и не узнать!

— Дело не в том, чтоб все правильно сыграть… Это еще не талант. Каждый должен в Бахе что-то свое открыть. В любом композиторе.

Лильке стало не по себе:

— Ты говоришь, прямо как взрослый.

— Я же о музыке говорю, — не совсем понятно ответил Саша.

— Значит, ты сам захотел учиться? Надо же… А я думала, что тех, кто музыкой занимается, родители заставляют. А ты еще и уговаривал? Ну, ты даешь! Значит, это действительно талант требовал. Я, правда, лыжами тоже сама стала заниматься. Дедушка против был. Он говорил, что это не для девочек…

— Интересно, зачем тем типам понадобился орган? — опять первым вспомнил Сашка. — Его же не украдешь, он ведь огромный!

— А черт их знает! — она никак не могла побороть возникшее смущение. Ей стало казаться, что Саша считает ее какой-то дурочкой, ведь она почти ничего не смыслила в музыке…

Неожиданно он остановился и так прищурился на нее, что черные ресницы почти сцепились:

— Значит так… Дурака ты из меня не сделаешь, поняла? И не пытайся.

— Да я и не…

— Это ты, между прочим, забралась к нам в дом…

— Не в дом…

— …стащила мою майку…

— Я же ее вернула!

— И почему-то я все равно тебе поверил! Потащился с тобой неизвестно куда… А может, ты из шайки какой-нибудь? Запрете меня в подвале и будете требовать с мамы выкуп? Сейчас о таком все газеты пишут.

Лилька заинтересовалась;

— А у твоей мамы много денег? Ну да… Домик у вас не слабый!

— Он нам в наследство достался, — Саша мотнул головой и быстро пошел, не дожидаясь ее. — А денег у нас вечно в обрез. Она музыкальным работником в детском саду устроилась. Знаешь, сколько там платят?

Забежав вперед, Лилька пошла, отступая:

— Она тоже на пианино играет?

— Тоже, — он ответил как-то неохотно.

— Точно — сплошные музыканты! А вот на органе она… или ты… смогли бы?

Взгляд у него снова заискрился:

— Ага! Сама к органу вернулась.

— Так ты смог бы? — нетерпеливо повторила Лилька.

— Нет. Это же совсем другое.

— А что там другого? Те же клавиши.

— Дурочка, — снисходительно процедил Саша. — Орган — это как целый оркестр. Там же труб всяких несколько тысяч может быть. И пульт управления есть.

Лилька заворожено повторила:

— Несколько тысяч? И пульт управления? Как у космического корабля? Ты не врешь?

— Нет. Я знаю.

— Откуда, если не играл?

Он ответил не сразу:

— Мы же изучаем разные инструменты. И потом у меня книжки есть. Еще мамины… Слушай, ты свалишься, если будешь так пятиться! Так что там особенного в этом органе? В нем что-то спрятано?

— Спрятано? — эта мысль как-то не приходила ей в голову.

— Золотые слитки в трубах?

— Ты издеваешься?! — она резко толкнула его в плечо и отскочила, чтоб Саша не дотянулся.

Но он лишь рассмеялся:

— Вот дурочка! Я не издеваюсь. Поприкалываться нельзя? Ты сама виновата: не говоришь, что там на самом деле, вот мне и приходится версии выдвигать.

Изобразив улыбку, которая вышла такой кривой, будто Лильку перекосило после страшной болезни, она умоляюще забормотала:

— Саш, я только у дедушки спрошу: можно тебе сказать или нет. Ладно? Ты не злись, пожалуйста.

— Да я не злюсь, — удивился он.

— Да я бы тоже разозлилась. Но вдруг эта какая-то особая тайна? Что если о ней вообще никому говорить нельзя?

— Как это — никому, когда о ней уже целая толпа знает? Вот интересно!

— Ну… Может, они неправильно знают!

"Тогда и я неправильно знаю, — сообразила она. — Я же только их слова слышала. Дедушка вообще ничего не говорил".

Она мрачно вздохнула:

— Дедушка никогда не рассказывал мне об этом органе. Выходит, даже мне нельзя было знать.

Сашка прищурился:

— А почему, интересно, они именно у него выпытывали про этот орган? Он что — музыкант?

— Настройщик, — с гордостью сообщила Лилька. — Ты вот знаешь, что чехи — самые лучшие настройщики? А мой дедушка, как раз — чех. Его зовут, как писателя Гашека — Ярослав.

— Я еще не читал, — у него недовольно съехались брови. — У нас есть книжка про солдата Швейка, но мама говорит, что нужно подрасти, чтобы оценить его юмор.

Лилька беззаботно махнула рукой:

— Я тоже не читала. Она такая толстенная! Я все боюсь, что начну, а вдруг неинтересная окажется? И мучиться над ней три года!

— А ты все равно дочитываешь, даже если книга неинтересная?

Лильке показалось, что он посмотрел на нее испытующе, но все равно решилась на правду:

— Только не смейся… Мне, знаешь, как-то жалко писателя становится.

— За что жалко?

— Ну, как же! Я не дочитаю, ему же обидно будет. Мне всегда кажется, как будто писатель меня видит. Или чувствует.

Сашка слегка улыбнулся:

— Ты — фантазерка. Совсем, как моя мама.

— А она что такого нафантазировала?

Но ему почему-то уже расхотелось рассказывать. Он нервно дернул щекой:

— Да это тоже не моя тайна…

"Ладно, — смирилась Лилька. — Он скажет, когда я скажу…"

А через несколько шагов уже и думать забыла про Сашкину маму, потому что между тополями проглянул их деревянный дом. Его и соседние часто называли просто "бараками", и тогда Лилька распалялась в одну секунду и начинала кричать, что никакой это вам не барак, а самый настоящий дом. И если он сделан из дерева, так еще и лучше, потому что это самый полезный материал, а значит, ее дедушка в таком доме двести лет проживет! А то, что у них печки вместо газовых плит, так это тоже одно сплошное удовольствие. Что за радость сидеть вечером перед газовой плитой?!

У нее так застучало сердце, что она покосилась на Сашку: слышит? Лилька еще не сказала ему, что это их с дедушкой дом старым корабликом выплывает из темной вчерашней ночи, а Сашка, вроде, сам догадался: замолчал и огляделся пристально, как шпион, замаскированный под мальчишку.

Но ничего подозрительного вокруг не было: соседку тетю Аню, развешивавшую белье на веревке, натянутой между тополями, Лилька знала чуть ли не с рождения. И старика Голубева, который заводил свой мотоцикл с коляской, называвшейся смешно — "люлькой", тоже можно было не опасаться. Он, конечно, не раз гонял Лильку, когда она с мальчишками скакала зимой по скользким крышам металлических гаражей, но это единственное время, когда его следует опасаться. Летом ведь на гаражах нечего делать — горячо.

— Давай сначала в окно заглянем, — предложила она почему-то шепотом.

— У вас первый этаж?

— А ты думал, я со второго выпрыгнула?

Лилька подкралась к окну дедушкиной комнаты и встала на завалинку чуть правее рамы. Замерев у другой стороны окна, Саша смотрел на нее такими глазами, точно Лилька собиралась выбить стекло ногой и перестрелять всех бандитов, ввалившись в комнату с тяжеленным "калашниковым". Ей сделалось так смешно, что она даже бояться перестала.

Задержав дыхание, в котором прорывался непрошеный смех, Лилька осторожно посмотрела сквозь пыльное стекло и разочарованно обмякла. В комнате никого не было. И дедушки не было.

— Мое на другой стороне! — она спрыгнула вниз и побежала за угол; не сомневаясь, что Сашка от нее не отстанет.

С этого бока дом еще глубже просел в землю, и уже не нужно было забираться на завалинку. Схватившись за раму, Лилька заглянула внутрь, почти не таясь, и молча перешла к кухонному окну.

— Пусто, — за нее сказал Саша. — Может, он тебя ищет? Ключей у тебя нет? Вдруг он на столе записку оставил? Мы с мамой всегда так делаем.

— Мы тоже. Ключа нет.

Она обнаружила, что у нее плохо слушаются губы, и поняла, что может разреветься прямо на глазах у этого мальчишки, если сейчас же не замолчит.

— Пойдем-ка…

Саша сжал ее ладонь, и Лилька на миг отвлеклась от той горечи, что разлилась в ней, удивившись: какая у него, оказывается, сильная и твердая рука! Она думала, у пианистов очень нежные, тонкие руки…

У нее самой на ладонях вечно были мозоли от лыжных палок, потому что настоящих спортивных перчаток дедушка ей пока не купил. Он еле осилил ранец, который Лильке захотелось еще прежде лыжных перчаток.

В подъезде Саша сам вычислил ее дверь и, ни на секунду не усомнившись, толкнул ее.

— Заперто… — он посмотрел на нее с сомнением. — Если это они увели твоего дедушку, стал бы он закрывать дверь? Или они специально заставили, чтобы никто из соседей не заподозрил?

Лилька пожала плечами и тоже потрогала дверь, как будто она могла открыться, узнав ее прикосновение. Ручка показалась ей ледяной, а ведь в подъезде было тепло. Не так, как летом в кирпичных домах.

Отдернув руку, Лилька медленно спустилась с трех ступенек и оглянулась:

— Что нам делать?

Она даже не обратила внимания на то, что сказала "нам", хотя Сашка и не клялся помогать ей до скончания века. Но возражать он не стал.

— Может, в милицию пойти?

Уверенности в его голосе что-то не слышалось, и Лилька хорошо понимала — почему. Когда в их переулке случалось какое-нибудь неприятное событие, даже самое ужасное — грабили кого-нибудь или избивали, — то бежали к соседям, звонили друзьям или родственникам, но в милицию обращались в последнюю очередь. Видно, и на Сашкиной улице тоже…

Старательно припоминая, Лилька сказала, следя за тем, чтоб не дрогнул голос:

— В том году у нас тут один мальчишка потерялся… На самом деле он в Москву сбежал, на Ленина посмотреть, пока не убрали из Мавзолея. Вот чокнутый, да? Так его родителям в милиции сказали, что только через… сколько-то там дней искать начнут. Через десять, что ли. Я не собираюсь десять дней ждать! Они же запросто убьют его за десять дней!

— Тихо! — Широкая ладошка зажала ей рот. — Не кричи, а то соседи повыскакивают.

Лилька вырвалась и зашептала:

— Ну, и пусть выскакивают! А вдруг кто-то видел, как он ушел? Или хоть что-нибудь!

— Они все равно ничего не скажут, — угрюмо заметил Саша.

— Почему? Если видели…

— Им дела нет. Я знаю. Они всегда молчат. Знают что-нибудь, а не говорят.

"А вот сейчас он готов расплакаться", — она торопливо потащила его из подъезда. На солнце всегда как-то легче. И слезы сами собой высыхают.

Не выпуская его руки, Лилька пересекла двор наискосок, перепрыгнув через совсем развалившуюся песочницу. Когда ей было года три, дедушка фотографировал ее здесь, и на снимке Лилька вышла похожей на толстенького птенца с разинутым клювом.

Сейчас малышей в их дворе совсем не было, и песочница развалилась за ненадобностью. Дедушка говорил, что женщины боятся рожать в такое нестабильное время. Лилька запомнила это слово — нестабильное. Про себя она решила, что это значит — страшное, ведь всех кругом грабили всякие "МММ", а нескольких мальчишек из их школы почти сразу после выпускного отправили воевать в Таджикистан… Лилька нашла его на карте и долго смотрела, сама не очень хорошо понимая, зачем это делает.

— Ну, и куда мы?

Лилька удивленно обернулась, потом сообразила: "Он же не знает!"

— Здесь за гаражами такое тайное место есть. Мы там только в самых важных случаях собираемся. Пойдем, я расскажу тебе…

Глава 3

Когда Лилька выложила то немногое, что подслушала ночью, он вдруг сказал, очень внимательно разглядывая что-то на своем ногте:

— Странно все это… Понятно, что ты убежала. Ты ведь не мальчишка…

— А ты не сбежал бы? — обиделась она.

Ей и так все это время было стыдно, что она бросила дедушку одного с этими бандитами. Только ведь ему было бы еще хуже, если б они поймали ее и начали мучить у него на глазах.

— Подожди, не в этом дело, — поморщился Сашка. — Скажи, почему ты именно к нам пришла?

— А что? — не поняла она.

— Странно, — Саша поднял глаза, и она едва не вскрикнула: такими они были несчастными.

— Да что — странно?

— Да всё… То, что именно орган. Мой отец был органистом.

От изумления Лилька громко втянула воздух раскрытым ртом:

— A-а… Правда? Вот это да… Бывают же совпадения! Что ж ты сразу-то не сказал?! А почему — был? Он больше не играет?

— Он умер, — сухо ответил Саша и опять перевел взгляд на ноготь. — Я думаю, что умер. А мама верит, что он жив. Я же говорил, что она — фантазерка…

— А как это вы так по-разному думаете об одном и том же?

Лильке было страшновато расспрашивать о таком, но с другой стороны, он ведь сам заговорил. Она и не заикалась о его отце.

— Мы его не хоронили. Вообще мертвым не видели. Он просто исчез. Как раз в тот день, когда получил премию. И никаких следов… Я думаю, его кто-то выследил и решил ограбить. Наверное, его затолкали в машину и увезли, — теперь Сашка шумно втянул воздух. — Я знаю, кто-нибудь из соседей видел! Не могли не видеть. Но я же говорю, они всегда молчат!

Съежившись от жалости и желания погладить его по голове, Лилька тихонько спросила:

— Если его хотели ограбить, зачем же с собой увезли? Забрали бы только деньги… А что если это тоже из-за этого органа?! Чтоб твой папа сыграл им…

Несколько секунд Саша смотрел на нее, совсем не видя, потом качнулся, будто возвращаясь в себя.

— А… Нет. Это же не здесь было. Мы тогда в Латвии жили.

— Так ты латыш? — не поверила Лилька. — А говоришь совсем, как русский.

— Я и есть русский, потому что мама у меня русская. Только папа — латыш. Пейзаж видела? Я тебе говорил, это его дядя рисовал. В этом доме, где мы сейчас, он жил. Дядя Валдис. Их сослали сюда… Ну, ты знаешь, при Сталине. Почему-то он тут и остался. И папу сюда все звал, писал ему. Тогда уже русских из Латвии гнать стали, а мы ведь с мамой русские…

— Что-то я такое слышала, — пробормотала Лилька, которой впервые стало стыдно за то, что она так плохо представляет, что творится за пределами их района. Сашка ведь все это не из "Новостей" узнал…

— Папа почему-то сам не свой становился от этих писем от дяди.

"Сам не свой", — повторила про себя Лилька, надеясь запомнить это выражение. Она уже встречала его в книгах, но никогда не произносила. Тем более так естественно, как это вышло у Сашки.

— Я так и не понял: хотелось ему уехать или нет. А когда он… пропал, дядя уже нам писать начал, чтоб приезжали. Написал, что тяжело болен.

Покусав губу, он смущенно пояснил:

— Я оказался его единственным наследником. Ну, дом этот… Теперь мой.

— Вот это да! — ахнула Лилька. — Как в кино. Наследство, дом такой шикарный…

— В Латвии и получше были.

— Так то чужие! Мне дедушка всегда говорит, что надо свое ценить, а не на чужое облизываться, — она заерзала, снова вспомнив о дедушке. — Что ж нам придумать? Где его искать?

Сашка уныло отозвался:

— Читаешь какой-нибудь детский детектив, так там всякие шпендрики такие дела раскручивают! А тут, как назло, ничего в голову не приходит… Но я, знаешь, что думаю? Искать надо не дедушку, а орган. Он же огромный, его легче найти. А если он тем козлам нужен, так они все равно до него доберутся. Там мы их и…

— Сцапаем! — фыркнула Лилька.

— Ну, хотя бы выследим. А через них и дедушку твоего найдем.

С наслаждением почесав вчерашний комариный укус. Лилька пробормотала:

— А что остается? Только как мы будем орган искать? Если они к дедушке заявились, значит, кроме него никто и не знает.

— Ну, конечно! Это же не скрипка, как его можно спрятать? Ему ведь большой зал нужен. Хотя бы, как в филармонии.

— Хотя бы? А что с ним не так?

— Маленький просто…

— Да? А твой папа в огромных играл? — Лилька вовсе не считала бестактным напоминать ему об отце, ведь сама ничего не имела против, чтобы ее спрашивали о родителях. Правда, ей и рассказать-то было нечего. Хотя иногда и хотелось…

Сашка, вроде, и не шевельнулся, а ей почудилось, будто он, как за инструментом, выпрямился и приподнял голову. И низкий голос его опять зазвучал, как у какого-нибудь сказочного принца:

— Мой папа играл и в концертных залах, и в больших соборах. Католических, конечно.

Почему-то Лильке сразу представился Папа Римский, каким его показывали по телевизору — в маленькой смешной шапочке, но она не решилась даже заговорить о нем, чтобы не выдать своей дремучести. Может, этот Папа был совсем и не католическим…

— В церквях всегда играли только лучшие музыканты. А сочиняли лучшие композиторы.

— Бах? — жалобно спросила Лилька, надеясь, хоть тут не попасть впросак.

— Больше всех, наверное. Папа любил его "Токкату". Ее еще называют "фантастической".

Она мечтательно вздохнула:

— Послушать бы! А может, у тебя получится на том органе? Если мы его найдем, конечно… А как мы будем искать?

— Слушай, а давай спросим у моей учительницы, — оживился Саша. — Она уже… В общем, не очень молодая. Хотя и не старуха! Но вдруг она что-то слышала? Если это старая история…

— Наверное, старая, — задумчиво отозвалась Лилька и сдула серые пушинки одуванчика. — Мой дедушка тоже старый.

Сашка грубовато тряхнул ее за плечо:

— Эй, ты давай не раскисай! Нам действовать надо. Пойдем.

Вскочив первым, он протянул руку, и Лилька на миг застыла в ошеломлении: никто никогда не подавал ей руки. Неуверенно улыбнувшись, она вложила свою в его ладонь, впервые в жизни заметив, что ногти у нее обкусанные, неровные, хотя пальцы тоже длинные, почти как у него. Хотя ей это, вроде бы, и ни к чему.

Не заметив ее замешательства, Сашка весело посоветовал:

— Ты пока заучи ее имя, а то спутаешь. Ты такого наверняка не слышала! Ее зовут Иоланта Сигизмундовна. Классно, да?

— Ого! — вырвалось у Лильки. В этот момент она перепрыгнула через пыльное металлическое ограждение возле шоссе, и "го" вышло сдавленным, как будто девочка подавилась им.

Сашка рассмеялся:

— Я тоже в первый раз подумал: "Ого! В жизни не запомню". Ничего, привык. Она знаешь… такая светская дама. Маме кажется, что в молодости Иоланта была красавицей. Только сейчас как поймешь? Она седая вся и в морщинах.

— По глазам, — вспомнила Лилька. — Дедушка говорил, что у красавиц и в старости взгляд совсем не такой, как у всех.

И сама же усомнилась:

— Правда, у меня дедушка тоже фантазер.

— Меня к Иоланте дядя Валдис отправил, — сказал Саша. — У них тоже какая-то старая история. Он говорил, что сто лет ее знает, но просил не называть при ней его имени. Я так думаю, он когда-то хотел на ней жениться, а она не захотела. И он ведь так и не женился, представляешь?

— Я тоже никогда не женюсь, — гордо сообщила Лилька, покосившись на него.

Сашка же, не скрываясь, бросил на нее внимательный взгляд:

— А я вот женюсь. Мама говорит, что если у человека нет детей, значит, жизнь его не имеет смысла. Я так не хочу.

"Какой он!" — подумала Лилька с удивлением. Правда, так и не смогла решить — какой. Но ей и без этой ясности было радостно, что она встретила такого мальчишку именно сегодня.

Лильке даже захотелось подпрыгнуть и выкрикнуть что-нибудь, как она делала, если ее переполняло ликование. Но при Сашке это почему-то казалось невозможным. Может, потому, что он был пианистом… Или потому, что родился в Латвии, которая была для Лильки настоящим заморским царством… Или это его отец, игравший на больших органах немного смущал ее… Она ограничилась тем, что улыбнулась Сашке во весь рот и пошла быстрее.

С другой стороны от шоссе за тополями дома тоже были двухэтажные, но кирпичные, белые. Дедушка называл их "сталинскими", а Лилька не любила, когда он так говорил, потому что в этом слове было что-то отталкивающее, а сами дома ей нравились.

Перед подъездами здесь были сделаны полуарки с одной колонной-кубом, верх которой оборачивался балконом второго этажа. А высокие узкие окна обрамляли завитушки, казавшиеся Лильке очень симпатичными. Она нисколько не удивилась, что женщина с таким чудным именем, как Иоланта Сигизмундовна, живет именно здесь. Наверное, она тоже такая же — немного старомодная и потому особенно приятная.

— Шикарные домики, — она внимательно оглядела окна, слегка обидевшись на то, что Сашка насмешливо фыркнул. — Которые ее?

Он взмахнул рукой, показав на балкон слева, а Лильке вдруг почудилось, да так ясно, будто она заглянула в щелку между годами, будто Саша подал знак огромному оркестру: "Начали! Все за мной!"

— Ты будешь дирижером!

Слова уже вырвались, и Лилька не успела их поймать. Хотя произносить это вслух было совсем ни к чему: мало ли что кому мерещится, другим-то зачем голову морочить? Остановившись, Саша посмотрел на нее без улыбки. Когда у него были такие глаза, Лильке начинало казаться, что на самом деле он очень даже взрослый, только прячется в мальчишеском теле.

У нее осталось ощущение, что он смотрел так целую вечность, и под этим испытующим взглядом ей было совсем неуютно. Наверное, он пытался понять: то ли она так издевается над ним, то ли…

— Иоланта тоже хочет, чтобы я стал дирижером, — наконец сказал Саша.

А затем добавил то, от чего у Лильки в груди заволновалась радость. Она была легкая-легкая, как пух тополя.

— Можешь не объяснять, почему ты так сказала.

Уже позднее Лильке пришло в голову, что, может, он просто испугался, что сейчас она отречется от своих слов, посмеется над ними и всё, совсем всё испортит, ведь Сашке, похоже, и впрямь хотелось стать дирижером. Раз он так сразу поверил…

— Нам придется рассказать ей об органе? — торопливо спросила Лилька о том, о чем сейчас говорить было уже значительно легче.

— Сначала просто спросим, — решил Саша.

Он пропустил ее в подъезд, придержав дверь, и это вышло у него так естественно, что Лильке сразу вспомнилось: "Дедушка говорил, что рыцарями рождаются… Он обещал, что я встречу своего рыцаря, когда вырасту. А если я еще не успела вырасти, а уже встретила? Интересно, а рыцари играли на фортепиано? Или как там это тогда называлось?"

— Вот ее квартира, четвертая…

Голос у него стих до шепота, и Лилька с недоумением взглянула на него через плечо: "Боится ее? А вдруг она его лупит? Имя у нее такое… старорежимное…"

— Она злая? — запоздало поинтересовалась девочка, остановившись. До верхней площадки оставалось каких-то две ступеньки, но все равно еще вполне можно было убежать.

— Иоланта Сигизмундовна? — произнес он теперь уже полностью. — Нет, не злая, что ты! Но она… очень требовательная.

"Это разве не то же самое?" — Лилька продолжила допытываться:

— Она кричит на тебя?

Его взгляд сразу ускользнул, и она догадалась, что Сашке неприятно рассказывать:

— Бывает. Зато мы результаты выдаем.

— Это что значит?

— На школьном конкурсе я уже второй год первое место занимаю, — он сделал движение бровями, которое должно было означать "знай наших".

Лилька с уважением протянула:

— Молодец! Не зря же я сразу поняла, что ты классно играешь.

— Я знаю, — ответил Саша, как и в первый раз, чем сейчас уже насмешил ее.

— А ты вообще не особенно скромный, да? — спросила она, посмеиваясь.

— Нет, — спокойно согласился он. — Не особенно.

Она почувствовала, что может признаться:

— Да я тоже. Знаешь, как я на лыжах бегаю? У меня уже второй взрослый разряд!

— Ну? Здорово.

У Лильки разочарованно дрогнул рот: Сашку ее успехи не поразили.

"Он просто не соображает в этом, — сердито подумала она и наконец поднялась на площадку. — Музыкант! Что он знает о спорте?"

Но Сашка вдруг сказал ей в спину:

— Я тоже люблю на лыжах бегать, только у меня времени все не хватает. У нас в гимназии почти каждый день по шесть уроков, а у меня еще музыкальная… Не еще, конечно! Это — главное.

Лилька обрадованно зашептала:

— Но выходные же у тебя когда-нибудь бывают? Давай зимой вместе кататься? Когда у меня своих тренировок не будет.

— Давай, — согласился он, все медля и не нажимая на звонок. Уже поднятая рука стала совсем белой. — Только у меня… лыжи деревянные.

— А мы у нас на базе пластиковые возьмем! У нас есть прокат. А я попрошу, и бесплатно дадут. Я же у них — ценный кадр! Как ты в музыкальной.

"Почему это, когда он улыбается, сразу как-то весело становится?" — Лилька и сама постаралась улыбнуться как можно шире: дедушка часто повторял, что у нее красивые зубы. В этом он не фантазировал…

— Ну? — Сашка решительно вдавил кнопку звонка, вызвав короткий перезвон. И усмехнулся: — Терция.

Это слово Лилька уже слышала. Наверное, тоже от дедушки, ведь оно было музыкальным. Только вот значения его не помнила. Но и спрашивать у Саши она не собиралась. Почему-то она и без того рядом с ним чувствовала себя какой-то малограмотной. Ни с дедушкой, ни с учителями этого ощущений не возникало.

Со знанием дела кивнув, она незаметно скосила глаза и едва не расхохоталась: Сашка сделал такое независимое лицо, как будто пришел не к учительнице, а на свидание. Точно с таким же выражением Лешка Михайлов приглашал ее в прошлом месяце в кино. Лилька сходила. А что? Разве дедушка дал бы ей столько денег на билет?

"Ты только найдись! — мысленно попросила она дедушку. — Я никогда в жизни больше ничего не буду клянчить. И в кино никогда не пойду, если ты будешь против. Если что, мне и телевизора хватит. Только найдись, пожалуйста…"

Глава 4

Дверь открылась так мягко, что потом Лилька никак не могла вспомнить: замок хоть щелкнул или нет? Как будто Сашкина учительница с диковинным именем повернула его заранее и все ждала за дверью, когда они наговорятся про свои детские глупости.

Из квартиры на них пролилось солнце. Прямо вытекло в подъезд, не больно ослепив, и Лилька удивилась тому, что до этой минуты вообще не замечала, были на небе хоть какие-нибудь тучки или нет.

А еще почувствовала, что есть хочется просто зверски, потому что вслед за солнцем выплыл запах какой-то сдобы. Тоже солнечной — так Лильке представилось. Саша уже здоровался и что-то не очень связно объяснял, а их приглашали пройти, а она думала только о том, что никак не ожидала встретиться с таким вкусным запахом в квартире учительницы музыки. Здесь должно было пахнуть чем-то совсем другим… Хотя чем? Старыми нотами, что ли? Канифолью пианисты не пользуются.

За столом Лилька очутилась так быстро, будто все произошло по щучьему веленью, по ее хотенью. Она кусала черничный пирог, какого никогда не пробовала, изо всех сил заставляя себя не торопиться, и гадала: откуда взялась черника, которая в Сибири никогда не росла. А еще украдкой разглядывала Иоланту Сигизмундовну — Лилька все же успела заучить ее имя.

Она сразу пришла к выводу, что Сашка был абсолютно прав: его учительница — настоящая дама. Таких в книжках еще называют "львицами". И наверняка в прошлом красавица, это и сейчас было видно не только по глазам. Хотя они оставались молодыми и блестящими, как камешки черного агата.

Один такой хранился у дедушки в ящике… Почему-то он никогда не рассказывал, откуда взялся этот камень, и потому Лильке казалось, что с этим камнем связана какая-то трагическая любовная история. Она ведь была не маленькой и понимала, что хоть сейчас дедушка и мало похож на мужчину, который может влюбиться, но когда-то он же был таким! Правда, на фотографиях он выглядел очень смешным в широких мешковатых штанах и большой шляпе. Но дедушка говорил, что тогда все так ходили.

Интересно было бы посмотреть, как одевалась в те годы Иоланта. Пока у Лильки не получалось представить, чтобы та хоть в какой одежде выглядела смешно при таких удлиненных, выразительных скулах, как у кинозвезды их времен — Любови Орловой.

Еще у нее был очень прямой тонкий нос, и высокие, точно удивленные брови, какие Лилька видела только на старинных портретах. Вот только возле рта, уже неяркого, было много заметных морщинок, и шея успела состариться. Наверное, поэтому Иоланта Сигизмундовна даже дома повязывала сиреневую газовую косыночку. Лилька решила, что этот цвет учительнице к лицу.

Ее длинные волосы, хоть и были совсем седыми, но уложены оказались так красиво, открывая высокий лоб, что позавидовать можно было. Лилька горько вздохнула, представив свои легкие стриженые волосишки, и поскорее закусила сладким пирогом.

Про орган Сашка еще ничего не спросил, они говорили о какой-то сонате, которую он "загонял", так что у Лильки пока было время спокойно поесть. Она нисколько не смущалась, потому что Иоланта Сигизмундовна не смотрела на нее и не суетилась, как некоторые хозяйки: "Деточка, попробуй того, попробуй этого!"

Сама она вообще ничего не ела, только изредка подносила к губам фарфоровую чашечку с кофе. Им же был предложен чай. Лильке почему-то казалось, что хозяйка даже не отпивала из чашки, и ее все время тянуло туда заглянуть.

Не забывая про пирог, она незаметно осмотрела комнату, в которой тоже было пианино, только не такое, как у Сашки. Крышка была поднята, и Лилька разглядела немецкие буквы: "Хорошее, наверное".

Прозрачный тюль, сквозь который легко проходило солнце, тихонько колыхался рядом с коричневой стенкой инструмента, и казалось, что это дышит сама комната. Здесь еще был узкий диван, покрытый светло-коричневым пледом в квадратиках. Лильке представилось, как старая учительница сидит на нем, выпрямив спину, и слушает, как Сашка играет сонату…

А он вдруг безо всякой подготовки спросил:

— А вы не знаете, орган в филармонии один на весь город?

Успев во время проглотить последний кусочек, Лилька замерла, упершись ребрами в стол. Иоланта Сигизмундовна почему-то сразу взглянула именно на нее, потом снова на Сашу:

— Тебя тоже привлекает орган? С каких пор?

"Значит, ей он рассказывал про отца, — подумала Лилька. — Я бы никому из своих учителей сроду не рассказала! Некоторые даже не знают, что у меня нет родителей. Наверное, она все же хорошая…"

Но на этот раз Сашка не стал отвечать:

— Не может ведь быть, что на такой большой город всего один орган!

— И тот появился лет семь тому назад, — голос у Иоланты Сигизмундовны был низкий. Лилька решила, что только такой и может быть у настоящей дамы.

— А раньше? Других не было? — нетерпеливо расспрашивал Саша.

Она издала вздох изнеможения:

— Это же Сибирь, мои милые! Здесь совершенно иная музыкальная культура, чем, скажем, в той же Латвии. Это там органы… И вера здесь другая. Вам, дети мои, пора бы знать, что в православных церквях никогда не звучали органы. Даже ходила такая шутка, что это, мол, потому, что орган можно пропить, а церковный хор уже никак…

Наспех улыбнувшись, Лилька отметила: "А ведь не сказала, что тот, в филармонии — единственный. Почему мне кажется, что она все-таки что-то знает?" Покосившись на Сашку, который, вроде, ни о чем больше не собирался спрашивать, она решилась:

— Должен быть еще один орган. Я знаю, что он есть. Только вот где — не знаю.

Теперь уже Иоланта Сигизмундовна смотрела на нее, не скрываясь. И Лильке увиделось в ее взгляде одобрение, хотя ничего хорошего она пока не сделала. Только слопала половину пирога с черникой. Наверное, теперь у нее все зубы черные. Лилька никогда раньше не пробовала эту ягоду и не знала: красится ли она так же, как черемуха, которой объедалась каждое лето?

"Надо будет напроситься в Сашин сад, — решила она. — Без спросу к ним теперь не полезешь… Конечно, после того, как мы найдем дедушку".

— Ты говоришь так, будто действительно знаешь… — заметила учительница.

Стараясь не разжимать губы, чтобы никто не заметил черноту на зубах, Лилька выдавила:

— Знаю.

— Но я ничего об этом не слышала.

Наклонившись к чашке, Лилька набрала побольше воздуха. Чтобы слезы не просочились наружу, им надо чем-то перекрыть путь.

— Кроме легенды, — неохотно продолжила Иоланта Сигизмундовна.

Шумно выдохнув, Лилька с надеждой спросила, мгновенно забыв о следах ягоды:

— А какая легенда?

— Расскажите, пожалуйста! — подхватил Саша.

"Он с ней такой вежливый!" — наспех усмехнулась Лилька. Учительница неспешно повела плечами, и девочка постаралась запомнить это движение, чтобы повторить его при случае.

— Не ручаюсь за точность… Я слышала ее уже много лет назад. Якобы существует орган, обладающий особой чудодейственной силой.

— Волшебный! — шепнула Лилька.

— Рассказывали, что его звуки образуют некое поле, оказываясь внутри которого человек начинает видеть свою жизнь такой, о какой он мечтал. Но этого не может быть, вы же понимаете.

Саша упрямо возразил:

— А как же путешествия тонких тел? Я читал о таком. Может, этот орган образует какую-то звуковую волну, и они переносятся на ней? Ну, или как-нибудь еще…

Протяжно вздохнув, Иоланта Сигизмундовна пожаловалась Лильке:

— Он такой умный мальчик! Такой начитанный… Он то и дело загоняет меня в тупик.

Сразу смутившись, Сашка пробормотал:

— Ничего я вас не загоняю.

— Да-да, это Гайдна ты загоняешь, я забыла.

— Мой дедушка тоже доказывал, что это только легенда, — голос у Лильки прозвучал жалобно, хотя она вовсе не собиралась плакаться. — А ему не поверили. Вот я и подумала: а вдруг это правда? Только о ней говорить нельзя…

Округлые брови учительницы напряженно изогнулись, переломившись почти у самой переносицы:

— Дедушка? А кто твой дедушка?

— А может, вы его знаете? — вскинулась Лилька. — Ой, ну конечно, знаете! Он же настройщик. Его зовут Ярослав Бражек. А отчество он никогда не называет. У чехов не принято.

Иоланта Сигизмундовна повторила с отсутствующим видом:

— Ярослав Бражек.

И вдруг прижала ко лбу два вытянутых пальца, словно молилась:

— Бог ты мой… Ярослав Бражек! Что ты говоришь? Если б ты сказала, что ты — внучка Юрия Гагарина, я удивилась бы куда меньше!

— Вы его знаете, — завороженно разглядывая учительницу, проговорил Саша.

Она не отвечала, и они тоже замолчали, испуганно переглядываясь. Лилька никак не могла решить: хорошо или плохо то, что эта женщина знает ее дедушку. Может быть, много лет знает… А вдруг даже с тех самых пор, когда Иоланта была красавицей? Лилька еще раз быстро оглядела комнату: фотографий нигде не было.

— Кто расспрашивал об органе? — Она уже отняла от лица руку и посмотрела на Лильку тем же внимательным взглядом.

— Я не знаю. Я их даже не видела! Какие-то мужчины… Они угрожали дедушке, и я… я сбежала… А потом дедушка пропал.

— Сколько ему сейчас? — Темный взгляд опять стал отсутствующим.

— Дедушке? Шестьдесят… два.

— Уже? Да-да, он был старше нас всех.

— Вас всех? — не утерпел Сашка. — А вас было много?

Наконец она увидела его:

— Нас? Семеро. Это число казалось нам счастливым… Какая самонадеянность! Разве кто-то мог быть счастлив в те годы?! Вы слышали эти стихи: "Мы живем, под собою не чуя страны…"? Мандельштам. Даже гений не мог чувствовать себя в безопасности. А уж мы-то с нашим происхождением…

Стремительно повернувшись к Лильке, которой еле удалось спасти чашечку, она спросила, понизив голос, от чего всем стало как-то не по себе:

— Ты ведь уже догадалась, что я родом из Польши? А твой дедушка — чех. Был еще один поляк, его звали Януш Ольховский. Эстонку — Тийу… А! Уже не помню фамилию… Литовец — Гедиминас, и Валдис — латыш… Тоже одни имена остались.

"Валдис?" — Лилька быстро взглянула на Сашу, но он сидел с таким видом, будто и не о его дяде шла речь. Это показалось неправдоподобным: "Неужели до сих пор ей не сказал? Ведь этот самый дядя уже умер! Вот это выдержка…"

Между тем Иоланта Сигизмундовна произнесла изменившимся, почти торжественным тоном:

— А главным среди нас был отец Генрих. Наш духовный наставник. Немец. Лютеранин. Несмотря на то, что остальные были католиками.

— Вы все были… иностранцами? — Лилька сама поморщилась, проговаривая это слово, но как еще можно было назвать их?

Когда Сашкина учительница улыбалась, ее легче было вообразить молодой.

— Скорее, мы были иноверцами. Страна-то у нас была одна. Эта самая. Только корни наши были в других землях. И нас всех сослали в Сибирь — подальше от этих корней. Но мы каким-то чудом и здесь выжили. Постой, разве дедушка тебе ничего не рассказывал?

— Почти ничего, — созналась Лилька. — Я только знаю, что его сюда… выслали. Или сослали? Он очень не любит об этом говорить.

Иоланта Сигизмундовна медленно склонила седую голову, и Лилька снова с восхищением подумала: "Настоящая дама. Я никогда так не научусь!"

— Не любит… — повторила Иоланта Сигизмундовна. — Что ж, это понятно. Я ведь тоже стараюсь пореже заглядывать во вчера. Там слишком черно.

Саша поторопил ее:

— Так вы семеро там какой-то подпольный кружок организовали?

Морщинистая шея оскорбленно вытянулась:

— Кружок?! Милые мои, мы создали церковь! Христианскую церковь. Но ты прав, подпольную. И даже не православную, как вы понимаете. Если бы о ней узнали, нас всех отправили бы в лагерь. Это было куда страшнее, чем поселение.

— А мама говорила, что раньше все были атеистами…

Усмехнувшись, она то ли погладила, то ли просто потрогала его короткие волосы:

— Твоя мама тогда еще не родилась…

— А зачем вам так нужна была церковь, если вас за нее еще дальше могли сослать? — потеряв надежду понять без подсказки, спросила Лилька.

— Как зачем?! Милая ты моя, разве можно было пережить то время без Бога в душе?

— А те? Ну, все другие… Атеисты! Они же как-то пережили.

Сухие пальцы учительницы задумчиво побарабанили по столу:

— Не знаю. Боюсь, их душами владел дьявол. Он ведь тоже дает силы. Еще какие…

— Что-то случилось, да? — навалившись на стол, Саша жадно всматривался в ее лицо. — С вами со всеми что-то случилось?

Лицо у нее сделалось бесстрастным, как будто она говорила не о себе:

— Случилось. Пожалуй, со всеми… Хотя фактически — только с ним.

У Лильки вырвалось испуганное:

— С дедушкой?

— Что? Нет, не с дедушкой. Не с Ярославом. Я говорю о Генрихе.

— О вашем священнике?

— Кто-то предал его…

Она так побледнела, что Саша вскочил:

— Вам плохо?

— Теперь уже нет, — Иоланта Сигизмундовна даже улыбнулась. — Долго было плохо. Так плохо, что я думала и не выживу.

Сморщившись от жалости, Лилька спросила:

— Его отправили на рудники?

— Не знаю. Никто не знает. Вернее, один из нас все-таки знал, только, конечно, ничего не сказал нам…

— Тот, кто предал, — прошептала Лилька.

— А Генрих просто исчез. В те годы именно так и происходило, мои милые, — голос у нее будто дал трещину. — Ночью к дому подходила черная машина…

— "Черный ворон", — шепотом подсказал всезнающий Сашка.

— …и человек исчезал. Больше мы о нем даже не слышали.

— А остальные?

Иоланта Сигизмундовна ответила с гордостью, которую Лилька поняла:

— Генрих никого из нас не выдал.

— А его кто предал? Вы узнали? — Саша снова опустился на стул, только на самый краешек, готовый вскочить в любую секунду.

Уголки маленького бледного рта печально опустились:

— Нет. Поэтому мы не могли больше оставаться вместе. Вы же понимаете: каждый подозревал каждого. Это было так унизительно!

Лилька задохнулась:

— Вы и моего дедушку подозревали? Он никогда бы такого не сделал!

Рука старой учительницы двинулась к ней по столу, но не дотянулась.

— Внуки любого из нас руку бы дали на отсечение, что это не в их роду был Иуда… Но вы ведь не жили в то время, вот в чем дело. Тогда все было по-другому. Не многие это выдерживали. Этот чудовищный прессинг.

— Мой дедушка делает чудеса, — Лилька угрожающе засопела. — Если б он был предателем, они ни за что у него не получались!

Во взгляде Иоланты Сигизмундовны возник какой-то новый интерес:

— Вот замечательная мысль! А ты совсем даже неглупая девочка.

"А до сих пор я казалась ей дурочкой?" — это не возмутило, а рассмешило Лильку. Она сразу вспомнила, зачем они собственно явились.

— А орган? Он у вас был?

Черные глаза учительницы опять подернулись усталостью, словно кто-то подышал на блестящий агат. Она нехотя проговорила:

— Что уж теперь… Был орган. Только никакой он не волшебный, раз не защитил Генриха.

Лилька даже приподнялась от нетерпения:

— А где он?

— Наверное, все там же. В скале.

— В скале?! Ого!

— В пещере. Это совсем небольшой орган. Даже меньше, чем у нас в малом зале.

Сашка забрался на стул коленями:

— А откуда он взялся в скале?

Негромкий смех старой женщины оказался похож на покашливание.

— О, вот это по-настоящему фантастическая история! Еще полтора века назад губернатором в этих краях был большой чудак. Кажется, поляк, точно не помню, но знаю, что католик. Большой был любитель органной музыки! Говорили, что дома у него был орган — портатив, но ему приспичило иметь настоящий. Самодур, похоже, еще тот был, раз придумал его в пещере поставить. Генрих рассказывал, что лет десять на это ушло, но своего губернатор дождался.

— А кто мог в Сибири построить орган? — Сашка ерзал локтями по столу, комкая скатерть. — Разве тут были свои мастера?

— Вот именно! Говорили, что он обращался к самому Аристиду Кавайе-Коллю, — взглянув на Лильку, она пояснила: — Это был знаменитый строитель органов, француз. Не знаю, действительно он создал этот орган или нет, но, судя по всему, эта затея до того разбередила скалы, что они вдруг начали рушиться.

В голос ахнув, Лилька с Сашей быстро переглянулись, но учительница уже продолжила саркастическим тоном:

— Все поселения из тех мест перенесли на равнину, чтобы никто не пострадал. А нас прямо у подножия поселили — ссыльных-то не жалко!

— И вы нашли орган?

— Генрих нашел. Уж не знаю, мои милые, кто ему рассказал об этом загадочном инструменте, он об этом ни разу и словом не обмолвился. Года два он искал, никак не меньше, ведь уже и вход был завален в ту пещеру! Но, видимо, его Бог вел, подсказал разобрать кучу камней. Потом… после того, как Генрих исчез, мы снова собрали все камни…

Лилька в отчаянии вскрикнула:

— Ну, зачем?!

Строго посмотрев на нее, Иоланта Сигизмундовна произнесла размеренным голосом:

— Этот орган был свидетелем. Или доказательством, как вам угодно.

— Доказательством? — спросили они снова в голос, но не засмеялись этому.

— Доказательством того, что наша церковь действительно существовала. Думаете, мы не боялись ареста? Да я полгода спать не могла, все прислушивалась…

Нахмурившись, Саша сжал чайную ложечку с тонкой витой ручкой:

— А нельзя было сказать, что это просто… орган? Что это для концертов.

— Милый ты мой! — она всплеснула руками. — Какие концерты без разрешения властей? Тем более и орган при царе был создан, и сам он инструмент не советский. И не светский.

— То есть церковный, — шепотом пояснил Саша, наклонившись к Лильке.

— До сих пор не светский, хоть на нем теперь даже джаз исполняют. Но нам в то время никто не поверил бы, что это никак не связано с религией. Заметьте: с буржуазной религией!

У Сашки вдруг повеселели глаза:

— Значит, я тоже играю буржуазную музыку? Католическую. Ну, я про Баха.

Изумленно расширив глаза, Иоланта Сигизмундовна суеверно взмахнула рукой:

— Да Бог с тобой! Бах был лютеранином. Но его музыка была выше церковных дележей, ее исполняют во всех соборах, где есть орган. Бах ведь писал это для самого Бога. Ты это чувствуешь?

"Интересно, а Бог его слышал?" — Лилька незаметно отщипнула еще кусочек от пирога, но едва не уронила его на скатерть, потому что в этот момент Иоланта Сигизмундовна торжественно произнесла:

— И Бог слышал его.

Саша с серьезным видом склонил голову. Проследив за ним, Лилька подумала, что он не просто делает вид, что соглашается, но действительно верит в это. Ей даже стало страшновато: "А вдруг он тоже чувствует что-то такое, когда играет?"

До сих пор вера в Бога была для Лильки чем-то естественным, на что не требуется обращать особое внимание. Как дыхание, например. Она знала, что Бог есть, и когда ей бывало стыдно за себя, она сразу вспоминала о Нем. Но в другие моменты она больше думала о себе самой или о людях, которые были рядом. И никогда не пыталась понять: плохо это или хорошо? Лилька просто не представляла, что с таким простым чувством могут быть связаны и арест, и тюрьма, и предательство…

Ей стало обидно, что дедушка до сих пор не рассказал эту сногсшибательную историю. Разве она проболталась бы, если б он предупредил? Лилька всегда была уверена, что между ними нет никаких секретов, а оказалось, что целых двенадцать лет между ними громоздилась целая огромная тайна. Хотя разве теперь это все еще тайна? Разве сейчас за ним могут приехать ночью на черной машине?

Она вскочила, толкнув стол так, что все чашки испуганно звякнули. Слова спутались и перемешались в одну кучу, и Лильке пришлось вытаскивать по одному:

— Вдруг… те… они… Генриха… дедушку…

Даже ни о чем не переспросив, Иоланта Сигизмундовна уверенно качнула головой, на солнце похожей на крону цветущей черемухи:

— Что ты, милая! Это никак не могут быть те же люди. Те уже давно на пенсии. Греются на своих дачах и пользуются льготами за то, что издевались над нами. Это называется особыми заслугами перед государством…

Сашка во время вспомнил:

— Ты же говорила, они сами от тюрьмы хотели скрыться. Это просто какие-то бандиты.

— Просто? — возмутилась Лилька и тотчас заговорила связно: — Тебе хорошо говорить! А если они его убьют? Если действительно бандиты.

— Тогда они вообще не узнают, где орган!

Спокойный голос Иоланты Сигизмундовны заставил замолчать обоих:

— Остаюсь ведь еще я. И, возможно, не только я. Это мне не хочется отыскивать следы остальных, но если те люди нашли Ярослава, то могут выйти и на любого из нас. Если кто-то еще жив.

— Валдис умер, — неожиданно признался Саша.

Она взглянула на него со страхом:

— Что? Откуда ты знаешь?

— Он был моим дядей. Это он посоветовал мне учиться у вас… Только я не знаю, он недавно вас отыскал, или всегда знал, что вы тоже здесь.

Закрыв глаза, Иоланта Сигизмундовна с силой потерла виски:

— День откровений… Стоило заговорить об органе, и начались чудеса. Он действительно был твоим дядей? Почему ты молчал до сих пор?

— Он просил меня не говорить, — Саша неловко усмехнулся. — Я не знаю почему… Думаете, это он был предателем? Но ведь он уже умер, а кто-то до сих пор предает.

— Никто не предает, — мрачно сказала Лилька. — Те люди говорили, что им рассказал об органе какой-то ясновидящий. Такое может быть?

Подперев рукой подбородок, Иоланта Сигизмундовна в изнеможении простонала:

— Я уже не знаю, что может быть, а что — нет. Скорее всего, это все-таки кто-то из наших проговорился…

— А что ж он их к дедушке отправил? Сам бы и показал, где орган!

— Забыл! — она сделала "страшные" глаза. — Думаете, я, например, смогла бы спустя столько лет отыскать ту злополучную скалу?

Лилька ужаснулась:

— Вы не помните?! Совсем не помните? А как же мы найдем дедушку?

— Никак. И не будете вы ничего искать. Это же безумная опасность! К тому же это не в двух шагах, туда ехать надо. Только не говорите, что собираетесь отправиться в эти горы вдвоем!

У Сашки решительно сдвинулись широкие брови:

— Я маму уговорю.

— О да! — Иоланта Сигизмундовна так и задохнулась от смеха. — Тогда другое дело! Твоя мама — это такая защита… Дети мои, не валяйте дурака. Что вы сможете сделать с целой бандой, даже если с вами будет сама непобедимая Наталья Викторовна?

"Это так его маму зовут", — догадалась Лилька и заставила себя запомнить. Так, на всякий случай…

Вообще-то она старалась как можно реже сталкиваться с родителями своих друзей: как только они выясняли, что Лилька — сирота, в их вопросах и взглядах появлялась какая-то подозрительность, как будто из этого напрямую следовало, что надо подать бедной девочке милостыню. А у кого сейчас найдутся лишние деньги? Лилька все время чувствовала, что они выжидают: попросит она или нет? Кажется, некоторые из них уже не выносили ее.

Внезапно у нее словно какая-то дверца открылась в голове, и то, чего Лилька никак не могла понять, увиделось ею так ясно, словно это прямо сейчас показывали по телевизору.

"А все потому, что я о другом подумала!" — возликовала девочка, потупив глаза, чтоб они не выдали ее раньше времени, ведь Сашка как раз отвечал, как поживает мама, нет ли у нее чего-нибудь почитать, и перебивать его не стоило.

Лилька и раньше пользовалась этой хитростью — подумать о другом, когда не решается задача или что-то никак не вспоминается. Этому научил ее дедушка так же, как и всему остальному в жизни. Хорошему, конечно. Залеплять жвачку в волосы самым вредным девчонкам, обзывавшим ее дворняжкой, и натирать мелом стол, чтоб учительница измазалась, он ее не учил.

Уже ерзая от нетерпения, она все-таки дождалась, когда Саша дорасскажет о том, как они с мамой закручивали банки с компотом и вареньем: "Кому это интересно после того?!" Но Иоланта Сигизмундовна расспрашивала его с таким видом, будто ей крайне необходимо было это узнать. Когда Саша засмеялся от радости, сообщив, что до сих пор еще ни одна не взорвалась, Лилька решила, что уж это — всё, и торопливо спросила, тронув учительницу за руку, чтоб та наконец заметила ее:

— А почему вы не верите, что орган на самом деле волшебный? А что если ваш отец Генрих исчез совсем не потому, что его на рудники забрали?

— То есть? — когда речь заходила о чем-то особенно важном, у Иоланты Сигизмундовны, совсем как у Сашки, сразу выпрямлялась спина. Может, так держались все пианисты?

— Те, которые к дедушке приходили, они же сказали, что этот орган может перенести в такую жизнь, о которой ты мечтал. А вдруг это и случилось? О чем мечтал отец Генрих?

"Разве она помнит? — тут же усомнилась Лилька, взглянув на сморщенную, в коричневых пятнах, руку учительницы. — Это же сто лет назад было!"

Но та с неожиданной уверенностью сказала:

— Он мечтал жить в Германии. В маленьком городке, среди верующих людей. Там, где не нужно скрывать свою веру и свою национальность.

— А у меня вообще-то две национальности, — вдруг произнес Саша с такой обидой, что Лилька виновато улыбнулась ему, постаравшись заглянуть в глаза. Все же она затеяла этот разговор.

Правда, ей и в голову не приходило, что он сведется к каким-то национальностям. Она и сама точно не знала, кем была по крови. Правда, теперь, когда Советский Союз распался, об этом говорили все чаще. Ее дедушку это раздражало…

Ее отвлекла Иоланта Сигизмундовна, которая спросила, не скрывая насмешки:

— По-твоему, моя милая, орган взял и катапультировал Генриха куда-нибудь в Цюрих? Такое действительно не приходило мне на ум.

На секунду зажмурившись, Лилька рывком поднялась, больше не опасаясь потревожить тонкую посуду.

— Все ясно. Вы не верите. Ну и ладно, не верьте. Вы только скажите нам, где искать. Сашина мама поедет с нами и поможет.

— Ты полагаешь, она настолько безрассудна?

"Что значит — безрассудна? — растерялась Лилька и снова села. — Рассудка нет, выходит — почти что дурочка?" Она запротестовала:

— Нет! Я же не это хотела сказать. Просто Сашина мама верит в чудеса, раз…

Она заметила краем глаза, как напряглось Сашино лицо, и все же закончила:

— …раз до сих пор считает, что Сашин папа жив!

Иоланта Сигизмундовна умела выражать сомнение одним движением губ. К этому она добавила непонятное:

— Слава тебе, безысходная боль!

У Лильки от этих слов почему-то сжалось сердце, и опустились плечи. Заметив, что она затихла, учительница печально добавила:

— Это из стихов Ахматовой о сероглазом короле.

— Он умер, — мрачно добавил Саша. — Мама читала вслух эти стихи.

— Умер. Ты ведь уже привык к этой мысли? Правда, мой милый? Ко всему, как выяснилось, можно привыкнуть. Или почти ко всему…

Лилька повторила про себя: "Мой милый… Как она его называет! Я и не думала, что учителя могут так говорить". Не поднимая глаз, Саша нехотя отозвался:

— Не знаю. Вчера я был уверен.

— А сегодня?

— А сегодня я подумал: а вдруг чудеса все-таки случаются? Лилька же верит! Никто ведь его не видел мертвым.

Тихий вздох показался Лильке совсем старческим, хотя она ни разу, даже про себя, не назвала Иоланту Сигизмундовну старухой. Не из вежливости, а потому, что слово к ней нисколько не подходило.

— Порой ложная надежда только мешает жить. Наташа… твоя мама держит себя в плену у прошлого. Разве это разумно? Она заставляет себя верить, будто ее душа умрет, если он уйдет из нее… Так думают все любящие, но на самом деле этого не происходит. Нужно, чтобы она в конце концов поняла это.

"Разозлился!" — испугалась Лилька, заметив, как вспыхнуло у Сашки лицо.

— Она не заставляет себя верить! — выкрикнул он, заставив Лильку съежиться. — Зачем вы так говорите? Мама просто верит и все!

— Между прочим, Генриха тоже никто не видел мертвым, — неспешно, словно припоминая, проговорила Иоланта Сигизмундовна.

Ахнув про себя от неожиданной догадки, Лилька спросила шепотом:

— Вы его любили, да?

— О да, — просто ответила она и улыбнулась с такой нежностью, словно перед ней возникло его лицо. — Генрих — это был свет. Божественный свет. Как можно было не любить его?

— А он?

— Он…

Рассмеявшись, она сдавленно закашлялась, прижав ладонь к горлу. Желтый янтарь перстня поймал солнечную искру и заставил Лильку мигнуть. Она с уважением отметила, какие у старой учительницы ухоженные ногти и незаметно спрятала пальцы в ладонях.

— Генрих любил Бога. И только Бога, — смогла Иоланта Сигизмундовна выговорить, прокашлявшись. — И нас, конечно, тоже, он ведь был священником. Их призвание требует любить всех и каждого… Но это была отраженная любовь.

— Как жалко, — вздохнула Лилька. — А что священники вообще никогда не влюбляются? По-настоящему.

— Почему же? В лютеранстве нет целибата, — она едва заметно улыбнулась и пояснила: — То есть обета безбрачия. Но Генрих был цельной личностью. Понимаете, что это значит? Он отдавался чувству целиком. Он не мог полюбить человека, потому что принадлежал Богу всей душой. Иначе он просто не мог.

Иоланта Сигизмундовна точным жестом поправила волосы и весело закончила:

— Но скажу вам безо всякого кокетства, я не была обделена мужским вниманием. В меня были влюблены остальные четверо. Как вам? Бедняжка Тийу была совсем некрасива…

"И дедушка тоже, — быстро подсчитала Лилька. — Вот это новость! И он никогда мне об этом не рассказывал! Неужели он до сих пор… переживает?"

— У вас были агатовые бусы? — спросила она наугад. — Из такого черного блестящего агата? Или не бусы, что-нибудь другое…

Иоланта Сигизмундовна уставилась на нее с изумлением:

— Были. Откуда ты… О боже! — вскричала она, всплеснув руками. — Неужели он хранит этот камешек до сих пор? Это невероятно.

— Так он ваш?!

В ее голосе зазвучало торжество:

— Выходит, Ярослав действительно любил меня. Приятно узнать это на старости лет… У меня действительно были агатовые бусы, но они порвались, когда мы заваливали пещеру. И большая часть камешков разлетелась, а оставшиеся я раздала всем на память. Даже Тийу дала, хотя она, возможно, меня ненавидела.

— А вам совсем неинтересно посмотреть, что там сейчас? Вдруг вы найдете остальные камешки?

Саша улыбался так ласково, что даже Лильку потянуло погладить его по голове.

— Где — там? — с подозрением спросила Иоланта Сигизмундовна. — На месте нашего поселения? Ты опять об этом немыслимом походе? Да вы с ума сошли! В мои-то годы лезть в скалы?

— А когда еще?

— Когда еще, — повторила она и задумалась. — А действительно… Других приключений ожидать не приходится. Чем, скажите на милость, лучше умереть в больнице или в собственной постели, нежели во время путешествия в свою юность?

Пропустив мимо ушей неприятное слово "умереть", Лилька опять вскочила:

— Так вы согласны? Вы поедете?

Иоланта Сигизмундовна предупреждающе вскинула руку и произнесла ледяным тоном:

— Только при условии, что Наташа едет с нами. Я не могу доверить свою персону каким-то… детишкам.

"Да пускай обзывается! — радостно разрешила Лилька. — Главное, что мы ее уговорили, а то сами сто лет бы искали! Или двести…"

— Мама согласится, — заверил Саша. — Разве она упустит случай взглянуть на такой орган?

Глава 5

Саша понимал, что уговорить маму будет не так просто, как он пытался представить. Но Лилька так ликовала и уже так ясно видела себя в этих неведомых скалах, что он не решился хоть слегка разочаровать ее. Теперь он ломал голову над тем, как бы ненадолго от нее отделаться, чтобы поговорить с мамой с глазу на глаз. Ему казалось, что так она его быстрее поймет, ведь им привычнее было находиться наедине друг с другом.

Как-то она объяснила ему, что про такие беседы еще говорят: "Tet-a-tet", и Сашка запомнил, но не произносил этого вслух. Ему казалось, что сказанное мальчишкой это выражение станет вычурным, а он сам будет выглядеть глуповатым. Ведь ему всегда казались совсем даже не умными те из его ровесников, кто изо всех сил пыжился, чтоб выглядеть взрослым, и говорил со взрослыми интонациями, и употреблял выражения, которые звучат, как написанные. Это было смешно, только почему-то некоторые ребята этого не понимали.

Сашку же вполне устраивали его двенадцать лет, и он еще ни разу, ни дома, ни в школе не заявлял, что он уже взрослый. Наоборот, когда на новогоднем вечере пожилая завуч ласково спросила, почему такой симпатичный мальчик никого из девочек не приглашает танцевать, он неподдельно удивился:

— Какие танцы? Я еще маленький.

Девчонки вокруг визгливо захихикали, но это его ничуть не задело, ведь он-то знал, что любой из них хочется танцевать именно с ним. По классу постоянно ходили записки, в которых Саша мог бы найти свое имя, если б это его интересовало. И ни один день рождения, хоть это и тяжело давалось маме, уже не обходился без его присутствия.

А школьный психолог, еще в середине года проанализировав тесты его одноклассников, объявила маме, что ее сын — "звезда". Об этом она просила не рассказывать Саше, но мама объявила обо всем уже с порога. Он считал, что она сделала правильно, хотя эта внутренняя уверенность в себе позволяла ему изредка устраивать перед мамой сеанс безболезненного самобичевания:

— Вот что я за урод? Лысый, ушастый, беззубый, весь в шрамах…

Мама незамедлительно отзывалась:

— Зубы вырастут, уши прижмутся, волосы можно отрастить — сам не желаешь! А шрамы в честных боях заработал, вот и гордись ими. Тем более, они ведь не на лице…

Не все были заработаны в честных боях, но маме ни к чему было об этом знать. Самые огромные и страшные, на коленях, появились у Сашки в тот день, когда он, слишком разогнавшись на велосипеде, не успел затормозить у невысокого обрывчика и вылетел прямо на загородное шоссе. Велосипед отбросило в сторону, а Саша остался на асфальте, оглушенный болью настолько, что даже перестал ее чувствовать.

И слышать звуки тоже, видимо, перестал: не мог же тот самосвал лететь на него молча! Наверняка шофер гудел изо всех сил и жал на тормоз, только этого Сашка не помнил. Какое-то время он неподвижно лежал на дороге и смотрел на огромную оранжевую машину, что неслась на него. И ощущал только то, как пыль поскрипывает на зубах. Это было противно.

Никакого страха он не испытывал, даже во сне пугаешься больше, хотя в тот момент у него и возникло ощущение сна. Но мысль, что нужно хотя бы попытаться уйти с дороги, все же пробилась к его сознанию, и Сашка с трудом заставил себя откатиться в сторону.

Самосвал промчался, так и не остановившись, и тогда он подумал, что мог умереть сейчас, и мама осталась бы совсем одна. Она не заслужила такого… Она была доброй и старалась быть веселой, хотя Иоланта Сигизмундовна и утверждала, что его мама похоронила себя заживо вместе с мужем.

Сашка не мог с этим согласиться. Во-первых, они никого не хоронили, кроме дяди Валдиса, а во-вторых, мама вовсе не была похожа на живой труп. И если иногда она и включала "Реквием" Моцарта или "Адажио" Альбинони, это еще ни о чем не говорило. На земле можно было насчитать миллионы людей, любивших эту музыку. Сашке и самому нравились эти пронзительные вещи, хотя от них и становилось трудно дышать.

Как раз из-за того, что предстоящий поход в скалы грозил каким-то (Сашка пока плохо представлял — каким) риском, он и побаивался, что маму не так просто будет уговорить. Ведь она в первую очередь подумает: все, что может случиться, конечно же, произойдет именно с ним, с Сашкой.

За остальных она, может, и будет беспокоиться, но не так. Хотя и он сам, и мама знали, что у Саши есть голова на плечах, и его не понесет на какой-нибудь Чертов Палец, откуда невозможно будет спуститься.

Ему не пришлось долго искать предлог, под которым спровадить Лильку. Как только они вышли от его учительницы, она сама хмуро сказала:

— Мне надо как-то домой попасть… Как ты думаешь, я влезу через форточку? В моей комнате должна быть открыта, я с закрытой не сплю.

"А я зимой не открываю", — Сашке стало неловко за себя, хотя он вовсе не был тепличным растением. Но эта девчонка, по-взрослому бегающая на лыжах и лазающая в форточки, в сравнении с ним была просто спартанкой. Интересно, она хоть знает что-нибудь о спартанцах?

Незаметно скосив глаза, Саша осмотрел ее загорелое скуластое лицо, одновременно решительное и несчастное. Волосы у Лильки, как у мальчишки, торчали вихрами, и на одной из них устроилась крошечная мушка. Наверное, ей было уютно во встрепанных волосах.

Заметив его взгляд, Лилька заявила:

— А мне понравилась твоя Иоланта!

Сашка посмотрел на нее с недоверием. Но тут же подумал, что про такое лицо, как у Лильки, его мама сказала бы: Такое чистое". Так она говорила про своих любимцев из детского сада.

"Ясно же, что она умеет врать, — подумал он о Лильке. — Кто не умеет? А глаза у нее такие, будто в жизни никого не обманула".

— А чего ж ты орала на нее?

— Я? Орала?! — поразилась Лилька. — Когда это?

— Нельзя с ней так разговаривать. Она же…

Не подобрав слова, Саша взмахнул рукой, помогая себе, и заметил, что Лилька посмотрела на него как-то странно.

— Что?

— Ты все-таки будешь дирижером, — она вздохнула. — А я вот неизвестно кем буду…

— А лыжи?

— Ну, лыжи! — Лилька вздохнула. — До старости же не будешь бегать.

— Почему? А вдруг ты сможешь?

Она вся так и просияла:

— Ты, правда, так думаешь? А что? Не обязательно же в сорок лет развалиной быть!

— Совсем не обязательно, — Сашка подумал о своей матери. Ей, конечно, еще далеко до сорока, но неужели она развалится за какие-нибудь десять лет?

Быстро оглядев лысоватый двор, Лилька доверчиво потянулась к Саше:

— Этой зимой олимпиада будет. Я и на следующую, конечно, не попадаю… Но вот когда мне будет лет двадцать! Думаешь, не получится? Я, знаешь, как выкладываюсь на тренировках!

— Я за тебя поболею, — серьезно пообещал он.

Внезапно остановившись, она посмотрела на него совсем по-другому:

— А вдруг мы потеряемся через столько лет?

— Как это мы потеряемся? Хотя ты же уедешь отсюда, если тебя в сборную возьмут…

— Но ты же будешь учиться на дирижера! — сообразила Лилька и засмеялась от радости. — Это же тоже в Москве, да? Мы там снова найдемся, вот увидишь! А сейчас нам главное дедушку найти. Ну что, я полезла? Ты скажи, если кто появится, а то как-то неудобно…

"Все это какая-то фантастика — орган в скале. Никогда о таком не слышал, — думал он, пока Лилька забиралась в форточку, все время норовя выбить коленкой стекло. — Может, Иоланта все это придумала? Или у нее от всяких страхов галлюцинации начались? Такое бывает. Привидится человеку что-то, а он потом верит в это. И другим рассказывает…"

Спрыгнув в комнату, Лилька быстро огляделась, а потом прижалась к стеклу ладонями и кончиком носа, сразу побелевшего. Глаза у нее вдруг стали печальными, как последние капли дождя, и даже каким-то образом вытянулись вдоль лица Сашка улыбнулся, чтоб подбодрить ее. И еще потому, что вдруг представил, как эти глаза сейчас капнут на подоконник.

— Собирайся и приходи ко мне, слышишь? — сказал он погромче, хотя форточка была открыта. — Минут через… сорок. Я пока к маме зайду, она еще в садике.

Лилька кивнула, пробороздив носом по стеклу, и снова замерла. У Сашки в душе возникло такое свербящее чувство, будто он оставлял ее в больнице или в тюрьме, где она обязана была провести остаток жизни. Не дав себе опомниться, он крикнул:

— А, может, вместе сходим?

Она отпрянула от окна и, тотчас разулыбавшись, быстро-быстро закивала. И глаза у нее сразу заискрились изнутри, снова сузившись.

"Хотел же отделаться от нее", — напомнил себе Саша и сказал:

— Бери все, что надо и выходи. Я подожду. Только через дверь выходи. Да! И ключ свой возьми.

Ее уже не было видно. До Саши донеслось, как что-то упало в комнате, или же Лилька бросила это впопыхах. Он представил, как она носится из угла в угол, то и дело спотыкаясь о свои же вещи, беззвучно рассмеялся и поежился, ощутив, как внутри него нарастает незнакомое, теплое чувство.

За месяц до того, как отец… пропал, Сашка просил у матери маленькую сестренку… Ему так надоело быть одновременно и единственным, и младшим ребенком в семье! Лилька, конечно, была не такой уж и маленькой, но ведь сестра может быть младше всего на год. К тому же, она нуждалась в помощи.

Отвернувшись к тополю, чтобы соседям не почудилось, будто он подглядывает, Саша провел рукой по его гладкой прохладной коже и подумал, что еще хорошо бы завести собаку. Ее можно было бы вот так гладить и разговаривать с ней. Даже плавать можно было бы! И гулять стало бы не скучно, даже если забираться все дальше и дальше… Только маминой зарплаты не хватит на то, чтоб прокормить собаку. Она предлагала взять кошку, но Саша не представлял, как можно гулять с кошкой.

— Я готова!

Лилька надела джинсовые шорты и другую майку, цветом напоминающую апельсинку с темным ромбиком наклейки на груди. На шее у нее, как амулет, висел ключ, а на спине был увесистый рюкзачок, тоже оранжевый с черным. Сашка незаметно вздохнул: у него таких модных вещей больше не было. Он давно вырос из той одежды, что покупалась в Латвии. Теперь приходилось носить "китайское тряпьё", как говорила мама, которой это тоже не нравилось. Но в Сибири, чтобы одеваться по-человечески, как оказалось, нужно быть очень богатым человеком.

— Я тут набрала всяких носков и свитер взяла, — озабоченно проговорила она. — Вдруг ночью будет холодно? Нам знаешь что нужно? Палатку. Только у нас дома нет. Где взять?

— Ты собираешься поселиться в этих скалах? — Саша попытался вообразить свою маму в палатке и понял, что ему не уговорить ее до конца жизни.

Лилька бодро подкинула ранец:

— Нет, конечно. Но хоть несколько дней нам придется там пожить. Вдруг те… ну, те! не сразу найдут эту скалу. Дедушка ведь тоже мог забыть.

"Если он вообще скажет им, — с сомнением подумал Саша. — Ведь упирался же, она слышала… Что, если мы туда притащимся и никого не дождемся?"

Пнув попавшуюся под ногу пробку, он вяло проговорил, стараясь не встречаться с Лилькой взглядом:

— Я тут подумал… У мамы может денег не оказаться. На проезд ведь надо, раз туда своим ходом не доберешься. Особенно с Иолантой… А у мамы зарплата совсем маленькая, все на еду уходит и за школу. Я даже не знаю, сейчас у нее хоть что-нибудь осталось…

У Лильки так жалобно, клювиком, приоткрылся рот, что ему сразу же захотелось заверить: "Но я что-нибудь придумаю!" Только она опередила его:

— А я знаю, как можно денег достать! Я сейчас как раз книжку читаю, старая такая — "Динка" называется…

— Я читал! — обрадовался Саша.

— Помнишь, как она пела с шарманщиком, и ей деньги давали? Ну, он-то, сволочь, обманул ее там, но мы же друг друга не обманем!

Саше стало смешно:

— А где мы шарманку возьмем?

— Негде, — Лилька с досадой щелкнула языком. — Но ты же на чем-нибудь можешь сыграть?

— На чем? Я — пианист. Не потащим же мы рояль на улицу. А ты петь-то умеешь?

Она совсем скуксилась:

— Нет, не умею. Дедушка смеется, когда я пою… А что же нам делать?

И вдруг скорчилась от смеха:

— Слушай, а давай я буду шаговую имитацию под музыку делать!

— Это еще что такое?

— Это наши лыжные упражнения.

Он представил и фыркнул:

— Тогда мне только на пиле играть. Знаешь, так играют, честное слово. Я сам видел: у нас сторож в музыкальной такой скрип выдавал!

— У тебя, наверное, уши сворачивались?

— Еле развернул!

Лильку уже подтрясывало от новой идеи:

— А можно продать что-нибудь!

— Что? Твой рюкзак?

— Ага! Разбежался…

Закатив глаза, Лилька ненадолго задумалась, потом вскрикнула:

— Книги! В "Букинист" сдать. Там сразу деньги дают. Дедушка меня задушит потом, но это же для него! У нас есть, знаешь что? Диккенса целых тридцать томов. Сколько за него дадут?

Сашка с опаской сказал:

— Еще подумают, что мы украли.

— Разве мы похожи на воров? — возмутилась Лилька. — Ведь сразу же видно, что мы с тобой дети из приличных семей!

— Ты такая смешная, — сказал он.

— Я — смешная?!

— Мы лучше попросим мою маму сдать книги. Если у нее денег не хватит.

Лилька старательно повторила вслух:

— Наталья Викторовна, — и с облегчением прижала руку к груди: — Запомнила!

— Это тебе не Иоланта Сигизмундовна…

— А меня, знаешь, почему так назвали? — она хвастливо повела вверх подбородком. — Я когда родилась, мама в записке написала папе, что я похожа на цветок. И они с дедушкой придумали назвать меня Лилией. Розой им не захотелось, а как еще?

Сашка с серьезным видом предложил:

— Настурцией, например.

— Смеешься? — взвилась Лилька.

— Или Бегонией. А что? Классно! Уменьшительное было бы — Гоня.

— Сам ты Гоня! — Она замахнулась и хмыкнула. — А ведь бывают же дурацкие имена… У нас в школе одна учительница есть, ее зовут Вия Алексеевна. Это как Вий, смотрел? Ужас, да?

Он предположил:

— Это какое-нибудь составное имя. После революции такие придумывали.

— Какие?

— Ну… А, вот! Ким. Это значит "Коммунистический интернационал молодежи". А Вия — это, наверное, "Всемирный интернационал… ябед".

Лилька даже хрюкнула от смеха:

— Ой, классно! Надо будет в школе рассказать.

— А она вредная?

— Кто?

— Эта Вия…

— Да нет, — беспечно отозвалась Лилька. — Я не знаю. Она же у нас не ведет.

Саша посмотрел на нее с тем взрослым выражением, которое слегка пугало Лильку:

— Тогда не говори никому. Может, она нормальная, а ее задразнят из-за тебя.

Виновато заморгав, она пробормотала:

— Ну да, я и не подумала. Наши такие… Ладно, я не скажу никому.

— Рюкзак не тяжелый?

— Что?

— Давай понесу?

Ему хотелось бы пройтись по городу с таким шикарным рюкзачком, но Лилька не поняла этого.

— Да не, я сама.

Подавив разочарование, Саша весело сказал:

— Вон уже мамин садик. У него такое название дурацкое — "Паучок". Как будто там одни паучки копошатся, как в банке. Даже противно! У тебя часы есть? И у меня нет. Надеюсь, у нее уже все занятия закончились. Они вообще-то больше с утра…

— Что-то у меня в животе совсем похолодело, — пискнула Лилька.

— У тебя и глаза круглые стали. Боишься, что ли? Да ты что?! Мою маму никто не боится, она не такая. Ты только… Не говори при ней, что папа умер, ладно? Она и слышать об этом не хочет.

— Что ж я — дура совсем?! — возмутилась Лилька. — А твоя мама какая? Ты похож на нее?

Сашка с сомнением пожал плечами:

— Похож. Все так говорят. Наверное, похож.

Но Лильке показалось: не очень. Сашка был насквозь мальчишкой, а его маму она увидела и ахнула: "Фея из сказки… Как же она называлась?"

Где-то на полке у Лильки еще лежала эта книга с такими потрясающими иллюстрациями, что девочка перестала их рассматривать: разве ей когда-нибудь стать такой красавицей? А Сашкина мама была точь-в-точь, как нарисованная фея. У нее были такие же длинные темные волосы, только не черные, а напоминающие по цвету вечерний дождь. И такие же прямые, как струи. А глаза наоборот были солнечные, янтарные.

Лилька помнила, что именно это ей и понравилось, когда книжку только подарили: везде феи обязательно были золотоволосыми и синеглазыми. Одинаковыми. А эта была особенной и потому запомнилась.

"Ох, а я ведь и представляла, что в их доме живет точно такая женщина! — Лильке стало жарко. — Откуда я это узнала? Я же не видела ее. Ни разу. Точно-точно! Ее я запомнила бы… А с Сашкой они вообще-то похожи, только не поймешь — чем?"

— Это Лилька, — небрежно бросил он, кивнув в ее сторону. — Мам, у нас к тебе разговор есть… Ты скоро?

— Ничего не случилось? — глаза у нее сразу стали тревожными.

"Ей бы и платье пошло, какое на той фее было — такое сиреневое, длинное, с пышными рукавами", — решила Лилька, стараясь все же особенно не рассматривать Наталью Викторовну.

Сашка не стал врать:

— Случилось. Не со мной, не бойся. Мы об этом и хотели поговорить.

Совсем по-девчоночьи поозиравшись, Наталья Викторовна шепнула:

— Я сейчас узнаю, где заведующая. Вообще-то можно и удрать, я свои занятия отвела.

Она быстро пошла по коридору прочь от них, легко покачиваясь на тонких каблуках. Спускавшиеся по спине волосы чуть вздрагивали от каждого шага. Наверное, они были очень мягкими на ощупь. Лилька восхищенно прищелкнула языком:

— Вот это мама! Она у тебя прямо, как актриса… Очень красивая.

Оттопыренные Сашкины уши стали темными в полумраке. Он произнес с таким равнодушием, что в это невозможно было поверить:

— Я уже привык, что она такая. А в первый раз кто увидит, всегда так говорит.

Лилька всмотрелась в его лицо:

— Ты, правда, привык? Значит, можно перестать видеть, да? Знаешь, у дедушки наборы открыток есть… Ну там, "Петергоф", "Воронцовский дворец", "Царское село" — всякие! Я когда их смотрю, все думаю: эти цари и царицы не сходили с ума от радости, что в такой красоте живут? Даже не верится, что они там точно так же, как мы жили! Ели, спали…

— Не совсем так.

— Все равно. Я, наверное, никогда бы не привыкла, — она сама тихонько засмеялась. — Бегала бы по дворцу, как дурочка, и визжала от радости.

Сашка вспомнил, как говорила мама:

— Считается, что к хорошему быстро привыкаешь. Ты тоже привыкла бы.

— Твоя мама с сумочкой вышла, — заметила Лилька и снова напряглась. Впервые она так явно чувствовала себя жалким невзрачным лягушонком, которого по ошибке приняли за цветок. Однажды все должно было проясниться…

"Но имя-то у меня не отберут", — это утешение показалось Лильке горьким.

Налетев на них, Наталья Викторовна ловко схватила обоих за руки:

— Пошли скорее! Я сбежала. Заведующая вернется минут через пятнадцать.

— Мы уже далеко будем, — заверил Сашка и распорядился: — Лилька, глянь: никого во дворе нет?

И не подумав ослушаться, она забежала вперед и, слегка приоткрыв дверь, высунула голову. Во дворе было пусто, если не считать застывших в покорном ожидании металлических горок и качелей, которыми пока забавлялся ветер. Лилька отметила, что здесь песочницы еще не разрушились от безделья.

— Чисто! — отрывисто произнесла она, сама не вспомнив, кому подражает.

Легкий смех скользнул по Лилькиной макушке, и она почувствовала, как ее приобняли за плечи. Не Сашка, конечно…

— Тогда бегом!

Лилька и впрямь рванулась вперед, не сообразив, что это шутка, но Саша успел поймать ее за рюкзак:

— Да стой ты! От кого бежать-то?

Внутренне сжавшись, она растерянно обернулась, готовая к тому, что сейчас над ней будут смеяться, как часто бывало в школе, когда Лилька попадала впросак. Девчонки почему-то рады были, если это случалось…

Но Саша уже расспрашивал маму, не обращая на Лильку никакого внимания:

— Ты можешь отпроситься на несколько дней? Это очень важно! Иоланта Сигизмундовна тоже с нами поедет, если ты поедешь. А ты поедешь?

"Что ж он так — на ходу? — заволновалась Лилька. — Надо же было как-то подготовить ее. Сейчас она сразу откажется и все. Она ведь ничего еще не знает!"

— Скажи, пожалуйста, куда это вы собрались? — никак не могла понять Наталья Викторовна.

— Искать волшебный орган! — выпалила Лилька, решив, что это заинтересует ее больше, чем пропавший дедушка. — Он существует. Правда-правда!

Ей показалось, что у Сашиной мамы побледнело лицо. Она смотрела на Лильку так потрясенно, что та испугалась: "Еще решит, что я над ней издеваюсь! Зря я про орган сболтнула…"

Сашка просто ворвался в разговор:

— Мам, нам про этот орган Иоланта Сигизмундовна рассказала! Ты знала, что она из ссыльных? Они играли на этом органе, когда были на поселении. Вместе с нашим дядей Валдисом.

— И с моим дедушкой, — пискнула Лилька и подумала, что Сашка прикрылся своей учительницей, как щитом.

— Вот как, — с непонятным выражением проговорила Наталья Викторовна. — Я ничего об этом не слышала. Интересно… Прости, пожалуйста, а зачем он вам понадобился этот орган?

Лилька посмотрела на нее с упреком:

— Он же волшебный! И еще… еще… там должен быть мой дедушка. Его украли…

— Украли дедушку? — она остановилась и взяла Лильку за плечи. Пальцы у нее оказались теплыми и крепкими, как у Сашки.

Лилька поспешно заверила:

— Я не вру.

— Тогда я совсем ничего не понимаю, — опустив руки, она беспомощно посмотрела на сына.

— Мы тебе все объясним, — серьезно заверил Сашка. — Ты все поймешь. Если уж я понял…

Глава 6

Такого желания у него раньше не возникало. Саша прислушивался к себе, сомневаясь, но снова и снова убеждался, как нестерпимо хочется ему немедленно выбраться из постели и сесть за фортепиано. Сыграть при свете луны… Ему казалось, он услышит совсем другую музыку. Волшебную…

"На том органе нужно играть ночью", — почему-то решил он и сразу же так поверил себе, как будто это непреложное правило было написано на стене над органом золотыми буквами.

И вспомнил: "Там же не стена, а скала. Неужели это все-таки правда? Как такое взбрело в голову тому губернатору? Вот отморозок… И почему об этом до сих пор никто не знает, кроме Иоланты? Дядя Валдис знал. Лилькин дедушка знает. Они так берегли эту тайну, точно там сундук с золотом в этих горах! А может, он никакой еще и не волшебный, этот орган…"

Лильку его мама уложила в соседней комнате, где обычно спала сама, и поднялась наверх. Можно было и наоборот, но она решила, что девочке будет жутковато на втором этаже. Вдруг ей почудятся привидения? Сашка, правда, не удержался и буркнул, что эта девочка одна ночами бегает и никакая нечистая сила ее не берет, но мама не захотела его услышать. Лильке удалось чем-то ей понравиться…

— Она смешная, — украдкой шепнула мама ему после ужина, и Саша сразу вспомнил, что сам говорил Лильке эти слова.

Но сейчас они показались ему обидными, хотя он не думал, что мама тайком посмеивается над его подружкой. И уж тем более, она не станет выставлять Лильку на посмешище! И все же ему было бы приятней, если б его маме понравилось бы в ней что-то другое. Ведь это другое было в Лильке, не почудилось же ему…

С вечера она все крутилась возле запертой двери в башенку и делала умоляющие глаза:

— А там что? Как это ключа нет? А взломать не пробовали?

Саша ответил со всей твердостью, на какую только был способен:

— Дядя Валдис просил никогда не ходить туда. Он перед смертью просил, понимаешь, что это значит?

От удивления у Лильки каждый раз непомерно вырастали глаза:

— Так ведь он же не узнает! Вы ему пообещали? Ну вот, он и умер спокойно. Правильно сделали. А сейчас-то почему нельзя?

Подражая маме, о чем Лилька не могла догадаться, он строго сказал:

— Есть обещания, которые нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах.

Она никогда не должна была узнать, что Сашка и сам приставал к матери с этой же просьбой. Кажется, и слова говорил почти те же… Чтобы устрашить Лильку, он произнес зловещим голосом, исподлобья заглядывая ей в глаза:

— А помнишь сказку о Синей Бороде? Он ведь просил жену не ходить в запертую комнату. А вдруг там тоже чьи-нибудь трупы? Как мы потом сможем жить в этом доме? Тебе-то ничего…

Лилька так и взвизгнула от смеха:

— Трупы воняли бы!

— Дурочка, — почему-то вырвалось у него, хотя она была абсолютно права.

Ничуть не обидевшись, девочка простонала, притоптывая ногой, как жеребенок:

— Ой, ну что там может быть? Я теперь ни есть, ни спать не смогу!

Но уснула она быстрее, чем Саша как следует устроился на подушке. Он узнал об этом, потому что мама заглянула пожелать Лильке спокойной ночи и сразу же закрыла дверь. Все лицо у нее смеялось.

— Вот так спит, — мама раскинула руки и разинула рот. — Умора, а не девчонка. Она тебе нравится?

— Ничего, — безразлично отозвался Саша и скосил глаз: убедительно вышло?

Рассматривая что-то на Сашкином одеяле, она провела по нему рукой и задумчиво проговорила:

— Глаза у нее удивительные. В них все просто светится — и радость, и печаль.

— Разве печаль может светиться? — усомнился он.

— Печаль — не горе. "Печаль моя светла…", помнишь? Она ведь еще не верит, что это уже горе. Она надеется найти своего дедушку.

"В точности, как ты", — подумал Саша, и ему стало понятнее, почему он ни с того, ни с сего взялся помогать этой девчонке.

— Так что мы решили? — напористо спросил он. — Ты же ничего так и не ответила!

— Прости, пожалуйста, а что можно ответить, послушав сказку?

Сашка искренне удивился:

— А ты не веришь в сказки? Вот не подумал бы…

— Это уж чересчур сказочно даже для меня, — ее руки нарисовали в воздухе какие-то круги. — Но если тебе хочется устроить поход в горы, то почему бы и нет? Недельку я выпрошу, компания недурная…

Он подскочил на постели:

— Ты согласна?

Протестующе замахав руками, Наталья Викторовна горячо зашептала:

— Разумеется, никаких бандитов я ловить не собираюсь! Как вам вообще могло такое прийти в голову? Вы бы еще вдвоем собрались! Я соглашаюсь только потому, что тебе, конечно, нужны какие-то приключения. И Лилю это отвлечет…

Саша покорно вздохнул:

— Пусть будет просто поход. Мы только проверим, сможет Иоланта что-нибудь вспомнить или нет. Воздухом подышим…

Она прищурилась, разглядывая сына, потом вдруг чмокнула его в лоб:

— Ты — хитрюга! И в кого, интересно знать, ты такой хитрый?

— Не знаю. А совсем не в кого?

— У твоего папы, — ее голос зазвучал мягче, — никогда не было от меня тайн.

Внезапно вспомнив что-то, она судорожно дернула головой, отгоняя. И нервным движением собрала длинные волосы, как делала, если начинала волноваться. Саша опять приподнялся:

— Ты что, мам?

— Да ничего! — отозвалась она уже сердито, и все же продолжила: — Мне все те письма от дяди Валдиса покоя не дают. Сколько их было этих писем… Что он такого писал Яну? И почему он мне не давал читать эти письма? Ты ведь это еще помнишь?

— Папа чернее тучи ходил после этих писем…

— Точно. Чернее тучи. И так ведь ни одного мне и не показал… А я не так уж и волновалась, я уверена была, что рано или поздно Ян все мне расскажет.

Сашку качнуло на постели оттого, что мама поднялась так порывисто, словно готова была броситься бежать. Он соскочил за ней следом:

— Мам, да не думай ты об этих письмах! Наверное, он просто уговаривал папу переехать из Латвии, как нас потом, а папе не хотелось. Вот он и не говорил тебе…

Притянув, она несколько раз несильно качнула его из стороны в сторону, как делала, когда Сашка был совсем маленьким:

— Тихо-тихо… Я больше не буду о них думать. Давай спать? Вам приспичило отправиться прямо с утра? Нужно ведь собраться!

— А что голому собираться? — баском отозвался Сашка. — Подпоясался да пошел.

Когда мама рассмеялась, по привычке откинув голову так, что волосы спустились ниже пояса, он поверил, что она действительно сможет уснуть.

Каким образом то же самое произошло с ним самим, Саша не уловил, а вот пробуждался он с таким трудом, что не сразу и понял, где находится и что происходит. Лилька трясла его так остервенело, будто пыталась убить, не приводя в сознание.

— Ты что делаешь? — Саша оттолкнул ее и сел на кровати, схватившись за голову. — Все мозги мне стрясла… Туалет, что ли, не можешь найти?

— Да тише ты! — прошипела она и яростно замахала рукой: — Пошли скорее!

— Куда опять? Я же усну на ходу!

— Сейчас проснешься, как миленький… Пошли, я тебе что-то покажу.

Сашка нехотя выбрался из постели и натянул шорты. Майку пришлось надевать уже на ходу, потому что Лилька не собиралась ждать. Просунув голову в прорезь, он шепотом спросил:

— Далеко идти-то?

— На край света! Уже пришли, — она остановилась перед дверью в башенку.

— Ты опять за свое? — Разочарованно протянул Саша. — Я же тебе сто пятьдесят раз говорил, что ключа нет!

Держась за ручку двери, Лилька стояла к нему вполоборота, не поднимая глаз.

— И не надо, — тихо сказала она и быстро взглянула на Сашу. — Я уже открыла.

Он сразу проснулся:

— Что?! Как ты открыла?

— Безо всякого ключа. Изнутри. Я туда через окно залезла, — она шкодливо улыбнулась, вскользь взглянув на Сашу. — Ну, что ты так смотришь?! Я же ничего не обещала твоему дяде перед смертью!

— Да как ты могла!

Не правильно поняв его, Лилька живо принялась объяснять:

— Я еще с утра заметила, что там по дереву можно перебраться прямо к окну. Сначала на сарай залезть, а потом… Я только боялась, что окно открыть не смогу. Но оно, знаешь, само — раз! — и открылось. Как будто меня и дожидалось.

Не скрывая злости, Саша процедил:

— Знаешь что, ты ничем не лучше тех бандитов! Они к вам в дом забрались, а ты к нашему дяде залезла. По-моему, так это то же самое.

Лилька вся так и ощетинилась:

— Что ты гонишь?! Совсем это не то же самое! Знал бы только, что я там нашла, так не говорил бы, что я — бандитка…

— Я и знать не хочу!

Сейчас ему и в самом деле хотелось лишь одного: стукнуть Лильку как следует, чтобы раз и навсегда отбить охоту совать нос в чужие дела. Валдис ведь был не ее дядей, она просто не имела права… Саша уже почти дошел до своей комнаты, когда услышал:

— Там на картине нарисована та самая скала.

Он обернулся:

— С чего ты взяла, что это та же самая?

— А ты сам посмотри, — хмуро предложила Лилька. — Сразу поймешь, что это та самая.

"Что же теперь делать? — Сашке так захотелось войти в запретную башенку, что под коленками заныло. Нельзя же… Нехорошо. Я ведь обещал не открывать эту дверь… Но я и не открывал ее! Она уже открыта".

— Посмотрим только на картину, ясно? — сказал он таким тоном, что у Лильки должна была пропасть охота спорить. — Не шарить там!

— Ну, ясное дело! — согласилась она так поспешно, что у Саши зародилось подозрение, что все в башенке уже обшарено ею.

Прислушавшись, не спускается ли мама, он неохотно вернулся к двери в башенку и с опаской взялся за большую бронзовую ручку. В мыслях промелькнуло: "Я — преступник. Мне нельзя верить". Его нисколько не радовало, что сейчас откроется хоть одна из тайн, в которых он так неожиданно запутался, а за ней, возможно, и другая, если скала окажется той самой.

Саша толкнул дверь и, как и ожидал, оказался на крошечной площадке перед винтовой лестницей, уходившей в темноту. Ничего не сказав Лильке, которая и без приглашения последовала за ним, Саша осторожно поднялся по едва различимым металлическим ступенькам. Приходилось одной рукой держаться за холодный поручень, а другая то и дело норовила схватиться за стену. На одном повороте он все же не удержался и уперся ладонью в гладкий камень.

"Это и есть вход в ту пещеру, — проскользнула жутковатая мысль. — А что там?"

— Здесь выключатель есть, — сообщила Лилька его спине. — Где-то я его нашарила… Потом снова выключила, чтобы свет не просачивался. Сейчас… А, вот он.

Саша непроизвольно зажмурился, ожидая, что вспыхнет яркий свет. Но включились только четыре бра на стенах, в которых горели совсем слабенькие лампочки. "Точно — пещера!" — у него захватило дух еще до того, как он увидел…

Так и есть. Это была она. Та скала. Правда, не настоящая, а изображенная на большом холсте, натянутом на подрамник, стоявший посреди комнаты. Ни разу не видя ее, Сашка узнал сразу. Только она могла быть такого красноватого цвета, а из пещеры, находившейся почти у вершины и совсем еще не заваленной камнями, исходило золотистое сияние.

— Там орган, — прошептала Лилька возле его плеча. — Это он светится.

Можно было поспорить с ней, что инструменты не светятся сами по себе, даже если изготовлены золотыми руками. Только Сашке сейчас не хотелось спорить. Он смотрел на скалу, которая была с него ростом, и думал о том, что теперь просто обязан ее найти. Раз она действительно существует…

И только потом он заметил на картине человека, взбирающегося к пещере. В том, как дядя Валдис нарисовал его, было заметное несоответствие: дерево внизу и редкие кустарники оставались неподвижными, а человека так и сносило ветром. Просторная белая рубашка трепетала, а длинные светлые волосы…

Задохнувшись, он бросился к картине, не слушая, что говорит Лилька. Полумрак комнаты лежал на холсте густой тенью, и Саша с силой провел по нему ладонью, как будто мог убрать ее.

— Свет! — приглушенно крикнул он, сразу вспомнив о матери. — Еще есть? Какая-нибудь лампа?

— Вон, на столе!

Лилька метнулась мимо него и, подтащив лампу с изогнутой шеей, включила ее в розетку.

— Направь сюда, — попросил Саша, хотя уже точно знал, что увидит. Вернее, кого.

Круглое пятно вспыхнуло на холсте, высветив лицо человека, обращенное к сиянию, лившемуся из пещеры. Сашка быстро закрыл его ладонью, потом спохватился, что не один и убрал руку.

— Это мой отец, — произнес он жестко, чтобы Лилька не догадалась, как близко подступили слезы.

У нее вырвался какой-то возглас. Переспрашивать Саша не стал. Что она могла сказать? Что вообще можно сказать на это?

Он сам заговорил первым:

— Значит, он пошел туда. Чтобы сыграть на этом органе. Дядя об этом ему писал…

Ему захотелось со всей силы ударить по картине кулаком:

— И даже ничего нам не сказал! Даже маме! Просто сбежал и все. А она… Почему он так?

— Мы не скажем ей, — Лилька проскользнула между ним и картиной. — Если он там… Ну, тогда она сама его увидит. А вдруг это просто картина?

Глаза у нее стали такими огромными, что Сашке почудилось: темнота забралась в Лильку и пытается поглотить ее изнутри. Если сейчас эта девчонка исчезнет, он останется совсем один…

— Ой! — испуганно вскрикнула Лилька, когда он схватился за ее твердое плечико. — Тебе плохо, да? Держись, держись… Со мной тоже такое было, когда я на качелях перекачалась. Саш, я же не знала, что это твой папа! Я хотела скалу показать… Посмотри хорошенько! Тут же видно, как к ней пройти. Нужно только запомнить, как это выглядит, и мы ее сразу отыщем.

Она бормотала так жалобно, что Сашке стало смешно. Еще и оттого, что он думал такие глупости про темноту… Хорошо хоть вслух не сказал! Что им может угрожать? Видно же, что в той пещере свет, значит, там не страшно… Золотой свет… Неужели его отцу было так темно с ними, что он ушел к этому свету?

— Я должен во всем разобраться, — он упрямо наклонил голову, готовый защищать свое право, которое, вообще-то, никто и не отбирал.

Заглядывая ему в лицо, Лилька заговорила, глотая окончания слов, — так была взбудоражена:

— Давай просить твою маму, чтоб прямо с утра и пойти? А то я умру просто! Мы ведь только там все узнаем. И ты, и я. Надо же, как совпало! Думаешь, это случайно? Так не бывает. Я знаю, меня кто-то прямиком привел к вашему дому.

— Кто? — машинально переспросил Саша, продолжая думать о своем.

Она посмотрела на него очень серьезно:

— А ты как думаешь? Немножко страшно об этом думать, да?

— Ничего страшного, что ты выдумываешь? Все ведь люди встречаются не просто так, а для чего-то… Мама говорит, что насчет каждого из нас уже при рождении есть Божий замысел.

— Да? — озадаченно проронила Лилька. — Твоя мама еще умнее тебя.

Этого Саша уже не выдержал. Она быстро зажала его смех рукой.

— Ты что?! Вдруг внизу все слышно?

— Надо убрать куда-нибудь эту картину, — решительно сказал Саша, освободившись от ее руки. — А то вдруг мама тоже сюда заберется?

— А давай мы ее сожжем! — глаза у Лильки так и вспыхнули.

Но Саша одернул:

— Ну, конечно! Чтобы весь дом загорелся? Где нам потом жить?

— А мы во дворе…

— Мама может увидеть. Попробуй потом объясни, что такое мы жгли… Да еще среди ночи! Давай мы лучше… разрежем ее!

У Лильки болезненно дернулось личико:

— Вообще-то жалко. Красивая все-таки.

— Ничего, — сухо отозвался Саша, прищурившись на холст. — Маму мне больше жалко.

Лилька замялась:

— Саш… Но если мы найдем пещеру, она же все равно увидит…

— Что увидит?

— Ну, его. Твоего папу. Если он еще там.

Сашка зло рассмеялся, но уже без звука:

— Ага! Думаешь, он так и сидит там?

— А куда же он делся? Ой… А вдруг он тоже, как отец Генрих? Отправился в ту жизнь, о которой мечтал. Ты не знаешь, о чем он мечтал?

— Не знаю. Откуда я знаю?

Громко шмыгнув, Лилька еще раз оглядела картину и вздохнула:

— Ладно, режь. Я там ножницы видела…

Сашка подошел к столу, на котором до сих пор стояли незакрытые баночки с давно высохшими красками, валялись кисти и карандаши, куски картона и старая палитра. Взяв большие ножницы с зелеными кольцами, он пощелкал ими, испытывая, и заодно проверил взглядом: нет ли где-нибудь записки или… прощального письма. Но дядя Валдис, похоже, говорил особые слова только его отцу. Умирая, он точно знал, что племянник не вернется в этот дом. Почему он ничего не сказал им?!

Вернувшись на середину комнаты, Саша обвел ее взглядом, будто спрашивал разрешения у этого замкнутого, страшноватого мира. Полусфера башни смотрела на него маленькими лицами Латвии, ее песками, ее небом, ее каменными улочками.

"Прожил тут сто лет, а рисовал только ту свою родину, — удивленно отметил Саша. — Почему же он туда не вернулся? Орган держал? Играть он не умел, это точно… А что происходит, когда его слушаешь? Шесть человек слушали, а исчез только отец Генрих. Тот, который играл…"

Его толкнуло изнутри: дядя Валдис звал его отца за тем, чтоб тот научил его играть на органе! Он надеялся убежать от своей болезни. Что же случилось? Почему отец пошел сам? Неужели он просто бросил старика возле скалы? Саша еще раз пристально всмотрелся в полотно: да, так и есть. Художник смотрел снизу. Может, отец пообещал ему проверить, что там в пещере и вернуться?

— Ты не вернулся, — Саша поднял ножницы и примерился. — Ты ведь мог вернуться…

Он размахнулся, но удар вышел не слишком сильным, и холст устоял. У Саши возникло мгновенное ощущение, будто он пытался вонзить нож в настоящую скалу, и та, конечно же, выдержала. Не позволив себе запаниковать, он замахнулся снова и ударил резче. Треск ткани оглушил его, как грохот горного камнепада.

Отшатнувшись, он вопросительно взглянул на Лильку, стоявшую чуть позади. Лицо у нее было мрачным и решительным.

— Теперь режь, — сказала она.

Раскрыв ножницы, Саша просунул одно лезвие в рваную дыру в скале и с усилием сжал кольца. Но оказалось, что холст режется безо всякого труда, словно картина сдалась после первого же — главного — удара. Он раскроил каменную глыбу с такой легкостью, словно был Гераклом, соскучившимся по подвигам. Потом поделил на неравные части небо и повернул ножницы острием книзу. Помедлив только секунду, Саша решительно отрезал своего отца от заветной пещеры и мстительно сказал про себя: "Теперь ты не доберешься…"

— Дай мне, — попросила Лилька, нетерпеливо потряхивая рукой.

И он уступил, потому что главное уже было сделано. Саша даже не смотрел, как она кромсает остатки полотна. После мига радости, когда холст поддался, уступил его силе, не возникло вообще никаких ощущений, будто пустота, возникшая на месте картины, каким-то образом проникла и в него самого.

Лилька подала голос:

— Ну, все…

Обернувшись, Саша увидел, что она прижимает к животу ворох лоскутков, топорщившихся от краски.

— Брось их, — сказал он. — Кому они нужны?

— А вдруг твоя мама…

— Она терпеть не может собирать картинки из кусочков. Ей кажется, что она зря тратит время.

Лилька виновато улыбнулась:

— А я люблю.

— Я тоже, — Саша сказал так не для того, чтобы поддержать ее, а потому что так и было. Хотя, если б даже ему не нравилось это занятие, он все равно сейчас ответил бы также.

Разжав руки, Лилька проследила, как тряпичный ворох мягко опал на дощатый пол, и выразительно отряхнула майку и ладони.

— Главное, мы теперь знаем, где эта скала, — произнесла она чуточку вопросительно, и Саша понял, что Лилька не до конца уверена, что именно это сейчас главное.

Он предупредил:

— Только надо делать вид, будто мы понятия не имеем, где она находится.

— Ну, ясно!

— Пусть Иоланта повспоминает… А если она вообще не туда пойдет, тогда ты скажешь, что тебе почему-то кажется, что надо идти совсем в другую сторону. Это называется интуицией.

Лилька с достоинством отозвалась:

— Я знаю, как это называется.

Правда подумала при этом, что сама она вряд ли вспомнила бы, как называется это слово. Глядя на остатки картины, Саша хмуро напомнил:

— Ты же ни с того, ни с сего сказала, что я буду дирижером…

— Я увидела, — призналась она, не зная, доказывает ли это что-нибудь.

Саша поднял глаза:

— На самом деле, увидела?

— Ну да…

— А может, ты…

— Ясновидящая?! — Лилька даже испугалась. Ой, а вдруг, правда? Я ведь еще, знаешь что… Когда до вашего дома добежала, сразу увидела твою маму. Не по-настоящему увидела, а также… Я еще не знала, что это твоя мама, просто — какая-то женщина. Я откуда-то узнала, что она тут живет. Ох, думаешь, я — настоящая ясновидящая?

Задумчиво оглядев ее с ног до головы, Сашка спросил тоном лечащего врача:

— А раньше у тебя такое было?

— Я не помню, — Лилька беспомощно поджала плечики. — Может, и было, но я же не запоминала специально. А надо было, да?

— Да ладно… Здорово! И тебе ведь даже прикасаться не надо, как в "Мертвой зоне".

— Не надо, — она поежилась и посмотрела на него умоляюще. — Только страшно почему-то…

Саша пообещал, наклонившись к ней:

— А мы никому ничего не скажем. А то тебя еще затаскают, как Джонни. Пусть у меня язык отсохнет, если я кому-нибудь проболтаюсь! А ты, если еще что увидишь, сразу говори мне, слышишь? Даже если глупость какая… Вдруг это все как-то связано? Уже вон, видишь, сколько всего перемешалось!

Несколько раз послушно кивнув, как маленькая, Лилька спросила:

— А теперь что будем делать?

— Спать, — приказал Саша. — Если, конечно, завтра ты действительно собираешься куда-то идти.

Направившись к лестнице, он наступил на обрывки холста, и вдруг ему самому стало больно от этого.

"А если я зря так о нем подумал? — Саше стало жарко от стыда. — Вдруг это все-таки просто картина? Дядя наверняка хотел, чтобы папа добрался до этого органа… Можно же нарисовать не то, что есть, а то, чего хочешь! И спросить не у кого…"

Если б было можно, если б мама не напугалась, Саша отправился в этот странный поход прямо сейчас. Даже один. Ему не верилось, что после всего этого он сможет уснуть или хотя бы дождаться утра… Какое-то время, уже в постели, он рывком переворачивался с боку на бок, и то садился, то снова падал на подушку.

А потом просто упал глубже и не заметил этого. Во сне он вовсе не лез на скалу, а играл Баха. По клавишам растекался свет луны, который проникал в музыку, и она становилась совсем другой. Наверное, такой ее и слышал сам Иоган Себастьян…

Глава 7

С утра Лилька оказалась зареванной. И веки, и нос у нее распухли, а губы все еще жалобно подрагивали, хотя она уже не плакала. Ни о чем не спрашивая, Наталья Викторовна усадила ее за стол и сама намазала подтаявшим маслом ломоть батона.

— Хочешь, съешь с кашей, а хочешь, к чаю оставь, — сказала она и пригладила темные Лилькины волосы, как всегда торчавшие во все стороны. — Но еще печенье есть. Остатки, наверное, с собой возьмем?

— Картошки надо взять, — враз посолидневшим баском подхватил Саша.

Ему нравилось, когда они на равных обсуждали хозяйственные дела, в которых оба мало что соображали, и от этого возникало ощущение игры. Мама, конечно, была намного старше и должна была разбираться в таких вещах получше, но Саше часто казалось, что она до сих пор чувствует себя маленькой девочкой, которая смеха ради взялась изображать взрослую женщину. И это не всегда получалось правильно…

Она оживленно предложила, то и дело заправляя за ухо волосы, как обычно делала, когда была возбуждена или выбита из колеи:

— Сосиски купим. Их можно жарить на костре, нанизав на веточку.

— Это я тебе говорил, — снисходительно напомнил Саша. — Мы на турслете так делали.

— Иоланта утверждает, что туда ехать на электричке часа три, — она размешивала кашу, постукивая ложкой и надеясь заразить своей энергией и Лильку. — Так что завтра к вечеру мы уже сможем вернуться домой. На такой срок у нас продуктов хватит.

Лилька сразу очнулась:

— Завтра? Уже завтра? А если те… с дедушкой еще не доберутся до завтра?

— Ага! Они, конечно, пешком идут с рюкзаками!

Ему вовсе не хотелось насмешничать, но Лильку срочно нужно было привести в чувство. Если сейчас она разозлится или хотя бы начнет спорить, значит, все в порядке. То, какой она была, только усаживаясь за стол, пугало Сашу. Он даже не знал, как с ней разговаривать.

— Да?! — выкрикнула она, быстро переводя взгляд с него на маму. — А если дедушка не сразу сказал им, куда идти? Или путает их специально? Разве они дойдут до завтра? Что ты смеешься?!

— Ничего-ничего, — Сашка махнул рукой, пытаясь сглотнуть смех. — Давай дальше…

— Что — дальше? Я уже все сказала. Нам нужно подождать там хотя дня два. Я одна останусь, если вы не хотите! И безо всяких продуктов. Ягод каких-нибудь найду.

Словно ничего не услышав, Наталья Викторовна задумчиво проговорила, одной рукой небрежно собирая длинные волосы:

— Придется косу заплести. Или две?

И заметив, что оба уставились на нее в изумлении, тряхнула головой и уверенно проговорила:

— Конечно, мы сможем пожить там пару дней. Палатку я у знакомой возьму, она не откажет, я с ее дочкой занимаюсь. Только провизии придется подкупить.

— Мы решили Диккенса сдать, — сообщила Лилька, мгновенно повеселев.

Наталья Викторовна подавилась смешком:

— Кому сдать? Властям?

— Мам! В "Букинист" сдать. У Лильки целых тридцать томов! Она в жизни столько не прочитает, — он вскрикнул, получив под столом по ноге.

— Прости, пожалуйста, это не у Лильки, а у ее дедушки. Не думаю, что он обрадуется, когда выяснится, что мы тут без него распродали все книги.

— Не все, — встряла Лилька. — У нас еще знаете сколько других! Еще Тургенев есть, тоже можно продать. И "Всемирную литературу". Знаете, она такая красивая — разноцветная. Ее сразу купят.

Откинувшись на стуле, Наталья Викторовна отклонила назад голову и в изнеможении простонала:

— Господи… О чем я думаю? А если твой дедушка просто попал в больницу? После того, что приключилось с ним ночью, это вполне естественно. Да еще ты куда-то подевалась! Почему, интересно знать, мы до сих пор не обзвонили больницы?

— Потому что у нас до сих пор телефона нет, — напомнил Сашка, которому это всегда не давало покоя, ведь все его одноклассники звонили друг другу. Хотя с другой стороны, тогда бы ему не было покоя от девчонок…

Она решительно поднялась:

— Я позвоню из садика. Мне все равно нужно там показаться. А Диккенса не трогайте! "Всемирку" тем более… Я займу денег.

"Она терпеть не может занимать деньги, — подумал Саша с сочувствием. — А что делать-то? Вдруг Лилькин дедушка рассердится за Диккенса?"

Когда его мама выбежала, чмокнув его на ходу и снова взъерошив короткие Лилькины волосы, девочка печально вздохнула:

— Дедушка никогда не варит манную кашу. Я ее только по школьной столовке знаю. Там она, знаешь какая? Застывшая, как лепешка. Как ты думаешь, мама, наверное, варила мне?

— Конечно, варила! — с жаром подтвердил Саша.

— А я ничего не помню. Обидно.

— Они… твои родители на машине разбились?

Лилька удивленно округлила глаза:

— Разве я говорила про какую-нибудь машину? Нет, они на лодке перевернулись. По горной речке сплавлялись… Еще один мужик с ними был, так он выплыл. Он говорил, что их лодкой оглушило. Обоих. Разве так бывает? Хоть бы кто-то один выплыл… А то от меня почему-то другие родители шарахаются, как будто это я своих убила. Твоя мама первая не испугалась.

— Это она не только потому, что у меня отец… — Саша запнулся, не зная, какое слово произнести.

Лилька подхватила:

— Я так и поняла. Она у тебя вообще классная. И пойти с нами сразу согласилась… А почему ты говорил, что она не захочет? Думал, забоится?

— Да не забоится… Просто моя мама… Она — совсем городская, понимаешь? Я пока ее даже представить не могу в горах…

— А я могу, — заявила Лилька. — Что здесь такого?

— Ну, как? Это же не для всех.

Оглянувшись, как будто Наталья Викторовна могла подслушать, она навалилась на стол и таинственно понизила голос:

— А я знаешь, что думаю? Твоя мама все-все сделает, о чем ты только попросишь.

У него в груди тепло заволновалось:

— С чего ты взяла?

— Так видно же! — она опять погрустнела. — Может, моя мама тоже так на меня смотрела…

"Еще вообразит не то!" — с опаской подумал Саша, но все же потянулся и погладил растрепанные Лилькины волосы. И сразу отдернул руку. Но Лилька ничего такого не вообразила, только невесело спросила:

— Тебе жалко меня стало? Да я обычно о таком даже не думаю. Это я на твою маму насмотрелась. Она у тебя не такая, как все.

— Я знаю, — сдержанно отозвался Саша.

— Может, она и городская, но все равно мне как-то спокойней, что она с нами будет.

Он улыбнулся:

— А еще Иоланта. Интересно, каким макаром мы ее в горы потащим?

— А мы ее внизу оставим, — вполне серьезно сказала Лилька. — Еще помрет, пока лезет.

— Внизу? Одну, что ли? А если с ней там что-то случится?

— Что? Там же нет никого! Она сама говорила, что всех оттуда сто лет назад переселили. Посидит, позагорает. Ей понравится!

— Да? А те бандиты? Вдруг они как раз в это время и объявятся?

Но Лильку не смутило и это:

— А мы ее спрячем!

— Куда спрячем?

— Ну, куда-нибудь… Найдется же там какая-нибудь маленькая пещерка!

— А если не найдется?

Она все же рассердилась:

— Перестань ты гадать! Придем туда и увидим. Иди лучше вещи собирай, пока мамы нет. А потом сразу и поедем.

"Ее, наверное, просто убивает, что мы так копаемся. Завтракаем, собираемся… Нет, чтоб все бросили и туда!" — он оглянулся на пороге комнаты: Лилька убирала со стола не спеша, словно тоже никуда не рвалась. Но Саша понял эту неторопливость — нужно же чем-то занять себя, чтобы не свихнуться от ожидания.

Ему захотелось предложить ей что-нибудь еще, но как на зло ничего не придумывалось. Он попытался хоть как-то утешить себя и — мысленно — Лильку: "Ничего, уже скоро". И успокоившись, скрылся в своей комнате.

Такого рюкзачка, как у Лильки у него не было даже в Латвии. Саша достал со шкафа пыльный прошлогодний ранец с надорванной "молнией", отер его ладонью и запихал туда самый теплый свитер с прибалтийским узором на груди, темно-синие спортивные штаны и две пары носков — одни хлопчатобумажные, другие из шерсти.

Что еще могло ему понадобиться, он понятия не имел, потому что никогда не ходил в походы. Разве что со своим новым классом на турслет, но это нельзя было даже с натяжкой считать настоящим походом, ведь они добирались только до ближайшей рощицы, здесь, как умели, разводили костер, перекусывали, ссорились с девчонками, и этим все ограничивалось. А его отец был не из тех, кто любит выбираться на природу…

"А что он вообще любил?" — Саша попытался вспомнить хоть что-нибудь, но то ли отец скрывал это от него, то ли ничего, кроме органа в его жизни просто не было, но на ум ничего не приходило. Они прожили вместе десять лет и не успели узнать друг друга. Странно, если встретиться им предстоит в Сибири…

Внезапно Сашу посетила странная мысль: "А что, если я больше не вернусь сюда? В этот дом…"

Медленно переводя взгляд, он внимательно осмотрел свою комнату как бы заново. Она стала Сашиной всего несколько месяцев назад, но он уже успел прижиться в ней и чувствовал себя здесь — дома. Может, даже с самого начала, как только вошел. По крайней мере, он совсем не помнил того, как осваивался.

Висевший над его кроватью старинный барометр, на котором вместо цифр были надписи "Дождливо" и "Ясно", обещал сухую, теплую погоду. Саша всегда думал, что этот прибор старше дяди Валдиса, но спросить у него не успел… Он даже не догадывался, как много можно узнать от этого молчаливого старика, похожего на сморщенного мышонка с большими, сероватого цвета ушами. Саше так и не удалось понять, как дядя относился к нему: тот ни разу его даже по голове не погладил. Но, с другой стороны, дома ведь не завещают тем, кого терпеть не могут…

"И он тоже влюбился в Иоланту, — удивился Саша уже не в первый раз. — Она же красавицей была! Разве ей мог понравиться такой, как он? Жалко, что он не нарисовал возле пещеры еще и Генриха. Интересно бы посмотреть, каким он был… Священник. Надо же! Я и не знал, что в священника можно влюбиться".

Точно и в самом деле прощаясь, Саша подержал в руке твердую сосновую шишку, привезенную из Латвии. И осторожно пошуршал песочными часами. Только мама знала, что он взломал их перед отъездом и заменил песок балтийским…

"Лильке тоже можно сказать об этом, — решил Саша. — Она поймет…"

Вообще-то, он не особенно тосковал по той стране, которая никак не могла стать для него ни чужой, ни до конца родной. Лишь изредка ему снилась квартира, которую они снимали, потому что своей у них никогда не было. Квартирка была маленькой — две смежные комнаты. Там Саша спал в проходной, а здесь у него появилась своя, и это ему, конечно, нравилось больше.

Он только все подначивал маму переклеить обои: Что это за комната для мальчика? Все стены в каких-то розочках! Уже несколько раз поклявшись, что возьмется за это, она с самого начала лета собиралась затеять ремонт, но Саша подозревал, что до дела так и не дойдет. С повседневной работой по дому его мама справлялась без стонов, но даже мысль о чем-то более грандиозном повергала ее в уныние.

Сашке было жалко ее, и он уже перестал заговаривать о чудовищных стенах в своей комнате. По возможности он залепил их плакатами и гигантским генеалогическим древом царского рода, которое перевесил из дядиной комнаты. Когда Саша снял его со стены, оказалось, что обои под ним насыщенного золотистого цвета, а не блеклые, как на других стенах. На секунду ему почудилось, что в стене открылась дверь, и оттуда хлынул поток солнечного света. Но только сейчас, припомнив, Саша понял, что это смахивало на тот вход в пещеру, который нарисовал дядя.

"Этого не может быть, — подумал он убежденно. — В пещере всегда темнее, чем снаружи. Там же не может быть электричества! И орган тот не из золота сделан… Трубы у него блестят, конечно, но не так же! Тем более, он уже такой старый…"

Кто-то шепнул прямо над его ухом: "А что если он и вправду волшебный?" Или это просто подумалось, но как будто кем-то другим… Сашка даже оглянулся, хотя и понимал, что за спиной никого не окажется. Только воробей весело прыгал по подоконнику, то и дело склевывая что-то невидимое.

— Это ты сказал? — спросил Саша шепотом, сам себе криво усмехнулся и вдруг понял, что сделал это потому, что допустил эту дикую мысль: воробей услышит его. Не просто услышит звук и шарахнется, а услышит, как человек. И поймет.

Он даже потряс головой, в которую лез всякий бред. Вся эта история, в которую Саша ввязался по Лилькиной милости, и безо всяких говорящих воробьев здорово смахивала на сказку. И они ведь собирались войти в эту сказку. Даже мама… Даже Иоланта…

"А если мы оттуда не выйдем?"

Сашка в испуге вскочил и забегал по комнате, то и дело спотыкаясь о валявшийся в самой середине ранец. Ему никак не удавалось решить: можно ли поговорить об этом с мамой или лучше не стоит пугать ее? Если эта мысль станет ее собственной, она запросто может вообще отменить весь поход, и что тогда будет с Лилькой? Она отправится в горы одна и…

— Лилька! — закричал он и выскочил из комнаты, перепрыгнув через собранный ранец.

Ее не оказалось ни на кухне, ни в спальне у мамы, где она сегодня ночевала. Саша похолодел: "Ушла. Догадалась, что я могу струсить".

Беспомощно озираясь, он топтался на лестнице, когда услышал:

— Саш, я здесь! Во дворе.

— Фу!

Его потянуло присесть на ступеньку и отдышаться, потому что сердце скакало, как сумасшедшее, но вместо этого он сбежал по лестнице и уже неторопливо, с равнодушным видом вышел на крыльцо.

— Что делаешь? — спросил Саша безразличным тоном, хотя уже увидел: Лилька надергала с грядки морковки и бродит между грядками, держа пучок за хвостики и звонко похрустывая одной.

Увидев его, она помахала огрызком:

— Возьмем с собой?

— Да пожалуйста! Сколько угодно, — ему стало весело оттого, что Лилька никуда не делась и ничего плохого о нем не подумала.

— Твоя мама не заругается, что я без разрешения выдернула?

— Ну, чем-то же надо запастись… У нас продуктов вечно в обрез. Пойдем поищем?

Первым делом вместо продуктов на кухне нашлось несколько прозрачных пакетиков, смятых, как использованные носовые платки. Ловко встряхнув, Лилька сунула морковку в один из них. А в самый большой Саша насыпал картошки, брезгливо отпрянув от взметнувшейся вверх пыли:

— Будем в золе запекать. Знаешь, как вкусно? Мы с ребятами так делали.

— Ты говорил! На турслете, да? А нас вечно гоняют, когда дождь льет, — пожаловалась она. — Хорошая погода стоит-стоит, а никто никуда нас не ведет. А как дождь, так… Ты соль взял? И чая надо такого — в пакетиках. Знаешь, который — "дерни за веревочку"…

Саша усмехнулся:

— Только пещера все равно сама не откроется, она же камнями завалена.

Быстрый Лилькин взгляд заставил его насторожиться, хотя спросила она тем же беспечным тоном:

— А если кто-то уже отвалил эти камни?

— Кто?

— Ну, кто-то! На картине же пещера открыта…

Про его отца она ничего говорить не стала, но Саша и сам догадался, кто имеется в виду.

— Это же просто картина! — он постарался, чтобы это прозвучало уверенно. — И потом дядя нарисовал так, что мой отец еще только поднимается туда. Значит, освободить вход он никак не мог. И, знаешь что? Если на самом деле пещера была завалена камнями… А к чему Иоланте врать? Значит все, что дядя нарисовал — просто выдумка. И мой отец вообще не ходил туда! Он просто это вообразил. Как Латвию свою воображал.

— Наверное, — сразу же согласилась Лилька. — Ведь твой папа уже сто раз вернулся бы оттуда, правда? Это же не так далеко, даже если идти, а не на электричке ехать.

"Вернулся бы… Если б захотел", — Саша отошел к высокому старому буфету и достал с нижней полки уже начатую пачку рафинада.

— Возьмем?

— Весь? — оживилась Лилька.

— Нет, кусочек, — съязвил он. — Хотя и весь — куда? Отсыплем немножко. Попробовать хочешь?

Она воровато улыбнулась и проворно схватила с его ладони белый кубик. Щека у Лильки сразу же раздулась, всю физиономию перекосило на бок.

— Вот такой флюс и вырастет, если будешь много сладкого есть, — зловеще посулил Саша.

Хлюпнув слюной, Лилька виновато призналась, смешно шепелявя:

— А я люблю. Но у меня все равно только в одном зубе дырочка есть. Была то есть… Там, сзади. Дедушка говорит, что у моей мамы зубы такие же хорошие были. Он — мамин папа, я не говорила?

— Нет, — Саша протянул ей всю коробку. — Будешь еще? Бери, сколько хочешь.

Лилька выскребла из плотного ряда еще пару кусочков и положила на стол. Посмотрев на жалкий остаток, Саша мужественно сказал:

— А я вообще без сахара чай люблю. Ты там можешь съесть мою долю.

Перестав жевать, она с усилием сглотнула и уставилась на него с подозрением:

— Ты разве утром без сахара пил? Я же помню, ты ложкой звенел! Я еще подумала, какая она красивая. Я когда вырасту, тоже красивой посуды накуплю. Как у вас или у Иоланты… А ты все-таки с сахаром пил, теперь я точно вспомнила.

— Это я так, за компанию, — отмахнулся Саша. — Я же не девчонка, чтоб за сладким гоняться.

Это ее ничуть не обидело. Лилька никогда не сердилась на природу за то, что создана девочкой. В этом даже были свои преимущества, которые она уже обнаружила. Например, если у кого-то из соседей вдребезги разлетается окно, подозрение всегда падает на кого-нибудь из мальчишек, и начинают приставать к их родителям. Правда, если в таких случаях дело доходило до порки, Лилька все равно сознавалась. Дедушка ведь никогда ее не порол. Только вздыхал: "А следовало бы…"

— Он ведь жив, правда? — со страхом прошептала Лилька, начисто забыв о сахаре.

Сашка помрачнел:

— Маму никто не переубедит. Она даже слышать не хочет о том, что он умер. А я уже и не знаю…

— Ты о своем папе? — не сразу догадалась она. — А я о дедушке.

Темные брови мальчика тотчас разъехались, потом приподнялись, и он рассмеялся:

— Да твой-то дедушка, конечно, жив! Идиоты они, что ли, убивать его?

— Почему-то я его не вижу, — Лилька вздохнула. — Так, как я тебе говорила. Тебя вот видела, маму твою, а дедушку никак не могу.

— Это потому, что ты слишком стараешься. Нас же ты не пыталась увидеть! Это само собой произошло. А о нем ты все время думаешь, это тебе и мешает.

Она совсем погрустнела:

— Да вот я как раз не все время о нем думаю, даже самой стыдно…

— Думаешь-думаешь, — заспорил Саша. — Это тебе только кажется, что ты на что-то переключилась. А он все равно у тебя в голове. Я знаю такое…

Она вздохнула с легкой завистью:

— Ты вообще много знаешь…

— Думаешь, намного больше тебя? — ему захотелось, чтобы Лилька немедленно подтвердила это. Но в этот момент она вскрикнула:

— Мама пришла! — и тут же виновато исправилась: — Твоя мама.

Едва не сбив девочку, Сашка бросился к двери и, распахнув ее, прокричал:

— Ну что? Едем?

— Ни в одной больнице его нет, — у нее был взгляд провинившейся.

Бросив у порога мешок с палаткой, она быстро приблизилась и притянула Лильку, оцепеневшую в ожидании.

— Ничего, мы его найдем.

"Обнимаются, — с незнакомой обидой подумал Саша. — Прямо подружками стали…"

— Мы едем или нет?!

Оглянувшись через плечо, Наталья Викторовна мягко отстранила девочку и удивленно сказала:

— Конечно. Я же об этом и говорю.

— Я не слышу, что ты там говоришь! — огрызнулся Саша. — Вы же шепчетесь.

— Прости, пожалуйста, но мы вовсе не шепчемся. А ты предлагаешь орать на всю улицу? Сейчас зайдем за Иолантой и — на вокзал.

Лилька прямо задохнулась от радости и затрясла сжатыми кулачками:

— Я готова!

Сашке уже сделалось неловко за то, что он выставил себя таким дураком. Даже если Лилька и в самом деле на минутку вообразила, что это их общая мама, разве его это как-то обкрадывает? Разве мама способна хоть вполовину кого-то полюбить так же, как его? А Лилька, может, впервые лет за десять такое почувствовала…

Взвесив в руке палатку, Саша снова положил ее у порога и спросил, боясь взглянуть на маму:

— Так я одеваюсь?

— Давай, — она улыбнулась ему. — Знаешь, что мне сказали? Что в тех местах совсем нет комаров! Здорово, правда? Вот чего я больше всего боялась!

Глава 8

Она боялась еще и того, что в электричке будут деревянные сиденья, от которых разболится поясница, и какой тогда уж поход!. А оказались — мягкие, правда, слегка ободранные по углам, как в любом общественном транспорте. Но после трех часов пути все четверо все равно еле сползли с них.

Лилька заметила, что Наташа (она с самого начала называла про себя Сашкину маму только так), уже через полчаса после отправления начала заметно ерзать и почему-то все предлагала сыну поменяться местами. Но Сашка вцепился в окно так, что не оторвать, хотя оно было мутным от пыли. А напротив у окна сидела Лилька. Она с радостью уступила бы Наташе свое место, только той хотелось именно на Сашкино.

В чем было дело Лилька догадалась только, когда сидевшая рядом с учеником Иоланта повернула голову и, посмотрев на что-то позади, загадочно улыбнулась. Вытянув шею, Лилька попыталась разглядеть, что там такого особенного и увидела, что какой-то человек, не отрываясь, смотрит на Сашину маму. Лильке он показался совсем старым, у него даже седые волоски были на висках. Интересно, зачем ему смотреть на Наташу?

"Наверное, это ее уже бесит", — подумала Лилька с сочувствием. У них в классе тоже был мальчишка, который все уроки сидел, уставившись на нее. Однажды Лилька не выдержала, пнула его со злости и попала прямо по чирию. Мальчишка взвыл и, упав на парту, пролежал так полчаса, чтобы не разреветься у всех на глазах. Лильке было жаль его, но откуда она могла знать, что у него болячка в этом месте? Зато с тех пор он больше не надоедал ей своими собачьими взглядами…

— Эй! — Лилька легонько, совсем не как того мальчишку, толкнула Сашу ногой. — Иди на мое место, если ты без окна жить не можешь. А вы на Сашкино садитесь, — обратилась она к Наташе. — Я уже до того насмотрелась на эти деревья, что тошнит.

Ей показалось, что Иоланта взглянула на нее неодобрительно, только Лилька не поняла из-за чего. Может, неприлично говорить вслух, что тебя тошнит? Особенно, если на самом деле ничего такого не чувствуешь… Или это из-за того, что она помогла Наташе пересесть? Наверное, для Иоланты тот человек не был таким уж старым. Или она не заметила, как он раздражает Наташу своими непонятными взглядами?

С двумя косами, лежавшими на груди, Наташа выглядела совсем, как старшеклассница, и не один раз за дорогу Лилька с завистью подумала о Саше: "Вот же кому-то везет с мамами!" Она уже знала от Сашки, что Наташа родила его чуть ли не сразу после школы и потому, конечно, не успела состариться. Наверное, Лилькина мама не казалась бы такой юной. Но Лилька согласна была бы и на старушку… Особенно такую, как Иоланта.

Перебравшись на место сына, Наташа сразу повеселела и заговорила о том, как давно не ходила в кроссовках и как же это, оказывается удобно. А потом вдруг взяла и оглянулась. Лилька чуть не всплеснула руками: "Вот что делает! Он ведь все смотрит…"

Она увидела, как мгновенно покраснела мочка Наташиного уха и край щеки и перепугалась за нее: "Это от страха? Или она так разозлилась? Еще стукнет его, а он ведь здоровый. Спортсмен, наверное, — костюм спортивный. Ничего костюм… И сумка…"

— Не сладко нам придется одним в горах, — между тем сказала Иоланта Сигизмундовна, ни к кому не обращаясь. В джинсах и в старых кедах, с каким-то диковинным баулом под боком она казалась Лильке забавной, совсем не похожей ни на учительницу музыки вообще, ни на ту Иоланту, у которой они пили чай из таких тоненьких чашек, что Лилька опасалась нечаянно проткнуть фарфор пальцем.

Кажется, Наташа ничего не услышала. Быстро заморгав, словно только проснулась, она спросила:

— Что?

— Я говорю, что было бы куда спокойней, если с нами был… еще один мужчина, кроме Саши.

Лильку так и передернуло:

— Вот найдем дедушку, будет еще мужчина!

Сразу оторвавшись от окна, Саша спросил с нервным смешком:

— А там что, волки водятся?

— Не припомню… Но мало ли опасностей, кроме волков? К тому же, если вы, конечно, найдете пещеру, придется разбирать камни. Справитесь? Тогда ведь работали взрослые люди.

Постаравшись придать лицу безмятежное выражение, Лилька проговорила:

— А если эти камни кто-нибудь уже разобрал?

— Маловероятно, — откликнулась Иоланта. — Пятеро, оставшихся из нас, — уже старики. Если б вы не заморочили мне голову, разве я полезла бы надрываться?

— Но кто-нибудь из ваших мог же рассказать… Ну, кому-нибудь, — от волнения Лилька начала путаться. — Сыну там… Или еще кому-нибудь…

— И это маловероятно. Если хотите знать, мои милые, в свое время мы дали клятву.

Она сделала нетерпеливый жест, пресекающий Лилькины сомнения:

— Я не хуже тебя понимаю, что любую клятву можно нарушить. Но если б эта пещера с органом была обнаружена, о таком событии раструбили бы все… Как их теперь называют? СМИ. Телевидение, газеты. Нынешнее поколение не склонно хранить тайны.

Явно боясь обидеть ее, Наташа все же мягко возразила, поддержки ради ухватившись за собственную косу:

— Простите, пожалуйста, но не стоит так говорить обо всем поколении. В вашем тоже не было такого уж единства: одни сажали, другие сидели.

Иоланта хрипло рассмеялась. Лилька подумала, что зубы у нее, наверное, ненастоящие. Не могут быть в старости такие же белые, как у нее самой. У дедушки осталось всего несколько. И они были совсем желтыми. Но Лильке все равно нравилось, как он смеется.

— Многие из тех, что сажали, потом сами сидели. Так что мы были не так уж далеки друг другу.

— Вы чувствовали единство с теми, кто вас посадил? — Наташа все еще держалась за кончик косы. — Ни за что не поверю! А с тем, кто предал Генриха?

Иоланта устало вздохнула:

— Не слушайте этот старческий бред. Не было никакого единства, и быть не могло. Даже во время войны… Одни голодали, другие жирели.

— Не вы, да? — Саша взглянул на нее с надеждой.

Вытянув сухую, сморщенную руку Иоланта с гордостью сказала:

— Я, мои милые, полнее и не была.

Приняв их молчаливое уважение, она какое-то время, морща лоб, смотрела в окно, потом с отчаянием воскликнула:

— Бессмысленное предприятие! Я ничего этого не помню. Будто впервые вижу эти места.

— Мы еще не добрались до главного места, — попыталась успокоить ее Наташа. — Вы же не ездили этой дорогой! А там вы, может быть, вспомните.

— А если не вспомните, мы сами найдем! — выпалила Лилька, дав себе зарок не упоминать о картине.

У Иоланты весело подскочили брови:

— Это каким же образом, позвольте вас спросить?

— Сердце подскажет!

— Ах, сердце!

Неожиданно она протянула руку и погладила Лильку по голове. Саша сдержанно поправил:

— Интуиция, а не сердце.

— Боюсь, она тоже не особенно вам поможет.

Но этого он уже не услышал.

— Мам, мороженое несут!

Наташа невольно оглянулась и опять покраснела. На этот раз ее голос зазвучал сердито:

— Саша, имей совесть! У нас же денег в обрез, какое мороженое?

— Но это же, как ужин будет.

— Нет уж! Ужин будет настоящим. По крайней мере, горячим. А то ночью концы отдашь.

— Я-то?!

— И ты тоже.

Иоланта Сигизмундовна полезла в свой смешной баул за кошельком:

— Позвольте, я угощу.

Но достать его она не успела, потому что продавец мороженого протянул им всем по брикету:

— Держите.

— Мы… — растерянно начала Наташа, но тот не дал ей договорить:

— Вас угощают. Берите же, мне некогда.

Наташино лицо стало холодным, как тот кирпичик, что она держала в руке.

— Мы должны немедленно это вернуть, — произнесла она таким тоном, что Саша только открыл рот, но ничего не решился сказать.

— А, по-моему, не стоит этого делать, — беспечно возразила учительница.

Она первой без стеснения распечатала брикет. Слегка надкусив шоколадную мякоть, Иоланта Сигизмундовна сделала одобрительное движение головой, и только потом обернулась и, приподняв мороженое, как бокал, кивком поблагодарила их соседа.

Он улыбнулся в ответ, но как-то вскользь, продолжая смотреть на Наташин затылок, и все же Лилька успела увидеть его улыбку. И она ей понравилась.

"Не такой уж он и старый, — снисходительно решила она. — Иоланта вон на сто лет старше, но все равно ведь она — классная!"

Сашка мрачно спросил:

— А с чего это он нас угощает?

— Да ладно тебе! Сам же хотел, — зашептала Лилька, торопливо разворачивая мороженое. Она уже почувствовала, что Саша способен отобрать и ее порцию.

Откусив сразу побольше, она блаженно расслабилась: "Все. Теперь уже не отдашь…"

Но свое мороженое Сашка протянул матери:

— Я не буду.

— Я тоже, — ответила она с непонятным Лильке вызовом. — Иди, отдай ему.

— Я?

— А ты хочешь, чтобы я отнесла?

— Нет. Ладно…

Он нехотя поднялся и, обогнув Иоланту, которая неодобрительно хмыкнула, подошел к угостившему их человеку. Тот уже не улыбался и смотрел на Сашку снизу вверх с каким-то умоляющим выражением. У Лильки даже сердце сжалось. До сих пор ей как-то не приходилось жалеть взрослых, разве что дедушку…

— Благодарим вас, — надменно произнес Саша и положил оба брикета на скамью, не обращая внимания на то, что другие пассажиры смотрят на него с удивлением. — Но мы с мамой вообще не едим мороженого и вынуждены отказаться от угощения.

Лилька даже перестала жевать: "Вот это да! А со мной разговаривает, как обычный мальчишка…" Когда Саша вернулся, она прошептала:

— У тебя такое лицо было…

— Какое? — отрывисто спросил он и, не дожидаясь ответа, отвернулся к окну.

Она попыталась изобразить, но Сашка не смотрел на нее, и пришлось сказать:

— Презрительное, что ли… Вроде этого.

Он ничего не ответил, и только когда Наташа заговорила с Иолантой, едва слышно сказал:

— Это точно. Я их презираю.

С трудом оторвавшись от мороженого, Лилька облизнулась и с тревогой уточнила:

— Кого?

— Всех этих… Они лезут к ней со всех сторон. Из машин вечно смотрят, прямо высовываются. На улицах оглядываются… Как будто кто-то из них сможет заменить папу! Они воображают, что смогут. Идиоты.

Сашка говорил сквозь зубы, а ощущение было, будто он кричит — так покраснело у него лицо, и затряслись губы. Наскоро утеревшись рукой, Лилька испуганно похлопала его по колену:

— Тише ты! Чего разошелся? Что ей теперь делать, если твой папа… пропал?

— А если он вернется? — Сашка упрямо наклонил голову, изредка исподлобья поглядывая на мать.

— Ты же сам не верил!

— Ну… Всякое ведь бывает.

Немного подумав, Лилька нашла только один убедительный аргумент:

— А если нет?

— Тогда — пусть.

— А когда это — тогда? Через десять лет? Она уже старой будет!

— Не через десять лет… Не знаю когда!

Расслышав последние слова, Наташа переспросила:

— Когда выходим? Через одну. Не ссорьтесь только, а то весь наш поход насмарку.

— Мы не ссоримся, — Лилька обворожительно, как ей показалось, улыбнулась и, громко хлюпнув, втянула подтаявшую шоколадную жижку.

Немного выждав, она как бы невзначай сместилась вправо и увидела, что мороженое, отданное Сашкой, все еще лежит на сиденье.

"Даже не притронулся! — поразилась она. — И не жалко? Растает ведь. Духота такая… Кому-нибудь еще отдал бы, если сам не хочет…"

Но Турист, как про себя окрестила его Лилька, ни на кого больше не смотрел и вообще отвернулся к окну. Ей почему-то подумалось, что он и там ничего не видит. В профиль его лицо было таким напряженным, точно ему приходилось терпеть боль.

"Обиделся, — догадалась Лилька. — Ну, еще бы… Подумаешь, мороженым угостил! Что в этом такого? А Сашка с ним, как с преступником каким-то… Нет, чтоб спасибо сказать!"

— Оно тает, — жалобно произнесла она вслух, ни к кому не обращаясь.

Наташа замолчала, и Лилька почувствовала, как ей хочется обернуться. На этот раз она и про себя не вскрикнула бы: "Не надо!" Наоборот, теперь Лилька уже ничего не имела против, чтобы Сашкина мама немножко пожалела этого странного человека. Каким-то чутьем Лилька угадывала, что ему станет легче, если Наташа хотя бы посмотрит на него.

"Почему у него такое лицо? — пыталась понять девочка. — Я также сильно обижалась, когда мне какую-нибудь гадость подстраивали… Как на первое апреля письмо прислали, как будто из училища олимпийского резерва. Я думала, что меня и вправду приглашают… А потом все ржали надо мной… Тоже мне, друзья — по самому больному! Но ведь Наташа этому Туристу не друг. И Сашка тоже. Что ж он так распереживался?"

— Это его забота, — отрезал Сашка. — Сам купил, сам пускай и ест.

— Сам он не хочет, ты же видишь. Он же именно нас хотел угостить.

— А ты и угостилась! Вот и ешь себе спокойно.

Она тоже обиделась:

— Я и ем.

Про себя она продолжила: "Вот пересяду к Туристу и съем сама все мороженое. Потом еще жалеть будете, что даже не попробовали… Вкуснотища такая!"

— Скоро выходим…

Наташин голос показался ей тоскливым, будто она вовсе не собиралась идти в этот непонятный поход, а ее тащили насильно. Наверное, незнакомые горы пугали ее еще сильнее, чем Иоланту. Та была, по крайней мере, связана с ними прошлым…

"Это ведь только мне и надо, — забыв о картине, подумала Лилька. — А я Наташе тоже еще не друг… Почему она это делает?"

Подавшись к окну, Иоланта Сигизмундовна со страхом воскликнула:

— Ох, ничего не выйдет из нашей затеи!

— Увидим, — жестко произнес Саша. С каждой минутой он мрачнел все больше.

— В конце концов, мы просто подышим воздухом, — рассудительно проговорила Наташа, которой этого воздуха хотелось меньше всех.

Лилька жадно вбирала каждое произнесенное слово. А когда все молчали, ей приходилось отыскивать какие-то новые мысли, которые на недолгое время заполняли голову и не давали думать о самом страшном. Хотя все эти мысли тоже были связаны с дедушкой, но не напрямую, и от этого казались не такими горькими. А шоколадное мороженое еще и подсластило их. Сашка не хотел понять этого. Мог бы, но не хотел.

— Кажется, уже на следующей, — сказала Наташа и судорожно сжала теперь уже обе косички, будто цеплялась за спасательные тросы.

Она нервничала все заметней, и Лильке подумалось, что, может, Сашина мама просто боится не уследить за ними или с чем-то не справиться. Ведь Сашка говорил, что в Латвии они никогда не ходили в походы. Интересно, почему? Там ведь были красивые леса, если верить картинам дяди Валдиса. Хоть он и рисовал по памяти, что-нибудь должно же было остаться!

Девочка уже хотела потихоньку пообещать Наташе, что они все время будут вместе, а значит опасаться нечего, но тут ее внимание опять отвлек Турист, который вытащил из кармана пакет и одним движением свалил в него раскисшее мороженое. В другую руку он взял синюю спортивную сумку ("Такую бы мне — на сборы ездить!" — несколько раз за поездку подумала Лилька) и пошел к выходу, даже не посмотрев на Наташу.

— Ой! — вырвалось у Лильки, которая так и подскочила. — А он тоже выходит.

Тут уж Наташа не выдержала и оглянулась. Лицо у нее стало таким растерянным, что Лилька тихонько прыснула. Посмотрев на учительницу, Наташа полувопросительно проговорила:

— Но мы же не можем проехать свою остановку, только чтобы с ним не встречаться!

— Разумеется, нет! — возмутилась Иоланта Сигизмундовна. — Я вовсе не собираюсь преодолевать лишние километры только из-за того, что вы, моя милая, шарахаетесь от каждого мужчины!

Сашка буркнул:

— А что ей с каждым знакомиться?

Вытянув шею, Лилька следила за Туристом, который уже с кем-то разговаривал в тамбуре. Ей не было видно, кто стоит рядом с ним, но почему-то захотелось, чтобы это оказалась не женщина.

— Берите свой ранец, молодой человек, — распорядилась Иоланта, наставительно вытянув сухой палец. — И, слёзно прошу вас, поменьше рассуждайте о том, чего еще понять не можете.

"Его сейчас разорвет от злости! — Лилька наклонила голову, чтоб Сашка не заметил, как у нее расплывается рот. — А все равно ведь не спорит с ней… Наверное, он ее немножко боится", — подумала она уже сочувственно. Ей было бы интересно посмотреть, как они занимаются, когда остаются один на один. Может, Иоланта только кажется такой дамой, а сама все-таки орет на него? Или даже бьет по пальцам? Ужас!

Одним броском нацепив свой рюкзачок, который (она заметила!) так понравился Сашке, Лилька первой рванулась к тамбуру, но Наташа цепко схватила ее за руку:

— Не туда! Выйдем с другой стороны.

— Как вам будет угодно, — церемонно отозвалась Иоланта Сигизмундовна, всем своим видом выражая крайнее неудовольствие.

Пристроившись за Лилькой следом, Саша проворчал, пихая ее скаткой с одеялами:

— Иоланта прямо, как сваха какая-нибудь допотопная… И ты туда же!

— Я не туда же, — огрызнулась она через плечо. — А ты из мухи мамонта раздуваешь.

Он рассмеялся:

— Слона! Так говорят.

— А ты — мамонта! Как будто твоя мама замуж обязана была выйти, если мороженое съест! Столько добра пропало… Тебе не жалко?

Уже в тамбуре Сашка быстро проговорил, пока не подошла мать:

— Она сама мне говорила, что нельзя поощрять человека, если на самом деле он тебе не нужен.

— А это вообще неправильно! — Только и успела возразить Лилька.

Их вагон остановился возле одинокой зеленой скамейки без спинки. На ней, задумчиво шевеля крылышками, ждала кого-то одинокая "лимонница".

— Сроду бы не подумала, что тут остановка, — удивилась Лилька и, спрыгнув на гравийную насыпь, завертела головой. — Хоть бы табличку…

И, не договорив, заметила вывернутый указатель со словом "Скалистое". Та самая желтая бабочка пролетела перед ним.

— Скалистое — что? — спросила она, но ей никто не ответил.

"Ладно, увидим", — решила Лилька и, чтобы не стоять без дела, разгребла ногой крошечный холмик гравия. Пыльные, серые камешки угловато покатились вниз и спрятались в траве. Она тихонько рассмеялась, подумав, что с ее приездом для них началось новая жизнь.

Не замечая, чем она занимается, Саша помог спуститься матери, а потом они вместе стащили Иоланту, которая уже на ступеньках начала охать и твердить, что ей все здесь абсолютно незнакомо.

— Поезд отойдет, тогда осмотритесь, как следует, — терпеливо заверила ее Наташа.

Она хотела взять мешок с палаткой, но сын уже подхватил его, всучив одеяла Лильке, которая слегка просела под их тяжестью.

— Ты, мам, продукты неси.

— Я могу вам помочь?

Они все подскочили так, будто делили в этот момент награбленное добро, а их застукали. Только Иоланта Сигизмундовна, не участвовавшая в этом, не дрогнула. Она видела, как Турист подходил.

— Я никого из вас не пытался ни обидеть, ни отравить тем мороженым, — сказал он, глядя на Наташу, и не замечая Лильку, которая все пыталась перехватить его взгляд, чтобы рассмотреть: правда, у него зеленые глаза, или ей показалось?

— Мы и не обиделись, — холодно ответила Наташа. — Дело в том, что я учу сына не принимать подарки от незнакомых. Это дурной тон.

"Ой-ой-ой! — Лильке захотелось скорчить рожицу. — Какая она сразу важная стала… Сейчас он опять обидится, и мне придется тащить эти одеяла".

Но Турист отнесся к услышанному неожиданно легко, даже улыбнулся, отчего Лилька тоже сразу расцвела, хотя он и не смотрел на нее:

— Так давайте познакомимся, если дело лишь за этим.

Лилька только и успела подумать: "Вообще не за этим", как Иоланта Сигизмундовна уже протянула руку и отчетливо произнесла свое диковинное имя.

— Со мной все гораздо проще: Игорь, — ответил он, слегка наклонив голову.

Лильке понравилось, как он это сделал, и она повторила его жест, выкрикнув, как ее зовут. Все, кроме Сашки, почему-то рассмеялись. Она сконфуженно пробормотала, чувствуя, как разгорелись уши:

— А что? Нормальное имя.

— Красивое, — подтвердил Игорь, по-прежнему глядя только на Наташу.

"Ну, что ж она-то молчит? Нужно же ответить!" — не утерпев, Лилька выпалила, тронув ее рукой, как в "пятнашках":

— А это Наталья Викторовна! Сашина мама.

В следующую секунду, когда уже неудобно было исправиться, она пожалела, что не назвала Наташу просто по имени: "Он-то без отчества назвался… Еще подумает, что она — старуха какая-нибудь! Или выпендрёжница. Как бы ему объяснить?"

По тону Игоря ей не удалось разгадать, что ему на самом деле подумалось, слова же он произнес ничего не значащие, Лилька такие не любила:

— Очень приятно.

— Вот и познакомились, — с облегчением объявила Иоланта Сигизмундовна.

— Вы тоже в поход? — спросила Наташа, не ответив, что ей тоже приятно, и выразительно поглядела на его спортивную сумку.

Лилька осталась недовольна Сашкиной мамой. Самой себе она позволяла быть невежливой, за что дедушка часто и строго выговаривал ей, но в других почему-то всегда замечала такое.

Не обратив на ее промах внимания или, может, сделав вид, Игорь усмехнулся как-то смущенно:

— Да нет… Я здесь живу. Не постоянно, конечно. Вообще-то я — городской житель, а сюда выбираюсь только летом. За вдохновением.

— Вы — художник? — сцепив на груди руки, Иоланта с благоговением затаила дыхание.

В его лице промелькнуло что-то настолько проказливое, что Лилька сразу решила: "Нет, он совсем даже не старый!" И обрадовалась этому.

— Я не художник. Я клоун. Коверный.

— Клоун?! — восторженно взвизгнула девочка. — Ой, правда? Никогда не знакомилась с клоунами!

— Клоун? — Наташа перевела полный недоумения взгляд на Иоланту: "Это он так шутит?"

— Вы разочарованы?

Глаза у него опять стали печальными. А Лильке представлялось, что клоуны всегда смеются. Она не видела Енгибарова и даже не слышала о нем.

— Скажите, пожалуйста, а для чего клоуну вдохновляться на природе?

"Зачем она ехидничает? — Лилька даже брови сдвинула, только Наташа ничего не заметила. — Ей же это ни капельки не идет!"

Эту фразу частенько произносил дедушка. Правда, обычно он адресовал это ей самой: "Не капризничай, тебе это не идет".

Наташе все-таки удалось вывести нового знакомого ("Клоуна!") из себя, и отозвался он слегка раздраженно, чего Лилька никак не ожидала:

— Чтобы стать по-настоящему смешным, нужно многое понять. Здесь тихо… Ничто не отвлекает.

— У вас, вероятно, неподалеку дом? — поспешно вмешалась Иоланта Сигизмундовна, заподозрив, что сейчас разыграется первая драма.

— Крохотный. Но в нем будет теплее, чем в палатке, — Игорь немного выждал и добавил: — Вы и не представляете, как сейчас холодно по ночам. Над вами так и сияют слова: "Неопытные туристы".

Лилька фыркнула, вспомнив, что это его она все время звала про себя Туристом. Так лыжники-профессионалы обычно обзывают любителей, которые только мешаются на лыжне.

— У вас ведь с собой ни матрацев, ни спальных мешков. Одними одеялами вы не спасетесь. Вы собирались заворачивать в них друг друга, как младенцев?

Уловив щекой обжигающий Сашкин взгляд, Лилька чуть подалась вперед и загородила от него мать. "Конечно, в домике будет лучше, — сразу же согласилась она. — Вот охота мерзнуть!"

— Мои кости уже тревожно ноют в предвкушении ночной встречи с землей, — невинно пожаловалась Иоланта Сигизмундовна.

Девочка посмотрела на нее с благодарностью. Еще вчера она и подумать не могла, что они станут союзницами, а Сашка будет с ними бороться. Ну, зачем он так уперся и все портит?!

— Это не совсем удобно, — начала Наташа, потом тряхнула головой, отгоняя неуверенность и, как делал Сашка, задрала подбородок. — Вернее, совсем не удобно.

— Уверяю, вам ничто не грозит.

— Дело в том, — Наташа помедлила, — что нам нечем платить за ночлег.

— Разве я что-то говорил о плате? — теперь у Игоря лицо стало похожим на Сашкино, каким оно было в тот момент, когда он возвращал мороженое.

— А разве это не подразумевается само собой? Теперь принято говорить, что бесплатным бывает только сыр в мышеловке. Простите, пожалуйста, но ни у кого из нас нет желания угодить в мышеловку.

"Вот сейчас он точно уйдет, — вздохнула Лилька. — И одеяла сама потащу, и всю ночь от холода трястись придется…"

Но вместо этого Игорь улыбнулся и совершенно бесцеремонно тронул Наташину косичку:

— Даже не верится, что у вас такой сын… Вы больше похожи на школьницу, чем на маму. На строптивую старшеклассницу.

Она откинула обе косы:

— И тем не менее, у меня такой сын… Если я и приму ваше приглашение, так только ради него.

Сашка процедил сквозь зубы:

— Чтобы это я угодил в мышеловку? Вот спасибо! Я лучше в палатке посплю.

У Игоря опять болезненно напряглись губы. Лилька внимательно всмотрелась в его рот и подумала, что у клоуна должен быть намного больше. Интересно, он смешной клоун или нет? Так, по виду, вообще не смешной. Но по Сашке тоже не скажешь, что он — пианист.

— Ну, не надо так-то! — взмолился Игорь, на этот раз больше обращаясь к Сашке. — Я уже чувствую себя каким-то тюремным надзирателем, которому вы от беспомощности вынуждены подчиняться.

— Никто из вас и в глаза не видел тюремных надзирателей, — медленно проговорила Иоланта Сигизмундовна, глядя мимо всех. — И не дай вам Бог! Никто из вас ничем не напоминает тех… людей. Все-таки людей, конечно. Только проклятых…

Лильке стало как-то жутковато от ее тона. Ей представились черные демоны, каких показывали в фильмах ужасов, только в форме милиционеров. Хотя в те года, наверное, и форма была другая.

Пристально всмотревшись в изменившееся лицо старой учительницы, Игорь спросил:

— Скажите, а вы не из ссыльных?

— А что, у меня проступает номер на лбу? — она попыталась усмехнуться и демонстративно потерла над бровями. — Нам, мои милые, такого клейма не ставили. Тогда что же заставило вас подумать так… верно?

— Ваш тон. Ваш выговор. Я слышал, что здесь было немецкое поселение.

— О, далеко не только немецкое! Кого здесь только не было, — она разволновалась. — А вы не знаете это место? Вы можете показать, где располагался наш поселок?

Игорь невесело усмехнулся:

— Еще бы не могу… Я там и живу.

— Там?! — вырвалось у Лильки. Она и не заметила, что схватила Игоря за локоть.

Он только скосил на девочку повеселевший глаз, но не высвободил руку:

— Точнее, чуть поодаль. Говорят, что в том месте опасно. Бывают камнепады.

Глава 9

"Позвать ее с собой или не звать?" — Сашка мучился этой мыслью все то время пока они заваривали на костре вечерний чай с сушеной малиной, хотя в доме имелась плитка, потом долго пили его и укладывались спать. Уснули, кажется, все, кроме него, хотя путаные впечатления должны были, если не совсем вытеснить сон, то хотя бы на время оттеснить его.

Уж по крайней мере, у Иоланты Сигизмундовны, которая несколько часов провела в полуобморочном состоянии от того, что ей то и дело чудилось: вот она узнает какое-то дерево или уступ скалы, а через минуту они уже казались ей никогда прежде не виденными.

— Оно мне совершенно не знакомо! — возмущалась она так, словно дерево было до корней виновато в том, что они не встречались раньше.

Не прошло и четверти часа, как Саша перестал надеяться на память своей учительницы и решил проверить собственную. А еще вернее, сравнить свое воображение с дядиным, ведь он не раз слышал, что нарисованное на картине может очень мало походить на то, что есть на самом деле.

Отойдя ото всех настолько, чтобы его не отвлекали не относящимися к делу вопросами, но и не теряли из виду, Саша начал пристально оглядывать все скалы, одну за другой. Хотя все они были такого же, как на картине красноватого цвета, все же казались не похожими друг на друга. Правда, и с той, что изобразил дядя Валдис, ни одна из них не совпадала.

Сашке же в эти часы хотелось найти волшебный орган даже больше, чем накануне вечером или, тем более, утром. Именно сейчас, когда чужой человек так опасно приблизился к его матери…

Опасность была во всем: и в том, что Игорь так здорово пел под гитару совсем незнакомые Сашке песни, но мама их знала, это чувствовалось, хотя она и не вторила ему. И в том, что печеная картошка, которой занимался Игорь вышла такой вкусной, а жареные сосиски шипели так, что желудок сводило. И особенно в тех взглядах, которые проникали через пламя костра, и Сашка угадывал, что его маме все труднее их выдерживать.

В ней нарастало незнакомое ему беспокойство, и Сашке это тоже не давало покоя. Хотя он и понимал, до чего это невероятно, все же подумал об отце: "Если он там, самое время ему выбираться оттуда".

Правда, ему даже себе было трудно объяснить, что мог его отец до сих пор делать в пещере. Не на органе же играть столько месяцев! Он, конечно, обожает орган, но не до такой же степени… Самому Сашке было не под силу усидеть за инструментом дольше часа. Если только Иоланта за ним не наблюдала…

— Я же все сыграл! Ты сама слышала, — возмущенно отвергал он упреки матери. — И все трудные места повторил. Что еще?!

Иногда она печально говорила:

— Знаешь, настоящий музыкант проводит наедине с инструментом все свободное время. Он просто не хочет иного…

— Так то свободное! — подхватывал Сашка. — А у меня еще целая куча всего.

Он знал: мама понимала, что просто необходимо еще собрать до конца парусник из картонной мозаики; и сыграть с самим собой в "Золото инков", где на каждом шагу подстерегают ловушки и гремучие змеи; и сбегать с соседским пацаном к военной части, — а вдруг хоть на этот раз найдется гильза?

И потом ведь всегда ждала какая-нибудь из книг, которые Сашка не мог растягивать надолго. Маму беспокоило, что он ничего не запоминает из прочитанного, потому что просто "проглатывает" их. И это действительно было так, вот только насытиться хорошими книгами было невозможно. Но Сашка знал, что мама понимает и это, ведь она также прочитывала за ночь то, что ее захватывало. В такие минуты прервать чтение значило остановить саму жизнь…

Так что, хоть музыка и была для него главным, она все же не заполняла всей жизни. А теперь появилась еще и Лилька. И она не просто отняла часть его времени, а так и захапала все целиком.

…Сейчас Сашка лежал в темноте и решал, стоит ли брать ее с собой на ту скалу, которая показалась ему похожей на дядину картину. Или, в качестве наказания, оставить ее в этом доме, куда она так рвалась?

Он разозлился на Лильку еще днем, когда она, как беспризорная, вцепилась в мороженое. А вечером обиделся еще больше, потому что она так и вилась вокруг этого Игоря. И даже подпевала те самые доисторические песни, которые тот взялся исполнять под гитару. Ладно мама, но откуда Лилька могла их знать?

"Гусара тут изображает! А сам, между прочим, на манеже дурака валяет", — Сашка раздраженно пинал в огонь сучья и придирчиво следил за матерью. Она, вроде, и не улыбалась, и не пела, но почему-то Сашке казалось, что ей хорошо. И это уже само по себе было опасно, ведь до сих пор он слышал от нее:

— Мне хорошо только с вами.

Вторым был Сашкин отец, которого теперь он особенно надеялся найти.

Перестав дышать, он приподнялся на диване, где они с матерью спали вдвоем. Сашка предусмотрительно лег с краю, солгав ей, что всегда встает по ночам: "Ну, ты понимаешь…" Ее губы прижались к его щеке, без слов убеждая, что она все понимает, и в этот миг, когда мама была так близко, он особенно остро почувствовал необходимость защитить ее от того неизвестного, что Игорь пытался внести в их жизнь.

Прислушавшись, Саша убедился, что мама не собирается просыпаться, и на цыпочках подобрался к смешно раскинувшейся во сне Лильке, которую уложили на маленькой — прямо по ее рост — раскладушке. Откуда она взялась, Игорь объяснил смущенной скороговоркой, ни на кого не глядя:

— Иногда мой сын сюда приезжает. Когда бывшая жена отпускает его.

— Он младше меня? — не поверил Саша. Его родители выглядели куда моложе этого Игоря.

— Нет, старше. Года на два. Просто он здесь не был уже… давно. Очень давно.

Что-то сочувственно дрогнуло у Сашки в груди от этих слов, но это ему совсем не понравилось. Как и то, что Игорь то и дело посматривал на него у костра и все зачем-то пытался улыбнуться ему, а Сашка отворачивался, чтобы не видеть этой улыбки.

Вообще-то, когда тревога за маму ненадолго отступала, ему тоже становилось хорошо оттого, что они так тихо сидели все вместе, и ночь уже шепталась у них за спиной. А мама не гнала его в постель, как будто вблизи от вековых скал они сравнялись возрастом. Иоланта же то и дело неразборчиво бормотала:

— Боже, я словно вернулась в свою молодость. Только нас тогда было семеро. Да, семеро…

"Если мы найдем и папу, и Лилькиного дедушку, нас тоже станет семеро", — мысленно успокоил ее Саша.

То, что его учительница, которой он всегда немного стеснялся и считал совершенно ни на кого не похожей, сейчас была с ними, и они даже собирались спать в одной комнате, казалось ему диковинным и как-то не до конца укладывалось в голове.

До сих пор Сашка не видел, чтобы она сидела на земле (правда, подстелив одеяльце, но все же!). И не слышал, чтобы она что-нибудь пела, кроме: "Ля — до — ля…" А здесь выяснилось, что она умеет резать хлеб и знает, как печь картошку, хотя занялся этим все равно Игорь. Это были, конечно, естественные вещи, которые, наверное, умел каждый взрослый человек, просто Сашка никогда не связывал с ними Иоланту.

Она давно жила в этом мире, но казалось, что ей удается парить над ним, как людям на картинах Шагала. Эти картины ей нравились, и она даже демонстрировала Сашке альбом. Люди показались ему некрасивыми, но, в общем, он понял, чем они нравятся Иоланте. Они были особенными. Как и она сама.

Он присел возле раскладушки и, тронув Лильку за плечо, сразу приложил палец к губам. Но она и не подумала орать со сна, как вечно показывают в фильмах, которые его мама презрительно называла "дешевыми". Сашка понимал, что речь идет не только о цене производства.

Открыв глаза, Лилька секунду серьезно смотрела на него, потом кивнула и осторожно сползла на пол. Не переговариваясь, они собрали одежду в охапку и, ступая друг за другом, вышли из домика. Ночь нахлынула новыми звуками, которые не были различимы, пока потрескивал костер, а теперь словно очистились и зазвучали с особой силой. Сашка пожалел, что нет времени просто постоять здесь, почти не дыша, и послушать этот диковинный ночной концерт.

Но они не остановились, хотя, может, и Лильке хотелось того же, и не сказали ни слова. Даже не обувшись, оба сбежали с крыльца и, только отойдя на десяток метров, начали одеваться. Друг на друга они старались не смотреть, хотя и так почти ничего не было видно.

— Уже холодно, — наконец выдохнула Лилька, и обоим стало тоскливо — скоро в школу.

— Слушай, а переводись к нам, — предложил Сашка, уверенный в том, что и она подумала о том же. — У нас, в общем-то, хорошая школа. Гимназия. Хоть с наркотиками никто не бегает.

Она проворчала, завязывая шнурки:

— У меня мозгов на вашу гимназию не хватит.

— Ну, уж конечно! — возмутился Саша. — Можно подумать, ты — дура какая-нибудь!

Лилька лукаво взглянула на него снизу:

— Нет?

— Думаешь, я стал бы с дурой разговаривать?

— А вдруг ты сразу не понял бы? — поддела она.

Но Сашка серьезно заверил:

— Нет, дураков сразу видно. Они же изо всех сил стараются доказать, что умнее тебя. У нас в гимназии, если честно, таких полно.

Выпрямившись, Лилька вздохнула:

— Не знаю. Я никогда ни в какие гимназии не рвалась. Что там веселого? Только учись да учись!

Не скромничая, Саша напомнил:

— Я же там буду.

— Ну да, — ее это даже не рассмешило. — Надо подумать. Вообще-то у меня всего две четверки за год. Правда, одна — по математике. Не возьмут?

— А ты меня попроси! Если будешь хорошо себя вести, я замолвлю за тебя словечко.

Лилька вспомнила:

— Ты же сам говорил, что терпеть ее не можешь! Только музыкальную любишь.

— Я не говорил: терпеть не могу. Ну, а если и так? Зато меня там любят.

— Тебя все любят, — Лилька вздохнула. — Ладно, черт с ней, с вашей гимназией! Мы куда идем? Ты нашел ту самую скалу, да?

Неуверенно поозиравшись, Сашка озабоченно пробормотал:

— Темень такая… Днем я ее, вроде, увидел… Они, оказывается, все красноватые.

— В какой стороне? — деловито осведомилась Лилька и завертела головой, хотя разглядеть ей все равно вряд ли удалось бы.

— От крыльца нужно пойти направо, — припомнил он. — Ты держись рядом, не отставай. Тут где-то такой куст должен быть растрепанный… Ага, вот он! За ним по тропинке вверх. Ты что-нибудь видишь?

Она пискнула сзади:

— Тебя.

— Ну и хватит. Тут пока не очень круто. И кусты кругом. Ты держись за них на всякий случай.

— Ты Большую Медведицу видишь?

— Какую еще Медведицу?! Ты лучше под ноги смотри! Рухнешь еще…

— А под ногами я ничего не вижу.

— Да все видно! Луна же.

— Ну да, теперь вижу.

— Ты просто головой все время вертела, вот ничего и не видела.

Лилька тихонько рассмеялась:

— Ты ворчишь, прямо как мой дедушка.

— Ничего я не ворчу! Я же тебя не вижу сзади, может, ты уже улетела… Давай, ты впереди пойдешь?

— А куда? — растерялась она. — Я же ту скалу даже не видела.

Не сразу решившись, Сашка все же признался:

— Да я тоже, может, не ее видел. Чем-то похожа была… Только они, наверное, все похожи, как деревья. Так ты пойдешь впереди или нет?

Он остановился, чтобы пропустить ее. Со страхом вглядевшись в темноту, что была перед ними, Лилька вдруг вскрикнула:

— Смотри! Да вон там, наверху. Видишь?

— Свет, — сердце у него упало во что-то холодное.

Лилькины пальцы впились в его локоть:

— Это она? Пещера, да?

— Кто-то разобрал камни…

Саша никак не мог заставить себя говорить громче. Сейчас можно было только шептать, хотя сердце стучало так громко, что вполне могло заглушить его.

Округлившиеся Лилькины глаза оказались так близко, что он напугался еще больше:

— Как на картине, да? В точности. Там ведь тоже был свет. Значит, твой дядя нашел ее раньше нас?

— Не знаю. Есть ведь такие люди… Да вот, хоть ты! У тебя же бывают всякие видения. Вот, может, и он просто увидел, а здесь и не был…

— Ну да! — не согласилась она. — А кто же тогда вход освободил?

"Он, — подумал Сашка и съежился от этой холодной мысли. — Отец. Дядя ведь старый был и больной совсем, у него и сил не хватило бы…"

Он хмуро позвал:

— Пойдем. Чего мы тут спорим?

— А вдруг там кто-нибудь есть?

У нее срывалось дыхание, и Сашка сперва заставил себя подниматься медленнее, потом вспомнил, что Лилька — лыжница, и задыхается она, скорее всего, от страха, а не от усталости. Тогда он взял ее за руку.

— Хорошо, если есть. Мы же для того и приехали, чтобы кого-нибудь найти.

— Но мы… потихонечку, да? Заглянем сначала…

Он усмехнулся:

— Нет! Мы ворвемся с автоматами наперевес.

Лилька тихонько проскулила:

— Страшно…

— Эй, ну ты что? — Саша остановился и подтянул ее. — Мы же вместе, чего ты боишься? Мы не полезем, если там кто-то чужой будет. Я просто хочу посмотреть. А теперь — всё. Молчи, а то нас услышат.

Взбираясь по скале, он старался подражать большой кошке, какому-нибудь ягуару или тигру, про которых любил смотреть документальные фильмы даже больше, чем читать. И все надеялся, что очередной прыжок выйдет мягче. Но получалось не очень-то… Если это и был тигр, то какой-то подстреленный, и камни под его неуклюжими лапами осыпались сухими ручьями.

Это создавало шума не меньше, чем если б они разговаривали в голос, но Сашке почему-то казалось, что на такие — природные — звуки можно и не обратить внимания. Если в пещере было кому обращать…

Когда осталось всего несколько метров, он остановился, чтобы собраться с духом. Ему пока было не до того, чтобы обдумывать, как поступить, если внутри окажутся похитители Лилькиного дедушки. Но Сашке нужно было внушить себе, что ни за что нельзя кричать даже, если там он увидит своего отца. Он вполне допускал это.

Что-то было в этой пещере… странное, диковинное… Ей нельзя было верить… Что если его отец (если он окажется там!) это и не отец вовсе, а только мираж? Такой особый пещерный мираж. Кажется, он никогда не читал о таких, но это еще не значило, что их не бывает. О волшебных органах Сашка тоже до сих пор не слышал.

Он взглянул на Лильку и попытался изобразить улыбку, только она на нее не ответила. И Сашу это неожиданно подбодрило: рядом был человек, перед которым не нужно делать вид, что тебе все нипочем. Не издав ни звука, они наскоро переговорили взглядами: "Ну что, идем?" — "Конечно! Не убегать же…"

Ночь вокруг шуршала, пугая змеями, и одновременно убаюкивала цикадами. Хотелось сесть на камень и долго слушать их песню, посматривая на звезды. А змей не слушать вообще… Тем более, может, это и не они вовсе. Может, это в ушах шевелится страх.

Подкравшись первым, Саша заглянул в пещеру, цепляясь за камни, которые показались ему ни холодными, ни теплыми — никакими. Или у него разом отказала чувствительность всех органов, кроме сердца. Уж оно-то колотилось и замирало, как никогда в жизни. Сашке чудилось, что оно даже в деснах пульсирует, и он испугался, как бы не разболелся какой-нибудь зуб. Стоматологов он не боялся, хотя слегка и замирал перед кабинетом, но ведь ради визита к врачу пришлось бы возвращаться в город, а это сейчас было совсем не кстати.

Внутри свет оказался желтоватым и тусклым, похожим на блеск латуни.

"Трубы органа не могут так сиять в полумраке, — усомнился Саша. — От чего тогда этот свет?"

На первый взгляд в пещере никого не было, но от входа можно было разглядеть только ее часть, причем малую, ведь орган еще даже не показался.

"Или он вообще не здесь…"

Саша сделал несколько шагов и прислушался, но услышал только, как позади по-прежнему задыхается Лилька. Не оглядываясь на нее, он прошел немного вперед, туда, где пещера уходила вправо, и остановился так внезапно, что Лилька ткнулась ему в спину. Но Саша не почувствовал этого. Он смотрел на возникший перед ним орган и обмирал от восторга и разочарования.

В мрачной красоте этого инструмента, слившегося с гранитными стенами, было что-то дикое и мощное, мгновенно покоряющее, и Саша чувствовал, что готов отдать десять лет жизни, лишь бы сыграть на этом старом органе. Но как раз это оказалось невозможным: орган был механическим, и требовались по крайней мере несколько человек, чтобы накачивать воздух.

— Как же Генрих играл на нем?

С этой минуты ему то и дело приходилось поворачиваться к Лильке спиной, чтобы она не заметила, как его тянет заплакать оттого, что эта древняя красота ни за что не подчинится ему.

Можно было, конечно, дождаться утра и позвать на помощь маму и… этого Игоря… Даже Иоланту на худой конец. Орган за это время никуда не денется. Но тогда… если б у Саши ничего не получилось… это увидели бы все… Услышали бы. Отец, вообще-то, давал ему несколько уроков, и он был хорошим учителем, но чему Саша успел научиться? К тому же, это было давно.

— А что он — сломанный? — простодушно поинтересовалась Лилька.

Она и не делала попыток заглянуть Саше в лицо, а тоже рассматривала орган. Без того замирания, что испытывал он, но с любопытством.

— Не сломанный. На вид все нормально. Только он очень старый. Теперь органы работают на электромоторах. Чтобы воздух поступал, понимаешь? Это же трубы, в них дуть нужно. А если мотора нет, вот как здесь, то надо вручную качать. Кто будет качать?

Она тотчас вызвалась:

— Я!

Сашка даже смог улыбнуться, хотя ему было совсем не до смеха:

— Ты здоровая, конечно. Только здесь несколько человек нужно…

— Красивый, — Лилька с сожалением вздохнула и, осторожно приблизившись, прошлась вдоль таинственно поблескивающего проспекта органа.

Саша сказал ей, что это называется именно так, и она удивленно воскликнула:

— Правда? А я всегда думала, что "проспект" — это только улица такая.

"Я всего лишь потрогаю его, — решился Саша. — Понятно, что он не заиграет… Я только понажимаю. Нельзя же вот так взять и уйти отсюда!"

— Наверное, они еще не дошли…

— Что?

Он уже подошел к клавиатурному столу и теперь не мог думать ни о чем, кроме четырех октав каждого мануала, как называл клавиатуры отец.

Лилькин голос прозвучал где-то совсем далеко, Саша едва узнал его:

— Дедушка с теми гадами. Наверное, они тоже где-нибудь заночевали.

— А-а…

Сашка опустил руку на клавиши и, нервно улыбнувшись, взял доминантный аккорд. Хлынувшие сверху звуки обрушились на него сорвавшимся со скалы водным потоком — мощным и неудержимым.

— О! — вырвалось у Саши.

Отдернув руку, он забормотал:

— Этого же не может быть… Как? Он же…

Оглянувшись, он увидел, что Лилька замерла, подавшись к нему, точно не успела закончить шаг. На ее лице было такое потрясение, что Сашке показалось: он увидел себя в зеркале.

— Он волшебный, — запинаясь, пробормотала она. — Точно сказали… Волшебный.

— Я смогу!

Он не собирался произносить эти слова, потому что еще минуту назад нисколько не верил, что сможет. Они прозвучали сами собой, и Саша даже не был уверен, что это он проговорил их. Выпрямившись, Лилька судорожно вздохнула, как будто именно она готовилась совершить нечто сумасшедшее.

— Давай, — сказала она. — Только скажи, что ты будешь играть? Я же не разбираюсь.

— Что? — он посмотрел на нее с изумлением. — Впервые на органе? И ты еще спрашиваешь?

— Баха?

Не ответив, Саша отвернулся к кафедре и зажмурился. И почему-то подумал: "Я готов".

Глава 10

— Мама!

Всё тело содрогнулось, принимая невидимую волну, которая омыла его память, и уже в следующую секунду он вспомнил, что его добрая мать умерла уже около двух лет назад. Ему стало так больно, так одиноко, будто он узнал эту страшную весть только что. А следом за ней уже грозно надвигалась другая: "И отец ведь тоже…"

Захотелось зажать уши, чтобы неведомые злые голоса не нашептали чего-нибудь еще. А в голове уже само собой — непрошеное! — рождалось знание о том, что ему уже не вернуться в их веселый чистенький домик с черепичной крышей. И не спрятаться в наполненном светом саду, где поют не только не различимые глазом птицы и блестящие упругие листья, но и стволы деревьев издают особые чарующие звуки.

Странно, что кроме него их почему-то никто не слышал, он убеждался в этом не раз и уже опасался говорить об этом вслух. Хотя мать ему, кажется, верила… Ей нравилось думать, что он — необыкновенный… Из высокого окна его маленькой комнаты на втором этаже можно было смотреть часами, и это ничуть не надоедало — такая гармония и красота была в перетекающих друг в друга холмах, и в диких лесистых горах.

Такое упоительное многоголосье разливалось по их склонам… И это уже были вовсе не птичьи трели, и не отзвуки песен тех девушек, что собирали лесные ягоды. Он был уверен, что пела сама земля, и в этом не было ничего странного, ведь ей было так хорошо под их добрым, никогда не опалявшим до боли солнцем.

И воздух был пронизан солнечными нитями звуков, которые сплетались так тонко, что один невозможно было отличить от другого. И лишь он один слышал каждый в отдельности и восторгался природной полифонией, исходившей от их земли. Почему-то даже отцу, который тоже был потомственным музыкантом, эти голоса были слышны не так отчетливо.

Вот только никогда не удавалось насладиться вдоволь: ему вечно нужно было спешить, то на репетицию школьного хора, то на выступление в доме какого-нибудь богача. Это не всегда бывало приятно и весело, даже если выступали на свадьбе, потому что гости быстро напивались и начинали грубо подшучивать над маленькими певцами. Зато он никогда не возвращался домой с пустыми руками, и мама так радовалась тому, что в их семье появился еще один кормилец…

А к шуточкам подобного рода он приучился еще на ежегодных семейных торжествах, когда съезжались родственники, чуть ли не со всего света. Они тоже сперва так красиво, так проникновенно запевали хором… А поговорив с Богом, принимались дурачиться, кто во что горазд, и заводили такие народные песенки, от которых у мальчика горели уши.

— Себастьян!

Он испуганно вскинулся и быстро прикрыл ладонями листы, исписанные нотными значками. И лишь тогда с некоторым замешательством подумал: "Я — Себастьян? Ну да… Почему я…"

— Изволь объяснить, чем ты тут занимаешься?

Иоган Кристоф навис над его столом и, без сомнения, уже заметил украденные ноты, но почему-то все еще ничего не предпринимал. От его темно-зеленого шлафрока, как всегда пахло пылью, а может, это лишь мерещилось Себастьяну. Старший брат всегда представлялся ему извлеченным из шкафа, ссохшимся фолиантом, в котором много правильного, но еще больше скучного.

Их отец был совсем другим… В его темных глазах обычно поблескивал кураж, а хохот, скорее, напоминал звук барабана, чем шелест бумаги. Он научил Себастьяна играть на скрипке…

"Оба — музыканты, а какие разные", — у мальчика тоскливо заныло в груди. Поначалу, когда он вместе со средним из братьев, только переселился к Иогану Кристофу, эта холодная воронка под сердцем ощущалась им постоянно. Теперь — все реже.

Но и забыть о себе не давала. Когда становилось совсем невмоготу, как сейчас, он зажмуривался покрепче и представлял, что ему удалось вернуться к маме. Наверняка она уже ищет его, лазит по скалам, захлебываясь страхом, и в отчаянии ругает Лильку…

Он вздрогнул и открыл глаза: "Стоп! Разве я — Себастьян? Да нет же! Меня зовут…"

— Себастьян, ты меня слышишь? Не притворяйся, что ты спишь с открытыми глазами, или оглох на оба уха! Как ты посмел украсть у меня эти ноты? Я ведь запретил тебе брать их.

Переписанные Себастьяном тетрадные листы жалобно зашуршали в холодных руках брата. "Порвет!" — Себастьян весь так и сжался, зажмурившись, но не посмел бороться за свои ноты.

— Когда ты успел столько переписать? — с раздражением поинтересовался Иоган Кристоф, потряхивая кончиком ночного колпака. — Позволь спросить, давно ли ты этим занимаешься?

— Давно, — сипло выдавил мальчик и отрывисто кашлянул. — Уже несколько месяцев… Я мог бы переписать быстрее, но когда нет луны, ничего не видно.

Скрестив на груди длинные руки, брат зловеще произнес, выделяя чуть ли не каждое слово:

— Ты грешишь уже много месяцев подряд и даже не испытываешь раскаяния? И это мой младший брат… Иоган Себастьян, ты — позор славного рода Бахов!

— Я — не позор! — вспыхнул Себастьян. — Что я такого сделал? Почему ты запрещаешь брать эти ноты? Что в них дурного? Это же музыка! Самая прекрасная музыка, какую я только слышал!

— Но ты еще не дорос до нее! Твой поступок лишний раз доказал, насколько ты еще ничтожен и грешен. Подумать только: выкрасть тетради из моего шкафа! Как ты это сделал? Я же всякий раз запираю его.

Себастьян попытался сдержать смешок, но губы его выдали:

— У меня рука пролазит через решетку. Я сверну тетрадь трубочкой, вытащу ее, перепишу немножко, а потом кладу на место. Я же не украл их совсем! В чем грех?

— Ты нарушил запрет!

— Но почему ты запрещаешь мне играть такую музыку? Я уже выучил все пьесы, которые ты мне задал. Они же совсем простые!

От беспомощности Себастьяну захотелось ударить брата по руке, которой тот опирался о стол. Тогда Иоган Кристоф не смог бы завтра сыграть на органе. Прихожане церкви в Ордруфе немного потеряли бы: они уже тысячу раз слышали те единственные хорал и прелюдию, которые их органист исполнял каждое воскресенье. У них, наверное, уже оскомина возникает при первых же звуках…

Словно почувствовав закипевший в мальчике гнев, Иоган Кристоф убрал руку. И тогда Себастьян, запрокинув голову, умоляюще прошептал:

— Ты же сам любишь эту музыку… Тебе же хочется играть Букстехуде и Фробергера, думаешь, я не понимаю? Почему ты позволяешь себе это лишь по большим праздникам и только дома?

Неспешно закрыв нотную тетрадь и сложив листы, исписанные рукой младшего брата, Иоган Кристоф сухо ответил:

— Такая музыка — это наслаждение. А человек приходит в этот мир не наслаждаться, а работать. Ты должен получше выполнять свои упражнения, а не искать удовольствий. Так хочет Бог.

— Откуда ты знаешь, чего хочет Бог? — вырвалось у Себастьяна. — Ты же сам говорил, что Божий промысел неведом человеку! Если Богу неугодна такая музыка, зачем Он вдохновил этих людей? Неужели мои скучные упражнения нравятся Богу больше, чем эти прекрасные пьесы? Разве упражнения можно любить?

Серые в темноте губы брата дрогнули усмешкой. Себастьяну она показалась горькой.

— Ты еще слишком мал, чтобы рассуждать о любви. Бог дал тебе слух, отец познакомил тебя с нотной грамотой, а я научил игре на клавире, так будь добр, трудись, как следует, чтобы оправдать затраченные на тебя усилия! Любовь не имеет к этому никакого отношения.

— Ты просто не любишь музыку! — выкрикнул мальчик и тут же сильно получил по голове свернутыми в трубочку нотами.

Увернувшись, он пригнул голову и закрылся руками, но не замолчал:

— Наш отец любил ее! И дядя, в честь которого тебя назвали. И все в роду Бахов любили… Один ты ее не любишь! Ты играешь, как… мертвец!

В комнате мальчика стало так тихо, что он расслышал, как под окном пробежала собака, и отвлеченно подумал: "А ей чего не спится? До утра еще далеко…"

— Ты никогда не получишь эту тетрадь.

— Никогда? — потерянным голосом повторил Себастьян. — Зачем же мне тогда вообще играть на клавире? Чтобы повторять одни и те же упражнения? Когда я их играю, то ничего не вижу…

Брат удивился:

— А что ты должен видеть?

— А ты разве не видишь? — недоверчиво спросил Себастьян. — Когда ты играл мне пьесы из этой тетради, ты совсем ничего не видел? Ты даже не видел, как из дымки над нашими тюрингенскими лесами вылетают прозрачные эльфы? Как они кружат над лугами и танцуют, а голоса у них такие звонкие-звонкие! Когда хоть один эльф рассмеется, олень поднимает уши и ждет: вдруг этот волшебный звук раздастся снова? — Он и сам рассмеялся от радости, вспомнив, как это звучит. — И мама тоже их слышит. Они ведь до сих пор ищут меня с Лилькой, и мама то и дело хватает ее за руку: "Слышишь?"

— Себастьян, ты заговариваешься! — испуганно прервал его брат и приложил холодную, сухую ладонь ко лбу мальчика. — Вот и результат бессонных ночей! У тебя горячка. Немедленно ложись в постель, утром я приглашу доктора.

— Но они же ищут меня! Я должен… Я должен вернуться! Отпусти меня!

— Не вырывайся, глупый ты мальчишка… Ложись. Вот так. Я укрою тебя. Видишь, к чему приводит непослушание? Запомни это.

— Да-да, — пробормотал мальчик и снова попытался встать. — Но я должен вернуться домой, разве ты не понимаешь? Мама там с ума сходит!

Рука Иогана Кристофа придавила его к постели, потом смягчилась и похлопала:

— У тебя нет другого дома, кроме этого. И у тебя больше нет матери, Себастьян. Примирись с этим. Ничего другого не остается.

— Но я же не Себастьян…

Ему снилось, что орган, как хищное животное, втянул его самой широкой из своих труб, и от желтого, манящего света он полетел в темноту. Знакомый девчоночий голос надрывно кричал: "Он просто исчез! Был здесь, начал играть, и вдруг какая-то волна прошла…"

Его опять несло куда-то вниз, потом вверх, а вокруг стоял чудовищный гул, ничем не похожий на музыку. И хоть ему было страшно, в мыслях мелькнуло язвительное: "Это Иоган Кристоф играет. Учился у самого Пахельбеля, а научился только технике. Ему бы на кастрюлях играть!"

В ответ труба прогудела еще страшнее: "Ты никогда не получишь эту тетрадь!"

— Тогда я сам сочиню музыку! Вот увидишь, еще лучше сочиню!

Проснувшись от своего крика, он со стоном прижал ладони к глазам, по которым безжалостно резануло солнце. "Уже день?" — он попытался приоткрыть один глаз и от удивления подскочил на постели. Рядом с кроватью на темном стуле с высокой спинкой сидел седовласый священник, одетый в черное. У него был длинный узкий нос, чем-то похожий на белую клавишу, и необычно яркие для старика глаза, хотя он сидел спиной к окну, и небо в них не отражалось.

— А… — мальчик обнаружил, что понятия не имеет, как здороваться со священником. "А почему он здесь? Я что — умираю?"

— Так ты хочешь сочинять музыку? — святой отец улыбался так мягко, что Себастьян сразу расслабился. Хотя и уловил в этой улыбке скрытую грусть.

— Я? Н-не… Не знаю, — он обнаружил, что и впрямь не уверен в ответе.

Священник медленно склонил голову:

— Конечно, ты еще не знаешь. Но тебе придется хорошенько подумать, сын мой, потому что время не ждет. Надо выбирать.

— Что? Что выбирать?

— Время. Ты еще не понял? Впрочем, как это может понять человек… Я послан тебе в помощь, чтобы ты, как можно быстрее осознал происходящее. Некогда мне самому понадобилось несколько дней, прежде, чем я понял, что же со мной произошло. Но для меня выбор был проще: я выбрал тот век, в котором еще была жива вера в Бога. Наш к тому времени совсем ее потерял… И я выбрал свою родину. У тебя совсем другой выбор.

Не решаясь признаться, что ровным счетом ничего не понимает, мальчик жалобно спросил:

— Какой выбор?

— Между обычным человеком и Божьим даром, — торжественно ответил тот и тотчас ласково улыбнулся: — Вижу, вместо помощи я совсем запутал тебя. А ты ведь еще и с собой-то не разобрался. Бедный мой мальчик! И зачем ты только прикоснулся к этому органу? Впрочем, ты должен был это сделать… Все уже давно было предопределено свыше.

— К органу? Так вы знаете про орган?!

— О да! — священник удивленно приподнял седые брови. — Разумеется. Я многое знаю. А вот ты знаешь ли хотя бы свое имя?

— Имя? Се… Ой! — он схватился за голову, в которой вдруг заметались огненные смерчи.

Священник осторожно помог ему:

— Ты хочешь сказать: Себастьян? Иоган Себастьян Бах? Ты готов принять это имя, мой мальчик?

— Но меня… Меня же не так зовут!

— Я не знаю твоего настоящего имени.

— Саша, — прошептал он, и ему стало тепло от радости, что это имя вспомнилось.

Согласно качнув головой, священник сказал:

— А ты можешь называть меня отцом Генрихом.

Сашка так и застыл, услышав это. Ему хотелось как-нибудь избавиться от шума в голове и уговорить сердце не стучать так сильно, только с этим вряд ли можно было справиться.

— Вы — отец Генрих? А вы случайно не тот… Это не вы нашли орган в скале?

Седая голова степенно качнулась:

— У меня и сомнений не возникло, что ты тоже отыскал дорогу к нему. Как же иначе? Этой ночью у меня было видение. Я увидел тебя, Себастьян. Вернее, Иоган Себастьян Бах прибыл в Ордруф несколько раньше тебя, сразу после смерти его отца. Но сегодня я понял, что могу принять участие в его жизни. Потому что сама его жизнь отныне станет иной.

— Так вы не погибли, — прошептал Саша, пытаясь отыскать в этом высушенном до белизны лице того Генриха, которого любила Иоланта.

Торжественный взгляд голубых глаз устремился в потолок:

— Я оказался нужен Господу здесь, на Земле.

— Но как же вы…

— А как ты сам оказался здесь? В доме Иогана Кристофа Баха? Подумай.

— Орган…

— Да, орган. Я много размышлял о его силе, и пришел к выводу, — он смущенно уточнил: — С позиции века двадцатого… Я подумал, что, возможно, орган породил особую звуковую волну, которая проредила время.

Сашке вдруг стало смешно:

— Сверхзвуковую!

Не заметив его усмешки, отец Генрих продолжил в прежнем пафосном тоне:

— Однако все эти измышления человека абсолютно беспомощны перед тем Божьим чудом, с которым мы оба соприкоснулись. Я могу только догадываться, что был послан сюда с единственной целью: однажды встретить тебя, двенадцатилетнего мальчика, которому предстоит заново пройти жизненный путь великого Баха, с тем, чтобы исправить некоторые его ошибки. Кстати, современники называли великим не Иогана Себастьяна, а одного из его сыновей. Ты это знаешь?

Сашка рассеянно кивнул:

— Мне папа рассказывал.

Его тут же пронзила внезапная догадка:

— А мой папа? Он случайно не здесь? Если он добрался до этого органа, значит, тоже должен был попасть сюда! Вы его не видели? Его зовут Ян. Он — органист, как и Иоган Кристоф.

Так сжав сплетенные пальцы, что кончики ногтей побелели, отец Генрих терпеливо заметил:

— Ты, видимо, не понимаешь всего величия произошедшего с тобой. Мы говорили о том, что тебе предстоит стать самим Бахом, и при этом освободить его жизнь от того ненужного, о чем мы — благодарение Господу! — уже знаем. А ты беспокоишься о человеке, который больше и не является твоим отцом. По сути дела, у всех людей только один Отец.

— Постойте! — вскинулся Сашка. — Разве я сказал, что хочу стать Себастьяном? То есть Бахом… Ну, в общем… Вы же говорили, что есть выбор!

Тот серьезно подтвердил:

— Думаю, есть. Хотя и не полностью уверен в этом. Но я помню, что когда сам только оказался здесь, на третью ночь мне был задан вопрос: готов ли я остаться? Или же хочу вернуться?

От испуга у Сашки пересохло в горле:

— Ночью? А вдруг это вам только приснилось? А если никто и не спросит?!

Лицо отца Генриха просветлело:

— Тогда отныне ты будешь носить великое имя — Иоган Себастьян Бах.

— Но как же… А мама? — мальчик заплакал бы, если б здесь не было этого человека, который вроде бы и разговаривал ласково, и улыбался, а все равно наводил на Сашку ужас.

В ответ он услышал эхо страшных слов Иогана Кристофа:

— Увы, у тебя больше нет матери, мой бедный мальчик. Но за эту утрату Господь вознаградил тебя гораздо большей — гением.

— Но это же не мой гений! — рискуя перейти на крик, заспорил Саша. — При чем тут я? Бах — он и есть Бах! Он же был и без меня, зачем мне вселяться в него?

Священник заговорил строже:

— Это великий дар. Еще вчера ты был обречен на заурядную жизнь в неблагополучной стране, а сегодня тебе дается шанс стать одним из величайших людей этого мира. Уж не знаю, почему выбор пал именно на тебя…

— И я не знаю! Я этого не хотел.

— Не хотел? — в глубине синих глаз блеснула недоверчивость. — Когда ты играл его музыку… Ты ведь играл, раз прикоснулся к органу? И что же? Когда ты играл Баха, у тебя даже не возникало желание стать подобным ему? Написать нечто настолько же великое?

— Ну да… — вынужденно признался Сашка. — Написать, конечно… Но не им же самим стать!

— Признайся, сын мой, ты просто помыслить о подобном не смел!

Саша в отчаянии стиснул одеяло: его не желали услышать!

— Да не в том же дело! Это же… Это как украсть! Чужую жизнь. Разве так можно? В заповедях же сказано: не укради. Разве не так?

Взгляд отца Генриха стал отрешенным:

— Если Господь привел тебя сюда, выходит, такова Его воля. И не нам оспаривать Его решения.

— Да? — с сомнением проронил Саша. — А как же насчет выбора? Вы обещали.

— Я? — священник высокомерно поднял брови. — Что я могу обещать? Все в руках Божьих.

Мальчик нетерпеливо подтвердил:

— Это я знаю. А если я все же не захочу стать Бахом? Что тогда? Я вернусь?

— Это великая честь!

— Да-да, я понимаю. А как же мама? Можно мне и ее забрать сюда, если меня не отпустят?

Отец Генрих сокрушенно вздохнул:

— Ты еще слаб духом, сын мой. Ты должен любить Господа твоего, а не ту женщину, которая однажды просто выполнила Его волю. Если Он призывает тебя…

— А если это совсем даже не Он? — внезапно осенило Сашу, и он сам слегка испугался этой мысли.

Отшатнувшись, священник вскинул руку, словно пытался осенить его знамением, но мальчик не позволил перебить себя.

— Зачем это нужно Богу? Бах же всю жизнь писал в его честь, и он написал уже все, что… написал. Я-то что могу сделать?

— Я уже говорил, — понизив голос, доверительно произнес старик. — Ты можешь слегка подправить его судьбу. То, какой он сам ее сделал. Великий композитор мог еще больше создать во славу Господа, если б не тратил столько времени на то, что мы называем земной суетой. На своих двух жен, на детей…

— Как это? Он должен был стать монахом? Но ни один монах еще не написал такую музыку!

Негодующе поджав бледные губы, отец Генрих смерил его пронзительным взглядом, потом с презрением проговорил:

— Ты знаешь, сколько у него было детей? Двадцать! И каждого необходимо было кормить и одевать. Он был вынужден зарабатывать на хлеб насущный вместо того, чтобы творить во имя Отца Небесного.

— Ну, не знаю, — с опаской начал Саша, — если б Богу были не нужны дети Баха, то они и не родились бы. Разве не так? Вы, конечно, лучше во всем этом разбираетесь, но… Ведь Бах был счастливым человеком? Значит, ему нужна была такая семья.

Остановив его жестом, Генрих грозно произнес:

— Замолчи! Ты — еще совсем ребенок. Не тебе рассуждать об этом.

— А кому же? — удивился Саша. — Вы же мне предлагаете жить вместо него. Вы, наверное, не согласитесь, но моя мама часто говорит, что одинокий человек не знает настоящего счастья.

Он вспомнил о своей состарившейся в одиночестве учительнице и с упреком сказал:

— Вот из-за того, что вы так внезапно исчезли и не вернулись, Иоланта Сигизмундовна тоже не стала счастливой. Вы ее хоть помните? Тогда вы ее, конечно, без отчества звали.

В лице Генриха ничто даже не дрогнуло. Он проговорил безразличным тоном:

— Была Иоланта в нашей общине поселенцев. Но каким образом мое исчезновение повлияло на ее счастье или несчастье?

— Она же, — Саша как всегда запнулся перед этим словом, — любила вас. Вы разве не знали?

— Нет, — он смотрел на мальчика все так же холодно. — Я никогда не думал об этом. И никогда не предавался мирской любви. Я знаю лишь одну любовь. И в этом мире я могу не скрывать ее, как приходилось делать в вашем.

Почувствовав себя виноватым, Сашка пробормотал:

— Ну, я тоже люблю Его… Как же не любить? Но ведь Он рад, наверное, когда мы счастливы? Ведь мы же все Его дети. Так ведь?

Морщины на сухом лице стали еще заметнее:

— Наше земное счастье — мгновенно. Страшись потерять вечное блаженство ради этой иллюзии.

— Я не очень хорошо представляю вечное блаженство, — сознался Сашка. — А вот моя мама говорила, что не сможет жить, если со мной что-нибудь случится. Вот это я могу представить.

Раздраженно отодвинув тяжелый стул, отец Генрих поднялся и прошелся по маленькой комнате. Зачем-то потрогал белые кружевные занавески и повернулся к мальчику:

— При чем тут, скажи на милость, твоя мама? Разве это она стала Избранницей? Подумай об этом. У тебя на размышление два дня.

— Почему два?! Вы же…

— Если не меньше. Одна ночь уже позади. Если тебе понадобится найти меня, твой брат покажет дорогу в нашу церковь.

— Он мне не брат, — отрезал мальчик. — Нужен такой брат! Урод какой-то… Ноты ему жалко.

— Подумай, — настойчиво повторил священник, не поинтересовавшись, о каких нотах идет речь. — Уж если ты сам заговорил о счастье, то подумай, какое это великое счастье ощущать в себе талант. Сознавать, что ты делаешь то, что не под силу миллионам людей. Что Бог выбрал именно тебя.

"Не меня, а Себастьяна, — с горечью подумал Саша, но промолчал. — Я не отказался бы, конечно, от такого таланта. Только чтоб это был мой талант! Разве я почувствую это счастье, если захапаю чужой? Я же буду считать себя вором! Или как это называется? Самозванцем!"

— Через некоторое время ты забудешь, что когда-то тебя звали Сашей, — пообещал отец Генрих, уже взявшись за тусклую ручку двери. — Себастьян полностью вытеснит твое второе "я", он слишком велик. Ты и сейчас уже наполовину Себастьян. У тебя появились его воспоминания. Его мысли. Его желания. Ты уже не тот мальчик, что жил в Советском Союзе.

— В России, — машинально исправил Саша. — Теперь она снова называется, как раньше.

На это отец Генрих лишь сдержанно кивнул, медленным жестом поправил свесившуюся серебряную прядь и вышел, не попрощавшись. Он был уверен, что расстаются они не надолго.

Саша вскочил и, подбежав к двери, подпер ее тяжелым стулом, чтобы не пожаловал кто-нибудь еще. У него больше не осталось сил на споры о том, что он и сам почти не понимал.

Поскорее закутавшись в одеяло, потому что его опять начало трясти, Сашка яростно подышал внутрь, подтянув ноги. Потом высунулся и прошептал, глядя на чужую стену в незнакомых желтых цветочках:

— Ему, конечно, плевать было, он же никого не любил. Разве я могу вдруг взять и забыть маму? Он врет. Все врет. А где мой отец он так и не сказал…

Глава 11

Кажется, он опять забылся сном. Или просто на минутку слишком крепко закрыл глаза, чтобы в воздухе успел растаять след от присутствия священника. Он напугал Себастьяна… Чего он хотел? Почему-то, когда мальчик пытался это вспомнить, мысли его начинали путаться. Наверное, отец Генрих приходил исповедовать его… Неужели он умирает?

Себастьян резво подскочил на постели и, стоя на коленях, несколько раз взмахнул руками. Он ощутил в себе столько веселой силы, что захотелось немедленно выбраться из комнаты и выбежать на улицу, где камни мостовой ласково поблескивали на солнце. Колокола в церкви, похоже, давно отзвонили, и сейчас Иоган Кристоф уже затянул свой единственный хорал…

Прыснув, Себастьян лихо стянул ночную рубашку и, скомкав, попрыгал на ней. Матери так и не удалось приучить его аккуратно складывать вещи… Замотав головой, Себастьян отогнал мысли о ней, от которых в комнате темнело на глазах.

Сегодня ему почему-то не хотелось петь в хоре, даже солировать не хотелось, а ведь в последний месяц ему доверяли это все чаще. И мальчик всякий раз трепетал от гордости, когда его звонкий голос звучал, не заглушаемый остальными.

"Не сегодня, ладно? — посмеиваясь от предвкушения целого дня безделья, мысленно попросил Себастьян. — Я же болею!"

Не зная наверняка, кто остался в доме, мальчик зажал пантуфли под мышкой и спустился по деревянной лестнице в одних чулках. Мысли вертелись шальной каруселью, предлагая то одно, то другое, но где-то сбоку продолжала маячить темная фигура священника, и это несколько омрачало еще не полученную радость.

"Чего же он хотел от меня?" — Себастьян напрягал лоб, но никак не мог вспомнить.

Наспех обувшись у порога, он оглянулся и выскочил на улицу, встретившую ласковым воздухом августа. С облегчением переведя дух, Себастьян с легкостью решил: "Наверное, я и вправду тяжело болел, вот его и позвали. А потом у меня случился… кризис. Кажется, это так называется? Вот. И теперь я совсем здоров".

Заприметив тощую белобрысую девчонку, которая куда-то тащила большущую, на удивление смирную утку с зеленоватой шеей, Себастьян неслышно подкрался сзади и, выскочив прямо перед ней, рывком натянул белый чепец на ее вздернутый нос.

Девчонка громко заверещала, некрасиво разинув рот, беспомощно завертела головой, не решаясь выпустить утку, чтобы поправить чепец. Себастьян же так и зашелся хохотом, перегнувшись вдвое. Но в следующий миг ему уже стало жаль ее — так нелепо топталась она на месте, пытаясь помочь себе плечом.

— Да ладно тебе, не вертись, — добродушно сказал он, и сам вернул ее простенький убор на место. — Продавать несешь?

Но девчонка оказалась не расположена к беседе с таким задирой. Тяжело топая, хотя и была совсем худой, она отбежала от Себастьяна на десяток шагов, показала ему язык и пустилась во всю прыть, то и дело вскидывая тяжелую ношу.

— Вот глупая утка, — проворчал он, проводив ее взглядом. — Уж и пошутить нельзя!

Ему сразу вспомнилась Мария Барбара, его кузина: "Вот с ней весело!" И Себастьян с ходу решил: "Если я когда-нибудь женюсь, так только на Марии Барбаре. И пусть у нас будет много-много детей! Чтоб было с кем поиграть… Уж я не стану прятать от них ноты".

Ночная обида снова взбаламученным осадком закружилась в душе. "Его назвали в честь дяди, который был точь-в-точь таким же, как наш отец, — недовольно подумал мальчик о своем старшем брате. — А он совсем другим уродился. Ни в мать, ни в отца… Отец еще и сам бы мне эту тетрадь дал!"

Внезапно его качнуло уже знакомой волной, которую, кажется, кроме него никто и не чувствовал. На этот раз она исходила от человека, вопреки моде не носившего парика. Из-под треуголки, которую тот надел, а не держал в руке, как остальные, на плечи спускались прямые светлые волосы. Он обернулся. Себастьян поймал рассеянный взгляд его серых глаз, и у него подкосились колени.

— Папа!

— Что ты орешь, как простолюдин?

Иоган Кристоф шипел ему в ухо и так больно тискал плечо, что мальчик даже присел.

— Простите великодушно, господин Бём, — Иоган Кристоф почтительно склонился. — Мой маленький брат болен. Я не позволял ему вставать с постели, но он, как видите, ослушался. Прошу прощения, если он потревожил вас. Поверьте, он будет наказан.

Знаменитый композитор и органист смотрел только на мальчика и, казалось, не слышал ничего из того, что говорил его брат. Затем, очнувшись, он порывисто спросил:

— Я могу поговорить с…

— Себастьян, господин Бём, — учтиво подсказал старший Бах. — Его зовут Иоган Себастьян.

— Конечно… Мне ли этого не знать?

От изумления Иоган Кристоф начал заикаться:

— Зна… знаете? Но… но откуда?

Испугавшись, что отец выдаст себя, Саша бросился на выручку:

— Я уже имел честь встречаться с господином Бёмом. Он побывал на репетиции нашего хора. Я солировал…

— Все верно. У этого мальчика — абсолютный слух, — впервые вскользь взглянув на Иогана Кристофа, сказал тот, кого здесь звали Георгом Бёмом. — И необычайно красивый дискант.

— О, это…

— Это дар Божий, — снова переведя взгляд на Сашу, с непонятной, но заметной горечью сказал отец. — Никто из людей не вправе приписать эту заслугу себе. Ни брат, ни… отец.

— Я не смею, — начал было Иоган Кристоф, но его оборвали:

— Так вы позволите нам поговорить?

Крепкая рука отца, которую Саша так хорошо помнил, ухватила его ладонь, и они торопливо отошли в сторону, поближе к полусонному уличному шарманщику, чтобы никто не слышал их разговора.

— Папа! — задыхаясь от радости, зашептал Сашка, приподнимаясь на цыпочках. — Я так и знал, что ты жив! И что ты здесь, я тоже догадался…

— Наверное, и я должен был догадаться, что рано или поздно, и ты окажешься здесь. Почему это не приходило мне в голову? Я недооценил тебя.

В отцовском голосе не слышалось того ликования, которое переполняло мальчика. Виновато улыбнувшись, хоть никакой вины он за собой и не чувствовал, Саша тихо спросил:

— Это плохо, что я здесь? Ты не хотел этого?

Серый взгляд скользнул поверх его головы, словно отец пытался увидеть то, от чего они оба ушли. Что-то ему там не понравилось, потому что лицо его неприязненно сморщилось. Тщательно взвешивая каждое слово, он холодно проговорил:

— Как я могу сказать "плохо", если ты стал самим Бахом? Я сам надеялся на это…

Сашка так и обмер:

— Стать Бахом?

— Да что там — надеялся! Я с ума сходил от желания слиться с ним в одно. Когда я узнал об этом необыкновенном органе…

— А как дядя Валдис все узнал?

Отец не услышал его. У него уже тряслись губы:

— …то больше ни о чем не мог думать. Изменить судьбу… В одно мгновение вырасти в миллион раз… Познать в себе гений!

Он пристально посмотрел на сына:

— Все это досталось тебе. Его озарения и находки, его восторг и боль. Его высота. Тебе…

— Я не хотел этого, — выдавил мальчик. — Мне только одного хотелось: тебя найти.

И понял, что его не понимают.

— При чем тут я? Я, — отец едко усмехнулся. — Я всего лишь Георг Бём. Середнячок.

— Но я… То есть Себастьян заслушивался музыкой Бёма, — поспешно вступился Саша.

— Когда еще не писал своей. Не подозревал даже, что это будет за музыка…

Он вдруг погладил сына по голове:

— Ты не бойся. Я не держу на тебя зла. Ты ни при чем. Это я оказался недостаточно талантлив, чтоб раствориться в Бахе, не навредив ему.

— Но я не собираюсь становиться Бахом!

Рука отдернулась, и на лице, которое Сашка уже начинал забывать, возникло знакомое брезгливое выражение. Так отец смотрел на него раньше, когда Саша приносил из музыкальной "четверки".

— Это еще что значит?

Оглянувшись на Иогана Кристофа, который караулил их, держась поодаль и недоверчиво улыбаясь, Саша быстро заговорил:

— Пап, мы обязательно должны вернуться, мама же там с ума сходит!

Он вдруг вспомнил, что уже произносил эти слова в разговоре с отцом Генрихом, и на того они не произвели никакого впечатления. И все же мальчик продолжил с прежним напором:

— Что здесь делать, если Бахом ты не стал, а Бёмом тебе не нравится быть?

— А что мне делать там?

— Что?

Сашка улыбнулся через силу, чувствуя себя совсем глупым ребенком, который никак не может понять того, что очевидно для взрослого.

Отец медленно повторил:

— Что мне делать там?

— Там… мы с мамой…

— Вы, — он неприятно усмехнулся. — О, конечно! Семья. Ради которой я почему-то должен вечно зарабатывать деньги и без конца идти на компромиссы, отказываясь при этом от собственного "я".

"Так он сбежал от нас", — на какое-то мгновенье Саша даже перестал дышать.

— Семья сжирала Баха, — в отцовском голосе уже звенела злость. — Все эти его жены — Мария Барбара, Анна Магдалина… Вся эта уйма детей! Господи, зачем?! Он даже по-настоящему не прославился при жизни! Он мог заставить весь мир поклоняться своему гению, а вместо этого он то бился за место капельмейстера, то возился с чесоточными мальчишками из хора… И все это лишь для того, чтобы прокормить эту ненасытную прорву, которая так важно зовется семьей!

Саша в ужасе прошептал:

— Ты говоришь в точности, как отец Генрих. Только он все время говорил о Боге, а ты о славе.

— Отец Генрих? Кто это?

— Ты его не знаешь? — не поверил мальчик. — Надо же… Ну и ладно… Это просто один священник. Получается, ты сбежал от нас — сюда?

Заметно передернувшись, отец резко ответил:

— Я не сбежал! Выбирай выражения. Я пустился в путь к самому себе.

Мальчик мстительно отозвался:

— А нашел Бёма.

Заметив, что он содрогнулся, Саша пожалел, что ударил слишком сильно. Но ему необходимо было сообщить отцу то, что он сам успел узнать:

— Себастьяну сейчас так одиноко, ты даже не представляешь! Брат у него холодный, как лягушка, а родители умерли. Думаешь, он написал бы столько, если б так и остался один? Он же, хоть и гений, но тоже человек… Ему хотелось быть счастливым! Чтобы его любили… Самому… тоже… А зачем вообще писать, если никто рядом с тобой не радуется тому, что ты написал?

Ему было немного неловко, что он говорит отцу такие слова. И все отчетливее казалось, будто это произносит за него Себастьян. Тот мальчишка, который ночами воровал ноты и задирал девчонок, чтобы никто не заподозрил, как ему страшно оставаться один на один с этим непонятным миром, в котором почему-то умирают именно те, кого любишь больше всего этого мира. Тот Себастьян, который еще и не догадывался, что он — гений, и хотел не всемирной славы и не посмертной памяти, а только тепла и ласковых слов, которых ему почти не досталось.

И Саша уже знал, что всего этого Иоган Себастьян Бах не переставал желать до самых последних своих дней. Может, потому-то ему и был дарован такой талант, что он любил людей, для которых писал?

Отец выслушал его, ни разу даже не попытавшись перебить, но что-то подсказывало Саше, что его слов он не принимает. Уже наверняка зная ответ, мальчик все же спросил:

— Ты совсем не хочешь вернуться?

— Куда? — В его голосе послышалась безнадежность. — В этом мире есть Бах. Можешь это понять? Что значит быть современником Баха, уже зная ему цену?

— А он…

— Он не исчезнет, если ты… Когда ты уйдешь. Ты мог слегка исправить его судьбу…

— Мне уже говорили это. Но я ни за что не стану лезть в его жизнь!

— Но, может, мне и самому удастся это сделать.

Испуганно уставившись на него, Саша прошептал, хватая его за руку:

— Не надо, пап! Пожалуйста, не надо. Тогда ведь он напишет совсем другую музыку. Если вообще что-нибудь напишет…

— Эта музыка может оказаться еще лучше.

— Лучше, чем написал Бах?!

Почему-то посмотрев на остро устремленный в ослепительно яркое небо острый купол лютеранской церкви, отец неохотно согласился:

— Это трудно представить. Но ведь, как любят говорить у вас: нет предела совершенству.

— А если она станет хуже?

По бесцветным губам скользнула усмешка:

— Ты можешь узнать это, только оставшись.

В голове у Сашки опять закрутились смерчи: "Что он может сделать с Себастьяном? Я должен забрать отца с собой… И священника тоже. Тот не собирался вмешиваться, но кто его знает? Как это сделать? Как?" Он пытался поймать взгляд отца, внезапно сделавшийся отсутствующим, чтобы попытаться в нем прочесть подсказку, намек на возможную слабость, но серые глаза рассеянно смотрели куда-то мимо.

Отвернувшись от знаменитого органиста, который больше его не удерживал, Сашка побрел сквозь влажный туман, неизвестно откуда взявшийся, и очнулся только перед порогом церкви. Той самой, в которой Иоган Кристоф играл на органе. Прихожане давно разошлись, с каждым шагом все больше погружаясь в земную суету, от которой ненадолго отрешились за этими высокими стенами. Даже Иоган Кристоф устал ждать брата, положившись на порядочность Георга Бёма.

Быстро оглянувшись на пороге, мальчик решился войти в сумрачную тишину. Как ему и хотелось, здесь оказалось совсем пусто. Но не безжизненно — Саше все время слышалось чье-то дыхание. Или это легкое марево свечей создавало движение воздуха? Затаив дыхание, Саша обвел взглядом иконы и трижды неумело перекрестился. Потом спрятался в самый уголок и, отвернувшись к стене, тихо проговорил:

— Господи, подскажи, пожалуйста, что я должен сделать? Если я не вернусь, что же будет с мамой? А если вернусь, то они тут вдвоем навалятся на Себастьяна, и всю жизнь ему искалечат… Я же не могу его так бросить! — он подавил готовый вырваться всхлип. — Вдруг и в нашем времени все изменится, если он здесь заживет по-другому? И музыки его не будет… Это как у Брэдбери… Ну, Ты знаешь, Господи! Это же Ты всех вдохновляешь. Может быть, Ты и мне немножко поможешь?

Он подождал немного, прислушиваясь и надеясь, что вот-вот раздастся Голос. Потом вздернул плечи, мысленно извинившись за то, что побеспокоил, и быстро пошел к выходу, спиной ощущая на себе чей-то внимательный взгляд. Его тянуло оглянуться, но почему-то боязно было сделать это.

"Надо куда-то уйти. Спрятаться. Подумать…" — Саша выглянул из-за темной массивной двери и увидел, что господин Бём разговаривает с отцом Генрихом. Ему показалось, что они выглядят, как заговорщики.

"А наврал, что не знает его!" — присев, он прополз вдоль стены, пачкая белые чулки и ладони, а, повернув за угол, бросился бежать вниз по узкой улице. Шаги разлетались по мостовой стремительной дробью, и на этот ритм сами собой стали наслаиваться звуки, из которых складывалась взволнованная мелодия.

Сперва он воспринимал ее, как нечто естественное, как уже становившийся привычным шум крови в голове, как стук испуганного сердца. Потом внезапно остановился, неловко поскользнувшись на гладких камнях и отчаянно взмахнув руками: "Я что — сочиняю?!"

И ладонь, и щека оказались совсем мокрыми. Он провел рукой по лицу и перепугался еще больше: "Чье оно? Кто я вообще? Саша или Себастьян? Разве я до этого сочинял музыку?"

Заставив себя идти дальше, чтобы никто не догнал, он вскоре обнаружил, что маленький Ордруф уже кончился, и река весело улыбнулась ему навстречу. Его собственная улыбка вышла измученной. Он, конечно, не увидел этого, просто на нее едва достало сил. Тем более их не было на то, чтоб идти дальше.

Остановившись, он стащил туфли и, усевшись на траву, стянул перепачканные чулки. Через босые ступни в его тело вошла беззаботная легкость. Это показалось Сашке настоящей загадкой, ведь сама-то Земля была такой тяжеленной!

Спрятав обувь под лохматый куст, мальчик подпрыгнул на месте и бросился к блестящей воде, заранее ликуя оттого, что сейчас окунется в нее и наконец-то умоется, ведь удрал он прямо из постели.

"Здесь вода еще не отравленная!" — вспомнил Сашка и взвизгнул, ворвавшись в реку. Она оказалась не жгуче холодная и не противно теплая, а как раз такая, в какую приятно нырнуть.

Но пока он только проверил ее и, выскочив на берег, быстро стянул с себя всю одежду, даже панталоны с кружавчиками, которые сейчас казались Саше настоящим издевательством, хотя, одеваясь в доме Иогана Кристофа, он и внимания на них не обратил.

«Я — то один, то другой, — почему — то больше не паникуя от этой мысли, Сашка набрал воздуха и окунулся с головой. — Если даже я вернусь к себе… в свое время, разве во мне совсем ничего не останется от Себастьяна? Но ведь тогда и в нем должно остаться что-то от меня! Точно! И это "что-то" будет его охранять. Как предчувствие! Бывают же у людей предчувствия! Вон, у Лильки, например. И если теперь… кто-нибудь… попробует задурить ему голову, Себастьян будет знать, как для него лучше».

Он засмеялся от радости, сразу приняв свою догадку за истину: "Ведь я же точно знаю, что он любил свою семью. И он никогда не бросил бы их только ради того, чтобы стать знаменитым. Ни за что! Всё, он не пропадет без меня, Господи! Ты ведь не дашь ему пропасть? Пусть он только держится подальше от Бёма. Он — предатель… Не настоящий Бём, конечно, его я не знаю. А вот этот, который влез в него. Не повезло бедняге. Но с Себастьяном этого больше не произойдет. А мне нужно вернуться".

У самой поверхности он почувствовал, как его сильно качнуло волной.

"Лодка, что ли?" — Сашка отплевываясь завертел головой и снова едва не ушел под воду. Это было совсем не то место, где он только что вошел в реку. Вокруг не было ни мягких, округлых холмов, ни городских стен неподалеку… Только высокие угловатые скалы, отсвечивающие красноватым, и огромные серые камни у самой воды.

— Х-холодная! — он бросился к берегу и только там заметил на себе ту одежду, в которой прошлой ночью отправился с Лилькой в пещеру.

— Я…

У него сухо перехватило горло, и куда-то пропал голос. В следующую секунду зубы у Сашки застучали так сильно, что он испугался, как бы не раскрошить их. Сорвав с себя мокрую одежду, он запрыгал, размахивая руками и высоко поднимая колени. Потом старательно отжал мокрые футболку и джинсы и подул на ладони, которые сразу начали гореть.

"Я вернулся?!" — он почти уже не сомневался в этом, но было страшновато произнести это вслух. Хотя ему хотелось закричать во весь голос. Решив, что пока не стоит одеваться, чтоб не окоченеть снова, Саша повесил одежду на руку и побежал вдоль берега.

Несколько раз он оглянулся, пытаясь хорошенько запомнить то место, где вынырнул, ведь не было никакой уверенности в том, что пошел он в нужную сторону. Когда они только пришли сюда, Саша был занят лишь тем, что отыскивал скалу, похожую на ту, что видел на дядиной картине, и потому не обращал внимания на все остальное. Теперь же ему никак не удавалось сообразить, где он находится. Каменистый с редкими пучками травы берег казался ему одинаковым.

Задрав голову, Саша попытался найти ту скалу, внутри которой был ход в другой мир. "Отец так и не сказал мне, откуда дядя Валдис узнал, как действует этот орган. Не мог же он просто догадаться? Или мог? Наверное, Бог посылает художникам не только вдохновение, но и такие вот догадки…" — он с сожалением вздохнул о том, что с ним такого прозрения не случилось. Вместо одной тайны в его жизни возникла другая…

Неожиданно до него донеслись еще не различимые голоса. Едва не вскрикнув от радости, Саша мгновенно справился с собой и решил сделать сюрприз, выскочив внезапно. А для этого нужно было подкрасться как можно тише. К тому же, ему жутко захотелось послушать, что они там говорят о нем. А о чем же еще им говорить, если он пропал?!

Он быстро натянул еще непросохшую одежду, потому что показалось нелепым выскочить почти голым. Передернувшись от холода, Саша напряг все мышцы, пытаясь согреться и только потом почти бесшумно подошел к краю скалы.

Но голос, который он различил первым, оказался совсем незнакомым. Он звучал отрывисто и неприятно, как лай шакала.

— Ну? Так и не вспомнил? Думаешь, нам охота по всем горам лазить? Да я из тебя всю душу вытрясу! Мало, что ли? Давай, дед, шевели мозгами!

"Дед? Лилькин дедушка!" — Сашка прижался к скале, не обращая внимания на то, что острый уступ вонзился почти в позвоночник.

Не решаясь высунуться, он ловил доносившиеся до него слова и лихорадочно соображал, что делать. Старик еще не сказал им… Или, правда, не помнит? Но сюда-то он их привел. Заставили. Они били его, это ясно, вот он и не выдержал… Значит, и пещеру он рано или поздно покажет. Вспомнит. И что тогда?

— Я обещал тебе, Себастьян, — отступая, шепнул Саша, как будто голос маленький Бах мог лучше расслышать. — Если я уж взялся тебе помогать, так можешь на меня рассчитывать. Я тебя спасу. Может, нескромно так говорить… Но я, знаешь, вообще не слишком скромный… Одна девчонка так говорила. Ты ее не знаешь…

Глава 12

Осыпающиеся из-под ног песочные струйки грохотали, как настоящий камнепад. Или так ему только казалось? Всего несколько минут назад Сашку трясло от холода, теперь же волосы на шее увлажнились испариной, а губы совсем пересохли.

Он карабкался по странной скале: по ней словно провели гигантским скребком — наискосок. И теперь все камни напоминали приготовленные к бою ракеты. Особенно не рассматривая, Сашка набирался от них боевого духа и бормотал под нос:

— Ну, уж нет! Мы им покажем…

У него не было уверенности, что пробирается он в нужном направлении. Саша вообще не очень хорошо представлял, где находится. Но раз Лилькин дедушка ("Ярослав!" — вспомнилось ему наконец) оказался поблизости, значит Сашка не слишком промахнулся, ныряя сквозь время.

"Или это не сквозь время? — наспех усомнился он. — Может, время тут вообще ни при чем! А это просто был какой-то параллельный мир. Я читал. Там все старое может происходить прямо сейчас. Как там Себастьян? Никто его не тронул?"

У Саши коротко заныло сердце, как теперь происходило каждый раз, когда он вспоминал об оставленном там мальчишке. Ужасно было то, что была только одна возможность узнать, что происходит с маленьким Бахом, и для этого необходимо было вернуться туда. А как раз этого Саша не хотел.

"Была бы какая-нибудь щелочка, — тоскливо подумал он, не забывая цепко хвататься за острые камни. — Чтоб поглядывать, как он там… Почему они так не хотят, чтоб он жил, как человек? Какую-то музыкальную машину решили из него сделать! Очень здорово всю жизнь только сочинять и сочинять! А вдруг это еще и не гениально окажется? И что тогда останется?"

Он подумал о еще не рожденных там детях Баха и следом — о своем отце. Пока Саша не представлял, как скажет маме о его предательстве… И другого слова подобрать не мог.

Из памяти выпали печальные строчки, которые не раз повторяла мама: "Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король…"

Застыв на одном из уступов, он попытался принять мысль, тотчас обернувшуюся твердым решением: "Точно. Вот так я ей и скажу. Его же нет… в этом мире. Значит, он все равно, что умер. Хотел быть Бахом — ничего себе! А стал… Бём тоже был хорошим композитором. Нам рассказывали о нем. Но только потому, что он повлиял на Баха, когда тот еще начинал. А без Баха, кто бы его помнил? Так отцу и надо!"

Разозлившись, Саша не смог рассчитать следующее движение, и, оступившись, столкнул ногой большой камень. Мальчику показалось, что и его сердце улетело следом. По крайней мере, оно точно куда-то рухнуло. Распластавшись на камнях, Сашка тяжело перевел дух и осторожно посмотрел вниз. Вроде бы никто его не преследовал. Может, они и внимания не обратили. Разве в горах камни не падают сами по себе?

Когда он добрался до вершины, сил хватило только на то, чтоб растянуться на ее плешивой макушке. Но залезть сюда было необходимо, чтоб разглядеть домик Игоря сверху, и рассчитать, где же находится та самая пещера. Без этого Сашка мог бы искать ее три года…

Заставив себя подняться и не прислушиваться к дрожи в ногах, Сашка пошел по краю, всматриваясь в то, что теперь оказалось внизу. Круживший неподалеку хищник поглядывал на него с неодобрением: мало того, что какой-то мальчишка забрался на обжитую им высоту, он был, к тому же, слишком велик, чтобы послужить добычей. Сашка явно не нравился птице.

Первым делом ему удалось заметить тех, с кем был Лилькин дедушка, и почему-то сразу же он увидел ту скалу, которую все они искали. Похитители были ближе к пещере, чем он, только они пока не знали, что скала рядом. Если, конечно, это была та самая скала, ведь Саша мог ошибиться, потому что видел ее сейчас с другой стороны. Не с обратной, но сбоку.

"Они совсем близко к домику Игоря! — испугался он. — А если мама выйдет прямо на них?"

Он побежал вниз, на ходу сглатывая поднявшуюся вновь обиду на отца: "Как он мог? Мама все ждет его… И мне придется ей сказать. Сам не мог, что ли?!"

И все же эта, сегодняшняя, боль была не настолько сильной, какой она могла быть, если б Саша узнал все это несколько месяцев назад. Он хорошо помнил, каково было тогда… Наверное, он просто успел отвыкнуть от отца за это время.

Ему начало казаться: он вспоминает, как отец говорил то, что могло подготовить к его исчезновению и жену, и сына — о необходимости полной свободы для творческой личности, о независимости от быта… Тогда эти рассуждения казались Сашке скучными и малопонятными, и он слушал их вполуха, занимаясь конструктором или читая. Ему и в голову не приходило, что это может быть так важно. Теперь же он со злостью думал, как же долго, оказывается, отец вынашивал это свое предательство, а они с мамой ни о чем и не подозревали. Или же только он один?

Спускаться было, вроде, и легче, но гораздо страшнее. Земля внизу покачивалась, норовила вообще ускользнуть куда-то, и Сашка то и дело взмахивал руками, пытаясь удержаться, хотя и не падал. Несколько раз он стыдливо подумал: "Хоть не видит никто…"

А потом вдруг вспомнил, что нет — видит. Постоянно смотрит. И, может быть, думает: "Того ли мальчика я отправил на помощь Себастьяну? Он ведь так ничего и не сделал. Только придумал для себя утешение".

— Да я и сам все время теперь буду о нем думать, — задыхаясь от бега и страха, сконфуженно пробормотал Саша, коротко взглядывая на небо. — Я же тоже беспокоюсь… Только это совсем даже не отговорка! Знаешь, я уверен, что теперь Себастьян точно будет знать, что дети не помешают ему стать великим. Некоторым отцам мешают, — он судорожно втянул воздух и громко выдохнул. — Ну, и ладно! Без него обойдемся.

Только обида не собиралась сдаваться так легко. Она больно цепляла за сердце вопросами: «Чем же я так мешал ему? Я-то думал, ему тоже было хорошо, когда он учил меня играть. Когда водил в Домский собор и показал, как управляться с органом. Вот там орган! Сто семнадцать регистров. Правда, отец называл его "тихоходом". Ему не нравилось, что виртуозно на нем не сыграешь. Но там был такой звук!»

Он и не заметил, как с мыслей об отце перескочил на воспоминания о тех немногих органах, какие ему доводилось слышать. И следом вспомнил о том, что был совсем рядом. С ним нужно было что-то делать, пока до него не добрались те, которых к нему и близко нельзя было подпускать.

"Сыграть бы на нем по-настоящему! — мелькнула шальная мысль. — Я же и не понял, как он звучит".

Над его головой опять возник стервятник, и на этот раз Сашке показалось, что хищник примеривается: а что, если все же удастся утащить?

— Облезешь! — крикнул ему Сашка, больше не опасаясь, что кто-нибудь услышит.

Слева охотно отозвалось эхо, и мальчик подхватил само это слово:

— Эхо!

Ему захотелось посмотреть, откуда оно доносится, как будто в горах мог оказаться отражающий звуки экран. Осторожно перешагивая с уступа на уступ, Сашка обогнул скалу и неожиданно увидел пещеру. Это была та самая пещера, он сразу ее узнал. И этим был ошарашен, ведь ему-то казалось, что она совсем в другом месте. Он туда и направлялся, и только сейчас вдруг понял, что выбросить из того, другого, мира его могло только у подножия той самой скалы. Если уж не внутри нее…

"А они ведь тоже прямо здесь! — спохватился он, вспомнив о тех, что притащили сюда дедушку Ярослава. — Вдруг кому-нибудь из них взбредет в голову залезть на вершину? Просто так! Интересно же. А потом он возьмет и спустится с другой стороны. И как раз — в пещеру. Вот черт!"

Сашка бросился к темному проему, наскоро убедившись, что за ним никто не следит. Сегодня трубы органа отливали каким-то малахитовым светом. Сашка подумал, что это синева неба сливается с солнечными лучами и просачивается через какую-то щелку. Неужели в скале не найдется ни одной щели?

"Природоведение надо было получше учить, тогда знал бы: есть в скалах щели или нет!" — язвительно упрекнул он себя и вспомнил, что надо поскорее отделаться от всех посторонних мыслей, чтобы решить, как же спасти орган. Вернее, Себастьяна…

Можно было позвать своих на подмогу и снова завалить вход камнями. Но им в любую минуту могут помешать, ведь это дело долгое, а действовать нужно было быстро… К тому же, своих еще нужно было найти. Саша, конечно, и мысли не допускал, что они уехали отсюда, не найдя его, но ведь до сих пор он не обнаружил даже их следов. Правда, какие в скалах следы…

Ступая на цыпочках, хотя рядом никого не было, Саша приблизился к органу, улыбнулся ему, глядя снизу вверх, и сам почувствовал, что это вышло так, будто он заранее просит прощения.

"Да я же не смогу! — взмолился он про себя. — Разве можно?! Это же… Это варварство какое-то!"

У него было достаточно оправданий тому, что сделать было необходимо, но все они разбивались о то убеждение, которое само родилось у Сашки в душе: музыкант не вправе поднимать руку на инструмент. Конечно, он помнил, как сам не раз ударял ладонью по клавишам, когда никак не получалось какое-то трудное место. Но это же было так… в сердцах. Не всерьез. А сейчас все предстояло сделать всерьез.

Он печально сказал органу:

— Я уже никогда на тебе не сыграю. Они же услышат, если я начну, и прибегут. Что тогда? А что сейчас? Ну, почему именно я все время должен принимать какие-то важные решения?!

Услышав в своем голосе слезы, Сашка сердито шмыгнул и отвернулся от инструмента. Пытаясь разозлить себя, бросил через плечо:

— Отец ради тебя от нас ушел. Он всегда говорил, что если быть органистом, так лучшим. Конечно, куда уж лучше Баха! Только ничего у него не вышло. А мне так просто нравится играть. Я совсем не собираюсь становиться самым великим. Но у меня получилось. Могло получиться… Если б я захотел. Интересно, почему?

Он помнил, что с минуты на минуту может кто-нибудь появиться, но не мог заставить себя поторопиться. Собственно говоря, Саша еще и не был до конца уверен, что сумеет поднять на орган руку, и знал: это вовсе не слабохарактерность. Опустив пальцы на клавиши, он, не нажимая, взял простой аккорд и представил, что трезвучие прозвучало. Мощное и глубокое трио разных труб.

"Что будет, если эти уроды тоже попадут туда, к Баху? — Сашка замер, вообразив это. — Если до них дойдет — кто он… Да они запросто выкрадут его и начнут шантажировать! Только разве Иоган Кристоф за него заплатит? Да у него и денег-то нет… А если б были? Нет, все равно не заплатил бы. Тогда они разозлятся и…"

Он весь содрогнулся, подумав о том, что может случиться с Себастьяном. С их миром без Себастьяна.

Ему вспомнилось, как Иоланта Сигизмундовна однажды сказала, когда он плохо подготовился к уроку: "На земле тысячи людей, никогда не слышавших Баха, Моцарта, Чайковского… А может быть, миллионы… Это несчастные люди. Ущербные. Но у любого из них есть шанс однажды услышать эту музыку. Хотя бы случайно! Но если он услышит то, как это играешь ты, и это будет звучать, как сейчас, тот человек так и останется без Баха в душе. Понимаешь, в чем трагедия? Он услышит, но не полюбит. Милый мой, ты должен играть так, чтобы каждый, кто слышит, влюблялся бы в эту музыку. Ты не имеешь права вредить Баху своей ленью!"

— И своей трусостью…

Он скрипнул зубами и поднял крепкий металлический прут, который заприметил сразу же, как пришел. Ему еще подумалось, что эту железяку точно кто-то специально приготовил для него. А может, так и было?

Стараясь не смотреть на клавиши, Саша произнес в полный голос:

— Я делаю это для Себастьяна. Чтобы ему никто не навредил.

Поддев "ре" на верхнем мануале, он с силой рванул клавишу вверх и зажмурился, будто могли полететь брызги крови. Но клавиша отлетела и упала почти беззвучно. Саша поднял ее и сунул в карман джинсов — на память. И снова нацелил прут…

Когда он выбрался из пещеры с последней охапкой труб, который складывал на самом краю, оказалось, что солнце уже уселось на макушку соседней скалы. Отсюда не было заметно течения реки, казалось, просто блестящая лента брошена между камнями. Потеряна девчонкой, слишком торопившейся навстречу кому-то… Как ее звали? Мария Барбара или, может, Лилька? Неважно. Это ее голос стекает по скалам в реку.

"Я слышу музыку! — у Сашки внезапно навернулись слезы, и защипало в носу. — Разве я когда-то слышал ее просто так? Это Себастьян остался во мне… Даже в этом мире остался. Разве это не доказательство? Все получилось! Я тоже остался в нем".

— Себастьян! — бесстрашно закричал он, надеясь, что та самая волна, что вытворяла с ним такие чудеса, уж как-нибудь донесет и эти звуки. — Тебя больше никто не тронет, слышишь?

Стремительно скатившись вниз, его голос нырнул в реку, и Саша улыбнулся: "Он услышит".

Приложив к глазу одну из маленьких труб, он огляделся и рассмеялся, напомнив себе того безобидного дурачка, который с похожей трубочкой целые дни напролет дежурил на перекрестке возле музыкальной школы, следя за машинами. Когда он долго не появлялся, Саша даже начинал беспокоиться и успокаивался, только заметив знакомую грузную фигуру в бесформенной куртке.

Ему показалось, что кто-то есть на берегу. Он прикинул: "Они как раз в ту сторону и покатятся. Если эти гады поймут, что орган сломан, то отпустят Лилькиного дедушку. Зачем он им теперь? Это не он сломал, это же ясно! А сделать его тут никто не сможет. Так что — фигу им с маслом!"

Подтолкнув ногой металлическую поленницу, Сашка засмеялся, проследив, как трубы с шумом катятся вниз, подпрыгивая на камнях. Скрежет и грохот тут же заглушил его смех, но это развеселило Сашу еще больше. Он закричал, склонившись над обрывом:

— Эй, кто там искал волшебный орган? Он катится к вам прямо в руки!

— Саша!

От неожиданности у него знакомо провалилось сердце, но в ту же секунду он узнал голос, который ему совсем не нравился.

— Это вы, — промямлил он, избегая обращаться к Игорю просто по имени. — А я тут…

Но тот ничего не услышал. Запыхавшийся и до смешного красный, с капельками пота на узких крыльях носа, он подскочил к Сашке и подхватил его на руки быстрее, чем тот успел запротестовать.

— Сашка, Сашка! — Он как-то странно смеялся и не больно тискал его.

Мальчик подумал, что этот человек, почти ему не знакомый, наверное, тоже искал его всю ночь и весь день. И, может быть, по-настоящему волновался. Но эта мысль только скользнула по поверхности, никак не отозвавшись в душе. У Саши возникло странное чувство, будто это сейчас он очутился в незнакомой реальности, где этот человек уже занимает какое-то место в его жизни. И все это даже более странно, чем то, что случилось в Ордруфе.

Он настойчиво высвободился, но Игоря это, кажется, не задело.

— Так ты был здесь? В этой пещере? Все это время? Но ведь мы же всю ее обыскали!

— Нет, я не здесь… То есть…

— Как же Лилька потеряла тебя? Ты спрятался?

"Зачем он спрашивает? Разве я могу ему рассказать? Спрятался… Он считает меня каким-то идиотом?" — он резко ответил:

— Я не прятался. Вот еще! А где мама?

— У реки… — ликование, от которого лицо Игоря уже лоснилось, сразу угасло. — У нас ведь, знаешь, уже всякие недобрые мысли в голову лезли.

— Вы решили, что я утонул?

У него едва не вырвалось: "Вы надеялись…", но Саша и сам понимал, что это было бы чересчур даже для Игоря. "Может, он и не плохой, — подумал он вяло. — Только зачем он вертится рядом?"

Игорь произнес слишком убедительно, и Сашке показалось, будто это он сам придумал:

— Твоя мама в это не верит.

— Она не верит и в то, что мой отец погиб.

Он посмотрел на Игоря испытующе, но тот кивнул с таким видом, будто принимал это, как нечто естественное. "Или все же прикидывается?" — Сашке самому уже было тошно от этих мыслей. А еще больше оттого, что вообще приходится думать о чем-то плохом, хотя всего час назад ему казалось: вот он вернется к маме, и все будет так замечательно, как только может быть.

Неожиданно Игорь лукаво, а Сашке показалось — зловеще — подмигнул ему:

— А знаешь, мне, кажется, удастся уговорить ее все же в это поверить!

— Что? — его охватила обида на, как все, оказывается, изменилось без него. Выходит, он вернулся совсем не в тот мир, который покинул и куда так рвался.

Внезапно его обожгло: мама у реки!

— Там же эти! — выкрикнул он и бросился к краю площадки. — Те, которые Лилькиного дедушку… Они уже здесь, я слышал!

Не произнеся ни слова, Игорь подскочил к нему, схватил за руку и, потянув за собой, начал спускаться. У Сашки захватило дух: он не решился бы так прыгать по камням в одиночку. Но рука у Игоря была крепкая, и, хоть мальчику было это неприятно, он опирался на нее, как на посох, который не может подвести. В висках у него пульсировал совсем другой страх: "Мама!" Что там с мамой?

Они молчком добрались до берега, и только здесь Игорь выпустил его руку и поднял большой камень с острыми углами. Сашка тут же нашел похожий, только поменьше, но Игорь отрывисто бросил:

— Сиди здесь. Еще не дай Бог…

— Это моя мама, — процедил Сашка, глядя ему в глаза. — Я не собираюсь тут прятаться.

— Ладно, — не сразу ответил тот. — Пойдем вместе. Где ты их видел?

— За тем уступом. Если еще не ушли…

Шаг у Игоря стал каким-то кошачьим. Сашке сразу вспомнилось, как, взбираясь на скалу ночью, он пытался двигаться так же. Сейчас он почувствовал себя ограбленным оттого, что у Игоря это получилось лучше. Может, он научился этому в цирке? Почти бесшумно Игорь подкрался к гранитной преграде и осторожно заглянул туда. Потом обернулся:

— Никого.

— Да? — растерялся Сашка. — Может, я ошибся?

— Остается одно: искать. И тех, и других, — он усмехнулся. — Кажется, это становится делом моей жизни. Есть такая профессия — искатель?

Нервничая все сильнее, Сашка отозвался отрывисто:

— Понятия не имею. Собаки есть — ищейки. Наверное, и люди бывают.

Ему совсем не хотелось разговаривать. Просто болтать о пустяках сейчас казалось ему почти предательством. К тому же, в тишине они сразу могли бы расслышать голоса — и своих, и чужих.

Не выпуская из рук камней, они направились в обратную сторону. Сашка то и дело вытягивал шею и замирал, но берег словно вымер. Наконец он не выдержал:

— Где же мама?

— Я не должен был отпускать ее.

У Сашки мороз по коже пробежал от того, как прозвучал голос Игоря. Если б ему не был настолько неприятен этот человек, он решил бы, что должен подбодрить его, хотя минуту назад сам нуждался в утешении. Забежав вперед, он повернулся к Игорю и сказал, изобразив абсолютную уверенность:

— Не беспокойтесь, мама найдется. Она никогда не исчезнет. Как некоторые…

Спохватившись, что сболтнул лишнее, он с подозрением уставился на Игоря, но тот даже не поинтересовался, кого это Сашка имеет в виду. Только серьезно кивнул, подкинул в руке камень и проговорил с насмешившим Сашку мальчишеским выражением:

— Мы отобьем ее, если что.

— Еще бы! — откликнулся Сашка басовито, и, будто впервые услышав свой голос, изумленно подумал: "Неужели я запел бы дискантом, если б остался Себастьяном? Да я сроду не пищал!"

— Стой!

Игорь схватил его за локоть и поднял камень к плечу. Теперь Сашка тоже расслышал, что за кустами ивы кто-то бежит им навстречу, отчаянно хрустя камнями. У него ёкнуло сердце, но в мыслях родилось решительное: "Да я ему сейчас!"

Кусты громко, возмущенно зашуршали, не принимая присутствия человека. Сашка весь напрягся, но не сделал назад ни шагу. А в следующую секунду уже рассмеялся от радости, опустив камень:

— Лилька!

— Сашка! — завопила она так, что Игорь выронил свое оружие. — Я так и знала! Когда с горы что-то посыпалось, я сразу подумала, что это ты там! Ой, это вправду ты!

Она прыгала возле него и повизгивала:

— Сашка, ты нашелся, нашелся! Ты где был? У меня чуть крыша не съехала, когда ты пропал!

— Твой дедушка здесь! — выпалил Саша, решив, что с этим нельзя медлить.

У нее мгновенно вытянулось лицо:

— Здесь? Где?

Сашка замялся:

— Вообще-то, я его самого не видел. Только голос слышал одного из тех…

— Но дедушка с ними был?

— Тот про пещеру выпытывал. У кого еще он мог спрашивать? А мама где?

Быстро глянув через плечо, Лилька махнула рукой:

— Они там с Иолантой тащутся. Идут, то есть. Сейчас дойдут. А ты где этот голос слышал?

Сашка смутился:

— Да мне показалось, что здесь. Вон там! Но там никого уже нет. Я, наверное, перепутал.

У Лильки вдруг остановился взгляд:

— А что там с горы падало?

— Да нет! — заторопился он. — Это трубы. От органа. Вот грохот был, да?

— От органа? А он что, сломался?

— Ну да. Совсем, — Сашка подскочил. — Слушайте, эти придурки, наверное, побежали посмотреть, что там свалилось! Надо было нам там ждать. Я же на это и рассчитывал: что они увидят и поймут, что органа больше нет. Они ведь отпустили бы твоего дедушку, если б все поняли?

Игорь, который все это время молча слушал их, отрывисто бросил:

— Пойдемте. Надеюсь, мы успеем. Хотя… Может, лучше вам все же остаться здесь?

— Нет! — выкрикнули они почти в голос.

— Ну, ладно. Только держитесь за мной. И знаете что? Не надо геройствовать. Если там будет действительно опасно, лучше убегайте. Вы все равно с ними не справитесь.

Лилька посмотрела на него сердито:

— Я уже один раз убежала. Ну, и что вышло? Теперь ищем его. Может, еще и драться придется.

"Тебе!" — Сашка насмешливо скосил на нее глаза, но Лилька не заметила. Решив, что ему придется следить за ней, Сашка пошел рядом, не пытаясь догнать Игоря. Когда впереди блеснула первая из слетевших со скалы труб, он тихонько вскрикнул:

— Вот! Они где-то рядом.

Лилькина рука сама нашла его ладонь, и Сашка не стал сопротивляться. В конце концов, никто на них не смотрел, а если ей так легче… Сам он лет с пяти не держался ни за чью руку, но девчонка есть девчонка.

— Моторка! — вдруг вскрикнула она, а Игорь так пронзительно свистнул в два пальца, что девочка посмотрела на него с уважением. — О, вот это да!

"Подумаешь! — Сашка высвободил ее руку. — Этому каждый дурак может научиться".

— Это они удрали? — не заметив, как он отделился от нее, возбужденно кричала Лилька. — Мы победили, да? Они ведь не увезли дедушку, правда? Зачем он им теперь? Побежали! Он где-то здесь.

Они перепрыгивали через побитые трубы и запинались о них, но что впереди по-прежнему не было видно, потому что берег огромным гребнем динозавра преграждал целый ряд больших камней. Добравшись до них первым, Игорь с разбегу заскочил на средний и застыл в неестественной позе, разведя руки.

"Там что-то…" — только успел подумать Саша, а тот уже спрыгнул назад и бросился к Лильке, то ли пытаясь удержать ее, то ли спрятать. Но, не сделав ни того, ни другого, Игорь только тяжело перевел дух и положил руку ей на плечо.

Сашка со страхом подумал, что еще не видел у Лильки такого лица. Это было не ее лицо.

— Что? — И голос тоже был совсем чужим.

— Я не знаю, — Игорь судорожно откашлялся, — твой ли это дедушка… Я не видел его… раньше.

Не вырываясь, она подошла вместе с ним к каменной преграде. Догнав их, Саша тоже заскочил на камень и едва не вскрикнул, хотя Лилька и не кричала. Голова, лежавшего на берегу старика, была вся в крови и лица почти не было видно, а рядом валялся влажно поблескивавший острый камень.

"Это ее дедушка", — подумал Саша, хотя тоже не видел его раньше.

Лилька спрыгнула вниз и медленно подошла к старику. Не оглянувшись на них, она села рядом, обхватив голые колени. Боясь приблизиться к ней, Саша весь сжался от того же острого чувства жалости, которое впервые испытал, когда Лилька смотрела на него через окно, а он пытался уйти от нее.

Наконец он решился и заглянул ей в лицо. Оно оказалось мокрым, хотя Лилька ни разу не всхлипнула.

— Это ты виноват! — Вдруг сказала она сквозь зубы. — Ты сломал орган, и они разозлились. Кто тебя просил его ломать?

"Я защищал Себастьяна," — ответил он про себя, но вслух этого не произнес. Лилька все равно не услышала бы его.

— Зачем ты только вернулся?! — Добавила она, поглядев на него с ненавистью.

Саше стало так больно от этих слов, как если бы она ударила его. Лучше бы ударила. Он стерпел это, но подумал: "Может, мне действительно не стоило возвращаться? Никто меня тут не ждал. Даже мама… Раз этот Игорь так мне подмигивает…"

Быстрый Лилькин взгляд полоснул его:

— Беги! Радуйся! Вон твоя мама…

Саша обернулся так резко, что едва зародившаяся обида на мать вылетела от этого движения. Еще не видя тела старика, мама бежала к ним с противоположной стороны и, задыхаясь, что-то выкрикивала на ходу. Саша рванулся к ней, мгновенно забыв о Лильке, уже чувствуя, что все-таки нужен этому миру, который выбрал сам.

— Мам!

Он с разбегу уткнулся ей в грудь, и сам едва не расплакался оттого, что она рыдала так громко, и никого не стесняясь. До сих пор Сашка даже не подозревал, что она может плакать навзрыд, точно так, как показывают в кино. Ее руки то судорожно стискивали, то гладили, то вжимались в колючий ёжик его волос.

— Солнышко мое! Любимый мой мальчик…

В ее глазах не было неправды, и Сашка прочел в них то, чего ему хотелось больше всего: ни один мужчина на свете не будет значить для нее больше, чем он, Сашка. Его потянуло победоносно посмотреть на Игоря, и тут он вспомнил, что сзади Лилька. Обхватив маму за шею, Сашка быстро нашептал ей о том, что произошло. Она тихо ахнула, но не выпустила его.

— Пойдем к ней, — позвала она. — Мы должны быть с ней рядом. Теперь уже не может быть иначе.

Но Саша не двинулся с места:

— Она злится на меня.

— За что? — удивилась мама.

"Попробуй объясни", — вздохнул он.

— За то, что я потерялся, а теперь нашелся, — сказал он, хотя правильной была только вторая часть фразы.

— Просто ей больно, — мама опять прижала руку к его колючкам. — И она пытается сделать больно другим, чтобы самой стало легче. Лилька еще совсем маленькая. Но ты ведь уже взрослый! Пойдем.

Саша покорно сделал несколько шагов, издали пытаясь расслышать, что говорит девочке Игорь. Он присел с ней рядом и опять зачем-то обнимал за плечи. Кажется, Лилька не протестовала, а Сашку всегда раздражало, когда до него пытались дотронуться.

— Ты не останешься одна, — сказала его мама, опустив слова соболезнования, которые обычно ничего не значат.

Лилька взглянула на нее исподлобья.

— Ты будешь жить с нами, — словно не заметив этого взгляда, продолжила мама. — Если ты, конечно, не против. Дом у нас большой.

— Это Сашкин дом, — выдавила она сипло и отрывисто кашлянула. — Он говорил мне, что это его…

— Прости, пожалуйста, а что это меняет?

— Может, он не захочет…

Удержав в себе желание сказать гадость, Сашка равнодушно произнес:

— Да пожалуйста!

Опустив голову, Лилька немного помолчала, потом начала подниматься. Игорь поддержал ее, но она отдернула руку.

— Саш, — неуверенно позвала она. — Иди сюда… На минутку.

Наверное, он и так не стал бы сопротивляться, но Наташа легонько подтолкнула его. Дернув плечом, Саша неохотно пошел за девочкой к реке.

— Ну, что?

Теперь глаза у Лильки были совсем другими, виноватыми. Опередив ее, Саша сказал:

— Можешь не извиняться. Я сам терпеть не могу извиняться. Если только перед мамой…

— Она, правда, разрешит мне жить с вами?

— Она же сказала!

— А она… не передумаете? Нет?

— Нет! — Рассердился он. — Думаешь, она из тех, кто только треплется?

Лилька испуганно замахала руками:

— Ой, нет! Я совсем так про нее не думала! — Она вздохнула. — И я совсем не хотела сказать, что лучше б ты не возвращался. Знаешь, как я перепугалась, когда ты исчез! Взял и в воздухе растворился… Он весь так дрогнул, как будто волна прошла. И тебя нет! — У нее даже губы искривились оттого, как отчетливо все вспомнилось. — Я как заорала… Не смейся! Я тебя так искала!

— Вот я и нашелся, — он улыбнулся краешком рта. — Ладно, брось. Я не злюсь. Хорошо бы и ты больше не злилась.

Она совсем по-детски заверила:

— Я больше не буду. Я пойду скажу ей, что мы обо всем договорились? Ой, а вон Иоланта твоя! Сейчас она тебе задаст! — Лилька шкодливо хмыкнула, потом вспомнив, вся сморщилась и бросилась к Наташе.

— Я и не сомневалась, что ты найдешься, — невозмутимо сообщила учительница, извлекая из седых волос запутавшийся листик ивы, похожий на крылышко лесного эльфа, о котором рассказывал брату Себастьян. — Такие мальчишки, как ты, бесследно не теряются.

"Она еще не заметила, — понял он. — Лилькин дедушка, может быть, был последним из них, кроме нее. В этом мире. Она должна хотя бы главное знать".

— Никто из ваших не был предателем, — обойдясь без прелюдии, сказал Саша. — Генриха… То есть, отца Генриха не расстреляли. И на рудники его не ссылали. Сто процентов. Он просто не… не мог к вам вернуться. Зря вы столько лет никого из них не хотели видеть.

Взгляд у нее задумчиво ускользнул, и Сашка не понял: поверила она ему или нет.

— Там… — начал Саша, но не подобрал слов и только указал рукой.

— Это Ярослав? — Оглянувшись, спросила она тем же ровным голосом, каким приветствовала ученика.

— Они убили его. И все из-за этого проклятого органа. Я… Я разломал его.

Иоланта Сигизмундовна посмотрела поверх его головы и зачем-то старательно пригладила волосы, которые речной ветер тут же растрепал.

— Это вандализм, — без возмущения заметила она. — Но в данном случае я не могу тебя осуждать. Не вини себя, милый мой! Мне и самой когда-то хотелось его уничтожить. Жаль, что я этого не сделала… Оказалось, что я могла спасти Ярослава.

— Вы тоже не виноваты! — заспорил Саша. — Откуда вы тогда могли знать, что так получится?

Бесстрастно выслушав его, Иоланта Сигизмундовна сказала:

— Я столько лет не желала здороваться с ним. Но я должна хотя бы проститься.

Саша проводил ее взглядом, впервые подумав: "Вот ей досталось…" Потом отошел к воде, исходившей голубыми бликами и едва слышными звуками.

"Они теперь везде, — отметил он и мысленно заговорил с Себастьяном. — Ты тоже их слышишь? Ты, наверное, в миллион раз больше слышишь! А я только сейчас начал… Я, конечно, никогда не стану таким, как ты. А зачем? Ты уже был, а меня еще не было. Я уж постараюсь, чтоб после меня тоже что-нибудь осталось… И дети, и еще что-нибудь большое. Ты ведь поможешь мне? А, Себастьян?"